Авимелехов

Авимелехов

Иллюстрация: В. Сварог.

Владыка Дионисий был большой любитель музыки и пения. Слава о его певчих шла по всем соседним епархиям. Его служения в соборе обставлялись всегда пышно и тожественно. Наплыв молящихся был так велик, что по большим праздникам в собор пропускали только по билетам людей наиболее уважаемых и благочестивых, за чем следила полиция. Одно у владыки было горе -- протодиакон Северозападов. Человек уже старый и лысый, он говорил как-то по-петушиному, причём все гласные у него походили на одну:

-- Мо-ром Го-сподо помо-о-ломсо-о!

Среди духовенства шла шутливая молва, что владыка каждодневно со слезами молится:

-- Боже, даждь ми протодьякона!

Однажды владыка ехал по епархии.

Впереди, как водится, скакал во злу голову ключарь с местным благочинным. За ними, запряженная парой, катилась черная архиерейская карета. Из её квадратного окна смотрело темное владыкино лицо, худое, сплошь заросшее, с черными задумчивыми глазами, над которыми все время нервно шевелились густые сердитые брови. Позади в тарантасе ехали: протодиакон Североападов и двое певчих -- русый дьякон Храмов бас и тенор Свистунов, -- оба любимицы владыкины. По маршруту владыка должен был ночевать в Конноникольском заводе, но дорогою сломалось колесо у кареты и починка заняла так много времени, что к вечеру едва добрались до глухого лесного поселка Кизильбаш, где не было даже и церкви, а только молитвенный дом. Кизильбаш населяли нагайбаки, люди дикие, плохо говорившие по-русски. Православные только по необходимости, они тайно справляли мусульманские праздники и держались веры Магомета. И местность, где они жили, была дикая и красивая: тут было преддверие гор, сплошь покрытых лесом. Наскоро сколоченные и уже полуразрушенные избы лепились у серых скал над горным ручьем, бурно лившимся каскадами.

Когда солнце скрылось за горами, ночь наступила быстро, без зари. В темноте молитвенный дом сиял огнями и двери его были распахнуты. Карета с шумом подкатила к ограде. Владыка вышел, но прежде, чем идти в храм, приостановился, взглянул на горы, прислушался к неумолчному шуму ручья и вздохнул всею грудью прохладный душистый воздух.

-- Красота Господня велия, -- сказал он сухим басом, -- о. ключарь, здесь ночуем.

-- Но здесь не готовились, владыка,--- почтительно возразил ключарь, -- никаких удобств...

-- Много ли мне, монаху, надо? Камень под голову, а сверху... Господня риза.

И владыка взглянул в звездное небо.

В темноте ключарь иронически усмехнулся:

-- Воля владычня!

Ночевал владыка у священника в просторном старом доме. Его удобно устроили в зале, куда в распахнутые окна доносился шум ручья и сердитый гул горного ветра. Перед сном владыка долго беседовал со священником. Он сидел на диване, а священник почтительно стоял перед ним. Священник, из нагайбаков, человек плотный и черный, с грубыми манерами и тягучим голосом, говорил с лёгким татарским акцентом. Как шмель, гудя в одну ноту, он долго повествовал о том, какой грубый народ его прихожане и сколько трудов надо прилагать, чтобы приохотить их ко храму Божьему.

-- Гу... гу... гу, -- гудело в комнате, словно громадный шмель бился в окна.

Владыку охватывала приятная дремота, но он боролся с нею и почитал долгом расспрашивать.

-- Какие же вы меры принимаете, батюшка?

-- Меры привлечения. -- отвечал священник, -- через станового.

-- Ну, а лично, своими увещаниями вы их привлекаете?

-- К долгу исповеди и святого причастия, -- сказал священник, -- дважды в год привлекаю... через начальство. Остальное время... сам привлекаю.

Владыка слегка задумался.

-- А хор у вас есть?

