Авантюристы

II

Борисовский был небольшого роста, худощавый человек, не первой молодости, с умным лицом и приятною речью. Он обошелся с Угловым весьма учтиво, любезно выразил надежду, что они проведут вместе время с пользой для интересов ее величества и не без удовольствия для себя.

Из кабинета, тесно заставленного старинною мебелью, гостя провели в светлый зал с цветами на окнах, канарейкой в клетке и добродушной дамой с заплаканными глазами и с приветливой улыбкой за столом, заставленным тарелками с солеными и сладкими закусками, и с самоваром, к которому любезно пригласили гостя присесть.

Это была супруга Борисовского, и Углов от нее узнал, что мужа ее зовут Ильей Ивановичем, что он почти всю свою жизнь, к ее несчастью, проводит в путешествиях. Сам Борисовский на это только посмеивался и прерывал ее жалобы шутливыми замечаниями насчет затруднения совмещать царскую службу с семейными обязанностями и советами относительно того, что надо брать с собой и без чего можно обойтись. Оказывалось, что они поедут в простой, открытой тележке, не останавливаясь ни днем, ни ночью, кроме как для перепряжки лошадей. Из людей Углов мог взять одного только лакея, который поедет со слугою его спутника в отдельном экипаже. Переехав границу, они пересядут в дилижанс, который довезет их до первого большого города.

– А там увидим, куда нам направляться дальше, – прибавил Борисовский, отхлебывая чай с блюдечка. – Если в город Кенигсберг[4], то мы там будем, как у себя дома: там наши войска стоят. Там же вам можно будет обзавестись необходимым платьем. И предупреждаю вас, что вы внакладе не будете, потому что заплатите за все вдвое дешевле, чем здесь. Много денег тоже не стоит брать с собой: все вам следуемое будете получать от меня, – прибавил он с улыбкой. – Поедете вы в партикулярном платье, конечно; но оружием – хорошим кинжалом и пистолетом – советую запастись. Ручаться, чтобы не повстречались нам злые люди, невозможно. Съестными припасами не стоит себя обременять: населенными местами поедем, с голода не помрем. Что же касается до прочих подробностей, то мы успеем переговорить о них дорогой, – прибавил он, поднимаясь с места и приглашая посетителя вернуться в кабинет.

Владимир Борисович последовал за ним.

Здесь Борисовский посоветовал ему готовиться к выезду ранним утром, чтобы успеть доехать до первой перепряжки, когда весь город будет еще спать.

– Прошу вас, сударь, ждать меня в исходе шестого часа. И советую вам ни с кем не видеться перед отъездом, – заявил он, пристально взглянув на молодого человека, как бы для того, чтобы убедиться, что объяснять ему причины такого совета нет надобности. – Постарайтесь подкрепиться сном, так как по непривычке спать, сидя в открытой тележке, вам придется бодрствовать несколько суток сряду, и постарайтесь одеться во все темное – чем проще, тем лучше, – чтобы по наружности вас невозможно было отличить от вашего лакея. Если нет у вас такого платья, запаситесь темным плащом поплоше.

Наконец Углов стал с ним прощаться.

Однако Илья Иванович остановил его в дверях, чтобы спросить:

– Известно ли кому-нибудь в городе о полученном вами из иностранной коллегии предписании сопровождать курьера в чужие края?

Немного смутившись перед пытливым взглядом, устремленным на него, и почему-то сознавая, что надо сказать правду, Углов ответил, что, узнав о командировке от своего дяди, сенатора Таратина, он сообщил о ней сенатору Чарушину.

– И никому больше? – спросил Илья Иванович. – Припомните-ка, сударь, мне это надо знать.

Углов вспомнил про встречу с князем Барским, но тут же решил, что не имеет права злоупотребить оказанным ему доверием, и краснея ответил, что ни с кем не говорил о предстоящем путешествии, за исключением вышеупомянутых двух лиц.

