Бегущий за ветром

6

Зима.

В утро первого снега я всегда просыпался первым и прямо в пижаме выходил во двор, от холода обхватив себя руками за плечи. Двор, машина отца, деревья, крыши, холмы – все вокруг было укрыто толстым пушистым одеялом. Чистое голубое небо сияло над головой, белизна резала глаза. Я набирал целую пригоршню чистейшего снега и пихал в рот. Тишину нарушало только карканье ворон. Босиком я спускался по ступенькам и звал Хасана.

Дети в Кабуле обожали зиму, по крайней мере, те дети, у кого дома имелась приличная чугунная печка. Причина была проста: на период холодов школа закрывалась. Про деление в столбик и название столицы Болгарии можно было на время забыть. Целых три месяца мы с Хасаном играли в карты у печки, смотрели по вторникам в «Кино-парке» на бесплатных утренних сеансах советские фильмы, лепили снеговиков и ели сладкую курму из репы с рисом на обед.

И еще мы запускали воздушных змеев. А когда змеи падали с небес, бежали за ними и ловили. Кто прибегал первым, тому и доставался змей.

Для некоторых несчастных занятия зимой не заканчивались. Были еще так называемые «факультативные зимние курсы для желающих углубить знания». Среди известных мне мальчишек желающих факультативно углубить знания не находилось. На курсы отпрысков записывали родители. К счастью для меня, Баба был не из их числа. Не то что доктор, живший напротив нас. Его эпилептик-сын Ахмад – излюбленная жертва Асефа – ходил в шерстяной безрукавке и носил очки в черной оправе. Каждое утро я злорадно наблюдал из окна спальни, как их слуга-хазареец разгребает снег, чтобы машина могла свободно выехать, и как немного погодя Ахмад с отцом садятся в черный «опель» и едут в школу. Когда автомобиль сворачивал за угол, я нырял обратно в постель, натягивал одеяло до самого подбородка и смотрел в окно на заснеженные холмы, пока у меня не слипались глаза и я снова не засыпал.

Я любил кабульские зимы, любил легкое шуршание ночного снегопада, тепло печки, завывание ветра за окном. Главное же, когда деревья покрывались инеем и дороги превращались в каток, наши отношения с Бабой, напротив, теплели. Нас сближал интерес к воздушным змеям. Вот ведь как: только бамбуковый каркас, обтянутый тонкой бумагой, как-то соединял жизни двух людей, живших в одном доме.

Каждую зиму по районам Кабула проходили состязания воздушных змеев. Для любого мальчишки воздушные бои были кульминацией зимних каникул. Я, например, никогда не мог заснуть в ночь перед соревнованиями, ворочался с боку на бок, изображал руками целый «театр теней» на стене, даже заворачивался в одеяло и выходил на балкон. Солдат перед генеральным сражением, наверное, испытывает примерно то же самое. Я не шучу. Между войной и битвой воздушных змеев в Кабуле есть немало общего.

Так, ко всякой схватке надо готовиться. Одно время мы с Хасаном сами делали змеев, с осени складывали свои карманные деньги в фарфоровую копилку-лошадку, которую Баба привез как-то из Герата.[15] С первыми вьюгами мы вскрывали копилку (у фарфорового коня на животе был специальный замочек) и отправлялись на базар за бамбуком, клеем, шпагатом и бумагой. Долгие часы мы возились с обтяжкой каркаса, ведь змей должен быть вертким и быстро набирать высоту. Шпагат – или леса, или тар, – вообще особая статья. Если сравнить змея с ружьем, то тар – это заряд в стволе, ведь с его помощью «срезаешь» змея противника. Пятьсот футов шпагата следует покрыть «жидким стеклом», силикатным клеем, а когда высохнет – намотать на деревянную шпулю. Пока снег не растаял и не пошли весенние дожди, у каждого кабульского мальчишки на ладонях и пальцах образуются предательские порезы от лесы, которые не заживают неделями, этакие знаки отличия, свидетельства пройденных сражений. Помню, как мы с одноклассниками в первый день занятий сравнивали, у кого пальцы изрезаны сильнее, пока не раздавался свисток старосты и все строем не отправлялись в класс. Та к заканчивалась зима и начинался новый учебный год.

Очень скоро оказалось, что бойцы из нас с Хасаном куда лучше, чем «змееделы». Наши конструкции не отличались надежностью. И Баба отвел нас к Сайфо, полуслепому сапожнику, чьи воздушные змеи славились на весь город. Его крошечная мастерская помещалась на оживленной улице Джаде Майванд к югу от илистых берегов реки Кабул. Сначала покупатели пробирались в лавчонку, настоящий застенок, затем надо было поднять крышку и спуститься по деревянным ступенькам в сырой подвал, где Сайфо хранил вожделенный товар. Баба всегда покупал мне и Хасану по три одинаковых змея и по три шпагата. Захоти я змея поярче и побольше, отец бы мне не отказал, но точно такого же он приобрел бы и моему слуге. А это приходилось мне не по сердцу, должен же был Баба хоть как-то меня выделять!

