Бедный негр

Роман о мятежной венесуэле

По числу военных переворотов, по жестокости военной диктатуры, по истребительной силе опустошавших страну междоусобных войн Венесуэла занимает особое место среди стран Латинской Америки. Менее чем за сто лет, прошедших с окончания войны за независимость, с 1821 года до начала XX века, в стране произошло более пятидесяти государственных переворотов. Консерваторы и либералы, милитаристы и цивилисты, централисты и федералисты, «синие», «желтые» и «алые», — под каким бы лозунгом ни шла борьба, в какой бы цвет ни окрашивались борющиеся стороны, неизбежно страдал народ Венесуэлы, обездоленный, угнетенный народ. Каждый раз он с надеждой шел в бой и возвращался с пустыми руками.

Реакционная пропаганда воспользовалась этой своеобразной закономерностью венесуэльской истории, пытаясь вытравить из сознания народа демократические традиции войны за независимость и разгоревшейся в середине XIX века гражданской (так называемой «федеральной») войны и внушить ему мысль о фатальной неизбежности диктатуры. В 1919 году, в мрачную пору тирании Висенте Гомеса, была выдвинута концепция «демократического цезаризма», согласно которой личная власть как форма правления будто бы отвечает историческим особенностям развития Венесуэлы. Сторонники «демократического цезаризма» считали, что права граждан обеспечиваются лишь в том случае, если у власти стоит «сильный человек», «необходимый жандарм»: в годы правления такого человека политические распри будто бы утихают, наступает благоденствие и процветание. Таким образом, получалось, что лишь неограниченный произвол полуграмотного провинциального тирана, опирающегося на камарилью преданных ему безликих чиновников, может спасти народ от алчности и беззакония аристократии. Либо аристократическая республика, в которой все дела вершит каста помещиков, банкиров и торговцев, либо личная диктатура, где «цезарь», выскочка в генеральском чине, мистически постигает и удовлетворяет запросы и чаяния народа. Демократия в таких странах, как Венесуэла, уверяли придворные льстецы, жаждавшие «высочайших» милостей, мыслима только в форме диктатуры. Любая попытка народа обеспечить себе подлинно демократические права ввергнет страну в кровавый хаос и заранее обречена на провал.

В основе этой родившейся в аристократических поместьях концепции лежало презрение к народу, отрицание за ним творческой роли в истории; народ представал темной анархической силой, неспособной к самостоятельной деятельности.

Когда тирании Гомеса пришел конец и вся Венесуэла жила ожиданием перемен, был опубликован роман известного писателя Ромуло Гальегоса «Бедный негр». Он увидел свет в 1937 году и явился как бы прологом к политической деятельности писателя: Гальегос основал новую политическую партию «Аксьон демократика», а спустя десятилетие после опубликования романа занял кресло президента республики. Исходя из своих политических убеждений, писатель отрицает в романе аристократическую концепцию истории своей родины и призывает к осуществлению демократического идеала. Гальегос утверждает народное начало, изображая венесуэльский народ как подлинного творца истории страны. Однако пути достижения этого идеала не соответствовали реальной действительности. Группа политических деятелей, которую возглавил Ромуло Гальегос, не смогла претворить этот идеал в жизнь. Народ, поверив им, — и в этом немалую роль сыграло художественное слово романиста, — привел их к власти. Но логика классовых интересов, классовой борьбы оказалась сильнее благих пожеланий. Единомышленники Гальегоса стали на сторону враждебных народу сил, и Венесуэла оказалась на грани гражданской войны.

Оценивая творчество Гальегоса, латиноамериканские критики нередко говорят о нем как о титане, который «сам себя создал, не имеет ни равных себе, ни продолжателей». Такая характеристика лишь на первый взгляд может показаться простым преувеличением. На самом же деле она в основном правильно определяет особое место Гальегоса в литературе Венесуэлы. Творчество романиста глубоко самобытно, оно возникло из глубин национальной жизни и потому в ряду чисто литературных явлений нередко подавляет собой другие величины молодой венесуэльской литературы. Его можно понять лишь среди прочих явлений социального и политического порядка, в плане развития общественной мысли Венесуэлы. Оно вмещает в себя совокупность исторического опыта страны, в нем воплотились некоторые характерные особенности передовой мысли Венесуэлы XIX века.

Реалистический роман с самого начала воспринял и выразил жажду реформ и социальных преобразований, возникшую в умах передовых представителей венесуэльского общества как следствие беспрерывных войн и переворотов. Уже в романе «Пеония» (1890), принадлежавшем перу журналиста, военного и политика Мануэля В. Ромеро Гарсии, был выведен герой, вступающий в единоборство с косностью и феодальной отсталостью провинциальной Венесуэлы конца XIX века. На фоне красочных бытовых картин, рисовавших жизнь богатого поместья, в романе развертывается история драматической любви простой девушки и молодого инженера, племянника землевладельца. Роман кончается гибелью героини и разочарованием героя, который из бунтаря превращается в скептика. Бунтарский дух книги Ромеро Гарсии отражал зревшее в умах передовых людей недовольство, его пессимистическая концовка свидетельствовала об усталости и несбывшихся надеждах той части интеллигенции, так называемых «цивилистов», которая надеялась осуществить социальные преобразования мирным путем.

