Башни земли Ад

Глава 3

Тамерлан сидел на троне, устало склонив голову, водрузив на подлокотники темные от въевшегося загара руки с узлами вздувшихся вен. Казалось, он дремлет, едва слушая посла, пока тот разливался соловьем.

– Мой король, славнейший и благороднейший Мартин I Арагонский шлет Вам поздравления со славнейшей победой, в коей вы проявили полководческий дар, сравнимый с гением Александра Великого, божественного Искандера.

При этих словах Тимур проговорил, точно возвратясь мыслями с горних высей:

– Нет бога кроме Аллаха, и Магомет – пророк его.

– О да, конечно! – чуть замешкался сбитый с голоса посол. – Его величество так и сказал, что только Господь Единый смог бы совершить более, нежели вы.

– На всё воля Аллаха, – будто сквозь сон отозвался Тамерлан. – Вон, поглядите. – Великий амир тяжело, будто через силу, поднял руку и указал на кошму у самого входа в шатёр. – Видите этого правоверного в убогом рубище? Семь лун назад он поведал мне, что я победил, ибо не мог не победить. А раз свершилось то, что должно было свершиться – к чему попусту расточать славословия? Не разумней ли открыть душу голосу Всевышнего и услышать слова истины?

Испанский гранд метнул заинтересованный взгляд на Хасана Галаади, сидевшего меж прочих советников Железного Хромца, но тот потупил взор, не желая вступать в безмолвную дуэль.

– О, великий Тимур! – Стараясь не выдать досаду, вновь заговорил арагонец. – Я всего лишь воин, и не мне судить о том, что истинно и что нет. Я исполняю волю своего короля…

– Ну да, ты – воин, – перебил его Тамерлан. – И только воин. Тогда посоветуй в меру своего воинского разумения, подобает ли мне посылать твоему государю поздравления и дары, если по неведомой для меня воле Аллаха ты и подобные тебе нанесёте поражение войску моего собрата, эмира Гранады?

Тамерлан поднял на испанца тяжёлый изучающий взгляд. Тот безмолвствовал.

– Я вижу, из тебя плохой советчик. Твой государь посылает храброго туда, куда следует отправить мудрого.

– Но, могущественнейший Тимур, – наконец вымолвил кабальеро. – Наши ссоры с эмирами Гранады и прочими властителями мусульманских земель в Испании длятся уже многие века и стали делом обыденным, как и всякие ссоры между соседями. Мы деремся и миримся, это обычное дело. К вам же мой государь испытывает величайшее почтение. Он прислал меня, дабы я передал вам богатые дары и слова восхищения. Король Мартин будет счастлив, если подарки его доставят вам радость. Мой повелитель желал бы стать вам другом, вернейшим и преданнейшим. И хотя разница в вере мешает изъявлению братских чувств, но ведь мы, как и вы, веруем в бога единого.

Тамерлан медленно кивнул:

– И в то, что Иса ходил по земле, и уста его изрекали слова божественной истины. Ступай. Я принимаю дары твоего короля и обдумаю твои слова.

Арагонец, церемонно кланяясь, вышел из шатра. Убелённые сединами, покрытые шрамами во множестве походов советники наперебой загалдели, спеша поделиться с владыкой правоверных своевременными, и, главное, мудрыми мыслями.

– А ты чего молчишь, Хасан Галаади?

– В собрании мудрых прислушиваются к тому, кто молчит, – негромко сказал дервиш. – Ты хочешь услышать от меня, биться ли тебе с Арагоном, Кастилией, Наваррой и другими королевствами Испании, или нет? Как в прежние годы, ты решишь это без меня. Я лишь знаю, что, бряцая оружием вдали, у самого горизонта, где враг едва способен различить тебя, ты можешь напугать его. Но вернее – насторожишь, дав возможность загодя принять меры. Выхватывать меч стоит тогда, когда можешь пустить его в ход.

– Но если я приму дары и не заставлю христианских владык склониться пред моим мечом, что скажут единоверцы, гибнущие от христианских рук в Испании.

