Бар Либерти

Глава 4 Настойка из корня горечавки

Наступил час, когда закатное солнце покрыло все ровным, розовым светом, а испарения от земли стали рассеиваться в прохладе приближавшейся ночи. Мегрэ вышел из бара «Либерти», как обычно выходят из какого-нибудь сомнительного заведения, то есть засунув руки в карманы и надвинув шляпу на глаза. Однако не прошел он и десяти шагов, как ему неожиданно захотелось обернуться и словно убедиться, что все это ему не приснилось.

Но нет, бар находился на своем прежнем месте, и на его узком, окрашенном в грязный коричневый цвет фасаде, зажатом соседними домами, все так же желтели буквы вывески.

За окном торчал горшок с цветами, рядом спала кошка.

Жажа, скорее всего, тоже дремала на задней половине бара, и будильник для нее одной отсчитывал минуты…

В конце улочки жизнь принимала нормальный облик: магазины, прилично одетые люди, автобусы, трамваи, полицейский на посту…

Чуть дальше, правее, начиналась Ла-Круазет, будто сошедшая с рекламных акварельных рисунков, что печатал в богатых иллюстрированных журналах каннский коммерческий профсоюз.

Все было тихо, мирно… Неторопливо прогуливались люди… Бесшумно, будто с выключенными моторами, скользили машины… И светлые яхты на воде…

Хотя Мегрэ и чувствовал себя уставшим и отяжелевшим, возвращаться в Антиб ему не хотелось. Он бесцельно бродил туда-сюда по улицам, то останавливался, сам не зная почему, то шел наугад дальше, и казалось, что сознательная часть его души осталась в клетушке Жажа возле голого стола, за которым в полдень сидели добропорядочный шведский стюард и Сильви с бесстыдно обнаженной грудью.

Каждый месяц в течение десяти лет Уильям Браун жил по нескольку дней в этой душной ленивой атмосфере бок о бок с Жажа, и та после нескольких выпитых рюмок начинала жаловаться на жизнь, а потом засыпала на стуле.

— Ну конечно же, черт возьми, горечавка!

Мегрэ был доволен: ему удалось вспомнить то, что вот уже минут пятнадцать он силился отыскать в памяти, сам даже не отдавая себе в том отчета! С тех пор как комиссар вышел из бара «Либерти», он все время пытался определить возникший в сознании образ и, отбросив всю лишнюю мишуру, понять его суть. И сумел-таки! Вспомнил свой разговор с приятелем, которого как-то раз угощал аперитивом.

— Что ты обычно пьешь?

— Настойку из корня горечавки!

— Что это еще за новая мода?

— Это не мода, старина! А последняя надежда забулдыги. Ты ведь знаешь, что такое горечавка. Сплошная горечь. И даже без спирта. Понимаешь, когда в течение тридцати лет ты вливал в себя самый разный алкоголь, тебе остается только эта горькая гадость, чтобы хоть чем-то пронять самого себя, ощутить вкус во рту…

Вот именно так! Место без порока и зла! Бар, где попадаешь сразу на кухню и где тебя, как старого знакомого, встречает Жажа!

И ты пьешь, пока она возится со стряпней! И идешь покупать говядинку у соседнего мясника! А тут спускается Сильви, заспанная, полуголая, и подставляет лоб для поцелуя, и никому нет никакого дела до ее жалких прелестей.

Не очень чисто, не очень светло. Говорят мало. Тягучая, без особого смысла беседа, как и жизнь самих людей…

И нет внешнего мира, волнений. Только небольшой прямоугольник солнечного света…

Поесть, выпить… Подремать и снова выпить, а потом Сильви оденется, натянет чулочки и отправится на работу…

— Ну пока, крестный!

Разве это не то же самое, что настойка из корня горечавки, о которой ему рассказал приятель? И бар «Либерти» разве не напоминает последнюю гавань для того, кто все видел и все перепробовал в пороке?

Женщины, лишенные красоты, кокетства, желаний, которых ты уже не хочешь и просто целуешь в лоб, даешь сто франков на чулки, а потом спрашиваешь, когда они возвращаются:

— Ну как, хорошо поработала?

Подобные мысли подействовали на Мегрэ угнетающе.

