Аукцион

Как-то весной

/болтали — в мае;

Вышло на улицу поутру,

Лихо вскочив на подножку трамвая,

Рукой помахало

И за углом

Пропало.

Объявилось в районе вокзала.

Невозмутимо выпило квасу

Из цистерны по соседству

И купило билет до Кавказа.

Потом его встречали альпинисты

Где-то на склоне каменистом,

У подножья вечных снегов.

Потом —

но это уже сплетни —

то ли у африкансих берегов,

то ли где-то в Австралии

его будто б видали…

Достоверно, что в конце лета

На людной площади оно болталось.

И теперь,

В повседневности серенькой клетке,

Сердце,

Как птица,

Плачет на ветке.

Счастье

Принимайте в малых дозах,

Любое снадобье —

в малых дозах лекарство, в больших — яд…

Земля —

надушенная

Розовым маслом

Бесформенная подушка,

Небо —

Розовый пластик,

Завешанный

Вкрадчивым розовым пологом

Облака,

Дальше Вселенная —

Кромешно

Розовая,

И в розовой лени

Он —

Кто?! —

И я…

Но где мятущаяся душа моя?..

Розовой глиной завален ссохшийся трупик —

Наверно, растительный образ жизни ей не был показан…

В любви

должно быть что-то вокзальное —

Расстояния,

Нависшая пасть репродуктора

с полувыплюнутой угрозой

Расставания,

Суматошная смена станций назначения,

Будоражащее непостоянство дверей,

Действительность, обращенная в бред

Бессонных ночей

Кривыми зеркалами,

Жестких скамей неудобство…

Принимайте

счастье

в малых дозах?

Или?..

Белыми флагами розовые простыни

К стоптанному

Черному небу

с облупившейся розовой краской

воздеты…

Перепутал рецепты кто-то…

Счастье мое неопознанное,

Где ты?

Апельсины?

Признаю лишь марокканские,

Пламенеющие вроде

Солнца в закат…

Будто?

Из-за серого дома

Лениво выкатилось

Малокровное солнце —

Желтоликий

Кривобокий уродец,

Зябко кутающийся в затасканные

Облака…

Не люблю севера,

где тихое, робкое

Солнце

словно теплом беременно —

Да никак не родит.

Я люблю, чтоб субтропики

И вне меня —

Не только внутри.

У меня в груди

Горит,

Сочась алым светом, словно ободранного

Солнца мякоть —

Сердце закатное —

Знаменосец вечного лета.

У меня и из глаз два солнышка смотрят.

Точнее, затмения солнца —

Светятся

Вокруг лун зрачков, бесстрастных, как Будды,

Лучей золотистых два ореольца.

А если на море побуду —

Так и загар у меня оранжевый.

Люблю, встав пораньше,

По-братски —

подставив солнцу спину,

Глазами —

Греть море, застывшее за ночь…

Гляди-ка!

Пустырь перед домом

с утра

Нежно-апельсиновый,

Словно содранная с солнца

кожура.

Ходят слухи, что Днепр чуден.

Разве?

Пожалуйста, вот он во всей красе —

Издалека удручающе сер,

А вблизи и вовсе грязно-

Бурый…

Обидела?

Не обессудьте —

Я не люблю рек…

За что?…

За односторонность течения —

ненавистную

Подчиненность заданности миропорядка,

За навязчиво тихие пристани,

За пресмыкание перед плотинами

И опорами

Мостов,

За насквозь лживый,

лицемерно скрывающий тот берег

простор…

/Горные реки?

Это не реки,

это бешено пульсирующая кровь гор,

Где к вершине,

С бернсовским и сарояновским рядом

Ржавой звездой прикноплено мое сердце…/

Ох уж этот Днепр!

Позорит небо,

Из кожи вон лезущее,

чтоб, отразившись,

подсинить серое…

А хуже всего в Днепре

Его раздражающая покорность…

Глядите,

нахальную щепку,

разлегшуюся у самой воды,

с пассивного пляжа,

приговоренного к вечному сну,

Не осмелится слизнуть…

А этот безвольный песок,

тысячелетие назад забывший

свою бытность камнем…

Не люблю рек.

Вид реки

вызывает у меня лишь неистовую тоску по морю.

Маленький,

несчастный,

запуганный

живой комочек…

Пытаюсь понять, где ты его держишь.

Может быть, в заднем кармане джинсов?

Перекладываешь ли его из костюма в костюм, когда их меняешь?