– Вероятно то же, что сказали бы христиане своим владыкам. Что они не хотели умирать. Один человек некогда попросил муллу: «Подари мне кольцо, которое ты носишь на пальце. Я буду смотреть на него и вспоминать тебя».

– И что же ответил мулла?

– Он сказал: «Нет. Лучше смотри на своё кольцо, которое я не попросил у тебя, и вспоминай обо мне».

Тамерлан улыбнулся:

– Этот мулла знал, что делал.

Он резко встал с трона. В движениях великого амира больше не чувствовалось ни старческой дряхлости, ни сонливой усталости. Казалось, что Железный Хромец готов был сейчас же вскочить в седло и мчать вперёд, не ведая пути, к последнему, закатному морю. Он повернулся к одному из своих приближённых.

– Там среди даров я видел доспех…

– О да. Великолепный доспех работы толедских мастеров. Его не стыдно надеть даже самому королю неверных. Он стоит целого табуна кобылиц. Столь тонкой и изысканной работы не сыскать во всех землях севера, юга, запада и востока. Ищи хоть целый год. Червленое золото на нём сияет ярче солнца…

– Ничего не должно сиять ярче солнца, – оборвал поток славословий суровый полководец. Набейте доспехи соломой, установите на колу и велите самым умелым лучникам стрелять в доспех с сотни шагов, потом с полусотни, затем с двадцати…

– Но ведь… – попробовал было перечить ошеломлённый царедворец.

– Мне не нужен доспех, сияющий, как солнце. Мне необходимо знать, со скольки шагов и в каких местах его пробивают стрелы наших луков. Ступайте. После вечернего намаза я желаю знать результаты. Сейчас они очень важны. Завтра утром мы выступаем к Константинополю.

В тени смоковниц, растущих на берегу речушки со странным названием Лик, весело несущей свои воды в сторону Мраморного моря, Тамерлан остановил коня и, закрываясь от солнца рукой, стал разглядывать тройную линию крепостных стен, прикрывающих Константинополь с суши. Перед стенами, напоминая адскую бездну, зиял ров, облицованный кирпичом, через который были перекинуты довольно узкие мостки.

Никогда прежде Тамерлану не доводилось видеть столь мощную крепость. Всякому, имеющему глаза, было видно, что нет смысла идти на штурм этой неприступной твердыни.

– Лишь безумец, или же ангел небесный с пламенеющим мечом решится пойти на приступ таких стен, – цокнул языком один из военачальников Тамерлана.

– Воистину ты говоришь правду, – милостиво согласился Железный Хромец. – Недаром же наш славный друг, султан Баязид, простоял здесь без толку два года.

– И ещё бы простоял, когда бы не мы.

– К чему поминать былое? – покачал головой Тамерлан, – разве кому-то из вас не доводилось испить полынную горечь поражения? Вон, кстати, и наш друг Баязид. Да будет славно имя его вовеки.

Баязид мчался верхом на тонконогом арабчаке, нервном и нетерпеливом, постоянно срывающимся в галоп. Вслед за султаном намётом шли янычары в белых шапках акбёрк, над которыми реяло знамя с алым мечом Али. Издали эту эмблему можно было принять за крест, когда б не раздвоённый клинок праведного халифа.

– Как видите, – указывая на приближающегося султана, сказал Тимур, – мой храбрый и верный Баязид вполне оправился от невзгод и вновь, во славу Аллаха, может гордо именоваться Молниеносным.

Между тем, повелитель османов в считанные минуты сократил дистанцию и, подъехав к Тамерлану, приложил пальцы ко лбу и груди, приветствуя:

– Ас-салам алейкум.

– Алейкум ас-салам, – ответил Тимур с улыбкой. Рад видеть тебя в добром здравии, слава Аллаху. Ты не лукавил, когда рассказывал мне о стенах Константинополя, – без перехода, едва завершив приветствие, продолжил Железный Хромец.

– Сердце моё открыто перед тобой.

– Теперь понятно, отчего ты простоял здесь столь долго. Взять эту крепость штурмом не сможет никто. Осада же, не сочти за обиду – и вовсе глупость. Покуда нет средства прекратить доставку продовольствия и снаряжения по морю, осаждать Константинополь – всё равно, что осаждать луну.

