Бальзак

«ЧЕЛОВЕЧЕСКАЯ КОМЕДИЯ»

Самое удивительное, что всеми этими передрягами и неудачами писатель не был ни сломлен, ни даже надломлен. В 1841 году вышли его четыре значительных произведения: «Тёмное дело», «Баламутка», «Урсула Мируэ», «Воспоминания молодых жён». Кузница Вулкана всё ещё освещалась адским пламенем.

Может быть, он владел каким-то секретом. Может быть, в глубине души уже отказался от всего, что не относилось к его творчеству, в которое он продолжал верить, был убеждён, что когда-нибудь его поймут, оценят по достоинству и оно принесёт ему прочную славу. Трудно поверить, что у него ещё оставались иллюзии относительно возможности заплатить свои долги. Но он был уверен, что когда-нибудь все забудут и их, и имена его кредиторов, а Горио, Растиньяк, Евгения Гранде останутся навечно, как остались Гаргантюа, Одиссей, Альцест. Об этом и только об этом он должен был и хотел думать. Им двигали энергия отчаяния и тот чудовищный эгоизм, что присущ не художнику, как многие думают, а его творению, которое требует от своего создателя всех сил и ни на минуту не отпускает его.

«Тёмное дело» снова погружает нас в бурные годы конца Революции — период, к которому Бальзак явно был неравнодушен. То было время, когда он родился, и можно считать, что оно было сценой, на которой зарождалось его творчество. Довольно запутанные политические интриги связывают роялистский заговор, похищение одного сенатора и двусмысленную роль Фуше. В романе доминирует фигура Лоренции де Сен-Синь, пассионарии из старого дворянства, энергичной и преданной, ярко выделяющейся на инфернальном фоне политических манёвров и государственных секретов.

В «Баламутке», одном из самых прекрасных романов Бальзака, переплетаются несколько тем: хороший и дурной сын, страсть игры, битва за наследство. Как и «Утраченные иллюзии», книга связывает «Сцены парижской жизни» и «Сцены провинциальной жизни», но в обратном порядке, поскольку завязка драмы происходит в Париже, а продолжение её и развязка — в Иссудене. Детство и юность, художественное призвание Жозефа Бридо, картины жизни Иссудена и его «Общества праздности», портрет старого родственника, попавшего в подчинение бесстыдной и неотразимо обольстительной любовницы-служанки (не приукрашенная ли это госпожа де Брюньоль?), — всё это незабываемые страницы книги. К тому же автор нашёл для её названия выразительное слово из местного диалекта, которое использовал когда-то ещё Рабле. Его происхождение не совсем ясно. Глагол, от которого это существительное образовано, означает скрести землю или грязь, рыть нору. Эта удачная находка — одно из свидетельств любви Бальзака к слову. Он всегда интересовался местными говорами, различными жаргонами. Во французской словесности он относится к неакадемической традиции, представленной Фюретьером, поэтами-бардами, Ретифом.

«Воспоминание двух молодых жён» — это размышления о любви и браке. Две подруги по пансиону обмениваются рассказами о своей супружеской жизни. Одна из них приняла спокойное и скучноватое семейное существование, другая продолжает мечтать о страсти и дорого за это заплатит.

Да, в эти годы творческая мощь Бальзака была поразительной.

У него есть недостатки. Интриги в его романах находили излишне мелодраматичными, надуманными, его стиль — многословным, грешащим длиннотами. Но это всё потому, что он увяз в реальности. Некая густота, присущая всем текстам Бальзака, — особенность, которую его хулители всегда ставили ему в упрёк, есть густота самой действительности. Бальзак жил в чрезвычайно конкретном мире, который непрестанно инвентаризировал. Его глаз оценивал недвижимость или доход от участка земли, раскрывал денежные расчёты и вожделения, раздевал женщин. Его сила, заставляющая всех, кто его любит, забыть все его недостатки, состоит в том, что он наивно и безоглядно верил в придуманные им истории. Как убедителен этот серьёзный, проникновенный, часто непреднамеренно забавный тон, с которым он повествует о перипетиях судьбы своих персонажей так, словно говорит об Александре Македонском, Людовике XIV или Наполеоне Бонапарте! Он в них верит, верит безоговорочно. Этот реалист был человеком околдованным. Его романы были для него наркотиком. Он уже не жил в реальном мире. Реальный мир для него был не тот, что начинался за воротами дома, а тот, который он выплёскивал на бумагу, постоянно воспроизводил, разворачивая перед взором читателя.

Он знал, что его творчество вызывает споры, что его плохо понимают. Ведь он, в конце концов, не чародей, не утешитель. Человек, который в собственной жизни всегда был готов увлечься какой-нибудь химерой, никогда не отрицал миражей фантастического и сверхъестественного, перед чистым листом лучших своих творений превращался в человека решительного, безжалостного, трезвого и, если можно употребить такой неологизм, — в отрезвителя. Он описывал людей такими, какими их видел. А он видел человечество не как абстрактное понятие, но как явление социальное. И выглядело оно далеко не идеально.

