Беглые планеты. Темные ночи

Предисловие

Как-то, придирчиво разглядывая свои ручонки, моя младшенькая спросила:

— Папочка, а почему у меня ногти из пластмассы?

Я тоже посмотрел на ее пальчики. Действительно, маленькие полупрозрачные ноготки весьма напоминали розовые пластмассовые чешуйки на кончиках пальцев кукол. Похоже, четырехлетняя дочурка полагала, что она частично состоит из плоти, а частично — из пластика.

Я-то, конечно, знал, что это не так, но внезапно… Внезапно мне открылась узкая тропка через пропасть между ее вселенной и моей. Помню, в животе у меня тогда возник холодок, в сознании — смятение. Иными словами, я в ту минуту ощутил типичные, по мнению некоторых авторов, признаки вдохновения, и перед моим мысленным взором разом пронеслись замысел и сюжет "Темной ночи в Стране игрушек" — первого рассказа сборника, который вы держите в руках. Вы вправе счесть этот рассказ научной фантастикой, фэнтези или "ужастиком", сам же я отнести его к какому-либо конкретному жанру затрудняюсь. Скажу лишь, что мне с каждым днем все сложнее и сложнее уловить разницу между телом собственного ребенка и детально проработанной игрушкой, сошедшей с конвейера, и это меня пугает.

Теперь, надеюсь, понятно, почему, услышав традиционный вопрос "Откуда вы берете свои идеи?", писатели обычно хмурятся, глаза их затуманиваются, губы начинают шевелиться, но внятного ответа так и не следует. Работа созидательного разума объяснению не поддается. Опытный писатель либо сочиняет четко продуманный рассказ для продажи на определенном рынке, либо, пораженный вдруг молнией вдохновения, пускается в плавание по открытому океану творчества, а затем предлагает читателю рожденное в муках произведение.

Работать в жанрах научной фантастики и фэнтези приятно потому, что в этих жанрах все еще живет традиция новеллы, и оттого, что в процессе письма в ход идет буквально все, что душе угодно. Правила, безусловно, существуют, но они не навязаны писателю ни извне, ни свыше. Рассказ может быть и развернутой шуткой, и замаскированной загадкой, и попыткой заглянуть за пределы известного, и перенесенным на бумагу сновидением.

Все рассказы в этом сборнике в той или иной мере подпадают под эти категории. Но какой под какую? По этому поводу я готов спорить часами, особенно если у вас найдется вдоволь виски для смазывания шестеренок дискуссии. Но, по-моему, не так уж и важно, к какой конкретно категории и какому жанру относится тот или иной рассказ. Гораздо важнее, чтобы хоть что-нибудь из предложенного вам понравилось.

Искренне надеюсь, что так оно и будет.

ТЕМНАЯ НОЧЬ В СТРАНЕ ИГРУШЕК Dark Night in Toyland Перевод с англ. © С.Л. Никольского, 2003.

— Господи, только не сегодня, — взмолился Киркхэм.

"Да-а-а, невинному ребенку вообще негоже умирать от рака, но когда такое случается в первый день Рождества — это, знаешь ли, уже совсем паршиво", — вмешалась его вторая половинка, незваный гость, чей язвительный ехидный голос последние несколько месяцев звучал все настырнее.

Киркхэм рывком поднялся на ноги и нервно зашагал по кабинету, пристыженный и чуть напуганный внезапным вмешательством, хотя отнюдь не чуждый манихейства, чтобы понимать, откуда берется этот голос. Обшитая дубовыми панелями комната некогда казалась очень подходящей для обосновавшегося в заштатном городке методистского священника, в чьи обязанности входило поддерживать религиозную веру во враждебной атмосфере XXI века. Теперь здесь словно сгустилась тьма, а замкнутое пространство давило на психику. Киркхэм устремился к окну и раздвинул зеленые бархатные шторы. На улице царил океан мрака — шесть часов рождественского утра. Зимой в это время все утра на одно лицо.

"Ну, вот и Рождество… а мы тут гоняемся за звездой", — снова раздался этот непрошеный голос.

Киркхэм пребольно укусил себя за тыльную сторону ладони и поплелся на кухню готовить кофе. Дора была уже на месте — в своем зеленовато-голубом халате она накрывала на стол. Спина удивительно прямая — смелая женщина, должно быть, говорили их друзья и соседи, но только Киркхэм знал, до какой степени она сломлена болезнью Тимми.

Однажды вечером, когда он стал втолковывать ей что-то про веру, она ответила с оттенком грустного презрения:

— Ты-то сам веришь, что дважды два — четыре? Разумеется, нет, Джон. Потому что ты знаешь, что дважды два — четыре! — В первый и последний раз Дора говорила с ним в таком тоне, но встревоженный Киркхэм почему-то не сомневался, что именно тогда она высказала свое личное кредо касательно жизни и смерти.

— Я не слышал, как ты спустилась, — сказал он. — Н(рановато ли для тебя?

Дора покачала головой.

— Хочу, чтоб этот день был как можно длиннее.

— Не выйдет, Дора.

Он сразу понял, что у нее на уме. Достоевский в утро перед казнью был полон решимости растянуть и разделить на полноценные мгновения каждую секунду, чтобы превратить оставшийся час в целую жизнь.

— Предоставь времени идти своим ходом, — посоветовал он. — И черпай в этом радость. Только так можно с достоинством встретить вечность. — Он подождал, вполне осознавая всю напыщенность своих слов и надеясь, что Дора затеет спор, а значит, позволит протянуть ей руку помощи.

— Молока или сливок? — только и спросила она.

— Молока, пожалуйста.

Некоторое время они потягивали кофе, замкнутые, отделенные друг от друга начищенной до блеска геометрией кухни.

— Чем займемся на следующее Рождество, Джон? — спросила Дора ровным голосом, словно обсуждала программу предстоящего отпуска. — Что мы будем делать, когда останемся одни?

— Посмотрим, что уготовил нам Господь. Возможно, к тому времени мы уже поймем…

— Возможно, нам и так все понятно. Возможно, единственное, что нам требуется понять, — что понимать-то, в сущности, нечего.

— Дора! — При мысли, что его жена почти призналась в своем неверии, Киркхэм испытал мрачное возбуждение. Он знал, что сможет помочь ей лишь в том случае, если правда будет высказана вслух. Пусть Господь всевидящ, но слова должны быть произнесены, мысли должны преобразиться в движение губ и колебание воздуха.

"Отменное зрение у Господа нашего! — не унимался голос. — Иначе как еще он мог бы, сидя в самом центре галактики, за тысячи световых лет отсюда, попасть космическим лучом в крошечную клетку позвоночника маленького мальчика? Поистине снайперский выстрел с любой точки зрения. Особенно — с библейской…"

Киркхэм отвел взгляд от лица Доры. Действительно, почему именно позвоночник — тот самый орган, чья слишком сложная структура не поддавалась успешному восстановлению биоглиной? Разумеется, курс лечения был проведен с использованием новейших составов — в результате Тимми получил несколько лишних месяцев. Одно время даже казалось, что наступит выздоровление, что победа уже не за горами, но потом у Тимми стала отниматься левая нога — первый признак того, что биоглина, прежде вытеснявшая раковые клетки по мере их появления, не справляется с задачей обновления оригинальных тканей.

— …должно быть, уже проснулся, — говорила тем временем Дора. — Пойдем-ка к нему.

Чувствуя, что упустил благоприятную возможность, Киркхэм кивнул, и они направились в комнату Тимми. В тусклом свете ночника они заметили, что хотя мальчик и не спит, он даже не притронулся к рождественским подаркам, разложенным у кровати. В который уже раз Киркхэм прочувствовал, как возникло выражение "разбитое сердце". Он оробел, не в силах вымолвить ни единого слова, и только смотрел, как жена подошла к кровати и опустилась перед ней на колени.

— Вот и рождественское утро. Только взгляни, какие подарки тебе приготовили, — принялась уговаривать она.

— Я знаю, мам. — Тимми не отводил глаз от ее лица.

— Не хочешь посмотреть, что внутри?

— Не сейчас. Я устал.

— Ты не выспался?

— Не в том дело, мама. — Тимми наконец отвел взгляд. Личико его было исполнено гордым одиночеством. Голова Доры поникла.

"Он знает", — подумал Киркхэм, и эта мысль побудила его к действию. Он быстро пересек комнату и начал распаковывать разноцветные свертки.

— Ты смотри-ка, — бодро произнес он. — От дяди Лео — аудиограф! Только глянь, как он превращает мой голос в цветные узоры! А вот самодвижущиеся шахматы… — Киркхэм продолжал потрошить свертки, пока вся постель не оказалась завалена подарками и оберточной бумагой.

— Здорово, папа. — Тимми улыбнулся. — Я поиграю с ними… потом.

— Ладно, сынок. — Киркхэм отважился на новую попытку. — А есть что-нибудь, чего бы тебе особенно хотелось?

С внезапной живостью мальчик взглянул на мать, и Киркхэм испытал благодарность.

— Была одна вещица, — признался Тимми.

— Какая же?

— Я говорил маме на прошлой неделе, но, наверное, ты не разрешишь.

— С чего это я?… — Киркхэм был задет за живое.

— Это набор "Биодо", — быстро вставила Дора. — Тимми знает, как ты относишься к таким вещам.

— О! Ну, ты же не станешь отрицать, что…

— Я все же купила ему эту штуку.

Киркхэм открыл было рот, но вдруг заметил, что Тимми с нескрываемым энтузиазмом пытается — несмотря на парализованные ноги — принять вертикальное положение в кровати. Нет, он не должен испортить это мгновение. Дора отошла к стенному шкафу и вернулась с плоской коробкой без подарочной бумаги. Поперек нее конденсаторными чернилами, отчего буквы вспыхивали с регулярностью неоновых вывесок, было отпечатано слово

"БИОДО".

На Киркхэма накатила волна отвращения.

— Ничего, пап? Можно я возьму? Ты не пожалеешь!

Еще немного — и Тимми слез бы с кровати. Пижама его задралась, обнажив край терапевтического пластрона, вживленного хирургами в спину мальчика.

— Конечно, сынок, все в порядке. — Киркхэм заставил себя улыбнуться.

— Спасибо, Джон. — Глаза Доры светились признательностью. Она поудобнее устроила Тимми на подушках и переложила остальные подарки на стол.

Киркхэм кивнул, отошел к окну и раздвинув шторы, выглянул наружу. Оконные стекла были по-прежнему покрыты эмалью ночной тьмы, отражая сцену внутри спальни — ребенка в залитой теплым светом кроватке и мать, стоящую на коленях возле него. Ассоциация с первым Рождеством, которая прежде утешила бы Киркхэма, теперь, из-за подарка Доры, казалась ему богохульной. Он хотел выйти из комнаты и поразмыслить в уединении, но оставался риск испортить нежданную радость сына. Тогда он вернулся к кровати и стоя принялся наблюдать, как Тимми изучает содержимое ячеек и лотков в коробке с набором "Биодо".

Розовое тесто исполняло роль наружной плоти; красноватые пряди должны были служить мускулами; для нервов — свернутые спиралью синие и желтые нити; для главных костей — пластиковые черешки сельдерея; для позвоночника в наборе были припасены сцепленные друг с другом белые шарики. Маленькие настороженные глазки аккуратно разложены по парам. Пристегивающиеся нейлоновые крючочки для мышечных сцеплений, серебряные разъемы нервных соединений. И что самое страшное — серый воск, низкокачественный коммерческий аналог биоглины, используемой в позвоночнике Тимми, а здесь приспособленной для моделирования нервных узлов. Примитивные крошечные мозги. Малыш дрожащими пальцами перебирал сокровища в коробке.

Киркхэм бросил взгляд на упавшую на пол крышку.

"БИОДО помогает вашему ребенку понять Таинство Жизни!".

"Идиоты, — выругался он про себя, — что, по-вашему, осталось бы от таинства, если бы каждый мог его понять?"

Тимми тем временем листал глянцевую брошюрку с инструкцией.

— С чего мне начать, мам?

— А что советуют в инструкции?

— Посмотрим… Гигантская гусеница! Простейшее беспозвоночное… Слепое… Мне попробовать? Можно прямо сейчас?

— Самое время! — воскликнула Дора. — Начинай. А я помогу.

Они склонились над коробкой и аккуратно, часто сверяясь с инструкцией, приступили к конструированию восьмидюймовой гусеницы. Сначала выбрали ленту мускулов соответствующей длины. С обоих концов присоединили по миниатюрному зонтику распределителя веса. Добавили синюю нитку нерва, разрезанную ровно пополам, а на образовавшихся кончиках приладили серебряные нервные соединения.

Из соответствующей ячейки они извлекли бледно-зеленую наружную плоть, придав ей форму хот-дога с продольным разрезом. Мускулы, укомплектованные нервом, затем вложили в разрез, а распределители веса тщательно вдавили в зеленую плоть с обоих концов.

Наконец Тимми, взяв шарик серого воска, решительно расплющил его на собственном запястье и с минуту ритмично сжимал и разжимал кулак, чтобы восприимчивый материал запечатлел образец нервного импульса.

— Ну вот, — произнес он, затаив дыхание. — Как думаешь, сработает, мам?

— Должно, малыш. Ты все делал правильно. Тимми в надежде на похвалу обернулся и к отцу, но

Киркхэм мог лишь молча взирать на зеленый объект, безжизненно застывший на рабочей доске. Эта тварь одновременно ужасала и завораживала его. Тимми вложил серый катышек во внутренности гусеницы и вдавил в него два серебряных соединителя.

В следующий миг гусеница принялась извиваться.

Тимми испуганно вскрикнул и выронил ее. Искусственное создание, упав на доску боком, то вытягивалось, то сжималось. При каждом сжатии тельце ее непристойно раскрывалось, и Киркхэм видел набухающий внутри мускул.

"Ты лгал нам, Боже, — мелькнуло в его затуманенном благоговейным страхом мозгу. — В жизни нет ничего особенного или священного. Всякий может создать ее, а значит… у нас нет души!"

Тимми уже зашелся в радостном смехе. Он подобрал гусеницу и, плотно прижав друг к другу края расходящейся плоти, заклеил продольную ранку. Бледная ткань моментально срослась. С поразительной ловкостью Тимми вылепил маленькие шарики-ножки под брюшком создания и вновь опустил его на доску. На этот раз, обретя необходимую устойчивость, гусеница поползла по плоской поверхности, слепо тыркаясь в разные стороны в ритме, перенятом от сжатого детского кулачка. Возбужденный Тимми бросил на мать ликующий взгляд.

— Умница! — воскликнула Дора.

— Пап? — Тимми перевел взгляд на отца.

— Я… я никогда и не… — Киркхэм неловко изображал душевный подъем. — Как ты ее назовешь, сынок?

— Как назову? — Похоже, Тимми был озадачен. — Я не собираюсь ее оставлять. Мне ведь нужен материал для других проектов.

— А что ты сделаешь с этой? — Киркхэм едва шевелил губами.

— Разберу на детали, конечно. — Тимми поднял беззвучно копошащуюся тварь, вскрыл ей брюшко большими пальцами и извлек заветный серый катышек. Стоило отделить от ганглия серебряные звенья, как искусственное создание застыло в неподвижности.

— Нет ничего проще, — прокомментировал Тимми. Киркхэм кивнул и вышел из комнаты.

— Как это ни прискорбно, Джон и Дора, но жить вашему мальчику осталось совсем недолго. — Берт Роунтри размешивал сахар в чашке с чаем, приготовленном для него Дорой; чайная ложечка позвякивала, нарушая послеобеденное затишье. Складки на лбу Роунтри выдавали его непрофессиональное уныние.

На лице Доры, напротив, было запечатлено тщательно сохраняемое спокойствие.

— Сколько именно?

— Возможно, меньше недели. Я только что снял последние показатели совместимости ткани — коэффициент стремительно падает. Мне… в общем, нет смысла пытаться обнадеживать вас понапрасну.

— Нам бы этого тоже не хотелось, Берт, — заверил Киркхэм. — Ты уверен, что все пройдет безболезненно?

— Да, абсолютно… В биоглину встроены специальные блоки. Тимми просто-напросто уснет.

— Есть за что благодарить Господа!

Рука Доры резко дернулась, чай выплеснулся через край чашки, и Киркхэм понял, что жена готова бросить ему вызов. "Хочешь сказать: есть за что благодарить производителей биоглины?" Он вновь испытал острое желание, чтобы Дора наконец облекла свои мысли в слова и таким образом положила начало собственному духовному очищению. Давно пора убедить ее, что божественное откровение по-прежнему неизменно и не изменится никогда.

"Брось, Джон, — фыркнул другой Киркхэм, — не все же в Библии ты принимаешь за чистую монету!"

— Тимми показывал мне свой набор "Биодо", — сменил тему Роунтри. — Похоже, ему удаются довольно сложные конструкции.

— У него талант. — Дора вновь была сама невозмутимость. — Он настолько преуспел, что мне пришлось купить ему все дополнительные комплекты. Элементы равновесия, звуковой имитатор и тому подобное.

— В самом деле?

— Да, но от меня он скрытничает. Все твердит, что хочет сделать какой-то особенный сюрприз.

— Поразительно, что он сумел так продвинуться за столь короткое время.

— Я же говорю, он способный мальчик. Жаль только… — Дора внезапно запнулась, тряхнула головой и откашлялась.

— Мне не очень-то по душе, что он так увлечен этим хламом, — ввернул свое мнение Киркхэм. — Есть в этом что-то нездоровое, и, по-моему, оно отнимает у Тимми слишком много сил.

— Чепуха, Джон. Если хочешь знать мое профессиональное мнение на сей счет: вам еще крупно повезло, что мальчику нашлось, чем заняться на этой стадии. По крайней мере, он не зациклился на своей болезни.

— Вот и мне так кажется, — поддакнула Дора, мысленно записывая очко в свой актив.

— Все-таки ты не можешь отрицать, что "Биодо" — интереснейший материал. — Роунтри допил чай и поставил чашку на стол. — Ты знаешь, что это неочищенная разновидность хирургической биоглины? Между прочим, я читал, что благодаря примесям иногда возникают случайные свойства, которые приводят к весьма странным результатам. Подчас кажется, будто сама жизнь…

— Если не возражаешь, — прервал его Киркхэм, поднимаясь на ноги. — Мне еще нужно дописать проповедь на эту неделю.

— Разумеется, Джон. — Роунтри тоже встал из-за стола. — Все равно мне уже пора возвращаться в клинику.

Киркхэм проводил доктора до двери, а вернувшись, обнаружил, что Дора поднялась наверх — вероятно, в комнату Тимми. Постояв немного в нерешительности, Киркхэм направился в кабинет и приступил к составлению текста проповеди, но подобающие случаю слова отказывались складываться у него в голове. Он знал, что вертелось на языке у Роунтри, и второй Киркхэм твердил ту же самую фразу.

"Сама жизнь, — злорадствовал неумолимый голос, — не более чем химическая примесь".

На восьмой день января Тимми погрузился в кому, и с тех пор Джону и Доре Киркхэм оставалось только ждать. Длительные дежурства у постели ребенка приобрели для Киркхэма фантастическое значение: он ощущал себя так, будто сам выпал из нормального течения времени. А его Тимми — он уже покинул один мир и ожидал, когда для него уладят все необходимые формальности перед допуском в следующий.

Теперь, с началом последнего испытания, Киркхэм обнаружил, что держится лучше, чем осмеливался предположить. Он спал часто, но урывками, и временами просыпался в полной уверенности, что слышит в комнате Тимми какое-то движение. Однако всякий раз, открывая дверь и заглядывая в спальню сына, Киркхэм видел лишь неподвижно лежащую детскую фигурку. Горошины лампочек на диагностической панели у изголовья горели ровным светом, своим однообразным узором демонстрируя, что в состоянии Тимми не произошло никаких резких изменений.

Единственный признак активности исходил от пульсирующих светом чернил на крышках коробок с наборами "Биодо", которые по настоянию Доры сложили рядом с кроватью. Их присутствие по-прежнему коробило Киркхэма, но в ночные часы — пока Дора и Тимми спали — он боролся и превозмогал свои страхи.

Киркхэм питал к "Биодо" отвращение, потому что этот материал, казалось, наделял мужчин, женщин и детей — всех без разбору — возможностью творить жизнь. По элементарной логике, такая власть неизбежно вела к отрицанию Бога, а это, в свою очередь, означало, что человечек по имени Тимми Киркхэм обречен навсегда раствориться в небытии. Лишь Бог — а не производители наборов "Биодо" — мог обещать жизнь после смерти.

Киркхэм нашел простой, хоть и неприятный способ выйти и затруднения.

Его собственная гигантская гусеница получилась гораздо уродливей, чем первое творение Тимми, и потому разбирать ее оказалось менее мучительным занятием, чем он ожидал. Серебряные разъемы легко отделились от серого модуля, и движение прекратилось. Чисто механическая операция. Не о чем и расстраиваться.

Вторая конструкция Киркхэма — гусеница чуть побольше — имела один глаз и ползла к источнику света до тех пор, пока интенсивность излучения, проходящего сквозь радужную оболочку, не достигала определенного уровня, что заставляло искусственное создание поворачивать вспять. Эта гусеница тоже во многом уступала творению Тимми (Дора была права, говоря об особом таланте сына), но манера, в которой она продвигалась к свету, застывала в нерешительности, разворачивалась, ползла прочь, а затем вновь устремлялась к световому пятну, выдавала наличие сложных побудительных мотивов.

Однако, вникнув в принципы ее работы, Киркхэм сообразил, что гусеница не многим отличается от игрушечной машинки на батарейках, которая умудряется не свалиться с края стола. К вящей своей радости, он понял, что был слишком наивен, сравнивая грубую конструкцию "Биодо" с уникальным в своей многосложности живым организмом.

В пульсирующей тишине ночного бдения, пока его сын мало-помалу приближался к смерти, Киркхэм с подчеркнутым безразличием сгреб с пола одноглазую гусеницу и, вскрыв ей брюхо, расчленил на множество частей.

Тимми умер ранним утром двенадцатого января.

Джон и Дора Киркхэм, держась за руки, стояли возле кровати и наблюдали за медленным угасанием лампочек на диагностической панели. К счастью, иных признаков заключительного акта не было. Личико Тимми светилось мирным сиянием перламутра. Киркхэм чувствовал, как внутри него меркнут другие огоньки — Господь никогда и не требовал, чтобы человек спокойно мирился со смертью ребенка, — но самое драгоценное пламя продолжало отбрасывать ровный свет, придавая ему сил.

Дора сделала глубокий судорожный вздох и тяжело оперлась на руку мужа. Киркхэм провел ее из детской в их спальню. Молча принимая его заботу, она позволила уложить себя на диван и накрыть пуховым одеялом.

— Побудь здесь немного, — мягко сказал Киркхэм. — Может, получится вздремнуть. Я пока позвоню в клинику. — Он направился к двери.

— Джон! — устало, но твердо произнесла Дора.

— Да?

— Я… я тебе все осложняла, но я была неправа. Совершенно неправа.

— Знаю, милая. Но главное, что ты это осознала. Все остальное уже не важно.

Подобие улыбки появилось на ее лице.

— Это случилось как раз в тот момент, когда Тимми покидал нас. Я просто поняла, что так не может все закончиться. Поняла, что мы встретимся с ним снова.

Киркхэм удовлетворенно кивнул:

— Тебе было дано откровение. Постарайся не забыть о нем. Никогда!

Он выключил свет, притворил дверь и направился к лестнице. Откуда-то справа донесся неясный шум, словно при падении на пол маленького предмета. Киркхэм застыл, не донеся ступни до половицы. Звук, похоже, шел из комнаты, где покоился Тимми. Не тратя время на раздумья, он взбежал по лестнице и распахнул дверь детской. При тусклом свете тело сына было исполнено невозмутимого достоинства. Даже не представляя, что еще он надеялся увидеть, Киркхэм шагнул через порог.

"Надо было прикрыть ему лицо", — мелькнула мысль.

Он подошел к кровати и натянул простыню поверх знакомых, точно высеченных в мраморе черт. Но прежде инстинктивно помедлил и смахнул прядь волос с чуть влажного лба ребенка. Киркхэм уже полностью накрыл тело, когда вдруг заметил, что к его пальцам прилипло несколько крошек сероватого материала, напоминающего корковый воск "Биодо".

"Не может быть, — сказал он про себя. — Его же следует расплющивать на запястье. С какой стати Тимми прижимать его ко лбу? Ведь этого нет в сопроводительной инструкции!"

За спиной что-то зашевелилось.

Киркхэм мигом повернулся и в ту же секунду прижал дрожащие ладони ко рту. Из дальнего темного угла выступила прямая фигурка. Подволакивая ногу, как это некогда делал Тимми, она с распростертыми объятиями двинулась прямиком к Киркхэму. Ее губы шевелились, и Киркхэму казалось, что он слышит слабый искаженный звук.

"Па… па… Папа".

Он отшатнулся и упал, опрокинув стул. Лежа на полу, он наблюдал, как фигурка подбирается ближе — нагая и розовая, двигающаяся с жутковатой несуразностью калеки. Ее губы продолжали шевелиться, глаза неотрывно смотрели на него.

— Джон? — Голос Доры просочился из иной вселенной. — В чем дело, Джон?

Киркхэм попытался представить, что случится, если Дора вдруг войдет в комнату. Внезапно явилась уверенность, а следом — готовность защитить жену от злого рока, уже настигшего его.

— Все в порядке, — крикнул он. — Только не вставай.

Киркхэм поднялся на колени и позволил миниатюрной фигурке приблизиться почти вплотную. "Пустите детей приходить ко Мне", — глумливо процитировал двойник. Закрыв глаза, Киркхэм ждал, когда гладкое холодное тельце уткнется ему в ноги. Затем он поднял его и большими пальцами вскрыл грудную клетку, обнажив шнуровидные нервы, устремленные к голове. Подцепив ногтем, он вырвал их с корнем, и маленькая фигурка в его объятиях замерла без движения.

"Всего-то требуется — разобрать обратно на детали", — подумал Киркхэм, отводя взгляд от безжизненного тела на постели; на лице его теперь играла прежде не свойственная ему улыбка.

"Чисто механическая операция…"

ВЫБЕРИ СЕБЕ ВСЕЛЕННУЮ! Go On, Pick a Universe! Перевод с англ. © А. Жаворонкова, 2003

Артур Брайант в нерешительности остановился перед неприметной лавчонкой всего в сотне ярдов от Шестой авеню. Единственное окно, выходящее на улицу, было задернуто тяжелыми шторами, и сквозь них струился столь тусклый персиковый свет, что в сгущающихся декабрьских сумерках оставалось лишь гадать, открыто заведение или нет. В правом нижнем углу окна виднелись маленькие бронзовые буквы:

Корпорация "ИЗМЕНЕНИЕ РЕАЛЬНОСТЕЙ"

Справившись с волнением, Брайант толкнул дверь и вошел.

У входа за большим письменным столом сидел смуглый молодой человек с синеватой щетиной на лице. Одет он был в темный деловой костюм из дорогого шелка, а табличка на столе гласила:

"Т.Д. Марзиан, заведующий отделением".

— Добрый день, сэр, — приветствовал Брайанта молодой человек. — Что вам угодно?

— Я… Мне бы кое-что выяснить, — выдавил Брайант, с любопытством оглядываясь. За столом поменьше — пухлая девица с коротко стриженными темно-каштановыми волосами, на полу — ковер с мягким длинным ворсом, а на стенах — строгого рисунка шелк. Из неизвестного источника льется мягкая успокаивающая музыка… От тысяч близнецов-приемных других компаний и корпораций эта комната отличалась лишь одной деталью — серебристым диском размером с канализационный люк на ковре между столами.

— Всегда рады помочь, сэр, — учтиво сказал Марзиан. — Что желаете узнать?

Брайант откашлялся:

— Вы и в самом деле переносите желающих в другие миры? В реальности, устроенные по заказу клиентов?

— Да, таков наш бизнес. — Губы Марзиана раздвинулись в легкой ободряющей улыбке. — Клиенту достаточно перечислить свои запросы, и если они не совсем уж абсурдны, то мы непременно разыщем среди бесчисленных альтернативных реальностей вселенную его грез и перенесем его туда.

— А процесс переноса?… Это не больно? Есть ли какой-нибудь риск?

— Что вы! Наш абсолютно надежный Перераспределитель Вероятностей действует мгновенно и совершенно безболезненно.

— Звучит вроде заманчиво, — вздохнул Брайант.

— Именно, сэр. — Марзиан кивнул. — Наши услуги действительно стоят каждого заплаченного клиентом цента. В реальности с какими параметрами вы бы хотели оказаться?

Покосившись на пухленькую девицу, Брайант повернулся к ней спиной и, понизив голос, забормотал:

— Как вы думаете?… А нельзя ли?…

— Не стесняйтесь, сэр. Мы уже сталкивались с таким множеством самых причудливых требований, что теперь нас ничем не удивишь. К тому же гарантирую, что наши услуги совершенно конфиденциальны.

— А вы можете?… Можете перенести меня в такую действительность, где бы я… э-э-э… где я был бы самым физически развитым человеком?

Робость Брайанта легко объяснялась. Даже в ботинках на высоком каблуке он едва-едва достигал пяти футов четырех дюймов, да и прочие его физические данные были под стать росту. Он замер, с опаской ожидая реакции заведующего, но тот без малейшего намека на насмешку заговорил с непринужденной доверительностью:

— Не предвижу никаких затруднений, сэр. А мне, знаете, на мгновение показалось было, что вы попросите что-нибудь действительно сложное.

Брайанта захлестнул прилив радости, и он тут же представил себя всеми почитаемым суперменом в мире своих грез.

"Для начала опробую новое тело на полную катушку, — пронеслось у него в голове. — В первый месяц — не меньше пяти красоток в день! Потом можно перейти и к более умеренному образу жизни — не больше двух-трех…"

— Что ж, дело за малым, — прервал его мечты Марзиан. — За оплатой наших услуг.

— И сколько же с меня причитается?

— Сто тысяч долларов.

— Ого!

— Может быть, цена и покажется вам непомерно высокой, но, поверьте, запуск Перераспределителя Вероятностей стоит недешево. К тому же наша корпорация предоставляет вам Тройной Шанс. Иными словами, вам гарантирована возможность не единожды, а трижды изменить действительность.

— Да?… — К Брайанту вернулись прежние сомнения. — А зачем мне ваш Тройной Шанс? Опасаетесь, что первый раз ваша хваленая техника откажет?

Марзиан снисходительно улыбнулся.

— Еще не было случая, сэр, чтобы Перераспределитель Вероятностей дал сбой. Тройной Шанс мы гарантируем клиенту лишь затем, чтобы он выбрал себе вселенную, идеально соответствующую его запросам. Уверяю вас, что причина всех изредка возникающих у нас затруднений — недостаточно ясный перечень пожеланий клиента.

— В самом деле? — Брайант нахмурился. — А мне почему-то кажется, что вы попросту морочите мне голову.

Марзиан развел руками.

— Допустим, вы помешаны на покере и желаете обрести реальность, где все, включая общественное положение, зависит лишь от умелой игры в покер. Особых условий вы не оговариваете, и может случиться так, что, попав в заказанный вами мир, вы обнаружите, что там известна только разновидность покера "Пять листов", вы же особенно сильны в "Семь листов". Вы неудовлетворены и, нажав кнопку своего карманного Нормализатора Вероятностей, немедленно возвращаетесь в нашу действительность, а затем, воспользовавшись правом на Тройной Шанс, перемещаетесь именно туда, где играют исключительно в "Семь листов". Там вы вполне счастливы, а корпорация "Изменение Реальностей" приобретает в вашем лице очередного удовлетворенного клиента.

Складки у Брайанта на лбу разгладились, лицо прояснилось.

— Похоже, Тройной Шанс — весьма справедливое условие. Когда начнем?

— Хоть сию минуту, сэр. Вам нужно лишь… — Марзиан вежливо, но многозначительно кашлянул.

— Насчет оплаты не беспокойтесь, — жизнерадостно заверил его Брайант. — На моем банковском счете как раз чуть больше ста тысяч. Чтобы собрать их, я продал почти все, что имел. Но к черту экономию! Я переношусь в более совершенную реальность, а там, и дураку ясно, местные деньги мне уже не по… — Заметив на лице Марзиана брезгливое выражение, он замолк на полуслове.

— Мисс Крафт уладит все необходимые формальности. — Марзиан указал на пухленькую девицу. — А я тем временем настрою и проверю Перераспределитель Вероятностей.

Марзиан уселся за свой большой письменный стол и принялся проворно щелкать переключателями на пульте управления.

— Конечно, конечно, — извиняющимся тоном произнес Брайант, без подсказки уяснив, что истинному мастеру преобразования вероятностей нет и быть не может дела до вульгарных коммерческих подробностей.

Брайант подошел к мисс Крафт, но мысленно уже унесся к гибким длинноногим красавицам, восторженными воплями приветствующим своего кумира — лучше всех в мире сложенного мужчину, и не заметил ее приветливой улыбки. От радостных предчувствий голова шла кругом. Словно в тумане Брайант удостоверил свою личность и платежеспособность, перевел через компьютер на счет корпорации "Изменение Реальностей" необходимую сумму и подписал контракт.

— Вот портативный Нормализатор Вероятностей. — Марзиан вручил ему плоский предмет, похожий на портсигар с кнопкой посередине. — А теперь встаньте, пожалуйста, на фокусирующий круг…

Брайант послушно ступил на серебристый диск и стал смотреть, как Марзиан поворачивает ручки и щелкает переключателями на панели управления. Наконец молодой человек нажал самую большую красную кнопку, и Брайант почувствовал острый приступ страха, но тут и Марзиан, и мисс Крафт, и все, что их окружало, пропали.

Брайант стоял на широкой мощенной зеленой брусчаткой площади, окруженной непривычными зданиями, напоминающими птичьи яйца. Хоть ветра не ощущалось, растущие там и сям пальмы беспрерывно покачивались; от солнца спиралями расходились светящиеся ответвления, от чего оно смахивало на застывший в небе фейерверк. Но Брайанту было не до диковин иного мира. Ему не терпелось побыстрее испытать свое новое сверхтело.

Он оглядел себя, и из его горла вырвался жалобный стон.

Разочарованно похныкивая, он торопливо скинул куртку и рубашку. Ужасное открытие подтвердилось — его тело осталось прежним, до боли знакомым: рыхлая, жирноватая плоть на худосочных косточках. Брайант попробовал напрячь правый бицепс, но тот, как обычно, лишь безвольно обвис. Разочарование Брайанта сменилось гневом.

Будь проклят лживый Марзиан! Будь проклята поганая компания, на которую он работает! Будь проклят…

Тут за его спиной послышался благоговейный шепот:

— Ай да атлет! Держу пари, это — мистер Галактика!

— Ну нет, — уверенно заявил другой голос. — Бери выше! Мистер Галактика сам позавидовал бы его дельтовидным мышцам. Он — никак не меньше, чем мистер Космос!

Брайант развернулся и, увидев перед собой двух необычно одетых коротышек, выплеснул наконец-то душившую его ярость:

— Вы что, шутки со мной шутить вздумали?! Да если вы!..

Коротышки в испуге попятились.

— Что вы, что вы, сэр, — загнусавил ближайший. — Мы и не думали с вами шутить. Извините, если мы позволили себе лишнего. Понимаете ли, мы с приятелем увлекаемся культуризмом, но, ей-богу, сроду не видели столь развитых мышц, как у вас.

— Клянусь святым Платиком! — с жаром подхватил другой. — За такое тело я бы, не задумываясь, отвалил миллион злинкотов! Да что там миллион, и двух бы не пожалел! Если б они, конечно, у меня были.

Все еще уверенный, что над ним насмехаются, Брайант подозрительно переводил взгляд с одного коротышки на другого, и вскоре до него дошел комизм ситуации. Судьба-злодейка одарила его хилым тщедушным тельцем, но с этими парнями сыграла гораздо более гнусную шутку. Коротышки едва доставали ему до плеча, а висящая на них, как на вешалках, одежда была не в силах скрыть впалые груди и худосочные паучьи ножки. Брайант огляделся и, к своей несказанной радости, отметил, что фланирующие по площади мужчины сложены ничуть не лучше этих двух доходяг.

И тут он словно прозрел. Если все мужчины в этом' мире — под стать тем, кого он уже видел, то он, Брайант, здесь действительно самый физически развитый человек. Похоже, корпорация "Изменение Реальностей" выполнила все условия контракта, но вовсе не так, как ему бы хотелось.

— Я и представить себе не мог, что бывают такие мощные грудные мышцы! — верещал меж тем первый коротышка, не сводя с груди Брайанта восхищенных глаз.

— И такие широкие плечи! — восторженно вторил ему приятель. — Не иначе как вы качались по нескольку часов ежедневно.

— Да, по возможности я поддерживаю себя в приличной форме, — подбоченясь, скромно признался Брайант. — А как, по-вашему, девушкам моя фигура понравится?

— Понравится?! — вытаращил глаза первый недомерок. — Да вам от них отбою не будет!

Словно в подтверждение его слов за спиной Брайанта раздались вздохи, охи, ахи и смешки — одним словом, типичные звуковые проявления женского восторга. Брайант повернулся. К нему на приличной скорости семенила стайка молоденьких девиц с выпученными от восхищения глазами и зардевшимися щеками. Приблизившись, девицы наградили Брайанта ласковыми, сулящими негу взорами и потянули к нему жадные пальчики. Задние напирали, расталкивая передних, и не прошло и десяти секунд, как Брайант оказался в эпицентре настоящего стихийного бедствия. Он с трудом удерживался на ногах, а женщины просто висли на нем. Многочисленные руки бесцеремонно хватали и щипали его, губы в нетерпении прижимались к его губам, а острые зубки покусывали мочки ушей. От откровенных предложений и требований организовать для всех желающих живую очередь Брайант чуть не оглох.

Столь бурное проявление женского внимания к его скромной персоне доставило бы разочарованному в жизни Брайанту истинное удовольствие, если бы не одно печальное обстоятельство — здешние женщины были сложены ничуть не лучше мужчин. Их костлявые пальцы грозили вот-вот разорвать Брайанта на клочки, а острые, точно иглы, локотки и коленки оставляли на теле болезненные синяки… На мгновение ему даже показалось, что он атакован отрядом хищных скелетов.

Застонав от ужаса, Брайант нащупал в кармане плоскую коробочку Нормализатора Вероятностей, нажал кнопку и в тот же миг очутился в нью-йоркском офисе корпорации "Изменение Реальностей". Куртка на нем распахнулась, изрядно помятая рубашка спадала с плеч, а ремень на брюках был то ли расстегнут, то ли порван. Марзиан оглядел его со сдержанным удивлением, мисс Крафт — с нескрываемым испугом.

— Смею предположить, сэр, что условия в заказанной вами реальности удовлетворили вас не полностью, — как всегда, вежливо изрек Марзиан.

— Какое там удовлетворили! — воскликнул Брайант, рухнув в ближайшее кресло. — Да меня там чуть не растерзали! Еле ноги унес!

Он принялся описывать свои злоключения, но вскоре, сообразив, что сидит в присутствии дамы полураздетым, привел одежду в относительный порядок и лишь потом закончил рассказ.

— Чрезвычайное невезение, — заметил Марзиан деловым тоном. — Однако теперь вы в полной мере оцените наши льготные условия, гарантирующие вам Тройной Шанс. Итак, у вас в запасе еще два перемещения.

— Два?!! — вырвалось у Брайанта. — Это что же, та живодерня, в которую вы меня заслали, тоже считается?!

— Разумеется, сэр.

— Но где же справедливость?! Ведь в никуда не годную вселенную меня занесло исключительно по вашей милости!

— Мы перенесли вас в действительность, полностью соответствующую вашему заказу.

— Но я предполагал, что получу в альтернативной реальности новое тело. Хотя бы такое, как у мистера Америка.

Марзиан едва заметно покачал головой.

— К сожалению, сэр, это исключено. Вы есть вы! Вы — неизменная точка в безбрежном океане вероятностей, и переделать вас Перераспределитель Вероятностей не в состоянии.

— Как же так? Вы же сами говорили, что…

— В какую бы реальность мы вас ни перенесли, везде вы либо останетесь невысокого роста и… гм… субтильного телосложения, либо не будете существовать вовсе.

Заплатив все, что имел, до последнего цента, Брайант сразу сдаваться не желал.

— А может, существует такая реальность, где все мужчины — костлявые коротышки вроде тех двоих, о которых я вам рассказывал, а женщины… ну… нормальные?

Убедившись, что мисс Крафт смотрит в другую сторону, Брайант, чтобы не оставалось никаких сомнений относительно того, что он подразумевает под словом "нормальные", изобразил руками перед своей грудью два больших полушария.

— Но, сэр, желаемый вами мир нелогичен и, следовательно, существовать не может. — В голосе Марзиана явственно послышались нотки нетерпения. — Самки и самцы одного вида в любом мире — совместимы и имеют сходные характеристики.

Плечи Брайанта поникли.

— Выходит, я напрасно потратил все свои деньги. А ведь я не так уж много и хотел. Всего лишь жить в мире, где красивые женщины сами бросаются в мои объятия.

С видом человека, чье профессиональное достоинство задето, Марзиан погладил подбородок.

— Не отчаивайтесь, мистер Брайант. Даже приглядевшись к нашей собственной реальности, вы без особого труда заметите множество внешне ничем не примечательных мужчин, которые не знают, что делать со своими многочисленными любовницами. Почему, спросите вы? Да просто эти мужчины умеют делать что-то лучше, чем остальные. Им сопутствует успех, а женщин, знаете ли, он привлекал во все времена. Причем вовсе не обязательно творить что-то сверхъестественное. Достаточно, например, хорошо танцевать. Или точно бить по мячу. Или мастерски водить машину. А у вас есть какие-нибудь таланты? Вам что-нибудь удается особенно хорошо?

— Вроде нет.

— Ну да ладно. Что вам удается неплохо?

— Боюсь, ничего… — Со скорбным видом Брайант вынул из кармана недавно подписанный контракт и проглядел набранный мелким шрифтом последний пункт. — Что тут говорится о возмещении?

— Быть может, вы прилично играете в бильярд? Или в детстве пробовали силы в любительском театре? — В голосе Марзиана зазвучало беспокойство. — Может, вы, на худой конец, фантастические рассказы писать умеете?

— Нет. — Брайант вдруг замер. — Хотя, еще в школе, я… Да нет, слишком глупое занятие, чтобы о нем говорить.

— Скажите же, скажите, — гнул свое Марзиан.

— Ну… — Брайант выдавил неуверенную улыбку. — В школе я пускал языком пузыри.

Марзиан задумчиво пригладил спадающие на воротник пиджака волосы.

— Значит, пузыри языком пускали?

— Именно, — подтвердил Брайант, слегка оживляясь. — Пускать языком пузыри — не так уж просто, как кажется на первый взгляд. Чтобы пузырь получился долговечным, вначале необходимо тщательно подготовить слюну, не слишком густую и не слишком жидкую. Затем, чтобы выдуть приличного размера пузырь, нужно дуть точно в правый угол кончика скрученного определенным образом языка. Я был единственным в классе, кто мог разом выдуть целых четыре пузыря.

— Считаю, стоит предпринять еще попытку. — Марзиан проворно застучал пальцами по клавишам пульта, затем, вглядевшись в экран монитора, перевел круглые от удивления глаза на Брайанта. — Моя работа то и дело преподносит мне сюрпризы!

— Что такое?!

— Как ни странно, существует не один, а целое множество миров, где излюбленный вид спорта — пускание языком пузырей.

— А женщины там… нормальные? Марзиан кивнул.

— Все интересующие нас реальности находятся в секторе вероятностей первого порядка, то есть тамошние миры почти полностью соответствуют нашему.

— А вы можете отправить меня в такую реальность, где ни единому чемпиону никогда не удавалось выдуть больше трех пузырей за раз?

— Потребуется весьма точная настройка, но думаю, что справлюсь. — Марзиан кивком подбородка указал на мисс Крафт. — Составьте новое описание.

— Минуточку.

Заполняя бумаги, Брайант склонился над столом мисс Крафт и, конечно же, уловил пьянящий запах ее духов, но, захваченный видением гибких сирен с осиными талиями, не обратил на него ровным счетом никакого внимания.

— Удачи вам, — пожелала мисс Крафт.

Едва ли расслышав ее, Брайант расписался, широким шагом пересек приемную и, расправив плечи, встал на фокусирующий вероятности диск. Пальцы Марзиана забегали по клавишам пульта, последовал удар по красной кнопке, и, как и прежде, мгновенно совершилось перемещение.

Брайант очутился на оживленной улице, которая вполне могла бы находиться в привычном ему Манхэттене, будь здания тут чуть пониже, а шум транспорта чуть потише. Мужчины и женщины выглядели вполне нормальными, а стиль одежды лишь самую малость отличался от принятой в реальности Брайанта моды. Присмотревшись, Брайант с восторгом обнаружил, что многие спешащие по тротуарам прохожие пытаются пускать языком пузыри, но за те десять минут, что он потратил на наблюдение, выдуть даже один-единственный крошечный пузырек никому из них не удалось.

Слегка смущаясь, Брайант вышел из своего укрытия — подъезда многоквартирного дома — и принялся выдувать пузыри. Далеко не сразу к нему вернулось былое мастерство, но вполне приличных результатов он достиг весьма скоро. Пузырь за пузырем, дрожа, отправлялись в полет. Наконец в воздухе появились сразу два пузыря пока еще не идеального, к сожалению, качества. Неожиданно Брайант обнаружил, что окружен толпой, приветствующей каждый его успех рукоплесканиями. Среди болельщиков оказалось и немало восторженно смотрящих на него привлекательных женщин. Он кивком поблагодарил зрителей за аплодисменты и с радостью подумал, что дела, похоже, идут на лад.

Рядом затормозил черный сверкающий лимузин. Из него вышел властного вида роскошно одетый толстяк и испытующе оглядел Брайанта. Тот напрягся и почти тут же выдул разом целых три пузыря. Толпа пришла в неописуемый восторг, на улице образовалась пробка, и со всех сторон раздались пронзительные автомобильные гудки.

— Ты — профессионал? — поинтересовался неведомо как пробившийся сквозь толчею толстяк. — Как тебя зовут?

— Артур Брайант. И я пока не профессионал.

— Не беда, станешь. Предлагаю для начала миллион за выступление.

— Согласен.

— Тогда пошли. — Толстяк указал на лимузин и, ни на кого не глядя, зашагал вперед.

Брайант вслед за своим благодетелем протолкался к лимузину, поспешно забрался на широченное заднее сиденье и обнаружил рядом с собой двух таких потрясных красоток, каких никогда прежде не видывал.

— Девочки, познакомьтесь с Артуром, — небрежно бросил толстяк. — В самом ближайшем будущем он станет чемпионом мира по выдуванию пузырей. Так что будьте с ним милы. По-настоящему милы. Я доступно излагаю?

Девицы дружно закивали и, томно улыбаясь, повернулись к Брайанту. Каждая жилка его тела задрожала подобно туго натянутой струне.

Откинувшись на груду черных атласных подушек, Брайант восседал на огромной круглой кровати и уныло взирал на лежащую рядом красотку.

За три недели он стал в этой реальности чемпионом мира по выдуванию пузырей, заработал, помимо бесчисленных ценных призов, кучу денег, рекламируя горячительные напитки, игрушки и спортивные товары, обзавелся собственными островом и яхтой и подписал контракт на главные роли в трех фильмах. В его объятиях побывали бесчисленные страстные красотки, а еще больше с нетерпением ожидали своей очереди.

Казалось бы, чего еще желать? Но в мире грез что-то шло не так, чего-то он все-таки не предусмотрел.

Красотка открыла глаза, томно зевнула и, потянувшись, попросила:

— Еще разок, Артур. Брайант покачал головой:

— Я не в настроении.

— Ну, Артур, душка, — не унималась она. — Еще хотя бы разочек.

Брайант упрямо поджал губы. От ежедневного выдувания тысяч и тысяч пузырей на нижней части языка появились болезненные волдыри, в результате чего несколько дней назад ему пришлось изменить технику и дуть гораздо сильнее. Проклятые волдыри зажили лишь отчасти, а Брайанта стали донимать все учащающиеся приступы головокружения и тошноты. И в довершение всех несчастий само это занятие ему порядком наскучило.

Девица придвинулась поближе и сладострастно замурлыкала:

— Всего лишь один-единственный. Прошу тебя.

— Нет.

— Ну, один крошечный пузырик.

Высунув распухший язык, Брайант с простительной невнятностью пробормотал:

— Я состою не только из одного языка. У меня, знаешь ли, еще и мозги есть. Тебе никогда не приходило в голову, что я, может быть, желаю хотя бы изредка вести философские беседы?

Девица наморщила прелестный лобик.

— Фило… Что?

— А вот что!

Повинуясь внезапному порыву, Брайант схватил со столика у кровати Нормализатор, нажал кнопку и в тот же миг оказался распростертым на полу приемной корпорации "Изменение Реальностей". Марзиан взирал на него с плохо скрытым изумлением, а мисс Крафт от смущения залилась румянцем.

Сообразив, что впопыхах позабыл одеться, Брайант вскочил и юркнул за спинку кресла, спешно приводя в относительный порядок свою шелковую пижаму.

— Со времени нашей последней встречи, мистер Брайант, прошло всего лишь три недели, — нейтральным тоном напомнил Марзиан и, открыв стенной шкаф, извлек оттуда одежду. — Опять непредвиденные проблемы?

— Ну да, будь они неладны! — Схватив одежду, Брайант поспешил облачиться. — А вы что, держите у себя шмотки на все случаи жизни?

По лицу Марзиана пробежала едва уловимая тень, и он, вновь став внешне абсолютно невозмутимым, вынул из податливых пальцев Брайанта Нормализатор Вероятностей и сунул себе в карман.

— Бывает, что клиенты возвращаются, как и вы сейчас, неожиданно. Вам наскучило в новой действительности?

— Наскучило — не то слово! Меня там считали бесчувственным чурбаном, ни минуты покоя!

— Вас отправили именно в ту действительность, какую вы заказывали.

— Да, но я нуждаюсь в действительности, где бы ценили подлинного меня, видели бы во мне мыслящую личность.

— А вы сами?

— Что я?

— Являетесь ли вы мыслящей личностью?

— Наверное. — Брайант задумчиво почесал затылок. — Ведь я постоянно думаю. Не так ли?

— Но не слишком усердно. Ведь выбрали же вы два раза подряд не подходящую для себя реальность.

— Это оттого, что я не все предусмотрел. — Заподозрив насмешку, Брайант прищурился. — Но теперь я продумал все детали и тонкости и хочу в такую реальность, где меня бы считали самым мудрым на свете.

— Боюсь, что Перераспределителю Вероятностей не по силам такой заказ, — печально сообщил Марзиан.

— Как так?

— Конечная цель, видите ли, весьма расплывчата. Разные люди совершенно по-разному представляют себе истинную мудрость. Таким образом, если мы попытаемся выполнить ваш заказ, то вы непременно окажетесь распыленным по тысячам различных вероятностей, превратитесь в так называемый статистический газ. Весьма сомневаюсь, что подобная перспектива вам по душе.

Брайант на минуту задумался.

— Видимо, вы правы. Но что же делать?

— Займемся частностями, — предложил Марзиан. — Произнесите что-нибудь действительно значительное, и я перенесу вас в такую реальность, где сие изречение сочтут наивысшей мудростью. Вам понятно?

— Конечно.

— Тогда действуйте!

— Сейчас. Я… Я всего лишь… — Брайант неожиданно сообразил, что провозгласить себя мыслителем гораздо легче, чем быть им, и голос его сделался неуверенным. — Ну, значит, так. Я…

— Мы через десять минут закрываемся, — заявил Марзиан. — Поторопитесь, пожалуйста.

— Не сбивайте меня с мысли. — Сосредоточившись, Брайант приложил ладонь ко лбу. — Сейчас… Сейчас обязательно что-нибудь придет на…

— Пожалуйста, побыстрее. Иначе я из-за вас опоздаю на поезд.

— Есть! Придумал! — Брайант закрыл глаза и глухо пробормотал: — Без соответствующей наживки правду не выудишь.

Смешок Марзиана почти заглушил сдавленное хихиканье мисс Крафт.

— В чем дело? — возмутился не на шутку раздосадованный Брайант. — Разве я сказал что-то забавное?

— Нет, нет, ваша мысль весьма… э-э… глубока, — заверил его Марзиан, смахивая что-то с уголка левого глаза. — Извините, последние дни выдались весьма напряженными, и мои нервы несколько… Кхе-кхе… — Прочистив горло, он повернулся к пульту управления. — Встаньте, пожалуйста, на фокусирующий диск, и мы приступим.

— А как же моя подпись на новом контракте? — удивился Брайант. — Разве она не нужна?

— Новый контракт не понадобится, — небрежно ответствовал Марзиан, пробегая пальцами по клавишам. — Чтобы впоследствии не возникало недоразумений, перед двумя первыми перемещениями клиент излагает свои требования на бумаге, перед последней же, третьей, попыткой это уже ни к чему, поскольку какой бы негостеприимной ни оказалась заказанная им реальность, назад он уже не вернется.

— Понимаю, — протянул Брайант.

Умудренный тщетными попытками начать новую жизнь, он поневоле призадумался. Первые две попытки не удались, а третья отсекала все пути к отступлению. Засомневавшись, Брайант попятился было назад, но, заметив на себе пристальный взгляд мисс Крафт, расправил плечи и ступил на серебристый диск, кивком сообщая Марзиану о своей готовности.

— Начали! — Марзиан проворно набрал на клавиатуре спецификацию новой реальности. — Прощайте и будьте счастливы!

Жестом фокусника он вытянул руку и с силой ударил по красной кнопке.

Брайант съежился на секунду, но знакомая обстановка перед его глазами даже не дрогнула. Марзиан вновь и вновь давил на злосчастную кнопку, но реальность по-прежнему оставалась неизменной.

— Глазам своим не верю! — в сердцах воскликнул Марзиан. От избытка чувств его голубоватые щеки даже посерели. — Впервые на моей памяти Перераспределитель Вероятностей не сработал. Почему?… Минутку, минутку!

Он нажал еще несколько клавиш, вгляделся в многочисленные экраны и шкалы приборов и откинулся на спинку кресла.

— Может, предохранитель сгорел? — предположил ничего не смыслящий в технике Брайант.

— Батареи полностью разрядились, — ответил Марзиан. — Значит, машина выполнила все, что полагалось.

Брайант в очередной раз оглядел приемную и, не отыскав даже самой незначительной перемены, с надеждой предположил:

— А что, если мы все вместе переместились в другую реальность?

Марзиан потряс головой.

— Исключено. Объяснение может быть лишь одно — кто-то в нашей собственной реальности считает ваше поспешное замечание относительно рыбалки проявлением высшей мудрости.

— Быть такого не может! Ведь я придумал его всего минуту назад, и никто не мог… — Брайант повернулся к мисс Крафт, и голос его сорвался.

Она поспешно потупила взор и залилась краской.

— Что вы натворили! — упрекнул ее Брайант, приближаясь. — Вы испортили мою последнюю попытку! Могли бы по крайней мере…

Тут голос вновь подвел его, и он с удивлением обнаружил, что отдельные, наиболее значимые части тела мисс Крафт более пухлые, чем другие, улыбка у нее просто обворожительная, запах ее духов вызывает в нем трепет, и самое главное, что она, несомненно, наделена проницательным умом и высоким интеллектом. В самом деле, ведь не много найдется на свете девушек, способных с первого раза оценить гениальное изречение по достоинству. По всему выходило, что он влюбился по самые уши.

— Согласен, это непростительная оплошность, — заметил Марзиан, по-прежнему не отрывая взгляда от пульта управления. — Учитывая сложившиеся обстоятельства, мистер Брайант, считаю, что вы имеете полное право на бесплатную четвертую попытку.

— Да бог с ней, с четвертой попыткой. — Брайант настолько оживился, что не устоял и выдал еще одну максиму: — На далеких пастбищах вовсю зеленеет медный колчедан.

Поначалу даже ему самому афоризм показался не слишком-то мудрым, но восхищенная улыбка на прекрасном лице мисс Крафт быстро убедила его в обратном. Несомненно, она точно знала, что он имел в виду, как знала и то, что в этом лучшем из всех возможных миров их ожидает чудесное будущее.

ЛОВЕЦ ГРОЗ Stormseeker Перевод с англ. © С.Л. Никольского, 2003

Несколько лунных циклов — как поле под паром, как стальной клинок, сбрасывающий усталость, — я терпеливо ждал. Но в последнее время ощущение близкой опасности нарастало, и я пристрастился к ночным прогулкам на беззвучных санях — парил над трепещущей массой городских огней или, точно в детских грезах о полетах, отдавался на волю низких воздушных течений в атмосфере сродни прелюдии Дебюсси, создаваемой лунным светом и тенями башен. Время от времени я зависал возле бесстрастных древних конструкций, в деталях рассматривая их консоли и амбразуры, но — вот ведь странно — вблизи, когда сам ты застыл на якорной стоянке среди волн темных ветров, подобные вещи смотрятся совсем неуместно. Они рождают тревогу и головокружение, будто грозят внезапным завершением крылатого сна, и вот я уже поворачиваю прочь замешкавшиеся сани. Интересно, что думают о нас птицы?

Иногда в эти воздушные поездки я беру с собой Селену — по ночам, когда мы оба не можем сомкнуть глаз. Правда, после она всегда грустит. Пусть она на удивление восприимчива, некая практичная жилка все же заставляет ее с подозрением относиться к моей "профессии". Мы подумываем завести детей — меня заверили, что в потомстве не будет ни лунатиков, ни мутантов, — но когда в разговоре она согласно кивает, глаза ее туманятся сомнением. Кто посмел бы ее винить? Ведь лишь мне дано ощущать эфирную миграцию электронов и видеть тени еще не рожденных молний.

Наконец-то! Приближается первая гроза сезона.

Нынче утром меня вызывал Арчболд, но я-то знал об этом уже много часов — так ему и сказал! А потом не мог не похвастаться: мол, даже если б метеорологические спутники не онемели на своих орбитах, я бы все равно узнал об этом первым. Но его, разумеется, интересовали лишь мои услуги.

Как истинное дитя Мировой Войны Номер Три и Три в Периоде, я жалею Арчболда — сидит как крот в своем подземном бункере, и его местонахождение отмечено лишь одинокой стальной мачтой да защитным слоем кабеля, который, окисляясь, придает странный окрас окружающей растительности. Те же политические и ядерные силы, что вызвали меня к жизни, низвели его род до нынешнего скромного положения. Ученых обычно не жалуют, но Глоб-Прав слишком мудр и опытен, чтобы запрещать их деятельность. Достаточно было просто лишить их финансовой поддержки. Теперь исконный физик Арчболд изнывает в своем подземелье, грезя о 300-гегавольтном ускорителе, который сгнил где-то в Берне, и уповая лишь на такие биологические феномены, как ваш покорный слуга.

Сказать по правде, некоторые его коллеги давно пустили бы меня под скальпель и выпотрошили в поисках избыточных органов или спинномозговых аномалий, лишь бы как-нибудь объяснить мое существование. Но Арчболд никогда не позволит расчленить курицу, несущую в каждое гнездышко по миллиарду золотых яиц.

Она вот-вот разразится — первая гроза сезона, — и, клянусь, я чувствую ее силу. Пропитанный влагой теплый воздух весь день поднимался над тихими улицами Брэндивелл-Хилл. Морская и речная вода, тусклые прямоугольные изумруды частных бассейнов — все в едином порыве ринулось в небеса, в общем водовороте образуя на десятимильной высоте гигантскую белую наковальню. Проникая внутренним взглядом в смутную вселенную дождевых облаков, я видел, что влага устремленного вверх центрального столпа конденсируется и замерзает в градины, которые, вырвавшись за пределы геометрий нормального мира, как ни стараются, не могут упасть. Танцуя в струях, текущих вверх из устрашающей трубы, они поднимались все выше и выше, пока тяга не исчерпала свою силу, и тогда, извергнутые в разные стороны, градины увлекли за собой вниз холодный воздух. Все это время во мне росло возбуждение, ведь электроны внутри облака уже начали свою необъяснимую миграцию к его основанию. Там, в небе, но не многим выше парапетных камней городских башен, они накапливаются точно сперматозоиды, а их совместное давление растет, становясь столь же непреодолимым, как сила самой жизни.

Селена ничего этого не видит, но я вне себя от радости, что нынче она впервые встретит грозу вместе со мной. Сегодня вечером я смогу поделиться с ней своими ощущениями, показать ей, что такое миллиарды раз объезжать многомиллиардный гурт элементарных частиц. Сегодня вечером я буду упиваться удовлетворением, разлитым в ее глазах. В подернутом рябью небе скользят наши сани. Селена, бледная и немного грустная, откинулась в чаше позади меня, и судно, чуть потряхивая, описывает медленные круги в мрачнеющей выси. Но на этот раз мой взгляд обращен в другую сторону.

— Смотри, любимая. — Я указываю ей на упрямо мерцающие огоньки изолированного пригорода, сверкающего точно брошь в форме якорька.

— Ничего не вижу. — Она без всякого выражения глядит за борт.

— Тебе и нечего видеть… пока… но по этим домишкам уже гуляет призрак. — В санях есть микрофон, и я наконец прибегаю к его помощи. — Ты готов, Арчболд?

— Мы готовы. — Его надтреснутый голос раздается из сгустка темноты, пойманной в ямочку на моей ладони.

— Еще минутку, — говорю я, откладывая микрофон. Вот здесь и начинается моя работа. Я пытаюсь объяснить Селене: по мере накопления своего невероятного отрицательного заряда облако над нами буквально набухает электронами, а прямо под ним, на земле, точно отражение в зеркале, образуется равный по величине положительный заряд. Облако двигается, и вместе с ним точно тень, которая "видна" только мне, перемещается земной положительный заряд, стремясь реализовать свои возможности.

Отражение беззвучно и целеустремленно скользит по земле, взбирается на деревья, карабкается по заросшим мхом башням и колокольням. Оно заглядывает внутрь домов и стремительно поднимается по водопроводным трубам, телевизионным антеннам и громоотводам — по всему, что только может помочь ему приблизиться к неуловимому партнеру, рожденному в облаках. Его мимолетное всеобъемлющее присутствие не ощущает никто — ни взрослые, ни чутко спящие дети, ни бдительные животные.

Внезапно Селена выпрямляется в санях — электрическое напряжение так близко подобралось к точке оргазма, что стало заметно для обычных органов чувств. Из основания облака вырывается тонкая белая рука.

