Балом правит любовь

Глава пятая

Эдвард выпрыгнул из экипажа и, взлетев вверх по ступеням великолепного четырехэтажного особняка, нетерпеливо постучал в дверь тростью. Немного погодя ему отворили, и дворецкий, почтительно склонив голову, отступил в сторону, пропуская его внутрь.

— Миледи в гостиной, милорд.

— Спасибо, Денвер. — Вручив человеку шляпу и перчатки, Эдвард поднялся по лестнице.

В помпезно обставленной гостиной, как всегда, в полумраке, в кресле у камина, скорбно приложив к глазам платок, сидела его мать. Зная, что ждала она не его, Эдвард без слов приблизился к буфету и взял одну из стоявших там неровно поблескивавших свечей.

— Добрый вечер, матушка.

Леди Гартдейл от неожиданности вздрогнула.

— Эдвард! — Женщина обернулась и с осуждением воззрилась на сына. — Что ты здесь делаешь?

— Я приехал по вашей записке. — Эдвард подошел к серебряным канделябрам и огарком, который держал в руке, зажег свечи.

Глаза вдовы сузились.

— Письмо предназначалось Элен.

— Я перехватил его. Как ваше здоровье, матушка?

— Я нездорова, но вас ведь это не заботит, — проворчала мать. — Где Элен? Почему все оставили меня одну?

Эдвард возвратил огарок на подсвечник, а затем, взяв стул, уселся напротив матери.

— Нынче вечер у миссис Таунли. Мы все, даже вы, в числе приглашенных.

Леди Гартдейл отмахнулась.

— Я теперь не выезжаю. В день смерти твоего отца я удалились от мира. Удивительно, что люди этого не помнят.

— Они помнят, но шлют приглашения в надежде на то, что вы одумаетесь и придете.

Рука с платком застыла на месте.

— Мне не нравится твой тон, Эдвард. Ты знаешь, как мне тяжело, какую неизгладимую печаль оставила в моем сердце смерть твоего отца. Но, видно, никому нет дела до моих страданий! Никто не считает горе вдовы естественным.

Эдвард вздохнул. Он слышал эти слова не раз и понимал: споры и увещевания бесполезны. Однако сдерживать раздражение порой становилось просто невыносимо.

— Никто не говорит, что вам не должно горевать по отцу, мама, но всему есть предел. Нельзя, чтобы все остальные легли заживо в могилу единственно потому, что вы это избрали для себя.

— Ты несправедлив ко мне!

— Вы полагаете? Со дня кончины отца минуло четыре с половиной года — времени довольно, чтобы оправиться от горя.

— Он был мне мужем!

— А мне отцом, и я тоже нежно любил его, — принужден был ответить Эдвард. — Но его уж не вернешь, а мой долг, как, к слову, и ваш, — продолжать жить дальше.

— У меня нет больше ни перед кем долга!

— Вздор! Через несколько недель Элен покинет нас. Вы могли бы позаботиться, чтобы у нее остались приятные воспоминания о последних днях, проведенных в отчем доме.

Мать отвернулась.

— Никак не возьму в толк, о чем ты!

— Неужели? — Эдвард вынул письмо и потряс им в воздухе. — Я о той записке, что вы прислали Элен. Вы умоляете ее вернуться домой, чтобы скрасить ваше одиночество, а между тем вам прекрасно известно, что она на званом вечере.

Леди Гартдейл с вызовом посмотрела на сына.

— Я ее мать и вправе рассчитывать на частичку дочерней любви и привязанности.

— Она с радостью дарит вам свою любовь, но вы не вправе требовать ее неотлучного присутствия и столь самозабвенной привязанности.

— Зачем эти нападки, Эдвард? Я сделала все для вашего счастья! И вот мне награда за страдания. — Леди Гартдейл на миг умолкла, теребя в руках платок. — Ты должен был привезти Элен с собой. Нельзя оставлять ее одну, без присмотра. Ты же знаешь, что можно ждать от мужчин: все они одинаковы.

Эдвард устало провел рукой по волосам.

— Она не одна. С ней Аманда Таунли и другие друзья. Кроме того, Барбара с мужем присмотрят за ней.

