Банда

Часть третья Стреляй нежно

Теперь Заварзин в полной мере оценил преимущества своей машины – почти бесшумно неслась она по улицам города. Позади остался центр, пригороды и вот он уже на раскаленной пол солнцем грунтовой дороге. Заварзин остановился у самых ворот, а увидев Андрея, подозвал его.

– Садись, – он распахнул дверцу.

– Зачем? Я могу на мотоцикле… – неуверенно проговорил Андрей. – Все-таки свежий воздух… Там у вас душно.

– Садись, – Андрей понял, что сопротивляться бесполезно. Заварзин тронул машину, круто развернулся и, не обращая внимания на выстроившихся у ворот кооператоров, на Подгайцева, сбегавшего по ступенькам конторы, рванул так, что колеса прокрутились на месте.

– Куда едем? – спросил Андрей.

– Домой. Ко мне домой.

– Зачем?

– Надо.

– Кому?

– Кому, спрашиваешь? – Заварзин глянул на Андрея, оценив дерзость вопроса. – Тебе.

– Сколько заботы, волнений… Уж не знаю, смогу ли оправдать такое доверие.

– Сможешь. Я в тебя верю. С некоторых пор.

– С каких, интересно?

– С тех самых, когда мы по твоей дурости вляпались в историю с убийством. Понял?! Вот с тех пор я в тебя и поверил.

– Я тоже, – сказал Андрей несколько бестолково.

– Что – тоже? Выражайся яснее!

– Тоже поверил, – улыбнулся Андрей. – В себя.

Он уже понимал, что предстоит нечто важное. И первая мысль была – неужели Заварзин что-то узнал о его ночном визите? Неужели остались какие-то следы. Потом Андрей как-то внове осознал, с кем идет. Убийство того мужика на улице… Да, это сделал он, но организовал Заварзин, сам оставшись в стороне. Эта дикая пьянка – ведь пили за упокой чьей-то души, опять кого-то пришили. Правда, на этот раз обошлось без него, но суть-то прежняя – рядом человек, готовый завалить его в любой момент.

И Андрей осторожно оглядывался по сторонам, чтобы успеть выскочить, как только Заварзин снизит скорость. Вот они проскочили поворот, впереди светофор. Но Заварзин нажал на газ и машина успела проскочить на желтый.

– Ты это, – сказал он с ленцой, – не надо.

– Что не надо?

– Суетиться. Дверь не откроется… Блокировка. Да и опасаться тебе нужно не меня. Помнишь того мужика из прокуратуры, которого вез недавно? Вот его опасайся. Он к тебе уж ручонки свои шаловливые протягивает?

– А чего ему ко мне протягивать?

– Ну как же… Убийцу ищет. Говорят, еще не было случая, чтобы не нашел. Невероятной цепкости товарищ. Не зря он настоял, чтоб ты его подвез.

– Мне Михей приказал.

– Михей? – рассмеялся Заварзин. – А почему? Не знаешь? Могу сказать – потому что его об этом попросил твой новый друг Пафнутьев.

Андрей не ответил. Насмешливый тон Заварзина позволял промолчать. Пусть думает, что угодно. Как бы там ни было, Андрей понял – зачем-то он опять понадобился.

– Приехали, – сказал Заварзин, круто сворачивая во двор. Андрей с интересом огляделся – это был тот самый двор, в котором он побывал недавно среди ночи. – Пошли. Поговорить надо.

– Поговорим, – ответил Андрей, и по тому, как взглянул на него Заварзин, понял – и этот ответ тому не понравился.

– Все ершишься… Напрасно.

– Напрасно старушка ждет сына домой, – улыбнулся Андрей.

– А вот тут ты уже прав. В самую точку попал.

Заварзин шел по лестнице позади Андрея, опасаясь, что парень может, чего доброго, попросту удрать. И дверь открывал так, чтобы Андрей при всем желании не смог бы проскочить мимо.

– Входи, – Заварзин чуть ли не силой втолкнул Андрея в квартиру, и тут же захлопнул дверь, нажав какую-то неприметную кнопочку – заблокировал запор. – Проходи в комнату, располагайся. Ты ведь у меня еще не был в гостях?

– Только собирался.

– Считай, что твоя мечта сбылась. – Заварзин сбросил пиджак. – Садись, – и толкнул его в грудь так, что тот упал в низкое кресло. – Что ты все топорщишься… Расслабься, парень, расслабься… Выпьешь?

– Не хочется… Жара.

– Как хочешь… А я выпью, – Заварзин открыл бар, достал бутылку водки, поставил на столик два стакана, сходил на кухню и принес из холодильника воду, формочку с кубиками льда. – Оцени, как ухаживают за тобой, а?!

– Наверное, стою того…

– Ну ты даешь! Что ни скажу, все тебе не так, все ты поперек!

– Но ведь главное еще не началось?

– И опять ты прав… Потому и терплю твою непочтительность. Главное сейчас начнется. И тогда тебе вряд ли захочется хамить, – Заварзин бухнулся в кресло, налил себе из большой бутылки треть стакана водки, бросил туда кубик льда. – А теперь слушай. – Заварзин взглянул на Андрея жестче, без улыбки. – Знаешь, зачем следователю понадобилось, чтобы именно ты отвез его в город на своем мотоцикле? Не надо отвечать. Я спрашиваю не для того, чтобы ты отвечал. Пока ты сидел в его кабинете и пил чай, не знаю, чем он там тебя еще угощал… Он отлучался? Спрашиваю – отлучался?

– Да… да.

– И довольно долго это было?

– Да, минут пять.

– Я могу даже предположить, что он отлучался не один раз?

– Два раза, – подтвердил Андрей. – Он сказал, что повестку оформлял… То печать, то подпись… А когда все сделал, я уехал.

– Бланки повесток со всеми печатями и подписями у него в столе. Там их столько, что он полгорода может вызвать, не отрывая задницы от стула. Пока ты сидел и хлопал ушами, он провел съемку колес твоего мотоцикла.

– Откуда ты знаешь? – насторожился Андрей.

– Сам видел.

– Случайно мимо проходил?

– Парень, кончай. Мне это надоело. Я не проходил мимо. Едва ты отъехал со своим следователем, мне тут же позвонил Михей и обо всем доложил. Я рванул к прокуратуре. И из соседнего двора, сквозь кустики все видел. Выскочил тощий мужичонка с фотоаппаратом и давай вокруг твоего мотоцикла вертеться. Больше всего его интересовал протектор заднего колеса. Знаешь, почему?

– Они у меня не краденые.

– Дурак. Они не ищут ворованное. Они ищут убийцу. А когда мотоцикл скрывается с места преступления, на дороге отпечатывается протектор именно заднего колеса. Ты как удирал? Переулком? Накануне шел дождь, земля была мокрая, следы на ней отпечатываются со всеми подробностями.

– Не помню…

– Ты ни фига не помнишь, потому что драпал, наделав в штаны. Они полдня фотографировали ту дорожку после того, что ты устроил в то утро.

– Ну, устраивал, допустим, не только я…

– Заткнись, Андрей. Ты на крючке, понял? Протектор – это все равно, что отпечатки пальцев. Царапины, камушки, повреждения… Тебя не взяли до тех пор, пока не проявят пленку, отпечатают снимки и сравнят с теми, которые сделали на месте убийства. Понял?

– Дальше, – проговорил Андрей, чувствуя, что внутри у него все похолодело.

– И мне хотелось бы знать – что будет дальше. Для всех нас. Или продашь, или не продашь. Назовем вещи своими именами… Ты всех крепко подвел, по твоей милости мы оказались участниками убийства, хотя договаривались совсем о другом.

– Дальше?

– Перестань повторять это слово! Нам светят срока. Про тебя не знаю, суд решит – расстрелять или посадить на пятнадцать лет. Не хочу об этом думать. Но о ребятах, оказавшихся под угрозой трех, пяти, семи лет тюряги… – Заварзин закурил и, подойдя к окну, распахнул форточку. Поднявшись на небольшую табуретку, он отвел штору в сторону, несколько раз глубоко затянулся, выпуская дым в форточку. Выбросив окурок за окно, снова опустил штору и сел в кресло. Андрей выпил воды, осторожно поставил стакан на столик.

– Хорошая вода, – сказал он, зная, что и эти его слова Заварзину не понравятся.

– И водка хорошая. Но наше положение от этого не становится лучше. Ребята согласились тебе помочь, хотя одно лишь наше молчание уже является уголовным преступлением. Это называется «недоносительством».

– Если я правильно понял, – медленно проговорил Андрей, – от меня опять что-то требуется?

– Слушай, ты, мудак! – Заварзин вскочил, схватил Андрея за горло, но тут же отпустил. – Мне не нравится, как ты разговариваешь! Понял?! Не нравится.

– А я в полном восторге, как ты со мной разговариваешь, – Андрей поправил воротник, запихнул подол рубашки под ремень. – Только просьба – хватит. С меня достаточно. Я провинился? Хорошо. Виноват. Хотя мы сейчас оба знаем степень моей вины, верно? – Андрей исподлобья посмотрел на Заварзина. – Мы ведь оба знаем насколько я виноват и насколько не виноват? И не надо мне пудрить мозги. Тебе есть, что сказать – говори. Нечего сказать – гуляй.

Заварзин налил себе водки, бросил в стакан кубик льда, звякнувший глухо и влажно, подождал, когда он почти растаял, и выпил холодную, чуть ослабленную водку.

– Хорошо. Продолжим… Ты на крючке. Не только у следователя, но и у меня. Согласен? В конце концов, к чему бы ни пришел Пафнутьев, мы с ребятами свидетели… Если скажем, что в это время ты был в гараже, ремонтировал машину… Никто не сможет перешибить наши показания. Если скажем нечто противоположное, то и этого никто не перешибет.

– Короче!

– Должок за тобой, парень. Пора платить. Заплатишь – и можешь отвалить. Если захочешь, конечно.

– И на этот раз патроны менять не будешь? – Андрей вылил в стакан остатки воды, но ставить бутылку на стол не торопился, даже взял ее как-то странно – горлышко оказалось в кулаке, а сама бутылка торчала в сторону, напоминая короткую стеклянную дубинку.

Заварзин усмехнулся.

– Поставь. Ты мне нужен живым. Пока ты в долгу, тебя никто пальцем не тронет. Вот так, – он взял у Андрея бутылку и поставил ее в угол. – Кстати, пустая бутылка гораздо опаснее полной.

– В каком смысле?

– В прямом. Полной бутылкой можно лишь оглушить человека, удар получается мягче. А пустой – это смерть.

– Запомню.

– Сейчас тебе пригодится другое. Ты спрашивал о патронах… Патроны будут боевые. Это говорю сразу.

– И после этого отвалите?

– Как сам захочешь, Андрюша. Может получиться, что войдешь во вкус и не захочешь расставаться. Все-таки мы надежные ребята, на нас можно положиться. И работаем грамотно, не оставляя следов.

– В этом я убедился.

– Вот видишь, теперь и сам знаешь – своих следов не оставляем. Теперь ты уже наш, теперь тебя беречь будем… А если подведешь… Не будем беречь, и девочку твою не сможем спасти, если с ней что случится. Знаешь, сейчас столько хулиганья, пьяни всякой… А она девочка видная, каждый оглянется, у каждого душа дрогнет или еще там что…

– Значит и о ней заговорили?

– Я же сказал – мы работаем надежно. С подстраховкой. Говорят, с мамашей живешь, вдвоем? Видел я ее как-то, совсем старенькая… Она не перенесет, если с тобой что случится. Хорошая женщина, но жизнь, видно, у нее была несладкая… А?

– Хочешь сказать, что я хорошо влип?

– Это зависит от того, как все назвать… Может, влип, а может, познакомился с отличными ребятами.

– Это я уже знаю.

– Правильно. Тебя же ведь не дали в обиду!

«Продадут, – спокойно, будто это само собой разумелось, – подумал Андрей. – Ведь с кем-то разобрались, за чей-то упокой пили в тот вечер. Вот так же напьются, когда со мной разделаются. Они не будут долго колебаться – я для них становлюсь опасным. Или придется так в крови вымазаться, чтобы и сомнений во мне не возникло, или же будут постоянно испытывать заданиями с боевыми патронами… А может, не врет? В самом деле, выполнить эту просьбу, снять угрозы со Светки, с матери… Ведь с матерью им разбираться не придется – как только узнает, что меня осудили за убийство… Для нее это будет конец. А они не остановятся…»

– Говори, я слушаю, – сказал Андрей.

– Ты готов?

– Да.

– Тогда пошли.

– Куда?

– В одно место. Не робей, все будет гораздо проще. Никаких мотоциклов, обрезов, погонь, перестрелок…

Заварзин долго возился у двери – видимо, заменил замки, но еще не привык к их секретам. Андрей, как и час назад, шел впереди, чувствуя спиной жар большого заварзинского тела. Воздух в «мерседесе» разогревался точно так же, как и в любой другой машине, и Заварзин, распахнув дверцы, подождал несколько минут, пока ветерок остудит внутренности обитой золотистым плюшем машины.

Ехали недолго, остановились на какой-то площадке с разбитым асфальтом и дальше пошли пешком. События последних дней приучили Заварзина к осторожности, теперь он избегал ставить свой «мерседес» возле тех домов, куда приезжал, а последний квартал старался пройти пешком.

– Сюда, – сказал Заварзин и первым вошел в неприметный подъезд, привычно отодвинув сорванную с петель дверь. Вместо стекол в нее были вставлены фанерки, вырезанные из овощных ящиков, вместо ручек зияли дыры, будто кто-то пытался открыть эту дверь с помощью бульдозера. Весь потолок был усеян черными пятнами, словно подъезд постоянно подвергался какому-то дьявольскому обстрелу. Но все было гораздо проще здесь тешились шаловливые ребята. Юные, непотревоженные мозги это забавляет, и потом приятно вот так безнаказанно напомнить о себе. Это же чувство толкает юношей и девушек к обрезанию телефонных трубок, вспарыванию сидений в автобусах, битью окон в проносящихся электричках, снятию глушителей с мотоциклов. И все вместе создает ощущение, что город захватили не то марсиане, не то мощная десантная группировка враждебной державы.

Заварзин открыл дверь, исцарапанную гвоздями точно так же, как были изуродованы все остальные двери, и вошел в квартиру.

Андрей с любопытством огляделся.

Полутемная, тесная прихожая с замусоленными обоями и слабой лампочкой под пыльным светильником из крашеного стекла, тряпичная дорожка, картинка в засиженной мухами рамке – не то «Незнакомка», не то «Три богатыря», не то «Медведи в сосновом лесу» – все эти картины смотрятся на удивление неразличимо. В единственной комнате Андрей увидел диван с накидкой и большой стол из прессованной стружки, сдвинутый к окну. В комнате стоял полумрак, поскольку плотные шторы не пропускали солнечного света, и только узкая щель напоминала, что за окном ясный день.

Еще раз окинув взглядом комнату, Андрей утвердился в своем подозрении – квартира нежилая. В ней, наверно, кто-то прописан, числится здесь и не забывает напоминать соседям о собственном существовании.

– Как гнездышко? – спросил Заварзин. Он сдвинул с дороги стул, отдернул штору, обнажив немытое окно.

– Ничего… Жить можно. А как это понимать? – спросил Андрей, показывая на полосатый несвежий матрац, лежащий почему-то на столе.

– Не все сразу, дорогой. Не все сразу. Скажу только – здесь нет ничего случайного, никто по пьянке на этом столе не спал, а матрац приготовлен для тебя.

– Даже так? Кому-то было известно, что я здесь буду?

– Конечно.

– И ты знал?

– А куда же тебе деваться? Я как увидел твою девочку в нашей конторе той ночью, помнишь? Так вот, увидел и сразу все понял.

– ,Что же ты понял?

– Мне стало ясно, Андрюша, что отныне никуда тебе от нас не деться. Но не будем об этом… Подойди сюда, – Заварзин подозвал его к окну. – Что ты видишь?

– Ничего особенного… Город.

– Правильно. Ты находишься на четвертом этаже. Перед тобой сквер. Вон там разворачивается трамвай, причем со страшным скрежетом. И во время разворота люди на расстоянии ста метров не слышат ничего другого. Только скрежет. Все они в это время смотрят на красный трамвай и ждут, когда же он закончит свой идиотский разворот, от которого все переворачивается внутри. Теперь смотри на этот сквер. Посередине клумба с прекрасными цветами…

– Вижу.

– Молодец. А чуть правее, в просвете между деревьями, скамейка голубого цвета. Видишь?

– Вижу.

– Сейчас на ней никто не сидит. А завтра, ровно в двенадцать часов дня на эту скамейку сядет человек в пиджаке и брюках грязно-серого цвета. Ты уже имел счастье общаться с ним.

– Следователь?

– Умница. Ты в это время будешь лежать вот на этом стеле, на этом матраце. В руках у тебя будет прекрасная штуковина с оптическим прицелом. Стрелять умеешь. Ты делаешь один выстрел, ставишь винтовку вон в ту кладовочку и спокойно уходишь. И мы в расчете.

– А если не соглашусь?

– Согласишься. По многим причинам. Первая – твоя девочка. Ты ведь не хочешь ее потерять? А мы вынуждены будем принять к ней меры, чтобы сохранить дисциплину в наших рядах. Вторая причина – ты на крючке. Ты же убийца, Андрюша! Тебе спасаться надо. И самое главное – я привел тебя сюда, рассказал о нашей невинной затее… И если все сделаем сами, то тем самым отдаем себя в твои руки. А мне бы этого не хотелось.

– Но тогда я отдаю себя…

– Нет, не отдаешь. Ты уже у меня в руках.

– И мы в расчете?

– Клянусь!

– А почему ты хочешь, чтобы это сделал я? Зачем еще одного человека впутывать?

– У тебя такие дела хорошо получаются. И потом… Мне кажется, ты сам искал способ расплатиться за доброе отношение… Смотри – идет трамвай. Слышишь скрежет? Это здесь, на четвертом этаже, в ста метрах от поворота… А какой ужас там, на перекрестке!

– Я никогда не стрелял с оптическим прицелом.

Заварзин прошел в коридор, открыл дверцу встроенного шкафа, вынул винтовку, причем, она оказалась гораздо меньшего размера, чем ожидал увидеть Андрей. Над стволом действительно красовалась черная труба прицела с линзами, сверкнувшими зловещим фиолетовым блеском. Заварзин любовно погладил винтовку, щелкнул затвором, протянул Андрею.

– Познакомься. Очень послушная, исполнительная… Я отношусь к ней, как к любимой женщине… И она отвечает взаимностью. Вы поймете друг друга и, кто знает, между вами может возникнуть чувство… А?

Андрей взвесил винтовку на ладонях – она оказалась достаточно тяжелой.

– Еще несколько подробностей, – Заварзин подошел к окну. – Смотри, рама будет приоткрыта сантиметров на пять… Не больше. Окна грязные, сквозь них ничего не видно. Ты ложишься на стол, устанавливаешь ствол и спокойно дожидаешься, когда на голубую скамейку справа от дерева сядет известный тебе человек. Да, чуть не забыл, – Заварзин прошел в коридор и вернулся с короткой черной трубкой. – Глушитель! Выстрел будет не громче щелчка пальцев.

– И мы в расчете?

– Да! – воскликнул Заварзин. – Да, черт тебя подери!

– Завтра?

– Да, завтра, в двенадцать ноль-ноль наш приятель сядет на ту скамейку. Но может и опоздать – советская система, ничего не поделаешь. Несколько технических советов… Внутри, в этой штуковине, – он положил ладонь на прицел, – нанесено перекрестие нитей… Ты должен совместить…

– Знаю.

– Это неважно, – опять нахмурился Заварзин. – Я должен быть уверен, что ты знаешь. Не надо рвать спусковой крючок… Спокойно, нежно, понял? Не торопи выстрел. Просто дожидайся, пока эта штуковина сама решит, что пора выстрелить. Терпеливо нажимай на крючок, не торопясь. Эта красавица сама знает, когда кончить. Понял?

– И мы в расчете?

– Да! – взревел Заварзин в бешенстве.

– И я сматываюсь?

– На все четыре стороны.

– Как я войду сюда?

– Я дам тебе ключ.

– Давай.

– Завтра. Утром, за пятнадцать минут до срока, ты возьмешь ключ под ковриком у входа. Эту штуковину найдешь в кладовочке, заставленной лыжами, швабрами и прочей гадостью. И в ней будет один патрон.

– Одного мало.

– Это хороший патрон и его будет вполне достаточно. После выстрела ставишь винтовку на место, ключ вешаешь на гвоздик возле двери и уходишь. Захлопнешь дверь и отправишься по своим делам. Мотоцикл оставь где-нибудь подальше, за пару кварталов. Вопросы есть?

– Ты уверен, что я его узнаю?

– За пять минут до двенадцати зазвонит телефон, – Заварзин поискал глазами аппарат. – И тебе сообщат, во что тот человек одет.

– Звонить будешь не ты?

– Не имеет значения. Звонить будет тот, кому удобнее.

– И мы в расчете?

– Если задашь этот вопрос еще раз, я сам прикончу тебя из этой штуковины, понял? А теперь иди и отсыпайся. Не вздумай пить. У тебя должна быть твердая рука.

– И верный глаз, – добавил Андрей, поднимаясь.

Расставшись с Заварзиным, Андрей бездумно сидел на той самой скамейке, на которой завтра в двенадцать ноль-ноль должен оказаться Пафнутьев. Вроде бы слежки не было, но Заварзин вряд ли вот так легко оставит его одного. Наверно, все-таки откуда-то наблюдают.

Андрей ждал трамвая. Действительно, приблизившись к перекрестку, тот стал разворачиваться с таким металлическим визгом, что выстрела, прозвучавшего вон там, за тем окном на четвертом этаже дома, наверняка здесь никто не услышит. Человек бесшумно откинется на скамейке и долго его будут принимать за пьяного, пока кто-нибудь не взглянет внимательнее.

Андрей осмотрелся. Никто не выглядывал из-за газетного киоска, никто не обращал на него внимания с соседних скамеек, из толпы на остановке трамвая. Но за ним легко было наблюдать сквозь немытые окна гастронома, из машин, стоявших на противоположной стороне улицы, из окон домов, окружающих этот небольшой пыльный скверик…

«Ладно, – подумал он, – авось.» И с удивлением вдруг ощутил спокойствие. То ли продуманность покушения убедила его в собственной неуязвимости, то ли принятое решение освободило от колебаний, но Андрей почувствовал вдруг какую-то опустошенность. До него дошло, что спасаться надо не только от Пафнутьева, но и от своих друзей. Вряд ли он оставят его живым после того, как выполнит задание. Хотя, им ведь и в будущем понадобятся исполнители для таких деликатных дел… И опять все начнется сначала? Так и в самом деле можно стать наемным убийцей… У него не было выхода. Или же его возьмет Пафнутьев и тогда будет суд за умышленное убийство, или же его возьмут свои и исход будет ничуть не лучше.

В последний момент, когда двери трамвая вот-вот должны были захлопнуться, Андрей сорвался со скамейки, в несколько прыжков преодолел расстояние до остановки и успел впрыгнуть в вагон. Выглянул в окно – никто не бросился вслед, никто не выскочил из-за киоска. Правда, несколько машин, стоявших перед красным светофором и у тротуара, тронулись с места. Одна из них двинулась по улице вслед за трамваем. Тут уже была какая-то определенность – если следят, то только из этого вот зеленого «жигуленка», который бойко мчал по улице, но, тем не менее, трамвай не обгонял.

Остановка. И хотя впереди горел зеленый свет, «жигуленок» притормозил, причем, остановился не посередине дороги, как это бывает, а причалил к обочине. Но едва трамвай двинулся дальше, выполз на проезжую часть и «жигуленок». Андрей знал, что впереди будет тупик – достаточно широкий круг, внутри которого стояли всевозможные ларьки, киоски, небольшой цветочный базар, и машина не сможет сопровождать трамвай на всем протяжении разворота. Пройдя вперед, Андрей сел у самой кабины водителя, но так, чтобы тот не мог видеть его в зеркало. Когда на последней остановке все сошли, он остался, пригнувшись на своем сидении. «Жигуленок», казалось, пребывал в растерянности – Андрея среди пассажиров не было, но и вагон со стороны проезжей части выглядел пустым. Водитель заметался – дал задний ход, потом рванулся вперед, но там не оказалось дороги. А трамвай тем временем, не закрывая дверей, продолжал свой путь по кругу. И в тот момент, когда проходил мимо цветочного базара, Андрей выпрыгнул наружу и тут же протиснулся в узкое пространство между ларьками. Оказавшись перед дощатым забором какой-то стройки, перемахнул через него, пробежал, не останавливаясь, между завалами бетонных плит, балок, кирпичей. Стройка оказалась безлюдной, и, выйдя в распахнутые ворота. Андрей почувствовал себя в безопасности. Он был доволен собой – оторвался от преследователей, даже не дав тем понять, что заметил их.

К дому, где жила Света, Андрей прошел по дороге, которой никогда не ходил. И даже в последний момент не решился войти сразу, а лишь дождавшись, когда на дорожке вдоль дома не было ни души, проскользнул в подъезд.

Света сама открыла дверь и Андрей, войдя, тут же захлопнул ее за собой.

– Гонятся? – спросила она с улыбкой. Андрей молча смотрел на нее, не слыша вопроса. Он был уже счастлив, что видит Свету, что она дома.

– Какая ты красивая, – произнес он привычное приветствие. – Просто невероятно.

– Ты тоже ничего… Только задерганный немного… Что-то случилось?

– Ты одна?

– Одна, но мои скоро вернутся. Через полчаса… Можем успеть, а? Если постараться, конечно. Постараемся?

– Нет, – он покачал головой. – Потом…

Раздался телефонный звонок, и до того как Андрей успел остановить Свету, она взяла трубку.

– Да? – сказала она с улыбкой. – Слушаю! – И тут же протянула трубку Андрею. – Тебя.

– Меня?! – он зажал ладонью микрофон и с ужасом смотрел на Свету. – Но никто не знает, что я здесь… Вернее, никто не должен знать. Он назвался?

– Нет, просто попросил передать трубку. Я подумала, что ты ждешь этого звонка… Если хочешь, скажу, что тебя нет, а?

– Да уже поздно… Слушаю, – сказал Андрей в трубку.

– Ты так ловко обставил моих мудаков, что теперь-то я уверен в тебе полностью, – Андрей узнал голос Заварзина.

– А ты сомневался?

– Конечно.

– Подбери другого.

– Лучше парня мне не найти. И Свете тоже, – и Заварзин, повесил трубку.

Андрей прошел в комнату, упал в кресло и опустил лицо в ладони. Света пристроилась рядом, попыталась заглянуть в глаза.

– Ну давай, – сказала она. – Выкладывай.

– Они снова взяли меня в оборот, – произнес Андрей, помолчав. – Они снова взяли меня в оборот.

– Новый заказ?

– Да.

– Когда?

– Завтра.

– Это прекрасно! – воскликнула Света. – За ночь мы проедем не меньше пятисот километров. А при хорошей погоде и всю тысячу.

– Тысячу километров – это хорошо, – проговорил Андрей. – Но в какую сторону?

– А! – она шало блеснула глазами. – На все четыре стороны!

– Ну, ты даешь… – встал, подошел к окну, долго сквозь гардину всматривался в уличное движение и все-таки высмотрел уже знакомый зеленый «жигуленок».

– Света, слушай внимательно. Я не знаю, как все сложится дальше, но у меня должны быть развязаны руки. А для этого ты должна быть в безопасности.

– В каком смысле?

– Если я сделаю что-то не так – пострадаешь ты.

– Пусть попробуют!

– Не надо, Света. Они могут. Ты должна исчезнуть. На неделю. За эти дни много чего случится… Я сейчас на двух крючках – у следователя и у Заварзина… Помолчи. Ты должна исчезнуть. Прямо сейчас. Я выхожу из дому, вслед за мной отъезжает вон тот зеленый «жигуль», – Андрей подвел Свету к окну, – видишь? Ты говорила, у тебя есть подруга? Можешь к ней забраться на неделю?

– В общем-то, могу, но я не понимаю…

– Да не надо ничего понимать! – сорвался Андрей. – Я предупреждаю тебя об опасности. Я говорю, откуда она, эта опасность. Я говорю, как ее избежать.

– А я должна только слушаться?

– Да. Ты должна слушаться.

– Но сию секунду я не могу исчезнуть… Может быть, вечером? Андрей! По-моему, ты паникуешь… Ведь ничего не случится, если я чуть повременю, а?

– Ты даешь слово, что сегодня же исчезнешь на неделю?

– Даю.

– Позвони ей сейчас, своей подруге, и договорись. И главное – чтобы она держала язык за зубами. Никому. Понимаешь – в полном смысле слова.

– Все так опасно? – посерьезнела Света.

– Опасней не бывает. Знаешь, какая моя главная задача на эту неделю? Выжить.

– Может быть, нам обоим скрыться у подруги, а? Прекрасная будет неделя, Андрюша?

– Понимаешь… Это будет, конечно, прекрасная неделя, но… последняя. Я на двух крючках и мне нужно избавиться от обоих.

– Это возможно?

– Попытаюсь. Все. Мне надо идти. – Андрей поднялся, еще раз посмотрел в окно. Машина стояла на месте. – Сейчас я их уведу. И ты не затягивай. Скоро такое завертится…

– А мне не хочешь рассказать?

– Хочу. Но нельзя. Ты не должна этого знать. Так будет безопаснее. Не знаешь и все. Это сразу видно – знаешь или нет.

– Думаешь, попадусь?

– Ох, Света… Я стараюсь все предусмотреть… Ну… – он обнял ее, поцеловал в губы. – Если б ты знала, какая ты красивая!

– Не скромничай. Ты тоже ничего. Ну, ни пуха!

– К черту!

Андрей никак не мог понять – зачем Заварзину понадобилось именно его задействовать на это убийство? Ведь куда проще подключить своего боевика и без всяких хлопот убрать Пафнутьева, если уж он так мешает. Но постепенно понимание приходило к нему и он вынужден был признать, что расчет Заварзина правильный. Убийство должен был совершить именно Андрей. Следы он оставит в любом случае. Отпечатки пальцев на винтовке, наверняка его сфотографируют возле этого дома, возле той скамейки, скорее всего уже щелкнули. При необходимости его легко можно будет сдать правосудию и заткнуть им все дыры. А поскольку у них есть люди в милиции, значит, кто-то еще и звезду получит. Если в этом надобности не возникнет, то Андрей навсегда становится послушным исполнителем. Опять же, у него явная причина избавиться от Пафнутьева – ведь тот его заподозрил, если, конечно, верить Заварзину. Но тут он, похоже, не врет… Остается один выход – Пафнутьев должен исчезнуть, а Заварзин должен отстать.

Выйдя на улицу, Андрей оглянулся на зеленый «жигуль» и пошел в противоположную сторону. Машина осталась на месте. Через сотню метров опять оглянулся – его никто не преследовал. Значит, стерегли Свету.

Он вошел в телефонную будку.

– Ты еще дома?

– Да, вот собираюсь… Уже созвонилась с Леной. Она ждет.

– Подожди, пока не выходи. По-моему, зеленый «жигуль» стоит под твоими окнами.

– Знаешь, его нет. Только что уехал. Но не за тобой, а в другую сторону.

– Понятно. Будь осторожна. Главное начнется завтра.

Андрей повесил трубку, осторожно выглянул из будки, но не увидел ничего подозрительного. Ему нужно было побывать в нескольких местах, причем, оставаясь незамеченным. Это было главным условием успеха задуманного.

Сначала он прошел к дому, где жил Заварзин. Но сколько ни ходил вокруг, ничто не привлекло его внимания. Окна квартиры были, как всегда, зашторены, форточки закрыты. Тогда Андрей направился к дому на противоположной стороне улицы.

