Барракуда forever

Глава 7

Отец с утра пораньше отправлялся в свой банк, так что мы мало виделись. Еще лежа в кровати, я слышал, как отъезжает его машина. Он прогревал мотор, регулировал громкость приемника, потом машина трогалась с места, шурша колесами по гравию. Этот отработанный до мелочей ритуал меня успокаивал. Когда я вставал, мама уже вовсю орудовала карандашами, и у меня порой создавалось впечатление, будто она всю ночь так и не выходила из своей маленькой мастерской, оборудованной наверху, в дальнем конце чердака, и напоминавшей корабельную каюту. Только я мог стоять в ней во весь рост, да и то лишь посередине. Мне очень нравилось там копаться, вдыхая запахи клея, лака, пастели и красок.

Мама пыталась устроиться на обычную работу со строгим расписанием и начальниками, которых следовало уважать, но всякий раз ее через несколько недель увольняли. Иногда за то, что она опаздывала или уходила раньше, иногда – оттого что она рисовала на всех папках и документах или засыпала, положив голову на рабочий стол. Но чаще всего это случалось потому, что стоило ей наняться на службу, как она теряла дар речи. Тут уж ничего было не поделать: она не могла выжать из себя ни единого слова. Просто не была приспособлена к миру работы.

Зато если она рисовала цветок, всем казалось, что он пахнет, а те, у кого аллергия на пыльцу, принимались чихать. Ее рисунки всегда были наполнены солнечным светом, и от них шло мягкое тепло. Но она была к тому же одним из тех редких художников, которые умеют нормально изображать дождь. Одна из ее книг была целиком посвящена дождю – изморось, унылый мелкий дождик, ливень, водяные смерчи, и возникало чувство, будто слышишь стук капель по крыше, ощущаешь их на коже, а вокруг веет особым запахом деревьев и цветов, омытых летним дождем.

В то утро, как часто бывало, я крался по лестнице, стараясь ступать как можно тише, чтобы, к своему удовольствию, застать маму врасплох, но она, даже не обернувшись, сообщила:

– Я тебя слышу! Опять не вышло!

Она работала среди полного беспорядка, который меня забавлял. Шаткие, опасно кренящиеся башни из листов с рисунками и причудливые нагромождения дисков, книг и маленьких коробочек каким-то чудом сохраняли устойчивость, фотографии на стене скакали галопом друг за другом, ноги повсюду натыкались на альбомы с цветными обложками, и я недоумевал, как из этого хаоса рождались рисунки такой чистоты.

– Ты сегодня пойдешь к Наполеону? – спросила мама.

– Да, штурмуем стены.

– Ах да, конечно, – сказала она с насмешливой улыбкой. – Твой отец был не очень доволен. Наполеон иногда переходит границы.

Несколькими днями раньше, когда мы выбирали материалы в магазине товаров для ремонта, Наполеон списал деньги с банковского счета отца. Поскольку они носили одну фамилию, его уловка осталась незамеченной.

– У него все в порядке? – поинтересовалась она.

– У деда? В полном порядке. Мне иногда даже трудно за ним поспевать.

Моя мама была точь-в-точь как персонажи, которых она рисовала, – живые и веселые, не загруженные проблемами, обычно занимающими взрослых, и в то же время отмеченные легкой, спокойной грустью, похоже, никогда их не покидающей. Эти персонажи могли в один миг перейти от смеха к слезам – стоило лишь перевернуть страницу. Однажды она сочинила книжку, где рассказала историю девочки, которая из-за тяжелой болезни надолго лишилась возможности передвигаться и благодаря этому освоила рисование и живопись. Я был уверен, что это мамина собственная история, тем более что девочку тоже звали Элеа.

Мама погрузила кисточку в стакан с водой и, старясь придать голосу беззаботность, заговорила:

– Я знаю, вы не любите, когда кто-то вмешивается в ваши с дедом секретные планы, но если однажды понадобится помощь, дайте нам знать. Иногда случается, что…

Она замолчала. Пауза длилась несколько минут. Я понял, что мама не собирается продолжать. И правда, она взялась за кисть.