— Хм! Она должна быть со мной!

Эдвард не счел нужным возражать. Что толку? — Мне жаль, что вы остаетесь при своем мнении, мама. У нас с Барбарой давно своя жизнь, и Элен устраивает свою судьбу. — Эдвард неспешно поднялся. — Вам тоже не худо бы задуматься о вашей будущности. Не то существование сделается для вас и вовсе несносным.

Эдвард вышел из комнаты, бесшумно притворив дверь. На слезы и полетевшие ему в спину угрозы никогда более не принимать его он не обратил ровно никакого внимания. Слова матери были пустым звуком: она принадлежала к числу женщин, которые готовы разыграть целый спектакль, лишь бы пробудить в окружающих чувство вины. Так было при жизни отца, так продолжалось и после его смерти.

Возвращаться к Таунли в подобном настроении было невозможно. Нервы Эдварда напряглись до предела. Он боялся, что в сердцах может ненароком сказать что-то, о чем впоследствии пришлось бы пожалеть, а потому решил прежде пропустить стаканчик бренди.

Уставившись на стакан с бренди, который держал в руках, Эдвард мысленно возвратился в дом Таунли. Вид счастливых Аманды Таунли и лорда Истклиффа доставил ему истинное удовольствие. Эдвард любил обоих всем сердцем и знал, что, даже будучи разными по складу своего характера, они все-таки имели довольно общего, чтобы составить гармоничную пару.

Затем Эдвард вспомнил виденную им на вечере молодую даму, с которой разговаривала Аманда. Он не знал ее, однако что-то показалось ему в ней смутно знакомым, и он невольно засмотрелся на женщину.

На ее лице, как в зеркале, отражались все чувства: неподдельная радость при встрече с Амандой, дружеское участие и приятное изумление. Они с Амандой, верно, секретничали о лорде Истклиффе и о мужчинах вообще. Аманда держала незнакомку за руки, стало быть, девушки были подругами.

Неделя встреч с таинственными незнакомками, подумал Эдвард, вспомнив о Дженни.

После трех встреч он только и знал о ней что имя. Об остальном же — кто она, знатная дама или компаньонка, откуда родом, есть ли у нее братья и сестры — он не имел ни малейшего представления.

Но что самое удивительное, Эдварда это ничуть не беспокоило. По крайней мере, он никогда бы не променял удовольствие от встреч с этой женщиной на более обстоятельные сведения о ней.

Однако вопрос о том, что могло заставить женщину пожелать оставаться инкогнито, не давал Эдварду покоя. Он, разумеется, не считал ее ни дамой полусвета, ни замужней женщиной, подыскивающей любовника, ибо ничто в ее поведении не указывало на то, что незнакомка желала бы сблизиться с ним. Она не интересовалась ни его состоянием, ни тем, кому он покровительствует, если вообще это делает.

Их встречи проходили в беседах, и именно поэтому Эдвард получал от них великое наслаждение. Дженни обладала живым умом и была гораздо более образованной, нежели большинство знакомых, но ни одна женщина с незапятнанным прошлым не будет держать свое имя в секрете, пряча лицо под вуалью, и Эдвард задавался вопросом, уж не скрывается ли она от мужчины.

Однако может ли молодая незамужняя женщина оставаться совершенно незамеченной? Судя по одежде и великолепной лошади, дама она не простая, и сопровождающий ее конюх — верное свидетельство ее благородного происхождения. Она как-то обмолвилась о тетке и кузине. Значит, в Лондоне у нее родные. Появляется ли она в обществе со своими родственницами? Эдвард и сам редко бывал в свете, но лица завсегдатаев светских вечеринок ему примелькались, а часто слышимые там голоса были у него на слуху. Лицо Дженни он мог бы и не узнать, но ее низкий голос с хрипотцой узнал бы из тысячи. Этот голос пленял Эдварда, рисуя в воображении темные ночи и нежные объятья, сплетенные в безумстве страсти тела…

Решив, что мысли его унеслись уж слишком далеко, Эдвард встал и неохотно направился к двери. Для сладостных мечтаний было не время. Нужно привезти Элен домой и, быть может, попытаться разузнать, кто та незнакомка, к которой Эдвард уж было решился подойти, а также понять, отчего на ее лице в тот миг выразилось такое беспокойство.

