Автомат Хорнека

Карл Ханс Штробль «Автомат Хорнека» Karl Hans Strobl «Der Automat von Horneck» (1904)

— Видите ли, — начал мой друг, — довольно несправедливо высмеивать наше время за всеобщую усталость и раздражительность.

Ведь если взглянуть с другой стороны, в нем уже столько передового и прогрессивного, что небольшая деградация была бы даже полезна. Не следует насмехаться над эксцентричностью декаданса. Куда лучше попытаться постичь его. Ибо он дарит нам фантастические сны, которые скрашивают нашу обыденную действительность. К тому же декаданс — всего лишь временное явление. Вспомните, к примеру, романтизм конца восемнадцатого века. Это то же самое.

Сквозь покров целого столетия еще можно ощутить в глубине души восторженный трепет неведения, который как бы противостоит спокойствию наших дней просвещения. Были времена разбойничьих романов и баллад о рыцарях. Еще во времена сиятельного Иосифа II люди уже искали романтической мрачности Средневековья. Далекое прошлое притягивало людей сильнее, чем время почтенного бюргерства.

И я выражаюсь сейчас отнюдь не метафорически. Знавал я многих благородных господ, которые заново отстраивали свои старые имения и там предавались сомнительному атавизму. Как раз здесь неподалеку есть один замок, которому тоже посчастливилось возродиться. Правда, новая жизнь продлилась недолго. Сейчас Хорнек снова в руинах. А ведь в первый год возрождения казалось, что времена рыцарства возвращаются.

В семейных документах, грамотах и хрониках, сохранившихся у одного священника, я прочел одну довольно странную историю. И поскольку я знаю, вы любите странные истории, я вам ее поведаю.

Человека, который год своей жизни в замке Хорнек грезил о возвращении стародавних времен, звали граф Иоганн фон Ройтерсган. Он был настоящим баловнем венского общества. Его атлетическое телосложение и блистательный острый ум приносили ему победы и на поле боя, и на охоте, и в любви. Свои успехи он воспринимал как нечто само собой разумеющееся, что придавало его облику оттенок благородного достоинства. Времена становились неспокойными. Казалось, что ужас революции, вовсю бушевавшей во Франции, шипящей змеей проползал во все страны, и Вена начала жить словно в последний день. Все чувства выплескивались до полного истощения. Люди закружились в безумном танце вечного поиска наслаждений.

Графа тоже захватил этот бурный поток. Однако он знал меру во всем и никогда не терял самообладания. Именно поэтому он снискал к себе еще большее уважение. Но однажды он куда-то пропал, и лакеи прекрасных дам были вынуждены смущенно сообщить своим госпожам, что графа и след простыл. Он променял мир шумных удовольствий на тот, что обещал его душе более возвышенное наслаждение.

После длительных переговоров с последним наследником обнищавшего рода Хорнек он приобрел замечательные руины в тихой лесной долине. И если говорить кратко, то пока граф еще наслаждался праздником жизни в Вене, замок был снова отстроен. Стены опять возвышались над буйными кронами деревьев, а выступы над крепостными воротами дерзко тянулись вверх. Как только приготовления были закончены, граф отправил в замок сообщение о своем прибытии.

Он приехал ночью. Отпустил экипаж и поднялся в замок по извилистой горной тропинке. Двое слуг с факелами вышли ему навстречу. Тяжелый ключ повернулся в замке, и небольшая дверь открыла вход на узкую винтовую лестницу, которая вела прямо в спальню. Граф съел кусок оленьей ноги, поджаренной на вертеле, и выглянул во двор, где суетливо носились слуги, исполняя его приказы. Красные искры их факелов разлетались во все углы и темные впадины двора, огненными птицами взмывали вверх, за стену, огибая края и выступы, и неслись дальше в темноту, чтобы потом упасть в черные кроны деревьев.

