Азовский поход

Глава 2. Переправа, переправа…

"Братья-монахи" начали тихонечко потреблять огонь-воду, прочие християне занялись постирушками, купанием и рыбалкой… Однако прошло два дня, а на нас никто не нападал и в гости не приезжал. Похоже, что на нас "воопче забили болт". Абидна, однако. И тогда я решился. Главное правило полководца: — Хочешь победить — удиви и напугай! И я решил удивить.

Армия Петра располагалась на обеих сторонах Дона. Основная часть обложила саму крепость на левом берегу, вместе с пушками-редутами-подкопами, штурмовыми отрядами — требухой и ливером тогдашней науки штурмовки крепостей. Другая часть базировалась на правом берегу, обеспечивая покой и отгоняя конницу турок и крымчаков-ногаев. И третья облепила цепи-башни выше по Дону, обеспечивая связь по воде с Россией-матушкой. Сам Пётр в силу этого вынужден был частенько мотаться между правым и левым берегом. "Страж-птицы" показали, что наиболее часто капитан-бомбардир пользовался одной из переправ через Дон, ниже крепости, охраняемой донскими казаками. Вот туда я и решил направиться. Сама река в месте переправы была не так, чтобы очень-то широка.

Короче, взял я доску с парусом поцветастей и попестрее, оделся в холщовые портки и рубаху, подпоясанную верёвкой. Приклеил усы-бороду-шевелюру, прилепил под парик переговорную гарнитуру, одел через плечо свою кожаную торбу-котомку с ништяками и поплыл…

Сзади в километре держался Мыкола Кныш, ряженный точно так же, под парусом на шлюпке. Около 5 вечера по местному заметил искомую пристань с казачьей заставой на левом берегу. Со всем возможным при таком ветре выпендрежом, с подскоком на небольших волнах и загогулинами по курсу проскочил выше по течению на 300–400 метров, потом резко развернулся, заложил залихвастский вираж-крендель к стрежню реки и лихо выскочил на мелководье в десятке метров от мостков пристани. И всё это под пристальным вниманием сотни глаз, столпившихся на берегу казачков.

На инерции бросил гик, уронил мачту виндсёрфера и, почти не замочив ног, выскочил на берег перед честной компанией воинов царя московского…. Нисколько не обращая на них внимание, тут же развернулся, забежал в воду и вытащил повыше на берег доску с парусом. И уж только потом обернулся к зрителям, отвесил им поясной поклон и забалабонил:

— Здравы будьте, православные! Дозвольте пристать и обогреться у вашего стана, казачки? Не побрезговайте обчеством блудного сына Игната, Ивашки непутёвого?

Досель, изумлённо молчавшая ватага казаков, одетых кто во что горазд, но обильно увешанных разнообразным оружейным металлоломом, враз загомонила и зашевелилась. Потом вперёд выступил невысокий худой, напоминающий бойцового петуха, тип цыганистой породы с парчовым кушаком:

— Ты хто таков и откель будешь, холоп?

Я взвился, будто меня шилом в зад ширнули:

— Сам ты, видать, холоп, дядя. Коли лыцарского вежества к своим годам не уразумел и давно в чужих руках не обсирался. А прозываюсь я Иваном, сыном Игната по прозвищу Смолокур. Воронежские мы, с Дона. И на сей момент я лучший друг и приятель Его Святейшества, Магистра, князя Гвидона Буянского! Что намедни всю вашу флотилию обосраться заставил.

В начале моих слов "петух" потянул пистоль из-за своего парчового кушака, но, услышав продолжение, окончательно освобождать его не стал. И я, почувствовав его слабину, перешёл в наступление:

— Видать прав был Князь Гвидон, когда баял мне, что нонешние казаки с Дону тока с безоружными и вдесятером на одного справиться могут, а супротив турецких янычар слабы в коленках.

Ватага возбуждённо-обиженно взрыкнула, а за плечом "петуха" нарисовался детинушка кило на 100–120 и явно вознамерился порвать меня на тряпочки.

Ну, что ж, будем ковать железо пока горячо… и я заорал, ткнув в него пальцем:

— Эй ты, оглобля! Слабо супротив меня сам на сам побиться, не оружным, а тока на кулачках?

Верзила резко пробился вперёд и стал избавляться от замызганного кушака, бросая свой арсенал прямо на землю.