Эта последняя тенденция нашла своего яркого выразителя в лице Сесилио Акосты, известного писателя-публициста середины XIX века. В зареве пожаров, охвативших Венесуэлу во время пятилетней федеральной войны, он, уединившись в тиши своего скромного кабинета, писал о «любезной свободе», о «прогрессе без резких скачков» и даже о построении «общества без социальных противоречий». Следя за событиями в истекавшей кровью Венесуэле, он предсказывал, что народ победит, и, выступая против войн и военных переворотов, верил в торжество справедливости и добра. Певцом иллюзорной «любезной свободы» и страстным противником вооруженной борьбы и насилия вошел Сесилио Акоста в историю общественной мысли Венесуэлы. Так вместе с духом бунтарства передовая литература Венесуэлы XX века унаследовала традиции «цивилизма», воспринятые впоследствии и Гальегосом.

Между тем, вступив в XX век, Венесуэла оказалась объектом ожесточенной борьбы и циничного дележа между империалистическими хищниками. «Империалистические державы выколачивают долги из Венесуэлы бомбардировкой», — писал В. И. Ленин в «Тетрадях по империализму» по поводу политического кризиса 1902–1903 годов, когда у берегов Венесуэлы стояли военные корабли Англии, Германии и Италии. Вслед за этим последовал новый международный кризис: США требовали объявить «свободной» реку Ориноко. Кризис привел к военному перевороту 1908–1909 годов. Страна, пребывавшая долгое время под пятой диктатуры Сиприано Кастро, была ввергнута в кабальную зависимость от североамериканского капитала, с помощью которого пришел к власти новый и еще более жестокий диктатор Висенте Гомес.

Эти события заставили мыслящих людей Венесуэлы серьезно задуматься над причинами политической неустойчивости и отсталости страны. Ранние статьи Гальегоса передают ощущение трагизма: «…Наше сознание исполнено предчувствия войны. Держа всех в тисках ужаса и ненависти, словно некое кровожадное божество, — писал он в 1909 году, — она постоянно тяготела над нашей судьбой, неизбежно завершая все политические кризисы. Многолетний опыт, почти равный всей нашей истории, развил у нас острую проницательность пессимизма, когда даже в самой большой надежде таится доля опасения, а мир напоминает скорее перемирие в военном лагере, где все полно томительного ожидания новых сражений, все начеку».

Именно в это время, когда у берегов Венесуэлы стояли американские военные корабли, при поддержке которых пришел к власти диктатор Гомес, Гальегос призывал обратиться к истории страны, к национальной действительности, к народу и покончить с пагубной привычкой интеллигенции, «устремив взор в сторону моря, жадно вглядываться в горизонт в ожидании чего-то, что должно разрешить нашу судьбу, даже если это будет иностранный броненосец, возвестивший о себе стократным ревом смертоносных жерл».

Отсюда, от событий начала XX века, берет начало суровый талант Гальегоса, его ревнивый интерес ко всему национальному. Родившись в 1884 году в столице Венесуэлы городе Каракасе, писатель начал свой жизненный путь вместе с тем поколением латиноамериканской интеллигенции, которое осознало всю тяжесть духовного и экономического гнета проникавшего в страну американского империализма. Будучи студентом Каракасского университета, где он изучал математику, а затем философию, Ромуло Гальегос разделял тревожные раздумья и протест молодежи, искавшей ответов на свои вопросы и у мудрецов древности, и в исполненных духовного величия образах русской литературы (прежде всего в бессмертных творениях Толстого). Во время долгих прогулок по окрестностям столицы юный Гальегос спорил со своими товарищами-студентами о будущем Венесуэлы, делился с ними первыми, не ясными еще мечтами. Вспоминая позже юные годы, романист писал: «Крутые склоны Авилы, с высоты которых открывалась взору широкая панорама, располагали к возвышенным мечтам и тихому, глубокому раздумью в тиши лесистых впадин, на прохладном мху, под говор торопливого ручья. Оттуда увидели мы ширь Венесуэлы, там научились болеть сердцем за ее унылые поля, пустующие земли, за крестьян в убогих деревушках, лепившихся на взгорьях там, вдалеке… Как тонки были струйки дыма, что вились над соломенными кровлями, как скуден хлеб бедняцких очагов. Тоскливым криком звучали голоса матерей, звавшие детишек, чьи худенькие фигурки мелькали в зарослях кустов — единственном убежище от домашней нищеты. И боль за родину поднималась в наших сердцах».