– До недавних пор я тоже думал так и сокрушался, что не знаю средства, дабы одолеть моих врагов. Но теперь Аллах услышал мои слова. Я и пред самим Иблисом, врагом рода человеческого, порази Господь его молниями в главу и чрево, что нет на земле стен, которые бы устояли пред моим доблестным другом Тимуром!

– И братом, славнейший Баязид. Ибо все мусульмане – братья.

– Ну конечно, как может быть иначе! Моим храбрым старшим братом. Я настолько уверен, что Константинополю не устоять, что хочу предложить тебе подумать и о следующем шаге. За то время, которое понадобится тебе, чтобы захватить столицу ромеев, я с войском отправлюсь к Дунаю, приведу к покорности изменников-сербов и приготовлю всё для нашего дальнейшего похода.

– Твои речи, как всегда – образец высокого ума, Баязид. Но расставание с тобой наполнит душу мою стенанием и глаза слезами. Я верю, что Создатель предаст нам эту землю в руки столь же щедро, как прежде отдал все прочие царства. Погоди немного, праведный султан. Тем паче, – Тамерлан сделал паузу, – я слышал, что немалая часть войска, оставленная тобой блокировать Константинополь, услышав о досадной ссоре между нами, страшась неведомого, перешли на сторону гяуров. Теперь они в крепости. Уверен, брат мой Баязид, что, увидев наш душевный союз, они вернутся под твоё знамя, и ты поведёшь их к дунайским кручам, дабы свершить праведную месть изменникам-сербам.

Султан молча склонил голову:

– Ты как всегда мудр, мой старший брат.

– Яви же себя защитником крепости. Пусть увидят они, что ты свободен, и верные следуют за тобой, как и прежде.

Баязид склонил голову и повернул коня. Тимур долго, не отрываясь смотрел вслед удаляющейся кавалькаде, пока не скрылся в облаке пыли красный раздвоенный клинок Зу-аль-Факкар. Когда же всадники исчезли из виду, Тамерлан усмехнулся и поманил к себе стоявшего поодаль дервиша.

– Ты слышал нашу беседу, мудрый Хасан Галаади?

– Слышал, властитель правоверных.

– И что думаешь ты?

– Мне не сказать лучше пророка, а он, как пишет о том ат-Термизи, обратился как-то к сподвижникам своим: «Сказать вам, что может быть лучше, чем соблюдение намаза, поста и раздачи милостыни?» Они ответили ему: «Скажи нам, о посланник Аллаха». И он провозгласил им: «Улаживание раздоров, ибо последствия их подобны сбриванию, но не волос, а веры».

– И в последний свой час я не усомнюсь в твоем знании Корана и Хадисов[6]. Но я спрашиваю тебя не о том. Что видишь ты, проникающий умом своим в суть предметов и слов, в сладких речах султана?

Хасан Галаади поудобнее оперся на посох.

– Войско твое, Тимур, не знает поражений. Всадники твои подобны самуму, что в пустыне заметает города и бесследно истребляет народы. Воины твои горят желанием победить, они храбры и умелы.

– Я знаю это и без тебя, Хасан, – нахмурился великий амир.

– Но беда в том, – не прерываясь, негромко продолжал дервиш, – что они – не мухи и не гекконы. Они не могут карабкаться на стены. Войско же султана по большей части состоит из пеших лучников, без которых не взять крепости. Кроме того, у Баязида есть корабли, которых нет у тебя, а без кораблей…

– Да, все так и есть, – оборвал его речь Тамерлан. – Ты вновь доказал свою проницательность. И всё же, мудрый дервиш, я возьму этот город. Возьму без пехоты и без кораблей. Ибо, как сказал один мудрец, сто раз сразиться и сто раз победить – не лучшее из лучшего. Лучшее из лучшего – покорить чужую армию не сражаясь!

– Сунь Цзы…? – не смог сдержать удивления Хасан.

