Баронесса ринга

Глава 3

Сент-Джон Пауэлл, седьмой герцог Стонтон, негодовал молча, не утруждаясь вести любезную беседу со своей спутницей – своенравной циркачкой.

Он снова и снова прокручивал в голове их короткий разговор, время от времени бросая короткий взгляд на женщину и пытаясь совместить свое представление о ней с реальностью. Эта особа никак не укладывалась в стандартную схему.

Ее прямота… нет, ее агрессивность уязвила его и вывела из равновесия. С тех пор как он был мальчишкой, ему ни с кем не приходилось так по-детски препираться и терпеть подобную наглость. За пять минут, проведенных с мисс Симпсон, он выслушал больше оскорблений, чем за все прошедшие годы вместе взятые, и сам вел себя весьма грубо.

И худшее тут то, что по большей части виноват в этом он сам.

Ему отчаянно хотелось послать ее к дьяволу, но – и это терзало его сильнее всего – он вынужден был терпеть выходки бывшей шлюхи Доминика Стрикленда, если хотел получить хоть какой-то шанс спасти брата.

Именно из-за этого негодования Сент-Джон почти не приложил усилий, чтобы хоть как-то скрыть свои неприязнь и отвращение к Марианне Симпсон. А она, не будь дурой, сразу же разглядела все сквозь тонкую ткань цивилизованности.

Он больше злился на себя, чем на нее. Вовсе не в его духе вести себя невежливо с кем бы то ни было вне зависимости от положения или так открыто проявлять свои чувства. Это было грубое, оскорбительное поведение. Он выставил себя последним хамом, и она отчитала его за это.

Винить ее он не может, но это не значит, что ее грубость должна ему нравиться, как и она сама. Это вовсе не игра; жизнь брата висит на волоске, а эта женщина – своего рода ключ к возвращению Бенджамина.

Когда они выехали из парка, Сент-Джон опять взглянул на спутницу. В сюртуке, бриджах и шляпе она выглядела совсем как мужчина, и не только из-за своих очень коротких волос.

Она и на лошади сидела по-мужски, как очень опытный наездник, а рука, обтянутая черной кожаной перчаткой и свободно державшая поводья, была куда шире, чем он видел у леди.

Ее плечи, хотя и тонкой кости, были на удивление широкими, а под сюртуком рельефно обозначились бицепсы. Талия узкая, бедра стройные. Под плотно обтягивающими ноги бриджами перекатываются мускулы, а под высокими сапогами-ботфортами угадываются красивые икры.

Просто воплощение молодого щеголя с осиной талией и фигурой, ради достижения которой многие денди в одних местах подбивают свою одежду ватой, а в других утягивают до невозможности. Ее же фигура, как догадывался Сент-Джон, выглядит так не благодаря корсету и подбивке – это результат напряженных физических нагрузок.

Она держалась со сдержанной настороженностью и излучала почти мужскую жизненную силу. Сент-Джон подумал, что ее физическое совершенство не должно его удивлять. В конце концов, она кулачный боец. Он-то считал, что все эти поединки, организованные ее дядей, являются скорее акробатическими трюками, чем настоящими боями, но она определенно поддерживала себя в хорошей физической форме, чтобы исполнять свою роль убедительно.

Когда они повернули, солнце осветило ее лицо, и под полями шляпы оно стало видно гораздо яснее. Ужасный синяк красовался на ее челюсти, а вниз от губы к подбородку тянулся едва заметный шрам длиной примерно в дюйм.

Возможно, эти бои все же нечто большее, чем просто театральное представление.

Подбородок у нее был красивой формы и очень решительный, а овальное лицо на удивление мягким и женственным. На щеках ямочки, а вокруг рта – легкие морщинки от улыбок. Лет двадцать с небольшим, решил Сент-Джон, хотя уверенная манера держаться скорее подобала более зрелой женщине. Глаза под тяжелыми веками ничем не примечательные, карие, нос изящный, с легкой горбинкой, на переносице небольшая выпуклость, а это значит… по меньшей мере один раз нос был сломан.

Единственное, что в ней необычно, это рот. Не только верхняя губа в форме идеального лука Купидона, но и на нижней есть заметная ямочка. Эффект весьма пикантный – такое ощущение, что она надувает губки.

Единственной ее претензией на красоту была светлая, как фарфор, кожа, словно светившаяся жемчужным блеском, – во всяком случае, там, где нет припухлости и синяка.