Судя по всему, здесь недавно шли ремонтные работы – вокруг разбросаны комья смолы, тут же бочка, в которой эту смолу растапливали, в торце дома был установлен подъемник. С его помощью, видно, на крышу доставляли смолу и заливали протекающие места. Дом был окружен бестолково разросшимися кустами, поэтому, когда Андрей бродил вокруг, никто не заметил его, никто не обратил внимания. Он и сам не знал, зачем забрался сюда, но чувствовал, что не зря.

– Ничего, ребята, – время от времени бормотал он себе под нос. – Дайте немного времени, совсем немного и мы все утрясем… Только не торопите меня, не толкайте под локоть…

Андрей поймал себя на том, что не хочет думать о безвыходности своего положения. Природа словно бы взяла на себя заботу о его духовном здоровье, выключив тяжкие раздумья. Он понимал, что положение скверное, но не отказывался от попытки спастись. Так начинающий шахматист, проиграв партию, все-таки не сдается, надеясь то ли на чудо, то ли на зевок противника, то ли не осознавая своего положения.

А почему они решили избавиться от Пафнутьева? – вдруг возник вопрос в его сознании. Заварзин не хочет, чтобы он вышел на меня? Но тогда куда проще избавиться от меня… Значит, он и на них вышел… И попались они по-крупному, если даже мое исчезновение их не спасает…

Андрей вдруг увидел, что сидит на скамейке, на которой завтра должен оказаться Пафнутьев. С удивлением осмотрелся, пытаясь вспомнить, как здесь оказался, какой дорогой пришел…

Трамвай долго стоял на остановке, входили и выходили люди, наконец он тронулся. Приблизившись к повороту, остановился. Горел красный свет светофора., Вспыхнул зеленый и тут же начал набирать силу скрежет колес о рельсы.

«Как я раньше не замечал этого визга, – озадаченно подумал Андрей. – Сколько вообще всего происходит вокруг, чего я не вижу… И нужны какие-то события, потрясения, чтобы это стало видимым, ощущаемым».

Откинув голову назад, он увидел сероватую от пыли листву. Листья, казалось, были вырезаны из жести и раскрашены в зеленовато-серый защитный цвет. И небо, с которого лилась невыносимая жара, тоже было какого-то сероватого цвета.

– Ну что ж, – сказал он, поднимаясь. – Ну что ж…

Андрей перебежал через дорогу и прошел во двор пятиэтажного дома, из которого завтра ему предстояло стрелять. Вошел в подъезд, медленно поднялся на пятый этаж, осмотрелся. Сделанный в полотке лаз был закрыт металлической дверью. Хотя к раме были приварены петли, замка он не увидел. Спустившись вниз, зашел в соседний подъезд, потом еще в один и, наконец, в пятом или шестом нашел то, что искал – тяжелую лестницу. Не раздумывая, он отнес ее в первый подъезд и повесил на пустующие крючья между четвертым и пятым этажами. Такие лестницы должны висеть в каждом подъезде. Никто не остановил его, никто не обратил внимания.

Уже спустившись во двор, остановился. Что-то озадачило его. Подобрал во дворе толстую рейку от какой-то упаковки, снова поднялся на пятый этаж. Уперев планку в квадратную дверь на чердак, с силой надавил на нее. Дверь поддалась. Значит, не была завалена, значит ею можно пользоваться. После этого перешел в крайний подъезд с другой стороны – и здесь дверь поддалась.

Когда мать открыла дверь, он поразился, словно впервые увидел ее возраст.

– Славно тебе, Господи, – проговорила она. – Пришел…

– А ты уж и не надеялась?

– Да как тебе сказать, – мать тщательно запирала замок. – Не знала, что и думать… У тебя ничего не случилось?

– Да вроде… А почему ты спрашиваешь?

– Не знаю… Почему-то подумалось, почему-то спросилось…

Андрея опять резанули маленькие открытия – ее возраст, беззащитность, готовность принять сына таким, каков он есть. Если раньше она пыталась что-то в нем исправить, что-то улучшить, то теперь этого не было.

– Мне никто не звонил?

– Света звонила… Что-то давно ее не видно… – проговорила мать как-то неловко, словно позволила себе заглянуть в недозволенное место. – У вас все в порядке?

– Можно и так сказать.

– Андрюша, ты что-то не договариваешь?

– Ты спросила, все ли в порядке? Отвечаю у нас с ней все прекрасно.

– А на работе?

– И там. Более или менее.

– Есть будешь?

– Как скажешь, – Андрей понимал, что ей хотелось усадить его за стол, накормить обедом. И хотя есть не хотелось, он все-таки сел. Потом вышел во вторую комнату, вынул из книги несколько тысячных бумажек и, вернувшись на кухню, положил их на стол. – Возьми… Авось сгодятся.

– Боже, откуда столько?!

– За два месяца заплатили… У них не всегда деньги есть, часто задерживают… Вот и дали сразу.

– А у тебя-то осталось?

– Да. На бензин есть.

Андрей не помнил, как пообедал, не смог бы наверно сказать, что ел, и осознал себя лишь за своим столиком – просматривал письма, записки, телефоны и сбрасывал в корзину все лишнее, ненужное. Вынув из-под бумажной подстилки в ящике сберегательную книжку, он положил ее сверху, чтобы мать могла найти сразу. Его охватило желание закончить все дела, подчистить свое пребывание на земле.

– Да! – воскликнул он, увидев в дверях мать. – Я пообещал свой мотоцикл Николаю!

– Какому Николаю?

– Привет! Двоюродному брату! Если объявится – скажешь, что мотоцикл может забирать.

– А сам как же?

– А! – Андрей вскочил, вспомнив, что звонила Света. Она оказалась дома. – Ты звонила?

– Да, хотела убедиться… Ничего не отменяется?

– Все остается в силе. И даже более того.

– Я уже собралась. Тут родители пришли, сейчас пробегусь по магазинам я… Хлеба куплю, молока… И все.

– Света, я очень тебя прошу – не тяни!

– Будь спок! – и она положила трубку. Горькое чувство охватило Андрея. Он прощался. С домом, с матерью, со Светой, прощался с самим собой. Он знал, что завтра его не будет, не будет того, кем был сегодня. И заранее разрывал отношения с собой сегодняшним. Искоса поглядывая на спину, видел в дверях мать – она наблюдала за ним, не говоря ни слова.

– Послушай, – спросил Андрей, – помнишь, у меня был тубус для чертежей? Толстая такая черная труба, а сбоку ручка?

– Посмотри на антресолях… Там твои рисунки лежат. Я как-то собрала их, все свернула, в эту трубу и засунула.

Андрей приставил кухонную табуретку, забрался на нее и через минуту спрыгнул на пол, держа в руках тубус. Когда-то он ходил в изостудию, рисовал кувшины, пластмассовые овощи, а как-то руководитель студии привел на занятие девушку, и Андрей был потрясен, подавлен, когда натурщица, раздевшись донага, спокойно поднялась на подставку. Студийцы тоже были в легком шоке, расходились, возбужденно разговаривая о чем-то постороннем – это были молодые ребята, вчерашние школьники и многие из них вообще впервые видели голую женщину. Все это вспомнилось Андрею, когда он освобождал тубус от старых рисунков. Мельком пролистнув их, нашел и ту девушку, – на ней задержал взгляд чуть подольше. Завернув рисунки в газету, сунул за шкаф. А вот тубус осмотрел внимательнее, проверил замочек, хорошо ли укреплена ручка, плотно ли прилегает крышка. Все действовало, все было в порядке, а то, что тубус оказался исцарапанным, в разноцветных пятнах, оставшихся со времен художественной студии, не смущало.

– Уж никак снова решил заняться рисованием?

– К тому идет, – усмехнулся Андрей.

– А что, у тебя неплохо получалось, – мать поняла ответ сына – на этот раз совсем не для рисунков понадобился тубус.

Не сразу, далеко не сразу согласился Халандовский на встречу с корреспондентом. Кряхтел, стонал, но, в конце концов, Пафнутьев уломал его, пообещав вести себя пристойно и лишних вопросов не задавать. Потому-то Халандовский встретил Пафнутьева и Фырнина с некоторой настороженностью. Он обреченно взглянул на них, хотел что-то сказать, но не сказал, лишь смутно улыбнулся, махнул рукой в сторону комнатных тапочек. Попытку Пафнутьева извлечь что-то глухо звякнувшее, он пресек – просто взял чемоданчик у того из рук и поставил в угол. И тут же подхватил гостей под локти, повел их по коридору в комнату. Прекрасно знал Халандовский, что осталось в чемоданчике. Едва лишь взглянув на Пафнутьева, сразу понял – с водкой заявился. Но представляя, как она ему досталась, великодушно пренебрег бутылкой.

Фырнин вошел в комнату, с любопытством осмотрелся. И многое его здесь не то чтобы удивило, он знал, к кому пришел, многое озадачивало. Ему приходилось бывать в квартирах, где дорогие вещи были в центре существования хозяев, казалось, хозяева жили при них в качестве музейных служителей – чтобы смахивать пыль, обслуживать и показывать посетителям видеомагнитофоны, телевизоры, наборы фужеров с золотыми нашлепками и прочую дребедень. В квартире Халандовского все это присутствовало, но как-то естественно, вроде иначе и быть не могло. На видеомагнитофоне стояла пепельница и в ней дымилась сигарета. Японский телевизор был засунут в угол, заставлен какой-то вазой с подвядшими цветами, причем экран чем-то запачкан, а роскошные фужеры, место которых только за толстыми стеклянными дверцами, стояли на журнальном столике и словно ждали, когда их возьмут в руки, ощутят их тяжесть, посверкивающие грани насечки.

– Садись, Паша, – сказал Аркаша, – и вы тоже присаживайтесь, – он показал Фырнину на кресло. Халандовский не сделал даже попытки включить диковинный телевизор, похвастаться каким-то фильмом, он и не вспомнил об этих игрушках. Но зато, открыв какую-то дверцу в шкафу, вынул запотевшую бутылку смирновской водки, украшенную царскими гербами, наклейками и капельками влаги на боку.

– Ого! – сказал Пафнутьев, подхватив бутылку и тут же принявшись ее рассматривать.

– Круто, – обронил Фырнин, оживившись.

– Ребята подарили, – безутешно произнес Аркаша. – Если по-вашему, это взятка, – поднявшись с кресла, он задернул плотные шторы, отгородившись от слепящего солнца, и в комнате сразу установился приятный полумрак.

– От такой взятки и я бы не отказался, – сказал Пафнутьев без всякой задней мысли, просто, чтобы поддержать разговор, но Халандовский понял по-своему, он все понимал по-своему, причем, каждый раз оказывалось, что понимал правильно. Произнесенное слово у него начинало работать, едва только он проговаривал его.

– Подарю, – кивнул Халандовский.

И Пафнутьев понял – никакие силы морали и закона уже не спасут его, он уйдет отсюда с бутылкой смирновской водки. Пафнутьев и сопротивляться не стал. А хозяин тем временем все с той же неспешностью принес из холодильника уже нарезанную рыбу, Пафнутьев не знал даже, как она называется – копченая, полупрозрачная, без костей и шел от нее запах, способный перебить все человеческие убеждения, все статьи уголовного кодекса, да и гражданского тоже. Потом Халандовский на глазах гостей порезал крупные красные помидоры, не стараясь сделать кусочки изысканнее – они были крупными, на срезе сахаристыми и в свете низкого закатного солнца, бросившего сквозь шторы щедрый свой луч на столик, помидорные кусочки вспыхнули, будто в каждом загорелась маленькая электрическая лампочка.

– Вы какие рюмки предпочитаете? – спросил он у Фырнина, раскрыв стеклянную дверцу стенки. Тот помолчал, пытаясь понять вопрос, а ответить так и не успел. – Я так и думал, – одобрительно кивнул Халандовский. – Будем пить из профессиональных.

– Это каких? – радостно изумился Фырнин.

– А вот из этих, – на столе будто сами по себе возникли граненые хрустальные стопки, граммов по сто емкостью. – Недавно был в гостях. Хорошие ребята… И спеть могут, и сплясать, и власть умеючи ругают, – Халандовский ушел на кухню, продолжая неторопливый свой рассказ, вернулся, и, таким образом, гости услышали только окончание истории. – Наливают мне, а в рюмке… Ну, не больше чайной ложки… Я выпил, как порядочный, чтоб хозяев не огорчать, а потом долго всматривался в стопку – не то было что-то в ней, не то не было…

– Так и ушел трезвым?

– Нет, пришлось слукавить… Хозяйка петь взялась, все ей внимание уделили, хозяин принялся гитару в порядок приводить, а я тем временем – вроде бы дурак глупый и ничего не соображаю – выливаю полбутылки водки в стакан для воды, подкрашиваю компотом… Песни веселые слушаю, а сам из стакана прихлебываю… Прекрасный получился вечер, – тяжело опустившись в кресло, Халандовский наполнил рюмки, поднял свою в приветственном жесте и молча выпил. Пафнутьеву и Фырнину не осталось ничего, как последовать его примеру. Водка от всех прочих отличалась тем, что пахла не ацетоном, не самогоном, хотя и самогон может пахнуть обворожительно, нет, она пахла водкой, от чего Пафнутьев отвык давно и даже не представлял себе, каков у нее настоящий запах. – Как напиток? – спросил Халандовский, – он все-таки знал цену своему столу и хотел чуть-чуть признания.

– Что тебе сказать, Аркаша… Вот как живешь, за кем-то бегаешь, кого-то ловишь… И постепенно теряешь ощущение настоящей жизни, забываешь даже, как она пахнет, как выглядит, забываешь, какой у настоящей жизни вкус, цвет… А пахнет она, оказывается, вовсе не хлоркой из следственного изолятора, не конфискованным самогонным аппаратом… Вот ты и напомнил, как настоящая жизнь пахнет, какой у нее вкус, какова крепость…

– Такие напитки – это счастливейшие вехи в нашей жизни, – добавил Фырнин.

Халандовский кивнул. Он был удовлетворен ответом. И в благодарность за хорошие слова снова наполнил стопки. Белая рубашка на его груди была распахнута, рукава подкатаны, от уха по шее тихонько пробирался ручеек пота, но Халандовский не замечал его. Он снова поднял стопку и как-то безутешно выпил. Прислушиваясь к себе и убедившись, что водка попала, куда ей и следовало, подцепил на вилку сразу два ломтя рыбы, сунул их в рот. Пафнутьев не мог не восхищаться той убежденностью в каждом жесте, которая исходила от хозяина.

– Говори, Паша, – сказал Халандовский. – Мы здесь одни.

– Голдобов богат?

– Да.

– Очень? – спросил Фырнин.

– Да. Ведь мы на ты, правильно? Я так и думал… Ты хочешь спросить – законные ли его богатства… Отвечаю – нет. С твоей точки зрения. А с моей – вполне законны.

– Хорошая рыба, – сказал Пафнутьев. – Как она называется?

– Осетрина холодного копчения. Сейчас еще нарежу… – Халандовский поднялся и, не обращая внимания на протестующие крики Пафнутьева, вышел на кухню. Вернулся он с деревянной подставкой, на которой лежал початый балык. Плотно усевшись в низкое кресло, нарезал несколько кусков балыка. – Уж коли не знаешь, как она называется, ты должен хорошо ее запомнить… Эта закуска всем хороша, но есть у нее и большой недостаток.

– Не заметил.

– От нее не пьянеешь. И приходится пить вдвойне. Вы к этому готовы?

– Как пойдет разговор, – улыбнулся Фырнин. Он не торопился задавать вопросы, зная, что в любом случае о нем не забудут и о его интересах тоже.

– Тоже правильно, – кивнул Халандовский. – Колбаса стоит тысячу рублей килограмм. Рулон бумаги для обертки весит тысячу килограмм. Продав всю колбасу, завернутую в этот рулон, я получаю чистый и честный миллион рублей. Правильно? Никого не обвешивая, никого не обманывая. Это один колбасный отдел одного гастронома. И от Голдобова зависит получит ли этот гастроном колбасу, получит ли бумагу. Заметь, миллион получается при совершенно честной работе.

– А при недостаточно честной?

– Эту цифру можно удвоить. А если колбасу продать подороже, то, сам понимаешь…

– И это тоже зависит от Голдобова? – спросил Фырнин.

– Да. Нужна очень кропотливая экспертиза, чтобы установить истинную цену колбасы… Ну, и так далее. Я назвал самый простой, школьный пример. Об остальных говорить не буду, да это тебе и не нужно. Ты вышел на Голдобова?

– Да.

– Колбасные дела?

– Нет. Убийство, – Пафнутьев отвечал не только Халандовскому, но и Фырнину.

– Коля Пахомов? Все правильно, это его работа.

– А ты это знал?! – откинулся в кресле Пафнутьев.

– Конечно, – печально ответил Халандовский. – Это все знают. Но ведь нужны доказательства, правильно? Ты нашел доказательства?

– Похоже, что нашел.

– Тогда берегись. Твой шеф – его человек.

– Анцыферов? – уточнил Фырнин.

– Валя, не надо фамилий, хорошо? – Я неуютно себя чувствую в собственном доме, когда звучат такие фамилии, – Халандовский снова разлил водку в стопки. Бутылка оказалась пустой и он отставил ее в угол. – Сейчас пропустим по одной и покажу свои семейные фотографии…

– Может быть, в другой раз семейные-то?

– Я покажу, а если не понравятся, отложишь в сторону. Но ты не отложишь, ты попросишь на память, хоть одну, хоть половинку… Но я не дам. Посмотреть позволю, а подарить не могу.

– Почему, Аркаша?

– Жить хочется, Паша.

– Кто-то мне уже говорил эти слова…

– Ты услышишь их еще не раз. Каждый умный человек, к которому подойдешь со своими вопросами, может их произнести, – Халандовский взял с полки конверт и протянул его Пафнутьеву. – Когда ты позвонил, я сразу понял, какие вопросы будешь задавать. И подготовился. Пойду пошарю в холодильнике, может, найду чего закусить, а вы пока посмотрите фотки, – Халандовский поднялся и вышел на кухню.

Снимки оказались странные. На всех была изображена часть улицы, снятая сверху – решетчатый забор, ворота, машина с раскрытым багажником и люди, несущие какой-то груз. На одних снимках они были рядом с машиной, на других уже по ту сторону ворот, на третьем кто-то придерживал ворота…

– Это Первый, – сказал Халандовский, ткнув толстым волосатым пальцем в человека, придерживающего ворота. – А это Голдобов, – он показал на человека, который стоял у второй половинки ворот.

– А зачем так много снимков? Ведь они одинаковые? – спросил Фырнин.

– Видишь ли, Валя, если взглянуть в них внимательнее, – Халандовский с хрустом свинтил пробку со второй бутылки, – то увидишь, что на одном снимке весна, на другом – осень… И так далее. Вывод простой – круглый год начальник управления торговли подпитывает Первого. Специалистам нетрудно установить, что в этих ящиках, их приблизительную стоимость. Одно время у меня были неважные отношения с Голдобовым и я решил слегка подстраховаться… И заказал такие вот картинки. Когда дело дошло до разрыва, пришел к Илье Матвеевичу на прием и показал. Он посмотрел и вернул их мне. Молча. Потом подумал и снова забрал. Сказал, что для разговора у него времени нету, что я могу идти. И я ушел. С тех пор у нас вполне терпимые отношения. Он меня не трогает, дань плачу исправно, хотя и не столь щедрую, как другие.

– Дань кому? – Фырнин опьянел, беспричинно улыбался, явно отдавал предпочтение осетрине, но вопросы задавал вовремя и именно те, которые требовались.

– Голдобову. Сам-то он за прилавком не стоит… А жить хочется и ему. Он пробовал договориться с Пахомовым, но… Был грех – женой его попользовался. И Колю заклинило.

– А зачем Голдобову понадобились снимки? Ведь он знал, что у тебя остались экземпляры?

– На случай, если у него испортятся отношения с Первым.

– Но они не испортились?

– Пока нет.

– Ты говоришь пока…

– Я имею в виду твою деятельность. Ты, Паша, перешел черту. Ты в опасной зоне. Можно сказать… в мертвой зоне. Твой шеф…

– Анцыферов? – опять вставил вопрос Фырнин, не в силах удержаться от уточнения.

– Да, – Халандовский поморщился недовольно и, чтобы как-то сгладить промах корреспондента, наполнил рюмки. – Давайте пригубим, закусить я кой-что нашел, – Фырнин с удивлением увидел на столе баночку красной икры и два кружка домашней колбасы. – Не взыщите, пища у меня простая. Но здоровая. Завтра утром будете в форме. Поехали, – и он так же, как после первой стопки, прислушался к себе – туда ли пошла смирновская. Смирновская пошла куда следует, и Халандовский прямо рукой взял круг колбасы. – Налегайте, ребята, на икру, я к ней спокойно отношусь. Что хочу сказать… Защититься от Голда я смог… Но напасть на него… Это не просто рискованно, это опасно. Для жизни опасно.

– И мне не советуешь?

– Как я, Паша, могу советовать… Мы с тобой в разных весовых категориях… Если бы ты поделился новым способом, как сделать миллион, я бы мог сказать что-нибудь дельное… А здесь… То, что это опасно, то, что это смертельно опасно… Ты и без меня знаешь. У тебя сколько трупов в деле?

– Два.

– Если не остановишься, еще будут. В конце концов, Голдобов войдет в твой кабинет чистеньким. С улыбкой на устах. И никак иначе. И не раньше. Твои коварные вопросы будут его только смешить. Не заблуждайся, Паша, на этот счет. Тебя шеф уже отстранил от дела?

– Откуда ты знаешь? – опешил Пафнутьев.

– Предположил, – грустно улыбнулся Халандовский. – Это самое простое и невинное действо… Если не сработает, будут другие. Каждый раз все жестче. По нарастающей. Вы ко мне пришли пешком?

– Пешком. А что?

– Обратно поедете на машине.

– А к чему это? – Фырнин после выпитого не мог ни о чем спросить без широкой простодушной улыбки.

– Несу ответственность из своих гостей. Я только тогда выполню долг хозяина, когда буду знать, что вы в своих постельках и в ваших головах нет посторонних предметов.

– А какие посторонние предметы могут быть…

– Это ты у меня спрашиваешь? – Халандовский посмотрел на Фырнина удивленными глазами, поморгал и снова обратился к кружку домашней колбасы, от которой сумасшедше пахло настоящим мясом, чесноком и прочими полузабытыми вещами.

– Хорошо, Аркаша, скажи вот что… – Пафнутьев помедлил, прикинув количество водки во второй бутылке, помолчал. – Первый у Голдобова на крючке?

– Хм, – Халандовский, кажется, соображал лучше, когда в руках у него была бутылка. – Он отвинтил крышку, разлил водку в стопки, поставил пустую бутылку в угол. – Хм… Если Голдобов так думает, то он ошибается. Опасно держать на поводке дикого зверя. Его можно подкармливать, поддерживая состояние сытости, но упаси, Боже, прозевать момент, когда зверь проголодается или почувствует опасность. Первый будет помогать Голдобову, выручать, пускать его в свой кабинет только до тех пор, пока это не будет для него ничего стоить. Голдобов оставил у себя снимки… Но самая большая ошибка его будет, могу даже сказать, что это будет последняя ошибка… Если он решится показать Первому эти снимки. – Халандовский смотрел в окно, залитое красным закатным солнцем, и говорил медленно, тихо, будто вещал. – Голдобов бывает у Первого чаще других, бывает у него гораздо чаще, чем требуется… Он привык к Первому, как смотритель зоопарка привыкает к тигру… И даже не ощущает опасности. Голдобов должен был выкупить у меня снимки за любые деньги только для того, чтобы их уничтожить. А ему это и в голову не пришло. Он думает, что снимки опасны для Первого. Нет, они опасны для него самого! Я мог бы убрать Голдобова в течение суток. Для этого нужно только одно – положить Первому на стол эти снимки.

– Почему же ты этого не делаешь?

– А зачем? – удивился Халандовский. – Зачем, Паша?! Голдобов меня не трогает, у нас установились ровные взаимовыгодные отношения, мы ценим друг друга, как достойные противники, соратники… Он знает, что я его не продам, но он меня при необходимости продаст. И стараюсь не подставлять бока. И потом… Как знать, кто придет вместо него, сколько новый потребует для первого знакомства…

– А в том, что потребует, ты не сомневаешься?

– Очень глупый вопрос, Валя. Ты же не сомневаешься в том, что завтра взойдет солнце? Оно может оказаться за тучами, может быть в тумане… Но солнце взойдет минута в минуту. И я тоже минута в минуту появлюсь в кабинете нового начальства с плотным пакетом в кармане. Давай, Валя, выпьем… За твои творческие успехи. Выпьем за то, чтобы наш друг Паша успешнее, чем прежде, ловил карманников, мошенников, кладбищенских воров, которые торгуют могильными цветами, а эти цветы юноши трепетно дарят своим возлюбленным, а те потом всю жизнь помнят их и даже в момент смерти цветы стоят перед глазами умирающих, как нечто давнее, счастливое, чистое…

– Остановись, Аркаша! – властно приказал Пафнутьев. – Что-то тебя не в ту степь, понесло!

– После второй бутылки такое случается, – Халандовский виновато развел руками. – Я очень умный человек, Паша, я не встречал в своей жизни никого умнее меня! Но даже я, даже в таком вот вдохновенном состоянии не могу сказать, что ждет тебя завтра. Пытаюсь и не могу. Темнота. Неопределенность. Ты себе, Паша, уже не принадлежишь. Это я знаю точно.

– В каком смысле? – с подозрением спросил Пафнутьев.

– В том смысле, что твои решения и поступки уже не влияют на твою судьбу. Другими словами, своими поступками и решениями ты уже не можешь ничего изменить. Покатилось Большое колесо. И, похоже, ты сам сдвинул его с места.

– Разберемся, – бросил Пафнутьев, набирая в баночке полную ложку красной икры. – Разберемся, – и он сунул ложку в рот.

– Ну как, Паша, еще по глоточку? – спросил Халандовский.

– Что ты, совсем ошалел. Нет, спасибо, мне пора.

– А ты, Валя?

– Разве что на посошок, – Фырнин решил не противиться хозяину.

– О! – радостно воскликнул Халандовский. – Вот она, столичная закалка! А ты, Паша, замшелый какой-то, опасливый.

– Ладно, уговорили, – махнул рукой Пафнутьев. – Наливай.

После «посошка» хозяин взял телефон, положил себе на колени, набрал номер. – Толик? Ты в порядке? Молодец… Через пятнадцать минут на обычном месте будут стоять два человека, – он окинул взглядом Пафнутьева. – Один из них в сером костюме, почти трезвый, и с чемоданчиком не первой свежести. Второй юн и прекрасен, – Халандовский подмигнул Фырнину. – Ты их узнаешь. Их все узнают. Лады? Пока.

– Что это значит? – спросил Пафнутьев.

– Я же тебе говорил, Паша… Ты должен сегодня добраться домой. Скажу больше – ты позвонишь мне, когда окажешься дома. Или я позвоню. Только тогда сон мой будет спокоен, здоров и целебен. Да! – воскликнул он, поднимаясь. – А это гостинец на добрую память о нашем прекрасном вечере, – в руке Халандовского словно сама по себе возникла плоская бутылка смирновской водки. Но вдруг как-то неловко пошатнувшись, он выронил ее на паркет. Пафнутьев в ужасе закрыл лицо руками, Фырнин вскрикнул, как от боли. Но когда прошла секунда, вторая и не раздалось звона разбитого стекла, они опасливо посмотрели на пол и увидели бутылку, которая лежала, как ни в чем не бывало, и даже, казалось, усмехалась над ними – точно так же, как усмехался счастливый Халандовский. – Что, Паша, напугался? Это шутка, пьяная шутка, может быть, не очень хороша, но если расстаемся с улыбкой на устах – это прекрасно! Понимаете, ребята, поганые буржуи выпускают водку в мягких бутылках. С виду не скажешь, а когда она падает, то может только подпрыгнуть… Во живут, а?! Потрясающе! – и он вручил по бутылке Пафнутьеву и Фырнину.

– Спасибо, Аркаша. Это царский подарок. Я надеюсь пригласить тебя на эту бутылочку, когда все закончится…

– О, тогда мы ее никогда не выпьем.

– Почему?

– Потому что все никогда не кончится.

– Разберемся, – повторил Пафнутьев. – Спасибо, Аркаша, за ужин, все было прекрасно. Если еще твой человек развезет нас по домам, можно считать, что жизнь удалась.

– Ну что ж, до скорой встречи, Паша.

– Снимками не поделишься? – спросил Фырнин.

– Знаешь, Валя, чего я боюсь… Пропадут они у тебя. Исчезнут. Ты и знать не будешь, кто взял, когда, куда пошли… Паша, у тебя такого не бывает?

– Да как сказать, – смутился Пафнутьев.

– Вот и я о том же. Ребята, когда эти снимки понадобятся жестко и срочно… Считайте, что они у вас уже в карманах. Отдам. Я ведь тоже дома их не держу.

– На войне, как на войне, – усмехнулся Пафнутьев.

– Да, Паша, да… Я рад, что смирновская не сбила тебя с толку… Провожать не пойду, мне нельзя. Смотри, – он подвел Пафнутьева к окну, – видишь просвет в кустах? Вы выходите по этой тропинке и ровно через минуту останавливается машина. Девятка. Верный человек довезет вас, куда надо, поможет подняться на этаж, открыть дверь и уйдет, закрыв ее…

– Неужели мы выглядим настолько пьяными?

– Мне неважно, как вы выглядите, что при этом чувствуете и что думаете… Я хочу спокойно спать. А для этого должен знать, что вы дома и у вас все в порядке. Не о вас пекусь, о себе. И машину вызвал, беспокоясь о собственном самочувствии. Это чтоб вы не заблуждались. Видите, как я себя люблю, на какие жертвы иду, чтобы обеспечить себе спокойный сон. Пока, Паша. До встречи, Валя. – Халандовский проводил взглядом Фырнина, не совсем твердо отправившегося в туалет, и наклонился к Пафнутьеву. – И еще, Паша… В машине на заднем сидении увидишь пакет… Это тебе. Не забудь его, когда будешь выходить. Впрочем, Толик напомнит.

– Что там? – отшатнулся Пафнутьев.

– Костюм. Ведь ты просил костюм? О, Паша! – Халандовский закатил глаза. – Благородный серый цвет, покрой, отделка, пуговицы… Бельгия, Паша! Там же в пакете – рубашка и галстук.

– Аркаша… Пакет останется в машине, – твердо сказал Пафнутьев. – Хочу, но не могу. Боюсь тебя потерять.

– А ты не боись… Там же, в кармане, найдешь счет. По этому счету и оплатишь. В центральном универмаге. В городе три таких костюма, береги его. А галстук – с нашим знаменем цвета одного.

– Аркаша! – растроганный Пафнутьев разлил по стопкам оставшуюся в бутылке водку. – За тебя, Аркаша! За хозяина! – повторил он, увидев в дверях Фырнина. – Давай, Валя, за хозяина надо пригубить!

Халандовский подошел к окну, подождал, пока появится внизу его захмелевшие гости. Те оглянулись, помахали руками. А едва вышли на дорогу, возле них остановилась машина. Девятая модель «жигулей» – как и обещал Халандовский.

Лариса услышала настойчивый звонок в дверь, когда была в ванной. Она закрутила краны, прислушалась – так и есть, в дверь кто-то звонил. Так можно было звонить, лишь наверняка зная, что хозяйка дома. Оставляя на полу мокрые следы, она подошла к двери и выглянула в глазок. На площадке стоял генерал Колов в полной парадной форме. Впрочем, возможно, это была и не парадная форма, но погоны, звезды, разноцветные колодки, строгий вид самого генерала создавали впечатление торжественности.