" Кажется, сейчас меня будут очень серьёзно убивать." Я огляделся. Парус баркаса Кныша тока-тока показался из-за поворота реки. Ему ещё минимум четверть часа сюда плыть, а верзила уже стягивал с себя кафтан. Надо "съезжать на базаре" и тянуть время.

— Э-э, нет! Так не пойдёт! Панове! Вот побью я вашего поединщика в честном бою, а потома вы всем скопом своими шаблями меня в капусту парубаете. Видоков-то нету. Вона, мой меньшой братуха сюды гребёть. Пождём его. А он, ежели меня не по-правде обидят, всем вам башки поотрывает и сопатки в кровь порасшибаить.

Десятки голов дружно повернулись в указанном мной направлении, на приближающийся парус. А я тем временем снял со спины котомку-переросток и начал деловито обходить предполагаемый ринг, тщательно выбирая и выбрасывая прочь попадающиеся камушки. Мужики тупо наблюдали за моими действиями, но перечить не стали. Потом я достал из котомки зараннее набитую табаком трубку, неспеша подошёл к казачьему таборному костру, над которым булькал довольно внушительный медный казан, выбрал тлеющую веточку, раскурился. Вернулся на ринг, уселся в позу лотоса, соединив пальцы рук как положено и начал медитировать с трубкой в зубах.

Опизденевшие казаки наблюдали за мной и негромко комментировали. А я… медитировал.

Наконец, к хлипкому причалу пристукнулся борт баркаса Мыколы. Через, спрятанную в моём парике, гарнитуру он был в курсе всех моих проблем, поэтому сразу вступил в "игру":

— Здорово, панове станишники! Братка, ты чего зелье палишь? Аль убить кого собрался? А я тут трошки задержался. Сом-рыба на крюк попалась. Покедова вывел, да по башке приладил, задержался маненько. Однако, повечерять будет чем.

Солнце уже заметно скатилось к горизонту и я счёл нужным выйти из транса.

— Мыкола, мне туточки надобно одного бугая побороть, так ты присмотри за лыцарями, соблюди лыцарскую честь.

Припухшие от моих заебонов и манипуляций казачки при виде "младшего" Мыколы вновь воспрянули духом. Не "показался" он им. Детинушка, вызвавший меня на бой, был гораздо фотогеничней.

Братка отмахнулся:

— Тю-у! Так цэ дурное дило не хитрое. Це и впотем завсэгда можно зробыть. Православные, поможить сию злобну тварыну в обчественный котёл определить. — он указал в сторону баркаса.

По разрешению "петуха" четыре казачка с охотой выскочили на причал и вытащили сома на берег, но от Мыколы отходить не спешили, взяв его в плотное кольцо.

Если честно, то этого двухметрового сома Кныш вытащил ещё на рассвете сетью. Но девать его было некуда, рыбой мы уже были затарены по самое не могу. И мы оставили его трепыхаться в сетке под бортом "Осётра". А уже после обеда я придумал ему применение в вечернем спектакле.

Мужики плотно обступили здоровенную рыбину. Раздались удивлённые возгласы:

— Неужто сам вытащил?

— Этож силища-то какая! Захочет, сглонёт на раз. Могёт и лодию перевернуть.

Мыкола засмущался, а потом промямлил:

— Дык, я её прежде чем в лодку тянуть, кулаком пару раз по башке огрел, а потома уже в баркасе ножом прикончил.

Казачки уважительно уставились на него.

— Древние греки говорили: — Никогда не откладывай на завтра то, что можешь сделать послезавтра! — попытался встрять в струю беседы я. — Где там ваш поединщик? Аль ужо побёг кусты пачкать? Подавайте его сюды! — я начал стягивать рубаху. — А ты, братка, смотри и учись у старшОго.

И резко, почти без разбега закрутил по освободившейся площадке серию прямых и обратных сальто и кульбитов, вспомнив молодость и островные тренировки по гимнастике. Казаки изумлённо загалдели и вытолкнули, обнаженного по моему примеру до портков, своего Проньку. Их уже явно разбирал чисто спортивный азарт. Небольшой, не шибко жилистый, но не в меру гоношистый "пришелец" и родной и привычный Пронька, шутя сминающий подковы и поднимающий коня.