Один пример: «Муза департамента». История провинциалки, которая, бросив мужа и семью, отправилась вместе с журналистом Лусто в Париж, подсказана сюжетом шедевра Бенжамена Констана «Адольф». Но Бальзак подошёл к этой теме со стороны реальности. Сравнение этих двух произведений помогает уяснить замысел Бальзака. Из истории Элеоноры, которая полностью дискредитировала себя в глазах света любовью к эгоисту Адольфу, Констан создал психологическую драму в очищенном, строгом стиле классической трагедии. Бальзак же разыграл аналогичный сюжет с поразительным, почти непристойным реализмом. В его версии та же самая история вызывает скорее смех, чем слёзы. Его Дина Пьедефер (имя-то какое![5]) идиотка, а Пусто — циничный соблазнитель. Никакой лирики. У героини мало что осталось от её Любви с большой буквы, когда она оказалась в Париже без денег, с мужчиной, которому она, в сущности, только мешала и который уже собирался её бросить.

Повторим: ничего простодушного, лиричного и никакого морализаторства. Вероятно, именно всё это было ему особенно противно в тех романах-фельетонах, что имели больший успех у читателей, чем его собственные, — утешительная мораль, воркующие влюблённые, которых разлучает множество препятствий, но, преодолев их, они познают наконец полное счастье. Читателю предлагали прожить самые драматические, самые упоительные чужие приключения, каких в собственной жизни ему узнать не суждено. Главное — заставить его забыться. Это — торговля мечтами, Бальзак же такими приёмами брезговал. Новобрачная хороша собой, муж от неё без ума — это пожалуйста. Но каково приданое? На какие деньги они будут обставлять своё жилище? Не будет ли дама чересчур расточительна? Сумеет ли глава семейства должным образом вести семейные дела?

Всегда найдутся такие читатели и критики, которые терпеть не могут, когда автор показывает мир таким, каков он есть в его повседневной реальности. XIX век особенно этого не любил. В этом вопросе он был даже непримирим и жесток. Каждый роман Золя сопровождался воплями оскорблённой добродетели. Как посмел автор описывать дурно выражающихся слуг, женщин, которые идут в прачечную! За свой реализм вынужден был расплачиваться и Бодлер, стихотворец, утверждавший, что именно он ввёл в высокую поэзию такие слова, как «водянка», «больница», «смертность». А Флобер, описывающий, как Эмма Бовари в спешке раздевается, чтобы поскорее заняться любовью!

Бальзак знал, что ведёт сражение. Гюго, выступая у его могилы, упомянет об этом. Бальзак творил вопреки и наперекор всему. Он побудил современников читать романы, в которых намерен был высказаться обо всём, в том числе о вещах серьёзных. Критики саркастически называли его «постоянным поставщиком книжных лавок», работающим не покладая рук. Во французской литературе сложилась традиция, согласно которой особенно ценными признаются сочинения немногочисленные. Считается, что автор, который пишет много, не может писать хорошо. Сколько ещё времени потребуется, чтобы признать Жоржа Сименона великим романистом!

Добавим к этому, что Бальзак не проявил достаточной осторожности в отношении журналистов, не сделал ничего, чтобы им понравиться. Вторая часть его «Утраченных иллюзий» содержит безжалостное сатирическое описание мира журналистики. В 1842 году он опубликовал чрезвычайно острую по содержанию «Монографию парижской прессы». Там можно встретить такую, например, фразу: «Всякий, кто когда-либо имел или до сих пор имеет дело с журналистикой, оказывается перед необходимостью обмениваться рукопожатиями с людьми, которых презирает».

Таким образом, Бальзак повернулся спиной к обычной массовой журналистике и в то же время — уже по прямо противоположным причинам — к журналистике иного уровня, к авторитетным профессиональным критикам, таким как Сент-Бёв, Жюль Жанен, Низар или, например, Филарет Шаль, который видел в нём писателя для гризеток. Его много читали, но много о нём и спорили, и славой своей он в конечном счёте был обязан своим собратьям по перу и более молодому поколению авторов, которые не обманулись в оценке его творчества, — Гюго, Готье, Бодлеру, Золя. Каждый из них внёс свой вклад в окончательное утверждение его признания.

Бальзак переступил порог сорокалетия. Год за годом его творчество развивалось, и всё более ясной становилась цель, которую он поставил перед собой. Сначала у него появился замысел «сцен», и в 1830 году он начал издание «Сцен частной жизни» в двух томах. Год спустя появились «Философские романы и рассказы». В 1833 году пришёл черёд «Сцен провинциальной жизни». Очень рано интуиция подсказала Бальзаку мысль о труде, состоящем из серий.