– Надо же, – пробормотала Лариса. – Только генерала здесь и не хватало… – окинув себя взглядом, она была не только голая, но и мокрая, чуть поправив полотенце на плече, открыла дверь, прекрасно зная, какое впечатление произведет ее вид на Колова. И не ошиблась. Тот отпрянул, оглянулся в беспомощности – за его спиной стояли двое молодых ребят в форме.

– Здравствуйте, – сказал Колов и это было единственное, что он мог произнести.

– А, Гена, – улыбнулась Лариса. – Наконец-то… А я уж заждалась… Это с тобой? Входите, ребята, хотя в этом доме моему Генуле ничего не угрожает. Во всяком случае для жизни, – да, Гена?

Колов смешался, еще раз оглянулся на сопровождающих, но взял себя в руки.

– Они подождут на площадке. Я хочу с тобой поговорить.

– Всегда рада тебе. Гена, ты же знаешь! – Лариса безошибочно нашла нужный тон, понимая, что только вот такая вызывающая интимность может сбить генерала с толку. – Ты появляешься так неожиданно, но всегда желанно, – успела пропеть она до того, как генерал, переступив порог, с силой захлопнул за собой дверь.

– Что ты несешь?! – со злостью прошипел он. – В каком свете меня представляешь?!

– Я тебя представляю только в высшем свете, Генуля! А разве я ошибаюсь?

– Боже, какая дура, какая дура! – простонал Колов.

– Ни фига себе! Ворвался в мой дом… И дура? Неужели я так плохо выгляжу, – она повернулась перед зеркалом, не очень-то стараясь поймать соскользнувшее полотенце. – По-моему, только сейчас те ребята зауважали тебя по-настоящему, а? Гена? У тебя такие строгие глаза, что я подозреваю… Ты, наверно, разлюбил меня? – спросила она плачущим голосом. – Это очень печально. Но я переживу. Я последнее время научилась себя преодолевать… И чувствую, у меня получается… Проходи, Гена, садись.

Колов ощутил беспомощность. Эта женщина его не боялась, смеялась над ним и он не знал, что делать. Все было бы проще, если бы не стояли на площадке его сотрудники, если бы они не видели ее голой, с мокрыми волосами, если бы не было той дурацкой ночи, когда он, перепившись, позорно заснул и, самое обидное, не мог припомнить, что было, а чего не было.

– Ты молодец, – щебетала Лариса. – Я уж думала, что не выполнишь своего обещания.

– Какого обещания? – хмуро спросил Колов.

– Как?! Ты все забыл? О, Гена… Это так на тебя не похоже! Обещал захаживать… Обещал, что наша ночь в том домике не последняя… Подарки обещал…

– Кстати, о подарках. У меня такое впечатление, что кое-что ты прихватила, не дожидаясь, пока сам подарю.

– Гена! – Лариса округлила глаза, насколько это было ей под силу. – Ты подозреваешь меня в воровстве?! Ты?! Меня?!

– Пропал мой пистолет.

– Он, наверное, очень дорогой? Я могу помочь? У меня есть деньги на книжке…

– Остановись. Он не дорогой. Если бы тебе понадобились пистолеты, я достал бы десяток. Но пропал мой пистолет.

– Ты считаешь, что его взяла я?

– Я не могу его найти после того, как ты побывала на даче. Ты уехала утром, сказала водителю, что я тебя отпустил. А я не отпускал.

– Ты хотел оставить меня у себя? Навсегда?! – Лариса опять сделала круглые глаза.

– Сядь, ради Бога, я не могу смотреть на тебя в таком виде… – Колов снял фуражку, вытер лоб и опустился в кресло.

– Прошлый раз ты хотел видеть меня именно в таком виде, – она обиженно передернула плечами. – Говорил, что именно такой мой наряд тебе нравится. Вот я и подумала, что…

– Что ты подумала?

– Я подумала, что ты говорил эти слова не только потому что выпил коньяка, – закончила она жестко. – Извини, дорогой, сейчас прикрою срам, чтобы сделать тебе приятное.

Колов вскинулся, хотел ответить что-то резкое и злое, но, увидев, как Лариса, отбросив полотенце, пытается попасть рукой в рукав халата, промолчал, подождал, пока она повяжет пояс и сядет в кресло.

– Ты брала пистолет? Если брала – отдай. И мы останемся друзьями. Обещаю.

Лариса помолчала, поигралась кисточкой халата, глядя в окно, скорбно опустила голову.

– Ты мне не веришь, – проговорила она с трудом, и одинокая слезинка упала ей на руку. – Я все поняла… Ты меня не любишь. И тогда не любил.

– Как я могу тебе верить, если пистолет исчез вместе с тобой в то же утро?! – вскричал Колов.

– Может быть он исчез еще вечером?

– Как?

– Не знаю, о каком пистолете ты говоришь, но вечером я видела у тебя в руках… Ты хотел пойти пострелять…

– Я? Пострелять? В кого?

– Ты хотел показать, как это делается… Я отказалась, но ты все-таки пошел…

– И стрелял? – растерянно спросил Колов.

– Не знаю… При мне… При мне, вроде нет…

– Но выстрелы ты слышала?

– Я в этом не разбираюсь.

– Но грохот, грохот был?

– Что-то грохотало… Может быть, гром, может, кто-то пробежал по листу железа, может, это были и выстрелы… Я ведь, Гена, в тот вечер тоже немного выпила… Наверняка больше бутылки… Я как чувствовала, что такого коньяка мне уж не попробовать.

– Не прибедняйся! Голдобов пьет коньяк не худший.

– Гена, возможно, у него есть коньяк даже лучше твоего, но угощает он только водкой.

– Не может быть! – вскричал Колов изумленно.

– Я говорю то, что знаю, – Лариса нерешительно протянула руку и провела пальцем по колену Колова. Он поймал ее ладонь, заставил посмотреть себе в глаза.

– Послушай меня, Лариса… Ты очень красивая женщина и мы могли бы с тобой надолго стать очень близкими друзьями… Я надеюсь, что это еще возможно… Я бы очень этого хотел. Но пистолет – это из другой области. На нем номер, этот номер числится за мной. Слишком многое на кону. Сейчас те ребята, которые остались на площадке, сделают обыск. Не возражаешь?

– У меня? Здесь? Сейчас?

– Да. У тебя. Здесь. Сейчас.

– А если буду возражать? Обыска не будет?

– Он будет в любом случае. Но если ты очень уж против, тогда я проведу обыск официально. С понятыми, протоколом и так далее. А если возражать не будешь, то мы все сделаем, можно сказать, в узком, почти семейном кругу.

– Эх, Гена, – проговорила Лариса и, поднявшись, подошла к окну. Обхватив себя руками за плечи, она смотрела на листву, на прохожих, изредка мелькавших во дворе, потом подошла к кровати и с размаху упала на спину. – Валяйте!

– Ты должна понять…

– Тебя что-то смущает? Чего ты ждешь?

– Может быть, пока посидим на кухне? – предложил Колов.

– А вдруг пистолет спрятан как раз там?

– Вообще-то да, – он прошел в прихожую, открыл дверь, впустил в квартиру двух хмурых ребят. – Приступайте, – сказал он. – Начните с кухни. Потом хозяйка перейдет туда варить кофе, а вы займетесь остальным.

Закинув руки за, голову, Лариса безучастно смотрела в, потолок. Колов помялся около нее, сел в кресло, пытался что-то сказать, но Лариса не отвечала. Изредка по ее губам пробегала скорбная улыбка.

– Скажи мне, Гена, – наконец произнесла она негромко, – скажи мне вот что… Ты действительно ищешь пистолет или же обыск понадобился для чего-то другого?

– Не понял? – Колов вскинул брови.

– Не надо прикидываться дураком… Я прекрасно знаю, что вы заметаете следы, че хотите, чтобы был пойман убийца Николая… Я достаточно повертелась среди вашего брата… Среди таких вот начальников-генералов от общепита, генералов от партии, генералов от милиции. Все вы одним миром мазаны. Все готовы напоить бабу, тем более, что покупать коньяк не приходится, вам его приносят в кабинет, на дачу, в квартиру… Так что пьянки, закуска обходятся недорого… Потом вы залезаете на бабу, на ней же и засыпаете, забыв зачем забрались, – Лариса заговорила громче, почувствовав, что ребята на кухне прислушиваются к ней. – А потом готовы прийти с обыском, чтобы вернуть потерянные по пьянке носки, трояки, трусы, пошитые женой… Вот наутро, допустим, после такой дикой ночки перепутаете мундиры, перепутаете кабинеты и телефоны… Никто даже этого не заметит. Ты завтра уйдешь в горсовет, Первый сядет на твое место, прокурор сделается начальником общепита… И все будет продолжаться, как и сейчас… Ты пришел к бабе, которую напоил, – голос ее зазвенел, – изнасиловал…

– Что ты несешь?! – Колов в ужасе оглянулся на сотрудников.

– А почему мне так не сказать? Я могу так сказать. Я пришла к тебе по делу, принесла документы, которые выводили на убийцу моего мужа. С этими же документами я была у твоего собутыльника Анцыферова, этого красивенького прокурора… Мудак! Вы заинтересовались? Да ничуть! – оба сотрудника стояли в дверях и внимательно прислушивались, готовые исчезнуть, едва лишь Колов обернется. – Анцыферов насмерть перепугался, принялся к тебе звонить, ты сколько мог отпихивался, но потом все-таки согласился принять, поговорить со мной. И что же? Дал команду, вызвал следователя, группу захвата? Нет, Генуля… Ты открыл сейф и вынул коньяк… Потом усадил в машину, увез на дачу, затащил в постель…

– Остановись, Лариса! Иначе ты пожалеешь…

– Генерал! И ты меня пугаешь? Дешевка… Заметались вы, заметались… И Голдобов, и Анцыферов, и ты вот заплясал, как вошь на гребешке… Тоже еще, пистолет он ищет… Знаю я, что ты ищешь… Письма, документы, расписки, накладные.

– Но у меня действительно пропал пистолет! – вскричал Колов.

– Пить надо меньше, – спокойно сказала Лариса. Она уже поняла как остановить обыск. Нужно говорить Колову дерзости, а он не потерпит, чтобы все это слышали подчиненные.

– Прекрасный совет! Для тебя же!

– Да, но я не устраиваю обысков в чужих квартирах… Незаконных обысков без ордеров. Не прячу убийц. Мне не несут взятки. Я не вступаю в сговор с прокурорами, которых годами подкармливают общепитовские генералы. С тобой Голдобов чем расплачивается, Гена? – заметив краешком глаза, что сотрудники скрылись в прихожей, не вынеся столь суровых разоблачений, Лариса заговорила громче. – Ты вот коньячок выпьешь, рыбку скушаешь и, небось, забыл? А у него все записано. Оприходовано. А снимочки сделаны, и свидетели уж свои показания написали. На крючке вы, ребята, на крючке…

– Лариса, тебе придется отвечать за эти слова!

– А тебе – за дела. Я знаю, что могу уже не выйти из этой квартиры, знаю, кого ты привел… Вольете в меня бутылку водки, откроете краники на кухне и, пожалуйста… Не выдержала жена разлуки с любимым мужем… А, Гена? И записку можете заставить написать… А что, пальцы в дверь зажмете – что угодно напишешь… Я ведь знаю, с кем имею дело. Мой Николай не первый! И не последний. После него уже были похороны…

Колов молчал. Думал, как поступить. И Лариса поняла – где-то она переступила допустимую грань. В квартире сгустилась опасность. Голдобов предупреждал ее. Она тоже замолчала, прикидывая, что делать.

– Ребята! – тихо позвал Колов в наступившей тишине. – Тут вот что у нас получилось, – он помялся, оглянувшись на Ларису. И в тот момент, когда Колов снова обернулся к сотрудникам, чтобы закончить приказание, она схватила со столика тяжелый керамический светильник и изо всей силы запустила в окно. Легкая гардинная ткань не смягчила удар, и большое двойное стекло с оглушительным звоном вывалилось наружу. Воспользовавшись замешательством гостей, Лариса вслед за светильником швырнула телефон, а потом и сама, высунувшись из окна, закричала что-то истошно и тонко. Колов вскочил, схватил ее поперек туловища, оттащил от окна, бросил в прихожую, но больше сделать ничего не успел. За окном раздались обеспокоенные голоса, кто-то попытался заглянуть в квартиру.

– Уходим, – сказал Колов и первым вышел на площадку. Вслед за ним быстро и неслышно вышли его сотрудники. Раздался щелчок замка и Лариса поняла, что она в квартире одна.

– На этот раз пронесло, – проговорила она, даже не пытаясь подняться. – И то ладно.

– Эй, хозяйка! Живая? – в разбитое окно заглядывал, тараща глаза, какой-то парень. Лариса узнала его, он жил в соседнем доме.

– Вроде живая, – она поднялась, поправила волосы, попыталась улыбнуться.

– А что случилось-то?

– Попытка ограбления.

– А грабители?

– Сбежали. Так драпанули, что… В дверь сбежали…

– Ну, ты молодец, – он одобрительно покрутил головой. – Сообразила.

– Тут сообразишь… Если жить захочешь… – Лариса взяла из рук парня телефон, поднесла трубку к уху. – Надо же, работает.

– Значит, жизнь продолжается, – сосед подмигнул ей. – Может, в милицию сходить? Тут недалеко, а?

– Да нет, не стоит. Я позвоню им… Спасибо, – Лариса втянула в комнату гардину, расправила ее и снова упала на кровать.

Едва проснувшись, Пафнутьев настороженно прислушался к себе – как голова после вчерашней зверской пьянки? Что делать, что делать, – обреченно подумал он. – В таком положении оказываемся все мы время от времени. Когда каждая бутылка водки достается лишь героическими усилиями, когда любая закуска вызывает радостно-недоверчивое оживление, стоит ли удивляться, что, увидев на столе и то и другое, люди теряют бдительность и отдаются застолью легко и безоглядно. Но Пафнутьев зря опасался головной боли и подавленности – он чувствовал себя прекрасно. Конечно, в теле ощущалась алкогольная усталость, он искренне и убежденно корил себя за слабодушие, но крепкий чай сделал свое дело, и он вышел из дому почти в боевом состоянии духа. О вчерашней пьянке вспоминал без прежнего гнева, вспоминал, изумляясь своему безрассудству, как после ночи, проведенной с женщиной хоть и порочной, но красивой и дерзкой.

Придя в свой кабинетик, не глядя, поддал ногой торчащее из-под стола лошадиное копыто, затолкал за шкаф сплющенное, сдавленное в аварии ведро, а высохшую человеческую руку сунул в ящик стола Дубовику, причем, негодник, так рассчитал, чтобы ящик оказался на упоре, а когда Дубовик потеряет терпение и откроет его с силой, рука вывалится наружу и неизвестно еще – хватит ли следователя по физиономии или свалится ему на колени.

Прежде всего он набрал номер Халандовского.

– Привет, собутыльник, – сказал Пафнутьев. – Жив?

– Еще не знаю… Дай сообразить.

– Послушай, Аркаша, чем ты объяснишь этот безудержный загул?

– Сложностью обстановки в обществе. И больше ничем.

– Значит, наша с тобой личная испорченность здесь ни при чем?

– Мы вели себя достойно. Разве мы сказали друг другу грубые слова? Разве вы пренебрегли моим угощением? Разве я пренебрег вашим обществом? Если бы, Паша, все пили так, как пили вчера мы, в обществе давно бы забыли, что такое преступность.

– Спасибо, Аркаша, если бы ты знал, как мне нужно твое сегодняшнее утешение!

– И твой звонок, Паша, меня тоже порадовал. Как ты вообще?

– Уже лучше.

– Загляни днем, поправим здоровье, а?

– С удовольствием, Аркаша… Если получится. Позвоню.

– Как костюм?

– Я себя не узнал! Я неотразим, Аркаша! Этот костюм меня толкает к жизни ночной, распутной и безнравственной.

– Все помнишь, что я говорил?

– Главное помню.

– Главное – это ты, Паша. Береги себя. Мне будет жаль потерять собутыльника.

– Буду стараться, – и Пафнутьев положил трубку.

Подняв глаза, он увидел сидящих перед ним двух оперативников. Они смотрели на него с легким укором, но в их позах ему привиделась и некоторая готовность действовать. Подперев щеки кулаками, Пафнутьев некоторое время молча разглядывал их, прикидывая какое бы им задание дать, и все никак не мог придумать, поскольку картина преступления была ему ясна, участники известны и теперь наступала весьма щекотливая часть расследования, когда важно было определить, когда брать в первую очередь, с кем повременить, куда нанести очередной удар.

– Какие новости из управления общественного питания? – спросил Пафнутьев. – Там были ревизии, разоблачения?

– Ничего серьезного… Небольшие обвесы…

– Это как понимать – небольшие?

– Ну… Вместо пятисот граммов отвешивали четыреста… Но это по отдельным магазинам, отдельные продавцы… В масштабе управления – полный порядок.

– Почему вы решили, что в управлении полный порядок?

– Нам показали документацию.

– Вы что же думаете, в управлении покажут вам какую-то другую документацию? Ладно, дальше неинтересно… Слушайте внимательно… Вот номер мотоцикла… Мне нужен и он, и его хозяин. Будьте осторожны. Возможны неожиданности…

– Павел Николаевич… Мы в общем-то зашли попрощаться… Нам сказали, что ты отстранен и мы будем работать с другим следователем.

– Так… Ну, хорошо. Вы попрощались? А теперь идите. И чтоб духу вашего в этом кабинете больше не было.

– Что ж ты так, Павел Николаевич, – начал было Ерцев, но Пафнутьев в бешенстве перебил его.

– От вас воняет, ясно? Воняет! Выметайтесь!

– Как бы от тебя не завоняло, Павел Николаевич, – сказал Манякин с улыбкой. – Как вон от того копыта, – он кивнул в сторону лошадиной ноги.

– Вон! – Пафнутьев замахнулся телефоном и оперативников вымело из кабинета.

«Спокойно, Павел Николаевич, спокойно, – сказал себе Пафнутьев, снова усаживаясь за стол. Он не испытал ни раздражения, ни раскаяния в своем столь несдержанном поведении. Эта вспышка окончательно погасила все алкогольные недомогания, и он снова чувствовал себя свежо. – Этот день еще мой и Анцыферов не сможет отнять его у меня. Колов забрал оперативников? Это он сделал напрасно. Будь они при мне – генералу было бы спокойнее. Что они могут сделать? Могут похитить мотоцикл… И у меня не будет никаких доказательств. Вот это уже плохо… В самом деле, убийца на крючке только благодаря мотоциклу. Достаточно утопить его в лесной луже, загнать в гараж и мне никогда ничего не доказать. Значит, срочно – мотоцикл… Но тогда вся банда получит предупреждение…»

Вошел Анцыферов, изящно прислонился к косяку двери, с улыбкой посмотрел на Пафнутьева.

– Как успехи, Паша?

– У меня забрали оперативников. Как раз в тот момент, когда я собирался арестовать убийцу.

– Это Колов. Я проговорился, что отстранил тебя от дела.

– Все это у вас отлично разыграно. – Привет! – поздоровался он с вошедшим Дубовиком. – Но послушай и ты… У меня забрали оперативников в тот момент, когда я дал им команду арестовать убийцу, – эти слова Пафнутьев произнес уже для Дубовика.

– Я дам тебе десяток оперативников, – Анцыферов все понял, забеспокоился. – Только задерживай, ради Бога. Приходи. Решим. Дадим. Похвалим за усердие. – И он вышел.

В это время раздался телефонный звонок.

– Слушаю!

– Здравствуйте, – раздался в трубке вежливый голос, и Пафнутьев тут же почувствовал, что уже где-то слышал это воркование, но вспомнить не смог, очевидно, разговаривал с человеком вживую, не по телефону. – Вы занимаетесь делом по убийству Пахомова?

– Занимаюсь.

– Ровно в двенадцать часов дня… – говоривший помолчал, давая возможность Пафнутьеву усвоить сказанное. – Сегодня ровно в двенадцать часов дня у торгового центра… Там небольшой сквер возле поворота трамвая…

– Знаю! – отрывисто сказал Пафнутьев.

– Вы будете сидеть на голубой скамейке… Их там несколько, но голубая одна… К вам подойдет мальчик и передаст кое-какие документы. Они могут пригодиться. Все.

Пафнутьев с недоумением посмотрел на трубку, из которой уже неслись частые гудки, и осторожно положил ее на рычаги.

– Что, Паша? – спросил Дубовик. – Взятку предлагают?

– Черт их знает… Может быть… Пока предлагают встретиться.

– Ночью на кладбище?

– Нет, в том-то все и дело, что нет… Средь бела дня, в оживленном месте… Какие-то документы…

– Надо брать, – сказал Дубовик. – Может, подключить ребят? А? Взять в кольцо…

– Бесполезно. Подойдет посторонний мальчик… Он ничего не знает. А документы он и так передаст…

– Ну, смотри… А то как бы чего не вышло. Убийство тоже ведь средь бела дня… Со странной публикой ты связался, Паша… Они не прячутся в ночной темноте и потому неуловимы.

– Ограниченно неуловимы, – поправил Пафнутьев. – В некоторой степени до определенного момента.

– Пойдешь?

– Конечно. Что еще остается следователю, отстраненному от дела. Но легкое беспокойство своим клиентам сейчас придам, – Пафнутьев быстро набрал номер. – Управление? Мне, пожалуйста, Голдобова. Занят? Совещание? Очень важное? А если он отвлечется на две минуты, город охватит паника, голод, одичание? Следователь Пафнутьев. Благодарю. Вы очень любезны, – последние слова Пафнутьев умудрился произнести таким тоном, что любой мог бы вскипеть от оскорбленности. – Илья Матвеевич? Всегда помнящий о вас Пафнутьев. Вы еще не возжелали дать показания?

– А разве вы еще ведете это дело?

– А разве нет?

– Слухом земля полнится, Павел Николаевич, – улыбнулся Голдобов.

– Видите ли, Илья Матвеевич, обычно до нас доходят только те слухи, которые мы сами желаем услышать.

– Значит, продолжаете свою деятельность?

– И весьма успешно.

– Поздравляю.

– Установлен убийца вашего давнего друга Пахомова. Установлена группа поддержки. И даже, хотя вы и не поверите, группа обеспечения.

– И такая есть? – усмехнулся Голдобов, но вопрос его прозвучал несколько нервно. – И чем же она его, то есть убийцу, обеспечивала?

– Материально поддерживала, Илья Матвеевич.

– Надо же… Так что вы, собственно, хотите?

– Встретиться. Жажду встречи.

– В тринадцать часов вас устроит?

– Вполне.

– До встречи, Павел Николаевич.

Пафнутьев положил трубку и опять на его лице было недоумение. На этот раз его озадачило время, назначенное Голдобовым – тринадцать часов. Не конец рабочего дня, что было бы естественно, не перед началом, а именно в тринадцать, в обеденный перерыв… Хотел того Пафнутьев или нет, но в его сознания это почему-то связывалось с уже назначенным временем – двенадцать часов дня в сквере. И мелькнула, все-таки мелькнула шальная мысль – кому он сейчас не позвонит, никто не помешает ему в двенадцать часов дня быть на трамвайной остановке. И он решил проверить. Позвонил по домашнему телефону Заварзину. Тот поднял трубку сразу.

– Да! – отрывисто сказал Заварзин, будто к телефону подбежал уже от двери, собираясь куда-то умчаться.

– Пафнутьев беспокоит. Здравствуйте. Как поживаете?

– Вашими молитвами.

– Тогда хорошо. Послушайте, Заварзин, мне нужны домашние адреса и телефоны ваших работников. Это ведь не очень сложно?

– Да нет… В личных делах есть все данные… Когда хотите получить?

– Сегодня. К середине дня.

– Хорошо, в тринадцать.

– Нет, не смогу. Важная встреча.

– Тогда… В четырнадцать?

– К сожалению, я не уверен, что к четырнадцати успею освободиться.

– В пятнадцать? В шестнадцать?

– А в двенадцать? – спросил Пафнутьев.

– Извините, Павел Николаевич, но в двенадцать уже у меня важная встреча, – ответил Заварзин напряженным голосом. – Могу даже сказать где, если это вас интересует.

– Интересует, – произнес Пафнутьев прежде, чем успел сообразить. Он и в самом деле не смог бы объяснить, зачем ему это понадобилось. Но в голосе Заварзина прозвучало что-то провокационное – проверь, дескать, меня, проверь, если уж взялся.

– Я буду в ресторане. В аэропорту.

– Ждете кого? Провожаете?

– Ни то, ни другое. Встречаюсь. Утром там тихо, просторно, свежо, пахнет расстояниями… А кроме того, Павел Николаевич, у меня там блат… Всегда примут, усадят за хороший столик, дадут котлету, которая еще не побывала в чужих тарелках… И так далее. Ведь вы знаете, что такое блат в ресторане?

– К сожалению, я лишен этих жизненных благ… Ну хорошо, я жду вас после обеда.

– Всего доброго, Павел Николаевич.

К прокурору Пафнутьев не пошел. Решил повременить. Опасался вот так сразу взять да и назвать убийцу. Что-то подсказывало – тот может просто исчезнуть. Пока он не подписал ордер, пока все плавает в неопределенности, оставалась надежда на успех. Уголовное дело по-прежнему было тощим и бестолковым и, если судить только по нему, Пафнутьева действительно можно было отстранять. И ни у кого не возникло бы сомнений в правильности действий Анцыферова.

Андрей взглянул на часы – у него было около тридцати минут. Он обошел небольшую площадь, купил мороженое и сел на голубую скамейку, на которую через полчаса должен опуститься следователь Пафнутьев. Настороженно поглядывая сквозь темные очки поверх пачки мороженого, Андрей пытался определить – нет ли провокации, не подстроил ли Заварзин какую-нибудь пакость, как в прошлый раз с подменой патронов. Но сколько ни всматривался в прохожих, в стоящие вокруг машины, в толчею у газетных и табачных киосков, ничего подозрительного не видел. Все также размеренно подходили трамваи, скрежетали колеса о рельсы, и Андрей все больше убеждался в том, что операция задумана надежно. Даже без глушителя выстрел здесь наверняка никто не услышит. А дом напротив с сотнями маленьких окон, задернутых шторами, занавесками, гардинами вряд ли вызовет какие-то подозрения. Подумают, что стреляли из машины, из кустов, из грузовиков с крытым верхом, но на дом обратят внимание в последнюю очередь. Его нищенский обшарпанный вид служит надежной маскировкой – в таком сооружении не могут вызреть сильные страсти, отчаянные решения, опасные преступные замыслы. Самое большее, что может произойти в таком оме – это кухонная склока, бытовая пьянка, здесь могут съездить кому-то по шее, подбить глаз, но не больше.

Однако все эти мысли Андрея не успокаивали. С каждым поворотом секундной стрелки волнение его росло и охватывал не то чтобы страх, а какое-то напряженное ожидание неизвестности. Он еще и еще раз продумывал каждый свой шаг и не находил изъяна. Все сходилось, стыковалось, все должно было сработать.

Подошел очередной трамвай, высыпали на остановку люди и тут же бросились врассыпную по магазинам в отчаянной надежде что-нибудь купить, опередить других, стать в начале очереди, а не в ее конце. И не приходило им в голову, что и час, и полчаса назад подходили трамваи, так же разбегались из них люди с той же неисполнимой надеждой.

Часы показывали без двадцати двенадцать. Андрей медленно подошел к урне, бросил в нее бумажку от мороженого и снова посмотрел на часы – без четверти. И тут его охватил испуг, он почувствовал, что не контролирует время. Вдруг уже вечер, уже зашло солнце и вообще он опоздал всюду, кроме одного места – камеры в следственном изоляторе.

Не медля больше, он подхватил со скамейки черный тубус и быстро направился к дому. Тубус служил своеобразной маскировкой, с ним можно выглядеть студентом, художником, оформителем этих вот пустоватых и грязноватых витрин. В любом случае тубус придавал Андрею вид занятого человека, торопящегося по своим делам.

Не оглядываясь, не видя, что происходит вокруг, Андрей озабоченно приблизился к нужному подъезду и вошел, придержав за собой дверь, чтобы она не хлопнула слишком сильно, не привлекла бы к себе внимания. Поднявшись на площадку между первым и вторым этажом, Андрей внимательно осмотрел двор. Он не мог поверить, будто ему настолько доверяют, что не проследят за каждым шагом. Но и здесь не заметил ничего подозрительного. В глубине двора сидели старушки с детьми, мужички играли в домино и тихонько торговали водкой по тройной цене, на дороге у примыкающего дома стояла машина, но водителя в ней он не видел. То ли стекло блестело, то ли его в самом деле там не было.

Андрей поднялся на четвертый этаж, приподнял коврик и увидел под ним ключ. Значит, ничего не отменяется. Только сейчас он понял, что все время надеялся – ключа не будет.

Нет, все остается в силе. Осторожно пройдя в квартиру, Андрей бесшумно закрыл за собой дверь, Взглянул на часы – без десяти двенадцать. Хорошо, подумал он, пока все хорошо.

Сам не зная зачем, опустил кнопку замка – теперь к нему никто не сможет войти.

Теперь винтовка. Андрей подошел к кладовочке, открыл дверь. Все, как в прошлый раз – завал лыж, палок, швабр. Пошарив в углу, нащупал холодный гладкий ствол. Винтовка оказалась на месте. Значит, ничего не отменяется.

Хорошо. Пусть так. Патрон. Заварзин выделил ему на операцию всего один патрон. Этого достаточно, подумал Андрей, если, конечно, не будет осечки.

Патрон был в стволе.

Глушитель навинчен.

Часы показывали без пяти двенадцать. Ну, ничего, в конце концов, в двенадцать операция только начинается, а сколько она продлится, сколько следователь будет сидеть на скамейке, сколько придется ждать трамвая, с его скрежетом… Это все впереди.

С неожиданной резкостью прозвенел телефонный звонок.

– Слушаю, – сказал Андрей.

– Ты на месте, – удовлетворенно сказал голос. Андрей узнал Подгайцева. – Молодец. Белая рубашка, подкатанные рукава, черная папка.

На этом разговор окончился. В трубке зачастили короткие гудки. Андрей вернулся к окну. Не прикасаясь к шторам, осмотрел сквер. Скамейка была пуста. На соседних сидели девушки, рядом пристроились мужички с банкой пива, но на голубой скамейке не было никого. Может быть, потому что она стояла на самом солнцепеке, ее обходили стороной. Он представил, как она разогрелась на солнце, какой зной стоит там среди раскаленных трамвайных рельсов, среди металлических киосков, жестяных крыш и невольно вытер вспотевшие ладони о штаны. В белой рубашке с подкатанными рукавами – вспомнил он и вдруг ясно представил, как по этой рубашке будет растекаться кровавое пятно…

Взглянув в очередной раз на скамейку, Андрей вздрогнул. В самом ее центре сидел плотный человек в белой рубашке с подкатанными рукавами и обмахивался черной папкой. Это был следователь, которого он подвез на своем мотоцикле.

– Так, – проговорил Андрей вслух. – Операция начинается.

Но дальнейшие его действия выглядели странно. Как-то замедленно, словно через силу, словно что-то преодолевая в себе, он прошел в коридор и вернулся с черным тубусом. Открыв его, затолкал внутрь винтовку. Она оказалась слишком длинной. Крышка тубуса не закрывалась. Тогда Андрей свинтил глушитель и, обернув подвернувшейся газетой, затолкал в тубус рядом с прицелом. Теперь крышка захлопнулась. Ему даже удалось захлестнуть петли замочков. Еще раз подошел к окну – следователь сидел на прежнем месте, с любопытством оглядываясь по сторонам. В глубине улицы показался красный трамвай. Через три минуты он будет на остановке. Через пять минут раздастся скрежет, который должен погасить звук выстрела.

Но выстрела не будет.

