Басни

Преосторожная, прехитрая Лисица,

Цыплят и кур ловить большая мастерица,

На старости своей так сделалась проста,

Что в западню попалась;

Вертелась всячески, туда-сюда металась

И вырвалась кой-как, но только без хвоста.

Как в лес бесхвостой показаться?

Плутовка вздумала на хитрости подняться.

Взяв важный и степенный вид,

Идет в пещеру, где сбиралися Лисицы,

«Подруги и сестрицы! —

Так говорит она. – Какой нам, право, стыд,

Что по сиё мы время

Всё носим гнусное и тягостное бремя —

Сей хвост, который по земли

За нами тащится в грязи или в пыли.

Какая польза в нём, скажите?

А вред весь от него я доказать могу.

Вы, верно, сами подтвердите,

Что без хвоста быть легче на бегу,

Что часто за хвосты собаки нас ловили;

Но если бы теперь хвосты мы обрубили...»

«Остановись, остановись!» —

Одна ей из сестёр сказала.

«А что?» – «Пожалуйста, к нам задом обернись».

Кургузая тут замолчала,

Попятилась назад и тотчас убежала.

«Как страшно замуж выходить!» —

Невестам всем твердит увядшая девица.

Конечно, что ж ей говорить?

Такая ж и она бесхвостая Лисица!

В реке пил Волк; Ягнёнок пил,

Однако в низ реки гораздо отступил;

Так пил он ниже;

И следственно, что Волк к тому был месту ближе,

Отколе токи вод стремление влечёт;

Известно, что вода всегда на низ течёт.

Голодный Волк Ягнёнка озирает;

От ужаса Ягнёнок обмирает

И мнит: не буду я с ягнятками играть,

Не станет на руки меня пастушка брать,

Не буду голоса я слышати свирели,

И птички для меня впоследние пропели,

Не на зелёном я скончаюся лугу,

Умру на сем песчаном берегу.

Волк начал говорить: «Бездельник, как ты смеешь

Питьё мое мутить

И в воду чистую мне сору напустить?

Да ты ж такую мать имеешь,

Которая, ко мне учтивства не храня,

Вчера блеяла на меня».

Ягнёнок отвечает,

Что мать его дней с тридцать умерла,

Так Волка не она ко гневу привела;

А ток воды бежит на низ, он чает,

Так Волк его опивок не встречает.

Волк третьею виной Ягнёнка уличает:

«Не мни, что ты себя, бездельник, извинил.

Ошибся я; не мать, отец меня бранил».

Ягнёнок отвечал: «Тому уж две недели,

Что псы его заели».

«Так дядя твой иль брат,

Иль, может быть, и сват,

Бранил меня вчера, я это знаю точно,

И говорю тебе я это не нарочно».

Ягнёнков был ответ:

«Всея моей родни на свете больше нет;

Лелеет лишь меня прекрасная пастушка».

«А! а! вертушка,

Не отвертишься ты; вчера твоя пастушка

Блеяла на меня: комолые рога

И длинный хвост у этого врага,

Густая шерсть, копыта невелики;

Довольно ли тебе, плутишка, сей улики?

Пастушке я твоей покорнейший слуга

За то, что на меня блеять она дерзает,

А ты за то умри». Ягнёнка Волк терзает.

Не верь бесчестному ты миру никогда

И чти врагом себе злодея завсегда.

С волками много лет в побранке овцы жили,

С волками наконец

Установлен мир вечный у овец.

И овцы им собак закладом положили.

Одной овце волк брат, той дядя, той отец;

Владычествует век у них Астреи в поле,

И сторожи овцам не надобны уж боле.

Переменился нрав и волчье естество.

А волки, дав овцам отраду,

Текут ко стаду

На мирно торжество.

Не будет от волков овцам худых судьбинок.

Хотя собак у стада нет;

Однако римляне сабинок

Уносят на подклет.

Грабительски сердца наполнилися жолчью;

Овечье стадо всё пошло в поварню волчью.

И птицы держатся людского ремесла.

Ворона сыру кус когда-то унесла

И на дуб села.

Села,

Да только лишь ещё ни крошечки не ела.

Увидела Лиса во рту у ней кусок,

И думает она: «Я дам Вороне сок.

Хотя туда не вспряну,

Кусочек этот я достану,

Дуб сколько ни высок».