Вечерами,

ложась спать,

наверно,

вынимаешь его

И кладешь на тумбочку рядом с кроватью —

Вместе с часами

и книгой, которую читаешь на ночь?

А, может, ты забыл о нем —

И оно,

Заброшенное,

Пылится в кармане старой куртки,

Которую ты давно уже не носишь…

Ночью —

во сне —

все птицы сини.

Я выступаю в кошачьем амплуа и крадусь —

охотиться за ними —

В соседний двор,

На крышу необитаемого дома, предназначенного на слом…

Но однажды сама,

спасаясь от кошки,

села кому-то очень большому

на цепкую ладонь,

И наутро меня —

с перевязанным крылом —

Поселили

В клетке из серебряных мелодий Россини…

Птицам

Клетки

вовсе не противопоказаны —

Скорей, наоборот.

Живут, жрут, жиреют — правда, не летают —

Зато им не приходится принимать решений,

Искать пищу и кров…

В хрустальных вазах

Скорчилось сено…

А были маки —

с сочных лугов

Большеглазо

Глядящие на тугое

Спелое солнце…

Маки…

Что ж, хрустальная ваза — это весьма лестно

Для полевых цветов…Грядет бестелесная, как ангел бессонница

/как падший ангел?

Интересно, а падшие ангелы тоже бестелесны?/…

Месяцы медовые?

Видывали!

Месячник по обесцвечиванию синих птиц.

Нет, девочки.

Нам не по пути.

В служение вами же выданному идолу

Пожизненно отданы,

Выторговываете ничтожные

Льготы…

А у меня есть моя свобода —

Любуйтесь, ханжи и святоши.

Только…

Устаю иногда.

Тяжела эта ноша

Для женщины.

Ночная фантасмагория —

Над необитаемым городом

Парит

Улица, где фонари

Баюкают повешенных

/как я баюкаю ненавистную свою свободу…/.

Бесчувственные, как колоды,

Дряблые трупы надежд моих

С лицами посиневшими,

С непристойно свернутыми набок шеями

Раскачиваются под колыбельную,

Под которую же на мостовой

В дранном платьишке, дырявых колготках

Спит до ужаса безработная

Любовь…

Верноподданная

Любого

Сердобольного прохожего…

Моя непреходящая свобода

Складывается из множества

Преходящих несвобод…

Ночная фантасмагория

/люблю, знаете ли, всяческие бреды… бреды ли?/

Как при ускоренной съемке

Томительно медленно

Вальсируют в синем свете

Надежды мои бывшие,

Прильнув к стальным телам фонарных столбов,

Растрепанными веревками обвив их шеи толстые…

Ветер…

Тот, с гор…

Колышет

Полуживые мои волосы…

Самая сильная из моих несвобод

Не в силах лишить меня

Моей любимой, проклятой свободы,

Птицами синими

Исклеванной и загаженной…

Скажут ли:

Кушать подано! —

И дичь синеперую сухим шампанским запьют?

Слышали?

Почетное звание «синие птицы» присвоили воронью.

Не слишком ли?

Хотя, учитывая заслуги в области санации…

/кто знает, когда придется оказаться

И в этой непарадной ситуации?../

Недавно одному —

не слишком душевному,

Неприступному очень.

К Новому Году

Послала по почте

Подношение —

Мою единственную

/во всех витринах выставленную/,

Мою непорочную,

Мою непотребную

Свободу.

Ну все.

С синими птицами покончили —

Осталось покончить с журавлями в небе

И вплотную заняться

Синицами

/говорят, они прекрасно приживаются в клетках из пальцев

И даже приучаются петь песни…/.

Вчера мне приснилось,

что я сплю,

и мне снится

Синяя-пресиняя птица.

Если бы…

Последняя любовь…

Я краду ее у другой женщины,

Сама того не желая.

У этой женщины интеллигентное лицо

И модная стрижка.

У нее две маленькие дочери.

Она смотрит на меня

С видом снисходительного превосходства,

С которым

все обладательницы мужа и детей

Смотрят на безмужних.

Она не знает,

Что ее муж

Становится передо мною на колени

И припадает

Губами

К моим старым джинсам.

Что он старается коснуться

Кончиков

Моих растрепанных волос

И неманикюренных ногтей.

Не то чтоб он мне очень нужен.

Просто так уж вышло,

Что мне досталась

Его последняя любовь.