На следующее утро хозяин замка прогуливался по коридору внутренней стены. На нем был камзол из шкуры буйвола, а сбоку из отделанных драгоценным камнем ножен слабо поблескивал кинжал. Вышитый золотом китель, бриджи и шелковые чулки лежали где-то на дне сундука, куда старый Непомук спрятал их от презрительного взгляда господина. Внизу во дворе лаяла свора трансильванских псов. Когда-то их завели специально для охоты на медведей. И вот уже пятьдесят лет вокруг замка их было не встретить. Так прохаживался граф по своим владениям и бросал взгляд то на причудливо наседающие друг на друга постройки, то на башни, то на мосты соединительных коридоров, будто переброшенные от одного здания к другому. Потом он посматривал вдаль, на кроны деревьев в долине, где хижины крестьян благоговейно вжимались в лесной массив. Только одно удручало графа в этой картине, которая преломлялась в его сознании под воздействием новой охватившей его страсти. Этот замок был слишком нов, и слишком слаб в нем был дух прошлого. Каждый угол, каждая стена выглядели идеально. На крыше посверкивала, отливая красным, новенькая, будто вчера выложенная черепица. На стенах белела свежая штукатурка, а окна были неправдоподобно прозрачны. Все ведь должно быть иначе. С грустной миной умирающего граф вызвал к себе кастеляна и поделился с ним своими мыслями. Тот, в свою очередь, рассыпался в извинениях и пообещал все исправить. И уже на следующий день, пока граф возился в библиотеке, выбрасывая все современные книги (только фолианты пятнадцатого и шестнадцатого веков имели право остаться), в замке снова появились рабочие.

Они торопливо избавлялись от малейшего признака нового времени. Сначала был разведен огромный костер. Дым от него осел на стены, и белая штукатурка стала черной. Жар подпалил оконные рамы, а стекла помутнели. Потом с помощью золы и смолы со всем художественным вкусом повсюду были нанесены пятна старины. В то же самое время другие рабочие забивали землей каждый желобок и трещинку на крыше и сыпали туда семена различных трав. И уже через несколько дней зеленое покрывало легло на черепицу, спрятав ее неприглядное сияние.

Но граф все еще был недоволен. Прямо под его спальней располагалась темница, оснащенная всеми ужасами ночного одиночества. Ее промозглая сырость надежно удерживалась стенами фундамента. Господа, во времена которых граф так жаждал перенестись, умерщвляли там своих пойманных врагов и взбунтовавшихся крестьян. Когда-то их крики, стоны и проклятья заполняли собой все пространство темницы и впитывались в ее стены, которые и сейчас хранили память отчаянного плача давно умерших. Хрип толстой, изъеденной ржавчиной цепи, теперь висящей без дела, зарождал в голове палача каждый раз еще более изощренные идеи. Заглушаемые массивными, почти не пропускающими звук камнями потолка в темнице, крики долетали до уха господина едва слышно, не беспокоя его сон, но принося приятное чувство своего могущества и удовлетворенной мести.

Иоганн граф фон Ройтерсган тоже хотел испытать наслаждение беспощадной жестокости. Но было довольно сложно найти людей, готовых спуститься в подземелье для утех господина. И уже нельзя было как раньше просто взять и посадить строптивого крестьянина на цепь. После отмены крепостного права эти оборванцы в грязных рубахах из грубого сукна полностью осознали себя людьми. Это было довольно неприятно, но выход из положения никак не предвиделся.

Граф нашел одного бродягу, который после долгих уговоров согласился провести в темнице три дня за щедрое вознаграждение. Но уже через шесть часов он стал так пронзительно кричать и молить о пощаде, что его пришлось выпустить. Он сразу убежал, не дожидаясь даже заслуженной доли обещанного вознаграждения. Раздражение и гнев графа росли с каждым днем. Его дурное настроение уже внушало опасения. Старый Непомук нашел довольно странное решение.

В те дни искусство механики переживало очередной прорыв, вобравший в себя и чудесные открытия древности, и удивительные изобретения Средневековья. Но вместе с тем это было нечто новаторское, затмевающее собой все, что создавалось ранее. В Брюнне жил тогда один хороший мастер, подлинный гений этого забытого искусства. Его механические фигуры работали с предельной точностью, при этом без видимого принуждения, совершенно естественно, будто живые. Потому в один прекрасный день посыльный из замка отправился за Мейстером Примитивусом Хольцбёхером. Немного поколебавшись, мастер сел в коляску и поехал в замок Хорнек.

Господин граф встретил его в уютном зале. В камине потрескивали большие благоухающие пихтовые поленья. Мастер ни капли не смутился, когда граф предложил ему глоток крепкого вина. После он узнал о желании графа — чтобы он создал механического человека, который сможет двигаться и будет рваться с цепи как живой, когда его запрут в подземелье. Граф говорил горячо и взволнованно. Мастер же долго не проронял ни слова, только смотрел по сторонам, а иногда выглядывал в окно, где холмистая дорога, покрытая снегом, устремилась за горизонт. Наконец он неспешно заговорил:

— Господин граф, воплощать в жизнь чужие фантазии — мое собственное желание. Но боюсь, в данном случае этого лучше не делать.

— Почему же?

— Прежде всего, исполнение приказа Вашего благородия несет в себе серьезные риски.

