Bad idea

Глава 11. Майя

Никто не предупредил, что жуткое похмелье на следующее утро – это пытка и плата за выпитую бутылку спиртного. Голова пульсирует от тупой, распирающей боли, когда малейшее телодвижение отдается ритмичным стуком в висках. Солнечный свет причиняет резкую боль глазам, и я посильнее натягиваю одеяло, чтобы прекратить эти мучения.

События вчерашнего дня постепенно всплывают в протрезвевшем разуме: скопище болванов на одном квадратном метре, реки дешевого бухла и громкая музыка, пьяные студенты, идиотская игра, отвратительные вопросы, бутылка алкоголя, опьянение и публичные попытки приставать к Харду на скамейке перед домом братства…

Что?

Резко сажусь на постели и как неваляшка кланяюсь вперед и назад, охая от нарастающей головной боли. На глаза нещадно давит. Но похмелье – наименьшая из моих проблем. Я действительно приставала к Харду? И что именно я делала?

«Облизала его ухо и наглаживала член. Ему понравилось. Можешь собой гордиться» – чувствуется хорошее настроение моего подсознания, готового язвить и портить мой день своими шуточками.

– Боже мой! – прячу лицо в ладонях, испуская протяжный стон.

Алкоголь на меня плохо влияет, но и придает храбрости. Если бы не бутылка дешевого пойла, я не смогла бы достойно вынести игру, раскрыв темные секреты своего детства. Самое приятное, что никто не проявил ни сочувствия, ни жалости. Подобная забота со стороны незнакомцев сломала бы меня, пошатнув хрупкое душевное состояние и я обязательно пустилась бы рассказывать историю о несчастной, бедной девушке, которую отец бил за плохие оценки. И именно поэтому она помешана на учебе и у неё пунктик на хорошей успеваемости.

Как там говорят психологи, все идет из детства?

Поэтому бутылка алкоголя и компания незаинтересованных подонков спасли меня от публичного унижения. В их глазах я теперь не только заумная студентка, но девушка с несгибаемым внутренним стержнем, которая не жалуется и не требует жалости к себе.

«Хорошая тема для нашего клуба».

– Господи, я в полной заднице!

Контрастный душ помогает взбодриться и привести мысли в порядок. Сонливость и напряжение освобождают тело и смываются вместе с мыльной водой.

Мои секреты стали достоянием общественности – не самые страшные и грязные, но сугубо личные и травмирующие.

Студенческая жизнь такова, что любое откровение и любая правда могут трансформироваться в насмешки и слухи. И помимо негласной девушки Харда, отдавшей свою девственность в споре, превращусь в девушку с тяжелой жизненной судьбой.

Британец ещё в первый день нашей встречи у меня дома что-то заподозрил, рассматривал мои шрамы, а вчерашняя игра всё подтвердила. Надеюсь только, что врожденное безразличие, отсутствие сострадания убережет меня от расспросов Томаса. Учитывая его бестактное поведение прошлой ночью, проблем возникнуть не должно.

Харду не нужны мои печальные истории, а мне эмоциональная привязанность к человеку, которому взбредет в голову проникнуться моими проблемами.

Первое занятие на факультативе по живописи должно помочь мне забыться и абстрагироваться от всего того дерьма, в котором я оказалась по собственной глупости.

Решаю не тратить время на завтрак. От еды меня воротит, а во рту стоит жуткий сушняк. Бутылка воды с похмелья и таблетка аспирина – поистине целебные вещества.

***

Занятия по живописи мистера Ральфа проходят на территории университета, но в отдельно стоящем здании. Не встретишь любопытных зевак-студентов, слоняющихся без дел по коридорам, впитывающих новые слухи для обсуждения. Пристальное внимание мне не к чему. Одно из преимуществ в арсенале гениальной студентки – освобождение от лекций по субботам. Лучше сосредоточиться на белоснежном полотне и придумать миллион и один способ как убедить всех, что выдающаяся студентка Майя Льюис также блистательна и в живописи, не опозорившись при этом на весь университет.

Студия живописи – небольшое светлое помещение, заставленное мольбертами, этюдами и громоздкими масляными картинами как достойный пример к которому должен стремиться каждый начинающий художник. Тюбики с красками хранятся в небольших деревянных комодах, в выдвижных ящиках обитают картины прошлых лет, а кисточки разных размеров, плотно прижатые друг к другу, стоят в подставах ворсом вверх.

Высокие окна освещают маленькую обитель искусства. Дневной свет – важный инструмент для художника.

Около моего мольберта с белым полотном стоит небольшой столик, на котором разложены кисти разной толщины, масляные краски, стаканчик с водой и палитра для создания новых цветовых гамм.