Примерно в то же самое время Диана, Фиби и миссис Митчелл садились в экипаж, намереваясь отправиться домой, на Джордж-стрит.

— Какой чудесный вечер! — воскликнула Фиби, когда дверь экипажа закрылась. — Диана, ты не находишь?

Диана улыбнулась в ответ.

— Да, Фиби, вечер прелестный. Аманда так счастлива.

— Еще бы! Ведь она сделала прекрасную партию с лордом Истклиффом, — заметила миссис Митчелл. — Миссис Таунли вообще на седьмом небе. И леди Истклифф тоже довольна выбором сына. Брак обещает стать счастливым. Так, значит, Фиби, твой первый выход в свет тебе понравился?

— Очень. Капитан Уэтерби сказал мне, что такого веселья он еще не помнит.

Миссис Митчелл пристально взглянула на племянницу.

— Должна предостеречь тебя, Фиби: будь осторожна с капитаном Уэтерби. Ты только-только появилась в обществе. За оставшееся время у тебя появится много знакомых молодых людей. Капитан Уэтерби очень славный, но он второй сын, а потому не унаследует ни титула, ни имения.

Фиби с негодованием фыркнула.

— Для меня это неважно.

— А должно быть важно.

— Мне нравится человек, а не его деньги.

— И в этом нет ничего дурного. Но влюбиться в богатого мужчину, поверь, ничуть не труднее, чем влюбиться в бедняка. Выгоды же при этом несравнимо больше. Не говорил он тебе, есть ли у него надежда получить церковный приход после выхода в отставку?

Потрясенная, Фиби ничего не ответила. Ее молчание означало, что такого разговора не было.

— В карьере священника тоже нет ничего дурного, — продолжила миссис Митчелл. — Она заслуживает большого уважения и в высшей степени подходит младшему сыну. Но ты спроси себя, друг мой, по душе ли тебе подобный образ жизни. Ведь все может сложиться много удачнее, если ты получишь от супруга титул, к которому было бы не лишним иметь и состояние.

Фиби вздохнула.

— Возможно, вы правы, но я все же хочу выйти замуж по любви. Что в этом предосудительного?

— Ровно ничего, друг мой. Я и сама хотела бы, чтоб вышло по-твоему, но только при условии, что ты не будешь бедствовать, прозябая в богом забытой деревне, в доме приходского священника. Твоим родителям подобный союз пришелся бы не по вкусу. Но ты, я уверена, встретишь джентльмена, который подходил бы тебе во всех отношениях и в которого ты смогла бы влюбиться.

Тетушкины слова, по всей видимости, не убедили Фиби.

— А вот леди Элен Терлоу выходит замуж по любви. Какое это счастье!

Упоминание о леди Терлоу неприятно кольнуло Диану, и она натянуто спросила:

— Ты разговаривала с леди Элен?

— Да, когда ты беседовала с мисс Таунли. Леди Элен оговорилась, что объявлять о ее помолвке с лордом Дерлингом преждевременно, но она так счастлива, что не могла утерпеть и не поделиться новостью.

Диана с теткой переглянулись.

— Она рассказывала что-нибудь о своем женихе? — поинтересовалась миссис Митчелл.

— Лишь то, что, по ее мнению, он самый прекрасный человек во всем Лондоне. День свадьбы еще не назначен, но она надеется, что вопрос в скором времени решится. А я надеюсь, что еще встречу ее: она очень мила.

Уверившись, что о ее связи с лордом Дерлинге не было сказано ни слова, Диана с облегчением откинулась на сиденье. Странно, что Фиби стало известно о помолвке. Ведь сама Диана узнала об этом от тетки лишь по секрету. Но, впрочем, это к лучшему, думала Диана. Раз леди Элен не могла сдержаться от того, чтобы поведать о своей близкой свадьбе Фиби, то она, верно, захочет рассказать о ней и другим. А лорд Дерлинг вряд ли станет откровенничать с невестой о своей помолвке с Дианой. Если же об этом не заговорит он, остальные тоже будут молчать.