Ему захотелось немного отвлечься, и он остановился перед причалом. Легкая дымка уже начинала стелиться в нескольких сантиметрах от поверхности воды.

Пройдя мимо целого ряда уютных яхт и спортивных парусников, комиссар увидел в десяти метрах от себя матроса, державшего в руках красный флаг с полумесяцем, он шел к большому белому судну с трубами, должно быть принадлежащему какому-нибудь паше.

Неподалеку стояла яхта около сорока метров в длину, и Мегрэ бросилось в глаза ее название, написанное на корме золотыми буквами: «Ардена».

Едва ему припомнилось лицо шведа, сидевшего у Жажа, как, приподняв голову, комиссар увидел его на палубе: стюард в белых перчатках ставил поднос с чаем на ротанговый столик.

Владелец яхты, облокотившись на бортик, разговаривал с двумя девушками и смеялся, демонстрируя превосходные зубы. Веселую компанию от Мегрэ отделял трехметровый трап; пожав плечами, комиссар решительно вступил на него и с трудом удержался от смеха, когда заметил гримасу ужаса, мелькнувшую на лице стюарда.

Бывают в жизни моменты, как, например, этот, когда ты действуешь не потому, что это тебе обещает какую-то пользу, а просто чтобы занять себя или избавиться от ненужных мыслей.

— Простите, месье…

Хозяин яхты перестал смеяться. И, повернувшись к Мегрэ, застыл в ожидании, как и его подруги.

— Один вопрос, если можно. Вы не знаете человека по имени Браун?

— А у него есть судно?

— Было когда-то… Уильям Браун…

Едва ли Мегрэ ждал ответа на свой вопрос.

Он смотрел на стоявшего между двух полуголых девиц мужчину лет сорока пяти и по-настоящему породистого и думал про себя: «Браун был таким же, как он! Окружал себя хорошо одетыми красотками, каждая деталь туалета которых тщательно продумана и должна порождать желание! Водил их в небольшие увеселительные заведения и угощал посетителей шампанским…»

Мужчина ответил с сильным акцентом:

— Если этот тот самый Браун, о котором я думаю, то ему принадлежало вон то большое судно, стоящее у причала последним… «Пасифик»… Но потом его уже дважды или трижды продавали и покупали…

— Благодарю вас.

Мужчина и две его подружки не особенно ясно уловили смысл визита Мегрэ. Они смотрели ему вслед, и комиссар услышал за спиной негромкий женский смешок.

«Пасифик»… Из всех судов в порту ему под стать были лишь два, и на одном из них развевался турецкий флаг.

Но от «Пасифика» веяло запустением. Кое-где под облупившейся краской проглядывало железо корпуса.

Медные части позеленели.

На корме виднелась невзрачная табличка: «Продается».

В этот час матросы с яхт, хорошо вымытые и одетые в нарядную с иголочки форму, группами и чуть ли не солдатским строем направлялись в город.

Когда Мегрэ проходил мимо «Ардены», он почувствовал на себе взгляды трех людей с яхты, но подумал, что наверняка стюард тоже следил за ним, спрятавшись в каком-нибудь укромном уголке на палубе.

Улицы были ярко освещены. Однако Мегрэ не без труда отыскал уже знакомый ему гараж, где ему нужно было задать один-единственный вопрос.

— В котором часу в пятницу Браун забрал машину?

Пришлось звать механика.

В пять без каких-то минут! Иначе говоря, он как раз успевал добраться до мыса Антиб.

— Он пришел один? Никто не ждал его на улице? А вы уверены, что он не был ранен?

Уильям Браун покинул бар «Либерти» около двух.

Что же он делал еще целых три часа?

В Канне Мегрэ больше делать было нечего. Он дождался автобуса и, устроившись возле окна, стал рассеянно смотреть на дорогу, на бесконечную вереницу машин с зажженными фарами.

Первым, кого он увидел, выйдя из автобуса на площади Масе, был инспектор Бутиг, сидевший на террасе кафе «Ледник». Увидев комиссара, он тотчас вскочил.

— Вас разыскивают с утра!.. Садитесь… Что будете пить? Официант!.. Два перно…

— Мне не надо!.. Настойку горечавки!.. — проговорил Мегрэ, решивший попробовать, что это за пойло…

— Вначале мне пришлось опросить таксистов. А поскольку ни один из них вас не возил, обратился за помощью к водителям автобусов. Так я и узнал, что вы отправились в Канн!