– Верно, – поражаясь не меньше дервиша, проговорил Тамерлан. – Это сказал Сунь Цзы, но откуда тебе ведомо о нём?

– Я много странствовал, – дервиш воздел глаза к небу.

Повелитель Счастливых Созвездий покачал головой:

– Ты очень, очень диковинный человек, Хасан Галаади. Быть может, мне стоит опасаться тебя. Но ты меня забавляешь. Однако, моли Аллаха, чтоб в недобрый час я не решил, что зря доверился тебе.

Он повернул коня и резко бросил стоявшему рядом военачальнику:

– Где тот перебежчик, что желал видеть меня?

Крепость напротив константинопольских башен султан Баязид велел поставить еще несколько лет назад, намереваясь взять осадой вечный город. Довести до конца возведение Османской цитадели султан так и не успел, но все же каменные укрепления имели довольно грозный вид и внутри ее стен воины Тамерлана разбили свой лагерь в относительной безопасности от вылазок противника. Чуть свет в крепость пробрался некий человек из Константинополя. Страже он назвал себя Гази-Мехметом ибн Даудом, слугой Мир-Шаха, полководца Баязида, оставленного не так давно у стен ромейской столицы. Тщательно обыскав его, телохранители доставили перебежчика к Тамерлану.

– … Слова восхищения бледнеют пред тем восторгом, который испытывает мой господин. Храбрый Мир-Шах паша, большую часть жизни проведший в сражениях, склоняет перед тобой голову, ибо нет в подлунном мире равного тебе.

Тамерлан пристально оглядывал посланца, лицо которого казалось скорее простодушным, нежели хитрым, но за видимым простодушием могло скрываться изощрённое коварство.

– Ты рисковал жизнью, чтобы передать мне восторги твоего господина? – не спуская с турка внимательного взгляда, спросил Тимур.

– И это тоже, о великий. Когда до нас дошла весть о разгроме под Анкарой, мой господин решил, что для султана, да продлит Аллах годы его, пробил последний час. Только это и это подтолкнуло моего господина перейти на сторону императора ромеев. Но твоя доброта нашла путь к сердцу Мир-Шаха так же легко, как солнечные лучи к цветку, распускающемуся под синим небом. Со скорбью в сердце он пошёл служить иноверцам. Теперь же, узрев воочию светоч мусульманского мира в сиянии величия и славы, склоняет пред тобой выю и предается тебе душой и телом. То же скажут и все, кто повиновался слову Мир-Шаха и перешёл на сторону гяуров.

– Отчего же ты не пошёл к султану Баязиду? Ведь он здесь, свободен и стоит во главе войска.

– Мир-Шах опасается, что Баязид не пожелает выслушать его и не захочет знать, что вынудило уйти на сторону врага. При Анкаре татары, шедшие в войске Баязида, перешли на твою сторону, а сербы вовсе бежали с поля боя. Вряд ли после такого несчастья султан пожелает разбираться, где измена, а где – расчет.

– Это правда, – кивнул Тамерлан. – Что же предлагает Мир-Шах?

– Под командованием моего господина в Константинополе более пяти тысяч воинов. Император не слишком доверяет вчерашним противникам, но его войско невелико и потому государь ромеев вынужден использовать всякого, кто готов поднять оружие в его защиту.

– Разумно.

– Поскольку император не доверяет воинам Мир-Шаха, он держит их там на первой стене, чтобы при штурме они полегли среди первых, но казармы находятся в самой крепости, и потому янычарские орты то и дело проходят через ворота в город и обратно. И если ты дашь сигнал, наши храбрецы в один момент захватят надвратные башни второй и третьей стены и откроют тебе проход в сердце Константинополя.

На губах Тамерлана появилась недобрая усмешка.

– Я обдумаю твои слова и дам знать, Гази-Мехмед ибн Дауд, а сейчас скажи, какую награду желает получить Мир-Шах паша за свой подвиг?

– Твой милостивый взор, о величайший из величайших, – лучшая награда, но, если мудрейший из мудрых, Повелитель Счастливых Созвездий назначит моего господина комендантом поверженной столицы, Мир-Шах будет счастливейшим из смертных.

