Беби из Голливуда

Глава 13

— Куда мы так гоним? — нудит Берю, подтверждая, таким образом, высказанную кем-то мысль, что человек всего лишь думающая былинка мироздания. Берю совсем не похож на былинку, скорее он выглядит огромным баобабом, но очень хорошо думающим, прежде всего о жратве.

— В Мезон, — отвечаю я в телеграфном стиле, что в принципе могло бы сподвинуть министерство почты и телеграфа сделать мне интересные предложения по трудоустройству.

— Опять! — вскрикивает Толстяк.

— Представь себе, жирный мешок, я путешествую в эту сторону уже в четвертый раз. Если полиция исчезнет, у меня всегда будет шанс устроиться в Управление общественного транспорта, чтобы работать водителем автобуса, когда откроют маршрут.

— А зачем ты туда едешь?

— Если бы у тебя была голова на плечах, а не молотилка для жратвы, ты бы вспомнил, как твоя жена утверждала, что она опознала дом… Ты же говорил, как она нас называла никчемными лентяями и прочее… Поскольку эта девушка не знает устали и у нее всегда свербит в заднице, в моей гениальной полицейской тыкве появилась мысль: возможно, ей взбрело в голову приехать в Мезон на разведку и понаблюдать за визитами в этот дом… Парикмахер всхлипывает:

— Вот наша Берта! Вся как есть: смелая, решительная, подчиняющаяся только своим высоким порывам…

— Хорошо, согласен, — говорю я, — мы ей выпишем медаль с лентой длиной с мантию кардинала, но прошу вас, голубчик, дайте нам подумать спокойно!

Обидевшийся охотник за вшами откидывается на спинку заднего сиденья моего самодвижущегося агрегата с двигателем внутреннего сгорания и больше не произносит ни слова.

Толстяк, который никого не боится (кроме жены), выплескивает продукт своей дедукции:

— Так, выходит, у этого проклятого Лавми рыло в пушку?

— Может быть, и так…

— Вот сволочь! Кинозвезда, весь из себя, увидишь, какую звезду я ему приклею на лбу, когда дело прояснится. Когда я на него отолью, можешь себе представить, как весь Метроголдвин порвет все контракты с ним на конфетти! Все эти дуры, у которых начинается

солнечный удар при взгляде на его фото, подумают, что перед ними Франкенштейн!

— Хватит выступать, как в театре! — затыкаю я его. — Прежде чем бить лицо, нужно убедиться. Всякий может ошибиться, как сказал еж, слезая с половой щетки.

— А что я такого сказал? Дело нечисто, это ясно! Если Берта уверена, что это здесь, значит, здесь! У этой женщины логика женская, можешь спросить у Альфреда.

— Я больше ничего не скажу! — петушится сзади желчный цирюльник.

— Не выдрючивайся, Альфред! — рекомендует Берю. — Сан-Антонио хоть и резок на язык, но парень хороший. Сердце держит на ладони. Сам подумай, он мог послать нас только что к чертям и пойти дрыхнуть. А вместо этого, заметь: он из кожи лезет вон, только бы найти нам нашу Берту!

Альфред, человек выдержанный, для которого правопорядок, особенно в части налогов, не пустое слово, быстро становится под знамена очевидной логики.

Я въезжаю в парк. Ночные птички дерут в ветвях глотки, исполняя мелодию «Эта ночь нам двоим».

Мне удается пристроить машину под раскидистым деревом в нескольких кабельтовых от дома. На аллее никого. Тишина — слышно, как урчит живот Берю. Со стороны домов огоньков не видно, лишь фонари в туманной дымке отбрасывают жидкие пучки света на аллею, похожую на дорогу в чистилище.

— Ну что? — вежливо спрашивает Толстяк. — Что ты придумал, мой Тонио?

Еще немного, и он меня усыновит, мой друг Берю… Без своей толстушки он погибнет — некого будет холить и лелеять. Теперь все его отеческие чувства будут направлены на меня.

