Бег в золотом тумане

1. — Лейлу похитили. — Ночное нападение.

На подходе к лагерю нас встретили Наташа и Фредди. Их лица выражали отчаяние! Лейла с Бабеком бесследно исчезли! Возможно даже утром. В палатках все было на своих местах, никаких следов борьбы, поспешного бегства или ограбления они не заметили.

"Что же могло случиться? — думал я, растерянно оглядываясь по сторонам. Вряд ли это было нападением со стороны. Это мог сделать только Бабек!

Теперь я не сомневался, что это Резвон приставил его к нам. Черт, была ведь такая мысль! Но я отбросил ее, глядя в простое, добродушное лицо старинного приятеля.

Теперь все становится понятным — его странное появление, поведение, неестественное для его характера и наклонностей".

Я прошелся по лагерю в надежде найти хоть какой-нибудь след дневных событий. У ручья, там, где женщины мыли посуду, я наткнулся на зеленый пластиковый тазик, полный чистых кружек. Рядом стояли две чашки с остатками пищи. На посудной тряпочке лежал маленький кусочек туалетного мыла. Я поднял его и увидел следы детских пальчиков Лейлы.

"Спокойно, Черный! Стоять! — приказал я себе и, прикусив губу, попытался сдержать навернувшиеся слезы. Бабек увел ее сразу же после нашего ухода на штольню! И, наверняка, в Нагз… Если побегу за ними сейчас же, то к утру буду у перевала. На устье Арху догоню. Убью собаку!"

— Этот Бабек, сволочь. Похоже, он с Резвоном заодно, — вернувшись к палаткам, сказал я товарищам

— Побегу-ка я за ними. Если он доберется до Саидовской машины раньше меня, то все… Уйдет… И тогда конец и ей и мне! Думать даже не хочется, что её ждёт! Вы сваливайте отсюда как можно скорее! Завтра, самое позднее — послезавтра, Резвон будет здесь.

— В Душанбе потом пойдете? — участливо спросил Сергей.

— А может быть, ещё всё обойдется? Я усмехнулся про себя, поразившись наивности своего лучшего друга.

— А куда еще? Не сюда же возвращаться, В городе встретимся у Суворова.

— Может, возьмешь с собой парочку самородков? Возьми, всегда пригодятся!

— Да ну их к чёрту! Чувствовал, что выйдет боком этот вояж! Так нет! Решил ещё раз испытать судьбу! Хлебца захотел покушать от трудов неправедных! Лежал бы сейчас рядышком со своей девочкой где-нибудь в Сочи или Севастополе… В глаза ей смотрел… Слова ласковые говорил!

— Ну, тогда ни пуха тебе, ни пера… Долю свою ты все равно получишь.

О нас не беспокойся, — сказал Сергей, и, похлопав меня по плечу, пошел к ручью умываться.

Я сел у костра переобуться перед дорогой. Федя устроился рядом и, пытаясь поймать мой взгляд, сочувственно кряхтел. И вдруг, совсем рядом, раздался треск автоматной очереди! Пули, высекая искры, ударили в скалу за палаткой. Следующая очередь прошла ниже и прострочила насквозь нашу кухню. Выстрелы оказались смертельными, и палатка, испустив дух, осела, продемонстрировав абрис внутренностей. Третья очередь ушла в сторону родника.

Но все это видел лишь я, потому что Федя, забыв о своих ранах, мгновенно вскочил и побежал к скалам.

Я смотрел на него и думал не о смерти, а о том, как ловко он передвигается: Траектория его движения была безупречна с точки зрения военного искусства. Так красиво бегают две категории профессионалов: — десантники и зайцы… Федя явно был исключением из правил. А может, он служил в армии, и просто у нас не было случая поговорить по душам! Если будем живы, обязательно расспрошу его обо всём подробно!

Несколькими секундами позже, пренебрегая опасностью, петляя и пригибаясь, я помчался следом за Федором. Спрятавшись за камнями, мы, в надежде увидеть Наташу или Сергея, стали всматриваться в сторону лагеря.

Через минуту Кивелиди неожиданно появился с восточной стороны скалы, за которой мы прятались. Он бежал к нам, припадая на одну ногу, и кричал:

— Там, за вами, только что стоял кто-то. С ружьем! — тяжело дыша, он, упал на землю рядом с нами.

Мы в смятении обернулись и в полутьме, всего в десяти метрах от себя, увидели Наташу с одностволкой в руках.

— Ты как здесь очутилась? Да еще с пушкой? — удивленно спросил я, когда она приблизилась к нам.

— Как, как! Когда ты с Сергеем прощался, я заметила невдалеке уларов. Спугнул их кто-то. Вот и решила посмотреть, — ответила она, напряженно всматриваясь в сторону лагеря. Кивелиди стонал:

— Ну, вы даете! О птичках беседуете, а ваш товарищ кровью истекает! Не видите, что ли рану на ноге? Перевяжите Христа ради! Не дайте погибнуть в расцвете сил на пороге "Волшебного настоящего"!

Бедро Сергея было прострелено насквозь, но крови было немного. Я выдернул шнурок из ботинка и перетянул ногу выше входного и выходного отверстий. Наташа вынула из нагрудного кармана штормовки перевязочный пакет, взрезала спереди и сзади намокшую кровью штанину и быстро, почти профессионально, перевязала рану.

— А тебе везет. Черный! — ткнул Сергей меня в бок, удовлетворенно рассматривая плоды ее труда. — Не придется тебе через Арху бежать. Похоже, Резвон сам сюда пожаловал. И Лейла, алмаз твоего сердца, наверняка с ним.

— Да, это он притопал… Больше некому, — согласилась с ним Наташа, и глаза её засверкали от ненависти.

— Как некому? — еле сдерживаясь, чтобы не закричать, задал я риторический вопрос.

— Не удивлюсь, если Резвон здесь, но и Абдурахман за скалой может прятаться! Слышали ведь вертолет…

— Почему они ночи не дождались? — продолжила Наташа, внимательно посмотрев на меня, — Положили бы тёпленьких! Торопятся… Не терпится им в войну поиграть! Что же, поиграем!

— Ну-ну! С одностволкой против автоматов… — скептически скривил губы Федя. — Не оторвется номер…

— А что? Юрка от штольни не уйдет. Значит, они у нас в окружении!

Надо пугнуть их, чтобы сами не полезли. Вы тут пока полежите, а я вперед пойду, "поохочусь"… Что толку здесь топтаться! Вскинув ружье, Наташа ушла в темноту…

Всё правильно! Сергей ранен, мой мозг парализован горем, а святое место командира единогласно досталось красивой и смелой женщине…

Как только наша боевая подруга растворилась в темноте, наверху у штольни раздался взрыв гранаты. Через минуту полной тишины мы услышали один за другим два выстрела, произведённых из Юркиной вертикалки. Сообразив, что именно он поставил точку в дуэли на штольне, мы воспрянули духом.

А когда через минуту, в тридцати метрах от нас бухнуло ружье нашей атаманши, мы все чуть не расцеловались… Её выстрел явно кого-то достал. Сразу же после него раздался вопль, через небольшую паузу перешедший в отчаянную матерную тираду.

— Смотри ты, русак попался! Красиво как говорит! — восхитился я. — Серый, что там было — дробь или пуля?

— Дробь наверняка. Слышишь, как рыдает? Вот, дает! А Юрку-то, после взрыва гранаты, я похоронил, — прошептал Сергей. Если он в лазе сидит, его гранатометом не достанешь. Молодец!

— Да… — согласился с ним Федя. — Фартовый мужик! Но ежели враги поимеют Житника, — то все! Хана штольне со всеми потрохами!

— Хватит гадать! — Я был на взводе, поэтому и оборвал Фредди.

— Как нога? Минут через двадцать жгут ослабить надо, не то гангрену заработаешь!

— Нормально. Крови нет, правда болит и дергает здорово. Что делать будем? Я не ответил Серёге. В это время в голову мне пришла мысль, что Лейла ушла добровольно, не выдержала совершенно ненужных, тяжких даже для мужчины, испытаний. Поняла, что я не тот человек, который способен беречь и обихаживать хрупкую женщину… И ушла через Зидды в город. И Бабек, как истинный мужчина, решил ее сопровождать.

Такое спасительное для моего воспалённого мозга объяснение было столь очевидным, что я тут же расплылся в радостной улыбке.

— Что делать будем? — переспросил я, с трудом вернув лицу серьезность. Я думаю, надо срочно идти в лагерь за Юркиным хирургическим набором. Разрежем тебе, Серёга, ногу! Почистим, аккуратно зашьем белыми нитками… Федя будет мне ассистировать!

— Да ну тебя к чёрту! Я серьезно.

— Подождать надо немного. Они наверняка уйдут, если не ушли уже. А мы не снайперы, чтобы ночью в засаде сидеть. Подбирая слова, чтобы сказать ещё что-то, я вспомнил вдруг кроткий взгляд Лейлы и опять провалился в бездну отчаяния.

— Если Резвон здесь, и Лейла у него, — уже дрожащим голосом продолжил я, — то завтра они обязательно явятся и будут ее на золото менять. Зачем под пули лезть, если можно так все взять? Но он все сделает, чтобы и рыбку съесть и нас на кол посадить. И скажу сразу, Серый: если Резвон согласится на обмен, то я все сделаю, чтобы и вы согласились. В твоем согласии я, впрочем, убежден. Никуда не денешься, как и Наташа. А от Житника и Фредди прикроешь. С ней вместе прикроете.

— Ну… Черный! Ты как всегда худший вариант отслеживаешь. Не улавливаешь, что после обмена всё наоборот будет: он в штольне, а мы снаружи. И учти, если он кокетничать начнет, мы пообещаем ему полтора ящика золота взорвать. И разнести всю эту штольню в пух и прах. Пусть с лупой по горам окрестным самородки ищет!

— А может, ты и прав… Но если что — прикроешь. А сейчас надо к штольне пробираться. Там все решим. Слышишь? Идет кто-то…

— Это я. — Услышали мы мелодичный голос Наташи.

Через минуту она появилась перед нами; в рутах у нее был автомат, на плече ружье.

— Откуда дровишки? Никак завалила кого? — Глаза Серёги увлажнились. Он отодвинулся и освободил ей место на валуне.

— Да, одну сволочь… — устало протянула Наташа, бросив "Калашник" под руку Кивелиди. — Выглянула из-за скалы, ну, той, что сразу за вашей палаткой, а он боком ко мне стоит с автоматом. Я ему с десяти метров по рукам ударила. Он заорал, автомат бросил, танцует и матом чувства выражает: "Твою мать, твою мать". Подошла осторожно, смотрю, а это Вовчик, дезертир. Обе руки по локоть в крови. У Резвона он отирался. Да вы его, кажется, видели. Бил меня, гад, когда Резвон уставал. А когда сознание теряла, — насиловал зверски. Не удержалась, тюкнула прикладом между ног. Упал на колени, ботинки мои стал целовать. Хотела пристрелить, но рука не поднялась! Стала расспрашивать, сколько их и что им конкретно надо. А он обезумел от страха, мычит, дергается, пена изо рта пошла. Я опять прикладом по инструменту! Он взвился и со скалы сиганул. Там еще один с ним был… После моего выстрела в сторону ускакал.

— Надо было Вовчика сюда вести, а не прикладом размахивать! — мягко сказал Кивелиди и с уважением посмотрел на нашу боевую подругу. Наташа возразила:

— Да бог с ним! Главное — штольня! Это наш вокзал, почтамт и Смольный.

— И Форт-Нокс[29]! — Ввернул Фредди со значением в голосе.

— Ещё раз удивил, братец! И по-английски знаешь! И сказать можешь! Полиглот ты у нас, оказывается! Сделав комплимент Феде, я подумал, что ещё не раз этот "ирокез" преподнесёт нам какой-нибудь сюрприз.

— А ты думал! Я в зоне много книжек перехрумкал. Почти всю библиотеку! Кой чего фурычу! А что у тебя голосок то подрагивает?

— Тебе показалось, Федя! — похлопал я его по плечу и продолжил:

— Пока мы на "щите". Если Юрка не промахнулся, то 2:0 в нашу пользу.

Мы с Серёгой к штольне пойдём, а ты, Наташа и ты Федор идите в лагерь, еды возьмите, патронов и догоняйте нас. Да осторожнее! Может, сидит где-нибудь, тот, у которого Наташа щекотала "достоинство" и жаждет отомстить!

Мы замолчали, вслушиваясь в ночь. Наташин бок согревал моё бедро. Мне было спокойно рядом с ней. Я понимал, что она приложит всё своё мастерство стрелка, чтобы вернуть Лейлу! Мне захотелось сказать ей что-нибудь приятное. Когда стало ясно, что подозрительных звуков нет, мы поднялись и пошли.

— Послушай, красавица, — уже на ходу обратился я к девушке.

— Я вот что хочу сказать… Ты такие вещи о себе рассказываешь: ишаку отдавали, били, насиловали… Я понимаю, женщина должна быть с прошлым, но не с таким же! Понимаешь?

— Конечно, ты прав! Слушай внимательно…

"Меня украли прямо из аудитории института, где я защищала кандидатскую диссертацию на тему:

"Зоофилия и Некрофилия как методы релаксации, победившие импотенцию".

Отвезли в горы. Там я не теряла времени даром, а собирала и систематизировала данные, полученные с помощью местного населения"… Ну что, сойдет?

— Совсем другое дело! Еще пару-тройку штрихов и мои глаза засветятся искренним восхищением…

— Спасибо тебе Руслан, за поддержку и, что не презираешь меня за всё происшедшее со мной! Наташа крепко пожала мне руку и стала догонять Федю.

Я тоже прибавил ходу, чтобы не отстать от Сергея. Пока я шёл, мне вдруг пришла в голову мысль, что Лейла, может быть, и не попала к Резвону. Мой приятель Бабек умыкнул её для себя…

"Ведь он — любитель сладкого, — думал я.

— И мог прийти сюда по приказу Резвона, а уйти по другой причине. Украл полюбившуюся девушку вместо того, чтобы нас перестрелять… Даже золота не дождался! Ну, конечно! Лейла и золото… Несравнимо… Точно, втрескался, змей! До потери алчности!"

И ревность, эта "дремавшая во мне, не очень приятная Дамочка встрепенулась и, почувствовав лёгкую добычу, впилась ноготками в душу и смертельно укусила " в сердце.

"Ну, ты, даешь. Черный… — пытался я себя успокоить.

— Ты не страдал так, когда думал, что она у Резвона… Жестокого, безразличного. У которого она не прожила бы и часа…

А мысли, что кто-то таращится на нее маслеными глазками, кто-то сидит рядом с ней и может коснуться её пальчиков, груди, мысли этой вынести не можешь. И знаешь ведь, что если она у Бабека, он ее не тронет. И вернет, в конце концов".

Через сорок минут мы подошли к лазу нашей штольни и стали кашлять Житнику, давая ему знать о нашем приближении.

— Здесь я! — услышали мы откуда-то сбоку его глухой голос.

— А мы думали, ты в штольне сидишь. Как в дзоте, — сказал я, увидев Юрку, выступившего из темноты с автоматом в руках, Судя по широкой улыбке, Житник был явно доволен жизнью.

— Что там у вас? — спросил он, пересчитав нас глазами. — Все живые?

— Бабек Лейлу увел. — Ответил ему Сергей. — И привел Резвоновских шакалов. Наташка одного подранила, вниз убежал. И ты, судя по автомату, времени даром не терял?

— Спрашиваешь! — усмехнулся Житник. — Пошли в штольню. А что касается твоих слов, Руслан, то, во-первых, дзот — это древесно-земляная огневая точка. Штольню лучше сравнивать с дотом — долговременной огневой точкой. А во-вторых, в ней третий до кучи появился… При желании на троих сообразить смогут! Ха — ха — ха! Все при деле: Васька злато сторожит, тот, второй — вышибалой по-прежнему в сенях стоит, ну а новенький, который с "Калашником" под вечер проведать меня пришел, — перед выходом теперь отдыхает…

— Замочил его? — хмуро спросил подошедший с Наташей Федя.

— Да нет, живой пока. Афганец он, понимаешь. Они думали, что я в лазе сижу, и очень грамотно поступили. Сначала лимонку туда кинули! А я здесь, под скалой залег и дремал себе потихоньку. Когда бабахнуло, — проснулся. Смотрю — нет никого, да и что в темноте со сна разглядишь? Через минуту присмотрелся, заметил одного перед лазом, в шляпе пуштунской, а чуть позже и другой появился. Ну, я ботинки скинул, подобрался поближе и врезал им по очереди, как в кино. Афганец сразу лег, а другой завыл негромко и вниз скатился. Гадом буду, Резвон это был! И голос, и фигура, — точно он! А этот, — Юрка пнул лежащего иноземца, — до утра не доживет…

— Слышь, ты, Мандела[30], — Житник повернулся ко мне и посмотрел прямо в глаза. Первый раз в человека стреляю! Представляешь, чувствовал, как железо в него входит! Как будто я пальцами его проткнул! А сейчас чувствую, как оно, железо, сидит там, у него под кожей, рвет красное мясо, трет белую кость и жжет, жжет, и кровь сочится. Скоро сдохнет, и сгниет, и мухи снесут в него яйца!

Я еще в городе, когда гвозди для стволов рубил, симфонию эту предчувствовал.

Я завалил своего врага! И, знаешь, Черный, мне понравилось это! Видишь, даже говорить стал, как ты, с картинками. Метафоры и гиперболы сами в голову лезут. Я другим человеком стал и поверь, снова хочу все это испытать!

— Ну — ну, успокойся, это — истерика! — Я похлопал Жорика по плечу и продолжил:

— Похоже, ты, братец, смерти боишься. А когда трус убивает, крик у него в душе появляется: "Я не такой, как вы все! Я не жертва!!! Я убийца!!! Я буду жить, а вы все умрете! Тебя гнетёт тяжелая наследственность, лишний вес и некачественная пища! Все демоны искренне верят, что каждая отнятая ими жизнь, продлевает их существование… "Горца" помнишь?

А вообще, тебе надо было Резвона шлепнуть. Недавно он примерно то же самое говорил. Сдаётся мне, что вы с ним духовные близнецы — братья, Как Виссарион и Адольф!

— Ты мне тут параллели не черти! Психиатр — самоучка!

Скажи ещё, что Фатима — моя сводная сестра!

Житник и впрямь стал опасен…

— Да ну вас на…! — прервал Сергей нашу "дружескую" беседу, остановившись у штольни.

— Ты, Черный, умный, но под кожу без мыла лезешь! Человек, может быть, жизнь нам спас, а ты его обзываешь!

Я очередной раз удивился наивности друга и сразу же прочёл лекцию, касающуюся всех:

— Находясь в полном сознании, я заявляю: Сергей, ты не прав!

Я могу изъясняться на Федином наречии, могу украсить любые уши первосортным "Спагетти"! Всяких гастролёров вижу за версту…

Когда приспичит — Душу выну по филиппинской методике без шума и пыли… Вот только трепанация черепушек ваших мне никак не удаётся. До серого вещества не могу добраться, хоть плачь!

Не понимаете что ли, что Человек должен получить то, что ему причитается? Ото всех! Вот если мне постоянно говорят, что я не симпатичен, не прав, да ещё и не умён, то это для меня отправная точка, чтобы посмотреть на себя глазами окружающих меня людей!

Даже если эти характеристики не точны или вовсе не правильны!

А что может быть хуже теории "Всеобщей любви"? Что она может подарить человеку? Полноценную жизнь? Нет! Минуту забвения, а потом полное разочарование!

— Ты прав, Черный! — обернувшись, засмеялся Сергей. —

Особенно насчет непротивленцев. Терпеть их не могу. Ты знаешь, многие геологи в маршруте ширинок не застегивают. Зачем? Все равно вокруг одни сурки и мыши. Удобно — побрызгал и пошел. И в городе привычка эта остаётся. Пробегаешь весь день в костюмчике модном, а "оттуда" — оказывается, кусок рубашки торчит! И ни одна сука не скажет… Кстати, расскажу я вам мировой анекдот на эту тему:

"Женщина, увидев непорядок в нижней части мужского костюма, очень деликатно сделала замечание: "Мужчина! У Вас магазин открыт!" Мужик, как истинный Эзоп, спрашивает: " Продавец стоит за прилавком?" Женщина взглянула ниже пояса мужчине и отвечает: "Продавца нет, только пьяный грузчик на двух мешках валяется!"

От всей души, посмеявшись и разрядив обстановку, все за исключением Наташи, добровольно оставшейся на страже, сидели в штольне между завалами и ужинали в тусклом свете карбидных ламп.

Мумию циррозника мы решили подселить в забой к Ваське-геологу.

Его, чертыхаясь, потащил Федя.

Я достал из Наташкиного рюкзака несколько банок кильки в томатном соусе и "Завтрака туриста". Юрка выложил кусков десять холодной жаренной сурчатины и фляжку родниковой воды. Есть никому не хотелось, но все понимали, что завтра времени на еду может и не найтись.

Глядя на лица товарищей, я остро чувствовал, что исчезновение Лейлы, для них не беда. То, за чем они пришли, — по-прежнему было у них в руках. Лишь иногда, то один, то другой вглядывался мне в глаза, пытаясь определить степень моего расстройства. И если они находили ее достаточной, — в их глазах проступало сочувствие. Отряд потерял бойца, но остался отрядом…

"Господа, присяжные! Заседание продолжается! Сундук мертвеца и бутылка рома", отрапортовал Федя, демонстрируя знание произведений классиков Советской России нэпманского периода и зубра прозы творившего на территории Туманного Альбиона. Сделав паузу, он продолжил сокрушенно:

— И что вы за люди геологи? Себя не уважаете! Вот, Васька мужик был продвинутый, гордый — пальцем его не тронь, а в таких штанах шкандыбал! Я дворняга, но от такого галифо у меня рвотики пошли бы! А мотня — не поверите, братва, смётана белой леской! Стежки — бляха! Мышь, проскочит!!

— Все в норме, дорогой, — засмеялся Сергей, взглянув на свои не раз ремонтированные брюки.

— Главное — не красота, а надежность. А насчет внешнего вида анекдот есть старый. Слушай:

"Однажды Политбюро по просьбе своих жён решило мужикам смотр устроить.

Ну и вызвали представителей сильного пола на свое заседание. Первым, конечно, прошелся перед ними свой человек из министерства легкой промышленности. — Выбрит гладко, отутюжен, пахнет хорошим одеколоном и смотрит весело, будто американец.

— Внешний вид, — говорят, — "Отлично".

— Курите? — спрашивают.

— Нет!

— Пьете?

— Да вы что!

— А как насчет женщин?

— Только с собственной женой!!!

— Не ценят они наших подвигов! Следующий!

Следующим был морячок. Бескозырка белая, тельняшка чистая. Выбрит, опрятен, красив, зубы так и сверкают! Тоже получил за внешность высший бал.

— Курите? — спрашивают.

— Только советские папиросы!

— Пьете?

— Только "Советское шампанское"!

— А как насчет женщин?

— Только в советских портах!

— Замечательно! Таких патриотов мы ещё не встречали! Можете идти!

Третьим по недоразумению какому-то геолог вышел. Небритый, один сапог кирзовый, другой резиновый, одежда порвана, нос облуплен, глаза бегают…

— Да… — говорят. — Внешность неуд… Курите?

— А есть?

— Пьете?

— Наливай!!!

— А как насчет женщин?

— Айн момент! Сейчас будут!

Все, кроме меня, засмеялись, хотя рты у каждого были забиты опостылевшей пищей, которую не хотелось ни жевать, ни глотать.

— Да, бичей среди геологов полно, — сказал я, стараясь выгнать из головы невеселые мысли. Стать им просто. Особенно без женской ласки и долго злоупотребляя "Завтраком туриста".

Нет бабы — все! Конец геологу. Сначала перестаешь бриться, потом — ширинку застегивать, затем — мыться, затем — ложкой пользоваться и одежду менять!

Однажды оставили мы на зимовку на Кумархе Олега Семакова, нашего техника-геофизика. Чтобы местные жители не разворовали все до "нитки". На пять месяцев, с декабря по апрель. Когда в мае пришли назад, — никто его не узнал. Зверь зверем. Зарос весь, грязный, говорить разучился. Таджики из Дехиколона сказали, что вставал он с кровати раз в месяц, когда самогонка у него кончалась.

— Кладовщица Нина Суслановна потом пяти мешков сахара не досчиталась! А в Карелии я был знаком ещё с одним бичом. Классный геолог, большой специалист по апатитам и строительному камню. Я полтора года с ним рядом проработал, так он за все это время ни разу одежды и носков не сменил.

Представьте, как от него пахло. А ел он, как зверь… Наклонится над чашкой и быстро, не жуя, чавкая и обливаясь, жрёт! Извините, но другого слова я не могу произнести!

И, знаете, чувствовалось, что ложка для него не столовый прибор, а символ принадлежности к людям что ли"…

Заканчивал я уже автоматически. Опять мои мысли унеслись к Лейле.

"Моя богиня! Болтаю здесь… Как будто ничего не случилось. Измучил тебя. Давно надо было отправить тебя к родственникам в Париж. А я повел тебя сюда. Негодяй! Что мною двигало?

Боязнь, безмерный страх одиночества? Нет, одиночество — это слишком отвлечённо… Это — клеточный страх, страх клетки остаться одной и не функционировать в организме. Не выполнять чего-то, запрограммированного эволюцией…

А у меня — Сердечная Недостаточность!

Обычная Человеческая Недостаточность по своей Половинке! Воспоминание о некогда полном единении, о восхитительном слиянии одной частички мироздания с другой повергло меня в глубочайший транс…

А может Лейла из Антимира? И что может получиться при единении частиц с античастицами? Ничто! Вакуум! Это открытие поразило меня своей метафизической простотой и жестокостью…

В конце нашей скудной трапезы раздался глухой протяжный стон. Мы встрепенулись, повернули головы к штольне и стали вслушиваться.

— Афганец мой, похоже, откидывается… Судорога его бьет! — первым сообразил Юрка.

— Сидел бы дома, спичками торговал, а то нет — сюда за смертью пришел, — грустно сказала Наташа, несколько минут назад, смененная Федей.

— А ты чего дома не сидишь? — усмехнулся Житник.

— Я не по своей воле здесь.

Помните, Лейла на Арху говорила: "Когда не умер — жить хорошо? Я тогда ее поняла… Когда от Резвона в первый раз убежала, в скалы пошла. Стала вверх карабкаться. И над обрывом повисла… На пальцах. Потом вылезла, не знаю как! Чудом… Легла на краю. До сих пор помню все вокруг… Как заново родилась и первый раз увидела солнце, скалы, небо… Все такое чистое, новое…

— Чистое, новое! Завтра, может быть, всех нас шлепнут и поделом… — С трудом, проглотив последний кусок "Завтрака", переменил Сергей тему разговора:

— Давайте лучше о деле, то есть о том, что нас ждёт!

Все вместе мы видели четверых бандитов. Один из них, судя по всему, откинулся. У другого, возможно, Резвона — прострелена нога, чему я искренне рад. Третий, Наташкин Вовчик — ранен в кисти рук, и стрелять не может. Четвертый — жив и невредим! Наверняка, есть ещё пара человек. Или больше, если они кишлаки окрестные подняли… Но это маловероятно. Теперь о завтрашних делах: Я предлагаю тебе, Руслан, идти на разведку! Если хочешь, возьми Наташу. С ней будет спокойнее!

— Давай, я с Черным пойду, — мрачно перебил его Житник. В колеблющемся свете лампы, его глаза мерцали, словно угли.

— А Наташку с кувалдой в забой? Понимаешь ведь, что штольня — это ловушка. И женщин лучше держать от нее подальше. Слушай дальше, джентльмен! После ухода Черного и Наташи мы подготовим для гостей "Бурю в пустыне". А именно: перенесем весь аммонит в рассечку. Поставим ящики где-нибудь у стенки, чтобы не мешали.

На дно ящиков камней набросаем, на них патроны положим. Чтобы, значит, видно было, что взрывчатки у нас вагон и маленькая тележка. И если ее взорвать, то от золота одна пыль останется. Ящики зарядим. Потом в брезентовые мешки золото соберем… Которое оторвало после последней отпалки…

— Загадками говоришь, начальник! Зачем все это? — опять перебил Сергея Житник. На что Кивелиди спокойно ответил:

— Опытным путём установлено, что когда за тобой следит кто-то, да еще с оружием, всегда хочется разрешить конфликт полюбовно.

Рано или поздно Резвон с килерами придут сюда менять Лейлу на золото, и тогда одного из них мы приведем в забой и покажем эти ящики с взрывчаткой и золото, естественно. И предъявим им ультиматум: Либо они отдают Лейлу, либо мы взрываем этот рудник. И даем знать об их шайке городским властям. При благоприятном для нас исходе сделки Юра с Федей грузят мешки на ишаков и соединяются где-нибудь на пригорке с Черным и Наташей. Потом Резвон отпускает Лейлу, и мы с ней идём в Зидды на третьей скорости, А Резвон получает в собственность штольню со всеми ее потрохами.

— Для этого обмена, — покачала Наташа головой, — надо ему доказать, что в штольне много золота осталось…

— Я заходил в рассечку после отпалки. Там на стенке в заколе два самородка: с блюдечко и тарелку! Классное зрелище. Мало ему не покажется, — сказал Житник и, немного подумав, добавил:

— Все, конечно, будет совсем не так. Резвон может не поверить Сергею, что мы можем взорвать штольню. Сам бы он наверняка так и сделал! А вообще, делайте что хотите, а за вынос мешков из штольни буду отвечать я! Вынесу, а там трава не расти! А Лейлой пусть муж занимается!

— Не волнуйся, Георгий! Эту тончайшую и ответственейшую операцию я доверю только себе! А эмоции "верю — не верю", мы рассеем! Можно огнепроводный шнур на боевике сделать очень коротким, сантиметров пять-десять… И Резвону показать. И объяснить, что на выход из штольни останется ровно двадцать секунд…

И если он станет вредничать, то его мечты о богатстве растворятся в атмосфере вместе с золотом! И, естественно, показать, что другого шнура мы нигде не прячем. Короче, у нас есть товар, и у противной стороны он имеется! Резвон умный мужик, хоть и зверь. Думаю у нас всё получиться!

Поговорив еще немного о возможных осложнениях, и путях их преодоления, мы втроем — я, Юрка и Сергей спустились в рассечку, чтобы подготовить ее к возможному визиту бандитов.