Зимние турниры воздушных змеев – старая афганская традиция. Они начинаются в объявленный день рано утром и продолжаются, пока в небе не останется единственный змей – он и выигрывает состязание. Помню, как-то бой не закончился и после захода солнца. Болельщики толпятся на тротуарах, забираются на крыши и криками подбадривают своих детей. Взад-вперед по улицам, задрав головы, носятся участники битвы, их змеи то высоко взмывают вверх, то резко снижаются. Главное – занять правильную позицию, вовремя дернуть за свой шпагат и перерезать лесу противника. У каждого из сражающихся имеется свой оруженосец, в руках у которого шпуля со шпагатом. Мой оруженосец – Хасан.

Однажды живущий по соседству мальчишка-индус, чья семья недавно перебралась в Кабул, гордо поведал нам, что у него на родине бои воздушных змеев проходят по строгим правилам: каждый участник с выделенной ему площадки, за пределы которой ему выходить нельзя, запускает своего змея под определенным углом к ветру. А лесы из металлической проволоки и вовсе запрещены!

Мы с Хасаном только расхохотались в ответ. Маленький индус еще не осознал того, что британцы поняли уже давненько, а Советы познали в конце восьмидесятых: афганский народ любит свободу! Афганцы превозносят обычаи и не выносят правил. Бои змеев – прекрасный пример: запускай змея и бейся как сможешь. Правил – никаких. Удачи тебе, боец.

Но ведь срезать змея – это полдела. Надо еще и первым успеть к месту его приземления. Кто знает, куда его занесет ветер – на поле, на крышу, на дерево, во двор к кому-нибудь. Толпы мальчишек очертя голову бегут за падающими змеями; туристы, удирающие в Испании от разъяренных быков, чем-то напомнили мне сцену из моего детства. Однажды соседский пацан полез за змеем на сосну, ветка под его тяжестью сломалась, он свалился вниз с десятиметровой высоты, сломал себе позвоночник, и у него отнялись ноги. Но змея из рук он не выпустил. Если ты первый коснулся змея, он – твой. И это – не правило. Это – обычай.

Последний змей, сбитый в зимнем состязании, – самая желанная награда, самый почетный трофей для любого мальчишки. Когда в небе остаются только два змея, все собираются с силами, разминают мускулы, стараются занять местечко получше, чтобы моментально рвануть на поиски. Головы задраны. Глаза прищурены. Все внимание – в небо. И когда последний змей срезан – начинается столпотворение.

За змеями гонялись ватагами. Но с Хасаном не мог сравниться никто. Просто чудо, как он умудрялся точно угадать точку приземления и прибежать туда раньше змея. Такой у него был дар.

Помню хмурый зимний день. Мы с Хасаном бежим за змеем. Я еле поспеваю за своим товарищем по играм. Лабиринт узких улочек Хасану не помеха, он четко знает, где надо свернуть, ловко перепрыгивает через сточные канавы. Я уже совсем обессилел – хоть и старше его на год.

– Хасан! Погоди! – задыхаюсь я.

Он на бегу оборачивается, кричит: «Вот сюда!» – и исчезает за углом.

Гляжу на небо. Ветер несет змея совсем в другую сторону.

– Мы упустим его! Он летит не туда! – ору я изо всех сил.

– Поверь мне! – доносится до меня издалека.

С грехом пополам добираюсь до перекрестка. Хасан далеко впереди и мчится во весь дух, опустив голову. На небо и не взглянет! Спотыкаюсь о камень и падаю – Хасан не только бегает быстрее меня, он еще и более ловкий, поганец. Поднимаюсь – его силуэт мелькает в переулке и пропадает. Превозмогая боль в колене, ковыляю в том же направлении.

По грязной, изрезанной глубокими колеями грунтовке выхожу к саду у средней школы «Истикляль». Под вишней спокойно сидит Хасан и ест сушеные тутовые ягоды.

– Что это ты расселся? – произношу я сдавленно. Меня подташнивает.

Хасан улыбается:

– Присаживайся рядом со мной, Амир-ага. Плюхаюсь на землю рядом с ним.

– Зачем мы сюда приперлись? Змей полетел совсем в другую сторону, не видел разве?

Хасан забрасывает ягодку себе в рот.

– Змей сейчас прилетит сюда.

Никак не могу отдышаться. А он свеж как огурчик.

– С чего ты взял?

– Знаю.

– Откуда?

Хасан оборачивается ко мне. Капельки пота поблескивают на его бритой голове.

– Я когда-нибудь обманывал тебя, Амир-ага? А не подразнить ли мне его?

– Не знаю. А ты обманывал?