— Я придумал, как ты говоришь, следующий ход: вы вместе с Альфредом пойдете в дом. Официально, как полицейские. Ты покажешь документы, если они, конечно, еще похожи на документы, ведь последний мусорный бак значительно чище твоих карманов. Няня обалдеет от неожиданности… Ты скажешь, что вы занимаетесь охраной Фреда Лавми и его семьи. Информатор сообщил о готовящемся ограблении, поскольку кинозвезда первой величины международного масштаба и так далее служит приманкой для воров…

— Думаешь, на нее подействует? — спрашивает Берю, опять начиная хромать на голову.

— Альфред тебе все объяснит… Вы задержите ее подольше. Спросите, например, в порядке ли система запирания дверей, и вообще поболтайте, заговорите ее…

Толстяк, кажется, уяснил свою роль.

— А что мы сможем узнать от этой птички?

— Думаю, из двух одно: или она замешана в похищении, тогда сделает вид, будто принимает ваш треп за чистую монету. Или же она белее Белоснежки, тогда на нее найдет кривоглазие, как говорит один мой знакомый окулист. Может, встанет на дыбы. В таком случае не придавайте этому значения… Держитесь прямо, официально, вежливо. Стиль: серьезность, смелость, решительность, понял?

— Будто надо мне говорить о всяких мелочах. Черт! — фыркает Берю. — С тех пор как мы друг друга знаем, черт возьми, ты должен бы привыкнуть, что в плане умного разговора я никого не боюсь!

Он с такой силой хватается за ручку дверцы, что меня охватывает паника, поскольку все, до чего дотрагивается Толстяк, имеет обыкновение в самом скором будущем прямиком лететь в помойку.

— А ты, Сан-А? Не пойдешь к нам в подкрепление?

— Вспомни, Толстяк, я уже засветился под другим предлогом. Она думает, что я менеджер агентства недвижимости.

— Знаю. Я подумал об эффекте филопсихика.

— Психоголика! — поправляет мудрый цирюльник, чья эрудиция почерпнута из журнала «Психическое здоровье нации».

Я осторожно нажимаю на лапу стопоходящего Берю, закончив, таким образом, процесс открывания дверцы без материальных потерь. Затем резким движением выдавливаю его из машины.

— Послушай, Толстяк, — кричу я ему вдогонку, — не забудь, я мозг, а ты член, и член низшего порядка. Поэтому постарайся избежать проблем, иначе не найдешь свою кукушку.

Бормоча что-то насчет недоразвитости всего человечества и голода его отдельно взятого организма, он удаляется в сопровождении своего брата по оружию.

Как только посреди увядающей природы в доме графа начинает дребезжать далекий колокольчик (красиво сказано, не правда ли? Но ведь если есть буквы, их надо распределять по словам — любой вам скажет), я в свою очередь тоже выхожу из машины. Но никуда не иду, а снимаю ботинки, связываю вместе шнурки, а ботинки закидываю на плечо. Затем лезу на крышу своей тачки. Толчок ногами — и я цепляюсь за ветку дуба, проходящую чуть выше острых пик чугунной ограды. Этот сук позволяет мне перебраться через грозное препятствие. Тихо соскальзываю на землю и возвращаю ботинки на законное место, что, если разобраться, значительно рациональнее, чем носить их на плече.

Прямиком через газон и кусты захожу за угол дома. У входа горит свет. Я вижу, как из двери появляется няня Эстелла в таком халате, что перехватило бы дыхание у бегуна на марафонские дистанции. Она держит в руке фонарь и направляется к воротам. Вы вместе со мной должны признать, даже если никогда ее не видели, что у этой девчушки по венам течет мужественная кровь. Поскольку, между нами (и стеной дома) говоря, не всякая осмелится идти в темноте через парк в четыре утра, чтобы ответить на зов дверного колокольчика, когда вокруг на деревьях ухают совы.