Как живо он говорил! И с какой неподдельной страстью!

Мегрэ невольно взглянул на своего собеседника округлившимися от удивления глазами, но низкорослый инспектор как ни в чем не бывало продолжал:

— В городе найдется лишь пять или шесть ресторанов, где можно сносно поесть… Я звонил в каждый… Где вам, черт возьми, удалось пообедать?..

Можно представить, как бы удивился Бутиг, расскажи ему Мегрэ правду: о бараньей ноге и о чесночном салате, приготовленных Жажа, и о рюмочках, и о Сильви…

— Прокурор не желает ничего делать, не посоветовавшись предварительно с вами… У нас ведь новости… Сын приехал…

— Чей сын?

Мегрэ отпил глоток горечавки и поморщился.

— Сын Брауна… Он находился в Амстердаме, когда…

Нет, что-то сегодня у Мегрэ голова плохо варит. Он пытался сконцентрироваться, но у него никак не получалось.

— У Брауна есть сын?

— Несколько… От законной жены, той, что живет в Австралии… Один из них сейчас в Европе, занимается шерстью…

— Шерстью?

Наверно, в этот момент Бутиг весьма невысоко оценивал умственные способности Мегрэ. Но тот все еще мысленно находился в баре «Либерти»! А точнее, вспоминал официанта кафе, который играл на скачках и с которым Сильви успела переговорить через окно…

— Да! Хозяйство Браунов является одним из наиболее преуспевающих в Австралии. Они выращивают овец и продают шерсть в Европу… Один из его сыновей следит за разведением животных… Другой в Сиднее занимается погрузкой… А третий курсирует от одного европейского порта к другому, в зависимости от того, куда поступает шерсть: в Ливерпуль, Гавр, Амстердам или Гамбург… Как раз он и…

— И что он говорит?

— Что нужно как можно быстрее похоронить его отца, а за деньгами дело не станет… Он очень торопится… Завтра вечером ему уже нужно улетать…

— Он остановился в Антибе?

— Нет! В Жуан-ле-Пене… Но в роскошной гостинице и в огромном номере на одного человека. Ему вроде необходимо всю ночь поддерживать связь с Ниццей, чтобы уже там его соединили то ли с Антверпеном, то ли с Амстердамом, то ли еще не знаю с чем…

— Он съездил на виллу?

— Я предлагал ему. Он отказался.

— И что он в итоге сделал за это время?

— Повстречался с прокурором! Все! И постоянно настаивал, чтобы мы поторопились. Да еще спрашивает, сколько?

— Что — сколько?

— Сколько ему это будет стоить.

Мегрэ с отсутствующим видом смотрел на площадь Масе. Бутиг продолжал рассказывать:

— Прокурор с полудня ждал вас у себя в кабинете. Теперь, когда вскрытие произведено, у него больше нет предлога медлить с выдачей разрешения на захоронение… Сын Брауна звонил трижды, и в конце концов его заверили, что похороны могут состояться завтра ранним утром…

— Ранним утром?

— Да, чтобы избежать толпы… Вот поэтому я и искал вас… Сегодня вечером закроют гроб… Если вы хотите увидеть Брауна, прежде чем…

— Нет!

К чему в самом деле? Мегрэ не имел ни малейшего желания смотреть на труп! Он и так хорошо знал Уильяма Брауна!

На террасе сидело немало людей. Бутиг заметил, что на них смотрят с соседних столиков, и это ему польстило.

Тем не менее он прошептал:

— Давайте говорить тише…

— И где хотят его хоронить?..

— Как где… На антибском кладбище… Катафалк подадут к моргу в семь часов утра… Мне осталось только подтвердить информацию сыну Брауна…

— А как же его две женщины?

— Тут еще ничего не решили… Может быть, сын предпочитает, чтобы…

— В какой гостинице, вы сказали, он остановился?

— В «Провансале». Вы хотите с ним встретиться?

— Завтра! — отозвался Мегрэ. — Думаю, вы придете на похороны?

Мегрэ пребывал в довольно странном настроении. Веселом и одновременно мрачном!

