Авиаархив 2008 01

Перелет Москва- Варшава-Москва

В мае 1934 года мне было предписано выехать из Чкаловского поселка (в то время военный городок у станции Томская Северной железной дороги. — Прим. ред.) в Москву, на Центральный аэродром, для тренировки летного состава строевых частей в сложных условиях полета. Для этой цели было выделено и оборудовано несколько самолетов ТБ-3. На одном из них должны были летать командир авиабригады НИИ ВВС Адам Иосифович Залевский и командир корабля летчик-инструктор Георгий Филиппович Байдуков. В составе этого экипажа летал, в качестве штурмана, и я.

В одном из полетов управление взял на себя т. Залевский. Предварительно я закрыл его светонепроницаемым колпаком, который надежно привязал, а т. Байдуков установил режим полета (курс, скорость, высоту и нулевой крен). Не успел я уйти к себе в кабину, как машину стало бросать то вправо, то влево, Залевский закричал Байдукову:

— Егор, бери баранку!

Тот не берет, смеется. Залевский кричит мне:

— Эй, ты, отвяжи, открой колпак!

Я бросился открывать колпак, да не тут-то было — Байдуков запретил это делать. Машина потеряла высоту…

В конце концов Байдуков помог установить режим полета, Залевский сбросил шлем, вытер им свое больше, чем потное лицо и в дальнейшем терпеливо выполнял команды Георгия Филипповича. Все кончилось благополучно, но на земле комбриг стал мне выговаривать:

— Что же ты ослушался своего комбрига? Тебя никто не возьмет с собой!

Мне пришлось шутя ответить:

— Еще вопрос — возьмут ли с собой Вас с такой должностью и такой техникой пилотирования!

— Много ты понимаешь в технике пилотирования!

Но после мы с Адамом Иосифовичем летали дружно, он беспрекословно выполнял все указания штурмана.

Тренировочные полеты были закончены в срок и с хорошими результатами. Надо отметить, что пилотирование самолета и самолетовождение в сложных условиях было в те времена делом очень трудным. Не все летчики водили самолет по курсу, многие придерживались местных ориентиров. К этому времени было построено шесть специально оборудованных самолетов АНТ-6, значительно превосходящих по своим летно-техническим данным все серийные иностранные тяжелые самолеты того времени. Четыре двигателя AM-34 обеспечивали максимальную скорость у земли 245 километров в час и 288 километров в час на расчетной высоте (4300 метров). Запас горючего позволял покрыть путь до 3000 километров. Собственно говоря, это были те же ТБ-3 в пассажирско-транспортном варианте, без вооружения, с мягкими диванами, установленными на месте бомбоотсеков. В пилотских и штурманских кабинах осталось только навигационно-пилотажное оборудование.

В конце июня 1934 года нас, т. е. весь летный состав группы, построили в одном из залов школы специальных служб. Начальник ВВС Я.И. Алкснис объявил:

— Для перелета за границу Правительственной авиационной миссии назначаются шесть экипажей. Командиром первой эскадрильи назначается А.И. Залевский, командиром первого корабля — Г.Ф. Байдуков, штурманом эскадрильи и первого корабля — М.В Беляков, вторым пилотом первого корабля — комэск А.И. Залевский …

Тут выступает Г.Ф. Байдуков и говорит: «Пусть Залевский будет командиром и эскадрильи, и корабля, а вторым пилотом мне его не нужно, не будет слушаться».

Адам Иосифович не выдержал и сказал:

— Егор, что ты говоришь? Ей-богу, буду тебя слушать, возьми.

Командиром второго корабля был назначен летчик Ефимов (из строевой части), вторым пилотом — И.Ф. Петров (НИИ ВВС), штурманом — М.Х. Гордиенко (НИИ ВВС).

Командиром третьего корабля — Леонов (из строевой части), вторым пилотом — Блинов (из строевой части), штурманом — П.И. Перевалов (НИИ ВВС).

Я не предполагал, что буду назначен в экипаж, так как был только инструктором, обеспечивавшим тренировки, но Леонов, которого мы с т. Залевским тренировали, настоял на моем назначении, говоря:

— Дайте мне Перевалова, он нас натренировал, научил. Мы ему верны. Других штурманов мы не возьмем.

На вопрос т. Алксниса, знает ли Перевалов астроориентировку и справится ли, товарищи Стерлигов и Беляков ответили, что знает, справится, и раз летчики просят — пусть летит.

После я в шутку напомнил Адаму Иосифовичу:

— Ну что, кого летчики берут, а кого не берут?

А.И. Залевский

После назначения экипажей мы облетали свои корабли и стали конкретно готовиться к перелету Москва — Варшава. К нам приехал представитель Народного комиссариата иностранных дел т. Молочков. Он дал нам советы как вести себя на приемах, вернее — объяснил, как не надо вести себя в порядочном обществе. Тут было все: и стрижка, и бритье, и одежда, и разговоры, и правила поведения за столом.

Что я хорошо запомнил, так это — не надо есть то, что сосед твой не ест, а сосед будет обязательно хозяин — польский офицер. Не знаешь как поступить — делай так, как делают другие. Главное — ешь, что тебе нравится, но по-многу не пей чего не следует.

Повезли нас в пошивочную мастерскую на Большую Грузинскую, примерили обмундирование и костюмы. На дорогу мы получили новое, из хорошего материала обмундирование: саржевую гимнастерку, синее галифе, сапоги, фуражку с черным околышем и красной звездой, коричневые замшевые перчатки; темно-синий френч под галстук, брюки на выпуск, белую рубашку, туфли и пилотку, — чего раньше у нас не было. Сверх того каждый получил прорезиненный коверкотовый плащ, штатский костюм, что какой выбрал, и довольно солидный тяжелый фибровый чемодан.