Болью за родину насквозь пронизаны многочисленные статьи, написанные начинающим Гальегосом для газеты «Альборада», которую он вместе с товарищами по университету редактировал в период с 1906 по 1908 год. Девизом газеты было: «Пусть сменится ночь лучезарным утром!» С приходом к власти Гомеса газету закрыли. Уже тогда молодой писатель начинает догадываться, какую реальную силу представляет собой народ. «Народ и не подозревает, — писал он в статье „Истинный триумф“, напечатанной в 1909 году, — что в нем заключается сила, на которой держалось могущество всех его властелинов во все времена; когда он поймет это, их империя рассыплется в прах, и наш долг сказать ему об этом».

В 1910–1919 годах на страницах столичных журналов «Кохо илюстрадо», «Актуалидадес», «Ла Ревиста» и «Ла новела семаналь» появляются рассказы Ромуло Гальегоса, вышедшие в 1919 году отдельной книгой под заглавием «Авантюристы». В рассказах он выступает еще представителем «креольского реализма» — направления, возникшего в Латинской Америке конца XIX — начала XX века и тяготевшего к изображению национального быта, пейзажа; но и в этих первых литературных опытах будущего романиста прозвучал беспокойный голос писателя-гражданина.

Постепенно Гальегос переходит к созданию широких полотен социальной жизни, выступая продолжателем тенденции, утверждавшей необходимость реформ и характерной для реалистического романа Венесуэлы начала XX века. Преодолевая описательную ограниченность «креольского реализма», Гальегос стремится проникнуть в тайники души своего народа, создать характеры национального масштаба.

В 1920 году появляется первое крупное произведение Ромуло Гальегоса — роман «Рейнальдо Солар», принесший ему известность на родине. В нем показана бесплодность духовных исканий далекой от народа интеллигенции.

Уже герой романа «Выскочка» (1925) свидетельствует о том, что в поисках национального характера писатель обратился к народу. В образе Гуанины, сына простой крестьянки и богатого помещика, романист сознательно подчеркивал народные черты характера: этот неотесанный, но открытый парень олицетворял собой непосредственность и широту натуры простого человека. Образ Гуанины можно считать первым наброском будущего героя «Бедного негра», предводителя мятежников Педро Мигеля.

Ромуло Гальегос исходил в своем творчестве из живой действительности, и чем больше креп его талант, прозорливый талант реалиста, тем чаще созданные им образы вступали в противоречие с его пониманием путей социальной борьбы. Чем глубже познавал романист жизнь современной ему Венесуэлы, тем яснее ощущал он неизбежность новых социальных бурь, видя, как насилие порождает протест народа.

Большой удачей в создании национального характера был образ доньи Барбары в одноименном романе, изданном впервые в Испании в 1929 году. Образ хозяйки льяносов доньи Барбары встает со страниц романа как воплощение жестокости и в то же время обладает притягательной силой. Под суровой внешностью героини скрыта глубокая личная драма, гибель любимого человека, убитого когда-то на глазах девушки-индианки Барбариты. Критики нередко сужают историческое содержание этого образа, целиком связывая его с эпохой диктатуры Висенте Гомеса, порождением и одновременно жертвой которой представляется им донья Барбара. Однако и сам роман и высказывания его автора говорят о том, что писатель вкладывал в образ своей героини гораздо более широкие исторические ассоциации, более глубокое обобщение жизни своей страны.

Возвращаясь позднее к оценке произведения, принесшего ему мировую известность, романист говорил о своей героине следующее: «…ее судьба была неразрывно связана в моем представлении с той реальной драмой, которую переживали мы все в Венесуэле, а жившая в ее душе память об Асдрубале, светлой любви, растоптанной убийцами и насильниками, оставаясь личной трагедией этой женщины, в то же время разрасталась в моем воображении до символического обобщения судьбы всей Венесуэлы и того хорошего, что было прервано в самом начале ненавистным звуком военной трубы, возвестившей о приближении братоубийственных войн».

Жестокая месть доньи Барбары — это своего рода протест против окружающей ее несправедливости, но вот рядом с нею возникают в романе образы просвещенного помещика Сантоса Лусардо и идеальной Мариселы, и мы видим, как из-за могучего плеча Гальегоса-реалиста выглядывает Гальегос — сторонник социального примирения.

О чем бы ни писал теперь романист, его мысль упорно возвращалась к народу, к его исторической судьбе.

Отказавшись стать сенатором при диктаторе Гомесе, по приказу которого расстреливали народные демонстрации и гноили в тюрьмах лучших представителей интеллигенции Венесуэлы, Ромуло Гальегос вынужден был покинуть родину. Он уезжает в Испанию, где создает еще два романа «Кантакларо» (1934) и «Канайма» (1935), продолжая в них свои раздумья о судьбе народа и путях борьбы за будущее Венесуэлы.

Две судьбы, две человеческие жизни навсегда остаются в памяти вольного певца Кантакларо, исходившего свою землю в поисках героев и песен. Первого, Хуана Безземельного, встретил он в жалкой хижине среди гор, обреченного на голодную смерть. Вторым был негр Хуан Безродный. Он не знал ни отца, ни матери, но хорошо запомнил тот день, когда очутился на пустынной улице какого-то города один на один с жизнью. Много лет он служил верой и правдой хозяину, но пришел день, и тот предал его. Верный добрый негр стал мятежником, бунтарем. Он погибает, и его судьба ляжет в основу романа о «Бедном негре».