— Глупая отговорка. Для вас это просто слишком сложно.

— Господин граф, во всем, что касается механического искусства, для Примитивуса Хольцбёхера нет слишком сложных задач.

— Тогда почему нет?

— Я беспокоюсь за его жизнь.

— Объяснитесь, пожалуйста.

— Видите ли, мы даем этим механизмам импульс к жизни, обманчиво правдоподобный облик и, возможно, даже частичку самой жизни. Но мы не можем дать им наше сердце и нашу способность к состраданию. Они всегда будут твердыми и хладнокровными, как детали, из которых собраны их тела, как дерево и лед. Они жестоки, как любой бездушный предмет. И если разбудить эту жестокость, последствия могут быть самыми ужасными.

— Звучит как бред. Я думал, вы более благоразумны.

— Весьма опрометчиво недооценивать это удивительное создание. Оно существует между двумя мирами — миром живых и миром мертвых. Если дурно с ним обращаться, оно может восстать и отомстить за себя.

— Это все чепуха! Я не отступлюсь.

Мастер еще какое-то время сопротивлялся. Но все уговоры были тщетны. Воля графа должна быть исполнена. Хольцбёхера отослали из замка, чтобы он как можно скорее привез из Брюнна свое оборудование. Услужливые посыльные графа в стремлении угодить господину не только перевезли в замок всю мастерскую, но и всех готовых и наполовину готовых людей-автоматов. И вот эти неподвижные пленники стояли между инструментами мастера во дворе замка. На безжизненных холодных лицах застыло выражение недовольства. И хотя они не могли пошевелить даже пальцем, весь их вид демонстрировал, что они оказались здесь против своей воли.

В просторном, ярко освещенном кабинете напротив спальни графа Хольцбёхер начал свою работу. Хозяин замка не отходил от мастера ни на секунду. Каждый деревянный обрубок, каждая щепка, каждый лоскут полотна вызывал у него бурный интерес. И пока он наблюдал за ходом работы, его воображение уже предвидело ее конец и рисовало перед ним картину живого, чувствующего боль существа, запертого в ужасной темнице под его спальней. В то же время экстаз творения так охватил самого мастера, что он уже и думать забыл о своем предостережении. Через неделю изнурительного труда человек-автомат был готов. Настоящее произведение искусства механики. Совсем как живой стоял он перед графом и своим создателем в полный рост. На восковом лице, тронутом легким румянцем, из стороны в сторону бегали круглые, полные жизни глаза. В них отражался умоляющий крик раненого дикого зверя. Мягкие длинные волосы обволакивали шею и струились вниз по спине. Скрытый от глаз механизм приводил фигуру в движение. Она прошлась по комнате и подняла руки, будто в молитве. Даже в этом страдальческом выражении было столько подлинной жизни, что это ужасало.

Примитивус Хольцбёхер покинул замок, получив щедрое вознаграждение. Но он был мрачен, молчалив и не выражал никакой радости от того, что работа наконец завершена.

Существо-автомат обрядили в лохмотья узника и посадили на цепь. Ключнику подземных комнат было поручено каждый вечер заводить механизм пленника. Теперь по ночам в спальню графа, словно из глубокой преисподней, прорывался лязг цепи. Иллюзия была настолько сильной, что ему даже начало казаться, будто он слышит протяжный стон и срывающийся крик. В эти размытые грезы восторженный истязатель погрузился с головой. Однажды утром фантазия графа снова разбушевалась. Лихорадка прошлой ночи, проведенной в напряженном подслушивании, достигла такой силы, что он вывел своего странного узника во двор замка и начал хлестать его плетью. Уже после первого удара наблюдавшие за этим слуги оторопели от ужаса. Сквозь порвавшуюся рубаху показались красные рубцы, а плеть окрасилась алым, словно она только что опустилась на спину из плоти и крови. Граф расхохотался! Ну конечно, мастер наверняка чем-то намазал его. И это вещество, призванное защитить автомат от разрушительного воздействия сырого подвала, похоже на кровь. Но слуги опасливо поглядывали то на плеть, то на руки господина, чья жестокость не знала границ и кто не боялся превратить плоть живого существа в кровавые ошметки. Глядя на истекающего кровью механического человека, они тряслись от ужаса.

После этой порки лязг цепи, доносившийся в спальню графа, доставил ему еще большее удовольствие. Он начал с упоением вспоминать о временах, когда у безжалостных господ были безграничные права на тела крестьянских девушек. А теперь уже нельзя было добиваться исполнения своих приказов силой. Пришлось сменить принуждение на уговоры, чтобы производить впечатление благородного аристократа. Ему и не требовалось прилагать больших усилий, чтобы разжечь огонь страсти в этих прелестных созданиях. И этот человек, который относился к шарму венских дам с прохладой и высокомерием, бросился в объятья крестьянок, потеряв голову. Крики экстаза в его спальне сливались с лязгом железной цепи и отчаянными стонами, доносящимися из подземелья.

