Басни, стихотворения

Близ деревеньки Волк с Собакой повстречались.

И как тут одолеть друг друга ни пытались,

А все вничью.

Вот, наконец, уставши, побратались

И клятвой верности скрепили свой союз.

Счастливый Пес, обретши названого брата,

Хвостом виляя, говорил:

«Отныне к давешней вражде

нам нет возврата,

И я, мой брат, за все тебя простил.

Не попрекну минувшей ссорой.

Забудем навсегда и наши прежние раздоры!

Теперь признайся мне, любезный брат,

Жалеешь ты, что умыкал ягнят?»

Недобро щурясь и сверкая глазом,

Собаке Волк ответствовал не сразу:

«Любезный мой, да я ль в том виноват?

Хоть самого меня прескверно мучил голод,

Я лишь кормил волчат.

Ты, судя по всему, неопытен и молод.

И волчьей стаи не знаком тебе закон:

«Не любишь близких – так поди-ка вон,

Живи один, охоться в одиночку»,

А у меня, дружок, три дочки, два сыночка,

И есть они хотят.

А в стае нашей и еще десятка два волчат».

«Но я такой любви,

признаться, брат, не понимаю.

На корм своим чужих детей не убиваю.

И в том на голод не греши!

Под солнцем все равно достойны жить».

«Да полно, мой родной,

и приходи к нам лучше в стаю!

Ты славный пес, тебе я лишь добра желаю!

Хозяин, без обиняков скажи,

Хотя и предан ты ему безмерно,

Порой тебя бива́ет от души

И распекает скверно?»

«То верно.

Но на него я не сержусь, ей-ей,

К своей родне ведь он бывает строже.

Тех, кто ему всего дороже,

Тиранит он сильней

И бьет больней.

Зато своих гостей как потчует великодушно!

И принимает столь радушно,

Как будто близких и родных людей!»

«И, зная это, ты хозяину всеверно служишь?

Помилуй, да за что его так ублажать?

Он не умеет близких уважать?

По-нашему, так ничего нет хуже!

Ну а гостей, долже́н тебе сказать,

Не брезгуем мы жрать!»

Тут стайный вой прервал их мирную беседу:

Пса разорвали волки, шедшие по следу.

Иной в семье живет, как будто в волчьей стае:

В любви к родным других охотно угнетает.

Иной своих тиранить не почтет за грех,

Зато как прочих ублажает.

А тот, кто в равной мере любит всех —

Всех больше виноват бывает!

По мелководью Цапля важная ходила.

Рыбешку мелкую удила,

Затем ее глотала целиком.

По счастью, Рыба к ней плыла гуртом,

Врага проворного не замечая

И скорой гибели своей не чая.

Глядя́ на этот страшный пир, Отшельник Рак,

Надежно в раковине укрываясь

И незаметным оставаясь,

Пока других приканчивает враг.

Помочь Рыбешке той хоть чем-либо пытаясь,

Ее увещевал он так:

«Ах, Рыбки-кумушки, куда вы всё глядите?

На глубину скорей плывите!

Ведь вас едят живьем!

В неведенье своем вы прямиком

К проворной Цапле угодите!

Вот кабы на коварную управу нам найти!

Врага прожорливого извести!

Не худо б было,

Что бы акула ноги Цапле откусила!..»

И много бы еще наш Рак наговорил,

Но тут отлив все дно на мелководье оголил.

Оратор в аккурат пред Цаплей очутился

И в воздух в клюве поднят был.

Но через миг – обратно опустился.

Ракушку твердую не может Цапля проглотить:

«Да много ль чести с ним одним возиться?

С обедом можно бы и погодить.

Попробуем-ка мы договориться»:

«Слыхала я, грозятся Рыбы

мне расправу учинить.

И, согласитесь Вы, постыдно было б допустить,

Что бы рыбешки Цаплю обижали!

Меня, властительницу, унижали!

Ах, если Вы поможете мне усмирить

Всех ропщущих и недовольных,

Тогда вовек Вам будет жить привольно.

Без страха сможете Вы здесь по дну ходить,

Что в голову взбредет, открыто говорить,

Меня порочить и хулить.

И несомненно славу этим заслужить!

Ну не молчите – соглашайтесь,

Пока по-доброму прошу.