В могучих описаниях величественной природы тропиков и первобытной красоты живущих в глубине сельвы индейцев прозвучало в романе «Канайма» осуждение, брошенное писателем современному «цивилизованному» обществу и царящим в нем волчьим законам.

В 1936 году, сразу же после смерти тирана Гомеса, правившего Венесуэлой без малого три десятилетия, Ромуло Гальегос возвратился на родину. Его взору предстала страна, охваченная народными волнениями. В столице народ поджигал дворцы приближенных диктатора; в провинции доведенные до отчаяния крестьяне нападали на помещичьи усадьбы, разрушали плотины, уничтожали посевы и стада. Рабочие нефтепромыслов, принадлежащих иностранному капиталу, поднялись на борьбу за свои права. В ответ на подъем национально-освободительного движения преемник диктатора Лопес Контрерас запретил свободу слова, объявил вне закона партии, выслал оппозиционных политических лидеров и руководителей профсоюзного движения за границу.

На родине Гальегос активно включился в политическую борьбу и возглавил партию «Аксьон демократика», выступавшую с программой прогрессивных социальных преобразований. Вся история мятежной Венесуэлы вставала перед мысленным взором писателя при виде поднявшегося на борьбу народа, история непрерывных войн и борьбы, тяжелой и кровопролитной, но не приносившей пользы народу. Беспокойная современность налагает свой неизгладимый отпечаток на героев и события романа «Бедный негр», в котором автор увлекает нас в самую гущу событий федеральной войны, наиболее длительной и кровавой из всех, что знала Венесуэла XIX века.

Трактовавшаяся некоторыми историками как вспышка варварства, пятилетняя федеральная война предстала в романе Гальегоса как один из этапов в борьбе народа Венесуэлы за свои права, начало которой положила война за независимость.

Война за независимость, в ходе которой освободительная армия под руководством Боливара избавила страну от испанского владычества, пробудила революционную активность самых угнетенных слоев населения Венесуэлы. Уже Боливар понимал, что провозглашение независимости это не конец, а скорее начало социальной борьбы на территории бывших испанских колоний. Широкое участие народных масс в войне 1810–1826 годов обеспечило ее успех: колонизаторы были изгнаны из пределов Венесуэлы. Однако провозглашение независимости, в сущности, не изменило положения народа. После завершения войны страной правили сменявшие друг друга каудильо, которые, как правило, представляли интересы крупных помещиков-креолов. В результате программа национально-освободительной борьбы, предполагавшей, кроме свержения испанского владычества, отмену рабства и феодальных привилегий, наделение крестьян землей, установление конституционной формы правления, не была проведена в жизнь, сохранились в неприкосновенности колониальная система землевладения и рабство. Крестьяне — индейцы, негры, метисы, — тяжелой ценой отвоевавшие независимость своей родины, не получили ни обещанной земли, ни свободы. Недовольный своим положением народ всегда готов был взяться за оружие и продолжить не доведенное до конца дело. Этим и пользовались разные политические авантюристы для осуществления своих честолюбивых замыслов. Беспрерывные волнения среди народа и особенно федеральная война (1858–1863 гг.) продемонстрировали всю глубину социальных противоречий, всю неотвратимость новых, жестоких социальных битв. Ни консерваторы, выражавшие интересы крупных землевладельцев, ни либералы, заигрывавшие с народом, сменяясь у власти, не могли разрешить насущных задач того времени. Отмена рабства, объявленная либеральным правительством Грегорио Монагаса в 1858 году, не привела к «умиротворению»; отпущенные на волю негры не получили земли. Голодные, лишенные средств к существованию, они разбрелись в поисках работы и, не находя ее, организовывались в отряды, нападали на помещичьи усадьбы, жгли плантации, убивали своих бывших хозяев.

В 1858 году с невиданной силой разразилась гражданская война. Под знамена федерации стекались отряды повстанцев, основным оружием которых стал факел. Пылали господские усадьбы, гибли в огне богатейшие плантации. С лозунгами «Да здравствует равенство!», «Смерть белым!», «Долой реакционеров!», «Родина — для индейцев и негров!» революционная лавина прокатилась по всей стране.

Выдвинутый либералами лозунг федерации, требование автономии провинций выражали возраставшее в стране недовольство антинародной политикой олигархов, режимом жестокой диктатуры. Встав под знамена федерации, народ связал с этим словом свои демократические стремления, жажду социальных преобразований.