Борисовский не настаивал и, проводив посетителя, вернулся в кабинет. Здесь он поспешно и с озабоченным видом сел к письменному столу и, закричав жене, чтобы она распорядилась подогреть самовар и послала за Макаркой, принялся строчить длинное послание – судя по обращению, занявшему около полстраницы, должно быть, к важному лицу; в этом послании он слово в слово повторил весь свой разговор с Угловым. По временам он останавливался, чтобы припомнить то, что ускользало из его памяти, и припомнив продолжал свое донесение с того места, на котором прервал его. Кончил он его следующими словами:

«И хоть оный корнет гвардии Углов, Владимир, сын Борисович, и утверждает, что окромя, как с его превосходительством сенатором Таратиным и с его превосходительством сенатором Чарушиным, ни с кем про командировку не говорил, но, судя по его смущению, а также по известным вашему превосходительству отношениям его к семейству вышереченного сенатора Чарушина, со старшей дочерью которого он намеревается сочетаться законным браком, что явствует также и из показаний допрошенной девки Марины, позволительно предполагать, что есть еще личности, которым про оную нашу командировку известно, о чем поспешаю вашему превосходительству всепочтеннейше донести».

Окончив это послание и внимательно перечитав его, Илья Иванович вложил его в конверт, надписал адрес и, прежде чем зажечь свечу, чтобы запечатать его, крикнул:

– Макарка!

Дверь бесшумно отворилась, и на пороге появился рослый мужчина средних лет, с заспанным и угрюмым лицом, ничего, кроме лени и тупоумия, не выражавшим, когда глаза его были опущены. Но стоило ему только пристально устремить их на кого-нибудь, как тот, на кого он смотрел, сознавал мощную волю этого увальня и невольно проникался к нему страхом и уважением.

– Лошадь оседлана? – отрывисто спросил Борисовский, принимаясь разогревать сургуч на свечке и не глядя на своего собеседника.

– Готова-с.

– Хорошо. Отвезешь немедля этот пакет графу и тотчас же скачи назад: мне надо тебя еще в три места послать до ночи. А там, если будет нужно прислать ответ, есть с кем отправить. Едем в четвертом часу, на двух тележках. Он берет с собою лакея.

– Позволю себе заметить, сударь, что вы это напрасно дозволили, – угрюмо проговорил Макарка. – Все равно придется его с полудороги назад отослать…

– Ну и отошлем, если нужно будет, – спокойно и нимало не удивляясь фамильярности слуги, возразил Илья Иванович, запечатывая конверт ловким движением человека, которому дело это привычно. – Ступай, надо поторапливаться: времени осталось немного.

Макарка взял письмо и тяжелыми, медленными шагами вышел по коридору на заднее крыльцо, где ждала его оседланная лошадь. А барин его, притворив за ним дверь, принялся за продолжение своей корреспонденции. Страницу за страницей, лист за листом толстой синеватой бумаги покрывал он своим круглым, четким почерком, аккуратно выводя заранее обдуманные фразы.

Собирался в путь и Углов. Настроение его изменилось после свидания с его спутником: неожиданное путешествие стало представляться ему в ином свете, чем прежде, – важнее, опаснее и несравненно интереснее. Он объявил своим людям, что, кроме Левошки, никто сопровождать его не будет, и приказал в своем присутствии уложить в сундуки вещи поценнее, чтобы снести их в подвал. Владимир Борисович сделал все необходимые распоряжения относительно того, как должны были поступать оставляемые им в доме люди во время его отсутствия, несколько раз повторив, чтобы во всех затруднительных случаях обращаться к дяде, сенатору Таратину. После этого, строго присмотрев за тем, чтобы Левошка ничего лишнего с собой не взял, он два раза приказывал ему развязывать мешок и выкидывать то, что казалось ему лишним, Владимир Борисович решил последовать примеру своего спутника и употребить оставшееся у него время на отдых. С этою целью он прилег не раздеваясь на диван в кабинете. Но напрасно старался он заснуть – ему это не удавалось: взволнованные нервы не успокаивались, и представления, одно другого заманчивее, ни на минуту не переставали волновать его воспаленный сильными ощущениями мозг.