Андрей оглянулся – не забыл ли чего. Нет, тубус с ним. Винтовка внутри. Патрон, который он вынул из замкового устройства, тоже внутри тубуса.

У двери прислушался. Не услышав никаких звуков на площадке, вышел, закрыл за собой дверь. Ключ оставил в кармане. Спустился на один пролет, взял железную лестницу и приставил ее к провалу в потолке. Взобравшись на самый верх, с усилием открыл люк и протиснулся на чердак. Здесь стояла невероятная духота, но он не заметил ее. Согнувшись так, что свободной рукой приходилось опираться на острые комья шлака, Андрей пробрался к первому подъезду. Самое большее, чего он опасался – люк заперли на замок. Но страхи оказались напрасными. Дверь поддалась и он откинул ее в сторону. На площадке никого не было. Взяв ручку тубуса в зубы, Андрей свесился вниз, повис на руках. Пол площадки был от него в метре. Спрыгнул почти бесшумно. Прислушался. Все было спокойно. Сбежав на первый этаж, выглянул наружу. Приоткрыв дверь, выскользнул из подъезда и скрылся в кустах. Даже если кто-то наблюдал за дверью, в которую он вошел, то вряд ли догадался присматривать и за этим подъездом, в ста метрах от первого.

Кустами Андрей пробрался в соседний двор, оказался в детском саду, а пройдя задами, вышел к соседней улице. Мотоцикл стоял на месте. Через десять минут он уже выезжал из города. А еще через полчаса лежал на сене во дворе маленького бревенчатого дома. Сено было теплым, свежим, еще не совсем просохшим. Андрей покусывал травинку и еще и еще раз припоминая свои действия за день. Не все ему нравилось, кое в чем он себя упрекнул, чертыхнулся, но главное удалось. И пока он еще был в безопасности.

«Чемоданчик, – вдруг вспомнил он. – Ведь здесь уже два или три дня лежит чемоданчик, который он прихватил в квартире Заварзина». Андрей вскочил, бросился в дом, сбежал в подвал и за мешками с картошкой увидел завернутый в мешковину прямоугольный предмет. Здесь же в подвале он его и открыл. И разочаровался – чемоданчик был набит бумагами. Но вчитавшись в них, убедился, что они не так уж и бесполезны. Это были накладные, расписки, личные записки с просьбами выдать деньги, выдать продукты, загрузить машину и так далее. На дне чемоданчика Андрей нащупал несколько плотных пачек в почтовых конвертах. Развернув их, увидел доллары. Сотенные купюры были сложены в несколько пакетов и перетянуты резиновыми кольцами. Он не стал их пересчитывать, но про себя прикинул – три пачки по сто штук в каждой… Тридцать тысяч долларов. При нынешнем курсе черного рынка… Пятнадцать миллионов рублей. «Неплохая добыча за вечер», – криво усмехнулся Андрей. Отделив доллары от бумаг, он завернул их в мешок и запихнул под ссыпанную в углу картошку. Чемоданчик снова поставил в угол на прежнее место, замаскировав мешками.

– Крутой ты парень, Андрюша, – сказал он себе, выбираясь из подвала. Содержимое чемоданчика нисколько его не обрадовало. Наоборот, он ощутил беспокойство, только теперь поняв, какой удар нанес Заварзину и всей его компании. – То ли еще будет, – пробормотал Андрей, падая на сено. – То ли еще будет…

Подгайцев остановил машину, заглушил мотор и некоторое время сидел без движения, осторожно оглядываясь по сторонам. Не заметив ничего подозрительного, перешел улицу и поднялся по ступенькам в ресторан. У стеклянных дверей стояла унылая очередь, но он протиснулся сквозь потные тела и была в его движениях та уверенность, которая обычно раздвигает самые плотные толпы.

К стеклу придвинулось массивное красноватое лицо швейцара и двери открылись.

– Спасибо, батя, – Подгайцев опустил в карман старика сотню. Взглянув на часы, остался собой доволен. Он вошел точно в назначенное время. В углу стоял маленький двухместный столик с холодной закуской. Подгайцев сел и спокойно принялся за еду.

Через пять минут от компании в другом конце зала отделился Заварзин, подошел и сел напротив.

– Аппетит, смотрю, у тебя хороший, – сказал он. – А дела?

– А дела плохи.

– Что там опять?

– Клиент пришел вовремя и ждал целый час. Минута в минуту. Но ничего не произошло. Клиент поднялся и ушел.

– Так, – крякнул Заварзин с досадой. – Дальше.

– Наш человек вошел в дом вовремя. За пять минут до срока с ним был разговор. Все по плану. В половине первого звоню ему, чтобы спросить в чем дело…

– А он?

– Не отвечает. Думаю, его там нет.

– Видел, как он выходил?

– Нет, из подъезда Андрей не выходил. А другого выхода нет. Войти в квартиру мы не решились – вдруг продался… И нас бы там взяли. Пошли на маленькую хитрость… Соседу на четвертом этаже я отнес записку и сказал, что, мол, поскольку, друга моего нет, то надо бы ему записку передать. Взял у него телефон. Звоню полчаса назад. Записку передал? Не передал, – отвечает. – В квартире никого нет.

– Но Андрей вошел туда?

– Я сам видел, а потом разговаривал с ним по телефону. Он был на месте. Сказал, что все в порядке, приступает.

– И как все это понимать?

– А черт его знает! Как бы инструмент не унес…

Заварзин некоторое время сидел, подперев щеки кулаками и глядя на закуску, которую Подгайцев сначала несмело, а потом все охотнее снова принялся поглощать, торопясь покончить с ней до завершения разговора. Время от времени он виновато взглядывал на Заварзина, дескать, дела делами, а подкрепиться надо, ты уж прости великодушно.

– Хватит жрать, – наконец произнес тот. – Нет времени. Работа ждет.

– Какая? – поперхнулся Подгайцев.

– Девочка. Очень рад был повидаться, дорогой друг, извини, больше не могу уделить тебе времени, – он тяжело поднялся, оперевшись о стол так, что скатерть съехала в сторону и Подгайцев в последний момент успел подхватить падающий фужер. – Расплатиться не забудь, – сказал на прощание Заварзин и, чуть покачиваясь, пошел к оставленной компании.

Подгайцев успел еще что-то бросить в рот, выпил стакан воды, в целлофановый пакет запихнул остатки трапезы, оставил под рюмкой деньги и, не задерживаясь, вышел из ресторана.

Когда раздался звонок, Света насторожилась – так никто не звонил. Длинный, уверенный, какой-то нахальный звонок, словно человек заранее был уверен, что его ждут. Подойдя к двери, она увидела в глазок искаженное лицо незнакомого парня. Короткая стрижка, кожаная куртка, смотрел в сторону, словно для него не очень было и важно – откроют ему или же дома никого не окажется. Света продолжала наблюдать за ним, когда раздался второй звонок, еще более длинный, но теперь он звонил у нее над самым ухом и она не выдержала.

– Кто там?

– Свои, – послышался ответ.

– Кто свои?

– Я от Андрея… Он просил подойти…

– А почему сам не пришел?

– У него неприятности…

Света накинула цепочку на дверь и осторожно приоткрыла ее. Парень не делал никаких попыток раскрыть дверь пошире, просто переместился на площадке, чтобы она могла его лучше видеть.

– Он тут недалеко, в машине… Сам не может подойти… У него ранение.

– Какое ранение?! – ужаснулась Света.

– Только вы не переживайте, ничего страшного. Можете подойти к окну, там видно…

Света бросилась в глубину квартиры, выбежала на балкон. На противоположной стороне улицы действительно стояла машина, зеленый «жигуленок». На заднем сидении сквозь опущенное стекло она увидела человека с перевязанной головой. Заметив ее, тот помахал приветственно рукой, как бы узнавая, как бы приглашая к себе. Не колеблясь больше, Света выбежала на площадку. Парень еле поспевал за ней, стараясь не отставать. Дверца была предусмотрительно открыта, Света, не задумываясь, наклонилась, и в этот момент парень, который бежал сзади, с силой подтолкнул ее, человек с перевязанной головой, схватив за руки, втащил в машину, дверца захлопнулась, и она оказалась на заднем сидении, зажатой с двух сторон.

– А теперь, цыпа, веди себя хорошо, – сказал стриженый и она увидела щелкнувшее в его руке лезвие ножа. – Жалко будет такую рубашку испачкать…

– Кровь не отмывается, – подтвердил с ухмылкой человек с перебинтованной головой. Он небрежно стянул с головы бинты, и она увидела толстомордого детину.

Машина резко рванула с места и уже через несколько минут они были далеко от дома. Света попыталась осмотреться. За рулем сидел тощеватый парень с длинными волосами, сиденье рядом с ним было свободно.

– Куда вы меня везете? Что происходит? Где Андрей?

– Значит так, – заговорил, не оборачиваясь, водитель, и Света встретилась с его взглядом в зеркале. Больше всего ее поразили неживые глаза, смотрящие со стеклянной поверхности зеркала. Не было лица, в воздухе над нею вздрагивали на ухабах только вот эти глаза. – Значит так, дорогуша… Послушай… Я отвечу, на все твои вопросы отвечу, и даже больше… Прежде всего успокойся. Ничего тебе не угрожает… Пока. Твой парниша повел себя с нами не очень хорошо. А мы его предупреждали, мы сказали ему… Андрюша, если ты поведешь себя плохо, то твоей девочке будет тоже плохо… Видишь, как он с тобой поступил… Не пожалел. А напрасно. Я бы такую девочку пожалел… Ну, ничего, может быть, мне еще представится такая возможность…

– Где Андрей? – выкрикнула Света, не в силах больше слышать этот размеренный голос.

– Не надо кричать… Иначе мы заткнем твой очаровательный ротик. Мы не знаем, где Андрей… Ищем… И надеемся на твою помощь. Ты спросила, что происходит… Отвечаю – похищение. Оно удалось, как видишь. Мы едем по городу, и ты можешь спокойно смотреть по сторонам… А через некоторое время на голову, ты, конечно, должна нас понять… Что-нибудь наденем. Видишь ли, нам бы не хотелось, чтобы ты знала, куда едем. Иначе, что это за похищение, правда? Приступайте, ребята…

Света рванулась, успела дотянуться рукой до двери, но ее с силой наклонили и натянули на голову плотный мешок. Она попыталась закричать, но один из парней сквозь ткань мешка сунул ей в рот рукоятку ножа и она захлебнулась от отвращения – мешок чем-то нестерпимо вонял.

– Потерпи, дорогуша, – услышала она размеренный голос водителя. – Через полчаса будем на месте. Это недалеко. И место приличное… Потерпи.

Света чувствовала себя сдавленной, голова ее лежала на коленях одного из парней, воздуха не хватало. Казалось, они едут уже не первый час, и она с облегчением услышала, что наконец-то машина остановилась. Громыхнули ворота, ее вывели, не снимая мешка с головы. С двух сторон ее держали за руки. Поднялись по ступенькам, прошли по коридору, Света услышала звяканье ключа в замке, скрип двери. После этого с нее сдернули мешок.

– С благополучным прибытием! – приветствовал ее толстяк с потным лицом. Впрочем, потная была и его рубаха.

– Добрались, – проговорил второй, тот, который так ловко обманул ее, выманив из квартиры.

Света осмотрелась. Это была большая комната с высоким потолком. Окно задернуто плотной шторой, сквозь щель виднелись ставни. В углу стоял диван, тут же был журнальный столик, уставленный бутылками, и два кресла.

Вошел сутулый парень с длинными волосами. Быстро осмотрел всех, налил себе стакан водки, выпил, постоял, прижав ладонь к губам. Потом вздохнул облегченно и сел в кресло.

– Приехали, – проговорил он. Света невольно сдвинулась в сторону, присела на край дивана, исподлобья глядя на своих похитителей.

– Во! – ухмыльнулся толстяк. – Девочку уже в постельку потянуло. Хорошую мы девочку привезли.

– Правильную, – согласился длинноволосый. – А теперь, рыжая, слушай меня… Бежать тебе некуда. Окно закрыто, там дубовые ставни. Если выскользнешь за эту дверь, дальше все равно перекрыто. И пытаться не надо. Потому что мы будем нервничать и кто знает, как себя поведем… Усекла? Кричать тоже не надо, место уединенное. Тут и не такие кричали… Опять же, мебель вокруг дорогая… Ее надо беречь. Не пачкать, не рвать, не резать… Тебе в машине ребята сказали – кровь не отстирывается. Мы здесь люди временные, помещение должны вернуть в сохранности. Питанием обеспечим, в туалет будем водить… Хотя ты к этому и не привыкла. Выпить захочешь – пожалуйста, сколько угодно. А выпить ты захочешь, можешь быть уверена… Что еще… Насчет опасностей… Кроме того, что предусмотрено природой, тебе ничего не грозит. Никаких членовредительств, избиений, истязаний… Упаси, Боже! Но что природой предусмотрено – извини, тут мы над собой не властны. Да ты, наверно, и сама не властна, а? А пока отдыхай. Нам надо немного посекретничать, кой-куда позвонить, кой-кому доложить, – Подгайцев тяжело поднялся из кресла. – Набирайся сил, дорогая.

Жара спала, зажглись фонари, город приобрел нарядный вид. Истомившись в бетонных конторах и квартирах, люди вышли на улицу, и прохожих в этот вечер было как никогда много. Андрей на своем мотоцикле потратил не более десяти минут, чтобы добраться до центра. Он забрызгал грязью номер, постарался как-то изменить шлем – наклеил несколько цветных полос. Из предосторожности выбрал дорогу, которой не ездил никогда. Благодушный, разморенный вид города нисколько не сбивал Андрея с толку, он знал, что объявлена охота, что ищут его и заварзинские ребята, и следователь. Причем, примерно с одной и той же целью. И попасться одинаково опасно как в одни руки, так и в другие.

Поставив мотоцикл во дворе дома, среди машин и колясок, Андрей, прихватив шлем и тубус, направился к торцу дома. Войдя в кусты и постояв там минут пять, он убедился, что слежки нет, что можно приступать к задуманному. Железные перекладины подъемника были еще теплыми после дневной жары, и когда он забирался наверх, руки прилипали к уголкам – ремонтники, конечно, все перемазали смолой.

По крыше Андрей прошел к трубе и сел у основания. Он хотел отдышаться, привыкнуть к новому месту и убедиться, что никто в этот вечер больше не воспользовался краном – ни мальчишки, жаждущие приключений, ни влюбленные в срамных своих игрищах. Но все было тихо. Доносились снизу голоса, гудки машин, гремела из окон соседнего общежития музыка. Андрей только радовался этим звукам, понимая, что они ему не помеха, более того, чем громче музыка, тем чаще гудят машины на соседней улице, тем лучше.

Андрей поднялся, пригнувшись прошел в противоположный конец крыши и лег на горячий, залитый старой смолой, рубероид. Отсюда хорошо были видны окна на противоположной стороне улицы. Он быстро нашел окно, которое его интересовало – оно светилось. Красные шторы с золотыми полосками подтвердили – это именно та квартира.

Сосредоточенно и неторопливо Андрей откинул крышку тубуса, достал винтовку, привинтил глушитель, вставил в ствол единственный патрон. Тубус положил перед собой – на него надежно улегся ствол винтовки.

Он знал невинную привычку хозяина квартиры – выпускать дым сигареты в открытую форточку. У окна стояла невысокая табуретка, хозяин взбирался на нее, отодвигая шторы в сторону, распахивал форточку и, затянувшись, выпускал дым на улицу, чтобы в квартире воздух оставался чистым. На этой его любви к свежему воздуху строились все расчеты Андрея. Он был готов лежать всю ночь, даже не одну ночь, пока тот захочет покурить.

Наблюдая за окном, Андрей понял, что в доме кто-то есть, но задернутые шторы не позволяли ничего видеть. Приникнув к прицелу, он хорошо рассмотрел ту самую форточку, которая должна рано или поздно открыться.

Постепенно стихали городские шумы, людей на улицах становилось все меньше, но гром музыки из окон женского общежития, казалось, только набирал силу.

Прошел, наверно, час, потом еще один. В комнате за шторами явно появился еще один человек – тени стали мелькать чаще, причем, и за кухонным столом, и в комнате. И наконец наступили те недолгие пять-десять секунд, ради которых он готов был лежать здесь всю ночь.

Сначала на шторе возник смутный контур человеческой фигуры, потом она как бы подросла на полметра – человек становился на табуретку. Вот штора колыхнулась, легонько пошла в сторону и Андрей в прицел увидел глаза человека совсем рядом, настолько, что в какой-то момент его охватила уверенность – тот тоже его видит. Но сообразив, что из залитой светом комнаты вряд ли можно что-то рассмотреть в темноте, тем более на черной, погруженной в ночь крыше, он взят себя в руки. И начал медленно совмещать прицел. В тот момент, когда человек выдохнул облако дыма, как показалось Андрею, прямо ему в лицо, он даже почувствовал запах хороших сигарет, перекрестие нитей легло на его переносицу. Андрей начал осторожно спускать курок, помня слова наставника: винтовка сама решит, когда надо выстрелить.

И, выбрав момент, она легонько дернулась в руках. Звука выстрела Андрей не услышал. Но хорошо видел, как, падая, отшатнулся от окна Заварзин, как захлопнулась за ним форточка и, колыхнувшись, снова закрыла окно штора.

И только тогда Андрей остро ощутил запах асфальта, ночную прохладу, увидел луну, зависшую над городом с какой-то бестолковой значительностью, себя, устроившегося в лунной тени от трубы, почувствовал нервную легкость в теле. Он старался не смотреть на окно, от которого так долго не отрывал взгляда, хотя краешком взгляда замечал, что в окне все осталось без изменения. Посмотрел вниз – и там было все, как обычно, никто не мчался к нему, не сбегались люди, не показывали пальцем в его сторону. Это его немного удивило и, продолжая прислушиваться к себе, Андрей понял, что удивление было приятным. Он не торопился побыстрее свинтить глушитель, запихнуть винтовку в тубус, подобрать отскочившую в сторону горячую гильзу. Все это Андрей проделал основательно, стараясь ничего не забыть. Обернувшись, чуть не вскрикнул от досады – на месте, где он лежал, остался шлем, тускло поблескивая в лунном свете. Андрей настолько устал за эти два часа, что у него не было сил прятаться. Он открыто прошел по крыше, спустился по крану вниз, нашел свой мотоцикл, прикрепил тубус, надел шлем. Со стороны его движения казались даже ленивыми и потому не вызывали подозрений.

Пафнутьев молча сидел в углу дивана и наблюдал за действиями оперативников. Заварзин лежал, раскинув руки, посреди комнаты и лицо его было почти таким же, каким видел Пафнутьев несколько дней назад. Вот только небольшая ранка с запекшейся кровью под правым глазом. На затылке рана была побольше, гораздо больше. Ковер был испачкан, видимо Заварзин бился в агонии на ковре. По его позе определить, где он находился в момент выстрела… Этого сделать было нельзя.

Еще раз окинув комнату взглядом, Пафнутьев вздохнул. Он не понимал происшедшего. Квартира на третьем этаже. Балкона нет. Шторы задернуты. С улицы заглянуть в квартиру невозможно. Красивая девушка, которая в данный момент рыдает в истерике на кухне, утверждает, что они были вдвоем. Не верить нет оснований – она сама позвонила и в скорую помощь, и в милицию. Никаких стреляющих предметов в доме не обнаружено. Самоубийцы не стреляют себе в щеку. Кроме того, самоубийством не кончают с собой такие люди, как Заварзин.

Третий труп, – повторил про себя Пафнутьев и не мог не вспомнить предупреждения Аркаши, – тот говорил, что жертвы еще будут. Сколько же у них там миллионов, если это уже третье убийство, – озадаченно подумал Пафнутьев. – И вообще – что на кону?

Поставив на колени телефон, Пафнутьев медленно набрал домашний номер Голдобова. Тот оказался на месте.

– Илья Матвеевич? Добрый вечер. Звонит Пафнутьев.

– Кто? – растерянно спросил Голдобов, но тут же, совладав с собой, воскликнул уже другим голосом. – Неужели вы когда-нибудь оставите меня?

– Боюсь, не скоро. Погиб ваш друг…

– Поймите, не был он мне другом! Он работал у меня и только!

– Вы кого имеете в виду, Илья Матвеевич?

– То есть, как кого?! Пахомова.

– А я – Заварзина, – негромко, но внятно произнес Пафнутьев.

– Не понял? – произнес Голдобов, но голос его дрогнул, он боялся поверить в то, что услышал. Именно это Пафнутьеву и нужно было узнать – известно ли Голдобову о смерти Заварзина. – Простите… Вы не оговорились?

– Нет.

– Что с ним?

– Разбираемся.

– Где он?

– У себя в квартире, – Пафнутьев не мог не отметить четкость вопросов, которые задавал Голдобов. Среди них не было пустых. Все по делу.

– Я могу приехать?

– Вы хотите?

– Если не возражаете.

– Не стоит, Илья Матвеевич. Наши хлопоты… Они еще продлятся какое-то время. Да и зрелище не из приятных…

– Он мертв?

– Да.

– Как это случилось?

– Выстрел в лицо. Навылет.

Стон, раздавшийся из трубки, еще раз убедил Пафнутьева – Голдобов не играет, он действительно в ужасе.

– Илья Матвеевич, если позволите, один вопрос… Есть такой человек… Женщина. Назвала себя Дашей… Именно она сообщила о происшествии. Она тоже здесь. Ей немножко плохо… Вы ее знаете?

– Красивая, крупная, светлая, загорелая? – спросил Голдобов.

– Да, именно такая.

– Последнее время Заварзин часто виделся с ней. Можно сказать, что он виделся только с ней.

– Ее стоит подозревать?

– Послушайте, вы же сами сказали, что она вас вызвала!

– И все-таки! – настаивал Пафнутьев.

– Я бы не стал ее подозревать… У них слишком далеко все зашло и… И все, как бы это сказать… Простите, я сбиваюсь… У них все было безоблачно. Нет, оставьте ее в покое. А что, разве больше некого подозревать?

– Найдем, Илья Матвеевич, – сказал Пафнутьев. – Всего доброго. Утром буду у вас.

Пафнутьев озадаченно крутнул головой и, поставив телефон на диван, прошел на кухню. Светловолосая девушка сидела на слишком маленькой для нее кухонной табуретке и неотрывно смотрела в стенку прямо перед собой.

– Опять я, – сказал Пафнутьев, присаживаясь рядом. – Даша, не думайте, что я вас не понимаю. Но я обязан что-то делать, вы уж простите. Просто я обязан куда-то мчаться, ловить, хватать… Поднатужьтесь, пожалуйста, ответьте на два-три вопроса, и я уйду. Идет время, Даша, и злодей уходит все дальше. И поймать его все труднее… Задам вопрос, ладно?

Девушка кивнула и только по этому ее жесту он убедился, что она его слышит.

– Сколько вас было в квартире?

– Двое.

– И никого больше, ни единой души?

– Только двое.

– Кто-то входил, уходил, посещал вас… Почтальон, слесарь, милиционер… Обычно эти люди не вспоминаются…

– Никого не было.

– Вы что-то затевали на этот вечер?

– Ужин… – она беспомощно махнула рукой. – Ужин… – Даша обвела глазами кухню, где все стояло в неприкосновенности – тушка кролика и две бутылки сухого вина.

– Заварзин никуда не торопился?

– Нет… У нас долго не получалось встретиться, он все время был занят, а сегодня сам позвонил… Давай, говорит, повидаемся… Давай, говорю… Он сказал, что у него все есть, брать ничего не надо… И действительно – вино, мясо, сыр, рыба…

– А почему вино не в холодильнике? – спросил Пафнутьев. – Белому вину положено быть в холодильнике. Тем более в такую жару…

– Оно и было в холодильнике… Я его вынула, уже на стол собиралась поставить… И слышу – в комнате грохот…

– Грохот?

– Ну, да… Такой, когда, знаете, падает человек… Я бросилась в комнату, а он катается… И это… умирает, – она обхватила лицо руками.

– А выстрел? Выстрел не слышали?

– Не было выстрела.

– Да, – Пафнутьев был явно озадачен. – Может быть, тихий… Вроде щелчка… А?

– Не слышала… А вот грохот был… Я бросилась к нему, думала, что он упал и ударился, но когда перевернулся лицом вниз, я увидела затылок… Там сплошная дыра…

Пафнутьев помолчал, давая возможность Даше справиться с рыданиями, прошел в комнату, еще раз все осмотрел, и взгляд его упал на опрокинутую табуретку. Он только сейчас увидел ее. Табуретка была явно лишней в этой ухоженной дорогой квартире. Мягкая мебель, полированные поверхности, золотистые шторы, видеотехника… И табуретка. Он подошел к ней, присел на корточки и, не прикасаясь, начал рассматривать. Нет, ничего особенного он на ней не увидел.

– Грохот, – проворчал он вслух, – надо же, она услышала грохот… Если я сейчас упаду, никакого грохота не будет… Упадет мешок с травой и только… Грохот может произвести табуретка, если ее хорошо грохнуть об пол… Или человек. Если, опять же, грохнется с высоты… Виталий, – обратился он к Худолею, – сделай, будь добр, снимочек от двери к окну, только, понимаешь, чтобы захватить всю комнату, я знаю, есть у тебя такой широкозахватный объектив.

– Будет чуть искривлено… Не страшно?

– Ничего… Главное, чтоб все на одном снимке. Усек?

Пафнутьев снова прошел на кухню. Дашу он застал в той же позе – она сидела, закрыв лицо ладонями.

– Опять я, – сказал он, присаживаясь, – Даша, милая… Простите за настырность… Вот вы мне сказали, что, дескать, первая ваша мысль была, что он упал и ударился…

– Мне так показалось.

– А откуда он мог упасть?

– Не знаю… – она первый раз посмотрела на Пафнутьева заплаканными глазами. – Почему-то подумалось.

– И вы не поссорились?

– Нет, – она покачала головой. – Когда долго не видишься, какие ссоры…

– Долго – это сколько?

– Наверно, больше недели не виделись.

– Давно знакомы?

– Около года… Мы на корте познакомились… Но… Как вам сказать… Это было мимолетное знакомство. И только месяц назад мы стали…

– Понимаю. А замуж он вам не предлагал?

– Нет, но… Разговоры о будущем были. Хорошо бы туда поехать, хорошо бы вдвоем по Средиземному морю…

– Это было всерьез?

– Думаю, да.

– А как вы думаете, Даша, что произошло? Как это могло случиться? Ведь ни в какие же ворота!

– Понятия не имею! Ничего не могу понять!

– Вы уверены, что ни к чему в комнате не прикасались до нашего приезда?

– Что вы имеете в виду? – она повернулась к нему.

– Ну… Например, окно было распахнуто, но когда все это случилось, вы закрыли окно, задернули штору…

– Нет-нет! Чтобы пройти к окну, чтобы пройти в комнату, мне пришлось бы переступить через него… А я как увидела, так сразу сюда…

– А как же позвонили? Ведь телефон в глубине комнаты?

Даша молча показала на неприметный телефончик в виде подвесной трубки с кнопками.

– Понятно, – несколько смущенно кивнул Пафнутьев. А про себя опять подумал: «Третий труп. Неужели не последний?»

В кабинете Первого находился журналист, их разговор затягивался и Голдобов нутром чувствовал, что это плохо. Уж коли он шастает не по правовым коридорам, не в прокуратуре и в милиции, а сидит здесь, то хорошего здесь мало. Значит замах не на плохое ведение следствия, значит, замах покрупнее…

В приемную входили люди, о чем-то договаривались с секретаршей, но Голдобов их не слышал. Барабаня пальцами по чемоданчику, он еще и еще раз просчитывал задуманное. Не все казалось ему надежным, но отказаться тоже было нельзя. Уже нельзя. И потом, в атаке ему всегда везло.

Открылась дверь и из кабинета вышел Фырнин. Голдобов остро глянул на него и успокоился. Существует такое испытание для шахматистов – им дают взглянуть на шахматную доску в течение одной секунды и после этого предлагают оценить позицию. Так вот, этой секунды бывает вполне достаточно, чтобы уверенно сказать о преимуществе черных или белых фигур. Потом, при изучении позиции игроки найдут и скрытые возможности, и тайные замыслы, и коварные ходы, но первое впечатление, секундное, всегда оказывается верным. Голдобов смотрел на Фырнина не более секунды и вывод сделал – безопасный, управляемый или уж, во всяком случае, покупаемый человек. Простодушная улыбка, румянец от волнения – как же, пообщался с первым человеком края. Голдобов с улыбкой наблюдал, как Фырнин подошел к столу секретаря, суматошно шарил по карманам в поисках командировочного удостоверения, которое надо отметить, иначе ему в редакции не выдадут суточных, как заискивал, прося отметить не сегодняшним днем, а завтрашним…

Вывод Голдобова был тверд и суров. Но он ошибся. И в этом не было его вины. Просто ему не приходилось сталкиваться с такими вот мягкими, беспомощными в общении людьми, которые, однако, садясь за свой письменный стол, превращались в людей отчаянных, рисковых и весьма самоуверенных в выводах и заключениях. А улыбку, потерянный вид, бестолковость можно было бы назвать маскировкой, если бы все это не было искренним. Голдобов привык общаться с другими людьми – напористыми, цепкими, которые всегда держат в кармане козырь для любого, с кем придется встретиться.

– Входите, Илья Матвеевич, – сказала Вера.

– Да вот сначала надо поприветствовать Валентина Алексеевича, – широко улыбнулся Голдобов, гордясь способностью запоминать имена.

– О! А я к вам собрался… В Управление…

– Собираетесь писать статью?

– Не то чтобы собираюсь, но если уж так случилось, то ведь это…

– Значит, еще не решили?

– Знаете, Илья Матвеевич, вот я и хотел об этом с вами поговорить… Решить-то решил, статья будет, но некоторые положения требуют…

– Проверки? – подсказал Голдобов нетерпеливо, уже держась за ручку двери, ведущей в кабинет Первого.

– Нет, я уже все проверил… В общем-то, факты подтвердились, да и Иван Иванович их не отрицает… Он одобрил мои намерения. Речь идет о согласовании формулировок, выводов, если позволите так выразиться…

– Боже, какой дурак! – простонал про себя Голдобов. – Похоже, в газеты идут люди, которых до этого успели выгнать из десятка контор. И, не желая отказать себе в удовольствии, он спросил:

– Скажите, вы до газеты работали где-нибудь?

– О! – Фырнин махнул ладошкой. – В десятке контор! И отовсюду выгнали!

– Что так? – вежливо удивился Голдобов. Будь он менее самоуверенным, мог бы сообразить, что человека, изгнанного из многих учреждений, надо особенно опасаться. Уж если изгоняли, значит находили в нем что-то неприемлемое, значит, почему-то не уживался. Но Голдобову было не до столь сложных рассуждений. Слишком многое свалилось на него последнее время, чтобы он мог позволить себе проявлять опасливость и неуверенность. Этот небольшой разговор лишь убедил его в собственном превосходстве, утвердил в правильности принятого решения.

– Подождите меня, если есть время… Мы могли бы вместе пообедать, – предложил он.

– Конечно, я подожду, тем более, что мне нужно еще позвонить… Если вы не возражаете, – он повернулся к секретарше, а Голдобов, воспользовавшись паузой, прошел в кабинет.

Сысцов не поднялся ему навстречу, не взглянул, не улыбнулся. Он разговаривал по телефону, глядя в окно, и лицо его, освещенное белесым небом, казалось бледным и более чем всегда морщинистым. Голдобов, потоптавшись у стола, неловко сел, положив папку на приставной столик.

– Хорошо, – сказал Сысцов. – Позвоните утром. Вас соединят. Я предупрежу. Надеюсь, что к тому времени будут новости, – он положил трубку, так и не взглянув на Голдобова. – Слушаю вас.