Немало написано о событиях пятилетней войны, о жестоких диктаторах, о сговоре консерваторов с либералами и о победоносных походах вождя федералистов Саморы, за которым шла живописная бедняцкая армия: безземельные крестьяне, негры, метисы, индейцы — все, кого гнала на борьбу нужда. Героизм подчас чередуется в этой войне с жестокостью, передовые идеи уживаются с народным суеверием. Сочинения историков повествуют о блестящих победах Саморы и о жестоком Мартине Эспиносе, приставшем к народной армии, том самом, что по приказу Саморы был расстрелян на городской площади в Санта-Инес за грабежи. Упоминается в них и «ясновидец» — метис, который сопровождал повстанцев и предсказывал победы и поражения, передаются слухи о том, что вновь введено будет рабство и негров будут продавать англичанам на мыло. Народ, с его мужеством и суеверием, с его жаждой справедливости и наивным представлением о путях борьбы за нее, вписал драматическую страницу в историю пятилетней войны, и это сообщает интерес даже сухому историческому повествованию. Вот этот живой, красочный материал и использовал Гальегос, чтобы построить на нем роман исторический и в то же время глубоко современный. При этом сокровенной мыслью романиста было показать, как рождается на венесуэльской земле революция, как она вызревает в глубинах народного сознания и как ничто не в силах остановить гнев восставшего народа — ни прекраснодушная фраза либералов, ни грубая сила военного сапога.

Бесконечные споры между враждующими партиями либералов и консерваторов лишены для писателя исторического значения — это всего лишь игра в политику, в идеи, в гражданские свободы, подобная той, что ведут, собираясь по вечерам в доме священника, провинциальные политиканы, готовые в критический момент забыть о своих разногласиях и единым фронтом выступить против народа. В главе «Маленький конвент» романист раскрывает постыдную правду политической борьбы того времени, откровенный цинизм как консерваторов, так и либералов, использующих демагогические лозунги в целях обмана народа и достижения власти.

Содержание романа далеко не сводится к эпизодам гражданской войны 1858–1863 годов. Сама манера, в которой поданы военные эпизоды, нарочитая беспорядочность в их изложении, говорит о том, что писателя интересует не столько достоверность факта, последовательность и конкретность в изложении событий, сколько верность духу эпохи, воссоздание трагического образа Венесуэлы, раздираемой внутренними распрями и противоречиями.

Роман может быть назван историческим вовсе не потому, что в нем даны портреты исторических личностей, а потому, что писатель производит в нем переоценку больших исторических ценностей. Здесь особенно пригодилась романисту характерная для его творческой манеры способность создавать глубокие образы-символы. Исторические, действительно существовавшие в период пятилетней войны личности, как правило, эпизодичны, зато вымышленные герои романа глубоко историчны, потому что каждый из них символизирует собой определенную отжившую или, наоборот, нарождающуюся общественную силу.

Прежде всего символичен созданный в романе образ народа. Это не просто народ, а негры — те самые негры, которые вырастили богатейшие плантации какао и кофе, те, что добывали в шахтах руду, любовно нянчили барских детей, готовили вкусную пищу и оживляли своими танцами, музыкой и песнями национальные празднества. Романист показывает и тяжелый труд негров на плантациях, и невыносимые условия, в которых живут рабы, и все же негры не предстают угнетенными и забитыми, как это было у Бичер-Стоу; негры в романе Гальегоса — это сила и ловкость, неистощимый родник энергии, творческих сил и таланта. Не сочувствие либерально настроенного интеллигента, а глубокое понимание таящихся в народе сил руководило писателем-реалистом при создании романа о «Бедном негре».

Произведение Гальегоса изображает упадок старой патриархальной Венесуэлы с ее унаследованными от колониальных времен порядками, с ее просветителями, неспособными к действию. Так, на смену плантатору дону Фермину Алькорта, ревнивому блюстителю порядка и родовой чести, приходит «Добрый Барчук» Сесилио — в поместье открывается школа для негров. Но ни одно из благих начинаний молодого барина не прививается, ибо это всего лишь видимость реформ, а страна нуждается в больших коренных преобразованиях. В образе Сесилио показано, насколько изжил себя прекраснодушный либерализм, далекий от понимания насущных потребностей своего времени.

В образе Сесилио-старшего дан представитель интеллигентов-просветителей, выросших под влиянием свободолюбивых идей эпохи войны за независимость. Начав с томиков Сенеки, Платона и Гомера, Сесилио-старший кончил свое образование в университете жизни, ища истину по дорогам своей страны, учась у народа.

Перед лицом неотвратимо надвигающейся военной бури господский дом представляется романисту одиноким островком среди бушующего моря народного недовольства. Здесь уже, в сущности, нечего разрушать — пришел в упадок старинный род рабовладельцев Алькорта: давно нет в живых дона Фермина и медленно умирает от проказы его наследник Сесилио. Самоотверженная, мятежная Луисана порывает с своим кругом в поисках новых жизненных дорог. Но из обломков гибнущего старого мира поднимается новая страшная сила — военщина. Выкормыш военной академии, бездушный карьерист и честолюбец, Антонио де Сеспедес с мечом в руках выступает на защиту старого.