Вот так

Какой-то женщине достанется

Последняя любовь —

Та,

за которую

я отдала бы

все любови,

Назначенные мне в этой жизни —

Вместе с жизнью.

Кому-то везение:

Безудержные кони,

Зовущие губы

Истомившейся пропасти…

У меня все спокойно:

Стихи созрели,

Убраны,

В амбаре копятся.

У меня все спокойно —

на моем лбу —

Ни морщинки от прошедших и сгинувших бурь.

Зрелость — море после шторма.

Ни в настоящем,

ни в будущем

Не предвидится ни мук, ни скорби,

Ни даже снов тревожных…

/кто мне поможет, боже, кто мне поможет?!/

У меня все спокойно,

Как в доме покойника,

Из которого

все вышли

вслед за гробом.

Жизнь…

Дата в начале, дата в конце,

А между ними

Низкочастотный импульсивный процесс:

Случайные,

исчезающе краткие

всплески —

А именно,

Взрывоопасные состояния тела и души…

И все остальное —

прозябание на изолинии,

Которое и есть жизнь.

Жизнь…

А разве

Она была?

Была дорога, долгая дорога,

Пересадки, залы ожиданья,

Случайные знакомства на перронах

И деревянный неуют вокзалов…

Живут и так.

Перебиваются и ждут.

Потом

Приходит день,

И вдруг оказывается —

Временное стало постоянным,

И, стало быть, вокзал

Отныне будет домом,

И, стало быть, не будет дома.

Никогда…

И смерть, и смех —

Тот самый смех,

cухой и рваный,

от которого корчит во рту…

И смех, и смерть…

Но разве смерти

Назначено

Являться

Не после жизни?

Пообщавшись с издателями и редакторами,

Я чуть было не поверила, что Маяковский и Пастернак — артефакты,

А реальность поэзии — это тягучее и пресное стихотворное варево,

Приготовленное по рецепту журнала «Юность»…

Словно какой-то скареда

Приобрел во вновь созданном гастрономо-поэтическом отделении ГУМа

Дешевые ямбики

И кое-как

Нафаршировал их обычной прозой

С изрядной дозой пожухлых лозунгов…

Ох, я бы!..

Но кто я?

Кто

я

в этом мире Прокрустов

И прошедших их обработку прочих —

куцых?

И я решила — грубо говоря — заткнуться.

Уйти — где тихо и пусто.

Уйти, задернуть за собой небеса,

В мягкую пуховую перину покоя самозабвенно зарыться…

Лениво грезить об обобществленном телевидением рыцаре…

Чужие стихи бездумно мусолить…

Я думала — я смогу не писать.

Буду

Личность свою угловатую в массы нещадно впрессовывать.

Займусь чем-нибудь попроще.

С более обеспеченным

Будущим.

А то — разве занятие это — создавать вселенноподобное нечто

С крохотными строчками,

Тускло мерцающими в несоразмерно огромной, знаменательно

Бесцветной пустоте…

Разве?

Неправда!

Вы — те —

Усредняющие и подравниваяющие,

Обкарнывающие,

Низводящие к общему знаменателю —

Врете!

Поколение —

Не взвод, не рота.

Не кордебалет. Не хор.

Я все равно создам

Целую Вселенную,

Где каждая строчка —

звезда!

Я подарю ее людям.

Губы кривите, ничтоже сумняшеся,

Головами качайте. Иное

пророчьте.

Я же

Знаю —

сбудется.

В точности.

Гаснет факел мой,

Факел мой гаснет.

Затухает огонь мой без топлива.

Соловья закормили баснями…

Трехразовое питание, горячие блюда —

Вкусней и питательней всякой говядины…

Боженька, боженька, сделай чудо —

Подайте голодному Христа ради…

закормили.

Голодными воплями

Оглашая пространство,

издох он…

Перепали от жизни мне крохи,

Да и те —

наполовину —

Вымели вздорные

Дворники…

Помните веселенькую

Эпопею блудного сына?

Для честных и верных не закалывают тельцов —

Их пускают по миру —

голеньких,

В ореоле терновых венцов…

Впрочем, что это я нагородила сгоряча,

И не на ту тему…

Времена сейчас уже не те —

На Голгофе пустили крест на дрова,

Да и самое срыли до основания,

Потому как нынче у каждого на плечах

Есть голова…

И вовсе не у каждого хоть что-нибудь в груди —

Люди пошли основательные,

Времена — лучшие…

Вымерли кандидаты в мученики,

Зато Пилатов — пруд пруди.