– Я подумаю, – повторил Тамерлан. – Тебя же сейчас накормят и наградят за проворство.

Стражники вывели радостного перебежчика, и советники наперебой загалдели, убеждая Железного Хромца воспользоваться удачным случаем.

– Это прекрасная возможность, – твердили они. – Мы ворвёмся в крепость, как ураган, и ничто не сможет остановить нас!

– Глупцы, – оборвал их Тамерлан. – Мы ворвёмся в крепость, предавая всё огню и мечу, а потом поставим изменника Мир-Шаха комендантом. Ведь именно такова цена предательства.

– Но ведь император ромеев – неверный, – напомнил кто-то. – И, стало быть, здесь нет измены.

– Измена остаётся изменой, будь на месте императора даже сам шайтан. Можете не сомневаться, так же легко, как сегодня ромеев, завтра Мир-Шах предаст и нас. Он вернётся к султану Баязиду с ключами от константинопольских врат и тот озолотит его, ибо ему такой вот Гази-Мехмет вложит в уши слова о том, что верный паша с самого начала задумал отдать крепость владыке правоверных. Все остальное были лишь уловки, военная хитрость.

Тамерлан встал с трона и огляделся.

– Где Хасан Галаади?

– Ему не подобает быть на военном совете, – с ревностью в голосе напомнил один из темников.[7]

– Лишь я могу сказать, что подобает, и что не подобает. Этот дервиш, может быть, не умеет так ловко скакать на коне и стрелять в цель, как вы, но никто из вас не ведает о военном деле столько, сколько он. Найдите его! – Скомандовал Тимур.

– Слушаюсь и повинуюсь, мой господин, – раздалось вокруг.

– Когда я шёл сюда, вспомнил один из приближённых великого амира, – он спал на боевой галерее, что над нами, подложив под голову миску…

«Иблис его покусай», – подумал Хасан, приоткрывая глаз и оценивая, достаточно ли крепко дремлет разморенная на солнце стража. «Кажется, всё в порядке», – он сдвинул в сторону миску и аккуратно вернул в щель предварительно вынутый оттуда камень.

Длинной заточенной тростинкой Тамерлан рисовал что-то на дощечке, засыпанной песком. Лицо его было задумчивым и усталым, но в каждом движении чувствовалась энергия, казавшаяся невероятной в столь преклонном возрасте. Сейчас рисунок забирал всё внимание Тимура и даже самым верным советникам великого амира не было позволено приблизиться и узнать, что за дивные знаки или непонятные письмена выводит Повелитель Счастливых Созвездий на столь зыбком материале.

Хасан Галаади вошёл в залу, почтительно склоняя голову перед Тамерланом.

– Мне сказали, ты спишь, – не то спрашивая, не то утверждая бросил Тимур.

– Даже если тело моё объято дремотным оцепенением, дух бодрствует. Ибо когда же, как не во сне, когда бремя земных нужд перестаёт донимать, возноситься человеку душою к трону отца небесного. Пока твои люди своим зовом не вернули меня из холодной синевы на разогретый камень, я размышлял, и сами собой у меня сложились короткие строки. Я бы назвал их Слова сердца: «Жить в этом мире, что может быть интересней? Но душа моя жаждет удалиться от мира сего».[8]

– Погоди удаляться! – раздался на канале связи возмущённый голос Лиса. – Ты шо, мы ещё поперёк Альп баррикады не возвели. Щас ты его бросишь на произвол судьбы, он, в смысле Тамерлан, а не произвол, огорчится и ломанёт, куда глаза глядят. А глаза у него, как водится, глядят с лукавым прищуром, шо та шестидюймовка Авроры на Зимний дворец.

– Сергей, ну я же суфий. Опять же, дервиш. Мне положено возноситься мыслью и желать перехода в иной мир.

– Вот рядом с Тимуром я перехода в иной мир не желал бы. Не дай Бог не так поймёт. Ты уж повремени. Вот закончим дело – и все переселимся.