И едва он это сказал, стало похоже, что шмель вылетел в окно и радостно закружился. -- "Хо-р"! -- почти запел батюшка. Да у него такой хор, что из соседних сел слушать приезжают. Он с увлечением стал описывать -- какой у него хор. Но в это описание постоянно вторгался какой-то человек, который как будто помогал и в то же время как будто мешал батюшке. Выходило, что без этого человека не было бы хора, но человек был такой, что хора как бы не было. Батюшка и хвалил и ругал его одновременно, но и хвала, и ругань были как будто уж и неумеренны. Когда же оказалось, что у этого человека голос яко труба архангельская в день страшного суда, у владыки прошел сон и он привстал с дивана.

-- Пошлите за ним сейчас, хочу его видеть!

Священник смутился.

-- Его видеть нельзя, владыка святый.

-- Как нельзя?

-- Нельзя...

-- Разве он дух бесплотный? -- слабо улыбнулся владыка.

-- Не то...

И священник, с некоторою яростью, стал объяснять, какой это невозможный человек. За год он выпивает больше, чем все село, и при этом ведет себя, как Голиаф: всех задирает и вызывает на бой. И еще не нашлось до сих пор Давида, чтобы победить его. Когда же не пьет, уходит в горы с ружьем и пропадает неделями. В случае экстренной надобности, его приходится вызывать оттуда звоном. У них условлены даже некоторые сигналы.

-- Так он и сейчас в горах?

-- Да, владыка.

-- Вы его не вызывали?

-- Не предполагал владыка, что остановитесь.

-- А обо мне у вас какой сигнал?

-- Трезвон, владыка святый, с перерывами в пять ударов.

Владыка встал.

-- Распорядитесь трезвонить. Завтра буду служить.

-- Но, владыка...

-- Что еще?

-- Я должен...

-- Ну?

-- Вас предупредить, что... надежды мало: с ним иногда одновременно это случается.

-- Что?

-- И горы... и запой.

Владыка круто взглянул на него и задвигал бровями.

-- Звонить!

Вскоре в воздух поплыли тонкие и нежные голоса маленьких колоколов молитвенного дома. В полночной мгле они на перебой как будто рассказывали что-то очень веселое, напевали и по-детски лепетали, а горы хмуро их слушали. Церковь была освещена -- там готовились к архиерейскому служению: мыли, чистили, чинили. В кухне, чтобы не беспокоить владыки, угощались: дьякон, тенор, ключарь, благочинный и Северозападов. Лица у них были уже багровые, и они говорили шепотком что-то очень веселое, отчего Северозападов сгибался, как змей, в хватался за живот, Громов бесшумно хохотал, широко разинув рот и напоминая кашалота, а благочинный и ключарь утирали слезы. Матушка с дочерью сбились с ног, угощая их. У дочери были холодные черные глаза, и, если бы ей монисты, она бы совсем походила на татарку, небольшого роста и стройную. Свистунов попытался было говорить ей какие-то любезности, но она так холодно и гордо обвела его взглядом, что он сконфузился и смолк. А владыка сидел в тихой и темной зале у окна и глубоко вдыхал влажный и ароматный воздух. Сон его прошел. Ему казалось, что горы отзываются на звон нежным детским лепетом и смехом, хотя темное лицо их сурово, задумчиво и хмуро.

Некая мысль волновала владыку.

-- Яко труба, -- шептал он. -- яко труба архангельская... Посмотрим!

... В церковь народа набралось очень много: любопытно было посмотреть на "большого муллу".

-- Ал-херей, ал-херей! -- кричали по селу нагайбачки.

И быстро говорили друг другу что-то по-татарски.

Русское население пришло все целиком, разодетое по-праздничному. Служение совершалось очень торжественно. Батюшка некоторые молитвы прочитал по-татарски и это понравилось владыке. Понравился ему и хор: голоса были подобраны на славу! Но хором управлял Громов... А тот человек, которого звали с гор, так и не явился. И владыка нервничал. Он даже раза два резко оборвал священника, отчего тот густо побагровел и вид у него стал растерянный.

Служение подошло к концу.