2. — Бабек редактирует события. Опять Фатима!

Когда в штольне всё было готово, внизу у реки послышались короткие автоматные очереди. Их было три, скорее всего из одного оружия. Стрельба с перерывами длилась минуты две, не больше.

— Похоже на расстрел… — пробормотал Кивелиди, приподнявшись.

Не говоря не слова, я схватил один из трофейных автоматов, и побежал искать лагерь Резвона. Когда я выскакивал из штольни, одна за другой раздались еще две очереди.

Я догадывался, где мог быть лагерь наших преследователей: внизу, в двадцати минутах ходьбы от штолен, между двумя ручьями, есть треугольная по форме уютная полянка. Высокие, обрывистые берега ручьев защищают ее с двух сторон, а с третьей к ней примыкают непреступные, отвесные скалы. Наверняка, они устроились именно там — более надежного места для ночевки, да и для обороны, в этих краях не найти.

Небо уже посветлело и скоро я смог убедиться в своей правоте. На поляне действительно стояла покосившаяся четырехместная палатка. Старая, выцветшая от южного солнца, она довольно легко различалась в утренних сумерках. Крадучись, я подобрался к лагерю и залег на седловине одной из скал, возвышающихся на правом берегу Уч-Кадо.

Скоро стало совсем светло и перед входом в палатку у потухшего костра я смог различить неподвижно сидящего Бабека.

Рядом с ним, на цветастом одеяле лежала Лейла. Позади палатки, прямо на траве, в неестественной позе валялся человек в стеганом халате. Под обрывом, у самой речки, паслись два осла.

Неожиданно Бабек поднял голову и посмотрел в мою сторону, затем быстро встал и пошел в палатку. Через минуту он вышел, пятясь и волоча за ноги явно мертвого Резвона. Бросив его недалеко от входа, Бабек вернулся в палатку, и таким же образом вытащил другого мертвеца, потом снова посмотрел в мою сторону и призывно, вкруговую, махнул рукой. Будь мои товарищи рядом, им бы ничего не оставалось, как подумать, что Бабек мой сообщник в какой-то тайной игре. На их месте я и сам бы так подумал, если бы мне не были хорошо известны простодушие и непосредственность этого горца. Он интуитивно следовал здравому смыслу и всегда был прав! Вот и этой ночью он решил, что разумнее перейти в наш лагерь. Я встал, забросил автомат за спину и открыто пошел к палатке.

Лейла была без сознания. От ее бледно-серого лица веяло болью невыносимого страдания. Я посмотрел на Бабека, желая услышать опровержение ударившей в мозг догадки. Но тот мелко и быстро закивал головой.

— Резвон ее взял, — сказал он дрожащим голосом.

— Я слышать, как она кричит, я стрелять в него. Потом я ее вязал, — она убивать себе хотел. Два часа лежит, но живой. Не развязывай совсем — пусть к себе придет. Мусульманский женщина после такой беда жить не может, — сам себя убивает.

Я аккуратно примостил голову Лейлы на колени, пригладил ее растрепавшиеся волосы. Она была холодна как камень. Бабек, прочитав мои мысли, сбегал в палатку за стеганым одеялом и занялся разведением костра. Я бережно укутал Лейлу до подбородка и задумался.

"Несколько часов назад на этом красном, дырявом одеяле Резвон насиловал Лейлу… Сейчас он мертв. А Лейла… Нет, я не отпущу ее с ним! Главное — успокоиться. И правильно себя повести. Если я хоть как-то покажу ей, что я, как и она, убит горем, то — конец.

Надо дать ей понять, что все плохое прошло, а все хорошее осталось…

Если я остался прежним, значит, все между нами осталось прежним. И я с утроенной нежностью буду целовать ее губы, бедра и всё остальное!"

— Она будет живой, не бойся, — подойдя к нам, прервал мои мысли Бабек.

— Что тут случилось? Расскажи всю правду!

— Что рассказывать? Резвон, когда сель нам дорога закрывал, приказал мне идти за вам, узнавать все и потом твой жена брать и назад идти. Он хитрый, не верил, что просто рыбалка идете. Откажусь, плохо мой семья будет. Он весь мой родственник в Душанбе знает, где мой жена живет знает… Ну, я пошел. Когда сюда попал, я все узнал, потом я взял твой жена и ушел назад Сардай-Миона. Я ее сильно не обижал, не бойся. В Хатганагуле Резвон встречал. Еще с ним мама и тетя Лейлы был.

— Так они здесь!!? — вскричал я. — Мне они снились! Я им руки отрубил! Я не дам им даже прикоснуться к Лейле!

— Зидесь, зидесь! — ответил Бабек, с интересом слушая мои речи.

— В палатка сидят. Не кричи только. Смотри, Лейла спит.

— Они опять ступили на тропу войны!!! — прошептал я, укачивая девушку.

— Зачем ты их в палатку посадил?

— Я знать, что ты их увидишь, — злой будешь. Они мне все рассказал про твой иранский жизнь!

Нет, Бабек, не всё! Фатима хотела, чтобы я стал её мужем. А я полюбил Лейлу! Ладно, дальше рассказывай! Кто еще с ними был?

— Еще шесть человек был. Два — уже мертвый, на перевале умирал. Они вертолет видел. Он низко вокруг летал. Как в Гускеф. Они в его автоматный залп дали и вертолет падал прямо в них и савсем убивал.

— Да ты что!!? Какой вертолет был?

— Маленкий, не болшой. Взрывался савсем и гарел.

— И кто в нем был?

— Три человек. Один черный был, савсем гарел. В лоб его кокарда был. Летчик, наверна. Другой таджик белый короткий рубашка был, голова тоже горел, два нога нет, сначала живой был, потом умирал… Русский еще был, белый волоса чуть — чуть остался…

— Ну и дела! Всё это хорошо, Бабек, но противовоздушный бой на нас повесят!

— Не повесят. Резвон там горелый бумага находил. Полетный документ. Там был написан, вертолет савсем другой сторона летает, Барзанги-Калон.

— Все равно машину найдут. С воздуха.

— Э!!! Зачем боишься? Это долго не будет. Месяц, наверно, пройдет. Мы Душанбе уже сидим.

— Может быть, ты и прав. Валяй дальше. Если ты мне скажешь, что у тебя в палатке рота марсиан сидит, с портативным, аффинажным[31] заводиком, я поверю сразу… без вопросов и улыбок!

— Никакой завод и марсиан палатка нет. Один Фатима и Фарида там.

— Жаль. Ну, потом вы лагерь здесь поставили и пошли нас мочить. Дальше что?

— Ночью, когда от ваш лагерь и штольня пришли. Резвон злой был. Он с пропавший афганец штольня ходил, немного дробь ему жопа попадал. Меня ругал, — зачем стрелял, не резал. Я нарошно в скала стрелял, — вас предупреждать хотел.

— Нарочно скала стрелял? Да ты чуть Сергея не убил, — бедро ему насквозь прострелил!

— Сергей пападал? Жалка, ругать меня будет… Ракашет, наверно. Я в сторона стрелял.

— Рикошетом пуля так не ранит, не ври! Странный ты человек — сначала их привел, потом нас предупредил. А вечером, после чая, всех дружков перестрелял.

— Зачем странный? Если другой был, — давно ворона и шакал дикий меня мертвый кушал. Это вы странный, — сюда пришел, наш золото брал, люди убивал! А меня наш мулла спасибо за Резвон и его шайка будет говорить. Уважать будет!

— Да ты, братец мой, стратег и тактик! Давай, рассказывай, что дальше было!

— Дальше он говорил, что утром ловит вас будет. Лейла хорошая наживка! Потом Лейла брал, палатка шел. Фатима, мама ее, и тетя руки его хватал. Он сказал мне привязать их. Что буду делать? Привязал, за палатка положил… Потом Лейла кричать сильно стал, меня звал. Я ее уважал, хороший она девочка и палатка пошел. Другой человек не пускал. Я злой стал, автомат брал, его стрелял. Резвон палатка выскочил, — я его стрелял. Вовчик сзади меня толкал, — я его тоже стрелял. Палатка потом зашел, — Лейла угол лежит, голый совсем, ничего говорить не может, ходить не может. Меня увидел — из палатка побежал, в речка с обрыв падал. Я ее ловил, она кусался, царапался, убежать опять хотел. Я ее одевал, очень красивый девочка, вязал, на одеяло ложил. Чай крепкий, сладкий через ложка давал. Я знал, кто- нибудь придет, потом тебя видел, рука махал…

— Ты говорил, кроме тебя и Резвона еще четыре человека было. Где четвертый?

— Он меня стрелял, но плохо. Потом убежал. Я в него попал, наверно. Вниз убежал Если в Нагз первый попадет, — плохо мне будет! У него родственник много, злой будут, никакой мулла не помогает!

— Времени на размышления у меня не было. "Ночь длинных ножей" — иначе не назовёшь то, что сделал Бабек…

— Спасибо! Ты молодец! Всё сделал правильно! Ты иди сейчас за четвертым! Если он в Дехиколон убежал и людей сюда поведет — не пускай их. Впрочем, в кишлаке все равно слышали пальбу и прибегут посмотреть. До вечера не пускай никого сюда. Скажи им, что из города плохие люди пришли, всех убивают, а тот, сбежавший — один из них. Слушай, а если ты опять от нас убежишь? К местным?

— Не убегу, наверно. Их много, на всех золота мало будет. Но если плохо будет — убегу, может быть. Зачем умирать? Я долго жить хочу. Жить хорошо, Руслан. Ладно, я пойду тот человек искать… Савсем не могу больше Лейла твой смотреть. Такой белый!

— Иди, иди! Только, сначала подбери за собой. Возьми женщин и закопайте тела бандитов вон там, в углу полянки, под скалой. Вечером, если мы не придем, найдешь нас на штольне. И не смотри на Лейлу такими жалостливыми глазами, не береди душу!

Бабек пошел в палатку, развязал женщин и приказал им оттащить трупы Резвона и его подручных в дальний угол полянки. Когда сестры тащили мимо меня Резвона, я оглянулся и посмотрел на него. Он был светел лицом и казался вполне довольным.

— Резвон мне говорил, что он сабля нарошно тебе на стена оставлял, — сказал Бабек. заметив мой пристальный взгляд на покойного.

"Я, — говорил, — режиссер!"

— И мне об этом же говорил… — устало сказал я.

— Он слишком был уверен в себе и не допускал мысли о провале своего кровавого "спектакля"!

Яму копать они не стали. Просто заложили трупы камнями, воткнули в продолговатые холмики палки, с привязанными к ним, лоскутами белой ткани. Оглядев плоды своего труда, Бабек помолился вместе с женщинами, засунул за пазуху пару лепешек и ушел.

Я проводил его взглядом, а когда посмотрел на Лейлу, увидел, что она пришла в себя и, не мигая, смотрит мне в грудь сквозь длинные свои ресницы

В её глазах я прочитал ужас, смешенный с отвращением к себе. Я хотел поцеловать её в губы, но она, резко и истерично задергав головой, отвернулась. По её щекам катились слезы…

— Я люблю тебя, I lоvе уои… Все будет хорошо, вот увидишь, — шептал я ей.

— Тебе плохо, но я постараюсь. Пройдет совсем немного времени, и ты забудешь обо всем! Кроме меня! Ты полежи здесь немного! Я сейчас…

К счастью, и на этой полянке нашлась кумархская рудостойка[32]. То ли местные чабаны ее сюда притащили, то ли — люди Резвона, но костер было чем раскочегарить. Под палаткой я нашел топорик и начал рубить дрова. Когда я разогнулся, то сразу же уперся глазами в черные, зловещие фигуры двух женщин. Меня охватил приступ ярости, я замахал топором, и стал кричать им срывающимся голосом, чтобы ушли с глаз долой.

С тех пор, как мы с Лейлой покинули Иран, я не воспринимал этих двух фурий, как некую реальность. Все в них было мне непонятно.

"Зачем они здесь? — думал я, провожая их взглядом. — Зачем они преследуют нас? Чего хотят? Наверное, им до чертиков надоела родная пустыня… Или Фатима — просто больная, как и говорила Лейла… А почему я перестал бояться ее?

Она ведь сюда приехала по мою душу. А здесь автоматы на каждом углу валяются…"

Поглощенный этими сумбурными мыслями, я вырыл позади палатки, прямо под отвесной скалой, яму диаметром около полуметра, выложил ее плоским булыжником и развел на них огонь. Затем обложил костёр крупными камнями. В оцинкованне ведра и два больших алюминиевых чайника набрал воды и поставил греться.

К этому времени Лейла начала приходить в себя, и я с трудом влил ей в рот полкружки разведенного сгущенного молока. Но ее вырвало. Отерев ей шею и грудь байковым пробным мешочком, я перенес ее поближе к костру с тем, чтобы она могла наблюдать за мной, а я за ней. Краешком глаза я видел ее безжизненное лицо, пустые равнодушные глаза. Но в них отражалось пламя костра. Живое, озорное пламя, и это вселяло в меня надежду…

Дров было много, и очень скоро камни очага раскалились и начали потрескивать. Примерно через час я отодвинул их в сторону, собрал и выбросил угли и золу, а кострище засыпал принесенной с речки галькой. И поставил над ним снятую с прежнего места палатку. Скоро в ней стало тепло, как в бане.

После этих приготовлений я подошел к Лейле. В глазах ее что-то засветилось. Это было, — не умирающее ни при каких обстоятельствах, женское любопытство! Я взял ее на руки, перенес в палатку и поставил на согревшуюся гальку.

— Это, конечно, не твоя мраморная ванна в Захедане, но сгодится, — поцеловав ее в лоб, нежно сказал я.

Глаза Лейлы начали теплеть, тело ее стало податливо — упругим, и мне удалось почти без затруднений раздеть ее донага…

Она стояла передо мной беспомощная, словно младенец, смущённая моим восхищенным взором.

— Да, милая, да! Приговаривал я. — Ничего не случилось, ничего! Всё то, что есть между нами, все превращает в любовь! Прости, я сейчас. Я вышел из палатки, нашел Фатиму и бросил ей в руки изодранную одежду Лейлы и моток черных ниток с иголкой — они всегда были при мне в нагрудном кармане штормовки.

Вернувшись, я разделся до пояса, быстро выстирал в ведре нижнее белье Лейлы и положил его сушиться на горячие камни. Все это время Лейла удивленно наблюдала за мной.

— Не мужское это дело, стирать для любимой, да? — окончив непривычное занятие, спросил я. Затем, бормоча Лейле разные ласковые слова, я облил ее теплой водой, плеснув немного на камни. Облако пара окутало нас. Мне захотелось обнять свою возлюбленную, но я, укротив руки, но не глаза, начал омывать ее тело намыленным пробным мешочком.

Напевая, я намылив ее всю, потом посадил на корточки, и осторожно вымыл голову. Глаза Лейлы совсем потеплели и она, улучив момент, нежно прикоснулась влажными губами к моей, давно не бритой, щеке.

Мурлыкал я, приступив к завершающей стадии омовения. Взяв Лейлу за хрупкие плечи, и возомнив себя Праксителем[34], я помог ей встать на ноги и медленно, струйка за струйкой вылил из чайников воду, смывая со своей Афродиты пену, играющую разноцветными огоньками…

— Чем же я вытирать тебя буду, радость моя? — спросил я ее в растерянности… — У меня нет ничего…

— Я высохну так, — сказала она, подойдя совсем близко, к еще горячим камням, — А голову высушу на солнце. Нам надо уходить отсюда! Не надо золота. Хватит убивать!

— Хватит-то, хватит, но выбираться надо всем вместе. Завтра утром уйдем в город!

Через полчаса мы уже поднимались к штольне. Перед нами семенили два трофейных ишака, нагруженные под завязку отличными продуктами и снаряжением, а сзади, о Господи, плелись мать и тётка моей ласточки!

Они несли по два автомата со снятыми рожками. Мы шли, не спеша, и Лейла тихо, сбивчиво, часто замолкая, рассказала мне о вчерашних событиях и о том, что она узнала от матери.

Когда мы пошли к штольне, Бабек наставил на нее автомат, и приказал идти вперед. Дойдя до верховьев Хаттанунги, они встретили отряд Резвона, только что похоронившего двух воинов. Своим донесением Бабек изрядно поднял настроение головорезам, воодушевленным неожиданным и полным успехом своей противовоздушной операции.

После недолгого раздумья Резвон решил дождаться ночи и вырезать наш отряд. Добравшись до верховьев Уч-Кадо и оставив там теток и двух бандитов стеречь пленницу, он с Бабеком и двумя подручными пошел к нашему лагерю. Вернулись они злые, особенно Резвон. Сзади, в бедре у него была рана. При свете китайского фонарика он, с помощью Фатимы выковырял перочинным ножом несколько дробин и потребовал к себе Лейлу. Фатима привела свою дочь в палатку и удалилась. Оставшись наедине с девушкой, Резвон предложил ей руку и сердце, а когда она отказалась, набросился на нее.

Лейла начала кричать, ударила его по лицу. Насильник рассвирепел и сильным ударом в пах бросил ее на пол, сорвал одежду…

— Ладно, ладно, не надо об этом. Ничего этого не было. Бабек мне сказал, что мать с тёткой вступились за тебя. Врал, значит! Зачем? Выгородить, что ли хотел? Ну — ну, Бабек! Добрая душа! А как твоя мать здесь очутилась?

— Я люблю тебя! — тихо сказала Лейла.

— Давай сядем, я устала!

Мы сели на теплый, согретый солнцем камень, обнялись, и она рассказала о приключениях своей матери:

"После возвращения из Мешхеда, Фатима объявила властям о похищении мною ее дочери. О моем исчезновении и возможной связи с контрабандой наркотиками они сразу же сообщили в Российское представительство. Мое дело было передано уголовной полиции, та провела расследование. Стрелочником оказался Шахрияр, но родственники, в том числе и Фатима, выручили его, — все как один заявив, что в Мешхед он был взят мною, как и Лейла, в качестве заложника. И всю дорогу, в том числе и на КПП, на котором нас задержали ночью, я угрожал им гранатой. Шахрияр же сказал следователю, что сейчас я, наверное, нахожусь в Москве.

Оставшись ни с чем, Фатима совсем взбесилась, и предприняла немыслимую авантюру!

Достала себе и своей сестре разрешение на поездку в Россию по семейным обстоятельствам. Доверить поиск сбежавшей парочки компетентным российским органам она не могла. Удавкин дал ей все мои адреса, в том числе — и Веры. Приехав в Россию, "поседевшая от горя мать", сразу же бросилась к моей бывшей жене, но "концов" не нашла. Моя же мать, каким то чутьём сразу определила, какие проблемы терзают Фатиму, и сразу же пообещала близко познакомить ее со своим свирепым зятем — кавказцем.

В Иране хорошо знают необузданность бывших советских подданных, и Фатиме ничего не оставалось, как обратится в свое посольство.

Дипломаты поехали на Петровку и выяснили, что в России и СНГ я не значусь и, вообще, формально нахожусь в Исламской республике Иран. И тут ей пришла мысль о возможном нашем нахождении в Таджикистане.

Она прилетела в Душанбе первым же самолетом, предварительно позвонив в Тегеран и узнав от Удавкина имена моих тамошних друзей, знакомых и номера их телефонов. В Таджикской столице случилось персональное для Фатимы чудо. В иранском представительстве она наткнулась на человека, основной обязанностью которого было слоняться по улицам города и всё видеть, слышать, запоминать. Этот

"Шерлок Холмс" рассказал ей, что неделю назад он видел на Путовском базаре девушку в родном иранскому сердцу наряде и пошел за ней. У мясных рядов — Аллах свидетель, он услышал ее фарси, и понял, что его внимание привлекла иранка. От базара до Лешкиного жилища — двадцать пять минут ходьбы, и он проводил ее, оставшись незамеченным.

Узнав все это и прихватив с собой нескольких милиционеров, Фатима с азартом бывалого охотника тут же бросилась в Суворовский барак, но нас уже не было. Мы уехали в Рамит часом раньше. Суворов вежливо сказал им, что мы отбыли или в Москву, или во Владивосток. Но милиция не поверила и провела допрос с пристрастием. Лешка, не эная, конечно о наших нагзских осложнениях, признался, что мы, наверное, рыбачим на Сардай-Мионе… Люди в серых шинелях, естественно, были против непредсказуемых издержек преследования преступников в высокогорных условиях и были таковы.

А. что Фатима? Вместо того, чтобы заняться в Таджикской столице пропагандой образа жизни исламских ортодоксов, и обращать в истинную веру испорченных Советским влиянием правоверных, она едет в Рамит и, наняв там машину, направляется в Нагз. Подозреваю, что далеко не материнские чувства владели ею безраздельно. Только неудовлетворённая страсть может подвигнуть женщину на такое глобальное преследование!

Так вот, в Нагзе она, конечно, знакомится с Резвоном, который только что осушил селевое озеро и мечтал "осушить" наши тела и души. Они бросаются в погоню, на перевале теряют двоих, хотят уже вернуться, но тут, о Иншалла, на них натыкается Бабек со своей прекрасной наложницей"…

К обеду мы были около штольни. Нас встретила Наташа. Все остальные были в рассечке. Приказав Фатиме приготовить что-нибудь к обеду, я привязал трофейных ишаков на мочажине рядом с братьями по разуму, и начал устраивать место отдыха для Лейлы. Ей явно надо было поспать. Оставив ее под присмотром Наташи, я пошел к ребятам.

Выслушав мой рассказ, и немного позубоскалив надо мной и Фатимой, они сделали вывод:

— Это, наверное, Абдурахманыч приказал долго жить! Жалко мужика, пробормотал Сергей, пытаясь скрыть довольную улыбку.

— Ну и хрен с ним! Баба — с возу, кобыле легче, — Житник радостно захохотал, с любовью рассматривая в луче фонарика самородок замысловатой формы. Бережно положив его в карман, он добавил:

— А с Бабеком не соскучишься! Если бы он шлепнул шестого, я бы его в эадницу поцеловал… А теперь его самого в Нагзе шлепнут и нас в Душанбе, может быть, искать станут. А как ты думаешь, Черный, пойдёт на нас местный народ, когда узнает о золоте?

Я его успокоил:

— Не пойдут они на автоматы! Подождут, когда уйдем домой, и к штольне побегут! Уже "лыжи смазали". Тут после нас еще килограммов пять — шесть можно надробить и намыть. Если "варежку" не будем разевать — прорвемся…

Как я и предполагал, в мое отсутствие ребята не теряли времени даром. Все самородки были выбраны. Оставалось собрать мелочь, чем они и занимались. Федя здоровой рукой дробил обломки кварцевой жилы. Сергей с Юркой насыпали измельчённую руду на брезентовое полотнище и затем, взявшись за четыре угла, долго его трясли. Потом они, словно бывалые старатели, выбирали, скопившиеся под кварецм, кусочки золота, очень похожие на стружку или опилки.

Я начал укладывать самородки в пробные мешки. Юрка стал требовать, чтобы в каждом было примерно одинаковое количество золота.

— На тот случай, если придется разбегаться в разные стороны, — объяснил он. Никто не стал спорить, потому что на этот раз Житнмк был абсолютно прав!

Мешков было восемь. По одному на каждого, считая Бабека и Лешку Суворова. Было не просто разложить самородки поровну. Они были разной величины и с разным вкраплением кварца, но под рентгеновскими взглядами Житника я справился с этой задачей.

Когда все было переработано, мы засыпали золотой песок в те же мешки, в пустоты между самородками, завязали их и подтащили к выходу из штольни. Прикинув на глаз общий вес добычи, я остался доволен.

— Гадом буду, килограмм тридцать в каждом мешке, — сверкая глазками, предположил Федя, на мгновение, позабыв о своих травмах.

— Килограммов двести пятьдесят всего. Без кварца — двести, — мечтательно продолжил Житник. Тысяч на девятьсот зеленых, а может и больше…

— Слушай, давай считать не будем, — прервал его Сергей. — Сколько дадут — все будут наши! Да и Черный говорил, что сурьмы в этом золоте полно — малоценное оно.

— Смотрите, Юрка сейчас мешки гладить начнет, — присоединился я к разговору.

— Спорим, Юрик, что ты разделил уже девятьсот на восьмерых, потом на шестерых, а сейчас потеешь, на пятерых делишь? Смотри, не перетрудись!…

— Я ему помогу, — усмехнулся Сергей. — В городе. А сейчас пойдёмте наверх. Там Фатима, небось, знатный обед приготовила и с нетерпением ждёт нас со словами: "Кушать подано!"

Все пошли к палатке, а я остался в рассечке, чтобы проститься, со ставшим родным для меня, местом. Любуясь сводами, я увидел в кровле закол. По старой своей привычке не оставлять заколов на рабочем месте я сковырнул его брошенным в углу ломиком и на обнажившейся свежей поверхности увидел кусок золота размером чуть меньше блюдца. Он призывно блестел в свете карбидной лампы и манил меня. "Ну, это уже слишком! Серега прав — жадность губит, не взирая на личности! Оставим природное сокровище местному населению. И приятно ему будет и нам не так совестно", — лениво подумал я. Хотя, зачем им золото, здесь, в горном раю, не знакомом с основными постулатами "цивилизованного" общества потребления? Передерутся…"

Выйдя на-гора, я рассказал о своей находке товарищам, но никто не изъявил желание продолжить добычу. Все, даже алчный Юрка, понимали, что оставаться еще на день опасно. А этот самородок лучше оставить на видном месте с тем, чтобы отвлечь местное население от погони за нашим караваном.

Мы быстро съели варево, явившееся верхом кулинарного искусства Фатимы: Она просто смешала все имеющиеся продукты — крупы, несколько банок "Завтрак туриста", тушенки и кильки в томате. Затем залила все водой и прокипятила.

Потом попили чаю, погрузили мешки с золотом на ишаков и пошли к нашему лагерю. Там мы быстро и аккуратно завернули золотой груз в спальные мешки и навьючили ишаков. Посидев у очага, и выпив на посошок, мы водрузили Лейлу на трофейного ишака, выглядевшего самым сильным и пошли вниз к Ягнобу. У каждого в руках был автомат. О том, что случилось с Лейлой, по моей просьбе никто не говорил. Я считал, что так она быстрей отойдёт от потрясений, выпавших на её долю. На устье Кумарха мы увидели толпу кишлачных жителей. Их было человек пятнадцать. Возглавлял митинг знакомый нам учитель. Я поискал глазами Бабека и быстро нашел его на вершине скалы. Заметив нас, он махнул рукой, призывая подойти поближе.

— Долина на замке? А ты, дорогой, как триста спартанцев! — восхитился я, приблизившись к нему. — Как дела?

— Я сказал им не ходить туда. Иди ты говорить с муаллимом[35]. Скажи, что мне человек нужен, который от меня убежал. Если с ним не говорить, он вперед домой в Нагз придет, его родственник меня и мой семья убьют! — стал говорить Бабек о наболевшем.

— Хоп, майляш, дорогой! Ты молодец! Настоящий товарищ! Я тебе мешок тилло[36] приготовил, килограмм на тридцать — довольный будешь. С этим мешком тебе в Нагзе делать нечего. В Стамбул с семьей уедешь! В Мекку будешь каждый год ездить. Ходжа — Бабек будешь!

Не зная еще, что буду говорить, я медленно подошел к толпе и почтительно поздоровался. Ответили не все и, перекинувшись парой фраз со старыми знакомыми, я отозвал в сторону учителя. Он, нехотя, отошёл, и мы сели у берега Уч — Кадо на камни.

— Похоже, вы здесь главный. Дело к вам есть. Мы золото нашли, взяли по совести и уйти хотим, — начал я говорить ему доверительно. Все знают, — недра принадлежат народу и только поэтому, мы взяли себе совсем немного. Я думаю, что большого греха в этом нет. Здесь я прожил и проработал намного больше лет, чем вы.

Дело в другом: Сейчас кроме вас никто о золоте не знает. Ну, еще тот парень, что к вам прибежал. Если вы всем все расскажете, то очень скоро вся Ягнобская долина, а потом и Гиссарская будут здесь, а золота там осталось хоть и много, но на всех не хватит! Вам сейчас об этом думать надо, а не нас судить. Тысячи людей придут сюда, выскребут золото, а вам оставят рожки да ножки. Вы всё понимаете. Я Вам, муаллим, вот что предлагаю. Идите на штольню прямо сейчас. Там, внутри, недалеко от устья, мы полтора ящика аммонита оставили. Взорвите их. Сможете? Это просто. В ящике сверху лежит патрон аммонита, из него шнур торчит. Зажгите его спичками и бегите к народу. Когда прибежите — расскажите какую-нибудь сказку. Скажите, например, что золота нет никакого, а злые духи там свирепствуют и просят оставить их в покое. А к золоту вернетесь, когда в столице все успокоится, и всех бандитов пересажают или за Пяндж отправят. А теперь решайте сами. Вы все поняли?

— Аллах вас покарает!

— Значит, поняли! Ну, пока, вернее — прощай навеки, — сказал я, немного обидевшись на то, что муаллим не оценил моё красноречие.

— Да! Того бандита, который у вас сейчас, не отпускайте. У него семьи нет, никого нет, — продолжил я. Отпустите — он таких головорезов приведет, всю жизнь потом жалеть будете! Если в живых останетесь! Пусть здесь пока поживет. Прощайте! А что касается Аллаха, дорогой учитель, одних он карает нищетой и смертью, других богатством и жизнью!

Я вернулся к ишакам, вручил поводья каждой из женщин, и мы повели караван вниз по тропе — к Ягнобу. Правильно оценив ситуацию, Юрка быстро перебрался в первые ряды, а Бабек, Серёга и Федя, озираясь, пошли сзади. Учитель вернулся к своим односельчанам и начал им что-то с достоинством объяснять.

Через час, в тот самый момент, когда мы вышли на левый берег Ягноба, за нашими спинами раздался глухой взрыв.

3. Финишная кривая.

Вот и все! Впереди финишная прямая! Часов десять пешего пути и мы выскочим на автодорогу республиканского значения Душанбе — Ходжент и на ее обочине увидим километровый столб с надписью "66 " Этот столб был хорошо известен большинству из нас еще с зиддинской студенческой практики. Именно здесь мы околачивались часами, ожидая попутки в город или до его не менее известного коллеги с надписью "56". Около него всегда было холодное "Жигулевское" пиво, и горячая, хрустящая самбуса. Или до "25"-го с его просторным универсамом, славившимся прекрасным винным отделом… С такими близкими, рукой подать, километровыми столбами жизнь становилась до того простой и очевидной, что захотелось праздника.