Я словом данным дорожу.

Не обману Вас, не пугайтесь».

«Изволь, согласен я», – промямлил Рак

И вон засеменил в овраг.

Вода скорехонько обратно приливала.

И Рыбка нашего оратора встречала:

Ах, милый Рак, и цел, и невредим.

И, верно, он непобедим!

А коль бесстрашно Цаплю гнусную ругает,

То с нами, рыбами, конечно, честен он

И подлости не знает.

Вот наш кумир, кто даст врагам разгон

И кто от Цапли наконец-то нас избавит!

В цари его! Да Бог его направит!

И пустомеля знай себе кричит,

Что Цапля – негодяй, отъявленный бандит,

Что Цаплю вон, что сам он Цапле ноги откусает,

Что лозунгами Цаплю победит…

А та Рыбешку знай себе таскает и таскает,

И пожирнее жертву выбирает.

И долго Рак в воде клешнями потрясал

И Рыбу честную своим бесстрашьем удивлял.

Но потихоньку стал обман всем открываться:

Велеречивый Рак

не собирался с Цаплей драться.

Взывают те к нему: «Любезный Рак,

С согласья Вашего мы Окунька царем назначим,

Он побойчей, поговорит он с Цаплею иначе,

Зажмет ее «в кулак»!»

Как бы ни так!

Наш Рак упорствует, что он освободитель,

Борец и праведный воитель!

Что много лет ведет он с Цаплей бой,

Что ожирела та, давно на ладан дышит…

Но Цапля, кажется, тех слов не слышит,

Да и сторонники, кто есть живой,

Оратора тихонько покидают

И собираются гурьбой

Там, где не только обещают,

Но выполняют.

Как часто слушаем мы праведных борцов,

Когда те, воздух сотрясая,

Ругают во́́ров и лжецов,

Ни капли им вреда не причиняя.

В свой лагерь недовольных собирают,

А сами с властью в брак вступают:

И поддаются, и на сговор с ней идут…

И много лет в одну дуду играют.

И песню всё знакомую поют.

Внедряясь запросто в чужой удел,

Как будто прочие того не видят,

Державы сильные творят там беспредел.

Но дерзость сильных мир весь ненавидит,

Что под их дудочку плясать не захотел.

Взглянём, как басня то противоречье освещает:

В оплошности беды не чая,

Хозяин как-то раз, из дома отлучаясь,

Входные двери не закрыл ключом.

И, пользуясь таким заманчивым случа́ем,

Козел, Свинья и Бык к нему пожаловали в дом —

Скотинка пришлая

(добро б своя, но нет – чужая).

Уклад и быт его ничуть не уважая,

Дверь рогом подперев, вступает Бык.

И, как в родном хлеву привык,

Не церемонясь, он по комнате гуляет.

Сшибая мебель на своем пути,

Все без разбору топчет и ломает.

Хавронья, та в сенцах у закромов кутит:

Налопавшись, несъеденное портит рылом

И давит грузным тылом.

Козла дразнят и бесят образа.

На красный угол пялит он глаза.

Вот, наконец, встав на дыбки,

лампадку вниз роняет…

И за одно мгновенье дом воспламеняет.

Сбегаются соседи на пожар,

Хозяина все бранным словом поминают,

Свою скотинку вытащить спеша,

Окошки разбивают…

Какой погром!

Да, видно, был некрепкий дом!

Лишь пальцем тронь – готов был развалиться.

Чего же на скотинку злиться!

Она совсем тут ни при чем!..

Хозяин, воротясь, нашел родных обломков кучи.

Ну, а за то, что якобы скотинку мучил,

Попал под суд.

И на селе его преступником зовут!

Случается, что чужаки

налетом прочный дом ломают,

Да спрос с хозяина за то бывает.

Чужим грехом его охотно оболгут!

Так в наши дни державы сильные, ломая стены

Владений внешних, вред стремятся извинить.

Низложенным властям в вину вменить

Те разрушения.

Что якобы их причинить

Нуди́т необходимость перемены.

И свергнуть прежний строй давно пора.

Да то лишь искорки грядущего костра,

Что, вспыхнув,

и зачинщиков погубит непременно.

Чуть солнце, осветив лесное поселенье,

Звериное разбудит населенье,

И суета кругом, и гомон, и галдеж:

Снует, проснувшись, ветреная молодежь.

