Автоэротизм

5. Каждый охотник желает знать…

Доставить «посылку» не составило труда, координатор не обидел кредитами и был воодушевлен возможностью предложить Энтони новый заказ, однако у того были другие планы на ближайшие день-два. Услышав об этом, координатор несколько охладел к разговору и сухо добавил, что заказ, скорее всего, дождется его, правда, Энтони потеряет процент за срочность.

Каждый. Чаша багряного вина. Лепестки роз, алеющие вдоль улицы, по которой возвращались триумфаторы. Кусок сырого мяса, настоящего, никакой синтетики, красный, сочный. Солнечный диск в минуты заката над запретным морем.

Охотник. Кожура апельсинов, отрывающаяся неровными, неповторяющимися кусками, беспорядочно оставляемая на столе, чтобы усохнуть, и треть стакана выжатого сока. Оранжевые осенние листья, шуршащие под колесами Энжи, проезжающей по ним медленно и почти беззвучно, словно бы захваченной этим чудом. Солнечный диск спустя полчаса после восхода.

Желает. Спортивный автомобиль вызывающе-желтого цвета, брошенный посреди площади какого-то очень старого города. Обручальное кольцо матери, хранящееся в ящике туалетного столика после смерти отца, вдруг извлеченное и блестящее в лучах солнца. Огонек на карте, тревожно свидетельствующий о том, что Государственный Охотник взял твой след. И, наконец, песок в пустыни, но не этот, полинявший, выгоревший, а настоящий, еще хранящий свой цвет.

Знать. Чешуя трехглазого полоза, скользящего в траве Благословенного оазиса, где жил его дед. Стена бамбуковой чащи из снов о месте, в котором ты никогда не был. Капля на листе ольхи, оставшаяся после дождя, прозрачная и оттого без усилия впитавшая в себя цвет листа.

Как сложно подбирать образы к семи цветам, подумал Энтони. Когда-то это было бы плевым делом – просто посмотри по сторонам или прокрути в голове киноленту прошедшего дня. А сейчас приходится опираться либо на почти истершиеся воспоминания, либо на то, что ты увидел когда-то в старом кино или на фотографии или о чем, живо воображая, как это должно было бы выглядеть, прочитал однажды в книжке. Хотя, конечно, в больших городах с красками дела обстоят лучше, но это – в больших городах, а не в этой бесцветной пустоши.

Где. Тонкие линии вен, проглядывающие сквозь бледную кожу руки. Волосы ожившей куклы Мальвины из детской сказки. Мудрые глаза сиамского кота, отстраненно взирающего на мир со страницы перекидного настенного календаря на заправочной станции.

Сидит. Шарф, брошенный на заднее сидение, забытый кем-то, кто уже и сам почти забыт.

В мире искусственных вещей красное, синее, желтое – не то, что родилось красным, синим или желтым, а то, что было покрашено в эти цвета. В мире пустынных дорог, брошенных машин, оставленных обветшалых лачуг цвета выцвели, краска облезла. Важна ли разница между синим и покрашенным в синий? Цвет же один? Или это еще один закольцованный маршрут, тасующий карты на новый лад, не взирая на то, что карты-то все старые? И радуга, к которой он может, в конце концов, привести Энтони, будет лишь картинкой на покосившемся рекламном щите?

Небосвод в краткий, ускользающий миг сумерек, возникший в собственном ускользании, явленный для того, чтобы ускользать.

Фазан. Язык девчонки, только что вдоволь наевшейся черноплодной рябины. Огонек на карте, показывающий, что Корпоративные копы собираются вот-вот схватить тебя за задницу.

Энтони кажется, что на этот-то раз все должно получиться. Сверлящий холодок… Чей-то голод… Энжи, как нож портного, рассекает материю пустынного мира, ткань реальности выворачивается, приоткрывая свою изнанку, набегают облака, затем тяжелые мрачные тучи, черноту вокруг озаряют несколько молний, в их свете Энтони мерещатся исполинские деревья, уходящие своими стволами в недосягаемую вышину, так высоко, что даже не видно крон, мерещатся скелеты кораблей, медленно покачивающихся на невидимых ядовитых волнах над его головой, мерещатся звезды, пошатнувшиеся и низвергнувшиеся со своих мест по странным спиральным траекториях, растянувшиеся в светящиеся допплеровские нити, опутавшие Энжи своей раскаленной паутиной, закрутившие Энтони до головокружения – и затем выплюнувшие его ускользающее сознание назад в мир пустоши и ее пыльных дорог.

По одной из которых и мчалась сейчас Энжи. Голова продолжала кружиться, к горлу поднялся тошнотворный ком, но Энтони, не сбавляя скорости, принялся вглядываться в блеклое безоблачное небо за лобовым стеклом, затем он прилип к окну дверцы, взгляд метался из точки в точку, выискивая, вымаливая…

Резко, как только мог, вдавил педаль тормоза. Энжи изумленно взвизгнула, как будто бы получила удар в спину, и остановилась, подняв облако душной пыли. Он распахнул дверь и выскочил наружу, шаря глазами вдоль линии горизонта, ноги не держали, и он повалился на жесткую, иссушенную солнцем землю. Перевернулся на спину. Небо висело над ним, как проклятие, жаркое, прозрачное, пустое.

Мир вокруг стал как-то раскачиваться, темнеть. Где-то в глубине головы начала разрастаться жгучая пульсирующая боль. Энтони понял, что, во что бы то ни стало, ему нужно вернуться в машину до того, как он потеряет сознание. Оказаться в отключке, лежащим ничком посреди пустыни, позволить себе он уж никак не мог… Кроме того, его навигацию наверняка заметили, и скоро дорога будет дрожать под колесами приближающихся охотников. Энтони попробовал сесть, земля капризно перевернулась и ревниво прижалась к его щеке какими-то горячими и острыми камушками. Он снова попытался собрать остатки сил и пополз к Энжи на четвереньках. Распахнутая дверца была совсем рядом. Последнее, что почувствовал Энтони, прежде чем его пожрало беспамятство, была такая родная теплая кожа на водительском сидении Энжи.