— Серый, а, Серый! У меня нос с утра что-то чешется. Давай заскочим в какой — нибудь ларёк и отпразднуем событие!

— Какое событие? — ехидно спросил Житник, явно намекая на случившуюся с Лейлой беду.

— И вообще, — продолжил я, игнорируя Юрку, — отсидимся там, посмотрим, пойдут кишлачники за нами или нет, а потом, исходя из обстоятельств, решим куда идти: В Анзоб или Зидды. Ишакам дадим отдохнуть, а завтра рано утречком рванем дальше!

— Расслабиться, водочки попить — это, конечно хорошо, душа и у меня просит… Но следы! По ним они могут узнать, куда мы пошли, — резонно возразил мне Кивелиди.

Но я не унимался:

— Да посмотри! Следов ишачьих на тропе полно! Ну, можно еще прогнать длинноухих вперед и вернутся стороной… А вообще, я этот разговор начал, потому что все устали! Два дня вкалывали, ночь не спали, нашелся я, — и еще твоя нога меня беспокоит. Вижу, как все больше и больше прихрамываешь. Надо бы тебя и Федю капитально перевязать.

Сергей не успел ответить, — всех нас привлек шум камня, упавшего откуда — то сверху. Бабек, не сказав ни слова, крадучись, пошел в сторону шума.

— Ну, вот тебе и пикник! — сказал Сергей и с досады пнул подвернувшийся камешек.

— Давайте, орлы, прятаться. Вон, в ту промоину…

— Да это архар, наверное. До того, как геологи появились, их было очень много… — предположил я, изучая узкий, но широкий овражек, предложенный Сергеем в качестве укрытия.

— Это не архар, — задумчиво сказал Кивелиди. — А если и архар, то с автоматом. И с третьесортными путевками на тот свет…

— Точно, архар! Вечером прямо в шкуре запечем его в яме, — облизнулся Юрка.

— В самом верху, на водоразделе с Интрузивным саем жили штук пять. Я эти места знаю хорошо. Канавы здесь документировал, сурков стрелял. А в 74-ом, вмаршруте — секретную пятидесятитысячную карту посеял. Целую неделю потом, с утра до ночи взад — вперед ходил, искал. Раза три на стадо натыкался, но сами понимаете, не до архаров мне тогда было.

Необходимо пояснить, что секретные материалы или "секреты" сопровождают геолога на протяжении всей его жизни, вернее, всей его производственной деятельности. К ним обычно относятся карты с нанесенными высотными отметками и горизонталями[37]. Серии аэрофотоснимков и отчеты, содержащие сведения о запасах стратегического сырья.

Серьезное отношение к секретам прививалось с первого курса, а потеря всегда воспринималась, как катастрофа, или стихийное бедствие, потому, что такое ротозейство каралось первыми отделами длительным лишением доступа к оным, что фактически было однозначно отстранению от мало-мальски важных геологических дел. Но многое в системе охраны секретов вызывало улыбку. К примеру, еще молодым специалистом я писал отчет, содержащий сведения о запасах олова на только что опробованном месторождении. И каждое утро вместо меня в первый отдел ходил мой главный геолог, брал, написанные мною страницы и возвращал их вечером. А один мой приятель имел крупную неприятность, не сдав в первый отдел прекрасный крупномасштабный космический снимок, полученный в подарок на какой-то международной конференции. Ему и голову не пришло, что надо секретить от "них" их же снимок.

— Ну и что, Юра? Нашёл карту?

Впервые я услышал речь Феди, напрочь лишённую жаргонных изысков и поэтому казавшуюся искусственной[38]. "Человек — загадка"! Очередной раз констатировал я про себя, но ничего не сказал, так как уже надоел всем своими экзерсисами.

— Нашел! Рядом с сурчиной норой валялась. Я залег там, а сурок — скотинка, целый час из нее не показывался. Так я решил время даром не терять и маршрут свой на карту нанести. А когда сурок вылез — большой, как собака, красно-рыжий, прямо огненный, отродясь таких не видел, — забыл обо всем…

Пока Житник досказывал, холодящие кровь, подробности поимки и разделки сурка, мы с Лейлой затаскивали в овражек "Черного".

Неожиданно, откуда-то сверху раздалась длинная автоматная очередь. "О, господи! Опять война! Когда это кончится?" — подумал я и вместе с Лейлой упал на землю. С нами упал "Черный".

Приземлившись на наши руки и головы, бедный ишак забился в предсмертных судорогах. Пули угодили ему в висок и круп. Через несколько секунд, истекая кровью, он покинул белый свет…

Я закрыл его прекрасные, полные отчаяния глаза, и дал себе слово, что живым меня ни одна тварь не возьмёт!

— Не стреляйте! — приказал Кивелиди, увидев, что мы с Юркой готовим автоматы. — Бабек там. Его можем подстрелить.

— А ты, дорогой, уверен, что это не Бабек, стрелял? — ехидно откликнулся Юрка, залегший за камень. Этот парень до обеда с нами, а после обеда — с вами.

— Вряд ли. Он бы всех нас пришил! Отошел бы метров на десять, и вон с того камня положил. А мы, похоже, все целы, — ответил ему Сергей.

Лишь только он закончил говорить, раздался одиночный выстрел, эхом рассыпавшийся в скалах.

— Может быть, это Бабека подстрелили… — тут же заволновалась Наташа, лежавшая рядом с Сергеем, — Надо туда идти…

— Нет, в него бы очередью стреляли, — успокоил я ее.

— Наш Чингачгук шума лишнего не поднимет. Вон, он бежит! И кажется, со вторым автоматом!

Несколько минут спустя, Бабек, улыбаясь, рассказал нам, что нас обстрелял сбежавший приспешник Резвона. Все это время он шел за нами и ждал подходящего момента.

Когда Бабек наткнулся на него, тот выстрелил первым, но его автомат заело, и Бабек убил его. Чуточку придя в себя, мы вспомнили о "Черном". Струйка густой крови стекала с его головы в дорожную пыль. Такая же струйка сбегала с его бедра.

— Похоже, это знак для меня… Следующим буду я! — мрачно сказал я, рассматривая поверженного тезку и, немного помедлив, с озабоченным видом спросил Житника.

— А ты, Жорж, не контужен?

— Нет. А что? Житник чувствовал подвох, но пока не понимал, в чём он проявится. А я как ни в чём не бывало, продолжил:

— Странно, я ведь своими глазами видел, как пуля ударила тебе в лоб и отскочила…

Все русскоязычные загоготали, Сергей успокаивающе похлопал Юрку по плечу, клятвенно заверив, что сам не прочь иметь такой же котелок.

Бабек, поняв из сказанного мною, чуть больше, чем, оставшиеся в живых ишаки, тут же предложил скинуть с тропы "Черного" и переложить его ношу на вышеупомянутых стоиков. Взяв беднягу за ноги, мы оттащили его к ближайшему обрыву и сбросили вниз.

Тотчас высоко в небе закружились два орла…

Юрка сделал мне зверское лицо, и я понял, что расплата настигнет меня, "когда её совсем не ждёшь"!…

— Господа! Банкет по случаю успешного завершения золотодобывающих работ переносится на безопасное расстояние,

— сказал я, отирая с ладоней кровь "Черного".

— Когти, короче, надо рвать. И чем быстрее, тем лучше. Вдруг, кто-нибудь очень храбрый и с детских лет, мечтающий о Париже, словно Джин из бутылки, возникнет на нашем пути?…

— Ты прав. Драпать надо не жалея башмаков, — согласился Сергей.

— Но сначала давайте решим, как отсюда выбираться будем. Черный, ты можешь выдать исчерпывающую рекогносцировку?

— Да все очень просто. В трех километрах отсюда, близ устья реки Тагобикуль, тропа разветвится на две: Одна из них пойдет прямо, по левому берегу Ягноба, и примерно через двадцать километров выскочит на первый снизу серпантин автодороги через Анзобский перевал. И кишлаков по этой тропе полно и, наверняка, в них полно своих Резвонов! Вторая тропа заберет влево и пойдёт вдоль долины Тагобикуль. Затем уйдет к Зиддинскому перевалу через Гиссарский хребет. От этого перевала до кишлака Зидды рукой подать — часа за два доберёмся. Меня волнуешь ты и Федя. Как вы себя чувствуете?

— Удовлетворительно! — бодро ответил Сергей за себя и за Федю.

— Я тоже за этот вариант, — вступил в обсуждение Юрка,

— Тем более, если через шесть километров после Даганы свернуть по хреновенькой боковой тропке вправо, можно вернуться на анзобскую тропу. Будет куда свернуть, если вдруг погоня образуется…

— Значит, пойдем по зиддинской тропе, тем более Суворов нас там дожидается, — заключил обсуждение Сергей, и, обернувшись к Фредди, крикнул:

— Фёдор, иди сюда! Мы тут решаем, что с тобой делать. Черный предлагает для пущей сохранности сломанную руку аккуратно отрезать и в рюкзаке нести. А Юрка, вот, с ним не соглашается и предлагает тебе на месте перелома суставчик сделать. Рассверлим, говорит, дырочки у обломанных концов, посадим их на ось…

— Сделайте суставчики своим "игрушкам — балдушкам"! От баб не отобьётесь! Казановы хреновы!

Мы поняли, что Федя на пределе и шуток уже не понимает. Впрочем, это состояние испытывал каждый из нас, включая Фатиму…

Надежно зафиксировав Федину конечность и перевязав Сергея, мы тронулись в путь. Далеко внизу серебрился Ягноб, за ним взбирались к небу отроги Зеравшанского хребта. На склоне одного из них разбросал свои сакли и ячменные поля Дехиколон, очень похожий на лилипутское поселение..

По тропе, ведущей к кишлаку, игрушечная лошадь везла мешки с сеном. Стайка крошечных детей с кувшинами бежала к роднику… Похоже, там Рай… Все в порядке, все по расписанию!

Наше приподнятое настроение передалось ишакам. Они шли быстро, и мы едва поспевали за ними. Сережка балагурил, лицо Юрки сияло. В его мечтательных глазках отражалась Наташка с кучей детишек. Я не сводил глаз со стройной фигурки Лейлы, шедшей передо мной. Хотя ее длинное платье скрывало завораживающие линии тела, мои глаза легко проникали сквозь плотную черную ткань, и время от времени, загорались страстью.

Но скоро тропа запетляла между крупными, высотой в полтора — два человеческих роста, глыбами, и я отвлекся, определяя по старинной привычке их петрографическую принадлежность. И когда я пришел к выводу, что большинство из них сложены либо среднезернистыми гранитами, либо биотитовыми роговиками, из-за глыб, а, может быть, и из-под земли выскочили люди в разноцветных халатах и спустя мгновение — Аура Счастья и Удачи, доселе сопровождавшая наш караван, растаяла в прозрачном горном воздухе.

Да и как же иначе! В одно мгновение мы были связаны и посажены под глыбой кварцевых диоритов.

"Господи, опять двадцать пять! — думал я, пытаясь выморгать песок, попавший мне в глаза при пленении. — Но сразу не убили… Это плюс. Значит, будут мучить — это минус. А может, просто набьют морду и отпустят? Во всех неприятных вариантах обычно есть свои положительные моменты…"

И очень скоро эти положительные моменты посыпались как из рога изобилия.

Во-первых, Лейла сидела рядом со мной, и ее круглая коленка преднамеренно касалась моей. Во-вторых, она не казалась расстроенной крутым поворотом событий. В-третьих, из толпы наших победителей выступил… Учитель.

Это было похуже коленок, но все равно очень здорово: Вряд ли интеллигентный человек станет поджаривать нам пятки и, тем более, снимать с живых кожу.

Или, подобно Резвону, сажать не кол. А в — четвертых, спустя минуту, откуда-то сбоку к Учителю, выскочил мой бывший верный пекарь Нур и стал ему быстро говорить что-то по-таджикски. Лейла тут же перевела, что наш инвалид Федя, не смотря на открытый переломом, и скальпированный череп, при задержании вырвался из рук двух дюжих нападавших и, проявив изрядную прыть, скатился вниз к Ягнобу. Нур со своим племянником бросился за ним в погоню, но не догнал, однако видел, как Федя упал в Ягноб, и его унесло течением.

— Братцы! — вскричал я, обращаясь к загрустившим товарищам. — Наш Фредди сплыл!

— Не сплыл, а в Ягнобе утонул, — хмуро поправил меня Юрка, немного понимавший таджикский язык и понявший суть Нуровского сообщения. — Очень большая разница, дорогой…

— Жорик, милый, ты наивен, как ребенок! Каждый из нас знает, что Фредди не тонет!

— Ну, допустим, что сбежал… Но вряд ли он со своей рукой выплыл. — Вступил в разговор Сергей.

— Да я и сам, Серый, не верю, что Фредди выплыл. Но, может быть, ему повезло… До сих пор ведь везло…

Нашу беседу прервал учитель:

— Вы извините, что я вмешиваюсь в вашу беседу, но разрешите мне сказать:

— Не стоит, наверное, убеждать вас, что украденное вами золото принадлежит жителям долины. В качестве же наказания за грабеж, вам назначаются каторжные работы на известной вам золотоносной штольне. Срок будет установлен позже, но во всех случаях он будет не менее трех лет…

— Ты шутишь, паря! Ты, бля, в какие игры играешь? Каторжные работы! Начитался исторических романов, Робин Гуд, твою мать! Бери золото и вали отсюда! взорвался Житник.

— Шутить с вами я не намерен! Вы скоро поймете, что я никогда не шучу. Завтра вас закуют в кандалы.

Его самоуверенный тон прямо взорвал меня!

— В кандалы? Господа! Минуточку внимания! Мы находимся в эпохе рабовладельческого строя, взятого на вооружение ярым приверженцем марксизма — ленинизма! Вам с вашей фантазией, батенька, нужно не здесь воздух портить, а на рудниках Гулага, как минимум! Я так понимаю, вы просто не хотите нас отпускать?

Выдержке Учителя можно было позавидовать.

— Да! Вы недавно, совершенно правильно говорили, что золотая лихорадка нам ни к чему. Убить вас без суда я не могу. Принципы не позволяют. Так что побудете пока здесь, поработаете с пользой, а там посмотрим…

— А с кандалами вы серьезно?

— Я ведь уже сказал, что не шучу никогда…

— Что ж! Это, в общем-то, неплохо. То, что не шутите… Легче будет угадывать ваши поступки. А что диктуют ваши принципы в отношении слабого пола? Как вы поступите с нашими женщинами?

— Они останутся с вами. Если, конечно, захотят. И тоже будут закованы. Если они выберут проживание в кишлаке, то им будет обеспечен менее жёсткий режим содержания. Они смогут преподавать у меня в школе…

— Фарс какой-то! Я, кажется, сплю и вижу дурной сон…

— Сон? По законам нашей Республики вам полагается расстрел с полной конфискацией имущества!

— Так, значит, мой телевизор "Рубин" выпуска 1976 конфискуете? Поделом вам! Но, — продолжил я, — не передавая нас властям, вы совершаете тяжкое преступление… Может быть, отбудете вместе с нами срок, полагающийся вам за самосуд? Пообщаемся… Человек вы, судя по всему, неординарный…

— Власти в настоящий момент не могут обеспечить безопасность нашего населения, — не моргнув глазом, ответил Учитель. — Следовательно, мы сами должны позаботиться о себе.

Нас тщательно обыскали, ограбили уже по мелочи. Отобрали часы, перочинные и охотничьи ножи, деньги, потом построили в колонну и повели назад в нашу штольню! Они ее вовсе не взрывали. Услышанный нами взрыв был хитростью, призванной усыпить нашу бдительность.

— Расчетливый Доцент, — сказал вполголоса Сергей. — И очень хитрый! Сдается мне, что он того парня, Бабековского кореша, намеренно подпустил. Как Коня Троянского. Раненого. Нас отвлек, расслабил и от него избавился…

— И время выиграл для обходного пути… — добавил я. — Стратег! Не удивлюсь, если окажется, что у него дома припрятаны погоны майора!

— На хитрую задницу с резьбой всегда есть хрен с винтом, — зло, не оборачиваясь, бросил Житник. — А волосы-то у него светлые, не иначе "Белая геолога" спала с его мамой…

— Очень хитрый муаллим. Я сам сильно удивлялся, зачем тот человек раненый, слабый совсем, к нам пошел, — подхватил Бабек и, нервно подергав связанными за спиной руками, неожиданно горько запричитал:

— Савсем плохо теперь будет. Автомат нет, ружье нет. Савсем маленький теперь человек я. Маленький, как муха…

— А ты к ним переметнись. И баб иранских с собой возьми. Нам без них легче будет… — ехидно посоветовал ему Юрка.

— Я хотел. Подходил, тихо с ним говорил. Он голова качал и сказал: "Ты очень много человек убивал. Отвечать теперь должен".

А женщина, Фатима и Фарида, кишлак с ним пойдут. Он говорил, что они не виноват ни в чем!

Все замолчали. По полным грусти глазам товарищей я понял, что наметившаяся пауза заслуживает немедленного уничтожения.

— Вы знаете, — начал я излагать первую, пришедшую в голову мысль: Как ни странно, но фанатизм учителя, обнадеживает. Надеюсь, что скоро с ним и его гвардией мы распрощаемся. Идеи, взлелеянные конкретным человеком, во все времена заводили в тупик. Он сам очень скоро поймёт несостоятельность своих замыслов.

— А если не скоро? Или не поймёт? Ты что, предлагаешь мощной умственной атакой рассеять его уверенность в том, что мы принесли несчастья на его родные просторы? — злорадно усмехнулся Сергей. — Представляю, как после сеанса гипноза, он, со слезами на глазах, вернёт золото и проникновенно скажет:

"Возьмите, друзья! Это единственное, чем я могу отблагодарить вас за приятное знакомство!" Чепуха! В жизни все проще: либо стража заснет, либо мы средь бела дня ее перебьем…

— Или она нас… — услышал я сзади дрожащий голос Наташи. — Я чувствую, что все это очень плохо кончится…

Мы замолчали и до самой штольни не проронили ни слова.

4. — О боге, о вере, о жизни…

Через два часа мы уже сидели в штольне. Фатиму и Фариду отправили в Дехиколон. Снаружи осталась стража из трех человек. Перед тем как завалить за лаз, нам бросили подстилку, чайник с родниковой водой, несколько сухих лепешек и найденные в нашем лагере консервы.

Оказавшись в полной темноте, мы потихоньку занялись обустройством. После недолгих разговоров, ночевать решили в промежутке от устьевого, до первого завала. Семь квадратных метров на шесть человек было маловато, но зато здесь чувствовался приток свежего воздуха.

Место общего пользования было решено устроить в забое. Для полного интима мы завесили его куском палаточного брезента, на котором ещё совсем недавно трясли руду.

Как только вопрос с ночлегом был решен, Лейла попросила предать земле тела покойников, и мы похоронили их за вторым завалом. Когда бедняг укладывали в вырытую наспех яму, они развалились. У Васьки отлетела голова и правая нога. Уцелевшая левая нога в могилу полностью не поместилась и торчала наружу. Ее пришлось отломить и завалить под стенкой.

Закончив общественные работы, мы принялись обустраивать личные гнездышки.

— Ну, дела! Дожили! — проворчал Сергей, разворачивая спальный мешок, резко пахнущий плесенью.

— Это воля Аллаха, — начала говорить Лейла. — Вы мало верите в бога, и он вас карает!

— Мы совсем не верим! Нас так воспитали! Проблема существования бога не была главной для советского человека. Главный вопрос и вполне злободневный — это: "Существует ли загробная жизнь"…

— Опять ты, Чёрный, за старое! Как свободная минута, так ты тут как тут со своей чумной философией! — Житник, ворчал на удивление добродушно.

— Юр! А ты веришь в загробную жизнь? — задумчиво спросила его Наташа.

— Веришь — не веришь! В любом случае закопают! Давайте спать! Я верю, что завтра, ближе к ночи, у нас от усталости не будет желания не только говорить, но думать!

— Ты нас всех обрадовал своими простыми словами, — прокомментировал Сергей грустные воззрения Жоржа на Жизнь после Смерти… А я, маясь от бессонницы, добавил:

— Скоро люди в белых халатах начнут клонировать себе подобных с необходимыми качествами. Эти живые роботы будут делать то, что захочет Человек! Их расселят, к примеру, на Марсе или даже на Венере. И кем мы, грешные, будем для них?

— Богами, твою мать! — проскрежетал Житник. Вы дадите трудовому человеку спокойно отдохнуть или нет!

— Отдохнёшь на том свете! А сейчас наслаждайся жизнью! Представь, что ты Бог! Думай о своих овечках, то есть о нас! И не мешай своей пастве общаться перед сном!

Юрка взвизгнул:

— Я слышу только твой мерзкий голос! Остальные или спят, или молчат! Но раз ты так мечтаешь, я устрою тебе, божьей овечке, в волчьей шкуре, встречу с настоящим Господом! Вне очереди! Пообщаешься, а потом мне лично расскажешь о своих впечатлениях!

Нервы Житника были явно на исходе, и я воскликнул:

— Да не верю я в загробную жизнь! Успокойся! Хотя не верить становится все опаснее и опаснее. Прокажённым себя чувствуешь. В Иране, когда узнали, что я неверующий, прилепили клеймо: Коммунист. У них это равносильно дьяволу…

А я даже комсомольцем не был! Не приняли, сославшись на мои закордонные приоритеты. Битлов любил без памяти….

— Вечно ты во что-нибудь вляпаешься, — вздохнул Сергей.

Я хотел продолжить дискуссию, но Лейла решила иначе.

— Не надо больше об этом, — проворковала она, прикрыв мой рот маленькой ладошкой. Ею же нашла мой лоб, приподнялась, нежно поцеловала влажными горячими губами и прошептала:

— Бог милостив! Он нам обязательно поможет…

Ей явно было не по себе после сегодняшних событий и так же, как и все, она не могла до конца поверить в случившееся пленение.

Никто, конечно, не собирался ехать за золотом и обратно на мягких подушках белого "Мерседеса". Но столько погонь, засад, смертельного риска могли бы придумать только папаша и сынок Дюма…

— Вы будете смеяться, но где-то в глубине души я всегда мечтал поносить кандалы. Наверное, повлияли, книги, прочитанные в детстве. Что-то в этом есть романтичное — каторга, цепи, кандалы…

— На галеры бы тебя посадить! На сутки! — прошипел, всё ещё бодрствующий, Юрка. — Помахать пудовыми вёслами, пока концы не отдашь!

— А что? Гребля — мой любимый вид спорта! Кстати, кто мечтает опробовать сортир?

— Ты, Чёрный, ври да знай меру! У тебя не гребля любимый вид спорта, а… ловля рыбок на червячка… — Житник окончательно взбодрился и первым пошёл вглубь штольни, чтобы спокойно посидеть над золотишком.

Через несколько минут я и Сергей присоединились к Юрке.

— Жаль, света нет! Золота не видно! — то и дело сетовал он.

Тут до фига еще оставалось…

— Завтра увидишь… Когда экскременты свои убирать будешь, — кряхтя, успокаивал его Сергей.

— Да… Между прочим, за долгую свою полевую жизнь, куда я только не "ходил"… Особенно мне нравилось делать это в тайге, в буреломе! Выберешь дерево с обзором, заберешься повыше, штаны спустишь, обмажешься чем-нибудь от насекомых и сидишь, природой любуешься. Белочки по кедрам скачут, бабочки порхают, а сверху, руку только протяни, — гроздь висит кроваво-спелого лимонника… Красота! Сплошная поэзия!

— Или на вершинке повыше, на проталинке… — подхватил тему Сергей. — Красота! Кругом — ледники, пикушки заснеженные… Найдёшь местечко, где подснежников поменьше, посидишь полчасика, и легко на душе становится — не описать! А в полевой сумке мешочки пробные[39] припасены для "большого" случая… Особенно я любил байковые или ситцевые с маленькими цветочками…

— А в пустыне, когда ветер сильный, туго с этим делом, — вспомнил я недавно приобретенный горький опыт Дашти-Лута. — Не знаешь, куда и полетит…

…Внезапно, с болью в душе я ощутил, как Поэзия и Проза жизни сплелись в экзотический клубок, распутать который было по силам только искалеченному Федору. Я понимал это, как никогда ясно и мечтал о том, чтобы Федя был жив…

Вернувшись на свои места, мы улеглись и мгновенно заснули. Мне, как обычно, снились кошмары. Проснувшись от очередного шока, я растолкал Серёгу:

— Слушай! Может быть, попытаемся через часик — другой выбраться отсюда? По крайней мере, проверим охрану на вшивость!

— Хочешь выход разобрать? — встрепенулся он.

— А что? Попытка — не пытка! Похоже, пока мы им нужны, они не будут нас пускать в расход. Пока не будут… Но как только учитель получит от нас то, что хочет, нас сразу же "отправят в гости к Богу!"

Чувство близкой развязки настолько обострило мою память, что я мог кусками вырывать строчки из песен ВВ. Именно те, где говорилось о смерти!

Через пару часов, отдохнув и собравшись с мыслями, мы начали разбирать выход. Я осторожно вынимал камни и передавал их Сергею, а тот — Бабеку.

Дело шло медленно, но верно и, главное — практически бесшумно. Лишь единственный раз я не удержал в руках большой камень, и он со стуком упал мне под ноги. Мы застыли на мгновение и со страхом начали вслушиваться в доносившиеся извне звуки. Но, там, наверху, было тихо. Лишь иногда слышался лай собак.

— Кажется, нет никого… — прошептал я.

— Спят, суки! Сейчас мы их замочим! — размечтался Житник.

— Не думаю… — засомневался Сергей. — Затаились, гады…

— Не похоже, что там кто-то есть… — встрял я, продолжая разбирать выход.

— Если бы кто там был, то уже давно поднял всех в ружьё. Со мной все согласились и с упорством стахановцев продолжили работу.

Прошло не более пяти минут: В результате самоотверженного трудового порыва мы проделали отверстие сбоку от бывшего лаза, заваленного огромными камнями и прикрытого деревянным настилом. Я вылез первым и затаился, напряженно вглядываясь в темноту и улавливая едва различимые звуки. В этот момент я чувствовал себя не хуже любой овчарки.

— Никого… Смотри ты, никого нет! — прошептал Сергей, выбравшись вслед за мной. — Что-то мне не по себе. Что теперь делать будем?

— Не нравиться мне все это… — прошипел я.

В это время из лаза вылез Житник. Секунду он лежал, озираясь, рядом с нами, затем быстро вскочил и опрометью рванул вниз по склону.

— Может быть, он и прав… — пробормотал Сергей, глядя ему вслед.

— Давай всех наверх, — ответил я раздраженно, мысленно сокрушаясь тому, что никто из нас не подумал, что мы будем делать, выбравшись на волю.

— Вон, уже светает, драпать надо.

"Никто не думал, что так повезет… Становимся пессимистами, перестаем верить в удачу…" — думал я, помогая Бабеку выбраться.

Как только он сделал несколько шагов — все встало на свои места. Ночная тишина со всех сторон взорвалась разноголосым лаем и через несколько секунд на нас набросились разъяренные волкодавы. Их было пять или шесть штук.

Бабек побежал в сторону скалы, но его сбила с ног огромная овчарка и принялась грызть. На меня бросились сразу две собаки. Я успел протолкнуть самой крупной из них руку в пасть и схватить за язык. Она жалобно завизжала, и стал вырываться. Вторая собака вцепилась мне в левое запястье, к счастью защищенное отвёрнутым обшлагом штормовки, и стала тянуть на себя. Я упал на нее и придавил своим телом. Сергею повело меньше всех. На него напал вожак. Он вцепился в плечо и опрокинул его на землю. Кивелиди, как мог, защищал лицо.

В это время к полю боя, не спеша, подошли трое охранников с автоматами. Оживленно переговариваясь, они стали смотреть на неравную схватку.

Было понятно, что основная задача своры заключалась в том, чтобы испугать нас и подавить всякое желание повторить побег. Когда волкодав, лежавший подо мной вырвался, охранники разогнали и остальных, тыкая в их головы дулами автоматов. Пока мы приходили в себя, один из охранников сходил в глубь промплощадки и принес новенькую аптечку и большую керосиновую лампу. Из штольни поднялась Лейла, за ней Наташа. Слава богу, что они не успели вылезти раньше! Вместе с Наташей они осмотрели Сергея. Правое плечо было изрядно порвано. Моя рана на запястье не представляла опасности. Лейла вручила мне найденный в аптечке перевязочный пакет. Я приладил его к руке, затем уселся на камень и стал наблюдать, как Наташа перевязывает Сергея, а Лейла осматривает Бабека.

После оказания друг другу помощи, мы вернулись в штольню и стали обсуждать Юркин побег. В конце концов, предположив, что Житник вряд ли будет рисковать своей жизнью ради нашего освобождения, мы улеглись спать.

Укрыв Лейлу, я попытался заснуть, но не мог. Мысли о безопасности моей дорогой возлюбленной не давали мне покоя…

"Надо непременно убедить Лейлу уйти в кишлак, — думал я. — Поживет там немного и с первым караваном, вместе с матерью и тёткой уйдут в город. Потом переберется в Париж к папаше, найдет себе мужа. Кругом полно настоящих мужчин…

Я другой! Кто-то сидит во мне и гонит "туда — не знаю куда, чтобы взять то — не знаю что!"… Наверно все предыдущие жизни были под стать теперешней, непутёвой…"

Внезапно я заснул. Сначала мне привиделась стая рычащих волкодавов, с вымазанными кровью мордами. А когда они исчезли, я увидел себя где-то в бескрайней степи, среди покосившихся кибиток, загонов, полных блеющих овец и молчаливых лошадей… Привычность окружающего пейзажа давит, рождает недовольство, постепенно перерастающее в негодование… Я мал, незначителен, и жалок. Я пытаюсь понять, что со мной, кем я прихожусь всем этим овцам и баранам…

…Я вливаюсь в стадо. Вижу себя, взлетевшего в седло лучшего скакуна.

Прочертив вздернутым подбородком небрежную кривую, скачу прочь от всех навстречу восходящему солнцу… Конь, подстёгиваемый моей безжалостной плетью, мчится слишком медленно. Внезапно моя душа разделилась…

Я вижу себя, гарцующего рядом с красавицей, напоминающей Лейлу. Я кричу ей, что удалец, кружащийся около неё, не я, а злой дух Гуль[40]… Лейла меня не слышит, она смеётся вместе с оборотнем… Я следую за ними словно призрак.