Кто повзрослей, другое поколенье,

Семьей заня́т, ему хлопот не счесть,

Детенышам спешит найти поесть.

Лишь старость греется на солнце в отдаленье,

Без суеты, без неотложных дел.

И философствует, влача спокойный свой удел.

В один из теплых дней, два пожилых соседа,

Бывалый Заяц и седой почтенный Лис

До солнечной опушки леса добрались.

Тем временем затеялась у них беседа:

«Соседушка мой честный, согласись,

Что скукоты такой давненько не бывало:

Занятной нет грызни,

раздолья прежнего не стало, —

Так спутника увещевал наш Лис. —

Однако чтобы шкуру уберечь,

Ты Левушке-царю поди-ка не перечь.

Вотще приходится считаться с кем попало!

Что, кроме лис, других зверей в лесу навалом,

Теперь лишь я прочувствовал вполне.

И жить в таком лесу противно мне.

Правленье лисье вспоминаю я все чаще.

Скажи, ведь жизнь была в лесу намного слаще,

Вольней и веселей! Не думал я в те дни,

Что мы во власти будем не одни.

Что Лев нас потеснит своею кликой.

Тогда, признаться, мне казалось дико

Царю в поклоне спину гнуть дугой!

Ах, нет житья, соседушка, в стране такой!»

Держась от Лиса всё на расстоянье,

Так отвечал бывалый Русачок:

«Тебе, сосед, правленье лисье было впрок?

Кто б усомниться в том имел желанье.

Но ты за всех при этом говоришь!

И спорить-то с тобою бестолково:

Тебе жилось сытней. Кого тем удивишь?

А большинству

хоть лапы протяни с житья такого:

Не вырастить детей, не прокормить семьи.

Ведь родственники хищные твои

Наш лес, богатый прежде, вовсе обглодали.

Дотоль беды подобной мы не знали.

Полегче стало нам в правленье Льва,

Но, по сравнению с твоим житьем, едва:

Мне иногда поесть немножко удается,

Тебе, сосед мой, посытней живется,

Но уважать других тебе претит.

А чуть велят умерить аппетит,

Ты о правах кричишь, об униженье

И власть коришь с остервененьем».

«А ты, Русак, чай, рад воспеть Царя!

И, рвеньем заячьим горя,

За скудненький обед, за жалкие объедки,

Которые едят твои родные детки,

Готов терпеть и ложь, и воровство?!

Когда, признаться, восстает все существо,

Несправедливость власти видя,

Ее пороки ненавидя.

Безнравственно хвалить подобный строй!

Хоть постыдился бы, сосед любезный мой!»

«Да ведь объедки, хоть невку́сны,

всё съедобны.

Но ты поёшь о власти, хищникам удобной,

И предлагаешь большинству

За счет твоей же сытости совсем зачахнуть.

Глядишь, и не успеешь ахнуть,

Как лисья правда, якобы презренье к воровству,

Разгулу страшному дорогу вновь проложат.

И хищный клан тогда вконец наш лес обгложет!

Не справедливости для всех, сосед, ты ищешь,

А власти и свободы для своих!

На интересы и житье других

Плевать тому, кто от природы хищен».

Когда, подобно лисьим рассужденьям,

Слышны слова о правде и правах,

И вор, с презреньем отзываясь о ворах,

Грешит и сам с не меньшим рвеньем —

Невольно думаешь о редкостном уменье

Иных людей, не глядя на других,

Радеть об интересах лишь своих,

Не представляя, как живется населенью,

Во все глаза глядящему на них.

В тенистой глубине припойменной дубравы:

То на ветвях черемухи кудрявой,

То в зарослях влаголюбивых трав,

Мелькнет, лишь на мгновенье трель прервав,

И снова песнями зальется…

И, встрепенувшись,

лес ему как будто улыбнется.

И, вслушиваясь, жимолость нагнется,

Под сень свою певца приняв.

О, Соловей счастливый!

Как далеко слышны серебряные переливы.

Как чувством искренним полны.

И в нем едва ли можно усомниться.

И кто из нас бывал не рад остановиться

И насладиться гостем тишины…

В конце весны,

Едва лишь прилетев в родные веси,

К знакомой роще на береговом отвесе,

К ольхе, склонившейся к реке

сплетением ветвей,

Запел влюбленный Соловей.