Уже владыка вышел и стал лицом к народу, чтобы сказать свое архипастырское наставление. Темное лицо его было сердито и недовольно, а брови непрерывно двигались. Внезапно в это время на площади, за окнами церкви, возник смутный говор и шум... и быстро вырос как бы в гул сраженья. Слышались крики, вперемешку татарские и русские слова. Раза два что-то рявкнуло, прорычало.

И вдруг крики и шум заглушил густой рёв, как бы исходивший из львиной пасти.

-- Шир-р-р-ре бе-р-ри!

Хмурое лицо владыки расцвело, распустилось в улыбку, брови поднялись и стали, как дуги.

-- Что это? -- тихо спросил он, прислушиваясь.

Священника как бы поражал медленный удар.

-- Владыка...

Голос его сорвался.

-- Это... это...

-- Он? -- также тихо спросил владыка.

-- Да, это он... Икотов... регент, про которого я...

Владыка сделал перед собою властный жест рукой.

-- Привести его сюда!

-- Владыка! -- бросился с клироса от окна ключарь.

Подбежал и почтительно согнулся:

-- Этот человек в невозможном виде: пьян, буен... и растерзан!

Владыка вспыхнул и резко повернулся.

-- Я сказал! Позвать!

Все пришло в движение, заволновалось.

Кто-то бежал и расталкивал народ, кто-то кричал. Сторожа без толку суетились. Духовенство шепталось и, вытягивая головы, тревожно смотрело на церковную дверь, за которой как бы тяжко вздыхал побеждённый и связанный лев. И вот, во всю величину распахнутой двери, словно нарисовался портрет громадного человека с большим багровым лицом, круглыми, очень выпуклыми, дикими глазами и ярко вздувшеюся красной жилой на лбу. Вокруг головы его как бы пылало пламя взбитых рыжих волос, и это пламя, бородой и усами, ниспадало на широкую выпуклую грудь. Его тащили, подталкивали, а он упирался и словно застрял в дверях. Казалось, его тащила целая толпа лилипутов. А он, не глядя, только отстранял их рукой и, вскинув голову, и слегка опустив нижнюю губу, словно выпив чего-то кислого, смотрел в ту сторону, где стоял владыка.

-- Отпустите его!

Голос владыки прозвучал властно, но мягко.

-- Человек божий, подойди сюда.

Beликaн тяжело двинулся, не спуская взгляда своих воспаленных глаз с лица владыки. Толпа расступалась перед ним широкою улицей. Он подошел, встал перед владыкой и с глухим вздохом повалился ему в ноги.

-- Встань! -- сказал владыка.

Но он не вставал.

Среди глубокого молчания владыка повторил с ласкою:

-- Встань!

Тотчас священник и Северозападов с двух сторон подскочили к нему, чтобы помочь исполнить волю владыки. Но, отстранив их рукою, он поднялся сам, с лицом смущенным. И снова спутанные волосы его, подобно пламени, метнулись перед владыкою.

-- Владыка, -- сказал он.

Подобно легкому раскату грома прозвучал его голос по церкви.

-- Владыка! Я грешник... грешник окаянный, не дерзаю смотреть в лицо твое!

И он снова хотел грохнуться в ноги.

Но владыка быстрым движением руки остановил его.

-- Человек божий, как зовут тебя?

-- Леонтий.

-- А по отчеству?

-- Михайлович.

-- Слышал я, Леонтий Михайлович, и сам чувствую, что одарен ты от Господа талантом многим.

Он помолчал.

-- Спой мне что-нибудь.

-- Владыка, у меня... -- растерянно бормотал великан, -- у меня сегодня... голос...

-- Ничего! Спой, спой для владыки.

Он обернулся к благочинному.

-- Дайте ему спеть "Иже Xерувимы " Бортянского. Ноты дайте.

Но великан поспешно сказал:

-- Я и без нот наизусть знаю.

Он стоял перед владыкою, странный и нелепый в своей растерзанной одежде, с лохматой головой, еще недавно хмельной, но уже протрезвившийся от неожиданного приключения. Он смотрел растерянно и испуганно. Но, когда начал петь, сначала голосом хриплым и неуверенным, он как-будто позабыл обо всем на свете. Голос крепнул, рос, становился чистым, звучным и поражал своей красивой силой. Стали отзываться окна и звякать в унисон какие-то металлические предметы. Как-будто вздрагивала и, вздыхая, затихала сама церковь, слишком маленькая для громовых волн его голоса.

