Барсук с нашего двора

Барсук, который умел дождь вызывать

Опять наступила жара. Да что там «жара» — жарища! В такую погоду, когда в горле сохнет, рад бы целыми днями жидкость хлебать да в тени прохлаждаться. Но… в кране хрипит, сипит и булькает, а вода не идёт, потому как нет напора, а в холодильнике со вчерашнего дня истощились до последней капли все запасы бузинной наливки. Хочешь не хочешь, придётся бежать в магазин. Продавец, ясное дело, только руками разводит: всё, мол, питьё, какое было, расхватали. Остаётся лишь поспешить домой и включить радио — вдруг сообщат хоть что-нибудь утешительное. Диктор загробным голосом вешает, что обрушившиеся на Западную Европу ливни с грозами привели в ряде мест к наводнениям. К чему расписывать в подробностях, каждый знает, каково переносить этакий нестерпимый зной!..

Вот и в тот день солнце пекло нещадно. Несчастный олеандр, поникнув листвою, пытался прийти в себя в тени, куда какая-то добрая душа передвинула его вместе с кадкой, чтобы солнце не спалило его окончательно; раскалённые камни, которыми вымощен двор, прямо-таки источали жар, а я атаковал управдома раздражёнными вопросами, пытаясь дознаться, когда же наконец дадут воду. Ответ я получил ясный и понятный: отвяжитесь, мол, нечего попусту приставать к человеку, всех жильцов предупредили загодя, ещё в полдень, чтобы набрали воды в ванну. Я, конечно, взвился на дыбы: хорошенькое дело, в полдень я был на работе и домой явился только что. В общем, каждый из нас оказался прав, что лишь подлило масла в огонь.

— Прошу вас, угощайтесь, — в самый разгар перепалки послышался позади чей-то голос. Обернувшись, я увидел Михейскорняжкина — он стоял у порога своего жилища и протягивал мне бутылку. Я схватил посудину, с жадностью хлебнул, одним глотком ополовинив содержимое.

— Ну и вкуснотища! — я одобрительно прищёлкнул языком. — Что здесь, в бутылке, уважаемый сосед?

— Водопроводная вода отменного розлива, — подмигнул барсук с таким видом, будто угощал меня настоем на ореховых выжимках или миндальным молоком собственноручного изготовления. — Пейте же, не заставляйте себя просить, — добавил он. — Я напустил полную ванну.

— Ну, если так, то будь по-вашему! — И я опорожнил бутылку до последней капли. После чего, ублаготворённый, с приятной тяжестью в желудке, опустился на порог. Михейскорняжкин занял своё привычное место на скамеечке, и оба мы погрузились в молчание. Мир вокруг по-прежнему полыхал зноем, но стал намного краше.

— Дождичка бы надо, — наконец нарушил я паузу и, подобно заправскому хозяину, заботящемуся об урожае, взглянул на безоблачно голубое небо. — Ай-ай! — сокрушённо добавил я.

— Ой-ой! — согласно кивнул барсук.

— Хм-хм…

— Вот-вот, — откликнулся кто-то, но на сей раз не Михейскорняжкин, а олеандр с поникшей листвой. Он высказывался редко, зато всегда метко.

— Хоть бы Лазурик наведался в наши края, — вздохнул Михейскорняжкин.

— Какой ещё мазурик? — удивился я.

— Не мазурик, а Лазурик. Это я за глаза его так называю. На самом-то деле он Лазоревый Барсук. Лазурь — определённый оттенок светло-синего цвета, если говорить точнее…

— Ясно, понял, — миролюбивым тоном отозвался я, и мы опять помолчали. Чуть погодя, набравшись смелости, я продолжил расспросы: — Позвольте полюбопытствовать, а кто он такой, этот Лазоревый Барсук?

— О-о, это, как говорится, всем барсукам барсук, — мечтательно вздохнул Михейскорняжкин. — На других непохожий. Да что там, среди барсуков ему равных нет.

— Неужто он лазоревого цвета? — недоверчиво уточнил я.

— Именно что. Голубой, как лазурь. И мудрец, каких поискать, ведь голубой, как известно, цвет мудрости. Словом, Лазурик — мудрец и всезнайка, он и впрямь знает почти всё. Но главное — умеет вызывать дождь.