— Арчболд зовет это лидером. — Я еле шевелю пересохшими губами. — Газовая дугообразная дорожка, реагирующая на электричество, как газ в неоновой трубке.

— Она точно чего-то ищет. — Голос Селены тих и печален.

Я рассеянно киваю, одновременно развертывая сеть своего разума, и вновь пугаюсь собственной способности контролировать — пусть даже ненадолго — немыслимые силы, собирающиеся вокруг нас. Справа в легкой нерешительности свисает тот самый лидер; он растет и становится ярче по мере того, как электроны из облака роем устремляются внутрь него. Затем его рука вновь вытягивается, и теперь он уже в несколько раз длиннее прежнего, а я, бросив взгляд на землю, понимаю, что настало время действовать. Активность положительно заряженных частиц на земле возрастает до той отметки, когда с острых вершин высоких построек в небо змеятся вымпелы огней святого Эльма. С верхушек колоколен ввысь потянулись страждущие руки. Через секунду любая из них может слиться со стремящимся вниз лидером — а когда это случится, по короткой дорожке меж небом и землей прошмыгнет молния.

— Я вижу, — выдыхает Селена. — И я живу.

В следующий миг я ударом головного мозга проявляю свою чудесную силу, приводя в действие тот двигатель, который может быть запущен, лишь когда чья-то нервная система прорастает ветвями сквозь расщелины иного континуума. Пламенеющий лидер меняет направление и перемещается южнее, туда, где в своем подземном бункере ждет Арчболд. Однако на поверхности земли его положительно заряженная копия тоже сбивается с прежнего курса, и белые стримеры тянутся все выше с мольбой и… с любовью.

— Пора, Арчболд, — шепчу я в микрофон. — Теперь пора!

Стальная телескопическая антенна, управляемая при помощи взрывчатки, копьем пронзает небо и втыкается в лидера, поглощая его заряд. Земное отражение стремительно бросается вперед, но его стримеры наталкиваются на непреодолимую преграду в виде стальной защитной сетки, тщательно разостланной Арчболдом. Оба заряда — рожденный в туче отрицательный и положительный земной — текут вниз по массивным кабелям. Всего мгновение — и их энергия израсходована глубоко под землей в ходе очередного эксперимента: заставляя частицы двигаться гораздо быстрее, чем в естественных условиях, Арчболд надеется найти верное объяснение сущности материи. Однако сейчас меня меньше всего заботят философские нелепицы и загадки физика.

— Они исчезли, — удивляется Селена. — Что случилось?

Нетвердой рукой я направляю сани прежним курсом.

— Как и было обещано, я переправил энергию удара молнии Арчболду.

В свете приборов ее лицо преображается в невозмутимую маску богини, но в устремленном на меня взгляде читается тревога.

— Тебе это понравилось.

— Конечно.

— Слишком понравилось.

— Я… я не понимаю. — Как всегда, по моим членам разливается странная прискорбная слабость.

— У нас не будет детей, — говорит она со спокойной убежденностью. — В тебе не развит инстинкт жизни.

Сезон гроз практически подошел к концу. С той ночи я не видел Селену, но часто размышлял, почему она оставила меня. Конечно, насчет свойства моей работы она была права. Если бы не молния, преобразующая атмосферный азот в питательную для почвы азотную кислоту, на Земле не было бы ни растительности, ни животных, ни людей. Значит, отводя мощные разряды в берлогу Арчболда, я — в некотором смысле — противопоставляю свои силы и разум глобальным течениям самой жизни. Подозреваю, правда, что Селене нет дела до моего бесконечно малого влияния на биосферу. По-моему, отвергая меня, она руководствовалась личными соображениями.

Однако давно пора гнать от себя подобные мысли! Ведь приближается еще одна гроза — возможно, последняя в этом сезоне, — и я должен лететь ей навстречу.

ИНОПЛАНЕТЯНЕ — НЕ ЛЮДИ Aliens Aren’t Human Перевод с англ. © А.И. Кириченко, 2003

— Что за чудный денек! — шепеляво восторгался Кстон тонким голосом. — До чего приятно быть в гармонии с космосом и наслаждаться обществом добрых друзей! Жизнь хороша!

Через пять секунд его сбил автомобиль.

Пересекая площадь в обществе низенького доринианского дипломата, президент Джонни Чиано первым увидел несущуюся с бешеной скоростью машину. Краем глаза он уловил стремительно приближающееся размытое серебристо-голубое пятно, и инстинкт самосохранения — вообще очень развитый в их роду — заставил его резко остановиться. Сердито ревя магнитным двигателем, автомобиль вылетел на площадь, ловко проскочил между пышно украшенным фонтаном и киосками с прохладительными напитками и на скорости около ста миль понесся прямо на них.

Первым делом Чиано подумал, что машина потеряла управление, но затем он увидел согнувшегося над рулем своего двоюродного брата, Фрэнки Ритцо. Его глаза сверкали, как две маленькие автомобильные фары.

"Дурак!" — подумал Чиано, оборачиваясь, чтобы предупредить Кстона.

Серокожий инопланетянин шел впереди, не замечая опасности, и что-то радостно лепетал о счастье бытия. Автомобиль по огромной дуге швырнул его в небо на высоту большого дома, к самым головам бронзовых статуй, украшающих площадь. В верхней точке траектории тело Кстона ударилось о вытянутую руку шестиметрового изваяния и деформировало ее столь неудачно, что теперь согнутая рука, казалось, ласкает левую грудь Матери Мира. Все еще вращаясь, плотное тело инопланетянина обрушилось на мраморную скамью, превратив ее в груду щебня, дважды перекувырнулось и покатилось прямо на стайку престарелых покупательниц, которые тут же истошно завизжали. Автомобиль резко развернулся и исчез в узкой улочке в западной части площади.

— Святая Мария! — Всхлипывая, Чиано кинулся к упавшему телу. — Какой ужас! Скорее пошлите за священником.

— Священник здесь совершенно ни к чему, — сказал Кстон, вскакивая на ноги. — Хотя, быть может, ваши святые отцы и подрабатывают по совместительству каменщиками… Умоляю простить моей скромной персоне плохое знакомство с людскими…

— Речь идет не о скамейке. — Чиано растерянно уставился на серую шкуру дипломата, на которой не было никаких следов головокружительного полета.

— Значит, о статуе? — Кстон посмотрел на металлическую скульптурную группу. — Моя скромная персона решила, что замысел скульптора стоит немного усовершенствовать. Теперь она более аллегорична, чем ранее, если вы понимаете, что моя скромная персона имеет в виду.

— Я говорю о вас, Кстон. Я думал, что вы мертвы.

— Мертв? — Кстон прикрыл правый глаз, выражая таким образом свое изумление. — Как эта скромная персона может умереть в столь юном возрасте?

— Автомобиль мчался со скоростью по меньшей мере сто миль в час… Не знаю, что вы об этом думаете, Кстон, но можете не сомневаться — мы приложим все усилия, чтобы найти водителя. Независимо от того, сколько времени это займет, мы найдем его, и уж тогда…

— Моя скромная персона думает, что ваш двоюродный брат спешил к нам на ленч, — мягко заметил Кстон.

— Мой двоюродный брат? — У Чиано подкосились ноги. — Вы видели водителя?

— Конечно. Вашего кузена Фрэнки. Секретаря по внешним делам.

Ошеломленный Чиано посмотрел на Кстона и перевел взгляд на покупательниц, которые уже начали проявлять живой интерес к их беседе.

— Пойдемте отсюда, — поспешно предложил он, напрягая мозги в попытке найти выход из ситуации, в которую угодил из-за преступной выходки кузена. Неуклюжесть Ритцо вечно ставила его в затруднительное положение перед правительством Новой Сицилии, а уж за последнюю грубость его обязательно призовут к ответу. Чиано мысленно уже примирился с тем, что Ритцо придется принести в жертву, и готов был согласиться даже на публичную казнь ради спасения переговоров на высшем уровне.

— Вы уверены, что это был секретарь Ритцо? — сделал он последнюю попытку спасти жизнь своего двоюродного брата. — У нас ведь масса похожих машин..

— Это был Фрэнки, совершенно точно, — обнажил свои ослиные зубы Кстон. — Моя скромная персона понимает, почему вы поставили его на должность секретаря по внешним делам. Очень редко попадаются люди, умеющие выказать такую предупредительность к гостям. Совершенно очевидно, что его автомобиль не приспособлен для игр подобного рода, и все же он пошел на таран и подбросил мою скромную персону, забыв о том, какие повреждения может нанести своему экипажу… Моя скромная персона находит это в высшей степени гостеприимным. А как по-вашему?

— Я… мы… — промямлил Чиано, и даже ему самому этот комментарий показался не слишком вразумительным. Но в данную минуту он был не в состоянии придумать что-нибудь другое.

— Очевидно, Фрэнки изучил доринианские обычаи и знает, что "Подпихни-ка дружка" — одна из наших любимых игр. Очень милый дипломатический жест, но… — Кстон опять улыбнулся своей печальной улыбкой. — Моя скромная персона опасается, что это не изменит ее мнения относительно наших тяжелых минеральных депозитов.

— Мне надо выпить, — пробормотал Чиано.

Он проводил Кстона в отель, принадлежавший его дяде, который заключил контракт на обслуживание с департаментом торговли. Они прошли прямо в бар для особо важных лиц — большую комнату, оформленную в традиционном земном стиле, последним штрихом которого был высоко установленный телевизор, показывающий спортивные программы.

Чиано заказал два тройных виски, и пока им готовили напитки, исподтишка изучал доринианина. Его можно было бы назвать пирамидальным гуманоидом: обтянутое серой кожей тело расширялось книзу, суживаясь у вершины, обозначающей голову, а чрезвычайно мощные ноги заканчивались ступнями, смахивающими на плиты. Кстон был обнажен, но человеческий глаз не различал наготы — отчасти оттого, что половые органы инопланетянина находились внутри тела, а отчасти потому, что благодаря гладкой коже он казался облаченным в цельный кусок вулканического туфа.

Потягивая виски, Чиано еще раз внимательнейшим образом оглядел эту шкуру, но так и не смог обнаружить ни малейшего признака порезов или синяков, оставшихся от столкновения, которое смяло бы любого представителя человеческого рода, как перезрелый плод. Он подумал, что мощное тяготение на родной планете Кстона привело к появлению невероятно крепких ее жителей; и отсюда его мысли перешли к тому факту, что Доррин также является в местной системе единственной планетой с достаточным запасом элементов более твердых, чем железо. Развитие Новой Сицилии было невозможно без доступа к ним, но дориниане оставались непоколебимы, отказывая людям в праве на разработку.

— Послушайте, Кстон, — сказал наконец Чиано, вложив в свой голос изрядное количество теплоты и участия. — Должно же быть хоть что-нибудь здесь, на Новой Сицилии, что ваш народ хотел бы иметь.

Кстон заморгал в знак согласия.

— Разумеется, есть. Наши кулинары особенно ценят в качестве приправы серу, а ее запасы у нас почти исчерпаны.

— Стало быть, мы можем договориться об обмене.

— Моя скромная персона боится, что нет. Это слово предполагает наличие двух сторон, каждая из которых является единственным владельцем товара или предмета потребления.

Чиано взвесил это заявление и оказался не в состоянии понять его.

— Итак, точку зрения дориниан можно сформулировать следующим образом: поскольку эта планетная система служила нам домом за миллионы лет до того, как сюда прибыли первые корабли с Земли, следовательно, и все ресурсы на всех местных планетах автоматически принадлежат нам. — С этими словами инопланетный дипломат протянул руку к хромированному стальному ограждению, украшавшему стойку бара, и сжал большим и указательным пальцами металлический прут, оставив на нем заметную вмятину. — Мы вовсе не расположены отдавать наше имущество в обмен на то, что и так принадлежит нам по праву.

— Однако у вас отсутствовала необходимая космическая технология, пока вы не получили ее от нас.

— Но она должна была развиться, — сухо возразил Кстон. — В любом случае эта планета — более чем равноценное возмещение за маленькое техническое ноу-хау.

Чиано улыбнулся, чтобы скрыть прилив раздражения и гнева. Доринианин изо всех сил старался показать, как он скромен и уступчив, но под этой личиной скрывался упрямый и чудовищно жестокий лицемер, который заслуживал того, чтобы его обули в бетонные сапоги и отправили прогуляться по речному дну. Беда в том, что Чиано начал подозревать: предприми он на самом деле такую попытку, инопланетянин сочтет ее за подводную экскурсию и вскоре, улыбаясь, появится на берегу.

Президент хватанул здоровенный глоток виски и, поставив стакан, увидел, что внимание Кстона привлечено к телевизору. На экране шел матч боксеров-тяжеловесов, и толпа, окружавшая ринг, бесновалась, ибо один из бойцов — гигант в голубых трусах — вплотную подошел к разрушительному финалу. Серией мощных тяжелых ударов по корпусу он отбросил своего противника на канаты и, сделав шаг назад, напоследок с такой жестокой силой нанес ему сокрушительный удар правой, что, несмотря на свои тревоги, Чиано сочувственно покачал головой. Получивший удар тут же упал, очевидно, потеряв сознание, ударился о брезентовый пол и замер, словно здоровенный кусок бекона, в то время как победитель танцевал вокруг него.

— Моя скромная персона не понимает, — сказал Кстон. — Что случилось?

Чиано повертел пустой стакан.

— Это спорт, который мы, люди, называем боксом. Суть его в том…

— Принцип мне ясен — у нас есть такой же спорт, называемый "Помеси-ка дружка". Но почему этот человек собирается спать?

— Вы имеете в виду, что он не… — Чиано задумался над тем, как ему объяснить этому бронированному созданию эффект нокаутирующего удара, но тут его мысли переключились на более серьезную проблему, а именно — как остаться в живых.

Задняя дверь большой комнаты распахнулась, послышался шум и панические возгласы, и в зеркало Чиано увидел своего кузена Фрэнки, секретаря по внешним делам, размахивающего уничтожителем. С рефлективной скоростью Чиано шлепнулся на пол и скорчился^тлолясь и богохульствуя с одинаковым жаром, когда оружие начало создавать вокруг свою версию ада. Слепящие вспышки лазера сериями прорезали воздух, а из многочисленных стволов со скоростью сто выстрелов в секунду изливались потоки высокоскоростных пуль, часть из которых были разрывными, а часть — бронебойными, сходящиеся в один пучок в месте лазерных ударов. На миг Чиано увидел ломаные контуры фигуры доринианина, обрисованные голубым огнем в ужасном фокусе разрушения, затем наступила тишина, нарушаемая лишь звоном бьющегося стекла и перестуком разбегающихся шагов. Пытаясь унять дрожь во всем теле, Чиано рискнул подняться на ноги, уже подбирая мысленно выражения, в которых он сможет прокомментировать происшествие для прессы: "Я знаю, что предварительные торговые переговоры с доринианским посланником зашли в тупик, но это не означает, что моя семья имеет отношение к его убийству. Мы люди чести и не…".

Тут его мысли смешались, ибо он увидел, что Кстон не только стоит на ногах, но и почти не пострадал. Серая кожа инопланетянина, казалось, стала даже более гладкой, а рука, когда он помог Чиано подняться на ноги, была крепкой. Чиано почувствовал, что ему становится дурно.

— Моя скромная персона боится, что на этот раз ваш кузен зашел слишком далеко, — сказал Кстон.

— Вы правы, — пролепетал Чиано. — Обещаю вам, что он за это заплатит.

— Да, убытки должны быть значительными. — Кстон обозревал расколотые вдребезги и дымящиеся руины стойки бара. — Я вижу, Фрэнки прослышал о славном доринианском обычае "Освежуй-ка дружка" — когда заботливый хозяин свежует своего гостя, сдирая с него омертвелые чешуйки кожи, — но это, как правило, происходит в специальных помещениях, чтобы не пострадала окружающая обстановка. Видимо, ваш кузен перестарался в своем рвении проявить гостеприимство.

Чиано кивнул, пытаясь заставить свой ум работать.

— Фрэнки всегда был сердечным малым. Послушайте, Кстон, а не вернуться ли нам в мой офис, где все-таки поспокойнее, и там продолжить разговор.

— Конечно. — Кстон оскалил свои темные зубы. — Моя скромная персона не может представить себе, как вы намереваетесь вести переговоры в столь безнадежном положении, но она охотно удостоится чести понаблюдать за вашими попытками. Возможно, она чему-нибудь даже научится.

— Надеюсь, что так.

Удалившись на минуту с управляющим отеля, Чиано утихомирил его, пообещав оплатить все счета по ремонту, а затем вернулся к своему инопланетному компаньону.

— Ну, пойдемте. Это местечко выглядит так, словно здесь шла война.

— Война? Так вы называете игру "Освежуй-ка дружка"?

— Я полагаю, можно назвать ее и так, — рассеянно ответил Чиано, прикидывая, как бы поскорее разыскать своенравного кузена и потолковать с ним о его деятельности, прежде чем произойдет что-нибудь действительно опасное.

На самом деле Чиано не имел особенных моральных возражений против убийства Кстона. Чем больше времени он проводил с подобострастным маленьким инопланетянином, тем более привлекательной казалась ему подобная идея, но Новая Сицилия была молодой колонией с ограниченными военными силами и не могла отважиться противостоять густонаселенному соседнему миру Дорина. Секретарь Ритцо был отлично осведомлен о ситуации, что делало его безуспешные покушения столь же загадочными, сколь и смущающими.

Как только они вернулись в здание Департамента торговли, Чиано передал своего гостя на попечение помощников, а сам отправился на поиски Ритцо. Он обнаружил его в баре, пьющим импортную граппу прямо из бутылки. Лицо его выглядело гораздо бледнее обычного.

— Я был потрясен, как никогда в жизни, увидев, что ты возвращаешься через площадь с этим… с этим… — Не в состоянии найти подходящий эпитет, Ритцо дрожащей рукой вновь поднес к губам бутылку. — Я хотя бы оцарапал его?

— Слегка, — ответил Чиано. — И, к счастью для тебя, ему нравится, когда его царапают.

— Говорю тебе, Джонни, этот парень не простой смертный.

— Конечно, он не человек. — Чиано выхватил бутылку из рук своего кузена и бросил ее в мусорный ящик. — И там, откуда он явился, еще пара биллионов таких же. Ты представляешь себе, что сделают с нами дориниане, если тебе каким-нибудь образом удастся угрохать их представителя?

— Ничего.

— Вот именно! Оттого-то ты так и стараешься… Послушай, что значит твое "ничего"?

На узком лице Фрэнки появилось выражение легкого торжества.

— Несколько яйцеголовых из моего департамента наконец-то удосужились перевести эти старые доринианские книги, ну ты знаешь это барахло, которое пылится со времен культурного обмена в…22-м. Одна из них — книга по истории, Джонни. И знаешь, что там написано?

— Что?

— Что дориниане — убежденные пацифисты. Их письменная история насчитывает около двадцати тысяч лет, и за все это время у них ни разу не было ни одной войны! Эти парни пацифисты до такой степени, что у них нет ни армий, ни флота. У них вообще нет никакого оружия.

— Но, может быть, оно им и не нужно.

— В том-то и дело, Джонни. Они верят, что все можно уладить при помощи переговоров, если вести их достаточно долго. Одна из их конференций продолжалась сотню лет, а они всего лишь решали, какой высоты быть фонарным столбам! Но мы не располагаем таким временем.

Чиано кивнул.

— Итак, что ты предлагаешь?

— Немного увещеваний в проверенном стиле. Вот и все. А назад мы пошлем маленькое пресмыкающееся в деревянном ящике и скажем доринианам, что всех их ждет такая же судьба, если они попытаются помешать нашим шахтерам.

— М-м-м… Не слишком тактично.

— Джонни, сейчас не время проявлять мягкость.

— Мягкость тут ни при чем. Дело в том, что, пока Кстон здесь, мы можем просто объяснить ему все это. Думаю, лучше будет растолковать ему наши намерения, а затем отправить обратно, чтобы он передал наши слова остальным.

— Наверное, ты прав.

Выражение недовольства на лице Ритцо сменилось облегчением.

— А я уж собирался испробовать на нем в следующий раз бомбу. Но для этого пришлось бы взять тактическую ядерную.

В качестве единственного представителя своей планеты Кстон единолично занимал одну сторону длинного стола для конференций. Напротив него расположились Чиано и Ритцо с шестью остальными членами правящего семейства Новой Сицилии, включая и неуклюжего Марио Виченцо — секретаря по военным делам. Широкая улыбка, с которой Кстон созерцал присутствующих, ясно говорила, что инопланетянин не испытывает никакой подавленности, а наоборот, наслаждается перспективой крутых переговоров.

— Моя скромная персона польщена присутствием такого количества влиятельных людей и сделает все возможное, чтобы выразить свое почтение, — заявил он. — А теперь перед началом формальных переговоров я предлагаю, чтобы Новая Сицилия подробно изложила свои доводы. Мне кажется, для этой фазы переговоров будет достаточно двадцати дней, но я не стану протестовать, если это займет больше времени, с тем, однако, условием, что столько же времени будет отведено и для моего предварительного отклонения всех ваших предложений. Как только каждая из сторон очертит свои позиции, мы можем отвести, скажем, по двадцать дней для обсуждения каждого пункта, которые мы…

— Простите, что перебиваю, — веско прервал его Чиано, — но мы не собираемся тратить время на всю эту ерунду…

Улыбка Кстона поблекла.

— Ерунду? Моя скромная персона не понимает.

— Поясню. Начиная с завтрашнего дня мы станем посылать на вашу планету проходческое оборудование и шахтерские бригады, чтобы приступить к разработке всех необходимых нам минералов. Если кто-нибудь попытается нас остановить, мы обрушим на ваши головы термоядерные бомбы, и огромное количество ваших соплеменников превратится в пар.

— Превратится в пар? — Кстон торжественно посмотрел Чиано прямо в глаза. — Вы хотите сказать… будут мертвы?…

— Именно. — При виде ошеломленного выражения на лице Кстона Чиано почувствовал непривычные угрызения совести. — Мертвее не бывает.

Военный секретарь, сидящий слева, издал непроизвольное рычание.

— Но это же несправедливо! Нечестно! Безнравственно! Если вы действительно склонны поступить подобным образом, то нам с вами вообще нечего обсуждать, не о чем дебатировать, договариваться…

— Это как раз то, чем нас привлекает наш метод, — заметил Чиано. — Стало быть, вы не возражаете против предоставления нам неограниченных прав на разработки?

— У моей скромной персоны просто нет выбора, — слабым голосом сказал Кстон, вставая. — Это огромное потрясение. Тысячелетние традиции на глазах обращаются в прах, но моя скромная персона немедленно вернется к своему народу и объяснит ему ситуацию.

Чиано тоже поднялся на ноги. Ему было немного не по себе: пожалуй, он бы предпочел, чтобы маленький инопланетянин принялся брызгать слюной и угрожать, чем так смиренно принял ультиматум.

— Ну а теперь, когда мы поняли друг друга, не вижу, почему бы нам не остаться добрыми друзьями. Прошу вас, распейте с нами бутылочку, пока ваш корабль готовится к отправке.

— Конечно, это хорошая мысль. — Кстон выдавил из себя дрожащую улыбку. — Моя скромная персона будет рада извлечь хоть что-нибудь из соглашения.

Чиано и Ритцо чрезвычайно развеселило это замечание. Среди людей поднялся беспорядочный шум, и, похлопывая Кстона по спине, все дружно направились к столу, накрытому в дальнем конце конференц-зала. Красное вино полилось рекой, и кто-то уже требовал завести веселую музыку.

— Все вышло куда легче, чем я ожидал, — прошептал Чиано на ухо Ритцо. — Ни разу не видел, чтобы кто-нибудь так быстро сдавался.

— Эти дориниане, они все таковы, — с видом знатока отвечал Ритцо. — Я же говорил тебе, им вообще неизвестно, что такое драка. У них не хватает для нее задора и мужества. И даже гордости. Ты сейчас сам убедишься.

— Слушай, достаточно, оставь его в покое. — Чиано попытался образумить своего кузена, но было слишком поздно: тот уже со снисходительной улыбкой направился к Кстону.

— Выпьем за вечную дружбу, — предложил Ритцо, с оскорбительным лицемерием поднимая бокал.

— За вечную дружбу, — покорно отозвался Кстон.

— Мой маленький серый amico[1], — промычал Ритцо и звучно шлепнул Кстона по спине.

— Мой большой розовый amico! — Кстон поднял свободную руку и, прежде чем Чиано смог отреагировать на внезапный звонок тревоги в своей голове, опустил ее, шлепнув Ритцо по спине.

Результат был немедленным и драматическим. Дружеский шлепок не только сломал позвоночник Ритцо, но и взметнул президентского кузена в воздух; пролетев через всю комнату, он шмякнулся о мраморную колонну и сполз по ней на пол. Колонна обильно окрасилась кровью. Веем присутствующим, кроме одного, было ясно, что Ритцо мертв.

— Почему мой друг Фрэнки лежит на полу, — тонким голоском нарушил внезапную гробовую тишину Кстон. Секретарь Виченцо опустился на колени возле тела, осмотрел его, а затем поднял на Кстона свои холодные желтые глаза:

— Потому что ты убил его.

— Убил? Но это невозможно! Я всего лишь… — Несколько секунд Кстон недоуменно разглядывал свою руку, а затем внимательно посмотрел на кучку людей. В его похожих на гальку глазах появилось выражение удивления — выражение, которое вызвало у Чиано приступ ледяного страха.

— Мы приняли тебя в наше общество как друга, — прошипел Виченцо, поднимаясь. Его рука скользнула во внутренний карман пиджака. — И вот как ты отплатил нам!

— Но моя скромная персона не может поверить, что люди такие хрупкие, — сказал Кстон, обращаясь скорее сам к себе, чем к окружающим. — Вы такие большие, такие агрессивные, и любой, естественно, сочтет…

— Я покажу тебе, какие мы агрессивные, — перебил его Виченцо, вынимая старинный остро заточенный нож с костяной рукояткой — его любимое оружие в годы молодости — и наступая на Кстона. — А еще я покажу тебе, какого цвета у тебя кишки.

— Это может быть чрезвычайно интересно, — вежливо отозвался Кстон. — Но прежде моя скромная персона должна осуществить маленький эксперимент.

Двигаясь с пугающей скоростью, он схватил Виченцо левой рукой за шиворот, заставив гиганта нагнуться до своего уровня, и правой рукой ударил его сбоку. Немедленно хлынул фонтан крови, и что-то тяжелое ударилось о стену, отскочило от нее и покатилось по столу переговоров. Закрывший глаза Чиано ничуть не сомневался, что это была голова Виченцо. Его предположение подтвердил хриплый вопль ужаса, вырвавшийся из глоток присутствующих.

Слишком поздно президент с мучительной ясностью осознал, что он, и Ритцо, и всегостальные совершили смертельную ошибку в отношении доринианина. Люди полюбили насилие еще с тех пор, когда их первый далекий предок воспользовался палкой, чтобы разрешить свой первобытный спор, но тут имелась одна маленькая деталь — среди людей насилие действовало. Вследствие несовершенства физического строения человека существовала дюжина сравнительно простых способов заставить критика или спорщика умолкнуть или успокоиться — как на время, так и навсегда. И вполне естественно, что наиболее практичные представители человеческого рода использовали это обстоятельство, но дориниане — как убедился Чиано — были фактически неистребимы. На заре их истории отдельные особи, вероятно, экспериментировали с дубинками, ножами и пулями, но, найдя их полностью неэффективными, вынуждены были признать, что единственным способом уладить разногласия является диалог.

С точки зрения Чиано эта внезапная догадка сама по себе давала повод для серьезных опасений, но существовал еще один тревожный фактор, который следовало обдумать. На протяжении тысячелетий человек развил в себе свойство, именуемое совестью. Этот внутренний голос частично нейтрализовал его стремление убивать всех, кто ему не по нраву, и таким образом создавал возможность даже тем, кто наиболее склонен к насилию, уживаться со своими соседями. Однако Кстон вел себя как ребенок, восхищенный новой игрушкой…

— Я передумал, Кстон, — объявил Чиано, стараясь придать своему голосу твердость. — Мне кажется, мы были слишком неблагоразумны в наших требованиях. Думаю, будет справедливо продолжить переговоры.

— Моя скромная персона тоже передумала, и у нее возникла более подходящая идея, — весело сказал Кстон, отбрасывая тело Виченцо в угол. — Мой народ возьмет в этом мире столько серы, сколько захочет, и все, что надо сделать моей скромной персоне, — убивать всякого человека, который попытается помешать. Это так просто.

— Ты не сделаешь этого! — У Чиано пересохло во рту.

— Не сделаю? А вот посмотри!

Неуловимым движением Кстон подскочил к двум стоявшим поблизости людям, подпрыгнул и, оказавшись на высоте их плеч, двумя кулаками ударил обоих по головам. Они повалились на пол с черепами, вогнанными в ключицы.

— Я хочу сказать, — пробормотал Чиано, отшатнувшись, — что ты ничего не выиграешь, даже если убьешь всех в этой комнате. Их место займут другие. Я хочу сказать, что нас здесь целый город… с тысячами и тысячами человеческих поселенцев… и тебе придется убивать каждого!

— Но, Джонни! Это именно то, что моя скромная персона собирается сделать!

И, улыбаясь своей серозубой улыбкой, со сверкающими от бесхитростного удовольствия черными кабошонами глаз, доринианский посланник принялся за работу.

ЛЮБИ МЕНЯ НЕЖНО Love Me Tender Перевод с англ. © А. Жаворонкова, 2003

Забавно — я в полном сознании, но могу думать о чем угодно, кроме будущего, словно завтра для меня уже не существует, а есть только наполненное дремотным покоем сегодня.

В лачуге почти всегда прохладно, и москитная сетка закреплена надежно, а мягкая постель несравненно лучше тех блошиных подстилок, на которых я когда-то валялся.

И она ухаживает за мной. Исполняет малейшие мои капризы. Более заботливой быть невозможно. По первому требованию она приносит мне вдоволь еды и питья, а потом обтирает меня. И если я просыпаюсь ночью, то вижу ее у дверей. Стоит. Наблюдает. Ждет.

Хотелось бы знать, чего она ждет…

Когда-то вездеход был обычной малолитражкой — смахивающим на жука "фольксвагеном" с откидным верхом, но теперь удлиненные оси и широкие самолетные колеса позволяли ему преодолевать любую грязь, а снеговые цепи обеспечивали отменное сцепление с любым грунтом. Шумный, неудобный и тихоходный, он зато, не буксуя, катил по раскисшим дорогам, пролегающим через Эверглейдс, и Джо Массик откровенно радовался, что, угнав его, избавился от уймы проблем.

Напряженно сидя за рулем, он то и дело оглядывался, не догоняют ли его полицейские вертолеты. Вертолетов, к счастью, не было, небо оставалось безжизненной серой пустыней, а горячий воздух настолько пропитался влагой, что невольно вспоминалась та старомодная прачечная, где Джо когда-то работал мальчиком на побегушках. По его худому жилистому телу ручьями струился едкий пот, и стоило колоссальных усилий не обращать на это внимания и постоянно держать курс на северо-запад, к Форт-Майерсу.

Если он сумеет быстро и незаметно пересечь Флориду, то почти наверняка избежит ареста. Путешествие предстояло не из легких. Многочисленные трясины и болота приостановили здесь победное шествие цивилизации, и северная часть Эверглейдса до сих пор оставалась редким в наши дни уголком дикой первозданной природы. Но Массик не замечал местных красот и чудес — ему, горожанину до мозга костей, за каждой складкой доисторического ландшафта мерещилась лишь скрытая угроза.

С полчаса назад ему встретилось засохшее дерево, густо облепленное мхом. Затем — второе. Третье. Мертвые стволы попадались все чаще, и проехать между ними становилось все труднее. Наконец Массик очутился в настоящем мертвом лесу, населенном бесчисленными обитателями — птицами, насекомыми, рептилиями. Перекрывая вой двигателя, послышался протестующий гам потревоженной птичьей колонии, и Джо ощутил на себе угрожающие взгляды других, пока невидимых, но, несомненно, опасных и первобытных форм жизни.

От ощущения разлитой вокруг угрозы Массику стало не по себе, и он невольно покосился на индикатор горючего. Судя по стрелке, в баке еще больше чем три четверти — вполне достаточно, чтобы даже в объезд добраться до дальней оконечности Биг-Кипресса. Массик слегка расслабился на обтянутом джутовой тканью сиденье, но через минуту в его сознание скользкой змейкой закралась тревожная мысль.

Помнится, час назад, когда он садился в вездеход, стрелка стояла на том же самом делении. Оптимист, может, и предположил бы, что мастер, поменявший колеса, не поленился заодно и отрегулировать двигатель на предельно экономичный режим, но уж кому-кому, а Массику такая наивность была несвойственна. Он постучал пальцем по индикатору, но стрелка даже не шелохнулась. Оставалось лишь тешить себя надеждой, что час назад бак был полон. Или почти полон.

Через милю случилось то, чего Массик в глубине души и ожидал. Мотор заглох, даже не чихнув напоследок. Вывернув до отказа руль, Джо загнал вездеход в заросли высоченной травы и гигантского папоротника и, опустив голову, несколько минут шепотом проклинал всех и вся.

Та девушка в Вест-Палм-Бич наверняка умерла — ведь чтобы заткнуть ей рот, он от души саданул ее по башке рукояткой пистолета. Но если она все-таки жива, то фараоны как пить дать уже получили его описание, и хоть они дураки дураками, конечно, выяснили, кто он такой, и припомнили недавнее происшествие в Орландо. И еще одно, в Фернандино. Так что времени рассиживаться, жалея себя, нет.

Все пожитки уместились в пластиковом пакете, из тех, что бесплатно дают под покупки в супермаркетах. Массик достал его из-под сиденья, вылез из машины и, хлюпая по грязи, вернулся на дорогу, проложенную несколько лет назад, скорее всего, нефтяниками. Почва под ногами оказалась значительно плотнее, чем он думал, но проклятая одежда уже через дюжину шагов насквозь пропиталась потом и так плотно облепила тело, что каждое движение давалось с неимоверным трудом. Влажный воздух, казалось, даже булькал в легких. Не успев отправиться в путь, Массик уже смертельно устал и с досадой подумал, что явно не создан для блуждания по болотам.

Теперь, когда затихли рев двигателя и звяканье цепей, болото казалось зловеще примолкшим, и даже в нескольких шагах ничего нельзя было толком разглядеть из-за стволов и завесы длиннющих лиан. Массик вновь всем телом ощутил, что за ним наблюдают. Ему представилось даже, что целая невидимая армия ждет не дождется, когда же он наконец свалится от истощения. В голове разгулялись детские фантазии и страхи, и время от времени Джо для собственного ободрения на ходу нащупывал в пакете увесистый пистолет тридцать восьмого калибра.

Часа через два, преодолев темный поток по одному из бесчисленных бетонных мостиков, он обнаружил, что путь раздваивается. Определить в сгущающиеся сумерках, какая из дорог ведет на северо-запад, Массику оказалось не по силам. Тяжело дыша, он остановился на развилке и, напряженно прислушиваясь, огляделся. В легендах местных индейцев большие болота — неизменное обиталище духов. И в самом деле, вглядываясь во мрак, нетрудно увидеть каноэ с призраком, тенью скользящее вдоль бесконечной колоннады стволов.

Перспектива провести ночь в таком жутком месте вывела Массика из оцепенения, и он быстрым шагом двинулся по правой дороге, отыскивая глазами бугор или холм, где можно было бы расположиться на ночлег.

Неожиданно Джо припомнил, что змеи, особенно во влажный сезон, тоже предпочитают высокие и относительно сухие места, и впервые осознал, в какую же серьезную передрягу его угораздило попасть. Массик даже смутно не представлял, далеко ли еще до больших городов Западного побережья, но даже если он благополучно доберется на своих двоих до Биг-Сайпресса, то первый же коп, едва завидев заросшего человека в грязной одежде, тут же загорится желанием арестовать и допросить его.

При мысли, что всего через месяц после освобождения его схватят и вновь засадят в тюрьму, из груди Джо вырвался стон. Достав из пакета бутылку рома, он в несколько глотков осушил ее. Теплый ром отдавал жженым сахаром, но, господи, было бы его побольше! Массик в сердцах отшвырнул пустую бутылку, и та с плеском упала в болото. Тут же неподалеку запела цикада; песню с готовностью подхватили десятки, сотни ее подруг, и вот уже на мили вокруг их громким хором о присутствии Массика оповещен любой притаившейся во тьме человек или зверь. В испуге Джо ускорил шаг, хотя разбирать дорогу с каждой минутой становилось все труднее и труднее.

Не вернуться ли ему к последнему бетонному мостку? Но тут впереди и чуть левее замаячил желтый огонек.

Решив поначалу, что видит фары приближающейся машины, Массик выхватил из пакета пистолет, но сразу же сообразил, что не слышит того механического лязганья, которое непременно бы издавал болотный вездеход, и понял, что ошибся. С пистолетом на изготовку он двинулся вперед и вскоре достиг еще одной развилки. К мерцающему огоньку вроде бы вела левая дорога. Массик постоял. Огонек оставался неподвижным. Похоже, здесь, в самом сердце болотных топей, он набрел на чье-то жилище, но прилив радости не притупил врожденной осторожности Массика.

Люди, живущие в этой заболоченной глуши, вполне могут оказаться смотрителями заповедника и, связавшись по рации с полицейским участком, сообщить о подозрительном незнакомце.

Стараясь не шуметь, Массик двинулся по тропинке и, продравшись сквозь колючий кустарник, через несколько минут выбрался к пригорку, на котором стояла деревянная хибара. В бледном свете, сочившемся через окна и москитную сетку, заменяющую входную дверь, стало ясно, что это убогое, наспех сколоченное из трухлявых бревен жилище никак не может быть аванпостом властей. Массик подошел к ближайшему окошку и сквозь грязное стекло заглянул внутрь.

Заваленную картонными коробками комнату освещала масляная лампа на крюке под потолком; в центре — грубый деревянный стол; за ним в плетеном кресле — сухонький сгорбленный старичок лет шестидесяти с коротко стриженными седыми волосами, серебристой щетиной на подбородке и сетью глубоких морщин вокруг глаз. Старичок был одет в поношенные брюки и выцветшую рубашку цвета хаки, а на столе перед ним стояла полупустая бутылка виски и стеклянные банки, набитые то ли разноцветными лоскутками, то ли конфетными фантиками. Он аккуратно перекладывал их из банок в прозрачные пластиковые коробочки, изредка прихлебывая виски прямо из горлышка. Кроме входной, в комнате имелись еще две двери: одна вела в облезлую кухню, другая была закрыта — там, скорее всего, убогая спаленка.

После довольно длительных наблюдений Массик убедился, что обитатель лачуги живет в одиночестве, и, сунув пистолет в боковой карман, крадучись, подошел к дверному проему и постучал по металлической москитной сетке. Звук получился слабым, но гулким, словно раскат отдаленного грома. Через секунду на пороге возник сгорбленный старичок и, осветив лицо гостя мощным фонарем сквозь москитную сетку, пробурчал:

— Кто там? Чего надо?

— Да вот на дороге застрял, — объяснил Массик, терпеливо выдерживая направленный прямо в глаза слепящий луч. — Мне бы переночевать.

— Убирайся. Свободных мест нет.

Массик распахнул дверь и, оттеснив старикашку, вошел.

— Мне много места не понадобится. За крышу над головой, не торгуясь, плачу двадцатку.

— А с чего ты взял, что можешь входить без приглашения?

Вместо ответа Джо пустил в ход отработанный годами прием: широко улыбнувшись, он одновременно жестко посмотрел собеседнику в глаза со всей убедительностью, на какую только был способен, посылая тому молчаливое послание: "Не сделаешь по-моему, башку сверну!". Старичок сразу скис и, отступив в глубину комнаты, сказал, пытаясь удержать за собой хоть какое-то преимущество:

— Хотелось бы получить плату вперед.

— Что ж, я не против. И еще, папаша: с меня сегодня семь потов сошло, так что я с удовольствием хлебнул бы чего-нибудь. — Вытащив бумажник, Джо отсчитал тридцать долларов и протянул хозяину. — Двадцать за ночлег, а десятка — за ту бутылку на столе. Справедливо, как по-твоему?

— Думаю, что справедливо. — Приободрившись, старик взял деньги и сунул их в нагрудный карман. — Десятки и полная бутылка не стоит.

— Считай это вознаграждением за гостеприимство от усталого путника. — Массик улыбнулся, подумав, что, покидая дом, он не только вернет свои деньги, но заодно прихватит всю наличность и ценности, которые только отыщет здесь. — Как тебя звать, папаша?

— Эд. Эд Кромер.

— Рад знакомству, Эд. — Массик вошел в комнату и, взяв со стола початую бутылку, равнодушно отметил про себя, что в коробочки владелец лачуги, оказывается, упаковывал вовсе не фантики и не лоскутки, а мертвых бабочек и мотыльков.

— Это что — твое хобби?

— Работа, — важно расправил плечи Кромер. — Профессия.

— Да ну? И какой нынче спрос на клопов?

— Мы с напарником занимаемся чешуекрылыми. Собираем их по всему штату для состоятельных коллекционеров. Да что по штату — по всей стране!

— Вы с напарником? — Массик покосился на запертую дверь, и рука его сама собой скользнула в карман, к пистолету. — Он здесь?

— Нет. — Выражение гордой надменности исчезло с лица Кромера, глаза беспокойно забегали. — Там — моя личная комната, и туда никому нельзя входить, кроме меня.

Массик наблюдал за его реакцией со слабым интересом.

— Не напрягайся, Эд. Ты упомянул про напарника, вот я и спросил.

— У него магазин в Тампе, а сюда он приезжает раз в месяц забрать улов.

— И когда он здесь появится?

— Через неделю-другую, не раньше. Послушай-ка, мистер, а к чему этот допрос третьей степени?

— Брось, папаша. При чем тут допрос? Я просто спросил.

— Но я же не сую нос в чужие дела. Не спрашиваю, кто ты, откуда и почему шляешься по ночам вокруг Биг-Сайпресса.

— Так спроси, — с ледяным спокойствием посоветовал Массик. — Спроси, а я, может, и отвечу.

Ощутив внезапную усталость, он подошел к плетеному креслу у окна, небрежно смахнул журналы на пол и сел. Возможно, у Кромера где-нибудь спрятан болотный вездеход. А если нет, то все равно волноваться не стоит. Можно дождаться, пока приедет на машине его напарник, а более укромной и безопасной норы на пару недель и представить нельзя. Прикидывая так и этак, Массик снял пропитанную потом куртку, повесил ее на спинку кресла и, устроившись поудобнее, глотнул виски.

Минут на пятнадцать в лачуге воцарилось молчаниеЯ Кромер вновь принялся сортировать и накалывать на булавки бабочек, впрочем, не забывая всякий раз, когда Массик подносил к губам бутылку, кидать на него выжидающие взгляды. В конце концов Кромер вытащил из буфета в углу непочатую бутылку и, откупорив ее, поставил перед собой. После тех колючих фраз в дверях он больше не выказывал недовольства ночным визитом, но Массик с удовлетворением отметил, что с его появлением движения Кромера стали менее уверенными и четкими, а глотки из бутылки участились. Между тем Кромер вставил в правый глаз ювелирную лупу и занялся голубокрылыми насекомыми, поочередно освещая их фонариком.

— А сейчас чем ты занят, папаша? — спросил Массик, наслаждаясь своим умением внушать людям страх. — Разделяешь мальчиков и девочек?

— Изучаю внешние сходства и различия. Ты что-нибудь знаешь о мимикрии?

— Пожалуй, нет.

Кромер презрительно фыркнул:

— Неудивительно. О ней толком не знают даже эти кичливые эксперты из Джексонвиля. Скажу больше! Никто не знает о мимикрии того, что знаю я! В один прекрасный день… — Лицо Кромера стало вдруг напряженным и воинственным, и, замолчав, он сделал приличный глоток виски.

— И что же ты сделаешь, профессор, в этот прекрасный день? Выложишь этим университетским умникам пару-другую своих питомцев?

Кромер бросил быстрый взгляд на закрытую дверь и, выбрав из общей кучи двух бледно-голубых бабочек, положил их на ладонь.

— Как по-твоему, они принадлежат к одному виду или к разным?

Задумчиво посмотрев на загадочную дверь, Массик перевел взгляд на насекомых.

— По мне, так они похожи, как две новенькие монеты.

— Так одного вида эти бабочки или нет?

— Одного.

— Может, заключим пари?

— Я азартными играми не балуюсь.

— Тебе повезло, а то бы точно проспорил, — победно сказал Кромер. — У той, что слева, крылья равномерной бледно-голубой окраски, и птицы, зная, что она несъедобна, ее не трогают. А другая — вполне съедобная, но отпугивает птиц тем же цветом, что и первая, только чешуйки у нее на крыльях вовсе не бледно-голубые, а голубые и белые, но в результате оптического смешения цветов ее крылья кажутся бледно-голубыми. Разумеется, такие тонкие различия без микроскопа не обнаружишь.

— Весьма поучительно, — проговорил Массик, размышляя, почему это дверь в спальню закрыта на крепкую щеколду, а щеколда еще и прикручена проволокой.

Неужели старый дурень прячет там что-то ценное? Но откуда у него ценности? Хотя случалось, что у нищих стариков под матрасами или под досками пола находили целые состояния. Надо будет непременно с этим разобраться, но не сейчас. Время пока терпит. Делая вид, что слушает разглагольствования Кромера, Массик продолжал неторопливо попивать виски.

А тот взахлеб описывал, какую уйму ценных сведений о жизни местных животных он почерпнул из народных преданий и легенд семинолов. Способность к мимикрии у насекомых, рыб и зверей, похоже, восхищала его больше всего на свете, и, не забывая, впрочем, периодически прикладываться к бутылке, он то и дело возвращался к этой теме. По мере того как уровень спиртного в бутылке понижался, его лицо и оттопыренные уши наливались краской, а речь становилась все более невразумительной.

— Ты бы не налегал так на свое пойло, — посоветовал Массик с ухмылкой. — Учти, я тебя в постель не потащу.

— Сам справлюсь. — Держась за край стола, Кромер встал, пошатнулся и торжественно воззрился на Массика воспаленными глазами. — Пойду прогуляюсь до ветру, — сообщил он.

Нетвердым шагом старик пересек комнату, распахнул входную дверь и, ухватившись за молнию брюк, скрылся в ночи. Выждав несколько секунд, Массик поднялся и с удивлением обнаружил, что его тоже покачивает. Голод и усталость в сочетании с крепостью дрянного виски давали о себе знать. Поморгав, он с трудом сфокусировал взгляд, подошел к закрытой двери и, размотав щеколду, бросил проволоку на пол. Распахнув дверь, Джо сделал всего лишь шаг, да так и застыл с отвисшей челюстью.

На узкой кровати, укрытая простыней, лежала молодая привлекательная женщина.

Услышав шаги, она вяло, словно больная, приподнялась на правом локте. У нее была гладкая смуглая кожа и черные волосы, а на лбу треугольником вытатуированы три точки. Столь необычного знака у индейцев Массику видеть еще не доводилось, но он все же сразу смекнул, что перед ним — индианка. Некоторое время она без тени страха молча глядела на него, а затем приветливо улыбнулась. Зубы у нее оказались белыми и совершенно ровными.

— Извините, — смущенно пробормотал Массик. — Я не знал, что…

Попятившись, он покинул комнату, плотно затворил за собой дверь и, привалившись к косяку, задумался.

Почему вид этой женщины вдруг привел его в такое замешательство? Только ли потому, что он никак не ожидал увидеть ее в спальне? А может, дело в том, что ее, судя по всему, против воли держат взаперти? Массик сделал большой глоток из бутылки и вытер губы тыльной стороной ладони. И тут его озарило. Конечно же! Там, в спальне, его смутило то, что женщина смотрела на него и… улыбалась. Улыбалась ему!

За последние двадцать лет ни разу не было случая, чтобы женщина, глядя на Массика, улыбнулась. В юности Джо часами просиживал у зеркала, силясь постичь, что же именно в его внешности заставляет ровесниц избегать его взглядов и отказываться от свиданий. Года два ушли у него на безуспешные попытки стать обаятельным парнем, пользующимся успехом у девушек, и хотя каждый мускул его лица протестовал, Джо при любом удобном случае подмигивал, улыбался, сыпал почерпнутыми из дешевых брошюр и журналов остротами и без устали учился танцам. Но чем активнее становились его потуги, тем больше шарахались девушки, и Джо пришлось добиваться своего вопреки их желаниям.

Со временем Массик настолько вжился в эту роль, что уже испытывал наслаждение при виде смеси ужаса и отвращения на лице очередной жертвы. И все же где-то в глубине его сознания по-прежнему жил мальчишка Джо Массик, тоскующий по свиданиям, на которых вместо силы требуется мягкость, а вместо испуга — радость. Он жаждал нежных прикосновений, теплых сияющих взглядов и ласковых, сулящих блаженство улыбок…

— Ну, вот и полегчало, — произнес Кромер от входной двери.

Массик вернулся в свое облюбованное плетеное кресло и оценивающе оглядел хозяина лачуги.

Как мог костлявый и непривлекательный Кромер понравиться пылкой индианке? Массика кольнуло непривычное чувство — ревность. Он повидал на своем веку немало девушек и отлично понимал, что та, в спальне, — настоящее сокровище: с высокой грудью, сочная, полная желания. И она достанется ничтожному старикашке?! Ну нет! Если кто и ляжет с ней этой ночью в постель, то только Джо Массик! Потому что именно он прошел через настоящий ад и именно его истерзанное тело заслуживает наслаждений. А еще потому, что сполна удовлетворить девушку может только он. И потому, что ему так хочется. И еще потому, что она улыбнулась ему…

Шаркая и покачиваясь, Кромер добрался до кресла у стола, плюхнулся в него и, тупо уставившись на пластиковые коробки, забормотал:

— Калюзасы, вот кто действительно знал здешние болота. Они жили здесь задолго до семинолов и, разумеется, знали эти места как свои пять пальцев… Знали, когда нимфы превращаются в имаго[2]… Знали, когда приходит пора сниматься с насиженного места и двигаться на новую стоянку… Знали…

— А ты, я гляжу, парень-то ушлый, — прервал его излияния Массик. — Нигде не пропадешь. У тебя и в преисподней, поди, будет все, что нужно, и даже сверх того.

Очевидно, не поняв намека, Кромер забормотал:

— Слышишь, как заливаются цикады? — Он кивнул на темный провал двери. — Семнадцать лет они живут под землей и выходят на поверхность только затем, чтобы произвести потомство. Весьма вероятно, что на свете существуют создания, которые проводят под землей еще больше времени. Тридцать лет… А может, пятьдесят… Или даже…

— Я в тебе разочарован, дружище Эд. Вот уж не думал, что ты — законченный эгоист.

— Эгоист?… — Глядя на Массика, Кромер растерянно заморгал. — О чем это ты?

— Ты не представил меня своей подружке.

— Подружке? Но у меня нет…

С окаменевшим лицом Кромер бросил взгляд на дверь спальни и вдруг, суетливо подбежав к ней, подобрал проволоку, упал на четвереньки и принялся судорожно обматывать ею щеколду.

Массик наблюдал за ним с волчьей усмешкой.

— Ты всегда держишь подружек взаперти?

— Она… Она больна… — Взгляд Кромера метался по комнате, из широко раскрытого рта со свистом вырывалось дыхание. — Ей необходим покой.

— По-моему, она больна не больше меня. А как ее зовут?

— Не знаю. Она забрела сюда позавчера. Я присматриваю за ней, и все.

Покачав головой, Массик недоверчиво хмыкнул:

— Сдается мне, старый извращенец, ты эту киску держишь для собственных забав.

— Ты сам не знаешь, что несешь! Она больна, и я только присматриваю за ней.

— Ну, тогда пойду дам ей лучшее в мире лекарство. — Массик поднялся. — Вот из этой бутылки.

— Нет! — Кромер бросился на него, пытаясь перехватить руку с бутылкой. — Если ты только…

Массик хотел лишь убрать старика с дороги и ткнул Кромеру в лицо свободной рукой. Ткнул скорее с раздражением, чем со злобой, но тот сам натолкнулся на кулак и значительно увеличил силу удара. Предплечье Массика пронзила резкая вспышка боли, а Кромер, отлетев в сторону, ударился о стол и с глухим шлепком, с каким падает кусок свиной грудинки, повалился на пол и замер. Глаза его закатились, обнажив слепые белки. Даже без поверхностного осмотра было ясно, что он мертв.

— Старый дурак, — с отвращением прошептал Массик.

В несколько секунд оценив изменившуюся ситуацию, он опустился на колени и, вытащив из нагрудного кармана мертвеца все деньги, неторопливо пересчитал. Кроме его собственных тридцати долларов, в пачке оказалось всего лишь одиннадцать однодолларовых банкнот. Из личных вещей старика внимания заслуживали разве что дешевые наручные часы. Небогатый улов. Часы и деньги Массик сунул себе в карман и, ухватив Кромера за воротник, выволок его за дверь и потащил в непроглядную темень болот. Чем дальше он отходил от лачуги, тем пронзительней верещали насекомые и, казалось, еще пристальней наблюдали за Джо таящиеся в зарослях враги. На слабость нервов Массик никогда не жаловался, но сейчас, несмотря на жару, по спине у него бегали мурашки, а глаза заливал холодный пот. Уговорив наконец себя, что до восхода тело все равно толком не спрячешь, он бросил свою ношу и припустил назад, к успокаивающему мерцанию масляной лампы.

Очутившись под крышей, Джо сразу же запер входную дверь на засов и, обойдя комнату, задернул на всех окнах занавески. Почувствовав себя защищенным от злобных взглядов из темноты, он схватил бутылку и влил в себя изрядное количество виски. По мере того как унимались его страхи, мысли Массика перенеслись к индианке за дверью спальни, и внизу живота разлилось приятное тепло.

То, что Кромер мертв, наверное, даже к лучшему. Ведь, как известно, третий всегда и^везде лишний.

Оставив бутылку, Джо подошел к двери и размотал проволоку. Дверь легко открылась, из комнаты проникла полоса света, и он увидел по-прежнему спокойно лежащую на кровати черноволосую девушку. Она, конечно же, слышала шум, но, похоже, ничуть не встревожилась.

Как и в первый раз, она приподнялась на локте, не спуская с него глаз. Массик стоял на пороге и пристально смотрел на девушку, но так и не дождался привычного ему выражения ужаса на ее лице. Наоборот, на ее губах, как и тогда, заиграла манящая улыбка. Обрадованный Массик то ли ухмыльнулся, то ли оскалился и, подойдя к кровати, процедил:

— Как тебя зовут, детка?

Словно не слыша, она в упор глядела на него и по-прежнему улыбалась.

— Может, у тебя нет имени? — не унимался Массик. — Или… Ты — глухонемая?

Вместо ответа девушка немного приподнялась, и простыня соскользнула еще ниже. Груди у нее были само совершенство: округлые, упругие, с торчащими сосками. Во рту у Массика мгновенно пересохло, он присел на краешек кровати и наклонился к ней. Девушка не сводила с него темных зовущих глаз. Джо поднял руку, кончиками пальцев коснулся трех точек у нее на лбу, провел по щеке, шее, мягко притронулся к груди, а затем его рука устремилась ниже и, сдвинув простыню, достигла округлых бедер. Неожиданно индианка негромко протестующе вскрикнула и крепко вцепилась Массику в запястье.

Раздосадованный, он хотел было сдернуть простыню совсем, но вдруг замер, увидев, что девушка все еще улыбается. Отпустив его запястье, она принялась нетерпеливо расстегивать ему рубашку.

— Ты что, ошалела?

Ответа не последовало.

Тогда Массик вскочил на ноги и быстро сбросил с себя всю одежду. Девушка ожидала его, откинувшись на подушку. Обнаженный, он опустился рядом с ней на кровать и приник губами к ее губам. На поцелуй она ответила как-то странно, неумело, и это еще больше распалило его страсть. Джо приподнялся на локте и сорвал простыню, предвкушая увидеть дивной красоты живот и бедра.

Высунувшийся из ее паха конической формы яйцеклад был твердым и острым, а из небольшого отверстия у него на кончике истекали, тесня друг друга, прозрачные, покрытые пузырящейся слизью яйца. Ее раздутый живот уже весь покрылся желеобразной икряной массой.

Массик успел лишь вскрикнуть, а тварь, навалившись, с нечеловеческой силой прижала его, не давая пошевелиться. Первый укол яйцеклада был адски мучительным, но через мгновение в кровь Массика проникло древнее химическое вещество, и его охватил паралич, а боль исчезла. Одурманенный и безвольный, он лежал неподвижно, а она, умело избегая жизненно важных органов, вновь и вновь прокалывала его тело и начиняла проколы яйцами, из которых вскоре суждено вылупиться тысячам голодных личинок.

Жаль, что она изменилась. Прежде она мне нравилась больше. До того, как точки у нее на лбу стали чувствительными черными бусинами. До того, как глаза превратились в фасеточные полусферы и разошлись по обеим сторонам головы. До того, как пышные, великолепные груди развились в пару центральных ножек.

Но все это не важно. Главное, что она добра ко мне. Заботится обо мне. Обхаживает. Исполняет малейшие мои капризы. Более внимательной любовницей и быть невозможно. И даже проснувшись ночью, я вижу ее у дверей. Стоит. Наблюдает. Ждет.

И все же хотелось бы знать, чего она ждет.

ТОЧЬ-В-ТОЧЬ То the Letter Перевод с англ. © А. Жаворонкова, 2003

Хиллувен мягко притворил за собой обшарпанную дверь и, услышав повторное позвякивание крошечного колокольчика над головой, поспешно огляделся. Свет, проникающий в единственное окошко над самым тротуаром, — серенький и тусклый отблеск дождливых январских сумерек; прилавок из потемневшего от времени дерева, делящий полуподвальчик надвое; за ним — занавешенный бусами дверной проем и полки, уставленные старыми пыльными гроссбухами…

Эта контора на окраине города, словно сошедшая со страниц книг Чарльза Диккенса, даже отдаленно не напоминала врата в царство земного блаженства, но Хиллувен считал, что для того, кто избегает излишнего к себе внимания, лучшей маскировки и не придумаешь.

Хиллувен постучал по прилавку и через минуту, не дождавшись ответа, забарабанил уже более решительно.

Занавес из бусин загремел, из-за него вышел невысокий пожилой опрятно одетый человек с карими глазами и располагающей улыбкой на некрасивом лице. Опершись кончиками пальцев о прилавок, он отвесил Хиллувену едва заметный, но тем не менее учтивый поклон и изрек:

— Добрый день, сэр. Чем могу быть полезен?

Речь незнакомца была лишена определенного акцента, но все же казалось, что английский для него — не родной язык.

— Вы — мистер Зурек? — спросил Хиллувен.

Улыбка на лице хозяина конторы слегка увяла, и он тихо ответил:

— Да, это я, грешный.

— Отлично! Меня зовут Хиллувен, я — близкий друг мистера Джорджа Лорримера. — Хиллувен извлек из внутреннего кармана почтовый конверт. — Вот мои рекомендации.

— Лорример… Лорример… — слегка хмурясь, нараспев повторил Зурек, не выказывая заметного интереса к письму. — Лорример…

— Месяцев шесть назад у вас с ним состоялась некая сделка, — напомнил Хиллувен и поспешно прибавил, многозначительно понизив голос: — Мой друг теперь живет за границей.

— А, припоминаю. — Карие глаза в упор уставились на Хиллувена. — Я вроде бы пристроил того джентльмена на южные моря.

— Вот именно. На остров Ткамируи.

— И даровал ему великое множество неопытных девственниц и местную компанию по заготовке копры.

— И хорошую погоду пожизненно!

— Да, было дело, — хихикнув, подтвердил Зурек. — Сделка, разумеется, весьма банальная, но… Надеюсь, ваш друг счастлив?

— Вполне.

— Замечательно. — Глаза Зурека в отличие от улыбки неожиданно утратили простодушие. — Насколько я понимаю, мистер Хиллувен, вы заинтересованы в подобной сделке?

— Ну… — Поняв, что предварительное знакомство позади, Хиллувен судорожно сглотнул. — В общем-то да.

— Хм-м-м… — Улыбка на лице Зурека исчезла окончательно, а в глазах появилась профессиональная сосредоточенность. — Похоже, мистер Хиллувен, вас ждет разочарование, вдвойне обидное после красочных рассказов вашего приятеля.

— Но почему?

— Вряд ли между нами будет заключена сделка. Хиллувен насупился:

— Я что же, вас не интересую?

— Боюсь, что так.

— Глупость какая-то! — Хиллувен возвел очи, словно обращаясь к невидимой аудитории. — Ведь, как правило, вы упрашиваете потенциальных клиентов, льстите, задабриваете лживыми посулами… — В Хиллувене закипала обида, и голос его становился все пронзительней. — Ведь мы с вами, в конце концов, ведем речь не о паях на строительство туннеля под Ла-Маншем, а о моей бессмертной душе!

— Я знаю, мистер Хиллувен, и весьма сожалею.

— Но всего лишь полгода назад вы были весьма заинтересованы в сделке с Джорджем. Почему? Чем моя душа хуже его?

Зурек печально покачал головой:

— Мистер Лорример молод, и у него в запасе еще годы и годы жизни. К тому же он наделен прискорбной склонностью к доброте, и существует весьма значительная вероятность того, что при определенных обстоятельствах и предоставленный самому себе он приобретет некий духовный кредит, уравновешивающий тот дебет, с которым все мы приходим в этот мир. Вот почему Тот, кому я служу… — Зурек обеспокоенно огляделся. — Мой Хозяин решил, что имеет смысл связать мистера Лорримера контрактом. Что касается вас, мистер Хиллувен… Откровенно говоря, вы и без контракта уже практически в мешке.

— Мне не нравятся ваши слова, — обиженно заявил Хиллувен. — Согласен, я — не праведник, но, весьма вероятно, еще наберу достаточно очков, как вы выразились, "духовного кредита" и попаду на небеса.

— Красивый у вас галстук, мистер Хиллувен. Это, если не ошибаюсь, цвета Лондонской Экономической Школы?

— Да, но…

Зурек пожевал губами, однако так и не смог скрыть ухмылки.

— Как я уже сказал, мистер Хиллувен, вы и так практически в мешке.

— Но с чего вы взяли, что я не изменюсь? — запротестовал Хиллувен. — Конечно, я не молод, но в запасе у меня еще по меньшей мере несколько лет, а то и десятилетий. Срок вполне достаточный, чтобы обратиться к вере и…

Зурек достал с полки гроссбух и открыл его. Хиллувен умолк.