На спинке стула висит фартук и подражая своим товарищам по искусству, надеваю спец-халатик, чтобы великий недохудожник не испачкал краской свою очаровательную мордашку.

Наша группа одаренных творцов прекрасного маленькая и довольно уютная. Живопись – это действительно дар, которым обладают единицы, поэтому спрос на факультатив небольшой. Господи, ну что я здесь забыла?

Грациозно занимая свои места за мольбертами, на первом плане сидят три девушки, одна из которых – Кэт.

Три мольберта стоят позади, один из которых занимаю я. Небеса уберегли меня быть выдающимся лидером очередного факультатива. Возможно, никто и не увидит мои жалкие попытки нарисовать что-то стоящее.

Пепельные волосы Кэт собраны в высокий пучок, чтобы не мешать творческому процессу и не отвлекаться на непослушные пряди. Она несколько раз оборачивается и подбадривающе мне улыбается, но во взгляде её изумрудных глаз сквозит замешательство. После вчерашнего ей неловко также, как и мне. Узнать чужие тайны – очень интимный момент, а мы с Кэт еще не такие подруги, чтобы изливать друг другу душу. Хотя если признаться честно, я ждала от нее поддержки, желая увидеть бойкий нрав этой девушки в действии. Но Кэт предпочла молчаливо наблюдать и слушать, не ввязываясь в конфликт. Нельзя её винить, но неприятный осадок на душе остался.

– Наше первое занятие, господа художники, – столько пафоса, что я непроизвольно прыскаю от смеха, скрываясь за мольбертом, – знакомство с вами и вашим внутренним миром. Хочу, чтобы вы отразили состояние своей души на чистом холсте бумаги, взглянув на которой я сразу же понял, что творится у вас внутри, – мистер Ральф прикладывает ладони к сердцу, мечтательно устремив свой взор в пространство.

Мне бы сейчас похмелиться, а не вытаскивать печаль и тоску из души, облачаю их в картину.

– Хочу узнать в… – прекрасные, высокие речи мастера прерываются наглым и нетерпеливым стуком в дверь и незваный гость даже не дожидается разрешения, чтобы войти. Только один человек способен на такое хамское поведение…

Дверь судорожно открывается и когда на пороге появляется его высочество Надменная Задница сердце уходит в пятки от страха.

– Мистер Хард? – британец широко улыбается профессору и бесшумно прикрывает дверь, извиняясь за вторжение.

Не позволяйте ему остаться! Умоляю.

Устремляю просящий взгляд на мистера Ральфа, но тонкая, впечатлительная натура художника полностью поглощена таким интересным и ярким объектом, как Томас Хард.

– Вы разве записаны на факультатив?

– Мистер Ральф, это же искусство, – медленно плывет к свободному мольберту, – разве можно предугадать, когда вдохновение снизойдет на тебя и заставит творить? – от чарующего и тягучего голоса Томаса, похожего на приторную карамель, меня передергивает. Не выдерживаю и оборачиваюсь, пуская в Харда холостые убийственные молнии. Кареглазому черту абсолютно плевать! Натренированный безразличием и развивший чувство абсолютного превосходства, Том не обращает внимания на мое возмущение.

– Позвольте остаться и понаблюдать за творческим процессом? – любезность британца хлещет через край, как дешевое вино. Хард ослепительно улыбается и обращает взор своих полыхающих омутов на меня, приковывая взглядом к месту.

Замечательно! Новый способ развлечения для кареглазого дьявола – издеваться над моими художественными навыками.

– Оставайтесь, мистер Хард, оставайтесь, – тревожно смотрю на мастера, уповая на чудо и изменчивость решения художника, но мистер Ральф ослеплен харизмой этого подонка и слишком впечатлен разыгранным спектаклем. Его даже не волнует возмутительный факт того, что Хард занял свободное место за мольбертом до того, как получил разрешение остаться.

Как любой итальянский художник Бернард Ральф – очень чувственная, тонкая и эмоциональная натура, живущая мечтами в воображаемом нарисованном мире. Красивые речи об искусстве зажигают его сердце, до краев наполняя любовью. В свойственной манере для многих художников мистер Ральф всегда носит яркие береты и обладает завивающимися усами, кончики которых смешно подрагивают, когда мастер улыбается.

Напеть дифирамб и получить одобрение художника для Харда не составило труда.

Умеет подлизывать задницу ради достижения своих целей!

– У вас есть несколько часов, чтобы подумать об образах вашей картины, – Томас насмешливо усмехается, развалившись на стуле как гребаный завоеватель мира. – Представить их. Ярко и красочно. – Меня бросает в пот. Чем больше мистер Ральф говорит, тем страшнее начинать. Один вид красок и кисточек меня пугает. Я не умею обращаться с художественными инструментами. Живопись – вообще не моё! А еще Хард сидит запредельно близко и дышит мне в спину, подготавливая язвительные шуточки.

