Заметив, что доктор Сидоров постоянно хандрит, коллеги пристали с расспросами.
– Грустно мне, дорогие друзья, – отвечал Сидоров. – Потому что скоро все это (следовал взмах рукой) закончится. Для меня. Конец фильма!
Продолжать расспросы при таком ответе было невозможно и негуманно. Зачем уточнять? Ведь и так все ясно. Если человек не развивает тему, значит, так ему лучше. Да и окружающим тоже лучше. Это пациентам можно бодрым голосом нести пургу про чудеса химиотерапии и прочее разное обнадеживающее. С коллегами все гораздо сложнее. «Сколько осталось?.. Ну-ну… Ты это, держись…». Полный мрак, короче говоря.
Только диспетчер Мамалыгина осторожно спросила:
– Совсем все плохо, Леша?
– Совсем, – вздохнул Сидоров. – Полный песец и два соболя с горностаем в придачу.
Полный песец – это уже очень плохо, а два соболя с горностаем в придачу – хуже некуда. Всем стало ясно, что счет идет не на месяцы, а на недели.
Коллеги начали всячески беречь Сидорова. Водитель с фельдшером не давали ему касаться носилок, фельдшер таскал всю аппаратуру, включая и кардиограф, который традиционно положено носить доктору (если таковой на бригаде есть). Старший фельдшер Михайлова, которую за глаза звали Цербершей, после пятиминутки убила всех наповал – подошла к Сидорову, протянула листок бумаги и сказала:
– Напишите мне, пожалуйста, какие дни вам в следующем месяце ставить.
Слово «пожалуйста» от Церберши раньше слышали только в связке: «идите на х…, пожалуйста, и не мешайте мне работать».
– Ах, ставьте что хотите, – ответил Сидоров. – Мне все равно.
Где-то через три месяца Сидоров пришел к заведующей с заявлением об увольнении.
– Зачем увольняться? – удивилась заведующая. – В вашем-то состоянии! Если вам тяжело работать, возьмите больничный. Все же какие-то деньги получите.
– Мне работать не тяжело, мне жить тошно, – выдал Сидоров. – Как только подумаю, что больше не приду на подстанцию, не сяду в машину, не поеду на вызов… Но что поделаешь? Не все в этой жизни зависит от наших желаний. Может, оно и к лучшему? Как вы считаете, Анеля Петровна?
Сердобольная заведующая разрыдалась. Сидоров начал ее успокаивать и в ходе этого процесса вдруг открылась правда. Оказывается, не было никакой болезни. Была подруга, которая залетела и поставила вопрос ребром – женись, паразит. Чувство ответственности не давало Сидорову возможности увильнуть от предстоящего бракосочетания, а интуиция подсказывала, что ничего хорошего из этого не выйдет. Вдобавок подруга настаивала на том, чтобы Сидоров перешел со «скорой» в больницу, в которой ее мать заведовала физиотерапевтическим отделением. Стационар, мол, это престижно и перспективно, а «скорая» – дыра дырой. На любые возражения Сидорову отвечали угрозой выкидыша на нервной почве.
Проводы Сидорову устроили знатные. Всего было с избытком – и добрых слов, и крепких напитков. Покидая подстанцию, Сидоров споткнулся на пороге, упал и слегка расшиб лоб. Пришлось вернуться в диспетчерскую для оказания первой помощи.
– Вернется. Скоро. Железная примета, – сказали все.
Сидоров вернулся уже через шесть месяцев, разведенным алиментщиком. Семейный быт убил чувство ответственности и все прочие способствующие браку чувства. Опять же и угроза выкидыша после родов исчезла.
– И стоило огород городить? – подкалывали коллеги.
– Надо же разок попробовать, – смеялся Сидоров, – чтобы больше никогда-никогда.