Выдался денек, нечего сказать! В год не узнаешь и не перечувствуешь того, что ему довелось испытать сегодня. Что из всего этого произойдет – одному Господу Богу известно, и лучше не загадывать: все равно ни до чего не додумаешься и только понапрасну измучаешься.

Но это мудрое решение было легче принять, чем исполнить. Углов по временам срывался со своего ложа и, ероша себе волосы, бегал взад и вперед по комнате.

Между тем время, хотя и томительно медленно, шло, и потемневшее было на несколько минут небо стало светлеть. На колокольне соседней церкви пробило три, и по улице загромыхал экипаж, все ближе и ближе, пока не остановился у ворот дома.

«Наверно, Борисовский приехал, – подумал Углов, поспешно приводя в порядок свое платье и направляясь к двери в зал. – Он хотел пуститься в путь позже, но, вероятно, какое-нибудь неожиданное обстоятельство заставило его изменить свое намерение», – мелькало у него в уме, в то время как люди его бежали отворять ворота и экипаж въезжал на двор.

Вслед за тем в прихожей раздались поспешные шаги и, к великому изумлению Владимира Борисовича, перед ним очутился князь Барский.

– Я за вами… едемте скорее, – торопливо проговорил он, хватая хозяина за руку и увлекая к крыльцу. – Шляпу и плащ барину! Живее! – повелительно обратился он на ходу к растерявшимся не менее барина слугам.

Левошка кинулся со всех ног исполнять приказание, а озадаченный Углов запротестовал только в прихожей.

– Вы с ума сошли! Я не могу отлучаться из дома, за мною сейчас приедут. Оставьте меня! – бессвязно и прерывающимся от волнения голосом заговорил он, тщетно пытаясь высвободиться из крепко державших его рук, в то время как Левошка, бессмысленно повинуясь повелению нежданного посетителя, накидывал на барина плащ и нахлобучивал ему на голову шляпу.

– Послушайте, дело идет о спасении женщины… я вас считаю дворянином, – отрывисто прошептал князь на ухо своему пленнику, не выпуская его руки из своей и до боли сжимая ее. – Менее чем через час вы будете дома…

Эти слова возымели желанное действие. Углов, которого гораздо больше удивляло, чем сердило, новое приключение, молча последовал за князем и сел рядом с ним в карету, которая тотчас же пустилась в путь.

Первое, что он заметил, оглянувшись по сторонам, был полнейший мрак, окружавший их со всех сторон. На крыльце было так светло, что можно было различать предметы, а тут было темно, как в глубокую осеннюю ночь… без сомнения от тщательно завешенных окон.

– Однако вы, как я вижу, приняли меры, чтобы я не знал, куда вы меня везете, – с досадой заметил он.

– Правда, вы до поры до времени не должны знать это, – сознался его похититель.

– А почему, позволю себе спросить?

– Есть люди, над которыми приходится производить насилие, когда желаешь им добра, и, насколько я вас знаю, мне кажется, что вы принадлежите к числу этих людей, – возразил князь, как показалось Углову, не без иронии.

– А вы мне желаете добра?

– Мне кажется, что я вам уже достаточно доказал это.

Владимир Борисович не возражал.

Карета между тем продолжала катиться, и воображение Углова продолжало работать. Снова прежнее предположение завертелось у него в уме, как самое правдоподобное разъяснение мучившей его загадки: выхлопотав ему командировку, князь считает себя вправе заставить его служить своим целям. Услуга за услугу, значит. Углов находил это весьма естественным, и его раздражали только приемы князя.

К чему такая таинственность и обидное недоверие? Если дело идет о женщине, как он ему сказал, то ведь можно положиться на его скромность. Не в первый раз случалось ему помогать товарищу похитить девицу из дома жестоких родителей или отвлечь ловко затеянной ссорой внимание ревнивого супруга, чтобы дать время любовнику побеседовать с избранницей сердца. Без сомнения, князь Барский потребует от него нечто в этом роде. А может быть, что-нибудь и поважнее? У князя был решительный вид, и его голос звучал торжественно, когда он счел себя вынужденным дать своему пленнику объяснение, заставившее этого последнего беспрекословно повиноваться ему.