Утром следовала очередная порка, а затем ночь любовных наслаждений и животного ужаса. Ни одна из деревенских девушек не решалась противиться графу. Все извращеннее становились аппетиты господина, все громче были страдальческие крики, слышимые в спальне. Наконец в маленькой деревушке ему уже некого было выбрать. Осталась только одна девушка, которая приносила молоко в замок. Она была невестой ключника Йохана. Приемы графа никак на нее не действовали. Девушка не собиралась потакать его желаниям. Однажды Йохан сам пришел к графу. Заламывая руки и со слезами на глазах, он умолял оставить его невесту в покое. Граф посмотрел на парня в недоумении:

— Чего тебе надо?

— Всемилостивый, всемилостивый господин! Она ведь моя невеста!

Тогда граф схватился за плеть, которая теперь всегда была при нем, и пинками выставил ключника.

Спустя два дня девушка ему отдалась.

А еще через день ключник снова пришел к графу, который сидел за книгой. Это был тот недолгий час, когда в замке царил покой перед ночными забавами графа. Слабое пламя масляной свечи не позволяло разглядеть лицо ключника. Его скрывала плотная тень. В одной руке он держал маленький фонарь, в другой — связку ключей.

— В чем дело?

— Всемилостивый господин, я был в подземелье. Мне кажется… кажется… это очень странно, то, что с ним происходит. Мне кажется, у него… у нее изменилось выражение лица.

— Как это?

— Оно выглядит теперь совсем по-другому. Господину следует самому увидеть.

Граф встал и захлопнул книгу. Все это внушало ему тревогу и даже легкий страх, но он последовал за слугой. Фонарь слабо освещал узкую тропинку, которая тянулась к темнице между грузными валунами. Лязгнула железная дверь, и граф вошел внутрь. Слуга, стоявший позади, зажег свет. Человек-автомат сидел на выступе стены. Кольца цепи стягивали его запястья и голени.

— Теперь видите, всемилостивый господин!

И в самом деле, какая-то отвратительная перемена исказила восковое лицо человека-автомата. Некогда сиявший воск померк и выглядел теперь как дряблая, испещренная морщинами кожа старика. Тяжелые мешки залегли под горящими злобой глазами. Теперь в них не было ничего, кроме ярости. Беспомощность и мольба исчезли без следа. Неутолимый гнев выглядывал из глубины стеклянных зрачков. То было неумолимое, обжигающее неистовство, которое обещало погрузить в самую пучину ужаса.

Граф, желая присмотреться поближе, сделал неуверенный шаг в сторону человека-автомата. В тот же миг вся темница погрузилась во тьму, поглотившую механическую фигуру, и лязгнула входная дверь… Послышалось, как поворачивают ключ, а следом — ликующий, отвратительный смех, быстро удаляющийся от темницы по узкому проходу…

Исчезновение графа вызвало в замке большой переполох. Был уже полдень, а господин нигде не показывался. Старый Непомук уже раз двадцать подходил к запертым дверям спальни и прислушивался. Ни звука. В беспокойстве он бегал по всему замку. Ближе к вечеру ему показалось, будто он слышит приглушенный вой, раздающийся из-под земли. Охваченный трепетом, он пошел на звук. И когда он оказался перед железной дверью темницы, его волосы встали дыбом от срывающихся хрипов и визгов, в которых он не без труда узнал то, что осталось от голоса его господина. Куда делся ключник? Йохана сегодня никто не видел. Он пропал еще со вчерашнего вечера. Пришлось посылать в деревню за слесарем. Когда после долгой работы дверь темницы наконец открылась, на камне, выступающем из стены, с выпученными глазами и пеной у рта сидел граф. Его голени и запястья были в тисках цепи… Но не успели его освободить, как пришлось связывать его обратно. Он дрался и в исступлении звал механического человека. Но того нигде не было видно.

Тогда помешанного отнесли в его спальню. Дверь была заперта изнутри. Слесарю и здесь пришлось применить все свое мастерство. Но как только слуги, которые несли графа, переступили порог, они бросили свою ношу и с криками разбежались. В постели хозяина замка, закутавшись в одеяло, с безобидным и умиротворенным лицом, лежал человек-автомат.

Перевод — Евгения Крутова