Перед отлетом съездили в ЦК партии, сдали свои партбилеты.

Жили мы в общежитии школы спецслужб, питались прилично, в свободное от полетов и подготовки время ходили в театры, немного изучали французский язык. 28 июля 1934 года на московском Центральном аэродроме выстроилась наша эскадрилья — три самолета АНТ-6, экипажи перед самолетами. Прибыла правительственная комиссия во главе с начальником штаба ВВС т. С.А. Межениновым и заместителем начальника ВВС т. В.В. Хрипиным.

На аэродроме собралось много народу, но мне было не до провожающих. Меня занимала только подготовка к полету. Еще раз проверял все ли сделано, все ли готово к перелету. В 10,00 мы взлетели и взяли курс на Варшаву. На нашем корабле летело несколько членов правительственной комиссии. Помню хорошо, что со мной в штурманской кабине, а там было удобно и не тесно, находился начальник ГВФ Анвельт. Это был очень спокойный, вежливый человек, а главное — он совершенно не вмешивался в мои дела.

Перелет проходил при плохой погоде, не выше 400 метров, иногда под дождем, местами в облаках. Шли мы точно по заданному маршруту. Моя задача была облегчена тем, что мы шли ведомыми. Нужно было видеть ведущего, знать свое действительное местонахождение и иметь расчетные данные, чтобы в случае необходимости быть готовым довести самолет до Варшавы самостоятельно.

Всякое в полете бывает Бывает и трудно, и тяжело, но отвлекаться от своей работы непростительно и небезопасно. Нет ничего более беспокойного, чем полет в сложных условиях, а мы, к тому же, летели за границу. Надо учитывать, что было это в 1934 году, не сейчас. Летали туда не так часто и не многие там побывали.

Минута, когда под крылом самолета граница твоей родной и чужой, незнакомой тебе земли, всегда значительна, всегда волнует. Но момент, когда перелетаешь границу чужой и твоей земли, просто бесконечно радостен.

Через восемь часов сорок минут полета три белоснежные самолета приземлились на аэродроме Окенце под Варшавой.

После приземления самолеты подрулили к ангарам, делегация, а за ней летные экипажи спустились по трапам. Экипажи выстроились перед самолетами. К делегации обратился с приветствием главнокомандующий ВВС Польши, Ответил ему Меженинов. Воспроизвести речи мне сейчас не удастся. Среди встречающих было много военных, но кто был нам искренне рад, так это наши люди из посольства. Обстановка в Варшаве была далеко не дружественная и советские люди жили как в осаде. Нередко имели место попытки технического подслушивания; надо учесть, что в соседнем с посольством здании разместилась жандармерия.

Делегация выехала в город, экипажи остались закрыть машины, к которым тут же была поставлена польская охрана. Солдаты погрузили в грузовик и увезли наши чемоданы. Нам были поданы легковые автомобили «Фиат», примерно такие же, как наши М-1. Дверцу нам открыл польский офицер, отрекомендовавшийся:

— Капитан Обуховский.

С этого момента и до отлета домой он повсюду сопровождал наш экипаж. По-русски он говорил лучше, чем мы и Москву знал также лучше нас, так как до революции жил в Москве на Мясницкой улице.

По Варшаве проехали не быстро. Город, надо сказать, оказался красивый, чистый и начинался с самой окраины хорошими зданиями, без каких-либо халуп.

Среди жителей заметно было множество монахинь в черно-белых одеяниях, но достаточно молодых и красивых. Вот военные попадались только изредка, оказалось, что здесь офицеры вне службы форму не носят и ходят в штатском.

Нас доставили в гостиницу «Бриотель», что в центре города. Делегация поместилась поблизости, — «Центральной». Каждому экипажу был предоставлен номер из двух комнат, От размещения в отдельных номерах мы отказались.

Переодевшись в новую форму — френч, белая рубашка при галстуке, синие брюки на выпуск, пилотка — мы пошли на прием к министру в ресторан той гостиницы, где разместилась наша делегация. Нас рассадили через одного, т. е. у каждого из нас слева и справа сидели польские офицеры и наоборот. На табличках, расставленных на столе против кресел, были указаны звание и фамилии, так что найти свое место труда не составляло, тем более, что хозяева помогали нам в этом деле. Стол был сервирован по всем правилам французского протокола. В этом вопросе поляки оказались более пунктуальными, чем сами французы.

После речи министра взял слово т. Меженинов, который сказал, обращаясь к нам:

— Товарищи, налейте себе чего хотите, поднимите бокал и выпейте.

Перед этим мой сосед слева успел уже задать вопрос:

— Что Вы, господин штабс-капитан, пьете? Или Вы ничего не пьете?

Г.Ф. Байдуков. Фото послевоенных лет

В то время в РККА (Рабоче-Крестьянской Красной Армии) воинские звания еще не были установлены. Нам на петлицы одели не те знаки различия, что мы носили дома. Штурманам, и вторым пилотам дали по четыре квадратика («кубика»), а командирам кораблей — по одному прямоугольнику (по «шпале») и они именовались «капитанами».

Слова Меженинова мы приняли как приказ, переглянулись между собой и выпили — по первой и по второй.

Прием прошел без особых приключений, разговаривали за столом по- русски. Если кто-то из поляков сам и не говорил на русском языке, то прекрасно все понимал. Никаких споров идеологического или военного порядка не было.

Такой же по форме прием был дан и в вечер перед нашим отлетом домой, но уже в ресторане нашей гостиницы. Прошел он более непринужденно, так как мы за эти три дня немного привыкли к обстановке.