Сейчас бы Христа —

Он бы слез с креста

И смылся.

Ведь висеть за какие-то там убеждения давно нет смысла.

Висеть, волновать, зажигать…

Бросьте!

Плакали

Ваши старанья —

Факел погаснет, погаснут все факелы…

/чтоб зря не гоняться за смолой и дровами,

Эту истину полезно бы знать заранее/

Кстати, о дровах…

На Голгофе их нарубили, но жечь не стали —

так и лежат.

Факелоносцы уходят в пожарные…

А жаль…

У судьбы человеческая психология.

Со злобным тупым упорством разжиревшей

Мещанки

Она преследует

Имевших глупость

Однажды не вцепиться когтями и зубами

В нею небрежно брошенный кусок.

И она же

Осыпает милостями тех,

Кто, нетерпеливо переминаясь на задних лапках,

Неотрывно следит за погруженной в сахарницу жизни

Ее рукой

И уж, конечно, не упустит своего…

Да и чужого.

А мы все это называем невезеньем

Или везеньем,

Мы,

Наивные,

Верующие в слепоту судьбы

И ждущие ее нечаянных подарков.

Любимых теряя,

Себя уверяем,

Что их больше нет… но всё верим втайне,

Что живы. Что дышат,

Что видят и слышат

В какой-то далекой стране.

Непойманной птицей

Надежда ютится

Под крышею сердца:

В каком-то году

Им выпадет случай —

Визу получат.

Вернутся. Приедут. Придут.

Не зная, зайдем

В пустой теперь дом…

Вдруг в щелке дверной, затемненной —

Полосочкой свет.

И тот, кого нет,

Безмолвно откроет нам дверь.

Его взглядом смерим,

Не сразу поверив,

Что это случилось… что вот за столом

Собрались к обеду…

И, значит, все беды —

Всё там, в несвершённом былом.

… Любимых теряя,

Себя уверяем,

Что их больше нет… но всё верим втайне,

Что живы, что дышат,

Что видят и слышат

В какой-то далекой стране.

Святое таинство самоотдачи,

Это тебя я жаждала, сама того не понимая, целую жизнь…

Это тебя я искала

В любви —

В великой, бредовой, ни на что не похожей любви…

Это ты — несбывшееся — толкало меня

В обманчивые объятия…

Несбыточное таинство самоотдачи,

Не мне ты было суждено…

Любовь моя —

мной же созданная,

Как огромный голодный ворон,

Летала надо мной,

Бессонный страж мой,

Хрипло каркала

Всякий раз, как я забывалась в ожидании тебя,

Невозможное таинство самоотдачи…

И чудо умирало, не родившись —

Душа моя осталась запертой,

А ключ…

Бог весть, где он валяется теперь…

Прошло два года,

Все остальные ключи из той же связки

растеряны,

розданы,

проданы,

А тот проржавевший ключ…

Бог весть, где он валяется теперь…

Наверно, он был единственным?

А ведь я могу полюбить другого —

Я свободна.

Я свободна!

Я могу полюбить!..

Кого же?

Невозможное таинство самоотдачи,

Не похоронено ли ты на том кладбище?…

Говорят там полно цветов,

среди которых нет

ни моих белых хризантем, ни моих оранжевых роз —

только охапка засохших, осыпавшихся стихов…

А новым — не взойти?

Оставшиеся на этой земле

Не в силах обнять меня всю,

Принять меня всю —

Я по крупицам раздаю себя и умираю по крупицам…

Святое таинство самоотдачи —

Бездонной, безмерной,

Неужели ты навек останешься недостижимым для меня?

Зачем же я живу тогда, зачем живу я?

Зачем это гибкое, горячее тело —

Неужели только как памятник холодной,

безжизненной,

до ужаса чужой душе?

Ни тени

Надежды.

Отдернутые шторы.

Безупречно расправленный ковер на тахте.

Усталая ночь,

уходящая из бессонного дома

в заспанный

Город…

Те же

И чужая нежность Азнавура, словно

Беженка

под залпами

Чугуно-черных пустотелых слов.

За последние четверть века

Понятия «умный» и «дурак» изрядно эволюционировали.

Прилагательное «умный» стало синонимом проходимца и карьериста,

а все,

не обделенные комплексами,

не умеющие создавать и эксплуатировать «деловые» связи,

не обученные саморекламе и упоенной работе локтями

соответственно

пополнили отряд дураков.