Немного позднее он решил, что эти серии составят большой ансамбль под названием «Этюды о нравах», который, в свою очередь, станет одним из этажей всего здания. 26 октября 1836 года он написал госпоже Ганской ставшие позднее знаменитыми строки, в которых объяснил свой замысел:

«Этюды о нравах представят все явления общества, и ни одна жизненная ситуация, ни одна физиономия, ни один характер, мужской или женский, ни один образ жизни, ни одна профессия или социальная среда, ни одна французская местность, ни один возраст человека, будь то детство, зрелость, старость, ничто, относящееся к политике, юстиции, войне, — не будет упущено! <…> Во второй же сессии, после показа явлений последует изложение причин <…> Потом, после рассмотрения явлений и их причин, последуют аналитические этюды, куда войдёт “Физиология брака”, ибо после явлений и причин надлежит исследовать принципы».

Он заранее подсчитывал число томов этого монументального труда, который, как он горделиво заявлял, станет «Тысячей и одной ночью Запада».

«Когда всё это будет закончено, когда моя Мадлен[6] будет высечена в скале, на её фронтоне изваяна скульптура, леса сняты, последние мазки нанесены, станет ясно, прав я или нет. Но после поэзии и представления целой системы я займусь исследованием движущих сил человека. И на устоях этого чертога я, дитя и насмешник, начерчу гигантскую арабеску “Сто озорных рассказов”».

Он воодушевлялся и, пользуясь подходящим случаем, старался успокоить Еву относительно причин своего частого общения с женщинами:

«Вот пучина, вот кратер, вот предмет для наблюдений — женщина, та, что занимает мой ум и днем и ночью, что придаёт смысл этому письму, в котором отражён опыт такого изучения. О, я умоляю Вас, никогда не приписывайте мне ничего мелкого, ничего жалкого. Вам дано оценить размах моих крыльев».

Таков был проект, от которого он не отступал и не отступил, пока перо не выпало из его рук. Нельзя понять Бальзака, прочитав два-три или даже десять его произведений. Он не собирался выстраивать свои романы в колонну один за другим. Его величие, мощь его гения, его грандиозный замысел можно оценить, только окинув взглядом всю ширь созданного им ландшафта. Он это знал и хотел, чтобы это знали читатели ещё при его жизни. Когда-то он говорил об этом своему другу и врачу Накару: он владеет огромным бриллиантом, но ему приходится продавать его, распилив на куски. О том же он писал Еве: «Произведение, которое должно содержать все характеры и социальные явления, может быть понято, только когда оно окончено».

Побочным, но чрезвычайно важным следствием этой концепции стала возможность вновь пускать в оборот уже опубликованные произведения, продавать их новым читателям и получать за них новые авансы…

В 1840 году он нашёл название для своего колоссального предприятия: «Человеческая комедия».

Название исполнено гордыни. Следует, однако, обратить внимание на слово «комедия». Виктор Гюго, который позднее тоже увлёкся честолюбивой идеей отобразить во всей полноте человека и историю, Бога, обратился к эпосу и поэзии. Бальзак положил в основу роман и назвал его «комедией». Его учителями были Мольер, Лафонтен, Рабле. Не стоит забывать о том, какое большое значение придавал он «Озорным рассказам», ныне полузабытому сочинению «ребёнка и насмешника», по его собственному выражению, своего рода Гавроша. Это качество, которое, как уже отмечалось, присутствовало в одном из его самых трагичных сочинений — «Шагреневой коже» с её отчётливыми отсылками к Рабле и Стерну. В предисловии к этому роману, возвращаясь к «Физиологии брака», Бальзак писал:

«Авторы часто бывают правы в своих дерзких выпадах против нынешнего времени. От нас ждут красивых картин? Где мы возьмём для них натуру? В ваших убогих одеяниях, ваших неудавшихся революциях, в ваших спорщиках-буржуа, в вашей мёртвой религии, в ваших королях на половинном жалованье? Разве они столь поэтичны, чтобы мы их вам живописали?.. Нынче мы можем только смеяться над ними».

Нет, решительно, он не уважал свою эпоху. Она, как и всякая другая, упивалась громкими словами. На него эти слова не действовали.

Итак, в 1840 году Бальзак заключил соглашение с группой издателей, главным из которых был Шарль Фюрн, на публикацию всей «Человеческой комедии». Среди участников проекта был Этцель, будущий издатель сочинений Жюля Верна. На Фюрна Бальзак как будто бы вполне мог положиться: издатель сочинений Вальтера Скотта и многих историков, он в финансовом отношении был надёжен. Соглашение, помимо прочего, позволяло Бальзаку привести в порядок свои запутанные финансовые дела. «Сцены частной жизни» печатались у Луи Мама, «Философские романы и рассказы» — у Гослена, некоторые сочинения — у Верде, банкротство которого в 1837 году обернулось для Бальзака разными осложнениями. Новый договор давал ему возможность сосредоточиться на всём произведении, по ходу Дела перечитывая уже изданные его части и внося в них поправки.