Надо сказать, что почести и внимание, оказывавшиеся нашей делегации, распространялись и на нас — летчиков и штурманов. Особым вниманием пользовались т.т. Меженинов, Постнов и Байдуков. Меженинов был представительным командиром: высокий ростом, полный, с безупречно белым русским лицом, речь его отличалась точностью, ясностью и краткостью, при ходьбе за ним никто не поспевал. Товарищ Постнов, инженер, худой в противоположность Меженинову, был аккуратен, требователен и строг. Байдуков, наш первый летчик, был небольшого роста, скромен, прости не болтлив. Ему, надо сказать, пришлось быть все время с нами, так как его второй пилот, Залевский, и штурман эскадрильи, Беляков, вошли в состав делегации, так что из всего экипажа первого корабля он остался один.

Технический состав, большей частью, находился на аэродроме — уход за машиной отнимал очень много времени. Попутно скажу, что поляки предлагали нам горючее, но мы от него отказались, нам хватило своего и на обратный путь.

Второй день пребывания в Варшаве мы посвятили осмотру города. Рано утром наш гид, капитан Обуховский, зашел к нам в номер и попросил согласия позавтракать с ним. Яств и питий принесли достаточно и для обеда и для похмелья Пришли и другие экипажи, т.т. Ефимов, Байдуков и Гордиенко, и мы прилично позавтракали. Сели на машины, объехали город, а ряд улиц прошли пешком. Обеденная пора застала нас в королевских парках, что позади дворца Бельведер, где жил тогдашний глава польского государства, маршал Пилсудский. Пообедали в небольшом, но уютном парковом ресторане; заказ сделал Обуховский. Публики вначале было немного, но к концу обеда набралось достаточно. Заиграл небольшой оркестр. Когда мы стали поговаривать о расчете, капитан сказал, что уладит все сам — мы его гости. Действительно, ресторатор тут же поблагодарил нас за расчет. Как оказалось, капитан рассчитался и за то, что было нам подано, и за то, что брал ранее в долг, и за то, что собирался брать в дальнейшем. Деньги то у него, как и машина, были гостевые, выделенные специально для организации приема гостей.

Вечером наша делегация отправилась знакомиться с городом и попала на футбольный матч, где многочисленные болельщики устроили ей бурную встречу-демонстрацию, другие наоборот, выкрикивали антисоветские лозунги. Первые стали требовать выступления одного из наших представителей с речью. Поднялся шум. Мы еле выбрались из толпы и больше никуда не ходили.

Летно-технический состав был приглашен на товарищеский ужин в какой- то ресторан. Мы поужинали. Водка уже надоела. На эстраду вышла пара танцовщиц, выступавших в очень красивых платьях. Прошел лотошник с папиросами; папиросы забрали, а платить пришлось капитанам-гидам. Обуховский обошел своих офицеров и предложил поехать в ночной бар. Из наших туда были приглашены несколько человек: Байдуков, Платов (инженер), Ефимов, Леонов, Гордиенко и я.

Что там было, что творилось! Говорили мало и все только по-русски, откровенно, по-военному. Одним словом, время провели славно. Описывать, пожалуй, не следует. Можно рассказать лишь в узком мужском кругу, впрочем, ничего предосудительного не было. Утром, выйдя из ресторана, сел в поджидавшую машину и доехал до гостиницы, куда мои приятели еще не заявлялись Когда пришел к нам Залевский, мы ему рассказали о минувшей ночи. Он очень жалел, что не пошел с нами, и, в свою очередь, описал нам, как они еле выбрались со стадиона.

Были еще приемы и встречи, но первого августа 1934 года три наши белых корабля взлетели с аэродрома Окенце. сделали прощальный круг и взяли курс на Москву

Перелет Варшава-Москва прошел благополучно, если не считать кратковременной остановки в Смоленске из-за морской болезни т. Меженинова, члена нашей делегации. Сели на Центральном аэродроме; экипажи разместились в общежитие Школы спецслужб, за стадионом Динамо. Кое-кто съездил на ночку домой.

Второе, третье и четвертое августа ушли на подготовку самолетов и экипажей к перелету в Париж. Маршрут нам был задан такой: Москва-Киев- Вена-Страсбург-Париж. Другой эскадрилье был задан маршрут: Москва- Киев-Вена-Рим.

Экипажи нашей эскадрильи остались прежние. Состав делегации изменился: делегацию, направляющуюся в Париж, возглавил т. Уншлихт, остались в составе делегации Хрипин, Разин, Аузан, Залевский, Петров и начальник ЦАГИ Харламов. Один из начальников отделов ВВС был отстранен за болтливость на приемах.

Пятого августа утром шесть самолетов АНТ-6 стояли на Центральном аэродроме, готовые к вылету. Опять было много провожающих: дипломатические представители, военные и авиационные атташе Франции, Италии, Польши, Австрии, Чехословакии Нам же, штурманам, было не до экзотики и забав — наступал самый тяжелый экзамен, надо было проверить все приборы и карты маршрута и погоды. Ведь предстоял длительный полет строем 8 любых условиях, над чужой, неизвестной территорией. Методы самолетовождения тогда ограничивались компасной и визуальной ориентировкой, использование астронавигации почти исключалось, хотя мы к нему и готовились А радионавигация находилась в ту пору в зачаточном состоянии.

Первая эскадрилья из трех кораблей под командованием командира воронежской бригады т. Соколова взлетела в 10 00. Наша, вторая эскадрилья вылетела тридцатью минутами позже и через 4 часа 25 минут приземлилась в Киеве. Полет протекал спокойно и вполне нормально.