Беспомощной, жалкой фигурой поднимается со страниц романа «духовный пастырь» уходящего мира священник Медиа-вилья. Обезумевший старик сучит в воздухе воображаемую нить, пытаясь увязать в своем больном сознании распадающиеся привычные связи.

Исторические личности того периода, такие как глава федералистов Самора, маршал Фалькон или свирепый диктатор Паэс, не играют значительной роли в развитии сюжета, да это и не входило в творческий замысел Гальегоса. Заветной мыслью писателя было показать народный характер пятилетней войны как одного из звеньев социальной борьбы, которая не утихает на земле Венесуэлы. И основное своеобразие романа состоит в том, как сложно и противоречиво разрешается эта тема.

В образе главного героя романа писатель концентрирует основные черты и, противоречия изображаемой им эпохи: Педро Мигель, сын помещичьей дочери и беглого негра, выросший на задворках имения знатного рода Алькорта и ставший вожаком партизанского отряда, предстает перед читателями как олицетворение исторических судеб Венесуэлы, ввергнутой в бесконечный водоворот войн.

Педро Мигель как бы исподволь, постепенно вырастает в центральную фигуру повествования. Из зеленого ада плантаций, где блестят на солнце бронзовые тела невольников, действие романа перебрасывается в — прохладную тишину господских покоев, где пылятся на библиотечных полках сочинения древних философов и просветителей. От чар тропической ночи и негритянских плясок под удары барабана автор переходит к философским рассуждениям искателя истины лиценциата Сесилио. В этом сложном мире, полном резких противоречий, суждено было появиться на свет Педро Мигелю. Ни плебей, ни барчук, он растет подкидышем на бедном крестьянском ранчо, не сводя полный грусти взгляд черных глаз с далеких гор, где, по слухам, изловили мятежного негра, давшего ему жизнь.

И случается так, что в историю вошел не Добрый Барчук Сесилио Алькорта, блестящий оратор, постигший в Европе тонкости дипломатии и политики, а Дичок Педро Мигель, прошедший вместе с народом школу труда, унижения и борьбы.

Образ Педро Мигеля интересен тем, что сложные перипетии внутренней борьбы, которыми наделяет своего героя писатель, в немалой мере отразили двойственность и противоречивость, характерные для мировоззрения самого автора. В этом убеждает и та удивительная настойчивость, с которой романист заставляет своего героя «перевоплощаться», и то, что социальные противоречия переносятся романистом из внешнего, фабульного плана в план внутренний, психологический. Они предстают уже не противоборством враждебных сил, а борьбой двух начал, слитых в образе Педро Мигеля, приобретая вдруг характер чего-то глубоко пережитого, близкого самому писателю.

Педро Мигель растет в непосредственной близости к господскому дому, с обитателями которого у него завязывается своего рода дружба. Но удар хлыста по лицу пробуждает в нем ненависть к белым господам, мантуанцам: он сеет смуту среди невольников, подбивая их бежать в горы и встать на путь борьбы. Однако придет момент, и непокорный Дичок Педро Мигель превратится вдруг в исполнительного слугу мантуанцев, примерного управляющего имением еще недавно ненавистных Алькорта: это случается, когда Сесилио-младший открывает юноше тайну его происхождения. Ненависть вдруг сменяется в сердце Педро Мигеля симпатией и сочувствием к больному барчуку, желанием быть ему полезным. Остальное довершает его любовь к Луисане, и мы видим, как Педро Мигель отлично управляет имением Алькорта и теряет доверие негров.

Однако постепенно, наблюдая страшные условия жизни освобожденных, но по-прежнему работающих на чужой земле негров, он начинает испытывать угрызения совести, чувствуя свою сопричастность угнетению народа. Он идет на войну, чтобы вместе с неграми жечь усадьбы и плантации мантуанцев. Однако грозный Мститель не смог стать до конца последовательным борцом за свои идеалы. Вот он врывается в усадьбу Алькорта, чтобы, уничтожив ее обитателей, покончить с остатками тех чувств, которые связывали его с мантуанцами и отдаляли от народа. Он решительно ступает на галерею господского дома и, обнажив шпагу, заносит ее для смертельного удара, но в дверях появляется старый Сесилио, и наступает неожиданная развязка: вложив саблю в ножны и почтительно сняв шляпу, Педро Мигель входит в дом, где только что умер Добрый Барчук Сесилио-младший.

Трудный, мятущийся характер героя как нельзя лучше соответствовал замыслу романа, в котором, не давая никаких готовых решений, писатель выразил свое, во многом противоречивое отношение к революционной борьбе народа. В сложных перипетиях внутренней борьбы и колебаний героя отразились как в зеркале и сложность политической обстановки изображенной эпохи, и двойственность позиции романиста, колебавшегося между острым сочувствием угнетенному народу и неприятием вооруженной борьбы.