Такое начало не предвещало ничего хорошего. Но Голдобов знал и то, что Первый поддается влиянию, разговоры с ним получались даже при таком вот начале.

– Я только что в дверях столкнулся с журналистом, этим… газетчиком… – он замолчал, ожидая, что Сысцов подхватит его слова и сам расскажет о состоявшейся беседе, но тот невозмутимо молчал, глядя Голдобову в глаза. И тому ничего не оставалось, как продолжить. – Что-то он не показался мне слишком уж…

– Говорите, я слушаю.

– Как бы он не напутал… Только что похвастался – его выгнали из десятка контор.

– Из журнала его пока не выгнали. И не собираются. Я только что разговаривал с заместителем главного редактора. Человек, с которым вы столкнулись в дверях и который вызвал у вас столь пренебрежительное отношение… пользуется у них полным доверием. Они напечатают все, что он напишет.

– Значит, надо позаботиться, чтобы написанное выглядело достаточно пристойно… Мы договорились вместе пообедать. Обычно хорошая пища на таких людей действует…

– Ну? Как она на них действует? Очень даже интересно, – Сысцов усмехнулся, показав белоснежные, отлично сработанные зубы.

– Хорошо действует. Они начинают понимать свое место в жизни, Иван Иванович.

– Ценное наблюдение. – Сысцов побарабанил пальцами по столу, посмотрел в окно, полистал бумаги, лежавшие перед ним. Голдобов увидел, что это листки из школьной тетради, причем, скорее всего, копии, сделанные на ксероксе. – Некоторое время тому назад, Илья Матвеевич, – размеренно заговорил Сысцов, я дал вам письма, пришедшие на мое имя. Я просил проверить изложенные в них сведения и доложить. Речь шла о многочисленных нарушениях в вашем ведомстве. Помнится, я предупредил о серьезном отношении к этим письмам. Что сделано?

– Работа идет, Иван Иванович, – осторожно сказал Голдобов, подталкивая Сысцова к тому, чтобы тот выложил новые сведения.

– Идет, говорите? Это прекрасно. Делаю вывод – вы пренебрегли моей просьбой. Я не должен был давать эти письма. Они предназначались не вам. Но я пошел на это нарушение, полагая, что наши добрые отношения подтолкнут вас к работе быстрой и четкой. Вы не смогли или не пожелали погасить письма. И вот они снова на моем столе, – Сысцов постучал пальцем по листкам из школьной тетради. – Мне дал их почитать человек, который, как вы утверждаете, никогда не знал хорошей пищи. Но этот человек вполне в силах лишить хорошей пищи и вас, и меня. Вы понимаете, о чем я говорю? – голос Сысцова зазвенел от сдерживаемого гнева.

– Да, Иван Иванович. Но все не так уж страшно…

– Это хорошо, что вам не страшно. А мне страшно… И я намерен действовать. Я разговаривал с прокурором Анцыферовым. Завтра утром он мне доложит полную картину происшедших событий. Странное убийство вашего водителя, странные ваши взаимоотношения с женой убитого, странно убедительные письма, которые он рассылал во все инстанции. И последнее – убит выстрелом в лицо еще один ваш приближенный. Этой ночью! Что происходит, Илья Матвеевич? Мы взрослые люди, давно знаем друг друга и я надеюсь, вы не будете меня убеждать, что все это козни врагов. Мужайтесь, Илья Матвеевич.

– Ну что ж, Иван Иванович, будем мужаться, – Голдобов твердо посмотрел в глаза Сысцову. Это была недопустимая дерзость и Голдобов знал, на что идет. Но то ли неожиданная смерть Заварзина его потрясла, то ли события последних лет измотали его нервы, но он совершил ошибку. Он знал, что совершает ошибку, но не мог удержаться.

– Продолжайте.

– Я все сказал. Нам всем придется мужаться.

– Не понял?

– Мы действительно давно с вами работаем, Иван Иванович, и, я надеюсь, еще поработаем. Эти события, – он небрежно махнул рукой в сторону приемной… Прошелестят и забудутся.

– У журналиста полная папка документов, сведений, выводов следователя, который ведет дело об убийстве. Не помню его фамилию…

– Пафнутьев. Следователь немного увлекся… Он большой любитель детективов… Это его первая попытка расследовать серьезное преступление. До сих пор он занимался семейными ссорами…

– Остановитесь, Илья Матвеевич. Меня не интересует служебная биография следователя. Меня интересует моя собственная биография. И я не намерен подвергать ее какому бы то ни было риску.

– Другими словами, вы решили рискнуть моей биографией?

– Ничуть, – улыбнулся Сысцов. – Пусть во всем разберутся люди, которые должны это делать по своим служебным обязанностям. Я слышал, что вы отказываетесь встречаться со следователем, не являетесь по вызову, ведете себя пренебрежительно… Это нехорошо. Так нельзя. Он исполняет свой служебный долг.

«Исполнял» – чуть было не сказал Голдобов, но вовремя сдержался, поняв главное – его приносят в жертву.

– Ну что ж, – Голдобов непритворно вздохнул. – Жаль, что у нас с вами идет такой разговор… Обычно мы хорошо понимаем друг друга. Особенно, когда я входил сюда не с пустыми руками. Но я не знал, что сюда нужно постоянно входить не с пустыми руками.

– Я слушаю вас, продолжайте, Илья Матвеевич.

– К вам поступают письма? Ко мне тоже… Вот, например, недавно пришел пакет с фотографиями… Вначале я не придал им значения… – Голдобов открыл чемоданчик, звонко щелкнув замочками, и протянул Сысцову черный пакет. Тот взял его, повертел в пальцах с заметной брезгливостью, словно его заставили прикоснуться к чему-то не очень чистому, но все-таки открыл его и вынул несколько цветных фотографий. Снимки были сделаны сверху, снимали издали, с помощью телеобъектива. На одних снимках явно чувствовалась осень, на других была зима, были снимки, на которых буйно цвела зелень, один был сделан во время дождя и в мокром асфальте отражалась все та же картинка – машина, ворота из кованых решеток, и люди, несущие какие-то ящики. Конечно, Сысцов сразу узнал себя на одном из снимков. Он помнил случай, когда неосторожно попридержал ворота. Узнал и Голдобова – тот стоял в сторонке, в черном плаще, с непокрытой головой, улыбался широко и довольно.

– Я слушаю, – обронил Сысцов.

– Вот пришли снимки… Сколько их отпечатано в мире, в какие адреса они пошли или пойдут – можно только догадываться, Иван Иванович. Но в любом случае нынешние газеты могут на них клюнуть. Ведь они, нынешние, на любую падаль клюют… Им бы только человека свалить. И что делают, сволочи – чем крупнее человек, чем известнее, тем они с большим удовольствием… Какая-то садистская радость, вам не кажется?

– Вы повторяетесь, Илья Матвеевич. Если у вас есть что-либо добавить к сказанному – пожалуйста. Если нет… Вы свободны, – снимки, небрежно сдвинутые в сторону, остались лежать на столе.

Голдобов некоторое время молча смотрел на Сысцова исподлобья и все яснее понимал, что видит перед собой совершенно незнакомого ему человека. Если раньше это был улыбчивый, недалекий, с ускользающим взглядом чинуша, который охотно брал его подарки и шел на мелкие услуги, то теперь… Перед ним сидел уверенный в себе боец с твердым взглядом и плотно сжатыми губами. Но отступать было нельзя, Голдобов уже поднялся из окопа.

– Иван Иванович, мой вам совет… Давайте жить дружно.

– Ваш совет что-то уж больно смахивает на угрозу.

– Понимайте как вам удобнее.

– Хорошо, – согласно кивнул Сысцов. – Я так и сделаю. Насколько мне известно, так же поступаете и вы. Прежде чем вы уйдете отсюда вон в ту хорошо знакомую вам дверь, хочу сказать несколько слов… Уж коли мы с вами вышли на эти слова. Вы, Илья Матвеевич, крепко прокололись в махинациях. Я не спрашиваю, сколько у вас миллионов, сколько вы перевели в другие валюты… И ваши сувенирчики отнюдь не лишили меня разума.

– Эти сувенирчики, Иван Иванович, между прочим…

– Не надо. Остановитесь. Я прекрасно знаю, что вы скажете. Вы скажете, что этим сувенирчикам цены нет. У них есть цена. И я неплохо расплатился с вами, Голдобов.

– Чем же?

– Вашим благополучием. Вашей должностью. Вашей жизнью, в конце концов. Помолчите. Вы не дослушали. Так вот, вы прокололись. И не только в махинациях. Убийство вашего водителя. Следы ведут к вам. Перед смертью он успел разослать во многие адреса письма и в них подробно рассказал о ваших делах. Я эти письма передал вам в надежде, что вы достаточно грамотный человек, чтобы их погасить. Я ошибся. И сожалею о том, что поступил столь легкомысленно. Постараюсь исправить свою ошибку.

Голдобов все отчетливее понимал, что это его последняя встреча с Сысцовым, никогда ему уже не быть в этом кабинете, никогда уже не удастся поговорить с этим человеком по телефону. В жизни обрывалось что-то важное, и он с каждой секундой все острее чувствовал холод, охватывающий его. Слова Сысцова били столь безошибочно, что он только теперь в полной мере начинал сознавать – пробраться на это кресло и усидеть в нем в течение пятнадцати лет мог совсем не тот чиновник, которого он видел в предыдущие свои визиты. Это мог сделать только вот этот человек. Так бывает, когда ввязываешься в драку с опустившимся пьяницей, а через несколько секунд выясняется, что это бывший чемпион по боксу и далеко не все свои качества он растерял…

– Дальше – больше, Илья Матвеевич. Вы не ограничились одной жертвой, вам понадобилась новая…

– Ложь! – вскричал Голдобов.

– Не надо, – Сысцов поднял ладонь. – Не надо меня перебивать. Не надо кричать здесь и употреблять такие слова. Я не собираюсь спорить с вами и великодушно даю понять, что я не столь глуп, как вам казалось, достаточно осведомлен о происходящих событиях. Вы пришли шантажировать меня? Это ошибка. Это выдает ваш уровень, Голдобов. Он невысок. В своих торговых рядах вы, может быть, и производите впечатление на… чужих жен, которые тоже, кстати, из торговых рядов… Но не выше. Вы заблуждаетесь, Голдобов, относительно собственной персоны.

– Как и все мы.

– Разумеется, – улыбнулся Сысцов. – Но уровень наших заблуждений соответствует нашей сущности. А теперь – пошел вон!

– Ну, знаете… – вскочил Голдобов. – Ну, знаете…

– Пошел вон, – проговорил Сысцов с легкой усталостью. И именно эта прозвучавшая в его голосе искренняя усталость, более всего потрясла Голдобова. Ярость, презрение, злость – все было куда менее опасно, нежели этот вырвавшийся вздох. Словно все решения приняты, приговоры вынесены и говорить больше не о чем. И самое лучшее, что он смог придумать в эти секунды, это гневно схватить свой чемоданчик и выйти из кабинета, печатая шаг. Он хотел, чтобы его шаги прозвучали дерзко и громко, но ковровая дорожка погасила их вызов, он хотел было хлопнуть дверью так, чтобы посыпалась штукатурка, но маленький стальной рычажок прикрыл дверь мягко и неслышно.

А Сысцов, уже без улыбки посмотрев вслед прыгающим от оскорбленности ягодицам Голдобова, поднял трубку, набрал номер генерала Колова и с той же усталостью произнес:

– Зайди.

И положил трубку, не дав себе труда даже убедиться, что его поняли. Сысцов знал, что именно такое приглашение заставит генерала прибыть через несколько минут. И Колов вошел через пять минут, слегка запыхавшийся, что можно было объяснить и спешкой, и пониманием важности вызова. Сысцов молча показал ему на стул у приставного столика. Генерал сел, стараясь не громыхнуть нечаянно, успокоить учащенное дыхание. Впрочем, вполне возможно, что он опасался дыхнуть на начальство коньяком. Сысцов прекрасно все понял, даже не подняв глаз.

– У меня был Голдобов, – сказал он негромко. – Этот человек полностью потерял чувство реальности.

– Иван Иванович, я всегда говорил…

– Помолчи. Его наглость, его хамство… Переходят всякие границы. Он угрожал мне.

– Как?! – вскочил Колов.

– Сядь. Он становится опасным человеком, тебе не кажется?

– Я всегда говорил…

– Он становится очень опасным человеком, – повторил Сысцов, глядя Колову в глаза. – На нем многое висит… И он на многое может пойти.

– Не посмеет!

– Посмеет… От страха за свою шкуру.

– Не успеет, – решительно заявил Колов.

– Хорошо бы, – проговорил Сысцов. И повторил, – Хорошо бы.

Колов не решался прервать высокую задумчивость, а Сысцов, похоже, не собирался произносить еще что-либо, полагая разговор оконченным. Многолетняя власть научила его не быть многословным, больше доверять непроизнесенным словам. Подчиненные всегда идут гораздо дальше, когда им предоставлено право додумать желание руководства. Колов тоже не был новичком в этих коридорах. Поначалу он не понял заминки Сысцова, испугался своей догадки, потом засомневался. И чтобы еще раз проверить себя, спросил:

– Я пойду?

– Да-да, конечно, – спохватился Первый, как бы прося извинить его забывчивость.

На следующее утро Андрей проснулся с ощущением беды. Он не сразу вспомнил события вчерашнего дня, но беспокойство навалилось сразу, едва открыл глаза. Он лежал на сене, сквозь дырявую крышу сарая пробивались слепящие солнечные зайчики, издалека доносились безобидные деревенские звуки – крик петуха, лай собаки, голос человека, озабоченного чем-то простым и естественным. И постепенно в его сознание начали просачиваться состоявшиеся события. Через несколько секунд он вспомнил все. Пафнутьев на скамейке, скрежет трамвая, гонка на мотоцикле, несколько часов на крыше дома… И нежный спуск курка этой черной штуковины. Протянув руку, Андрей нащупал холодный ствол винтовки. И только тогда проснулся окончательно. Он понял, что все произошло всерьез и навсегда, что вернуть ничего нельзя, да он и не хотел ничего возвращать… Ощущение несчастья было связано не с происшедшими событиями, его тревожили события предстоящие. «Света!» – неожиданно вспыхнуло в сознании, и он вскочил. Она давно должна быть здесь.

Андрей выбежал из сарая в надежде, что Света уже дома готовит завтрак, но тут, же остановился – на двери висел замок. И ведро, которое он поставил вчера на крыльце, стояло точно в том же положении – за прошедшую ночь никого здесь не было. Что-то случилось, значит что-то случилось. И Андрей начал действовать так, словно заранее все обдумал, прикинул все обстоятельства и возможные опасности.

Прежде всего спрятал винтовку – засунул в щель между бревнами и крышей сарая, забросал сеном. Винтовка ему уже была не нужна. Заварзин дал всего один патрон. Дальше – мотоцикл. Найдя канистру в углу сарая, Андрей наполнил бак так, что бензин потек по крутому красному боку. Оттащив канистру на место, Андрей занялся номером. Его нужно было изменить, ездить со своим номером он уже не мог, на любом посту его могли остановить.

Взяв черную изоляционную ленту, он из тройки сделал восьмерку, из девятки ноль, а из ноля – шестерку. Набрав в пригоршню пыли, сыпанул на номер, чтобы не выглядел слишком уж свежим и, отойдя на несколько метров, придирчиво осмотрел.

Странное чувство охватило его. Андрею показалось, что изменился не только номер мотоцикла, но в чем-то изменился он сам, что он уже не тот, кого люди знали до сих пор, теперь это совсем другой человек, да и человек ли…

Андрей не торопился, но и не медлил, чувствуя, что времени у него немного, что это убежище не может быть надежным слишком долго. Время от времени он невольно взглядывал на дорогу – она просматривалась на протяжении двух километров. Пока дорога была пустой. Войдя в дом, заглянул в холодильник, выпил скисшего молока, оглянулся. Вроде, все в порядке.

Выйдя во двор, еще раз оглянулся. Дом заперт, никаких следов его пребывания не осталось. И, похоже, в деревне не знали, что кто-то ночевал здесь, – мотоцикл он догадался еще вечером вкатить в сарай. Все нормально, все в порядке, все отлично, – невольно повторял он про себя. То ли успокаивая, то ли готовясь к неожиданностям. В какой-то момент Андрей ощутил легкую нервную дрожь. И удивился. Вчера события были куда опаснее, но он оставался спокоен, во всяком случае не было в теле этой противной дрожи.

Возникавшая время от времени в его сознании Света определяла главную цель, главное направление сегодняшних действий. Дальше он не думал. Надо решить со Светой, а там будет видно, надо решить со Светой… Остальное неважно, остальное приложится.

– Андрюша! – услышал он вдруг голос совсем рядом и, резко обернувшись, увидел соседку, тетю Нюру. – А я уж думаю, здесь ты иль нет тебя… – она, не торопясь, шла к калитке.

– Здесь я, – недовольно проворчал Андрей, раздосадованный тем, что его увидели.

– Я вот чего, – женщина уловила его недовольство и поспешила объяснить свой приход. – Человек недавно приходил, про тебя спрашивал… Вроде как из милиции.

– А чего это он здесь меня искать вздумал?

– В других местах, говорит, уж искали… Я подумала – не случилось ли чего, а?

– А что могло случиться? Ничего не случилось. Ты это, теть Нюр… Если будут спрашивать, говори, что нет меня, что здесь не бываю.

– И не приедешь на денек?

– Это другое дело. Я говорю, что отвечать надо. Поняла?

– Соображу… Но ты тоже знай про себя – спрашивали.

– Спасибо, теть Нюр… Сегодня выясню, что им нужно.

– Это уж тебе решать – выяснять или не надо, – женщина повернулась и так же, не торопясь, направилась к своему двору, погоняя перед собой гуся, который далековато забрел от двора. Не уйди гусь, она бы и не увидела Андрея.

Значит, вышли все-таки на меня, значит, не врал Заварзин… А может, ищут после того, как… его нашли? Нет, днем он еще живой был. А может всю нашу контору решили допросить? Тоже нет, ведь я был у следователя, и он меня на допрос не приглашал. Значит, Заварзин навел… Ну что ж, больше не наведет.

Андрей легко сел в седло, надел шлем, перчатки, затянул ремешок шлема, поерзал, находя ту единственную, удобную точку, на которой чувствовал себя уверенно. С треском промчался мимо тети Нюры, до смерти напугав слишком уж самостоятельного гуся, и, не слыша шутливых проклятий, вырулил на дорогу к большаку. Мотор работал ровно, в баке ощущалась приятная тяжесть, жара еще не наступила, и в прохладном утреннем воздухе пахло скошенным сеном.

И вдруг все кончилось – Андрей увидел, как с большака, неуклюже переваливаясь, на грунтовую дорожку съезжает газик. Такие машины бывают у председателей колхозов и у милиции. На крышке газика в ярком свете солнца мелькнул синий отблеск фонаря. Сворачивать Андрею было некуда и он, сбавив скорость, ехал навстречу газику. Тот двигался медленно, и в этой неторопливости ощущалась настороженность – тот ли это человек на мотоцикле, который нужен? «Тот, тот», – пробормотал про себя Андрей. Машина приближалась, он уже различил водителя, второго человека, сидящего рядом, а через несколько секунд увидел, что оба в форме.

Машина еще замедлила ход, а потом и вовсе остановилась. Андрей продолжал ехать по колее, занятой левыми колесами газика, но про себя прикинул – в последний момент у него будет возможность взять вправо и обойти машину. Из газика вышел человек в милицейской форме без фуражки. Зайдя вперед, остановился и показал рукой перед собой, дескать, остановись здесь. Андрей еще сбавил ход, показывая, что никаких тайных замыслов у него нет, что готов остановиться. Мотоцикл шел все медленнее, но только он знал, что произойдет, если резко повернуть ручку газа. Успокоенный его послушностью, милиционер оперся рукой о капот. И когда до машины оставалось десять метров, когда мотоцикл уже завилял передним колесом, Андрей до отказа выжал газ, круто взял вправо и с оглушительным треском промчался мимо машины, обдав ее жаром отработанных газов и степной пыли. В зеркале он увидел, как забегал опростоволосившийся милиционер, как впрыгнул в газик, как тот задергался на дороге, стараясь развернуться.

– Давайте, ребята, – пробормотал Андрей. – Может вам и повезет. – а про себя подумал – в город нельзя, в городе его ждут на каждом перекрестке.

Но, выскочив на асфальт большака, все-таки круто повернул к городу. Мчавшийся следом газик уже не тревожил, а прозвучавшие за спиной выстрелы вызвали у него невеселую усмешку. Это был совсем не тот случай, чтобы обращать внимание на предупредительные выстрелы. – Не тот случай, ребята, – повторил он про себя.

Несколько раз обернувшись, Андрей убедился, что газик, хотя и безуспешно, продолжает его преследовать. Он уже знал, что будет дальше. Сейчас въедет в город, сделает несколько поворотов, газик, конечно же, отстанет и затеряется. Но из первого же отделения милиционеры передадут его приметы, и карусель завертится. На выходах из города дороги, конечно, заблокируют, посты предупредят, и все будут наизготовке. Тот простенький прием, который помог несколько минут назад, уже не сработает. Андрей понимал, что положение его сложное – ловят убийцу. У него было еще полчаса до того момента, когда сработает неповоротливая, но всеохватная система поимки.

Он остановился, вкатил мотоцикл в кусты, снял шлем и вошел в телефонную будку. Для начала решил позвонить домой. Трубку долго не поднимали, и он уже решил было повесить ее, но в автомате что-то щелкнуло, монета с грохотом провалилась в преисподнюю, и он услышал голос матери.

– Алло, – сказала она. – Я слушаю…

Он поразился напряженности, неестественности ее голоса, но решил отозваться.

– Это я, Андрей. Привет.

– Тебя ищут, у нас люди, Света не звонила, – успела торопливо сказать мать, и тут же в трубке раздались гудки.

– Все ясно, – пробормотал Андрей. – Все ясно. Но успела маманя сказать. Молодец. Теперь те олухи клянут себя за то, что подпустили старуху к телефону. Вся засада коту под хвост. Небось, сутки сидели, чаи гоняли, а тут вдруг двумя словами старушка разбила все их планы. Но почему не звонила Света? – вдруг похолодел он. И набрал номер ее телефона.

Трубку поднял отец.

– Это я, Андрей. Сергей Николаевич…

– Где Светка? – заорал тот, не дослушав.

– Не знаю… Ее нет дома?

– Она не с тобой? Я спрашиваю – она не с тобой?

– Нет… Я сам ее ищу… Она не звонила?

– Не звонила, – выдохнул человек на том конце провода.

– Странно, – пробормотал Андрей. – А у Лены ее нет?

– Лена сама была здесь утром… Она у себя нашла ее вещи, а самой Светы нет.

– И ни записки, ни звонка?

– Ты не догадываешься, где она может быть? – не отвечая, спросил усталый мужской голос. Досталось им сегодня, – подумал Андрей. Вряд ли они заснули в эту ночь… И, не отвечая, повесил трубку.

Он все понял.

Надежда на лучший вариант исчезла.

Состоялся худший.

Андрей прошел в пустоватый двор, сел на скамейку, стоящую среди окурков, водочных пробок, сигаретных пачек. «Так, – пробормотал он. – Светку похитили. Они предупреждали… Но я сделал все, что мог, я ее спрятал. Как-то они пронюхали и обманули ее. Она у них. Когда это могло случиться? Если не ночевала, если и днем не звонила, значит, похитили еще днем. До моего выстрела в форточку. Значит, команду выкрасть дал Заварзин.

Ну что ж, он получил по заслугам. Тут все правильно. Когда Пафнутьев, живой и невредимый, поднялся со скамейки и направился в свою контору, они поняли, что я взбунтовался. Нет винтовки. Нет меня. Возникает что-то непонятное. Ребята немного перетрухали и решили подстраховаться… Но когда узнали, что Заварзина хлопнули… Теперь они готовы на все… Что же делать, что же делать…»

Андрей посмотрел на часы.

Было девять утра.

Начиналась жара.

Приближаясь к прокуратуре, Пафнутьев решил, что прежде всего надо бы поговорить с Анцыферовым. В конце концов – в деле я или отстранен? Выпрошенное унизительное время, выделенное ему прокурором, закончилось. Он назвал имя преступника, милиции известны словесный портрет Андрея Николаева, номер его мотоцикла, адреса, где он может находиться. Он сделал свое дело. Пафнутьев уже хотел было выплеснуть на голову прокурора всю свою обиду, но тот перебил его.

– Ты в деле, – сказал Анцыферов. – Приказ отменен. Продолжай работать.

Так и не проронив ни слова, Пафнутьев вышел. Это получилось даже красиво. В его кабинетике сидели Ерцев и Манякин.

– Здравствуйте, Павел Николаевич, – произнесли они почти хором и поднялись, преданно глядя в глаза.

– Приветствую вас! Что нового?

– А что… Продолжаем работать.

– Убийцу задержали?

– Нет, мы полагали…

– Не надо полагать. Его зовут Андрей Николаев. Вот адрес, вот номер мотоцикла, вот адрес его девушки… Что еще?

– Мы подумали, что поскольку произошло новое преступление, нас и подключают… Убит Заварзин…

– Разберемся с Заварзиным. Без вас.

– Что-то ты больно суров, Паша, – пробормотал Ерцев.

– Приведи Николаева, и я буду тебя целовать до конца рабочего дня.

– Какой ужас!

– Катись!

Не задерживаясь в кабинете, Пафнутьев покинул прокуратуру. Он намеренно отказался от машины, решив пройтись пешком и подготовиться к разговору с Голдобовым. Услышав о смерти Заварзина, тот сделался любезнее, и его готовность поговорить надо было использовать. Пафнутьев пересек сквер, на котором вчера прождал битый час неведомого благодетеля, и вышел на площадь перед управлением торговли. Ничто не задержало его внимания, ничто не остановило взгляд, и только оглянувшись, он подивился обилию машин у подъезда. «Вот что дает ему уверенность, – подумал Пафнутьев, – вот откуда он подпитывается. Небось, все с пакетиками приехали. Что это у него сегодня, сбор дани, что ли?»

Пафнутьев прошел мимо вахтера, и тот не сделал даже попытки остановить его. Поднявшись на второй этаж, следователь обратил внимание на небольшую толпу в конце коридора. Он подошел и, скорее механически, чем с любопытством, заглянул через спины. Увиденное потрясло его больше всего за последние дни. С портрета на него смотрел улыбающийся человек с несколько нагловатым выражением лица. Нижний угол портрета пересекала широкая черная лента. Пафнутьев поморгал глазами, перешел чуть правее и, поднявшись на цыпочки, снова глянул поверх спин – на портрете был изображен весело хохочущий Голдобов.

– Что случилось? – спросил он, ни к кому не обращаясь.

Несколько человек обернулись, но никто не произнес ни слова. Пафнутьев прошел в приемную. За столом сидела секретарша с зареванными глазами и сквозь рыдания пыталась что-то сказать по телефону. Пафнутьев молча взял трубку и положил ее. Секретарша не удивилась.

– Моя фамилия Пафнутьев. Что произошло?

– Ах, вы уже приехали… Я только что звонила прокурору… Представляете… Авария.

– Какая авария?

– Автомобильная. Илья Матвеевич ехал вчера на дачу, и произошло столкновение с грузовиком. И всю ночь, всю ночь он пролежал в разбитой машине. Дорога глухая, движения там почти нет, и он… Если бы помощь оказалась вовремя, то кто знает…

– А грузовик?

– И грузовик там же… Водитель сбежал.

– Так, – крякнул Пафнутьев. И подумал: «Четвертый». Набрал номер Анцыферова.

– Ты знаешь, что Голдобов убит?

– Он попал в аварию, – поправил его прокурор. – Подробностей пока немного. Мне позвонили дорожники… Кто-то угнал по пьянке грузовик, и… это… столкновение, – Анцыферов не выглядел уверенным, как обычно.

– После столкновения водитель, конечно, удрал?

– А, ты уже знаешь, – в голосе прокурора прозвучало облегчение.

– Да нет, предположил. Могу еще предположить… Хочешь? До сих пор тебя не интересовали мои предположения, а сейчас?

– Предположи.

– И этот не последний.

– Остановись, Паша! – чуть ли не в ужасе воскликнул Анцыферов.

– Кто будет заниматься Голдобовым?

– К тому идет, что опять же тебе придется, Паша. Бери в подмогу Дубовика. Цепочка одна тянется.

– Наконец, ты это понял, – ответил Пафнутьев и положил трубку. Посидел, молча наблюдая за секретаршей. Она взяла ключ и направилась к кабинету Голдобова. – Одну минутку, – Пафнутьев встал, остановил Жанну у самой двери. – Ключ изымаю. Кабинет опечатываю.

– Но у нас там документы!

– Потому и опечатываю. Ключи от сейфа у вас?

– Нет, они всегда были у Ильи Матвеевича.

– Хорошо, – Пафнутьев оторвал от листа узкую полоску, поставил на ней свою роспись и, взяв со стола клей, собственноручно наклеил бумажку на дверь. – Под вашу ответственность, – сказал он, глядя секретарше в глаза. – Вы меня поняли? До скорой встречи. Да, чуть не забыл… А как вам удалось так быстро найти портрет Голдобова? Вы что, заранее знали, что он попадет в аварию?

– Как вы можете так говорить, товарищ Пафнутьев! – укоризненно произнесла Жанна, и ее маленькая смуглая мордочка сморщилась. – У Ильи Матвеевича через неделю юбилей… Он двадцать лет руководит нашим управлением… Готовился вечер, поздравления…

– А с чем собирались поздравлять?

– Как вы можете, – опять скорбно произнесла секретарша, и столько неподдельного горя было в ее голосе, что следователь устыдился.

– Что же произошло? – не переставал задавать себе вопрос Пафнутьев. – То, что они перегрызлись, что наружу вылезли какие-то концы, это наверняка. Неужели я их так расшевелил? Но у меня не так много успехов, я не мог прижать к стене ни Заварзина, ни Голдобова… Уж не сам ли он избавился от своего подручного, а тот сумел предупредить своих… Нет, больно плотно пошли события. Если Голдобов убрал Заварзина, то его самого прибрали бы к рукам не сразу, его подоить было бы не грех, данью обложить… Тут другой механизм сработал…

Фырнин? Его появление, конечно, ускорило процессы. Но – только ускорило. Не более.

А может, в самом деле чистая автомобильная авария? Чего не бывает… Но как оказался угнанный грузовик на глухой трассе в блатном дачном поселке? А ведь он уже ехал оттуда! Грузовик ехал не из города! То есть, речь идет не о пьяной безрассудной гонке. Самый простой вывод может быть таким… Грузовик действительно угнали, уехали за город, затаились в уютной рощице и выжидали. С помощью нынешних радиосредств нетрудно предупредить о приближении цели… Водитель заводит мотор, выезжает на дорогу, а тут навстречу собственной персоной мчится Илья Матвеевич… Здравствуйте, Илья Матвеевич!

И все. После этого водитель протирает руль и рычаги, чтобы не оставить отпечатков пальцев, и спокойно идет на дорогу, где его поджидает другая машина. И вопрос заключается только в одном – оставят ли в живых этого удачливого исполнителя?

Войдя в кабинет, Пафнутьев попал на самое интересное – Дубовик допрашивал красивую подружку Заварзина. Молодой женщине было неуютно в этом маленьком помещении, заваленном следами прошлых преступлений, стул тоже для нее был маловат, он скрипел, шатался, зажатый между батареей и сейфом, но в глазах Дубовика, в его знаменитом носе, налитом какой-то таинственной силой, было столько искреннего сочувствия, что вряд ли бедная красавица замечала бытовые неудобства помещения. Замечательный психолог Дубовик перед важными допросами всегда на видном месте небрежно оставлял высохшую человеческую руку – он давно заметил, что глядя на нее, врать почти невозможно.