Летние дни с многочасовым светлым временем позволили нам съездить за город, на берег Днепра, и посмотреть немного город. Я в Киеве был впервые; город понравился, хороший, но не скажу, что он в то время был опрятен.

Шестого августа рано утром наша эскадрилья поднялась с Киевского аэродрома и взяла курс на Вену. Погода была мерзкая, с невысокой облачностью, местность гористая. Скоро пересекли в указанном месте границу, опять-таки с Польшей, с тем же волнением, с той же настороженностью, что и в прошлый раз. Посещение Варшавы не прибавило нам доверия к панской Польше. Летчики переглянулись между собой, штурманы поставили на карте Д М. (действительное местонахождение корабля), сделали записи в бортовых журналах. Корабли построились сомкнутым строем, как будто близость друзей и им внушала чувство уверенности.

Маршрут пролегал через города Львов, Перемышль, Краков; названия их напоминали об исторических кровопролитных боях первой мировой войны между русскими и австро-германскими войсками. Мы, русские люди, не без горечи вспоминали, что эти города и крепости были когда-то российскими.

На границе, а также над Львовом и над Краковым: нам навстречу вылетали, подстраиваясь затем сзади, польские истребители. Ничего не оставалось, как сомкнуть строй и прибавить скорость. Нередко от этого истребители попадали в мощную спутную струю и теряли высоту.

В этот день нам пришлось лететь над территорией Польши, Чехословакии, Австрии строго придерживаясь указанных «ворот». Все мои силы, все внимание, были сосредоточены на том, чтобы постоянно знать действительное местонахождение самолета и расчетные данные, видеть лидера. Все остальное меня не интересовало. Надо учитывать, что ориентиры, местность, города, поселения были совершенно иными, несравнимыми с нашими. Нельзя было отличить село от города — сельские постройки здесь были похожи на городские, но разбросаны на большом пространстве, далеко одна от другой.

Надо отдать должное нашим ведущим — Т. Ф. Байдукову и М. В. Белякову — они с высокой точностью провели по сложному, незнакомому маршруту строй самых больших и тяжелых самолетов того времени в сложных условиях, на виду у всей Европы. Не посрамили нас, русских. Несмотря на многочисленные полеты с другими летчиками и штурманами, я с тех пор проникся глубочайшим уважением к этим двум людям. Они — гордость нашей авиации, самые лучшие специалисты своего дела, люди высокой культуры и честности.

Через 8 часов 10 минут наши три белых гиганта, сделав круг над красавицей Веной, сели на северный венский аэродром. Вена для нас была промежуточным аэродромом посадки без заправки горючим, да и вряд ли мы могли бы там найти столько горючего. Встречали нас посольская колония и австрийские административные лица, проверившие наши паспорта. Делегация и летные экипажи выехали автобусами в Вену, а технический состав остался ночевать в самолетах. С ними же остались товарищи из посольства. Ни те, ни другие не жалели об этом: им было вовсе не плохо, даже хорошо и весело.

В то время в Австрии была очень напряженная обстановка. В феврале 1934 года было подавлено восстание рабочих, а в июле имел место фашистский мятеж Ринтельна, когда был убит канцлер Дольфус и к власти пришел Шушниг. В Вене все еще было неспокойно. Заметны были разрушения в пригородах, во Флоридсдорфе в результате классовых боев. В окнах зданий виднелись пулеметы, один — против нашего посольства. Вену мы не осматривали: ночь провели в посольстве, в комнатах товарищей, оставшихся на аэродроме. Хорошо, по-домашнему поужинали сосисками с пивом. Никаких приемов не было.

Утром поехали на аэродром Народу у самолетов было больше, чем накануне. Бросалось в глаза наличие каких-то личностей с блокнотами в руках, усердно срисовывавших узлы самолетов, особенно места, где были боевые установки. Они даже задавали нам вопросы, каких калибров подвешиваются бомбы и какие спарки (пулеметов. — Прим. ред.) устанавливаются спереди и сзади!

Седьмого августа рано утром мы попрощались с друзьями из посольства и эскадрилья взлетела, сделав прощальный круг над одним из красивейших городов мира и над не менее красивой рекой — Дунаем, и взяла курс на Париж. Погода на маршруте была относительно неплохая, летели на высоте 1000 метров и более. Примерно одну треть пути летели над территорией гитлеровской Германии.

Надо сказать, что немцы разрешили нам свободный перелет над Германией и посадку в любом месте, в любое время. Более того, пригласили сделать посадку и выслали карты с указанием на них аэродромов. Мы воспользовались лишь разрешением на перелет. Пролетая над Германией, были крайне внимательны и напряжены.

Наш маршрут лежал через Мюнхен. Погода была безоблачная, видимость хорошая, на улицах этого большого города видны были массы людей, весь город был в красных полотнищах. Меня удивило и смутило — почему же у них флаги и лозунги не черные или коричневые? А может они такие и есть, может мне показалось?

Со мной в штурманской кабине летел т. Харламов, он предложил выставить из кабины наш красный флаг, но интуиция подсказала, что стоит воздержаться, да и мой пассажир не настаивал.

АНТ-6 в Париже

Часа через два с половиной пересекли границу Германии с Францией в районе Страсбурга на высоте 300 метров. Прошли над одним из укрепленных районов линии Мажино в знаменитых Вогезах. Сооружения его с воздуха были хорошо видны Вот тут мы приветствовали Францию трехцветными флажками.

Все четыре страны, которые мы пролетели за эти два дня, были и интересными, и различными между собою. И наши чувства по отношению к ним также были разными.