Весь художественный строй романа выражает противоборство социальных сил. Эта напряженность столкновения ощущается и в противоположности пластически выписанных романистом двух миров — плантаций, где в поте лица трудятся негры, и господской усадьбы, где ведут праздную жизнь мантуанцы, и в разногласиях внутри самих помещичьих гнезд. Начало этим разногласиям положила война за независимость, так как наиболее прогрессивная часть интеллигенции и просвещенные круги общества понимали правоту свободолюбивых устремлений народа. Борьба достигает своей кульминационной точки перед лицом нагрянувших революционных событий. Спор, который происходит в гостиной господского дома, это один из узловых моментов в развитии сюжета, когда многое проясняется и определяется — определяется через отношение к революционным событиям, к борьбе широких народных масс.

Для чванливого Антонио де Сеспедес, олицетворяющего звериную силу милитаризма, разгоревшаяся в стране гражданская война всего лишь смута, бесчинства недовольной черни. Напротив, Сесилио-старший, просвещенный и близкий к народу человек, не забывший уроков войны за независимость, смотрит дальше и глубже понимает смысл происходящего. «Неистребимое высокомерие в отношении к пароду, — говорит он Антонио, — не дает вам возможности попять сущность народных движений, вы схватываете лишь поверхностные явления…»

Когда же Антонио называет вождя федералистов Самору «простым поджигателем», лиценциат восклицает: «Поджигатель, ты сказал? Да ты должен назвать его божьим провидением. Ибо огонь появляется тогда, когда бог решает покончить со старым миром и сотворить новый, так сказал Сенека».

Эта мысль развивается и досказывается до конца Сесилио-младшим: «Совершенно верно. Такова демократия, рожденная в войне за независимость; грубой силой стремится она завоевать то, что когда-то было ей обещано, и тот, кто должен был выполнить это обещание, не сумел, не смог или не захотел этого сделать. Она грядет как неизбежность и как некая надежда — с факелом в одной руке, простирая другую к недоступному дару…

Под демократией я понимаю прекрасные человеческие возможности, которые заключены в поистине трагическом и величественном сердце народа. Вплоть до вчерашнего дня я был в рядах людей, ожидавших, что цивилисты претворят в жизнь эти животворные возможности; и если бы сегодня я мог еще питать какие-либо надежды, то, вероятно, возложил бы их на войну. В этой войне, которая будет самой жестокой, кровопролитной и разрушительной из всех войн, погибнут преходящие ценности и недолговечные человеческие жизни… Но в этой войне люди обретут самих себя, и это крайне важно для решения того великого вопроса, который мы порой с сомнением задаем себе: сможет или не сможет существовать далее эта страна?»

И разрешается этот спор лишь в перипетиях гражданской войны. Эпизоды войны даны романистом через восприятие мирных людей: и раскрытые в ужасе глаза ребенка, в жизнь которого ворвалась внезапно война, насилие, и эпическое спокойствие женщины, посылающей на войну последнего сына, и обезумевшая от горя мать, на глазах у которой убили ее детей, — все это походило бы на нагнетение ужасов, если бы не подчинялось определенной цели. Война — это всегда жестокость, но она неизбежна, — таков был вывод писателя.

Так что же гибнет и кто «обретает себя» в этой войне? Гальегос показывает, как на смену гуманизму ораторствующему, прекраснодушному гуманизму либерального барина, который открывает школу для чернокожих и отдает им в пользование пустырь, идет гуманизм воинствующий — он рождается в пламени, в жестокой борьбе. Порой кажется, что сам романист, отойдя в сторону, с затаенным страхом наблюдает разбушевавшуюся на страницах романа стихию народного гнева, драматический поединок непримиримых социальных сил.

Поражение Педро Мигеля предстает в романе как трагическая случайность: бандит Эль Мапанаре использует момент и берет верх. Такая концовка, безусловно, отражала определенную историческую правду, правду бесчисленных мятежей и переворотов, когда побеждало не правое дело, а находчивый авантюрист.

Однако чутье реалиста не позволяет писателю поставить на этом финальную точку, и повествование продолжается. Педро Мигель оправляется от ранения и покидает родные места, унося в сердце горечь и боль поражения. Но среди картин, прошедших перед его глазами за годы войны, картин боев и сражений, заслоняя собой все остальные события, вставала одна: «Его верный друг Хуан Коромото, который так надеялся на него и верил ему, вдруг рухнул с коня, схватившись руками за спину, куда нанесен был предательский удар. А ведь Хуан Коромото был бедным негром, каким был весь народ…

Хуан Коромото слагал стихи на празднествах святого креста и, казалось, не сетовал на свою судьбу. Раб Хуан Коромото сажал какао в Ла-Фундасьон, асьенде, принадлежавшей семейству Алькорта, и однажды с великой радостью ударил в барабан, возвестивший освобождение негров, чтобы вскоре опять трудиться на плантациях какао, „как и доселе“. Он нес свой крест, переносил несчастья, терпел горести, но порой бывал счастлив. Но лишь в тот миг, когда он получил удар в спину, он по-настоящему понял цену жизни и в предсмертном порыве ринулся грудью вперед, к великой надежде всей своей жизни. Бедный негр рухнул с боевого коня, так и не увидев эту надежду».