– Боже, – стонал Дубовик, заглядывая женщине в глаза снизу вверх, – неужели все произошло при вас? Как же вы вынесли?! – в этом месте женщина зарыдала, уже не сдерживаясь. – Тебя все время добивается какой-то молодой человек, – сказал Дубовик.

– Он не назвался?

– Нет… Но сдается мне… Не тот ли это парнишка, которого ищет вся милиция города.

– Да? – изумился Пафнутьев. – Обещал еще звонить?

– Не обещал, но, думаю, позвонит.

– Ну что ж, – Пафнутьев в задумчивости посмотрел на человеческую руку, от которой безуспешно пыталась отодвинуться заварзинская красотка. – Ну что ж, буду ждать.

Он снова попытался состыковать происшедшие события в какую-то связную цепочку… Убийство Пахомова… Тут все ясно. Человек вынес сор из избы, в которой сам долго жил и кормился. Он мешал. Его нужно было убрать. Все правильно, так и должно быть. Исход мог быть иным, но суть не менялась. Идем дальше – с перепугу прокалывается один жидковатый боевичок. Он называет фамилию, произносить которую вслух не стоило. И здесь смертельного исхода могло не быть. Посоветовали бы ему исчезнуть на годик – этого было бы вполне достаточно. Но, видимо, какая-то нервозность охватила банду… Нервозность? – Пафнутьев вскинул брови, склонил голову к одному плечу, к другому. – Из-за чего? Следователь, который ведет дело, то есть, я, Пафнутьев, можно сказать, выключен. У меня, правда, появились кое-какие подозрения… Но для них это не очень опасно. Мало ли какие мысли появляются у кого…

И вдруг загадочное убийство Заварзина. Неужели эта красавица так нехорошо с ним поступила? Вряд ли. Не верю. Ей в таком случае не было надобности вызывать скорую и милицию, достаточно запереть дверь и выйти. И никто бы месяц ни о чем не догадался, пропал Заварзин и пропал. А по ее вызову скорая приехала, когда он еще остыть не успел, то есть, где-то через пятнадцать минут. Она сказала, что слышала грохот…

– Скажите, – неожиданно обратился Пафнутьев к женщине. – Эта табуретка в комнате… Она всегда там стояла, или ее время от времени заносили?

– Табуретка? – она удивленно посмотрела на Дубовика – Не знаю…

– Может быть, он пользовался ею, когда забирался в шкаф, там у него высокие полки… Или на антресолях что-то брал… Или лампочки в люстре менял… Вспомните?

– Знаете… Мне кажется, – медленно заговорила женщина, так медленно, что Дубовик уже решил было перебить ее, но Пафнутьев успел приложить палец к губам. – У меня такое впечатление, что Саша забирался на табуретку, когда курил… – она преданно посмотрела на Пафнутьева.

– Это интересно! – воскликнул он с воодушевлением, хотя ничего не понял. – Получается, что курить он мог только на возвышении? А сидя, лежа, стоя не мог?

– Мог, конечно, – с облегчением улыбнулась женщина. – Но дело в том, что я запрещала ему… Ну, в смысле, просила не курить в комнате. Не переношу дыма. У каждого бывают свои заскоки, у меня вот такой. Саша покурит в комнате, а я прихожу через день и не могу в комнату войти… Воняет.

– А что менялось, когда Заварзин забирался на табуретку?

– Менялось, – женщина была, видимо, довольна тем, что сможет доказать свою правоту. – Он в форточку дым выпускал. Затянется, а дым выдыхает на улицу. Становится на табуретку, отодвигает штору, открывает форточку…

– Мне кажется, в протоколе нужно очень подробно записать этот рассказ свидетельницы – как курил Заварзин, куда забирался, какую штору отодвигал в сторону.

– Но кто-то должен был знать об этой его привычке, – с сомнением проговорил Дубовик. – И у кого-то было много времени, чтобы дождаться, пока Заварзин решит закурить, пока заберется на табуретку, отодвинет штору в сторону…

В этот момент раздался телефонный звонок.

Пафнутьев снял трубку.

– Да! – сказал он. – Слушаю!

Андрей чувствовал, что все больше теряет самообладание, он словно бы впал в какую-то странную истерику, когда каждый поступок оказывался неожиданным и непредсказуемым, когда личная безопасность уже не имела значения, даже наоборот – то, что он подвергался опасности, словно в чем-то оправдывало его, снимало с него часть вины. Он с утра искал Свету, нигде не находил, уже наверняка зная, что она похищена и все еще боясь поверить в это. Воспаленное воображение рисовало картины одну ужаснее другой – он видел ее заплаканное лицо, видел совершенно обнаженную, ее били, прижигали сигаретами груди, насиловали…

Убедившись, что ее нет у подруги, он позвонил Подгайцеву, Махначу, Феклисову. Тех не было дома, никто не знал где они, их не видели двое суток. Пренебрегая опасностью, на бешеной скорости рванул в гараж. На ржавых воротах висел замок, прикрепленная рядом бумажка объясняла заказчикам, что ремонтная мастерская закрыта по техническим причинам. Так же лилась вода из крана, так же воняло маслами и бензином, но людей здесь не было. Не веря в это, и веря одновременно, Андрей перемахнул через забор, вышиб окно и проник в контору. Пройдя ее всю до последней кладовки, убедился – пусто.

Вернувшись в город, он позвонил Пафнутьеву, но не застал. Андрей и не надеялся его застать, он знал, где тот – расследует убийство. Уже в полной истерике он открыто сделал круг на мотоцикле по самому центру города. За спиной раздавались милицейские свистки, кто-то рванулся в телефонную будку, кто-то пытался встать на дороге, но мотоцикл был послушен, как никогда, и он уходил, уходил, въезжая во дворы, скрываясь в беспорядочных зарослях, среди мусорных ящиков, доминошных столов. Увидев между двумя пятиэтажками телефонную будку, он позвонил следователю.

– Да! – услышал Андрей. – Слушаю!

Это был Пафнутьев. И сразу вся его истерика словно бы улеглась, отступила, и пришла трезвость, четкость, ясность мысли.

– Здравствуйте, – сказал Андрей.

– Добрый день, – услышал он доброжелательный голос, готовый говорить с ним долго и о чем угодно – такое настроение собеседника чувствуется сразу.

– Простите, как вас зовут?

– Павел Николаевич, если позволите. А вас?

– Андрей. Я был у вас недавно… Вы передавали мне повестку для Заварзина. Помните? Николаев моя фамилия.

– А как же, Андрюша! Прекрасно помню! Ты сейчас далеко?

– Неважно.

– А то зашел бы, поговорили… У нас есть о чем, а?

– Как-нибудь в другой раз. Павел Николаевич… Дело вот в чем… Случилось несчастье… У меня есть хорошая знакомая… Светлана… Ее похитили. Улица Плещеева, восемь, это ее адрес.

– Не понял?

– Ее выкрали и куда-то увезли. Может случиться все, что угодно. Если вы ее найдете, если вы ее вовремя найдете… Я приду к вам в любое время. Понимаете?

– Подожди, Андрей! Это твоя девушка, правильно?

– Да… И даже больше. Они предупреждали меня. Я ее спрятал, но они нашли… Она была совсем в другой квартире, в другом районе города…

– Кто предупреждал, что с ней что-то может случиться?

– Заварзин.

– Но ее похитил не Заварзин.

– Я знаю! – выпалил Андрей и тут же спохватился.

– Что ты знаешь? – вкрадчиво спросил Пафнутьев. – Откуда ты можешь знать, что ее похитил не Заварзин?

– Мне так кажется. И потом, я знаю, кто это сделал. Они в нашем гараже работают, у вас есть их данные.

– Знаешь, я обещаю тебе, что сделаю все возможное. Но ты не можешь ставить условия. Ты приходишь, мы подробно беседуем, я записываю и начинаю действовать. Договорились?

Андрей некоторое время молчал, прекрасно понимая, что предлагает следователь. Тот предлагал ему сдаться.

– И оформляем наилучшим для тебя образом, – неосторожно добавил Пафнутьев.

– Явку с повинной?

– Вот видишь, ты и сам все понимаешь.

И тут Андрей не сдержался. Вся истерика, которая накапливалась в нем в эти дни, вдруг прорвалась тяжелой, неуправляемой злостью.

– Слушай, ты! – закричал он в трубку. – Ты хоть знаешь, почему похитили Светку?! Потому что я, понимаешь, я, отказался стрелять в тебя, мудака! Ты сидел на скамейке в сквере?! Так вот знай, что ты сидел под моим прицелом! Оптическим! Как последний дурак, сидел на солнце и обмахивался своей вонючей папкой. Из дома напротив на тебя уже был нацелен ствол! И мне сказали… Не сделаешь – со Светкой будет плохо. Понял?! А ты после этого предлагаешь оформить меня наилучшим образом?!

– Что же ты хочешь, Андрюша?

– Я хочу, чтобы ты спас Светку.

– Как?

Не выдержав, Андрей разрыдался, не сдерживаясь, и только через некоторое время догадался повесить трубку. Он отошел в кусты, сел под мотоцикл и еще некоторое время содрогался в рыданиях, стараясь и остановить их, и в то же время упиваясь ими. Кто-то прошел мимо, кто-то заглянул к нему, шло время, и он постепенно успокаивался. Он был даже рад, что сорвался. Боль осталась, но терпимая, она позволяла поступать разумно. И он снова направился к телефонной будке, вспомнив, что у него есть еще один номер, по которому можно позвонить. До этого дня он запрещал себе даже думать об этой возможности, но сегодня запреты потеряли силу, наступил час, когда все можно, когда нет ничего, что могло бы остановить. Он нашел в маленькой затрепанной книжечке телефон Ларисы Пахомовой. Несколько раз он приезжал к ней с поручениями от Заварзина – то записку передать, то коробку, то взять что-то. И Андрей знал – Лариса связана с ними. Да, убит ее муж, да, убил его именно он, но теперь это не имело значения.

– Здравствуйте. Это Андрей… Может быть, помните, я несколько раз приезжал к вам от Заварзина… На мотоцикле…

– Помню.

– Простите, я хотел зайти к вам на пару минут… Если не возражаете?

– Что-то срочное?

– Да.

– Ну… Если так…

– У вас никого дома нет? Не помешаю?

– Приезжайте, я одна.

Дворами, переулками, пустырями он безошибочно выехал к нужному дому. Он помнил, что Пахомовы жили на первом этаже, и быстро нашел нужный подъезд. Позвонил. Дверь сразу открылась. Но Андрей смотрел не на хозяйку, а мимо, в глубину квартиры, готовый каждую минуту выбежать во двор к своему мотоциклу. Для верности он даже не заглушил мотор. Лариса его поняла.

– Входите, я же сказала, что одна.

Она повернулась и прошла в комнату. В любое другое время Андрей содрогнулся бы от собственной наглости – он пришел за помощью в дом, которого сам же лишил хозяина.

– Садитесь, – сказала Лариса. – Хотите выпить?

– Нет! – быстро ответил он. – Я на… Я на машине. Я пришел к вам… Прошу помочь… Мою девушку.

– Заварзин убит, – бесстрастно сказала Лариса.

– Да, я знаю, мне сказали.

– Кто сказал?

– Следователь. Я знаю, что вы знакомы с Заварзиным, что у вас какие-то отношения… Саша говорил, что Голдобов и вы…

– Голдобов убит.

– Ой, – только и вымолвил Андрей, невольно опускаясь в кресло.

– Мне позвонили из управления… Порадовали.

– Как?

– Автомобильная катастрофа. Столкновение с грузовиком. Так что у вас с девушкой?

– Понимаете, они предложили одно дело… И сказали, что если откажусь, то с ней будет плохо… Они предупредили меня.

– И вы не отказались? – усмехнулась Лариса.

– Не отказался, но и не сделал.

– Что они поручили?

– Понимаете, дело в том…

– Убийство? – жестко спросила Лариса.

– Да.

– Голдобова?

– Нет.

– Кого?

– Следователя.

– Какие дураки! – она схватилась руками за голову и принялась раскачиваться из стороны в сторону. – Какие кретины! С кем ты связалась, Ларка, с кем ты связалась… Его-то зачем? Не будет его, будет другой, а убийство следователя – это чрезвычайное происшествие! Да завтра же здесь будет половина Москвы!

– Но я этого не сделал, – сказал Андрей, видя безутешность хозяйки. – Хотя…

– Жалеешь? Не надо. Все правильно. Все, мальчик, правильно. – Лариса прошла на кухню, Андрей услышал хлопок холодильника. Вернулась она со стаканом в руке и с бутылкой водки. – Тебе нельзя, ты на машине, хотя можно догадаться, какая у тебя машина…

– А как можно догадаться? – не удержался Андрей от вопроса.

– Вон зеркало, подойди и посмотри на себя… В тебе мотоциклист виден за квартал. Ну, да ладно, – она налила водку в стакан, выпила, отставила бутылку в сторону, на пол, но недалеко, при случае легко можно дотянуться. – Заварзина нет. Но его не жалко, это подонок, это он мужа застрелил, я знаю… Голдобова нет… Коли моего тоже нет… Все кончилось, все кончилось… Помочь, говоришь… Когда пропала твоя девочка?

– Вчера. Днем.

– Значит, ночь она провела с ними… О, хо-хо-хо, – вздохнула Лариса с искренней печалью. – Боюсь, плохие у тебя будут новости… Держись, мальчик. Держись. – Она наклонилась к нему, положила руку на плечо, чуть встряхнула. – Знаешь, что я тебе скажу… Ты сейчас думаешь, что нет горя больнее твоего… А оно есть. И я через него прошла… Это никому легко не дается. Я вот сломалась… – она подняла пустой стакан, повертела его перед глазами. – А ты держись… Помочь? А чем я могу тебе помочь?

– Может быть, вы знаете, где они могут быть?

– Хм, можно подумать… В вашем гараже их нет?

– Нет.

– Дома у них побывал?

– Да.

– Есть еще пара мест… Но после смерти Заварзина и Голдобова, эти точки накрылись… Остается… Остается, – она шало блеснула глазами… Остается дача Голдобова.

– Дача? – взгляд Андрея остановился.

– Никольское шоссе. За семнадцатым километром крутой поворот направо. Зеленые железные ворота. А над каждой половинкой ворот – голубок из листового железа. Когда ворота закрыты – голубки оказываются клювик в клювик. Где-то на юге он такую красоту увидел. Ворота зеленые, а голубки белые. Очень красиво, – Лариса выплеснула в стакан остатки водки.

Андрей уже стоял в дверях, прикидывая, как удобнее уйти.

– Подожди, – сказала Лариса. – Не торопись… Я дам тебе одну вещь, но с условием… Никогда и ни при каких обстоятельствах не скажешь, где взял. Договорились?

– Да.

– Хорошо. Если бы ты стал убеждать, не поверила бы… А так – верю.

С неожиданной легкостью она поставила стул в проходе, взобралась на него и сняла с антресоли металлическую кастрюлю. Когда Лариса спрыгнула на пол, Андрей увидел, что кастрюля доверху наполнена орехами. Не раздумывая, Лариса тут же в коридоре опустилась на колени и, перевернув кастрюлю, высыпала на пол все ее содержимое. На горке рассыпающихся орехов оказался сверток из газетной бумаги.

– Держи.

Осторожно взяв сверток, ощутив ее форму, тяжесть, Андрей понял – пистолет.

– Пользоваться умеешь?

– Приходилось… В армии.

– Обойма только одна. Но на месте. На предохранителе.

– Вижу.

– Берешь?

– Беру.

– Не пригодится – выбросишь. Мне он не нужен. Возвращать не надо, – она опустила голову, и ее длинные волосы упали, скрывая лицо. – Коля убит, Илья убит, Саша убит… Что происходит?

– Я пойду, мне пора.

– Ни пуха, мальчик. Держись. Никольское шоссе… Сразу за семнадцатым километром… И ворота с голубками… Клювик в клювик… Какая дурацкая пошлость! – вдруг сказала она с неожиданной злостью. – Не так ли и мы с тобой, Ларочка! – передразнила она кого-то и сплюнула от отвращения.

Пафнутьев уже положил трубку, но все еще, казалось, слышал рыдания этого, в общем-то сильного парня. И почему-то вспомнилась давняя история из школьного учебника – заяц, загнанный собаками, бросается к ногам охотника в поисках защиты. И охотник его спасает от собственных же разъяренных псов.

– Значит, и так бывает, – пробормотал Пафнутьев. Он оглянулся и с удивлением увидел, что женщина, которую допрашивал Дубовик, уже ушла. – Слушай, ты ведь нынче в моем подчинении?

– Нынче – да, – улыбнулся Дубовик, и знаменитый его нос опять налился какой-то неведомой жизненной силой.

– Тогда записывай… Светлана Игоревна Королева… Примерно двадцать лет… Плещеева, восемь… Это ее адрес. Пропала вчера. Похищение.

– Но я разбираюсь с Заварзиным, – попробовал возразить Дубовик.

– С Заварзиным уже разобрались, – невозмутимо ответил Пафнутьев. – Пиши дальше… В похищении подозреваются работники авторемонтного кооператива… Феклисов, Махнач и Подгайцев. Вот их данные, – Пафнутьев протянул листок.

– И что мне с этими данными?

– Ты лучше меня знаешь, что делать с этими данными. Срочно к Королевой. Подробный опрос, фото во все отделения, всем участковым. Группы по адресам этих кооператоров. Опросы, допросы, протоколы и так далее. Забирай моих оперативников. Подключай своих. Анцыферов тебе еще пару выбьет. Советую настоятельно – пройдись по адресам Голдобова и Заварзина.

– Голдобов? Начальник управления торговли похищает девок с улицы?

– Советую очень настоятельно, – повторил Пафнутьев. – В моей просьбе прошу не отказать, – добавил он без улыбки.

– А ты?

– А я буду искать этого парня, пока он не перестрелял полгорода. А он может. У него винтовка с оптическим прицелом. И если он начнет охоту… А он может начать охоту… Созрел.

– Откуда знаешь про винтовку?

– Он сам сказал.

– И ты поверил?

– Да. В таком состоянии врать невозможно. – Я у него в долгу. А долги надо платить. Если хочешь оставаться человеком. Позвонит – скажи, что все силы областной милиции брошены на поиски его Светки. Успокой, как можешь. Если потребует задействовать воинские части, артиллерию и авиацию – скажи, что танки уже вышли на исходные рубежи.

– Ну, так уж и танки! – воскликнул Дубовик, который, похоже, все слова Пафнутьева принял всерьез. И когда тот вышел. Дубовик все еще ворчал себе под нос. – Надо же – танки, авиация, артиллерия… А что обстреливать, скажите, пожалуйста? Гараж?

Пафнутьев вышел из прокуратуры и, хотя в его распоряжении была машина, отправился по улице пешком.

– Я свободен? – крикнул водитель.

Пафнутьев обернулся – свободная машина не будет слишком долго стоять во дворе. Вернулся и сел рядом с водителем.

– Садовая, – коротко бросил он.

– Так это через дорогу, Паша!

– Садовая. Гастроном.

Халандовский был на месте. Поскрипывая, гудел вентилятор, в углу стоял ящик с пивом. Сам хозяин в распахнутой рубашке сидел за столом. Увидев в дверях Пафнутьева, улыбнулся, сверкнув бесконечно печальными глазами, сдвинул бумаги в сторону, протянул мягкую волосатую руку.

– Рад тебя видеть, Паша, живым и невредимым. Кругом трупы, кровь и смерть, а ты… Хоть бы хны! Глоточек?

– Потом, Аркаша, потом. Ты не переживай, я наверстаю. Я тебя догоню.

– О! Какая самонадеянность, – Аркаша покачал головой. – Стремление похвально, но неосуществимо. Тебе, Паша, меня уже никогда в этом деле не догнать.

– Но похвально хотя бы стремление! – усмехнулся Пафнутьев. – Скажи мне, Аркаша, что случилось с твоим шефом?

– А ты не знаешь?

– Я знаю только то, что наши на дороге увидели.

– А… – Халандовский налил пива в граненый стакан, выпил, прислушался к себе и, видимо, убедившись, что пиво пошло по назначению, поднял глаза. – Помнишь, Паша, я говорил тебе, что он может сделать ошибку? Он ее сделал. Он нехорошо повел себя с одним человеком.

– С кем?

Мохнатый палец Халандовского указал на потолок.

– Первый? – прямо спросил Пафнутьев.

– Похоже на то, Паша. Я думал, что он на довольствии у Голды. Оказывается, все далеко не так, все гораздо сложнее и естественнее… Они оба были друг у друга на довольствии. Симбиоз. Есть такое ученое слово. Оно означает…

– Знаю, Аркаша. Дальше.

– Помнишь, я говорил о фотографиях, которые вручил однажды нашему общему другу Голдобову Илье Матвеевичу? Так вот при обыске у Голдобова их не найдешь. Но ты их найдешь у Первого, если таковой обыск случится. По некоторым признакам я понял, что Голдобов все-таки показал Первому фотографии. И мой тебе совет… Будешь у Первого, а ты у него будешь… Он наверняка захочет знать о твоих поисках и находках… – Халандовский поднял свой мохнатый палец, но теперь в этом жесте было предупреждение и даже восхищение собственной прозорливостью. – Так вот не повтори Илюшину ошибку. Упаси тебя Бог сказать нечто такое, в чем он может усмотреть угрозу скрытую или явную. Преданность! Только преданность должна сверкать в твоих глазах, только робость и признательность за то, что тебе позволено предстать перед столь высоким лицом.

– Неужели он? – озадаченно проговорил Пафнутьев.

– Не сомневайся, Паша… Я ведь тоже, с утра успел кое-где побывать, вопросы кое-какие задал… Вали все на Голдобова, на Заварзина, на кого угодно… А у него можешь просить только понимания и поддержки. Но не вздумай требовать. Первый… не очень умный человек, но у него звериное чувство опасности. И власть. А власть – это больше, чем ум, Паша. Власть вполне может заменять ум и даже очень успешно.

– Времена меняются, – неопределенно заметил Пафнутьев.

– Забудь об этом! – с неожиданной живостью ответил Халандовский. – Забудь и выбрось из головы. Времена меняются! Но не при жизни одного поколения. Люди остаются прежними.

– Ты не веришь в перемены?

– Я верю в перемены! – Халандовский попытался порывисто вскочить, но у него не получилось и он остался в кресле. – Я верю в перемены! Я жду их с нетерпением и даже с опаской.

– Почему с опаской?

– Потому что я не верю в счастливые перемены. Подозреваю, что их не бывает. – И потом, Паша, тебе нужно пореже присутствовать на разных совещаниях, поменьше читать газеты и слушать радио. Отключись от этих пустобрехов и оглянись вокруг… И убедишься – ничего не меняется.

Пафнутьев хотел что-то ответить, но смолчал. Не хотелось ему сейчас вступать в спор, для этого будет другое время. Да и пришел он не за этим.

– У тебя сложности, Паша, – проворковал Халандовский, снова наполняя пивом свой стакан. – Говори.

– Боевики Голдобова…

– Ну? – насторожился Халандовский.

– У них есть укромный уголок? Берлога?

Халандовский поправил ручку, отодвинул какие-то бланки, подняв голову, надолго уставился в высокое окно.

– Мне бы не хотелось говорить на эту тему, Паша, – наконец произнес он. – Извини.

– Жить хочется?

– Вот и опять ты, Паша, попал в самую точку.

– Послушай, – Пафнутьев положил руки на стекло стола, как и хозяин кабинета. Их лбы почти соприкасались, смотрели они друг на друга исподлобья, но без зла. – Послушай… Голдобова нет. Он отлучился и, похоже, надолго. Заварзин вроде бы того, что боевиками слегка командовал… Его тоже нет. И не будет. И боевики… Они уже больше таковыми не являются. Это разбегающееся хулиганье.

– Ошибаешься, Паша. Человек, который прошел школу Голдобова, всегда найдет себе приличное место. Кстати! – неестественно оживился Халандовский, откидываясь на спинку стула. – У тебя есть машина?

– Личная? Нет. А государственная стоит у твоего гастронома.

– А вот это напрасно. Не надо свои машины ставить у моего заведения. Я уже говорил.

– Виноват, – Пафнутьев положил ладонь на руку Халандовскому. – Виноват.

– Жаль, что у тебя нет машины. А то я мог бы порекомендовать тебе очень приличное место по ремонту. Они и перекрасить могут, и запчасти достать, каких ты нигде не достанешь… И вообще, там работают отличные ребята.

– Работали.

– Что так?

– Мимо, Аркаша. Они свое заведение закрыли. На неопределенное время. Я с ними немного познакомился.

– И жив? – радостно изумился Халандовский.

– Жив, хотя на прицеле уже был… Целый час на прицеле.

– Что же им помешало спустить курок?

– Это одна из загадок…

– Если ты целый час был под прицелом, а курок так и не спустили, – рассудительно проговорил Халандовский, – значит, что-то у них разладилось. И Заварзин опять же, и Голдобов опять же…

– Ну, вот видишь, ты и сам все понял.

– Эх, Паша, если б ты знал, как мне жаль Голдобова, – скорбно проговорил Халандовский, но лицо его при этом приобрело необыкновенно хитрое выражение. – Золотой был человек, щедрый, душа широкая, для друзей такие столы закатывал… Ты никогда не был у него на даче?.. О, Паша! – Халандовский свел ладони вместе, приблизил их к лицу и, закрыв глаза, тихонько завыл.

– Для меня, Аркаша, не бывает угощения выше и дороже, чем то, которое я ощутил на себе как-то вечером!

– А! – с неподдельным презрением крякнул Халандовский. – Это ты говоришь по невежеству, потому что не был на даче у Голдобова, – и он поднял мягкий мохнатый указательный палец, пытаясь подчеркнуть и придать значение своим словам. – Участок, – продолжал восторженно стонать Халандовский, – подсобные помещения, подвальные…

Пафнутьев наконец понял. Халандовский называл дачу Голдобова. «Боже, но он боится даже здесь! Даже в своем кабинетике не может говорить откровенно! – поразился своему открытию Пафнутьев. – Ну что ж, может быть, он и прав. Ведь и я могу говорить только намеками… Как и все мы, как и все мы… Это урок, Паша. И кто тебе его преподает? Директор гастронома. Мудрец, вор и пройдоха. И он же – твой лучший друг.»

Андрей понимал, что напрямую выскочить на Никольское шоссе ему не удастся и решил пробираться пустырями, переулками частных пригородов. Но в одном месте ему все-таки пришлось проскочить через оживленный перекресток. Пристроившись сзади к тяжелому самосвалу, он шел за ним на расстоянии одного-двух метров. Хорошо, что тот хоть не гнал на большой скорости, а то запросто можно было врезаться при неожиданном торможении. Когда до гашишного поста оставалось около ста метров, Андрей начал потихоньку обгонять самосвал с таким расчетом, чтобы тот прикрыл его от бдительных гаишников.

Все получилось как нельзя лучше – мимо поста он проехал рядом с самосвалом и тут же пошел на обгон. Его заметили, когда он был уже далеко впереди. В зеркало Андрей видел, как рванулся в будку гаишник, но он уже не опасался его – впереди было несколько развилок и вряд ли они догадаются, куда именно он свернет.

Семнадцатый километр оказался неожиданно близко. То ли он шел с сумасшедшей скоростью, то ли не замечал предыдущих километровых столбов, но Андрей успел сбавить скорость, только когда мимо промелькнул указатель с цифрой «семнадцать». А вот и поворот направо – все правильно, Лариса точно описала дорогу. Пошли заборы. Андрей медленно ехал по тихой улочке, – высматривая зеленые ворота с голубками. И он их увидел. Ворота оказались высокими, закрывались внахлест, без щели. Калитка тоже была железная. На ней не было даже ручки, только сбоку, почти неприметная кнопочка звонка.

Поколебавшись, Андрей решил не звонить. Прокатил мотоцикл до соседнего участка – там шло строительство и ворота были лишь чуть прикрыты. Он поставил мотоцикл во дворе так, чтобы его не было видно с улицы, осмотрелся. То ли строители закончили раньше времени, то ли и не начинали в этот день.

Забор, отделяющий голдобовский участок от соседнего, был совсем простой – штакетник, правда, был набит плотно, без просветов.

Перемахнув через него, Андрей оказался в густом кустарнике. Убедившись, что за ним никто не наблюдает, а дача выглядит безжизненно, он переместил пистолет на спину, запихнув его под ремень. Что-то подсказывало ему, что такая предосторожность не помешает.

Обойдя двухэтажный бревенчатый дом со всех сторон, он убедился, что войти можно только с главного входа. Медленно поднявшись по ступенькам крыльца, подергал дверь – она оказалась запертой.

И тогда постучал. Ни единого звука не раздалось в ответ, но по каким-то признакам Андрей понял, что в доме есть люди. Постучал еще раз – сильно, по-хозяйски. В доме от этих звуков должно было все грохотать.

– Кто? – Андрей узнал голос Подгайцева.

– Свои. Открывай.

Дверь распахнулась. Подгайцев стоял в майке и трусах. Слегка покачиваясь. Похоже, пьян, но не сильно.

– А, Андрюшенька… Явился не запылился… Проходи, дорогой, а то мы уж тут заждались…

В глубине коридора из двери показалась толстая физиономия Феклисова. И Андрей шагнул внутрь дома. За спиной Подгайцев возился с дверью, снова запирая ее на несколько замков. У самой двери, из которой просачивался свет, Андрей остановился. В этот момент Подгайцев настиг его и, распахнув дверь, с силой толкнул в спину, успев подставить ножку. Не удержавшись, Андрей с грохотом ввалился в комнату, и, пролетев через все ее пространство, упал на пол у противоположной стены.

– Вот там и сиди, – сказал Подгайцев, входя следом. – Попробуешь подняться, снова усажу. Понял?

Несмотря на угрозы, страха Андрей не ощущал. То ли длинные трусы Подгайцева, его майка, косо повисшая на узких плечах, были тому виной, то ли события последних дней закалили его.

– Решил, что от нас можно вот так просто удрать? – закричал Феклисов. – Где винтовка?

Андрей осмотрелся. Стол был уставлен пустыми бутылками, тут же на листах газеты лежали куски колбасы, хлеба, лука, пол был усеян огрызками и пробками…

И вдруг он увидел Свету.

Она сидела на диване и отрешенно смотрела на него, пытаясь прикрыться простыней. Больше всего Андрея поразило то, что она молчала.

Он медленно поднялся, подошел к ней.

– Ладно, так и быть, поговори с девочкой или кто там она, – разрешил Подгайцев. – Я вижу, вам хочется пошептаться… Это можно.

Андрей присел на диван, провел рукой по рыжеватым волосам Светы. Она отшатнулась. Андрей с трудом узнавал ее – затравленный взгляд, искусанные губы, ссадина на плече, еще эта грязная, в кровавых пятнах простынь…

– Света, что с тобой?

– Ты опоздал… Опоздал…

– Что тут было?

– Андрей… Они напоили меня водкой… Силой влили в меня и… и… – она всхлипнула.

– Все? – спросил Андрей негромко.

– И не один раз, – ответил Подгайцев за его спиной. – А сейчас еще и при тебе проделаем… Как, ребята, поднатужимся? А будет желание – то и с тобой тоже. Ты должен знать, как это бывает… Пригодится в будущей жизни. Жизнь у тебя еще та начинается…

– И не один раз? – спросил Андрей.

– Да, – кивнула Света.

– И кто же больше старался?

– Я их даже не различала… Они по-разному заставляли меня… Каждый раз иначе…

– Андрюша, а ты знаешь, что такое по-разному? – хихикнул сзади Феклисов. – Это когда все идет в дело… И ручки, и губки, и все остальное. Света – хорошая девочка, у нее все сгодилось.