Диана прикрыла глаза, от души радуясь тому, что день близится к концу. Лишь сейчас она почувствовала, в каком напряжении пребывала весь вечер. Теперь, когда все благополучно закончитесь, на нее навалилась невыносимая усталость. Она ни в ком не заметила никакой неприязни или презрения по отношению к себе. Следственно, либо страсти улеглись, либо за четыре года история стерлась из памяти.

Лишь раз, когда Диане почудилось, будто Эдвард задумал подойти к ней, колени ее предательски задрожали, а сердце затрепетало. Однако спасительное появление лакея с запиской избавило ее от встречи, и после отъезда Эдварда вечер прошел без происшествий.

Диана надеялась, что и остальное время ее пребывания в Лондоне пройдет так же тихо и спокойно.

На следующее утро Диана отправилась на прогулку раньше обычного. Ее одолевали любопытство и тревога. Ей не терпелось выяснить, узнал ли ее Эдвард, а тревожилась она потому, что, если он ее узнал, его отношение к ней непременно изменится. Вчера у Таунли Эдвард так пристально смотрел на нее, что Диана испугалась: не догадался ли он, что всадница под вуалью и женщина на вечере — одно и то же лицо? Под густой вуалью нельзя было разглядеть лицо, но, бог знает почему, Эдвард ею, без сомнения, заинтересовался.

По пути в парк Диана перебирала в уме все возможные причины, вызвавшие его интерес к ней. Одна из возможных — Эдвард узнал в ней Дженни. Второй вариант — она показалась ему знакомой, и он желал разрешить свои сомнения. И последняя причина — он просто искал с ней знакомства.

Третий вариант Диана тотчас отвергла. С чего бы графу выделять ее из числа прочих присутствующих, более привлекательных дам?

Вспомнив о письме, которое передал Эдварду лакей, Диана принялась гадать, что такого могло быть в нем. Кто мог прислать недобрую весть на званый вечер, в разгар веселья?

В душе у Дианы поднималась сумятица, и она попыталась привести свои мысли в порядок. Искать ключ к этой загадке все равно бесполезно. Куда важнее уяснить, узнал ли ее Эдвард, и придумать, как быть, если ее тайна раскрыта.

Эдвард ждал ее на том же самом месте. Диана, вопреки намерениям не давать волю чувствам, как и всегда при встрече с графом, затрепетала от радости. От мрачной тени, лежавшей на челе Эдварда минувшим вечером, не осталось и следа. Граф выглядел совершенно безмятежным. При виде Дианы его взор прояснился, и перед ней мелькнул лучик надежды на то, что Эдвард не узнал ее, а значит, все остается по-прежнему.

— Доброе утро, Дженни, — приветствовал ее Эдвард. — Как вы себя чувствуете?

— Хорошо, благодарю вас, Эдвард. — Простуда почти прошла, и Диане стало непросто говорить хриплым голосом. Однако она довольно в этом практиковалась, чтобы мистификация ее не была обнаружена. — А вы?

— Неплохо.

В ответе Эдварда Диане послышалось сомнение, и ее уверенность пошатнулась.

— Кажется, вас что-то тревожит.

— Ничего достойного вашего беспокойства. Можно ли было из этих слов заключить, что причина волнений Эдварда никак не связана с ней?

— Порой, поделившись невзгодами, мы переносим их легче, милорд. Если вам хочется поговорить о них, я буду рада выслушать вас.

Эдвард взглянул на Диану, а затем на конюха, державшегося в отдалении.

— Вы говорите, не зная источника моих переживаний, Дженни. Уверяю вас, дела семейные не всегда удостаиваются того же внимания, что и личные.

Услышав, что речь идет о семье, Диана слегка наклонила голову.

— Неурядицы есть во всех семьях, и они во многом сходны, а потому не могут быть совершенно безынтересны.

Эдвард посмотрел на Диану, пытаясь понять, являются ли ее слова лишь данью приличиям, или она и впрямь готова выслушать его.

— Извольте, я расскажу вам. Но помните: вы сами настояли на этом. Мои неурядицы связаны… с моей матерью.

С его матерью! Сделанное признание принесло Диане несказанное облегчение.