…Привальный костер горит, жадно пожирая сучья… Он торопится к своему концу. Он выгорит дотла и превратится в эфир… Вокруг удивительный мир… А я скачу к вечно отступающему горизонту! Он хранит тайну! Вперед, вперед! — Ты не спишь, милый? — услышал я сонный голос Лейлы. Из-за акцента слово "Милый" получилось каким-то особенным. Я крепко обнял её и с жаром поцеловал: — Всё сделаю, чтобы ты была счастлива! — проворковал я и со спокойной совестью уснул до утра.

5. Кандалы и цепи…

Утром под дулами автоматов мы вышли на промплощадку. Как только мои глаза привыкли к яркому свету, я приблизился к Лейле, отстранено взиравшей на пенящуюся далеко внизу речку, и поцеловал ее в затылок. Она обернулась и, увидев испачканные кровью штаны, прижалась ко мне и беззвучно заплакала. Обняв друг друга, мы молча стояли несколько минут.

Неожиданно мое внимание привлек стоящий за ее спиной ящик с цепями. Эти густо смазанные солидолом железки привез на Кумарх снабженец Фернер. Рядом лежали метровый кусок рельса, которому, видимо, предстояло служить наковальней, и браслеты, сделанные из колонковой стали.

Наверняка, весь вчерашний вечер и всю ночь, кишлачный кузнец гремел железом в своей допотопной кузне. Дело свое он явно знал.

— Смотри, смотри! — закричал вдруг Бабек, указывая пальцем в сторону родника.

Мы все уставились в указанном направлении и увидели Юрку. Он, связанный по рукам и ногам, лежал у кострища. Мы подошли поближе и увидели, что собак хватило и на его долю.

— Что уставились? Если бы не собаки…

— Если бы, да кабы… Положили б нас в гробы, — отозвался Сергей и начал осматривать раны Житника.

— Засохло уже все… — пробурчал тот. — Догнали они меня, порвали немного, но я вовремя успел на скалу залезть. До утра они меня сторожили, пока Нур не пришел… Давайте, развязывайте, чего смотреть?

Мы развязали Юрку, уселись рядом с ним и начали осматривать, полученные ночью, раны.

— Ничаво, ничаво! — бывает савсем плохо! Пожалел нас Нур.

— Завтра все заживает. Пошли, железо будем вас одевать…

Начали с Сергея. Сковали его по всем правилам, — намертво заклепали браслеты, ручные и ножные цепи соединили перемычкой. Затем пришла моя очередь. Когда дело дошло до ножных цепей, я хотел подсказать насчет целесообразности прикрепления к ним пушечных ядер, но сдержался, убоявшись гнева товарищей.

Через полчаса мы все, кроме Лейлы и Наташи "весело" бренчали цепями.

Доцент, — этот влюблённый в Фемиду миротворец, пощадил женщин, но через Нура, исполняющего, видимо, обязанности начальника каторги, передал мне, что не закованы они условно, и любое нарушение режима скажется на них, нашем самочувствии и рационе.

Еще нам Нур сообщил, что дневная норма руды на шесть человек определена в пятьсот килограммов. Кроме того, в кратчайший срок нам предписывается наладить и ввести в действие процесс обогащения золотоносной руды. Низкая производительность труда тоже будет наказываться урезанием пищевого довольствия. Через час он ждет от нас устного перечня материалов, необходимых для организации добычи и обогащения руды.

— Горно—обогатительная артель по имени: "Крушение Светлых Надежд" торжественно клянётся! Работать, пока смерть не разлучит нас! — Я пошутил, но никто даже не улыбнулся!

— Ну, тебя! И чего ты резвишься? — нервно сказала, осунувшаяся за ночь, Наташа:

— Как будто в пионерский лагерь попали…

— Понимаешь, не принимает моя многострадальная душа и мой воспалённый мозг все это, хоть убей, — виновато ответил я, глядя на девушку.

— Агония мышц моего языка будет продолжаться долго, поэтому придётся терпеть! Понимаешь…

— Понимаю, потому что второй раз за последний год, переживаю подобное потрясение, — медленно и тихо выговорила Наташа.

Она сидела на камне, уставившись в землю и бездумно, как четки, перебирала звенья цепи, сидевшего рядом. Юрки.

— Как будто кинофильм смотрю, про себя… — продолжила она грустно:

— Мыслей в голове нет. И сердце почти не бьётся. Внутри меня холод и пустота!

— Потерпи, пройдет все!

— Шел бы ты… Лейлу успокаивать… — нехотя повернул ко мне голову Житник.

Я осмотрелся и вполголоса доложил:

— Послушайте! Я заметил, что постоянного персонала здесь — всего три человека! Нур и два стражника. Один сидит на скале, там над штольней. Видит все, как на ладони. Второй вокруг штольни ходит. У всех автоматы. Но, судя по их глазам, — служили в стройбате, и их бывший командир, не сойти мне с этого места, поклялся на Уставе, не допускать их к оружию даже в случае атомной войны.

— Нада работать! Золото копать! Давай, говори, что нада привозить, — прервал разговор дюжий напарник Нура, больно ткнув дулом автомата мне в плечо. — Сидеть не нада, работать нада! Давай!

— Отвали, гад! — огрызнулся я. — Нур! Иди сюда!

Нур быстро подошел и, как обычно, услужливо улыбаясь, взглянул в глаза.

— Слушай! Ты о Женевской конвенции слышал?

— Какой женский конь? Лошадь? Учитель ничего про лошадь не говорила…

— Короче, если кто будет по-хамски к нам относиться, я лично тебе голову оторву. Ты меня знаешь. Под пули пойду, но оторву! Понял?

Нур меня знал. Знал, что в молодые годы, если меня задевали хоть словом, то я, не раздумывая, лез в драку, а потом уже разбирался. И мало было на разведке людей, желавших со мной столкнуться. Да и видел, наверное, как я однажды студента блатного за руку водил, как малыша, по промплощадке… Учил относиться уважительно ко всем, кто работает в поле. Буром на меня пошел, зелень пузатая! Ростом под два метра, амбиций ещё больше, а в итоге — сопли по лицу размазывал…

Видимо, вспомнив все это, Нур подошел к напарнику, и сказал пару фраз по — таджикски. Тот стал быстро говорить что-то про муаллима, но потом махнул рукой и отошел в сторону.

— Давайте, что ли и в правду работать? — предложил тут Сергей. — Начнем, как говориться, вживаться в образ. Тем более за ударный труд кормить обещали. Предлагаю начать с промывочного агрегата. Вода тут есть. Надо доски для бутары заказать, четверти куба хватит. Шкур овечьих пару. Ну, конечно, инструмент всякий, гвоздей. Но бутара[41] — это просто! Как породу крошить будем? Пусть, что ли мельницу внизу, на реке ставят! Вручную много не надробишь… Полтонны в день мало не покажется…

— Заставят долбить. Никуда не денешься, — каторжники мы, не забывай, — покачал я головой.

— Ну, тогда пусть снимают емкость с компрессора. Там, на Кумархе, наверняка есть. Если ее разрезать надвое, две неплохие ступы получится. И пусть подберут что-нибудь тяжелое для пестиков.

— А как будем порода ломать? Аммонит пол — ящик остался… — начал Бабек. — Вручной трудно будет.

— Ты забыл, где находишься? На каторге, дорогой, на каторге! — похлопал я его по плечу. — Помнишь фильмы о фашистских концлагерях? Изможденные люди-скелеты в полосатой черно-белой униформе долбят крепчайший камень… Вот один из них, сгибаясь от тяжести, тащит обломок мрамора… Но силы оставляют его! Он падает в грязный снег. К нему подходит мордатый, брезгливый эсэсовец в черном мундире и, презрительно затушив сигарету о бледный, вспотевший лоб узника, равнодушно стреляет ему в висок…

— Хорошо говоришь! Вот бы тебя… — начал говорить Житник, но его прервал Нур.

— Готово план? Скажи, что надо!

Мы ему обстоятельно рассказали, что нам потребуется для добычи и обогащения руды. Когда он заверил нас, что все понял, я поинтересовался, почему нет Учителя.

— Он кишлак сидит. У него очень много важный вопрос. Днем придет, важно ответил Нур, явно копируя манеры босса.

В это время внизу появился четвертый вольный член старательской артели. Он привел с собой трех наших ишаков с поклажей и одного нам незнакомого, тащившего две половинки расщепленной рудостойки. Мы, спотыкаясь о непривычные еще цепи, быстро разгрузили их. Все наши пожитки были на месте, за исключением, конечно, Юркиных двустволок, канистры со спиртом и мешков с золотом.

После разгрузки я попросил девушек приготовить что-нибудь поесть, а Бабека отправил в рассечку посмотреть, сколько осталось взрывчатки. Сам же с Сергеем и Юркой пошёл к ручью, мелодично вызванивая чуть ли не Бухенвальдский набат. Посидев с минуту, мы начали готовить водовод для бутары.

Погонщик ослов, попив чаю, погнал их в кишлак за нашими заказами.

Девушки приготовили рисовую кашу со свежей бараниной. Хорошо поев, и выпив крепкий зеленый чай, мы с Сергеем побрели в штольню выгребать остатки руды, отбитой нами позавчера. Юрка решил расчистить штольню, — ему надоело ходить по ней на четвереньках.

До обеда он значительно расширил лаз сквозь устьевой завал, а мы, не спеша, вынесли из рассечки около полтонны золотокварцевых обломков и всякой рудной мелочи.

Когда я в очередной раз вылез из штольни с обломком, в котором весело сверкали чешуйки золота, то предстал перед Учителем.

Его лицо было строгим и непроницаемым. Не обращая внимания на наши вопросы, он без сопровождения сходил в штольню и, вернувшись, приказал переделать устье в нечто подобное колодцу, с тем, чтобы по ночам его можно было накрывать прочным деревянным щитом.

Приказ Юрке, конечно же, не понравился и он нецензурно высказавшись добавил:

— Когда коту делать нечего, он яйца лижет.

Учитель ничего не ответил. Он подошел к Нуру и тихим голосом отдал распоряжение.

Нур с помощью пришедших с Учителем людей торчком вкопали в землю сначала одну половинку рудостойки и затем, на расстоянии метра от нее, другую. Затем к Юрке подошли четверо, взяли его под руки и повели к установленным столбам.

Почувствовав неладное, Житник начал яростно брыкаться и размахивать цепями. Но, получив прикладом сильный удар в голову, упал и отрубился.

Обмякшего Юрку поволокли к столбу и подвесили головой вниз за ножные цепи.

Все это время Лейла и Наташа стояли окаменевшие, и безмолвные, но когда с повисших волос Юрки на камни закапала кровь, его подруга бросилась к нему и приложила к ране платочек. Вдоволь насладившись этой идиллией, Учитель подошел ко мне, и с каменным лицом, выспренно отчеканил:

— Вы также вели себя неадекватно и проявили неуважение к моим подчинённым. Да и за попытку побега кто-то из вас должен ответить. Поэтому, вы будете подвергнуты наказанию. Идите к свободному столбу. Его врыли для вас.

Внутри меня вскипела ярость.

— Ублюдок! — прошипел я вполголоса и, бодро улыбнувшись, Лейле, побрел к лобному месту.

Меня подвесили так же, как и Юрку, за ножные цепи. Несмотря на мое непривычное положение в пространстве, все происходящее по-прежнему казалось мне сном, после весёлой пирушки. Тем более ничего страшного пока не происходило. Да и вряд ли нам придется висеть долго. Скоро привезут доски для бутары, а простоя практичный Учитель наверняка не потерпит.

— Серый, дай закурить! — крикнул я товарищу. Пусть сука знает, что геологи, как моряки, живыми не сдаются!

Испросив разрешения, у М'учителя, и, получив знак согласия в виде кивка, Сергей подошел, хромая, с гримасой боли опустился на корточки, прикурил сигарету и сунул мне в зубы.

— Дым из задницы не пойдет? — участливо спросил он, заглядывая мне в глаза.

— Не должен… Я не затягиваюсь…

В это время Лейла, сбросив, наконец, с себя оцепенение, подбежала к новоявленному рабовладельцу и начала ему что-то говорить. Он, посмотрев на часы, ответил ей короткой фразой и отвернулся. Сжав кулачки, Лейла постояла с минуту за его спиной, затем резко повернулась и направилась ко мне. Присев рядом с Сергеем, она поднесла к моим губам свою розовые пальчики, вынула сигарету, утерла выступившие от дыма слезы и залопотала:

— Ты не беспокойся за меня. Я люблю тебя. Не нервничай, пожалуйста. Он сказал, что через час вас снимут. Я пойду готовить обед. Ты наверное, есть хочешь…

— Хочу, конечно… Ты тоже… за меня не беспокойся. После Нагза здесь даже… немного скучновато… Эх, хватит ли у меня выдержки, чтобы не сорваться и не получить пулю в разрывающееся на кусочки Сердце!

Лейла встала, подошла к всхлипывающей Наташе, обняла ее за плечи, помогла встать. Вдвоем они направились к очагу, и скоро там загремела алюминиевая посуда.

Минут через десять Юрка пришел в себя и. мастерски изобразив бодрячка, спросил:

— Почему причёска не по уставу? Немедленно подстричься!…

Я не успел поздравить его с возвращением души в тело, как к нему подбежала Наташа. Опустившись на колени, она поцеловала Жоржика в губы и обтёрла его лицо влажным платочком.

— Вот… это… другое дело. Так… висеть можно. Ты приходи ко мне почаще и передачки приноси. Что там у нас на обед?

— Пока вот только это! — тихо ответила Наташа и снова поцеловала его.

— Да, ради этого стоит жить и бороться! — неожиданно искренне и радостно, без тени иронии выдал Житник.

— Слушай, Юрий хочешь… анекдот на злободневную тему? — завидуя Житнику, я начал травить лёгкую, не обязывающую долго смеяться, жизненную историю.

— Как-то дефилировал Заяц по кладбищу и увидел Лису. Схватил и к кресту потащил. "Ты что, косой, хочешь меня распять? — взволнованно спросила рыжая. "Нет, раз десять!" — ответил

Заяц, деловито готовясь к любовным играм..

Но Юрка уже не слышал, его душа опять легкомысленно ускакала в поисках новой телесной оболочки.

Наблюдающие за нами подручные Учителя, вдруг загалдели и бросились с промплощадки вниз. Через несколько минут они вернулись, ведя караван ишаков, груженных лесом и железом.

— Во дают! — с трудом ворочая языком, восхитился опять пришедший в себя Житник.

— За… три часа…туда — обратно. И ведь… все это… надо было собрать по дощечке… навьючить. Ударники каптруда, вашу мать!

— Торопятся, золото в цене…

— Надо что — то делать! Как ты?

— Нормально…

— А я ног уже не чувствую. Ступни — как отрезало. И голова сейчас лопнет.

— Вряд ли… Она же чугунная.

— Довыпендриваешься…

— Уже…

Я не успел договорить. По неуловимому знаку Учителя к нам бросились люди, быстро сняли со столбов, бросили на землю.

— Ну вот, "и как Христа, его сняли с креста". Давай полежим, отдохнем; обедом, вроде, еще не пахнет, — продолжил я, повернув к Юрке гудящую голову.

— Ты не злись на меня! Если бы я не уважал тебя, то есть, некоторые твои качества, я и в сторону твою не посмотрел бы…

— А мне твое уважение на хрен не нужно. Ты на меня свою "рубаху надеть" хочешь, но силёнок не хватает! — тихо ответил он, отчужденно глядя в небесную синеву.

— Я давно знаю, что тебе по душе "одёжка от Резвона"! Житник пропустил мимо ушей последнюю фразу, возможно даже и, не поняв, о чём я ему намекнул. Его волновали "старые раны":

— Слушай, Чернов, давно хотел тебя спросить, как там твоя Ксения поживает?

— Я мало что знаю. В 1989 — ом замуж вышла и уехала на Алтай, в родное село к брату Валерке. Дочку родила. Назвала Ксюшей. Не ухмыляйся! С фантазией у неё никогда не было проблем. Наверное географический центр Евразийского континента не пошёл ей на пользу. В 1991 году умер брат. С мужем разошлась. Не смогла найти нишу для своих амбиций и запила на всю катушку. Она всегда с нами, мужиками, наравне употребляла. Муж — мягко говоря, покинул её, не поняв до конца, как и я, за что полюбил… Сын рассказывал. Он к ней ездит каждый год. Выслушав меня, Юрка спросил:

— Радуешься, наверное?

— А чего радоваться? Рядом с ней всё горит… Она мне жизнь испортила, теперь сын с ней мается. Сестренка в школу в этом году пойдёт… Накупил ей всего! Заботится…

Житник подвёл черту:

— Не любила она тебя. И вышла замуж за твою квартиру, факт! И всегда хотела сама по себе быть. Она тебе рога отрастила, будь здоров!… Я-то всё знаю!

С Мишкой, студентом кучерявым из Львова, на виду у всех крутила! Ты только не замечал… Карандаши грыз, над картами корпел, весь тушью цветной измазанный. А она ему у родника, не поверишь, из голубеньких незабудок веночки плела! А потом с ним в город уехала. Провожать. Ты сам ее отпустил. И три дня они из постели не вылезали. Я к тебе на квартиру тогда приходил. И идиллию эту лицезрел… А потом с дружком твоим закадычным и собутыльником любимым Игорьком Горбунковым… Прямо в маршруте, в траве некошеной… Их Федька Муборакшоев видел… В бинокль с другого борта ущелья. Говорил потом, зенками блестя и слюну сглатывая: "Высший пилотаж! В кино такого секса не увидишь! Чуть окулярами себе глаза не выдавил! "

— Слушай. Юр! Мне, конечно, больно все это слушать. Не вспоминать, а слушать. И знаешь почему? Ты думаешь, что с нормальным человеком говоришь… А я перегорел. И к рогам своим отношусь, как мать к больному ребёнку! Ты не представляешь, но их у меня от Ксении несколько пар осталось. И не все ты, наверное, видел. Есть прелюбопытные экземпляры! А ты что, собственно, так неравнодушен? В тюрьму хотел посадить… Развода нашего требовал… Не давала тебе, что ли?

— Давала, не давала… — огрызнулся Юрка, — Кончай, вон Наташка и подруга твоя от ручья идут.

— Опять бодаетесь? — улыбнулась Наташа, присев с Лейлой на корточки рядом с нами. Всем своим видом она хотела показать, что взяла себя в руки.

— Да так… В меру сил… Просто вспомнили, как в былые годы Юрик проказничал. Понимаешь, дурная привычка у меня была, — я в задумчивости карандаши грыз, скрипя мозгами над картами и планами штолен. А он, Сатир местного замеса, издевался надо мной: Для смеха обглоданные концы перцем красным натирал. Ночью, под одеялом. Потом вся партия ржала, гримасы мои наблюдая… — поведал я девушкам историю с ностальгической улыбкой. И тут же, пропел:

— Ты так красива, милая Лейла. И не рифмуются с тобою "Рожки", пока хожу Я по дорожке! Пока я жив, "этого" не повторится, мотай на ус, Жорж!!!

Минуту спустя, из штольни вылезли Бабек с Сергеем. Подошли к нам, уставшие, но полные решимости достойно вынести все испытания. С помощью девушек они посадили нас на землю.

— Как жизнь? Бьет цепями по ногам, задевая голову? — похлопав меня по плечу, спросил Кивелиди.

— Ты, Серега, и не представляешь, какие нам жизнь преподносит подарки, — сказал я, растирая появившиеся на голенях багрово-красные рубцы.

— Я еще смогу насладиться жизнью. Если захочу. И, может быть, не раз!

Подошел доцент и дополнил:

— Последующие нарушение режима и неуставные отношения будут караться строже. Подвешенных рабов будем сечь плетьми! И, пожалуйста, не надо умничать! О Женевской конвенции я знаю, но это не про вашу честь!

— Мы вам верим! Товарищ! — сказал я, преданно глядя ему в глаза. Глубина и стойкость Ваших принципов, нас восхищает! Ваша последовательность в претворении их в жизнь будоражит! Вы настоящий Учитель! С большой буквы. В знак благодарности за Ваши уроки, я готов в свободное от каторги время сделать Вам учебные пособия для Ваших будущих учеников — гильотину и дыбу в натуральную величину! С их помощью Вам легко будет сеять "разумное, доброе, вечное"…

— Вы много говорите, а работа стоит. А насчет дыбы я подумаю… Хорошая идея…

Сказано это было спокойно и без иронии, что ещё более угнетало и заставляло призадуматься. Через некоторое время мы с Юркой смогли встать на одеревеневшие ноги и приступить к приему пищи "А ля Фатима". Но мы не привередничали. Хорошая кулинария требует полета мысли, а какой может быть полет в неволе, особенно у объятых страхом женщин?

— Ты не говори с ним больше, — тревожно глядя мне в глаза, попросила Лейла, как только мы закончили трапезу. — Он злой на тебя. Он — начальник здесь, а ты хочешь быть умнее.

— Лейла правда говорит. Если ты его злой делаешь, — всем плохо будет, — присоединился к ней Бабек.

— Ладушки! С этой минуты я его в упор не вижу… — погладив Лейлу по голове, я продолжил, обратившись к Сергею:

— А ты, может быть, сходишь к нему, поговоришь насчет мельницы? Пусть думает, что мы здесь всерьез и надолго расположились, и бежать не собираемся. Да и продолжительность своей Жизни увеличим, если их убедим в необходимости постройки мельницы.

После обеда по приказу Учителя мы занялись сооружением деревянной крышки для прикрытия лаза в штольню. Сколотив ее из толстенного горбыля, принялись за бутару. Сделали грохот, лоток, настелили овечьих шкур, приладили планок.

Уже в сумерках для пробы промыли рудную мелочь. Ее было килограммов пятьдесят, выход же золота составил грамм пятьсот-шестьсот. Получалось, что содержание золота в отходах нашей вчерашней и позавчерашней добычи было огромным. Оно составляло около 10 килограммов на тонну!

Вечером, явно довольный, Учитель осторожно ссыпал сданное ему золото в двойной полиэтиленовый мешочек и начал интересоваться нашими дальнейшими планами на каторжное будущее.

— Водяную мельницу надо строить для мелкого помола руды, — начал Сергей. — Внизу, на Уч-Кадо. Выход золота будет выше. Процентов на десять-пятнадцать.

— У нас есть специалист в мельничном деле. Завтра с утра я вам его пришлю.

— И еще нужны сигареты, — сказал я, закуривая последнюю памирину.

— И надо подумать о принудительной вентиляции. Когда кончится аммонит, придется действовать по старинке — огнем и водой. У вас, в кишлаке, полно разрезанных на полотнища прорезиненных вентиляционных рукавов. Все крыши ими крыты. Надо сшить из них рукав, длиною метров пятьдесят и диаметром сантиметров сорок. Чтобы легче было везти, шейте по десять метров, здесь соединим.

— К утру сделаем, — кивнул учитель, что-то отмечая в записной книжке.

— Помимо труб нужны мехи для нагнетания воздуха и молодая баранина для нас. — Продолжал перечислять я. — Пока вы все необходимое будете изготавливать, мы опробуем борта жилы. В них может быть хорошее золото.

— Прекрасно. Мы все сделаем очень быстро. А вместо сигарет пришлю вам сушеный табак, — задумчиво ответил он, видимо, уже обдумывая свои дальнейшие действия. — А вам пора спать. Даем вам десять минут на ужин и необходимые процедуры.

— А как там Фатима с Фаридой поживают? — спросил я, забыв о своем обещании не общаться с Учителем. — Страстные женщины, я вам скажу. Кишлак ваш на уши теща моя еще не поставила? Если скажете "Нет", я не поверю. На фейсе Учителя возникла гримаса, очень похожая на ту, которая возникла у меня на лице в Захедане, когда я в полутьме, у своей кровати увидел Фатиму, пытающуюся раздеться. Выслушав моё эссе, муаллим сделал себе пометку и ушел в кишлак.

Перед тем, как нырнуть в лаз, я несколько минут смотрел в грустные глаза Лейлы, а потом поцеловал их нежно и проникновенно. Её синие очи повеселели, и руки привычно обвили мои плечи.

6. Записка с того света. Взрыв в ночи.

Утром нас разбудило громыхание. Кто-то из стражи колотил алюминиевой миской по устью лаза.

— Горниста не хватает, — потягиваясь, пробурчал Житник.

— Я - не я, если там нас не ждет манная кашка на тарелочке с голубой каемочкой.

— Мечтаю о кашке… — сглотнув слюну, протянула Наташа, — На молоке и с желтым пятнышком сливочного масла посередине…

— Поскакали тогда, — усмехнулся Юрка. — А то какао остынет…

Гремя цепями, мы выбрались на свет божий и минуты три бегали гуськом по промплощадке. На этом настоял Сергей. "В здоровом теле — здоровый дух", процитировал он какого — то классика Марксизма — Ленинизма. Мы не стали с ним спорить и, помахав руками, занялись приготовлением завтрака, а именно — придвинули к костру открытые банки с консервированной говядиной из Фединой запасов. Когда в них забулькало, появился мальчик из кишлака со стопкой свежих лепешек. Нам досталось три штуки Мы ели тушенку, окуная в нее, еще теплые лепешечные ломти.

После завтрака Житник с Бабеком занялись промывкой оставшейся со вчерашнего дня рудной мелочи, а мы с Сергеем пошли в штольню, чтобы решить, что делать дальше. Осмотрев забой, мы нашли в нижней части кварцевой жилы несколько небольших вкраплений золота и начали выковыривать этот участок с помощью кувалды и зубила. Выбив большой кусок кварца, мы обнаружили в нём самородок размером с тарелку, и ещё несколько обломков с тонкопрожилковым золотом. Когда Сергей шёл к промплощадке, держа на груди кусок породы со шматком желтяка, нам казалось, что он несёт Солнце…

Как только мы вышли на промплощадку, Сергей вместе с подошедшим Юркой начал освобождать золото из каменного плена.

Вдруг из-за скалы, словно чёрт из табакерки, выскочил смердящий, безобразный и практически голый представитель человечества… Клочья приставших к коже фрагментов обгоревшей одежды, не позволили нам, усомнится в нашей догадке, но и общаться с ним мы не имели ни малейшего желания. Оттолкнув меня, этот несчастный с воем бросился к самородку.

Сергей, сидевший на корточках, импульсивно, совсем как ребенок, не желающий расстаться с игрушкой, попытался задвинуть его за спину, но человек мощным толчком опрокинул его на землю и, яростно рыча, принялся душить. Секунд пять мы с Юркой находились в состоянии ступора! А потом, с резвостью, достойной анаконды, бросились на помощь товарищу. Перевернув образовавшийся живой бутерброд с Сергеем наверху, мы увидели лицо напавшего человека. Оно было ужасное; лишенное век и практически всей правой щеки, с обнаженными костями скул, с огромными, распухшими от нарывов, губами!

Пока я оценивал все прелести этого натюрморта, Житник грязно выругался и попытался освободить оцепеневшего Сергея. Но, едва лишь он схватил квазимоду за руку, его пальцы утонули в гноящейся плоти. Побелев как полотно, Юрка мгновенно отскочил в сторону и стал лихорадочно стряхивать "кисель".

Но он прилип. И Юрку вырвало. Отблевавшись, он, желая отереться, поднес к лицу правую руку, но, увидев на ней частички разложившейся плоти, вновь зашелся в рвоте…

Подавив острое желание присоседиться к Юрке, я прикрыл рот и нос ладонью, поднял лежавшую под ногами большую металлическую скобу и освободил с ее помощью уже пришедшего в себя Сергея. Поняв, что золото ускользнуло из рук, человек завыл, жалобно модулируя звуки красно-черными распухшими губами, и, стремительно вскочив, убежал вниз к Уч-Кадо.

Следующие полчаса ушло на приведение в чувство потерявшей сознание Наташи. Лейла, как ни странно, перенесла этот ужасный эпизод стоически.

Если бы не этот досадный обморок, то, пока стражники и Нур приходили в себя, мы успели бы добежать до узбекской границы!

Но, видно не Судьба!

Нур, заикаясь, и размахивая руками, стал рассказывать, что это был тот самый черный мертвый человек, который двумя днями раньше схватил его за горло в штольне. Я же и мои товарищи не могли отвести изумленных глаз от известняковых гряд, скрывающих от нас перевал Арху. Полусгнивший человек, явно член экипажа сгоревшего вертолета, приполз с Арху! Даже здоровому человеку трудно было бы это сделать!

Нур был потрясен до такой степени, что не знал, что делать. Он с вытаращенными глазами метался по промплощадке и, срываясь на фальцет, орал на подчиненных. Ему было ясно, что место здесь проклятое, и надо немедленно "смазывать пятка скипидар". Но нарушить приказ Учителя он не мог. На наших глазах, этот спокойный таджик озверел, и начал палить из автомата куда попало. Мы, словно автодорожные столбики, снесённые пьяным водителем, попадали на землю. Лёжа в неловкой позе, я, в который уже раз, молил Небожителя о помощи. Было ясно, что на этот психопатический поступок Нура толкнула простая мысль: "Нет штольни, нет живых мертвецов, нет страха". В его душе шла жестокая схватка между честью Воина и слабостью Правоверного.

— Чуешь, Чёрный, как он боится Доцента?! — Не то спросил, не то констатировал Житник, глядя на Нура.

— Не убежал, остался. Ну и дисциплинка у них! Резвон, по сравнению с Доцентом, — нянька детсадовская. Ох, братцы, как мне всех нас жалко… Не видать нам Эйфелевой башни, не гулять у Букингемского дворца и даже, извините за прозу жизни, не сидеть культурно в родном туалете…

Юрка был прав. Но у меня появилось одно сомнение:

— А я вот о чем думаю… Кто этот человек? Явно не Абдурахманов… Тот плотнее, и выше… А ведь только он знал местонахождение штольни. Вполне может быть, что…

— Это не Абдурахманова сбили на перевале! — закончил за меня Житник.

— Да! И тогда вполне может быть, что Абдурахманов еще прилетит сюда… Не сегодня, так завтра. И тогда нам — хана. Он быстро договорится с Учителем и нас…

— Все это фантазии… — перебил меня Сергей, явно не желавший брать в голову сказанное мною.