– Что… трое сразу? – спросил Андрей, ощутив внутри какую-то звенящую пустоту. Даже собственный голос показался ему глухим и звучащим словно бы в отдалении. Он продолжал спрашивать и спрашивать, почувствовав какое-то болезненное желание знать как можно больше, знать все, что происходило здесь в последние сутки.

– А ты что, никогда не пробовал? – спросил Махнач. – Мы тебе покажем. Света, покажем? Ему будет интересно, – Махнач подошел и рванул простынь у Светы из рук. Она вскрикнула, попыталась прикрыть грудь руками, но Андрей увидел следы укусов, синяки, кровоподтеки. И ощутил вдруг тишину. Не слыша ни звука, видел, как хохотал Феклисов, наливая водку в стакан, что-то говорил Махнач, Подгайцев, присев на диван, по-хозяйски похлопывал Свету по бедру и все были настроены как-то благодушно, но чувствовалось, что благодушие это недоброе, что оно каждую секунду может превратиться в неуправляемую ненависть.

– А ты знаешь, ведь можно и вчетвером, – предложил Феклисов. – Вертолет называется. Присоединишься? Обалденное удовольствие получишь!

Андрей посмотрел на Свету. В ее взгляде он прочел только одно: «Да, Андрей, да… Было».

Он поднялся, прислушался к себе. С удивлением ощутил полнейшее спокойствие. Он все это время знал, что Свете плохо, может быть, очень плохо, но именно неопределенность терзала его, больше всего заставляя беситься. Теперь же все стало на свои места, сбылось все, что он предвидел, случилось то, чего больше всего боялся. И еще, наверно, его спокойствие можно было объяснить тем, что отпали сомнения, колебания, у него остался только один выход. И ему уже не нужно было думать, как поступить, куда мчаться, кому звонить… Все упростилось, все сжалось до размеров этой комнаты.

– Вертолет, говоришь? – с улыбкой обернулся Андрей к Феклисову. – Это как?

Все смотрели на него настороженно. А он медленно поднялся с дивана, подошел к окну, отгородившись ото всех столом.

– Ты не поверишь, Андрюша, но можно даже впятером! – расхохотался Феклисов. – Тут один хмырь ходит, соседнюю дачу сторожит, мы можем и его пригласить, он не откажется. И тогда покажем полный вертолет. Хочешь?

– Чуть позже, Жирный… Чуть позже, – Андрей медленно, словно бы даже не торопясь, вытащил пистолет из-за спины, передернул затвор и сдвинул предохранитель. Теперь оружие было в полной готовности. – Так, говоришь, вертолетом это называется?

И, не говоря больше ни слова, вытянул руку с пистолетом вперед, опустил так, что ствол оказался направленным как раз в выступающий из тренировочных штанов комок плоти. И спустил курок. Выстрел в небольшой комнате прогремел неожиданно громко. Непривычная к пистолету рука Андрея дернулась вверх. Но про себя он отметил, что попал удачно – все феклисовское достоинство пуля превратила в кровавое месиво.

Феклисов вскрикнул, мгновенно побледнел, схватившись руками за рану. Сквозь пальцы сочилась кровь, нечеловеческая боль бросила его на стенку, не в силах стоять, он упал на пол, согнувшись и подтянул колени.

– Что ты наделал, пидор! – Подгайцев бросился к Андрею, но остановился в двух шагах, наткнувшись на поощрительную улыбку Андрея.

– Ты что-то сказал, Михей? – спросил Андрей, и ствол пистолета начал медленно опускаться с уровня груди вниз и, наконец, замер, нащупав цель. – Ты, наверно, чего-то опасаешься? Или тебе что-то не нравится, а? Поделись, Михей, не держи в себе…

И прогремел еще один выстрел.

Но уже не столь удачный – пуля прошила бедро. Не задумываясь, Андрей тут же выстрелил еще раз. Этот выстрел получился точнее. Кровь брызнула из трусов тонкой струйкой – видимо, была повреждена вена. Подгайцев закричал что есть мочи, и прозвучала в его крике не только страшная боль, но и предсмертная тоска, понял Подгайцев, что живыми им отсюда уже не выбраться.

– Что, Михей? – заботливо спросил Андрей. – Писька болит? Ай-яй-яй! Как жалко… Письке больно… Ну, ничего, Михей, это будет недолго. Немножко поскулишь, а потом сниму боль. Обещаю.

Махнач бросился на Андрея с бутылкой, зажатой в руке, но тот ожидал чего-то похожего и опередил его. Отшатнувшись назад, он опрокинул перед собой стул. И Махнач, со всего размаха налетев на торчащие ножки, грохнулся наземь.

– Не подниматься! – приказал Андрей. – Лежи! А теперь сядь… Вовчик, если не будешь слушаться, я просто пристрелю тебя в харю. Ты же видишь, что мне некуда отступать… Одним больше, одним меньше… Какая разница? – Андрей смахнул со лба выступивший пот. Сейчас он мало походил на человека, которого знали знакомые – все действия его были замедленные и какие-то механические.

– Андрей, это не я… Это все они… Я не хотел, мы же с тобой вместе на мотоцикле… Света, скажи ему! Света!

Света с отрешенной улыбкой смотрела на залитый кровью пол. И не было в ее взгляде ни радости избавления, ни удовлетворения. Не было даже понимания происходящего.

– Вертолет, – бормотал Андрей с застывшей мертвой улыбкой. – Надо же, как красиво звучит… Полет, синева, простор… Да? А теперь, Вовчик, раздвинь ножки. Раздвинь, Вова, ножки… Ты же не хочешь, чтобы я выстрелил тебе в морду?

Но Махнач не мог ничего с собой поделать. Он зажал свое богатство в руках, и, похоже, никакие силы не смогли бы раздвинуть его ноги, сведенные судорогой. Андрей выстрелил дважды, стараясь попасть между коленками. Ладони Махнача оказались пробиты пулями, под ними тут же образовалась лужа крови и он потерял сознание. И лишь тогда Андрей услышал завывание Подгайцева и Феклисова.

– Как писька? – спросил он, встретившись с помутненным взглядом Подгайцева. – Не прошло? Сейчас пройдет.

Света сидела, зажавшись в угол, не глядя на ерзающих в крови истязателей.

– Все правильно, Света. За все надо платить. Эти заплатили. Но еще не полностью, с них еще кое-что причитается. Где твои джинсы?

– Они все в коридор выбросили…

– Пошли.

Света осторожно обошла лежащего без сознания Махнача, подобрала простынь, чтобы концы ее не упали в кровавую лужу возле Подгайцева, и вышла в коридор. Ее одежда валялась на полу.

– Одевайся, я сейчас, – сказал Андрей, направляясь к выходу.

– Нет-нет… Я боюсь. Вдруг они выскочат…

– Хорошо. Только быстрее. У нас мало времени.

Они спустились по лестнице в подвал. Пошарив там, Андрей нашел дверь в гараж. Машины не было, но стояло несколько канистр с бензином. Подхватив две из них, он поднялся наверх. Света молча шла за ним.

– Выходи из дома, – сказал он. – Подожди меня у крыльца.

– Андрей…

– Подожди у крыльца! – заорал он, и Света послушно направилась к двери.

Войдя в комнату, Андрей, не обращая внимания на Подгайцева и Феклисова, смотревших на него с немым ужасом, вылил бензин на пол, разбавив кровь. Когда в канистре оставалось еще около трети, он так же сосредоточенно принялся поливать Подгайцева, Феклисова и все еще бесчувственного Махнача.

– Андрей, – слабым голосом проговорил Подгайцев. – Ты не сделаешь… Это уже слишком… Мы получили свое…

– А кому ты такой нужен? – спросил Андрей и не было в его голосе ни гнева, ни злорадства, просто интерес – неужели Михей такой кому-то нужен?

– Не надо, – простонал Феклисов. – Прошу тебя…

– Интересно, а Света вас о чем-нибудь просила? – Андрей открыл вторую канистру. – Ребята, поймите… Мне ведь нельзя вас оставлять… Вдруг очухаетесь, сил поднакопите, хоть и без яиц, но все-таки в вас будет опасность… Лучше я эту опасность заранее устраню… – он наклонил канистру и, пятясь, потянул за собой струйку бензина. Выйдя из комнаты, закрыл дверь, а обнаружив в ней ключ, для верности еще и повернул его два раза. Не обращая внимания на вопли за дверью, Андрей протянул ручеек по крыльцу, через двор и продолжал отходить в глубь участка, пока не кончился бензин. Света молча шла рядом. Похоже, она даже не понимала, что происходит, что задумал Андрей и чем все это может кончиться.

Андрей помог Свете перелезть через забор, и, убедившись, что она уже на той стороне, у мотоцикла, не колеблясь, чиркнул зажигалкой и поднес огонек к залитой бензином траве. Пламя, словно дождавшись команды, рванулось в сторону дома, а Андрей в тот же момент перелез через забор. Последнее, что он слышал – это нечеловеческий вопль, раздавшийся из дома. Он старался не оглядываться, чувствуя, как за его спиной огненная змея скользнула вверх по ступенькам крыльца, нырнула в коридор, под дверь комнаты, как бешено взревел огонь в сжатом пространстве…

Андрей молча тащил мотоцикл сквозь заросли кустарника, торопясь отъехать до того, как языки пламени вырвутся из окон, до того, как на этой тихой улочке начнется паника. Света безучастно шла следом.

– Садись, – сказал он. И она села. – Держись! – и она ухватилась за ручку. – За меня держись! – Света послушно обхватила Андрея сзади.

Объехав кучи строительного мусора, кирпичи, корыто для раствора, передним колесом Андрей оттолкнул половинку ворот и выбрался на дорогу. Он не поехал в сторону города – свернул в глубь поселка, надеясь лесными тропинками, проселочными дорожками выехать на шоссе.

– Кажется, что-то горит, – сказал водитель.

– Вижу, – ответил Пафнутьев.

– И хорошо горит…

– Похоже на то.

Когда они подъехали к зеленым воротам, на улице уже собралась толпа. Это были пожилые люди, обитавшие на дачах. Стояли молча, смотрели на огонь с интересом, но большого волнения на лицах Пафнутьев не увидел. Наверно, весь интерес они в своей жизни уже израсходовали. Только пьяненький мужичонка в великоватых резиновых сапогах метался между старухами и что-то причитал.

– Там люди! – вопил он пронзительно и тонко. – Там остались люди! Я слышал, как они кричали!

– Пить тебе, Петя, надо меньше, – сдержанно произнесла сухая старуха с костылем. – Уж неделю у них ни души не видать. Электричество, наверно, замкнуло, – сказала она.

– Да, скорее всего, – согласился Пафнутьев. – Чья это дача?

– Голдобовская, – ответила старуха. – А добра, сколько же там добра…

Дом полыхал, языки пламени вырывались из окон, густой дым валил с чердака и оттуда уже выныривали тонкие языки пламени. Даже здесь, на улице, чувствовался страшный жар, который шел от дома. Дерево должно было вспыхивать только от этого жара, без прямого огня. Пьяный в резиновых сапогах, видя, что ему не верят, видимо, сам засомневавшись, молчал и лишь иногда не то всхлипывал, не то вскрикивал.

– Ворота изнутри закрыты! – вдруг взвизгнул он. – Кто-то их изнутри закрыл!

– Эти ворота всегда изнутри закрыты, – рассудительно ответила старуха. – Илья закрывал изнутри, а сам выходил через соседний участок.

– Пожарникам позвонили? – спросил Пафнутьев, обращаясь сразу ко всем.

– Позвонить-то позвонили, – горестно простонал мужик, – да вот только через десять минут здесь и тушить нечего будет… – Ой! – вскрикнул он в ответ на мощный взрыв, раздавшийся в глубине дома. Из окон полыхнуло жаром, дымом, огнем.

– Газовый баллон взорвался, – рассудительно сказала старуха. – А еще у них там внизу гараж, канистры с бензином… Сейчас начнет рвать.

Пафнутьев прошел на соседний участок, внимательно глядя себе под ноги. На строительном растворе у железного корыта четко отпечатались протекторы мотоцикла. Присев, он долго всматривался в переплетения узоров, медленно перемещаясь вдоль следа, наконец, увидел то, что ожидал – повреждение в виде треугольничка. Да и рисунок протектора был ему знаком. Пафнутьев подошел к забору и долго смотрел на пожар. Потом, преодолевая жар, перелез на голдобовский участок и тут же заметил, как прямо от его ног в сухой от зноя траве к дому идет выжженная полоска. Он осмотрел заросли кустов и увидел канистру. Перевернул ее вниз горлом – на землю потекла струйка бензина. Видно, человек, забросивший ее в кусты, очень торопился и не стал дожидаться, пока выльется бензин до последней капли.

– Суду все ясно, – пробормотал Пафнутьев, отбрасывая канистру в сторону. – Кто-нибудь видел здесь посторонних? – спросил он, выйдя на дорогу.

– Да вроде никого не было… а что? – старуха с костылем подозрительно посмотрела на Пафнутьева.

– Что и требовалось доказать, – пробормотал тот себе под нос.

В это время крыша дома с треском рухнула, провалившись вниз. Из окон первого этажа вырвались тучи искр. Опять тонко вскрикнул мужичонка, закрыв от ужаса глаза, удовлетворенно кивнула суровая старуха, пробежал шепоток по сжавшейся толпе.

– Поехали, – сказал Пафнутьев, усаживаясь рядом с водителем. – Опоздали маленько… Больно шустер парнишка оказался.

– Тот мужик утверждает, что там люди были? – спросил водитель.

– Пьяный, – неопределенно ответил Пафнутьев.

– Допросить бы их…

– Ты же слышал – никто ничего не видел.

– Немало, видно, было всего в этой дачке! – водитель покрутил головой.

– Бог дал, Бог взял, – философски заметил Пафнутьев.

Всю дорогу Света молчала. И Андрей был даже благодарен ей за это молчание, хотя оно уже начинало тревожить его. Он долго петлял по лесным тропинкам, ехал через какое-то бесконечно широкое поле, потом по деревянному мостику они перебрались через речку и через полчаса были далеко от дачного поселка, в котором полыхал невиданный пожар. Андрей следил лишь за тем, чтобы город оставался справа, он как бы объезжал его по кругу, надеясь, что рано или поздно выедет на шоссе.

– Ты как, еще держишься? – спросил он у Светы.

– Держусь, – ответила она. И он не услышал в ее голосе ни усталости, ни раздражения, ни радости. Ее спросили, она ответила. И все. – Ладно, – подумал Андрей. – Главное добраться до нашей берлоги. А там уже легче, там будет видно.

На шоссе они выбрались во второй половине дня. По километровым столбам Андрей понял, где находится – оказывается, лесными дорожками он проехал гораздо больше, чем рассчитывал, и теперь ему пришлось возвращаться. Несколько раз он прибегал к испытанному приему – прятался за рефрижераторами, грузовиками, постепенно обгоняя их так, чтобы мимо постов милиции проскочить незамеченным. Как-то пришлось попросту удирать, когда его засекли, дали знак остановиться, а он в ответ лишь прибавил газ. Гаишник рванулся к мотоциклу, бросился вслед, но Андрей лишь усмехнулся.

– Держись, – бросил он Свете. А через двадцать километров свернул на знакомую тропинку и, выключив мотор, съехал в ложбину. По инерции он проехал еще метров двести по самой деревне, бесшумно вкатился к себе во двор, но не остановился, пока не свернул за угол дома. Здесь уж его наверняка никто не увидит.

– Приехали, – он помог сойти Свете, снял и бросил в траву шлем.

– Надо же… Деревня… – Света потерянно стояла у мотоцикла, словно не зная, как ей поступить.

– Ты в порядке? – спросил он настороженно.

– Почти… Устала… Если бы ты знал, Андрей, если бы ты знал, какие это звери…

– Потом. Как они тебя выманили?

– Сказали, что ты раненый в машине… Выглянула в окно – там действительно машина и человек с забинтованной головой… И я вышла.

– Понятно. Пошли, – Андрей открыл сарай с сеном, бросил сверху одеяло, подушку. – Ложись. Или вначале на речку сходим?

– Нет, не сейчас… Нет сил. Устала… – и Света, подойдя к копне сена, рухнула на одеяло. – Ты не уходи, ладно? Вдруг они вернутся…

Андрей внимательно посмотрел на Свету – она говорила серьезно.

– Они не смогут вернуться.

– Но все-таки не уходи… Ложись рядом, а то я боюсь, что ты уйдешь.

Света говорила странно спокойным голосом, и Андрей никак не мог понять ее состояние. И решил, что лучше не торопиться с расспросами. Все это можно отложить на завтра, на послезавтра, а если удастся, то и вовсе не вспоминать. Он чувствовал на груди легкую тяжесть ее руки, слышал всхлипывающее дыхание и только сейчас начинал приходить в себя, постепенно осознавая все происшедшее. И чем больше подробностей вспоминал, тем более убеждался в том, что все правильно и никак иначе он поступить не мог. Любое другое решение было бы слабым.

– Пепел, – прошептал он. – А сейчас там пепел… Хотя черепушки, может, и найдут…

– А сегодня ты не сказал мне, что я красивая, – произнесла Света ровным голосом.

– Наверстаю.

– Нет, – она покачала головой. – Я уже не буду красивой. Никогда. Они все выжрали. До дна. Они всю меня выжрали.

– Света, ты несешь чушь! Отоспимся, парного молочка попьем, картошки молодой сварим… И через пару дней все это будет далеко. Спи.

– Тебе не противно со мной?

– Кончай трепаться!

– А мне противно… Себя живой ощущать противно… Я вся еще там, с ними… И они все здесь… Они все здесь! Вон Михей в углу бутылку открывает, Жирный хихикает, Вовчик…

– К чертям собачьим вместе с дымом! – заорал Андрей. – Нет их больше на белом свете! Там пусть хихикают!

– Они всегда будут рядом… Мне так кажется… Я не могу свободно говорить с тобой. Они слушают…

– Все! Хватит! Молчим. Молчим и дышим. Все. Слышишь?

– Что?

– Жук гудит… Петух кричит… Это петух тети Нюры… Страшно глупый, но красавец… А сейчас трактор… Далеко, в соседней деревне… Ты должна поспать двенадцать часов, встать, умыться и сказать… До чего жрать хочется!

– Я так и сделаю, – Света улыбнулась, закрыла глаза, похлопала ладошкой Андрея по груди. – Спим.

Андрей закрыл глаза и снова увидел перед собой дорогу, мчащиеся грузовики, километровые столбы, мелькнул дорожный пост, рефрижератор, который несколько раз надежно прикрывал его от бдительных глаз, потом мелькали лесные тропинки, дорога через поле. Получалось, что он словно бы ехал в обратную сторону, постепенно приближаясь к даче Голдобова. Через минуту перед его глазами уже прошли зеленые ворота, белые голубки, клювиками ткнувшиеся друг в друга, опасная тяжесть канистры, слабый желтый огонек зажигалки и пламя, метнувшееся к дому вверх по крыльцу, по коридору… И вопль, дикий звериный вопль… «Ну что ж, я обещал им, что вскорости мучения закончатся, свое обещание выполнил. По-моему, они там недолго барахтались», – с какой-то отстраненностью подумал Андрей.

И тут же увидел себя входящим в дом, увидел растерзанную Свету, безуспешно пытавшуюся прикрыться грязной простыней, Подгайцева в длинных трусах и растянутой майке, Феклисова с пахом, выпирающим из тренировочных штанов, Махнача… И какая-то у всех была… Сытость. Вроде, как наелись.

– Ну что ж, – прошептал Андрей, – приятного аппетита.

Скосив глаза, он увидел, что Света, наконец, заснула. Осторожно сняв с груди ее руку, немного отодвинулся. Света спала. Тогда Андрей поднялся, принес из дома одеяло и накрыл ее. Света что-то произнесла невнятно, перевернулась на бок, подложив ладошку под щеку. Взглянув на свою ладонь, Андрей увидел, что пальцы дрожат. Он попытался растереть их, размять, но ничего не помогало. Тогда он прошел в угол сарая, снял куртку, только сейчас догадался снять ее, несмотря на жару. И неожиданно рука наткнулась на пистолет, до сих пор торчавший за поясом. Он осмотрел его со всех сторон, удивляясь результату, который произвел этот маленький невзрачный предмет. И бросил на куртку. Сверху на пистолет положил рубашку, потом брюки. Он уже не мог находиться в этой одежде, ему казалось, что вся она забрызгана кровью, что кровь осталась на руках, что пальцы слипаются от крови.

Странное нетерпение охватило Андрея. Оставшись в одних трусах, он с беспокойством оглянулся, осмотрел себя – что еще можно снять, чтобы убить ощущение липкости? Убедившись, что Света спит, вышел из сарая. Солнце уже склонялось к закату. И тогда, не раздумывая больше, он направился к реке. Пройдя метров сто через луг, заросший высокой травой, он оказался на берегу. С ходу, не останавливаясь, вошел в воду, нырнул. Несмотря на жару, вода была холодной, и он с удовольствием погрузился в нее, продолжая смывать с себя несуществующую кровь. И чувствовал – становилось легче. Ключевая вода уносила пыль дорог, вонь разлитого бензина, запах преступления.

Продрогнув, Андрей вышел из воды и сел на солнце, чтобы согреться. Тихое течение воды, безопасные звуки деревенской жизни, нервотрепка последних дней… И он, положив голову на колени, задремал. А проснулся оттого, что кто-то положил ему руку на плечо. Андрей вздрогнул, поднял голову. Рядом с ним сидел следователь Пафнутьев.

– Привет, Андрюша, – сказал он. – Устал?

– Как… Откуда вы узнали…

– А! – Пафнутьев беззаботно махнул рукой. – Ты же сам попросил меня найти Свету… Подняли на ноги все… Ее отец вспомнил про эту деревеньку… А здесь уже мне показали на тебя… Вон, говорят, на речке купается… Свету нашел?

– В сарае спит.

– А что ж ты с ребятами так круто?

– Они всю ночь насиловали ее… А перед этим силой напоили… И при мне еще собирались… Вертолет, говорят, тебе покажем…

– Вертолет? – Пафнутьев, казалось, удивился. – Тогда ладно, тогда все правильно. Как же тебе удалось справиться с ними?

– У меня был пистолет.

– Где взял?

– Не помню…

– Ты что, сначала их перестрелял, а потом сжег?

– Нет… Они еще живы были… Я по яйцам стрелял.

– Надо же! – ужаснулся Пафнутьев. – Больно ведь!

– Я же не по своим.

– А, тогда ладно, тогда ничего… Послушай, – Пафнутьев положил руку на тощеватое плечо Андрея, – ты в самом деле должен был в меня стрелять?

– Да. Тогда, говорят, и Светку не тронем, и мать жива будет…

– А винтовка где?

– В сарае.

– А патроны?

– Патрон был только один.

– Почему был? Его уже нет?

– Использовал.

– Удачно?

– Не знаю… Кажется, да.

– Если имеешь в виду Заварзина, то удачно. Не сомневайся. А почему в меня не стрелял?

– Я бы тогда совсем завяз.

– Тоже верно… Значит девчонкой пожертвовал?

– Я не жертвовал. Я ее спрятал в другой квартире. Они как-то узнали… Обманом выманили и увезли. Я не знал. Я не стал бы ею жертвовать… Даже ради вас…

– Мог бы и выстрелить?

– А куда деваться… Светкой я бы не стал рисковать.

– Спасибо за откровенность.

– Пожалуйста… Чего уж там… Теперь-то уж все равно.

– Почему?

– На крючке я у вас. Похоже, на расстрел тяну… А?

– Да, примерно, – Пафнутьев, щурясь, смотрел на низкое закатное солнце. – Пахомов тоже на тебе?

– Они меня обманули. Я должен был только припугнуть… Заварзин заменил патроны. Были холостые, а он вставил с картечью. Я не знал. Я бы не пошел на это.

– А к ним как попал?

– Один из них предложил в мастерской поработать… Подгайцев. Зарплата приличная… Я согласился. Потом то, се… Мелкие поручения, должок… И так далее.

– Тяжелый случай… Пахомов, Заварзин… Теперь еще трое… Что-то ты разошелся… Многовато все-таки, а?

– С этими вы бы иначе поступили?

Ответить Пафнутьев не успел. Со стороны дома вдруг четко прозвучал выстрел. Андрей диковато взглянул на Пафнутьева, вскочил. Он бежал и уже на бегу лицо его кривилось от рыданий. Он понял, он все понял мгновенно, еще когда в ушах стоял звук выстрела. Вбежав в сарай, Андрей увидел, что Света еще жива. И только теперь, вот только теперь в глазах ее он увидел ясный свет понимания. Пистолет лежал рядом, а левой рукой она закрывала рану на груди.

– Вот и все, Андрюша, – прошептала она. – Вот и все… Так лучше, мне так лучше… И тебе…

Не обращая внимания на выросшего в дверях Пафнутьева, Андрей рыдал, не выпуская Свету из рук. А почувствовав, что жизнь уходит из нее, он потерял самообладание – бился головой о стены сарая, выл, как смертельно раненый зверь, и в какой-то момент рванулся к тому месту, где лежал пистолет, выроненный Светой, но Пафнутьев предусмотрительно сунул его в карман.

– Отдай! – кричал Андрей. – Отдай, ради Бога! Прошу, прошу тебя! Отдай! – и бросился на Пафнутьева. – Я не хочу больше жить! Я не хочу…

Вместе с вбежавшим шофером, они скрутили Андрея и уложили на сено. Обессилевший, он широко открытыми глазами смотрел в потолок сарая.

– Отдай пистолет… Это мой… Я тебя не трону… Я никого больше не трону… Отдай, прошу…

– Иди, Володя, – сказал Пафнутьев водителю. – Мы еще с парнишкой поговорим немного, он уже в порядке, он крепкий парень.

Не поднимаясь, Андрей подполз к Свете и лег рядом, уткнувшись лицом в ее рыжие волосы.

– И все, – бормотал он. – И ничего больше не хочу… Ничего не хочу… И уйдите от меня… Я один…

Пафнутьев молча сидел в углу на копне сена. Когда Андрей, вскочив, бросился было из сарая, он взял его за слабые руки и снова уложил на сено. Прошло какое-то время и Андрей забылся, потом у него начался бред, он, видимо, снова стрелял, поджигал дом, несся на мотоцикле между громадами грузовиков… Пафнутьев поднял с пола куртку Андрея и всмотрелся в левый рукав, удовлетворенно кивнул. Обойдя дом, он нашел мотоцикл и прясел у заднего колеса. Убедившись в чем-то, оставил куртку на мотоцикле и вернулся в сарай. Андрей лежал без сознания. Отпущенные ему природой силы кончились. Вместе с водителем Пафнутьев отнес его в дом, уложил в кровать. Послал водителя пройтись по деревне и найти понятых. Пришла тетя Нюра, еще какая-то старушка. Пафнутьев показал им Свету, пистолет, составил протокол, сделал все, что положено в таких случаях. Погрузив Свету на заднее сиденье газика, отправил водителя в город.

Убедившись, что остался один с Андреем, Пафнутьев начал неторопливые поиски. Он переворошил сено, забираясь во все углы, и, добравшись, наконец, до самого верха, в щели между бревнами нащупал холодный ствол винтовки. Спрыгнув вниз, внимательно осмотрел ее. Винтовка действительно оказалась не заряжена. Пафнутьев внес ее в дом и поставил в угол.

Еще раз проверил – Андрей спал. Тогда Пафнутьев с неторопливой основательностью осмотрел карманы куртки Андрея и, не найдя там ничего, вынес в сад. Наклонив мотоцикл, плеснул на нее бензин и, отбросив в сторону, поджег. Он не отошел, пока не убедился, что куртка превратилась в пепел. Разбросав его подвернувшейся палкой, вернулся в дом.

Андрей стонал во сне, вздрагивал всем телом, всхлипывал.

И Пафнутьев все с той же скорбной неторопливостью, словно выполняя последний долг, занялся мотоциклом. Найдя в ящике ключи, завернутые в промасленную тряпку, свинтил оба колеса, а корпус мотоцикла затащил в сарай, забросал досками, присыпал сеном. После этого, прихватив колеса и канистру, сволок их в овраг, облил бензином и бросил сверху зажженную спичку. Колеса вспыхнули, задымили. Убедившись, что уже ничто не помешает им сгореть до железного каркаса, Пафнутьев вернулся в дом.

Андрей сидел на кровати, свесив ноги.

– Где Света? – спросил он.

– Увезли.

– Она умерла?

– Да.

– Вы за мной?

– Да. Отвезу тебя к маме. Мама волнуется, это ей вредно.

– А меня не заберете? Почему?

– Нет оснований. Не можем же мы хватать каждого встречного.

– Объясните…

– Повторяю – нет оснований задерживать тебя по каким бы то ни было подозрениям. Запомни – в Пахомова ты не стрелял. И вообще ни в кого не стрелял. Даже в меня. Понимаешь о чем я говорю?

– Кажется, понимаю.

– Слушай и запоминай. Вдруг придется на чей-нибудь глупый вопрос отвечать… Ты сейчас не в форме, встретимся через несколько дней и спокойно обо всем поговорим.

– Ну что ж, – Андрей почти не слушал Пафнутьева.

– У тебя была черная куртка?

– Была.

– Так вот – у тебя ее никогда не было.

– Пусть так…

– Только так, – поправил Пафнутьев. – И еще… Неделю назад с твоего мотоцикла свинтили колеса. Похитили. Неделю назад. Помнишь?

– Помню. Но я ездил на нем…

– Это были уже другие колеса. Ты сможешь срочно достать колеса? Старые, подержанные, лысые… Какие угодно, сможешь?

– Смогу…

– Вот и хорошо. Кажется, все… У тебя есть где-нибудь родня?

– Тетка на Украине.

– Мой тебе совет – немедленно дуй к тетке. Чтоб через неделю был у нее. Учитывая тяжесть содеянного… После той мясорубки, которую ты устроил, тебе год в себя приходить надо. Тетка примет на год?

– Она будет счастлива.

– Я тоже. Выучишь украинский язык, он уже становится, вроде как, иностранным. Кажется, подъехал мой водитель… Пошли. Отвезу тебя домой.

– Так что… получается, отпускаете?

– А за что мне тебя задерживать? Не вижу причин, – Пафнутьев хотел поторопить Андрея, встряхнуть его, но видя, что тот попросту еле ворочает языком, что каждое слово дается ему с трудом, присел рядом, положил руку на плечо. – Ну? Как? Легче?

– Нет, – и Андрей, уткнувшись в тяжеловатое плечо Пафнутьева, разрыдался. Слезы лились у него из глаз, как у ребенка. Увидев появившегося в дверях водителя, Пафнутьев махнул рукой, подожди, дескать. Водитель сочувственно покачал головой и осторожно попятился из сарая. – Ведь все могло быть иначе, все могло быть иначе, – сквозь рыдания проговорил Андрей. – Как они узнали, куда я ее отвез, как?

– Твой телефон прослушивался, – бесстрастно произнес Пафнутьев.

– Кем?! – Андрей отшатнулся, чтобы лучше видеть лицо следователя.

– Прокурор дал команду.

– Я убью его, – прошептал Андрей, глядя мокрыми глазами в стену сарая.

– Не надо, – спокойно произнес Пафнутьев. – Ты и так славно поработал. Отдохни малость… Сделай передышку. Я сам с ним разберусь.

– Точно?

– Доверься мне в этом деле.

– Подождите, – сказал Андрей, – посидите здесь, я сейчас, – и, прежде чем Пафнутьев успел сообразить, в чем дело, Андрей выскочил из сарая и метнулся за угол дома. Пафнутьев бросился за ним, но споткнулся, упал, а когда поднялся, Андрей уже вылез из погреба, держа в руках черный чемоданчик. – Вот, – сказал он. – Там полно бумаг, может, пригодятся…

Пафнутьев взял чемоданчик, с опасливостью положил его на стопку дров, потрогал пальцем замочки.