— Понимаю. И что ж это за неурядицы?

— Моя мать… человек непростой. С ней трудно, — с расстановкой проговорил Эдвард. — С тех пор, как умер мой отец. Ей давно пора оправиться от горя. Поначалу, признаюсь, я даже лелеял надежду на то, что она сможет снова выйти замуж, но теперь вижу всю иллюзорность моих чаяний. Горе сделалось частью ее жизни.

Опасаясь проявлять неприличное любопытство, Диана спросила:

— Так это затянувшееся горе вашей матери причина ваших невзгод, милорд?

— Не столько моих, сколько моей младшей сестры, — пояснил Эдвард. — Моя старшая сестра, Барбара, замужем, у нее своя семья. Но Элен всего семнадцать, и она живет с нами.

— Что именно вы подразумеваете, когда говорите, что с вашей матерью трудно?

Эдвард колебался, словно бы раздумывая, как много он может рассказать Диане.

— Главная беда в том, что она отказывается быть счастливой. Она требует нашего неотлучного присутствия.

— Она хочет, чтобы дети были подле нее, — уточнила Диана.

— Вот-вот. Вчера вечером, к примеру, мы все были приглашены на званый обед в честь помолвки одних наших близких знакомых. Но мать напрочь отказалась ехать. Она не устает повторять, что в день смерти отца жизнь для нее закончилась.

— Ее чувства можно понять, — заметила Диана.

— Да, но она прислала Элен записку, требуя, чтоб та немедленно возвратилась домой.

Ах, вот что это было за письмо!

— Вашей матери требовалась немедленная помощь?

— Нет. Ей просто стало одиноко и захотелось, чтобы кто-то был рядом.

— Понимаю. Так ваша сестра вернулась домой? — просила Диана, стараясь говорить как можно более непринужденно.

— Нет, я не показал ей письма, — признался Эдвард, не выказывая ни малейшего чувства вины, — возможно, вы сочтете мой поступок неблаговидным, но я, узнав почерк матери, догадался, что могло содержаться в записке. И еще я подумал, что, если матери нездоровится и нужна помощь, от моего присутствия будет больше толку, чем от сестры. Я прочитал письмо и решил сам отправиться к ней. Стоит ли говорить, что мы поссорились и расстались врагами. — Эдвард устремил взгляд вдаль. — С тех пор я не нахожу себе покоя.

Диана опустила глаза. Она прекрасно понимала переживание графа. Бывает, в семье царит согласие, но каждый меж тем чувствует себя одиноким. В семье же, где мир и согласие отсутствуют, люди страдают еще больше.

— А что леди Элен? Как она относится к просьбам матери?

— Сказать по чести, не знаю. Она не откровенничает со мной. Разница в возрасте между нами слишком велика. С Барбарой мы ближе, благодаря силе ее духа и живости нрава, а также тому, что мы почти ровесники. Элен прелестное дитя, но она довольно легкомысленна.

— Способность не терять силы духа или, если угодно, умение постоять за себя я всегда считала важным свойством характера женщины, — проговорила Диана. — Тогда ни муж, ни общество не смогут запугать ее.

Эдвард улыбнулся в знак согласия.

— Тут я за нее спокоен. Будущий муж Элен благородный человек. Он богат, и у меня нет причин заподозрить его в женитьбе по расчету. Лучшего мужа ей и не пожелаешь.

Это утверждение Диана оспаривать не могла, хотя ей хотелось кричать во весь голос, открыть Эдварду глаза, ибо она тоже когда-то верила в благородство лорда Дерлинга.

Диана на мгновение умолкла, прислушиваясь к топоту копыт.

— Вы пробовали поговорить с вашей матушкой? — наконец спросила она. — Быть может, горе так завладело ею, что она уж и сама не знает, как преодолеть его.

Эдвард вздохнул.

— Я говорил с ней, и не раз. После смерти отца мы много времени проводили вместе, но и тогда все было напрасно. Она мало слушала меня. Поначалу я проявлял терпение, полагал, что ее страдания — горе вдовы, которое со временем должно утихнуть, но время шло, и ничего не менялось. Я сдался. Терпение — большое достоинство, но мне его не хватило. Мать окружали дети и друзья, но она замкнулась в себе, и друзья перестали к ней приезжать.