Земля Франции заметно отличалась от других. Мы шли на запад вдоль рек и каналов или параллельно им, до Нанси — прекрасной зеленой долиной, с приподнятым настроением, с чувством облегчения, как будто мы были уже у цели. В минутах двадцати полета от Парижа нас прижала к земле низкая облачность, доходившая до сплошной. Самолеты вошли в облака рассредоточенным строем.

Наш корабль вышел севернее Парижа Уточнив место, да и Париж был виден, самолеты встали в строй, сделали приветственный круг над городом и после пяти часов сорока минут полета благополучно сели на аэродроме Ле Бурже, почему-го нас посадили по короткому старту с боковым ветром. Таким образом, от Киева до Парижа налетали в общей сложности 13 часов 50 минут без заправки горючим. Это был показатель неоспоримых успехов нашей авиации.

На аэродроме нас ожидала многолюдная встреча: французские министры, военный и авиации, бывший министр авиации Пьер Кот, по приглашению которого, мы, собственно, и прилетели: маршалы, генералы, офицеры и вся местная советская колония.

Первыми с самолетов сошли члены делегации, за ними командиры кораблей и мы. Все проследовали в ангар, где французский министр и глава нашей делегации обменялись приветствиями; как мне помнится, оба говорили по-французски и при том тихо, без ораторского пафоса и без микрофонов.

Как члены делегации, так и экипаж были представлены французскому маршалу, министру авиации. Пришла и наша очередь пожать ему руку, тут штурман М. X. Гордиенко от чистого сердца сжал руку маршала с такой силой, что тот от неожиданности еле ее отнял. При этом Гордиенко очень громко произнес: «Здравия желаю, господин маршал», на что все обратили внимание.

Нам опять, как и в Варшаве, на трех человек экипажа предоставили автомашину; мы сели на заднем сидении, а рядом с шофером поместился офицер полиции.

При выезде из аэропорта мы увидели, что улицы запружены народом, приветствующим нас подняв руки знакомым жестом «Рот фронт». Были и менее вежливые приветствия, особенно на русском языке — в таких выражениях и словах, которые обычно не пишутся: «Эй вы, красно… голодранцы! Вас немцы сюда привели, нет у вас своих летчиков!».

Экипажи были размещены в гостинице «Лютеция» (древнее название Парижа). Каждому был отведен отдельный однокомнатный номер. Ничего особенного в номерах не было. В этот вечер и на следующий день с утра нам дали отдохнуть. Ужин и завтрак подали в номера; не скажу, чтобы было сытно, а заказать что- либо дополнительно мы не догадались.

Восьмого августа французский министр авиации пригласил делегацию и экипажи на обед, в обычное для Парижа время — с 12 до 14 часов. Французы, надо сказать, утром поднимаются очень рано, работают дома, завтракают, необильно, при закрытых ставнях (жалюзи) и, лишь часам к восьми-девяти, открывают окна. Зато обедают плотно и все в одно время — с 12 до 14.

К министру мы поехали на автобусах в один из дворцов министерства, расположенный на значительном расстоянии от нашей гостиницы. Ехать пришлось через центр. Следует ли говорить и писать о Париже мне, в первый и в последний раз там побывавшему? Видеть этот город доставило величайшее удовлетворение.

На приеме присутствовало много французских генералов и офицеров. Сначала гости обошли расставленные вдоль стен столы с закусками и только после этого сели за обед. Были, как водится, многочисленные тосты. Вести беседы из-за языкового барьера было невозможно, что, пожалуй, и к лучшему, так меньше наболтаешь. В данных условиях язык мой не мог быть моим врагом.

Того протокольного порядка сервировки, с которым мы встретились в Варшаве, здесь не придерживались. Все было проще и удобнее. Прямо сказать, французы в выпивке понимают не меньше, чем в сытном обеде и, как мне показалось, тем и другим занимаются не спеша, просто и самозабвенно. Во время трапезы они не особенно наблюдают, что делают соседи.

По окончании обеда мы из зала выходили самостоятельно, т. е. по одному, а это было не так просто. Пришлось спускаться по крутой высокой беломраморной лестнице, покрытой красной ковровой дорожкой По сторонам стоят люди, а у подьезда еще больше. Все взоры устремлены на тебя, а ты один, к тому же слегка пьяненькиq. Тебя рассматривают «в оба», что-то говорят между собой. Иногда услышишь русские слова: «форма», «да он русский» и т. д.

Форма у нас была военная: темно-синие галифе, высокие, хорошо сшитые сапоги, саржевая гимнастерка, темно-синяя фуражка с черным репсовым околышем, коричневые замшевые перчатки Последние французам не импонировали — лучше бы белые, лайковые.

В Париже мы пробыли с восьмого по тринадцатое августа. Ежедневно нам давали приемы — то военное министерство, то министерство авиации, то наше посольство или торгпредство. Иногда все же удавалось вырваться и побродить небольшими группами по городу и по магазинам. Денег нам отпускали по десять долларов в день, а это уже немало, при условии, что на питание тратиться не приходилось; хотя иногда мы обедали в ресторанах за свой счет.

Кроме инженерно-технического состава, осматривавшего и готовившего к полетам материальную часть, на аэродроме ежедневно дежурил один из экипажей. Мы показывали свои самолеты и рассказывали о них. Г. Ф. Байдуков дня два или три выполнял на своем самолете показательные полеты, о которых восторженно писали парижские газеты. Примерно так: «Говорят, у русских нет своей авиации, нет летчиков, что и прилетели — то они с немецкими инструкторами. Но посмотрите, что мы видим: на огромном современном самолете-гиганте русский, небольшого роста человек, но прекрасный, большой летчик, летает над Парижем, имея на борту французских старших офицеров, с французским министром авиации в качестве второго пилота.