Углов был далеко не трус, и эти соображения скорее возбуждали в нем энергию, чем опасения. Ему было только досадно, что он пропустил момент, чтобы, следя за направлением кареты, узнать, куда именно его везут; но, когда он вспомнил про это, экипаж уже столько раз поворачивал вправо и влево, что не было никакой возможности догадаться, в какую сторону города они направляются. Наконец, судя по тому, что под колесами перестал громыхать булыжник и дорога стала несравненно мягче и ровнее, Владимир Борисович догадался, что она катится по убитой щебнем аллее, должно быть, очень длинной, потому что прошло минут пять, прежде чем она остановилась.

– Ну, вот мы и приехали, сударь мой, – сказал князь, опуская окно, в которое Углов поспешил выглянуть через его плечо, причем увидал при белесоватом свете занимавшейся зари, что они стоят перед чугунной решеткой сада. – Сейчас вы узнаете, кто та личность, которая пожелала видеть вас, – продолжал князь, обращая к нему свое красивое, побледневшее лицо с твердым взглядом больших серых глаз, опушенных темными ресницами. – Но я прошу вас, сударь, дать мне честное слово русского офицера и дворянина, что вы последуете за мною, не оглядываясь по сторонам и не отставая от меня ни на шаг. Предупреждаю вас, – продолжал он, понижая голос и приближая к нему свое лицо так близко, что Углов почувствовал его горячее и прерывистое дыхание, – что при малейшей вашей неосторожности произойдет такой ужасный скандал, что я буду вынужден проколоть себе грудь этой шпагой, – прибавил князь, хватаясь за рукоятку шпаги, приподнимавшей его широкий, подбитый алым бархатом, черный плащ.

Углов поспешил исполнить это желание, и его спутник, учтиво поблагодарив, выпрыгнул из кареты.

Владимир Борисович последовал его примеру. Карета отъехала, и, должно быть, куда-то далеко, потому что, когда они дошли до чугунных ворот, которые князь отпер ключом, вынутым из кармана, и Углов, прежде чем пройти за ним в сад, оглянулся на двор, окруженный стенами с наглухо заколоченными окнами, при этом дворе никого, кроме них, не было. Кругом было так тихо и пусто, что можно было вообразить себя за сто верст от города.

Впрочем, долго осматриваться и размышлять не пришлось: князь так поспешно шагал по аллеям, поворачивая то вправо, то влево, что только мельком можно было разглядеть клумбы, беседки, мраморные скамьи, мимо которых они не останавливаясь проходили. Наконец они вышли на круглое пространство, окруженное с трех сторон столетними дубами и вязами и красивым строением затейливой архитектуры с четвертой. Посреди был бассейн. Дом, напоминавший своей архитектурой древний храм, посвященный мифологической богине, был украшен белыми колоннами, между которыми чернелись впадины окон, длинных и узких, с разноцветными стеклами.

Тут было так же тихо, как и в остальной части сада. Углов невольно оглянулся на своего спутника, но тот продолжал пробираться вперед, стараясь ступать как можно тише, осторожно придерживая шпагу запахнутым плащом.

Невольно следуя его примеру, Владимир Борисович решил не беспокоить его расспросами, тем более что теперь недолго было уже ждать развязки таинственного приключения, и молча проследовал за своим спутником до террасы, спускавшейся к бассейну.

Тут князь остановился, внимательно оглянулся по сторонам. Затем, попросив Углова подождать его, он стал прокрадываться вдоль стены до крайнего окна; потом он поднялся к последнему, прыгнув за выступ колонны, и, приблизив лицо к стеклу, внимательно смотрел, выжидая, может быть, условного знака.

Это продолжалось довольно долго. Вдруг в доме поднялось движение, мимо окон пробежала тень и мелькнули тотчас же скрывшиеся огоньки. Князь соскочил с приступка и скрылся за углом дома в кустах, окружавших его.