М-да-а. Убивать и калечить хлопца мне явно не с руки. Казачки-то не враги. Надобно как-то обернуть всё в фарс, безобидный и беззлобный. Ну! Жоркино-Драповское "айн-цвай-квондо", помоги.

Проньша попер на меня, как паровоз с заклёпанными предохранительными клапанами. Едва успел отпрянуть в сторону, захватить ударяющую руку и потянуть вокруг себя, подставив ногу. Хлопчик со всей дури грохнулся на очищенный от камней пятачок земли. Но тут же вскочил и опять бульдозером попёр на меня. Я не стал мудрить, упал перед ним на спину и ногами перебросил его тушу через себя, слегка придержав его руки. Приземлился он совсем не удачно, врезался лицом в землю и изрядно наелся травы. Однако, это его не остановило и он попытался достать меня размашистым махаловом. Сигал отдыхает. Я крутился как чёрт, уворачиваясь от его пудовых кулачищ, однако, успел пару раз подцепить ладошкой несильно кончик его носа снизу вверх. Обычно это не смертельно, но мучительно больно и заливает слезами глаза, что и требовалось. Ибо, попади он по мне хоть раз в полную силу, тут бы и убил на месте. Наконец, мне вновь удалось подловить его на атаке и уронить на землю. Попытался взять его руку на болевой, но просто не смог пересилить силу его мышц. Тогда я тупо засветил ему в лобешник пяткой и пока он тряс башкой, легонько ткнул его сзади пальцем под ухо. Он мешком рухнул в траву и окончательно успокоился.

Досель оравшая публика нихрена не поняла и потому изумлённо замолчала.

Уронив Проньшу, я опять закрутил по площадке несколько сальто, а потом снова опустился в центре в позу лотоса и "замедитировал", из под опущенных век незаметно наблюдая окружающих.

Мыкола подошел к поверженному телу, проверил у него пульс и дыхание, потом демонстративно махнул рукой и неспеша побрёл к причаленному баркасу.

Мужики обступили Проньшу, пытаясь привести его в чувство. Как-то враз стало очень тихо. И сквозь эту тишину протопал возвращающийся от причала "братка" с полным пластиковым ведёрком воды. Молча он подошёл и опрокинул мне ведёрко на голову.

— Блин-и-н!!! Мы так не договаривались! Импровизатор хренов!!!

Переведя дух, я заорал:

— Панове! Товарищи лыцари! А не выпить ли нам по такому случаю горилки?! Мыкола, тащи баклагу!

Притихшие и онемевшие мужики стали помаленьку шевелится и гомонить. Изображающий из себя недалёкого увальня, братка вновь потопал к пристани, прихватив с собой двух ближних воинов. Ко мне притиснулся "бойцовый петух":

— А как жеж Прошка? Он ить..

— А шо Прошка? Отдыхает твой боец после бою. Небось как услышит плеск горилки в чарках, так враз опамятае! — нахально заявил я.

Ближние мужики заржали и стали окатывать детинушку принесённой водой. А я тем временем оделся и прихватил в руки брошенную котомку. Вернулся Кныш с мужиками. Он нёс на плече двадцатипяти-литровый бочонок с 68 % чачей, а в руке увесистый мешок. Помошники его тоже чего-то там тащили, напрягались. Кто-то уже расшуровывал костёр, поблизости разжигали ещё парочку, для света. Толпа расслабилась, засуетилась. Пронька наконец очнулся и сел, оглядываясь ошарашенными глазами и размазывая уже подсохшую юшку по морде. Кныш налил чачи из бочонка в ведро, что бы было удобней черпать.

В руках забрякала питейная посуда, Мыкола щедро плескал в неё пойло. Мужики принюхивались, восторженно матерились, однако пить никто не торопился. Поняв в чём дело, я почти силой отобрал у "петуха" наполненный оловянный стакан и провозвестил:

— За победу русского оружия! Да, сгинет вражья сила!!! — И залпом маханул стакан в рот. Кныш следом отдуплился.

Ну, а дальше само пошло-поехало. Вот тока оконфузились те казачки, которые решили повторить наш подвиг и "махануть" свои стаканы. Наша чача фамильярностей с собой не позволяет. Когда прокашлявшийся и прослезившийся "петух" наконец сумел перевести дух и заговорить, он выдал:

— Однако, крепкие вы мужики, брательники. И питухи знатные!