Некогда милые, рассеянные, непрактичные чудаки

Стали вызывать брезгливость и скуку,

А беззастенчивые проныры и ловкачи —

Зависть и уважение…

Я отношу себя к малоуважаемому разряду —

Разряду никчемных и ненавистных самим себе дураков…

Таких, как мы,

Надо распознавать

и беспощадно уничтожать при рождении,

Или — в случае недосмотра —

пристреливать при обнаружении…

А, впрочем, мы необходимы обществу —

Если б нас не было,

За чей счет

Подлинные глупцы продвигались бы по службе,

Чьими знаниями

Пользовались бы невежды,

По трупам чьих талантов

Пробивались к славе бездарности и конъюнктурщики,

Чей совестью и щепетильностью

Мостили бы себе дорогу к власти беспринципные подонки,

Кем бы руководили

Самодовольные диктаторы и диктаторишки всех мастей,

Кого бы

Ничтоже сумняшеся

Направляли

По прямому пути

Знатоки окольных…

Душа моя неисчерпаемая,

Сколько же в тебе огня?

Сколько я его растрачивала щедро и бесплодно,

А он все еще переполняет меня,

Все еще разрывает меня изнутри,

Бьется в тесные ребра,

Властно требуя исхода…

Куда же мне девать его?

Где-то в мире изнывают от недостатка тепла,

Где-то в мире умирают от отсутствия любви,

А я несу на вытянутых руках тяжелое сердце мое,

Переполненное нежностью…

Она переливается через край,

Драгоценными каплями падает на пыльную землю

и уходит в нее — в ничто…

Я пронесу сосуд сердца моего по улицам, по переулкам,

Я оставлю его на пороге дома,

Где меня ждет тот,

Кто не то, что пригубить этой нежности —

Даже руки омыть в ней не хочет…

Он предпочитает холодную воду из-под крана,

Винегрет

Из остывших остатков вчерашних страстей…

А где-то в мире изнывают от недостатка тепла,

А где-то в мире умирают от отсутствия любви,

А где-то в мире мечтают поделиться,

довериться,

согреться,

опереться —

И ведь нет плеча надежней моего…

Голубовато-серая дымка у ног и над головой…

Кто-то рассеянный

Линию горизонта

Смотал в клубок и унес…

Море

Поднимается вверх и уходит в небо.

Мир как чаша.

Мир, как чаша, переполненная…

Чем?

Где мера наших дел, добрых и злых?

И есть ли дела добрые и злые,

Или это суть две стороны одного и того же,

Две точки зрения?

Что скажешь ты, море?

Смотри, сколько понастроили пляжей и набережных —

Сотни тысяч счастливцев самозабвенно бросаются в твои объятия,

Но как исковерканы твои берега,

Сколько грязных пузырьков сыпью покрыло твои нездоровые волны…

Что скажешь ты, море?

Море подниается вверх и уходит в небо…

Почему вечно беспокойное море

Навевает такой покой?

Человек отчаянно нуждается в постоянстве,

В неизменности.

Море было до нас,

Море будет после нас,

Когда мы уйдем —

Ибо мы уйдем,

Если и дальше суетность будем предпочитать вечности…

Мы уйдем.

Это не самое страшное.

Страшнее —

Что о нас не будут тосковать

ни море,

ни земля,

ни небо.

Они не поминут нас добрым словом —

Ибо ничего доброго мы им не сделали…

Где же мера наших дел?..

Что скажешь ты, море?..

Море поднимается вверх и уходит в небо…

Все было так просто… все было просто так…

Когда просто так — все так просто…

И черные сосны

Ослепу

Тыкающиеся в черную шаль

Черными хвоинками, забрызганными серебряным инеем…

И далеко-далеко наверху

белая вершина.

/и откуда у него эта ослепительная улыбка?/

Там… малая шалость…

Смешно, да?

Ах, мадам,

У вас могучее чувство юмора…

Да, это так —

Чувство юмора,

а все остальное

умерло,

умерло,

умерло!.

Но чья это рука перехватывает горло?..

Словно проскользнула меж пальцев золотая рыбка…

Горы мои, заснеженные мои горы,

Юность, незаслеженная чистота…

Там —

Наверху, в снегах, в девственном свете луны, под которой ничто не вечно —

Даже любовь —

Мне нечего

Тебе предложить…

Снег стоптался, растаял, стал грязной водой,

Заморозь ее —

Получится мутный лед…

А жизнь

Продолжается, говорят, и никаких…

Впрочем,

Все это пустяки.