— Так, так, — забормотал Зурек и, подслеповато щурясь, провел кривым коротким пальцем по строчкам. — Нашел! Норман Стэнли Хиллувен, пятидесяти трех лет. Страдает запущенным сердечно-сосудистым заболеванием, и к тому же у него поражена печень… Хотите знать точно, сколько вам осталось?

— Нет! — отшатнулся Хиллувен. — Точную дату не способен предсказать никто! Даже ученик самого Сатаны!

— Четыре года, — равнодушно изрек Зурек. — Четыре года и… Сейчас уточню. И одиннадцать дней.

— Да чтоб вам!.. — Хиллувен поежился. — А вы вовсе не такой, каким я вас представлял. Поначалу вы показались мне вполне порядочным и даже приятным, а теперь…

— Пораскинь мозгами, смертный! — перебил его Зурек. — Ты что же, думаешь, Он доверил бы дело тому, кто не в силах добиться наиболее выгодных условий в каждой конкретной сделке?

— Сделка?… — На ватных ногах Хиллувен шагнул к прилавку. — Вы сказали — сделка? Так у нас с вами будет сделка?

— Вы по-прежнему горите желанием ее заключить? — Зурек прищурился, точно ювелир, оценивающий сомнительного качества камень, и тотчас откуда-то из-за его спины на прилавок бесшумно вспрыгнула тощая черная кошка.

— Мне осталось всего четыре года! Ради бога!.. — Зурек с кошкой шарахнулись от него, и Хиллувен осекся. — Извините, случайно вырвалось… Что в общем-то вовсе не удивительно для человека в моем положении.

— Ничего, ничего, — ободрил его Зурек, отрешенно гладя кошку.

— Спасибо. — Не доверяя ногам, Хиллувен оперся о прилавок и страстно заговорил: — Вот что я предлагаю. В обмен на мою бессмертную душу вы…

Зурек прервал его взмахом руки:

— Не горячитесь, мистер Хиллувен! Чтобы не тратить времени на пустопорожние разговоры, доведу до вашего сведения, что в результате сделки вы ни в коем случае не станете обладателем никаких материальных благ. — Словно цитируя заученный наизусть и давно набивший оскомину параграф из официального документа, он принялся перечислять: — Вы не получите ни банкнот, ни акций, ни иных ценных бумаг. Не получите золота и прочих драгоценных либо цветных металлов. Не получите драгоценных камней, минералов или артефактов. Под последними подразумеваются конечные либо промежуточные продукты генной инженерии и…

— Плевать мне на материальные блага, — решительно перебил его Хиллувен. — Но все же хотелось бы узнать, почему мне их не получить?

— Дело в том, мистер Хиллувен, что мы по возможности избегаем проблем, связанных с последующей ликвидацией материальных ценностей. — Зурек обреченно пожал плечами, и лицо его озарилось слабым подобием прежней улыбки. — Хотя, признаюсь, наиболее перспективным клиентам мы иногда все же предлагаем весьма выгодные долгосрочные ценные бумаги.

Хиллувен задумчиво склонил голову:

— Нельзя ли узнать, какие именно?

— Ну, если вы настаиваете, то я, возможно, предложу вам… — С шумом втянув носом воздух, Зурек застучал по крышке прилавка, точно по клавишам невидимого компьютера. — Да вот хотя бы акции имперской железной дороги в Кванси. Точнее, три тысячи акций с фиксированным дивидендом по цене один доллар за штуку. — Он многозначительно замолчал.

— Кванси? А где это?

— В Китае.

— В Китае! — вскричал Хиллувен, чувствуя болезненную пульсацию в висках. — Да я гроша ломаного в Китай не вложу!

— Кроме того, вы ни при каких условиях не продлите срок своей жизни, — твердо заявил Зурек, не намереваясь терять достигнутой инициативы в переговорах. — О бессмертии или дополнительной сотне-другой лет жизни не может быть и речи. В принципе можно омолодить вас, ну, скажем, до сорока или даже до тридцати пяти лет, но все равно проживете вы лишь положенные вам четыре с небольшим года.

Хиллувен кивнул.

— Я не настолько наивен, как вы, возможно, посчитали. Четыре года — небольшой срок, но если я проживу их так, как хочу, то наслаждений они вместят не меньше, чем на четыре столетия. Моим успехам позавидовали бы многие. Превосходный дом на Ройал-Танбридж, высокое положение в обществе, недурная карьера… Казалось бы, чего еще желать? Но всю жизнь мне было отказано в одном. В том, чего я жаждал больше всего на свете. В том, что…

— Успех в политике также не подлежит обсуждению, — поспешно вставил Зурек. — Я до сих пор с дрожью вспоминаю, чего мы натерпелись века полтора назад от той особы, которая…

— Нет, нет и нет! Политика меня не волнует. В оставшиеся мне годы я лишь хочу…

— Не тяните, мистер Хиллувен, и выкладывайте наконец, чего вы хотите. — Зурек поднял черную кошку и прижал к груди. — Мы с Мардж понимаем проблемы любого смертного с полуслова.

Хиллувен набрал в легкие побольше воздуха и едва слышно пробормотал:

— Я хочу стать неотразимым для женщин.

— И только-то? — Зурек бесцеремонно сбросил кошку на пол. — Чего ж вы сразу не сказали? Сберегли бы кучу времени.

— Вы имеете в виду… — Хиллувен глубоко вздохнул, стремясь унять тяжелые толчки в груди. — Вы сделаете то, о чем я прошу?

— Да.

— И я действительно стану неотразимым для женщин?

— Разумеется.

— Но я желаю, чтобы при виде меня у них подкашивались колени, чтобы они рук от меня оторвать не могли, чтобы…

— Я прекрасно вас понял, мистер Хиллувен. Теперь вы совершенно неотразимы для женщин… — Зурек страдальчески улыбнулся. — Вернее, станете таковым, как только подпишете необходимые бумаги.

Хиллувен был захвачен врасплох, и его одолели сомнения — не слишком ли гладко всё идет?

— Что-то вы уж больно быстро согласились. С чего бы это?

— Открою вам маленький коммерческий секрет, мистер Хиллувен, — вкрадчиво заговорил Зурек, извлекая из-под прилавка пачку документов. — Дело в том, что сегодня вы уже третий желающий стать неотразимым для женщин.

Чувствуя, что краснеет, Хиллувен напустил на себя важный вид и деловито осведомился:

— Выходит, такая неотразимость — ходкий товар? f

— Только среди мужской части наших клиентов. Теперь внимательно ознакомьтесь со всеми пунктами нашего с вами договора и…

— Это ни к чему. Убежден, что бумаги в полном порядке. Мистер Лорример уверял, что с контрактом ему сказочно повезло и все свои обязательства вы выполняете точь-в-точь.

— Приятно, что нас ценят. Ну, тогда дело только за вашей подписью.

— Надеюсь, не обязательно подписываться кровью? — Хиллувен боязливо поежился и смущенно прибавил: — Видите ли, я с детства плохо переношу физическую боль.

— Сойдет и шариковая ручка. — Хохотнув, Зурек достал из кармана серебристый стерженек. — Вот, возьмите мою. Теперь подпишите здесь… И здесь… И на розовой копии… И на ведомости для компьютерного центра… Отлично!

В ту же секунду необъяснимым образом исчезли и шариковая ручка, и многочисленные копии контракта. Зурек с теплой улыбкой пожал Хиллувену руку, а на прилавок вспрыгнула победно урчащая кошка.

— Мистер Хиллувен! — дружелюбно объявил Зурек. — Поздравляю! Сделка совершена!

— Великолепно! — Замершее было в груди Хиллувена сердце забилось вновь. — Но я не чувствую никаких перемен! В чем дело?

— Вам осталось лишь вслух сосчитать до трех.

— И как только я произнесу "три", то стану…

— Именно.

— Что ж. — Хиллувен решил не терять понапрасну из отпущенных ему четырех с небольшим лет ни единой драгоценной секунды. — В таком случае — раз…

— До свидания, мистер Хиллувен.

— Всего доброго.

Внезапно Хиллувен увидел мир словно в калейдоскопе: зубы Зурека, например, превратились во вращающийся белый обруч, а кошачья голова — в черный бильярдный шар с шестнадцатью ушами. Несмотря на волнение, картина показалась Хиллувену забавной, и он, хихикнув, произнес:

— Два.

Хиллувен ощутил приятное головокружение, картинки калейдоскопа перед его глазами пришли в движение, а окружающий мир плавно закрутился. Хиллувена потянуло в дремоту.

— Три, — прошептал он и тут же провалился в густую угольную тьму.

Проснулся он от неприятных беспорядочных звуков и обнаружил, что лежит на спине. Перед глазами плыли разноцветные лишенные смысла пятна, а слух резали громкие звуки. Судя по всему, он очутился на улице.

Где-то далеко в вышине мерцал расплывчатый яйцевидный предмет. Внезапно он приблизился. Хиллувен заморгал и, с трудом сфокусировав взгляд, различил над собой лицо с нежно-голубыми глазами, напудренным носом и растянутыми в ласковой улыбке громадными, ярко накрашенными губами.

— Гу-гу-гу, — заворковало лицо. — Кто это у нас такой красивенький? Кто это такой пригоженький?

Хиллувен сморщил крошечное личико, взбрыкнул от гнева и разочарования коротенькими пухлыми ножками и, зайдясь в истошном реве, выбросил из коляски свою ярко-зеленую погремушку.

ДИВНАЯ НОВАЯ ПЛАНЕТА Courageous New Planet Перевод с англ. © А.И. Кириченко, 2003

Дикарь набычился в залитом ярким светом углу Столовой номер 127 и, сгорбившись, уставился на гладкую грязеотталкивающую поверхность стола. Сомабургер и стаканчик суррокофе по-прежнему стояли нетронутыми у его локтя. Внезапно, побуждаемый, очевидно, мрачным любопытством, он выдавил немного кетчупа из пластикового помидора на атомно-полированную поверхность стола, и та, естественно, тут же отвергла осквернение. Красная капля, как возбужденная амеба, метнулась к краю и, скатившись Дикарю на колени, моментально впиталась в непрочную ткань одежды XX века. Несколько секунд губы Дикаря беззвучно шевелились, а затем он снова впал в апатичную дрему.

— Хотелось бы знать, что ему не нравится, — проворчал Экспериментатор Гетсби, разглядывая удрученную фигуру через тайное наблюдательное устройство. — Ведь не отправь мы его сюда, в наше время, он бы погиб в той автокатастрофе. По-моему, он должен быть нам благодарен.

— Я пробовал обсудить с ним это, — отозвался Контролер Карсон. — И все, что он ответил: "Я чужак в земле чужой". Очевидно, цитировал своего современника Хайнц-Лайона, автора философского труда "57 истин".

Гетсби покачал головой:

— Но это же просто невероятно! Он так и не досмотрел до конца ни одной программы сенсовидения и от наших лучших нимфоботов нос воротит! Кстати, если мы не сумеем добиться успешной адаптации, это скажется на нашем продвижении по службе.

— Можно побеседовать с ним еще разок, — сказал Карсон и, повернувшись к ближайшему аптекомату, нажал на клавиши, набирая индекс капсулы для улучшения проницательности, психической ауры и способности разрешать проблемы. Через секунду в его ладонь скользнуло сияющее пластиковое яйцо. Карсон сунул его в рот и, подкрепившись таким образом, пружинистой походкой устремился на очередную встречу с Дикарем. Отказавшись от капсулы, Гетсби поплелся следом.

— Честно говоря, вы ставите меня в тупик, — пожаловался Карсон. — Мы перенесли вас в будущее, в мир, где не существует болезней, голода и войн. У нас никто не обязан работать, если сам того не захочет, и каждому доступно куда больше чувственных наслаждений, чем самым могущественным королям древности. О таком будущем люди вашей эры могли только мечтать, и все же вы недовольны. Почему? Пожалуйста, объясните нам.

— Если хотите знать, — ответствовал Дикарь, пощипывая бороду, — так это отчасти потому, что я был настоящим фанатом научной фантастики.

Повернувшись к коллеге, Карсон вопросительно поднял брови.

— Я выяснил значение этого выражения, когда Дикарь употребил его впервые, — сказал Гетсби. — По-видимому, он принадлежал к поклонникам небольшой кучки писателей со странными именами вроде Азимуф, Анни Логг и Фаннигут. Они занимались научным провидением и большую часть времени проводили в попытках представить будущее. Впрочем, не все они носили такие диковинные имена — скажем, одного из лучших звали Шоу.

Дикарь встрепенулся, и глаза его сверкнули.

— О, Шоу!

— Но это же ничего не объясняет, — возразил Карсон, — наоборот, еще больше сбивает с толку. Если вас так интересовало будущее, то вы должны быть просто на седьмом небе, оказавшись в нем взаправду. Почему же вы не счастливы?

— Почему? Почему? — Дикарь выпрямился, и лицо его отразило стремительную смену чувств — гнева, безнадежности, презрения. — Разве вам, пресмыкающимся, вам, ничтожным кротам, не ясно, что тут у вас чересчур много всего?! Не осталось места для выбора и поиска, сомнений и разочарований, которые придают жизни остроту. Вы живете в бесконечной пустыне изобилия, в пустыне, из которой невозможно убежать.

— Убежать?

— Да, именно это я и сказал. Я любил фантастику, потому что она давала шанс прорваться сквозь унылые баррикады XX века — ибо она была ярким пятном на темной палитре времени. Человеческая душа питается контрастами. Наслаждение уравновешивается болью, любовь — ненавистью…

— Но нимфоботов можно запрограммировать на причинение боли, — быстро отреагировал Карсон. — В определенных…

— …установленных пределах, — усмехнулся Дикарь. — А можно ли хотя бы представить, что какая-нибудь ваша механическая красотка попытается убить меня из ревности к одной из своих механических сестер? Нет, этот ваш совершенный пластиковый мир полностью стерилизован, и вам плевать, что сама по себе жизнь — это радужное пятно на белом сиянии вечности. Вы выжгли из нее все, что делает человека человеком. Реальные женщины непредсказуемы, а у настоящего пива всегда разный вкус! И боже мой, как не хватает мне шелеста и поцелуев дождя, перехватывающего дыхание запаха черного табака старичков пенсионеров, безумных политиков и священников, едва сдерживаемого насилия толпы футбольных болельщиков и…

— Постойте-ка, — перебил его Карсон. — Вы сказали — футбол? Так вы любите футбол?

— Если не считать фантастики, нет вещи, которую я любил бы больше, — выдохнул Дикарь. — Но, конечно, все это сметено вашим так называемым прогрессом.

Карсон покачал головой:

— Вы не правы, футбол — самый популярный у нас спорт.

— Что? — С отвисшей челюстью Дикарь переводил взгляд с одного собеседника на другого. Затем взор его прояснился. — А-а-а, понимаю, вы превратили его в мельтешение электронных пятен на поверхности катодной трубки.

— Но это свело бы на нет самую суть игры. — Карсон одарил Дикаря ободряющей улыбкой. — Футбол был и остается контактным спортом, испытанием человеческой силы, скорости и умения.

— Вы хотите сказать…

— Я хочу сказать, что футбольная лига живет и процветает в Британии XXV столетия, — ответил Карсон. — Обрадует вас, если мы завтра вечером сходим на футбольный матч здесь, в Лондоне? Я уверен, что даже в ваше время "Арсенал" и "Манчестер-Сити" были реальными претендентами на кубок Футбольной ассоциации.

— "Арсенал" и "Сити" в кубковом матче! — Дикарь поспешно потупил взор, но Карсон и Гетсби успели заметить слезы на его глазах. Обменявшись торжествующими взглядами, они на цыпочках вышли из комнаты.

Атмосфера большого матча не слишком изменилась за пять столетий, и все же Дикарь выглядел разочарованным.

Беспокойно расхаживая по директорской ложе, он глядел вниз на залитое светом прожекторов зеленое поле, на четкие движения двадцати двух игроков, на толпу, заполнившую трибуны. С каждой минутой первого тайма Дикарь приходил во все большее возбуждение, с хмурой усмешкой на бородатом лице обозревая толпящихся внизу болельщиков.

— Вас что-то огорчает? — спросил Гетсби, наблюдавший за ним с легкой тревогой.

— Эта люди так спокойны… и пассивны… — Дикарь в изумлении повернулся к Гетсби. — Я вижу только повязки "Арсенала". Они все болельщики "Арсенала"!

— Естественно.

— Ну а где же противники? Где болельщики "Манчестера"?

— В Манчестере, конечно. Они смотрят матч там.

— Тьфу! — Физиономия Дикаря выразила крайнее отвращение. — По телевизору!

Гетсби энергично замотал головой:

— Вовсе нет! Всякий знает, что телевидение не способно передать подлинную атмосферу футбольного матча, тут необходимо личное присутствие. В Манчестере смотрят настоящий матч — точно так же, как и мы здесь.

Дикарь с досадой сжал кулаки.

— Это какое-то недоразумение. Либо мы смотрим настоящий матч, либо…

— Возможно, мне следует кое-что объяснить, — мягко вмешался Контролер Карсон. — Видите ли, в конце XX столетия целые районы порой разрушались пришедшими в неистовство фанатиками, приехавшими на матч издалека, и все, казалось, шло к тому, что футбол запретят. Но наука, к счастью, нашла выход. Благодаря стремительному прогрессу роботехники удалось вообще избавиться от концепции матча "в гостях". Теперь каждая футбольная игра — это "домашний" матч. Думаю, вы согласитесь, что толпы пролов[3] гораздо легче контролировать на их собственной территории.

— Роботехника? — Дикарь растерянно уставился на фигуры, перемещающиеся по ярко освещенному полю. — Вы хотите сказать, что это соревнование между роботами?

Карсон громко рассмеялся.

— Ну что вы, конечно, нет! Состязание роботов — плохая замена традиционной схватке двух команд людей из плоти и крови.

— Но…

— Вы не понимаете? Одна из команд, команда гостей, действительно состоит из роботов, но каждый из них полностью связан и контролируется человеческим двойником в Манчестере. Точно так же все игроки "Арсенала" связаны с роботами-двойниками, которых отправили в Манчестер сегодня утром. Малейшее движение любого человеческого игрока с величайшей точностью и совершенством воспроизводится на другом поле, равно как и траектория мяча со всеми его подскоками и вращениями. Один и тот же матч разыгрывается одновременно в двух разных местах на глазах двух толп болельщиков, которые наблюдают игру дома, — это полностью устранило извечную проблему хулиганства на матчах "в гостях".

— Но это же просто чушь! — воскликнул Дикарь. — Так вот почему матч такой мертвый. Ведь людей-игроков не воспламеняет, не воодушевляет и не бросает в бой эмоциональная энергия, которую излучает толпа. А где же чувство племенного конфликта, катарсис личного участия в игре и хотя бы намек на опасность? Постойте-ка! Неужели болельщики приняли эту дурацкую систему так спокойно и пассивно? Почему они по-прежнему не ездят в другие города, как всегда это делали?

Карсон положил в рот капсулу и проглотил ее.

— Поначалу некоторые пробовали, но затем Правительство осознало, что в интересах каждого жителя следует ограничить передвижение пролов. Геосинхронные спутники накрыли страну особым излучением, которое у любого — кроме особо защищенных персон, — кто пытается путешествовать на расстояние более чем пять километров, вызывает боль и тошноту. Кстати, в известном смысле это сделало идею двойных матчей почти излишней за исключением тех преимуществ, что игроки не тратят времени, путешествуя лично, и никогда не встречаются лицом к лицу с враждебной толпой чужаков. В целом система оказалась весьма эффективной.

— Но это же безнравственно и антигуманно, — прошептал Дикарь, и на его лице, похожем теперь на застывшую маску, грозно запылали глаза. — Скажите-ка, мои добрые друзья, а я защищен от вашего проклятого излучения, которое держит в невидимых силках простых людей?

— Ваши передвижения никак не ограничены, — заверил его Гетсби, — но я не понимаю…

— Поймете, это я вам обещаю! — Шагнув к краю директорской ложи, Дикарь мощным плавным движением перескочил через балюстраду и исчез в толпе. В этот момент один из игроков забил гол, и стадион откликнулся вежливыми сдержанными аплодисментами.

— Что будем делать? — спросил Гетсби, когда хлопки утихли. — Сообщим в полицию?

— Не беспокойтесь, — небрежно отозвался Карсон. — Мне Дикарь уже изрядно надоел, а он скоро сам убедится, что ровным счетом ничего не может сделать, чтобы поколебать систему.

Контролеру Карсону пришлось вспомнить собственные слова всего лишь месяц спустя, когда на финальном матче кубка футбольной ассоциации он схлопотал пивной бутылкой по голове. Удар был с нечеловеческой точностью нанесен рукой хулиганствующего робота-болельщика, члена многочисленной банды, которая под предводительством бородатого мужика с дикими глазами начала весьма по-человечески терроризировать стадионы по всей стране.

ПРОВЕРЕННЫЙ СПОСОБ ПОХУДЕТЬ Cutting Down Перевод с англ. © А. Жаворонкова, 2003

Проснулся Брайн Херли от возни, которую подняла жена, встающая с постели. Чтобы не видеть ее обнаженного тела, он глаз не открывал, а лишь напряженно вслушивался. Вот зашлепали по полу босые ноги, затрещали электрические разряды. Сообразив, что жена снимает ночную рубашку, он непроизвольно плотнее сомкнул веки. Вот зашуршала ткань. Одевается. Брайн расслабился, и тотчас сквозь ресницы сияющими иголочками проникло утреннее солнце.

— Что будешь на завтрак, дорогой? — спросила его Джун Херли.

— Как обычно — чашку кофе и сигарету, — по-прежнему избегая смотреть на нее, ответил Брайн, а про себя добавил: "Сейчас скажет — маловато. Завтрак должен быть питательным".

Задержавшись в дверях спальни, жена послушно произнесла:

— Маловато. Завтрак должен быть питательным.

— В таком случае — чашку кофе и две сигареты.

— Все шутишь.

Она вышла, и Брайн услышал, как его супруга медленно, неуклюже переваливаясь, спускается по лестнице.

Вставать Брайн не спешил. Закинув руки за голову, он привычно размышлял, что же случилось с девушкой, на которой он женился всего лишь восемь лет назад. Как такое тоненькое подвижное создание стало безнадежной толстухой? Почему аккуратные остренькие груди расплылись выменем, а мальчишеские ягодицы и бедра превратились в мешки жира, на которых даже от легкого шлепка остаются обширные, не проходящие неделями синяки. Правда, за ставшими чужими чертами Брайну изредка удавалось разглядеть прежнюю Джун, но в последнее время такое, к сожалению, случалось все реже и реже.

Временами ему казалось, что бесповоротно изменилось не только тело любимой, но и ее разум, и в результате она превратилась в совершенно иного человека. Такое объяснение вызывало отвращение и даже приводило в ярость, но в самом деле: та, знакомая ему, хрупкая, тоненькая Джун непременно бы бежала из жирной тюрьмы плоти, а эта чужачка, с которой он в последние годы делил кров, была ее полной противоположностью. Ведь не могла же, не могла прежняя Джун быть столь снисходительной к топившим ее волнам бледной плоти, не стала бы так беспечно потворствовать тирании собственного обезумевшего желудка. Нет, всему виной толстуха, что возится сейчас на кухне с завтраком. К примеру, последний ее самообман — диета, согласно которой из рациона полностью исключаются углеводы, а жиров и белков, наоборот, можно лопать сколько душе угодно.

Помогла ли такая диета хоть кому-нибудь, Брайн не знал, но мог поспорить, что Джун от нее проку не будет. Ведь жена использует диету не для того, чтобы похудеть, а лишь для оправдания трех, а то и четырех обильных трапез у него на глазах и безудержного поглощения сладостей в его отсутствие.

Запах жарящегося окорока из кухни сообщил Брайну о том, что жена по-прежнему придерживается новой формы самообмана. Он встал, бесшумно ступая босыми ногами, спустился по лестнице и резко распахнул дверь кухни. Джун, склонившись над открытым мусорным ведром, пожирала из пластикового стаканчика шоколадное мороженое. Увидев мужа, она испуганно вскрикнула, бросила стаканчик в ведро, отпустила педаль и едва слышно прошептала:

— Там оставалось на самом донышке, и я только…

— Не кори себя, дорогая. Преступления ты не совершила. Да и что за жизнь без удовольствия от еды?

— А я боялась, что ты… — Во взгляде жены хоть и не было полного доверия, но все же читалось явное облегчение. — Что ты ненавидишь меня за то, какая я.

— Чепуха!

Брайн обнял и привлек к себе жену, привычно поборов страх перед ее расплывшейся плотью и неприязнь к нелепым и безвкусным тряпкам на ней.

Самому Брайну недавно стукнуло тридцать, и был он высоким, стройным, подтянутым малым с рельефной мускулатурой под тугой эластичной кожей, как на рисунках Леонардо. Страшась стать таким же жирным и безобразным, как Джун, он неукоснительно соблюдал строжайшую диету, нередко ел всего раз в день и трижды в неделю усердно занимался атлетикой.

Сочтя, что вытерпел контакт с телом жены достаточно долго, Брайн отстранил ее от себя и сказал:

— Дай знать, как только кофе будет готов. Мне через тридцать минут выходить.

— У тебя же сегодня выходной, — удивилась Джун.

— Ничего не поделаешь, выходным придется пожертвовать. Сегодня беру интервью у Хеймиша Коркорана.

— А почему не в рабочий день?

— После ухода из госпиталя Коркоран живет затворником, и мне повезло, что он вообще согласился на встречу со мной.

— Бедняжка этот Коркоран! — посочувствовала Джун. — Говорят, несчастный случай с женой свел его с ума.

Брайн интересовался лишь одним примечательным аспектом работы известного биохимика, а отнюдь не его личной жизнью, поэтому он, слегка пожав плечами, бросил:

— Всякое болтают.

— Сухарь ты бесчувственный! — неожиданно взвилась Джун. — Подозреваю, что, придя однажды домой и обнаружив располосованное каким-нибудь маньяком мое остывающее тело, ты вот так же равнодушно пожмешь плечами и отправишься на поиски новой женщины!

— Не раньше, чем похороню тебя, дорогая. — Увидев ужас на лице жены, Брайн расхохотался. — Не мели ерунды, глупышка. Тебя я ни на кого не променяю. Женился я раз и на всю жизнь.

Джун, тяжело вздохнув, пробормотала:

— Хотелось бы верить.

Брайн, с наслаждением подточив на ремне опасную бритву, чисто выбрился, не спеша выпил чашку крепкого черного кофе без сахара и направился к двери. Джун по-прежнему сидела на кухне, и складки ее бедер свешивались со стула.

"Поглощенных ею за завтраком калорий с лихвой хватит на весь день, но выходить из-за стола она, судя по всему, не намеревается, — пронеслось в голове Брайна. — Все же не стоит на нее сердиться. Особенно сегодня…"

Торопясь на утренний поезд, милю до вокзала Олдесли Брайн преодолел быстрым пружинистым шагом.

Хеймиш Коркоран, пока работал в госпитале, жил в Олдесли, но, уволившись, перебрался в пригород Ридинга — небольшого городка милях в шестидесяти от Лондона. Поездка туда обещала быть утомительной, но встреча с Коркораном, по мнению Брайна, с лихвой окупит дорожную скуку. Постоянно Брайн работал редактором в "Олдест пост" и лишь изредка в свободное время строчил статьи. Свой досуг он чрезвычайно ценил и даже в поисках журналистского материала поездок далее чем на несколько миль обычно не совершал, но сегодня случай был особый.

Сойдя с поезда в Ридинге, Брайн, как и опасался, довольно долго ждал автобуса, затем с полчаса терпел духоту пропахшего бензином и дорожной пылью салона и лишь к полудню оказался на чистой, ухоженной улице, где жил Коркоран. Вдоль дороги росли высокие буки, за ними тянулись аккуратно подстриженные залитые солнцем лужайки, а дальше — особнячки. Выстроенный в классическом стиле прошлого века дом Коркорана был скрыт от любопытных взоров плотными зарослями кустарника. Шагая по гравиевой дорожке, Брайн ощутил приступ зависти. Оказывается, эксцентричность Коркорана, помешавшая, по слухам, его карьере в госпитале, на материальном благосостоянии биохимика существенно не сказалась.

Поднявшись на крыльцо, Брайн позвонил, и дверь, к его удивлению, открыл не дворецкий, а седовласый мужчина лет шестидесяти — без сомнения, сам хозяин дома. Был он сутул и худощав, на продолговатом лице светились насмешливые голубые глаза и сияла белозубая улыбка. Одет он был, несмотря на летнюю жару, в толстый джемпер, а шею замотал шарфом, из-под которого виднелись накрахмаленный воротничок сорочки и узел голубого галстука.

— Здравствуйте, мистер Коркоран. Я — Брайн Херли из "Пост". Если помните, вчера я договорился с вами по телефону о встрече.

— Как же, как же. — Коркоран одарил Брайна широкой улыбкой. — Входите, мой мальчик, входите. Весьма лестно, что ваша редакция интересуется моей работой.

— Да, "Пост" не раз писала об исследованиях в госпитале Олдесли. — Брайн воздержался от упоминания того, что о его визите сюда в редакции не известно ни единой живой душе. — Мы считаем, что нашим читателям следует знать о них поподробнее. И из самых достоверных источников.

— Совершенно верно! Надеюсь, вы, как и все прочие известные мне журналисты, не откажетесь от капельки спиртного с дороги?

— В такую погоду промочить горло — святое дело.

Старик провел Брайна в прохладную полутемную комнату в глубине дома и, усадив в огромное кожаное кресло, занялся выпивкой. Брайн внимательно оглядел многочисленные полки на стенах, заваленные книгами, справочниками и электронным оборудованием неизвестного назначения. Коркоран вручил ему высокий хрустальный бокал с изрядной порцией виски, уселся в такое же кожаное кресло по другую сторону резного стола и, хлебнув из своего бокала, непринужденно спросил:

— Что нового в Олдесли?

— Да вроде все по-прежнему.

— Выходит, там не произошло ничего достойного упоминания, особенно — после столь долгого пути, который вы проделали.

Коркоран глотнул еще виски, и Брайн вдруг понял, что хозяин уже изрядно навеселе.

— Мистер Коркоран, расскажите, пожалуйста, о "быстрых" и "медленных" мышцах. Слышать я о них уже слышал, но, признаюсь, разницы так и не уловил.

Коркоран пустился в пространное описание своей работы по изучению химического состава нервных волокон. По готовности, с какой он повел рассказ, и по блеску его глаз сразу стало ясно, что возможности обсудить с кем-нибудь столь волнующую тему он был лишен давно. Брайн изредка чиркал в блокноте и всем своим видом выказывал живой интерес, но на самом деле выжидал подходящей минуты перевести разговор на главное. Как ему уже было известно, исследовательский отдел в "Олдесли дженерал" доказал, что "быстрые" мускулы, такие, например, как на ногах, иногда из-за размыкания и последующего неверного соединения нервных волокон превращаются в "медленные", типичные для брюшной полости. Из этого следовало, что тип мускулатуры обусловлен отнюдь не жестким генетическим кодом, как считалось прежде, а деятельностью нервов в организме человека. Хеймиш Коркоран выдвинул смелую гипотезу, согласно которой феномен изменения мышечной ткани вызывается неизвестным прежде химическим веществом, поступающим от трофических[4] нервов к мышцам. Он было уже приступил к работе над анализом и выделением в свободном виде этого химического вещества, но исследования сначала были приостановлены трагической смертью его жены, а затем и вовсе прерваны из-за его отставки — по слухам вынужденной. Поговаривали, что он повредился рассудком, но благодаря энергичным мерам руководства, как зеницей ока дорожащего репутацией госпиталя, достоверные подробности этого дела в печать не просочились.

— Как выяснилось, я ошибался насчет химической природы превращения "быстрых" мышц в "медленные", — вещал меж тем Коркоран. — Сейчас однозначно установлено, что причина кроется в электрических токах, циркулирующих в нервных волокнах. Для нормальной жизнедеятельности "медленные" мышцы непрерывно получают слабые сигналы низкой частоты, "быстрые" же — короткие высокочастотные импульсы. Но в том-то и прелесть науки, что и ошибка иной раз оказывается весьма ценной. Так, можно, отправившись, скажем, в Китай, открыть Америку. В моем случае Америкой стало абсолютно эффективное лекарство от ожирения.

— Эффективное лекарство от ожирения? — переспросил Брайн, чувствуя себя точно облитым холодной водой. — Весьма любопытно! Уверен, что эффективному лекарству от ожирения гарантирован коммерческий успех.

— Ошибаетесь, мой мальчик.

— Неужели? Значит, лекарство невозможно изготовить?

— Ничего подобного! Я берусь изготовить хоть цистерну такого лекарства.

Коркоран кинул непроизвольный взгляд на полку справа, а затем, обнаружив, что его бокал пуст, поднялся, подошел к бару и налил себе третью за время интервью порцию выпивки. Брайн, воспользовавшись благоприятной возможностью, внимательно рассмотрел со своего места шкаф, на который, невольно указал хозяин. Среди бесчисленных безделушек его внимание привлекла дешевая красная коробочка с орнаментом, какие во множестве штампуют на сувениры для невзыскательных иностранных туристов, и он с торжеством подумал, что именно в ней и лежат таблетки.

В дом Коркорана Брайна привела случайная встреча в баре. Несколько дней назад некий лаборант-выпивоха из госпиталя пространно вещал о преступной халатности врачей при лечении. Брайн слушал его вполуха, как вдруг из потока пустопорожней болтовни вырвалось упоминание тайного чудо-лекарства от ожирения. Хотя Брайн, как часто делают профессиональные репортеры, искусно скрыл свой интерес к этому вопросу, подробности все же обошлись ему недешево. По капле выжатая из лаборанта информация звучала весьма правдоподобно, но лишь после того, как Коркоран украдкой взглянул на красную коробочку, Брайн окончательно поверил в существование эффективного лекарства от ожирения.

— А вы, молодой человек, почему не пьете? — возвращаясь к столу, с шутливым недовольством поинтересовался Коркоран.

Хотя голос его был по-прежнему бодр и чист, на скулах выступили малиновые пятна, а походка стала нетвердой. Пригубив из бокала, Брайн ответил:

— Одной порции на пустой желудок мне более чем достаточно.

Коркоран смерил взглядом его стройную фигуру.

— А вы, похоже, и едите немного.

— Совсем немного. Слежу за весом.

Биохимик кивнул:

— Весьма разумно. Ведь либо вы управляете своим весом, либо он — вами.

— Лично я своему весу не оставил никаких шансов, — сказал Брайн с улыбкой.

— В моем утверждении нет ничего смешного, молодой человек, — слегка раздраженно заметил Коркоран. — Запомните, достигнув критической массы, жировая ткань в теле человека начинает в буквальном смысле управлять его действиями, а подчас даже руководить всей его жизнью.

С первых минут интервью Брайн придирчиво выискивал в несколько своеобразной речи хозяина нелепости, которые бы подтвердили упорно ходящие о нем слухи. Явных признаков помешательства обнаружить не удалось, но от последних слов Коркорана у Брайна по спине пробежал холодок. Ведь и сам он частенько спрашивал себя, как случилось, что так рьяно заботившаяся прежде о своей внешности Джун позволила аппетиту взять над собой верх.

— У некоторых просто-напросто слабая сила воли, — сказал Брайн. — Вот и возникает привычка к перееданию.

— Вы, юноша, в самом деле так считаете?

— Да. Но я…

— К примеру, молодая женщина приобрела избыточный вес, — перебил его Коркоран и, сверкая голубыми глазами, заговорил весьма быстро: — Женщину я приплел потому, что они вообще уделяют своей внешности повышенное внимание. Допустим, вес женщины увеличился на шестьдесят процентов от нормы. Она стала уродливой, жалкой, больной. Она вынуждена либо постоянно сносить остроты в свой адрес, либо как можно реже бывать на людях. Ее шансы получить сексуальное удовлетворение равны нулю, и дальнейшая жизнь не сулит ей ничего, кроме болезней, одиночества и отвращения к себе. Представляете такую ситуацию?

— Да. — Брайн поерзал в кресле.

— Тогда перейдем к сути проблемы. Женщине прекрасно известно, что ее страдания не фатальны, она отчетливо осознает, что избавится от мучений, изменив свой физический облик. В ее силах, заплатив буквально гроши, стать стройной, здоровой, привлекательной — достаточно лишь строго придерживаться нормальной диеты. И, зная все это, как же обычно поступает молодая особа? — Стукнув зубами о край бокала, Коркоран сделал очередной приличный глоток.

— Отчетливо представляю, как она поступает, — сказал Брайн, пораженный тем, какой оборот принял их разговор. — Она с каждым днем ест все больше и больше.

— И не просто больше, а гораздо больше! Со стороны кажется, что она переедает. Ан нет! Она съедает ровно столько, сколько необходимо для питания ее растущего жирового органа.

Брайну становилось все более не по себе.

— Простите, боюсь, я не уловил…

— Что вы, молодой человек, знаете о жире? — с жаром спросил Коркоран.

— Ну… Жир — это вещество вроде сала.

— Общепринятое заблуждение! Человеческий жир — весьма сложное образование, ведущее себя аналогично самостоятельному органу. Многие считают, что поскольку жир — бледного цвета и при разрезании не кровоточит, то в нем мало кровеносных сосудов. В действительности жир пронизан капиллярами гуще, чем, скажем, мышцы. По количеству кровеносных сосудов на единицу объема жир занимает второе место после печени. Жировой орган также располагает собственной сетью нервов, активно взаимодействующей с центральной нервной системой. — Коркоран сделал очередной глоток и, глядя поверх бокала, спросил: — Вы понимаете, к чему я веду?

— В общих чертах. — Брайн неуверенно усмехнулся.

Раскрасневшийся Коркоран подался вперед.

— Я утверждаю, что жировой орган подобно паразиту живет в нашем организме собственной жизнью. Он успешно управляет окружающей его микросредой и, следовательно, своим тучным хозяином, вынуждает его постоянно переедать и оставаться толстым.

Брайн глядел на старика с нарастающей тревогой. Безумцев он боялся с детства и теперь испытывал сильнейшее желание бежать. Чтобы избавиться от сухости во рту, он хлебнул из бокала и нашел в себе силы пробормотать:

— Весьма… э-э… интересная теория…

— Больше, чем просто теория, молодой человек. Надеюсь, теперь вам ясно, почему желающим похудеть день ото дня все труднее соблюдать диету?

— Признаюсь, не совсем.

— Жировой орган не позволяет им убить себя. Люди часто скидывают некоторое количество жировой ткани, но почти всегда вскоре наращивают ее вновь. Это происходит оттого, что жировой орган, едва почувствовав угрозу, начинает бороться за свою жизнь и заставляет хозяина бросить диету. Лишь в исключительно редких случаях задумавшим похудеть удается, снизив массу жирового органа ниже критической, уморить его голодом. Тогда им внезапно становится легко придерживаться даже самой строгой диеты и оставаться стройными, здоровыми, сильными.

Брайн все с большим трудом сохранял внешнее спокойствие.

— Ваши идеи просто замечательны, но я не вижу, какая связь между ними и эффективным лекарством от ожирения.

— Принцип действия лекарства основан на умерщвлении жирового органа.

— Понятно. Но производство лекарства, наверное, связано со значительными техническими сложностями и стоит немалых денег?

— Отнюдь. Признаюсь по секрету, с весьма малыми затратами я уже изготовил в условиях домашней лаборатории пробную партию. — Коркоран вновь покосился на шкаф. — Для гарантированной нормализации веса взрослого человека достаточно четырех доз лекарства по одному кубическому сантиметру.

— Но тогда почему же вы уверяете, что лекарство не будет иметь коммерческого успеха?

— Все дело в самом жировом органе, — со снисходительной усмешкой ответил Коркоран. — Он весьма действенно сражается против медленной гибели. Да иначе и быть не может! После первой же дозы пациент, не понимая, что происходит внутри его тела, вдруг почувствует сильнейшее отвращение к лекарству и под тысячью предлогов откажется от дальнейшего лечения. Вот почему я уверен, что пользоваться спросом лекарство не будет.

"Его речи становятся все бредовее", — подумал Брайн, а вслух сказал:

— А что, если, например, незаметно подмешивать лекарство в пищу? Или давать его пациенту силой?

— Сомневаюсь, что удастся обмануть жировой орган. А что касается вашего второго предложения, то напомню вам о существовании такого понятия, как врачебная этика.

Брайн настороженно следил за постепенно возбуждающимся Коркораном и пытался предугадать, что же он выкинет дальше. Теперь было очевидно, почему администрация "Олдесли дженерал" так ревностно хранила в тайне связь компании с Коркораном. Несмотря на то что имя ученого было широко известно в научных кругах, сам он пребывал в невменяемом состоянии.

— Значит, вы даже не пытались продать пробную партию? — задумчиво спросил Брайн.

— Продать? — Коркоран издал сдавленный смешок. — Конечно, нет. Ни за миллион фунтов, ни даже за миллиард.

— Ваши принципы, сэр, вызывают восхищение. Боюсь, меня бы соблазнила даже сотня. — Брайн с унылой гримасой встал и спрятал блокнот в карман. — Было чрезвычайно приятно поговорить с вами, но, к сожалению, мне уже пора.

— Мне было не менее приятно. Ужасно наскучила одинокая жизнь в громадном доме. — Коркоран с явным трудом поднялся и протянул через стол руку Брайну. — Не забудьте прислать копию статьи.

— Копию? Да-да, разумеется. Как только статья будет отпечатана, непременно вышлю с полдюжины копий. — Брайн посмотрел через окно за спиной Коркорана в сад. — Какой у вас прекрасный куст! Вон тот, с серыми листьями. Коркоран повернулся к окну.

— Ах, этот… Это — Olearia scilloniensis. Очень хорошо приживается на здешней почве.

Брайн проворно шагнул в сторону, схватил с полки и сунул под куртку красную коробочку. Он уже как ни в чем не бывало стоял на прежнем месте, когда Коркоран обернулся, двинулся вперед и, пошатнувшись, ухватился за край стола.

— Еще раз огромное спасибо, — сказал Брайн почти спокойно, хотя сердце неистово стучало в груди. — Не провожайте меня, я найду выход сам.

— Безусловно, найдете, но прежде чем уйти, сделайте старику одолжение.

Брайн растянул губы в напряженной улыбке.

— Какое одолжение?

— Верните то, что по праву принадлежит мне. — Коркоран протянул руку. — Коробочку, которую вы без спроса взяли на полке. Отдайте ее мне. Немедленно!

— Не понимаю, о чем вы. — Брайн попытался изобразить на лице искреннее недоумение. — Если вы полагаете, что я…

Коркоран шагнул вперед, порываясь залезть Брайну за пазуху. Тот отбил руку и попытался отпихнуть Коркорана, но был поражен его силой и цепкостью. Мужчины топтались в нелепом шаркающем танце. Наконец более молодой и сильный Брайн что было сил толкнул старика в грудь. Тот отлетел назад, ударился головой о мраморный угол камина, упал на щипцы для угля и прочую каминную утварь и замер. Глаза его, обнажив белки, закатились, из носа потекла струйка крови — удар, как видно, пришелся в основание черепа.

Брайн отшатнулся и, прижав к губам пальцы, забормотал:

— Ты сам во всем виноват! Упрямый старик! Пьяница! Ты!..

Он замолчал и с запоздалым страхом оглядел комнату в поисках следов своего пребывания. На подлокотнике кожаного кресла стоял бокал, из которого он пил виски. Брайн взял его дрожащими пальцами, тщательно протер носовым платком и поставил в буфет среди таких же. Потом отыскал среди разбросанных на столе бумаг большой ежедневник, открытый на сегодняшней дате, убедился, что записи о встрече с ним нет, и, даже не взглянув на тело у камина, бросился вон из комнаты.

На улице Брайна охватило вялое удивление от того, что мир вокруг остался таким же теплым, зеленым и беззаботным, каким был, когда он входил в дом Коркорана. Даже солнечные зайчики в кронах деревьев выглядели так же. Словно кошмарная трагедия разыгралась не совсем рядом, в гостиной Коркорана, а в другом измерении, в иное время…

Прячась от случайных взглядов за деревьями и кустами, Брайн стиснул в кармане красную коробку и заспешил домой.

— Настоящее чудо! — Джун не отрываясь глядела на бутылочку, которую Брайн поставил на кухонный стол. — Даже не верится!

— Успех гарантирован. — Брайн взял шприц, найденный вместе с бутылочкой в красной коробке, и придирчиво осмотрел иглу.

По дороге из Ридинга он принял окончательное решение. Чтобы Джун не болтала лишнего и чтобы никому не пришло в голову связать его визит со смертью Коркорана,

Брайн солгал, где и каким образом достал чудо-лекарство. Жена знала, где он провел день, и рано или поздно непременно услышит о смерти Коркорана в результате "несчастного случая". Следовательно, надо основательно подготовиться к разговору с ней и подобрать подходящие успокаивающие слова.

— Только представь, дорогая, всего четыре укола, и ты навсегда избавлена от лишнего веса! — с воодушевлением воскликнул Брайн. — И никакой диеты, никаких нудных подсчетов калорий, никаких изматывающих физических упражнений. Обещаю, ты скоро станешь такой же, как прежде.

Джун посмотрела на свои расплывшиеся груди и выпирающий живот, скрыть который было не в состоянии ни одно платье.

— Я снова смогу носить модную одежду.

— Мы набьем ею гардероб до отказа. Платьями, юбками, купальниками — всем, что душа пожелает!

Она залилась восторженным смехом.

— Ты и вправду считаешь, что я вновь смогу появляться на пляже?

— Непременно, дорогая. В черном бикини.

— М-м-м… Скорей бы уж!

— Скоро, дорогая, скоро.

Брайн откупорил бутылочку и наполнил шприц прозрачной бесцветной жидкостью. Некоторую досаду у него вызвало открытие, что лекарство представляет собой не таблетки, растолочь которые и незаметно подсыпать Джун не составило бы труда, а раствор для инъекций, но тут уж ничего не поделаешь. Хорошо еще, что он умеет обращаться со шприцем.

— Обойдемся без стерильных тампонов и прочих медицинских излишеств, — сказал он. — Дай мне руку, дорогая.

В глазах жены явственно промелькнуло беспокойство.

— Как, прямо сейчас?

— Конечно, сейчас. Давай руку.

— Так быстро? Мне бы подумать…

— Подумать о чем? Уж не вообразила ли ты, что я замыслил тебя отравить?!

— Нет, но… Я не знаю, откуда взялось это лекарство.

— Я приобрел его в лучшей клинике на Харли-стрит, Джун. Новинка. Обошлась мне в кругленькую сумму.

Губы Джун побледнели.

— А почему инъекцию делаешь ты, а не профессиональный доктор?

— Думай, что говоришь! Доктор запросит не меньше ста гиней.

— Но у тебя же нет ни необходимой квалификации, ни опыта.

— Глупости. Ты неоднократно своими глазами видела, как я делаю уколы твоей матери.

— Да! — вскричала Джун. — И бедняжка мама умерла!

Не веря собственным ушам, Брайн в упор уставился на жену.

— Побойся Бога, Джун! Всем же известно, что твоя мать умерла от того, что много лет подряд сидела на морфии!

— Мне все равно! — Джун, повернувшись, демонстративно направилась к холодильнику. — Подопытным кроликом я не стану!

Брайн перевел взгляд с необъятной спины жены на шприц в своей руке, и в голову ему бросилась кровь. Он налетел на нее, толкнул плечом и, прижав к холодильнику, обхватил левой рукой за шею. Вначале она барахталась, пыталась вырваться, но едва в дряблую плоть правой руки вонзилась игла, обреченно затихла, словно дикое животное, лишь поначалу инстинктивно дергающееся и повизгивающее в лапах хищника, а Брайн разозлился еще больше. Вогнав ей под кожу целый кубик лекарства, он отступил назад; дыхание его, помимо воли, перешло в тихое рычание.

Джун прикрыла ладонью темно-красную струйку, текущую по правому плечу и, повернувшись к мужу, печально спросила:

— Почему, Брайн? Разве я заслужила такое обращение?

— Не строй из себя великомученицу! Меня ты этим больше не проймешь! И заруби на носу! Отныне у нас все будет по-другому!

Вечером зарядил нудный дождь, и поработать в саду, как намеревался, Брайн не смог. Сев у окна с раскрытой книгой, он незаметно наблюдал за Джун. Та, храня оскорбленное молчание, разглядывала увядшие цветы на камине, а каждые четверть часа отлучалась на кухню и, вернувшись, жевала не таясь. Однажды она даже принесла с собой пакетик соленых орешков, и комнату тотчас наполнил тошнотворный запах орехового масла и слюны.

Брайн безмолвно сносил ее выходки, душу его терзали уныние и страх. Теперь он отчетливо понимал, что свалял дурака, выскользнув из дома Коркорана тайком. Надо было немедленно вызвать полицию, а потом с дрожью в голосе поведать о том, как напившийся в стельку Коркоран споткнулся и ударился головой об угол камина. Тогда бы удалось не только унеси с собой лекарство, но и без особых затруднений выйти сухим из воды. А теперь, если власти все же пронюхают о его визите к Коркорану, убедительно объяснить им свое поведение будет ой как непросто.

А тут еще жена со своими выкрутасами! Не желает проявить хотя бы каплю благоразумия! И вообще дура, нарастившая на себе толстенный слой жира и ведущая полурастительный образ жизни, права на сочувствие не имеет.

Дождь будто нарочно лил не переставая, в комнате становилось холодно, сыро и даже вроде запахло поганками. Брайн от души пожалел, что несколькими часами раньше не развел в камине огонь. К тому же чертовски хотелось выпить, но в доме, как назло, не было ни капли спиртного, и он довольствовался тем, что курил сигарету за сигаретой.

В полдвенадцатого он встал и сказал:

— Думаю, на сегодня повеселились достаточно. Ты собираешься в постель?

— В постель? — Джун смотрела на него, точно видела впервые в жизни. — В какую постель?

— В ту самую, на которой мы спим.

Тут Брайн засомневался, то ли лекарство дал жене. Ведь доподлинно не известно, что именно хранил Коркоран в красной коробке.

— Иди, я скоро поднимусь, — пробормотала Джун. — Только вот немного подумаю… Подумаю обо всем.

— Послушай, дорогая, я искренне сожалею о случившемся. Но пойми и меня. Поступить иначе я не мог. Ведь медициной точно установлено, что тучные люди испытывают безотчетный страх перед эффективными препара…

Осознав вдруг, что "медицинский факт" почерпнут им из болтовни безумного Коркорана, Брайн оборвал себя на полуслове и пристально поглядел на жену. Уж не мерещится ли ему? Она вроде стала еще толще, чем прежде. Вон даже голова в сравнении с альпийскими склонами ее тела кажется совсем крошечной.

— Не забудь запереть дверь. — Стремясь скрыть отвращение, он отвернулся.

В спальне он разделся, лег и выключил ночник. Комната погрузилась во мрак. Вскоре холодные простыни согрелись, и Брайн, к своему удивлению, обнаружил, что, несмотря на одолевающие его безрадостные мысли, засыпает.

Сегодняшний день, без сомнения, оказался не самым удачным, но, если не терять головы, у полиции не будет повода прицепиться. И, возможно, Джун, убедившись к утру, что инъекция не повредила ее здоровью, успокоится. Ладно, все еще образуется. Все будет хорошо…

Брайна разбудили до боли знакомые ворчания и вздохи, сопровождаемые треском статических разрядов. Жена, раздевшись в темноте, улеглась рядом, и он, рискуя, что его жест будет превратно истолкован как приглашение к любовной игре, дружески положил ей руку на плечо и через секунду провалился в избавляющий от мрачных дум сон.

Во сне Брайн перенесся в детство. Отец отправился в очередную деловую поездку, и поэтому двухлетнему Брайну позволено лечь к матери в постель. Мать читает почти до самого утра и, как всегда, когда муж в отъезде, ест домашнего приготовления помадки, отламывая изредка ломтики для маленького сынишки. Мать — громадная женщина, и когда Брайн лежит, прижавшись к ней, спина матери возвышается над ним как стена — теплая, удобная, живая защита от любых неожиданностей и невзгод окружающего мира. Брайн улыбается и прижимается к ней покрепче, но стена мяса вдруг рушится на него, он силится закричать "Мама!", но и рот, и нос оказываются забитыми кусками ее тела, и с губ не срывается ни звука.

Проснувшись в кромешной тьме, Брайн с ужасом обнаружил, что действительно задыхается. На лице было что-то теплое и клейкое, а на грудь давила влажная тяжесть. Он попытался освободить хотя бы рот, но преуспел лишь отчасти, поскольку вещество, словно застывшая смола, намертво прилипло к коже. Пальцы с легкостью проникали сквозь поверхность липкой массы, напоминающей на ощупь теплую жидковатую глину, и вязли.

В панике всхлипывая, Брайн приподнялся с подушки и потянулся к ночнику. Повернул дрожащими пальцами выключатель. Рядом лежало сплошь забрызганное кровью обнаженное тело с разорванной в лохмотья кожей. Это было хоть и уменьшившееся непостижимым образом, но все же явно тело жены, а сам Брайн с ног до головы извалялся в бледной студенистой массе, испещренной сетью тонких кровеносных сосудов.

Он с воплем попытался соскрести с себя клейкую мерзость, но та, разрываясь под пальцами на пузырящиеся шматки, упорно не отделялась. Вскоре выяснилось, что студенистая субстанция, проникнув под кожу, уже вторглась в святая святых его тела, и крик застрял у него в горле. Брайн в ужасе вскочил на ноги и, шатаясь и спотыкаясь, бросился в ванную. Пальцы сами нащупали на полочке под зеркалом опасную бритву, раскрыли остро заточенное лезвие.

Не замечая, что наносит себе глубокие раны, Брайн принялся полосовать, и полосовать, и полосовать себя…

Детектив Билл Майерс вышел из ванной в спальню и, закурив сигарету, сказал старшему офицеру:

— Черт знает сколько лет я занимаюсь убийствами и повидал, казалось, всякое, но от этой парочки меня впервые тянет блевать.

— Года два назад я уже такое видел, — мрачно сообщил инспектор Барраклоф, кивнув на безжизненное тело на кровати. — Точно так же выглядела жена Хеймиша Коркорана, когда ее нашли. Естественно, подробностей газетчикам мы тогда не сообщили. Сам понимаешь, появись такое в прессе, к нам косяком бы хлынули всякие придурки с ложными признаниями, да и убийц-подражателей, поди, сыскалось бы не меньше. Слава богу, теперь мы без шума разом закроем оба дела.

— Полагаешь, шеф, что этот Брайн был психом?

— Ясное дело.

— И именно он совершил все убийства?

— А кто же еще! Точно установлено, что вчера он приезжал к Коркорану. Два года назад Брайн залег на дно, но Коркоран, похоже, как-то его раскусил, за что и поплатился жизнью. Убийство старика завело Брайна, и он, вернувшись домой, учудил напоследок и здесь.

— Жаль его жену. — Майерс подошел к кровати и с непрофессиональным сочувствием взглянул на распростертое тело. — До чего она худенькая!

ОБЛАВА Hue and Cry Перевод с англ. © А.И. Кириченко, 2003

Тэбон пристально смотрел на черную пасть пещеры, где угодило в ловушку двуногое съедобное создание. Его одолевало неприятное ощущение, что в его плане возникла какая-то неувязка, но он никак не мог решить, какая именно.

Его супруга нетерпеливо ворочалась рядом, и зеленый солнечный свет рябью бежал по ее мощному телу.

— Я по-прежнему считаю, что следует отправить туда нескольких самок, — заявила она. — А если съедобное создание и укокошит парочку — тем лучше. Мы с тобой получим его, а остальные — мертвых самок.

Тэбон с трудом удержался от сарказма. Многие годы он старательно оттачивал свой образ невозмутимого Короля-Философа, но иногда Кадеск раздражала его настолько, что он был готов поступиться результатами своих усилий. Уже, наверное, в тысячный раз он горько пожалел, что не родился самкой и не имеет возможности прихлопнуть жену одним ударом, а потом нанести ей последнее оскорбление, отказавшись ее съесть.

— Будь повыдержаннее, дражайшая, и не забывай, что я многие годы слушал радиопередачи этих существ, а остальные — я вынужден это подчеркнуть — тем временем предавались грубым плотским утехам. Я знаю этих животных. В космическом корабле их должно быть еще не меньше двадцати.

— Где-где?

— В космическом корабле.

— Ты имеешь в виду раковину?

— Да, дражайшая, я имею в виду раковину, но нам следует научиться думать о ней как о чем-то большем, чем просто о контейнере с пищей, — это машина, которая может перелетать со звезды на звезду. До тех пор, пока их приятель в ловушке жив, остальные не улетят отсюда. Я предвижу, что в любой момент они могут выйти из космического корабля, чтобы прийти ему на выручку, и таким образом, благодаря моей мудрости у нас окажется уже двадцать существ, которых мы сможем разделить между собой. Я, разумеется, не стану жадничать, и, возможно, двоих или троих…

— Хватит болтать, — грубо перебила его Кадеск. — Я не могу одновременно слушать и тебя, и эти идиотские вопли.

Тэбон бросил взгляд туда, где, выполняя его приказ, шестеро самцов, столпившихся у входа в пещеру, испускали из своих речевых центров радиоволны всякий раз, когда съедобное создание пыталось связаться с космическим кораблем, выйдя из которого оно заблудилось. Тэбон подумал, не попытаться ли объяснить жене кое-что из того, что он уже знал об этих двуногих уродцах.

Впервые услышав доносящиеся с неба голоса, он вообразил, что они принадлежат существам, обладающим, как и он сам, мощными металлическими трассами в нервной системе и способным общаться при помощи радиоизлучения.

И лишь гораздо позже Тэбон понял, что эти его воображаемые гиганты, перекликающиеся от звезды до звезды, в действительности общаются всего лишь при помощи звуковых волн, а радио используют, только чтобы увеличить дистанцию. Потом он сделал большой шаг вперед, выяснив, что создания передают еще и картинки. На это открытие ушли годы напряженных умственных усилий и самодисциплины, на протяжении которых Кадеск постоянно угрожала бросить Тэбона, поскольку его сексуальная сила значительно увяла. Зато Тэбон научился понимать сигналы и в буквальном смысле видеть картинки с неба, благодаря чему он узнал очень много о незнакомых существах и изучил их язык.

— Если эти крики продлятся еще немного, — капризно сказала Кадеск, — я вообще не смогу есть.

Тэбон не обратил на ее замечание ни малейшего внимания, отчасти потому, что это была явная ложь, но главным образом оттого, что именно в этот момент понял, в чем заключается накладка. Первоначально объект охоты делал паузы между попытками использовать свой радиопередатчик, но вот уже несколько секунд они следовали одна за другой, в то время как дружные выкрики шести самцов, добросовестно наложенные на сигналы из пещеры, по-прежнему образовывали узор из длинных вспышек радиошума.

Тэбон в панике дернул Кадеск за хвост.

— Немедленно беги к пещере и скажи самцам, чтобы шумели непрерывно. Этот кусок мяса использует паузы для отправления своего послания.

Бросив на мужа уничтожающий взгляд, Кадеск послушно двинулась через желтый подлесок к пещере. Тэбон давно уже изучил код, который применяли небесные создания, и сейчас внимательно вслушивался в передачу из пещеры.

…возможность некоторое время изучать этих зверей незаметно для них. Когда пойдете на выручку, помните, что убивать могут только самки. Если вы сразу устраните их, то самцы тут же обратятся в бегство. Их очень легко отличить, и вы не ошибетесь, определяя, кто самец, а кто самка, потому что…

Тут Кадеск наконец добралась до самцов, и те принялись орать без перерыва. Тэбон содрогнулся от облегчения. В неотложном порядке был собран Совет Старейшин.

— Итак, — живо сказала Кадеск, обрисовав ситуацию. — Глупо теперь отрицать, что съедобные создания знают наш секрет. Я предлагаю сейчас же ворваться в пещеру и добыть, по крайней мере, хоть что-нибудь. Отмечу также, что существу не пришлось долго гадать, кто из нас имеет значение, а кто — нет.

Она расслабила свои гигантские мышцы убийцы и улеглась. Остальные пять членов Совета были всего лишь самцами, и хотя выразили свой протест как можно решительнее, аудитория ясно понимала, что перевес явно на стороне Кадеск.

Тэбон быстро шагнул вперед, сознавая, что ему выпал исключительный шанс продемонстрировать превосходство ума над мускулатурой.

— Это верно, — объявил он. — Съедобные создания знают, что нашим самкам присущи… наименее приятные функции, связанные с поддержанием нашего рода, но…

— Не скромничай, — перебила его Кадеск. — Скоро ты научишься заговаривать их до смерти.

— …но как бы ни была, без сомнения, важна эта информация, на самом деле тому, кто встретится с нами впервые, она принесет мало пользы. Разница во внешности, мускулатуре, окраске и так далее, которая позволяет нам мгновенно отличить самца от самки, не имеет смысла без предварительных сведений. Короче говоря, съедобные создания не смогут определить, кто из нас самец, а кто — самка, так что, по сути, ничего не изменилось.

Его речь произвела впечатление даже на Кадеск.

— А знаете, он прав. Разумеется, мы должны придерживаться первоначального плана, и надеюсь, скоро что-нибудь да произойдет. Я уже почти слышу их запах. — Кадеск облизнулась и слегка пустила слюнку на тот особый манер, который, помимо воли, так очаровывал Тэбона.

В полдень следующего дня действительно кое-что произошло. Дверь космического корабля распахнулась, и четырнадцать двуногих с оружием наперевес углубились в джунгли, отделяющие корабль от пещеры.

План начал немедленно претворяться в действие. Его нельзя было назвать тщательно разработанной схемой, ибо трелганы, являясь доминирующей формой жизни в мире примитивных джунглей, имели обыкновение попросту бросаться на что-либо движущееся и пожирать его. Но Тэбон предупредил сородичей об оружии, и на этот раз они решили изменить привычной тактике. Вместо этого трелганы придумали маневр, который представлялся им чрезвычайно хитрым: спрятаться за деревьями, чтобы окружить пришельцев, а затем разом наброситься на них и сожрать.

И вот настал великий момент, тем более что съедобные создания сами облегчили им осуществление плана, ибо направились прямиком к пещере. Они медленно продвигались сквозь охряные заросли, держа наготове оружие, а их красная униформа ярко сверкала на солнце.