— Вечно ты что-нибудь выдумаешь…

— Поживем, — увидим… А ты, Серый, как себя чувствуешь? — Я переменил тему, и шутливо ткнул его пальцем в живот. — Волнуюсь я что-то! И чего эта головешка от тебя добивалась? Ума не приложу… Будь осторожен, дорогой! У него вроде всё на месте и, похоже, в полном порядке…

Мы еще немного пошутили над притихшим Сергеем и Юркой, по-прежнему брезгливо рассматривающим свои ладони. А потом тихонько спустились в штольню, чтобы успеть выполнить дневную норму…

Обгоревший полутруп, напавший на Сергея, и в самом деле был не Абдурахманов. Это был пилот вертолета Ми — 4. С ним Тимур начинал свое "Золотое дело". Этот пилот, прозванный друзьями и знакомыми Ходжой Насреддином[42] за его козлиную бородку и веселый нрав, действовал весьма хитро. Решив подтолкнуть соперника к пешему варианту путешествия на Уч-Кадо, он провел небольшой симпозиум с приятелями[43]. После этого вертолеты, заказанные Абдурахмановым от имени Управления геологии, начали ломаться при подлете к Уч-Кадо, или задерживаться метеослужбой ввиду каких то, совершенно опасных процессов в безоблачной атмосфере. Но чаще всего рейсы просто откладывались на неопределенный срок по причине отсутствия керосина или внезапной болезни одного из членов экипажа.

Однако, самого Ходжу Насреддина подвело банальное любопытство. Увидев с вертолета людей на перевале, он решил, что это Тимур со своими людьми, но вместо того, чтобы отдать приказ об их немедленном уничтожении, слава богу, оружия на борту у них было достаточно, он начал совершать облет. Уж очень ему хотелось сначала покуражиться над неудачливым соперником. И когда он увидел, что ошибся, было слишком поздно! Вертолет расстреляла банда Резвона в упор из пяти автоматных стволов. И все что он мог сделать, так это направить загоревшуюся машину на головы обидчиков.

…Когда глаза Насреддина открылись, он увидел свои обожженные руки. Его, ничего не чувствующее, обуглившееся тело, лежало на снегу рядом с обгоревшим вертолетом. Поняв, что жить ему осталось несколько часов, он поднял глаза к горизонту, и стал смотреть на, казавшиеся такими близкими известняковые скалы. И вдруг, почти угасшим взором, он увидел, как над Уч-Кадо взметнулись в небо клубы пыли. Секунду спустя, Ходжа услышал "Ба-бах!".

"Он там, этот паршивый Абдурахманов! — подумал пилот со звериной ненавистью. — Он опередил меня и добывает мое золото!" И, собрав последние силы, пополз на Уч-кадо[44].

Второй каторжный день прошел незаметно. Мы работали молча, хотя тем для обсуждения накопилось предостаточно. Мы были подневольными рабочими, но здоровое любопытство профессиональных геологов, к счастью или беде, нас не оставило. Нам было интересно узнать, много ли золота в обрамляющих кварцевую жилу породах.

Золото есть золото и вы не найдете геолога не мечтающего открыть золоторудное месторождение. Или, по крайней мере, разведать его с первой канавы. Но дело это трудное по многим причинам.

Во-первых, — открывается обычно не месторождение, а рудная точка, как правило, с небольшим содержанием золота. А во-вторых, чтобы перевести эту точку в разряд месторождения, необходимо немалое время. После нескольких, а чаще долгих лет разведки этой рудной точки, Государственный комитет по запасам соглашается, наконец, что это промышленное, то есть рентабельное для добычи месторождение. Министерство геологии начинает раздавать награды и премии, но среди лауреатов и награжденных, вы не найдете человека в выцветшей штормовке, стоптанных сапогах, и банкой кильки в полевой сумке! Человека, впервые тюкнувшего молотком по неприметному камешку. О нем давно забыли… Он оказался не при чем. И святые для каждого геолога значки "Первооткрыватель недр" привинчивают себе на грудь важные начальники экспедиций, руководители министерских и научно-исследовательских отделов. И иногда — главный геолог разведочной партии, без которого не смогли обойтись на докладах…

Начали мы с того, что отобрали вокруг жилы десяток проб, килограммов по пять каждая. Раздробили и промыли, каждую пробу в отдельности, в большой алюминиевой миске. Грохот камня, звон железа, наши крики раздавались на промплощадке весь день.

Результаты опробования показали, что золото есть не везде. Наибольшее его количество — 500 грамм на тонну — было обнаружено в кровле рассечки на расстоянии около метра от кварцевой жилы. Отбор дополнительных проб показал, что золото насыщает, примыкающую к жиле, зону розовых кварцитов. Мы внимательно рассмотрели породу при дневном освещении и обнаружили в ней густую, но очень мелкую вкрапленность золота. Золотоносная порода даже визуально отличалась от пустой. Была более плотной и много светлее.

После отбивки руды и доставки ее на-гора можно будет по этим признакам производить ручную сортировку и тем резко сократить очень трудоемкий и нудный процесс дробления.

Учитель явился ближе к обеду с жителями кишлака. Доклад Нура он выслушал с едва заметной презрительной улыбкой. Как мы узнали позже, в кишлаке уже знали о гибели вертолета на перевале, и Учителю ничего не стоило отождествить обожженного человека с уцелевшим членом экипажа. Когда Нур кончил говорить. Учитель начал пристально нас рассматривать. Потом улыбнулся и, схватив нашего коменданта за лацкан пиджака, приказал ему изловить обгоревшего агрессора и подселить к нам.

Вечером, сидя за ужином, мы пришли в ужас от объема проделанной нами работы. Золотоносной руды и породы было переработано около семисот килограммов!

— "Давайте, братцы, не стараться, поработаем с прохладцей", — качая головой, процитировал Юрка Высоцкого. — Так рабы и каторжники не работают. Помните бессмертное учение Маркса-Энгельса? "Рабский труд самый непроизводительный в мире"!

— Да, Потеряли чувство меры… — согласился Сергей, — Привыкли вкалывать:

"Нам солнца не надо — нам партия светит, нам хлеба не надо — работу давай!" — так, кажется, поется в гимне молодых строителей коммунизма? С такими темпами, через неделю мы им будем не нужны. И "человеколюбивый" но практичный Доцент нас спишет…

— Все это так, но сдается мне, что завтра мы будем работать еще лучше.

— Ты хоть загнись! — начал Житник, смерив меня презрительным взглядом.

— Вы помните палочку, ну, ту самую, которой Федя свой чай размешивал? — посерьезнев, обратился я к друзьям. — По-моему, он не выбросил ее после моего рассказа о риште…

— Нет, не выбросил. Я видела, как он ее в задний карман спрятал. Удивилась еще: зачем она ему? — добавила Наташа.

— А к чему ты это вспомнил?

— Только тихо, коллеги! Головами не вертите. Видите, Нур прислушивается? Сейчас шея у него хрустнет, точно. Дело в том, что эта палочка лежит за моей спиной в углу промплощадки, Там, где кусок белого кварца на травке валяется. Головами только не вертите. Сейчас пойду туда якобы по нужде.

Испросив разрешения у Нура, на отправление физиологических нужд, я подошел к палочке и выдрал ее из земли вместе с пучком травы. Затем свернул за ближайшую скалу, спустил штаны и стал складывать пучок должным образом.

Как я и предполагал, через минуту из-за скалы появилась голова стражника. Увидев, чем я занимаюсь, он удовлетворенно кивнул и удалился. Я же стал разглядывать палочку. В средней части она была обернута клочком плотной бумаги с фрагментом серийного номера. "Из паспорта выдрана" — подумал я и не ошибся. Разорвав верёвочку и развернув клочок, я увидел корявую надпись, сделанную химическим карандашом: "Мина первый завал. В два ночи ковер-самолет. Целую, Федя".

Закончив с туалетом, я, не спеша, подошел к своим товарищам и сказал им шепотом:

— Там записка. В ней написано: "Я уехала". И снизу подпись: "Ваша крыша".

— Ты брось дурака валять, — подавив улыбку, сказал Сергей. — Что, ничего нет?

— Есть кое-что, — подмигнул я и, заметив, что Нур прислушивается, громко продекламировал: "От Клавки Шиффер пламенный привет и новенький бюстгальтер".

— Ничего не понимаю! При чём здесь бюстгальтер? Может быть, объяснишь?! — Наташа начала сердиться.

— Да это просто к слову. Тебе можно и без "бронежилета" — Я рассмеялся и, обращаясь к Сергею, добавил:

— Это от твоего горелого друга послание. Свидание тебе назначает. Обещал завтра утром продолжить свои домогательства. На, читай.

И незаметно передал ему записку. Через минуту мы все дружно поднялись на ноги, и под недоуменным взглядом Нура, побрели в штольню. Наверное, не надо было этого делать, пусть бы загнали, как обычно, но ждать до положенного времени мы уже не могли.

Как только мы расселись по своим местам, Сергей несколько раз прочитал записку. Но никто ничего не понял. Мы начали строить догадки.

— Понятно одно: надо что-то искать под первым завалом, — сразу предположил я. — Но что такое ковер-самолет?

— Это, наверное, какая — то фенечка, — неуверенно предположил Кивелиди.

— Руслан, переведи, помнишь, ты хвалился, что можешь по фене пикать!

Я понимал, что выгляжу сейчас перед своими товарищами эдаким "Бароном Мюнхгаузеном", но перевести слово "ковёр — самолёт" с фени на русский язык не мог. Моё молчание становилась всё более неприличным и похожим на знаменитую паузу Станиславского. Из этой заминки меня вывел бодрый голос Серёги.

— Ну, что? Будем искать?

— Мину? Искать? В темноте? — подключился к прениям Житник. — Замечательно! Нет, господа, лежать с вами в братской могиле я не желаю!

— Послушайте! — воскликнула Наташа. — Вчера вечером, поправляя перед сном подстилку, я случайно нащупала что-то в земле. Проводок, или что — то похожее…

— Нащупала что-то! В темноте! — усмехнулся Сергей. — Юр, это не твой "кобелёк-то" был?

Едва сдерживая смех, я пробрался к Наташе и, пытаясь определить ее точное местонахождение, попал растопыренными пальцами в упругую грудь. Она немедленно поймала мою руку, и ткнула ею в нужное место. Я тщательно ощупал проводок и понял, что оба его конца уходят в грунт подошвы штольни. Обломком супинатора, недавно послужившим мне консервным ножом, я стал откапывать проводок. Оказалось, что их два, и они тянутся под стенкой от устьевого завала до первого внутреннего и уходят под них.

На откапывание проводов из-под внутреннего завала ушло около часа.

Чтобы не загромождать "спальню", или выхода к свободе, камни приходилось таскать к месту захоронения Васи и его товарища по несчастью. Наконец наши труды были вознаграждены! Проводки привели нас к двум пачкам патронированной взрывчатки, заложенной в почву выработки. Рассмотрев их, Сергей сказал задумчиво:

— Это мина на электродетонаторе. Провода от нее ведут к промплощадке…

Вернувшись к своим подстилкам, мы некоторое время сидели молча.

— Этот милый парень Фредди, похоже, хотел отправить на тот свет своих компаньонов, то есть нас… — произнёс я медленно, но чётко.

— Точно! — Вскричал Житник. — Подорвал второй заряд в штольне, потом закопал под завалом эту штучку, и вывел провода наружу. Самое интересное, что где-то на поверхности — взрывная машинка! Покрути ее, поверни ручку — и до свидания!

— Всё правильно! Чем мы лучше предыдущих "товарищей"? — продолжал я рассуждать. — Заманил нас — "лохов", "поимел", а затем в расход… Но потом передумал… Пожалел? А может быть что — то понял?

— В любом случае мы пока живы, — задумчиво сказал Сергей. — А Федька хотел, наверное, чтобы мы в два часа ночи выход долбанули, отвлекли стражников… Но как он, калека, с ними справится?

— А может у него есть оружие? Автомат или ружьё… — услышали мы голос Наташи.

— Да он сковородки не поднимет, не то, что ружья! — перебил ее Юрка.

— Погоди, погоди! — вдруг озадаченно повысил голос Сергей.

— Когда нам Резвоновское оружие досталось, я свой "ТТ" в рюкзак кинул, чтобы карманы не рвать. А потом, после стрельбы я сунулся в него за сигаретами, а ствола не было… Я еще подумал, что он на дно завалился и не стал рюкзак выворачивать.

— Послушайте, послушайте! — воскликнул я, осененный неожиданной догадкой. — А может всё очень просто? Помните щит? Который Доцент приказал сбить, чтобы выход из штольни на ночь прикрывать? Может быть, охранники ночью спят на нем? И Федя придумал из него…

— Ковер-самолет устроить? — закончил за меня Сергей и, подумав немного, продолжил:

— Что-то мне все это не нравится.

— Не нравится? — воскликнул я, — да в нашем положении любые Федины игры нам на руку! Вот только чем мы сделаем бабах? Электричества — то нет. А без него, как известно, электродетонаторы не взрываются!

— У меня есть детонатор! — услышали мы голос доселе молчавшего Бабека.

— Я брал один, когда первый день мы в лагерь их проверял. Он зеленый был мал — мал. Вада, наверно, пападал. Я его карман ложил. Я любил взрывник быть, скучаю теперь… Хороший был работа…

— А шнур огнепроводный?

— Фитиль сделаем! — предложил Житник. Из завязки от спального мешка.

Мы сразу же принялись за дело. Бабек осторожно, чтобы снаружи не услышали звона цепей, стал укладывать заряд так, чтобы взрыв вышиб "дверь" аккуратно, не повредив существенно лаза. Я, детонатором соскребал серу со спичек, и она сразу же сыпалась в дульце. Сделать это, было решено на всякий случай. Вдруг слабо тлеющего огонька фитиля не хватит для взрыва лежалого детонатора[45]. Сергей с Юркой экспериментировали с фитилем. Оказалось, что если его смочить бензином из зажигалки и дать немного подсохнуть, то он неплохо и быстро горит.

Через пару часов все было готово. И тут мы услышали взволнованный голос Лейлы:

— А время? Как мы узнаем время? Часы нет!

Несколько минут в штольне была полная тишина. Если мы взорвем выход не во время, то на свободе нас могут встретить автоматные очереди!

— Дела! — протянул Кивелвди. — Написал Федька "В два часа", значит, надо в два рвануть. Не зря ведь он паспорт портил.

— Что же делать? — растерянно спросила Лейла.

Все смолкли. Лишь наши напряженное сопение и грустные вздохи нарушали тишину штольни.

— Слушайте! — прервал я затянувшуюся паузу, — я давно заметил, что если перед сном я скажу себе: "Завтра встаю в 7-13", то я встаю точно в 7-13. Если, конечно, не боюсь проспать. Тогда я вообще не засыпаю. Может быть, попробуем? Обсудив всё досконально, мы постановили: Я — главный хронометр, а Сергей — запасной. После этого мы улеглись спать…

Когда я проснулся, никто не спал. Бабек со спичками в руке ждал мою команду. Ровно в два я махнул ему рукой… Взрывная волна оглушила нас. Не обращая внимания на кровь, выступившую из ушей, я кинулся к отверстию, проделанному минуту назад. За мной вылез Серёга, подталкиваемый Житником. Бабек и Юрка вылезли сами.

На промплощадке одиноко лежал Нур с огромной кровавой дыркой вместо глаза. А из-за скалы вышел человек, и мы услышали до боли родные слова:

— Ну, чё хлеборезки раскрыли? Целоваться будем, или пузыриться? Через мгновение, перед нами стоял наш спаситель. Тощий, босой, с лихорадочно поблёскивающими глазками и с грязными бинтами, болтающимися вокруг шеи. В здоровой руке он держал Серёгин пистолет. А переломанная рука болталась плетью и вызывала чувство сострадания.

Я кинулся к Феде, обнял тщедушное тельце, и простил ему всё сразу и бесповоротно! Юрка, бросив на него испепеляющий взгляд, взял нуровский автомат и ушёл в дозор. Бабек кинулся к ишакам. Я усадил Фёдора около костра и принёс покушать. Он ел, словно волчонок: урча и повизгивая. Ложка то и дело выскальзывала и падала. В конце концов, не выдержав её провокаций, Федя начал есть просто — через край отхлёбывал варево и стонал от удовольствия… Глядя на него, я думал о том, что бумеранг — это не только деревяшка, возвращающаяся на исходную позицию, но и нечто, относящееся к философской категории.

Отыскав с Серёгой этого несчастного и вернув к жизни, мы возействовали на его душу и тем самым спасли себе и остальным жизнь.

Потом мы с Кивелиди стали обдумывать, как лучше устроить засаду на Учителя и его людей. Через некоторое время к нам присоединились Лейла с Наташей. Растерянно улыбаясь, они рассказали, что чуть не погибли. Оказывается, как только они вышли из убежища, обвалился кусок скалы, под которым они стояли. Я обнял обеих девушек и повёл к Феде. Подойдя к костру, я рассмеялся: Прошло минут пятнадцать, как я отошёл, а Федик всё ещё рычал и рвал пищу своими железными челюстями, больше похожими на мясорубку. Подошёл Бабек. Я спросил про ишаков.

— Всё готово, Руслан! Нада уходить!

— Кандалы бы вам снять! — помогая укладывать тяжелый рюкзак, напомнил нам Федя о недавнем рабстве. — С ними далеко не убежишь!

— Возится некогда! — возразил Сергей. — Перебьем цепи, а остальное потом снимем.

Пока мы таскали вещи, Федя нашел на промплощадке кувалду с зубилом. Разбив кое — как цепи, мы навьючили ишаков и быстро стали спускаться вниз к реке.

Но не прошли мы и нескольких метров, как увидели силуэт человека. Даже в темноте мы узнали его и вздрогнули!

Лицо, как и все тело, было покрыто мусором, налипшим на влажные раны и воспаленную кожу. В его дергающихся руках прыгал автомат. Он пытался стрелять, но сделать этого почему-то не мог. Он злобно выл, борясь с непослушным оружием, но, слава богу, безуспешно. Юрка бросился к окаменевшей Наташе и, обняв ее за плечи, стал приговаривать:

— Тихо милая, тихо… Давай без глупостей… Это просто детский фильм такой… Ужастик называется…

Мы же с Сергеем бросились к монстру, но он, кинув в меня автоматом, убежал за скалы.

— Автомат у него… — удивленно пробормотал Сергей, глядя ему вслед. — Как говорил Ходжа Насреддин, если это кошка, то где же плов? А если это плов, то где же кошка? Значит, наших охранников завалил этот тип, а не Федя…

— Пошли, пошли, — зашипел на него Житник. — Сейчас Наташка опять в обморок рухнет и придется нам еще полчаса здесь торчать…

— Вы идите, а я за ним побегу, — выпалил Сергей, явно решившийся навсегда покончить с назойливым полутрупом. — А то он на каждом километре приставать будет. Надоело.

И, сверкнув глазами, побежал вниз по склону.

— Хозяин — барин… — протянул Юрка, пожав плечами.

Мы вернулись к своим ишакам, поправили поклажу и спешно двинулись вниз по тропе. И через сотню метров наткнулись на Сергея, почему — то стоявшего на коленях. Перед ним лежал наш преследователь. Прикопав его и обложив камнями, мы двинулись навстречу неизвестности…

А Абдурахманов в это время ехал, с вооруженными до зубов головорезами, в аэропорт. Несколько дней назад поняв, что вертолеты, нанятые от имени Управления геологии, не долетели до Уч-Кадо, он занялся поисками подставного лица. Нашел его в виде родственника жены, занимавшего довольно значительный пост в Министерстве здравоохранения.

Узнав об Уч-Кадинском золоте, этот чиновник запросил себе половину добычи и, получив согласие, в один день договорился о предоставлении Тимуру санитарного вертолета.

Приехав в аэропорт, Абдурахманов узнал об исчезновении в районе Барзангинского горного узла машины с коварным Ходжой Насреддином. Естественно, он не поверил в катастрофу. Отрицательные эмоции переполняли Тимура, и в любую секунду он мог лопнуть от их передозировки:

— Убью! Всех убью! — Повторял он, шагая по аэродромным плитам. — И этого паршивого грека, и этого негодяя Ходжу! Оболью керосином и сожгу!

— Зачем тебе пачкаться, Тимурчик! Разреши эту приятную работу сделать нам, — недобро улыбаясь, вторил ему, шедший рядом, наемник по прозвищу Хирург.

— И клянусь Аллахом, если ты не получишь полного кайфа, то мы с Сафаром съедим друг другу уши!

— Не сомневайся начальник! — подтвердил исполнение ушного харакири второй наемник Сафар.

— Хирург в этом деле профессор! Не постесняюсь сказать, почти — академик! Он в Чечне "такое" выделывал — сам Хаттаб удивлялся…

Через полчаса мы вышли на тропу, по которой два дня назад шли в город, довольные, полные радужных планов, с мешками, полными золота.

— Нет, не надо туда… — замученным голосом остановил нас едва волочивший ноги Федя.

Мы не успели его спросить почему. В дехиколонской стороне густо затрещали автоматы.

7. Дорога на Тагобикуль.

Стрельба в Дехиколоне длилась минут десять, не больше.

— Передрались, наверное, из-за золота, — предположила Наташа, с тревогой глядя на скрывающие кишлак остроконечные кумархские скалы.

— Говорил я ему, взорви штольню и живи спокойно, детей учи! Нет, полез в историю, карбонарий хренов[46]! Кому теперь золото достанется? Ни себе, ни людям! Я мечтал лишь об одном: Не ввязаться в очередной конфликт и спокойно дойти до барака Лехи Суворова.

— А ты что темнишь, Сусанин долбаный? Что — то знаешь? — прицепился к Фредди Житник.

— Говори, куда нас вести собираешься! Мы тебя, орла драного, теперь хорошо знаем. Шоры то спали с глаз! Небось, не одно минное поле для нас приготовил! Кстати, пушку Серегину верни, ворюга… Федя выслушал Житника молча. Потом степенно, без злости выдал:

— Хватит тявкать! Дай сказать!

Я махнул Юрке, и тот умолк. И тогда Федя подробно рассказал, что рядом с тропой, по которой мы шли в город три дня назад, сейчас стоит большая дехиколонская отара, и чабаны вооружены. И вряд ли они пасутся на этом участке тропы в целях повышения суточных привесов. Слишком жидковата травка… И поэтому он предлагает подниматься на другой борт реки Уч-Кадо и оттуда, по Интрузивному саю, спуститься к реке Тагобикуль.

Времени это путешествие займет почти столько же, сколько через Ягноб.

Мы сочли это предложение разумным и, сбив кандалы на куске гранита, потопали вверх по давно заброшенной дороге.

В прежние годы частенько, не дождавшись старенького, и вечно ломавшегося вахтового "ГАЗ -51", я подымался по ней пешком в наш разведочный лагерь. Грунтовая дорога была местами с резко завышенным уклоном, глубокими, под брюхо, колеями и многочисленными крутыми поворотами. Она начиналась в долине Уч-Кадо на высоте 2700 м и заканчивалась на отметке 3820 м у последней нашей штольни в развороченных бульдозерами "альпийских" лугах. В те времена неспешный подъем с частыми переходами на тропы, срезающие отдельные пологие петли дороги, занимал у меня около полутора часов. Сколько времени он займет у нас после трех суток лишений, я не знал. Да и знать не хотел. Главное — мы с каждым шагом уходим прочь от этого проклятого места, пусть пустые, но живые…

Дойдя до первого поворота дороги, мы перешли на тропу.

По ней я пошел первым. Лейла семенила позади ишака, ведомого мною, и смотрела то себе под ноги, то на казавшуюся совершенно недостижимой вершину 3904. В начале подъема я сказал ей, что мы пересечем водораздел чуть левее и ниже, и сейчас в глазах девушки светилось любопытство: она никак не могла поверить, что сможет туда добраться.

— Сколько часов мы будем лезть? — крикнула она мне. — Десять или двадцать?

— Без ''иншалла" три часа. К обеду будем! А ты что, сомневаешься, что поднимешься? Брось! После Арху это тьфу!

— Не сомневаюсь! — Ответила моя козочка и опять посмотрела на вершину.

Когда она опустила глаза, я увидел в них слезы.

— Что случилось? — спросил я удивленно

— Ничего! — прошептала Лейла, отвернувшись в сторону.

— Если не скажешь, то я сейчас от огорчения споткнусь и упаду вниз, как Федя! — шутливо пригрозил я, кивнув в сторону обрыва, вплотную подобравшегося к тропе.

— Оттуда будет видно все… — пробурчала Лейла, не поднимая головы.

— Опять ты за свое! — повысил я голос, поняв, что Резвон опять ворвался в нашу жизнь, и его надо будет как-то забывать.

К счастью, в это время внизу в распадке на берегу ручья я увидел прямоугольники палаточных площадок своего старого поисково-съемочного лагеря и, обрадовавшись возможности отвлечь Лейлу от воспоминаний, начал быстро рассказывать:

— Смотри, видишь вон те заросшие бурьяном прямоугольнички? Там стояли мои палатки, когда твой отец еще и не думал, что попадет сначала в Иран, а потом и под твою мать.

— Ты сказал что-то грубое про мою маму?

— Прости, я больше не буду.

— Красивое место. Вы, я вижу, долго здесь жили. Плотина на ручье была…

— Да плотина. И канал обводный. Ничего не могу с собой поделать: как только попадаю на ручей какой-нибудь, сразу начинаю плотины строить, изгибы выпрямлять или вовсе русла изменять. С детства и до сих пор. Мне иногда кажется, что когда-то, в другой жизни, я был строителем каналов…

— А на Марсе каналы не ты строил? — прокричал из середины каравана Сергей.

— Не знаю, — ответил я честно, обернувшись к нему. — Может быть…

Через десять минут мы выбрались на третий снизу поворот серпантина.

Четверть пути была позади. Но метров через двести, на самом крутом участке дороги, Федя неожиданно остановился и. указав на нижний конец длинной и глубокой канавы, торжественно сказал:

— Копайте!

Это была канава N 667, или, как пишут на геологических картах и в документационных журналах, К-667. В ее средней части в 78-ом году была вскрыта сульфидно-кварцево-турмалиновая жила, с содержанием олова 11,2 кг/тонну и серебра 250 г/тонну. В нижнем ее конце, в рыхлых склоновых отложениях были найдены обломки другой жилы с видимым касситеритом. Чтобы достать и опробовать коренные породы, нам пришлось проделать на дне канавы углубление метра полтора. На это место указывал Федя.

Мы недоуменно переглянулись и, оставив женщин наблюдать за ишаками, пошли за ним. Догнав его у самого конца канавы, я хотел спросить, какого черта он выпендривается, но застыл с раскрытым ртом. Углубление было засыпано! И недавно! И кто-то хотел, чтобы издалека следов засыпки не было заметно. В недавно набросанный грунт были воткнуты несколько пышных, но пожелтевших кустов югана.

— Я похаваю чуток, а вы копайте, — сказал очень довольный собой Федя, доставая из кармана остатки лепешки и, неизвестно откуда взявшиеся, замызганные кубики рафинада.

— Заодно и расколюсь, как дело было! Только икру, чур, не метать, если мои шестёрки лягут вам не в масть, а на погоны! Прапорами у меня будете! Федя заржал, ему явно нравилось чувствовать себя фаворитом ситуации.

Мы молчали. Первым высказался Житник:

— Копать? Руками? Ты это здорово придумал! Но имей в виду, — если там дохлый баран, то я горячиться не буду. Просто удавлю тебя собственными руками, — мрачно пригрозил Юрка, откидывая ногой маскировочный юган.

— Вот так всегда! Выручишь козлов, а они копытом норовят, да побольней!

— Давай, Федя, ближе к делу! — проворчал я, начав выковыривать камни. Я понимаю, что ты три дня молчал, и наболтаться теперь не можешь! Только старайся понятнее изъясняться и без фени!

— Я Оксфордов не кончал, но рассусолю, ежели кому, чего не совсем ясно будет! Ответ Фредди поразил меня своим здравомыслием, но я терял терпение:

— Ты в зоне исправлялся пять лет, а я с вами, уркаганами десять лет из одной миски ел! На Кумархе на пятьдесят человек рабочих, отсиженного срока было сто сорок семь лет! Меня следователь на этот счет просветил, когда у нас два ящика аммонита из склада унесли.

В город спустишься, — неделю привыкаешь говорить без мата и прочих наречий народов мира. Хватит лирики! Давай, рассказывай! И пожалуйста, подробно! Проглотив кусок лепешки, начал Федя свой рассказ:

— Когда я усек, что рука моя не скурвилась, извиняйте! И голова, вроде, тоже на месте, решил я к вам возвернуться. Тем более, ствол уберег. Как сука нахлебался, но причалил к борту и заныкался в канаве. Чуток левее того места, где нас тормознули… Посидел в ней с полчасика, погрыз вокруг всю эфедру[47] и поверху за вами потопал. На Уч-Кадо мудило-учитель с тремя кишлачниками распрощался и ишаков с желтяком в селение погнал. И что мне было делать? — продолжил Федя, посмотрев на нас всё ещё голодными глазами.

— Куда бежать? Некуда! Приземлился вон там, в кривой канаве. Сижу и маракую: С чего начать? Решил заночевать. Утром очухался еле-еле. К вечеру вылез до ветра, да корешков всяких накопать. Вижу, — учитель этот, с двумя ишаками внизу, вон, из-за той белой скалы нарисовался! Близко совсем, хоть время спрашивай. И курс — прямо на меня! Деловой такой, автомат на плече… Я пушку вынул, пальнул пару раз, но пшик получился, бобики отсырели. Все, думаю, хана. Упал в иван-чай и в канаву свою пополз. Но учитель моего скока не заметил. Думу, видно, какую-то думал. Ну, я потихоньку башку высунул и зырю, что твой сурок из блиндажа! Подошел он к этой канаве, покидал что-то в яму и испарился. Что — я не видел, темно уже было! Покумекал я маленько и решил — точно, наши мешки заныкал, больше нечего! Прикиньте, братва, я мог бы ночью ишачка у чабанов оторвать и в город с золотишком рвануть, но я к вам погреб…

— Ну, ну, филантроп ты наш! Соскучился, по нашим ласкам, — усмехнулся Сергей, сменивший меня на раскопке.

— А теперь, милый, расскажи нам, на кого ты, гад мину ставил?