И строй его тончайших песен

Звучал и глубже, и возвышеннее, и полней,

Чем год назад. Возлюбленную трелями пленяя,

Под сень ольхи укрыться призывая,

Он обещал

Блаженство вечное, сладчайшее волненье,

В любви изысканной забвенье.

Взаимностью и нежностью прельщал.

И та, что в этот миг была ему всего дороже,

Не сомневаясь, верила избраннику, похоже,

К нему приблизилась, меж веточек нырнув…

Но наш певец,

на миг лишь на реку взглянув,

Где Лебедь плыл, неспешный, тихий, стройный,

И, встретив взгляд его спокойный,

Затих, остановился вдруг.

«Прекрасный друг, —

Так Лебедю Соловушка промолвил, —

Неужто не пьянит тебя весна?

Ты движешься столь плавно,

сдержанно, безмолвно,

Как будто бы тебе и не дана

Влюбленность пламенная, вешняя услада,

Сердцам живым великая награда.

Открой мне, чем душа твоя полна?»

И Лебедь отвечал неторопливо

Певцу дубрав:

«Соловушка, беспечный и счастливый,

Любви не распознав,

Восторгами ты сердце наполняешь,

И каждую весну себе же изменяешь,

Подругой новую избранницу назвав.

Но можно жить иначе,

И, жажду вешнюю уняв,

Преобразить душевный склад и нрав,

Другое правило себе назначить:

Благую верность выше увлечения признав».

«Мой друг, тебе как разуму я внемлю.

Но твой совет едва ли для меня приемлем.

И жизнь моя теряет смысл

Без новой песни, что рождается в волненье,

В сердечном изволенье,

Как в размышленье – мысль.

Что я без пения? что я без вешней трели?

Что без восторженной мечты?

Ведь от того спокоен и безмолвен ты,

Качаясь, словно в колыбели,

Плывешь по жизни, как по медленной реке,

И скроешься неспешно вдалеке,

Что не горит в тебе безумное желанье».

«Да, Соловей, и мой удел – молчанье.

Но искренность, как белизна,

Без пения избраннице моей видна.

И дух безмолвен мой, и чист, и верен.

И сердцем Лебедь предан лишь одной

Лебедушке родной,

И сам в ответной верности ее уверен.

Хоть я не знаю песен

обольстительных и нежных,

Признаний Соловьиных ненадежных,

Но слышу струны радости иной.

И нахожу в любви к единственной утешность».

Подслушав птичий диалог,

Невольно на себя его мы переносим.

Ведь Лебедя и Соловья всегда в себе мы носим:

Один поет, другой немногословен, строг.

И Соловей порой над Лебедем довлеет:

Коль сердце нежную мечту лелеет,

Тогда и в разуме мы не желаем видеть прок.

Как часто Соловью мы больше верим.

По Соловьиным меркам Лебедя мы мерим.

И только, подводя прожитому итог,

Певца забыв, о белом Лебеде вдруг вспоминаем:

Не в глухоте себя, его в молчанье обвиняем.

Но если жить не песнею одной,

То мудрость нам является простая,

В гармонии любовь и разум сочетая,

Как два крыла у птицы за спиной.

Прекрасен сад, где с разных уголков страны

Культуры собраны и, в радужном цветенье,

Ростков и веточек чудно́м переплетенье,

Стремленьем общим объединены:

На благо сада в нем расти и развиваться.

На почве дружбы и согласья укрепляться.

С терпимостью друг друга принимать.

И попусту границы сада не сужать,

Когда высокомерное презренье

То ли, иное ли явит растенье

К соседу своему.

Враждебность к виду одному

Губи́т другие виды несомненно.

И так весь сад разрушить может постепенно,

Не сделав блага никому.

Цветущий сад зеленою стеной,

Нагретой южной стороной,

С песчаной местностью граничил.

Там, многовековой храня обычай,

У изгороди, легкой и резной,

Рододендрон Кавказский разрастался —

На склоне почву укреплял

И зыбкому песку дорогу преграждал.

Для бурь непроницаемым казался.

Да все лишь потому,

Что весь уход, положенный, ему

По праву доставался.