Она излучала спокойное достоинство и сдержанность, которых он никак не мог ожидать от цирковой артистки, а тем более от бывшей любовницы Доминика Стрикленда, нераскаявшегося гедониста, печально знаменитого своим распутством и чувственными излишествами.

К моменту мнимой смерти Стрикленда его поведение вышло за все рамки дозволенного. А женщина, ехавшая сейчас рядом с Сент-Джоном, делила с Домиником постель как раз в то время, когда он вел себя омерзительнее всего и шокировал даже пресыщенное светское общество.

Отвратительные мысли заставили Сент-Джона нахмуриться. Отношения Доминика с этой женщиной тут совершенно ни при чем. Критически важно убедить Симпсон, что ее нравственный долг – помочь ему спасти жизнь брата, которая оказалась под угрозой из-за предательства ее бывшего любовника.

И если она не захочет помочь ему добровольно…

Нет, пока он об этом думать не будет.

Марианна ожидала, что лондонская резиденция герцога будет роскошной, но воображение не шло ни в какое сравнение с реальностью.

Это был самый большой дом на площади, где располагались некоторые из великолепнейших резиденций Лондона. Впечатляющий шестиэтажный особняк, облицованный по фасаду элегантным белым известняком, словно нависал над широкой площадью с ощутимым видом самодовольного превосходства. Как и его владелец.

Два грума словно материализовались из воздуха, едва хозяин с гостьей подъехали, и увели лошадей. Мужчина, одетый в темный костюм дворецкого, распахнул массивную парадную дверь до того, как они успели к ней подойти, и, поклонившись хозяину, забрал у него крылатку и шляпу, а еще один, в синей бархатной ливрее, обшитой золотым галуном, помог Марианне.

Если кто-нибудь из них и заметил напряжение, буквально искрившее между ней и их хозяином, то никак этого не показал.

Герцог повернулся к ней сразу же, как только разделся. Его бутылочно-зеленого цвета сюртук подчеркивал зеленый оттенок необычных глаз.

– Мистер Симпсон присоединится ко мне за завтраком. Проследите, чтобы его конь…

– Прошу вас, никакого завтрака. Я предпочту покончить с делом как можно быстрее, ваша светлость.

Марианна скорее почувствовала, чем увидела, как ее слова потрясли обоих слуг, стоявших неподалеку. Очевидно, никто никогда не перечил герцогу.

– Что же, – произнес герцог после секундного замешательства. – Простите, я на минуту.

Марианна чуть склонила голову.

Он отошел в сторону и обменялся несколькими негромкими словами с дворецким.

Слуга кивнул:

– Сию же минуту, ваша светлость.

Герцог вернулся к Марианне.

– Сюда, пожалуйста. – И жестом указал на великолепную мраморную лестницу.

Коридор второго этажа шириной походил на авеню, на отполированном деревянном полу лежала старинная элегантная дорожка. На стенах, обшитых панелями, доходившими до пояса, а выше оббитых шелком, висит художественное богатство нации. Марианна не особенно разбиралась в живописи, но даже она могла узнать Тициана, увидев полотно перед собой.

Никогда в жизни ее не окружала такая роскошь; она чувствовала, что все это ее… подавляет, а эмоции просто захлестывают. Каково это – вырасти в таком месте и знать, что однажды все это станет твоим? Неудивительно, что он ведет себя как Бог и считает выше всех прочих человеческих существ.

Окружающее великолепие ошеломляло. Марианна ощутила порыв немедленно бежать из этого дома, где она чувствовала себя незначительной и неотесанной, и лишь огромным усилием воли ей удалось подавить это желание.

По обе стороны двойной двери стояли еще два лакея. Один из них распахнул дверь, едва герцог с гостьей приблизились. Стонтон настолько привык, что его усердно обслуживают, что даже не заметил ни лакеев, ни их услужливости. Марианна же кивнула в знак благодарности, хотя лакей даже не взглянул на нее.

Дверь за ними закрылась, и Марианна оказалась в библиотеке настолько грандиозной, что с трудом заставила себя не глазеть, распахнув рот подобно простолюдинке.

– Прошу вас, присаживайтесь, мисс Симпсон. – Стонтон указал на одно из темно-красных кожаных кресел с подголовниками, стоявших возле письменного стола, достойного короля. Или герцога, подумала она.