– О чем твоя новая история? – спросил я.

Она лукаво улыбнулась:

– Я тоже не люблю, когда кто-то вмешивается в мои тайные дела. Увидишь, когда придет время.

– Скоро?

– Не знаю.

Я уже начал спускаться по лестнице, но вдруг остановился:

– Мама, мне все-таки нужно у тебя спросить…

– Что? – рассеянно проговорила она, не отрываясь от рисунка.

– Я не совсем понимаю, почему Наполеон бросил бабушку. Она наверняка не была бы против новой жизни. К тому же он о ней постоянно думает. Он не говорит, но я вижу.

Мама поднесла кисточку к листу, но остановилась. Прошло несколько секунд, прежде чем она ответила:

– Иди помоги Наполеону, сынок. Император знает, что делает.

Несколько минут на велосипеде – и я оказался на другом конце города, где жил Наполеон. Его дом был гораздо меньше, чем у моих родителей, ярко-голубые ставни делали его похожим на рыбацкую хижину на берегу океана.

Когда я приехал, в гостиной уже стоял густой пар. Несколько дней назад мы сдвинули всю мебель на середину комнаты. Наполеон держал в вытянутой руке паровую машинку для отклейки обоев, издававшую грозный рев, словно дракон, и напоминал Геракла, сражающегося с лернейской гидрой.

Длинные полотнища обоев, разбухшие от пара, свисали со стен, и Баста, стараясь ухватить их, усердно клацал зубами.

– Как дела, Коко?

– Супер! А у тебя?

– Лучше некуда. Я в потрясающей форме! Меняю старую шкуру на новую, как мои стены. Открой окно, ничего не видно.

Пар выдуло наружу. Белесоватые облака почти тут же растаяли в воздухе. Мама могла бы это нарисовать.

Наполеон выключил паровой агрегат и бросил мне скребок, который я поймал на лету.

– Молодец! Теперь немного шпаклевки – и после обеда можно красить. Не стоит ничего откладывать на потом, понял, Коко?

– Понял.

– Стремительный напор. Самое важное – эффект неожиданности. Любое сражение можно выиграть благодаря эффекту неожиданности. В противном случае враг успевает подготовиться, а это все усложняет.

Устроившись на стремянке, он то и дело вытягивал тонкие руки и ноги, напоминая паука-сенокосца. В носу у меня стоял запах клея и мокрой бумаги.

– Император, о мой император! – обратился я к деду. – Ты хорошо знал Рокки?

Его рука со скребком замерла. Он на несколько секунд закрыл глаза.

– Рокки? Да, немного… Мы встречались в раздевалке. Тренировались в одном зале. Он был потрясающий парень! Вместо боксерской груши он использовал мешок, набитый письмами. Он не умел читать, а потому даже не вскрывал приходившие ему письма. Оттого-то он и говорил, что чем больше ему пишут, тем он становится сильнее. Единственный боксер, который до самого финала карьеры ни разу не потерпел поражения. Ни разу. Рокки НЕ-ПО-БЕ-ДИ-МЫЙ.

– Но ведь ты мог его победить!

– Давай поговорим о чем-нибудь другом, Коко.

– А дети? У Рокки были дети?

Наполеон принялся чистить скребок. Дед казался невесомым, как полоски бумаги, усеявшие пол. Он поднял глаза и посмотрел на меня. Я вдруг сообразил, что легкий аромат духов Жозефины улетел в окно вместе с паром. Мне подумалось, что теперь у Наполеона нет никого, кроме меня, и я тут же устыдился этой мысли.

– Дети? – буркнул он. – Не знаю. Давай бросай работу. Пора просвещаться.

Он непринужденно швырнул скребок в таз изящным движением баскетболиста, уверенно забрасывающего мяч в корзину.

Маленький транзистор несколько секунд трещал, потом стал отчетливо слышен голос ведущего.