Этим образом преданного, предательски убитого негра, а вместе с ним и всего народа, и закончил Гальегос свой роман о федеральной войне. Раб Хуан Коромото, проливший кровь на земле, которую обрабатывал, — это и есть настоящий герой исторического романа о «Бедном негре».

Возникающая вслед за этим картина бурного моря как бы подводит итог изображенным в романе событиям, итог весьма показательный для понимания позиции романиста. Вспомним первый урок Сесилио-старшего с Сесилио-младшим, когда тот привел племянника на берег моря и спросил его: «Для чего волны идут одна за другой и умирают на берегу, постоянно и неустанно?.. Как использовать силу, что гонит их вперед?» Федеральная война представляется романисту одной из волн в бурном море истории, и великой заслугой Гальегоса было то, что он показал глубинный источник революционной энергии, питающий собой многочисленные войны и перевороты в Венесуэле, — свободолюбивые стремления народа.

Фелука уносит в открытое море Педро Мигеля, и герой отправляется в этот новый путь, к неизведанным далям, неся в сердце образ предательски убитого друга, в лице которого представал перед ним весь народ. Таков смысл финала. Волны бурного моря подхватывают фелуку, и последнее, что остается в памяти героя, когда он покидает родной берег, — это «рощица кокосовых пальм, что растут на голых камнях наперекор бурям и ветрам», символ выносливости и упорства в борьбе живущего на этой земле народа.

Романист провожает своих героев в бурное море будущего, а сам остается на берегу. Ему, как и Сесилио-старшему, поздно пускаться в далекий путь.

Общепринятое в зарубежном литературоведении мнение о том, что все творчество Гальегоса построено на противопоставлении варварства цивилизации, в борьбе между которыми будто бы видит писатель смысл окружающей его действительности, обедняет, упрощает подлинное содержание произведения. Гальегос, безусловно, развил и продолжил в своем творчестве реформистскую тенденцию, с самого начала отличавшую социальный роман Венесуэлы. Однако тот обширный жизненный материал, который вошел реальным содержанием в романы писателя, опрокидывает всякие схемы, и в жарких схватках, в драматических конфликтах, порой в кажущемся хаосе и сложном переплетении множества сюжетных линий проступают реальные исторические силы, борьбу которых отразил могучий талант романиста.

Антитезу «варварство — цивилизация» мы найдем в реалистической литературе Венесуэлы начала XX века, но и тогда она не являла собой борьбы каких-то абстрактных начал — добра и зла, дикости и культуры, — а отражала реальные настроения недовольства и протеста, назревавшие в народе Венесуэлы, по мере того как иностранный капитал душил страну, парализуя ее экономику. Все сильнее опутывали страну крепкие нити иностранных концессий, лишая простых тружеников их исконных земель и заработка. С большой драматической силой прозвучал этот протест в рассказе Диаса Родригеса «Варварская музыка», открывая историю венесуэльской литературы в эпоху империализма. Слепой старик, просящий подаяния у железнодорожной станции, был живым олицетворением упадка некогда процветавшего местечка Майкетия. «Ничего! Они еще увидят!» — повторяет он, грозя кулаком в сторону построенной иностранной компанией железной дороги, и за этой глухой угрозой в памяти слепого вставали картины родного края, воспоминания молодости, когда он водил большие обозы по старинному тракту. В оглушительном грохоте повозок по дорожным ухабам, в треске желудей под стальными шинами колес, в поскрипывании несмазанных осей и тарахтенье плохо пригнанных бортов у повозок, в звоне бубенчиков на луке седла и цокоте конских копыт по плотно укатанной дороге ему слышался голос его земли, волшебная музыка родного края.

В «Бедном негре» сведено воедино множество разнородных звуков, подслушанных романистом на венесуэльской земле. Романист сумел уловить и воплотить в художественных образах этого произведения те скрытые, подземные толчки, которые, словно толчки в утробе матери, предвещают рождение новой жизни. Роман насквозь пронизан предчувствием неотвратимо надвигающихся революционных свершений. Это предчувствие ощутимо уже с первых страниц романа — оно в бодром взмахе мотыг в сильных руках невольников, и в тревожном стуке барабанов среди ночной тишины, и в яростном ритме негритянских плясок после утомительного дня работы на господских плантациях, и в свежем, неожиданно оптимистическом звучании стихов кальдероновской драмы «Жизнь есть сон», и в колдовских предсказаниях негра Тапипы о «великом потопе», по-своему дополняющих научные выкладки и рассуждения просветителя Сесилио-старшего. Эти тревожные звуки, нарастая, переходят в торжествующий грохот аболиционистских барабанов и завершаются гулом пожаров, выстрелами, грозной музыкой войны.

Этот сложный, многозвучный материал мятежной современности и прошлого Венесуэлы организован романистом таким образом, что мы видим, как из повседневной жизни народа рождается история, а из нее возникают элементы будущего. Романист не знает, каким оно будет, это будущее, но ясно видит, что все полно ожиданием больших перемен.