— И скажу! А чо врать? Мне народец-то нужен был для компании, чтобы сюда добраться. Дохлый номер одному в горы топать. Сами видели, — полно всяких резвонов кругом ошивается. Да и работы до хрена, одному не одолеть! Вот и надумал тогда шпану разную набрать, золотишко добыть, а потом всех разом порешить. Одного только — какого похитрее, оставить: без напарника — то на обратной дороге не обойтись. В любой кодле такого человечишку можно найти…

— И у вас, сукой буду, такой имеется…

— Капабланка долбанный! Нет, хуже! Сомоса грёбаный! — Вот ты кто!.

— Ругайте, братишки! Только не бросайте! Я после перевала, после того, как спасли вы меня, передумал вас убивать… Я там, под обрывом, хоть и без сознания был, но чувствовал, как Черный в меня кислород качает! Я же в башке весь поход на сто раз проиграл. И как людей соберу, и как подельника среди вас сосватаю, и как в штольню заманю. Картинка у меня перед зявками стояла, как я динамо кручу, лохов хороню! И как на подходе к городу напарника кончать буду… Всё продумал! И все думал, что неплохо бы ствол заиметь для порядка и надежности. В мыслях в руках его держал, ласкал, чистил! Но в городе не выгорело достать, крутанули меня барыги, бабки отняли, едва ноги унес. Вы, бля, вытряхнули из меня, извиняюсь, навоз! Я чё, сука, не помнящая добра? А вот когда обстрел начался, я нащупал пушку Серого в рюкзаке и не выдержал, увел! Руки сами, по привычке, век воли не видать! Всё как на духу говорю!

— Ну и народ попался! — наконец высказался Серёга. — Самородки, вашу мать! Что Бабек, что Федя… Какие ходы! Какие комбинации! Без старушки Марпл хрен разберёшься! Водку с нами, сука, пил. А на привалах раздумывал, как бы половчее избавиться от нас! Лучше акул и крокодилов баттерфляю учить, чем рядом с такими фишками находиться… С животными хотя бы есть шанс остаться в живых!

— Ладно, Серый, успокойся и копай дальше! — Я, как мог, тормозил друга, готового за секунду скрутить Федю в бараний рог. Но продолжил дознание, потому что меня мучил один вопрос:

— Слушай, ты, Франкенштейн — самоучка! Почему назначил салют именно на два часа?

— Да так… — простодушно ухмыльнулся боец невидимого фронта. — В два, или три — какая разница? Со временем солиднее.

— А кто охрану замочил?

— Не знаю… — честно ответил он. — Наверное, ваш Абдурахман-ибн-Хаттаб. Когда я к Нуру с моченой пушкой подбирался, сбоку кто-то выскочил с ломиком или забурником и ткнул его в глаз, а потом к штольне побежал.

— "Не знаю", "Наверное"… Фуфло! Я бы этого минера драного… — сменив Сергея в яме, продолжил дебаты Житник, но вдруг осекся, нащупав под очередным вынутым камнем клок белой овечьей шерсти… И все сразу почувствовали, что в канаве, на глубине около полуметра, захоронена овца…

Житник, не говоря ни слова, вылез из ямы, тщательно отряхнул с себя пыль, затем медленно подошел к Феде, взял его за лацканы пиджака и сильным рывком поставил перед собой.

— Ты чего, Жорик? — заволновался Федор. — Там, под шкурой, может быть золото. Я сам бы его прикрыл падалью!

— Сам ты падаль! — коротко и зло прошипел Житник и с размаху ударил Федю в скулу.

Тот мешком, молча упал в канаву. Юрка колючим взглядом нащупал его правый бок — он любил бить в печень, занес ногу, но ударить не успел: Сергей, бросив автомат Бабеку, цепко схватил Житника за руку, потянул на себя и они оба, не удержавшись на ногах, кубарем скатились на несколько метров вниз на небольшую площадку под канавой. Житник вскочил на ноги первым и ударил Сергея ногой в пах. Но Кивелиди выдержал удар, перехватил ногу противника и попытался пережать ему ахиллесово сухожилие. До этого момента я раздумывал: идти на помощь другу или нет? Но когда Кивелиди встал на ноги, я с облегчением опустился на край канавы и, склонив голову набок, начал спокойно наблюдать. В драке с равным или даже несколько уступающим по силе соперником Юрка не имел практически никаких шансов. Он слишком любил себя, чтобы допустить хоть малейшую возможность порчи своей драгоценной шкуры. И поэтому дрался преимущественно с женщинами…

Но, в данном случае, я ошибся. Юрка, даже получив несколько раз в глаз и по носу, продолжал отражать и наносить удары. И лишь когда он изловчился и, с заметным наслаждением, ударил носком тяжелого ботинка Сергея в раненую ногу, я понял, почему драка продолжалась так долго: Юрка помнил, где у соперника больное место!

Секунды мне хватило, чтобы скатиться вниз и встать между ними.

— Жирик, у тебя сейчас рука будет сломана, — медленно проговорил я, когда холодные глаза Житника сфокусировались на мне.

— В локте. Никакие титановые накладки не помогут, клянусь! И прокладки тоже. Хочешь, покажу, как это делается? Хочешь?

— Оставь его, — выдавил Сергей, морщась от боли. — Конь он и в горах конь! Нашел время — копыта распускать! Пошли наверх.

— Значит так, Львович! — заявил я понуро шедшему впереди Юрке.

— Я попрошу Бабека, киллера нашего штатного, чтобы стрелял по рукам без протокола о намерениях всем любителям мордобоя! Кто мечтает остаться на тропе с побитой рылейкой и прострелянными верхними конечностями, пусть продолжает междоусобицы! Фамеди[48]?

— Андэстзнд! — огрызнулся Житник, не оборачиваясь. И через минуту добавил уже миролюбиво:

— Ну, пободались… С кем не бывает.

Вместе с Бабеком мы подняли Сергея на дорогу. Порывшись в рюкзаках, Наташа нашла бурый от пыли бинт, и мы перевязали ему ногу… Потом я посмотрел на Федю: Он был, как огурчик! Рука, у него была в полном порядке, рана на голове немного покраснела, но тоже не вызывала никаких опасений.

— Надо идти по старой тропе, — сказал он, когда я смазывал ему голову оставшимся у Бабека мумие.

— Врал насчет чабанов? — усмехнулся я.

— Врал! Просто я вас удивить хотел. И обрадовать. Но остальное — чистая правда! — Твердо глядя в глаза, ответил мне Федя.

— Умные люда, а не рубите в колбасных обрезках. Ну, на хера ему переться из кишлака в такую даль, да еще в гору? Чтобы вонючую шкуру хоронить?

— Хватит ругаться! Надо в город идти! — со слезами на глазах перебила нас Лейла.

— Неужели вы хотите остаться все здесь навсегда? Или вам понравилось долбить камень в штольне? Мы все погибнем в этих горах, если будем ссориться…

— Все, киска, все! — успокоил я ее. — Через день, максимум — через два мы будем наслаждаться праздничным пловом во дворе Лешкиного барака. И запивать его холодным пивом и шампанским…

— Из ливерной колбасы плов или из голубей? Только на ливер деньжат у вас и хватит, — благодушно съехидничал Юрка, решивший, замять только что случившуюся драку.

— Кстати, друзья — товарищи, сэры и господа, неплохо было бы сейчас чем-нибудь перекусить, а?

После недолгого обсуждения мы решили позавтракать в более безопасном месте. Посадив Кивелиди на безропотного Пашку, мы пошли по знакомой тропе в город.

Не успели мы пройти и ста метров, как Кивелиди с высоты своего положения заметил внизу человека, неподвижно лежащего ничком в короткой разведочной канаве. Оставив женщин с нетрудоспособным Серёгой и слабосильным Федей, мы с Бабеком и Юркой побежали вниз.

Это был Учитель. Я понял это еще наверху. Мы осторожно перевернули его на спину. Он, не приходя в сознание, протяжно застонал. Белая застиранная рубаха на животе была пропитана кровью… Я задрал ее до груди и в середине живота увидел пулевое отверстие.

— Допрыгался, интеллигент! Поделом! — сквозь зубы процедил Житник.

— Да, ты прав… согласился я. — Похоже, что — то он сделал не так!

По брюшным ранениям я, к сожалению, не специалист. Не нравиться мне в кишках ковыряться. Пристрелить бы его. Из милосердия и уважения к просветительским заслугам. А то его живьем съедят звери.

— Не надо стрелять! — покачал головой Бабек. — Иншалла! Если не кушал перед пуля, может, жить будет. Я ему перевязка делаю, потом мумие в рот даю.

— А ты ведь дело говоришь, дорогой! — встрепенулся вдруг Житник.

Молодец! Правильно, не надо его стрелять. Я его с собой возьму. В себя придёт, — я его вниз головой на столб повешу! Быстренько вытрясу, куда золото спрятал. Или кишки вытряхну. А вы, медбратья сраные, можете валить отсюда! Без вас дешевле! А я повеселюсь! Последнюю неделю меня только и трахали! Теперь моя очередь!

— Мы тебе не отдадим раненого! — твердо сказал я. — Не надейся! Женевское соглашение писано для цивилизованных людей! Мы его с собой возьмем. Очнется, — сам расскажет. Пообещаем "пряник'', до "кнута", надеюсь, дело не дойдёт!

Бабек тем временем разорвал свою рубаху на бинты, посыпал рану аммонитным порошком, перевязал учителя, затем разжал ему челюсти ножом и вложил в рот почти весь оставшийся запас мумие. Окончив процедуры, он поднялся на ноги и стал ходить вокруг канавы, внимательно глядя себе под ноги. Когда мы с Юркой уже начали подниматься к товарищам, он вдруг остановился, и радостно воскликнул:

— Посмотри, Руслан! Он туда ползал! В тот следующий канава. Видишь: там внизу в яма юган воткнутый стоят, как на первый канава со шкура бараний. Он туда ползал! Хотел там умирать, чтобы потом кто-нибудь из его люди это место находил!

Конец его речи мы уже не слушали. Подбежав к указанному Бабеком месту, мы окружили его, и прямо руками стали разгребать рыхлый каменистый грунт. Через десять мгновенно прошедших минут, наши ногти заскребли по железу, и еще через минуту в наших руках была хорошо нам знакомая канистра со смесью коньячного спирта и водки…

— Больной он что ли? — растерянно пожал я плечами. В одном месте сгнившую шкуру закопал, в другом — спирта канистру, а в третьем — наверняка будут лежать пустые банки из-под "Завтрака туриста". Или мои старые носки, которые я на штольне выбросил…

— Нет, он умный! — покачал головой Бабек. — Он шкура закапывал, и не один, наверно, чтобы собака настоящее место не находила… Банка и носки тоже мог закапать, если пахнут харашо. Или, может быть, чувствовал, что смотрит кто-то, и следы запутывал. Давай дальше копать — там земля еще рыхлый!

Стоит ли говорить, что творилось с нами после того, как мы, практически одновременно, нащупали перехваченную алюминиевой проволокой горловину первого мешка! Такого знакомого, такого родного, такого бугрящегося самородками пробного мешка! Не обращая внимания на кровоточащие раны на руках, мы продолжали раскопки. В яме оказались не только наши мешки, но и вьючная сума с золотом, намытом нами уже под мудрым руководством Учителя. В канистре была все та же смесь, благоухающая коньяком. Ни минуты не раздумывая, мы налили всем по кружке этой божественной жидкости, залпом выпили, потом молча посидели на мешках минут пятнадцать. А на шестнадцатой, уже хохотали над каждым словом, обнимались, хлопали друг друга по плечам. Со стороны могло показаться, что это десант пациентов "санатория" имени незабвенного Петра Петровича Кащенко…

8. Сюрприз Бабека. Разговор у могилы.

Ловко погрузив мешки с золотом на ишаков, мы стали решать, что делать с Учителем.

Первым высказался Житник:

— Оставим его на тропе. Зачем нам эта головная боль. Найдут — его счастье, а не найдут — так сдохнет. А если совсем невмоготу — отправьте его в кишлак с Бабеком.

— Нельзя его туда возвращать, не согласилась с ним Наташа. — Он ведь оттуда сбежал.

Житник был категоричен и не простил экзекуций над своим телом. В дебаты встрял Серега и как всегда высказался веско и правильно.

— Чтобы совесть свою не мучить, дотащим его до места нашего предполагаемого перекуса. Если, конечно, он до этого не умрет, в чем я жестоко сомневаюсь. А если не умрёт, — потащим его до ближайшего кишлака на анзобской тропе.

— А как потащим? — спросил Федя. — На ишаке он сразу окочурится.

— До тропы на руках спустим, — ответил Сергей. — А потом из палатки салазки сделаем и к ишаку привяжем…

Мы так и сделали. В полутора километрах от места нашего выхода на тропу начинались крупноглыбовые развалы, те самые, где так печально окончилась наша первая попытка прорваться в город. Не знаю, как мои товарищи, но я предчувствовал, что нас там ждет что-то неприятное, и шел, как идут по минным полям. Бабек с автоматом на взводе шел в авангарде, внимательно озирая местность и следы на тропе. Я топал позади него с другим "Калашником". Легконогая Наташа с "ТТ", словно шаттл, оказывалась то справа, то слева от нашего каравана. Инвалидная команда, возглавляемая Лейлой, шагала рядом с ишаком, волокущим палатку с учителем. На труднопроходимых участках и крутых спусках его брали на руки.

Через некоторое время справа, далеко за Ягнобом, нашим взорам открылся Дехиколон. Улочки его были совершенно пусты. "Что же там случилось? — думал я, вспоминая идиллический вид, открывавшийся отсюда три дня назад.

— Передрались и теперь сидят по домам, оплакивают покойников? Или спрятали женщин и детей, а сами скопом ушли на облаву?"

На подходе к злополучным развалам мы договорились, что первым в них войдет Бабек и, если все будет в порядке, вернется и помашет нам рукой. Его не было полчаса. Мы не знали, что и думать. Всё это время нами попеременно овладевали то растерянность и уныние, то слабые надежды на то, что Бабек попросту присел по большой нужде где-нибудь в укромном месте. И вот, наконец, из-за глыб показался наш разведчик и помахал рукой.

— Там есть два большой сюрприз для вас! — радостно крикнул он и, не дожидаясь отклика, опять ушел за глыбы. Войдя в развалы, мы остолбенели: За камнем сидели Фатима и Фарида с вещмешками в ногах и Юркиным ружьём на коленях!

— Ну и ну! Вот уж действительно — сюрприз, так сюрприз! Ничего не скажешь, порадовал! Взбодрил! Хоть с тропы вниз головой, — произнес я, глядя на женщин исподлобья. Но Бабек. блестя глазками, тараторил, подбирая слова:

— Они нас спасал. Эта хитрый Фатима стрельба кишлак делал. Там все жители друг-друг драться стал!

Бабек, как впрочем, и Лейла, всегда хуже говорил по-русски, когда волновался. Я его успокоил, и попросил все рассказать, не спеша и обстоятельно.

Как только Фатима очутилась в кишлаке и поняла, что оставаться там придется долго, а может быть и навсегда, она стала присматриваться к мужчинам. Добродушный Бабек значительно завуалировал эту часть рассказа, но, зная Фатиму-сладострастнипу, не трудно было представить реальные события. Одному дехканину она очень понравилась, и скоро он стал прогуливаться вокруг дома учителя, где знойная женщина с сестрой нашла временное пристанище. Но жена любителя "клубнички'', настоящая хохлушка, бывшая разбитная работница городского общепита, сумела настроить против иностранки всех женщин доселе спокойного горного селения, и Фатиме стало очень туго. Так туго, что она решилась немедленно бежать. В любое другое время правоверные мужчины вряд ли допустили бы такое, несоответствующее шариату, поведение своих женщин, но золото Уч-

Кадо уже сделало свое чёрное дело. Кишлак раскололся на два враждебных стана, жаждущих полновластного контроля над рудником и добытым металлом. Наверняка, именно из-за этого, Учитель, уже тяжело раненный, решил до лучших времен спрятать золото вне кишлака. Так вот, минувшей ночью, услышав взрыв на Уч-Кадо и воспользовавшись возникшей суматохой, Фатима с сестрой схватили Юркины двустволки, спрятанные учителем в сундуке с учебниками, и, набив вещмешки подвернувшейся едой, бежали из кишлака. И надо же было такому случиться — они наткнулись на прохожего, и Фатима, не долго думая, всадила ему дуплетом в грудь из вертикалки! Что тут началось! Оба враждующих лагеря решили, что начались широкомасштабные военные действия и тоже схватились за оружие!

— И чем все это кончилось? — спросил я,

— Они стрелял, пока патрон был. Не бойся, они плохой стрелок! Раненый, наверно, мало был. Таджик стрелять не любит. Мирный народ. Потому долго живет.

— Ну-ну, мирный! Десять лет уже воюете друг с другом! И, похоже, до последнего таджика будете воевать…

— Это не наш люди! Это афганский моджахед чистый вода мутить, чтобы опиум Москва и Америка хорошо возить был. Или узбек хочет Узбекистан уходить. А ночь, Фатима говорит, кишлачный народ, автомат за угол держал и стрелял, куда не видел!

— Так ты полагаешь, за нами из кишлака никто не погонится?

— Нет, Руслан, не погонятся. Они Учитель с тилло ищут совсем другой сторона. Крайний случай на штольня кто-нибудь жадный пойдет. И еще смотри туда, вон, на тот темный туча. Сильный дождь будет скоро. Весь след смоет, тропа жидкий будет, река большой будет, не пройдешь савсем!

— Да, ты прав! Если через пару часов дождя не будет, — можете вечером оставить меня без закуски. Так что, я думаю, нам надо бежать до ближайшего ручья. А то после лекарства из канистры что-то аппетит у меня нещадно разгорелся. Кушать хочу. А от дождя в Дагане спрячемся.

— Пойдем по старому плану до пиндарского отворота? — спросил меня Кивелиди.

— А что? Мы ведь вернулись в первобытное состояние! Все на месте! Даже эти тетки.

И мы пошли к зиддинскому перевалу. Но прошли совсем немного, всего несколько сотен метров. Подошла Лейла и тихонько сообщила, что умер Учитель. Бабек снял его с ишака, завалил тело камнями и начал тихонько молиться. Чтобы не тратить время зря, Сергей и Юрка решили перевьючить ишаков с расчетом на дальнюю дорогу.

Мне стало грустно. Я присел у могилы Учителя и попытался представить его жизнь:

В маленьком кишлаке родился мальчик. Когда ему стукнуло двенадцать, его семью переселили в раскаленный солнцем Яван, чтобы не бездельничала, а сеяла хлопок на благо социалистической родины. С хорошими отметками окончил школу. Потом поступил в пединститут. Через десять лет стал доцентом. Потом начались войны, унесшие жизни двух его сыновей, и он вернулся в горы. Учил детей. Потом пришли мы, и он погиб в перестрелке со своими собственными односельчанами. И некому теперь рассказывать детям о Добре и Зле. И они, возможно, не узнают, что где-то рядом с их домами залегает золотоносная жила. Дети останутся в долине. И не скоро появится в этих местах другой Учитель…

— А кто такой Вангоген? — вернул меня на землю возникший перед глазами Федя.

— Ван Гог и Поль Гоген. Сокращённо — Вангоген.

— А чем они прославились?

— А надо тебе это знать? Если ты будешь разбираться в искусстве, то потеряешь способность хладнокровно убивать ненужных тебе людей! Выбирай!

Минут пять мы молчали. Я терпеливо ждал Фединой реплики. Наконец он начал говорить:

— Не хочу больше жить в дерьме! Всё! Баста! Хочу стать другим. Хочу приносить пользу! Чёрный, ты мастер гнать гусей! Просвети, как начать жить по-другому! Век не забуду!

Эх, знал бы этот человек, что я сам жил не всегда праведно! Конечно, давать советы — дело несложное. Но с чего — то нужно начинать! Время было, и я решил осветить дорогу, идущему навстречу к новой жизни, Фёдору. А заодно и себе напомнить, что существует прекрасный и вечный мир любви и дружбы, утончённый мир поэзии и музыки, загадочный мир цвета и формы…

Я говорил долго и страстно. За всё время Федя ни разу не перебил меня и не вставил ни одного междометия…

Лекцию я закончил просто:

— Люби себя и ты полюбишь других! Отдавай себя, и с тобой рядом будут люди, нуждающиеся в твоём участии. Обогрей странника и он поведает тебе о мудрости племён, живущих за морями, за горами, за зелёными лугами…

Федя долго думал, потом выдал:

— Хорошо кукуешь! Кстати, когда будем в городе, черкни мне, как зовут того, ну сам знаешь! Помнишь, он написал про то, что Христа распяли в сотый раз!

Я погладил Федю по заживающему скальпу и без всяких примочек сказал:

— Запомни на всю оставшуюся жизнь, крестник! Это Гуго Орлеанский!

Ликбез явно шёл Феде на пользу. Его Душа, уставшая от крови, жадно впитывала в себя простые человеческие истины… Мои уроки, конечно, не повернут его жизнь на 180 градусов, но и не исчезнут, как зерно в " закромах родины"! В этом я был абсолютно уверен!

А в это время санитарный вертолет летел над перевалом Арху. Увидев обгоревшие обломки вертолета Ходжи Насреддина, Абдурахманов испытал радость. Но одного круга над Уч-Кадо было достаточно, чтобы эти приятные чувства улетучились. Наметанным глазом Тимур сразу же увидел опрокинутые ступы, покосившуюся бутару, белые полоски кварцевого шлама, распространившиеся далеко вниз по ручью…

— Это Кивелиди с Черновым! — вскричал он, и начал остервенело биться головой об иллюминатор.

— Они опередили, опередили меня!

Рискуя людьми, Абдурахманов заставил посадить вертолет на небольшой площадке над штольней. Выпрыгнув, из еще не приземлившейся машины, он сбежал вниз и увидел, что штольня обрушена… И сразу же понял, что до оставшегося золота ему не добраться и все, что он может из всего этого выцедить, так это значок "Первооткрыватель недр" от благодарного правительства Таджикистана. Ругаясь, он ходил вокруг бутары и выискивал на земле крупицы золота. Когда набралась полная пригоршня, он сел над ручьем и, уткнувшись лицом в золото, зарыдал…

Первый пилот и наемники нашли Тимура лежащим в ручье лицом вверх.

Покрасневшие глаза смотрели в голубое небо немигающим взглядом.

Наемники вытащили его из воды и посадили под бутарой. Когда Абдурахманов пришел в себя, вертолетчик, виновато улыбаясь, сказал ему:

— Тимурджон, мы должны лететь. В республике опять очень большой тарарам начался. По рации передали, что Оманкельдыев взял Ходжент, захватил Шахристан[49] и идет на Анзоб. Очень много убитых и всем вертолетам приказано срочно возвращаться в Душанбе… Пошли в машину…

— Нет! — спокойно и твердо ответил Абдурахманов. — Мы остаемся здесь, чтобы найти этих шакалов!

Чуть не доходя до поворота на Зидды, мы нашли небольшой ручей, звонко булькавший в густой траве. Двадцатью метрами ниже тропы он выбирался из зелени и, резво проскочив между двух желтых скал, каскадами небольших водопадов устремлялся вниз, к Ягнобу. Кругом, то там, то здесь, испуганно вертя головами, стояли у своих нор оранжевые сурки.

— Давайте остановимся у тех скал! — предложила Наташа, завороженная красотой и спокойствием этого райского уголка.

— Здесь так мило!

— Ты это здорово придумала! Одобряю! — согласился я. — Всегда мечтал попить чаю на чудесной поляне под волшебные звуки горного потока. Вот только правая из этих рыжих скал выдает от 1500 до 2000 микрорентген в час… Это, очень опасно! А на самой верхушке левой скалы мой радиометр зашкаливало…

Каждый геолог Министерства геологии СССР обязан был носить в маршрутах радиометрический прибор СРП весом около четырех килограммов, и с датчиком, размеры, которого лишь немного уступают размерам гранатомета "Муха". Хорошо, если у вас есть маршрутный рабочий и можно кинуть все это сокровище на дно его рюкзака…

А если нет, то прибор, висящий на шее на грубом брезентовом ремне, и обязанный постоянно покоится у вас на животе, будет совершать замысловатые движения вокруг вашей вертикальной оси, датчик будет в самые затруднительные моменты выскальзывать из рук, а его метровой длинны кабель будет обвивать все, что только можно обвить. Приборы эти, нуждались в регулярной калибровке, и для этого в полевых отрядах нужно было держать бездельников геофизиков и эталоны. Последние, хранившиеся в тяжелых свинцовых капсулах, легко прорывали днища рюкзаков и постоянно терялись. И тогда весь персонал партии неделями занимался прочесыванием предполагаемого места потери.

Разогрев тушёнку и, вскипятив чай, мы быстро поели и поспешили убраться от радиоактивной скалы. На другой берег Тагобикуля мы пробирались по чуть живому мостику. Несколько раз возникали неприятные моменты, но в итоге — всё обошлось…

Начал накрапывать дождь и мы решили переждать его где — нибудь в сухом укромном месте.

Выбравшись на берег, мы подошли, к сакле, с более или менее уцелевшей крышей. Наташа сразу же стала разглядывать помещение.

— Неужели здесь люди жили? — спросила она Бабека, подняв глаза к заплесневевшему потолку.

— Не только жил, но рожал тоже, — ответил он, показывая на валявшуюся в углу разломанную детскую кровать — колыбельку. Деревянная, когда-то раскрашенная яркими красками, она притягивала взоры и рождала у девушек улыбки.

— А зачем тут отверстие посередине сделано? — рассматривая кроватку, удивленно спросила Наташа.

— Детский попка туда торчит. Маленький матрас, простыня тоже дырка делают. Удобно очень, когда детей очень многа. Ребенок прямо в дырка писает и какает. Маме не нада билье менять. Еще ребенок мало кричит, потому чта он сухой…

— А если мальчик? Они же вверх делают! Фонтанчиком! Неужели они на животе все время лежат?

— Если мальчик, то на пиписка трубка одевают. Он туда все время писает, пока ходить не будет…

Пока Бабек просвещал Наташу, ливень ослаб, а через минуту и вовсе прекратился. В дырявую сланцевую крышу сразу же заглянула небесная синь.

Мы высыпали наружу и, сломав на дрова оконные и дверные рамы одного из обвалившихся домов, разожгли на галечном берегу костер. Однако, как только он разгорелся, его пришлось перенести повыше. Река угрожающе вздулась, и вода все ближе и ближе подбирались к огню. Через двадцать минут наша одежда полностью высохла, и мы могли продолжать путь.

Когда мы были готовы покинуть кишлак, запасливый Бабек срубил несколько стоек для палаток. Потом ещё пару толстых ветвистых сучьев на костер. Стойки он вручил нам в качестве временных посохов, а сучья прикрепил за комли к бокам одного из ишаков.

Покидая это место, я оглянулся, чтобы напоследок проникнуться его очарованием. Но в глаза бросился тальник с обрубленными и обломанными ветками. "Вот так всегда"! С горькой иронией подумал я: "Перед нами все цветет, за нами все горит"!

Когда мы отошли от кишлака метров на пятьсот и начали взбираться на террасу, Бабек вдруг закричал, указывая пальцем в сторону Тагобикуля: "Смотри, смотри — мост сломался, в река падает!".

Мы обернулись и увидели корявые бревна, несущиеся в грязном, пенящемся потоке…

9. Последний привал.

Меньше, чем через час мы были на месте. Свернув с зиддинской тропы вправо, мы очутились в узком уютном ущелье, в верховьях которого и был перевал, вернее седловина, ведущая к Пиндару. Солнце уже падало к горизонту. Горы, сразу ставшие загадочными, притягивали своей величественной красотой.

Люблю всё высокое. Мне подолгу приходилось работать в тайге, тундре, и пустыне. Тайга давит, в ней ты как пчела в густой и высокой траве. Она красива извне, сбоку. Особенно в Приморье, когда ободранный колючками аралии и элеутерококка, облепленный энцефалитными клещами вываливаешься из нее на высокие, изумительно красивые берега Японского моря. А тундра… Я знал людей, которые подолгу могли рассказывать о прелестях ее просторов. Но любоваться ею лучше с вертолета, как впрочем, и пустыней. Землю оживляют Горы…

Они — апофеоз природы, главное ее богатство… Это украшение планеты зарождается глубоко в недрах Земли. Процесс длится миллионы лет!

Потом наступают "Роды". Клокочущая плоть яростно устремляется к небесам! Звуки, возникающие при этом, создают симфонию. И тот, кто слышит эти мощные аккорды, вернее их отголоски — гул землетрясения, шепот лавины, крики птиц — это самый счастливый человек…

Когда стоишь внизу и знаешь, что ты можешь подняться на самый верх, сердце начинает биться от восторга! Оказавшись на

Вершине, понимаешь, что у подножья лучше… Наверху нельзя быть всегда…

Человеку надо "спускаться с покорённых вершин"…

Как только мы развьючили ишаков, Сергей потребовал сдать ему все автоматные рожки и ружейные патроны.

— А если появится кто — нибудь из Дехиколона, один воевать будешь? — съехидничал явно недовольный Юрка.

— Буду, Юра буду! — решительно ответил Кивелиди, складывая боезапас в свой рюкзак. Все это я закопаю. Часть — под своим местом у костра, остальное — под спальником в палатке. Перепьёте, — передеретесь, постреляете друг — друга, а мне столько желтизны не унести!

— Чему быть — того не миновать, — проговорил Житник себе в нос и, поворчав еще немного, улегся подремать на прохладной траве.

— Так, с последствиями предстоящего банкета Серый разобрался, — обратился я к обществу, начавшему разбирать рюкзаки.

— Теперь надо подумать о самом банкете. Я имею в виду Меню. Чем будем закусывать? "Завтраком Туриста" под белым соусом от Фатимы?

— Руслан, давай я плов делать будем? Смотри, что у Фатима и у Нур в рюкзак был! — Бабек, с широкой улыбкой стал вытаскивать из вещмешка и рюкзаков увесистые целлофановые пакеты с рисом, морковью и луком.

— А масло, а мясо?

— Масло тоже есть! — радостно отозвался Бабек, доставая из бокового кармана другого рюкзака хлопковое масло.

— И мясо — баранина, два задний нога есть! Все есть! Нур мне говорил: "Люблю плов кушать!" И главный — хороший такой алюминиевый казан есть. На пятнадцать человек хватит!