Это всё последствия похмелья.

– Не теряйте драгоценных минут, – голос мистера Ральфа выводит меня из ступора, и я несколько раз моргаю. Разглядываю тюбики с красками, касаюсь кончиками пальцев мягких кисточек. Я в ужасе от того, что со всем этим делать! С чего начать?

– Ты выглядишь так, словно тебя завели в секс-шоп и бросили, заставив самостоятельно выбирать игрушки… – возмущенная таким заявлением, вспыхиваю негодованием и оборачиваюсь, тараня Харда взглядом. Мои щеки пылают от стыда, а злость желает вырваться наружу и поразить этого несносного подлеца, нарушающего моё спокойствие.

– Это всего лишь краски, Льюис.

Кареглазый черт прав. Это курсы живописи, а не игра на выживание. Попробовать что-то новое – это опыт.

Дрожащей рукой беру тюбик с черной краской и откручиваю колпачок и всё это под пристальным вниманием шоколадных глаз. Нахожу палитру овальной формы с небольшим отверстием для большого пальца и выдавливаю каплю краски на деревянную поверхность, временно отложив инструмент художника в сторону.

Теперь кисть.

Нужно четко представлять, что именно ты хочешь нарисовать: изящные и тонкие линии или размашистые и большие; чувственные или грубые образы.

Я даже не знаю, как правильно держать кисточку в руке, поэтому выбираю с ворсом средней толщины. Руки так нещадно трясутся – нужно было похмелиться, хоть немного – что я роняю кисть на пол и в творческой тишине студии кажется, что рухнул небоскреб.

Хард довольно фыркает и только опасение, что его выставят за дверь как нарушителя тишины и покоя, удерживает эту скотину от припадочного смеха. Тоненькая кисточка лежит возле ног британца.

От несправедливости готова завопить в голос или разрыдаться. Поджимаю губы и наклоняюсь, чтобы подобрать утерянный инструмент, но непроизвольно скольжу взглядом наверх, бесстыдно разглядывая Томаса. Как назло, задерживаю взгляд в области паха Харда, которым эта скотина ради смеха и развлечения, намеренно подмахивает. Я подпрыгиваю на стуле, не зная куда деться от стыда.

– Вдохновляешься, Майя, – обворожительная улыбка подонка пленит моё сердце и заставляет поднять взгляд.

Хард обладает особой властью и силой, когда я так низко опустилась перед ним.

Резко выпрямляюсь, отбрасывая растрепавшиеся волосы в стороны и крепко сжимаю проклятую кисточку в ладони.

– Искусство – это спокойствие, а ты вся напряжена, – Томас привстает и вместе со стулом почти вплотную подсаживается ко мне со спины. Резкий и острый запах ментольной свежести проникает в легкие. Я судорожно сглатываю, сильнее сжимая кисточку. Близость Харда меня волнует. И совершенно не трогает этого подонка.

Британец расслабленно сидит за моей спиной, осматривая студию и всматриваясь в образы и линии на мольбертах девушек. Безупречный и холеный мерзавец рядом с которым мне трудно дышать и четко мыслить. Маленький образ настоящего и губительного совершенства за моей спиной облачен в привычную для себя одежду: белоснежная футболка и темно-синие джинсы.

– Давно ты перестала носить лифчик? – Хард заглядывает мне за плечо, откровенно разглядывая грудь под тонкой тканью футболки. Горячее дыхание британца приятно ложится на кожу и струится по плечам, забираясь под футболку и легко касаясь упругой груди. Соски твердеют и возмущенно торчат – маленькие предатели.

Ведёт себя как ни в чем не бывало. Словно и не было вчерашних обидных слов и его низкого поведения. И куда делась моя злость на Харда?

– Смотри как бы твои соски не прорвали футболку, – от теплого смеха Харда острые мурашки бегут по позвоночнику. И я очень рада тому, что мои колени сбиты в кровь и на смену платьям пришли суровые, плотные джинсы. В противном случаем, шаловливые пальцы Томаса уже давно бы забрались в мои трусики, чтобы проверить мою реакцию на его пошлые шуточки. И я не стала бы сопротивляться.

– Если отпечатать твои соски на белоснежном полотне, – Хард вдавливается грудью мне в спину, заставляя сидеть прямо, – они будут похожи на мелкие бусинки…

– Пожалуйста, прекрати… – хриплый голос выдает моё возбуждение, а фантазия рисует яркие образы как Томас, используя тонкую кисточку, наносит краску на мою грудь…

Невыносимая пытка!