Я высовываю свою интеллигентную физиономию из-за угла, чтобы, как только девушка скроется из вида, быстро войти в дом.

Обувь я вернул в исходное положение раньше, поэтому чувствую себя вполне прилично. Бросаю последний взгляд в направлений, ворот и стремглав скачу по лестнице. Голоса на входе вступают в диалог, усиленный могучим баритоном Толстяка, развешивающего лапшу на уши и соседние деревья.

На втором этаже комнаты пусты… В одной из них спит Эстелла. Там горит приглушенный розовый свет. Я вижу ее брошенные на спинку стула шмотки, смятую постель и приветствую эту панораму, способную взволновать любого нормально появившегося на свет мужчину.

Затем бегу на третий, мансардный, этаж. Здесь также все комнаты пусты. Я просто потрясен смелостью моей маленькой швейцарки. Чтобы жить в таком огромном пустом доме на отшибе, нужны хорошие нервы и, конечно, засовы, испытанные на специальном станке.

Ночные поиски вновь не дают результата и бессмысленны, как бабочки-поденки. И вообще, Мезон-Лафит начинает мне сильно давить на предстательную железу. Еле слышно я спускаюсь по лестнице, ведущей на первый этаж. Теперь самое главное — выйти незамеченным. Для этого нужно подождать, когда моя птичка пойдет провожать моих друзей восвояси.

В углу площадки, прижавшись к зеркалу в нише, представляющему трюмо с изображением марокканской фантазии и прекрасный сортир для мух, я напрягаю слуховой нерв.

До меня доносятся разглагольствования Толстяка, для пущей важности использующего витиеватые грамматические обороты…

Он говорит, он уговаривает, он запугивает… Объясняет, что очень неразумно и неосторожно жить девушке одной в таком пустынном месте. Он спрашивает, есть ли в доме вещи, представляющие ценность… И я чувствую, в его вопросе скрывается подвопрос о Берте как о самой главной ценности, становящейся с годами все дороже. Словом, целый спектакль. Эстелла, похоже, была немного ошеломлена поначалу, но вот уже приходит в себя и начинает вести партию. Она находит слишком глупым подобный ночной визит. И она говорит им об этом прямо в лицо. Братьям во Христе приходится ретироваться. Эстелла, выговаривая им за нахальство, снова провожает их к воротам. Но нужно еще дать им отойти на безопасное расстояние, и, чуть подумав, я решаю подождать в доме.

Ух, как мне повезло! Как раз удалось спрятаться!

Птичка срочно возвращается на базу, запирает дверь на два оборота, кладет засов и, выйдя в переднюю, остается несколько мгновений в задумчивости, будто проводит инспекцию в своей голове.

Теперь ваш Сан-Антонио стоит на четвереньках за банкеткой в стиле Людовика Какого-то. Эстелла идет к лестнице, не галопом, но решительно. Но это мне так кажется. Поскольку она вдруг останавливается, держась за перила. Мне даже приходит в голову, что она меня заметила или, скорее, почувствовала мое присутствие, поскольку у женщин в уши вделан детектор. Но нет. Она привыкла слушать голос только своего сердца…

Красавица няня идет к телефону, снимает трубку и набирает номер. Вот это уже очень интересно! Я был прав, когда остался…

Проходит некоторое время, прежде чем нужный человек Эстелле отвечает. Понятное дело, он был в отключке — все-таки ночь на дворе. Наконец на другом конце снимают трубку.

— Отель «Карлтон»? — говорит няня. Похоже, отвечают утвердительно.

— Могла бы я поговорить с миссис Лавми?

Ей, видимо, делают выговор за неподходящее время для телефонных разговоров. Действительно, если в четыре утра кого-нибудь позвать к телефону, тому может не понравиться, да еще с испугу расшибет себе, чего доброго, башку об пол.