Мы возражать не стали и сразу же принялись за дело. Пока Бабек с разбуженным и недовольным Юркой ходили ломать арчу на дрова, мы развьючили ишаков, закопали мешочки с золотом рядом с очагом и кое- как, на одну ночь, поставили две палатки. Скоро посреди лагеря во всю пылал костер, а в казане шкворчало мясо, распространяя запах жареной моркови и лука. Лейла с матерью и теткой перебирали рис. Бабек ушел за водой к ближайшему роднику. Юрка опять лег спать, а мы с Наташей развернули медпункт.

Я уже перевязал Федину голову найденным в аптечке Нура бинтом, когда на зиддинской тропе, со стороны перевала появились двое неизвестных..

Сергей сразу же бросился к прерывистой скальной гряде, отделявшей наш лагерь от тропы. Я побежал за ним.

Мы залегли за камнями и стали ждать приближения нежданных гостей. Они только что скрылись за невысоким, но протяженным холмиком и должны были появиться из-за него минут через пять. В это время за нашими спинами послышался тяжелый топот и через пару секунд рядом с нами упал Юрка.

Автомат у него был с рожком.

— За три минуты отрыл! Молодец! Я их полчаса почти закапывал, — усмехнулся Сергей, с интересом разглядывая Юрку.

— В следующий раз патроны из рожков выщелкивать придется!

— Яма осталась! Щас мы кого-то в нее закопаем!

— Не получиться! — я привстал в изумлении. — Похоже, эта парочка поможет нам услышать, как гремит опустевшая канистра! Смотрите! Ведь это Лешка Суворов ковыляет! А второй — Толька Зубков, точно!

Зубков был приятелем моих приятелей и капитаном милиции. Занимался Организованной преступностью, вид имел далеко не атлетический, но был невероятно силен и ловок. Напившись пьяным, часто бил себя в грудь и кричал: "Я мент! Мент я!" Чем, по-моему, выражал одновременно и гордость и стыд за свою профессию. Вообще-то фамилия у него была не Зубков, а Зубко, то есть он был украинцем, и потому в своё время обожался Ксюхой, хохлушкой по отцу. Он был женат, и, довольно счастливо, на симпатичной полукореянке, полутатарке Инне, имел двоих детей и боготворил Высоцкого.

"И того купить, и сего купить, а на копееечку — лишь только воду пить!" — пел он жене в день получки.

Я выскочил из-за камней и, приветственно размахивая рукой, пошел навстречу гостям. Они настороженно остановились, но, узнав меня, замахали руками, и через несколько минут мы, хлопая друг друга по плечам, стояли друг перед другом.

— Ну, братцы, как дела? Не пустые? Нашли золото? — спрашивал Суворов, волнуясь и хватая нас за рукава.

— Нашли, факт! До вашего здесь чудесного появления килограмм по тридцать на каждого было, — прищурившись, ответил ему Житник.

— Ты это брось! — ткнул его я локтем в бок. Это Толик, мент всамделишный. С его удостоверением мы мигом проскочим от Зиддов до города, и остановки на постах будут секунд по десять, не больше. Он еще и на колесах, наверное.

Толик с интересом рассматривал Юрку, и, казалось, совсем меня не слушал.

— Конечно. У меня внизу классный боксик с решетками на окнах. Мы, хлопци, веников не вяжем. Все зробим как надо. Пошли скорее в лагерь ваш. Видите, Лешка едва на ногах стоит, как бы с копыт не свалился.

— Да ладно тебе! — окрысился Суворов.

— Гутарил ему в Зиддах: "Подожди в чайхане, пока я смотаюсь!" — продолжил Зубков, не обращая на него внимания. — А он: "Мне эта чайхана без розлива еще на практике надоела! Целыми днями, — говорит, — вместо маршрутов в очко здесь резались…

— А почему вы решили сюда идти? — поинтересовался Житник.

— Ведь мы договаривались, что вы нас в Зиддах ждать будете!

— Там сейчас солдат больше чем на границе… — вдруг посуровев, ответил Анатолий. — Полковник Оманкельдыев вынырнул из Узбекистана, побил в Ходженте тьму людей и идет сейчас на Душанбе… Его передовой отряд уже на Анзобе стоит… Крошат всех подряд…

— А ты как? — спросил его Сергей удивленно. — Ведь всех ваших, наверное, под ружье поставили?

— Да я до всего этого отпуск взял… Мы только в Зиддах обо всем узнали…

— Ну и дела… — покачал головой Сергей, — А у нас здесь тоже сплошная престидижитация.

И он кратко рассказал друзьям о наших злоключениях.

— Жалко меня с вами не было, — посерьезнев, сказал Зубков. — Кстати, мы коньячку армянского с собой прихватили. Надо выпить за встречу! А то что-то я не всё понимаю… Каторга, Федя летает, Резвон на кол сажает, Бабек стреляет, а какой-то Абдурахманов хочет всё отнять! Выпив и занюхав рукавом, мы пошли к лагерю, описывая в подробностях свою "Одиссею"…

А Абдурахманов со своими наемниками стоял на берегу бушующего Тагобикуля. Ветерок, веявший со стороны зиддинского перевала, доносил до них сладковатый запах арчового дыма. И Абдурахманов знал, что это Чернов и Кивелиди с приятелями устроили привал… И сейчас отмечают свой успех пловом и специально припасенной для этого случая водкой…

"Не буду торопиться… — думал он, с удовольствием втягивая в себя приятный запах дыма.

— Пусть, как следует, повеселятся перед смертью…

— Как переправляться будем, начальник? — прервал его мысли Сафар, боязливо рассматривая бурные воды Тагобикуля. — Убойно здесь…

Не ответив, Абдурахманов снял с себя рюкзак и достал из него бухточку нейлоновой веревки. Через сорок минут все трое были на противоположном берегу. Перекусив лепешкой с рафинадом, они, не торопясь, привели оружие в боевое состояние, и быстрым шагом взяли курс к нам на "плов".

Но не по низу, по долине, а поверху, прячась в складках холмистого водораздела, обрывающегося прямо над нашим лагерем.

У лагеря нас встретили Федя и Бабек. Дастархан был уже накрыт, и они посадили Зубкова с Лешкой на самых удобных местах. Федя тут же сгонял за канистрой, охлаждавшейся в ручье, и бережно поставил ее рядом со мной.

— Жлобы, золотишко — то покажите! Ну, покажите! — взмолился Лешка, переводя просящие глаза с Сережки на меня, с меня на Житника и обратно.

— Хоть кусочек маленький покажите, чтобы я поверил!

— На тебе! — степенно сказал Житник, вытащив из нагрудного кармана самородок, размером с фасолину. — Владей! Твоя доля!

Суворов взвесил самородок на ладони, прикусил зубами, опять взвесил и, передав его сидевшему рядом равнодушному Анатолию, неожиданно заплакал.

— Давай, наливай скорее, — выдавил он сквозь слезы. — Наконец-то! Жизнь моя поганая кончилась, другая начинается! Ох, и погуляем!

— Ну-ну… Вам бы поскорее спустить все, — сквозь зубы бросил в сторону Житник.

В это время со стороны ручья показалась Фатима с Фаридой, В руках у них были миски, полные риса.

— Что? Эти твари здесь? — проворно приподнявшись, вскричал, в момент разгневавшийся Лешка, и, крепко сжав сухонькие кулачки, стремительно бросился к женщинам.

— Убью! Гидры! В порошок сотру! Они, сволочи, ноги мои своими каблуками топтали! Зарежу! Суки!

И он, невзирая на четырехкратных перевес женщин в весе, так бы, наверное, и сделал, если бы не выросший перед ним Бабек.

— Не трогай женщина, Леша! Будь мужчина! Женщина дура, ее нельзя убивать!

— Дура? Да она — Змея подколодная! Она вас всех продаст! В первой же ментуре!

— Леха, кончай! — крикнул я и, едва сдерживая смех, налил ему полкружки коньяка.

— У нас мораторий на членовредительство и вообще, мы все тут так сроднились…

И я рассказал Алексею об обстоятельствах нашего освобождения.

По окончании моего повествования, выражение глаз Лешки изменилось.

Ярость и злоба к Фатиме сменились глухим презрением, чуть — чуть приправленным тайным интересом.

— Вот это другое дело! Пей, ешь, а потом можешь ею заняться! Я разрешаю! Но учти! "Это" будет номер со смертельным исходом! Да не бойся, ей "это" понравится! Вулкан, гейзер, Ниагара! Ручаюсь. Особенно темной ночью после бутылочки "Мартини".

— Зачем женщина обижать? Зачем такой обидный слова говорить? Давай за дастархан лучше сядем, водка будем пить, плов скоро готовый будет! — Обращаясь то к одному, то к другому из нас, предложил, вконец расстроенный Бабек.

— Ты, дорогой Бабек, плохо ее знаешь! Она все равно кого-нибудь в горы ночью утащит. Уже высмотрела, наверное, будущую жертву своими чёрными зенками…

Смеясь, мы все вместе разлеглись на спальных мешках, брошенных рядом с костром. Солнце уже зацепилось эа горы, и теперь над нами всеми оттенками красного цвета полыхали облака.

Мы взяли в руки кружки, и Сергей произнес короткий тост, закончившийся сожалениями о предстоящем распаде нашей компании.

Выпив, Лешка уставился на Фатиму.

— А она и вправду бешеная? — спросил он меня, кивнув в её сторону.

— Ты таких женщин никогда не встречал и не видал в самом кошмарном сне! Ко мне в Захедане знаешь, как ходила? Напоит, а потом пользуется.

Все дружно заржали…

— Совсем не смешно. Смешнее было в Кальтуче, на базе нашей партии.

— А что было-то? Рассказывай, давай! Последний раз, может быть, сидим в этом составе. Ищи потом тебя по Роттер`дамам или Парижам..

— Хохма была классная, — начал я, отерев рукавом губы. Из серии ЖЗЛ. Расшифровываю: Жизнь Знойных Леди. Впрочем, это были не леди, и даже не женщины. Это были разбойницы с большой дороги!

Однажды поднимались мы с Виталиком Капуновым из города на Кумарх и припозднились. Бензовоз, на котором мы ехали, сломался, и мы решили заночевать в Кальтуче. А там — праздник на всю катушку! Главная бухгалтерша сына женила. Нас не пригласили, потому что мы в ту пору были простыми техниками. Улеглись мы с Виталиком в спальные мешки прямо на полу, в недостроенном общежитии. Он сразу уснул, а я ещё долго о сыне и жене вспоминал. Вдруг дверь комнаты медленно открывается и на пороге, возникает трое пьяненьких, разнокалиберных, но всё-таки — женщин. Стоят, пальцами на нас тычут, переговариваются, ржут, как кони, определяются — с кого первого начать. Ну, и выбрали они, естественно, дробного Виталика. Схватились за низ спального мешка и утащили в неизвестность…

Я, конечно, расстроился. Уже не до сна! Беспокоюсь за жизнь друга и свою тоже. И вот, когда уже почти всё терпение кончилось, и я хотел идти искать товарища, дверь опять открывается, и на пороге, как на подиуме — опять эти бабы! Стоят, качаются, взгляд на мне фокусируют.

"Все! — думаю. — Стерли Виталика до лопаток! Мой час настал!"

Когда глаза их, наконец, привыкли к темноте, они двинулись ко мне.

Схватили, тащат, повизгивают от предвкушения наслаждений и непристойностями себя будоражат. Готовят себя к очередному кайфу…

Особенно изощрялась белобрысая. Худая, как маркшейдерская рейка, кирпичом в нее не попадешь, не то, что мужским достоинством! Я каким-то чудом панику преодолел, изловчился, выбросил руки назад и успел зацепиться за трубу парового отопления. Они пыхтят, как паровозы, падают на меня поочередно, а я извиваюсь, ногой пытаюсь в их наглые морды попасть…

Но когда одна из баб, в три обхвата, на меня упала, моей Свободе пришёл конец! Придавив меня коленками, они оторвали мои руки от трубы, засунули их в мешок, застегнули его на молнию и потащили дальше! Сначала по полу, потом по камням.

Когда мешок расстегнули, я огляделся и понял, что нахожусь в кернохранилище. Вынули они меня, положили на тряпьё, между высокими, под три метра, стопками ящиков с керном. Рейка бутылку откуда-то достала, налила стакан водки, и вылила мне в горло. А жиртрест задрала юбку, села на меня без нижнего белья чуть ниже живота и начала ёрзать. Я лежу, как столб. А она мне говорит:

— Суслик! Ну что ты капризничаешь? Давай сам, а то Ленка, тростиночка наша, ленточкой яички твои перевяжет…

И, продолжая двигаться, ждёт, когда я, наконец, пойму безысходность своего положения. Центнер на мне трепещет, тощая за ноги держит и приговаривает: "Давай, милый, давай".

Делать нечего! Стал я ей подыгрывать тазом… Она расцвела, глаза прикрыла:

"Хорошо, миленький, хорошо", — говорит. А я ногами в стопку ящиков уперся и, в такт ее движениям, стал их раскачивать. Когда с меня начали стаскивать нижнюю часть туалета, я толкнул посильнее эту шаткую стопку, она накренилась и с грохотом на нас повалилась. Ящики с керном — полтора на метр, весом килограммов пятьдесят-шестьдесят каждый! Хватило на всех! Но я в позиции снизу был. Переждал канонаду, как в блиндаже под этой теткой. Контузило совсем немного…

Вылез из-под завала, смотрю, а третья-то — ничего девочка! Сидит — ладненькая такая, с ямочками на щеках, — и улыбается. Пьяно чуть-чуть, но в самый раз, Узнал ее сразу. Из какого-то текстильного городка в бухгалтерию нашу приехала.

Тут под ящиками Центнер с Рейкой застонали, но не от боли, это я сразу определил, а от досады. Я поправил ящики, чтобы они не скоро вылезли, отряхнулся от пыли, взял девушку за руку и пошел с ней на пленэр…

А там, я скажу вам, такая красота! Гости все уже по углам расползлись, тишина кругом природная, сверчками шитая. Речка трудится, шелестит на перекате, луна вылупилась огромная, нами любуется. А девица повисла на мне, прожгла грудь горячими сосками, впилась в губы. Упал я навзничь в густую люцерну, в саду персиковом для баранов Вашуровских саженую, треснулся затылком о землю, и забыл совсем и о супруге, и о сыне семимесячном, и о вчерашнем своем разговоре с друзьями о верности семейной…

Утром пошел Виталика искать. Нашел в беседке чайной на берегу Кафирнигана. Он сидел в углу пьяненький, глаза прятал. Бледный весь, в засосах с головы до ног. С тех пор женщин сторонится. Всех и категорически.

А начальник партии потом посмеялся надо мной, налил стакан водки и приказал выдать новый мешок… Меховой. Так что ты, Леха, готовься. На мясо, главное, налегай! Наверняка Фатима придет к тебе под утро. Задабривать…

— Пусть приходит, — бодро ответил Суворов под общий смех.

— Разберемся!

— Врет он все… — усмехнулся Житник. — Про персиковый сад и люцерну. Мне Сосунок рассказывал по-другому. Это он с молодкой в клевере валялся. А Черный всю ночь подушку обнимал и так надолго расстроился, что Виталик целую неделю посылал буровиков на него поглядеть. "Если хотите увидеть, что такое Черная зависть, идите к Чернову и спросите, правда ли, что новенькая бухгалтерша умеет заниматься любовью?" — говорил он им, десятый раз, рассказывая о своих кальтучских похождениях.

— Ты прав, Юрий! — великодушно улыбнулся я в ответ. — Я кое-что прибавил, каюсь. Голая правда сильно отличается от голой женщины… Особенно в привлекательности!

— Заливать ты мастак! — сказал Лешка, усаживаясь удобнее. — И не стыдно тебе перед Лейлой?

— Нет, не стыдно, — ответил я. — Все эти сказки из другой жизни. Очень и очень древней жизни… А Лейлу сравнивать я ни с кем не буду! Она единственная, кто мне сегодня дорог больше жизни!

А в это время Абдурахманов сидел в скалах прямо над лагерем обидчиков и пересчитывал людей Кивелиди.

— Раз, два, три, четыре… — считал он вслух. — Семь мужчин, четыре женщины и ни одного автомата… Даже не интересно…

— Есть у них автоматы под спальными мешками, есть! — убежденно прошептал Хирург, лежавший справа от Тимура.

— Надо этих хапуг прямо отсюда мочить! Подходить опасно…

— Но тогда вам придется отжевать друг другу уши… — усмехнулся Абдурахманов.

— А я совсем не этого хочу… Я хочу увидеть, как они умирают, хочу смотреть им в глаза вот как тебе сейчас!

И посмотрел на Хирурга так, что тот моментально съежился и подался в сторону.

— Тогда, командир, давай, я обойду их справа, — предложил Сафар, только что отдышавшийся от бега по горам. — Подползу по ручью и залягу рядом… А Хирург, пусть заходит слева. Тебе, наверное, не все нужны живыми. Покажи, кого сразу шлёпнуть можно. Для паники их сразу кончим…

— Мне нужен, вон, тот красавец с греческим носом, — показал Абдурахманов на Кивелиди.

— Еще Чернов, он в клетчатой рубашке. И баба его… Остальных убивайте.

— Давай, ту, стройненькую русачку, тоже пока оставим? — сально улыбаясь, попросил Сафар.

— Хватит вам и одной, — отмахнулся Абдурахманов.

Он еще что-то хотел сказать, но тут из-за гор, со стороны Анзоба вынырнул и затарахтел вертолет в камуфляжной окраске.

10. Бабек становится моим тестем. Таджикская рулетка.

Услышав, а затем и увидев несущийся на нас военный вертолет, мои товарищи разом вскочили. Житник сразу же бросился к ручью и нырнул под его высокий берег. Бабек, погоняя перед собой Фаггиму с Фаридой, помчался туда же. Серега импульсивно подался к Наташе, видимо для того, чтобы в случае атаки прикрыть ее своим телом. Зубков же снял свою милицейскую фуражку и начал ею размахивать над головой. А я с самого первого тр-тр-тр бросился к Лейле, лёг на неё и начал целовать в испуганные глаза…

Вертолет, вздыбив палатки, пронесся над лагерем на малой скорости, развернулся в верховьях Тагобикулл и, опустив нос, стремительно помчался на нас.

— Атакует!!! — крикнул Зубков. — Хана нам, ребята!

— Разбегайся!!! — присоединился к его крику надорвавшийся крик Сергея. И, схватив Наташу за руку, он бросился к правому борту долины.

Я вскочил, поднял Лейлу на руки и стремглав побежал от вертолета. "Если попадут, то мне в спину… — думал я, задыхаясь от бега.

— Этого хватит для нас обоих, если вовремя не упасть".

Вертолет открыл огонь. Я споткнулся о, торчащий корень тальника, упал, увлекая за собой Лейлу. Мы тут же скатились с ней в укрытие, представляющее собой высохшее русло притока Тагобикуля. Вертолет пронесся над нами и растворился в верховьях долины. Проследив за ним взглядом, я понял, что он вернётся. Потом обернулся в сторону лагеря, но ничего не увидел. Всё было скрыто клубами дыма.

Мысленно распростившись с товарищами, я стал осматривать Лейлу, Она была в полном физическом порядке, если не считать чуть-чуть ушибленной правой коленки и локтя. И небольшой ссадины на ладошке. Вытащив из нее корявую занозу, я начал зализывать ранку.

И в это время вертолет появился вновь, но что-то было не так.

— Он не атакует!!! — вскричал я, обернувшись к Лейле. — Не атакует!

И действительно, вертолет медленно пролетел над нами на пятиметровой высоте при этом сдув с головы Лейлы черный платок и, обнажив ее прекрасные, чуть вьющиеся светло-каштановые волосы. Потом резко пошел на посадку прямо за лагерем. Через минуту рев двигателей и тарахтение винтов начали стихать. Я чертыхнулся и стал прикидывать, чем эта посадка нам может грозить. И быстро пришел к выводу, что чем угодно и ничем.

— Не бойся, это наш, российский вертолет, — сказал я Лейле. Но она не слышала, так как была в полуобморочном состоянии.

— Они ничего с нами не сделают… Они приняли нас за мятежников Оманкельдыева… И, прижав к груди подрагивающую девушку, стал думать, что делать дальше.

И когда я уже решил идти один к вертолету, со стороны лагеря появился мрачный Житник с поднятыми вверх руками… За ним шел высокий и тощий десантник — таджик с автоматом на изготовку.

— Вот они… — хмуро сказал Юрка, указав на нас.

Десантник с минуту пристально смотрел на нас. Затем криво улыбнулся и на ломанном русском языке приказал Житнику спускаться к нам…

Сердце мое ушло в пятки, я крепче обнял Лейлу, но Житник, подойдя к краю промоины, неожиданно расхохотался во весь голос. Слезы радости брызнули из его глаз. Он со словами "Как я вас…! Как я вас купил!" опустился на землю и зашелся в кашле. Десантник, отставив автомат, тоже начал весело смеяться.

— Что за шутки? — спросил я Житника, ничего не понимая.

— Ну, пошутили мы с Палвоном! Пошутили!!! Он сосед мой по лестничной площадке. Представляешь, садится вертолет, а из него Палвончик выходит.

Ну, я сразу к нему и бросился!

— Так они же весь лагерь наш разнесли!

— Ничего не разнесли! Даже казан с пловом на месте стоит! Федя его сберег от вертолета…

— Так стреляли ведь? Сначала ракетами жахнули, затем из пулемета прошлись! Весь лагерь в дыму был…

— Это трое мятежников над вашей палаткой сидело. С пулеметом и автоматом. Мы их стреляли, а дым ваш палатка шел. А Юрка Житник я сразу с вертушка узнавал…

— Так ты же, скотина, знал, что со мною Лейла! — зло, с ненавистью сказал я Юрке. У нее ведь сердце могло остановиться…

— Да ладно тебе! Пошутить уже нельзя… Пойдем в лагерь, Серега зовет.

И ушел, что-то рассказывая Палвону.

Когда мы с Лейлой подошли к вертолету, Сережка уже знал, кто прятался над нашим лагерем. Он с Бабеком и молоденьким белобрысым лейтенантом из вертолета успел побывать на месте гибели Абдурахманова и его подельников.

— Жалко мужика, — сказал он. — Но я успел ему сказать, что о золоте знал до встречи с ним.

— Похоронили хоть? — спросил я, думая о продолжении пирушки, ненавязчиво прерванной Юркиным соседом.

— Да… — улыбнулся Сергей, разгадав мои мысли.

— Я попросил Бабека, чтобы подальше оттащил и по-своему похоронил… И не рассказывай десантуре ничего об Абдурахманове. Мятежники, так мятежники… А насчет того, кто мы и что тут забыли, им Зубков что-то проникновенно навешал. Да это их, судя по всему, не очень-то интересует.

Десантники и пилоты от плова отказались, сославшись на срочные дела в Душанбе. Дела эти в виде трех или четырех молодых барашков надсадно блеяли в кабине вертолета.

— Иди, спасибо скажи этот барашек! — перед отлетом ткнул меня локтем в бок Палвон.

— Мы отряд Оманкельдыева на Анзобе стреляли, потом на Пивдар за этот баран в отару дяди прилетали. Случайно вас видели… Сейчас этот три мятежник ваш плов бы кушал… Давай, теперь этот плов береги, сейчас подниматься будем.

И резко задвинув дверь, приказал пилотам взлетать. Но тут же открыв дверь, он подозвал Сергея и что-то у него спросил. Сергей улыбнулся и прокричал Наташе:

— Наташка! Лейтенантик тебе руку и сердце предлагает! Пойдешь за него?

Наташа улыбнулась и, моментально покраснев, крикнула:

— Пусть в городе ищет! На Нагорной!

Как только вертолет исчез, Толик достал из рюкзака две бутылки коньяка и налил всем по пятьдесят граммов. Этого хватило, чтобы воспоминание о случившемся налёте значительно потускнело. А через полчаса общими стараниями лагерь стал выглядеть так же, как до прилета Палвона, и мысли наши были заняты только застольем.

И вот, наконец, перед нами на двух больших блюдах дымится плов — красивый, аппетитный, посыпанный мелко нарезанным диким луком. Я встал и, наливая спиртное из канистры в протянутые кружки, пошел вокруг компании. Лейла смотрела на меня неодобрительно и даже, улучив момент, погрозила пальчиком. Я понял, что напиваться мне сегодня не следует, но все же плеснул себе на дно кружки и попросил минуточку внимания.

— Я много говорил в эти дни и всем, наверное, надоел, — начал я.

— Но прошу потерпеть меня в последний раз и не более пяти минут. Расскажу очень злободневный и поучительный тост. Слушайте:

Однажды родился в богатой и знатной семье красивый и здоровый мальчик.

Всем он был хорош, вот только вместо пупка была у него аккуратная маленькая дырочка. Жить она не мешала, а никто другой о ее существовании не знал.

Но мальчика днём и ночью мучил вопрос: "Что это, почему я отличаюсь от других? Почему я не такой, как все?" И пошел он за ответом к известному мудрецу. Тот, заглянув в волшебную книгу, послал его за тридевять земель в лавку одной колдуньи купить за любую цену палисандровый ларчик с разгадкой.

И шел наш мальчик, уже прекрасный юноша, к этой колдунье много лет. Его друзья охотились на ланей и медведей, ласкали девственниц и жен, воспитывали детей и защищали Родину, а наш мальчик все шел и шел… И вот, пришел он к колдунье и отдал ей все деньги и купил у неё этот ларец…

Открыл его, а там лежит маленький серебряный ключик. Недолго думая, сунул его наш мальчик, то есть прекрасный юноша, в дырочку вместо пупка, повернул… и попка его отвалилась и упала в дорожную пыль!

Так выпьем же, друзья, за то, чтобы никогда уже больше мы не искали приключений на задницу!!!

Мы дружно чокнулись, выпили и налетели на прекраснейшее кулинарное творение Бабека.

— Молодец, Черный! Хороший тост, хотя и общеизвестный! Главное, — краткий… Не вся водка в кружке высохла! А я уж, грешным делом, когда ты слова попросил, расстроился. Подумал, что в холодном виде всё кушать придётся! — Набивая рот, сказал Сергей.

— Ну, братцы, такого плова я не ел давно! Поддержал его Зубков.

— А где сам повар?

— Он с этими двумя симпатичными иранками прогуляться пошел, — ехидно ответил Юрка, кивнув в сторону небольшой рощицы, зеленевшей в верховьях долины.

— Не скоро, наверное, придет. Черный обещал после ужина Фатиму отдать Суворову. Так вот — этот шустрик смылся, чтобы "тело" застолбить

— Да ты что? — поперхнувшись, воскликнул я. — Гладиатор! Спартак! Будет теперь в Захедане на моей королевской постели с Фатимой валяться, а потом в мраморной ванной обмываться! Ну, Бабек! И что, сразу с двумя пошел? У меня камень с души упал! Я все думал, что с этими бабами делать, а Бабек, оказывается, знает!

Услышав мои слова, Лейла больно ткнула кулачком мне в бок. А Федя опять налил всем коньячного спирта, но я, сославшись на головную боль, отказался.

Ребята удивились, но уговаривать не стали. Житник сказал что-то Наташе на ухо по поводу моего отказа и предложил тост за прекрасных амазонок. Все выпили, и опять принялись за плов.

Когда на блюдах образовались обширные проплешины, на дастархане опять появился армянский коньяк. Я взмолился, и Лейла разрешила мне выпить, показав большим и указательным пальчиком дозволяемое количество. Но я налил себе вдвое больше, потому что плов выпивку любит.

В момент моей расправы с аппетитной косточкой, из надвинувшейся уже темноты вынырнул Бабек. Справа к нему прижималась Фатима, слева — ее сестра.

— Руслан, идем сторона, разговор есть, — негромко позвал меня новоявленный сладострастник. Я нетвердо встал, размял затекшие ноги и подошел к ним. Отведя меня в сторону, Бабек начал сбивчиво говорить:

— Руслан, я Фатима и Фарида жена взять хочу… Они хороший женщина. Фатима злой был, но теперь она очень хороший, симпатичный стал. Ты ее не бойся теперь, я сказал, что ты — мой лучший друг. Она всегда хороший был! Просто у нее никогда не был хороший настоящий мужчина. Все женщина болшой любит! У меня он хороший…

Она меня любит теперь и никто ей не нада. Пусть никто их не трогает! Они мои жена!

— Как, сразу две? — проговорил я невпопад, не зная, как реагировать на желание таджика. Одно дело в кусты двоих вести, другое — под венец. Но неожиданно меня разобрал нервный мелкий смех и я, не в силах устоять, опустился на землю.

— Почему смеешься? Шариат мне разрешает. Я три жена могу иметь!

— Я рад, дорогой! Искренне рад! Бери, наслаждайся.

Послушай, — меня уже трясло от хохота, — если Лейла — жена мне, то ты теперь мне тесть! Я тебя теперь по русским обычаям отцом называть должен! Ну, батя, удивил! Давай, поцелуемся! По-родственному! И пошли, выпьем за это.

— Братцы! У меня тесть объявился! — Вернувшись к костру, закричал я товарищам.

— Давайте выпьем за Бабека с мощным… Неожиданно меня толкнули в спину. Я хотел, было, вспылить, но замолк, решив, что за эту экзекуцию я непременно выторгую у Лейлы компенсацию в количестве пятидесяти граммов. Подмигнув Феде, я потянулся к плову. Тот налил всем понемногу и предложил тост за жениха и его невест.

— Я всех на свадьба приглашаю! — сказал Бабек, когда мы выпили. — Через месяц играть будем.

— В Нагзе будешь жениться? — усмехнувшись, спросил его Сергей.

— Канешна! Теперь я там хозяин буду! Все приезжайте, "Волга" к вам посылаю. Лучший музыкант будет!

Ночь была теплой и безветренной. Чернота неба растворилась в ярком блеске бесчисленных звезд. Их невероятная близость время от времени заставляла то одного, то другого в изумлении вскидывать головы. Особенно часто это делал Федя…

Когда плов кончился, компания наша распалась. Первыми ее покинули Юрка с Наташей. Они решили пройтись вниз по долине.

— Прогуляемся, да и за тропой присмотрим, — доложил Житник и с иронией поглядел в сторону Кивелиди. Себя он явно считал победителем, а Серого — проигравшим третьим и не мог скрыть надменной улыбки лжесупермена.