Опустившись на мягкую кожу, Марианна вдруг поняла, какой зажатой и скованной стала, ступив на порог этого храма богатства и власти.

Ее охватил гнев, мышцы живота напряглись, как бывало во время боя. Почему она позволяет этому человеку и его имуществу лишать ее уверенности? Он не Бог, а всего лишь человек, разбогатевший благодаря чужому труду и самопожертвованию.

Вместо того чтобы сидеть натянуто, словно дрожащий мальчишка в ожидании наказания от учителя, Марианна развалилась в кресле и вольготно, удобно раскинула ноги, как сидели бесчисленные мужчины, которых она видела: словно все вокруг принадлежит только им.

Герцог окинул ее взглядом, и его темно-русые брови слегка приподнялись, когда взгляд задержался на бедрах девушки. Несмотря на его чувственный рот сластолюбца, своим суровым, бескомпромиссным выражением лица он напоминал Марианне Кромвеля на портрете, который ей однажды довелось видеть.

Правда ли он столь непорочный и благородный, каким выглядит? Может, подавляет свои похотливые желания? Или его интересует лишь подавление подобных желаний у других?

Ее слегка позабавили красноватые пятна, появившиеся на его скулах, и челюсти, сжавшиеся, когда его взгляд задержался на ее бриджах из оленьей кожи, явно заинтересовавшись телом, которое они скрывают. Добродетельную женщину оскорбило бы столь дерзкое разглядывание. Но начнем с того, что добродетельная женщина не надела бы бриджи.

Марианна бросила всякие попытки быть добродетельной после того, как Доминик превратил ее жизнь в хаос.

Если бы не предательские скулы, она бы не догадалась, что ее тело заставляет герцога чувствовать себя неловко. Но даже сейчас она не смогла бы сказать, что именно: отвращение, возбуждение, любопытство – вызвало этот легкий румянец.

Он медленно поднял на нее потемневший взгляд, и жаркий всплеск физического осознания его присутствия пронзил ее до глубины души.

Внезапно перед глазами вспыхнула картинка – герцог нависает над ней, его суровое красивое лицо напряжено от совсем других эмоций, его бледная кожа пылает по другой причине, дыхание прерывистое, его…

Марианна моргнула, прогоняя эротическое видение. Боже праведный! Откуда это вдруг?

– Так что все это значит? – спросила она гораздо резче, чем ей бы хотелось.

– Я недавно получил письмо от вашего любовника, барона Стрикленда.

Из всех возможных тем разговора, которые герцог мог затронуть, эта была последней, что пришла бы ей в голову.

Но Марианна зарабатывала на хлеб тем, что умела отвечать на неожиданные удары, поэтому быстро пришла в себя.

– Вы посещали спиритов и беседовали с призраками, ваша светлость? Или вы единственный человек в Британии, кто не слышал о смерти барона, случившейся почти год назад?

– Похоже, известие о его кончине оказалось несколько преждевременным.

Он вытащил из кармана сюртука связку ключей и отпер ящик в середине стола.

Когда он опустил пронзительный взгляд к столу, Марианна на мгновение закрыла глаза и судорожно вздохнула. Дом жив? Невозможно. Ее лихорадило, голова кружилась, сердце колотилось так, что, казалось, готово выскочить из груди.

Марианна заставила себя открыть глаза как раз в тот момент, когда бледная рука с длинными пальцами толкнула письмо через стол. Исполинский сапфир на печатке блеснул в неярком свете библиотеки.

Против воли она подалась вперед, чтобы взглянуть на письмо.

Желудок провалился куда-то, словно она стояла на палубе корабля. Марианна поднесла ко рту руку, увидев знакомый примечательный почерк. Доминик был левшой, и в детстве его пороли, когда он отказывался пользоваться правой рукой. Вместо того чтобы скрывать свою леворукость, он с удовольствием подчеркивал странный наклон и писал самым витиеватым почерком, какой Марианне когда-либо доводилось видеть. Буква С в слове «Стонтон» была до такой степени вычурной, что напоминала иллюстрации в средневековых фолиантах.

Если это письмо написано не Домиником Стриклендом, то кем-то, кто сумел исключительно подделать его почерк. Марианна покусала нижнюю губу, не в силах отвести взгляд от письма.

Дом жив.

Стоило мысленно назвать его имя, и пульс участился. Страх, ужас, стыд и ненависть бурлили в ее душе. Она несколько раз сглотнула, но комок в горле не исчез.