Снова воцарилась прежняя мертвая тишина, прерываемая только робким чириканьем птиц. Небо все ярче и ярче окрашивалось пурпуром восходящего солнца, день обещал быть теплым и ясным, и замкнутость молчаливого дома казалась еще таинственнее и мрачнее.

Однако вскоре опять пробежали тени, и замелькали огоньки мимо окон; между колонн растворилась дверь, и на пороге ее появился князь. Углов в два прыжка очутился возле него, и, продолжая хранить молчание, они вместе вошли в дом.

Тут было совершенно темно, как ночью, и, если бы не свет от лампы, спускавшейся с потолка на золоченых цепях, Углову невозможно было бы разглядеть обстановку комнат, через которые он проходил за своим спутником. Впрочем, шли они так быстро и волнение его было так сильно, что, кроме общей роскоши обстановки, он ничего не мог заметить.

– Сбросьте плащ, сударь! – сказал ему князь, когда они очутились перед запертой дверью в конце длинной галереи, увешанной картинами в золотых рамах.

Углов повиновался.

Князь растворил дверь и вошел в комнату, показавшуюся его спутнику выше и красивее предыдущих. Здесь сильно пахло цветами.

Прямо против той двери, в которую они вошли, была другая, и на пороге ее стояла женщина в белом. Князь поспешно направился к ней, а за ним и Владимир Борисович.

– Ваше высочество, корнет Углов, – произнес с низким поклоном Барский, отступая к окну и оставляя таким образом его одного перед великой княгиней Екатериной Алексеевной.

Но Углов не вдруг узнал ее – так мало она была похожа на жизнерадостную, остроумную принцессу, которую ему два раза удавалось видеть издали, на выходах во дворце, среди блестящей свиты, сияющей красотой в усыпанном драгоценными камнями наряде. Теперь перед ним стояло неземное существо, напоминавшее скорее богиню меланхолии и печали, чем блестящую цесаревну, будущую императрицу.

И насколько эта казалась ему прелестнее той! Бледное лицо без румян, с глубокими, темными глазами, смотрело на него с таким пытливым и вместе с тоскливым выражением, что ему стоило невыразимых усилий, чтобы не упасть перед нею на колена.

Должно быть, цесаревна прочла это на лице молодого человека: ее губы тронула улыбка, от которой все ее лицо на мгновение просветлело, и она ласково сказала, протягивая ему запечатанное письмо:

– Благодарю вас, господин Углов, что не замедлили явиться на мой зов. Вы можете оказать мне услугу, передав по адресу это письмо, когда будете в Париже.

Владимир Борисович с низким поклоном взял письмо.

Между тем великая княгиня продолжала:

– Если так случится, что вы в Париж не попадете, привезите это письмо обратно.

Углов опять низко наклонил голову.

– Но, если вы увидите личность, которой оно адресовано, скажите ей, что вы меня видели, что я сама вручила вам это письмо для него, что он может через вас написать ответ, и пусть он за меня не беспокоится. Я здорова и, ни на что не взирая, хороших мыслей, – прибавила цесаревна с особенным ударением на последних словах.

Углов пристально смотрел на нее, мысленно повторяя каждое ее слово. Весь превратившись в слух, он ждал, что скажет она еще, но аудиенция кончилась. С милостивой улыбкой протянула великая княгиня ему руку, которую он с благоговением поднес к губам, взглянула на князя и, снова обернувшись к Углову, ласково кивнула ему. Когда низко поклонившись, Владимир Борисович поднял голову, ее уже не было в комнате; около него стоял князь и знаком предлагал ему следовать за ним.

Они вышли из дома другим ходом, чем тот, которым вошли в него, опять очутились в саду и прошли широкими аллеями к воротам в решетке, где дожидалась их карета, с лакеем в темной ливрее у дверцы, которую он держал отпертой, и с откинутой подножкой в ожидании дальнейших приказаний.

– Поезжайте с богом, мой друг, вы не опоздали: еще нет пяти часов, – проговорил князь, подходя к карете и движением руки приглашая Углова сесть в нее.

Владимир Борисович молча повиновался. Он не в силах был произнести ни слова от волнения и только крепко пожал протянутую ему руку.