Хозяин сада искренне старался:

Растения в порядке содержал,

Рододендрон с усердьем поливал.

Другим росткам не позволял нарушить

Узор его зеленых кружев,

Красу на солнце млеющих цветов.

Порой к ним первым наш Садовник направлялся

И прежде всех других ростков

За тот кустарник прихотливый принимался.

Ему все силы щедро отдавал.

Но тем Садовник прочие растенья возмущал.

Погожим днем в тиши разросшегося сада

Поднялся шум все нарастающей волной:

«Вот нам за снисходительность награда, —

Шуршали Розы темною листвой,

Прекрасный цвет высокомерно возвышая

И сад благоуханьем наполняя, —

И чем хорош кустарник тот простой?

И чем садовника прельщает?

Что лучшее он время посвящает

Не нам, красавицам, а простеньким цветам!

И прихотливым, и неярким,

Растущим там, где климат жаркий,

И требующим влагу без конца.

Как будто бы нарочно!»

«Вы правы, – вторили Фиалки осторожно, —

Влаголюбив Рододендрон.

Садовника так донимает он

Своею жаждой непрестанной.

Ах, как бы нам освободить

Наш сад от тех кустов незваных?

Соседей наглых, нежеланных

От нас подальше водворить!»

«Ну и разросся этот приживал, —

Плодовые деревья всё ворчали

И недовольно ветвями качали, —

Глядите-ка, густым и пышным стал!»

И так растения шуметь не прекращали.

Единодушно все к Садовнику взывали,

Чтоб тот лишил бессовестный Рододендрон

Привычного ухода и вниманья,

Чтоб на самостоятельное выживанье

Кустарник прихотливый бросил он.

Сперва Хозяин с садом пререкался.

Но с мыслью день за днем свыкался,

Что саду не нужны постылые кусты.

И вот, когда жара невыносимая настала

И недостаток поливной воды

Садовника смутил немало,

Не стал он меру и порядок соблюдать:

Взамен того, что бы культуре каждой

Раздать остатки влаги соразмерно с жаждой,

Решил совсем любимца прежнего не поливать.

Ему назначенную часть другим отдать…

Сад изнывал на солнцепеке.

Рододендрон, оставленный жестоко,

Безвременно желтел и увядал.

В прорехи меж кустов его опавших,

Проход ветрам горячим давших,

Песок тихонько проникал.

И, наконец, пустыня, силу набирая,

Живую изгородь одолевая,

Рододендрон слабеющий превозмогла.

Да, налетев, затем весь сад сожгла.

В песке нагретом потопила…

Рододендрон постылый

Защитой саду издавна служил

И от песка границы сторожил.

Едва лишь потерял он силы —

И сад главу перед пустыней преклонил.

Страну великую, что сад цветущий,

Многообразие культур хранит.

И сочетанием, лишь ей присущим,

От многих бедствий защитит.

Но стоит лишь вражде ревнивой

И нетерпимости себялюбивой

Проникнуть внутрь ее границ —

Страна, как сад, склонится ниц

Перед любой угрозой внешней.

И отчуждением поспешным

Горячей точки с южной стороны

Проход откроет для губительной волны

Садовник тот небрежный,

Что у враждебности на поводу пойдет.

Иль, учредив порядок ненадежный,

Без соблюденья меры сад польет.

Да стороною обойдет

Границы сада вихрь пустынный!

Живи в согласье, наш большой народ, —

И многоликий, и единый.

Без отдыха никак нельзя Царю.

И солнце ясное в вечернюю зарю

Ко сну глубокому клонится.

И бурный ток порой стремится,

Замедлив бег, неторопливой стать рекой.

Что говорить и о правителях звериных,

Стареющих на десять лет за год единый,

Давно забывших про покой.

И если Царь и отлучится на денек другой,

Так заместитель ревностный ему найдется

И делом государственным займется.

Однажды Волк был заместителем Царя назначен.

Лишь только в отпуск отбыл Царь зверей,

Над подданными был надзор его утрачен.

И к руководству Волк наш приступил смелей.

Он, с одобренья волчьей стаи,

Чтоб соблюсти в лесу порядок и покой,

Немедленно издал указ такой:

«В пределах нашего лесного края

Отныне запрещается зверям шуметь: