35

Пальто пришлось сдать в химчистку, и мне не оставалось ничего, кроме как надеть зимний пуховик и в нем поехать на Воробьевы горы. В пуховике было жарковато, особенно в метро, и я с большим удовольствием избавилась от него в гардеробе первого Гуманитарного корпуса. Поднимаясь по лестнице по направлению к суровым охранникам, проверявшим пропуска и студенческие, я встретила Александру, филолога-германиста. Саша иногда залезала в ирландщину, и даже опубликовала пару статей по поводу особенностей глагольных форм в современном английском на территории Северной Ирландии. Не могу сказать, что я очень ей обрадовалась: после вчерашних происшествий у меня сердце было не на месте и мне не особенно хотелось с кем-то вести светскую беседу, тем более с ней. Но не делать же вид, что я ее не замечаю!

— А, Рита, привет! Ты тоже на семинар? Вот и отлично. Я как раз хотела с тобой поговорить. В Институте Языкознания будут чтения памяти Ярцевой, сборник делают. Ты будешь участвовать?

Я покачала головой:

— Я же этнограф, не лингвист…

— Да брось ты, неужели ты не напишешь ничего филологического? Нет, ты напишешь, я знаю! Кстати, я совсем забыла тебе сказать, что твоя статья… Ээээ… Что с тобой, Рита?

В холле прямо передо мной, на столе, застеленном выцветшим красным сукном, стоял огромный портрет Вениамина Георгиевича в траурной рамке. Перед портретом — вазочка с четырьмя поникшими гвоздичками, скорбно склонившими головы. Профессор глядел на меня с фотографии грустно и слегка иронично. Будто бы добродушно упрекал меня в том, что я наделала: «Что же это вы, деточка! Я от вас такого не ожидал… Да, не ожидал!» А что я натворила-то? Я же не хотела! Я совсем не хотела, чтобы он умирал! Я звонила ему, никто не отвечал, вот я и перестала звонить. Да еще придумывала себе весь вечер совершенно бессовестные обманные объяснения: может, на линии неполадки, может, у него отключили телефон или еще что. Хотя я чувствовала, что не в этом дело.

Я подошла поближе, чтобы прочитать некролог. Да, так и есть, он умер позавчера, именно в тот день, когда я была у него. Значит, это произошло вечером… Но как это связано с моим визитом? Наверное, если бы я была виновата, ко мне давно пришла бы милиция… Стоп, в чем я виновата? Ни в чем. Даже если я как-то причастна к его смерти, то… но почему я так уверена, что причастна?

— Рита! Рита! — Александра трясла меня за рукав. — Да что с тобой? Что ты так на Матвеевский портрет уставилась? Ну да, наука понесла тяжелую утрату… Или он тебе родственник?

— Саша, мне надо срочно с тобой поговорить.

То, что я выбрала не лучшую собеседницу, было ясно как день. Но если бы я удерживала в себе все свои мысли и чувства, то, наверное, сошла бы с ума на месте. Мы стали в пролете между этажами. Александра протянула мне сигарету. Я затянулась и слегка успокоилась. Ровно настолько, чтобы говорить членораздельно.

— А чего тут непонятного? — дернула изящными плечиками Александра, на удивление бесстрастно выслушав мой рассказ. — Это же просто черт.

— Что — просто черт? — Мне было легче уже от того, что говорливая Александра выслушала меня, не перебив ни разу. Поэтому я считала своим долгом выслушать ее парадоксально бестолковые — как всегда! — выводы. И по возможности в них вникнуть. Даже взбалмошная Саша могла иногда сказать что-нибудь дельное.

— Этот Рыжик твой. Ты ирландские сказки и былички читала?

— Читала. Но какая связь?

— Еще? — она протянула мне очередную сигарету.

Отказаться в такой ситуации было невозможно.

— Так вот, если там кому встречается молодой человек приятной наружности — а ты именно так о нем говорила! — да еще рыжий, то добра не жди. Это точно сам дьявол. Я помню, Таня Михайлова об этом много писала, у нее была статья…

— Саша, я тебя умоляю! Это был совершенно реальный человек, насчет приятной наружности — дело вкуса.

— Но он же был рыжий!

— Рыжий. Ну и что?

— Значит, дьявол. И это очень хорошо согласуется. Кому еще нужна была Библия? Ты ж сама говорила, что кто-то там из-за нее в каком-то году совершил сделку с дьяволом.

— Саша, я говорю не о филологических ассоциациях! Пойми, человек умер!

— Вениамин Георгиевич? Так ему лет-то… Дай Бог нам столько прожить.

— Но когда я была у него, он был абсолютно здоров!

— Ну и что? — она снова жеманно пожала плечами. — У меня дед так бегал-бегал до восьмидесяти шести лет, здоровее нас был. А потом раз — сердце. И все. Нет деда. А за два дня до того ему бабка скандал устроила, за то, что он ей с тридцатилетней теткой изменял. А ты говоришь!..

— Я не про то говорю. Из-за этой книжной истории уже один человек умер в Питере. И у него ограбили квартиру.

— А у Матвеева ограбили?

— Не знаю.

— Ну вот видишь.

— Да ничего я не вижу!

— Ну хорошо, а кто тогда твой Рыжик по-твоему? Если не черт, то кто?

— Какой-нибудь охотник за антиквариатом. Димка, Татьянин сын мне рассказывал, что там, в Питере народ охотится за Библией, чтобы продать ее на Запад. И покупателя нашли. Ой, не знаю… Что им стоит сесть на поезд да в Москву приехать? Наверное, Рыжик один из них…Вениамин Георгиевич его не пустил на порог, а потом он как-то узнал, что я интересуюсь книгой. Может быть, он выведал телефон Матвеева и каким-то образом подкинул его Володьке. Иначе не сходится.

— Все-то ты рационализируешь… Ой, смотри, Тамара Борисовна идет! Давай у нее спросим?

— Что спросим?

— Здравствуйте, девочки! — Тамара Борисовна Шварц, крупная дама и крупный ученый, медленно спускалась по лестнице, умудряясь одновременно поправлять шиньон, кивать мчащимся мимо студиозусам, и пробегать глазами настенные надписи.

— Надо же, что современные юные филологи пишут! — она кивнула на любовно вычерченное черным маркером слово «фаллос». — Вот что значит образование! В наше времена на стенах писали несколько иное слово… Риточка, а что это с вами такое? У вас горе? Она стала около меня, тяжело дыша, так что старомодное жабо на ее груди то поднималось, топорщась рюшами, то опадало.

— Тамара Борисовна, у Риты обострение комплекса вины. Она считает, что Матвеев из-за нее умер, — с детской непосредственностью заявила Александра. Меня всегда раздражало ее поведение в стиле «анфан террибль», но сейчас это было кстати: сама бы я объяснить ничего не смогла.

— Да что это вы, Риточка, выдумываете? Если уж кого винить или подозревать, то меня, я же его умершим обнаружила!

— Вы?! — я снова заволновалась да звона в ушах. — Расскажите, как это было?

— Ну как… Я ведь тесно с ним общалась, была в некотором роде его ученицей, вернее одной из учениц. А сейчас я собираю материал для учебника, который будет называться «История лингвистических учений двадцатого века» или что-то в этом роде. И я приходила к Вениамину Георгиевичу каждую неделю, мы с ним беседовали, он мне советы давал.

— А он не жаловался на здоровье? — робко спросила я. Все-таки мне хотелось найти себе оправдание.

— Нет, нет, нет! — она энергично замотала головой, отчего только что поправленный шиньон снова сполз набок. — Вениамин Георгиевич никогда не жаловался. У него была очень тяжелая жизнь, как у многих людей его поколения, но он привык переносить все трудности молча. Конечно, он выглядел усталым, но в его возрасте это простительно. Особенно если учесть, что он до последнего дня работал. Кто теперь будет разбирать его архив — неизвестно…

— А когда Вы пришли к нему позавчера… — я робко попыталась вернуть ее к интересующей меня теме.

— Когда я пришла к нему… Это было вечером, часов в девять. У меня поздно заканчивается пара здесь, поэтому мы и назначали наши встречи на такое время. Так вот. Я пришла, смотрю — дверь его квартиры не закрыта. Но не открыта нараспашку, а прикрыта и не заперта.

Она задумалась, по-видимому припоминая детали. Я тоже призадумалась: точно помню, что профессор плотно закрыл за мной дверь, помню даже щелчок цепочки. Значит, за время, прошедшее после моего ухода (а ушла я примерно в шесть, самое позднее — полседьмого) и девятью часами, когда на площадке появилась Тамара Борисовна, кто-то успел побывать в его квартире. И уйти, не закрыв дверь.

— И я помню, что удивилась, — продолжала Шварц. — Ведь он никогда заранее не открывал мне дверь. Обычно я звонила, он еще спрашивал «Кто?», и только потом открывал. Долго открывал, у него там замки, защелки на цепях… А тут не заперто! Но я не придала этому особенного значения. Я открыла дверь, вошла в прихожую, громко сказала «здравствуйте», чтобы он услышал, если он в дальней комнате. Мне никто не ответил. Вот тогда я уже забеспокоилась. Я вошла в гостиную, где у него библиотека. Вы, Риточка, были там, представляете себе… И вот там он лежал на ковре посреди комнаты. Просто лежал, как будто заснул прямо на полу. Я испугалась, подумала: человеку плохо, надо помочь. Попыталась окликнуть его, помочь встать, взяла за плечо, и поняла, что уже все… Тут же вызвала скорую, они приехали через пятнадцать минут. Констатировали смерть. Только на этих словах добродушное лицо Тамары Борисовны помрачнело.

— А от чего наступила смерть, не сказали? — спросила Александра.

— Сердечная недостаточность. Они не стали его особенно осматривать, да и, по-моему, диагноз поставили только для того, чтобы что-нибудь в своих бумажках написать. И так все ясно: возраст…

— А милицию вызывали? — робко спросила я.

Тамара Борисовна кивнула.

— Да, врачи вызвали. Он ведь один жил, ближайших родственников нет, о дальних неизвестно… У него же вся родня погибла в тридцатые годы, может быть, вы знаете эту историю. Хотя вряд ли, он не любил об этом говорить. Поскольку смерть наступила от естественных причин, они формально это констатировали… Квартиру, кажется, собирались опечатывать, но меня эти подробности уже не касались.

— А вы уверены, что смерть была естественной?

— Рит, ну ему же почти сто лет было! — фыркнула Александра.

Но я не унималась.

— Хорошо, допустим, ни врачи, ни милиция ничего странного не заметили… А вы, Тамара Борисовна? Вас ничего не насторожило?

— Рита, а почему вы так волнуетесь? — строго спросила Тамара Борисовна, снова поправляя шиньон.

Я смутилась. Не рассказывать же ей про Сашину чертовщину? Шварц убежденная материалистка. Не поймет. Да я и сама в эти бесовские штучки не верю.

— Но ведь получается, что я была последней, кто видел его живым…

— Ага, — хихикнула Александра, — и ты, конечно, уже готова сама себя обвинить в его смерти, пойти в милицию и сдаться. Можешь идти: тебе никто не поверит, и в тюрьму не посадят. У тебя на лбу написано, что ты таракана прихлопнуть не можешь! А если случайно раздавишь — ночь потом спать не будешь: обрыдаешься.

— Нет, я не о том! — Кажется, даже, несмотря на мою природную беззлобность, я начинала сердиться. Впрочем, редкий человек мог долго выдержать общение с «душечкой Сашечкой», как называли ее за глаза. — Тамара Борисовна, Вам ничего не бросилось в глаза непривычного? Может быть, в комнате был беспорядок? Может быть, книги на полу валялись?

— Вы не заметили следов борьбы, обломков холодного оружия и дырок от пуль на стенах? — иронически подпела мне Алекандра.

Но Тамара Борисовна пропустила ее ехидную реплику мимо ушей и ответила серьезно:

— Нет, ничего особенного. Сейчас постараюсь еще раз представить себе всю обстановку комнаты… Никакого беспорядка, он всегда был предельно аккуратен. Книги на столе лежали ровной стопкой, так всегда бывало, когда он работал. Вы помните этот роскошный письменный стол, «бюро», как он его называл… С одной стороны стопка книг, с другой — поднос с чаем, две чашки.

— Поднос с чаем? Две чашки?! — почти вскрикнула я.

— Да… — удивленно прошептала Тамара Борисовна. — А что в этом удивительного? Каждый раз, когда кто-нибудь приходил к нему, он заваривал чай, приносил с кухни поднос. Целая чайная церемония. Он вам ведь тоже чай приносил?