Владыка слушал, склонив голову, недвижный.

Молчание царило некоторое время в церкви, когда певец кончил; владыка, повернувшись с растроганной улыбкой к благочинному, произнес потихоньку;

-- Я чувствую себя на небесах: так ангелы поют славу пред престолом Божьим!

Благочинный задумчиво опустил глаза.

Владыка ласково взглянул на певца.

-- Женат? -- спросил он.

Тот взглянул удивленно.

-- Нет, владыка.

-- Женись. Даю тебе две недели сроку. Через две недели явишься ко мне. Посвящу тебя в протодьяконы.

При этих словах по церкви пошел легкий шумок, а Северозападов, как от змеи, отскочил от великана и горделиво-гневной походкой отошел сначала на клирос, а потом в алтарь. Великан же, пораженный и растерянный, смотрел на владыку, не веря слуху своему.

-- Владыка, -- сказал он тихо, -- я необразованный.

Владыка улыбнулся.

-- У тебя дар Божий.

Тогда великан грохнулся в ноги владыке и неистово закричал с буйными слезами в голосе:

-- Владыка, владыка святый, я недостоин! Я грешник... грешник от юности моей... и умру грешником!

-- Раскайся.

-- Не могу... владыка святый!

Он кричал, как бы в отчаянии, повергнутый у ног владыки, не поднимая лица.

-- Я пьяница... пьяница, владыка святый, разве вы не видите?!

И замолк.

Слова в церкви наступило молчание.

Владыка тихо сказал.

-- Это -- слабость художественных натур, что ж сделаешь. Но я буду молиться за тебя и возьму тебя на свое попечение, Бог даст, и исправишься.

Благословил его, лежащего:

-- Встань и исполни волю владыки. Только вот фамилия твоя... как?

-- Икотов.

-- Неудобная. Отныне ты будешь...

Улыбнулся.

-- Авимелехов!

И, как-бы вспомнив что-то, повернулся к священнику.

-- А где ваша дочь, батюшка?

-- Здесь, владыка.

-- Она девица?

-- Да.

-- Позовите ее сюда.

Когда черноглазая нагайбачка, вызванная из толпы отцом, подошла к владыке, он ласково кивнул ей головою и сказал:

-- Дочь моя, назначаю тебе в мужья этого человека.

Как бы ожидая ответа, смотрел на нее.

Она взглянула с ужасом, губы её дрожали, но не могли произнести ни слова.

Владыка обратился к Авимелехову.

-- А тебе назначаю ее в жены.

За все время великан не был поражен так, как в этот моменты все лицо его вспыхнуло и загорелось неудержимой радостью. Он робко взглянул в сторону девушки и неуклюжим жестом сталь приглаживать волосы.

Владыка приказал священнику, растерявшемуся от радости, не замедлить совершением брака и подготовкой Авимелехова в дьякона, широким жестом благословил народ.

И уехал.

* * *

... Из Авимелехова вышел великолепный протодьякон, -- гордость владыки. Слава о нем гремела далеко. Даже черноглазая нагайбачка, много плакавшая до брака, примирилась с ним и полюбила своего неуемного мужи. Бросил он и пить под неусыпным влиянием владыки, не спускавшего с него глаз. Но раза два-три в год, особенно весною, он впадал в великую тоску и предавался буйному запою. Он тосковал по горам, уходил из-под всех запоров, блуждал по улицам, ища простора, сражался с фонарями, выворачивая их из тротуаров, и с открытой грудью шел на полицейских.

-- Ши-р-р-р-р-ре бе-е-рр-ри-и!

Не раз составлялись протоколы на "злодейские поступки" Авимелехова и гражданские власти сносились с духовными.

... Но владыка покрывал его...

----------------------------------------------------

Первая публикация: журнал "Огонек" No 2, 1916 г.

Исходник здесь: Фонарь. Иллюстрированный художественно-литературный журнал.