— Это очень серьезно! — безапелляционно режет Эстелла.

Парень, который женится на этой малышке, сделает очень хорошо, если не забудет взять запас успокаивающих нервы снадобий, прежде чем отправится с ней в свадебное путешествие.

— Говорит мисс Эстелла!

Служащий или телефонист отеля «Карлтон», видимо, не выдерживает натиска, поскольку срочно соединяет с номером законной жены величайшего актера мирового масштаба.

Соединенные проводом кумушки начинают болтать по-американски так здорово и так быстро, что я со своим скудным запасом слов совершенно не успеваю следить за разговором.

Что-то мне, конечно, удается вычленить, но всего лишь отдельные слова. Я узнаю, например, слово «полиция», затем «бэби» и, наконец, «утро». Прежде чем я расшифровал последнее слово, Эстелла кладет трубку.

Она гасит свет в прихожей и поднимается по лестнице, чтобы закончить эту неспокойную ночь в еще неостывшей постели. Вот стерва!

Жду еще немного, затем, решив, что она не сможет меня больше услышать, вылезаю из укрытия.

Толстяк и его заместитель, должно быть, уже совсем состарились в моей машине. Пора бежать к ним, а то они, чего доброго, полезут сюда опять…

Осторожно отпираю дверь. Когда я ощупываю замки, вы можете мне играть Брамса хоть на скрипке… и сами слушать без опасений за меня…..

Заперев за собой дверь, неслышным шагом направляюсь к своему дубу-помощнику (я говорю о дереве у ограды). Теперь самое сложное — перескочить обратно через решетку, но мощный сук вновь предоставляет свои услуги.

Я приземляюсь около машины. Из обоих опущенных окон валит сигаретный дым. Толстяк и заместитель курят, стараясь не уснуть.

— Откуда ты взялся? — удивляется Берю.

— Угадай с трех попыток.

Толстяк поворачивается к Альфреду.

— Ну, что я тебе говорил? Я же знаю повадки своего Сан-Антонио. — И шепчет мне: — Что нового?

— Осечка!

— А у меня, представь, есть! И с видом триумфатора протягивает черепаховый гребень, один зуб которого отломан.

— Вот, смотри! Когда мы шли по дорожке за девицей, я случайно наступил. И, конечно, поднял.

— И что это?

— Гребешок моей Берты!

Я рассматриваю вещдок. Изначально он состоял из трех зубьев. На верхней толстой части блестит маленькая бриллиантовая звездочка.

— Ты уверен?

— Еще как!

— Я тоже, — быстро вставляет мудрый парикмахер, — понимаете, этот гребень от меня.

— Во всяком случае, даже если ваша толстуха здесь была, то больше ее нет, — уверяю я. Берю принимается хныкать.

— Ее, может, убили и закопали в парке, — задыхается он. — Ты не думаешь, что здесь все нужно обыскать?

— Но только не сейчас…

Я бросаю еще один взгляд на гребешок.

— Всего лишь одна маленькая зацепочка… А ведь таких гребешков, наверное, много…

— С такой звездочкой? — протестует оскорбленный любовник. — Такого быть не может! Эта модель — эксклюзивный экспонат из дома Шиньон-Мерин. Я единственный обладатель в округе.

Господи!.. Ощущение, будто я растекаюсь. Подыхаю, как хочу спать! Что угодно отдал бы лишь за несколько часов сна.

— Послушайте, дорогие господа, — шепчу я без сил. — Давайте посмотрим реальности в лицо: если Берту закопали, мы ей уже не поможем, а завтра, скорее всего, найдем ее живой…

Спорная философия, согласен, но кто еще зажжет искру надежды в беспокойных сердцах моих глупых друзей?

— Поехали поспим пару часов у меня, — предлагаю я. — Потом подведем итоги. Нет ничего хорошего, если мы окочуримся от бессонницы.