– Я уже открывал, – сказал Андрей. – Нет там никакой взрывчатки.

Открыв крышку, Пафнутьев внимательно просмотрел несколько листочков.

– Боже, – прошептал он потрясенно. – Боже… Андрей, где ты все это взял?

– У Заварзина.

– Ты знаешь, что это такое?

– Документы какие-то… Но фамилии там мелькают забавные… Сысцов, Колов, Анцыферов…

– Андрей! – торжественно произнес Пафнутьев, – ты страшный человек. Это же приговор. Голдобов всю жизнь собирал эти документы, надеясь, что когда-нибудь они спасут его, отведут удар… Они бы спасли его, если бы он успел кому-нибудь о них сказать… Но они у него пропали. И это все ускорило… В чемоданчике больше ничего не было?

– Нет, – ответил Андрей, помолчав.

– Да? Ну ладно. Ты со всеми расквитался… Не только с теми недоумками, но и с этой публикой, – Пафнутьев похлопал тяжелой ладонью по крышке чемоданчика.

– Там что-то важное?

– Расчеты… Взаимные расчеты.

– Этого достаточно, чтобы их взять?

– Не сразу. Честно предупреждаю – не сразу. Не смогу. Но это уже моя родная стихия – бумаги, подписи, расписки, обязательства, – счастливо улыбнулся Пафнутьев. – Здесь не будет погонь, стрельбы, а может, и трупов не будет… Все, старик, – он обнял Андрея за плечи. – Пошли. – Нам пора. Да и мама, наверно, волнуется.

В коридоре прокуратуры Пафнутьева ожидал Фырнин. Он загородился от всех газетой, надел на нос очки и углубился в чтение. И только иногда поверх газетного листа бросал настороженные взгляды на каждый хлопок двери. Наконец появился Анцыферов, – его тоже не было с самого утра.

– Хорошее же впечатление останется у вас о нашем городе! – воскликнул прокурор с подъемом.

– Да. – согласился Фырнин. – Жарко… Знаете, на юге Таджикистана есть такой городок Курган-Тюбе… Вот там уж жарко по-настоящему, – он прошел вслед за прокурором в кабинет.

– Надо же! – изумился Анцыферов. – А мне казалось, что такое возможно только у нас!

– Вы, наверно, имеете в виду убийства? – спохватился Фырнин. – Да, многовато. Но когда я был в Нагорном Карабахе в момент вспышки национального достоинства…

Анцыферов про себя выматерился и, очевидно, этот мысленный посыл был столь мощный, что заставил Фырнина резко изменить тему.

– Скажите, Леонард Леонидович… У вас наверняка есть какие-то объяснения… Почему на одной неделе погиб и водитель, и его шеф? Неужели случайность?

– Да, это печально, – Анцыферов удрученно развел руками. – Что делать… Что делать…

– Я слышал, что Голдобов долгое время пользовался личным покровительством Сысцова, это правда? Мне говорили, что они вместе ездили на охоту, на рыбалку… Наверно, это большой удар для Председателя?

– Это для всех нас удар, – Анцыферов непритворно вздохнул.

– Как? Голдобов – и ваш друг?! Простите, я не знал… Мне казалось, что… Потеря близкого человека… Простите.

– Голдобов не был моим близким другом, – холодно сказал Анцыферов. – Да, мы встречались, по работе находили общий язык… Но дружить… Нет.

– Да? Интересно… Я понимаю, я прекрасно все понимаю, – и Фырнин принялся что-то быстро записывать в свой блокнот. Причем, делал он это как-то слишком уж долго, Анцыферов маялся, ерзал на стуле и, не придумав ничего лучшего, в раздражении начал набирать номер телефона. Фырнин тут же перестал записывать и замер, с напряженным любопытством ожидая разговора, который сейчас состоится. Анцыферов в полнейшей растерянности положил трубку. – Простите, если у вас больше нет вопросов…

– Есть! – радостно воскликнул Фырнин. – Я слышал, что на месте бывшей дачи Голдобова обнаружены человеческие останки… Кости, черепа… В городе говорят, что в подвалах дачи была маленькая тюрьма… Неужели это правда, Леонард Леонидович?!

– Кто вам сказал такую чушь? Кто вам мог такое сказать?

– А что… это закрытая информация?

– О, Боже! – Анцыферов схватился за голову.

– Леонард Леонидович, я понимаю, огласка всегда нежелательна, но вы должны согласиться, что пресса имеет право…

– Тюрьмы не было! – твердо сказал Анцыферов.

– Но там горы скелетов!

– Не знаю. Не видел.

– Скажите, а труп прекрасной девушки… Мне говорили, что ее застрелил генерал Колов? Он признался?

– Как Колов? Почему Колов? – Анцыферов от неожиданности откинулся на спинку стула.

– Случайно, по своим каналам я узнал, что пуля выпущена из его пистолета… Таково заключение экспертизы. И у меня есть ее копия.

– Как она к вам попала?

– Значит, все правильно? Значит, вы подтверждаете? – и Фырнин опять принялся писать в блокнот.

– Что вы там пишете?

– Что вы согласны с заключением экспертизы.

– Я этого не говорил! – заорал Анцыферов.

– Как? Уже отказываетесь?! Но вы же сказали, что пистолет Колова фигурирует в деле… Ведь в деле есть пистолет?

– Пистолет есть, но…

– И прекрасно! – подхватил Фырнин. – Понимаю, вы не можете сказать всего, следствие не закончено, но даже то, что сказали… Очень вам благодарен, очень! Я позвоню из Москвы и зачитаю все места, где приведены ваши слова.

Дверь открылась и в кабинет заглянул Пафнутьев, озадаченно посмотрел на бледного Анцыферова, возбужденного Фырнина с блокнотом в руке.

– О, Павел Николаевич! Здравствуйте! Заходите, пожалуйста! – закричал Фырнин. – Леонард Леонидович рассказывает потрясающие вещи! Оказывается все скелеты на даче Голдобова – это не выдумка! Они есть! Оказывается, Сысцов, представляете – личный друг Голдобова и долгие годы покрывал его и покровительствовал ему!

Анцыферов поднялся и, пошатываясь, вышел из кабинета.

– Он, кажется, тронулся умом, – прошептал Фырнин. – Он созрел. Но и для тебя кое-что есть…

– Пройдемся. И по дороге поговорим, голова кругом идет.

Они вышли на улицу, прошлись немного и сели на ту самую скамейку, на которой несколько дней назад Пафнутьев ожидал собственной смерти, сам того не подозревая. Так же толпились люди на остановке, в киосках торговали всякой всячиной, да время от времени душераздирающе скрежетал трамваи.

– Итак, Паша… Докладываю о собственных поисках и находках, – манера разговора Фырнина изменилась настолько, что будь при их беседе Анцыферов, он бы ушам своим не поверил. Вместо бестолковых, дурацких вопросов, он бы услышал дельные слова. – Я заинтересовался машиной, которая сбила Голдобова.

– А я не успел, – сокрушенно покачал головой Пафнутьев. – Но задание ребятам дал.

– Это хорошо, но вряд ли им повезет так же, как повезло мне. – Машина принадлежит третьему автохозяйству. У них все машины во дворе не помещаются. И на ночь многие остаются на соседней улице. Но ключи сдают диспетчеру. Утром берут ключи и едут по своим делам. Дежурил в ту ночь некий дядя Петя…

– Фамилия?

– Подожди, Павел. Есть и фамилия, и показания, и его подпись. Все есть. Ты слушай. Его проведал участковый. Обходил квартал и забрел к нему. Попросил чайком угостить. Покалякали о том, о сем, и участковый ушел. Дядя Петя хвать – на доске под стеклом нет ключей. Он к машине – нет и машины. Дядя Петя сделал в журнале запись…

– Участкового упомянул?

– Дописал по моему совету.

– Молодец.

– Я или дядя Петя?

– Вы оба молодцы. Дальше.

– Под утро опять зашел участковый. Чайку выпил, покалякал и ушел. Дядя Петя глядь – ключи на месте. Дядя Петя к машине – машины нет.

– Все ясно. Машина похищена и разбита. И найдена будет лишь с рассветом. Сработано грамотно.

– Рад стараться, – улыбнулся Фырнин. И вынул из кармана маленький сверток, вручил его Пафнутьеву. – Это, Павел, тебе на память о нашей совместной борьбе с преступностью. Магнитофонная кассета. Подробный разговор с дядей Петей и с участковым. Конечно, он не сказал, что брал ключи, но что дважды приходил на дежурство, что чай пил, что видел щит с ключами и прочее, и прочее. В умелых руках запись может сработать.

– Сработает, – кивнул Пафнутьев. – Писать будешь?

– Хотелось бы… Но надо поговорить. Насовать в очерк побольше крючков… Авось кто-то клюнет.

– Клюнут. Наши еще непуганные… И потом, у них полная уверенность, что выкрутились.

– Они ошибаются? – спросил Фырнин.

– Очень.

– Поделишься добычей? Мне ведь для очерка документы нужны.

– Копии тебя устроят?

– Вполне.

– Заметано, – Пафнутьев звонко шлепнул ладонью по тощеватой фырнинской коленке. – Сегодня подведение итогов у Сысцова… Он тебя не приглашал?

– Что ты! Конечно, нет!

– Напросись, – посоветовал Пафнутьев. – Я поддержу. Услышишь много забавного. И увидишь тоже. Для полноты картины тебе только нашего сборища не хватает.

– Разрешите, Иван Иванович? – Пафнутьев заглянул в дверь и улыбнулся широко, с легким вызовом, но была в его позе и в голосе приличествующая почтительность.

– Да-да, конечно… Ждем, Павел Николаевич… Только о вас и разговоры…

Сысцов с неподдельным интересом рассматривал Пафнутьева. Тот был оживлен и радостно предупредителен. Но не настроение следователя обращало на себя внимание – Сысцов был изумлен прекрасным костюмом Пафнутьева. Благородный серый цвет, почти незаметная красная полоска, светлая рубашка, не белая, нет, чуть затемненная в еле заметную сероватость. Сысцов полагал, что он разбирается в галстуках, и его маленькой слабостью было отмечать бездарность посетителей по этой части туалета. Но тут вынужден был признать – галстук Пафнутьева в сочетании с серым костюмом и рубашкой был безупречен. Глухо-красный, с четкой серой полоской по тону темнее рубашки, но светлее костюма, он был завязан легко, свободно, с почти неуловимой небрежностью.

Пафнутьев увидел за приставным столиком Анцыферова, в кресле у окна расположился Колов, на стуле, у стены сидел Фырнин. Хотя место ему предложили не самое почетное, он, тем не менее, сумел сесть таким образом, что выглядел независимо и даже весьма значительно – расстегнутый пиджак, приспущенный галстук, нога на ногу, рука легко лежит на спинке соседнего стула. Второе место у приставного столика было, очевидно, оставлено для Пафнутьева.

– Садись, Павел Николаевич, – Анцыферов кивнул в сторону свободного стула. – Вместе отдуваться будем.

– Зачем же вместе? – подхватил Сысцов. – Отдуваться будешь ты, Анцыферов. А Павел Николаевич доложит о своих успехах, – Сысцов приподнялся я с подчеркнутым уважением пожал Пафнутьеву руку. – Говорят, вы с подлинным блеском распутали преступление, которое всех нас поставило в тупик? Расскажите, что же произошло в нашем городе на самом деле. С кем бы мне ни приходилось разговаривать, мнения совершенно различные, противоположные, взаимоисключающие… Звонят из Москвы, а я не могу сказать ничего внятного… Глупейшее положение! Спасайте, Павел Николаевич!

– Да ну! – Пафнутьев махнул рукой. – Какое блеск, Иван Иванович! Рутина. Будни. Суета.

Анцыферов поморщился, склонив голову к столу – не принято было махать вот так рукой на слова Первого. Здесь принято стоять, вытянув руки, с папкой или без, в новом костюме или старом. Всего полчаса назад он достаточно подробно рассказал Пафнутьеву, как надо себя вести в этом кабинете. Но тот, похоже, сознательно все сделал наоборот.

– Позвольте с вами не согласиться, – улыбнулся Сысцов. – То, что для вас рутина и будни, для нас, простоватых – тайна, загадка, мистика. Не томите, Павел Николаевич.

– Не тяни! – свистяще прошептал Анцыферов. – Начинай доклад!

– Спасибо, Иван Иванович, за добрые слова, но должен откровенно признаться, что это первое мое дело, связанное с расследованием убийства. И если бы не помощь, ежедневная, с утра до вечера помощь и дружеские наставления Леонарда Леонидовича, – он поклонился в сторону Анцыферова, – мне бы не скоро удалось распутать это дело.

– Скромничаешь, – улыбнулся Анцыферов. – Прибедняешься.

– Да, с прокурором нам повезло, – кивнул Сысцов. – Его опыт, знания, преданность делу все мы ценим. Думаю, нам не следует бояться столь высоких слов.

– Да, Леонард Леонидович очень активно вмешался в расследование, и мы можем только благодарить его, – солидно произнес Колов. – Это тот случай, когда опыт старшего и напор молодости дали прекрасный результат.

– Должен сказать, что у Леонарда Леонидовича с самого начала мелькнула правильная догадка, – поддержал генерала Пафнутьев, бесстыдно глядя Анцыферову в глаза. – И все дальнейшие его советы отличались необыкновенной проницательностью, которая говорит не только о высоком профессиональном уровне, но и о прекрасном знании человеческой натуры, без чего ни один юрист не может выполнить свои обязанности, – с подъемом произнес Пафнутьев, не сводя глаз с лица Анцыферова. А тот увидел столько издевки в этих словах, столько откровенного пренебрежения, что попросту не осмелился открыть рот. «Тут, пожалуй, меня занесло, – подумал Пафнутьев. – Надо бы сбавить обороты.»

– А вы не стесняйтесь, Леонард Леонидович, – поощрительно произнес Сысцов. – Похвала подчиненных часто стоит куда дороже, нежели похвала начальства.

– И заслужить ее труднее, – добавил Колов.

– Благодарю, – Анцыферов поднялся и церемонно поклонился каждому, даже Фырнину, хотя тот и не произнес ни единого слова. Он только улыбался широко и даже как-то радостно, открывая для себя Пафнутьева в новом качестве – бесстрашного и мстительного насмешника.

– Итак? – Сысцов в упор посмотрел на следователя, и тот сразу вспомнил устремленный в потолок мохнатый палец Халандовского. Пафнутьев встал, подвигал плечами, чувствуя себя слегка скованно в новом костюме, задержался взглядом на лице Сысцова, на его старой руке с обвисшей кожей, помолчал…

– Все произошло по старым, но строгим законам детективного жанра, – он бросил взгляд в сторону Фырнина – слушай, дескать, внимательно. – В начале всех происшедших печальных событий стоит Илья Матвеевич Голдобов. Двадцать лет он возглавлял управление торговли. Насколько я могу судить – это прекрасный человек, честный, самоотверженный работник.

– Полностью с вами согласен, – скорбно кивнул Сысцов.

– И вдруг на самом неожиданном месте возникает конфликт. Несколько раз за последние годы Голдобов вынужден был поехать в командировку с экономистом Пахомовой. Сами понимаете, что многие вопросы без экономиста решить нельзя – отчеты, планы, сметы… Но, к несчастью, мужем этой женщины оказался личный водитель Голдобова, некий Николай Пахомов. Человек, надо сказать, не самого лучшего пошиба. И только великодушие Ильи Матвеевича, его терпимость, может быть, даже простодушие, позволяли Пахомову какое-то время оставаться на этой работе.

Сысцов согласно кивнул, а Анцыферов, увидев этот, почти неприметный, кивок, поспешил поддержать Пафнутьева.

– Да-да, совершенно с этим согласен. Прекрасный человек. Что касается Пахомова, у нас есть несколько его писем… Это какой-то кошмар! Вы не поверите…

– Продолжайте, – Сысцов кивнул Пафнутьеву, останавливая не в меру разволновавшегося Анцыферова.

– И этот человек, буквально ошалев от ревности, потеряв всякий человеческий облик…

– Это Пахомов? – уточнил молчавший до сих пор Фырнин.

– Именно! – твердо сказал Пафнутьев. – Он засыпал своими кляузами все мыслимые и немыслимые инстанции. Журналы, газеты, прокуратуру! Здесь присутствует корреспондент «Личности и права» Валентин Алексеевич Фырнин… Он приехал с одним из писем Пахомова и может подтвердить мои слова.

– Да, мы получили письмо Николая Константиновича Пахомова, – кивнул Фырнин. – Это письмо отличалось от многих других… Его невозможно было не заметить.

Сысцов с подозрением посмотрел на Фырнина, видимо, не услышав в его словах безусловного мнения. Склонив голову к одному плечу, что-то чиркнул ручкой на листе бумаги, лежавшем перед ним.

– В этих письмах Пахомов обвинял Голдобова во всех смертных грехах. Взяточничество, поборы, завышение цен, подкуп высших должностных лиц города, строительство сверхдорогих дач, валютные операции… Продолжать не буду, все мы знаем, в чем можно обвинить человека в наше время. Не ограничившись этим, Пахомов начал вымогать у Голдобова деньги.

– Какая наглость! – обронил в тишине Фырнин, и Сысцов опять пристально посмотрел на него. Что-то не понравилось ему в самой интонации корреспондента, не понравилось и замечание – слишком уж оно было категоричным. Где-то рядом таилась если и не издевка, то насмешка. Но Фырнин оставался серьезным, и Сысцов успокоился.

– И надо признать, – продолжал Пафнутьев, – что Илья Матвеевич поступил неправильно – он дал деньги своему водителю. Вместо того, чтобы сразу обратиться к нам, смалодушничал.

– Скорее, проявил неуместное великодушие, – поправил Анцыферов, довольный тем, что смог наконец вставить слово. То, что все внимание было обращено на Пафнутьева, которому именно он, Анцыферов, дал это выгодное расследование, раздражало его и повергало в уныние.

– Может быть, – снисходительно кивнул Пафнутьев. – Как бы там ни было, он дал деньги. Пахомов потребовал новую машину. И Голдобов дал ему новую машину. Но постоянно видеть этого человека, держать его рядом с собой в качестве личного водителя он уже не мог. Это, в общем-то, понятно. Голдобов переводит Пахомова на другую работу, не столь легкую, не столь почетную. Переводит, кстати, в полном соответствии с действующим законодательством. И тут выясняется, что Пахомов действовал не в одиночку, а вкупе со своими давними приятелями – Заварзиным, Махначом, Подгайцевым и Феклисовым. Такая вот сложилась теплая компания. Деньги, преступным путем полученные от Голдобова, они делили между собой. Кроме того, упомянутые лица организовали авторемонтный кооператив. Естественно, им потребовались запчасти. Где их взять? Опять приходит на выручку Пахомов – он свой человек в автобазе управления. Аппетит, как говорится, приходит во время еды.

– Совершенно правильно, – сказал Сысцов. – Полностью с вами согласен. Обратите внимание, Павел Николаевич не вдается в мелкие, незначительные подробности, он мыслит крупно и социально. Это именно то, чего всем нам не хватает в работе с людьми. Путаемся в параграфах, статьях, инструкциях… Да, это все необходимо, но совещания подобного уровня, – он обвел всех отцовским просветленным взглядом, – требует углубленного подхода. Надо видеть суть событий, а не их… – он помялся и, не найдя нужного слова, обернулся к Пафнутьеву. – Простите меня… Продолжайте.

– Как всегда бывает в таких случаях, кто-то нарушает договоренность. Приятели выяснили, что Пахомов их обманывает, что часть денег, предназначенных для всех, попросту присваивает. Они несколько раз предлагали погасить долг, но он не придавал слишком большого значения их требованиям, пренебрег угрозами. И напрасно. Они его убили. Об этом говорить подробно не буду, об этом весь город знает.

– До сих пор письма идут, – кивнул Колов. – Требуют покарать убийц.

– А это ваша вина, – живо обернулся к нему Сысцов. – Вместо того, чтобы сразу объяснить жителям, что произошло, как понимать это происшествие, кто погиб, от чьей руки, по какой причине… Вы жалуетесь на то, что от вас требуют объяснений! Так объясните!

– Теперь, когда следствие закончено, мы обязательно это сделаем, – заверил Пафнутьев. – Раньше было бы преждевременно. Все-таки тайна следствия должна соблюдаться.

Колов благодарно взглянул на Пафнутьева, показав поднятый вверх большой палец – молодец, дескать, вовремя поддержал. Анцыферов же смотрел на Пафнутьева со все возрастающим изумлением – он не ожидал той ловкости, с которой следователь выстраивал версию происшедшего.

– Разумеется, все это время Голдобов находился во взвинченном состоянии, – продолжал Пафнутьев. – И его можно было понять. Постоянные угрозы вымогателей, смерть Пахомова, с которым он проработал не один год… И хотя сам Голдобов в это время был в отпуске, он вынужден был еще и оправдываться, доказывать свою невиновность.

– Бедный Илья! – воскликнул Сысцов. – Как же мы все-таки не ценим друг друга, как редко приходим на помощь!

– Да, мы ничем ему не помогли… Он как-то обратился в прокуратуру, я… Посоветовал набраться терпения. А что я еще мог посоветовать? – горестно пожаловался Анцыферов. – Вот-вот должно было закончиться следствие и тогда все стало бы на свои места.

– Надо обязательно подумать о достойных похоронах, – заметил Сысцов. – Он заслужил благодарность земляков. Не помешала бы статья в городской газете… Многие наши горожане даже не догадываются, какого человека потеряли.

– Будь Илья Матвеевич в более спокойном состоянии духа, никогда бы не произошла эта глупейшая автомобильная авария, – внес Пафнутьев и свою долю сочувствия. – Но мы не можем предусмотреть все неожиданности, которые подстерегают нас каждый день! Голдобову позвонили с его же дачи! Позвонили вымогатели, которые в отсутствие хозяина забрались туда, прихватили с собой какую-то девчонку, может быть, не самого лучшего пошиба, не исключено, что она сама в погоне за приключениями села к ним в машину, надеясь развлечься в тот вечер… Предполагать можно разное. Однако суть заключается в том, что эта компания забралась на дачу Голдобова и устроила там разнузданную пьянку. Перепившись, они начали звонить к нему домой, угрожать, глумиться, требовать денег… Нетрудно предположить, чем она могли угрожать – конечно, речь шла о поджоге. Мы знаем, как достаются в наше время дачи, и нет ничего удивительного в том, что Илья Матвеевич, сломя голову, среди ночи, помчался на свою дачу… Вскрытие подтвердило, что он был трезв.

– Но никакое вскрытие не может сказать, в каком состоянии был человек в момент столкновения, – безутешно сказал Колов, потупив глаза. – Он был трезв, а я грешным делом подумал – выпей он на дорогу сто грамм коньяка, глядишь, и ничего бы не случилось.

– Да, все это очень печально, – согласился Сысцов. – Продолжайте, Павел Николаевич.

– Я заканчиваю. Не дождавшись Голдобова, пьяная братия обратила внимание на девку, приехавшую с ними – ее они тоже напоили… Ну, что сказать… Конечно, они вели себя не очень нравственно…

– Как я их понимаю! – расхохотался Колов.

– Протрезвев наутро, девица сама ужаснулась той дикой оргии, которая произошла ночью. И, улучив момент, удрала. Кое-что прихватив у своих благодетелей. В том числе пистолет. Да, в деле фигурирует пистолет. Судя по номеру, о его пропаже нигде не заявлено. Добравшись до укромного уголка, наша девица… Выстрелила в себя. То ли повлияло тяжелое похмельное состояние, то ли это была неосторожность, любопытство… Судить трудно. Выстрел оказался смертельным. К тому времени я уже знал, где ожидать дальнейших событий.

– Павел Николаевич по оперативности превзошел все мыслимое! – воскликнул Анцыферов, снова вклиниваясь в разговор. – Вы только представьте, Иван Иванович! Девка, которую никто не знает, нет даже заявления о розыске, из чего можно предположить, что она частенько не ночевала дома, не известны ни ее имя, ни адрес… Павел Николаевич знал лишь, что какая-то девица в штанах подсела в машину к какой-то странной компании. И уже к середине следующего дня он нашел ее в маленькой деревеньке.

– Я немного опоздал, – сокрушенно сказал Пафнутьев. – Я даже слышал выстрел, когда ворвался в сарай, она была еще жива… Но… Составили протокол, деревенские жители подписали его в качестве понятых… Могу сказать, что этот факт для следствия совершенно ясен и не вызывает никаких сомнений.

– Но вызывает сомнения другой факт, – подал голос Фырнин.

– Какой? – живо обернулся к нему Пафнутьев.

– Мне случайно удалось узнать, что по результатам экспертизы выстрелы звучали и на даче Голдобова. Найдены гильзы, установлены прижизненные повреждения в некоторых останках…

– Могу предположить, но с достаточной степенью уверенности, – Пафнутьев невозмутимо посмотрел на Фырнина. – Да, выстрелы на даче прозвучали. Более того, установлено, что стреляли именно из данного оружия. Это подтверждается и тем, что когда я изъял пистолет, в нем оставалось всего три патрона. Подсчет найденных гильз, баллистическая экспертиза, извлеченные пули доказывают – стреляли из этого пистолета. Что могло произойти… Напившись до бессознательного состояния, наши герои перессорились. Не исключено, что они стреляли друг в друга. Возможно, девице удалось выбраться из дома не без помощи пистолета… Как бы там ни было, пулевые повреждения обнаружены не во всех останках. Это говорит о том, что не все были ранены. Поэтому вывод не подлежит сомнению, – перепились, подожгли дачу и сгорели вместе с ней.

– Собаке собачья смерть! – крякнул Колов. – Скажите, Павел Николаевич… По моим каналам стало известно, что, якобы, в происшедших событиях несколько раз мелькнула винтовка необычной модели… Это так?

– Нет, – спокойно ответил Пафнутьев, глядя Колову в глаза. – О винтовке мне ничего не известно. Вот бутылок было много.

– Позвольте, но вы ничего не сказали еще об одном убийстве… – напомнил Сысцов. – А этот… как его… Заварзин?

– Это чисто бытовое убийство и к нашим событиям не имеет никакого отношения.

– Но он тоже был знаком с Голдобовым? – спросил Фырнин.

– Да, они были знакомы, но общих дел между ними следствием не установлено. Единственное, что нам удалось узнать – Илья Матвеевич иногда пользовался услугами Заварзина как водителя. Но этими услугами пользовались многие в городе. Дело в том, что у Заварзина был «мерседес» и он, как говорится, попросту подрабатывал. Каждому лестно проехаться в столь престижной машине.

– А убит Заварзин не из того ли пистолета?

– Пуля найдена, к пистолету она не имеет никакого отношения.

– Вы уже написали обвинительное заключение? – спросил Сысцов.

– Да, и я вам его только что изложил.

– Что ж, мне оно показалось весьма убедительным. А вы, генерал, что скажете?

– Очень грамотное, добротное расследование. Я, как говорится, старый по этому делу, и то не нахожу ни единого шва. Хотелось бы только пожелать следователю не пренебрегать подробностями. Суд убеждают именно подробности. Время, место, свидетели, показания…

– Но суда не будет, – заметил Анцыферов. – Некого судить.

– Что касается подробностей, их предостаточно в деле… Просто я не считал нужным утомлять вас, – заметил Пафнутьев.

– И правильно сделали! – поддержал его Сысцов. – Подожди, Леонард, – он поднял ладонь, заметив, что Анцыферов хочет что-то сказать. – Подожди. На всех совещаниях ты жалуешься, что у тебя нет людей, способных мыслить смело, самостоятельно, творчески… А теперь вижу, что ты просто морочишь голову! Вот этот человек, перед нами! Прекрасный специалист, профессионал высокого класса. Как я заметил, он мыслит куда шире, нежели многие другие, которым мыслить положено по должности, а, Леонард?

– Да, Иван Иванович, полностью с вами согласен.

– Э, нет, так не пойдет! – весело воскликнул Сысцов. – Я никогда не говорю комплиментов, тем более в этом кабинете. И все, что сказано о Павле Николаевиче, сказано для дела. Ты как-то плакался, что некого назначить начальником следственной части. Был разговор?

– Да, у нас один товарищ исполняет обязанности, – промямлил Анцыферов.

– Леонард, ты меня понял?

– Вполне, Иван Иванович.

– И согласен со мной?

– Разумеется.

– Поздравляю, – Сысцов поднялся, протянул Пафнутьеву руку. – Вы заслужили эту должность. И, надеюсь, сможете теперь проявить свои способности гораздо шире, масштабнее, я бы сказал.

– Спасибо, Иван Иванович, – Пафнутьев тоже встал и пожал прохладную ладонь Сысцова. – Рад стараться.

– Все, товарищи, – Сысцов обвел взглядом у частников встречи. – Благодарю за участие, всего доброго! Павел Николаевич… Задержитесь на минутку. Присядьте, – Сысцов тоже сел, нетерпеливо поглядывая на дверь, ожидая, когда все выйдут в приемную. – Меня заинтересовала, Павел Николаевич, в вашем рассказе, одна подробность… Пистолет. Вы сказали, что девица похитила его у этих бандитов?

– Да, так это и было. Она сама мне сказала перед смертью.

– А откуда у них пистолет?

– Следствие этим не занималось, но, судя по номеру на пистолете…

– Говорите, я внимательно вас слушаю, – поощрительно улыбнулся Сысцов, показав роскошные искусственные зубы.

– Боюсь огорчить, Иван Иванович.

– Не бойтесь, вам не удастся меня огорчить.

– Хорошо… Это пистолет генерала Колова. Не знаю, стоит ли отражать в обвинительном заключении…

– Отразите, – посерьезнел Сысцов. – Поскольку суда не будет, мне кажется, одна-две строчки в заключении не получат широкой огласки. А без них следствие будет неполным.

– Да, действительно, – охотно согласился Пафнутьев.

– Тем более, что этот пистолет сыграл большую роль в происшедших событиях. Колова тревожить не стоит, я сам поговорю с ним. И возьму с него объяснение. Жизнь продолжается, Павел Николаевич, не так ли?

– Конечно! И будет продолжаться еще некоторое время.

– Вполне с вами согласен. Скажите… Нет ли у вас соображений… Как мог пистолет генерала попасть к этим забулдыгам?

– Видите ли, Иван Иванович… У милиции предусмотрены особые методы работы. Им приходится иметь дело с… далеко не лучшими представителями общества. И часто эти отношения…

– Перерастают в дружеские? – подсказал Сысцов.

– Совершенно верно. Известны случаи, когда подонки… Пользуясь своими особыми отношениями, брали оружие как бы в долг, как бы в аренду…

– Но не у генералов же!

– У генералов проще… Никому и в голову не придет.

– Тоже верно, – с сомнением проговорил Сысцов. – Вы можете свои соображения внести в обвинительное заключение?

– Отчего ж… Конечно.

– Внесите. И еще одно… Меня настораживает корреспондент. Мне показалось, что у него свой взгляд на события… Вам не кажется?

– Думаю, после этого совещания он изменит свое мнение, – сказал Пафнутьев.

– Ну, что ж… Это прекрасно, – Сысцов встал, протянул руку. – Еще раз поздравляю вас! Пригласите как-нибудь в свой новый кабинет!

– С радостью!

– Но при одном условии, – Сысцов предупредительно поднял палец, – только в качестве гостя!

– Разумеется, Иван Иванович! – широко улыбнулся Пафнутьев и не мог не подумать: «Встретимся на очной ставке, дорогой! У меня для вас с Коловым найдется пара очень забавных вопросов…» И еще подумал: «Как же я напьюсь сегодня с Аркашкой и Фырниным, как же я напьюсь!»

И радость предвкушения озарила его лицо.