— Да, приносил, а перед тем, как я ушла, унес поднос с чашками на кухню. Я точно помню! Если Вы пришли, а поднос с чашками уже стол на столе, то либо он приготовил чай заранее…

— Нет, нет, заранее он никогда не готовил! — возмутилась Тамара Борисовна. — Он всегда приносил свежезаваренный чай уже после того, как гость придет с улицы, настроиться на помещение. Он человек другого времени, другой эпохи. Тогда жили неторопливо, а не как сейчас… — она едва увернулась от шустрого студента, который с фантастической скоростью взбежал вверх по лестнице.

— То есть, если поднос с чашками стоял на столе до вашего прихода, значит, у Вениамина Георгиевича были гости до того как пришли вы и после того, как ушла я.

— Может быть, но утверждать не берусь, — задумчиво произнесла Шварц.

Некоторые время мы втроем стояли молча. Вспомнился рассказ Димочки о том, как отца его питерского друга кто-то отравил водкой… И там искали ту самую Библию, и здесь…

— Тамара Борисовна, вы сказали, что он лежал на ковре как будто спал. Или видно было, что человек перед смертью мучился? Может быть поза какая-то неестественная? Цвет лица необычный? Я не знаю, что там бывает при отравлении?

— Помилуйте, какое отравление?! — рюшечки на груди ученой дамы заходили ходуном от негодования. — Риточка, вы фантазируете! Он выглядел так, как будто прилег отдохнуть. Если бы у него хватило сил сделать пару шагов и лечь на диване, то казалось бы, что он просто устал и прикорнул.

— Но ведь когда я уходила, он совершенно не выглядел усталым. Вряд ли я могла так его утомить. Я еще поразилась, какой он бодрый.

— Знаете что, Риточка, — с материнской нежностью в голосе произнесла Тамара Борисовна. — Выбросьте эту историю из головы. Вы ни в чем не виноваты. В определенном возрасте смерть, увы, дело естественное. Он прожил долгую жизнь и сделал столько, что, не побоюсь сказать этого, скорбь тут не совсем уместна. Ну, все, девочки, мне еще надо на заседание кафедры поспеть. Всего доброго!

Мы откланялись.

— Хватит тут стоять, — толкнула меня в бок Александра. — На семинар уже опаздываем. Скорее бы лифты уж починили!

Действительно, взбираться на десятый этаж, где проходил семинар, было не особенно приятно. Но зато я могла слегка переварить услышанное, изредка отвлекаясь на щебетание Александры.

Итак, я почти уверена, что дело нечисто. Не в том мистическом смысле, в каком понимала эту историю душечка Сашечка.. Я была уверена, что Матвеева убили. Да, бывает так, что внешне здоровый старик умирает от внезапной остановки сердца. Но… Кто-то приходил к нему. И этот кто-то не оказал помощи, не вызвал «скорую»… Или Вениамину Георгиевичу стало плохо после ухода гостя? Но тогда бы дверь была заперта. А так получается, что человек увидел, что профессор мертв (или по крайней мере, видел, что тому стало плохо) и преспокойненько ушел. Дверь, насколько я понимаю, не захлопывается, только закрывается изнутри. Вот она и была прикрыта. Внешне все пристойно: почти столетний старец тихо-мирно скончался, как будто заснул… Или его усыпили? Много ли надо снотворного такому старому человеку? Не знаю, правда, есть ли снотворное, которое подсыпают в чай? Бывают успокоительные сиропы, которые в добавляют в питье. Это не то. Есть бальзамы, которые пьют с чаем. Мог человек прийти с бальзамом как с угощением, я ведь пришла с печеньем? Э, да при желании много чего придумать можно!

И тот питерский алкоголик тоже вроде бы сам по себе умер: сколько их травится поддельной водкой? Ни там, ни тут не подкопаешься. Но и там и тут искали одно и тоже. И не нашли.

Кто это мог быть? Рыжик? Нет. Его Вениамин Георгиевич и на порог бы не пустил, а уж чай с ним пить точно не стал бы. Он мог пустить к себе только человека из нашей, академической среды. А кто к нему мог прийти? Тамара Борисовна не знает… Я тоже.

Загрузка...