— Отож!.. — поднял я указательный палец.

Казачки как-то враз соорганизовались. Из мешков, притащенных Мыколой "со товарищи", на свет божий появились круги кровянной ковбасы, шматы сала и шпика, варённые яйца, берёзовые туеса с малосольными огурчиками и неизвестными здесь помидорами, ещё и томлённая в горшках с маслом и укропчиком молодая картошечка, караваи свежего белого хлеба и авоська чудной тараньки "на закусь", зелёный лук, щавель и укроп. Хоть и не по многу, но досталось всем (не зря наши Страж-птицы здесь летали и всех посчитали). Как-то незаметно подоспели и жирные ломти Кнышовского сома и котёл казачьего кулеша. "Петух" ушёл заниматься служебными обязанностями, наряжая и обеспечивая ночную стражу табора и переправы, что совсем не лишне в двух верстах от турок и крымчаков. Потом вернулся, подсел ко мне и, наконец, представился:

— Я сотник Гнат. Комадую этой плусотней здесь. Так это ваш князь несколько дней назад нашим "Чайкам" на хвост соли насыпал?

— Ага, наш Светлейший Гвидон. — не стал запираться я. — Пришёл он с миром, поэтому никого убивать не хотел. Так, попугал немного для порядку. Он и меня сюда послал, чтобы помощь в войне с бусурманями вам оказать и побыстрей крепость взять.

— Я видел, пожалел ты, Иван, Прошу-то. Не стал ни убивать, ни калечить. А ведь мог. Племяш он мне.

— Мог, Гнат. — согласился я снова. — Вот только, не за что мне убивать или калечить его. Не враг он мне и ничего плохого мне не сделал. А так мы с ним померились молодецкой силушкой да удалью и разошлись довольные.

Было уже почти совсем темно, а мне нужно было как можно скорее выйти на царя или его самого к себе подманить.

— А хошь, Гнат, я звезду в небе зажгу и будет светло как днём и мы по второй чарке всем нальём и не расплескаем ни капельки. — сбуровил я изображая подвыпившего.

— А смогёшь? — усомнился в моих талантах сотник.

— А чо, не смочь-то, когда меня сам светлейший Князь научил. А он великой учённости человек и Голова! Тока ты не пугайся и своих хлопцев предупреди, шоб не обосрались. — я побрёл к баркасу за ракетами. Кныш уже сидел с Прошой в обнимку и говорили "за уважение".

Я принёс к костру пять картонных ракетных тубуса. И начал сотнику объяснять, чо к чему:

— Вот смотри, Гнаша. Откручиваем энту крышечку, Достаём колечко с верёвочкой, направляем трубку вверьх… и ежели теперь дёрнуть за енто колечко, то на небе загорится звезда.

— А не врёшь?

Я поднял тубус и дернул кольцо. Хлопок, Шипение с диким визгом, и через три секунды в небе повисла осветительная сигнальная ракета на парашюте, заливая всё вокруг химическим светом горящего магния. Казачки шуганулись и задрали головы.

— Мыкола! Наливай! — скомандовал я.

Уже после второй чарки я почувствовал, что настроение выходит за пределы "делового" и прибегнул к юркиным антиалкогольным снадобьям. Заметил, что и братка тоже заглотнул пару таблеток. Потом мы поспивалы трохи, наши казацкие писняки: Любо, братцы, любо… Несе Галя воду… и Ой, то не вечер…

Перед "третьей", Гнат выпросил у меня ракету и самолично её подвесил над серединой реки. Потом очередной "разлив" осветил Пронька. А завершил пьянку победным салютом Кныш. Одну ракету я заначил на всякий случай.

Через пару часов в лагере, окромя часовых, стоящих на ногах не было. Мы с браткой завалились спать в баркасе, отведя его подальше от берега и став на якорь. А на пристани во всю свою богатырскую стать разлёгся нажравшийся в соплю Прохор.

На рассвете я очнулся от раздававшегося с берега, исконно русского мата. Долгожданные гости прибыли, наконец. Не зря полночи ракеты в небо пуляли.

Гнат стоял на вытяжку перед несколькими, украшенными галунами, перьями и фитюльками, новыми мужиками и чего-то им докладывал.

Пнул Миколу ногой. Он обложил меня грязными и некультурными словами и продрал глаза. Я начал снимать портки, затем голышом с дикими воплями сиганул в донскую воду и изобразил высшую степень восторга. Кныш умылся, поднял якорь и погрёб к пристани.