– Почему вы считаете, что это может меня заинтересовать? – спросила она наконец.

– Потому что в письме он упоминает вас.

Марианна оторвала взгляд от письма и посмотрела в непроницаемые глаза герцога:

– И что он пишет?

– Можете прочитать.

Взгляд Марианны опустился, словно его тянула невидимая сила. Она смотрела на письмо с такой же настороженностью, как могла бы смотреть на живую гадюку. Руки отяжелели, словно в свинцовых перчатках, и наотрез отказывались прикоснуться к вроде бы безобидному листу бумаги.

Что мог написать Доминик? «Прости, что я позвал тебя замуж, хотя уже был женат; прости за фальшивую свадебную церемонию, которую я устроил, чтобы уложить тебя в постель»?

Она вспомнила, как виделась с ним в последний раз, и унижение снова захлестнуло ее. Хотя еще и года не прошло, но она была такой душераздирающе наивной! За какие-то несколько дней Доминик лишил Марианну не только невинности, но и способности доверять мужчинам. По крайней мере, аристократам.

К горлу подступила желчь. Воспоминания, которые она вроде бы так надежно похоронила, выбрались на поверхность, восстали, словно мертвецы из могил.

Марианна стиснула зубы, испугавшись, что сейчас извергнет содержимое желудка прямо на роскошные герцогские ковры.

– Мне абсолютно все равно, что он написал, ваша светлость, – произнесла она, хотя герцог ее не спрашивал. – Может быть, вам следовало отнести это письмо его жене, настоящей баронессе. Она знает, что ее муж жив?

– Я ей об этом не сообщал. Финансовое положение, в котором оставил ее Стрикленд, вынудило «вдову» быстро опять выйти замуж.

Вероятно, Марианне следовало испытать удовлетворение от мысли, в какую неразбериху ввергнет баронессу воскрешение Доминика. В конце концов, в тот единственный раз, когда они имели несчастье встретиться, Каролина Стрикленд отнеслась к Марианне так, словно та была грязью под ее ногами.

Однако она была далека от злорадства. На самом деле Марианна испытывала только жалость к любому, кто попался в ловушку Доминика Стрикленда.

Сквозь хаос, царивший в голове, пробилась новая мысль, и Марианна прищурилась, глядя на герцога.

– А почему барон пишет вам, ваша светлость?

– Он утверждает, что у него имеются сведения о моем младшем брате, Бенджамине, о гибели которого меня известили в начале тысяча восемьсот четырнадцатого года. – Герцог уставился на собеседницу глазами хищника. – Он был офицером разведывательной службы.

Марианна слышала об этих людях. Разумеется, они были ничем не лучше шпионов, хотя гордо (и с ее точки зрения, весьма глупо) носили свою униформу, когда собирали данные для Веллингтона.

– Стрикленд утверждает, что ваш брат жив?

– Он прислал мне кольцо брата вместе с письмом, вроде бы написанным рукой Бена.

– И вы сочли это достаточным доказательством?

– Тело Бена ведь так и не нашли, поэтому возможно, что Стрикленд говорит правду.

Марианна набрала в грудь побольше воздуха, но выдыхать не стала, пока не обдумала свои дальнейшие слова.

– Я искренне надеюсь, что ваш брат жив, ваша светлость. – Она не желала смерти никому, даже Доминику. – Однако…

– Я весь внимание, – поторопил ее герцог.

– Но по моему опыту, барон Стрикленд манипулятор, интриган и лжец.

Похоже, герцог ничуть не удивился.

Она продолжила:

– Им движет исключительно корысть. Если он утверждает, что ваш брат жив, значит, наверняка может извлечь из этой ситуации какую-то выгоду.

– Я согласен, мисс Симпсон. И вы правы: он попросил у меня денег за свою помощь в возвращении брата.

Марианна горько рассмеялась, но герцог сердито нахмурился, поэтому спохватилась:

– Прошу прощения, ваша светлость. Я смеюсь не над сложившейся ситуацией, а потому, что вот это и есть человек, которого когда-то знала: человек, всегда ставивший во главу угла корыстные интересы.

Марианна встала с кресла.

– Желаю вам удачи в поисках брата, сэр, но о Доминике Стрикленде, даже если это всего несколько слов на листе бумаги, знать не хочу. – Она чуть склонила голову. – Слуге звонить не надо, я сама найду выход.

Она уже была на полпути к двери, когда ее остановил голос Стонтона.