Такси довезло его до гостиницы «Провансаль», где его встретил портье, а затем еще какой-то служащий в галунах и наконец худой молодой человек, сидевший за письменным столом.

— Господин Браун?.. Сейчас посмотрю, на месте ли он… Вы не могли бы назвать свое имя?..

И звонки. И беготня посыльного. Все это длилось по меньшей мере минут пять, прежде чем к Мегрэ подошли, чтобы отвести по бесконечным коридорам к номеру 37. За дверью раздавался треск пишущей машинки.

Утомленный голос проговорил:

— Войдите!

Мегрэ оказался лицом к лицу с сыном Брауна, тем самым, что отвечал за прием шерсти в Европе.

Без возраста. По всей видимости, лет тридцать, но с таким же успехом можно дать и сорок. Высокий, худой, с гладко выбритым, но уже морщинистым лицом. Строгий костюм и черный галстук в белую полоску, украшенный жемчужной булавкой.

Ни малейшего намека на беспорядок или растерянность. Ни одного торчащего волоска. И голос ничуть не дрогнул, когда он увидел посетителя.

— Вы не могли бы подождать немного? Я быстро… Располагайтесь…

Машинистка сидела за столом в стиле Людовика XV.

Секретарь что-то говорил по-английски в телефонную трубку.

А младший Браун додиктовывал также по-английски каблограмму, в которой шла речь о процентах потерь, вызванных забастовкой докеров.

— Господин Браун… — позвал его секретарь и протянул телефонную трубку.

— Алло!.. Алло!.. Yes!..

Он долго слушал, не прерывая собеседника ни единым словом, а затем, перед тем как повесить трубку, коротко бросил:

— No!

И, нажав на электрический звонок, повернулся к Мегрэ:

— Портвейн?

— Нет, спасибо.

Но когда появился метрдотель, Браун тем не менее заказал:

— Один портвейн!

Все это он делал без спешки, но с озабоченным видом, как будто предполагал, что от его малейшего поступка к жеста, даже от самого незначительного движения мышц лица зависела судьба мира.

— Попечатайте у меня! — попросил он машинистку, указав ей на соседнюю комнату.

И обратившись к секретарю, добавил:

— А вы позвоните прокурору…

Наконец он сел и со вздохом положил ногу на ногу:

— Устал. Так это вы ведете следствие?

Пододвинул к Мегрэ бокал портвейна, принесенный слугой.

— Нелепая история, не правда ли?

— Не такая уж и нелепая! — проворчал Мегрэ далеко не самым любезным тоном.

— Я хотел сказать — неприятная…

— Разумеется! Всегда неприятно получить нож в спину и умереть…

Молодой человек нетерпеливо поднялся, распахнул дверь в соседнюю комнату, сделал вид, будто отдает какие-то распоряжения на английском языке, затем вернулся к Мегрэ и протянул ему портсигар.

— Спасибо! Я курю только трубку…

Браун потянулся к столику, где стояла коробка с английским табаком.

— Только крепкий, дешевый! — заметил Мегрэ и вытащил из кармана собственную пачку.

Браун большими шагами заходил взад и вперед по комнате.

— Вы знаете, не так ли, что мой отец вел очень… скандальный образ жизни…

— У него была любовница!

— Не только! И многое другое! Вам нужно все знать, чтобы не совершить… как это по-вашему? Промашку…

Телефонный звонок прервал его. Подбежавший к аппарату секретарь ответил на этот раз по-немецки, и Браун замахал ему отрицательно руками. Секретарь говорил довольно долго. Браун уже начал проявлять признаки нетерпения. И поскольку конца беседе не предвиделось, подошел к нему и, взяв из его рук трубку, положил на рычаг.

— Отец приехал во Францию давно, без матери… И он нас почти что разорил…

Браун не мог устоять на месте. Продолжая говорить, он закрыл дверь за секретарем. Затем коснулся пальцем бокала с портвейном.

— Вы не будете пить?

— Нет, спасибо!

Младший Браун нетерпеливо передернул плечами.

— Над отцом взяли опекунство… Моя мать очень страдала… И много работала…

— А, так это ваша мать вновь поднимала дело?

— С моим дядей, да!

— С братом вашей матери, конечно!