— Да он нам позарез нужен, этот Лазоревый Барсук! — воскликнул я и, глядя на ослепительно голубое небо, подумал, что сосед вряд ли ошибается, причисляя голубой цвет к символам мудрости.

— Кстати, — горделиво выпрямился Михейскорняжкин, — могу рассказать о нём поподробнее, ведь мы с Лазоревым Барсуком друзья. Собственно говоря, я могу считать себя его учеником, хотя… — он слегка замялся, явно не желая выглядеть нескромным. — Хотя и он у меня кое-чему научился. Если желаете, расскажу.

«Ого! — подумал я. — Должно быть, дело того стоит, ведь Михейскорняжкин прежде никогда не набивался в рассказчики».

— Всё началось с того, — повёл рассказ мой сосед, — что как-то раз, много-много лет назад, также выдалось жаркое лето и страшная засуха. В точности как сейчас. Но не только здесь, у нас во дворе, на нашей улице, в городе, стране, а повсюду на земном шаре. Лазоревый Барсук, который умел вызывать дождь, бродил по свету и знай себе устраивал дождь с утра до вечера. Однако этого явно не хватало: и то сказать, белый свет велик, а Лазоревый Барсук один. Правда, диктор иногда сулит охрипшим от жары и жажды голосом «дождь временами и местами», но поскольку время и место всегда оказывались не те, где ты в этот час находишься, обнадёживающий слух призван был всего лишь поддерживать бодрость духа в измученных барсуках, олеандрах и людях. И тогда Лазоревый Барсук решил основать для перспективных кандидатов курсы и обучить их устраивать дождь.

Отобрал наиболее достойных, я тоже попал в их число. Настал великий день, и все мы пристроились у ног учителя. Было нас, курсантов, четверо: барсук-А, барсук-Б, барсук-В, ну, и я, Михейскорняжкин.

Благородный и мудрый несравненный мастер по части вызывать дождь обвёл нас суровым взглядом и гаркнул:

«Внимание! Будем устраивать дождь! Вот как это делается!»

И продемонстрировал своё умение. Встопорщил лазурно-голубой мех, левой ноздрёй вдохнул, правой выдохнул, одну ногу выпрямил, другую под себя поджал, не переставая жужжать и шипеть при этом: «Дож-ж-ждик, дож-ж-ждик, пущ-ще!»

Откуда ни возьмись крупными, увесистыми каплями хлынул дождь, а мы, промокшие насквозь, только диву давались.

«Ну вот, примерно так, — небрежно бросил Лазоревый Барсук и сделал нам знак. — Извольте попробовать!»

Мы вскочили и давай действовать по команде учителя. Левой ноздрёй вдохнули — р-раз, правой выдохнули — два-а, правую ногу вытянули — р-раз, другую под себя поджали — два-а, и при этом не переставая жужжали да шипели. Догадываетесь, что произошло в результате? Правильно, ровным счётом ничего. Хоть бы одна малюсенькая капелька с неба капнула, так ведь нет же! Пришлось начать всё по новой. Вдохнуть, выдохнуть, выпрямить, поджать — никакого эффекта. Что до меня, то я сразу прекратил все попытки, однако остальные не сдавались: вдох, выдох, нога туда, нога сюда — и всё без толку. Я же между тем подметил кое-какие странности. Барсук-А, к примеру, хотя дождика так и не дождался, зато когда выдыхал правой ноздрёй, издавал чистую, звонкую классическую ноту ля. Ноты я знал ещё в бытность свою хористом и теперь сразу же узнал звук. А я даже не подозревал, что барсу к-А до такой степени музыкален! Меж тем Барсук-Б с проникновенным усердием следовал указаниям мастера. И что же я вижу? Старательный ученик в какой-то момент словно бы исчез. Точнее говоря, сделался прозрачным — будто стекло. Что ни говорите, а среди барсуков такое явление редко встречается. Я наблюдал подобное всего лишь раз, да и то это был не полноценный барсук, а барсучий скелет. Но самое невероятное учудил барсук-В. Он всё делал так же, как остальные: вдыхал, выдыхал, ногу выпрастывал, другую под себя поджимал, а вот вместо жужжанья и шипенья без конца хлопал себя по лбу и кричал: «Эврика!» И всякий раз, как крикнет, непременно что-нибудь находит, открывает, изобретает. Начал со спичек, затем изобрёл компас, после чего нашим взорам предстали клеёнка и зонтик от солнца. Конечно, предметы эти были довольно примитивного качества, но все механизмы работали!