Тэбон и Кадеск выстроили для атаки свое воинство — две дюжины самок и вчетверо больше самцов. У них даже хватило времени, чтобы занять отличную командную позицию, взобравшись на дерево, откуда можно было наблюдать все происходящее на большой поляне у пещеры.

— Ты уверен, что не случится ничего непредвиденного? — Долгое ожидание исчерпало небольшой естественный запас терпения Кадеск.

— Безусловно, дражайшая, — спокойно ответил Тэбон. — Тот, в пещере, сообщил остальным, что они без труда отличат наших самок, но уже не имел возможности объяснить, как именно. Они млекопитающие и, разумеется, уверены, что и мы тоже. Стало быть, станут искать особей с большими молочными железами, выпирающими наружу.

Он рассмеялся своим мыслям и тут же умолк, когда маленькая цепочка съедобных созданий появилась в поле его зрения на дальнем конце поляны.

Казалось, что медленно движущаяся вереница будет добираться до центра поляны целую вечность, но вот наконец она достигла середины, и Тэбон дал сигнал к нападению.

Перемещаясь с удивительной точностью, трелганы повыскакивали из укрытий и на высокой скорости обрушились на своих жертв, по пути сметая невысокие деревья и кусты. Пришельцы пустили в ход оружие, но Тэбон с удовлетворением отметил, что самки удачно распределены среди самцов, и Кадеск почти поверила в беспочвенность своих опасений.

— До чего ароматные, — прочавкала она. — Смелее, рвите их на части!

Тэбон снисходительно улыбнулся, и вдруг до него дошло, что он видит уже только половину начавших атаку самок, а шеренга съедобных созданий сплотилась в маленькую кучку, и резкие звуки выстрелов гремят не переставая. Но самым ужасным и ошеломляющим было то, что они сосредоточили огонь исключительно на рассеянных в толпе самках, и не успел Тэбон осознать происходящее, как точные попадания уменьшили число самок до пяти… четырех… трех… двух…

Атакующие отхлынули назад, словно круги от брошенного в воду булыжника, и единственная оставшаяся самка позорно бежала с отступающими самцами. С начала операции прошел всего лишь десяток адских секунд, а Тэбон потерял уже больше половины своих подданных, включая всех самок, кроме одной. Ему с трудом верилось в происходящее. Как это могло случиться?

— Это ты во всем виноват, — злобно бросила ему Кадеск. — Все было бы в порядке, если бы не твоя замечательная идея. Ты доказал свою никчемность, и отныне здесь буду командовать только я.

— Но я не понимаю, — возразил ошеломленный Тэбон, а цепочка съедобных созданий тем временем перестроилась и двинулась к пещере. — То существо, которое мы поймали в ловушку, не успело передать ни малейших сведений о том, как отличать самок трелганов от самцов, и у них не было никакой возможности это узнать.

Кадеск отвесила мужу пощечину своим могучим хвостом.

— Заткнись и иди за мной, — отрезала она. — Я голодна.

Они спустились с дерева и вместе вышли на поляну, где оставшиеся в живых участники горе-атаки, вернувшись, закусывали своими менее удачливыми подругами. Тэбон и Кадеск, несмотря на испытанное ими страшное потрясение, все еще были красивой, по трелганским понятиям, парой, и полуденное солнце сверкало на их тяжелых лоснящихся телах.

На его голубом теле.

И на ее розовом.

ВОИТЕЛЬНИЦЫ ВЕКА ТЕХНИКИ The K-Y Warriors Перевод с англ. © А. Жаворонкова, 2003

Обстоятельный рассказ дяди о машинах вообще и о двигателях внутреннего сгорания в частности Томми Биверидж не слишком вежливо прервал восклицанием:

— У бабушки Джины холодильник работает, а в сеть не включен!

Улыбнувшись племяннику, Уиллетт Моррис терпеливо пояснил:

— Бывают холодильники, работающие на газе.

— Но у бабушки Джины нет газа, — с высоты своих одиннадцати лет авторитетно заявил Томми. — У нее все на электричестве.

— Значит, ее холодильник все-таки подключен к сети, — снисходительно заметил Уиллетт и, чтобы разъяснить мальчугану абсурдность его высказывания, перевел разговор с автомобильных двигателей на устройство холодильников.

Вскоре на лице Томми явственно отразилась скука, и, улучив момент, когда дядя отвернулся, он стремглав выскочил из гаража, который одновременно служил мастерской, и тут же погнался за порхающей над лужайкой бабочкой. И без того обиженный упорным нежеланием членов семьи разобраться в принципах работы хотя бы простейших механизмов, Уиллетт огорченно покачал головой и с явным удовольствием вновь принялся за перемотку мотора посудомоечной машины.

Упоминание о холодильнике, работающем без внешнего источника питания, он посчитал настолько нелепым, что тут же выбросил его из головы, и даже вспомнив о нем много месяцев спустя, так и не счел его предвестником собственной внезапной кончины.

Обучая Мюриель вождению, Уиллетт хлебнул горя сполна. К примеру, первые два месяца жена, заведя мотор, упрямо пыталась стронуться с места, просто убрав ногу с педали сцепления. Машина, понятное дело, дергалась и, словно налетев на невидимую преграду, глохла, а Уиллетт болезненно сжимался, и перед его мысленным взором возникали крошащиеся шестерни коробки передач. И хотя при этом каким-то чудом не слышалось хруста металла и рева работающего на холостом ходу двигателя, возвещающих о том, что сломана полуось, такое обращение со сцеплением, несомненно, значительно сокращало механическую жизнь автомобиля.

За это время Уиллетт, по крайней мере, раз двадцать набирал в грудь воздуха и, отрешенно глядя перед собой, поучал:

— Отпускать педаль сцепления следует плавно. Мюриель обычно отвечала раздраженным вопросом:

— Разве ты не видел?

— Не видел что?

— Приближался грузовик, и мне, естественно, хотелось побыстрее отъехать.

Уиллетт в таких случаях интересовался:

— Извини за тупость, но разве заглушённый столь варварским образом двигатель помог тебе тронуться с места быстрее?

К сожалению, его сарказм всякий раз пропадал втуне.

Частенько прямо перед самым капотом неожиданно вырастало опасное препятствие, и Уиллетт, цепенея от страха, кричал жене "Тормози!", но та словно в трансе, не снижая скорости, гнала машину в прежнем направлении. Уиллетт непроизвольно бил ногой по несуществующей педали тормоза, и напуганная резким звуком Мюриель в последний миг выворачивала руль, а затем, разразившись слезами, обвиняла мужа в пренебрежении к ее и без того издерганным нервам.

Но эти леденящие кровь приключения первых месяцев обучения показались Уиллетту цветочками, когда Мюриель стала отважно выруливать на дороги с интенсивным движением и, что хуже всего, обрела абсолютную уверенность в себе. Для Уиллетта настала пора поистине суровых испытаний.

Вот и сейчас, привалившись спиной к машине, он глядел в темнеющую голубизну апрельского неба и мысленно умолял жену поторопиться. Ему всей душой хотелось завершить проклятый урок до темноты — источника постоянных опасностей для машины и пассажиров. Уиллетт перевел взгляд на дом и сквозь оконное стекло уловил в прихожей неясное движение: судя по всему, Мюриель общалась по телефону с матерью или с какой-нибудь из своих сестер, Хотя со времени их последней встречи за чаем и печеньем не прошло и двух часов, для пятерых женщин, видимо, уже назрела необходимость поделиться друг с другом новостями.

Неужели послеобеденные домашние хлопоты настолько важны, что весть о них с дорогостоящей помощью Британской Телефонной Компании должна безотлагательно разнестись по всей округе? И что они могут там обсуждать — еженедельный ритуал мытья розовой занавески в ванной?

В нетерпении Уиллетт поддел носком ботинка сорняк, нахально пробившийся сквозь гравий подъездной дорожки, тяжело вздохнул и задумался.

Прежде к советам Хэнка Бивириджа, женатого на Ивонне, самой младшей из трех сестер Мюриель, Уиллетт относился скептически.

— Будешь с женой спорить, толку не добьешься, — бывало, убеждал его Хэнк. — А если все же попытаешься, враз здоровье подорвешь. Гипертония, старик, для женщин самый верный способ убить тебя, и заметь, твоими же собственными руками.

Хотя недели за две до смерти Хэнк начал проявлять очевидные признаки невроза, выходящие порой за рамки социально допустимого, Уиллетт до сих пор еще скучал по приправленным черным юморком циничным замечаниям свояка да по традиционным воскресным встречам в пабе "Стрелок не промах". "Стрелок" находился как раз на полпути между их домами. К счастью, в его единственном тесноватом полутемном зале не было ни музыкальных ящиков, ни игральных автоматов, и Уиллетт с Хэнком всласть беседовали там в долгие послеобеденные часы. Излюбленные темы их разговоров назывались "Куда же, в конце концов, катится мир?" и "Загадочный женский характер".

— Представляешь, Уиллетт, в доме свежего яйца днем с огнем не сыщешь, — поделился однажды Хэнк. — А знаешь почему?

— Н-ну?

— Да просто Ивонна сует их куда угодно, только не в холодильник. Она, видишь ли, где-то вычитала, что яйца лучше всего сохраняются при комнатной температуре. А как ты думаешь, чем забит холодильник?

— Мясом и колбасой? — предположил Уиллетт.

— Если бы! Вареньем и консервами, с которыми и в тропиках ничего не сделается! Но я, старик, помалкиваю, в дискуссии не вступаю. Меня она гипертонией не изведет!

Хэнк не упускал случая, чтобы лишний раз развить фантастическую теорию, согласно которой старшие сестры Ивонны, в девичестве Стеми, сознательно довели до гробовой доски своих супругов, намекая при этом на Клива и Эдварда, — несчастные один за другим недавно скоропостижно скончались от сердечной недостаточности…

Хлопнула входная дверь, и Уиллетт поднял голову. К нему приближалась жена, тонкие каблучки ее розовых босоножек при каждом шаге глубоко вонзались в гравий. Все предки Мюриель славились долголетием, к тому же она всегда вела чрезвычайно умеренный образ жизни, в свои пятьдесят выглядела на двадцать и при случае без труда заимствовала платья у собственной дочери. Моррис давно свыкся с мыслью о бренности своего тела, но, осознав как-то раз, что жена его не прожила еще и половины отпущенного ей природой срока, испытал сильнейшее потрясение. Вот и сейчас, глядя на Мюриель, Уиллетт поймал себя на мысли, что, если он вскорости отойдет в мир иной, у нее впереди будет новая, приятная во многих отношениях жизнь.

Мюриель была не высокой и не низкой, не толстой и не худой; и если бы не постоянное выражение настороженного беспокойства в глазах да сжатые в ниточку губы, Уиллетт, пожалуй, назвал бы ее лицо — с правильными в общем-то чертами — даже красивым. Для поездок на автомобиле она всегда специально переодевалась, и сегодня на ней были белые блуза и брюки, а на черные волосы она повязала красно-белую косынку.

— Почему ты так долго? — с упреком спросил Уиллетт.

— Мне надо было поговорить с Ивонной, — ответила Мюриель, усаживаясь на водительское место и сбрасывая босоножки.

Уиллетт открыл дверцу и сел рядом.

— Вы же провели с ней почти весь день.

— Успокойся, я не звонила по межгороду, так что это не будет стоить ни гроша.

— Меня не волнует плата за переговоры. Просто интересно, что за неотложные вопросы вы решали.

— Господи, Уиллетт, ты прямо дитя малое! Конечно же, мы обсуждали чисто женские дела.

Мюриель запустила руку под сиденье и нашарила среди трех пар обуви, которые постоянно держала в машине, матерчатые туфли без каблуков. Несмотря на все благие намерения, в Уиллетте вскипела злость. Ну разве хоть один мужчина на свете способен превратить автомобиль в передвижной гардероб?!

— Сели? — обратилась в пространство Мюриель и, не дождавшись ответа, почти миролюбиво добавила: — Вот и славненько.

Наконец она надела туфли, пристегнула ремень и повернула ключ, предусмотрительно оставленный мужем в замке зажигания. Уиллетт уже приготовился к ритуальному сражению с ручным тормозом, но Мюриель, будто впервые в жизни заметив озарившийся огнями приборный щиток, подозрительно спросила:

— Уиллетт, почему здесь загорелась леечка?

Тот, закрыв глаза, переспросил с деланным недоверием:

— Загорелось что?

— Ты, часом, не оглох? Почему леечка горит?

— Господи, Мюриель! Я же сотни раз объяснял, как работает автомобиль, а в результате ты меня спрашиваешь про простейший указатель! Да еще и называешь его леечкой!

— Но он же вылитая леечка, которой я дома цветы поливаю.

Не открывая глаз, Уиллетт тяжело вздохнул.

— Может, все-таки не леечка, а указатель давления масла?

— Какое мне дело до твоих дурацких названий! Скажи лишь, почему горит.

— О боже! — простонал Уиллетт, чувствуя болезненное жжение в животе.

— Не богохульствуй! — возмутилась Мюриель. — А если тебя не волнуют твои глупые ржавые указатели, то меня и подавно!

Она завела двигатель, после привычной борьбы отпустила ручной тормоз, врубила скорость и рванула машину с места так резко, что, не вращайся задние колеса в рыхлом покрытии подъездной дорожки свободно, непременно заглох бы мотор. По днищу крупной картечью забарабанил гравий. Уиллетт поморщился, как от зубной боли.

На пересечении с автострадой Мюриель свернула налево, к Бат-роуд, и, внезапно обретя благодушие, произнесла:

— Не сердись на меня, Уиллетт. Расслабься. А то у тебя не ровен час еще сердце прихватит.

Искренность ее заботы вызывала у Уиллетта некоторые сомнения, но вслух он ничего не сказал. Вдруг ему вспомнился покойный друг. Не эта ли мнительность под конец жизни привела беднягу Хэнка к прогрессирующей паранойе?

Обучать свою жену водить автомобиль Хэнк отказался наотрез. По этому поводу он обычно говорил:

— Да я, старик, лучше суну башку в пасть разъяренному тигру!

Он был твердо убежден, что именно уроки вождения и доконали Эдварда.

— Понимаешь, это был главный козырь Берил. Оттого-то она и отказалась от автошколы и не выучилась водить машину до свадьбы! Выжидала, пока здоровье Эдварда окончательно расстроится.

— Звучит, конечно, интригующе, но верится с трудом, — небрежно заметил Уиллетт.

— Ты еще убедишься в моей правоте! И моли Бога, чтобы Мюриель не применила сестричкину тактику к тебе, старичок! Даже если она на колени встанет, не сажай ее за руль, иначе кончишь, как недотепа Эдвард. На его месте я еще в прошлом году свалил бы куда-нибудь в Австралию, а то и подальше.

Вечно мрачным Эдвард запомнился Уиллетту в основном благодаря своим язвительным рассказам о причудах Берил за рулем. Например, он говорил:

— Заглушит мотор, покосится на меня и включает "дворники".

Или:

— Зеркальце заднего вида она всякий раз ставит так, чтобы собой любоваться, а не на дорогу смотреть.

За кружкой пива Уиллетт с Хэнком частенько облекали накопившиеся в душе горечь и попранное мужское достоинство в едкие реплики.

— Эдвард раскис, и теперь женушка его непременно достанет, — пророчески заявил как-то Хэнк, точно гадалка вглядываясь в дно своей пивной кружки. — Он ступил на ту же скользкую дорожку, что и старина Клив перед смертью. Помяни мое слово!

— Но зачем, скажи на милость, женщинам средних лет изводить своих мужей? — пряча усмешку, поинтересовался Уиллетт.

— А затем, старичок, что мы им больше не нужны.

— Как так?

— Видишь ли, после того, как мужчина зачал детей и вознес на алтарь финансового благополучия семьи свое здоровье, весь интерес женщины к нему сводится лишь к его страховому полису. Отныне он — в пути.

— И жена его что, убивает?!

— Именно! Хотя подозреваю, что действует тут не расчет, а скорее чистый инстинкт. Стоит бабе обнаружить, что мужик весьма чувствителен к стрессу, как она тут же избирает этот самый стресс своим оружием и незаметно, исподволь использует его до победного конца.

— Хэнк, да неужели ты серьезно? — Брови Уиллетта поползли вверх.

— Более чем, — подтвердил тот.

— Но ведь женщины тоже подвержены стрессам.

— Природа сдала им лучшие карты, старичок. Женские мозги и тела так устроены, что им чихать на любой стресс. — Заметив, что их подслушивает барменша, Хэнк понизил голос: — Вспомни, например, как женщинам легко в постели.

— В постели? Не понимаю.

— Чем старше мужчина, тем труднее ему выполнять супружеские обязанности, и мало-помалу ночные утехи из наслаждений превращаются в источник стресса. А женщине все нипочем! И неудивительно. Ведь от нее требуется лишь время от времени увлажнять собственное лоно, а с этой нехитрой задачей одинаково успешно можно справиться и в восемнадцать лет, и в пятьдесят. Точно говорю тебе, Уиллетт, расклад — не в нашу пользу.

Не раз по прошествии времени вспоминал Уиллетт те фантастические теории Хэнка, так веселившие его когда-то. Вспоминал и неизменно улыбался.

Удивительно только, почему они так глубоко врезались в его память? Не оттого ли, что вскоре после того разговора не стало сначала Эдварда, а затем — и самого Хэнка?…

Ярдах в четырехстах впереди замаячили тормозные огни стоявшего у обочины грузовика, и их колючий рубиновый блеск в тени растущих вдоль дороги деревьев вернул Уил-летта к действительности. Он выжидающе поглядел на жену. На лице ее застыло профессиональное спокойствие командира авиалайнера, а глаза были устремлены на дорогу. Приказав своему телу расслабиться, Уиллетт ожидал, что Мюриель вот-вот либо притормозит, либо вырулит на правую полосу, но машина, не снижая скорости, по-прежнему неслась по левой.

Пока соображения дипломатии боролись в Уиллетте с инстинктом самосохранения, горящие огни стремительно приближались. Уиллетт уже было открыл рот в предупреждающем крике, но тут обстановка на дороге стремительно переменилась — огни потухли, возвещая о том, что водитель грузовика убрал ногу с педали тормоза. Мюриель тут же с запоздалой решимостью ударила по тормозам, и их машина, едва не ткнувшись в задний бампер грузовика, остановилась.

— Ты видел?! — возмутилась Мюриель.

— Еще бы! — молвил Уиллетт, с трудом унимая дрожь в теле.

— Ни предупреждающих огней, ни тебе сигналов! Надо бы сообщить об опасном лихаче в полицию.

Подав автомобиль немного назад, Мюриель крутанула руль вправо и покатила дальше. Объезжая грузовик, она повернула голову и пронзила водителя испепеляющим взглядом.

Объяснять ей, что произошло в действительности, Уиллетт не стал. Себе дороже. Она скорее всего не только ему не поверит, но и, разозлившись, поведет машину хуже прежнего.

Доехав до конца улицы, Мюриель свернула на Бат-роуд. Забившееся было в нормальном ритме сердце Уиллетта вновь екнуло в груди. Он-то надеялся, что их поездка завершится до начала часа пик, но как бы не так — движение в городе уже было интенсивным, и с каждой минутой машин на дороге становилось все больше. И тут, когда управление автомобилем потребовало предельной собранности, Мюриель взбрело в голову поболтать:

— А мы сегодня опять проспекты листали.

— Рад за вас.

Что за проспекты, Уиллетту было ясно без лишних объяснений. Джина Стеми и три ее овдовевшие дочери собирались следующей зимой в круиз, и составление планов предстоящей поездки поглощало у них прорву времени. Хотя финансы не позволяли Мюриель отправиться с родственницами в увеселительное путешествие, а те, судя по всему, приглашать ее за свой счет не намеревались, она все же участвовала во всех заседаниях круизного комитета семьи. Вообще-то Уиллетт давно подметил, что едва только дело доходило до денег, как взаимной любви между женщинами Стеми тут же приходил конец. Впрочем, прижимистость сестричек легко объяснима: убив своих мужей, они прибрали к рукам все сбережения и страховки покойных и так запросто расставаться с денежками теперь не…

Заметив, что последнее время все чаще возвращается к болезненным фантазиям Хэнка, Уиллетт прервал размышления.

— Четырехместная каюта на "Миноре" — просто очаровательна! — меж тем делилась впечатлениями Мюриель.

— Почему четырехместная? — поинтересовался Уиллетт.

— А почему бы и нет?

— По моему глубокому убеждению, океанские круизы придуманы в основном для того, чтобы завести на корабле роман, но если в каюте живут четверо, то речь может идти только о групповом сексе, а твоя мать, на мой взгляд, несколько старовата для столь бурных забав.

— Уиллетт, как тебе не стыдно! — Мюриель смерила мужа негодующим взглядом, и едва ее глаза оторвались от шоссе, машина привычно вильнула в сторону.

— Велосипедист! — поспешно вскричал Уиллетт. — Следи за дорогой!

— А ты, Уиллетт Моррис, следи за своим грязным языком! И впредь не смей говорить о моей маме гадости!

— Я всего лишь пошутил, — с готовностью заверил ее Уиллетт, в очередной раз давая себе зарок не отвлекать Мюриель за рулем.

Хотя ему было доподлинно известно о нескольких интрижках жены после того, как остыли их чувства в браке, в речах она оставалась такой же ханжой, как ее сестры и мать. Уиллетту крепко запомнился один показательный случай: описывая работу машины, он назвал одну из деталей женской, а в ответ на ее удивленный вопрос разъяснил, что деталь нарекли так потому, что при работе в нее проскальзывает другая, так называемая мужская деталь; жена обвинила его в сексуальной озабоченности и поверить в то, что термины "мужская и женская деталь" общеприняты среди механиков, наотрез отказалась. Когда же он, продемонстрировав каталог, доказал свою правоту, ее и без того не слишком лестное мнение о мужчинах упало до нуля.

Чтобы впредь было неповадно бестактно отзываться о ее матери и сестрах, оставшиеся пятьдесят минут урока вождения Мюриель посвятила наказанию грубияна мужа. Она совершала почти смертельные броски на пересекающих дорогу пешеходов; выполняла чертовски опасные правые повороты перед носом грузовых автомобилей; принципиально не переключала при приближении встречных машин дальний свет на ближний, чем вовлекла себя в поединок фарами с полудюжиной разъяренных водителей; на остановках перед светофорами мотор не заглушала, зато потом пускала в ход стартер, вызывая яростный скрежет всей двигательной системы; а по дороге домой надменным тоном заявила, что устранит скрип "дворников" по ветровому стеклу, побрызгав их антистатиком.

Когда наконец автомобиль свернул на подъездную дорожку, грудная клетка Уиллетта прочно сидела в невидимых стальных тисках, и при каждом слове Мюриель их хватка только крепла. Машина давно остановилась, но Мюриель, следуя своим неписаным правилам, осталась внутри — поправить перед зеркальцем прическу и переобуться для пешей прогулки в десяток ярдов к дому. Уиллетт же проворно заскочил в гостиную, плеснул себе из графина виски и разом осушил бокал. Услышав хлопок входной двери и быстрые шаги по коридору, он приготовился к лекции о вреде алкоголя, но, на его счастье, из холла раздался стрекот телефонного диска. Уиллетт налил себе новую порцию, вчетверо щедрее той, что подают в пабе, и одним глотком прикончил ее. И тут в комнату вошла Мюриель.

— Ты превращаешься в алкоголика, — бросила она от двери. Однако сегодня столь щекотливый вопрос, похоже, не слишком ее волновал, поскольку она тут же велела: — Сгоняй-ка к маме и привези пакет сахарной глазури. Только не обычного сахара, а именно сахарной глазури. Запомнил?

— Думаю, с мамочкиным заданием я справлюсь, — бодро откликнулся Уиллетт. — А как срочно тебе нужна сахарная глазурь?

— Прямо сейчас, разумеется. У тебя ведь все равно нет других дел. Или я ошибаюсь?

Уиллетт, правда, намеревался перебрать перед ужином карбюратор газонокосилки, но он утешил себя мыслью, что по дороге к Джине заглянет в "Стрелок" и в спокойной обстановке выпьет еще стаканчик.

— Ты права, срочных дел у меня действительно нет, — ответил он. — Может, я схожу пешком? Разомну слегка старые ноги.

— Только к ужину не опоздай. За стол мы, как обычно, сядем ровно в семь, — предупредила Мюриель и ушла наверх переодеваться.

Оставшись в гостиной, Уиллетт кинул взгляд на графин, но, решив, что выпивка украдкой — удовольствие не из великих, поднялся и направился к двери.

Вечер выдался на славу — безветренный, ясный и теплый. Вдохнув полной грудью напоенный свежестью воздух, Уиллетт расправил плечи и бодро зашагал выполнять задание, а деревья, пряча в своих кронах уличные фонари, выстилали ему путь причудливым узором теней.

В итоге Уиллетт пропустил в оранжевом уюте "Стрелка" целых два стаканчика, а завершив полумильную прогулку, был внутренне готов к общению с тещей.

Свой построенный более столетия назад большущий особняк семидесятилетняя Джина почти без посторонней помощи умудрялась содержать в идеальной чистоте и порядке. Потоптавшись у порога, Уиллетт позвонил, и хотя в подтверждение того, что его ждут, сквозь стекла входной двери струился свет из прихожей, ответа не последовало. Он позвонил еще пару раз, затем повернул фарфоровую ручку двери и вошел. Из глубины дома, по-видимому из кухни, в прихожую пробивался слабый свет.

— Джина! — позвал Уиллетт. — Джина, вы здесь?

Чувствуя себя неловко, чуть ли не взломщиком, он пересек неосвещенную столовую. Кухня встретила Уиллетта немым укором, а в бликах на буфете и на полках с посудой ему даже почудилось предупреждение не искать без разрешения хозяйки сахарную глазурь.

— Джина! — завопил он почти вызывающе. Тишина.

Продолжать поиски без риска напугать тещу или, того хуже, застать ее неодетой Уиллетт теперь не мог, и ему ничего не оставалось, как торчать тут. Чертыхаясь себе под нос, он растерянно огляделся. Из глубин памяти всплыли вдруг слова, брошенные как-то прошлым летом маленьким Томми Бивериджем: "У бабушки Джины холодильник работает, а в сеть не включен!".

Нелепость, конечно, но Уиллетт все же повернулся к холодильнику. Большой, старомодный, с округлыми боками, будто перенесенный из голливудского фильма сороковых годов холодильник гудел тихо и самодовольно. Уиллетт подошел ближе, поискал глазами настенную розетку. Вилки в ней не было. Покрутив головой, он заметил в узкой щели между холодильником и буфетом трехконтактную вилку, от которой к холодильнику змеился гибкий электрический провод. Он и в самом деле не был подключен к сети! Ошеломленный Уиллетт достал из нагрудного кармана куртки отвертку и, нагнувшись, разобрал вилку. Предохранитель в ней отсутствовал. Уиллетт заглянул за холодильник, но дополнительного провода, ведущего к какому угодно источнику питания, не обнаружил.

Он рывком распахнул выпуклую дверцу, и загоревшаяся внутри лампочка осветила стеклянные полки с банками, бутылками и пластиковыми коробками, а его лодыжки обдал хлынувший вниз поток холодного воздуха.

— Быть такого не может, — недоуменно пробормотал Уиллетт, опускаясь на колени.

Подсветив себе портативным фонариком, он заглянул под холодильник, но и показавшееся ему сразу маловероятным предположение, что недотепа электрик подключил холодильник к сети, пропустив кабель сквозь дырку в полу, не подтвердилось.

— Черт знает что такое! — в полный голос заявил Уиллетт, встав и засунув отвертку с фонариком в карман.

Он вышел из кухни, потоптался, собираясь с мыслями, в прихожей и решил уже подняться по ступенькам, как услышал шаги на втором этаже. Через секунду на лестничной площадке появилась Джина Стеми собственной персоной. В мандариновом костюме современного покроя она выглядела не старше любой из своих дочерей, и Уиллетта на миг пригвоздил к месту приступ безотчетного страха.

— Привет, Уиллетт, — бросила Джина, спускаясь по лестнице. — Я слышала, как ты вошел, но встретить тебя не смогла — красила ногти. — Подняв растопыренную пятерню, она продемонстрировала ему лак точно такого же ядовитого цвета, что и костюм. — Как делишки?

— Я… Э-э…

— Сейчас принесу сахарную глазурь, — перебила его Джина. — Мюриель жаловалась, что забыла ее купить, и оттого у бедняжки все из рук сегодня валится. А ведь только в прошлую пятницу мы видели в продаже чудесную глазурь, но, как назло, попали в послеобеденную толчею и едва на улицу выбрались. Сколько раз я ей говорила: за покупками надо ходить с утра пораньше, но она все твердит, что можно выскочить слишком рано, когда витрины еще не переоформлены после вчерашнего, а значит…

— С вашим холодильником творится что-то неладное, — громко сказал Уиллетт. — Какой осел в нем ковырялся?

Джина неожиданно издала смешок, характерный только для женщин семейства Стеми.

— Ну конечно, я тут жалуюсь на дырявую память Мюриель, а сама-то не лучше! Все собираюсь сказать ей, чтобы она попросила тебя занести предохранители, и каждый раз в самую последнюю минуту из головы вылетает. Уиллетт, душка, будь добр, принеси мне предохранители. Без пылесоса я еще до завтра продержусь, а вот без…

— Вы не поняли, — прервал ее Уиллетт. — Ваш холодильник работает без сетевого питания!

— Не может быть!

— Я и без вас знаю, что не может, да только ступайте и убедитесь сами.

На лице Джины читалось любопытство пополам с недоверием.

— Ты шутишь? — спросила она.

— Мне не до шуток. Пойдемте!

Уиллетт повернулся и двинулся прямиком на кухню, Джина последовала за ним.

Холодильник в начищенной до блеска кухне молчал и работать, судя по всему, не намеревался. Уиллетт решительно распахнул дверцу, но лампочка внутри не зажглась.

— Странно, — обескураженно пробормотал он. — Всего минуту назад холодильник работал.

— Да от тебя, Уиллетт, за милю разит спиртным.

— Клянусь, он работал!

— Сколько виски ты сегодня выпил?

— При чем здесь виски? Суньте руку в морозильник. Там все еще холодно.

— Естественно, холодно. — Джина говорила с ним мягко, точно с малолетним ребенком. — Холодильник отключился всего минут двадцать назад, а изоляция, как известно, еще несколько часов сохраняет температуру.

— Обойдемся без школьного курса физики… — Оскорбленный Уиллетт выпрямился.

Он точно знал, что не включенный в сеть холодильник совсем недавно усердно урчал, Джина же упорно отрицает этот факт. Почему? Что ей с того, что холодильник выкидывает фокусы?

Уиллетт вгляделся в строгое холеное лицо тещи, в ее вытянутые стрункой губы, в слегка прищуренные глаза, и его внезапно осенила догадка.

Племянник обнаружил феномен месяцев девять назад, следовательно, Джина знает, что ее холодильник работает без сетевого питания. Знает и тем не менее продолжает уверять, что он оставался без тока всего несколько минут. Почему она лжет? Похоже, ей отлично известно, что с холодильником. Интересно, как она будет выкручиваться, если спросить ее напрямую?

Уиллетт открыл рот и тут же подпрыгнул от неожиданности — на стене за его спиной пронзительно затрезвонил телефон. Взяв трубку, Джина с минуту кивала и поддакивала, затем сказала:

— Успокойся, Мюриель. Самое главное, что ты цела и невредима. А машина… Машину можно и починить.

Имя жены и упоминание о поврежденной машине заставили сердце Уиллетта учащенно забиться.

— Да, он рядом, — сообщила Джина и, не спуская с зятя глаз, передала ему трубку.

— Мюриель, что ты натворила? — сразу же набросился он. — Что с моей машиной?

— У тебя только твой ржавый драндулет на уме! — немедленно пошла в наступление жена, что лишь подтверждало серьезность ее проступка. — Обо мне ты не беспокоишься! Не так ли? Я едва жива осталась, а ты даже…

— Машина, Мюриель! Что с машиной?

— Я решила помочь тебе, — наконец призналась Мюриель, — стала загонять машину в гараж, а она… она не остановилась. Я нажала на тормоз, но машина рванулась вперед.

— Ты нажала на тормоз, а машина рванулась вперед? — переспросил Уиллетт, надеясь, что, услышав собственные слова, жена поймет, до чего они абсурдно звучат.

— Именно! — невозмутимо подтвердила Мюриель. Уиллетт глубоко вздохнул.

— Мюриель, раз машина поехала вперед, значит, ты нажала не на тормоз, а на газ.

— Уиллетт, я — не идиотка и разницу между тормозом и газом знаю! — негодующе воскликнула она. — Как бы то ни было, твой токарный станок разбит вдребезги, а у машины помят бампер и вылетело заднее стекло.

— Мой токарный станок!.. — Грудную клетку Уиллетта в который уже раз за этот вечер сдавили гигантские тиски. — Ничего не трогай! Через пять минут буду дома!

Не говоря больше ни слова, он бросил трубку и направился к двери, но его остановил окрик Джины:

— Уиллетт! Ты ничего не забыл? Как насчет сахарной глазури?

— К черту глазурь! — рявкнул он на ходу.

Выскочив на улицу, Уиллетт во весь дух припустил к дому, но через несколько ярдов почувствовав в груди уже не просто давление, а непереносимую боль, волей-неволей перешел на шаг и постарался дышать глубоко и размеренно. Боль постепенно отступила, но стеснение в груди все же сохранилось, а на память вдруг сами собой пришли слова Хэнка: "Вот самый верный способ убить тебя, старичок, и заметь, твоими же собственными руками". Уиллетт остановился, энергично помотал головой и, избавившись от наваждения, не спеша продолжил путь.

Приветливо освещенные окна "Стрелка" еще издали поманили его, но искушению Уиллетт не поддался. Выпив за короткое время изрядное количество виски, он, без сомнения, совершил ошибку — действие спиртного сказалось как раз в тот момент, когда ему особенно требовались спокойствие и невозмутимость. Нынче Джина получила дополнительное преимущество, а одержать над ней верх в споре Уиллетту и без того удавалось далеко не всегда. Достаточно вспомнить случившееся тем летом…

Уиллетт мыслями перенесся в прошлое, и его неторопливая поступь еще замедлилась.

Лет десять назад, следуя наставлению врача, он бросил курить. С тех пор книжную полку в гостиной украшала большая серебряная зажигалка. Как-то воскресным днем жена со своей матерью и сестрами пили после обеда чай, а Уиллетт возился с бегониями на заднем дворе. Мельком взглянув в окно гостиной, он увидел, как Анна, третья по старшинству сестрица, достала из пачки сигарету, подошла к книжной полке и, щелкнув давно не действовавшей зажигалкой, мгновенно прикурила. Озадаченный Уиллетт вернулся в дом и осмотрел зажигалку. Память его не подвела — в зажигалке действительно не было батареек. На вопрос жены, что он ищет, Уиллетт поведал о случайно подсмотренной сцене. Анна выказала было явные признаки беспокойства, но на выручку ей пришла Джина Стеми. Презрительно хихикнув, она заявила, что Анна уже курила, когда машинально взяла в руку старую зажигалку, и та с готовностью подтвердила слова матери. Возражать женщинам Уиллетт не посмел, однако тот противоречащий здравому смыслу случай занозой засел у него в памяти. Теперь ему подумалось, что сработавшая в руке Анны недействующая зажигалка и тещин холодильник, не подключенный к сети, — явления одного порядка.

А что, если Джина Стеми и ее дочери — ведьмы, в чьих силах приводить в действие вышедшие из строя механизмы?

— Я рехнулся! — во весь голос сообщил Уиллетт пустой улице. — У меня глюки похлеще тех, что мучили старину Хэнка!

Будучи неплохим механиком, Уиллетт безоговорочно верил в незыблемость физических законов окружающего мира. Как ни удивительно, но осознание того, что его умозаключения относительно жены и ее ближайших родственниц противоречат причинно-следственному закону, принесло ему облегчение.

— Ведьмы?! — Уиллетт фыркнул и, собрав воедино остатки спокойствия и здравого смысла, громко произнес: — Как бы не так!

Ну разбила жена машину. Ну не разобрался, как работает доисторический холодильник тещи. Что с того? Разве стоит из-за такой ерунды доводить себя до инфаркта или сходить с ума? Безусловно, нет!

К тому же теория о том, что Стеми — ведьмы, не согласуется с известными ему фактами. Отбросим древние суеверия и воспользуемся модными нынче терминами вроде "пси-способности". Все равно остается непонятным, почему Джина и весь ее выводок столь бестолковы в технике. Если уж они наделены сверхъестественной способностью непосредственно внушать свою волю механизмам, то обращаться с ними мастерски должны тем паче. Противоречие налицо! А может, и нет?

Уиллетт вновь презрительно фыркнул. Изобретенная им только что игра ума пришлась ему по вкусу, и отказываться от собственной стройной теории он, как и всякий уважающий себя мыслитель, без борьбы не желал.

А может, его ошибка в том, что он рассуждает как человек, слишком уважающий технику? Что, если его жена чувствует неприязнь ко всем механизмам именно потому, что они занимают в ее жизни весьма важное место? Стоп! Ведь и в самом деле, считай она механизмы малозначительными, то скорее всего относилась бы к ним с пренебрежением, а уж никак не с ненавистью. Да и остальные Стеми ведут себя под стать его женушке. При необходимости они подчиняют себе неисправные машины, но, оберегая свою спокойную жизнь, не щеголяют уникальными способностями. А ослепленные собственным превосходством их мужья-недотепы, в том числе и он, Уиллетт, не в силах даже уразуметь, что все трудом добытые ими познания о моментах вращения и о шаблонах, о размагничивании и о дифференциалах в сравнении с инстинктивным и небрежным механическим колдовством жен яйца выеденного не стоят.

— Неплохо, неплохо, — вслух подбодрил себя Уиллетт. — Мне бы в свободное время фантастические рассказы писать. Глядишь, и мое имя замелькает на обложках книг… Правда, моя теория все-таки не без изъяна.

Предположим, Стеми — современные ведьмы, скрывающие свои недюжинные способности. Но к чему им строить из себя абсолютных тупиц в области техники? Возьмем, к примеру, те же уроки вождения… Зачем Мюриель вместо пусть не классной, но, на худой конец, посредственной езды на автомобиле упорно демонстрирует непробиваемую глупость?

"Удивляюсь тебе, старичок, — зазвучал в голове Уиллетта голос Хэнка-призрака. — Ведь и дураку понятно, что ты жене стал в тягость. Ей страсть как хочется вместе с сестричками в круиз, оттого она и решила, что пора получить кругленькую сумму по твоему страховому полису. А ведь я предупреждал тебя, старичок, насчет уроков вождения. Твоя жена воспользовалась своим последним, самым смертельным оружием. Она вовсе не учится водить машину, а убивает тебя твоими же собственными руками".

— Чушь, — пробормотал себе под нос разочарованный Уиллетт.

Первая попытка выстроить логичную теорию о ведьмах не удалась, а на вторую не оставалось времени — впереди уже маячили дом и залитый светом гараж.

Уиллетт не удержался и на последних ста ярдах прибавил шагу, от чего его дыхание сделалось тяжелым и прерывистым.

Мюриель сидела на крыльце под лампой и, судя по всему, дожидалась его. На ней были серый пуловер, твидовая юбка того же цвета и туфли на низком каблуке — самая эффективная, по ее мнению, экипировка для ситуации "я-только-что-разбила-автомобиль". Чтобы жена глубже осознала свою вину, Уиллетт кивнул ей с ледяной любезностью и вошел в гараж, но едва перед ним предстала картина учиненного там чудовищного разрушения, как напускная безмятежность покинула его, с губ сорвался жалобный стон, а на глаза навернулись слезы. Токарный станок оказался не просто разбит, но с такой силой вдавлен в дальнюю стену гаража, что несколько кирпичей выпало наружу; задняя часть автомобиля была сплющена, а чудом уцелевшее стекло валялось на полу.

В гараж вошла Мюриель, и Уиллетт, с величайшим трудом взяв себя в руки, почти бесстрастно произнес:

— Огромное спасибо за чудный подарочек к возвращению домой.

— Не смей надо мной насмехаться, Уиллетт Моррис! — взорвалась Мюриель. — Виновата не я, а твоя идиотская машина.

— Ты по-прежнему утверждаешь, что нажала на тормоз, а машина рванула вперед?

— Именно. Должно быть, у нее что-то случилось с… — Покопавшись немного в своем небогатом запасе технических терминов, она выпалила: — Со сцеплением!

— Со сцеплением?! Да ты хотя бы отдаленно представляешь, о чем говоришь?!

— Конечно.

— Ты, черт возьми, нажала не на ту педаль, а теперь!.. — Голос, окончательно отказавшись подчиняться Уиллетту, предательски сорвался. — Теперь несешь ахинею!!

— Вот как? Значит, несу ахинею?! — Во взгляде Мюриель было больше злобы, чем когда-либо доводилось видеть Уиллетту. — Тогда садись за руль и веди машину сам! Докажи, что я не права!

— Будь по-твоему!

Не обращая внимания на безжалостно сдавивший грудь стальной обруч, Уиллетт сел на водительское место и, захлопнув дверцу, повернул ключ зажигания, который жена оставила в замке. Громко выругавшись, он врубил первую скорость, вывел машину из гаража и, проехав до середины подъездной дорожки, нажал на тормоз, но автомобиль, вместо того чтобы остановиться, с устрашающей скоростью устремился вперед.

Уже не владея собой, Уиллетт вдавил педаль тормоза в пол, мотор басовито взревел, и машина, непрерывно набирая скорость, проскочила между стойками ворот, в мгновение ока пересекла улицу и вылетела на тротуар. Уиллетт толком не успел заметить несущуюся навстречу каменную стену, как ужасный удар швырнул его на рулевое колесо, и в глазах потемнело.

Очнулся он на коленях, в неестественном полусогнутом положении, с лицом почти прижатым к приборному щитку; в его грудной клетке слились воедино два источника невыносимой боли — внешний и внутренний. Автомобиль, словно вознаграждая хозяина за многолетнюю заботу, устроил ему красочное световое представление. Один за другим зажглись индикаторы, вишневым цветом засияли пластиковые циферблаты. Указатель давления масла с расстояния нескольких дюймов казался огромной лейкой, имеющей, к ужасу Уиллетта, даже насадку с дырочками.

"Мюриель, пожалуйста, пожалей меня", — мысленно взмолился он, истекая кровью.

Лейка, придя в движение, наклонилась и оросила водой стилизованную маргаритку. Та, точно в диснеевском мультике, затрепетала и повернула распустившийся цветок к солнцу… Но это уже никто не мог оценить: Уиллетт был мертв, а Мюриель слишком спешила позвонить матери.

РАЗМЯКШИЙ ДИПЛОМАТ Dissolute Diplomat Перевод с англ. ©А.И. Кириченко, 2003

Устроившись в удобном напольном сосуде, Гринглдунк от отчаянной скуки ставил опыты над самим собой. Из трех точек по периметру своего тела он выпустил тонкие псевдоподии,[5] переплел их на небольшом расстоянии в центре, затем расщепил каждую надвое и загнул в форме шести маленьких крючков.

Безо всякого воодушевления он отвердил это сооружение и извлек глаз, чтобы посмотреть, что получилось. Результат не слишком ему понравился.

В Федерации насчитывалось несколько рас, которые прикрывали свои тела тканями, и только что сконструированная им штуковина могла бы сгодиться для кого-нибудь из них, но только не для цивилизованных существ. Заскучав еще больше, он начал медленно размягчать затвердевшие псевдоподии.

В это время из входа в трубопровод в стене дворца донесся тихий свист. Открылась маленькая круглая дверь, и на пол шлепнулся Магг, министр внутренних дел. Мгновение он лежал, сохраняя форму пули, которую гьёнки принимают для перемещений по трубопроводам, а затем расплылся и втек в напольный сосуд к Гринглдунку.

Как только тело его прекратило рябить и колыхаться, Магг извлек глаз, но при виде Гринглдунка из него принялись выскакивать все новые и новые глаза все большего размера — министр хотел получше рассмотреть пикантный облик, который принял его правитель. Гринглдунк наблюдал за ним с отвращением: несмотря на все усилия, Магг, казалось, так и не смог понять, насколько невоспитанно обнаруживать подобное любопытство.

— Что вы сделали с собой, Ваша Мягкость? — осведомился наконец Магг.

— Ничего особенного, — раздраженно ответил Гринглдунк. — Зачем ты явился? Ты же знаешь, что сейчас у меня период отдыха.

— Это очень важно, — сказал Магг. — В систему вошел космический корабль и направляется к нашей планете.

На мгновение Гринглдунк утратил зеленый оттенок, приличествующий его положению, и позволил проявиться своей естественной рябой оранжевой окраске.

— Что? Что за корабль?

— Судя по всему, терранский, Ваша Текучесть.

— Но Договор не разрешает приземляться здесь терранским кораблям, — произнес Гринглдунк. — Это весьма неожиданно. Нужно будет порыться в библиотеках и узнать, как следует встречать офицеров терранского флота.

Он сошел со своего блюда, с трудом балансируя на все еще твердых триподиях, и направился ко входу в трубопровод. Теплое мягкое излучение, шедшее изнутри, помогло ему размягчиться, и, преодолев непривычную жесткость, он исчез в узком отверстии.

После стольких лет бездействия Гринглдунк, Глава и Представитель гьёнков, вновь был при деле.

Хэл Потмен шел на умеренной скорости в 80 °C, когда его генераторы искривленного пространства издали тихий вздох и пропали в каком-то неизвестном измерении. Древний "Моррис Звездоплаватель", тошнотворно сотрясаясь, всплыл в нормальном пространстве.

Сверившись с картой, Потмен обнаружил, что поблизости находится планета под названием Йоинк — по астрономическим понятиям, на расстоянии плевка. Он ввел координаты Йоинк в селектор места назначения и, коротая время, принялся потягивать пиво.

Спустя два дня — или тридцать две банки пива — "Звездоплаватель" пулей устремился вниз.

Стерев пивную пену с обросшей щетиной верхней губы, Потмен открыл люк и, спрыгнув на пружинистую желтую почву, обнаружил, что его окружает толпа дрожащих от возбуждения разноцветных существ неопределенной формы. Он не мог решить, вызвано ли такое поведение внезапным появлением его корабля, или же тем, что при приземлении он, по-видимому, разрушил парочку их пластиковых домишек.

Он вытянулся по стойке "смирно" и гаркнул:

— Тихо, друзья! Я, гражданин… гм… Верховной Земли, требую вашей покорности. Я хочу…

Один из студенистых конусов без верхушки перебил его и, растянув громадный рот, промычал что-то о нарушении Договора. Потмен направил на маленького инопланетянина кольт сорок пятого калибра, и вспышка выстрела обратила того в кучку хрустящих угольков.

— Ах какие мы нежные! — Хэл поспешно перешел на шутливый тон, в глубине души чувствуя, что лучше было бы избежать инцидента. В лоции говорилось, что гьёнки неагрессивны, но тем не менее лучше действовать в более дружественном духе. Потмен знал о Договоре, но контрабандный груз светящейся шерсти, который он вез на борту, мог стать поводом для малоприятного разговора, если вызвать корабль службы аварийного ремонта.

— А теперь послушайте, друзья, — повторил Хэл, угрожающе размахивая оружием. — Мы прекрасно поладим, если никто не будет мне возражать. И не пытайтесь выкинуть какую-нибудь шуточку! Мой корабль сломался. Замените мне генераторы, и я улечу с миром. Верховная Земля вас не забудет, — добавил он, пораскинув мозгами. Парню, который знает, как управлять людьми и вещами, нетрудно было придумать эту дипломатическую уловку.

Несколько гьёнков немедленно отрастили у себя короткие толстые ноги и потопали внутрь корабля, а остальные отправились в сторону большого куполообразного здания, бормоча что-то насчет необходимых инструментов.

Потмен заглянул на корабль, чтобы запастись пивом, пинками отшвыривая в сторону гьёнков, попадавшихся ему на пути, а затем растянулся на ярком дерне, с удовлетворением наблюдая, как продвигается работа. Несмотря на то что гьёнки выглядели всего лишь одушевленными безделушками, они оказались весьма хорошими механиками космических двигателей.

После полудня, когда Потмен сидел, покуривая, под прозрачным розовым небом, со стороны города на горизонте появился еще один большой бледно-зеленый гьёнк, который раньше вроде бы не попадался Потмену на глаза.

— Что тебе надо? Ты, между прочим, беспокоишь представителя Верховной Земли!

— Понимаю, понимаю, — смиренно ответил гьёнк. — Меня зовут Гринглдунк.

— Хочешь передать привет бостонским Гринглдункам? — добродушно осведомился Потмен.

— Вовсе нет, — сказал Гринглдунк, слегка поморщившись. — Я пришел извиниться за невежливое поведение своих подчиненных. Услышав о вашем прибытии, я явился из столицы лично убедиться, что вас приняли с должным вниманием и почтением, достойными представителя…

— Да, да, за этим стоит присмотреть, — прервал его Потмен. — Один из ваших студней сегодня спорил со мной. Спорил! Как тебе это понравится? — Вынув сигару из тонких губ, он неодобрительно скривился.

— Достойно всяческого сожаления, — согласился гьёнк. — Заверяю вас, подобных инцидентов больше не повторится. Видите ли, мой народ невежествен в отношении того, как следует принимать капитана терранского корабля, но, к счастью, в наших библиотеках имеется кое-что о традициях космического флота великой Земли, и мы постараемся соблюсти их настолько хорошо, насколько позволяют наши ограниченные возможности.

— Вот это мне уже больше нравится, — одобрил Потмен.

Необходимо было разобрать силовой агрегат корабля, и поскольку ночи на Йоинке прохладные, а установка новых генераторов вынужденно затягивалась до утра, Потмена провели в одну из пластиковых хижин примерно в миле от места посадки. Там он обнаружил наспех сооруженный гамак, и ему понадобилось совсем немного времени, чтобы приловчиться и уснуть в нем.

Утром Хэл проснулся от звона колоколов и настойчивых толчков гьёнка, который протягивал ему на маленьком подносе стакан коричневой жидкости. Блестящая поверхность гьёнка стала ярко-голубой. Потмен потребовал объяснений.

— Восемь склянок, сэр, — ответил гьёнк. — А это ваш завтрак, сэр!

Голос его звучал весьма искренне.

Потмен привольно вытянулся в гамаке, взял стакан и обнаружил, что гьёнки ухитряются производить довольно приличный ром. Удовлетворенно усмехаясь, он поднялся и вышел из хижины, нагнувшись, чтобы не удариться о притолоку.

Снаружи его ждала открытая плоская повозка на четырех колесах, управляемая двумя еще более голубыми гьёнками. Выглядела она совершенно новой, и по краям к ней крепились ремни безопасности.

— Главный механик докладывает, что ваш корабль готов, сэр, — отрапортовал один из гьёнков. — Садитесь в экипаж, и мы доставим вас на борт, сэр. Есть, сэр! Так точно, сэр!

Потмен сел в машину, и они тронулись в путь. Подъезжая к кораблю, Хэл вдруг обнаружил, что почти жалеет о столь скором отбытии. Все же эти студни наконец-то поняли, кто здесь — босс, и ведут себя отлично, несмотря на то что вначале так безобразно грубо встретили его.

Потмен с трудом узнал свой потрепанный старый "Звездоплаватель". Корпус сиял в утренних лучах ярким медным блеском. Гринглдунк застыл в ожидании на маленькой платформе возле кормы. Остальные ярко-голубые гьёнки стройной шеренгой выстроились рядом.

— Доброе утро, сэр, — сказал Гринглдунк голосом, полным дружелюбия. — Надеюсь, катер, который мы сконструировали для вас, был удобным.

— Катер? Ах да, очень мягкий ход. Один из студней заявил, что корабль готов. Это так? — Потмен ступил на платформу.

— Все в полном порядке, сэр, — ответил гьёнк. — Покорнейше надеемся, что сделали все наилучшим образом в соответствии с…

— Знаю, знаю… Ладно тебе. Если вы поставили новые генераторы, я вполне удовлетворен.

— И даже более того, сэр, — сказал гьёнк. Шеренга раздвинулась, открыв неглубокую впадину в платформе, в центре которой виднелось круглое отверстие дюймов шести в диаметре. Из-под впадины через корму внутрь корабля вели пластиковые трубы.

— Что это? — рявкнул Потмен.

— Мы используем это только на больших расстояниях, но в наших библиотеках…

— Да ладно! — оборвал его Потмен.

Он оттолкнул Гринглдунка в сторону и, перегнувшись через платформу, заглянул под корму. Хэл слишком поздно заметил, что над впадиной поднимается какое-то странное излучение, выходящее из маленькой полупрозрачной панели, расположенной по ее окружности. Он попытался отскочить назад.

Но его кости размягчались слишком быстро, и ступни уже вытекали из ботинок, присоединяясь к тому, что когда-то было его ногами, а также к остаткам нерастворившегося тела. Вопли Потмена затихли, но глаза, казалось, оставались зрячими до тех пор, пока голова, завершив изящный спуск, не шлепнулась лицом в огромную лужу, в которую он столь непостижимым образом превратился. Хэл продолжал разжижаться и дальше, и наконец бренные останки Харольда Потмена с прискорбно лишенным благородства шумом всосались в отверстие у основания платформы. Пластиковые трубы помутнели, перекачивая его в недра корабля.

— Это всего лишь традиция, — гордо объяснил Гринглдунк присутствующим. — Наши сведения о терранском космическом флоте отрывочны, но все они совпадают в одном — почетные проводы без труб не обходятся.

ТРЕТЬЕ ЖЕЛАНИЕ Well-Wisher Перевод с англ. © А.И. Кириченко, 2003

Ибн Зухайн, владыка Большой долины, прогуливался по тенистому вечернему саду. Снаружи, за тройной изразцовой стеной, песок и камни пустыни возвращали окрестностям накопленный за день жар, но в обители Зухайна воздух оставался прохладным, свежим и влажным благодаря пышно украшенному фонтану в центре выложенного мозаикой дворика.

Вода, вырывающаяся из недр земли, была столь холодна, что, приблизившись к фонтану, Зухайн даже зябко поежился. В этом, как он считал, проявлялась еще одна из многочисленных милостей Аллаха, и улыбка все еще играла на его губах, когда он заметил маленький голубой флакон, стоящий на ониксовом цоколе.

Не прикасаясь к флакону, он внимательно рассмотрел его и пришел к выводу, что эта простенькая вещица, покрытая неряшливой глазурью и выпачканная в смоле, вряд ли может принадлежать ему. Стало быть, в сад вторгся кто-то чужой.

В тяжелом вздохе Зухайна раздражение мешалось с печалью. Вечера должны быть посвящены молитвам и удовольствиям, а сегодня ему придется отдать приказ об одной или даже нескольких казнях. Он не любил бессмысленной жестокости, но все слуги знали, что за любую небрежность их неизбежно ожидает наказание, и это приучило каждого со всем тщанием избегать всякого рода оплошностей.

Краем мантии Зухайн смахнул преступную бутылочку, и она разбилась, упав на сверкающий мозаичный пол. Он повернулся и пошел было прочь, чтобы призвать начальника стражи, но не успел сделать и нескольких шагов, как за его спиной раздался голос:

— К чему такая спешка, мой господин? Разве ты настолько богат и могуществен, что во всем мире уже не осталось того, чего бы ты мог пожелать?

Положив руку на рукоять богато украшенного кинжала, Зухайн резко повернулся и увидел перед собой высокого человека, похожего на перса или индуса. Незнакомец встретил его гневный взгляд дружелюбной улыбкой. Спокойствие и свободные манеры незваного гостя были одновременно оскорбительными и пугающими — казалось, убийца совершенно хладнокровен и уверен в себе. Зухайн оглядел его, раздумывая, возможно ли, что стража и слуги перебиты незаметно для господина.

— Я один и не желаю тебе зла, — сказал незнакомец, очевидно, догадываясь, о чем думает Зухайн.

— Прежде чем я получу удовольствие, казнив тебя, ответь мне, зачем ты здесь, — потребовал Зухайн.

— Удовольствие ты можешь получить, только приняв от меня три дара — все, что пожелаешь, и никак иначе.

Незнакомец стоял у самого фонтана, и водяные брызги окутывали его радужным ореолом, мешая ясно разглядеть лицо.

— Ты, может, и вправду один, зато я — нет, — возразил Зухайн. — И от меня ты сможешь получить лишь один дар — смерть.

— Смерть? Для меня? — Улыбка незнакомца сделалась еще шире. — Должно быть, владыка Большой долины и в самом деле могущественный правитель.

— Откуда ты? — резко спросил Зухайн, выведенный из себя дерзкими манерами собеседника.

Носком сандалии незнакомец пошевелил голубые осколки на полу.

— Неужели это так важно?

— Да.

— На твой вопрос нет и не может быть ответа. Начинай, мой господин, у меня мало времени — загадывай свое первое желание.

— Мое первое… — Зухайн прищурился, пытаясь разглядеть сквозь сияющий туман размытые очертания фигуры незнакомца, и тут на него нахлынули старые воспоминания. Восемь лет назад он повредил левую руку, и с тех пор, несмотря на все усилия придворных врачевателей, она была похожа на сухую клешню.

— Верни мне руку, — сказал он. — И я узнаю, кто ты или что ты есть на самом деле.

— Исполнено, — бесстрастно ответил незнакомец, и пальцы Зухайна распрямились, как лепестки медленно распускающегося цветка. В этот миг в его уме расцвело понимание. Аллах и в самом деле благоволит к нему больше, чем к прочим смертным, и теперь у него появился шанс снова стать молодым, а сила юности в союзе с его мудростью распространят царство Зухайна до границ ислама и далеко за их пределы. Но как бы ни хотелось сбросить бремя лет, неугомонный разум владыки увлекал его к другой, еще более заманчивой возможности. Давнишней страстью, к которой он по-прежнему остался неравнодушен, была история. Зухайн самозабвенно любил ее не за те уроки, которые можно извлечь из прошлого, но потому, что она приоткрывала завесу над будущим. Мир представлялся ему чередой непрерывных изменений, и более всего Зухайн сожалел о том, что жизнь человеческая слишком коротка и позволяет всего лишь мельком взглянуть на грандиозное зрелище, узреть, как Сыны Пророка триумфально несут истинную веру во все концы земли. И вот теперь прямо в руки дается возможность парить подобно орлу над скрытыми ландшафтами грядущих времен.

— Скажи мне, — сказал Зухайн пришельцу, — как твое имя?

Глаза незнакомца сверкнули.

— Это твое второе желание?

— Не шути со мной.

— Хорошо, мой господин. Можешь называть меня Эмад.

Зухайн направил на него указательный палец:

— Эмад, я приказываю тебе показать мне мир таким, каким он будет через тысячу лет.

Пришелец покачал головой:

— Тебе следовало бы уже понять: никто — даже владыка Большой долины"- не волен приказать мне что-либо. От меня можно потребовать только исполнения трех желаний.

— В твоей ли власти показать мне будущий мир?

— Это твое второе желание?

— Да. Это мое… желание.

— Очень хорошо, мой господин. Смотри!

Эмад указал рукой на пол, и внезапно мозаичный рисунок начал двигаться, приобретая текучесть и глубину прозрачного, залитого солнцем моря. Зухайн вдруг обнаружил, что смотрит сверху на знакомые холмы и долины, окружающие его столицу. Но каким колоссальным и устрашающим переменам они подверглись! От нынешнего богатого торгового города осталась лишь жалкая горстка убогих полуразвалившихся лачуг, а оживленная гавань превратилась в убежище для дюжины рассохшихся рыбацких лодок. Но досаднее всего было то, что на месте его собственного дворца не осталось ничего, кроме смутных очертаний фундамента, занесенного белым песком, струящимся через него подобно дыму.

Под завороженным взглядом Зухайна сцены начали меняться, и за несколько минут он посетил все отдаленные земли своих праотцов, простершиеся от побережья океана на западе до узкого моря на востоке. И по всей Аравии картина оставалась одной и той же — бедность, запустение и упадок: заброшенные земли, разрозненные нищие селения, где люди цеплялись за жизнь на развалинах былого величия.

— К чему этот дьявольский трюк? — ледяным тоном вопросил Зухайн. — Что за ложные видения ты мне показываешь?

— Мне нет смысла обманывать тебя, — бесстрастно ответил Эмад, хотя в глазах его блеснул огонек, который можно было бы принять за гнев. — Это твой мир, каким он станет тысячу лет спустя. Это, ибн Зухайн, владыка Большой долины, и есть то, чем увенчаются твои старания.

— Предупреждаю тебя, — свирепо прошептал Зухайн, — что твои дешевые уловки не помогут тебе, если…

Он умолк, так как его внимание привлекла одна деталь сияющей панорамы, разворачивающейся внизу. По горной дороге шел караван, состоявший, к изумлению владыки, из больших колесных повозок, которые словно по волшебству двигались сами собой, без помощи каких-либо тягловых животных. На боку каждой из повозок были нарисованы белые квадраты с красным крестом посредине. Видение длилось так долго, что Зухайн успел ясно различить людей, сидящих внутри чудесных повозок, и его ноздри задрожали от ненависти, когда он понял, что это неверные — гладкие, откормленные, высокомерные неверные, путешествующие без всякого страха там, где их должны были тут же убить и бросить на корм собакам.

— Что теперь? — выдохнул Зухайн. — Что это значит?

— Все очень просто, мой господин. — На этот раз в голосе Эмада уже отчетливо слышалась злоба. — Мир очень велик, и есть много земель, где солнце палит не так яростно, а вода имеется в изобилии. Будущее принадлежит людям из этих зеленых земель.

— Не лги мне, — приказал Зухайн, стиснув свой кинжал.

— Суди сам, ибн Зухайн. — Эмад повел правой рукой, и наплывающие друг на друга картины начали сменяться с ошеломляющей быстротой. Чувства Зухайна словно онемели от череды пылающих образов: великолепных многолюдных городов, бесконечных просторов полей, где зрел обильный урожай, густых лесов, кипящих жизнью морских портов. Повсюду он видел огромные торговые экипажи, снующие по дорогам, громадные корабли, плывущие по океанским волнам без ветра и парусов, и даже машины, парящие над облаками, как металлические птицы. И все это пышное зрелище свидетельствовало о богатстве, роскоши и силе.

— Надеюсь, мой господин удовлетворен? — спросил Эмад, выказывая признаки нетерпения. Он вновь взмахнул рукой, и пол дворца утратил прозрачность. — Настало время загадать третье желание.

— Еще нет. — Зухайн пытался осмыслить увиденное. Его разум стремился выхватить главное, что объединяло все развернувшиеся перед ним видения. — Те корабли, что я видел, повозки и летающие машины… Чем они движимы? Я не видел ни парусов, ни лошадей с верблюдами, ни тягловых птиц.

— Все экипажи перемещаются самостоятельно при помощи двигателей.

— Это не объяснение. Какая сила в них используется?

— Сила голубых кристаллов, мой господин.

— О каких кристаллах идет речь? Сапфиры? Аметисты?

— У тебя нет для них названия, ибо в других краях они встречаются в изобилии, но их почти невозможно найти в землях ислама. Достаточно сказать, что голубые кристаллы имеют силу, которая в одном отношении даже больше моей, ибо она не знает преград. Помести ее в самый прочный сосуд, она все равно вскоре вырвется наружу. Но, как ты сам убедился, люди научатся использовать ее и заставят служить себе на благо. И тогда самый последний крестьянин разбогатеет, точно князь… А теперь, — завершил Эмад, — назови свое третье и последнее желание. Уверен, ты, как и все остальные, пожелаешь вернуть себе юность и здоровье.

— Не так быстро. Я не заметил процветания ни в моих владениях, ни в какой-либо иной части Аравии.

— Я уже объяснял: в этих местах нет запасов голубых кристаллов. Но не огорчайся, мой господин, — успокаивающе произнес Эмад. — Другие народы будут щедры в своих дарах — еде и лекарствах. Они не позволят вашим детям погибнуть от голода.

Зухайн наполовину обнажил кинжал:

— Если ты дорожишь своей жизнью, собака, не говори со мной подобным образом.

— Я трепещу, — насмешливо сказал Эмад, увеличившись в росте и почти сравнявшись размерами с центральным фонтаном в саду. — Торопись, старик, загадывай желание. Каким ты хочешь стать? Двадцатилетним? Пятнадцатилетним?

— Ты прав, я — старик, — ответил Зухайн, сдерживая гнев. — Мне недолго осталось жить, и было бы, конечно, неплохо еще раз вкусить сладкий мед молодости. Но что такое жизнь по сравнению с вечностью? Семьдесят лет, которые ты мне предлагаешь, пролетят так же быстро, как те, что уже за плечами.

— А что, если я предложу тебе вечную жизнь?

— У меня нет желания навсегда захлопнуть перед собой врата в Рай.

— Ты глупец, ибн Зухайн, — сказал Эмад. — Так каково же твое последнее желание?

— Повелеваю тебе очистить мир от этих проклятых голубых кристаллов и вручить мне равный им по силе талисман.

Эмад помолчал, а когда заговорил вновь, его голос, казалось, стал глуше:

— Даже для тебя, владыки Большой долины, подобные притязания слишком…

— Исполняй что велено! — крикнул Зухайн.

Затем он выхватил кинжал и метнул его в гигантский силуэт. Сверкнула вспышка, по небу рябью пробежала тень, и Эмад исчез.

Зухайн огляделся вокруг в поисках драгоценного камня, ради которого пожертвовал вечной юностью, и его плечи поникли, когда он понял, что его жестоко обманули. Никакого сокровища, никакого сверкающего талисмана, который помог бы его потомкам приоткрыть дверь в только что виденное им будущее. Похоже, он бы только выиграл, если бы обращался с Эмадом любезнее и осмотрительнее, но не таков владыка Большой долины.

Удрученный и разгневанный Зухайн уже собрался покинуть сад, но тут едва уловимое изменение в напеве струй высокого фонтана насторожило его. Зухайн обернулся, и глаза его сузились от ярости, когда он полностью оценил всю степень зловредности и коварства джинна-искусителя.

Чистая вода фонтана — последнее утешение на склоне лет — иссякла, а вместо нее струилась черная и зловонная маслянистая жидкость, уже начавшая уродовать окрестности.

ЛУНА-ПАЛАЧ Executioner’s Moon Перевод с англ. © А.И. Кириченко, 2003

— Проснись! — закричал Майк Тагитт хриплым от возбуждения голосом. — Компьютер утверждает, что впереди какая-то деревня!

Дэйв Сэдженер очнулся от легкой дремоты и, выпрямившись на левом сиденье "Модуля-5", посмотрел на передний экран. Их разведывательный катер на максимальной скорости скользил в метре от поверхности Коррилл IV, и пейзаж, куда ни кинь взгляд, оставался точно таким же, что и в предыдущие дни. В небе теснились разноцветные луны, а под ними, от горизонта до горизонта, простиралась плоская, покрытая снегом равнина, однообразная и безжизненная.

— У кого-то из вас сгорели провода, — заметил Сэдженер. — И скорее всего у тебя.

— Клянусь, Дэйв. Послушай сам! — Тагитт нажал на кнопку, и компьютер, который до того еле бормотал, чтобы Сэдженер мог выспаться, завопил во всю мочь.

— Получены нетипичные данные, — разорялся он. — Получены нетипичные данные.

— Повтори подробности, — приказал Тагитт, бросив на напарника торжествующий взгляд.

— В пяти километрах отсюда находится глубокая, узкая долина, — возвестил компьютер. — Она тянется с севера на юг. Предварительный анализ атмосферы в этой местности указывает на присутствие растительности, а в пробах воздуха обнаружены очищенные металлы и остатки горючих веществ, свидетельствующие, что поблизости находится небольшая колония разумных существ, использующих примитивную технологию.

— Слушай мое слово, — быстро произнес Сэдженер кодовую фразу, открывающую доступ к Эзопу — центральному компьютеру "Сарафанда", корабля-матки. — Что нам делать дальше?

В ожидании ответа он бесстрастно посмотрел на младшего напарника, напустив на себя вид космического волка, давно утратившего способность удивляться. Но сердце его забилось часто и сильно…

Работа на Коррилл IV представляла определенные трудности для экипажа "Сарафанда", наблюдательного судна типа "Следопыт-Шесть", принадлежащего Картографической службе.

Стандартный порядок работ на других планетах был следующим: корабль-матка приземляется на южном полюсе, выгружает шесть исследовательских модулей, после чего, полностью управляемый компьютером, снова взлетает, описывает над планетой полуокружность и опускается уже на северном полюсе. Исследовательские модули проделывают тот же путь — обшаривают всю поверхность планеты и прилегающее пространство, постоянно передавая все сведения в центральный компьютер корабля-матки, а тот составляет полную карту ресурсов планеты.

Обычно на такой перелет кораблю требовался час, в то время как исследовательские команды тратили на облет поверхности много дней. Но на Коррилл IV осуществить стандартную процедуру оказалось невозможно, потому что планету окружала подвижная оболочка из вращающихся вокруг нее под различными углами сорока трех больших лун и приблизительно четырехсот маленьких естественных сателлитов.

"Сарафанд" потерял уйму времени в поисках подходящего "окна" — просвета в постоянно изменяющемся скоплении спутников, — чтобы приземлиться на южном полюсе и затем снова взлететь. Сейчас, когда изыскания были уже наполовину завершены, корабль находился на достаточно удаленной от планеты безопасной орбите, ожидая возможности приземлиться на северном полюсе и встретить там разведывательные модули.

За долгие годы, проведенные Сэдженером в Картографической службе, подобная ситуация возникала только однажды, и вот теперь приключился еще один столь же необычный случай. Служба посылала экспедиции на планеты, только если была уверена, что они необитаемы, и случаи, когда команды изыскателей сталкивались с признаками разумной жизни, были в самом деле очень редки.

— Господи, да как же можно выжить в этих местах? — пробормотал Сэдженер, трясясь так, словно ледяной ветер проникал даже сквозь защитный костюм, и задумчиво оглянулся на силуэт "Модуля-5", уже почти невидный в завихрениях сухого снега.

— Когда спустимся в долину, станет намного теплее, — отозвался Тагитт. — Эзоп утверждает, что там температура достигает пятнадцати градусов.

— Будем надеяться, что он прав. — Сэдженер двинулся к краю утеса, тянущегося, насколько хватал глаз, с севера на юг. Он заглянул вниз и, хотя был подготовлен к тому, что увидел, все же невольно задохнулся от волнения, различив далеко в глубине яркую зелень. Долина словно явилась из волшебной сказки — фантастический оазис сочной земли и тепла в ледяной пустыне.

— Если это и вправду те, кто выжил после аварии, как считает Эзоп, им чертовски повезло, что они забрели сюда до того, как превратились в снеговиков, — заметил Тагитт.

Сэдженер покачал головой:

— Вряд ли это случайность. Скорее всего они обнаружили эту долину еще из космоса и, наверное, использовали последние возможности управления, чтобы направить сюда корабль.

Сделав Тагитту знак идти следом, он двинулся вдоль утеса, пока не отыскал место, где склон был не таким отвесным, и начал осторожно спускаться. Всего лишь через несколько минут лед под ногами уже сменился голым камнем, затем появились трава и кустарник. Вскоре они почувствовали необходимость откинуть капюшоны парок и снять теплозащитные куртки.

— Если так пойдет и дальше, мы доберемся туда минут за двадцать или около того. — Сэдженер оглянулся на Тагитта и увидел, что тот вытащил из кобуры свой ультралазер. — К чему эта артиллерия? Ты что, нервничаешь?

— Надо быть готовым ко всему, — ответил Тагитт. — Помнится, на Хорта VII я наткнулся на роботов-убийц — и эти торпеды чуть не оторвали мне голову.

— Но здесь-то все по-другому, — покачал головой Сэдженер. — Я уверен, что, настрадавшись за столько лет на этом ледяном шаре, они встретят нас с распростертыми, объятиями.

— Наверное, ты прав, — сказал Тагитт, убирая оружие обратно в кобуру. И едва он это сделал, как что-то чуть слышно свистнуло возле уха, и небольшой темный предмет размером с осу впился ему в шею. Он вскрикнул, прихлопнул его ладонью, а затем с чрезвычайно удивленным видом осел на траву, как марионетка, у которой оборвались нитки.

— Это еще что!.. — Заметив в соседних зарослях движение, Сэдженер в бешенстве потянулся к своему ультралазеру, но тут что-то укусило его в руку. Он успел лишь разглядеть, что это крошечный дротик, как силы оставили его, и он повалился на косогор.

Через несколько секунд из кустов выскочила кучка бородатых мужчин.

Их было около десяти человек, одетых только в набедренные повязки, вооруженных духовыми трубками и копьями и разрисованных зелеными и желтыми полосами, делавшими их тела неразличимыми среди окружающей зелени. Бородачи молча окружили двух упавших мужчин.

— Как ты, Майк? — прошептал Сэдженер, обнаружив, что сохранил способность говорить, хотя не может двинуть ни рукой, ни ногой.

— Просто великолепно, — уныло отозвался Тагитт. — Встречен с распростертыми объятиями, как ты и обещал. В последний раз следую твоим советам…

— Молчите, дьявольские создания! — Один из дикарей, мускулистый и черноволосый, угрожающе поднял копье и шагнул к Тагитту.

— Не трогай его, Чак! — повелительно сказал другой, высокий и медноволосый. В отличие от остальных его лицо выражало напряженное любопытство.

— Ты что, свихнулся, Харлд? Ведь это именно то, о чем говорил нам король Гарадан. — Обличающим жестом Чак указал на Сэдженера и Тагитта. — Разве не предсказывал он, что бесы в человеческом обличье могут вторгнуться к нам в долину и уничтожить нас и наши семьи?

— Двое — это еще не вторжение. И как они могут уничтожить нас, если парализованы соком листьев карпалы? — Харлд перевел взгляд на пленников, и удивление в его карих глазах возросло. — Они куда больше похожи на обычных людей, чем на…

Чак усмехнулся:

— Дьяволы будут хитры и притворятся людьми, чтобы усыпить нашу бдительность — так предостерегал нас король. Говорю тебе, мы должны убить монстров сейчас же.

Остальные одобрительно заворчали.

— Послушайте, — как можно миролюбивее начал Сэдженер, обращаясь в основном к человеку по имени Харлд. — Мы самые обычные люди, такие же, как и вы. Ведь мы даже говорим на одном языке. Мы так же, как и вы или, должно быть, ваши предки, прилетели в этот мир на космическом корабле…

— Ложь! — проревел Чак. — Все на свете говорят на одном языке, потому что другого не существует! Наш народ жил здесь с незапамятных времен, и как эти создания могли появиться с неба, если всеми лунами и звездами управляет король Гарадан? Дьяволы пытаются сбить нас с толку… Говорю, с ними надо покончить!

Несколько человек, подняв копья, двинулись было вперед, но отступили, когда в центр круга прыгнул Харлд.

— Я ваш предводитель, мне и решать, что следует делать.

— Мы ждем твоего решения, о великий вождь! — насмешливо произнес чей-то голос.

— Я… — Харлд нерешительно глянул на Сэдженера и Тагитта. — Свяжите им руки. Мы отведем их к королю.

Двое охотников тут же вытащили из сумок на поясе ремни и, опустившись на колени, связали пленникам руки за спиной. Сэдженер обнаружил, что паралич постепенно проходит, но это открытие доставило ему мало удовольствия. Случившееся ясно доказывало, что небольшая колония существует довольно давно, может быть, сотни лет, и потомки выживших после кораблекрушения на Коррилл IV, успев забыть о своем происхождении, впали в варварское состояние. И он не ждал ничего хорошего от встречи с Гараданом, этим так называемым королем, который, судя по всему, правил, опираясь на суеверия, страх и жестокость.

Охотники рывком поставили Сэдженера и Тагитта на ноги и, насмехаясь над тем, как они пошатываются и норовят упасть, ослабев от наркотического зелья, начали спускаться по склону. В узкой долине скоро наступило время сумерек, и разноцветные луны заметно переменили свое положение. Сэдженер против воли восхищался сверхъестественной красотой этого зрелища. Зеленая долина, на первый взгляд столь притягательная, теперь была полна опасности и дурных предчувствий.

— Одно хорошо, — прошептал Тагитт, поравнявшись с Сэдженером. — Они оставили нам ультралазеры… Не поняли, что это оружие.

— Сомневаюсь, что это нам поможет, — отозвался Сэдженер. — Типы, которые нас связывали, знают свое дело. У меня уже кисти онемели.

— Значит, мы вообще ничего не сможем сделать?

— Не падай духом! На всякий случай я захватил передатчик, так что Эзоп видит и слышит все, что с нами происходит.

— А ты уверен, что он работает? — Тагитт с сомнением взглянул на переговорное устройство в виде кнопки на отвороте куртки Сэдженера. — Эзоп-то молчит.

— Потому что он не настолько глуп, — ответил Сэдженер. — Мы не прожили бы и двух секунд, если бы эта компания услышала голос привидения! Не сомневайся, Эзоп знает, что здесь творится.

— Не вижу, в чем разница, — угрюмо ответил Тагитт. — Из-за этих проклятых лун корабль здесь не посадишь, а если он использует тяжелую артиллерию с орбиты, мы с тобой превратимся в пар.

— Надо доверять Эзопу. Так или иначе — он обязан прийти к нам на помощь. — Сэдженер постарался придать своему голосу побольше оптимизма, ибо не хотел показывать, что и ему нелегко свою собственную жизнь ставить в зависимость от изобретательности искусственного интеллекта, ныне такого далекого. В Картографической службе о подобных ситуациях болтали все кому не лень, вот только он никогда не думал, что и сам угодит в такой же переплет.

— Эзоп? Что это за Эзоп, о котором вы толкуете? — Пока они переговаривались, склонившись друг к другу на ходу, Харлд незаметно приблизился к Сэдженеру.

Тот почел за лучшее даже и не пытаться объяснить, что Эзоп — разумная машина.

— Это капитан нашего звездолета.

Харлд оглянулся, желая удостовериться, что его не подслушивают.

— Незадолго до смерти отец рассказал мне странную историю. По его словам, наш народ пришел в эту долину с корабля, который упал с неба. Он предупредил, чтобы я помалкивал об этом, а то король разгневается. Я уж и думать забыл о его словах, но вы сказали то же самое, и тогда я начал…

— Мы говорим правду, — прошептал Сэдженер. — Никакие мы не бесы. Мы люди и готовы помочь твоим собратьям. Мы можем дать вам еду, одежду и лекарства, но сначала нам нужно вернуться на корабль.

Харлд покачал головой:

— Я не осмелюсь выступить против короля Гарадана. Он всевидящ и всемогущ.

— Он обыкновенный человек. Мы защитим тебя от него.

— Это не в ваших силах, — ответил Харлд. — Даже луны в небе подчиняются ему.

— Что ты имеешь в виду?

Харлд взглянул на узкую полоску неба.

— Если король прикажет зеленой луне пройти над нами, она так и сделает. Его власть и магия простираются до небес, и брось я ему вызов, он явит Кровавую луну. — И словно испугавшись того, что наговорил лишнего, Харлд покинул пленников и присоединился к своим товарищам.

— Что ты об этом думаешь? — спросил Сэдженер у Тагитта.

— По-моему, здесь происходит то же, что и в примитивных обществах древности у нас на Земле, — ответил Тагитт. — Жрецы изучили азы астрономии и держат народ в страхе, угрожая вызвать затмение.

— Стало быть, этот чертов король довольно хорошо знает схему движения лун. Но что тут особенно впечатляющего? Другие тоже могут заметить повторяющиеся циклы траектории движения…

— В том-то и дело, Дэйв, — мрачно усмехнулся Тагитт. — Здесь нет никаких регулярных циклов. У этой планеты так много лун, что они постоянно сталкиваются друг с другом, и рисунок движения никогда не повторяется. Если этот Гарадан может предсказать ход здешних астрономических событий, то он гений. Впрочем, мне неприятно говорить о нем, Дэйв, но я скажу тебе кое о чем, что нравится мне еще меньше…

— Ну?

— Подлетая к этой системе, мы обнаружили, что одна из самых больших лун имеет на поверхности огромные запасы железных окислов, придающих ей густой красный цвет. Должно быть, это и есть та самая Кровавая луна, и у меня странное предчувствие, что они выбрали это имя не только из поэтических соображений.

Поселок состоял из пяти десятков убогих глинобитных лачуг, двойной линией протянувшихся вдоль узкой долины. Мужчины, женщины и дети, сбежавшиеся поглазеть на пленных демонов, имели чрезвычайно голодный вид. Как только Сэдженер и Тагитт проходили мимо, люди присоединялись к толпе и шли следом. Вскоре процессия остановилась перед самым большим жилищем, которое даже в сгущающейся темноте сияло блеском отполированного металла.

— Это плиты корпуса корабля, — прошептал Тагитт. — Здесь, должно быть, живет Гарадан.

— И вот он выходит, чтобы лично поприветствовать нас, — подхватил Сэдженер, вглядываясь в человека средних лет, появившегося в дверях металлического здания. В отличие от своих подданных король Гарадан был одет в богато расшитую мантию, а в руках держал небольшую резную шкатулку, инкрустированную золотом и драгоценными камнями. Тело его выглядело пухлым и мягким, чего нельзя было сказать о глазах. Некоторое время он с холодной враждебностью рассматривал в упор Сэдженера и Тагитта, а затем повернулся к Харлду.

— Зачем ты привел их сюда? — спросил он. — Ведь я совершенно ясно указал, как поступать в подобных случаях. Ты должен был убить демонов сразу же, пока они не успели навредить моему народу.

Харлд глубоко вздохнул:

— Сир, они больше похожи на людей, чем на бесов.

— Это одна из дьявольских хитростей.

— Но если они так опасны и могущественны, зачем им подобные уловки? И почему нам удалось так легко захватить их, если…

— Молчать! — Лицо Гарадана побледнело от гнева. — Ты сомневаешься в моей божественной власти?

— Нет, сир. — Харлд оглянулся на толпу поселян. — Но урожай выдался таким скудным, что наши дети не переживут этой зимы, а незнакомцы обещали нам еду и одежды. Вот я и подумал, что, может быть, лучше…

— Не воображай, что знаешь больше своего короля! — Гарадан окинул ледяным взором своих подданных, которые начали перешептываться, услышав слова Харлда о еде и одежде. Опустив головы, они принялись неловко топтаться на месте.

— Не тревожьтесь, — обратился к ним Гарадан. — Боги разгневались, но не на вас. Божественная кара падет на Харлда, ибо он привел в деревню бесов и посеял сомнение в ваших умах.

Гарадан заглянул в свою инкрустированную шкатулку.

— В знак проявления своего гнева и в подтверждение моей божественной власти они шлют четыре белых луны, чей свет превратит ночь в день и укажет вам, что боги видят ваши сокровенные мысли и желают вам добра.

— Луны появятся… — Гарадан снова бросил взгляд на шкатулку, — …сейчас!

Он простер руку в небеса над западной частью долины, и в тот же миг раздался общий вздох, ибо там появился белый сверкающий диск большой луны, затмевающий блеск трех остальных. Около минуты деревня была ярко освещена четырьмя движущимися спутниками, затем они пересекли видимую часть небосвода, и опять воцарилась тьма.

— Король всемогущ! — разрезал тишину вопль какой-то женщины. — Мы должны подчиниться ему и убить бесов!

— Только так вы сможете умилостивить богов! — вскричал Гарадан голосом, сиплым от самодовольства. — Подготовьте их к казни! Я повелел Красной луне поспешить сюда, и как только ее свет падет на алтарь, бесы должны умереть.

Алтарь оказался плоским круглым камнем, закрывающим вход в металлический дворец Гарадана. Его окружили кольцом факелов, и их неровный свет трепетал на массивном обоюдоостром мече, ожидавшем, когда настанет его черед, на золоченой подставке. Сэдженера и Тагитта, связанных по рукам и ногам, положили в центре. Все население деревни в нетерпении сгрудилось вокруг алтаря.

— По крайней мере, теперь ясно, как Гарадан это делает, — сказал Сэдженер своему напарнику. — Кто-то из его предков сохранил у себя маленький компьютер, и умение пользоваться им передавалось только членам семьи, чтобы держать других поселенцев в благоговейном страхе перед их так называемой божественной властью. Благодаря этой нехитрой уловке Гарадан и живет в роскоши, распоряжаясь сотнями жалких рабов.

— Я думаю, Харлд задел людей за живое, когда упомянул о еде и одежде, — заметил Тагитт. — Но надо отдать должное Гарадану. Он очень ловко использовал восход четырех белых лун.

— Меня больше волнует появление Красной луны. — Сэдженер предпринял очередную бесплодную попытку ослабить путы. — Как ты думаешь, сколько у нас еще времени?

— Почем я знаю? Часа два, наверное.

При мысли, что вся хваленая технологическая мощь Земли бессильна спасти их от рук жалкой кучки дикарей, в груди Сэдженера шевельнулся темный холодок.

— Слушай мое слово, Эзоп, — отрывисто произнес он в передатчик, вмонтированный в кнопку. Обращение адресовалось компьютеру на борту корабля. — Где ты? Что ты там делаешь?

— Здесь Эзоп ничего не может сделать, — с мрачным фатализмом сказал Тагитт. — Пройдет несколько дней, прежде чем ему удастся провести "Сарафанд" сквозь этот частокол из спутников, но к тому времени в посадке не будет никакой нужды.

— Он может приказать другим модулям изменить курс и поспешить нам на помощь.

— Да, но это ничего не изменит. Даже ближайший к нам модуль не успеет добраться сюда прежде, чем… — Конец фразы потонул в гуле восхищения.

Сэдженер повернул голову и увидел, как облаченный в мантию Гарадан торжественно выходит из дворца. По-прежнему держа в руках свою резную шкатулку с инкрустацией, он медленно направился к алтарю, и подданные благоговейно расступились, давая ему дорогу. В колеблющемся свете факелов лицо короля казалось неподвижным и почти нечеловеческим. Подойдя к плоскому камню, он ступил на него и повелительно поднял руку. Над толпой повисло молчание.

— Кровавая луна повинуется моему приказу, — звенящим голосом провозгласил Гарадан. — Скоро она явится, чтобы лицезреть и освятить казнь бесовских созданий.

— Тебе это так не сойдет, Гарадан, — свирепствовал Сэдженер, тщетно пытаясь освободиться от пут. — Мы не одни на этой планете, и наши друзья уже спешат к нам… с мощным оружием.

— Демоны — мастера обмана и лживых уверток, — сказал Гарадан, поглядывая в шкатулку. — Но их уже ничто не спасет, ибо… — Он поднял правую руку и указал на западный край узкой полоски неба. — Я повелеваю Кровавой луне явиться… немедленно!

Страх приковал взгляд Сэдженера к западной стороне долины. Сердце его бешено колотилось в ожидании первых отблесков розового сияния, возвещающего о конце его жизни. И в самом центре этого водоворота ужаса и сожалений пульсировал один настойчивый вопрос: почему Эзоп даже не попытался помочь?

Причудливую сцену накрыла гнетущая тишина. Все взгляды были прикованы к указанной точке на небосводе.

С полминуты Сэдженер испытывал странное ощущение — словно время остановило свой бег, а потом постепенно осознал, что компьютер Гарадана, по всей видимости, слегка ошибся в расчетах. Красный спутник запаздывал. Деревенские жители беспокойно зашевелились.

Гарадан запустил руку в резную шкатулку, явно обследуя находящийся там компьютер.

— Красная луна появится! — снова крикнул он, но теперь в его голосе слышался панический оттенок. — Я, король Гарадан, приказываю ей!

Прошло еще несколько секунд, небо по-прежнему оставалось темным, а в толпе усилился неясный гул. Сэдженер ощутил слабые проблески надежды. Что-то нарушилось в работе компьютера, и в этом заключался их с Тагиттом шанс на спасение.

— Кровавая луна отказывается повиноваться, — извиваясь, выкрикнул он. — Боги обратились против Гарадана! Это знак, что они желают нашего освобождения!

— Замолчи! — проревел Гарадан. — И вы все тоже! Я ваш король, и я приказываю вам…

— Он просто обычный человек, — перебил его Сэдженер, надрываясь, чтобы перекричать нарастающий ропот толпы. — Он обманом заставляет вас служить ему, а ваши дети мерзнут и голодают. Не позволяйте больше себя дурачить! Это ваш шанс…

Голос Сэдженера увял при виде того, как Гарадан, рыча от бешенства, отшвырнул свою шкатулку и бросился к подставке, на которой покоился ритуальный меч. Схватив его, он повернулся к Сэдженеру и занес сверкающее лезвие над головой пленника. Описав дугу, клинок начал опускаться вниз, и тут у края алтаря возникло какое-то движение. Охотничье копье просвистело в воздухе и пронзило грудь Гарадана. Король рухнул на спину, судорожно дернулся и затих, а какой-то охотник вскочил на плоский камень и поднял руку, призывая к тишине столпившихся односельчан. Сэдженер узнал медные волосы Харлда.

— Слушайте все! — загремел Харлд. — Я убил Гарадана, и боги пальцем не пошевелили, чтобы помочь ему, значит, пришельцы не лгали, и он был всего лишь обыкновенным человеком. Я уверен, что и они — обыкновенные люди, а не бесы, и еще я уверен, что они могут сделать нам много добра. Давайте хотя бы выслушаем, что они скажут, и если вы сами не убедитесь в правдивости их слов, можете предать мечу и пришельцев, и меня.

В наступившей тишине Сэдженер услышал, как рядом заворочался Майк Тагитт.

— Ты всегда любил поговорить, — сказал он дрожащим от облегчения голосом. — Теперь настал твой час — подмостки полностью в твоем распоряжении.

На следующий день рано утром, распростившись на время с жителями деревни, Сэдженер и Тагитт начали свое долгое восхождение. Они собирались вернуться в модуль и дождаться там остальных поисковых экипажей, а возможно, и приземления "Сарафанда". Потом предстояла обширная работа по налаживанию нормальной жизни в потерянной колонии — воссоединение с современным человечеством должно было увенчаться конечным возвращением ее жителей на Землю.

— Это самое счастливое избавление, какое только возможно, — радовался Тагитт. — А представь, что компьютер Гарадана не дал бы сбой — ведь мы бы уже были покойниками!

— Не напоминай мне об этом, — ответил Сэдженер. — Да уж, помог нам Эзоп, ничего не скажешь! Вот вернусь на корабль, возьму молоток и оставлю несколько вмятин в его блоках памяти!

— Советую вам не портить казенного имущества, Дэвид. — Голос, звучавший из переговорного устройства на лацкане Сэдженера, несомненно, принадлежал Эзопу.

— А-а-а, значит, ты все-таки функционируешь, Эзоп! — съехидничал Сэдженер. — А я уж было решил, что у тебя короткое замыкание.

— Моя система невосприимчива к такого рода неисправностям, — педантично отметил Эзоп. — Я не мог связаться с вами, пока жители деревни находились в пределах слышимости. Как вы верно предположили, это бы излишне взволновало их.

Сэдженер фыркнул в знак своего неудовольствия:

— Зато, знаешь ли, излишне поволновались мы с Майком. Если бы компьютер Гарадана не ошибся…

— Компьютер работал превосходно, — прервал его Эзоп. — Это ТСМ-84С — тип, который широко использовался на переселенческих кораблях в прошлом веке, но до сих пор известен своей исключительной надежностью. Могу также добавить, что Гарадан отлично его программировал — у него к этому был врожденный талант.

— Но… — Сэдженер пытался осмыслить услышанное. — Отчего же он неверно рассчитал траекторию Красной луны?

— Элементарное отсутствие исходных данных, — бесстрастно, как и прежде, пояснил Эзоп. — Гарадан не мог знать, что я решил дискредитировать его в глазах последователей, чтобы спасти вашу жизнь и жизнь Майкла.

— Дискредитировать его? Как?

— Я перехватил Красную луну на дальней точке ее орбиты и дал по ней залп из всех наших антиметеоритных орудий… — Эзоп продолжал так буднично, словно речь шла о починке кофемолки. — Разумеется, она отклонилась от своей траектории совсем незначительно, но по мере движения отклонение нарастало, и этого оказалось достаточно, чтобы луну не заметили со дна долины.

— Господи! — Тагитт так и замер с открытым от удивления ртом.

— То есть ты хочешь сказать, — продолжал Сэдженер, — что просто столкнул ее с орбиты?

Ошеломленный гигантским размахом этого замысла Сэдженер в который раз подумал о пропасти, разделяющей его собственный, человеческий способ мышления и интеллект машины. Человеческое существо сочло бы кощунственным изменить ход небесных светил для собственных нужд, но Эзоп действовал как чистый разум, лишенный всяких эмоций. Для него это было всего лишь небольшое упражнение в логике.

— Лобовой подход к проблеме часто является наиболее эффективным, — сказал Эзоп. — Вы согласны, Дэвид?

— О, полностью, — беззаботно ответил Сэдженер, пытаясь вернуть себе прежнее спокойствие.

И не будь голос компьютера абсолютно бесстрастным, таким же, как и всегда, Сэдженер задумался бы: а не подшучивает ли над ними Эзоп? Да и возможно ли, чтобы компьютер обладал чувством юмора?

Некоторое время Сэдженер размышлял над этим, а затем покачал головой и, вздохнув, продолжил восхождение к далеким снежным полям, что, сверкая на солнце, расстилались в вышине.

НЕСТАБИЛЬНЫЙ ДВЕ ТЫСЯЧИ ПЕРВЫЙ Deflation 2001 Перевод с англ. © А. Жаворонкова, 2003

Лестер Перри мрачно уставился на торговый автомат, плюющий в пластиковую чашку темно-коричневой жидкостью. Вот уже почти месяц чашка кофе стабильно стоила восемь долларов, и он уже надеялся, что цена еще долго останется неизменной. Но не тут-то было.

Пригубив напиток, Перри скорчил рожу и в сердцах воскликнул:

— Десятка за чашку! А кофе-то мерзкий, да еще и холодный!

Его личный пилот Бойд Данхилл, пожав плечами, углубился в изучение своего форменного кителя и, лишь убедившись, что все золотые шнуры не потревожены небрежным движением, равнодушно пробормотал:

— Ничего удивительного. Когда на прошлой неделе начальство аэропорта отклонило требование ремонтников кофейных автоматов о повышении зарплаты, их профсоюз, естественно, призвал к проведению итальянской забастовки, и цены на кофе немедленно подскочили.

— Но ведь всего месяц назад цена на чашку кофе поднялась с четырех с половиной долларов до восьми, и зарплату ремонтников тогда увеличили на сто процентов.

— Они требовали двухсотпроцентного повышения.

— Да ребенку ясно, что администрация просто не в состоянии увеличить им зарплату втрое!

— Почему бы и нет? Добились же ремонтники шоколадных автоматов трехкратного увеличения зарплаты.

— Добились ли? — Перри недоверчиво покачал головой. — Об этом что, по ящику сказали?

— Телепередачи не транслируются уже третий месяц, — напомнил пилот. — Требования телевизионных техников о минимальной заработной плате в два миллиона в год по-прежнему не удовлетворены.

Перри с отвращением допил коричневую бурду и, выбросив чашку в урну, спросил:

— Мой самолет готов?

— Уже четыре часа как готов.

— Так чего же мы ждем?

— Соглашением профсоюза механиков легкой авиации с администрацией аэродрома минимальный срок выполнения предполетных работ увеличен до восьми часов.

— Восемь часов на замену щетки стеклоочистителя?! — Перри ошеломленно хихикнул. — Ничего не скажешь, продуктивная работа!

— На нашем аэродроме гарантированный государством минимальный срок предполетных работ всего лишь удвоен.

— Хорош закон! Значит, при сохранении почасовой оплаты по нему можно тратить на получасовую работу треть суток, а на… — Заметив на лице пилота мрачное выражение, Перри поспешно умолк.

Плохое настроение Бойда было легко объяснимо. Между ассоциацией нанимателей и профсоюзом пилотов частных двухмоторных самолетов разгорелся очередной конфликт. Наниматели предлагали пилотам семидесятипятипроцентную прибавку к жалованью, а те в свою очередь требовали сто пятьдесят процентов плюс премиальные за дальность полетов, и в обозримом будущем разрешения конфликта не предвиделось.

Они помолчали, думая каждый о своем. Наконец Перри сказал:

— Распорядись, пожалуйста, чтобы носильщик отнес мой чемодан в самолет.

Данхилл покачал головой:

— Носильщики бастуют с прошлой недели, так что вам придется надрываться самому.

— А им-то чего нужно?

— Они возмущаются, что в наши дни слишком многие носят свой багаж сами.

— Н-да.

С тяжеленным чемоданом в руке Перри пересек бетонную площадку, поднялся по трапу на борт самолета и, усевшись в одно из пяти пассажирских кресел, аккуратно пристегнулся. Желая скоротать время в полете, он решил полистать журнальчик поцветастей, но журнальный столик оказался пуст, и Перри с горечью вспомнил, что из-за забастовки полиграфистов вот уже вторую неделю ничего не издается.

Авиадиспетчеры с кем-то горячо торговались, от чего приготовления к взлету чрезвычайно затянулись. Наконец самолет вырулил на взлетную полосу и поднялся в небо, а Перри погрузился в тяжелую дремоту.

Разбудил его резкий порыв обжигающе холодного ветра. Открыв глаза, он вздрогнул. У распахнутого люка стоял Данхилл, его смятую униформу стягивали парашютные ремни.

— Что?… Что стряслось? — воскликнул Перри. — Пожар?

— Нет, — подчеркнуто официально сообщил пилот. — Просто я бастую.

— Ты шутишь.

— Отнюдь. Только что поступила радиограмма: отвергнув справедливые требования профсоюза пилотов частных двухмоторных самолетов с низкой посадкой крыльев, наниматели покинули стол переговоров. Заручившись поддержкой независимых профсоюзов пилотов одномоторных самолетов с низкой посадкой крыльев и двухмоторных самолетов с высокой, наш профсоюз отдал всем своим членам распоряжение о прекращении работы ровно в полночь. То есть приблизительно через тридцать секунд.

— Но Бойд!.. Что же будет со мной? У меня же нет парашюта!

На лице пилота появилось выражение угрюмой решимости.

— С какой стати мне за вас беспокоиться? Вам же было плевать на меня, когда я добивался жалких трех миллионов в год.

— Ну ладно, я был эгоистом. — Отстегнув ремни, Перри встал. — Не прыгай, Бойд, я удвою твою зарплату.

— Наш союз требует большего, — нетерпеливо бросил Данхилл.

— Хорошо, я ее утрою! Бойд…

— Оставьте ваши щедрые посулы при себе. Я не нарушу профсоюзной солидарности. — С этими словами Данхилл повернулся и сиганул в ревущую тьму.

Проводив его взглядом, Перри закрыл крышку люка и побрел к пилотской кабине. Самолет шел на автопилоте. Перри плюхнулся в левое кресло и вгляделся в приборную доску. Мысли его перенеслись в далекое прошлое, когда он служил военным летчиком во Вьетнаме.

Конечно, его самостоятельное приземление вызовет недовольство профсоюза, но умирать он тоже не собирался. Лестер отключил автопилот и решительно взялся за штурвал.

Пролетев несколько тысяч футов, Данхилл дернул кольцо. Тряхнуло его гораздо слабее, чем он ожидал. Секунды две он падал почти с прежней скоростью, а когда задрал голову, его глазам вместо туго натянутого купола предстал развевающийся пучок разноцветных нейлоновых лоскутков.

Слишком поздно он вспомнил, что профсоюз укладчиков парашютов, не добившийся увеличения оплачиваемых ежеквартальных отпусков, угрожал подрывной деятельностью.

— Коммунисты проклятые! — запоздало завопил он. — Грязные красные анархисты! Сволочи пога-а-а!..

Голос его потонул в реве ветра.

ТЕНЬ КРЫЛЬЕВ Shadow of Wings Перевод с англ. © А.И. Кириченко, 2003

В один прекрасный день маг по имени Дардаш, еще относительно молодой — ему исполнилось сто три года, — решил удалиться от мира.

Он выбрал островок неподалеку от побережья Колданы и построил там небольшой, но уютный домик, снаружи похожий на иссеченный ветрами каменный пик. Свое жилище он оборудовал всем необходимым для жизни, а потом перевез туда все свое достояние, в том числе и наиболее ценную его часть: двенадцать увесистых свитков в герметических цилиндрах из промасленной кожи, скрепленной серебряной проволокой. Новый дом Дардаш окружил особыми магическими завесами и в завершение, как бы для того, чтобы его уединение было действительно полным, сделал весь остров невидимым.

Маг, как было сказано, решил, что покончил с миром. Но мир был далек от того, чтобы покончить с Дардашем…

Стояло чудесное весеннее утро, одно из тех, когда мир кажется сотворенным заново. На востоке, там, где солнечные лучи касались песчаных откосов, земля мерцала, как расплавленное золото, украшенное белым пламенем, а голубая необъятность моря, уходящая за горизонт и почти граничащая с пустотой, словно подвергала сомнению всю человеческую историю: Минойский Крит, и Египет, и Шумер будто никогда не существовали или исчезли так же бесследно, как их предшественницы — древние цивилизации, основанные на магии. Казалось, в мире царит один лишь ветер, поющий песню новых начал.

Дардаш медленно брел вдоль берега своего островка, вспоминая ту пору, когда такое вот утро наполняло его мучительным и радостным томлением. Увы, эти времена давно миновали.

Как всякому магу, Дардашу не составляло труда сохранять свое тело сильным и здоровым, однако ум его был стар и развращен сомнением. Когда двенадцать свитков впервые попали к нему в руки, он сразу догадался, что они содержат заклинания, записанные в незапамятные времена расцвета магии, и с пугающей ясностью понял, что судьба уготовила ему стать величайшим волхвом, который когда-либо жил на свете. Это случилось почти два десятка лет назад, а сейчас он уже растерял значительную часть своей уверенности и — хотя сам он редко себе в этом признавался — все чаще стал поддаваться отчаянию — и все из-за единственного, сводящего с ума, неразрешимого вопроса.

Погруженный в свои унылые мысли, не замечая окружающей его красоты, Дардаш дошел до северо-восточной оконечности своих владений и уже решил повернуть на юг, когда его внимание привлекло белое пятнышко, блеснувшее на дальнем берегу за полоской воды, отделяющей его остров от материка. Здешнее побережье Колданы каменисто, в таких местах обычно селятся чайки, но предмет, замеченный Дардашем, не был птицей, а напоминал скорее человека в белом одеянии, хотя путешественники редко забирались в эти края. Несколько мгновений Дардаш вглядывался в сверкающее пятнышко, пытаясь рассмотреть его получше, но даже острое зрение мага было не в силах пробиться сквозь легкую дымку, вызванную окутывающим островок невидимым экраном.

Он пожал плечами и вернулся к более важным размышлениям. Дардаш изъездил мир вдоль и поперек, говорил на всех основных языках и знал все виды письменности, которые только существовали. Заклинания двенадцати свитков были изложены на Древнем Языке, и на первый взгляд это не создавало особых затруднений, тем более для того, кто привык разбирать всевозможные странные надписи. Несколько месяцев, возможно, даже несколько лет кропотливой работы, и тайна старых рукописей, несомненно, будет раскрыта, и тогда он получит возможность осуществить свою изначальную мечту — стать бессмертным и обрести всю фантастическую мощь колдунов минувшей эпохи грез.

Но сделать это Дардашу не позволял пробел в десять тысяч лет.

Древняя цивилизация, основанная на магии, столь могущественная в дни, когда мана растекалась повсюду в изобилии, оказалась колоссом на глиняных ногах. Как только необходимое для магии вещество исчезло с лица земли, рассыпалась и обратилась в ничто и сама цивилизация.

От тех времен сохранились лишь несколько реликвий, и те из них, что Дардаш видел или думал, что видел, совершенно не отвечали направлению его поисков. Ему необходим был ключ к Древнему Языку, и пока он оставался ненайденным, Дардаш не мог полностью развить свои способности…

Похоже, двери судьбы останутся навсегда закрытыми для него, а ведь существуют места, где опять начала аккумулироваться мана. Это обстоятельство и стало основной причиной ухода Дардаша от внешней суеты. Он предпочел посвятить все свое время, всю энергию своего ума, всю свою образованность одной сверхважной задаче — разрешить загадку заклинаний.

Поглощенный ею, Дардаш под охраной своей магической защиты, казалось, забыл обо всем остальном мире, но в это утро он ощущал какое-то странное беспокойство и рассеянность, а его ум обнаруживал досадную склонность к погоне за совершенно не относящимися к делу тривиальными мелочами. Добравшись до южной оконечности острова, где располагался его дом, маг опять невольно принялся гадать, кто или что привлекло его внимание на противоположном берегу.

Поддавшись внезапному порыву, он бросил взгляд на восток и увидел, что загадочная белая пылинка все еще маячит на водной глади. Дардаш нахмурился, а затем признался себе, что ум его не успокоится, пока не будет разрешена эта маленькая тайна.

Поморщившись от собственной глупости, он вошел в дом и по каменной лестнице взобрался на верхний балкон. Только вчера он использовал подзорную маску, чтобы рассмотреть корабль, который ненадолго появился на горизонте, и она все еще лежала на низкой скамье, похожая на отрубленную голову гигантского орла. Дардаш прижал маску к лицу и повернулся в сторону материка. Поскольку подзорная маска действовала по магическому, а не оптическому принципу, ее не требовалось настраивать или фокусировать, и Дардаш немедленно увидел загадочный предмет так, словно смотрел на него с расстояния нескольких шагов.

Молодая женщина была, наверное, самой прекрасной из всех, что он когда-либо встречал. По виду ее следовало причислить к аморитянам — у нее были пышные черные волосы и гладкая красно-коричневая кожа, свойственные этому племени, а ее лицо — чувственное и волевое, с темными глазами и полными губами, великодушное, но требовательное — было лицом той совершенной возлюбленной, которую все мужчины помнят по своим грезам, но лишь немногие стремятся иметь в действительности. Дардаш наблюдал, как девушка, стоя по лодыжки в воде в узкой бухте, расстегнула свой белый льняной хитон, отбросила его на песок и окунулась в волны.

Ее движения были томными и грациозными, словно танец, исполняемый лишь для него. У Дардаша пересохло во рту, когда он рассмотрел каждую интимную деталь ее тела, следуя взглядом за ручейками стекающей воды — от роскошной груди до упругого живота и стройных бедер.

Дардаш даже не представлял себе, долго ли длилось ее купание. Он пребывал в безвременном, похожем на транс состоянии до тех пор, пока девушка не вышла из воды, не оделась и не исчезла в каменных нагромождениях, образующих естественный барьер между морем и сушей. И лишь когда она пропала из виду, маг вышел из оцепенения. Он снял орлиную маску, и знакомые маленькие владения показались ему странно холодными и невеселыми.

Спустившись в кабинет, Дардаш внезапно понял причину своего недавнего дурного настроения, своей раздражительности и рассеянности. Желание посвятить свою жизнь разгадке заклинаний целиком исходило от ума, но сам-то он был существом сложным — амальгамой ума и тела, — и физическая сторона его природы бунтовала. Конечно, он мог бы захватить парочку девушек из прибрежных селений, когда обустраивал свое убежище, и они бы. только сочли за честь прислуживать ему в обмен на несколько основных магических приемов, но Дардаша одолевало тягостное чувство, что время для подобных соглашений прошло. Даже самые юные из местных женщин, как правило, быстро увядали, измученные тяжелой работой, и, кроме того, он только что увидел ту, единственную, которую истинно возжелал себе в подруги.

Но кто она? Откуда она пришла и куда направляется?

Этот вопрос тревожил Дардаша весь оставшийся день, отвлекая от бесконечных попыток установить связь между графическим видом заклинаний и сложными абстракциями, составляющими их суть. Торговые караваны обычно избирали более долгий прибрежный маршрут между столицей Колданы и северными землями, значит, маловероятно, что она дочь или наложница богатого торговца. Какие еще могут быть предположения? Только в сказках принцессы и всякие высокородные девицы отправлялись по миру в поисках знания. Примирившись с фактом, что все эти рассуждения бесплодны, Дардаш закончил работу уже за полночь, но, несмотря на усталость, никак не мог уснуть. Всякий раз его покой нарушали видения неизвестной женщины, и он просыпался, чувствуя на своих губах прикосновение ее уст, которое, исчезая, оставляло ощущение утраты, все более сильное и настойчивое.

Во многом его настроение определяла уверенность, что счастливый случай выпадает только однажды и наказанием за бездействие служит вечное сожаление. В результате, почти утратив веру в особую благосклонность богов, на следующее утро Дардаш отправился на восточную границу своего острова и снова увидел мелькающее на том берегу белое пятнышко. На этот раз зрение было дополнено памятью, и ему не составило труда истолковывать ленивые передвижения и изменения формы туманного пятнышка. Она была здесь. Она раздевалась, сбрасывая покровы с" роскошного тела, и прихорашивалась, готовясь принять ласки моря.

Дардаш задержался ровно настолько, сколько требуется, чтобы скинуть сандалии. Он вошел в прозрачную воду и сильными и экономными гребками поплыл к материку. Расстояние до берега быстро сокращалось. Едва он миновал границу невидимого экрана, защищавшего его остров, очертания женщины обрели четкость, и Дардаш подумал, что с этой минуты и она может его видеть. Впрочем, девушка, очевидно, была слишком увлечена купанием.

Она не замечала его присутствия до тех пор, пока Дардаш не почувствовал под руками гальку и не встал на ноги по колено в воде. Его полуголое тело внезапно возникло чуть ли не у самого берега, и девушка застыла, полурасстегнув хитон, слегка обнаживший ее груди, и бросила на мага взгляд, выражавший удивление и гнев, но лишенный всякого намека на страх.

— Я полагала, что одна здесь, — холодно произнесла она. Ее прекрасное лицо светилось надменным недовольством. — И вдруг в море не протолкнуться.

— Отчего же, — возразил Дардаш, пытаясь улыбкой завоевать ее расположение. — Нас здесь только двое.

— Скоро ты останешься в одиночестве.

Повернувшись, девушка подхватила свою плетеную сумочку и пошла прочь по направлению к узкому выходу из бухты. Солнце просвечивало сквозь тонкую ткань одежды, обрисовывая ее тело.

— Подожди! — крикнул Дардаш, решив, что вызов может быть наиболее действенным способом привлечь ее внимание. — Ты ведь не боишься меня?

Девушка едва заметно вскинула голову, но не остановилась. Подгоняемый нетерпением Дардаш широкими шагами устремился за ней, убежденный, что если упустит и этот случай, то ему уже никогда не видать покоя по ночам. Он почти догнал женщину и уже ощущал аромат ее распущенных черных волос, когда его охватило предчувствие близкой опасности. Дардаш остановился, собравшись нырнуть в глубокую расщелину слева, но застонал, поняв, что опоздал.

В воздухе стрелою просвистел сплетенный из кожи бич и обвил его руки чуть выше локтей. Дардаш крутанулся на месте, намереваясь еще больше обернуть бич вокруг своего тела и вырвать оружие из рук нападающего, но усталость после долгого заплыва, слепящий блеск доспехов и тяжесть противника подкосили его, и он рухнул наземь. Тут же другой воин обрушился на мага сверху, и он почувствовал, как ремень затягивается вокруг его запястий и лодыжек. Не успело сердце стукнуть трижды, как Дардаш оказался неподвижным, беспомощным и вне себя от гнева от того, что позволил так легко заманить себя в ловушку.

Прищурив глаза, он посмотрел на своих похитителей. Их было четверо, все в конических шлемах и кожаных панцирях с металлическими заклепками. Они мало походили на солдат, но их одинаковая одежда и вооружение говорили о том, что они состоят на службе у важной особы. К ним присоединился пятый человек — женщина, и Дардаш отвернулся, чтобы не видеть ее презрительного лица. Впрочем, сейчас его ум был занят вопросом, кто именно задумал это подлое нападение. В прежние годы у Дардаша было много врагов, но большинство из них давным-давно умерли, а в последнее время он так усердно занимался своими заклинаниями, что едва ли имел возможность навлечь на себя гнев действительно опасного противника.

— Назови мне имя своего хозяина, — спокойно проговорил он. Несмотря на свою полную беспомощность, Дардаш хотел показать, что его не волнует собственная безопасность, ибо он держит про запас страшную магическую силу. На самом деле большинство магических приемов требуют длительной и кропотливой подготовки, и эти головорезы легко могли покончить с ним в любой момент.

— Ты скоро его узнаешь, — бросил самый высокий из похитителей, обросший рыжей щетиной и с ноздрей, изуродованной старой раной, от которой на лице остался диагональный шрам.

— Он не заслуживает твоей верности, — сказал Дардаш, пытаясь использовать любую возможность. — Повинуясь его приказам, ты подвергаешь себя ужасной опасности.

Рыжебородый хладнокровно рассмеялся.

— Должно быть, я смелее, чем сам предполагал, ибо не чувствую совершенно никакого страха…

"Ты еще почувствуешь его, — пообещал про себя Дардаш. — Если я останусь жив". Печальная мысль о том, что этот день может оказаться последним в его жизни, заставила мага погрузиться в задумчивое молчание. Тем временем бандиты притащили из тайного укрытия деревянные носилки, не слишком любезно вкатили на них Дардаша и понесли его по пологому откосу на равнину, занимавшую большую часть Колданы. Женщина, уже переодевшаяся в более будничную одежду — полностью закрытый бурнус, — указывала путь. Дардаш по-прежнему мучился догадками, с какой целью его захватили, не зная, радоваться или огорчаться тому, что его похитители не закололи его сразу, как только им представился случай. Возможно, их хозяин — старый враг, который желает лично расправиться с Дардашем.

Когда отряд выбрался на равнину, Дардаш вытянул шею, надеясь понять, на чем его собираются везти дальше, но вместо этого увидел в нескольких шагах от себя квадратный шатер, расположенный так, чтобы его нельзя было разглядеть с острова. Шатер поддерживали золоченые столбы, а чуть поодаль щипали чахлую травку дюжина лошадей и вьючных животных. Было ясно, что это временный лагерь какой-то важной особы из тех, кто никогда не пускается в дальний путь без привычных роскошных излишеств, и Дардаш понял, что теперь ему недолго осталось пребывать в неведении относительно собственной судьбы. Он откинулся на спину и напустил на себя безразличный вид.

Женщина побежала вперед, вероятно, затем, чтобы предупредить о прибытии, и когда вся процессия подошла к шатру, придержала занавеску у входа. Воины внесли Дардаша в лимонную тень шатра, опустили носилки на пол и, не говоря ни слова, вышли, задернув за собой полог. Когда глаза Дардаша привыкли к полумраку, он обнаружил, что находится в обществе пухленького человечка с пышными усами и гладкой, ухоженной кожей, умащенной, как у молодой наложницы. Он был облачен в дорогие шелка, и Дардаш с мгновенно вспыхнувшей надеждой заметил, что на его темно-голубой тунике вытканы астрологические символы. По опыту он знал, что астрологи редко бывают склонны к насилию — разумеется, исключая тех, чьи предсказания не сбываются, — и был совершенно уверен, что никогда не вставал у них на пути.

— Я Уртарра, придворный астролог короля Маркурадеса, — представился человечек. — Сожалею, что пришлось доставить тебя сюда таким хитрым способом, но…

— Хитрым! — Дардаш презрительно фыркнул. — Простейшая из всех детских уловок, которые когда-либо изобретали!

— Тем не менее она сработала. — Уртарра сделал паузу, чтобы посмотреть, какое впечатление произвели его слова. — Надеюсь, это не значит, что ты тоже прост и ребячлив, поскольку в таком случае ты не сможешь выполнить задачу, которую я хочу тебе поручить.

— Ты узнаешь, насколько я ребячлив, — пообещал Дардаш, гнев которого нарастал вместе с уверенностью, что его не собираются убивать. — Ты много обо мне узнаешь, как только я освобожусь от пут.

Уртарра покачал головой.

— Я уже узнал все, что мне требовалось. И я не настолько глуп, чтобы освобождать тебя, пока ты не услышишь мое предложение и не согласишься работать на меня. — Он оглядел крепкое тело Дардаша. — На вид ты вполне способен постоять за себя и без помощи магии.

Дардаш чуть не задохнулся от возмущения — слишком уж самонадеян был этот изнеженный астролог.

— Не знаю, какие жалкие желания ты возымел, но могу заявить одно — я никогда и ни за что не стану служить тебе.

— Станешь! — Уртарра, казалось, забавлялся, поправляя под собой подушки. — Дело в том, что я обладаю необычными способностями, которые в известном смысле родственны твоим собственным. Я провидец. У меня есть дар приоткрывать завесу времени и узнавать отдельные детали из того, что уготовано нам в будущем, и я видел нас двоих, совершающих совместное путешествие.

— Провидец? — Дардаш взглянул на астральные символы, украшающие одежду Уртарры. — Стало быть, ты из тех, кто носится с абакой и астролябией, как…

— Это свойственно не мне, а молодому королю Маркурадесу. Он не верит ни в какие формы магии — даже в ту скромную ее разновидность, которой владею я. Он философ, а философы, как ты сам понимаешь, верят в оросительные системы больше, чем в заклинания погоды, а в броню — больше, чем в амулеты. Я бы не удержался при его дворе, если бы применял свои силы явно, и вынужден притворяться, что мои предсказания основаны на науке астрологии. Я не имею ничего против астрологии, кроме одного: ей не хватает… хм… точности.

— То есть того же, чего и твоему собственному провидению, — с нажимом произнес Дардаш. — Я не собираюсь ни служить тебе, ни путешествовать с тобой… и все же мне любопытно, что за тяжелую задачу ты для меня выдумал? Что-нибудь невообразимо банальное? Приготовление любовного зелья или превращение полезного свинца в бесполезное золото?

— Нет-нет. Кое-что гораздо более подходящее для такого мага, как ты. — Уртарра остановился, чтобы глянуть Дардашу в лицо, а когда заговорил опять, голос его прозвучал тихо и серьезно. — Я хочу, чтобы ты убил короля Маркурадеса.

Первым инстинктивным побуждением Дардаша была попытка освободиться от пут. Он извивался и корчился на подстилке, стараясь развязать или сбросить ремни, но те оказались прочными и умело завязанными, и здесь не могла помочь даже его необычная сила. В конце концов он только вспотел и застыл неподвижно, устремив взор на Крышу шатра.

— Зачем изнурять себя? — внушительно произнес Уртарра. — Разве для тебя так много значит жизнь короля?

— Я беспокоюсь о своей собственной жизни, — ответил Дардаш. Его в самом деле не заботили звания и титулы — князь в его глазах стоял ничуть не выше горшечника, но король Маркурадес являл собой редкое исключение: это был правитель, чьи дела вызывали всеобщее восхищение. За пять лет, прошедшие с тех пор, как он взошел на трон Колданы, Маркурадес сделал безопасными границы страны, расширил торговлю и лично приложил немало усилий для развития сельского хозяйства и ремесел. Его правление несло с собой благосостояние и спокойствие, и подданные платили ему всеобщей преданностью и любовью, которую испытывали к монарху все, начиная от высших сановников и кончая последним крестьянином. Потому Дардаш считал, что трудно выдумать нечто более глупое и нелепое, чем убийство такого короля.

— Разумеется, обыкновенный человек не в силах выполнить задание и при этом остаться в живых, — заметил Уртарра, в точности угадывая мысли Дардаша, — но ты не обыкновенный человек…

— …и к тому же не падкий на лесть. Почему ты хочешь, чтобы король умер? Ты сговорился с его наследниками?

— Я действую лишь ради себя… и ради народа Колданы. Позволь мне показать тебе кое-что.

Уртарра поднял руку, и по ткани шатра побежала рябь, но вовсе не от морского ветра. Затем стена, казалось, растворилась в тумане, и сквозь мерцающие завихрения Дардаш увидел прямую и величественную фигуру молодого короля, стоящего на колеснице, которая двигалась по городским улицам. Со всех сторон его окружали рукоплещущие толпы, матери поднимали детей повыше, чтобы те лучше разглядели правителя, а девушки устилали путь колесницы цветами.

— Таков Маркурадес сейчас, — пробормотал Уртарра. — Но давай заглянем вперед и посмотрим, каким курсом следует он по реке времени.

Магические образы возникали и блекли, сжимая время в стремительной смене картин, и Дардаш видел, как король становится старше и как с течением лет изменяется выражение его лица. Все плотнее сжимаются губы, все холоднее становится взгляд, и постепенно меняется королевская процессия. Вот уже позади него маршируют полчища солдат, лошади тянут военные машины. Толпы, выстроившиеся по обочинам, по-прежнему рукоплещут и приветствуют его криками, но очень мало среди них детей и девушек, и зрители одеты заметно беднее, а лица их истощены.

Предвидение, которое разворачивалось перед Дардашем, являло собой нечто большее, чем просто череду образов. Знание и догадка слились для него в беззвучный шепот, и Дардаш понял, что король, развращенный собственной силой и амбициями, становится все более и более жестоким и безрассудным. Вот он поднял армии и захватывает соседние страны, увеличивая тем самым свою военную мощь. Вот он уже отвернулся от всех своих просветительских реформ и проектов мирного строительства. В конце концов Маркурадес попытался увеличить свои владения в тысячу раз, ввергнув весь материк в горнило жутких войн и катастроф, завершившихся полным уничтожением его народа.

Когда поблекло последнее ужасное видение и стена шатра вновь превратилась в обычный медленно колышущийся прямоугольник ткани, Дардаш с невольным уважением посмотрел на Уртарру.

— Ты действительно провидец, — сказал он. — У тебя есть дар, которому даже я могу только завидовать.

— Дар? Для него больше подходит слово "проклятие". — На мгновение лицо Уртарры отразило терзавшие его мучительные мысли. — Я мог бы прекрасно обойтись без подобных видений и без бремени ответственности, которое они накладывают.

— Какое бремя? Теперь, зная удел Колданы и ее народа, все, что от тебя требуется, — это переселиться в какую-нибудь безопасную страну и прожить свою жизнь в мире. Я бы сделал именно так.

— Но я — не ты, — отозвался Уртарра. — И события, которые мы видели, не предопределены. Время подобно реке, и русло ее можно изменить, вот почему, пока не поздно, ты должен убить короля.

Дардаш откинулся на подстилку.

— Я не собираюсь впутываться в столь сомнительную и опасную авантюру. Да и зачем?

— Но ты ведь только что видел бедствия, которые обрушатся на множество людей, — войны, моровые язвы, голод.

— Что мне до них? — поморщился Дардаш. — У меня есть свои собственные задачи, которые я должен решить, и слишком мало времени. Вот что я предлагаю — освободи меня, и наши дороги разойдутся; обещаю, что уйду, не причинив никакого вреда ни тебе, ни кому-либо из твоих людей.

— Мне говорили, что ты думаешь только о себе, — с циничной усмешкой сказал Уртарра, — но все же очень трудно поверить, что человек может быть настолько лишен сострадания.

— Придется поверить, — произнес Дардаш, протягивая ему свои связанные запястья. — И прикажи-ка снять это, ведь время не ждет.

— Но есть одна вещь, которую ты не принимаешь во внимание, — сказал Уртарра, и в голос его вкралась загадочная нотка. Он встал на ноги и подошел к богато украшенному сундуку, стоящему в углу шатра. — Я могу заплатить тебе за услугу.

Дардаш невесело рассмеялся:

— Чем? Золотом или драгоценностями? С помощью чар я могу создать их из навоза. Благосклонностью той шлюхи, что ждет снаружи? В любом городе я найду сотни таких, как она. У тебя нет ничего, что могло бы заинтересовать меня, предсказатель.

— Ну что ж, очень жаль, — мягко произнес Уртарра, вынимая что-то из сундука. — Я-то надеялся, что у меня найдется кое-что занимательное.

Астролог повернулся, и Дардаш увидел, что он держит в руках клочок пергамента длиной примерно в две ладони, несомненно, оторванный от какого-то свитка. Маг бросил на пергамент скучающий взгляд и уже хотел отвернуться, как вдруг по его телу пробежала дрожь: надпись на свитке напоминала Древний Язык, те самые загадочные и непостижимые письмена, что и на его собственных двенадцати свитках.

Чтобы лучше видеть, Дардаш наклонил голову и внезапно, словно от удара превосходящей по силе магии, потерял дар речи и чуть не задохнулся. Сердце его неистово затрепыхалось в груди, а перед глазами заплясали радужные искры, когда он понял, что текст в руках Уртарры составлен на двух языках. Под каждой строкой, написанной на Древнем Языке, помещалась другая, где перемешивались идеограммы и фонетические символы, в которых Дардаш узнал письменность позднего Аккосиана, одного из почти исчезнувших языков, изученного им много лет назад.

— Это, разумеется, только обрывок, — заверил Уртарра. — У меня есть и оставшаяся часть рукописи, спрятанная в надежном месте, но если тебя не интересует…

— Не шути со мной, я этого не люблю. — Дардаш мгновенно осознал, что именно здесь находится ключ к разгадке тайны двенадцати свитков, которая сделает его фактически бессмертным и наделит безграничными силами волшебников древности. — Признаюсь, я испытываю некоторый сугубо научный интерес к древним рукописям и готов предложить за хорошие образцы приличную цену. Разумеется, об убийстве короля не может быть и речи, но есть много других…

— Не шути и ты со мной, — прервал его Уртарра. — Маркурадес должен умереть, или же вся рукопись будет предана огню.

По спине Дардаша пробежал холодок.

— С другой стороны, в мире полным-полно королей, — медленно произнес он. — Так ли уж на самом деле важно, будет их одним больше или меньше?

Время шло к полудню, когда Дардаш тщательно отобрал магические приспособления, которые, как он думал, могли ему понадобиться, и переправился на плоту к берегу. Он лично проследил за тем, чтобы все предметы вместе с небольшим количеством его дорожных пожитков были аккуратно навьючены на двух мулов, а потом, слегка нахмурившись, повернулся к Уртарре.

— Все-таки любопытно, — не выдержал он, — как ты сумел найти мой маленький незаметный островок? Я был убежден, что спрятал его вполне сносно.

— Ты спрятал его очень хорошо… от людских глаз, — с довольной улыбкой ответил Уртарра. — Но он виден с высоты, а на твоем острове гнездится очень много птиц.

— Ну и какое это имеет значение?

— Для меня — никакого; но для ястребов, как выяснилось, это очень важно.

— Понимаю, — задумчиво протянул Дардаш, внезапно осознав, что Уртарра, при всей его мягкости евнуха, в высшей степени опасный противник. — Ты никогда не помышлял о том, чтобы стать магом?

— Никогда! Мне хватает тревог с даром провидения. Если добавить к этому что-нибудь еще, я вообще лишусь сна.

— Наверное, ты прав. — Дардаш ловко вскочил на коня, которого ему подвели заранее. — Скажи мне, а ты когда-нибудь вызывал видение собственной смерти?

— Ни один провидец не в состоянии сделать этого до тех пор, пока не будет готов, — со странной улыбкой ответил Уртарра и подал знак четырем охранникам и молодой женщине; все они уже сидели верхом и ждали неподалеку.

Процессия тронулась на юго-восток, в сторону Бхитсалы, столицы Колданы. Равнина мерцала от жара, и линия горизонта стала почти неразличимой.

Дардаш, предпочитавший относительную прохладу побережья, не находил ничего привлекательного в предстоящей четырехдневной прогулке верхом. Стараясь не отставать от Уртарры, маг утешал себя мыслью, что это, быть может, последнее путешествие, которое он совершает таким банальным и неудобным образом. Когда он овладеет знаниями, скрытыми в двенадцати свитках, то сможет безо всяких усилий перемещаться на любые расстояния иным способом — возможно, верхом на облаках, а возможно, так, что и во сне не приснится. А до тех пор придется довольствоваться тем, что есть.

— А эта женщина, — сказал Дардаш задумчиво, — она знает, что нам предстоит совершить?

— Нет! Никто не должен знать о нашем соглашении, иначе, будь мы хоть в сто раз сильней, это не убережет нас от гибели.

— Но не кажется ли твоим людям наша экспедиция немного… необычной?

— Они привыкли никогда не задавать вопросов. Тем не менее я сказал им то, что скажу и Маркурадесу: дескать, ты непревзойденный математик и мне нужна твоя помощь в составлении гороскопов. Я распространил слух о таком расположении звезд, которое указывает на некие важные события, но делает это весьма невнятно, так что даже я в затруднении. Видишь ли, я давно уже готовил почву…

Взгляд Дардаша вернулся к фигуре всадницы впереди процессии.

— А где ты взял женщину?

— Нирринин — дочь моего двоюродного брата. — Уртарра удовлетворенно хихикнул. — Мне повезло, что она так ответственно подошла к заданию, которое я ей поручил. Прислать ее к тебе сегодня ночью?

— В этом нет необходимости, — ответил Дардаш, не подавая виду, что уязвлен предложением астролога. — Она придет ко мне по собственному желанию.

Они двигались по раскаленной равнине — точно в самом центре неясной полусферы ослепительного сияния — до тех пор, пока с заходом солнца горизонт вновь не обрел прежнюю отчетливость, а окружающий мир не возродился к жизни. Не дожидаясь, когда окончательно стемнеет, путешественники разбили лагерь — величественный квадратный шатер для Уртарры и скромные конические палатки для остальных — и разожгли костры. Нирринин принялась готовить ужин для Уртарры и Дардаша, а охранники занялись своими делами. Маг расположился поближе к девушке и поместил ее в орбиту своей личной силы, действующей неторопливо, но верно.

— Когда мы встретились нынче утром, — начал он, — я был совершенно уверен, что ты принцесса.

— А я совершенно уверена, что ты льстец, — парировала Нирринин, не отрываясь от приготовления еды.

— Я никогда не пользуюсь лестью.

— Значит, она проявляется в том, что ты ее отрицаешь.

— Очень хорошо, — рассмеявшись, сказал Дардаш, и его желание возросло от того, что женщина, склонившаяся над огнем, оказалась всесторонней личностью, а не просто куском недолговечной плоти. — Вчера, когда я следил за твоим купанием, я понял…

— Вчера? — Глаза ее сверкнули в сумерках, словно две луны.

— Да. Не забывай, что я не только математик, но и маг. Используя свои чары, я долго стоял, незримый, рядом с тобой и понял, что мы созданы друг для друга. Как меч и ножны.

— Меч! Теперь ты решил польстить себе?

— Есть лишь один способ проверить, — небрежно бросил Дардаш.

Много позже они лежали рядом в темноте — довольная Нирринин спала в его объятиях, а он с торжеством осознавал, что ум его снова обрел свою былую ясность.

И Дардаш начал обдумывать способы убийства короля.

Город Бхитсала раскинулся вокруг полукруглой бухты — отличной стоянки для торговых кораблей. Его защищала гряда невысоких холмов, которая, соединяясь с береговой линией на южной оконечности бухты, образовывала возвышение из утесов, где располагался дворец королей Колданы — обширное сооружение со множеством зданий, чьи колоннады красовались под толстым слоем золота вплоть до того момента, когда Маркурадес вступил на трон. Одним из первых деяний молодого короля стал приказ ободрать золото с колонн и распределить его между простыми людьми. Несмотря на это, белая мраморная плоть колонн сияла все так же ярко, а на закате отражала солнечные лучи — словно в знак того, что сами боги позолотили дворец Маркурадеса, приветствуя щедрость короля.

Дардашу казалось, что он физически ощущает всеобщее обожание, окутывающее правителя, когда тот проезжает по городу, и для мага оно являлось источником опасности. Задача, за которую он взялся, должна быть решена с предельной осмотрительностью. Дардаш уже понял, что о явном убийстве не может быть и речи, но даже естественным образом протекающая болезнь сразу вызвала бы массу подозрений, а мага — предполагаемого изготовителя странных снадобий и приворотных зелий — обвинили бы в отравительстве. Самое главное, говорил себе Дардаш, смерть Маркурадеса должна произойти на глазах у как можно большего количества людей, да так, чтобы она выглядела как несчастный случай или — еще лучше — как неотвратимый удар судьбы. Беда лишь в том, что божественные действия очень трудно симулировать.

— Я приготовил для тебя комнату в моих собственных покоях во дворце, — сказал Уртарра, когда они миновали раскаленный полуденным солнцем город и начали подниматься к королевской резиденции. — Ты сможешь отдохнуть и подкрепиться.

— Это хорошо, — ответил Дардаш, — но сначала я хотел бы принять ванну, и чтобы Нирринин размяла меня и умастила благовониями — я начинаю смердеть сильнее, чем эта проклятая лошадь.

— Я собирался отправить Нирринин обратно к отцу.

— Нет! Я хочу, чтобы она осталась со мной.

— Во дворце много женщин. — Уртарра подъехал поближе и понизил голос: — Не очень-то мудро в такое время делить ложе с той, что проявляет к тебе особый интерес.

Дардаш сразу же понял, что Уртарра дает ему добрый совет, но мысль о том, чтобы расстаться с Нирринин, которая творила свою собственную магию в сладостные ночные часы, — эта мысль отозвалась в его сердце непривычной болью.

— Не тревожься понапрасну, — вслух сказал он. — Девушка ничего не узнает. Ты ведь не считаешь меня глупцом?

— Я лишь пекусь о твоей безопасности.

— Среди нас только один рискует своей головой, — заметил Дардаш, глядя на величественные башни, вздымающиеся перед ними на фоне неба.

Когда они наконец добрались до дворцовых ворот, Уртарра, коротко посовещавшись со своими людьми, отпустил их по домам, расположенным неподалеку. После чисто формального осмотра, который учинил им капитан дворцовой стражи — еще одно свидетельство добрых отношений короля с его подданным, — Дардаш, Уртарра и Нирринин проехали во дворец. Служители, вызванные астрологом, увели лошадей и мулов. Другие слуги взяли пожитки Дардаша, чтобы доставить их в покои Уртарры, которые располагались в высоком крыле, выходящем на море, но маг остановил их и сам понес туго упакованные узлы.

По дороге он заметил в углу дворика диковинный экипаж, состоявший из большого деревянного бочонка, установленного на четыре колеса. В основании бочонка виднелся цилиндр и медные трубки, откуда выступала длинная Т-образная рукоять, а в верхней части находилась изогнутая, как змея, гибкая кожаная труба, швы которой были промазаны битумом.

— Что это за устройство? — спросил Дардаш, указывая Уртарре на странный предмет. — Никогда не видел ничего подобного.

Уртарру, казалось, забавляет удивление гостя.

— Ты увидишь еще много изобретений Маркурадеса, если пробудешь здесь подольше, а эту конструкцию он называет огненной машиной.

— Огненная машина? Это осадное орудие?

— Нечто прямо противоположное, — ответил Уртарра и откровенно рассмеялся. — Это для того, чтобы поливать водой горящие здания.

— О! Весьма необычная забава для королей.

— Больше чем забава, мой друг. Маркурадес настолько одержим своими проектами, что половину времени проводит в дворцовых мастерских. Иногда его желание увидеть последнее изобретение в действии настолько велико, что он сбрасывает свою мантию и трудится над ним, как рядовой ремесленник. Я видел, как он вываливается из кузни вымазанный сажей и залитый потом почти до неузнаваемости.

— А знает ли он, что подобная деятельность опасна?

— Маркурадеса это не беспокоит… — Уртарра запнулся и бросил пытливый взгляд на мага. — Что ты задумал?

— Я еще не уверен, — улыбнулся Дардаш, но ум его уже ухватился за только что полученные сведения. — Ну так где я могу тут принять ванну?

— Глянь-ка, — сказал Дардаш Нирринин. Они стояли в тщательно ухоженном саду, широкой полосой раскинувшемся между королевским дворцом и высоким обрывом. Было свежее утро, и легкий ветерок, дувший с моря, идеально подходил для целей Дардаша. В правой руке маг держал крест, сделанный из двух плоских деревянных дощечек, плотно скрепленных в центре. Он поднял руку, намереваясь швырнуть крест в воду.

— Не выбрасывай его, — попросила Нирринин. Она не понимала, для чего Дардаш так старается, но видела, как он чуть ли не весь день планомерно придавал предмету нужную форму, плавно закругляя одни грани и заостряя другие, и ей была неприятна мысль о том, что его труд пропадет напрасно.

— Эта вещица мне надоела, — смеясь, объявил Дардаш и, резко взмахнув рукой, как человек, хлопающий бичом, отпустил крест. Тот молниеносно рванулся прочь, его лопасти вращались в вертикальной плоскости, унося крест прямо вниз, к голубым водам залива. Нирринин вскрикнула, но в тот же миг крест, накренившись на одну сторону, словно пренебрегая тяготением, опять взмыл вверх, поднимаясь все выше до тех пор, пока не оказался на том же уровне, с которого был запущен. Как ястреб, он парил в воздухе, ярко поблескивая на солнце. Нирринин застыла от удивления и ужаса, увидев, что крест действительно возвращается. Когда странный артефакт пересек границу скал и упал на землю в нескольких шагах от них, девушка бросилась в объятия мага.

— Ты не сказал мне, что он заколдован, — упрекнула она, прижимаясь к Дардашу и с опаской глядя на лежащий на земле предмет, словно тот был живым и мог внезапно напасть на нее.

— Тут нет никакой магии, — возразил он, высвобождаясь и поднимая крест, — хоть я и в самом деле вычитал его секрет из очень древней книги. Посмотри, какую форму я придал каждой части этой деревяшки: она напоминает крыло чайки. Я смастерил для тебя маленькую деревянную птичку, Нирринин, — домашнего голубя.

— А по-моему, он все-таки заколдован, — с сомнением сказала она. — Не думаю, что эта штука мне понравится.

— Обязательно понравится. Смотри, как она не хочет с тобой расставаться.

Дардаш опять отработанным движением швырнул крест в море, и тот повторил свой удивительный круговой полет, на этот раз вернувшись еще ближе к месту, откуда был запущен. Нирринин отскочила от него, но теперь в ее глазах было больше любопытства, чем опасения, и после третьего броска она уже отважилась поднять крест и передать его Дардашу.

Маг продолжал бросать крест, изменяя скорость и направление полета, а потом они затеяли игру, увертываясь от неизменно возвращавшегося снаряда. Вскоре несколько дворцовых служителей и высокопоставленных придворных, привлеченных смехом Нирринин, собрались поглазеть на спектакль. Словно не замечая зрителей, Дардаш продолжал без устали бросать крест, но на самом деле не упускал ни одной детали из их разговоров и вскоре понял — просто по тому, как изменился гомон голосов, — что его план начал претворяться в жизнь. Он обернулся и увидел, как кучка придворных расступилась, давая дорогу красивому, хрупкому молодому человеку с осанкой, в которой удивительным образом сочетались непринужденность и властность.

"Это новая разновидность высокомерия, — подумал Дардаш. — Вот человек, который понимает, что ему не надо даже пытаться производить впечатление на других".

Но мысли эти испарились, когда он впервые увидел вблизи молодого короля и ощутил на себе психическую власть правителя. Дардаш как искусный маг отлично понимал, что его призвание — нечто большее, чем готовность и умение запоминать заклинания. Не раз ему приходилось сталкиваться — часто в самой обычной жизни — с людьми, обладавшими мощным магическим потенциалом, но никогда прежде он не встречал человеческое существо с такой мошной харизмой. Дардаш внезапно испытал растерянность и смущение от того, что попал в общество человека, который может без труда обойти мага в его собственном ремесле.

— Ты, должно быть, новый помощник Уртарры, — с небрежной любезностью сказал Маркурадес. — Надеюсь, тебе по душе пребывание в Бхитсале.

Дардаш поклонился:

— Я наслаждаюсь им, государь. И оно дает мне привилегию служить Вашему Величеству.

Про себя он подумал: "Имею ли я право, несмотря на видения Уртарры, убить подобного человека?".

— Сожалею, что мы не встретились раньше, но на мое внимание претендуют мириады… — Маркурадес замолк и взглянул на Нирринин. — Впрочем, я полагаю, что ты вряд ли нуждаешься в утешении.

Нирринин улыбнулась и потупила взор с видом, который — как подсказывала обостренная чувствительность Дардаша — не имел ничего общего со скромностью. "Сука, — подумал он, сам испугавшись силы своей ненависти, — эта сука готова отдаться ему прямо здесь, на глазах у всех".

— Я вижу, ты мастак не только по гороскопам. — Маркурадес кивнул на крест, лежащий на траве. — На первый взгляд твой кусок дерева наделен магической силой, но поскольку я не верю в эти фокусы, то предположу, что все дело в скрытых свойствах его формы.

— Разумеется, государь. — Дардаш поднял крест и, лелея в душе мысль об убийстве, начал объяснять все, что знал о принципах аэродинамики, благодаря которым снаряд совершал свой круговой полет. Теперь, когда его отношение к Маркурадесу оформилось окончательно, тот факт, что король обращается с ним на равных и облачен в простое льняное одеяние без каких-либо украшений, служил лишним подтверждением невероятного высокомерия и самонадеянной гордости правителя. Нетрудно было представить, как эти свойства со временем преобразятся в тяжкое и опасное помешательство, постепенно развращая юного короля, пока тот не станет чудовищем, которого еще не видел свет.

— Как только крест прекращает вращаться, он падает на землю, — пояснил Дардаш. — Это доказывает, что именно быстрое движение лопастей в воздухе делает его легким, как летящее по ветру семя чертополоха. Я часто думаю, что если бы человек смог построить большой крест, десятка два шагов в размахе и с точно таким же очертанием лопастей, и придумать способ заставить его быстро вращаться, то он воспарил бы, как орел, поднявшись выше всех земель и всех людей на свете.

Дардаш остановился и посмотрел на короля, выбирая точный момент.

— Но, увы, такая затея невыполнима.

Глаза Маркурадеса, поглощенного новой идеей, заблестели.

— Я не согласен с тобой, Дардаш. Мне кажется, такую машину можно построить.

— Но вес лопастей…

— Конечно, глупо использовать для этого сплошное дерево, — прервал Маркурадес, и его голос сделался более резким. — Нет, мне думается, это должна быть легкая рама, обтянутая кожей или… еще лучше — шелком. Да, шелком!

Дардаш покачал головой:

— Ни один человек, даже самый могучий борец, не сможет вращать лопасти достаточно быстро.

— Тебе, как и всем звездочетам, недостает знаний о таких сугубо земных субстанциях, как медь, вода… и огонь, — ответил Маркурадес, вышагивая по кругу. — Я могу внутри малого пространства произвести силу, равную силе десяти человек, силе лошади… Проблема в том, как заставить ее служить моим желаниям. Она должна быть направлена… и… и…

Маркурадес поднял палец, проведя вертикальную невидимую линию, а затем с отрешенным видом начал вращать рукой по горизонтальной окружности.

— Отсюда и досюда, — бормотал он, беседуя сам с собой. — Что ж, это, может быть, способ…

— Я не понимаю, государь, — сказал Дардаш, тщательно скрывая вспыхнувшее в душе ликование. — О чем вы…

— Увидишь сам, звездочет. — Маркурадес повернулся и направился к дворцу. — Думаю, что смогу удивить тебя.

— И я думаю, что смогу удивить тебя, — еле слышно произнес Дардаш, глядя, как Маркурадес спешит прочь. Весьма довольный своими утренними достижениями Дардаш посмотрел на Нирринин и почувствовал укол холодной ненависти, увидев, какой пристальный взгляд она устремила вслед удаляющемуся королю.

"Чем скорее я выполню свое задание, — подумал он раздраженно, — тем лучше".

Личные покои Уртарры представляли собой богато украшенную комнату, по стенам которой были развешены темно-зеленые гобелены с вышитыми на них астрологическими знаками. Предсказатель оправдывал перед Дардашем эту показуху тем, что, поскольку он не настоящий астролог, ему необходимо хотя бы подчеркнуть превосходство своих покоев над всеми другими покоями во дворце. Сейчас он сидел, удобно скрестив ноги, на ложе и выглядел точно так же, как во время их первой встречи: пухлый, умащенный благовониями и обманчиво мягкий.

— Я полагаю, что должен поздравить тебя, — сказал он задумчиво. — Подняться ввысь на летающей машине — можно ли вообразить более опасную затею! Если тебе удастся подстроить королевскую смерть, не используя магию, твой успех станет еще более значительным. Я не откажу тебе в заслуженной награде.

— Даже и не пытайся, — предостерегающе заметил Дардаш. — Кроме того, ты ошибаешься в главном: я собираюсь использовать магию. И очень много магии.

— Но если нужно лишь дождаться, когда Маркурадес рухнет с неба, то я не понимаю…

— Прежде всего ты не понимаешь, что машина не в состоянии оторваться от земли! — перебил его Дардаш, поражаясь, что человек с таким опытом, как у Уртарры, может проявлять столь детскую наивность относительно устройства материального мира. — Во всяком случае, без моей помощи. Люди, как и все другие животные, принадлежат земле, и ни одна затея, ни одно изобретение, сочетающее рычаги, пружины и перья, не в состоянии поднять человека над его естественной стихией. Обрати внимание — я сказал: естественной стихией, потому что суть магии — игнорировать природу. Я собираюсь применить чары к любой машине, какую бы ни построил Маркурадес. И силой моей магии машина поднимет его вверх, все выше и выше, в мир богов, а затем, когда я сочту момент подходящим, боги разгневаются на вторжение смертного в их владения и…

— …И ты отменишь свои чары. — Уртарра прижал руки к вискам. — Превосходно!

Дардаш кивнул:

— Вся Бхитсала увидит своего короля в небе на высоте, недосягаемой для обычного смертного, а затем он рухнет вниз, чтобы разбиться. Кто, кроме богов, может быть ответственен за это? Даже Маркурадес не имеет права домогаться божественного положения и надеяться при этом остаться безнаказанным.

— Я преклоняюсь перед тобой, Дардаш, — сказал Уртарра. — Ты заслужил мою вечную благодарность.

— Оставь, — холодно бросил Дардаш. — Я лишь выполняю особую работу за особое вознаграждение, и ничего более.

Последующие дни потребовали от мага немалого числа тщательно взвешенных решений. С одной стороны, он не хотел чересчур часто появляться в дворцовых мастерских, опасаясь, что людские умы свяжут его личность с летающей машиной и смогут предъявить ему какие-то обвинения в последующей трагедии. Но с другой стороны, он должен быть в курсе происходящего, дабы успеть разработать соответствующие магические приемы. В окрестностях Бхитсалы скопился огромный запас маны. Дардаш чувствовал ее по тому, как возрастала его собственная сила и ощущение молодости, но не желал растрачивать ее понапрасну в злокозненных чарах. Если мана опять возвращается в мир, возможно, спустившись со звезд, то ему следует запастись ею, хранить ее как зеницу ока, в особенности если он стремится быть магом очень долгое время, а то и целую вечность.

Ему удалось осторожно выведать, что Маркурадес разделил работы по постройке летающей машины на две полностью независимые части. Команда плотников целиком сосредоточилась на изготовлении четырех крыльев самой легкой конструкции. Рамы, поверх которых предполагалось натянуть шелк, получились столь легковесными и прочными, что уважение Дардаша к способностям Маркурадеса возросло, хоть он и знал, сколь тщетна работа мастеров.

Король постоянно усовершенствовал устройство, предназначенное для вращения крыльев. Его сердцем был большой и прочный медный контейнер, под которым находилась соединенная с мехами миниатюрная топка, где горели уголь и деготь. Невидимая сила, бушующая в кипящей воде, вертикально поднималась по жесткой трубе со скользящим кольцом на вершине. Из кольца выходили четыре меньшие трубки, загнутые в горизонтальной плоскости, образуя нечто вроде свастики. Когда огонь в топке разгорался, пар вырывался из трубок, заставляя свастику вращаться со значительной скоростью, а Маркурадес с каждым днем еще увеличивал эту скорость, сокращая потери давления, совершенствуя смазку и повышая устойчивость устройства.

Дардаш воздерживался от каких-либо комментариев. Из некоторых экспериментов он знал, что главные затруднения появятся, когда крылья встанут на свое место. Дардаш мог бы объяснить, что чем быстрее вращаются крылья, тем труднее заставить их двигаться вперед — сопротивление воздуха возрастает гораздо стремительнее, чем можно было бы ожидать. В нормальных условиях машина Маркурадеса смогла бы выдать лишь слабое и спотыкающееся вращение крыльев, очень далекое от скорости, достаточной для создания тяги, необходимой для полета. Но обстоятельства складывались необычным образом.

Дардаш приготовил простое кинетическое волшебство и направил его силу в четыре недавно собранных крыла, изменив их невидимую физическую сущность таким образом, что чем быстрей они двигались, тем меньше усилия требовалось для поддержания их скорости. Когда Маркурадес впервые собрал свою машину, маг благоразумно укрылся в дальней части дворца, но совершенно точно знал, что первое испытание прошло успешно. Изысканное кольцо, которое он носил на левой руке, начало слегка вибрировать, давая понять, что используется некоторое количество маны и крылья летающей машины вращаются вполне удовлетворительно.

Дардаш представил себе хлипкое сооружение, подрагивающее в нетерпеливом желании оторваться от земли, и навострил уши, ожидая, не закончатся ли испытания несчастным случаем. Он знал, что охваченный энтузиазмом король становится безрассудным, и если в своем безрассудстве он зайдет так далеко, чтобы решиться подняться в воздух на машине в ее нынешнем виде, то он непременно погибнет, а Дардаш получит награду раньше, чем рассчитывал. Однако, не услышав никаких встревоженных воплей, маг понял, что Маркурадес осознал необходимость дальнейшего усовершенствования аппарата, прежде чем взмыть с заднего двора в потоки ветра, всегда танцующего над скалами.

"Что ж, я могу еще немного подождать, — подумал Дардаш, восхищенный инженерным талантом молодого короля. — Что такое несколько лишних дней по сравнению с вечностью?"

Новость о том, что король сооружает машину, на которой собирается полететь в небеса, распространилась по Бхитсале и ее окрестностям со скоростью лесного пожара. Никакой публичной церемонии, связанной с первым полетом, не предполагалось: Маркурадеса и в самом деле слишком увлекла новая задача, и его вовсе не заботило то, что его предприятие вызывает такой лихорадочный интерес у подданных. Но слухи распространялись все дальше, становились все более интригующими, и народ потянулся в Бхитсалу.

Город заполнили приезжие, жаждущие посмотреть, как их правитель взлетит ввысь на спине механического дракона, орла или летучей мыши, в зависимости от того, на какой из вариантов слухов они опирались. Все постоялые дворы и таверны Бхитсалы были переполнены, и атмосфера возбуждения возрастала с каждым днем. То и дело кто-нибудь прибегал из дворца, чтобы сообщить свежие новости о том, как продвигаются работы. На улицах прохожие не сводили глаз с белоколонного королевского дворца, и каждое известие принималось с таким громким воодушевлением, что всякий раз со скал срывались стаи морских птиц и в беспокойстве носились над городом.

Напустив на себя безразличный вид, Дардаш внимательно следил за ходом дел у Маркурадеса. Большую часть своего времени маг проводил на террасе, прикидываясь, что занят астрологическими расчетами, а на самом деле наблюдая за западным валом дворца, где велись последние приготовления к полету.

За время вынужденного безделья он научился ценить общество Нирринин, но та предпочитала компанию куртизанок, которые обслуживали короля. Уртарра как-то заметил, что, может, оно и к лучшему, поскольку у девушки остается меньше возможностей испортить все в последний момент. Дардаш на словах согласился с ним, но чувствовал, что становится раздражительным, желчным и все более нетерпеливым. Когда же маг внимательно всматривался в вырисовывающийся в отдалении силуэт дворца, глаза, казалось, выдавали его истинный возраст.

И вот однажды в дрожащий багровый зной полудня Уртарра прибыл к нему с известием, что Маркурадес собирается совершить пробный полет.

— Самое время, — кивнул Дардаш. Ведь он уже знал, что это знаменательное событие должно вот-вот произойти, поскольку его сенсорное кольцо мощно вибрировало в такт стремительно вращающимся крыльям машины.

Внизу в городе нарастало возбуждение: население Бхитсалы, словно чайки, тучами гнездящиеся на скалах, высыпало на крыши и высокие балконы, люди взбирались куда угодно, лишь бы получше рассмотреть предстоящее чудо.

— Народ Колданы еще отблагодарит тебя, — сказал Уртарра, когда они вместе вышли на балкон. Под ногами лежал голубой изгиб залива. Голос звездочета был тих и серьезен, словно его начали терзать явившиеся в последнюю минуту сомнения и он пытался отмести их прочь.

— Лишь бы ты не забыл о моем вознаграждении, — ответил Дардаш, бросив на него пренебрежительный взгляд.

— Тебе не стоит беспокоиться об этом… — начал Уртарра, как вдруг воздух наполнился странным звуком — мощным и ровным гудением, которое, казалось, отдавалось в грудной клетке.

Мгновением позже королевская летающая машина взмыла над западной оконечностью дворца.

Ее четыре вращающиеся крыла слились в туманный белый диск, окаймленный золотом. Под ним была подвешена корзина в виде гондолы, в которой сидел сам король. Своим острым зрением Дардаш различил грузы, подвешенные на веревках под корзиной, что придавало всему сооружению дополнительную устойчивость. Ему показалось, что Маркурадес прибавил еще какое-то приспособление на вершине трубы, по которой пар поступал к вращающей крылья свастике.

Вздох, вобравший удивление и восхищение, прокатился по толпе наблюдающих, когда машина продолжила свой волшебный подъем в ясный голубой свод небес. Там, на головокружительной высоте над дворцом, почти за пределами видимости, король передвинул рычаг. Полупрозрачный диск, образованный вращающимися крыльями, слегка наклонился, и машина устремилась вниз, к скалам над водами залива.

Исступленные рукоплескания, огромные волны восторженных голосов поднимались и опускались словно прибой, когда Маркурадес — богоподобный в своей новой власти, — искусно управляя машиной, выполнил серию широких кругов в вышине над неспокойным морем.

— Пора! — подгонял Уртарра. — Давай же!

— Так тому и быть, — сказал Дардаш, доставая клочок пергамента, испещренный заклинаниями для кинетического колдовства. Он произнес одно магическое слово и разорвал пергамент надвое. И в тот же миг сверкающая на солнце машина остановилась в полете, словно натолкнувшись на невидимую преграду, дрогнула и начала падать.

Звук, пронесшийся над многотысячной толпой, был бессловесным стоном ужаса и скорбного недоверия. Дардаш на секунду задержался на балконе, прислушиваясь с бесстрастным лицом, потом повернулся, чтобы удалиться, когда произошли две вещи, заставившие его застыть на месте.

На безопасном расстоянии от воды машина Маркурадеса внезапно выровнялась и зависла, не снижаясь, но и не набирая высоты. Тем временем острая боль пронзила левую руку Дардаша. Он сорвал с пальца сенсорное кольцо и швырнул его на пол, где оно мгновенно раскалилось добела. Вокруг воцарилась мертвая тишина, словно каждый из подданных Маркурадеса не осмеливался дышать, чтобы не помешать его спасению.

— Король летит, — прохрипел Уртарра. — Ты недооценил возможности его механизма.

— Я так не думаю, — мрачно ответил Дардаш. — Смотри, крылья машины едва вращаются. По всем законам она должна падать! — Маг бросился к сундуку, где хранились некоторые из его приспособлений, и вернулся, держа в вытянутой руке блестящий обруч. Взглянув на летательный аппарат сквозь металлический круг, он увидел слепящий, солнцеподобный источник излучения. Дардаш почувствовал, как в нем поднимается страх.

— Что это значит? — спросил Уртарра. — Я не…

— Этот свет — мана, необработанная энергия за пределами магии. — Горло Дардаша пересохло, голос его сделался тонким и слабым. — Высвободившаяся в неимоверном количестве, она поддерживает в воздухе Маркурадеса и его машину. Я никогда не встречал подобной концентрации.

— Неужели здесь поработал другой маг?

— Ах, если б дело было только в этом! — воскликнул Дардаш. Он опустил серебряный обруч и вгляделся в мерцающую пылинку, в которую превратилась летающая машина. Она вновь начала перемещаться, медленно снижаясь и двигаясь по направлению к берегу, и Дардаш с тупой обреченностью понял, что на борту машины находится человек новой породы — тот, кто способен использовать ману в огромных, ужасающих масштабах для удовлетворения собственных нужд и потакания личным амбициям. Маркурадес мог подключаться к источникам маны и расточать их, даже не догадываясь о том, что творит, и теперь Дардаш полностью осознал, отчего предсказанное королю будущее грозит страшными катаклизмами. Подобная власть без дисциплины, без знания традиционных приемов волшебства могла лишь развращать. Каждое удовлетворенное с помощью маны желание властолюбца породит новые притязания, все более грандиозные и проникнутые тщеславием, что в итоге обернется величайшим злом и безумием.

Дардаш, слишком хорошо осознавший опасность, что таила в себе эта энергия во власти дилетанта, внезапно ясно представил себе скорое возникновение новой разновидности тиранов — стремительно плодящихся монстров, столь развращенных успехом и непомерными амбициями, так свято верящих в неиссякаемость собственной силы, что они неизбежно станут добиваться главенства над всем миром и будут готовы сжечь его дотла, если кто-либо посмеет помешать исполнению их желаний.

— Я не допущу этого, — прошептал он. Его страх уступил место негодованию и глубокой неукротимой ненависти. — Я, Дардаш, говорю НЕТ.

Подстегиваемый мыслью, что с каждой упущенной секундой Маркурадес приближается к спасению, маг вынул из сундука тонкий черный жезл. Сам по себе инструмент не имел силы, но он служил для того, чтобы направлять и концентрировать магическую энергию. В это время в соседней комнате раздались шаги. Взглянув через приоткрытую дверь, Дардаш увидел Нирринин, спешащую к нему. На ее лице застыло выражение детского восторга, руки ласкали золотое ожерелье, висящее у нее на шее.

— Посмотри, что подарил мне король, — начала она, — разве оно не…

— Убирайся! — вскричал Дардаш, пытаясь справиться с охватившей его паникой, когда он понял, что у него почти не осталось времени на выполнение своего намерения. Он повернулся к балкону и расстилающемуся за ним пейзажу, направил жезл и произнес заклинание, которое, как он раньше надеялся, ему никогда не придется применять, ибо это была святотатственная разрушительная формула, использующая ману против маны и для ее же нейтрализации.

Летающая машина распалась на части.

Четыре крыла, вращаясь, разлетелись в разные стороны, и корпус машины, вырвавшись из эпицентра разрушения, рухнул вниз, как свинцовый груз. Громадный фонтан брызг поднялся из воды, и Маркурадес сгинул в пучине. О властолюбивом правителе напоминали лишь расходящиеся круги по воде да четыре медленно планирующих вниз крыла, вознесших его к гибели. В наступившей тишине слышался только крик одинокой морской птицы.

Дардаш пережил лишь краткий мучительный миг торжества, а затем его зрение затуманилось и померкло. Маг взглянул на свои руки, которые превратились в некое подобие клешней — немощных и пятнистых, — и сразу понял, что его короткая битва с Маркурадесом оказалась даже более разрушительной, чем он предполагал. В один миг была уничтожена мана всего региона — вся, до последней капли, — и он, Дардаш, более не имел доступа к магической силе, которая прежде оберегала его тело.

— Убийца! — Голос Нирринин, казалось, долетел до него из иного времени, из иной жизни. — Ты убил короля!

Дардаш обернулся к ней:

— Ты преувеличиваешь мою силу, дитя. — Он старался успокоить девушку, тем временем делая знаки Уртарре зайти сзади и перекрыть выход. — Почему ты думаешь, что скромные упражнения дилетанта в простейшей магии могут… — Он умолк, заметив, с каким отвращением смотрит на него Нирринин: словно сто с лишним лет тяжелой жизни наложили на его лицо и тело ужасный отпечаток — свидетельство его вины.

Нирринин тряхнула головой и почти со сверхъестественной скоростью побежала прочь. Коротко прозвучали ее удаляющиеся шаги и тут же были заглушены скорбным воем, который начал проникать в комнату с улицы, как только народ Бхитсалы осознал, что их правитель мертв.

— Ты должен был остановить ее, — упрекнул Дардаш Уртарру, слишком слабый и усталый, чтобы выразить нечто большее, чем мягкий укор. — Она бросилась за дворцовой стражей, и теперь мы оба…

Он умолк, заметив, что Уртарра, безвольно опустившись на кушетку, прижал руки к вискам и смотрит сквозь него невидящими, расширенными от ужаса глазами.

— Итак, свершилось, предсказатель, ты наконец узрел собственную смерть, — произнес Дардаш, интуитивно угадывая, что творится в уме Уртарры. — Но не трать впустую ту толику времени, что у тебя еще осталась. Дай же мне знать, что моя жертва не напрасна, что шлюха не носит в своем чреве семя Маркурадеса. Подтверди, что не явятся другие монстры, чтобы узурпировать власть магов и в своем слепом невежестве предать мир огню и мечу.

Уртарра, который, казалось, не слышал его слов, поднял руку и указал на противоположную стену комнаты.

Голубые гобелены приобрели прежде немыслимую ужасающую глубину и ожили образами грядущих времен. Картины быстро сменялись, являя различные места и различные эпохи, но во всех них присутствовало и много общего.

Всюду был огонь. Всюду — разруха. Всюду гуляла смерть в таких масштабах, какие Дардаш и представить себе не мог. И на этом леденящем душу фоне проходила череда харизматических, исполненных маны фигур. Знание, или прозрение, опять снизошло на Дардаша в беззвучном шепоте, и незнакомые имена рождали незатухающее эхо…

Александр… Юлий Цезарь… Тамерлан…

На небо легла тень от тысяч крыльев. Разрушение проливалось дождем с огромных летающих кораблей, создавая огненную завесу, на фоне которой выступила надменная фигура Адольфа Гитлера…

Дардаш закрыл глаза ладонями, упал на колени и замер, не шевелясь до тех пор, пока звуки тяжелых шагов и бряцание оружия не возвестили о прибытии дворцовой стражи. Удар меча, не заставивший себя долго ждать, пожаловал словно добрый друг, принося единственную награду, о которой он теперь только и мечтал.

СХВАТКА НА РАССВЕТЕ Skirmish on a Summer Morning Перевод с англ. © Б. Белкина, 2003

Какой-то серебристый блеск примерно в миле впереди вывел Грегга из раздумья. Он натянул поводья, остановил лошадь и достал из кармана куртки, лежащей рядом на повозке, маленькую подзорную трубу в кожаном чехле. Грегг выдвинул ее секции и поднес к глазу, сморщившись от тупой боли в суставах. Только-только рассвело, и, несмотря на жару, в руках еще сохранялась ночная окоченелость.

Почва уже начала раскаляться, приводя нижние слои воздуха в колышущееся движение, и подзорная труба показала расплывчатую мерцающую фигуру молодой женщины, возможно мексиканки, в серебристом платье. Грегг опустил трубу, отер пот со лба и попытался осмыслить увиденное. Одетая подобным образом женщина будет редким зрелищем где угодно, даже в самых роскошных сапунах Сакраменто. Но увидеть ее на тропе, в трех милях к северу от Коппер-Кросс — к такому событию Грегг был совершенно не подготовлен. Другой любопытный факт заключался в том, что пять минут назад, глядя с гребня горы, он готов был поклясться, что впереди никого нет.

Он снова посмотрел в подзорную трубу. Женщина стояла на месте и потерянно озиралась по сторонам. Это тоже весьма озадачило Грегга. Посторонний легко мог сбиться с пути в прериях южной Аризоны, но осознать, что она заблудилась, ей следовало задолго до окрестностей Коппер-Кросс. Вряд ли сейчас есть толк внимательно изучать монотонный ландшафт, словно при виде чего-то нового.

Грегг повел трубой, пытаясь обнаружить повозку или убежавшую лошадь — словом, то, что могло объяснить присутствие женщины. Но разглядел только пятнышко пыли вокруг едва заметных точек в виде двух всадников, скачущих по боковой тропе к ранчо Портфилда. Сперва он решил, что тайна наконец прояснилась. Джош Портфилд иногда привозил девиц из своих вылазок на ту сторону границы, и в его характере попросту вышвырнуть потом неугодившую или надоевшую гостью. Но более внимательный взгляд на всадников показал, что они приближаются к основной тропе и, вероятно, пока не догадываются о присутствии женщины. Однако именно их появление заставило Грегга призадуматься, ибо скорее всего его ожидала неприятная встреча.

Он не был по природе осторожным человеком, и первые сорок восемь лет своей жизни почти умышленно следовал политике борьбы со скукой. Очертя голову он бросался на защиту слабых и обиженных, в каждой сомнительной ситуации полагаясь на свою сообразительность и быструю реакцию. Эта политика привела его к посту неофициального блюстителя порядка и — жарким полднем одного зловещего лета — поставила лицом к лицу с немыслимой задачей укрощения Джошуа Портфилда и четырех его дружков, возбужденных немалым количеством виски. Из этого эпизода Грегг вышел с изувеченными руками и новой привычкой продумывать каждый свой поступок с тщательностью шахматиста.

Возникшая сейчас ситуация не казалось очень опасной, но, на его взгляд, содержала чересчур много неизвестных факторов. Грегг потянулся за лежащей на дне повозки двустволкой, зарядил ее, взвел курки и, проклиная неуклюжесть едва сгибающихся рук, засунул ружье в сыромятные кожаные петли, прибитые под сиденьем. Не самое безопасное место, что и говорить, но выстрелы грозили задеть только тех, кто будет ехать рядом, а он мог предупредить их, если попутчики окажутся расположенными доброжелательно или хотя бы не слишком враждебно.

Грегг щелкнул поводьями, и лошадь перешла на иноходь. Взгляд его был устремлен прямо вперед. Вскоре он увидел у развилки дорог двух всадников, остановившихся рядом с серебристым пятнышком, каким представлялась женщина его невооруженному взгляду. Грегг от всей души надеялся (ради своей незнакомки), что эти двое — из числа сравнительно порядочных работников ранчо, а не пара головорезов из развеселой свиты Портфилда. Приблизившись, он заметил, что всадники не спешились и не остановили лошадей, а взяли женщину в узкое кольцо и ездят вокруг нее. Из чего Грегг заключил, что ей не повезло, и в груди у него неприятно похолодело. Случись это, когда его руки были целы, Грегг пустил бы коня в галоп; теперь же он испытал желание повернуть вспять и удалиться подобру-поздорову. Он пошел на компромисс: позволил лошади неторопливо нести себя к месту событий.

Подъехав ближе, Грегг заметил, что на женщине не мантилья, как он полагал, а, какое-то необычное серебристое одеяние с капюшоном, надвинутым на голову. Она поворачивалась то в одну, то в другую сторону, пытаясь увернуться от преследователей. Грегг перевел взгляд на всадников, и сердце его упало — он узнал Вольфа Кейли и Сигги Соренсона. Белые волосы и борода Кейли, несмотря на неизменный "трантер" за поясом, никак не изобличали в нем аппетита и инстинктов стервятника. Соренсон, коренастый швед лет тридцати, бывший рудокоп, был не вооружен, но угрозу не меньшую, чем огнестрельное оружие, несли его огромные конечности. И тот и другой находились среди тех, кто двумя годами раньше проучил Грегга за вмешательство в дела Портфилда. Сейчас они делали вид, будто не замечают его присутствия, и продолжали кружить вокруг женщины, изредка наклоняясь в седле и пытаясь скинуть серебристый капюшон с ее лица Грегг остановился поодаль.

— Что вы затеяли, ребята? — дружелюбно спросил он.

При первых звуках его голоса женщина повернулась и Грегг увидел бледный овал ее лица. От резкого движения странное одеяние натянулось, и ошеломленный Грегг увидел, что она на последних месяцах беременности.

— Поди прочь, Билли-мальчик, — небрежно бросил Кейли, не поворачивая головы.

— Я думаю, вам лучше оставить даму в покое.

— А я думаю, что ты скажешь, когда затрещат твои кости, — ответил Кейли. Он снова потянулся к капюшону женщины, и та едва увернулась от его руки.

— Послушай, Вольф, брось. — Грегг устремил взгляд на женщину. — Прошу прощения, мадам. Если вы направляетесь в город, то можете поехать со мной.

— В город? Поехать? — Она говорила с каким-то странным акцентом. — Вы англичанин?

У Грегга хватило времени удивиться, что его можно принять за англичанина, а не за американца на том лишь основании, что он разговаривает на английском языке.

Потом вмешался Кейли:

— Не суй свой нос куда не следует, Билли. Мы знаем, как поступать с мексиканками, прошмыгнувшими через границу.

— Она не мексиканка.

— Кто тебя спрашивает? — рявкнул Кейли, и его рука опустилась на рукоятку "трантера".

Соренсон перестал кружить, подъехал к повозке Грегга и заглянул на дно. При виде восьми кувшинов, обложенных соломой, глаза его расширились.

— Погляди-ка, Вольф! — воскликнул он — Мистер Грегг везет в город все запасы своей пульке. Можно неплохо отметить этот случай.

Кейли резко повернулся, его бородатое лицо выглядело почти добрым.

— Дай-ка мне кувшинчик.

Грегг незаметно опустил левую руку под сиденье.

— С тебя восемьдесят пять.

— Я не собираюсь платить восемьдесят пять за всякие помои! — Кейли угрожающе помотал головой и направил свою лошадь к повозке.

— Это цена, которую мне дает Уэйли, но мы можем договориться, — рассудительно сказал Грегг — Я дам вам по кувшину в долг, и вы можете выпить, пока я отвезу даму в город. Ясно, что она заблудилась и…

Грегг осекся, увидев, что он совершенно неправильно истолковал настроение Кейли.

— Ты что о себе думаешь?! — взревел Кейли. — Разговаривать со мной так, словно я мальчишка! Была бы моя воля, я бы прикончил тебя еще пару лет назад! В общем-то… — Рот Кейли превратился в узкую щель в белой бороде, светло-голубые глаза загорелись. Большой палец взвел курок не вытащенного еще из кобуры "трантера".

Грегг обвел взглядом раскаленную землю и высившиеся вдали горы Сьерра-Мадре. Он понимал, что для принятия решения оставались считанные секунды. Кейли еще не был на линии огня спрятанной двустволки и, кроме того, сидя на лошади, находился слишком высоко. Но иного выхода не оставалось. Заставляя омертвевшую руку подчиниться своей воле, Грегг дотянулся до спускового крючка и резко дернул. В последнее мгновение Кейли догадался, что происходит, и попытался кинуться в сторону. Раздался оглушительный выстрел. Плотный клубок дроби прошил ногу Кейли прямо над лодыжкой и пропахал кровавую борозду в боку лошади. Обезумевшее животное взвилось, сверкая белками глаз сквозь черный пороховой дым, и упало вместе со всадником. С отчетливым, тошнотворным треском сломалась какая-то кость, и Кейли взревел от боли.

— Не надо! — завопил Соренсон со вставшей на дыбы кобылы. — Не стреляй! — Он судорожно дернул шпорами, отъехал ярдов на пятьдесят и остановился с поднятыми в воздух руками.

Грегг с трудом сообразил, что из-за шума, дыма и смятения швед не понимает, что произошло, не понимает, насколько беспомощен его противник. Отчаянный рев Кейли мешал Греггу сосредоточиться. Загадочная женщина высоко подняла плечи, словно пряча голову, и стояла, закрыв лицо руками.

— Оставайся на месте! — крикнул Грегг Соренсону и повернулся к женщине: — Нам надо уходить.

Она задрожала, но не сделала ни шагу. Грегг спрыгнул на землю, вытащил ружье из петель, подошел к женщине и повел ее к повозке. Она кротко подчинилась и позволила посадить себя на сиденье. Прямо за спиной Грегг услышал перестук копыт. Резко обернувшись, он увидел, что лошадь Кейли освободилась и помчалась галопом на восток, в направлении Портфилда.

Кейли лежал, сжимая изувеченное бедро. Он перестал кричать и, похоже было, потихоньку приходил в себя. Грегг подошел к раненому и на всякий случай вытащил у него из-под пояса тяжелый пятизарядный револьвер со все еще взведенным курком.

— Тебе повезло, что он не выстрелил, — заметил Грегг, осторожно спустив курок и засунув револьвер себе за пояс. — Простреленная нога — не худшее, что могло случиться.

— Считай себя на том свете, Грегг, — слабо прохрипел Кейли с закрытыми глазами. — Сейчас Джош в отъезде… но он скоро вернется… и привезет тебя ко мне… живым… и я…

— Побереги силы, — посоветовал Грегг, стараясь не думать о своем будущем. — Джош рассчитывает, что его люди сами в состоянии постоять за себя.

Он направился к повозке и вскарабкался на сиденье рядом с опустившей голову женщиной.

— Сейчас я отвезу вас в город, но это все, что я могу для вас сделать, мадам. Куда вы направлялись?

— Направлялись? — Она как будто усомнилась в слове, и Грегг убедился, что английский не родной ее язык, хотя на мексиканку или испанку она тоже не походила.

— Куда вам надо попасть?

— Мне нельзя в город.

— Почему?

— Принц меня там найдет. Мне нельзя в город.

— Вот как?… — Грегг щелкнул поводьями, и повозка покатилась вперед.

— Вас за что-то разыскивают?

Она поколебалась, прежде чем ответить.

— Да.

— Что ж, вряд ли это так серьезно. К тому же они должны быть снисходительны. Я имею в виду, учитывая ваше положение…

Пока Грегг мучился в поисках подходящих слов, женщина все еще заметно дрожавшей рукой откинула капюшон с лица Стали видны чудесные золотые волосы, и прояснился возраст — лет двадцать пять. По бледной коже можно было предположить, что она выросла в городе. В нормальных условиях она поражала бы красотой, но сейчас ее черты были искажены страхом и пережитым потрясением и, вероятно, полным упадком сил. Ее серые глаза жадно ощупали его лицо.

— Мне кажется, что вы хороший человек, — медленно сказал она. — Где вы живете?

— В трех милях назад по тропе.

— С вами никого нет?

— Я живу один… — Прямота вопросов смутила Грегга, и он решил сменить тему. — Где ваш муж, мадам?

— У меня нет мужа.

Грегг отвел взгляд в сторону.

— А-а… Ну что ж, пожалуй, нам лучше все-таки податься в город.

— Нет! — Женщина привстала, словно собираясь спрыгнуть с повозки, затем схватилась за свой раздутый живот, медленно осела и всей тяжестью навалилась на плечо Грегга. Он с тревогой огляделся в поисках чего-нибудь, что могло бы ему помочь, но увидел только Соренсона, который вернулся к Кейли и опустился рядом с ним на колени. Кейли уже сидел, и оба следили за повозкой с ненавистью змей.

Испуганный внезапностью, с какой жизнь вышла из-под контроля, Грегг выругался про себя и повернул лошадь к дому.

Это было маленькое ветхое строение, начавшее свое существование десятью годами раньше в качестве простой лачуги, которой изредка пользовались ковбои с большого, но пришедшего в упадок ранчо. Грегг купил его вместе с куском земли в те дни, когда казалось, что он сам сможет стать хозяином. Позже он пристроил еще две комнаты, что придало строению несуразный залатанный вид. После рокового столкновения с людьми Портфилда, оставившего его калекой, едва способным управиться с грядкой овощей, Грегг продал почти всю землю прежнему владельцу, но дом сохранил. С точки зрения прежнего владельца, сделка была невыгодной, однако он пошел на нее — знак того, что местные жители ценят усилия Грегга по поддержанию закона и порядка.

— Ну вот.

Грегг помог женщине спуститься с повозки, вынужденный поддерживать большую часть, ее веса и немало обеспокоенный их близостью. Женщина оставалась для него полной загадкой, однако было ясно, что она не привыкла к грубому обращению. Он провел ее в дом и бережно усадил на самый удобный стул в большой комнате. Она откинулась на спинку, закрыв глаза и прижимая руки к животу.

— Мадам, — с тревогой окликнул ее Грегг, — может, пора?… Я имею в виду… вам нужен доктор?

— Нет! Не надо доктора!

— Но если…

— То время еще надо мной, — сказала она уже более твердым голосом.

— Ну и хорошо — доктор живет милях в пятидесяти отсюда. До него почти как до ближайшего шерифа.

Грегг посмотрел на женщину и с удивлением отметил, что ее туго обтягивающее одеяние, сверкавшее на солнце, как новенький серебряный доллар, теперь приобрело густой сине-серый цвет. Он внимательно пригляделся к материи, но не заметил никаких швов. Его недоумение усилилось.

— Я в жажде, — произнесла женщина. — У вас есть пить?

— Я не разводил огня, так что кофе нет, но могу дать ключевой воды.

— Воды, пожалуйста.

— А еще есть виски и пульке. Я сам ее делаю. Вам бы не помешало.

— Воды, пожалуйста.

— Хорошо.

Грегг подошел к дубовой бадье, снял крышку и зачерпнул холодной воды. Повернувшись, он увидел, что женщина изучает голые бревенчатые стены и грубую мебель со смесью отвращения и отчаяния. Ему стало ее жалко.

— Это не дворец, — извинился он. — Но я живу тут один. Мне мало что надо.

— У вас нет женщины?

Снова Грегга поразил контраст между ее очевидной мягкостью и резкой прямотой вопросов. Он подумал мимолетно о Рут Джефферсон, работавшей в лавке в Коппер-Кросс. Сложись обстоятельства по-иному, Рут могла бы стать здесь хозяйкой.

— Да нет…

Женщина взяла у него черпак и отпила.

— Я хочу остаться с вами.

— Конечно, вам надо передохнуть, — смущенно произнес Грегг в предчувствии того, что последует.

— Я хочу остаться на шесть дней. — Женщина подняла на него прямой и спокойный взгляд. — Пока не родится мой сын.

Грегг недоверчиво хмыкнул:

— Это не больница, а я не повивальная бабка.

— Я хорошо заплачу. — Она потянулась к своей накидке и извлекла пластинку желтого металла около восьми дюймов в длину и дюйма шириной, блестевшую масляным глянцем высокопробного золота. — По одной за каждый день. Всего будет шесть.

— Ерунда какая-то… — пробормотал вконец сбитый с толку Грегг. — Я хочу сказать, что вы даже не знаете, будет ли шесть дней достаточно.

— Мой сын родится послезавтра.

— Кто может утверждать наверняка?…

— Я могу.

— Мадам, мне… — Грегг взвесил на ладони тяжелую металлическую пластинку. — Эта вещь стоит очень много денег… в банке.

— Она не краденая, если вас это беспокоит.

Грегг смущенно кашлянул, не желая противоречить гостье или допрашивать ее.

— Я не имел в виду, что она украдена… Но сюда не слишком часто приезжают богатые дамы, чтобы рожать у меня детей. — Он криво улыбнулся. — По правде говоря, вы первая.

— Учтиво сказано, — ответила она, в свою очередь слабо улыбнувшись. — Я понимаю, как все это для вас странно, но у меня нет права объяснять. Могу лишь заверить, что я не нарушала никаких законов.

— Просто на какое-то время решили укрыться.

— Пожалуйста, поймите, что в других местах обычаи могут отличаться от тех, что приняты в Мексике.

— Прошу прощения, мадам, — удивленно поправил Грегг, — эта территория принадлежит Америке с 1848 года.

— Это вы меня простите. — Она заметно огорчилась. — Я никогда не была сильна в географии и нахожусь очень далеко от дома.

У Грегга сложилось впечатление, что с ним хитрят, и он решил не поддаваться.

— А как насчет Принца?

Солнечный луч, отражавшийся на черпаке, который она держала в руке, дрогнул и расплылся кругами.

— Я ошибалась, думая, что можно вовлечь вас, — произнесла она. — Я уйду, как только передохну немного.

— Куда? — Грегг усмехнулся, чувствуя себя вовлеченным независимо от ее или своего желания. — Мадам, вы, кажется, не понимаете, как далеко вы находитесь от чего угодно. Между прочим, как вы сюда попали?

— Я уйду немедленно. — Она с трудом поднялась, и ее лицо побелело еще сильнее. — Благодарю вас за ту помощь, которую вы оказали. Надеюсь, вы не откажетесь принять этот кусочек золота…

— Садитесь, — устало велел Грегг. — Если вы такая сумасшедшая, что хотите остаться и рожать здесь ребенка, то, полагаю, я достаточно сумасшедший, чтобы согласиться.

— Спасибо. — Женщина тяжело опустилась на стул, и Грегг понял, что она близка к обмороку.

— Не надо меня постоянно благодарить.

Грегг говорил намеренно грубовато, пытаясь скрыть смущение. На самом деле, к своему собственному удивлению, ему было приятно, что молодая, красивая женщина готова довериться ему после столь кратковременного знакомства. "Мне кажется, что вы хороший человек", — сказала она. И в этот миг он отчетливо осознал, какой серой и изнурительной была его жизнь эти последние два года. Искалеченный, высушенный десятилетиями тяжкого труда, он должен был бы стать невосприимчивым ко всяким романтическим бредням — особенно если учесть, что эта женщина скорее всего аристократка из иностранцев и не удостоила бы его взглядом при обычных обстоятельствах. Однако от факта, что он выступил на ее защиту и теперь подвергался большой опасности, уже не уйти. Женщина полагалась на него и была готова жить в его доме. Молодая, красивая и загадочная — комбинация, которая казалась для него сейчас столь же неотразимой, какой была четверть века назад…

— Пора подумать о практической стороне дела, — сказал он словно в отместку разгулявшейся фантазии. — Можете располагаться на моей постели. Она чистая, но нам все равно понадобится свежее белье. Я поеду в город и кое-чем подзапасусь.

Женщина встревожилась:

— Это необходимо?

— Совершенно необходимо. Не беспокойтесь, я никому про вас не скажу.

— Благодарю, — сказала она. — А эти двое мужчин, которых я встретила?

— Что вы имеете в виду?

— Они, наверное, догадываются, что я у вас. Они не станут говорить об этом?

— Люди Портфилда не откровенничают с городскими, да и ни с кем из живущих здесь.

Грегг вытащил из-за пояса револьвер Кейли и собрался положить его в ящик буфета, когда женщина протянула руку и попросила показать ей оружие. Слегка удивленный, он дал ей револьвер и заметил, как дрогнула ее рука, приняв тяжесть.

— Это не женская игрушка, — прокомментировал он.

— Очевидно. — Она подняла на него глаза. — Какова скорость пули на вылете?

Грегг снова хмыкнул:

— Вас не должны интересовать такие вещи.

— Довольное странное замечание с вашей стороны, — сказала она, и в ее голосе прозвучала доля прежней твердости, — когда я только что выразила свой интерес.

— Извините, просто… — Грегг решил не напоминать про ужас, который охватил ее, когда он выстрелил из ружья. — Я не знаю скорости вылета, но вряд ли она высокая. Это старый капсульный пятизарядный револьвер, сейчас таких немного. Понять не могу, чего ради Кейли его таскает.

— Ясно. — Она разочарованно вернула оружие. — От него нет никакого толка.

Грегг взвесил револьвер на ладони.

— Не поймите меня неправильно, мадам. Его неудобно заряжать, но против пули 54-го калибра не устоит ни один человек.

Говоря, он не сводил глаз со своей гостьи, и ему показалось, что при последних словах на ее лице промелькнуло странное выражение.

— Вы думаете о большом звере? — предположил он. — О медведе?

Она оставила его вопрос без внимания.

— У вас есть свое оружие?

— Да, но я не ношу его. Таким образом я не ввязываюсь в неприятности. — Грегг вспомнил события предыдущего часа. — Обычно, — добавил он.

— Какова скорость вылета пули у вашего оружия?

— Откуда мне знать? — Греггу было все труднее совместить поведение женщины с ее непонятным интересом к техническим характеристикам огнестрельного оружия. — В наших краях так об оружии не судят. У меня, к примеру, "ремингтон" 44-го калибра, который всегда делает то, что я хочу, и этого мне вполне достаточно.

Невзирая на раздражение, сквозившее в его голосе, женщина оглядела комнату и указала на массивную железную кухонную плиту, на которой он готовил.

— Что произойдет, если вы выстрелите вот в это?

— Куски свинца разлетятся по всей комнате.

— Вы ее не прострелите?

Грегг хохотнул.

— Мадам, нет еще такого оружия, способного это сделать. Вы не могли бы поведать мне, откуда такое любопытство?

Он уже начал привыкать к тому, как она отвечала — меняя тему разговора.

— Вас зовут Билли-мальчик?

— Достаточно просто Билли. Раз уж мы собираемся перейти на имена.

— Меня зовут Морна. — Она одарила его мимолетной улыбкой. — Нет смысла соблюдать формальности… в данных обстоятельствах.

— Пожалуй, так. — Грегг почувствовал, как к щекам прилила кровь, и поспешно отвернулся.

— Вам когда-нибудь доводилось принимать ребенка?

— Это не моя специальность.

— Не беспокойтесь чересчур, — сказала она. — Я вас научу.

— Спасибо, — хрипло ответил Грегг. У него появились сомнения в благородном происхождении своей гостьи. Безусловно, об этом свидетельствовали ее внешность и — теперь, когда она больше не боялась, — определенная властность поведения. Но она, казалось, не имела ни малейшего представления, что существуют вещи, которые можно обсуждать лишь с самыми близкими.

Днем он отправился в город, поехав в объезд, подальше от ранчо Портфилда, и освободился от восьми галлонов пульке в сапуне Уэйли. Стояла невыносимая жара, пропитанная потом рубашка липла к спине, но он позволил себе лишь одну кружку пива, перед тем как идти к Рут Джефферсон в лавку ее двоюродного брата. Грегг нашел Рут в кладовке, когда она пыталась взвалить мешок бобов на нижнюю полку. Это была крепкая привлекательная женщина лет сорока, со все еще узкой талией и прямой осанкой, хотя годы вдовства и тяжелой работы проложили глубокие линии вокруг ее рта.

— Добрый день, Билли, — сказал она, услышав его шаги, а затем обернулась и пристально посмотрела на него. — Ты что задумал, Билл Грегг?

У Грегга дрогнуло сердце — именно это заставляло его всегда опасаться женщин.

— Что ты имеешь в виду?

— Я имею в виду, что ты нацепил галстук в этакую жару. И свою лучшую шляпу. И если не ошибаюсь, свои лучшие ботинки.

— Давай-ка помогу тебе с мешком, — сказал он, подходя ближе.

— Это чересчур тяжело для твоих рук.

— Как-нибудь справлюсь. — Грегг нагнулся, неуклюже прижал мешок к груди, затем выпрямился и бросил его на полку. — Ну? Что я тебе говорил?!

— Ты весь перепачкался, — неодобрительно сказала она и стала смахивать пыль платком.

— Ерунда, не шуми.

Несмотря на протесты, Грегг покорно застыл и позволил себя вычистить, наслаждаясь таким вниманием.

— Мне нужна твоя помощь, Рут, — сказал он.

Она кивнула.

— Я твержу тебе это не один год.

— По совершенно особому случаю. Я даже рассказать тебе не могу, покуда ты не пообещаешь хранить секрет.

— Я так и знала! Я знала, что что-то случилось, как только ты сюда вошел!

Грот добился желаемого обещания и стал описывать события. По мере его рассказа линии вокруг ее рта углублялись, в глазах появился жесткий блеск. Грегг с облегчением вздохнул, когда, едва закончил повествование, в магазин вошли две женщины и минут десять выбирали ткань. К тому времени Рут немного успокоилась, но Грегг видел, что она все еще кипятится.

— Не понимаю тебя, Билли. Мне показалось, что ты кое-чему научился в последний раз, когда столкнулся с людьми Портфилда.

— А что мне оставалось делать? — сказал он. — Я должен был ей помочь.

— Этого-то я и боялась.

— Ты хочешь сказать…

— Билли Грегг, если я когда-нибудь узнаю, что ты спутался с какой-то девкой из сапуна, а теперь у тебя хватило наглости просить моей помощи при родах…

— Рут! — Грегг был поражен до глубины души.

— Легче поверить в это, чем в то, что ты мне наплел.

Он вздохнул и вытащил из кармана слиток золота.

— Стала бы она мне платить? Вот этим?

— Думаю, нет, — согласилась Рут. — Но все-таки странно… Что это за имя — Морна? Откуда она?

— А я почем знаю?

— Да ты еще и побрился!.. — Она смотрела на него в растерянном изумлении. — Нет, мне просто необходимо повидать женщину, способную заставить Билли Грегга прихорашиваться. Интересно, что в ней такого, чего у меня…

— Спасибо, Рут… Словно камень с души свалился. — Грегг осмотрел просторное затемненное помещение, заполненное товарами. — Что мне надо взять с собой?

— Я соберу все необходимое и отвезу к тебе перед ужином. Возьму двуколку Сэма.

— Здорово. — Грегг благодарно улыбнулся. — Только езжай по западному пути.

— Теперь убирайся отсюда и дай мне заняться делом, — велела Рут. — Портфилдовские бродяги мне не помеха.

— Хорошо. До встречи. — Грегг уже повернулся к выходу, когда его внимание привлекли рулоны ткани, лежавшие на прилавке. Он потрогал кусок шелковистой ткани и нахмурился. — Рут, тебе приходилось слышать о материи, которая серебрится на открытом воздухе и становится синей в помещении?

— Никогда.

— Так я и думал.

Грегг подошел к двери, на мгновение задержался на пороге и вышел на зной и пыль главной улицы городка. Он взобрался на повозку, щелкнул поводьями и медленно покатился к поилке. Возле нее стоял молодой ковбой с поникшими пшеничными усами, терпеливо ждущий, пока напьется кобыла. Это был Кол Мэшэм, один из немногих сравнительно порядочных работников Джоша Портфилда. Грегг кивнул ему.

— А, Билли… — Мэшэм кивнул в ответ и вынул изо рта трубку. — Говорят, повздорил поутру с Вольфом Кейли?

— Новости быстро расходятся.

Мэшэм огляделся.

— Тебе не мешает знать, Билли: Вольфу совсем худо.

— Да, я слышал, как затрещала его нога, когда на него упала лошадь. Я тоже обязан ему парочкой сломанных костей. — Грегг с завистью принюхался.

— Недурной у тебя табачок.

— Это не просто перелом, Билли. Говорят, нога вся распухла и почернела. И у него лихорадка.

В разгар невыносимого полуденного зноя Греггу вдруг стало холодно.

— Ты хочешь сказать, он умирает?

— Похоже на то, Билли. — Мэшэм вновь огляделся по сторонам. — Никому не говори, что я тебе сказал, но через два-три дня вернется Джош. На твоем месте я бы не стал дожидаться.

— Спасибо за совет, сынок.

Грегг дождался, пока напилась лошадь, сел в повозку и тронул поводья. Лошадь покорно опустила голову, и вскоре повозка, покинув прохладную сень водопоя, выехала на жаркую улицу.

Грегг оставил Морну спящей на своей постели и вошел в дом тихо, боясь потревожить ее сон, но она уже сидела за столом. Морна сняла свое загадочное одеяние и осталась в простом синем платье с короткими рукавами. Перед ней лежала одна из десятка книг Грегга — потрепанный школьный атлас, раскрытый на карте Северной Америки.

Морна распустила волосы и выглядела еще красивее, но внимание Грегга привлекло странное украшение на ее запястье. Оно походило на круглый кусок темно-красного стекла величиной с доллар, окаймленный золотом и удерживаемый узким золотым браслетом. Под стеклом пульсировал лучик рубинового света, расположением и размером напоминающий стрелку часов; примерно через каждые две секунды он вспыхивал и гас.

Женщина подняла голову и улыбнулась, показав на атлас:

— Надеюсь, вы не возражаете…

— Пожалуйста, мадам.

— Морна.

— Пожалуйста… Морна. — Грегг всегда с трудом сближался с людьми. — Вам лучше?

— Да, я чувствую себя гораздо лучше, спасибо. Я не спала с… довольно долгое время.

— Понимаю.

Грегг сел за стол напротив и позволил себе внимательнее взглянуть на необычное украшение. По окружности стеклышка были нанесены метки, вроде как на компасе, а внутри продолжал пульсировать рубиновый лучик.

— Мне бы не хотелось совать нос в чужие дела, мадам… Морна… — сказал Грегг, — но за всю свою жизнь я не видел ничего подобного тому, что у вас на запястье.

— Пустяки. — Морна прикрыла украшение рукой. — Простая безделушка.

— Но каким образом она так вспыхивает?

— О, я не разбираюсь в подобных вещах, — беззаботно отмахнулась она. — Какая-то электроника.

— Что-то связанное с электричеством?

— Да-да, я и хотела сказать "электричество" — мой английский немного хромает.

— Но для чего она?

Морна рассмеялась:

— Разве ваши женщины носят только то, что приносит пользу?

— Пожалуй, нет — с сомнением признал Грегг, чувствуя, что с ним снова хитрят. После нескольких первых неточностей Морна говорила по-английски очень уверенно, и он подозревал, что непонятные слова, которыми она пользовалась, — например, электроника, — отнюдь не оговорка. Он решил при случае забежать к Рут и отыскать это слово в словаре.

Морна рассматривала атлас, на который в направлении "запад-восток" положила соломинку, так что один ее конец примерно обозначал расположение Коппер-Кросс.

— Судя по карте, мы в тысяче двухстах милях от Нового Орлеана.

Грегг покачал головой:

— Побольше.

— Я только что измерила.

— Это расстояние по прямой, — терпеливо разъяснил он. — Оно ничего не значит — если, конечно, не лететь, как птица.

— Но вы согласны, что тут тысяча двести миль?

— Верно — для птицы.

Грегг вскочил на ноги, причем, забывшись от раздражения, попытался сделать это так, как сделал бы любой нормальный человек — оттолкнувшись обеими руками от стола. Левый локоть отчетливо щелкнул и поддался; Грегг навалился плечом на стол. Смущенный, он встал — на сей раз не торопясь, стараясь не выказать боль, и подошел к плите.

— Надо приготовить горячей еды.

— Что у вас с рукой? — негромко спросила Морна из-за его спины.

— Вам совершенно ни к чему беспокоиться, — ответил он, удивляясь ее вниманию.

— Позвольте мне взглянуть, Билли. Может быть, я сумею помочь.

— Вы разве доктор?

Как он и ожидал, ответа не последовало. Но Грегг все-таки закатал рукава и показал ей свои изуродованные локтевые суставы. А размягчившись до такой степени, рассказал о том, как — в отсутствие блюстителей закона — он был настолько глуп, что позволил себя уговорить и стал неофициальным стражем порядка. И о том, как, проявив еще большую глупость, однажды встал на пути пьяного разгула Джоша Портфилда и четырех его дружков. Они по двое держали его за руки и до тех пор бросали взад-вперед, пока локти не вывернулись.

— Ну почему так всегда?… — едва слышно выдохнула Морна.

— Что, мадам?

Морна подняла глаза.

— Я ничем не могу вам помочь, Билли. Суставы треснули и образовалась контрактура.

— Контрактура, да? — Грегг пометил еще одно слово для проверки.

— Сильно болит? — Она увидела выражение его лица. — Простите, глупый вопрос…

— Хорошо, что я пристрастился к виски, — сознался он. — Иначе не всякую ночь мог бы заснуть.

Она сочувственно улыбнулась.

— Боль мы, пожалуй, успокоим. В интересах, чтобы вы были как можно в более хорошей форме к… Какой сегодня день?

— Пятница.

— К воскресенью.

— О воскресенье не волнуйтесь, — сказал Грегг. — Скоро к нам придет друг. Женщина, — поспешно добавил он, когда Морна отступила назад и на ее лице появилось затравленное выражение.

— Вы обещали никому не говорить о моем присутствии!

— Но это именно ради вас. Рут Джефферсон — прекрасный человек, я знаю ее не хуже себя самого. Она не проболтается ни одной живой душе.

Морна слегка успокоилась.

— Она много для вас значит?

— Когда-то мы собирались пожениться.

— В таком случае я не возражаю, — сказал Морна, и глаза ее были непроницаемы. — Но, пожалуйста, помните, что вы сами решили рассказать ей обо мне.

Двуколка Рут Джефферсон показалась за час до заката.

Грегг, поджидавший ее снаружи, вошел в дом и, постучал в открытую дверь спальни, где, не раздеваясь, спала Морна. Испуганно вскрикнув, она мгновенно очнулась и взглянула на свой браслет. Грегг заметил, что лучик света в украшении, словно стрелка необычного компаса, постоянно указывает на восток. Возможно, его подвело воображение, но ему показалось, что лучик пульсирует быстрее, чем утром. Но куда более странным и удивительным было само присутствие златовласой молодой женщины, появившейся из ниоткуда, носящей новую жизнь и теперь словно осветившей скудную обстановку его дома. Грегг вновь поймал себя на размышлениях о том, какие обстоятельства забросили это чудесное создание в такой дикий уголок мира.

— Рут будет через минуту, — сказал он. — Не хотите встретить ее?

— С удовольствием.

Морна улыбнулась, поднявшись, и подошла с ним к двери. Грегга немного удивило, что она даже не прикоснулась к волосам и не разгладила платье, — по его скромному опыту, первые встречи между женщинами бывали напряженными, — но потом он заметил, что ее незамысловатая прическа в полном порядке, а на синем платье нет ни одной морщинки, словно оно только что было снято с вешалки, — еще одно дополнение к досье любопытных фактов о загадочной гостье.

— Привет, Рут. Рад, что ты смогла выбраться.

Грегг остановил двуколку и помог Рут сойти.

— Еще бы, — сказала Рут. — Слыхал о Вольфе Кейли?

Грегг понизил голос:

— До меня доходили слухи, что он умирает.

— И что ты собираешься делать?

— А что я могу?

— Ты можешь выйти из дома, когда стемнеет, и чтоб духу твоего здесь не оставалось!.. Я, наверное, выжила из ума, предлагая такое, но… Я могу остаться здесь и присмотреть за твоей подружкой.

— Это было бы нечестно. — Грегг медленно покачал головой. — Нет, я буду там, где нужен.

— А что, по-твоему, ты сможешь сделать, когда Джош Портфилд приведет сюда свою ораву?

— Рут, — сморщившись, прошептал он, — поговорим о чем-нибудь другом. Ты расстроишь Морну. А теперь идем. Я вас познакомлю.

Рут закатила глаза, но покорно пошла за ним в дом. Женщины молча пожали друг другу руки, а затем — совершенно неожиданно — обе начали улыбаться, как-то сразу распределив и приняв роли матери и дочки. Грегг понял, что они вступили в общение на таком уровне, который ему никогда не постичь, и благоговение перед женской мудростью укрепилось в нем еще сильнее.

Его порадовало, что на Рут, явно ожидавшую подтверждения своих худших подозрений, Морна произвела большое впечатление. Этот факт, бесспорно, облегчит ему жизнь.

Женщины прошли в дом, а он тем временем разгрузил двуколку, внес в комнату плетеную корзину, прижимая ее к груди, чтобы не напрягать локти, и поставил на стол. Рут и Морна были поглощены разговором, и Рут молча указала ему на дверь, приказывая удалиться.

Грегг взял с полки пачку сигарет и, облегченно вздохнув, пошел в сарай, где готовилась пульке. Вообще-то он предпочитал самокрутки, но теперь, когда пальцы потеряли способность к тонкой работе, привык обходиться без них. Удобно устроившись на лавке, он закурил и стал с удовлетворением обозревать медные змеевики, реторты, и емкости с бродящим соком кактусов. Сознание, что в его доме находятся две женщины, одна из которых должна скоро родить, наполняло его новым, прежде не испытанным теплым чувством собственной значимости. Вдыхая тяжелый ароматный дух, Грегг погрузился в мечты, в которых Рут была его женой, Морна — его дочкой, а он вновь был способен выполнять мужскую работу и содержать свою семью…

— Не понимаю, как тут можно находиться… — Закутанная в шаль, на пороге стояла Рут. — Вряд ли этот смрад идет на пользу.

— Он никому еще не повредил, — сказал Грегг, поднимаясь на ноги. — Ферментация — часть природы.

— Как и коровьи лепешки.

Рут попятилась из сарайчика и остановилась, поджидая его снаружи. В красноватых лучах заходящего солнца она выглядела на удивление здоровой а привлекательной, преисполненной красотой зрелости и опыта.

— Мне пора возвращаться, — сказала она, — но утром я приеду и останусь до рождения малыша.

— Мне казалось, что суббота — самый тяжелый день у тебя в лавке.

— Так оно и есть, но Сэму придется обойтись без меня. Я не могу оставить это дитя одну. От тебя не много проку.

— Но что подумает Сэм?

— Что подумает Сэм — не имеет значения. Я скажу ему, что тебе нездоровится… — Рут помолчала. — Билли, как ты полагаешь, откуда она?

— Ума не приложу. Она толковала что-то о Новом Орлеане.

Рут задумчиво покачала головой.

— По ее говору не скажешь, что она из Луизианы. И у нее какие-то странные представления…

— Я заметил, — многозначительно произнес Грегг.

— Взять хотя бы то, что она постоянно твердит о сыне. Просто наотрез отказывается от мысли, что ребенок с таким же успехом может оказаться девочкой.

— Н-да… — Греггу пришли на память расспросы о технических характеристиках оружия. — Хотел бы я знать, от кого она убегает.

Лицо Рут смягчилось.

— Я читала немало книг о женщинах из знатных семей… всяких наследницах… которым не позволяли рожать, если отец ребенка простого происхождения.

— Рут Джефферсон, — широко улыбаясь, сказал Грегг, — я понятия не имел, что ты хозяйничаешь в своей маленькой лавке с головой, полной романтических бредней!

— Ничего подобного! — Рут покраснела. — Но только слепой не увидит, что Морна привыкла к роскоши. И вполне вероятно, что у нее нелады с родными.

— Возможно.

Грегг вспомнил ужас в глазах Морны. Интуиция подсказывала ему, что не родные причина такого дикого страха, но он решил не спорить. Он стоял и терпеливо слушал наставления Рут: как устроиться на ночь в соседней комнате и какой приготовить утром завтрак.

— И не смей притрагиваться сегодня к спиртному! — закончила Рут. — Не хватало только, чтобы ты валился пьяный, когда начнутся схватки. Ты меня понял?

— Понял, понял. Я все равно не собирался пить. Ты думаешь, что ребенок действительно родится в воскресенье?

— Почему-то — не знаю почему, — Рут взгромоздилась на сиденье и взяла в руки поводья, — я склонна ей верить. До встречи, Билли.

— Спасибо, Рут.

Грегг проводил взглядом двуколку, пока та не скрылась из виду за скалой у подножия холма, на котором стоял его дом, и зашел внутрь. Дверь в спальню была закрыта. Из одеял, приготовленных для него Рут, он соорудил на полу постель, но сон не шел. Посмеиваясь от сознания вины, Грегг щедро плеснул себе кукурузной водки из каменного кувшина, стоящего в буфете, и со стаканом в руке устроился на самом удобном стуле. Тлеющий уголек солнца наполнял комнату мягким светом, и, потягивая из стакана, Грегг блаженно расслабился.

Он даже позволил себе надеяться, что Морна останется с ним дольше, чем на шесть запланированных дней.

Грегг очнулся на заре, все в той же позе с пустым стаканом в руке. Он хотел поставить стакан и чуть не в голос застонал, согнув больной локоть, — словно об обнаженный нерв крошили осколки стекла. Ночью, должно быть, похолодало, и незащищенные руки застыли больше обычного. Грегг с трудом поднялся и с досадой заметил, что рубашка и штаны безнадежно помяты. Ему в голову тут же пришло, что одинокому холостяку хорошо бы иметь несминаемые штаны из такой материи, как у…

Морна!

События прошедшего дня мгновенно ожили в его памяти. Грегг заспешил к плите и стал чистить ее, чтобы развести огонь. Рут велела подогреть молока, сварить на завтрак овсянку и принести ей в комнату тазик теплой виды. Отчасти из-за спешки, отчасти из-за неловкости пальцев он несколько раз ронял щипцы и не был удивлен, когда дверь в спальню отворилась. На пороге появилась Морна в цветистом халатике, который, очевидно, привезла для нее Рут. Привычный женственный покрой одежды сделал Морну еще более привлекательной и доступной в глазах Грегга.

— Доброе утро, — сказал он. — Прошу прощения за шум. Надеюсь, я не…

— Я уже выспалась. — Она прошла в комнату, села за стол и положила второй слиток золота. — Это вам, Билли.

Он запротестовал:

— Того, что вы дали мне вчера, более чем достаточно за всю мою помощь.

Морна грустно улыбнулась, и Грегг внезапно осознал, что имеет дело не с юной хозяйкой, предлагающей деньги за домашние услуги.

— Вы рисковали ради меня своей жизнью. И думаю, если понадобится, снова станете на мою защиту. Да?

Грегг отвел взгляд.

— Ничего особенного я не сделал.

— Нет, сделали! Я наблюдала за вами, Билли, и видела, что вы боитесь. Но вы сумели справиться с собой, сдержать свой страх, и стали еще сильнее, а не слабее. А на это способны даже не все мои соотечественники.

Морна замолчала и прижала побелевшие костяшки пальцев к губам, словно боясь сказать лишнее.

— Нам следует подкрепиться. — Грегг повернулся к плите. — Сейчас разведу огонь.

— Вы не ответили на мой вопрос.

Он переступил с ноги на ногу.

— На какой?

— Если сюда кто-нибудь придет, чтобы убить меня и моего сына… вы станете защищать нас, даже подвергая свою жизнь опасности?

— Ерунда какая-то! — возмутился Грегг. — Кому придет в голову вас убивать!

Она перехватила его взгляд.

— Я жду ответа, Билли.

— Я… — Слова давались ему с трудом, словно он объяснялся в любви. — Разве на это нужно отвечать? Как по-вашему, неужели я убегу?

— Нет, — мягко произнесла она. — Лучшего ответа мне не надо.

— Очень приятно.

Слова прозвучали грубее, чем хотелось Греггу, потому что образ Морны-дочери то и дело сменялся образом Морны-жены, хотя он едва знал ее, хотя она носила под грудью жизнь, зачатую другим мужчиной. Его угнетали греховность этих мыслей и страх выставить себя на посмешище, и в то же время он был глубоко тронут ее доверием. Ни простой мужчина, ни Принц, ни даже сам Князь Тьмы не причинят ей зла я не огорчат ее, пока он находится рядом. Разжигая огонь в плите, Грегг решил при первой же возможности проверить состояние своего "ремингтона" и старого "трантера", отобранного у Вольфа Кейли. Только бы не увидели Морна и Рут…

Словно угадав его мысли, Морна спросила:

— Билли, у вас нет длинноствольного оружия? Винтовки?

— И не было никогда.

— А почему? Длинный ствол позволит заряду передать пуле больше энергии, оружие будет эффективнее.

Грегг, умышленно не оборачиваясь, пожал плечами. Ему было неприятно слышать, как чистый высокий голос Морны произносит слова из лексикона оружейника.

— Не было нужды.

— Но почему? — настаивала Морна.

— Зачем мне? Даже со здоровыми кулаками я не очень-то ловко управлялся с винтовкой и поэтому вовсе ее не держал. Понимаете, в наших краях закона практически нет. Если один человек из револьвера убивает другого, то это в порядке вещей и не считается преступлением при условии, что у того тоже был револьвер. Даже если покойнику не предоставили никакой возможности его вытащить, все равно это рассматривается как честная схватка. То же самое, если у обоих — винтовки, но винтовка не для меня. А я вовсе не хочу, чтобы меня могли ухлопать на расстоянии двухсот ярдов и заявить, что это самооборона.

Грегг давно уже не произносил такой длинной речи, и свое раздражение выместил на золе, которую принялся ворошить с чрезмерной энергией.

— Понимаю, — задумчиво произнесла Морна. — Разновидность дуэли. Вы метко стреляете из револьвера?

В ответ Грегг с лязгом захлопнул печную дверцу.

Ее голос приобрел уже знакомую ему властность.

— Билли, вы метко стреляете из револьвера?

Он резко повернулся, выставив вперед руки таким образом, что стали видны бесформенные, распухшие локти.

— Прицеливаться я могу точно так же, как и раньше, но времени теперь у меня уходит столько, что я в подметки не гожусь любому сосунку. Ну, довольны?

— Мы не должны злиться друг на друга. — Морна поднялась и сжала его протянутые руки. — Вы любите меня, Билли?

— Да. — Ответ донесся до Грегга словно издалека, слов но не он произнес это слово.

— Я горжусь этим… Подождите.

Морна удалилась в спальню, порылась в своей накидке и вернулась с предметом, на первый взгляд похожим на кусочек зеленого стекла. Когда же Морна положила его к левому локтю, Грегг с удивлением почувствовал, что он эластичен как оленья кожа. Грегг ощутил тепло, и по суставу забегали мурашки.

— Согните руку, — приказала Морна бесстрастным голосом армейского костоправа.

Грегг молча повиновался — и не почувствовал никакой боли, никаких крошащихся стеклянных игл. Пока он, не веря самому себе, сгибал и разгибал левую руку. Морна повторила операцию на правой руке с тем же чудодейственным результатом. Впервые за два года Грегг смог сгибать и разгибать руки, не испытывая никаких затруднений.

Морна улыбнулась:

— Ну как?

— Как новые. Просто как новые!..

— Они никогда не будут такими здоровыми и сильными, как прежде, — сказала Морна, — но боль не вернется, обещаю.

Она удалилась в спальню и вышла через минуту уже без удивительного стеклышка.

— По-моему, вы говорили о еде…

Грегг медленно покачал головой.

— Что-то тут неладно. Вы не та, за кого себя выдаете. Никто на свете не мог бы…

— Я ни за кого себя не выдаю, — оборвала его Морна.

— Быть может, я не так выразился…

— Не надо, Билли. Кроме вас у меня никого нет.

Морна тяжело опустилась на стул и закрыла лицо руками.

— Простите.

Грегг хотел прикоснуться к ней, успокоить, и тут, впервые за все утро обратил внимание на золотой браслет. Заключенный внутри лучик света по-прежнему указывал на восток, но вспыхивал определенно ярче и чаще, чем вчера. Грегг не мог избавиться от ощущения, что огонек предупреждает его о какой-то надвигающейся опасности…

Верная своему слову, Рут прибыла в самом начале дня.

Она привезла кое-какие запасы, включая кувшин мясного бульона, для сохранения тепла закутанный в одеяло. Грегг был рад ее видеть и благодарен за ту истинно женскую деловитость, с какой она взялась хлопотать по хозяйству, и все же он, к некоторой досаде, почувствовал себя лишним. Все больше и больше времени он проводил в сарайчике, в окружении перегонных аппаратов, и та светлая минута, когда он говорил с Морной о любви, стала казаться ему плодом воображения. Он не тешил себя надеждами, что она имела в виду любовь между мужем и женой. Может быть, даже не любовь между отцом и дочерью, но само упоминание этого слова на короткий момент озарило его жизнь, сделало ее осмысленной.

Рут, напротив, говорила преимущественно о ценах на продукты, о погоде, о местных новостях, и в окружающей атмосфере привычной повседневности Грегг не решился рассказать о чудесном исцелении рук. Он смутно опасался, что Рут откажется этому поверить и, отняв эту веру у него, сведет на нет волшебную магию. Рут зашла к нему в сарай в полдень, зажимая нос платком, но лишь для того, чтобы сообщить, что Кейли вряд ли протянет до вечера, и что Джош Портфилд со своими людьми выехал из Соноры.

Грегг поблагодарил за информацию, и виду не подав, что она его касается. Однако при первой же возможности он вынес из дома "ремингтон" и "трантер" и порядком повозился с ними, прежде чем убедился в их работоспособности.

Портфилд всегда оставался для Грегга загадкой. Он унаследовал от отца все земли, приносящие немалый доход, и, казалось бы, ничто не толкало его на незаконные действия. Вкус к насилию он приобрел во время войны, и вечно бурлящая территория Мексики, лежащая неподалеку к югу, притягивала его как магнитом. Время от времени он собирал пеструю компанию и отправлялся в очередной "рейд" за границу. При этом долгие месяцы Портфилд вел совершенно нормальный образ жизни, и его никак нельзя было назвать бешеным зверем. Просто у него, судя по всему, полностью отсутствовало всякое представление о добре и зле.

Так, он искренне считал, что поступил с Греггом милосердно, не убив его, а лишь искалечив руки за попытку помешать пьяному веселью. С тех пор, встречая Грегга где-нибудь на дороге или в Коппер-Кросс, он обращался к нему самым дружеским образом, искренне полагая, что заслужил его благодарность и уважение. Вот уж поистине, пришел к выводу Грегг, каждый человек живет в своем собственном мире.

Вполне возможно, что, узнав о происшествии с Кейли, Портфилд попросту пожмет плечами и отмахнется, дескать, любой его работник должен самостоятельно управляться со стареющим калекой. Такие случаи, когда Портфилд приходил к самым неожиданным заключениям, были известны. Но сейчас Грегг подозревал, что молот гнева Портфилда обрушится неумолимо и он, Грегг, окажется под ним. Каким-то непостижимым для него образом эти опасения питались и усиливались загадочными страхами Морны.

За трапезой, когда все трое сидели за грубым деревянным столом, он отмалчивался и предоставлял Рут вести беседу. Разговор в основном вертелся вокруг домашних дел, в которых Морна могла бы приоткрыть завесу тайны, но та искусно избегала ловушек Рут.

Поздно вечером у Морны начались схватки, и с этого момента Грегг был низведен Рут до положения всем мешающего предмета мебели. Он безропотно смирился с таким отношением, хорошо зная о сдерживаемой неприязни к мужчинам и раздражительности женщин во время родов, и покорно выполнял все поручения. Лишь изредка задумчивый взгляд Морны напоминал ему о существовавшем между ними тайном соглашении, о котором Рут, несмотря на свою попечительскую уверенность, даже не подозревала.

Ребенок родился в воскресенье в полдень. Как и предсказала Морна — мальчик.

— Не позволяй Морне напрягаться, — сказала утром в понедельник Рут, садясь в двуколку.

Грегг кивнул.

— Не волнуйся. Я управлюсь сам.

— Уж постарайся. — Рут взглянула на него с внезапным интересом. — Как твои руки в последнее время?

— Лучше. Мне гораздо лучше.

— Отлично. — Рут подобрала поводья, но уезжать не спешила. Она медленно перевела взгляд на порог дома, где, укачивая ребенка, стояла Морна. — Ты небось не дождешься, пока я уеду и оставлю тебя с твоим готовым семейством…

— Ну, Рут, как можно… Тебе ли не знать, как я ценю все, что ты сделала. Ты ведь не ревнуешь?

— Ревную? — Рут покачала головой и посмотрела ему прямо в глаза. — Морна странная девушка. Она не похожа на меня и не похожа на тебя, но я чувствую, что между вами что-то происходит.

У Грегга вновь зашевелились смутные страхи перед безошибочной интуицией Рут.

— Вот заладила одно и то же, словно один из этих новых фонографов…

— Я имею в виду не то, что ты думаешь, — быстро сказала Рут. — Но тут определенно что-то есть. Мне ли тебя не знать?

— Я заеду через пару дней, чтобы оплатить счет, — Грегг поспешил перевести разговор. — Как только продам один из этих золотых слитков.

— Постарайся успеть до возвращения Джоша Портфилда.

Рут щелкнула поводьями и покатила вниз по склону.

Грегг глубоко вздохнул и, прежде чем вернуться в дом, некоторое время задумчиво вглядывался вдаль. Морна была все так же одета в пестрый домашний халатик и, убаюкивая на руках завернутого в шаль младенца, выглядела как всякая молодая мать. Облику не соответствовал лишь золотой браслет на запястье. Даже в ярких лучах утреннего солнца было видно, как пульсирует малиновый огонек. Его бег явно ускорился. В эти два дня невольного уединения Грегг немало думал о необычном украшении и пришел к выводу, что разгадал если не принцип действия, то по крайней мере назначение этого устройства. Он чувствовал, что настала пора откровенного разговора.

Морна вошла в дом вместе с ним. Роды прошли легко, но ее лицо все еще было бледным и напряженным, и в улыбке, с которой она взглянула на него, сквозило ожидание.

— Как странно, что мы снова вдвоем, — тихо сказала она.

— Очень странно. — Грегг показал на вспыхивающий браслет. — Похоже, это ненадолго.

Морна резко села, и ребенок, недовольный внезапным движением, поднял крохотную розовую ручонку. Она прижала его к груди и опустила голову, касаясь своим лбом лобика сына. Ее длинные волосы разметались, укрывая младенца золотыми прядями.

— Простите, — произнес Грегг, — но я должен знать, кто приближается к нам с той стороны, куда указывает стрелочка. Я должен знать, с кем драться.

— Я не могу сказать вам этого, Билли.

— Ясно… Я имею право быть убитым, возможно, но не имею право знать, кем или ради чего.

— Пожалуйста, не надо, — проговорила она. — Поймите… я ничего не могу вам сказать.

Грегг почувствовал укол раскаяния. Он подошел к Морне и опустился перед ней на колени.

— Почему бы нам вдвоем — то есть втроем не уехать отсюда прямо сейчас? Мы можем собраться за десять минут — и ищи нас!

Морна, не поднимая глаз, покачала головой.

— Это ничего не даст.

— Это много что даст для меня.

Морна подняла голову и посмотрела на него тревожным, полным участия взглядом.

— Тот человек — Портфилд — попытается вас убить?

— Рут нажаловалась? — Грегг раздраженно прищелкнул языком. — Ну зачем это она? У вас достаточно…

— Он попытается вас убить?

Грегг вынужден был сказать чистую правду.

— Ему и пытаться нечего. Он разъезжает в компании семи-восьми головорезов, и уж если они надумают кого-то прикончить, то это не доставить им хлопот.

— О! — Морна, казалось, обрела долю прежней решимости. — Мой сын еще не в состоянии переезжать, но я постараюсь подготовить его как можно скорее. Постараюсь изо всех сил.

— Ну и хорошо, — неуверенно сказал Грегг.

Он смутно чувствовал, что разговор каким-то образом вышел за пределы его, понимания. Но он уже потерял инициативу и совершенно не мог противостоять женским слезам.

— Значит, договорились. — Он встал и взглянул на до нелепости крохотное существо. — Выбрали имя малышу?

Морна сразу успокоилась, лицо ее озарила счастливая улыбка.

— Слишком рано. Время именования еще над ним.

— По-английски правильнее сказать, что будущее впереди нас, а не над нами, — мягко поправил Грегг.

— Но это подразумевает линейное… — Морна осеклась. — Вы правы, конечно, мне следовало сказать: время именования еще впереди.

— Моя мама была школьной учительницей, — зачем-то сказал Грегг, вновь чувствуя, что они не понимают друг друга. — У меня есть кое-какая работа во дворе, но я буду поблизости, если понадоблюсь.

Уже на пороге, закрывая за собой дверь, Грегг кинул взгляд в комнату. Морна опять склонилась над сыном, прижавшись к нему лбом. Он никогда не видел, чтобы так делали другие женщины. Грегг отмахнулся от этого, как от одной из наименее загадочных ее странностей.

Никакой неотложной работы во дворе не было, но всем своим существом он чувствовал, что настало время поглядывать за окрестностями. Грегг медленно подлился на седловину холма, то и дело обходя валуны, напоминавшие пасущихся овец, и сел на восточном гребне. Глядя в подзорную трубу, он не обнаружил никаких признаков активности ни в направлении ранчо Портфилда, ни на тропе, что уходила на юг к Коппер-Кросс. Грегг перевел трубу на восток, к месту, где между северными оконечностями Сьерра-Мадре и горами Сакраменто несла воды невидимая отсюда Рио-Гранде.

"Не поддавайся страху, — с раздражением подумал он. — Ничто не может пересекать страну по прямой, словно птица, — кроме птицы".

Остаток дня Грегг провел на своем наблюдательном пункте, время от времени спускаясь к дому, — надо было посмотреть, как там Морна, приготовить нехитрую еду и вскипятить воду лая стирки пеленок. Он с удовольствием отметил, что ребенок почти все время спит, значит. Морна может неплохо отдохнуть. Порой ему вспоминались слова Рут: "Твое готовое семейство", и он понял, насколько они верны. Даже в этих странных обстоятельствах было что-то трогательное, приносящее глубокое удовлетворение и радость, оттого, что под его крышей находятся женщина и ребенок, именно в нем, и ни в каком другом мужчине, ищут они свою безопасность и покой. Это делало его самого как-то больше, значительнее. Несмотря на все свои усилия, Грегг не мог отказаться от мысли, что если бы они с Морной бежали вместе на север, она, вероятно, никогда бы не вернулась к своей прежней жизни. Случись это, он и в самом деле мог бы приобрести готовую семью…

Впрочем, даже в мыслях нельзя заходить так далеко…

Поздно вечером, когда солнце утонуло за Мехикали, Грегг увидел одинокого всадника, приближающегося со стороны ранчо Портфилда. Всадник ехал не спеша, ленивым шагом, и тот факт, что он один, действовал успокаивающе, но Грегг решил не рисковать. Он спустился к дому, достал из тайника в сарае свой "ремингтон" и занял позицию за скалой на повороте тропы.

Всадник, сгорбившись, тяжело осел в седле, наполовину дремля. Шляпа была надвинута глубоко на глаза, защищая их от косых лучей солнца. Грегг узнал Кола Мэшэма, молодого ковбоя, с которым он разговаривал в городе в пятницу.

— Каким ветром тебя занесло в эти края, Кол? — крикнул он.

Мэшэм дернулся, резко выпрямился, челюсть его от удивления отвисла.

— Билли? Ты еще здесь?

— А что, непохоже?

— Черт подери, я полагал, что ты давно уже смотался.

— И решил посмотреть, что после меня осталось, — не так ли?

Мэшэм ухмыльнулся в длинные усы.

— Ну, если бы ты вдруг забыл свои кувшин с пульке, то с таким же успехом они могли бы достаться мне, а не кому-нибудь другому. В конце концов, именно я…

— Ты можешь выпить за мой счет в любое время, — твердо заявил Грегг, — только не сейчас. Лучше иди своей дорогой, Кол.

Такой тон Мэшэму не понравился.

— Сдается мне, не на того ты наставляешь свою винтовку. Ты знаешь, что Вольф Кейли мертв?

— Не слыхал.

— Ну так я тебе говорю. А Большой Джош завтра будет дома. Сегодня днем прискакал Макс Тиббет и, как только узнал про Вольфа, сразу взял свежую лошадь и снова помчался на юг — сообщать Джошу. Ты зря здесь остался, Билли.

В голосе Мэшэма звучало участие. Казалось, он был искренне расстроен упрямством и глупостью Грегга.

Грегг задумался.

— Идем со мной. Только не шуми — у меня дома гостья и новорожденный ребенок. Я не хочу их тревожить.

— Спасибо, Билли.

Мэшэм спешился и пошел за Греггом. Он принял тяжелый каменный кувшин, с любопытством взглянул в сторону дома и уехал, прижимая к груди драгоценную добычу.

Грегг следил, пока он не скрылся из виду. Потом решил, что имеет право выпить, чтоб как-то нейтрализовать действие только что полученных вестей, и отложил "ремингтон" в сторону. Проходя по двору, посмотрел в окно, чтобы узнать, в комнате ли Морна. Он собирался кинуть лишь беглый взгляд, но неожиданная картина остановила его на полушаге.

Морна была в своем синем платье, казалось, перешитом на ее теперь похудевшую фигуру, хотя Грегг не замечал ее или Рут за шитьем. Она расстелила на столе простыню, и на самой середине лежал голый ребенок. Морна стояла рядом, обеими руками сжимая головку сына. Глаза ее были закрыты, губы беззвучно двигались, бледное лицо окаменело, словно у жрицы, совершающей древний обряд.

Греггу страстно хотелось отвернуться, он стыдился своего непрошенного вмешательства, но во внешности Морны происходила перемена, и эта перемена буквально приковала его к месту. Золотистые волосы Морны начали шевелиться, словно зажив собственной жизнью. Ее голова оставалась совершенно неподвижной, но постепенно — прошло от силы десять секунд — волосы расправились, каждая прядь, каждый волосок стали прямыми, жесткими и образовали яркий грозный нимб. У Грегга пересохло во рту при виде кошмарного превращения молодой матери в подобие ведьмы Морна стала сгибаться в поясе, пока ее лоб не коснулся лба младенца.

Наступил миг полной неподвижности — а потом ее тело стало прозрачным.

По спине Грегга пробежали ледяные мурашки, когда он понял, что смотрит сквозь нее. Морна по-прежнему находилась в комнате, и все же очертания стен и мебели отчетливо проступали сквозь ее тело, словно Морна была картинкой спроецированной на них волшебным фонарем.

Младенец беспорядочно размахивал ручонками, но, судя по всему, происходящее не оказывало на него никакого действия. Морна оставалась в том же состоянии — между вещественным и иллюзорным — еще несколько секунд, потом неожиданно стала такой же реальной, как прежде. Она выпрямилась, пригладила волнисто улегшиеся волосы и повернулась к окну.

Грегг в страхе рванулся в сторону, согнувшись пополам, словно человек, уклоняющийся от ружейного огня, и помчался за укрытие повозки, которую оставил позади дома. Там он съежился, с трудом переводя дыхание, и замер, пока не убедился, что Морна его не заметила, затем вернулся на седловину холма, тяжело опустился на землю и закурил. Несмотря на успокаивающее действие сигареты, прошло немало времени, прежде чем его сердце перестало выскакивать их груди. Грегг не был суеверным человеком, но из немногих прочитанных книг он почерпнул сведения, что существуют женщины, которые умеют колдовать, и им часто приходится спасаться от преследования. Какая-то часть его ума восставала против применения слова "ведьма" к такому беззащитному созданию, как Морна, но того, что он видел, тоже нельзя было отрицать, как невозможно забыть и прочие странности гостьи…

Он провел на седловине еще час, выкурив несколько сигарет, а потом пошел домой. Ребенок мирно спал в корзине, которую привезла для него Рут, а Морна — румяная, душистая и красивая, как свежевыпеченный яблочный пирог, — зажгла масляный фонарь и варила кофе. Она даже сняла свой золотой браслет, словно специально для того, чтобы стереть всякое напоминание о своей необыкновенности. Однако, когда Грегг заглянул в темную спальню, он увидел рубиновое мерцание. Огонек загорался так часто, что вспышки сливались в почти непрерывный сигнал тревоги.

Было уже далеко за полночь, когда Грегг наконец заснул.

Утром его разбудил слабый, жалобный крик младенца. Он прислушался, ожидая, что сейчас подбежит Морна, но никаких других звуков из-за закрытой двери спальни не доносилось. Кем бы ни была Морна, она оказалась очень заботливой матерью, и то, что она не поспешила к ребенку, в первый момент удивило Грегга, а потом стало его беспокоить. Он поднялся, натянул штаны и постучал в дверь спальни. Ответа не последовало, лишь регулярно, словно с каждым вздохом, кричал ребенок. Он снова постучал, громче, и распахнул дверь.

Младенец копошился в корзине у кровати — Грегг видел, как он размахивает крохотными кулачками, — но Морны не было.

Не в силах поверить свои глазам, Грегг обошел всю комнату и даже заглянул под кровать. По отсутствию одежды, включая и накидку, он заключил, что Морна встала затемно, оделась и вышла из дома. Для этого ей надо было пройти всего в нескольких футах от того места, где на полу большой комнаты слал Грегг, а он был уверен, что это не под силу ни самому опытному вору, ни самому искусному индейскому следопыту. Но в конце концов — в его памяти всплыли со бытия прошедшего дня — он мыслит в рамках нормального человеческого существа, а Морна…

Ребенок заходился криком, плотно сжав глаза, единственным доступным способом протестуя против отсутствия еды и материнской ласки. Грегг беспомощно глядел на него и ему в голову пришло, что Морна покинула их насовсем оставив младенца на его попечение.

— Держись, старина, — проговорил Грегг, сообразив что не осмотрел окрестности вокруг дома.

Он вышел и закричал "Морна!". Голос, поглощенный застывшей утренней тишиной, растаял в воздухе, и только лошадь, щипавшая траву, на мгновение удивленно подняла голову Грегг торопливо проверил оба строения — сарай с перегонным аппаратом и покосившуюся будку, служившую туалетом, — и решил, что ребенка надо немедленно везти в город к Рут. Он не имел ни малейшего представления, сколько такой младенец может обходиться без пищи, и не хотел рисковать. Чертыхаясь про себя, Грегг повернулся к дому и застыл на месте, увидев на тропе серебристое искрение.

Закутанная в накидку, Морна появилась из-за скалы и шла к нему, неся в руке маленький голубой сверток. Облегчение, которое испытал Грегг при ее появлении разом за глушило все страхи минувшей ночи, и он побежал ей навстречу.

— Где вы были? — закричал он издалека. — Что это вы вздумали убегать?

— Я не убегала, Билли. — Она устало улыбнулась. — Мне надо было кое-что сделать.

— Что вам такого надо было сделать? Ребенок плачет, хочет есть!

Юное лицо Морны застыло в неожиданно суровом выражении.

— Что такое голод? Можно и потерпеть.

— Мне странно слышать такие слова, — проговорил захваченный врасплох Грегг.

— Для вас будущего попросту не существует, не так ли? — Морна глядела на него со смесью жалости и гнева. — Вы никогда не загадываете вперед? Забыли, что у нас есть… враги?

— Я принимаю все, как оно есть. Чего загадывать?

Морна чуть не кинула в него сверток.

— Тогда принимайте!

— Что это? — Грегг взял пакет и тут же увидел, что он сделан не из бумаги, как ему показалось, а из тонкой прочной материи — гладкой на ощупь, более мягкой, чем клеенка, и без характерной текстуры ее изнаночной стороны. — Из чего он?

— Новый водонепроницаемый материал, — нетерпеливо отмахнулась Морна. — Важно содержимое.

Грегг открыл пакет и вынул большой черный револьвер. Он был значительно легче, чем можно было бы предполагать по его размерам, и напоминал "кольт", только с более мягкими очертаниями и с углублениями для пальцев на рукоятке. Греггу никогда еще не приходилось иметь дело с оружием, которое так удобно лежало бы в руке. Его внимание привлек рифленый барабан на шесть патронов, который выдвигался в сторону для облегчения перезарядки, — такого он тоже никогда прежде не встречал. Револьвер внешне был очень скромным, без украшений, но выделан был с удивительным совершенством, куда лучше, чем можно было себе вообразить. Грегг заметил гравировку сбоку длинного ствола.

— Кольт 44 "магнум", — медленно произнес он. — Никогда не слыхал. Откуда вы его взяли, Морна?

Она заколебалась.

— Я оставила его возле дороги, у того места, где мы впервые встретились. Пришлось встать пораньше, чтобы успеть сходить за ним.

Грегг не сомневался, что это выдумка, но все его внимание было приковано к револьверу.

— Я имею в виду, откуда вы его вообще достали? Где можно купить такое оружие?

— Это не имеет значения. — Морна зашагала к дому. — Главное — сумеете ли вы им пользоваться?

— Наверное, — сказал Грегг, заглянув в голубой пакет, где еще находилась картонная коробка с медными патронами. Крышки у коробки не было, и несколько патронов выпало на дно пакета. — Очень красивая игрушка. Но вряд ли она много лучше моего "ремингтона".

— Мне бы хотелось, чтобы вы попробовали. — Морна шла так быстро, что Грегг едва за ней поспевал. — Посмотрите, сможете ли вы его зарядить.

— Сейчас? Вы не хотите взглянуть на малыша?

Они вышли на ровную площадку перед домом, куда доносились крики младенца.

Морна бросила взгляд на свое запястье, и Грегг увидел, что золотое украшение светится ровным малиновым светом.

— Мой сын может подождать. — Ее голос прозвучал ровно и твердо, и все же Грегг уловил в нем панику. — Пожалуйста, зарядите револьвер.

— Как угодно.

Грегг подошел к повозке, очистил площадку от соломы, положил оружие и под пристальным взглядом Морны осторожно высыпал патроны. Патроны были центрального боя и, как сам револьвер, отделаны с необыкновенным совершенством. Кончики пуль сияли, словно полированная сталь.

— Все становится чересчур шикарным и дорожает, — недовольно проворчал Грегг.

Немного повозившись, он сообразил, как откинуть барабан, и вставил шесть патронов. Коробка перевернулась и на нижней стороне показалась бледно-синяя надпись: Окт. 1978. Грегг подобрал ее и протянул Морне.

— Интересно, что это значит?

Ее глаза слегка расширились, потом она равнодушно отвернулась.

— Пометка производителя. Просто номер партии.

— Похоже на дату, — вслух размышлял Грегг — Только они ошиблись и проставили…

Он не закончил, потому что Морна вдруг выбила коробку из его рук.

— Да займитесь же делом, болван! — закричала она, топча коробку ногами. Ее бледное лицо искажала ярость, глаза жгли насквозь. Некоторое время они молча смотрели друг на друга. Потом ее губы задрожали. — Простите, Билли. Пожалуйста, простите меня… но над нами совсем нет времени… я боюсь.

— Ладно, ладно, все в порядке, — неловко пробормотал Грегг. — Я знаю, что часто бываю занудлив, — Рут вечно твердит мне об этом, кроме того, я так долго жил один…

Морна взяла его за руку.

— Не надо, Билли… Вы хороший, добрый человек, но я хочу, чтобы вы… сейчас же, немедленно… научились пользоваться этим оружием.

Иногда ее спокойный, сдержанный тон убедительнее действовал на Грегга, чем любой крик.

— Хорошо.

Он отвернулся от повозки, выискивая любую цель, и большим пальцем потянулся к ударнику револьвера.

— Это не обязательно, — сказала Морна. — Для быстрого огня достаточно просто спустить курок.

— Знаю — двойное действие.

Все же, желая продемонстрировать знание практики стрельбы, Грегг поступил по-своему, и в качестве мишени выбрал полено, прислоненное к тяжелому каменному корыту шагах в двадцати. Он уже прицеливался, когда Морна вновь заговорила:

— Его надо держать двумя руками.

Грегг снисходительно улыбнулся.

— Морна, вы очень хорошо образованы, смею сказать, знаете всякие такие вещи, о которых я даже не слыхал, — но, право, не стоит учить старого волка, как стрелять.

Он снова прицелился, затаил дыхание и нажал на курок. Раздался дикий грохот, словно раскат грома, и что-то со страшной силой ударило его в лоб, ослепив от боли. Первой мыслью было, что револьвер взорвался. Потом он обнаружил его нетронутым в своей руке, и тут до него дошло, что причиной всему была чудовищная отдача, которая, точно былинку, согнула его ослабленную руку и ударила револьвером в лицо. Грегг отер с глаз теплую струйку крови и посмотрел на оружие с большим уважением.

— Нет никакого дыма. Нет даже…

Он замолчал, когда отвел взгляд от револьвера и увидел, что каменное корыто, служившее подпоркой для его мишени, раздроблено. Обломки трехдюймовой толщины были разбросаны по треугольной площади, тянувшейся до тридцати ярдов вдаль. Не знай он, что произошло, Грегг решил бы, что корыто уничтожено пушечным выстрелом.

Морна разжала уши.

— Вы ранили себя… Я ведь предупреждала, что его надо держать обеими руками.

— Ничего, все в порядке… — Он не позволил ей дотронуться до своего лба. — Морна, где вы раздобыли это… это чудовище?

— Вы полагаете, что я отвечу на этот вопрос?

— Наверно, нет, но, право же, я хотел бы знать… Может быть, как раз это я в состоянии понять.

— Испытайте его на большом расстоянии и держите двумя руками.

Морна огляделась, явно успокоившись теперь, когда Грегг делал то, что от него требовалось. Она указала на беловатую скалу в трехстах ярдах вверх по склону.

— Попробуйте в нее.

— Она за пределами досягаемости винтовки, — терпеливо разъяснил Грегг. — А револьвер не может…

— Попробуйте, Билли.

— Ну хорошо — прицелюсь выше.

— Цельтесь прямо в нее, под верхушку.

Грегг пожал плечами и сделал, как ему велели, внезапно почувствовав саднящую боль в большом пальце правой руки. Он вторично выстрелил и испытал глубокое огорчение, которое понимают только охотники, увидев, как взметнулась в воздух пыль всего в ярде от скалы. Отдача вывернула револьвер назад, хотя Грегг держал его двумя руками, и теперь дуло смотрело почти вертикально в небо. Не дожидаясь подсказки, Грегг снова выстрелил, и от скалы полетели осколки.

Морна одобрительно кивнула:

— У вас здорово получается.

— Я никогда не видел лучшего оружия, — признался Грегг. — Но мне его не удержать. Мои руки не в силах справиться с отдачей.

— Тогда мы перевяжем вам локти.

— Слишком поздно, — с сожалением сказал он, указывая вниз.

Вдали показалось несколько всадников, и само их присутствие в еще совсем недавно пустынной местности потрясло Грегга больше, чем если бы он неожиданно наткнулся в прериях на корзину с провизией для пикника.

Он вполголоса проклинал себя за беззаботность, а из-за уступа появлялись все новые люди. Восемь человек ехали у подножия холма. Это была пестрая компания: кто сидел на пони, кто на лошадях, кто прижимался к холке, кто держался прямо, и одеты они были по-разному. Но Грегг знал, что они составляют крошечную армию, дисциплинированную и управляемую одним человеком. Он прищурил глаза от слепящего утреннего света и отыскал заметную фигуру Джоша Портфилда на гнедом жеребце. Портфилд, по обыкновению, был в белой рубашке и костюме угольно-серого цвета, и в этой одежде вполне мог сойти за проповедника, если бы не пара никелированных "смит-вессонов" на поясе.

— Я-то надеялся, что Большой Джош оставит нас в покое, — сказал Грегг. — Он, должно быть, в одном из своих праведных настроений.

Морна непроизвольно сделала шаг назад.

— Вы можете защититься от такого количества?

— Придется попробовать. — Грегг начал рассовывать по карманам пригоршни патронов. — Идите-ка вы лучше в дом да заприте дверь.

Морна посмотрела на него — опять появилось в ее глазах затравленное выражение, — затем нагнулась, подобрала что-то с земли и побежала к дому. Грегг удивился, зачем ей понадобилась растоптанная коробка из-под патронов, но его голова была занята куда более важным делом. Он отвел барабан, выбросил три пустые гильзы и вставил новые патроны. Испытывая скорее сожаление, чем боязнь, он сделал несколько шагов навстречу приближающимся всадникам. Расстояние между ними уменьшилось до двухсот ярдов.

— Эй, Джош, держись подальше! — закричал Грегг. — Это моя земля! Ты знаешь закон!

Портфилд привстал на стременах, и его сильный голос, несмотря на расстояние, отчетливо донесся до Грегга:

— Ты наглец, Билли, неблагодарный наглец. Из-за тебя я лишился хорошего работника. Ты поплатишься за все это, но прежде всего я накажу тебя за дерзость и отсутствие уважения.

Он опустился в седло и тихо скомандовал — что именно, Грегг не слышал. Через секунду Сигги Соренсон пришпорил лошадь и с револьвером в руке поскакал вверх по холму.

— Теперь я тоже вооружен, — закричал Соренсон. — Теперь схватка будет честной!

— Еще пару шагов, и я с тобой разделаюсь! — предупредил Грегг.

Соренсон захохотал.

— До меня чересчур далеко, старый осел! Ты совсем ослеп!

Он пустил свою лошадь в галоп, и тут же еще двое всадников стали заходить слева.

Грегг поднял револьвер и начал было прикидывать падение пули, потом вспомнил, что на таком расстоянии оно практически отсутствует у жуткого оружия, самой судьбой вложенного ему в руку. На сей раз стойка с двумя вытянутыми вперед руками и полусогнутыми коленями пришла к нему естественно. Он прицелился в Соренсона, выждал еще несколько секунд и спустил курок. Массивная фигура Соренсона, вырванная прямо из седла, перевернулась в воздухе и упала лицом на каменистую почву. Его лошадь рванулась в сторону и понесла. Сообразив, что он вот-вот утратит преимущество неожиданности, Грегг повернулся к двум всадникам, обходящим его с фланга. Второй выстрел свалил ближайшего на землю, третий — сделанный чересчур поспешно — убил лошадь оставшегося. Животное упало как подкошенное, а всадник кинулся под прикрытие лежащей лошади, сволоча за собой окровавленную ногу.

Грегг посмотрел на тропу и вынужден был отдать должное умелым действиям противника. На виду оставались только лошади, людей не было. За время дарованной им короткой передышки они исчезли, укрылись за скалами, без сомнения захватив винтовки из седельных сумок. Почувствовав уязвимость свой позиции на вершине гребня, Грегг низко пригнулся и побежал к сараю. Припав к земле за его стеной, он быстро вытащил стреляные гильзы и заменил их, еще раз оценив удобство перезарядки этого оружия. Потом осторожно выглянул из-за угла, чтобы убедиться, что к нему никто не подбирается.

Внезапно прогремел выстрел, и черный дымок поднялся всего в двадцати ярдах от него. Что-то обожгло его ребра. Грегг отпрянул и ошеломленно уставился на прорванную и окровавленную рубашку. Он был на волосок от смерти.

— Ты слишком неповоротлив, мистер Грегг! — раздался голос совсем рядом с ним. — Твой старый пугач ничем тебе не поможет, раз ты так неповоротлив!

Грегг узнал говорящего. Это был Фрэнчи Мартин, головорез из канадских лесов, которого занесло в Коппер-Кросс годом раньше. Он стрелял из-за узенькой деревянной коробки, служившей Греггу примитивным туалетом. Грегг понятия не имел, каким образом Мартин ухитрился за считанные секунды пробраться так близко, и подумал, что пятидесятилетний мужчина не может противостоять юнцу в расцвете сил.

— Скажу тебе еще кое-что, мистер Грегг, — рассмеялся Мартин. — Ты слишком стар для такого сладенького кусочка, припрятанного…

Грегг шагнул в сторону и выстрелил в ветхое строение, продырявив дюймовые доски, словно бумажку. Раздался шум падающего тела, и в поле зрения выкатился револьвер. Грегг быстро шагнул назад под укрытие сарая, и в тот же миг вдалеке щелкнул винтовочный выстрел и в дерево вонзилась пуля. Мысль о том, что его враги вооружены обычным оружием, едва ли успокаивала — настоящая битва только начиналась.

Мартин полагал себя в безопасности за двойной обивкой досок, но оставалось еще, по крайней мере, четверо, кто уже не сделает этой роковой ошибки. Скорее всего, они окружат Грегга, все время держась за скалами, и накроют его огнем издалека. Грегг не представлял, каким образом даже с этим чудовищным оружием смерти в руках, сумеет пережить следующий час, особенно если учесть, что он истекал кровью.

Грегг опустился на колени, сложил в подушечку носовой платок и затолкал его под рубашку, пытаясь остановить кровотечение. Пока в него не стреляли, и он воспользовался передышкой, чтобы зарядить револьвер. Кругом воцарилась обманчивая тишина.

Грегг окинул взглядом залитый солнцем холм и валуны, похожие на пасущихся овец, прикидывая, откуда может прийти следующий выстрел. В глазах слегка расплывалось, и с каким-то вялым оцепенением он понял, что ничего не будет знать о выстреле, пота пуля не продырявит его тело. В ушах зазвенело — верный признак надвигающейся потери сознания. Грегг посмотрел на открытое пространство между собой и домом. Вряд ли удастся добежать невредимым, но если он все-таки доберется до дома, то, может, еще успеет перевязать грудь.

Грегг встал и с удивлением отметил, что, несмотря на усилившийся звон в ушах, он не испытывает головокружения. До него дошло, что этот мощный звук, словно от гигантского осиного роя, имеет объективную причину, и тут услышал чей-то хриплый натужный вой ужаса, а затем череду выстрелов. Он инстинктивно пригнулся, но свиста пуль не последовало. Грегг рискнул взглянуть на петляющую тропу, и от увиденного у него на лбу выступил холодный пот.

Вверх по холму шагала высокая, узкоплечая, закутанная в черный плащ фигура. Лицо скрывал черный капюшон. Фигуру окружало какое-то темное мерцание, словно она обладала способностью отражать свет, и именно оттуда, казалось, исходил сотрясающий землю пульсирующий гул. За этим наводящим ужас явлением виднелись павшие лошади банды Портфилда.

На глазах Грегга из-за скал выступил сам Портфилд и еще один человек и в упор стали стрелять в черную фигуру из винтовок.

По краям окружающего фигуру мерцания появились крошечные багряные вспышки. Без видимого вреда поглотив с десяток пуль, призрак широко взмахнул левой рукой. Портфилд и его товарищ повалились, как деревянные куклы. Расстояние было слишком велико, но потрясенному Греггу показалось, что плоть отпадала от их лиц, как лохмотья одежды. Лошадь Грегга тревожно заржала и шарахнулась вправо.

Еще один человек Портфилда, Макс Тиббет, движимый смелостью отчаяния, появился из-за укрытия по другую сторону тропы и стал стрелять фигуре в спину. По краям темного мерцания возникли новые багряные вспышки. Не оборачиваясь, видение повторило тот же небрежный жест рукой — распахивая черную накидку, словно крыло летучей мыши, — и Тиббет упал, корчась от боли. Если кто-то из окружения Портфилда и оставался в живых, то он не осмеливался выйти из-за укрытия.

Фигура в развевающемся плаще достигла вершины подъема, шагая с нечеловеческой скоростью на уродливых и непропорционально коротких ногах. Не глядя по сторонам, она направлялась прямо к двери дома, и Грегг понял, что перед ним тот преследователь, от которого бежала Морна. Рождаемое им гудение было таким громким, что ум отказывался воспринимать его.

Страх смерти, который он только что испытал, был ничто по сравнению с безысходным ужасом, завладевшим душой Грегга, — древним, животным ужасом, отметавшим любые доводы рассудка, любую смелость, приказывающую ему закрыть глаза и съежиться в укрытии, пока не минует опасность. Он посмотрел на черное, маслянисто поблескивающее оружие в своих руках и потряс головой, стараясь избавиться от нежеланного голоса, который напоминал о сделке, скрепленной золотом, об обещании, данном таким человеком, каким он себя считал. "Это не в моих силах, — подумал Грегг. — Я ничем не могу тебе помочь, Морна".

И в ту же секунду почти против собственной воли, словно в кошмарном сне, он вышел из-за сарая. Его руки двигались спокойно и уверенно. Прицелившись, он нажал курок револьвера. Слепящая багряная вспышка пронзила темное мерцание мечом молнии, и существо пошатнулось с леденящим кровь криком. Оно стало поворачиваться, поднимая левую руку, словно крыло какой-то чудовищной птицы.

Грегг увидел это движение через треугольник собственных рук, отведенных назад, а затем вверх отдачей оружия. Револьвер нелепо и беспомощно задрался в небо. Целая вечность прошла, прежде чем Грегг успел вновь навести его на врага, наделенного дьявольской силой и скоростью. Он нажал на курок, еще одна вспышка, и фигуру швырнуло на землю. Грегг приближался к ней на непослушных ногах, подкашивающихся при каждом шаге, и снова и снова бил противника всей мощью своего оружия.

Невероятно, но темное создание вынесло эти страшные удары. Оно вскарабкалось на ноги — при этом мерцание вокруг него было странным образом искажено, словно увиденное в кривое увеличительное стекло, — и стало пятиться назад. У Грегга все плыло перед глазами, и ему казалось, что фигура с каждым шагом покрывает немыслимые расстояния, как будто она ступала по невидимой поверхности, которая сама скользила прочь с головокружительной скоростью; оглушительный гул стих до невнятного рокота и исчез. Грегг остался один в просторном, ярком, медленно качающемся мире.

Он сполз на колени, преисполненный благодарности за солнечное тепло. Потом опустил взгляд на свою грудь, отрешенно и словно со стороны удивился количеству проступившей сквозь одежду крови, почувствовал, что падает вперед, и больше уже ничего не мог сделать.

Я не имею права рассказывать тебе что-либо… мой бедный, отважный Билли… но ты так настрадался из-за меня… Все равно мои слова, вероятно, будут лишены для тебя смысла — если ты вообще в состоянии их услышать.

Я хитростью втянула тебя — а ты позволил себе поддаться, — заставила принять участие в войне… в войне, которая тянется двадцать тысяч лет и может длиться вечно…

Были долгие периоды, когда Грегг лежал и бездумно смотрел на грубоватые доски потолка, пытаясь решить, потолок ли это на самом деле, или он каким-то образом подвешен высоко над полом. Он знал наверняка только то, что за ним ухаживает молодая женщина, приходящая и уходящая бесшумными шагами. Голос ее звучал мерно и успокаивающе, как тихий океанский прибой.

Мы равны по силе — мой народ и Другие, — но сила наша так же различна, как сами естества. Они в совершенстве владеют пространством, наша истинная стихия — время…

Существуют стоячие волны во времени… Ни одно настоящее не похоже на другое. "Теперь", в котором живешь ты, известно как Основное Настоящее и имеет больший потенциал, чем любое другое. Ты и Другие прикованы к нему. Но умственные способности моего народа позволили нам разбить оковы, вырваться на свободу, убежать в другое время в отдаленном прошлом… в безопасность.

Иногда Грегг сознавал, что ему меняют повязки, смачивают прохладной водой губы и лицо. Над ним склонялось прекрасное юное лицо, в серых глазах светились внимание и забота, и тогда он пытался вспомнить связанное с этим лицом ускользавшее имя… Марта? Мери?

Для женщины моего народа период наибольшей опасности — последняя неделя беременности… особенно если ребенок мужского пола и наделен особым складом ума… При этих обстоятельствах ребенка можно притянуть к твоему "теперь", родному времени всего человечества, и мать притягивает вместе с ним… Обычно вскоре после рождения сына она в состоянии приобрести контроль и вернуться с ним во время, служащее ей прибежищем… Но бывали исключения, когда ребенок не поддавался попыткам воздействовать на его мыслительные процессы и вынужден был проводить всю жизнь в основном Настоящем…

К счастью для меня, мой сын почти готов к путешествию… ибо Принц набрался опыта и скоро вернется…

Удовольствие, которое Грегг получил от вкуса супа, послужило первым признаком того, что организм его оправляется после потери крови, что силы его возвращаются, что он не умрет. Он чувствовал, как вливается в рот с ложки чудодейственная жидкость, а перед глазами стоял образ прекрасной дочери-жены, доброй и милосердной. Все мысли об угрожающем ей кошмарном темном преследователе он загнал в самые глубинные тайники своего мозга.

Прости меня… мой бедный, отважный Билли, мой сын и я должны уходить. Чем дальше мы остаемся, тем сильнее он будет привязан к основному Настоящему… и мой народ будет привязан к Основному Настоящему… и мой народ будет тревожиться за нас.

Меня готовили к выживанию о твоем "теперь"… поэтому я могу разговаривать с тобой на английском… но мой корабль опустился не там, где предполагалось, все эти тысячи лет назад, и мои соотечественники будут опасаться, что я потерялась…

Момент прояснения. Грегг повернул голову и через открытую дверь спальни посмотрел в большую комнату. Морна стояла у стола, и ее голову окружал дрожащий золотой нимб волос. Она наклонилась и опустила лоб к лицу младенца.

Потом они оба затуманились, стали прозрачными — и исчезли.

Грегг заставил себя сесть в кровати, потряс толовой, протянул к ним свободную руку… Боль открывшейся раны обожгла грудь, и он упал на подушки, судорожно пытаясь вздохнуть, и его снова поглотила тьма. Через какое-то время он почувствовал на лбу прохладную влагу материи, и сокрушительный, давящий гнет утраты отпустил.

Он улыбнулся и сказал:

— А я боялся, что ты ушла.

— Как же я могу оставить тебя в таком состоянии? — ответила Рут Джефферсон. — Бога ради, объясни мне, что здесь произошло, Билл Грегг! Я нахожу тебя в постели, раненного, а снаружи как будто разыгралось целое сражение. Сэм и несколько его друзей теперь чистят то, что осталось после стервятников. Они говорят, что с войны не видели ничего подобного!

Грегг разлепил ресницы и решил дать ответ, которого она от него ждала.

— Ты прозевала хорошую потасовку, Рут.

— Хорошую потасовку! — Она всплеснула руками. — Ты куда глупее, чем я думала, Билл Грегг! Что случилось? Люди Портфилда перегрызлись между собой?

— Что-то вроде этого.

— Повезло тебе… А где тогда была Морна с ребенком? Где они сейчас?

Грегг порылся в памяти, пытаясь отделить явь от кошмаров.

— Не знаю, Рут. Они… ушли.

— Как?

— Они ушли с друзьями.

Рут посмотрела на него с подозрением, а потом громко вздохнула.

— И все-таки мне кажется, что тут дело нечистое… Хитришь ты, Билл Грегг. Но, боюсь, я никогда не выясню, как все было на самом деле.

Грегг оставался в постели еще три дня, и все это время Рут ухаживала за ним. Ему казалось совершенно естественным, что они вернулись к старым планам пожениться. Все дни к ним тянулся постоянный поток посетителей, люди радовались, что он жив, а Джош Портфилд наказан по заслугам. Всех интересовали подробности сражения, быстро становившегося легендарным, но Грегг никак не опровергал сложившееся мнение, что люди Портфилда перестреляли друг друга во внезапной ссоре.

Оставшись наконец один в доме, он перерыл его до дна и нашел за кувшином, где держал виски, шесть небольших слитков золота, завернутых в кусок материи. Однако, как он и ожидал, большой револьвер — чудовищное оружие смерти — пропал бесследно. Грегг знал, что Морна решила не оставлять его, а со временем ему даже казалось, он знает, — почему. Были какие-то слова, полузабытый бред, объясняющие все происшедшее. Оставалось только вспомнить их, четко проявить в памяти. И поначалу эта задача выглядела простой, скорее делом времени.

У Грегга было достаточно времени, но еще очень нескоро он смирился с тем, что, подобно летнему зною, сны могут лишь постепенно исчезать.

НЕВЕРОЯТНЫЙ ДУБЛИКАТ Unreasonable Facsimile Перевод с англ. © С.В. Силакова, 2003

Кобурн глядел на свою приятельницу с растущим чувством ужаса. Он, конечно, слышал, что бес порой вселяется в совершенно нормальных женщин, но всегда считал, что Эрика искушениям неподвластна.

— Раньше ты не говорила, что нам следует пожениться, — пролепетал он.

— Кроме того, ты же зоолог.

— Значит, у меня блохи? Или бруцеллез? — Эрика выпрямилась во весь рост, уставившись зелеными глазами в лоб Кобурну. В этот момент ее мускулистое скандинавское тело было прекрасно как никогда, но Кобурну Эрика показалась коброй, угрожающе раздувшей капюшон.

— Нет, нет, — поторопился сказать он. — Я только имел в виду, что человек твоей профессии должен знать, насколько неестественно моногамное состояние для…

— Для животных… Ах, вот кем ты меня считаешь!

— Ну, ты, бесспорно, не минерал и не растение. — Кобурн отчаянно силился улыбнуться. — Это шутка, дорогая.

— Я так и поняла, глупыш. — Эрика, неожиданно смягчившись, придвинулась к нему. Кобурна буквально захлестнули ощущения: теплота, золотая канитель волос, запах духов, а также округлости и выпуклости, способные довести до амнезии. — Но признайся: ты ведь не прочь стать мужем такого здорового животного, как я?

— Ну, конечно, мне… — сообразив, к чему клонится дело, Кобурн умолк. — Проблема в том, что я просто не могу на тебе жениться.

— Это почему же?

— Ну, видишь ли… — его разум заметался в поисках спасительной отговорки, — в общем, я, э-э-э… поступил на службу в Космическую Торговую Эскадру.

Эрика невольно отпрянула:

— Чтобы от меня сбежать!

— Нет. — Кобурн широко распахнул глаза, надеясь, что так больше будет похож на фанатика-звездопроходца. — Это высшая тяга, дорогая. Ничего не могу с ней поделать. Неизведанные дали зовут меня к себе. Моим ногам не терпится ступить на пыльные тропы чужих звезд.

— Планет, — язвительно поправила Эрика.

— Ну да, я и хотел сказать "планет".

— Тогда я тоже узду. — Ее глаза наполнились слезами. — Чтобы забыть о тебе.

Природа наделила Кобурна добрым сердцем, и ему было неприятно видеть Эрику расстроенной. Но он утешался мыслью, что счастливо избежал супружеских уз, которые, как известно любому гражданину двадцать первого века, являются тягомотным анахронизмом.

Тем сильнее было его удивление, когда он обнаружил — спустя три дня после отъезда Эрики с экспедицией в какую-то немыслимую дыру — что жизнь утратила для него интерес. Все удовольствия, которые так влекли его, пока Эрика толковала о свадьбе, не заслуживали теперь даже названия удовольствий.

В конце концов, придя к выводу, что невзгоды достигли апогея и хуже все равно не будет, Кобурн принял то единственное решение, которое подсказывала логика.

Он поступил на службу в Космическую Торговую Эскадру.

Спустя некоторое время судьба дала понять Кобурну, что вывод "хуже не будет" был слишком поспешном. Это внезапное озарение настигло его на четвертом месяце службы.

Хотя Кобурн не имел ни опыта управления звездолетом, ни особых способностей к этому, он успешно справился с двухнедельным начальным курсом — благодаря Универсальному Пульту Управления, этому практически идентичному элементу всех транспортных средств от автомобиля и самолета до подлодки и космического корабля. Универсальный Пульт позволял пилоту сосредотачиваться не на процессе передвижения, а на его цели.

Мысли Кобурна как раз и были заняты доставкой груза флюоресцирующих мехов из одной захолустной планетной системы в другую, когда в его затылок вдавилось что-то холодное и металлическое. Удивленный появлением "зайца" на борту своего одноместного корабля, Кобурн издал тихий возглас, который тут же перешел в панический вопль — Кобурн сообразил, что предмет, приставленный к его затылку, мог быть только пистолетом.

— Это пистолет, — подтвердил хриплый голос. — Будешь делать, что я тебе скажу, — останешься цел.

— Э-э-э… я хочу домой. Это вам подходит?

— Нет, не подходит, — незваный гость, выйдя из-за кресла пилота, встал перед Кобурном. Это был крепко сбитый мужчина лет сорока, с бритой головой. Его череп и лицо покрывала рыжеватая щетина.

Кобурн понимающе кивнул головой.

— Если бы вы хотели попасть на нашу базу, то прятались бы до конца рейса?

— Вот именно.

— Следовательно, вы хотите, чтобы я совершил посадку где-то еще.

— Опять в точку, сынок. А теперь двигай ко второй планете Тонера, — рыжий постучал пальцам по яркому мерцающему огоньку у самого края экрана переднего обзора.

— Не может быть! Вы уверены, что вам надо именно туда? Эта планета необитаема.

— Потому-то мне туда и надо, сынок. Я Пэтси Эккерт.

При звуке этого имени у Кобурна похолодело в груди. Эккерта нельзя было назвать выдающимся преступником — для этого он слишком часто попадался, — но его разыскивала полиция сотни планет. Он, по-видимому, был физически неспособен и шагу ступить, не нарушая закона. Воровство, шантаж, изнасилования и убийства были для него таким же обычным, естественным образом жизни, как работа и отдых для других.

— Я думал, что вас… — пролепетал Кобурн.

— Казнили? Да нет пока. Мне удалось смыться, но теперь, похоже, придется на пару лет залечь на дно. В таком месте, где им и в голову не придет меня искать.

Кобурн, не будучи дураком, попытался перевести беседу в другое русло, пока гость не пришел к неминуемому выводу относительно его, Кобурна, дальнейшей судьбы.

— Но вы вполне можете найти убежище получше, — он указал на кольцо экранов, опоясывающее рубку. — Вы только посмотрите на просторы Галактики. Тысячи огоньков, каждый из них — это планета…

— Звезда, — вмешался Эккерт, с любопытством уставившись на Кобурна.

— Ну да, я и хотел сказать "звезда". И наверняка где-то в этих бескрайних, пустынных просторах…

Эккерт поднял руку с пистолетом:

— Сынок, если ты не хочешь, чтобы в твоей башке стало слегка просторнее, давай правь, куда тебе говорят, ясно?

Кобурн мрачно кивнул и начал вводить в бортовой компьютер команды, которые должны были повернуть корабль к ближайшей звезде и произвести автоматическую посадку на ее второй планете. Само собой, Эккерт, сойдя с корабля, не позволит ему продолжать путь, и лучшее, на что мог надеяться Кобурн, — это жизнь "Робинзона" на неисследованной планете, единственной альтернативой была скоропостижная смерть после посадки. Кобурн в скорбном молчании следил за тем, как корабль совершает один подпространственный скачок за другим. Искомая планета на экране то расплывалась кляксой, то вновь появлялась, с каждым скачком становясь все больше. Наконец, выросшая до размеров блюдца вторая планета повисла над кораблем. То был ватно-белый шар, одетый сплошной обданной пеленой.

— Посадочных маяков тут нет, так что рассчитать прямой скачок не удастся, — сказал Кобурн. — Придется садиться линейно, через нормальное пространство.

— Не бойся — я к этой планете давно приглядываюсь. Под тучами сплошная травянистая равнина.

Пока Кобурн проверял точность его слов с помощью дальнодействующего радара, Эккерт снова встал у него за спиной и вдавил дуло пистолета во впадину у основания его черепа. В тоске и отчаянии Кобурн предался думам об Эрике, о том, что жил бы сейчас беспечно и счастливо с молодой женой, если бы черт не дернул его покинуть теплую и безопасную Землю. "Вот оно, — сказал он себе, когда корабль нырнул в клубящуюся мглу атмосферы Тонера-2. — Это и есть апогей моих невзгод. Хуже просто быть не может".

И вновь оказался неправ.

Когда после скольжения корабль преодолел последний, нижний слой облачности, Кобурн увидел прямо перед носом звездолета — там, где следовало бы находиться плоской равнине — массивную, странно знакомую гору со снежной шапкой на вершине.

И едва он успел вскрикнуть, как корабль врезался прямо в каменистый склон.

Придя в себя, Кобурн обнаружил, что лежит на накренившемся, но неповрежденном полу своей рубки. Эккерт, как занавеска, свешивался с приборного щита. Вид у него был озадаченный и сокрушенный. Электронные датчики хором тревожно взывали к пилоту, но это обрадовало, а не испугало Кобурна. Ему казалось чудом, что после такой аварии хоть что-то подает признаки жизни. Слабо мотнув головой, он задумался о невероятности всего происшедшего. Но тут Эккерт, нашарив пистолет, вновь навел его на Кобурна.

— Как ты это провернул? — прорычал он.

— Что "это"?

— Как ты подогнал скачки, чтобы мы сели на Земле?

— С чего вы взяли?

— Не придуривайся, сынок. Знаешь, во что мы чуть не врезались? В Эверест!

Кобурна мутило, он был напуган и разозлен — и вдруг ощутил, что плевать хотел на пистолет рыжего:

— Пойми своей дурьей башкой, что если б я придумал такую технику скачков, то был бы миллиардером, а не… — У Кобурна перехватило горло: в его голову забрела странная мысль. Чудовищное нагромождение скал, мельком увиденное им перед столкновением, действительно походило на Эверест. С трудом поднявшись на ноги, он взглянул на экран, но все панели обзора после аварии погрузились во тьму. В его мозгу зашевелилась одна мысль.

— И вот что я вам еще скажу, мистер: мы не то что "чуть не врезались" в эту гору — мы просто въехали в ее склон! От нас не должно было и мокрого места остаться.

Эккерт, набрав в грудь воздуха, зловеще нахмурился:

— Я-то знаю, что никаких гор на Тонере-2 нет…

Раздался пронзительный звонок — приборы оповещали, что смертоносное радиоактивное топливо льется сквозь поврежденные переборки в жилую часть корабля.

— Потом разберемся, — рассудил Кобурн. — Надо смываться.

Он взломал аварийную дверцу, из которой открылся вид на крутые белые склоны, и спрыгнул с порога в снежный сугроб. Секундой позже ему на голову плюхнулся Эккерт. Они сели на корточки, вдыхая холодный, пахнущий смолой воздух и оглядываясь по сторонам. Звездолет покоился в длинной, мелкой ложбине, окруженный образовавшимися при падении снежными валами. Позади к свинцовому небу вздымались застывшие каменные громады. Кобурну снова пришел на ум Эверест — и это было не менее странно, чем тот факт, что он еще жив…

— Эта фигня теплая, — воскликнул Эккерт, зачерпнув пригоршню белых хлопьев. — На нормальный снег не похоже.

Кобурн поднес комочек белого вещества к глазам и увидел, что пушистые хлопья больше напоминают кусочки пенопласта. Сильный запах смолы, которым, казалось, насквозь был пропитан воздух Тонера-2, въедался в ноздри ударял в голову.

— Лучше отойти от корабля подальше, — сказал Кобурн неуверенно. — А то вдруг взорвется.

Они побрели прочь от помятого корпуса звездолета, инстинктивно двинувшись по склону. Сильный ветер швырял в лицо струи снега и тумана, но время от времени землянам удавалось разглядеть далеко внизу что-то вроде серо-зеленой равнины.

— Похоже, это правда не Земля, — смирился Эккерт — И все равно, чудные здесь дела творятся.

Прошел час. Они немного продвинулись вперед на своем пути к подножию горы — белое вещество под ногами, несмотря на все свое несходство с земным снегом, было таким же скользким и так же налипало комьями на обувь. Кобурн хранил скорбное молчание и, лишь оступаясь или падая, разжимал губы для короткого стона. Он с болью и тоской думал об Эрике, оставшейся на Земле, за барьером во много световых лет, и гадал, доведется ли ей когда-нибудь узнать о его таинственном исчезновении. Вдруг его слуха достиг далекий крик. Ветер тут же отнес в сторону этот ничтожный обрывок звука, но по лицу Эккерта было видно, что и он слышал.

— Туда, — сказал Эккерт, указав влево от себя. — Там кто-то есть.

Они двинулись поперек склона. Через несколько минут Кобурн различил сквозь мглу лимонно-зеленое сияющее пятно. Свет явно исходил от искусственного источника. Кобурн чуть не ринулся на сияние очертя голову, но Эккерт вновь выхватил пистолет.

— Не спеши, сынок, — рявкнул он. — Мне что-то неохота совать голову в петлю.

Они подошли к невысокому бугру, над которым и парило сияние, теперь очень яркое. Ползком — так распорядился Эккерт — они добрались до вершины бугра и боязливо заглянули вниз. Не более чем в ста шагах от них из снега торчали два черных столба, разделенных расстоянием фута в четыре. Оба столба были облеплены внизу железными ящиками и опутаны проводами. Прямоугольное пространство между столбами было словно задернуто мерцающим, потрескивающим, светящимся занавесом, непроницаемым для глаза. Снег вокруг был истоптан множеством ног. Все это почему-то напомнило Кобурну дверной проем, который забыли снабдить дверью.

Спустя несколько секунд это впечатление подкрепилось неожиданным появлением двух бурых, мохнатых горилл, которые вышли из сияющего прямоугольника и, пританцовывая на снегу, принялись выдирать из своей шерсти сосульки. Из прямоугольника за их спинами вырвался неистовый снежный шквал, хотя — как успел заметить Кобурн — в этот момент на Тонере-2 было относительно безветренно, и снег не шел. По спине Кобурна поползли мурашки — он уже предчувствовал разгадку.

— Ну и уроды! — раздался шепот Эккерта. — Не знаешь, откуда они?

— В атласе Торговой Эскадры их нет, но ты сам знаешь, что Федерация Земли — лишь крошечная часть Галакоммуны. Есть тысячи цивилизаций, о которых мы ничего не знаем…

— Чем меньше о таких рожах знаешь, тем лучше, — возразил Эккерт, слегка ошарашив Кобурна своим шовинизмом, впрочем, неудивительным в свете его антипатии ко всем устоям человеческого общества.

— Вон еще идут, — заметил Эккерт. — Слушай… эта штука случайно не передатчик материи?

Действительно, появилось еще четверо горилл. Двое несли треноги, слегка напоминающие геодезические теодолиты Один из новоприбывших заговорил скрипучим голосом такого странного тембра, что Кобурн не сразу понял, что существо говорит на галалингве.

— …От руководителя отдела Текущего Ремонта, — продолжала горилла. — Он сообщил, что небольшое судно земного типа неожиданно вошло в атмосферу планеты менее чем два часа тому назад. Поскольку абсорбированные поля скрыли наше сооружение от его радаров, оно врезалось в северный склон в самой середине Великого Ущелья, частично разрушило новую отопительно-охладительную систему и выскочило на поверхность на южном склоне, несколько выше ледника Кхумбу.

Другая горилла восторженно запрыгала:

— Насквозь пролетело! Значит, оно где-то здесь.

— Вот почеjму мы отозвали с Земли все геодезические партии. Вы должны присоединиться к поискам. Все строительные работы приостанавливаются, пока мы не удостоверимся, что команда мертва.

— Их, что, надо убить?

— При необходимости. Затем потребуется найти корабль и удалить его из системы Тонера, пока его радиомаяк не запеленговали спасатели.

Вторая горилла от огорчения перестала подпрыгивать.

— И стоит так возиться с каким-то примитивным кораблем!

— Стоит. Ты только вообрази, что с нами сделает Комитет, если распространятся слухи об Эвересте-2! Двести лет труда на ветер!

Эккерт больно стиснул плечо Кобурна:

— Слышал, что он сказал? Он толковал про вызов геодезистов с Земли — с Земли, понял? А те уроды, что вышли из зеленого света, несли геодезические приборы! По-моему, это передатчики материи. Один шаг — и я на Земле!

— Я думал, ты хочешь укрыться где-нибудь в захолустье, — проговорил Кобурн в растерянности. Его голова была забита другими мыслями. Весьма тревожными.

— Если я доберусь до Земли в один момент, не оставив следов, это будет лучшее убежище на свете. Кто додумается меня там искать?

Кобурн нетерпеливо сбросил со своего плеча руку Пэтси:

— Ну и ладно. Слушай, я только что понял, почему мы врезались в вершину и остались живы, и почему здесь пахнет смолой, и почему этот снег ненастоящий.

— Ты чего, сынок? — покровительственно процедил Эккерт, жадно пожирая глазами сияющий зеленый прямоугольник.

— Разве ты еще не догадался? Эти существа строят из стекловолокна копию Эвереста!

— Мать их за ногу, — добродушно пробурчал Эккерт, даже не оглянувшись. Припав к земле, он следил за группой инопланетян. Те деловитым шагом направились прочь от ворот и прошли совсем близко от бугра, но землян никто из них не заметил. Как только гориллы скрылись за завесой снегопада, Эккерт, обернувшись к Кобурну, направил на него пистолет.

— Тут наши дорожки расходятся, — сказал он. — Я пойду сквозь зеленый свет.

— А как же я?

— Очень жаль, сынок, но ты единственный, кто мог бы меня заложить. Извини. — И он прицелился в Кобурна.

— Послушай, ведь если ты выстрелишь, наши мохнатые друзья услышат. Они могут оказаться со всех сторон. И тогда за тобой погонятся.

Эккерт призадумался:

— Твоя правда. Я лучше вот что сделаю — я разломаю черные ящики у столбов, когда пройду в ворота. Вот дверочка и захлопнется. А тебя мы на время стреножим. — Словно заправский боксер он ткнул Кобурна в солнечное сплетение дулом пистолета. Кобурн почувствовал, как из его легких изливается воздух. Он оставался в сознании, но парализованные мышцы отказывались сделать вдох. Кобурн до смерти перепугался. Вязкий, смешанный с пеной хрип вырвался из его горла. Эккерт вскочил и, низко пригнув рыжую голову, побежал к воротам.

Он почти достиг их, когда из сияющего облака появилась еще одна горилла. Эккерт выстрелил инопланетянину в живот. Тот грузно сел на снег, схватился за поясницу, потом мягко опрокинулся на спину. С той стороны, куда ушла первая группа инопланетян, послышались гортанные крики. Эккерт оглянулся по сторонам, прыгнул в зеленый прямоугольник и — только его и видели.

Кобурн внезапно почувствовал, что опасность этой планеты для его здоровья резко возросла. Это ощущение было таким сильным, что он, преодолевая паралич, хотел было на четвереньках доползти до ворот, но инопланетяне уже возвращались. Кобурн понял, что не успевает, и снова распластался на снегу. Из мглы вынырнули призрачные фигуры гуманоидов. Четверо из них принадлежали к уже знакомому типу гориллообразных, но у двоих других кожа была голая, зеленоватая. Они были одеты в желтые туники. Кроме того, они были гораздо худее своих спутников. Их лысые головы сверкали, как тщательно вымытые яблоки.

Инопланетяне столпились вокруг распростертой на снегу убитой гориллы, вполголоса поговорили между собой и стали свирепо озираться по сторонам. Их тяжелые взгляды могли, обжечь камень. Кобурн вдруг обратил внимание на следы ботинок Эккерта, ведущие, от ворот прямо к его укрытию на бугре. Секундой позже то же самое заметили и инопланетяне. Рассыпавшись по местности веером, они двинулись в сторону Кобурна. Он отчаянно пытался зарыться в неподатливый грунт, но тут всеобщее внимание было привлечено неожиданным происшествием.

Из сияющего прямоугольника ворот вывалился, шатаясь, Пэтси Эккерт.

Облепленный с головы до пят настоящим снегом, он так дрожал, что едва держался на ногах. Его лицо, насколько можно было разглядеть за сосульками и инеем, заливала мертвенная бледность. Одна из горилл тут же заметила Эккерта и подняла крик. Инопланетяне всем скопом ринулись к Эккерту. Тот попытался было поднять пистолет, но оружие вывалилось из его пальцев. Один из безволосых мастерской футбольной подножкой свалил Эккерта на снег, и рыжий пропал из виду за мельтешением инопланетных тел.

Меж тем Кобурн, притаившись в своем относительно безопасном убежище, успешно продолжал размышлять о синтетической копии Эвереста. Если его предположения верны, ворота вели не в любое, произвольное место на планете Земля — они должны были соединять копию с соответствующей точкой настоящего Эвереста, чтобы облегчить перенос результатов геодезических замеров. Следовательно, Эккерт вынырнул на склоне Эвереста посреди зимы, а в тамошних условиях не выживешь и минуты без защитной маски и костюма с подогревом. Гориллообразные инопланетяне, по-видимому, переносили этот адский холод, благодаря своей длинной и густой шерсти, и если они тайно наведываются на Землю уже в течении двух столетий…

"О Боже, — подумал Кобурн. — Я сподобился увидеть ужасного снежного человека! Да не одного, а сразу кучу".

Все давнишние непроверенные наблюдения, все необъяснимые отпечатки босых ног на снежных склонах Гималаев, все легенды об йети… — и все из-за этих пришельцев с чужой планеты, которые, руководствуясь какими-то собственными соображениями, сооружают пластиковую копию высочайшей горы Земли.

Тайна предназначения Эвереста-2 грозила вызвать у Кобурна умственное переутомление, но, к счастью, его отвлекло происходящее у ворот. Позабыв о бездыханном теле своего товарища, инопланетяне подхватили беспомощного Эккерта и понесли его в зеленоватую мглу. Они вновь прошли мимо бугра, но Кобурна не заметили. Способность дышать наконец вернулась к нему. Дорога к воротам была открыта. Но теперь Кобурн знал, что этим путем не спасешься. Он достал из сумки на поясе питательную пилюлю, задумчиво разжевал ее, потом двинулся вслед за группой инопланетян, держась от них на почтительном расстоянии.

Пройдя около километра по снежным склонам, они оказались среди голых скал, где были встречены отрядом из четырех безволосых. Те остановились посмотреть на Эккерта, еще трясущегося от холода. Один из них слишком низко наклонился к Пэтси, который не замедлил проявить свою неистребимую сноровку и ударил любопытного кулаком в переносицу. Сгорая от зависти к некоторым чертам характера рыжего рецидивиста, Кобурн подполз поближе к отряду, чтобы подслушать разговоры инопланетян. У него сложилось впечатление, что представители обоих видов были довольно близоруки, и он не особенно боялся приближаться к ним.

— …судя по тому, что мы обнаружили на корабле, землян было двое, — гнусавил на галалингве один из новоприбывших зеленых гуманоидов. — До прибытия шефа мы должны найти второго.

— Похоже, вину опять свалят на нас, — пожаловалась самая малорослая горилла. — Я всегда говорил, что следует обзавестись орбитальным поясом обороны.

— И привлечь внимание? Ты же знаешь, как относится Комитет Галаигр к нарушению устава. Если нашу альпинистскую команду застигнут за отработкой восхождения на Эверест, нас дисквалифицируют как минимум на десять столетий.

Маленькая горилла не была удовлетворена ответом:

— А откуда известно, что они обязательно выберут Эверест?

— Ты что-то растерял всякую почтительность к старшим, Велло, — заявил безволосый. — Эверест — великолепная гора, отвечает всем требованиям для соревнований. Ты же знаешь, как трудно разведчикам из Комитета каждые пять столетий подыскивать новую подходящую гору. Они ведь могут выбирать лишь из планет, которые точно будут готовы к вступлению в Галакоммуну до следующих Игр. Это непросто, особенно когда туземцы бдительны, чуть что, начинают устраивать охоту на НЛО.

— И все равно мне кажется, что эта тренировочная модель не стоит таких затрат.

— Мой юный друг, ты явно еще не созрел умом, чтобы в полной мере оценить масштабность престижа и политического капитала, который обретает планета, выставившая сильнейшую команду.

В разговор вступили и остальные. Они прямо-таки наседали на маленькую гориллу. Пытаясь разобраться в многоголосом галдеже, Кобурн так увлекся, что неосмотрительно высунулся из-за синтетической скалы. По его спине тут же пробежали мурашки — он встретился взглядом с Эккертом, лежавшим у ног инопланетян. Однако Кобурн не находил причин бояться своего сотоварища-землянина, тем более что гориллы и безволосые в пылу жаркого спора позабыли обо всем и вся. Кобурн выставил из-за скалы руку и слегка пошевелил пальцами в знак дружеского приветствия. Пусть раньше Эккерт хотел его убить, но теперь они были равны — два землянина на чужой планете, в окружении врагов.

— Вот он, второй! — завопил Эккерт, указывая прямо на скалу Кобурна.

— Вон там он прячется!

Среди инопланетян мгновенно воцарилось молчание. Близоруко щурясь, они смотрели в сторону Кобурна. Тот припал к грунту, мысленно проклиная Эккерта и шепча Эрике душераздирающие слова прощания. Что до Пэтси, то он воспользовался случаем, чтобы дать деру. Со звериным проворством он вскочил на ноги и пустился наутек. Двое инопланетян пытались его перехватить, но Эккерт, увернувшись, легко вспрыгнул на большой валун и соскочил с другой стороны. И с треском провалился. Там, где он только что стоял, зияла черная дыра с рваными краями, из которой доносился отчаянный, переходящий по закону Допплера в басистый стон, крик. Видимо, Эккерту было еще очень долго лететь до дна.

— Я так и знал, что здесь есть тонкие заплатки, — заметила одна из горилл. — Мильдо опять решил сэкономить стройматериалы.

— Это к делу не относится, — раздраженно оборвал его безволосый. — Пойдемте-ка осмотрим те скалы.

Отряд, совсем как в прошлый раз, рассыпался по местности и двинулся на Кобурна. Это напоминало пластинки веера, сходящиеся к ручке. Кобурн неуклюже поднялся и побежал, инстинктивно держа курс на зеленое сияние ворот.

— Хватайте его! Убейте его! — закричал один из инопланетян. Кобурн нехорошо выругался, узнав гнусавый голос самого малорослого, которого уже успел окрестить про себя главным вредителем. Кобурн всегда хорошо бегал, но сейчас — подгоняемый страхом, что его схватят или что он провалится внутрь горы — он буквально летел по снежному склону, не чуя под собой ног. Инопланетяне плелись далеко позади, а зеленое сияние впереди все разгоралось, пока не обернулось уже знакомыми воротами. У одного из черных столбов по-прежнему лежала убитая горилла.

На первом этапе забега Кобурну казалось, что он вот так, не снижая скорости, может обежать вокруг всей планеты, но теперь — после первого же километра — силы быстро иссякали, а гиканье инопланетян слышалось прямо за спиной. Он доковылял до ворот, шагнул одной ногой за светящийся прямоугольник — и тут же выдернул ногу обратно. Гималайская зима голодным зверем впилась в его тело.

Шумно дыша и захлебываясь соленым потом от изнеможения, он опустился на снег. Выбирать ему особенно не из чего — либо весьма скорая смерть в холодных снегах Эвереста подлинного, либо очень скорая смерть от рук инопланетян на Эвересте поддельном. Кобурн избрал последнее, в основном потому, что это избавляло его от необходимости снова вставать. Крики преследователей становились все громче.

"Вот и все, Эрика, — думал он. — Я любил тебя".

Потухшими глазами он огляделся по сторонам, пытаясь настроиться на философски-стоический лад, но зрелище уродливого тела мертвой гориллы не особенно успокаивало. Длинные шерстинки безжизненно шевелились на ветру. Под ними блеснуло что-то медное. Украшения? Кобурн дополз до бездыханного тела, запустил руку в шерсть и обнаружил застежку-"молнию", идущую от подбородка существа до его паха.

Его лицо просияло — он догадался. Подняв голову, он увидел скачущий по скалам авангард погони. Зеленокожие бежали впереди. У Кобурна было не больше минуты. Он расстегнул "молнию" на теле гориллы, сорвал с ее лица звериную маску и обнаружил внутри мертвого инопланетянина — такого же лысого и зеленокожего, как остальные. Шерстистый покров оказался маскировочно-защитным костюмом для нелегальных прогулок по Земле.

Подвывая от возбуждения и страха, Кобурн вытряхнул инопланетянина из его кокона. Крики преследователей, заметивших его действия, стали тревожнее. Еще миг — схватят. Кобурн влез в мешковатую шкуру, натянул на голову шлем с обезьяньей маской и, не застегивая "молнии", нырнул в ворота как раз в тот момент, когда сильная зеленая рука попыталась ухватить его за шерсть на спине.

Ветер Гималаев, невероятно колючий и холодный, ворвался в распахнутую обезьянью шкуру. Кобурн неловко застегнул костюм руками в перчатках и поспешил ретироваться от ворот, которые с этой стороны представляли собой два обычных черных столба. Дул свирепый ветер, на неровном склоне было почти невозможно удержать равновесие, но убраться подальше было просто необходимо. Инопланетяне в костюмах, более неповоротливые, чем их одетые по-летнему собратья, еще не подоспели к воротам, но очень скоро они всем скопом ринутся ему вдогонку.

Кобурн побрел сквозь слепящие снежные вихри. Минут через десять он почувствовал, что ушел от погони, спустя час стал абсолютно уверен, что больше никогда не увидит зеленокожих инопланетян. Правда, он начал подозревать, что вообще больше никогда никого не увидит. То был Эверест, грозный царь Гималаев, вокруг бесновались торжествующие стихии, а у Кобурна не было ни снаряжения, ни знаний, чтобы найти дорогу к людям.

Он упрямо переставлял ноги, стараясь по возможности двигаться под гору и надеясь только на прочность отопительной системы костюма. Однако постепенно он начал выдыхаться. Он все чаще оступался и, упав, уже не торопился вставать. В конце концов дальнейшее продвижение стало бессмысленным. Кобурн сел на камень и стал ждать, пока снег заметет его с головой, и следа не оставив от его жалкого, бесплодного существования. Он отрешенно приготовился погрузиться в вечный покой…

Не прошло и тридцати секунд вечного покоя, как сверху на него внезапно опустилась грубо сплетенная сеть. Его швырнуло на снег.

Кобурн с испуганным криком попытался высвободиться, но жесткие веревки еще крепче впились в его руки и ноги. Он понял, что все же попался в руки инопланетян, и на этот раз его живым не отпустят. Импровизируя ругательства на галалингве, он отчаянно пытался встать на ноги, чтобы умереть стоя, как подобает мужчине, но сокрушительный удар по основанию черепа не позволил Кобурну осуществить даже это скромное желание. Погружаясь во тьму, он успел заметить, что атакующие были одеты в обычные земные горнолыжные костюмы…

О последующем временном отрезке Кобурн мало что помнил. Большую его часть он был без сознания, но иногда, полуочнувшись, понимал, что сеть с ним волокут по снегу Когда к нему вернулся дар речи, он попытался было запротестовать, но обнаружил, что рот обезьяньей маски намертво захлопнулся, и сказать что-либо членораздельно просто невозможно. Кобурн сдался и, откинувшись на спину, сосредоточил все усилия на том, чтобы уворачиваться от острых камней, в изобилии попадавшихся на дороге. Несколько минут спустя отряд остановился. Один из присутствующих откинул забрало своего лыжного шлема.

— Один есть! — крикнул он по-английски кому-то, кто был невидим Кобурну. — Мы поймали йети!

— Вот здорово! — отозвался женский голос.

Кобурн возмутился, что его считают животным и соответственно с ним обращаются, но при звуке этого голоса позабыл обо всем. Он сел и стал отчаянно дергать за язычок "молнии".

Женщина опустилась на колени перед ним.

— Мой йети, — выдохнула она. — Мой собственный йети!..

Кобурн, наконец-то справившись с "молнией", сорвал с головы свою обезьянью маску.

— Эрика, — произнес он. — Моя собственная Эрика!

— Бог ты мой, — пробормотала она изумленно. Потом ее лицо расплылось в лучезарной улыбке, над которой не был властен даже холод: — Ах ты мой глупыш, ах ты мое чудо! А я ведь вправду поверила, что ты удрал в космос и позабыл обо мне.

— Ничего подобного, — ответил он, потянувшись к ней.

— Подожди, здесь не место. — Она помогла Кобурну подняться на ноги. — Надо доставить тебя под крышу, а то еще замерзнешь. И ты нам объяснишь, как так вышло, что ты пустился догонять мою экспедицию в обезьяньем наряде. Не сомневаюсь, у тебя уже заготовлена какая-нибудь невероятная история.

Кобурн обнял ее за талию:

— Постараюсь что-нибудь придумать.

ШУТКА ДЖОКОНДЫ The Giaconda’s Caper Перевод с англ. © В.А. Вебера, 2003

В то январское утро в мою контору вошла пепельная блондинка.

— Вы Фил Декстер, частный телепат? — спросила она, положив передо мной плоскую коробку.

— А что написано на двери, крошка?

Она холодно улыбнулась.

— "Эластичные корсеты Глоссопа".

— Я прибью этого бумагомараку! — прорычал я. — Он обещал сменить вывеску еще на прошлой неделе. Я сижу в этой конуре уже два месяца…

— Мистер Декстер, — прервала меня блондинка, — вы не будете возражать, если мы отвлечемся от ваших проблем и займемся моими? — Она начала развязывать веревку.

— Отнюдь. — Я придал лицу серьезное выражение. — Чем я могу вам помочь, мисс…

— Кэрол Колвин. — Она нахмурилась. — Я полагала, телепаты и так знают, о чем пойдет речь.

— Телепатия — особый дар, недоступный простым смертным, — подтвердил я и пустился в долгие объяснения, но Кэрол, похоже, меня не слушала, продолжая заниматься коробкой.

Наконец она сняла крышку и достала из нее старинный, написанный маслом портрет.

— Что вы можете сказать об этой картине? — последовал вопрос.

— Хорошая копия "Моны Лизы", — ответил я. — Очень приличная имитация, но… — Я замолчал, прислушиваясь шестому чувству.

От картины веяло стариной, написали ее никак не меньше пятисот лет тому назад, и передо мной возникли странные образы: красивый мужчина с бородкой, в средневековом на ряде, заросшие густыми лесами холмы, бронзовые скульптуры, кривые улочки древних городов. А за всем этом угадывалось какое-то темное помещение и возведенное в нем круглое деревянное сооружение, по-видимому, часть большой машины.

Кэрол с интересом следила за выражением моего лица.

Неужели не копия? Я глубоко вздохнул.

— Мисс Колвин, я на девяносто процентов убежден, что картину написал сам Леонардо да Винчи.

— То есть это "Мона Лиза"?

— Ну… да.

— Но это невозможно, не так ли?

— Сейчас мы это проверим. — Я нажал клавишу компьютера. — "Мона Лиза" находится в парижском Лувре?

— Я не могу ответить на этот вопрос.

— Недостаточно информации?

— Недостаточно денег. Пока вы не внесете плату за последние три недели, база данных для вас закрыта.

— Да кому ты нужен, — фыркнул я. — О такой краже писали бы все газеты.

— Тем более глупо спрашивать об этом у меня, — отпарировал компьютер.

Я отпустил клавишу и кисло улыбнулся, понимая, что не стоило затевать подобную дискуссию в присутствии клиента.

— Если вы закончили, — холодный тон Кэрол стал арктически ледяным, — я расскажу, как попала ко мне эта картина. Или вас это не интересует?

— Разумеется, интересует, — торопливо ответил я, чувствуя, что она вот-вот откажется от моих услуг.

— Мой отец торговал картинами. В Сакраменто у него была маленькая галерея. — Она присела на краешек стула. — Он умер два месяца тому назад, оставив мне и картины, и галерею. Я не слишком хорошо разбираюсь в живописи и решила все продать. Проводя инвентаризацию, я нашла в сейфе этот портрет.

— Вам повезло.

— С этим еще надо разобраться. С одной стороны, картина может стоить несколько миллионов, с другой — я могу получить пять лет тюрьмы. Поэтому сначала хотелось бы выяснить, что меня ждет.

— Поэтому вы пришли ко мне. Очень мудрое решение, мисс Колвин.

— А вот в этом я начинаю сомневаться. Для человека, обладающего шестым чувством, вы на редкость неуверенно владеете остальными пятью.

Я нахмурился.

— Ваш отец что-нибудь говорил об этой картине?

— Нет… потому я и думаю, что он приобрел этот портрет незаконным путем.

— Вы представляете себе, как картина попала к нему?

— В общем-то, да. Прошлой весной он проводил отпуск в Италии, а вернувшись, очень изменился.

— В каком смысле?

— Стал нервным, замкнутым. Обычно с таким настроением из отпуска не приезжают.

— Интересно. Значит, вы полагаете, что он привез картину из Италии? Посмотрим, нельзя ли узнать что-нибудь еще. — Я протянул руку и коснулся шершавой поверхности холста. Перед моим мысленным взором возник лысый толстяк, несомненно, отец Кэрол, залитые солнцем городские площади. — Рим, — уверенно заявил я. — Ваш отец провел несколько дней в Риме, а затем перебрался в Милан.

— Верно. — Кэрол одобрительно кивнула. — Похоже, вы, действительно телепат.

— Благодарю. — Я вновь увидел темное помещение, скорее, пещеру, а в ней — все то же круглое деревянное сооружение.

— А больше вы ничего не узнали?

— По-моему, мы и так достаточно продвинулись.

— Вы не ответили на главный вопрос: мог ли Леонардо написать Мону Лизу дважды?

— Вероятно, мог, мисс Колвин. Я, правда, не знаю, как это скажется на стоимости оригинала.

— Оригинала?

— Я хотел сказать, другого портрета, того, что в Лувре. — Я всмотрелся в знакомый с детства портрет, и тут мне показалось… Та же знаменитая улыбка на губах, те же одежды, что на миллионах репродукций, но руки…

— Вы что, заснули? — прервал мои размышления возглас Кэрол.

— Разумеется, нет. — И я указал на руки Моны Лизы. — Вы не замечаете ничего необычного?

— Руки как руки. Или вы думаете, что можете нарисовать их лучше?

— Видите ли, на картине, что в Лувре, одна рука лежит на другой. А тут чуть приподнята.

— Возможно. Я же сказала вам, что ничего не смыслю в искусстве.

— Этим можно объяснить существование двух портретов. Вероятно, Леонардо нарисовал один, а потом решил изменить положение рук.

— В таком случае, почему он просто не перерисовал руки на первом портрете?

— Э… ну… да. — Я мысленно выругал себя за то, что сам не додумался до такой ерунды. — Пожалуй, вы правы.

— Поехали. — Кэрол встала и убрала картину в коробку.

— Куда?

— Естественно, в Италию, — нетерпеливо ответила она. — Вы должны выяснить, каким образом попала картина к моему отцу, и вряд ли вам это удастся в Лос-Анджелесе.

Я уже открыл рот, чтобы возразить, но тут же захлопнул его, признав ее правоту. К тому же клиенты не ломились в мою контору, так что с деньгами было не густо. Да и сама картина заинтересовала меня. Какое отношение имела она к темной пещере и странному деревянному сооружению?

— Ну? — продолжила Кэрол. — Что вы на это скажете?

— Я согласен. Средиземноморское солнце мне не повредит.

Вечером следующего дня мы сидели в ресторане миланского отеля "Марко Поло". Вкусная еда и хорошая сигара настроили меня на благодушный лад. Я расслабился, любуясь точеными фигурками артисток варьете.

— Когда вы начнете отрабатывать полученный аванс? — нарушила идиллию Кэрол.

— А что я, по-вашему, делаю? Мы в отеле, где останавливался ваш отец, и, скорее всего, именно здесь он нашел продавца картины. Значит, рано или поздно, мы тоже выйдем на этого человека.

— Хорошо бы это сделать побыстрее, — заметила Кэрол.

— Телепатические способности не поддаются контролю, — отрезал я. — Пока мы сидим за этим столиком, невидимые сети мозгового поля, наброшенные на зал, позволяют…

— Позволяют что?

— Подождите. — Совершенно неожиданно в сети попала рыбка: высокий темноволосый официант, пронесший мимо поднос с бутылками, в недалеком прошлом, несомненно, имел дело с отцом Кэрол.

Я попытался связать его с "Моной Лизой" номер дна, но не услышал ответной реакции. Тем не менее, поговорить с ним стоило.

Кэрол проследила за моим взглядом.

— Мне кажется, вы уже достаточно выпили.

— Чепуха, я еще могу пройти по прямой. — Я поднялся и через двойные двери последовал за официантом в длинный коридор.

Услышав мои шаги, он обернулся и смерил меня взглядом.

— Извините, мне надо с вами поговорить, — объяснил я причину своего появления в коридоре.

— У меня нет времени, — отрезал он. — Кроме того, я плохо говорю по-английски.

— Но… — тут я понял, чего от меня ждут, достал десятидолларовую купюру и сунул ее в карман его белого пиджака. — Это вам на учебу.

— Похоже, ко мне возвращаются школьные знания, — улыбнулся он. — Вам нужна женщина? Каких предпочитаете?

— Нет, женщина мне не нужна.

Он на мгновение задумался.

— Вы хотите сказать, что предпочитаете…

— Я хочу сказать, что женщина у меня уже есть.

— А! Так вы хотите продать женщину? Позвольте заметить, синьор, вы правильно сделали, обратившись ко мне. У меня есть связи на рынке живого товара.

— Нет, я не хочу продавать мою женщину.

— Вы в этом уверены? Если она белая, вы сможете получить за нее две тысячи.

Мне надоела бессмысленная болтовня.

— Послушайте, Марио, мне нужны кое-какие сведения.

— Откуда вам известно мое имя? — встревожился официант.

— У меня есть свои секреты.

— А-а-а, телепат. — Он понимающе кивнул. — Ну, конечно, синьор. Скажите, что вас интересует, и я назову цену.

— Но я уже заплатил тебе.

— До свидания, синьор, — Марио повернулся и зашагал по коридору.

— Вернись, — потребовал я. Он даже не обернулся. Я достал из кармана пачку хрустящих купюр. Марио, надо полагать, обладал феноменальным слухом, потому что мгновение спустя мы вновь стояли лицом к лицу. Я спросил, помнит ли он Тревера Колвина, который останавливался в этом отеле в апреле прошлого года.

— Да, — кивнул Марио, и по его растерянному взгляду я понял, что он не знает, сколько можно запросить за эти сведения.

— А почему ты запомнил мистера Колвина? У вас были… э… какие-то дела?

— Нет… он не просил привести женщину. Я лишь познакомил его с Сумасшедшим Джулио из Пачинопедюто, моей родной деревни.

— Зачем?

Марио пожал плечами.

— Синьор Колвин торгует картинами. Сумасшедший Джулио, у которого никогда не было в кармане и двух лир, как-то раз рассказал мне глупую историю о старой картине, найденной им на чердаке его развалюхи. Он хотел показать ее специалисту, по возможности, иностранцу. Я понимал, что это пустая трата времени, но бизнес есть бизнес, а Джулио обещал оплатить мои услуги.

— Ты помогал им объясняться друг с другом? — спросил я, пытаясь выяснить, что же ему известно.

— Нет. Джулио говорит по-английски. Не так уж и хорошо, он же чокнутый, но говорит.

— Ты не верил, что его картина может принести доход?

— Да что можно найти в его доме, кроме пустых бутылок из-под "пепси"?

— Понятно. Ты можешь отвезти нас к нему?

Марио помедлил с ответом.

— А почему вы хотите встретиться с Сумасшедшим Джулио?

— Мы же договорились, что ты отвечаешь на мои вопросы, а не наоборот. Ты сможешь отвезти нас к нему?

Марио протянул руку.

— Сто долларов, — безапелляционно заявил он.

— Вот тебе пятьдесят, — я отсчитал пять десятидолларовых купюр. — Когда поедем?

— Завтра утром я могу взять мамину машину и отвезти вас в Пачинопедюто. Вас это устроит?

— Вполне.

Марио кашлянул.

— За машину придется заплатить отдельно. Мама — вдова, и деньги, полученные за прокат машины, оставшейся от отца, ее единственный источник дохода.

— Понятно, — кивнул я, подумав, что, возможно, слишком суров с бедным юношей.

Мы договорились встретиться около отеля и, вернувшись за столик, я доложил Кэрол о своих успехах. А несколько минут спустя, допив кофе, мы разошлись по номерам.

Мы ждали минут десять, прежде чем у тротуара остановился забрызганный грязью "фиат". Я приехал в Италию впервые и почему-то считал, что там всегда тепло. И теперь дрожал как осиновый лист в легком дождевике, тогда как Кэрол чувствовала себя очень уютно в твидовом, отороченном мехом пальто. Увидев ее порозовевшее от ветра лицо, Марио уже не мог отвести от нее глаз.

— Три тысячи, — прошептал он, когда Кэрол села в машину. — Больше здесь никто не заплатит.

— Замолчи, гаденыш, — ответил я, наклонившись к его уху. — Мы, американцы, не торгуем своими женщинами. Поехали.

Марио вытянул руку:

— Двести километров по двадцать пять центов. С вас пятьдесят долларов.

Кипя от ярости, я заплатил и сел рядом с Кэрол. Громко заскрежетала несмазанная коробка передач, и "фиат" тронулся с места. Кэрол холодно посмотрела на меня.

— Вы чересчур легко сорите моими деньгами. За пятьдесят долларов я могла бы купить эту ржавую колымагу.

Я промолчал. Проехав два квартала, мы повернули за угол и въехали в гараж.

— Одну минуту, — Марио выскользнул из-за руля и залез под машину. Вскоре снизу донесся пронзительный вой. Я открыл дверцу, наклонился и заглянул под днище. Марио отсоединил привод спидометра и закрепил его на электрической дрели.

— Марио! — проревел я. — Что ты делаешь?

— Зарабатываю на жизнь, синьор.

— Ты что, спятил?

— Я поклялся матери, что мы проедем не более двадцати километров, но утром она все равно взглянула на спидометр. Старая карга не верит даже сыну! Как вам это нравится? Каждый раз, когда я беру машину, приходится переводить спидометр назад. А не то она ограбит меня до нитки.

Чуть не задохнувшись от злости, я схватил Марио за ноги и выволок из-под машины.

— Даю тебе последний шанс. Или мы едем в Пачи-как-ее-там, или…

— Хорошо, хорошо, к чему столько шума. — Марио оглядел гараж. — Между прочим, раз мы уже здесь, вас не интересуют наркотики? Марихуана, гашиш, кокаин…

— Где тут телефон? Я хочу позвонить в полицию. — Мои слова произвели магический эффект. Марио метнулся за руль, даже не отсоединив дрель. Она волочилась за нами метров тридцать, а потом покатилась по асфальту. Кэрол удивленно взглянула на меня, но я покачал головой, предупреждая ее вопросы. Я хотел, чтобы Марио оставался в неведении относительно наших дел с Сумасшедшим Джулио. Иначе он вцепится в нас, как бульдог.

Два часа спустя мы приехали в Пачинопедюто.

— До фермы Джулио два километра очень плохой дороги, — обрисовал ситуацию Марио. — Вы и синьора можете попить кофе, а я схожу за Джулио.

— Нет. — Я покачал головой. — Ты останешься здесь, а мы с мисс Колвин поедем на ферму.

— Это невозможно, синьор. Если с машиной что-то случится, мама не получит страховку.

— Машина не застрахована, — отрезал я.

— Но вы не знаете дорогу.

— Не забывай, Марио, что ты имеешь дело с телепатом.

— Но я не могу доверить незнакомцу мамин автомобиль.

— Ну что ж. — Я огляделся. — Тогда начнем с полицейского участка.

— Будьте осторожны с тормозами, — Марио смиренно вылез из кабины. — А то машину заносит вправо.

— Благодарю. — Я сел за руль и включил первую передачу.

— Почему вы так грубы с бедным мальчиком? — возмутилась Кэрол.

— Если бедный мальчик не состоит в какой-нибудь банде, — отпарировал я, — то лишь потому, что его оттуда выгнали.

"Фиат" немилосердно трясло и бросало из стороны в сторону. Мы проехали мимо развалин средневекового замка и свернули направо, к небольшому домику, прилепившемуся к горному склону. Шестое чувство подсказало мне, что мы у цели.

— Здесь? — удивилась Кэрол. — Неужели в таком сарае можно найти картину Леонардо?

— Верится, конечно, с трудом, но лет пятьсот тому назад если не этот дом, то замок смотрелся иначе. Леонардо долго жил в Милане и вполне мог наведываться в эти края.

— В эту развалюху?

— Нет, конечно, я говорю про замок. Тут должна быть пещера, и, вероятно, там Джулио нашел картину. — Мое сердце екнуло, так как передо мной вновь возникло круглое деревянное сооружение. На нем стояли картины.

— Я чувствую, их там много.

— Вы полагаете, Джулио нашел подземный склад?

— Я…

Из дома вышел старик, в дорогом, сером в полоску костюме и направился к нам. Правда, впечатление портила мятая рубашка и грязные кроссовки. В руках он держал двуствольный дробовик.

Я опустил стекло.

— Привет, Джулио. Как поживаете?

— Что вам надо? — прорычал он. — Убирайтесь отсюда!

— Я бы хотел с вами поговорить.

Джулио поднял дробовик.

— Не о чем нам говорить.

— Я хочу лишь задать пару вопросов.

— Послушайте, мистер… Еще одно слово, и я начну стрелять.

— Вы продали "Мону Лизу" мистеру Колвину. Где вы взяли этот портрет?

— Я вам ничего не скажу.

— Прекрати, Джулио, — я вышел из машины. — Где пещера?

У старика отвисла челюсть.

— Откуда вы знаете о пещере?

— У меня есть свои секреты, — уклонился я от прямого ответа.

— Так вы телепат?

— Правильно. И прошу в дальнейшем иметь это в виду. Так где пещера?

— А вы не заявите в полицию?

— Разумеется, нет. Наоборот, ты сможешь на этом заработать. Пещера там? — Руководствуясь шестым чувством, я направился к оливковой рощице. Джулио и Кэрол последовали за мной.

— Я нашел ее три или четыре года назад и никому о ней не рассказывал, — объяснял на ходу Джулио. — А потом подумал, почему я не могу красиво одеваться? Почему модная одежда только у ловкача Марио? Но я продал одну картину. Только одну.

— А сколько картин в пещере?

— Пятьдесят. Или шестьдесят.

— Довольно глупо из такого разнообразия выбрать именно "Мону Лизу".

— Но, синьор, — Джулио всплеснул руками, — они все "Моны Лизы".

Я остановился, как вкопанный.

— Что?

— Они все "Моны Лизы", — повторил Джулио.

— То есть в пещере пятьдесят или шестьдесят одинаковых картин?

Джулио переступил с ноги на ногу.

— Не совсем они одинаковые.

— Но какой в этом смысл? — Я посмотрел на Кэрол, но и та не могла сказать ничего вразумительного. — Пошли, разберемся на месте.

Мы вошли в рощицу, и Джулио, положив дробовик на землю, отбросил несколько листов ржавого железа. Перед нами открылась черная дыра с уходящими вниз каменными ступенями. Джулио пошел первым, мы — за ним. Лестница привела нас в подземный коридор. Стало совсем темно. Я дернул Джулио за рукав.

— Мы же ничего не увидим. У тебя есть фонарь?

— Я купил один на деньги, полученные от синьора Колвина, но в нем сели батарейки.

Он зажег спичку, а от нее — фитиль керосиновой лампы, стоящей на каменном полу. Дрожащий огонек осветил массивную деревянную дверь. Джулио повозился с замком и толкнул ее. Несмотря на почтенный возраст, она бесшумно отворилась и… Мы стояли на пороге большой пещеры. Я почти физически ощутил, как, мимо меня проскальзывали закутанные в плащи люди, жившие здесь много веков тому назад. Я слышал шаги великого маэстро, тайком спускающегося по ступеням. Я видел таинственную машину, порожденную разумом гения.

— Чего вы ждете? — И Джулио, высоко подняв фонарь, вошел в пещеру.

Мы последовали за ним. В слабом свете керосиновой лампы пред нами предстало круглое сооружение, напоминающее обод лежащего на боку колеса. Под ободом виднелись шестерни и соединенный с Ними длинный стержень с рукояткой на конце, похожий на коленчатый вал автомобиля. Сооружение выглядело, как карусель, только вместо лошадок на ободе стояли картины, обращенные к центру. Там располагалась будка с тремя стенами, в одной из которых на уровне глаз я заметил две дырки.

И тут меня осенило. Леонардо да Винчи, величайший ум человечества, художник, инженер, философ, изобрел движущиеся картинки. Синематограф!

И машина, долгие столетия простоявшая в пещере, не что иное, как самое дорогое сокровище, когда-либо найденное человеком. Перед ней бледнела даже могила Тутанхамона. К тому же машина составляла лишь часть уникальной находки. Великий Леонардо, с его стремлением к совершенству, взял за основу самое знаменитое свое творение. "Мона Лиза", жемчужина мирового искусства, стала для него кадром первого в истории человечества фильма.

Едва дыша от волнения, я вошел в будку и прильнул к отверстиям. Я не ошибся. Сквозь линзы, спрятанные в дереве, я увидел еще один портрет флорентийской красавицы. В мерцающем свете керосиновой лампы она выглядела удивительно живой. Руки ее находились чуть выше, чем на двух портретах, виденных мною ранее, словно она хотела поднести их к шее. Отступив на шаг, чтобы хоть немного свыкнуться с увиденным, я заметил, что Джулио повесил лампу на крюк, торчащий из стены, и пошел вдоль обода, спичками зажигая остальные лампы. Покончив с этим, он взялся за рукоятку стержня.

— Разве механизм еще работает? — удивился я.

— Я смазал и почистил шестерни, так что теперь они как новенькие. Он повернул рукоятку, и обод пришел в движение, медленно набирая скорость. Джулио махнул рукой, приглашая меня взглянуть в окуляры. Я шумно глотнул и вновь вошел в будку. Чудо следовало за чудом. Мне предстояло увидеть в действии шедевр Леонардо, прикоснуться к сотворенному им совершенству. И, быть может, раскрыть секрет загадочной улыбки Джоконды.

Благоговейно прильнул я к отверстиям в стене и увидел живую двигающуюся Мону Лизу.

Она подняла руки к шее, легким движением обнажила левую грудь, поведя плечиком, поправила платье и, сложив руки, улыбнулась.

— О боже! — прошептал я. — О боже, боже, боже!

Джулио крутил ручку, и я снова и снова смотрел, этот удивительный фильм, не в силах оторвать глаз. Леонардо добился полной тождественности с реальностью.

Кэрол дернула меня за рукав.

— Пустите меня. Я тоже хочу посмотреть.

Я отступил в сторону, пропустив ее к окулярам. Джулио радостно крутил рукоятку. Через минуту она повернулась ко мне.

— Это невозможно. Я не слишком хорошо разбираюсь в искусстве, но Леонардо не мог пойти на такое…

— Все художники одинаковы, — возразил я. — Они делают то, что требует покупатель. Известно, что Леонардо часто приходилось выполнять капризы знати, а высокорожденные славились не столько умом, как пороком.

— Но такая работа…

— Возможно, у него были помощники. Создавая статую герцога Сфорца, он вполне мог тайком приезжать сюда и рисовать левую…

— Давайте обойдемся без пошлостей, — прервала меня Кэрол и повернулась к вращающейся машине. — Сколько, по-вашему, это стоит?

— Кто знает? Картин примерно шестьдесят. Если вывезти их из Италии, каждая будет стоить миллион. Может, десять миллионов. А может, и миллиард, особенно та…

— Я знал, что этот день будет для меня удачным, — послышался знакомый голос.

Я обернулся. У двери, с дробовиком в руках, стоял Марио. Оба ствола смотрели мне в живот.

— Что тебе надо? — рявкнул я и, поняв нелепость вопроса, добавил: — Почему ты угрожаешь мне?

— А разве вы не угнали мамин автомобиль? — Марио хмыкнул. — И не грозили мне полицией?

— Неужели ты принимал мои слова всерьез?

— Конечно, синьор, особенно, когда вы заговорили о шестидесяти миллионах.

— Знаешь что… — Я шагнул к нему, но Марио остановил меня, подняв дробовик на пару дюймов.

— Да?

— Ты ведешь себя глупо. Денег хватит на всех. Я хочу сказать, что пятнадцать миллионов из шестидесяти — твои.

— Я предпочел бы получить все.

— Неужели ты убьешь нас из-за каких-то сорока пяти миллионов?

— Лицом к стене! Все трое! — скомандовал Марио. Мы безропотно подчинились. — А теперь я погляжу, что тут у вас творится.

Обод с картинами еще кружился на хорошо смазанных шестернях. Марио прошел в будку, прильнул к окулярам и вздрогнул от изумления. Коротко глянул на нас, вновь приник к окулярам. Наконец, с бледным, как полотно, лицом вышел из будки и направился к нам. Я сжал руку Кэрол, ожидая выстрела.

Но Марио, казалось, нас не видел. Он снял с крюка керосиновую лампу и швырнул ее во вращающийся обод. Звякнуло стекло и языки пламени заплясали на сухом дереве.

— Болван! — завопил я. — Что ты делаешь?

— Вы видите, что я делаю. — Держа меня на мушке, Марио разбил об обод все лампы. Одна за другой картины превратились в бесполезный пепел.

— Сумасшедший! — проревел я, перекрывая треск горящего дерева. — Что ты натворил?

— Ничего особенного, — спокойно ответил Марио. — Уничтожил порнографический фильм.

— Ты… — Я не находил слов. — Ты просто дьявол. Ты грабил меня с первой минуты нашего знакомства, ты обворовываешь свою несчастную мать, ты пытался продать мне женщину, ты хотел купить Кэрол, ты торгуешь наркотиками и минуту тому назад мог хладнокровно застрелить нас.

— Все так, — не без гордости ответил Марио, — и, тем не менее, сказанное вами не мешает мне оставаться патриотом своей страны. Несмотря на мои недостатки, я люблю Италию и мне дорога ее честь.

— Ха! Да причем тут твой патриотизм?

— Великий Леонардо — лучший художник всех времен и народов. Он — мой соотечественник, и скажите, синьор, что подумает об Италии весь мир, узнав про это безобразие? Что скажут о нации, величайший представитель которой растрачивал свой божественный дар на… — Душевное волнение не позволило Марио закончить фразу.

Я покачал головой. Пещеру наполнил едкий дым, Марио двинулся к двери.

— Пора уходить.

— Ты не убьешь нас?

— Это лишнее. Если кому-то из вас достанет глупости раскрыть рот, вам все равно никто не поверит.

— Наверное, ты прав, — я пристально посмотрел на Марио. — Послушай, разве тебя не волнует потеря шестидесяти миллионов долларов?

Марио пожал плечами.

— День на день не приходится. Что-то теряешь, что-то находишь. Между прочим, если вы хотите добраться до Милана на мамином автомобиле, вам придется доплатить…

Теперь, глядя на загадочную улыбку Моны Лизы, я не могу не улыбнуться в ответ.