С 1842 по 1846 год из печати вышли 16 томов, за которыми в 1848 году последовал дополнительный том «Бедных родственников».

В 1842 году Бальзак составил подробный план всей эпопеи. Сначала идут «Этюды о нравах», разделённые на шесть частей (сцены парижской жизни, сцены частной жизни, сцены провинциальной жизни, сцены политической жизни, сцены военной жизни, сцены сельской жизни). За ними последуют «Философские этюды» и, наконец, «Аналитические этюды».

Отныне по мере написания новых произведений он должен был следить за тем, как выполняется общий замысел. Сохранился его личный экземпляр издания, на страницах которого его рукой сделаны пометки, уточнения, поправки. После двух или трёх публикаций и бесчисленных исправлений, из-за которых он стал проклятием наборщиков, он всё ещё старался улучшить своё творение для будущих изданий. «Исправленный фюрн», как его теперь называют, этот экземпляр до сих пор остаётся основой для любого серьёзного издания Бальзака, поскольку в нём зафиксированы последний вариант текста и мысли автора.

Фюрн и его коллеги посоветовали Бальзаку написать общее предисловие ко всему труду, и он с ними согласился. Чтобы понять суть замысла «Человеческой комедии», следует прочесть авторское предисловие, хотя его и недостаточно для исчерпывающей характеристики всего творения.

Этот текст интересен, в частности, тем, насколько осторожно автор пользуется термином «роман». Бальзак надеялся на избрание во Французскую академию, на официальное признание его литературных заслуг. Ему было важно, чтобы его творчество не относили к жанру, который, по мнению многих, был малопочтенным. Он часто цитирует Корнеля, Мольера и Гёте, любит упоминать учёных или философов — Кювье, Лейбница и особенно Бюффона. Он говорит об «истории человеческой души», о «драме» и с большими предосторожностями определяет понятие романа.

«Вальтер Скотт, этот современный первооткрыватель, дал сильнейший толчок литературному жанру, который несправедливо называли второстепенным <…> Вальтер Скотт поднял до высоты философского значения истории роман, тот род литературы, который из века в век украшал поэтическую корону стран, в которых развита словесность».

Вальтер Скотт — единственный романист, который назван здесь по имени, и видно, с какой осмотрительностью Бальзак прибегает здесь к термину «роман».

Впрочем, проронив это слово, он возвращается к делам более серьёзным: «Само французское общество становится своим историком, а я буду у него всего лишь секретарём». Он называл себя то археологом, то систематизатором, то регистратором и крайне редко — романистом, да и то лишь только для того, чтобы, предвидя критику, загодя оправдаться: «К романисту будут придираться из-за того, что он хочет быть историком». У него было наивное пристрастие и уважение к учёным словам: «аналитические этюды», «физиология», «патология», «анатомия».

Бальзак обозначил здесь и своё видение общества как мира, бьющегося в конвульсиях страстей и интересов, — мира, который именно по этой причине надлежит упорядочить стабильным и сильным государством и попечением католической церкви.

В 1842 году вышли из печати три первых тома «Человеческой комедии», и тогда же он опубликовал, помимо «Баламутки», забавное сатирическое подобие того, что по-немецки называется Bildungsroman (воспитательный роман), под названием «Начало жизни». Там показан самоуверенный молодой человек, который в дилижансе ведёт предосудительные разговоры, не догадываясь о том, что сидящий напротив незнакомец может оказать решающее влияние на его карьеру. За свою неосторожность он дорого заплатил, потеряв в Алжире руку.

В делах Бальзака улучшений не последовало. Он попытался поправить их с помощью своей комедии «Находчивый Кинола», тема которой — слуга, умело распутывающий все затруднения. Пьеса была принята к постановке в театре Одеон, но автору пришла в голову крайне неудачная мысль: в знак пренебрежения не приглашать на генеральную репетицию журналистов. Те не пришли, но не пришла и публика.

Тогда же случилось важное событие. В ноябре 1841 года так мешавший Бальзаку муж Иностранки решился наконец отправиться в мир иной. Бальзак узнал об этом в январе 1842 года.

Он чувствовал, что его ждёт большая удача. Ева будет принадлежать ему безраздельно, она будет его и в глазах всего света. Она выйдет за него замуж и приедет в Париж. К тому же она вступит во владение состоянием своего покойного мужа и будет распоряжаться доходами от Верховий. Близок конец всем его испытаниям!

Он не догадывался, что ему предстоит ждать этого ещё долгие годы.