— Чужое горе часто трудно понять, — тихо промолвила Диана. — Каждый переживает его по-своему, и порой окружающим эти переживания непонятны.

— Да, но моя мать попросту не захотела пережить свое горе. Она по-прежнему в трауре. Порой мне кажется, ее скорбь — способ убежать от жизненных треволнений, — сказал Эдвард с отчаянием. — Если б мать хоть пыталась жить дальше, боролась, я бы, по крайней мере, жалел ее. Но, видя, как она безжалостно поступает со своими близкими… со своей жизнью…

Едва ли сознавая, что делает, Диана положила свою руку на руку Эдварда.

— Ручаюсь вам, Эдвард: время излечит ее. Страдания никому не приносят радости. Я свято верю, что стремление подняться над своими горестями заложено в человеке природой. Быть может, столь неутешная печаль призвана доказать, как глубоко она любила вашего отца.

— Никто никогда не смел усомниться в этом. Люди скорее были склонны ставить под вопрос его любовь к ней. — Эдвард со вздохом понурился. — К сожалению, она отвращает от себя всех, кто любит ее. — Эдвард накрыл рукой пальцы Дианы и слегка пожал их. — Однако довольно о моих невзгодах. Они не должны становиться предметом наших с вами бесед. Очень любезно было с вашей стороны выслушать меня, Дженни. — Убрав руку, Эдвард распрямился в седле. — Недавно я имел удовольствие ознакомиться с книгой Вильяма Роско, в которой описывается жизнь Лоренцо ди Медичи. Вам не доводилось прочесть ее?

Диана уже успела привыкнуть к резкой смене тем, характерной для их общения, и потому не удивилась заданному вопросу. Она ответила отрицательно, заметив, однако, что знакома с другими сочинениями этого писателя и от их прочтения получила огромное удовольствие. Далее разговор зашел о достоинствах первой книги упомянутого автора и об его писательском таланте. Время промелькнуло незаметно, и не успела Диана оглянуться, как ей уже пришло время возвращаться. К ее изумлению, Эдвард, прощаясь, завладел ее рукой и поднес к своим губам.

— Благодарю вас, прекрасная дама, за то, что выслушали меня. Ваша любезность превышает все, что только можно ожидать от столь краткого знакомства.

В замешательстве Диана не нашлась что ответить. Искренняя благодарность Эдварда за такую малость глубоко тронула ее. От тепла его губ, которое Диана ощутила даже через тонкую кожу перчаток, у нее закружилась голова. Она поймала себя на том, что пытается вообразить, какие чувства проснулись бы в ней, коснись он губами ее кожи… ее губ…

— Но это… то, в чем друг никогда не откажет, — проговорила Диана с запинкой, высвобождая руку. Господи, что же это такое! Хорошо еще, что ее лицо скрыто под вуалью.

— А мы с вами друзья, Дженни?

— Хотелось бы на это надеяться. Иначе зачем эти встречи?

— Для встреч у людей могут быть самые разные уважительные причины.

— Но разве потребность в дружбе не достойна уважения? — сказала Диана. — Человек может быть храбрецом, художником или гениальным ученым. Но что он без друзей? С кем он разделит радость от своих достижений?

Эдвард улыбнулся.

— Вы это очень верно подметили. Быть может, наши встречи в сумраке парка лишь краткий миг безмятежного спокойствия, дивная интерлюдия в мире, где каждый из нас принужден играть роль, которая не всегда приходится по вкусу. Как бы то ни было, но я очень дорожу нашими встречами и надеюсь, вы и впредь не откажете мне в этом удовольствии.

Как он прав, подумала Диана. Да, она и сама, вопреки всему, хотела продолжения их встреч. Недозволенные чувства — нежность, привязанность, участие — завладевали ею, умножая ее страдания. Диана почла за благо промолчать и, склонив голову, неспешно повернула домой, возблагодарив Всевышнего за то, что характер ее отношений с Эдвардом не обязывает ее говорить всегда только правду или отвечать на все вопросы.