Было уже достаточно светло, чтобы разглядеть, что наш пластиковый баркас совсем не похож на общеупотребительные "здесь и сейчас". Мыкола начал, якобы, разбираться в снастях. Поднял нашу "хитрую" мачту и развернул по ветру парус на рее, забрякал железками, перекладывая груз баркаса. Потом по-новой скатал парус, прикрепил к рею и положил мачту. А тут я ещё подплыл к брошенному и "забытому" на берегу с вечера виндсёрферу. Голяком стащил его в воду и нимало не смущаясь встал на доску. Поймал дуновения бриза и устремился от берега, телепая яйцами и прочим. Помурыжив зрителей, показав на что я способен, наконец подошёл к баркасу.

Было заметно, что наша показуха не оставила равнодушными галунно-финтефлюшечных зрителей на берегу. Как зомби они потянулись на причал, а следом за ними потопал Гнат. Но путь им преградил "богатырь Пронька",широко разбросав по настилу свои конечности и звероподобно храпя.

Убрать "тело" было явно некому: Галунные считали это ниже своего достоинства, Гнат один бы просто не справился, а казачья застава ещё почти в полном составе храпела во все дырки. Я позволил себе соизволить заметить этих попугаев. Неспеша натянул портки, рубаху, незаметно приспособил гарнитуру связи под париком, подпоясался верёвкой и одел неизменную торбу. Ступил на причал и подошёл к разделяющей нас тушке Проньки:

— Чего надобно? Служивые. — просипел пропитым голосом.

Чины напротив довольно заметно стушевались. Потом один помладше, но уже мордатый, закричал, хотя нас разделяло всего два метра:

— Перед тобой, холоп, полковники Московского Царя! Изволь почитать!

Ну, как же. Слышали уже: — "И вообще, встать, когда с тобой разговаривает Подпоручик!"

— Этож в какое место мне вас почитать прикажете, Ваше Высокородь? И какой ногой? — не подумав, на автомате ляпнул я.

"Полковников" буд-то ветром снесло с причала. Шум-гам, забегал Гнат, пытаясь привести в чувство своё воинство. Ох, чую — быть большой бузе! Надо как-то разруливать. Сигаю в баркас и ору:

— Мыкола! По газам, ходу! — взрыкнул мотор.

Кныш, как всегда, на высоте. За три минуты отпрыгнули от причала метров на триста, чтоб из пищалей не достали. Наш драп задом, без вёсел и ветрил, да такой резвый вновь вогнал в ступор служивых на берегу.

М-да-а… Пронблеммма!

— Ну и что теперь прикажешь делать, чтобы эти бравые товарищи не сожгли нас на костре, аки колдунов? — чисто риторически вопросил я Мыколу.

Тот нарочито-глубокомысленно полез пальцем в нос, потом почесал репу и, вдруг, заблажил дурным жалобным голосом на всю реку:

— Проша!!! Братка! (и когда успел побрататься, мазута?) В баклаге ещё горилка осталась?!!!

— Христиа-а-не! Правосла-а-вные! Не дайте сгинуть невинным душам не за хрен собачий!!! Дайте хучь перед смертью опохмелиться!

Берег дружно грянул хохотом. На душе трошки отлегло и разобрав вёсла мы потихонечку почапали обратно к причалу.

Встречало нас всё, сумевшее проснуться, "обчество лыцарей" с "галунно-пёстрыми" во главе. Лишь только мы с браткой ступили на причал, всё тот же мордатый перец в галунах, перьях и с тростью заорал, пыжась от важности:

— Вы кто такие? Что здесь делаете?

Мыкола, заметив за этими попугаями "братку" Проньшу с бочонком подмышкой и наполненным стаканом в руке, смурно обогнул меня и ступил на берег. Какой-то "пёстренький" попытался ему заступить дорогу, Коля небрежно ладошкой залепил ему "леща", отправив в нокдаун. Протопал к Проньке, истово перекрестился и опрокинул оловянную посудину себе в пасть.