Князь же, не выпуская его руки из своей, поднялся на подножку и, пригнувшись к нему, произнес взволнованным шепотом:

– Мне нечего говорить вам, что все случившееся должно оставаться в глубочайшей тайне между мною, вами и той, которая удостоила вас своим доверием: вы не были бы достойны звания русского дворянина, если бы забыли это. Но считаю своим долгом предупредить вас, что от доставления доверенного вам письма зависит спокойствие великой княгини и что она тогда только перестанет тревожиться, когда узнает, что ее поручение исполнено. Прибавлю к этому, что женщины, несчастнее нашей цесаревны, нет на всем земном шаре и что надо быть бесчувственным, чтобы не отдать с радостью за нее жизнь! Благодарите Бога, сударь, что судьба предоставляет вам случай быть нам полезным, и будьте убеждены, что мы будем здесь блюсти ваши интересы лучше, чем если бы вы имели возможность сами заняться этим. А теперь, чтобы облегчить вам исполнение задачи, даже и в таком случае, если бы вам не удалось вполне благополучно совершить ваше путешествие с курьером иностранной коллегии, я дам вам рекомендацию к одному из моих заграничных приятелей в Германии. Это – человек, с вида весьма скромный, но с таким влиянием в дипломатических сферах, что он может быть вам очень полезен. Доберитесь только до местечка Блукнест, в Баварии, и спросите пастора Даниэля: всякий укажет вам его жилище, все его там знают. Назовите ему мое имя, он примет вас, как родного, и сумеет расчистить вам дорогу всюду, куда бы вы ни пожелали проникнуть.

С этими словами Барский спрыгнул с подножки и приказал кучеру ехать, а Владимир Борисович снова очутился в темноте. Но на этот раз он этого не замечал. Скорбный образ цесаревны продолжал стоять перед его глазами, а голос ее, невыразимо приятный, продолжал звучать в его ушах, затмевая и заглушая все прочие образы и звуки. В уме настоятельно вертелся один вопрос: «Как скрыть от всех глаз доверенное ему письмо?» Казалось, что счастье не только земной, но и загробной его жизни зависит от благополучного решения этой задачи.

Молодой человек был так поглощен своей новой миссией, что опомнился тогда только, когда карета остановилась перед крыльцом его дома и он увидел перед собой глупо ухмылявшееся лицо своего камердинера.

– Что случилось? – спросил Владимир Борисович, поспешно входя в зал и не переставая придерживать карман с драгоценным письмом, под которым билось его сердце.

– Ничего-с, – не без смущения ответил Левошка.

– Был тут без меня кто-нибудь?

– Были-с, – объявил Левошка.

– Как же ты говоришь, что ничего не случилось? – воскликнул бледнея Углов.

– Да ничего и не случилось, сударь… Прибегала только девка от Чарушиных господ, с письмом от барышни. Днем-то ей, вишь, недосуг было урваться, так она чуть свет, пока в доме никто не проснулся, – прибавил он с усмешкой.

Барин вздохнул с облегчением. Только письмо от Фаины! Его опасения, слава богу, были напрасны! За ним не подсматривали, его не проследили, обыскивать его не станут, и ему на этот раз не придется защищать до последней капли крови вверенное ему сокровище. Но надо запрятать его в более надежное место; надо так устроить, чтобы не расставаться с ним ни днем, ни ночью… никогда!

Владимир Борисович прошел в кабинет и велел принести иголку с нитками; когда ему подали требуемое, он заперся на ключ и, отрезав от полотенца, висевшего на стене, кусок холста, зашил в него вынутое из кармана камзола письмо, предварительно поцеловав печать и взглянув на надпись: «Au sieur Godineau. Paris. Marais. 16». Затем, крепко-накрепко прицепив импровизированную сумку к цепочке с крестом и к ладанке с мощами, висевшей у него на шее, надел камзол, мысленно давая себе слово, тотчас по приезде в большой город, заказать для своего сокровища мешочек из кожи. Теперь нечего было об этом думать – времени оставалось так мало, что надо было благодарить Бога за то, что и таким образом удалось запрятать письмо.