В этой игре нам нравилось все. Ведущий, который с воодушевлением, словно в первый раз, призывал публику проскандировать вместе с ним: “Начинаем игру на тысячу евро-о-о-о!!!” Напряженная тишина после каждого вопроса, три сигнала, означающие, что время на размышление истекло, колебания участника, который под крики публики “Давай! Давай!” пытается решить, отвечать ему дальше или остановиться. Иногда игрок говорил: “Все, я заканчиваю”, и тогда Наполеон презрительно бросал: “Недотыка!”

Наполеон пристрастился слушать эту игру-викторину, когда работал таксистом. Он тормозил на обочине или на полосе аварийной остановки, даже если вез пассажира и тот куда-то спешил.

В этой нескончаемой игре сменилось несколько ведущих, и дед их путал. Он не помнил, кто из них ушел на пенсию, кто умер и кто задает вопросы в данный момент, они все для него были одинаковы и носили одно имя – Этот.

В тот день Наполеон открыл банку сардин. Вытащил одну из них за хвост, держа большим и указательным пальцами, и протянул Басте. Пес разом ее проглотил, только на зубах остался прилипший хвост. Пес положил голову деду на колени. Две оставшиеся рыбки Наполеон размазал по двум ломтям хлеба и один из них протянул мне.

– Надо было мне поваром стать, – проговорил он, откусывая бутерброд.

Прозвучал первый вопрос.

– Вопрос непростой, – предупредил ведущий, – будьте внимательны. Почему не присуждается Нобелевская премия по математике?

Время пошло.

– Подумайте хорошенько, – тихо сказал ведущий. – Это трудный вопрос. И ответ на него неожиданный.

Наполеон размышлял, покачивая головой.

– Ты знаешь? – спросил он.

Я пожал плечами и замотал головой.

Негромко, но неумолимо прозвучали три сигнала.

– Итак, слушайте ответ! Жена учредителя знаменитой премии сбежала от него с любовником-математиком, и из мести Нобель не стал учреждать награду для гениев математики.

Такого рода истории приводили моего деда в восторг.

– Ты слышишь, Баста? Ох уж эти умники! Со смеху помрешь!

Он наклонился к приемнику, с любопытством прислушался и нахмурил брови.

– Тихо! – велел он.

– Но я ничего не сказал, это ты…

– Тихо, тебе говорю! Черт! Ты слышал?

Я слышал. Через несколько дней передачу собирались записывать неподалеку от нас. Мне эта новость доставила такое же удовольствие, как Наполеону. Ведущий продолжал расписывать несравненные красоты нашего города:

– Ах, там чудесный лес, старинный замок и… э-э… потрясающий спортивный комплекс!

– Это должно было случиться! – воскликнул дед. – Долго же они к нам собирались!

Он выключил приемник, поставил локти на колени и положил подбородок на сложенные ковшиком ладони. По лицу было видно, что его мысли витают где-то далеко.

Внезапно он поманил меня к себе и тихонько сказал:

– Ты знаешь, одна вещь не дает мне покоя.

– Да? А что?

– Я вот думаю: Этот действительно счастлив? Он ведь мотается без передышки из города в город, не может спокойно посидеть хоть пять минут и все время тарабанит свои вопросы – разве это жизнь?

– Может, ему нравится задавать вопросы?

– Мне бы, например, осточертело, – заявил дед. – Уверен, он этим тоже давно уже сыт по горло. Ну что ж, немного армрестлинга, и мы в полном порядке!

Крепкий захват. Расслабленные мышцы. Напряженное лицо – для вида. Моя рука, описывающая дугу. Что тут поделать? Он непобедим.

– Раз-два – и готово, – заявил Наполеон. – Может, ты и одолеешь меня, но не так скоро.

Он поднялся и стал рассматривать картинку, наспех вырезанную из журнала и прикрепленную к холодильнику двумя магнитами.

– Красиво там, в Венеции, вода, гондолы, всякие штуки…