Братва одобрительно загоготала. Я подошёл к краю мостков, старательно помыл руки, умылся и не спеша, важно вышагивая босыми ногами, подошёл к встречающим:

— Разрешите представиться? Чрезвычайный и полномочный Посол Его Светлости, Князя Антона Буянского, Магистра православного Ордена Отшельников, Адмирала Открытого Моря. Капитан Иван Игнатьевич Смолокуров! Честь имею! С кем имею честь беседовать?

Сперва мои грозные вопрошатели слегка охуели, потом покатились со смеху…

Ну да! Заросший, бородатый, босоногий хмырь, мучимый похмельем, подпоясанный верёвкой — выглядел никем иным, как проходимцем-шутом.

Пока десяток пёстрых попугаев благодушествовала, не принимая меня в серьёз, тыкая в меня пальцами и покатываясь от хохота, я их аккуратненько обошёл и подступился к Проньке с Николаем. Младшой подмигнул своему "братке" и тот мигом плеснул полный стакашек, протянув его мне. Я нарочито медленно-важно обернулся к веселящейся толпе "начальства" и провозгласил:

— За Победу русского оружия! За здоровье Петра Алексеевича!!! Царя Русского! — и опрокинул зелье в рот. Казаки, кто был уже на ногах и в состоянии, мой тост дружно поддержали. Выпили, выхватили свой металлолом из-за кушаков, воздели его ввысь и дружно чего-то там завопили.

— Панове! А вы заметили, что ЭТИ "полковники русской Армии" не стали пить за Победу русского Оружия и за здоровье русского Царя, Петра Алексеича? — промолвил я в наступившей тишине. Казаки злобно заворчали, а "попугаи" растерянно заозирались.

Можно было сказать, что первый тайм мы с Николаем уже отыграли в нашу пользу. Нас тут прямо сразу не зарубят и не сожгут на костре. И то, сахар.

Солнце уже на ладонь выползло над горизонтом. Почти треть наших вчерашних собутыльников ещё валялась кто-где, не отойдя от вчерашнего. Да и воспрявшие ото сна казачки имели вид не шибко пышуший здоровьем… Надо лечить! Царские слуги тоже не лыком шиты. Но у них тока административный ресурс и относительная дисциплина, а у нас бочки с винищем.

— А что, панове-товарищи? Есть ли в ваших винных погребах зелье достойное благородных лыцарей?

— Мыкола, бисова душа! Дэ горилка?

Пронька виновато одной рукой побултыхал бочонком:

— Маловато будет, всего маненько осталось. На всех не хватит.

— А шо у нас, братка? Шо маем? — озабоченно вопросил я Николая.

— Та нимае ничого, капитан. Одна мальвазея с Неаполю, та бочонок хереся мальтийского и бильш нычого. На корапь плыть надобно. Коль позволишь, я мигом.

— Долго цэ. Тащи мальвазею! На безрыбье и раком дашь!

Кныш ускоренно протопал к баркасу, а я, умышленно не обращая внимание на насупленных Царёвых Слуг, взял под руку Гната-"бойцового петуха" и проникновенно забубнил, дыша на него перегаром:

— Гнат, друже, а что ушица у нас со вчерашнего осталась? Дюже я уважаю по утру с похмелья юшечку похлебать. Ты уж расстарайся, уважь, братан. Тама ещё пол сома-рыбы в бочонке киснет. Посидим счас, погутарим-побалакаем, на грудь примем, здоровьишко подлечим.

Сотник судорожно сглотнул, покосился на мордастого "подпоручика" и подмигнул мне:

— Счас сделаем, капитан.

И тут же начал пинать ещё спящих казаков и раздавать ЦУ ближним неопохмелённым страдальцам. Табор забурлил. От шлюпки припыхтел Мыкола, катя перед собой почти семипудовый бочонок с вином. Несколько добровольцев кинулись ему помогать. Кныш, как ни в чём не бывало деловито занялся хозяйством:

— Ты, чернявый, неси вон тот пустой казан… Так, держи ровней. — и выбулькал в казан литров десять мальвазеи из бочки.

— А теперь потихонечку… Держи крепче, наклоняй! — пристроил над бочкой "баклажку" с оставшейся чачей (А оставалось около восьми литров) и нежнэнько сцедил чачу в бочку с мальвазией.

— Да здравствует Ёрш!!!

"Подпоручик" со своими прихвостнями решил, наконец, вновь проявить иннициативу:

— Ты, холоп! Ты и твой брат арестованны!