— Yes! Мой отец потерял… достоинство, да… достоинство… Но лучше, если об этом будут как можно меньше говорить… Вы понимаете?..

Мегрэ все время неотрывно смотрел на молодого человека, и того это явно выводило из себя. Тем более, что Брауну никак не удавалось разгадать смысл тяжелого взгляда комиссара. То ли он ровным счетом ничего не значил, то ли, наоборот, в нем таилась страшная угроза?

— Один вопрос, господин Браун. Господин Гарри Браун, как я вижу по надписям на вашем багаже. Где вы находились в прошлую среду?

Прежде чем молодой человек ответил, он дважды прошелся по комнате.

— А что вы хотите этим сказать?

— Ничего особенного. Я только спрашиваю, где вы были.

— Разве это важно для следствия?

— Возможно, да, а возможно, и нет!

— Если не ошибаюсь, встречал в Марселе «Гласко». Судно с шерстью из Австралии, которое сейчас находится в Амстердаме и не разгружается из-за забастовки докеров…

— Вы не видели вашего отца?

— Нет, не видел…

— Еще один вопрос, последний. Кто занимался рентой вашего отца и какова она была?

— Я! Пять тысяч франков в месяц… Вы хотите рассказать об этом в газетах?

За стеной по-прежнему раздавался треск пишущей машинки, звоночек в конце каждой строчки и стук каретки.

Мегрэ встал, взял шляпу.

— Благодарю вас!

На лице Брауна выразилось крайнее удивление.

— И это все?

— Все… Благодарю вас…

Снова зазвонил телефон, но молодой человек продолжал стоять на месте, будто и не собирался снимать трубку. И смотрел, не веря своим глазам, как Мегрэ направляется к двери.

Наконец судорожно схватил лежавший на столе конверт:

— Я тут приготовил немного на нужды полиции…

Но Мегрэ был уже в коридоре. Вскоре он спустился по роскошной лестнице и пересек вестибюль в сопровождении лакея в ливрее.

В девять часов он поужинал в полном одиночестве в ресторане гостиницы «Бекон», листая телефонный справочник. И трижды заказывал телефонный разговор в Канн. Только на третий раз ему ответили:

— Да, это здесь недалеко…

— Вот и замечательно! Будьте так любезны, передайте госпоже Жажа, что похороны состоятся завтра в семь часов в Антибе… Да, похороны… Она поймет…

Немного походил по комнате. Из окна, в пятистах метрах, виднелась белая вилла Брауна с двумя освещенными окнами.

Хватит ли у него сил?..

Нет! Ему так хочется спать!

— А у них, случайно, нет телефона?

— Есть, господин комиссар! Мне им позвонить?

Славная маленькая горничная в белом чепце напоминала мышку, суетливо бегающую по комнате.

— Месье!.. Одна из дам у телефона…

Мегрэ взял трубку:

— Алло!.. Говорит комиссар… Да… Я не смог зайти к вам сегодня… Похороны состоятся завтра утром в семь часов… Что?.. Нет! Только не сегодня… У меня много работы… Доброй ночи, мадам…

Он вроде бы разговаривал со старухой. И теперь она, взволнованная, наверняка побежит сообщать новость дочке. И обе начнут спорить о том, как им лучше в данной ситуации поступить.

В комнату, медоточиво улыбаясь, вошла хозяйка гостиницы «Бекон».

— Вам понравился буйабес[2]?.. Я его специально для вас приготовила, поскольку…

Буйабес? Мегрэ безуспешно рылся в собственной памяти.

— Ах да! Превосходный! Просто изумительный! — поспешил откликнуться он с вежливой улыбкой.

Но на самом деле он ничего не помнил. Недавний ужин потонул в массе прочих ненужных вещей, вкупе с Бутигом, автобусом и гаражом…

А из кулинарных картин выплыла только одна: баранья ножка, отведанная комиссаром у Жажа… И благоухающий чесноком салат.

Нет, извините! Припомнилось еще кое-что: сладковатый аромат портвейна, так и не выпитого им в отеле «Провансаль», гармонично сочетавшийся со столь же невыразительным запахом парфюмерии Брауна-младшего.

— Пусть мне принесут бутылочку «Виттеля»[3], — попросил он, прежде чем поднялся по лестнице к себе в номер.