– Стрикленд не сообщит мне никаких сведений о брате, если я не привезу на нашу с ним встречу вас.

Марианна резко повернулась:

– Он хочет видеть меня?

– Да.

– Вы имеете в виду, что он здесь? В Лондоне?

– Нет, он на континенте. Сказал, что будет ждать меня в маленьком городке на востоке от Меца.

– Да с чего он, скажите на милость, решил, будто я поеду туда только потому, что меня попросили вы? – Она вскинула руку. – Я не желаю видеть его. Никогда. И он наверняка это знает, поэтому и не стал утруждаться и писать лично мне. Я бы выкинула его письмо, даже не распечатывая.

Марианна отвернулась, чтобы не видеть слишком пронзительного взгляда Стонтона. Ее раздражало возникшее в душе чувство вины.

– Вижу, он заставил вас поверить, будто мое присутствие и есть ключ к свободе вашего брата. Он лжет – между нами не осталось ничего, и ему это известно лучше, чем кому-либо другому. Если он говорит, будто хочет увидеть меня прежде, чем сообщит вам нужные сведения, это значит, что ему нужно больше денег и он выставляет свое возмутительное требование (а он знает, что я на это никогда не соглашусь) как шанс поторговаться. Поверьте, ваша светлость, чтобы спасти брата, вам не нужно везти с собой меня; просто предложите ему бо́льшую сумму.

Она повернулась и пошла к двери, ожидая, что герцог ее окликнет, но он молчал.

Один из лакеев закрыл за ней дверь библиотеки. Марианна остановилась посреди широкого коридора, глядя в никуда. В голове метались и путались мысли. Доминик все еще жив!

– Могу я проводить вас к выходу, сэр?

– М-м? – Марианна моргнула и обернулась.

– Это сюда, сэр, – сказал лакей и показал ей направление. Очевидно, он обратился к ней, потому что мысли ее настолько запутались, что она не могла вспомнить, каким, дьявол все побери, образом она здесь оказалась.

Дворецкий как раз входил в холл, когда Марианна спустилась с роскошной лестницы.

– Джеральд, иди и проследи, чтобы грум привел коня мистера Симпсона, – приказал дворецкий (Стонтон называл его Баффл) юному лакею, который сопровождал Марианну.

– Конечно, сэр.

Баффл подал ей куртку:

– Прошу вас, сэр.

– Спасибо. – Марианна всунула руки в рукава и начала застегиваться, как вдруг в парадную дверь постучали.

– Прошу простить, сэр, я на минуту. – Дворецкий пошел отпирать. – Доброе утро, лорд Карлайл, – произнес он, отступая в сторону, чтобы пропустить джентльмена, высокого и красивого брюнета.

Пэр искренне улыбнулся дворецкому, и возле его теплых глаз цвета виски появились лучики морщинок.

– Доброе утро, Баффл. – Дружелюбный взгляд переместился на Марианну. – Я чему-то помешал?

– Нет, милорд, – ответил Баффл, протягивая Марианне шляпу. – Его светлость в библиотеке.

Марианна с некоторым усилием оторвала взгляд от темноволосого бога. Она никогда раньше не видела этого человека вживую, но прочитала о Гае Дарлингтоне достаточно много. Он был едва ли не основным героем светской хроники. Светские обозреватели крайне неизобретательно окрестили его Любимчиком общества. Кроме того, он был первым в очереди на наследование герцогства своего деда. Все это Марианна знала благодаря Сесиль, обладавшей ненасытным аппетитом ко всему, что касалось общества.

Плохо, что нельзя будет рассказать подруге, как она лицом к лицу столкнулась с Дарлингтоном и что он гораздо красивее, чем его описывают светские хроники.

Марианна нахмурилась. Ну что за несправедливость: почему некоторым людям при рождении дается так много? Разве недостаточно, что они богаты и могут распоряжаться судьбами других людей? Почему они должны быть еще и так красивы?

Она нахлобучила бобровую шляпу с высокой тульей, натянуто улыбнулась дворецкому и вышла, не дожидаясь, когда в герцогский особняк заявятся еще какие-нибудь красивые могущественные пэры.

Оказавшись на улице, Марианна остановилась, чтобы надеть перчатки, и взглянула на дверь, из которой только что вышла. Лорд Карлайл стоял возле бокового окна и наблюдал за ней сквозь ромбовидные стекла. Он больше не улыбался.