Четверо в зелённых кафтанах окружили нас с Николаем.

— Шо? Опять за рыбу гроши? — возмутился Кныш.

— Сударь, вы выполняете приказ Главнокомандующего российской Армии боярина Шеина или генерал-адмирала Лефорта, или самого российского царя Петра Первого? — без всякого придуривания спросил я спокойно и строго.

— Или это ваша личная иннициатива, любезный? Арест Посла другого государства, равнозначен объявлению ему войны. — добавил я по-немецки.

Мордатый, подозреваю, что это был Репнин, был в явном замешательстве. Только что он видел сиволапого мужика, изьясняещегося чёрт знает как и… вдруг, от этого лапотника услышал голос и речь аристократа.

— Если это твоё самодурство, "подпоручик", то мне тебя жаль. Быть тебе битому батогами и сосланному в солдаты.

— Значит так, служивый. Ты сейчас со своим воинством скачешь в штаб генерал-адмирала Франца Яковлевича Лефорта и говоришь там, что прибыл Чрезвычайный и Полномочный Посол из Буянии от Его Светлости Князя Буянского, Магистра Ордена Православных Отшельников к Его Величеству, Царю Российскому Петру Алексеевичу Романову. Запомнил?

— Передашь лично подарки от Князя Антона Буянского — я полез в свою торбу. Достал блескучую шариковую авторучку в роскошном подарочном футляре и небольшой отрывной блокнот "в клеточку":

— Отдашь это главнокомандующему боярину Шеину, дабы было ему чем и на чём победные реляции о взятии Азова писать. — я открыл футляр, взял ручку, демонстративно щёлкнул кнопкой и быстро, двумя росчерками изобразил бидструповскую голубку с пальмовой веточкой в клюве на первой странице блокнота. Затем этот лист вырвал, но опять вложил под обложку. Защёлкнул показушно авторучку. "Пёстренькие" и Гнат внимательно наблюдали за моими манипуляциями.

Потом извлёк жестяную банку, где-то на фунт прекраснейшего "вирджинского" трубочного табака, а вместе с ней и расписную пластиковую шкатулку, в которой лежала пенковая трубка и пьезоэлектрическая газовая зажигалка со встроенным светодиодным фонариком. Демонстративно набил трубку табаком из жестянки и раскурил её от зажигалки. У Гната и "подпоручика" глаза буквально на лоб полезли, когда я после прикуривания трубки, включил на зажигалке фонарик.

— А это генерал-адмиралу Францу Яковлевичу Лефорту. Смотри сюда, полковник. Вот тут нужно нажать, ежели хочешь получить огонь, а вот на эту белую кнопочку, ежели нужен только свет. — Я несколько раз перед носом толстомордого пощёлкал зажигалкой и включил фонарик.

— Да гляди, служивый, коль испортишь княжий подарок до вручения генералу, то быть тебе битому плетьми на конюшне и разжалованному в холопы.

— А вот эту диковинку сам Князь посылает лично Алексашке Меньшикову, царёву другу и любимцу. — я вытащил из котомки небольшой светодиодный фонарик на 500 кандел. — Вот эту пупочку следует нажать. — несколько раз включил и выключил фонарик.

— Скажешь, наш Князь, зная душевные терзания царёва Друга Александра, специально посылает ему фонарь, чтобы, значитца, он, Меньшиков, светил себе под ноги, когда лезет в тёмные делишки. Дабы не свернуть себе ненароком шею.

— Всё понял, полковник? Повтори…. — полковник ошарашенно забубнил. — Вот так и передашь, слово в слово.

Я достал из торбы несколько полиэтиленовых пакетов с форм-замками. В маленький вложил и "залепил" фонарик для "мин-херца", в больший табак и шкатулку для Лефорта и оба подарка закупорил в третий — наибольший пакет. В такой же пакет вложил блокнот с авторучкой для Шеина. Затем полез опять в торбу и достал собственный нож в ножнах:

— Этот нож передашь капитан-бомбардиру Петру Михайлову от меня. Скажешь, капитан-бомбардир Иван Смолокур вызывает его на состязание, узнать, хто лучше из нас стреляет из пушек. — я вложил нож в руки прихуевшего толстомордого.

— Лефорту скажешь, что жду я его здесь до завтрашнего полудня, а потом убываю на свой корабль.

— Гнат, вели подать им коней. Пущай поспешают до штаба.