– Нет, ну серьезно, когда ты отказалась от нижнего белья? До или после того как я трахнул тебя? – никто же не слышит, как он вопит у меня под ухом, грозя нарваться на крупные неприятности? – Стала настоящей женщиной и возникло желание раскрепоститься. Долой бюстгальтер, свободу сиськам! – громкий шёпот Харда набирает обороты и звенит у меня в ушах.

– Ради бога, заткнись! – обозленно рявкаю на всю студию, приковывая к себе внимание каждого художника. Они синхронно оборачиваются на мой вопль и непонимающе хлопают глазами.

– Простите, мисс Льюис? – мистер Ральф что-то говорил в момент моего эмоционального всплеска и принял мои слова на свой счёт? Озадаченный и немного растерянный вид мастера свидетельствует именно об этом.

Будь ты проклят, Хард! Чтобы у тебя больше не стоял ни на одну девушку, кроме меня, гребаный подонок!

– Простите, мистер Ральф… – извиняюще улыбаюсь и пытаюсь слиться с чистым полотном. Нарисовать мне все равно ничего не удастся. Зато кареглазый дьявол получает истинное наслаждение от моего провала, выталкивая своей бешеной мужской энергией ничтожные капли моей уверенности.

Мистер Ральф хочет познакомиться с внутренним состоянием наших юных душ. В случае с Хардом, полотно можно было бы закрасить в черный цвет, сплагиатив Малевича. Но Бернард не сказал, какой именно должна быть картина. Абстракционизм мне в помощь!

Моя картина – переплетение черно-белых линий и цветных вкраплений, остающихся на полотне от взмаха кисти. Плотные линии выполнены толстой кистью, белые – менее заметные, но сталкиваются с черными дорожками, проникая в них.

Замысловатый и хитросплетенный узор отражает не только состояние моей души, но и движение по жизни. Хорошее и плохое так сильно переплелось, что стало неделимо и лишь цветные капли краски, как сладкая крошка на десерте – новые и яркие события.

До конца занятия Хард ведет себя подозрительно хорошо и тихо. Боится получить палитрой по своей наглой роже, запачкав симпатичную мордашку. Его покладистость меня немного пугает. После штиля всегда назревает буря, готовая обрушиться на всех несчастных. Но британец хотя бы позволяет мне закончить работу в тишине.

– Предлагаю начать с мисс Льюис, – от души хочется шарахнуть мистера Ральфа по голове одной из его картин! Почему я первая? Это возмутительно вот так сразу выставлять меня на всеобщее обозрение как самого неопытного художника.

Хард сзади ликует и готов на руках вынести меня в центр студии лишь бы насладиться моим провалом.

– Хорошо… – обреченно пищу и прихватив картину с мольберта подхожу к мастеру.

Мистер Ральф любезно позволяет моему шедевру занять место на этюднике, выставив сие великое произведение на обозрение.

– Состояние моей души – это постоянная череда плохого и хорошего, которые настолько связаны между собой, что… – второй день подряд публичные откровения. Сначала глупая игра и болезненные вопросы, теперь самоанализ и понимание своего внутреннего состояния. Дальше что? Лекция от Майи Льюис о том, как остаться хорошим человек после жестокого и несправедливого обращения отца?

– Поэтому в вашей картине доминируют черные и белые краски? – мистер Ральф задумчиво всматривается в линии, читая скрытый смысл, заложенный в них.

– Да. В моем мире все делится на черное и белое, а цветные вкрапления… – это яркий вихрь событий и чувств с появлением Харда. Несносный подонок раскрасил бурными красками мою жизнь. И ему необязательно об этом знать!

– Что-то совершенно новое в вашей жизни, – мистер Ральф заканчивает мою недосказанную мысль, задумчиво покручивая правый ус. Ему действительно нравится картина?

– Я впечатлен, мисс Льюис, – с мастером соглашаются и девушки в первом ряду, чьи произведения, гораздо ценнее моих.

– Вы серьезно верите в весь тот бред, что она несет? – зверский рокот Харда заполняет маленькую студию. – Размалевала полотно красками и выставила это за картину! – порывисто вскакивает на ноги и пружинит на пятках, готовясь к смертоносному прыжку, чтобы порвать меня на кусочки. Штиль сменился сокрушающим ураганом…

– Успокойтесь, мистер Хард, – спокойно, но решительно, мистер Ральф призывает обезумевшего от ярости Томаса одуматься и успокоиться.

– Это полная херня! – отпинывает стул ногой и специально задевает мой мольберт, ножки которого складываются, и он падает на пол. Погром и хаос учиненный Томом.

Единственное в чем Хард талантливее меня – это живопись. Но и здесь я обскакала его. Репутация исполнительной и хорошей студентки делает всё за меня.

Но я не думала, что Томаса это так сильно заденет.