«Стоп! Прекратить это безобразие! — раздражённо топнул ногой Лазоревый Барсук. — Этак у вас никогда дождя не получится. Вдох неполный, выдох никуда не годится, жужжания-шипения вообще, почитай, не слышно. Тупицы вы и бездари, все как на подбор! Показываю ещё раз».

Тут я набрался смелости и кашлянул.

«Глубокоуважаемый мастер, — обратился я к Лазоревому Барсуку. — По-моему, упражнения эти совершенно лишние».

«Что значит „лишние“, когда вы основы никак усвоить не можете?! Нечего увиливать, научу я вас ливни лить как из ведра!»

Остальные головы понурили, носы повесили, а я ещё пуще расхрабрился.

«О, великий Лазоревый Барсук! Мудрость твоя не знает границ, умение не ведает предела. Ты единственный, кто способен вызвать дождь и вести курсы обучения, но всё же никак не сообразишь, что мы четверо никогда не научимся вызывать дождь, потому как научиться этому нельзя».

«Как так — нельзя?»

«А вот так. Сколь ни прискорбно осознавать, но существуют определённые вещи, например плевки точно в цель, лирическая поэзия или способность вызывать дождь, которым просто-напросто невозможно научиться. Подобное умение либо есть у тебя, либо нет».

«Милейший Михейскорняжкин, — довольно резко оборвал меня Лазоревый Барсук, — по-моему, ты пытаешься найти оправдание, чтобы замаскировать свой позорный провал».

«О, вседостойный Лазоревый Барсук, неужели ты не замечаешь, что твои поучения пали на благодатную почву? Бесспорно, мы оказались непригодны по части дождя, зато взгляни на барсука-Б! Ведь он сделался совершенно прозрачным».

«Да, тут уж не поспоришь, — досадливо крякнул мастер. — Он насквозь просвечивает. Состояние для барсука недостойное, прямо-таки непристойное».

«Зато как оригинально! И ведь кроме него, в целом мире никто другой на такое не способен. Или прислушайся к барсуку-А».

«Верно, — кивнул мастер. — Если я не ослышался, он очень чисто берёт классическое ля. Но спрашивается, какой от этого толк?»

«Толку, может, и никакого, зато случай беспримерный. И взгляни, что вытворяет барсук-В!»

А упомянутый субъект тем временем неустанно и самозабвенно занимался изобретательством. Одно за другим выдавал очередные достижения и в данный момент достиг пика своих свершений.

«Эврика!» — воскликнул он и залпом выпустил целую серию изобретений: огородное пугало, аптекарские весы и платную форму индивидуального туризма.

«Недурно-недурно, — пробурчал Лазоревый Барсук, — но ведь он изобретает лишь то, что уже давным-давно изобретено другими».

«Не стану спорить. С этой точки зрения его изобретательство может показаться бессмысленным и ненужным, но ведь если так и дальше пойдёт, то рано или поздно все имеющиеся в наличии изобретения иссякнут, и тогда смело можно надеяться, что наш приятель удивит мир новыми невиданными и неслыханными открытиями».

«Хорошо рассуждать на словах, — пробормотал мастер. — Похоже, вам ситуация доставляет удовольствие, зато у меня вся душа изболела. Дождя нет как нет, и дело, ради которого мы здесь собрались, отошло на задворки».

«О, мудрейший из мудрых, — гнул я свою линию, — при чём тут мы? Вызывать дождь умеешь только ты один, и нам это непостижимое искусство не освоить. Зато мы позаимствовали кое-что другое и очень благодарны за науку».

«Ах ты, краснобай! — пронзил меня взглядом ослепительно голубой барсук. — А позволено ли будет поинтересоваться, чем занимался ты, покуда остальные развивали свои способности?»

«Я?»

«Ты. Кто же другой?»

«Я… я, мастер, наблюдал. И подметил главное».

Лазоревый Барсук помолчал, затем прижал меня к своей лазоревой груди и растроганно произнёс:

«Благодарю тебя, дорогой Михейскорняжкин! Курсы наши оказались не без пользы. Я тоже кое-чему научился».