– Аллах отмеряет дни всякого живущего. Не торопи же того, что не в твоей воле, Галаади. – Тамерлан чуть заметно скривил губы в усмешке, – а пока я желаю слышать слова твоего разума о том, что занимает мои мысли и чаяния.

– Полагаю, ты говоришь о Константинополе, – вздохнул Галаади. – признаюсь, меня удручает вид людей, которые, страшась гибели, лезут на стену, а оттуда их поливают кипятком, осыпают стрелами и дротиками.

– На то они и воины, чтобы сражаться и, если надо, умереть во славу Аллаха.

Хасан пожал плечами:

– Оказывая уважение каждому встречному, я почитаю бога. Любя каждую душу на земле, я ощущаю связь с ним. Но убивать во славу – это нелепость!

– Если так, то наверняка тебе понравится то, что я скажу. Некие люди пожелали открыть мне ворота и сдать Константинополь, так что никто не будет лезть на стены. Мы войдем в цитадель почти без сопротивления. Что скажешь ты на это?

– Тебе решать, великий амир. Я же хочу поведать о дальней стране, где живут люди, обожающие жареные каштаны. Особенно вкусны они, пока горячи. Но вот беда: никто из них не желает совать руки в раскалённые уголья. Так вот, умники приспособили обезьян таскать каштаны из огня.

– К чему ты мне это рассказываешь?

– Скажи мне, великий амир. Разве те, кто предлагал открыть ворота – твои люди?

– Что с того, мои, или не мои? – упорствовал Тамерлан.

– Я уверен – не твои, а раз так, они ищут своей выгоды, своих жареных каштанов. Тебе же, увы, отводится роль обезьяны.

– Да-да, они называют тебя земляным червяком, а еще рыбой! – зафонтанировал Лис на канале связи. – Холодной и скользкой. Вали гадов!

– Должно быть, это кто-то из приближённых Баязида улещивает тебя легкой добычей, – продолжил Хасан. – Ромеи страшатся тебя. Султан же, хотя на себе испытал мощь твоей длани, почитает варваром, которого можно обвести вокруг пальца и заставить действовать как выгодно ему.

Тамерлан хлопнул в ладоши.

– Похоже, ты прав, Хасан Галаади. Я мыслю так же. Но Баязид и его коварные шакалы просчитались. У меня тоже есть выгода. Я вижу её так же ясно, как видел солнце все мои годы. Садись, бери стило и пиши. У меня есть выгода, и у ромеев тоже она есть. Я знаю, где они совпадают.

– Всё обстояло так, – докладывал Хасан на базу. – Тамерлан отправил императору Мануилу прочувствованное, наполненное возвышенной скорбью, письмо, в котором заверил государя, что не намерен воевать с ним, что он сражался с Баязидом, и далее собирается по велению предка своего Чингисхана идти к последнему морю. Он поведал, что тайные враги планируют сдать ему Вечный город, надеясь всласть пограбить столицу ромеев и остаться у власти, когда Тамерлан с войском пойдёт дальше. Потом он заявил, что восхищён Константинополем, и сердце его наполнится болью, если придётся, как заведено обычаем, предать город пламени и соорудить под стенами минарет из отрубленных голов. Тамерлан написал, что ему хорошо известно о путешествии государя ромеев в Европу с целью просить подмоги. Но то, чего он достиг – лишь малая подачка, а не реальная помощь. Напротив, он, Великий амир, предлагает императору свою верную дружбу, и будет рад войти в город не как захватчик, а как собрат. Ибо те, кто столь пренебрежительно унижали Мануила – также и его враги. Дальше шли заверения, что Тамерлан не намерен утеснять христианскую церковь, если та не будет призывать ополчиться против него, что не отдаст город на разграбление, но, наоборот, с целью дальнейшего процветания торговли и ремёсел желает расположить в Вечном городе свою походную ставку.

Затем Тимур призвал к себе одного из пленников, – ромея, знатного патрикия, и велел ему перебежать в город. Татарские лучники стреляли вслед беглецу. Но каждый из них знал: если чья-то стрела достигнет цели, всех без разбора стрелков разорвут на части дикими лошадьми.

Следует думать, вскоре тайный гонец предстал пред императором