Причем взлет и посадку производит по малому неудобному старту с боковым, опасным, ветром».

И действительно было так. За полеты в Париже Байдуков получил, уже по возвращении в Москву, ценный подарок от французского министра авиации.

Числа двенадцатого мы поехали в авиационную школу, размещавшуюся на военном аэродроме Этамп, километрах в семидесяти южнее Парижа. Мне кажется, там тогда не было курсантов, обучающихся первоначальным полетам. Вероятно, шло переучивание летчиков, обучение их высшему пилотажу, а, возможно, проводились и некоторые виды испытаний самолетов. На аэродроме — несколько небольших ангаров, на стоянках — самолеты различных типов. Кроме служебных помещений и небольших домиков для обслуживающего аэродром технического состава других зданий нет. Нет, в частности, жилых домов. Летчики, которые показывали нам самолеты и демонстрировали полеты, приехали вместе с нами из Парижа, где они и жили.

Летчики никакой технической работы не выполняли, парашюты не носили. Форма их: пиджак, рубашка с галстуком, ботинки, белый шелковый шарф, небрежно накинутый на шею, белые лайковые перчатки.

Мы осмотрели десятка полтора учебных и боевых самолетов. Каждый тут же записал все, что его заинтересовало.

В небольшой столовой французские летчики устроили нам прием. Открыть первую бутылку шампанского дали право, или вернее предложили, кому-то из наших командиров кораблей. Конечно, наши люди не искушены в этом искусстве, бутылка была открыта так «умело», что пробку рвануло, она разбила осветительный плафон под потолком, а содержимое бутылки под смех присутствующих вытекло на пол.

Я и сейчас считаю, что на аэродромах близ крупных городов строительство больших военных жилых городков себя не оправдывает. Командование начинает больше уделять внимания жизни городка, чем другим работам. А так ли уж необходимо ради нескольких десятков человек строить большой городок со школами, магазинами, вечно пустующим стадионом и театром? Получается, по русской пословице: «Один с сошкой, а семеро с ложкой».

Мы имели возможность осмотреть Париж. Побывали в Луврском музее, в соборе Парижской Богоматери, на Елисейских полях. Даже сама езда по Парижу доставляет большое удовольствие, хотя в то же время, надо сказать, это занятие исключительно неудобное из-за массового скопления автомашин — улицы запружены ими. Особенно много было машин фирмы «Ситроен». Единственно, кто пользуется правом беспрепятственного проезда через улицы, так это мамаши с детскими колясками. При появлении детской коляски все движение останавливается.

Любовь к детям играла важную роль в жизни Франции. Нам говорили, что отсутствие детей в семье офицера — препятствие к продвижению по службе. И наоборот, если в семье есть четверо детей, то уже возможно получить чин полковника. Попутно скажу, что французские женщины опрятны и красивы. Мы не видели и не слышали женщин неряшливо одетых, кричащих, кривых, хромых, или даже в положении. Не знаю, куда они деваются.

Однажды мы посетили театр. Что шло — точно, право, не скажу: что-то в символическом духе о Франции, роль которой играла красивая женщина. По ходу действия множество полуобнаженных девушек катались на качелях над первыми рядами зрителей. В антрактах они гуляли по фойе, стреляли глазками. Но надо отдать должное француженкам — это не был американский «Бурлеск», какой мне довелось позже повидать — значительно скромнее и изящнее. Опять-таки знающие люди объясняли нам, что статистки, а также гардеробщицы, буфетчицы и т. д. ничего не получают за свою работу, наоборот — платят хозяину театра за место, где могут работать.

Несколько раз, как я говорил ранее, мы обедали в ресторанах, самостоятельно, так сказать. Вот, как- то мы зашли вчетвером или впятером в ресторан, где почти не было посетителей, и заняли столик. Пока вымыли руки и стали заказывать обед, народу прибавилось. Мы поняли, что публика заходит из любопытства — посмотреть на русских в форме Красной Армии, хотя им при этом приходилось что-то заказывать, иначе просто выведут из ресторана. Предполагая, что мы французского языка не знаем, кто-то рассуждал: «…Да, хорошо, но что они будут есть? Наверное, закажут черный хлеб, борщ, гречневую кашу и бутылку водки?»

Нам принесли закуску, салат, курицу, по чашке мясного бульона, немного белого хлеба, легкого вина, по пятьдесят грамм водки. Едим не спеша, посматриваем на окружающих, они на нас. Собрался оркестр, заиграл что-то, не то «камаринского», не то «во саду ли». Опять слышим говор: «Вот, сейчас напьются и пойдут плясать».

Мы выпили, поели, заказали кофе, бутылку шампанского подороже, яблок и винограда. Подозвали дирижера оркестра, дали ему франков пятьдесят — не много и не мало — заказали что-то современное и, к удивлению публики, двое из нас пригласили дам на танец. Снова разговоры: «Почему же они не пьют водку, не пляшут, не дерутся, не бьют окна. Больше того, откуда знают какой вилкой, ложкой, каким ножом пользоваться и даже как руки мыть после курицы и винограда? Ну ладно, мы не совсем поняли, что это за русские. Но расплачиваться нашими деньгами они не будут». И тут надежды наших недоброжелателей не сбылись. Мы спокойно пообедали, корректно рассчитались с положенной десятипроцентной надбавкой в пользу официанта, попрощались с публикой, сделав общий поклон, и вышли из ресторана, куда набилось уже много народу. Конечно, мы не знали всех тонкостей о том, как и что надлежит есть, но с нами. т. е. с нашим экипажем, был слушатель французской военной академии, наш советский инженер, кажется, товарищ Крестьянинов, который уже два года жил в Париже.