«Здорово, – говорит Лисица, —

Дружок Воронушка, названая сестрица!

Прекрасная ты птица;

Какие ноженьки, какой носок,

И можно то сказать тебе без лицемерья,

Что паче всех ты мер, мой светик, хороша;

И Попугай ничто перед тобой, душа;

Прекраснее сто крат твои павлиньих перья;

Нелестны похвалы приятно нам терпеть.

О, если бы ещё умела ты и петь!

Так не было б тебе подобной птицы в мире».

Ворона горлышко разинула пошире,

Чтоб быти соловьём;

«А сыру, – думает, – и после я поем:

В сию минуту мне здесь дело не о пире».

Разинула уста

И дождалась поста:

Чуть видит лишь конец Лисицына хвоста.

Хотела петь – не пела;

Хотела есть – не ела;

Причина та тому, что сыра больше нет:

Сыр выпал изо рта Лисице на обед.

Себя увеселять

Пошёл гулять

Со глиняным Горшком Горшок железный.

Он был ему знаком и друг ему любезный.

В бока друг друга – стук:

Лишь только слышен звук,

И искры от Горшка железного блистались.

А тот недолго мог идти,

И более его нельзя уже найти,

Лишь только на пути

Едины черепки остались.

Покорствуя своей судьбе,

Имей сообщество ты с равными себе.

Дуб с Тростию вступил однажды

в разговоры.

«Жалею, – Дуб сказал, склоня к ней важны

взоры, —

Жалею, Тросточка, об участи твоей!

Я чаю, для тебя тяжёл и воробей;

Легчайший ветерок, едва струящий воду,

Ужасен для тебя, как буря в непогоду,

И гнет тебя к земли;

Тогда как я – высок, осанист и вдали

Не только Фебовы лучи пересекаю,

Но даже бурный вихрь и громы презираю;

Стою и слышу вкруг спокойно треск и стон;

Всё для меня Зефир, тебе ж всё Аквилон.

Блаженна б ты была, когда б росла со мною:

Под тению моей густою

Ты б не страшилась бурь; но рок тебе судил

Расти, наместо злачна дола,

На топких берегах владычества Эола,

По чести, и в меня твой жребий грусть вселил».

«Ты очень жалостлив, – Трость Дубу отвечала, —

Но, право, о себе ещё я не вздыхала,

Да не о чем и воздыхать:

Мне ветры менее, чем для тебя, опасны:

Хотя порывы их ужасны

И не могли тебя досель поколебать,

Но подождём конца». С сим словом вдруг завыла

От севера гроза и небо помрачила;

Ударил грозный ветр – все рушит и валит,

Летит, кружится лист; Трость гнётся – Дуб стоит.

Ветр, пуще воружась, из всей ударил мочи,

И тот, на коего с трудом взирали очи,

Кто ада и небес едва не досягал —

Упал!

Лисица взлезть

На виноград хотела,

Хотелось ягод ей поесть;

Полезла, попотела.

Хоть люб кусок,

Да виноград высок,

И не к её на нём плоды созрели доле,

Пришло оставить ей закуски поневоле.

Как до́бычи Лисица не нашла,

Пошла,

Яряся злобно,

Что ягод было ей покушать неудобно.

«Какой, – ворчала, – то невкусный виноград,

До самых не созрел таких он поздних чисел;

Хорош на взгляд,

Да кисел».

Довольно таковых

Лисиц на свете,

И гордости у них

Такой в ответе.

Лягушкам стало не угодно

Правление народно,

И показалось им совсем не благородно

Без службы и на воле жить.

Чтоб горю пособить,

То стали у богов Царя они просить.

Хоть слушать всякий вздор богам бы и не сродно,

На сей, однако ж, раз послушал их Зевес:

Дал им Царя. Летит к ним с шумом Царь с небес,

И плотно так он треснулся на царство,

Что ходенем пошло трясинно государство:

Со всех Лягушки ног

В испуге пометались,

Кто как успел, куда кто мог,

И шёпотом Царю по кельям дивовались.

И подлинно, что Царь на диво был им дан!

Не суетлив, не вертопрашен,

Степенен, молчалив и важен;

Дородством, ростом великан,

Ну, посмотреть, так это чудо!