Бабек подождал, пока новоявленные жены уберут и вымоют посуду, потом обвесился одеялами, и увел их в дальнюю палатку. Сергей с Зубковым и Суворовым налили в чайник спирта, взяли спальные мешки и пошли говорить в ближнюю палатку. Они, конечно, могли бы с нами посидеть, но глаза Лейлы распространяли такое желание скорейшего уединения, что близко живущие полевые мыши, — и те подались в гости к далеким родственникам.

Только Федя остался верен себе. — Он, словно Кащей, сладко спал на Золоте.

Мы с Лейлой сидели, обнявшись, и мечтали о счастье. Костер затухал. Когда из палатки начал раздаваться мощный, с присвистом, храп Зубкова, она таинственно взглянула мне в глаза и потянула за руку. Мы встали, я скатал спальный мешок, сунул его себе под руку и мы пошли вверх по склону, к звездам. За небольшой скальной грядой мы наткнулись на небольшую полянку, поросшую густой травой. Лишь только брошенный мною спальный мешок услужливо развернулся на траве, Лейла кошкой бросилась ко мне, и на целую вечность мы окунулись в море непередаваемого словами блаженства…

— Ты… много раз был счастлив? — склонив головку мне на плечо, спросила Лейла.

— Да, несколько раз я был полностью, до конца счастлив. Почти как сейчас!

— А когда в первый раз?

— Это… это было очень давно. Мне было десять лет. В Душанбе стояла

страшная жара, и мы с мамой лежали на прохладном полу и ели виноград. Она никуда не спешила. Я рассказывал ей о своём новом друге Иване. Мама захотела познакомиться, и я счастливый, побежал за ним…

Потом, когда у меня появилась семья, я тоже испытал это чудесное чувство.

Потом было ещё несколько мгновений счастья. В Приморье. Они были мгновенны, но всё равно оставили свой неповторимый след…

Мне не стоит, наверное, рассказывать о них подробно…

— Рассказывай, рассказывай!

— Мы ехали по цветущей тайге… Я сидел за рулём "Газ-66" и пел: " Один раз в год сады цветут, весну любви один раз ждут…" Впереди, на просторном, далеко вынесенном вперед буфере возлежала Инесса… Иногда, грациозно повернув голову, она смотрела на меня искрящимися глазами. Сердце мое замирало в изумлении: "Неужели я любим этой богиней?!"

— Ты прости меня, но мне не хочется слушать Это! — отстранившись от меня, прошептала Лейла.

— Я так и знал! Но пойми, я бы не рассказывал ничего, если бы не принадлежал тебе. Меня нет. Есть только мы! Я не могу тебе лгать. Ты должна все обо мне знать… Я хочу, чтобы ты любила, жила, говорила со мной! А не с моей тенью из прошлого! Чтобы возлюбленные не страдали, надо рассказать о себе всё. Иначе это сделают другие…

— Прости! Но пока я чувствую себя пятой в седьмом ряду! И ещё! зачем ты все время смотришь на Наташу…

— Во — первых! На сегодня ты первая в первом ряду! А во — вторых, я просто люблю смотреть на людей. А Наташа привлекает меня потому, что вижу, как она несчастна. Ей не сказали много хороших слов, о которых она мечтает! И я восполняю этот пробел.

— И говоришь ей то, что должен говорить мне! — Лейла не на шутку рассердилась.

— Да, говорю! Потому, что не могу видеть в женских глазах тоску!

— А мне тоже нравятся некоторые мужчины! — мстительно бросила Лейла. Но вспомнив о Резвоне, вмиг осеклась, съежилась в подрагивающий комочек.

— Ну, вот! Совсем, как воробей на морозе. Давай я тебя согрею…

Лейла приткнулась к моей груди. Я обнял ее и начал убаюкивать.

Через минуту она подняла голову и внимательно посмотрела мне в глаза.

— Я знаю, ты любишь меня. И ты знай, что дороже тебя у меня никого нет. И не было…

— Даже в прошлых жизнях?

Лейла звонко рассмеялась, и внимательно посмотрев мне в глаза, спросила:

— Ты, в самом деле, веришь в реинкарнацию или ты материалист?

— Да нет, не верю… А "материалист", это ты откуда взяла? Я не помню, чтобы я или кто-нибудь произносил это слово?

— Это Федя так тебя называет… И если хочешь знать, у нас много программ на ТВ. Представляю, что делается в Мире!

— Ну, ну… Сами, значит, западными ценностями наслаждались, а мне подсовывали телевизионные руководства по сбору фиников и домашнему производству гипса…

— А ты порнофильмы хотел смотреть? — И Лейла с чертиками в глазах, жеманно вздернула подбородок, плавным движением, наверняка заимствованным из эротических лент, сдернула с себя укрывавший ее платок.

— Я тебя обожаю! — воскликнул я и начал страстно целовать ее матовую грудь.

Птица, дремавшая на ветке айвы, открыла глаза и внимательно взглянула на нас. Оценив поцелуи, она выдала трель и улетела, чтобы не мешать нашему наслаждению единения с Природой!!!

…Взявшись за руки, мы сидим на спальном мешке, и смотрим на звезды, на Млечный путь, на Бабековский гарем, на остатки костра, слушаем мягкий шелест реки, пение птиц, вспоминаем уверенного в себе Житника, и ожидающую счастья Наташу.

Когда мы вошли в палатку, Наташа уже лежала. Я постелил Лейле рядом с ней, а сам примостился с боку.

Через минуту, поцеловав ее, уже спящую, я услышал беспокойный топот ишаков.

"Наверное, запутались в веревках", — подумал я и, стараясь не шуметь, поднялся и вышел из палатки.

"О, господи, когда же я, наконец, высплюсь!" — Пробормотал я вслух и, позевывая, пошел к серебрящемуся в лунном свете ручью, на берегу которого паслись ишаки. На половине пути я почувствовал между лопаток дуло ружья и сразу же услышал сдавленный шепот Юрки: "Тихо, Чернов, не шуми! Не хочу тебя пугать, но свидетели мне не нужны! Иди".

И Житник, подталкивая меня в сторону ишаков, больно ткнул стволом в спину. Один из ишаков, кажется Пашка, был отвязан и навьючен четырьмя мешочками с золотом. Юрка заставил меня лечь лицом к земле. Приставив к голове ствол, ловко связал мне руки куском геофизической проволоки, затем впихнул мне в рот грязный носовой платок. И мы пошли. Впереди Пашка, за ним я, и сзади — Житник.

— У меня даже не картечь, пули в обоих стволах, — немного погодя сказал он равнодушным голосом. — Иди, быстрее, не зли меня!

Мне не хотелось сопротивляться. Наверное, я уже прожил жизнь. А, может быть, и нет. Но счастье прошедшего вечера еще согревало сердце и не хотело освобождать место для иных чувств.

Шли долго… Места эти Юрка знал лучше меня. До того, как попасть в мою партию, он несколько лет работал здесь на сурьмяных месторождениях. Каждый день, после документации траншей или маршрутов, он до поздней ночи гонялся за сурками и по каждой тропке мог пройти с закрытыми глазами. Кстати сказать, мы и познакомились впервые где-то здесь.

Я, только что назначенный на высокую должность техника-геолога с окладом в 105 руб., шел пешком из Анзоба в Тагричский поисковый лагерь и на подходе к нему, уже ночью, встретил на тропе невысокого, грузного парня в штормовке. Взглянув колючими глазами, он пошёл, заложив руки за спину, с рюкзаком, доверху набитым застреленными сурками.

Это был Юрка Житник. Зимой из сурчиных шкур он шил шапки.

Его недружелюбный тогдашний взгляд я помню до сих пор.

Когда мы взобрались на Пиндарскую седловину, было уже светло.

— Погоди, Чернов… — услышал я хриплый голос. — Я долго с собой боролся, но ничего не получается. Хочу убить тебя, так лучше для всех будет! Обуза ты даже для себя самого! И молчи, потому что уже очень много сказал!

Он отвел меня к водоразделу и поставил спиной к невысокой скале. Далеко внизу, на востоке, в долине Тагобикуля виднелись маленькие прямоугольники наших палаток, В одной из них безмятежно спала Лейла.

Пули ударили в грудь и голову, и некоторое время было больно…

Сквозь сон Лейла услышала отдаленные выстрелы и сразу проснулась.

Ребята, разбуженные её криками, бросились к яме с золотом. В ней, свернувшись калачиком, спал Федя. Его растолкали. Кое-как поднявшись на ноги, он рассказал, что ночью его разбудил Житник и предложил выпить.

Федя, конечно, согласился, вылил в себя спирт и немедленно отрубился.

— Вот сука! — в сердцах выругался Сергей.

— Автоматы я с собой в палатку взял, и патроны от его ружья. Значит, припрятал, сволочь! На один дуплет у него осталось. Или у них… — добавил он и внимательно посмотрел на Лейлу. Та мгновенно подскочила к нему и с размахом, хлестко, ударила по лицу.

— Ну, ты даешь! — воскликнул он, отстраняясь от разъяренной девушки.

— Прости, вырвалось! Сам бы врезал, если бы кто другой так сказал.

— Слушай, ты ведь… ты ведь с вечера с ним, как говорится, была… — запинаясь, обратился Лешка к бледной, осунувшейся Наташе.

— Да была! Почти всю ночь была! — истерично взвизгнула Наташа. — Он говорил сладко. Поженимся, детишек нарожаем! И что любит меня и никогда не бросит. Со слезами на глазах упрекал за белобрысого лейтенанта. Но что-то такое было в нем, в его словах — не верила я! Теперь понимаю, о чем он думал! Он еще до того, как со мной ушел, все решил, Торопился! Думал, наверно: "Вот только трахну эту сучку и побегу…" А под утро привел он меня в палатку и сказал, что попьет еще с Федей. Чмокнул в щеку и ушел. Минут через пять Черный с Лейлой пришли…

Оставив Лешку сторожить золото, Сергей с Зубковым схватили автоматы, и кинулись в погоню. За ними следом пошли Лейла и Бабек.

Моё бренное тело преследователи нашли быстро и, секунду постояв над ним, продолжили погоню. Далеко внизу у Пивдара, на тропе, ведущей к Ягнобу, маячила фигурка Юрки, нещадно погонявшего осла. Спускаясь с перевала, Сергей решил срезать тропу, но оступился, и упал на камни. Из открывшихся ран пошла кровь, и Сергею пришлось вернуться.

Через полчаса Зубков стал настигать Житника. Поняв, что не уйдет с грузом, тот бросил ишака и три мешка. С оставшимся драгоценным мешком, он быстро ушел в хорошо известные ему скалы Маргибского горного узла.

Преследование длилось часа полтора, но закончилось безрезультатно. Зубков расстрелял почти все свои патроны. Юрка ловко лавировал среди знакомых скал, устраивал в подходящих местах камнепады. Последний из них накрыл Толика. Один камень вскользь ударил его по бедру, осколок другого угодил в лоб. Плюнув в сторону удаляющегося Юрки, Зубков прекратил преследование, отыскал мешки с золотом, ишака, взгромоздился на него и поехал в лагерь.

А Житник, притаившись в расщелине, несколько минут наблюдал за Зубковым. Все смешалось в его взгляде — и радость победителя, и разочарование неудовлетворённого исходом погони злодея. Ведь он остался фактически с носом. А именно — со своей законной частью добытого золота. "Зато я прикончил Чернова", — успокоил он себя и постарался изобразить на лице довольную улыбку.

Когда Зубков скрылся из виду. Житник развязал мешок, вынул из него несколько больших самородков, аккуратно разложил их на краю расщелины и начал любоваться. Утреннее солнце светило нежно, и золото, отражая его лучи, слепило глаза своим жирным блеском. "Кучеряво… Жалко будет продавать…" — подумал он, переводя ленивый взгляд с одного самородка на другой.

Вернув их в мешок. Житник закопал на дне расщелины оставшуюся без патронов двустволку, затем подтянул лямки рюкзака и, уложив в него золото, ушел вниз к Ягнобу. "Переправлюсь на тот берег и уйду в Анзоб по верхней тропе, — решил он. — На нее они не сунутся…"

Внизу спокойно шелестела река. День только начинался. Утренняя прохлада бодрила, но Юрке вдруг стало страшно. Ему показалось, нет, он понял, что скоро его не станет…

Все это яркое, четко зримое, осязаемое окружение — полосатые мраморные скалы с оранжевыми узорами лишайника, корявый ствол уставшей от солнца арчи, выбравшаяся на летнюю прогулку семейка статных, розовых эремурусов — всё Это останется и будет всегда, а его — Юрия Львовича Житника не будет… Перед его глазами поплыли чёрные круги, ноги подкосились, и Юрка упал.

Немного придя в себя, он начал растирать лицо, шею, уши.

"Это — удар, солнечный удар…" — пришла ему в голову мысль, и он отрывисто захихикал…

Поднявшись и отряхнувшись, Житник закричал:

— Нет! Не всех сурков я еще передавил! Не всех!

— Всех… — вдруг услышал он откуда-то сбоку тихий усталый голос. Медленно повернув голову, мародёр увидел Зубкова, сидящего под росшим над тропой кустом шиповника. На коленях лежал автомат.

— Ты? — прошипел Житник. — Ты же… Я же…

— Могилу рыть будешь? — равнодушно спросил Толик, выплевывая изо рта стебелёк травы.

— Зачем?.. — пробормотал вконец растерявшийся Житник и представил свой каменистый могильный холмик и себя, мертвого под ним.

— Барство это…

— Ну, как хочешь… Просто на тропе не хотел тебя оставлять — негигиенично… Снимай рюкзак!

Житник снял рюкзак и бросил его на землю. Он уже взял себя в руки и лихорадочно обдумывал варианты спасения. "У него два-три патрона, не больше. Попрошу разрешить мне снять сапоги, сниму один, брошу в него и петлями побегу к уступу… Под ним — заросший травой ручей…

— Не надо ничего придумывать, Юра! — вставая, прервал его мысли Зубков.

— Со мной у тебя нет никаких шансов. Пошли за скалу, там я видел берлогу… И ткнув дулом автомата в бок Житнику, направил его вперед. Сам же, взяв рюкзак, пошел в двух шагах позади.

"Не сможет выстрелить!!! — вдруг осенило Юрку. — Зубков не сможет выстрелить. Он не палач! Высоцкого любит… Он не выстрелит! Нет!"

Испарина моментально покрыла его лоб. Капельки пота, соединяясь в жиденькие ручейки, стекали в глаза. Отершись тыльной стороной ладони, Житник медленно обернулся и, внимательно взглянув в глаза Анатолия, понял, что тот и в самом деле не сможет расстрелять его.

Зубков, действительно не представлял себя в роли палача. Они подошли к берлоге и Житник, взглянув на ее дно, увидел огромную гюрзу.

— Гюрза! Смотри гюрза! — воскликнул он, мгновенно решив использовать удивление Зубкова в целях побега.

Но Зубков никак не отреагировал и, бросив рюкзак, приказал:

— Становись к краю. Лицом ко мне! — и, когда Житник выполнил приказ, нацелил дуло автомата. Так — глаза в глаза — они стояли минуты три. К исходу третьей лицо Юрки скривилось в пренебрежительной улыбке.

— Не можешь, малохольный? — спросил он с ехидцей. — Давай, я тебя научу, мент благородный! У меня не заржавеет. А лучше, давай кончим эти игры и пойдем потихоньку в лагерь, там разберемся.

— Не могу… — покачал головой Толик.

— Было бы у тебя оружие… А так не могу… И не хочу.

И сел на подвернувшийся камень, не сводя, однако глаз с Юрки. Посидев так с минуту, он вдруг устремился взглядом в сторону берлоги. Прочитав мысли Зубкова, Юрка забеспокоился. "Скормит, ментяра, змеюке"- и фио не спросит.

А Зубков, взяв автомат в левую руку, встал, подошел к рюкзаку и вынул из него мешок. Затем, внимательно наблюдая за оцепеневшим Житником, направился к берлоге, спустился в нее и молниеносным движением опытного боксера-легковеса поймал короткую жирную гадину за шею и, злорадно улыбаясь, устремился, к объятому страхом, отступающему к скале, Житнику. Постоял, а потом взял рюкзак и вложил в него злобно извивающуюся змею.

— А теперь, дорогой, иди сюда! — поманил он, застывшего от страха Юрку.

— Мы с тобой будем играть в таджикскую рулетку!

Иди, Юрик, не бойся — шансы у нас будут фифти — фифти.

Житник сначала ничего не понял и продолжал стоять с лицом, белым, как летнее облачко. Но примерно через полминуты сообразил, что Зубков предлагает ему своеобразную дуэль с равными шансами на жизнь. По сравнению с расстрелом эта дуэль показалась ему спасением и он, весь охваченный накатившейся вдруг радостью, пошел, почти побежал к Зубкову.

"Баран!!! Благородный баран! — ликовал он. — Такой баран не может, не может не проиграть! И я еще вернусь с его автоматом к ним в лагерь!

Они сели на колени перед шевелящимся логовом смертоносной твари, обхватили замком друг другу смежные руки и, сделав паузу, кинули их в рюкзак!

И все повторилось! Повторилось все, что Юрка почувствовал перед тем, как наткнуться на Зубкова. Когда змея вонзила зубы в запястье, Житник понял, что сейчас перед его глазами промелькнёт вся его жизнь…

А потом оборвётся, словно осенний жёлтый лист обрывается ветром.

Он попытался вырваться, освободить руку, разгрызть рану зубами, не дать яду впитаться в кровь! Но Зубков держал его железной хваткой. И вся змеиная ненависть капля за каплей впитывалась в обмякающее Юркино тело…

Дождавшись, пока Житник окоченеет, Толик перетащил труп в берлогу. Затем завалил его камнями, нашел ишака, погрузил на него долю Житника и пошел в лагерь.

На перевале он нашел Сергея с Бабеком и Лейлу. Они колдовали над моим телом.

— Живой, что ли? — подойдя к ним, удивленно спросил Зубков.

— Пока — да… — ответил Сергей, не оборачиваясь.

— Одна пуля по черепушке чиркнула, насилу кровотечение остановили, другая — сидит в груди. Повезло ему… Патроны, наверное, у Юрки отсырели.

— Поймал Житника? — встав на затекшие ноги, поинтересовался Бабек.

— Поймал…

— Убивал?

— Нет… он сам сдох, — ответил Зубков и присев на порыжевшую траву, рассказал о смерти Житника.

— Ну и дурак! Она могла обоих укусить, — сказал Кивелиди, выслушав рассказ.

— С собаками надо по-собачьи. Убил бы сразу или, в крайнем случае, надавал бы по морде и отпустил. Но я бы не отпустил…

— Что теперь говорить? — пожал плечами Зубков. — Он теперь на небесных сурков охотится… Хорошо ему…

— А откуда в этих краях гюрзы? — нарушил Кивелиди установившееся молчание. — Они же в таких высоких местах не водятся.

— Э… В этот места многа мышь с чума пришла, — начал объяснять ему Бабек.

— И один большой умный дохтур из Душанбе савсем давно сюда многа гюрза привозил, чтобы они этот мышка кушал. Но у них апетит не был и они все уползал.

— Чудеса! — удивленно покачал головой Зубков и, широко и звучно зевнув, предложил:

— Давайте, что ли в лагерь двигаться. Выпить хочется, — сил нет…

— Ты давай с Бабеком вниз топай. Отведете этого ишака, а приведите другого. Надо Руслана транспортировать! — Кивелиди как никогда чётко отдавал распоряжения, не забывая прощупывать мой пульс.

11. Без комментариев.

… После того, как Житник всадил в меня две пули, в глазах у меня потемнело, я упал и, как ни странно, "попал в тоннель, в конце которого брезжил дневной свет".

Я пошёл на этот свет, и через некоторое время очутился в длинном коридоре.

"Почему — то никого нет." — отметил я про себя. И тут же, в конце коридора появился мужчина. Он прошел мимо меня, проглядывая на ходу, какие — то бумаги. Из соседней комнаты вышла бледная пожилая женщина. "Районная поликлиника" — решил я, и приоткрыл одну из многочисленных дверей.

Посередине небольшой, уютной комнаты стоял стол, за ним сидел благообразный мужчина средних лет и внимательно смотрел на меня.

Удовлетворенно кивнув, он жестом указал мне на стул. Я сел и оглядел стол. Он был пуст. Это показалось мне странным. Мужчина улыбнулся и достал папку. На лицевой стороне, в жирной черной рамке красным цветом было аккуратно выведено:

"Чернов Руслан" и чуть ниже- "20.03.1951 — 07.07.1997".

— Мы стараемся не тревожить своих клиентов вычурными интерьерами, — улыбаясь, проговорил хозяин комнаты.

И тут до меня, наконец, дошло, где я нахожусь.

Я вспомнил! Житник убил меня! Поставил к стенке и с трех метров выстрелил. Когда он нажимал на курки, я понял, почему завязывают глаза людям, поставленным к стенке. Убийцы закрываются от своих жертв!

И им не приходиться вспоминать глаза несчастных, отправленных в Мир иной. Житник не завязывал мне глаза. И когда он подошел удостовериться в моей смерти и наклонился над моим телом, я смотрел на него. Но не видел. В голове у меня застыла сдвоенная картинка: "Чеченцы осматривают насквозь простреленную из "Калашника" березу, пуля проходит сквозь мою грудь — она сначала оттягивает до предела мягкие ткани, потом рвет их, движется дальше и вот, наконец, выход… "

— Да, молодой человек. Вы правы. Вы завершили свои дела на Земле и нам необходимо совершить некоторые формальности. Но Вы не волнуйтесь! Все не так грустно, как может показаться. После беседы со мной, Вам представится возможность испытать процедуру внедрения в новый для Вас Мир. Это вызывает неоднозначную реакцию. Но смею Вас заверить, что в будущем Вам всё будет понятно.

— Валяйте! Мне все равно — я умер…

— Ну, зачем так категорично!? Видите ли… Вы, я, комната, стол, — все это не настоящее, в Вашем понимании устройства Мироздания. Точнее, не реальное! Но, как видите, тоже имеющее право на существование! Как бы парадоксально это не было, но всё, что перед Вами — это Виртуальный Мир. Надеюсь, Вы знакомы с этим термином.

Доктор внимательно посмотрел на меня. Так назвать мужчину, беседующего со мной, пришло в голову само собой, и была в этом надежда, на нормальное взаимоотношение и понимание…

— Ваша ДУША бесплотна в реальном мире. А здесь, она представлена в виде многомерной матрицы, отображающей Ваше ЭГО, когда-то живущее на Земле. Такой, знаете ли, зфирный Кристалл — двойник психофизической сути Вашей Личности… При загрузке свободной Матрицы Вашим Эго, а это происходит во время необратимых нарушений функций ваших органов, возникает как бы сеанс высокоскоростной связи.

В течение нескольких секунд, в Матрицу поступает файл, идентифицирующий Вас. Этот закодированный сгусток высокой энергии, неизвестного для Земной цивилизации происхождения, попадает в БАНЭ.

Банк Адекватных Нормализованных Энергий.

Вы улыбаетесь, потому что вспомнили о Бане. Аналогия верная! Забегая вперёд, скажу: Отмыть от грязи тело не менее важно, чем очистить от скверны душу! А это происходит в БАНЭ.

А сейчас я подробно расскажу о том, что происходит при ежесуточной загрузке Вашего ЭГО в БАНЭ. То есть — расскажу, что такое сон.

Когда Личность отдыхает, возникают те же процессы, что и при окончании Присутствия Личности в реальном Мире.

Первое отличие — скорость поступления информации в БАНЭ. Она невелика. Что — то около восьми мегабит, если говорить вашими терминами. За время сна ЭГО спящего сканируется, анализируется, а затем возвращается Личности. Это и есть второе отличие. Проснувшись, Личность восстанавливает в памяти некоторые моменты взаимодействия своей Матрицы с другими, теми, которые постоянно хранятся у нас, и Оперативными, то есть возвращаемыми.

БАНЭ — бесконечен во времени и пространстве. Такими же свойствами обладает и Ваша Матрица! Кстати, когда в БАНЭ происходит проверка ЭГО — Информационного потока на присутствие Вируса Зла, Личность испытывает волнение. А при удалении элементов негатива, удерживающих Личность в состоянии Биологического Бытия, — сильную боль. Всё, что я Вам говорю — очень важно. И простите меня, если некоторые мои формулировки Вам непонятны.

Я слушал внимательно, поэтому решил высказаться:

— Вы удивитесь, но мне всё понятно!

Лицо моего экскурсовода преобразилось:

— Я рад, однако Ваш Файл ещё не прошёл чистку от некоторых элементов, способных породить хаос в БАНЭ, поэтому наберитесь терпения!

— А души преступников? Умерших или убитых? Что их ждет?

— Ну, это просто! — поморщился Доктор.

— Их информационный поток даже не занимает Матрицу. Он ликвидируется во время сеанса связи с телом убийцы, так как код этой энергии полностью совпадает с кодом Вируса Зла.

Внимание! Сейчас Вам предстоит вспомнить Ваши главные злодеяния.

Я устал от своего зла, как от горба и был готов пройти все испытания, чтобы мой Кристалл стал Бриллиантом Чистой Воды! Видимо мой наставник прочёл мои мысли. Он мягко, но убедительно сказал:

— Вы, молодой человек, мне приятны тем, что в своих рассуждениях опираетесь на Интеллект! Но поверьте, этого не достаточно! Есть не менее мощные субстанции… Это — Духовность, Эмоциональность, Честность, Достоинство Гуманизм…

Я задумался, пытаясь вспомнить свои поступки, относящиеся к какой — либо из вышеперечисленных субстанций. Но ничего не получилось… Я не расстроился и решил полностью довериться обстоятельствам! Ясно одно — сейчас из меня начнут изгонять Бесов.

— Ну, что, приступим? — продолжил Доктор после небольшой паузы.

— В принципе, я готов.

— Итак, какие моменты Вашей Жизни вызывают у Вас наисильнейшее Отрицание Содеянного?

— Честно говоря, сравнивая свою жизнь с жизнью других людей, я прихожу к заключению о мелочности своего Бытия! Я не совершал преступлений, о которых писали газеты… Совершал пакости и гадости, о которых вспоминаю с отвращением к самому себе!

И я сбивчиво и нервно, стал рассказывать о неприятных, в Духовном отношении Моментах своей Жизни, хотя чувствовал, что он и так все знает.

— Я Вам наскучил? — окончив, спросил я. Все выглядит так пошло.

— Нет! Всё очень интересно! Я Вам сочувствую, потому что Вы не прожили свою Жизнь до Логического Конца! Но продолжим. Чем бы Вы еще хотели поделиться?

— Что еще? Я виновен в смерти человека, дизелиста моей партии. Во время перехода через перевал мы, тринадцать человек геологов и рабочих пошли в город на ноябрьские праздники. Попали в непогоду. Он погиб от кровоизлияния в мозг. За три часа до его смерти, перед перевалом мы держали Совет — возвращаться в лагерь или нет. И я, старший в группе, голосовал за продолжение пути, хотя было ясно, что этот вояж через горное плато — большой риск для всех. Но очень хотелось попасть на праздники к молодой жене и сыну. И дизелист, спешивший на свадьбу дочери, умер на перевале. И мы его оставили в снегу… Что же еще? Я все забыл…

— Вы многое постигли, многое довели до Ума. Но, извините за банальную аллегорию, Вы коснулись Истины, как ветерок касается дерева! Листики зашелестели чуть — чуть… Я Вас не осуждаю за короткую память. Каждый человек, каждое существо — это фрагмент, извините за сравнение, Мироздания… Из Матриц, полученных в момент смерти, мы строим ту часть Вселенной, которая доступна созерцанию всех при уже известных Вам обстоятельствах…

Внезапно Доктор замолчал, как бы решая сложную задачу, а через секунду скороговоркой произнёс:

— С Вами все ясно. До свидания. Идите!

Я удивился, но повиновался.

Как только я закрыл за собой дверь, невообразимая усталость накатилась на меня. Я опустился на подвернувшийся стул и забылся крепким сном.

То был адский сон. В единое мгновение я был растерзан невыносимой, болью. Вся моя плоть — клочок за клочком и кровь — капелька за капелькой вырывались из меня и выбрасывались во Вселенную.

Разлетаясь по безграничным ее просторам, они наполняли ее бесконечным страданием, центром которого был Я.

Вокруг меня простиралось Одушевленное пространство. Когда я задумывался о Любви к Женщине, тысячи Прекраснейших из них объединялись в живительный Поток, устремлявшийся к моей Душе и рождавший сладостные ощущения бесконечного Счастья…

Когда я задумывался о Друзьях, они входили в мое Сердце и согревали его своим Теплом.

Когда я задумывался о Родных, все мои поседевшие Предки смыкались вокруг меня… Я был рад встрече с ними. Я целовал им руки, обнимал, что — то говорил. Они смеялись, как дети…

Мысли о природе, мириадами ландшафтов превращались в сказочную планету…

Это был чудесный Сон, в котором я мог растворяться во Вселенной, и оставаться самим собой. В завораживающих ум и сердце уголках Мироздания, я встретился и переговорил со всеми своими женщинами и друзьями, знакомыми и родственниками, живыми и уже погруженными в вечность. Все общались со мной, как с собой, и мы плакали сладчайшими слезами, и смеялись, и думали, чем же еще, ну чем же еще нам порадовать друг друга… Я подолгу беседовал с Житником. Если мне хотелось веселья, я шел к Ксении и наслаждался ее раскрепощенной душевной щедростью. Я всех простил, и все простили меня… Но длилось это восхитительное существование всего лишь мгновение, ничтожное мгновение… Как только я понял, что Рай существует и вполне пригоден для существования, он превратился в крошечную Точку, пульсирующую в моём, сердце! Открыв глаза, я увидел над собою солнце… А откуда-то со стороны доносились нетрезвые голоса товарищей… "Меня вернули обратно"! — пронзила меня догадка, и я попробовал закричать…

Перетащив меня в лагерь, ребята сели, чтобы снять стресс. Когда я очнулся, то почувствовал себя так, как будто бы выпал из самолёта без парашюта. Я начал вспоминать, что же со мной произошло, но в голову шли одни глупости. Решив, что сошел с ума, я повернул голову и увидел Федю, разливающего из канистры остатки коньячного спирта.

— А мне? — прохрипел я, отирая кровавую пену с губ.

— Меня забыли, Сволочи…

И встав при помощи Лейлы на ноги, я подошел к товарищам и потянулся за самой полной кружкой.