Не успел Углов застегнуть последнюю пуговицу камзола, как на двор въехали две тележки, запряженные тройками, по наружному виду ничем не отличавшиеся одна от другой. С первой из них соскочил Илья Иванович, а на второй продолжал сидеть, неподвижно и ни на кого не глядя, Макарка.

Углов так заторопился навстречу своему спутнику, что пробежал не оборачиваясь мимо стола, на котором лежала записочка Фаины.

– Ну что? Готовы? – приветливо улыбаясь, спросил Илья Иванович. – Ничего не забыли? Все распоряжения сделали?

– Я готов, – ответил Углов, невольно отвертываясь от пытливо устремленных на него глаз. – Вот только это и беру с собою, – прибавил он, указывая на чемодан, который один из слуг выносил на крыльцо, – да лакей мой берет мешок с разным домашним скарбом.

– Отлично! А деньги куда вы спрятали, сударь?

– Деньги? – переспросил Углов.

В своем волнении и в хлопотах он забыл про кошелек с золотом, засунутый под подушку, и побежал в спальню. Эта подробность не ускользнула от внимания Ильи Ивановича, он, сосредоточенно сдвинув свои синие, гладко выбритые губы, до тех пор смотрел на дверь, пока Владимир Борисович снова в ней не появился.

– А это что такое у вас, сударь? – спросил Борисовский, указывая на записку, которую Углов мимоходом через кабинет захватил со стола и продолжал держать в руке, думая о другом.

– Записка от приятеля. Прочту дорогой, – ответил корнет, небрежно засовывая записку в боковой карман.

Илья Иванович лукаво усмехнулся.

– Не от приятельницы ли? – добродушно пошутил он, но тотчас же, словно раскаявшись в своей неуместной шутке, поспешил заявить, что пора ехать, и направился к выходу.

Между тем у крыльца люди Углова хлопотали у тележек. Левошка засовывал свой мешок в ноги Макарке, который продолжал сидеть идолом, не принимая ни малейшего участия в происходившей вокруг него суматохе, и равнодушно на всех поглядывал из-под надвинутого на лоб большущего козырька дорожной фуражки.

С недоумением посматривая на него, Левошка спрашивал себя: «Чем такой вялый, неповоротливый черт может быть полезен своему барину в дороге?» Однако, когда, запихнув в ноги «идола» мешок, он повернулся, чтобы идти с чемоданом к другой тележке, Макарка окрикнул его:

– Эй, ты, ловкач, куда с чемоданом-то попер? Давай его сюда!

– Барин велел к нему положить…

– Давай сюда! – повторил его будущий товарищ так грозно, что ноги Левошки сами собою зашагали к тележке, от которой он только что отошел, а руки покорно протянули увальню чемодан.

Макарка привстал, порылся под сиденьем, не оглядываясь вырвал протянутую ему ношу из рук оторопевшего Левошки и опустил ее так глубоко, что, когда снова уселся на прежнее место, никто не сказал бы, что под ним находится весьма объемистый предмет.

– Готово? – закричал с крыльца его господин.

– Готово-с, – отозвался глухим басом слуга.

– Ну, с Богом! Усаживайтесь покойнее, сударь. Подушку вашу можете в ноги себе положить, у нас экипаж к продолжительным путешествиям приспособлен, – распространялся Илья Иванович, опускаясь на мягкое сиденье рядом со своим спутником.

Владимир Борисович перекрестился, и лошади тронули среди громких пожеланий доброго пути и скорого возвращения провожающих.

Илья Иванович с довольным видом заметил, что им удалось выехать раньше, чем он рассчитывал.

– Это я за хороший знак считаю, сударь. Опоздать, по-моему, все равно, что с попом повстречаться: такие тебе пойдут препятствия во всем, что ни за что потерянного времени не наверстать, – прибавил он, в то время как лошади, завернув за угол переулка, где был дом Углова, дружно побежали по пустой и молчаливой улице, залитой лучами восходящего солнца.