Одно в Царе лишь было худо:

Царь этот был осиновый чурбан.

Сначала, чтя его особу превысоку,

Не смеет подступить из подданных никто:

Со страхом на него глядят они, и то

Украдкой, издали, сквозь аир и осоку;

Но так как в свете чуда нет,

К которому б не пригляделся свет,

То и они сперва от страху отдохнули,

Потом к Царю подползть с преда́нностью дерзнули:

Сперва перед Царем ничком;

А там, кто посмелей, дай сесть к нему бочком;

Дай попытаться сесть с ним рядом;

А там, которые ещё поудалей,

К царю садятся уж и задом.

Царь терпит всё по милости своей.

Немного погодя, посмотришь, кто захочет,

Тот на него и вскочит.

В три дня наскучило с таким Царем житьё.

Лягушки новое челобитье,

Чтоб им Юпитер в их болотную державу

Дал подлинно Царя на славу!

Молитвам теплым их внемля,

Послал Юпитер к ним на царство Журавля.

Царь этот не чурбан, совсем иного нраву:

Не любит баловать народа своего;

Он виноватых ест! а на суде его

Нет правых никого;

Зато уж у него,

Что́ завтрак, что́ обед, что́ ужин, то расправа.

На жителей болот

Приходит чёрный год.

В Лягушках каждый день великий недочёт.

С утра до вечера их Царь по царству ходит

И всякого, кого ни встретит он,

Тотчас засудит и – проглотит.

Вот пуще прежнего и кваканье и стон,

Чтоб им Юпитер снова

Пожаловал Царя иного;

Что нынешний их Царь глотает их, как мух;

Что даже им нельзя (как это ни ужасно!)

Ни носа выставить, ни квакнуть безопасно;

Что, наконец, их Царь тошнее им засух.

«Почто́ ж вы прежде жить счастливо не умели?

Не мне ль, безумные, – вещал им с неба глас, —

Покоя не было от вас?

Не вы ли о Царе мне уши прошумели?

Вам дан был Царь? – так тот был слишком тих:

Вы взбунтовались в вашей луже,

Другой вам дан – так этот очень лих;

Живите ж с ним, чтоб не было вам хуже!»

Какой-то молодец,

В наследство получа богатое именье,

Пустился в мотовство и при большом раденьи

Спустил все чисто; наконец

С одною шубой он остался,

И то лишь для того, что было то зимой —

Так он морозов побоялся.

Но, Ласточку увидя, малый мой

И шубу промотал. Ведь это все, чай, знают,

Что ласточки к нам прилетают

Перед весной,

Так в шубе, думал он, нет нужды никакой:

К чему в ней кутаться, когда во всей природе

К весенней клонится приятной все погоде

И в северную глушь морозы загнаны!

Догадки малого умны;

Да только он забыл пословицу в народе:

Что ласточка одна не делает весны.

И подлинно: опять отколь взялись морозы,

По снегу хрупкому скрыпят обозы,

Из труб столбами дым, в оконницах стекло

Узорами заволокло.

От стужи малого прошибли слезы,

И Ласточку свою, предтечу тёплых дней,

Он видит на снегу замерзшую. Тут к ней,

Дрожа, насилу мог он вымолвить сквозь зубы:

«Проклятая! сгубила ты себя;

А понадеясь на тебя,

И я теперь не вовремя без шубы!»

У Пастуха была плохая собачонка,

А стадо надобно уметь оберегать;

Другого сторожа Пастух придумал взять!

Поймал в лесу Волчонка,

Воспитывать при стаде стал;

Лелеял да ласкал,

Почти из рук не выпускал.

Волчонок подобрел. Пастух с ним забавлялся,

И, глядя на него, не раз он улыбался

И приговаривал: «Расти, Волчок, крепись.

Защитника себе ягнятки дождались!

Не даст он никому моей овечки скушать».

Как видно, наш Пастух

К пословицам был глух;

А надо бы ему прислушать:

Кормлёный волк не то, что пёс;

Корми, а он глядит всё в лес.

Волчонок к осени порядочным стал волком;

Отцовский промысел в уме своём держал

Да случай выбирал.

Надеясь на него, Пастух позадремал;

А сторож задушил овечек тихомолком

Да был таков.

Опасно – выбирать в Собаки из Волков!