Местные газеты писали о нас примерно так; «Эти русские — действительно летчики, офицеры как офицеры. Одеты хорошо; генерал у них как генерал, словом, люди вполне военные или даже больше, чем просто военные. Вот только перчатки носят нитяные, не белые. И еще вопрос: почему они не грубы? Где же большевики? Они ведь мужики? Вот тебе и русские!»

В один из свободных дней мы поехали смотреть Версаль. Точно не помню, но, кажется, мы проехали через центр города, Елисейские поля, Булонский лес, по пригородному шоссе на юго-запад километров 10–15 от Парижа. Остановились на городской площади перед дворцом Версальский дворец — прекрасное монументальное серое здание, оборудованное при Людовике XIV в конце XVII века. Здание разделено на две половины: половина короля и половина королевы. Мы начали осмотр с правого крыла, с половины короля. Идя по коридору, проходишь анфиладу комнат: справа стена с частыми окнами, слева комнаты без передней стены. Все стены и потолки расписаны картинами (непосредственно по штукатурке), сюжеты — сцены из жизни французских королей, батальные картины, охотничьи эпизоды и т. д., на полах ковры, повсюду расставлены художественные произведения.

Чтобы попасть в покои королевы, надо пройти зеркальную галерею. Это высокий зал с паркетным, до блеска навощенным полом. Ширина галереи метра, видимо, четыре, длина — не менее десяти метров. Слева сплошная зеркальная стена, справа стена стеклянная, открывающая вид на парк, который, естественно, отражается в зеркалах. На столике у зеркальной стены лежал под стеклом экземпляр Версальского мирного договора, заключенного после первой мировой войны. Не утверждаю, что это был оригинал, но текст, подписи, ленты и печати были на месте.

По концам галереи стояли две массивные чаши красного мрамора, метрового диаметра, высотой по пояс человеку. Расстояние между ними метров шесть. Если нагнуться над чашей и очень тихо что-либо сказать, то человек, стоящий у другой чаши в другом конце галереи, без труда вас услышит.

Планировка покоев королевы совершенно иная: непрямой коридор, изолированные комнаты с отделкой различной по ивету, по рисунку и даже по материалу, много мебели — богатой, узорчатой, золоченой. Много бархата. В спальне королевы, как помнится. все стены обтянуты красным бархатом, над кроватью такой же балдахин. Там же стоит драгоценный золоченый ларец, памятный по романам Дюма.

Затем мы осмотрели роскошный парк, очень чистый и почти безлюдный. Парк, безусловно, очень отличается от наших растительностью: деревья и кустарники в нем другие, но особенно замечательны его планировка и уход за ним Подобного парка я больше нигде не видел, ни у нас, ни за границей, ни в Старом, ни в Новом свете. Парк украшают большие пруды с водоплавающей птицей — с утками, пеликанами, черными и белыми лебедями и так далее. Осматривая дворец и парк, мы и про обед забыли — это такое произведение искусства, которым можно любоваться бесконечно.

После осмотра парка нас пригласили в королевскую церковь, куда обычным посетителям вход закрыт. Это достаточно большое помещение с куполообразным сводом, с богатыми люстрами, образами, хоругвями, книгами. видимо духовного содержания, с красивой церковной утварью и богослужебными принадлежностями. В центре стояли две или три мягкие скамейки без спинок, крытые красным бархатом.

Хранитель музея при нас открыл и закрыл молельню большим, длиной сантиметров 20–25, позолоченным ключом.

Нас сопровождали два-три француза, к нам отношения не имеющие. Они ходили молча, лишь, когда мы расставались со своими переводчиками — нашими инженерами, французы вместе с ними выразили нам благодарность: «Хотя вы русские и большевики, но парни славные». Инженеры, два года прожив до того в Париже, не имели возможности повидать то, что с нами осмотрели за две недели.

Когда у нас было свободное время, мы просили сопровождать нас по Парижу женщин из посольства или торгпредства. Они. как будто, охотно ходили или, вернее, ездили с нами по городу. Однажды мы приехали в район самой высокой точки Парижа, на Монмартр. На вершине возвышенности стоит «Храм Воздуха», ниже, на террасах, разбиты цветники, еще ниже пролегают торговые улицы. В числе других товаров здесь торгуют и картинами. На террасах и площадках много скамеек, кресел, но, прежде, чем садиться на них, надо было за это платить.

Вид Парижа с Монмартра прекрасен. Мы долго любовались его панорамой.

Спустились вниз. Зайдя в одну из многочисленных кондитерских, спросили самых лучших конфет для подарка домой и каково же было наше удивление, когда нам предложили конфеты московской фабрики «Большевичка» или что-то в этом роде.

Мы посетили авиационный завод «Испано-Сюиза», выполнявший заказ СССР. Экскурсоводом был работавший тогда в Париже известный наш инженер, т Левин, позже начальник 2-го управления ГК НИИ ВВС. Никаких встреч с рабочими не было, однако любопытства с их стороны по отношению к нам было проявлено немало. Но были и рабочие, подчеркивавшие свое к нам безразличие. Когда мы находились в цеху, я приметил одного станочника: грузный, пожилой, лысеющий человек, с полным бритым лицом, в сером, неглаженном, но чистом костюме, с часами на цепочке в кармане жилета. Он нас как будто совершенно не замечал. Мне показалось, что вот этот рабочий и есть «рабочий-аристократ».