Надрывы.

Ночью

Все вернется на круги свои

/а скорей, в заколдованный круг, из которого больше не выбраться…

Вот что в себе таит

Кривая,

Как незаметно она обегает окружность/…

Вернемся на круги свои, и не нужно…

И какие к черту вершины в снегах!..

Все будет, как это обычно бывает,

Все будет,

Завтра мы это забудем —

Будто и не было…

Утром сосны были зелеными, небо

Серо-лиловым, а снег все равно белым /так вот почему я ненавижу снег/

Неумолимый гул мотора,

Две в последнюю минуту сорванные

Сосновые ветки

/они до сих пор стоят у меня на окне/

И расставание без всяких сантиментов —

С нами бог!.. бог с вами!.. —

И ноль воспоминаний…

Да и не о чем…

Вчера встреченный —

Сегодня вечером…

Я все посмеивалась, дескать, когда-нибудь кому-нибудь назло

Я возьму и с первым встречным…

Вот и первый встречный…

/встречный мой, встречный, не вовремя встреченный,

Отчего же так не повезло,

Отчего ты не первый мой, а с поезда встречного,

Отчего предложенную семафорами вечность

Я в горячке обманчивой безнадежно спутала

С летучей, обреченной на забвенье минутой?..

Мне б спохватиться, лечь бы

На рельсы, а я…/

Я проснулась от отчаянной

Канонады /это уже следующей ночью/ —

Лопались шишки, с настойчивостью, достойного лучшего применения,

Засевая семенами паркет…

А вот и нет —

Я не встала с постели и не завыла по волчьи.

И тем не менее…

Выходит, все самое главное было вчера, жизнь началась и кончилась…

Вон оно как…

А я порвала и выбросила номер телефона…

Да и при чем здесь номер…

В жизни всегда бывает нечто, что продолжению не подлежит,

Даже если жизнь без этого не имеет продолжения…

Да и что такое жизнь?..

Только сожаление

О том, что могло бы быть,

Но не было…

Вообще-то мне только любить,

Мне бы только жить с любимым под одним небом…

Небом!.. что мне крыши…

Впрочем, все это лишнее,

лишнее,

лишнее!..

Мадам, где же ваше хваленое чувство юмора?

Пора уже извлечь его из пыльного забвения,

Стряхнуть с него паутину и дать ему роль

В новой комедии…

Король — умер.

Король умер под стоны струн и меди.

Король умер — да здравствует король?

К черту!..

Королей, принцев, сказки, мановения

Волшебных палочек —

к черту!..

Все это

Прошло.

Она не состоялась,

Она, любовь, скорее вего, последняя из возможных…

Когда-то друзья говорили что я

Похожа

На Жанну д`Арк,

Что я, подобно ей, носительница идеи великого служения…

Это так.

В иных условиях из меня вышла б Жанна д`Арк, но в данных

Из меня не получилось ничего, даже просто Женщины —

Сначала я оказалась неспособной на верность, потом на страдание…

Эй, приятели, Жанна д`Арк

Продает поленья из своего костра,

До которого дело, впрочем, не дошло… ну скажите, кому она нужна,

эта Жанна?

Кому?

Вот и все.

Amen.

Сегодня верность

Ассоциируется с видом от разлуки умирающих,

Обломленными лилиями по течению плывущих

Лебедей.

Но людям эта слабость не присуща

/уже или пока еще?/

И слово «вечный» так истрепано поэтами,

Что даже я

уже в него не верую…

И вызолоченные осенью надежд

Увядшей нежности слепые листья

С моих полураздетых веток

Спадают на случайные ладони,

Сегодня — эти,

послезавтра — те…

Ведь людям не причуща слабость лебедей…

Но я добрей других

и не хочу, чтоб раскаленных

Безумных губ мои касанья

На лбу неведающем выжгли эту истину.

Хотя…

Уже не лебеди, но и не страусы еще…

И, стало быть, в глаза мне

Когда-нибудь заглянет робкий мальчик.

И, обжигая пальцы мне углями щек,

Несмелое протянет сердце за заветной ложью —

Старой потаскушкой в несвежем гриме слов…

Ведь голову — и под крыло,

Ведь это недостойно человека…

и, стало быть, иначе

Быть не может.