С этими словами мастер отпустил нас на все четыре стороны, строго-настрого наказав не останавливаться на достигнутом. Мы послушались его совета. Барсук-А с тех пор занял место первого барсука в оркестре филармонии, барсук-Б своей прозрачностью прославился в мировом цирковом искусстве, а барсук-В, знаменитый изобретатель, удивляет научную общественность всё более сложными открытиями. На днях мне попалась статья, где сообщается, что мой бывший соученик открыл примус, перекидной календарь и широкую накидку, под которой удобно прятать краденое. Надо полагать, в недалёком будущем он поразит мир дерзновенными новшествами, — мечтательно завершил свой рассказ Михейскорняжкин и умолк.

— Ну, а вы… — доверительно поинтересовался я. — Как же вы-то, уважаемый сосед?

— Я? Я по-прежнему предаюсь созерцательной деятельности. И многое, знаете ли, подмечаю, — ответил он.

Во дворе воцарилась тишина, располагающая к мечтательности и раздумьям. Зной застыл меж стен, как в каменном колодце. Внезапно шелест крыльев всколыхнул неподвижный воздух, и на мощённый булыжником двор опустился дрозд Енци. Тот самый, что в своё время, ещё до моего переезда сюда, переселился со двора вместе с деревом «птичьи ягоды».

— Добрый день, уважаемый Михейскорняжкин! — Отёр Енци вспотевший лоб.

— Приветствую тебя, милейший! Каким ветром занесло в наши края?

— Где тот ветер? Воздух застыл, не колыхнётся. Я принёс вам письмо.

— Неужто от нашего дерева?

— Нет-нет, тут вот какая странная история. Представьте себе, парю это я над рощицей с распростёртыми крыльями, в полной неподвижности, тщетно дожидаясь, вдруг да ветерок подует и меня прохладным течением подхватит, и замечаю некое… как бы это выразиться… явление. Едва заметное, почти сливающееся с голубизной неба. Подлетаю поближе и вижу, как по небу, снизу вверх, а точнее, сверху вниз… нет, пожалуй, всё-таки…

— Не томи, выкладывай!

— Ладно, не будем уточнять. Короче говоря, по небу летит барсук. Да-да, барсук! К тому же ослепительно голубой, даже, я бы сказал, лазурно-голубой. Барсук цвета лазурной голубизны!

— Знавал я такого! — оживлённо выпрямился Михейскорняжкин. — Кроме него, больше некому.

— И стоило мне поравняться с ним, — взволнованно продолжил Енци, — как он взглянул на меня. Полез в задний карман — а у него и правда был такой карман — и протягивает мне письмо. Извольте, говорит, передать адресату, а сам включил ускорение и был таков. Ну а я прямиком к вам, чтоб не говорили потом, будто бы из-за меня письмо пришло с опозданием. — И Енци вытащил из-под крыла адресованную Михейскорняжкину телеграмму на праздничном бланке, разрисованном полевыми цветочками.

Сосед с церемонной медлительностью вскрыл послание и прочёл, после чего протянул листок мне. Я же был настолько взволнован оказанной мне честью, что не решался заглянуть в текст.

— Смелее, — подбодрил меня сосед.

И я впился взглядом в строчки.

Сосед встал, потянулся всем телом так, что косточки хрустнули.

— Давайте-ка выдвинем кадку с олеандром на середину двора, — сказал он.

В полном недоумении мы с Енци, однако же, без звука повиновались и, несмотря на громкие протесты олеандра, выставили кадку на самый солнцепёк. Едва мы успели закончить работу, как небо заволокло тучами. Лёгкое дуновение ветерка коснулось листиков олеандра, а в следующий миг на деревце обрушился долгожданный ливень. Частые капли громко забарабанили по булыжникам, водосточные сливы едва успевали поглощать невесть откуда взявшиеся бурные потоки воды. По лицу моему струились ручьи, и каждая клеточка тела, казалось, упивалась влагой. Всё происходило как будто во сне. И тут я, вовремя спохватившись, помчался домой — завернуть оставленный открытым кран, который до этого лишь впустую хрипел и хлюпал, — прежде чем квартиру зальёт вкуснейшей водопроводной водой.