Просились мы сходить на кладбище Пер-Лашез к стене коммунаров, но посольство нам это запретило — может возникнуть демонстрация. Не надо создавать неприятности французскому правительству, мы прилетели в Париж к нему в гости.

На последнем приеме в посольстве наш посол, т. Раскольников, насколько помню, пригласил летчиков в один из залов и представил нам господина Эррио, мэра города Лиона, председателя партии радикал-социалистов. Был он среднего роста, пожилым уже, исключительно полным человеком. Помню его черные, небрежно разбросанные волосы, бледноватое лицо, карие приветливые и внимательные глаза, черный свободно сидящий костюм.

Эррио сказал по-русски: «Советские летчики, я друг Советской России. Я люблю летчиков, приглашаю вас в гости к нам в город Лион». Конечно, мы в один голос ответили: «Спасибо, прилетим!».

Тринадцатого августа наши три корабля, полностью заправленные горючим, тяжело взлетели один за другим с аэродрома Ле Бурже, сделали в знак благодарности за проявленное к нам дружелюбие и гостеприимство большой круг над громадным вечно прекрасным Парижем и взяли курс на Лион. На бортах наших кораблей были французские летчики.

Штурман никогда не смотрит на город, который уже пролетел, он смотрит только на впереди лежащую местность, радуется, что опознал ее и что расчет сходится с действительностью. Под крыльями наших краснозвездных кораблей проплывала благословенная земля Франции, сопровождая нас. вились голубыми узорными лентами рек Сена, Йонна, Луара. Сона (приток Роны). Через два часа тридцать минут полета мы прибыли н Лион.

После посадки мы объехали город, потом нас принял в ратуше Эррио со своими друзьями по партии радикалов. Французских офицеров на приеме не было. Вечером опять приемы в ресторане той гостиницы, где мы остановились. Приемом руководил сам Эррио, всегда внимательно следивший за каждым из нас, беспокоившийся, все ли нам подано. Инженерно-технический состав, готовивший самолеты к завтрашнему полету, на прием запоздал и мои соседи по столу, французы, оказались без «своих» русских соседей. Пришлось мне, в этих делах неискушенному занимать двух-трех французов. Я не знаю французского, они никогда не слышали русского, беседа наша шла с помощью мимики и стаканов. Вижу — с этой миссией мне не справиться. Один трех не перепьет, скорее получится наоборот. Не ожидая помощи со стороны, говорю сам себе: «Черт знает, что делается, хоть бы стакан холодной воды со льдом дали». К счастью, стакан воды со льдом стоял передо мной, но у соседей стояли три стопки с водкой. Наш хозяин, стоя на председательском месте, улыбался.

Утром на аэродроме собралось много штатских и военных. Появились бочки с пивом на машинах, метровой длины хлеб и другие припасы на дорогу летчикам от Эррио. Но вот погрузка закончена. После дружеского приема и сердечного прощания наши, не знающие устали, крылатые гиганты поднялись в воздух, сделали прощальный круг над городом Эррио, Лионом, голубыми Роной и Соной, и взяли курс строго на север. Пролетели Дижон. Нанси, повернули на восток, прилетели опять в Страсбург, где из-за исключительно плохой погоды решено было сесть. Этот перелет был самым тяжелым. кончился он благополучно только благодаря редкой выдержке и умению командиров кораблей, Г. Ф. Байдукова, Ефимова и Леонова, и прекрасного специалиста А.В. Белякова. Они достойно выдержали экзамен, приведя самолеты к цели.

Вечером начальник гарнизона Страсбурга дал прием, который прошел так же хорошо и приятно, как и все предыдущие. Вечером мы немного побродили по улицам, кое-что посмотрели. Утром пятнадцатого августа самолеты обычным порядком взяли курс на северо-восток, через Германию, в Прагу.

День оказался отменно ясным, видимость хорошей. Шли на высоте 2000 метров сначала до Карлсруэ вдоль Рейна, далее на восток до Нюрнберга и через Пильзен на Прагу, В этом полете мне бросилось в глаза, что на Западе трубы очень многих заводов и фабрик не дымили. Сказывался кризис.

Через три часа пятнадцать минут эскадрилья приземлилась на аэродроме Праги, где нас встретили очень хорошо, по-славянски, Остаток этого дня и весь следующий наша авиационная делегация была официальным гостем чехословацкого министра авиации.

На приеме в городской ратуше местные коммунисты, показывая партбилеты, искали среди нас членов партии, но их не оказалось, на что чехи очень обижались.

Был прием и у министра. Там нам вручили чехословацкие нагрудные авиационные значки, «птички». Своих «птичек» в то время у нас еще не было.

Шестнадцатого числа мы объездили и исходили город, побывали в Кремле (Г раде). где любовались башенны — ми часами и с удовольствием слушали их бой.

В Праге, как и в Варшаве, язык не был помехой для общения. Большинство тогдашних чехословацких офицеров авиации побывали в годы первой мировой и гражданской войны в России и в Сибири. Очень многие начинали знакомство там: «О, я был в России, у меня есть русская гимнастерка и сохранилась еще пачка махорки». Мы же угощали чехословаков дорогими папиросами Совмонголторга «Борцы» или «Казбек» из больших коробок. Вокруг аэродрома всегда было многолюдно, неоднократно приходили делегации с окраин, просили нас выступить на собраниях. Но желающих опять-таки не находилось. С аэродрома часто поднимались немецкие самолеты, на что чехи реагировали невесело.

Семнадцатого августа 1934 года наши самолеты в последний раз оторвались от чужой земли и взяли курс через Варшаву к границам Родины. Через девять часов беспосадочного полета мы приземлились в Москве на Центральном аэродроме.