Демонстративно отвернулся от галунных и поднял чарку, вопя:

— Покажем турку, кто здесь хозяин!!!

Полусотня с энтузиазмом завопила в ответ и припала к посуде.

Минуты через три ко мне подсел Гнат:

— Не боишься? Вон тот хряк из ближних самого Лефорта. Тот и в бараний рог могёт скрутить, с самим царём в друзьях.

— Не боюсь, сотник. Заступа у меня крепкая, сам Князь Гвидон с острова Буяна. А я его ближний советник и друг.

— Вона как… Чой-то не слыхал я ране про Гвидона. Он не бусурманин ли? Откель будет? Хде ентот остров Буян?

— Гнат, не торопись пись-пись. Вот сичас юшечки похлебаем, винца примем на грудь и ежели у обчества будет антирес, раскажу я вам сказку-быль. Курить будешь? Вона ещё одна люлька и тута табак. — я протянул ему свой кисет.

Мы перебрались с ним на кошму в сторонке от кухарей и окутались клубами дыма чудеснейшего трубочного табака.

— Да, Гнат, ты, я вижу, уже многое понимаешь. Не мешай мне балаганить. Так надо. И казачков своих придержи. Для блага России сие делается. Русский я, и земля русская мне дорога.

— Не боись, капитан. Пока верю. Ну, а коль верить перестану, так сам срублю, али побратимам заповедую. — успокоил меня сотник.

Солнце показывало уже около 10 часов местного, когда, подскочивший казачок известил, что всё готово. Гнат встал и пошёл распорядиться.

Я заметил: и вчера вечером, и сегодня посты вокруг кордона были трезвые и несли службу чётко. Строго у них тут. Свободные от вахты горемыки, мающиеся с похмелья уже сгрудились вокруг котлов и бочки, заведуемой Проньшей.

К полудню казачья застава, окромя постов, была опять в лёжку пьяна. Гнат держался рядом со мной и Мыколой, но держать свои глаза "в куче" у него получалось с большим трудом. Около двух часов дня мы с Николаем отошли на баркасе метров на сто от берега и поставили сети, а сами трошки поспали. Через пару часов сети подняли и, выбирая только самую крупную и вкусную рыбу, завалили баркас добычей по самое не могу. Когда мы подошли к берегу, Гнат организовал несколько казаков, они освободили нас от улова и обеспечили ужин на всю ватагу. Пока я кемарил под, так же организованным Гнатом, навесом, Мыкола разминался под парусом виндсёрфера и обучал этому делу оклемавшихся казачков.

Солнце начало падать за горизонт. Ужин поспел, все чинно расселись в круг, хлебая из мисок и не спеша прикладываясь к чаркам. По реке туда-сюда шныряли какие-то судёнышки. Издалека изредка раздавались пушечные выстрелы, но меня больше всего волновали комары, лезущие прямо в рот, не взирая на репеленты из будущего.

Наконец все насытились, разлеглись на кошмах, кое-кто достал люльки с табаком. Гнат, сидящий рядом, напомнил:

— Ты, вроде, сказку обещал, капитан.

— Ладно, будет вам сказка. — не стал кокетничать я. — Сидайте поближе, кто желает слухать.

Лыцари сгрудились поближе и навострили ухи.

— Значитца так. Сказка о царе Иване, его жене и сыне его князе Гвидоне!: — "Три девицы под окном пряли поздно вечерком…" — и дальше до конца, прерываясь изредка только на пару глотков мальвазеи.

Мыкола уже давно тихо всхрапывал у меня под боком, когда сказка наконец кончилась. Мужикам явно понравилось, оно и понятно — информационный голод. Они зашевелились, загомонили, многие побежали по кустам — терпели до конца. Гнат насел на меня:

— Так вы от этого Гвидона?

— Гнаша, моего князя зовут Антон. Это я его шутейно Гвидоном называю. А вот живёт он и вправду на острове Буяне. Сказка ложь, да в ней намёк — добрым молодцам урок! — подмигнул я ему. — И вообще, давай спать. Завтра Лефорт пожалует, покоя не даст.

Табор постепенно затихал. Сотник пошёл разбираться с ночной стражей. Я притащил из баркаса пару одеял, накрыл Мыколу и сам нырнул к нему под бочок, укрывшись с головой от комаров.