– Я скорее наемся грязи, – обиженно произносит он.

– Серьезно? Вот прямо так и наешься? Хасан озадаченно смотрит на меня:

– Ты о чем?

– О грязи. Если я велю, ты будешь есть грязь?

Знаю, это жестоко. Как и то, что я неправильно толковал ему слова. Но дразнить Хасана – в этом есть своя нечестивая прелесть. Похожее чувство испытываешь, когда мучаешь насекомых. Сейчас он – муравей, а у меня в руках лупа.

Мой слуга испытующе смотрит на меня. Два мальчика сидят под вишней, уставившись друг на друга. И тут Хасан меняется в лице. Нет, не совсем точно. Просто мне начинает казаться, что у него сразу два лица: одно, которое я знаю с пеленок, и второе, незнакомое, что выплывает сейчас откуда-то из глубины. Оно пугает меня, хотя вроде бы я уже видел его прежде. Вот оно, это второе лицо, теперь я ясно разбираю его черты…

Хасан моргает и снова становится самим собой.

– Если ты попросишь, съем, – говорит он, глядя мне прямо в глаза.

Не в силах выдержать его взгляд, я отворачиваюсь. До сих пор мне неловко общаться с людьми вроде Хасана, у которых что на уме, то и на языке.

– Только вот что, – добавляет Хасан, помолчав. – Ты взаправду можешь попросить меня о чем-то таком, Амир-ага?

Ага. Значит, он тоже устраивает мне проверку. Я ему – на преданность, он мне – на честность.

Зря я все это затеял.

Вымучиваю улыбку.

– Не будь дураком, Хасан. Ты же знаешь, я на такое не способен.

Хасан улыбается мне в ответ. Искренне улыбается.

– Знаю, – говорит он.

Просто беда с ними, с откровенными, открытыми людьми. Они думают, что и все остальные – такие же.

– Вот он, – показывает на небо Хасан, встает и делает пару шагов влево.

Поднимаю глаза. Воздушный змей пикирует прямо на нас.

Слышится топот ног, крики и брань. Гурьбой выбегают охотники на змеев. Опоздали, голубчики. Хасан уже широко расставил руки, и змей спланирует ему прямо в объятия. Да поразит меня Господь слепотой, если я ошибаюсь.

Зимой 1975 года Хасан преследовал змея последний раз в жизни.

Обычно в каждом квартале города проходили свои соревнования. Но в тот год сразу несколько районов присоединилось к нашему Вазир-Акбар-Хану – и Карте-Чар, и Карте-Парван, и Микрорайон, и Коте-Санги. Всюду только и разговоров было что о предстоящей битве. Говорили, что такое грандиозное сражение произойдет впервые за последние двадцать пять лет.

Дня за четыре до состязания мы с Бабой сидели вечером у камина в его кабинете, попивали чай и разговаривали. Мы уже отужинали – картошка с цветной капустой под соусом карри. Али с Хасаном удалились в свою хижину. Баба попыхивал трубочкой, и я хотел было попросить его рассказать историю, как в одну зиму стая волков спустилась с гор в Герате и жители целую неделю просидели взаперти дома, не решаясь высунуть нос за порог.

Но стоило мне открыть рот, как Баба меня перебил:

– По-моему, ты сможешь выиграть соревнование в этом году. Что скажешь?

Он серьезно? Или это какой-то подвох? Что мне ответить? В воздушном бою я был неплох. И даже весьма неплох. Пару раз я был близок к победе – как-то попал даже в первую тройку. Но одно дело – чуть было не выиграть, и совсем другое – когда поле боя и вправду остается за тобой. Для Бабы не существовало никаких «чуть было». Он выигрывал, потому что был рожден победителем, не то, что все прочие. Баба привык быть первым во всем и даже не ставил себе других целей. Наверное, он вправе ожидать того же и от сына. Значит, если я выиграю…

Баба говорит еще что-то, но я его не слушаю. Во мне растет решимость. Надо побеждать в зимнем турнире – другого выбора у меня нет. Сбить последнего оставшегося змея и отыскать его, принести домой и показать Бабе. Пусть знает, что его сын тоже не лыком шит. И я не буду больше чужаком в собственном доме. За столом зазвучат веселые разговоры и смех, привычное натянутое молчание, прерываемое только стуком вилок и ножей, канет в прошлое. И вот мы едем с Бабой на машине в Пагман и ненадолго останавливаемся у озера Карга, чтобы закусить жареной форелью с картофелем. Вот мы отправляемся в зоопарк посмотреть на льва Марджана, и Баба не зевает и не глядит поминутно на часы. Вот он вслед за Рахим-ханом называет меня Амир-джан. И вот душа его смягчается и он прощает меня. Да, я убил свою мать, но Баба меня прощает.

Баба рассказывает мне, как однажды он срезал целых четырнадцать змеев в один день. Я улыбаюсь, киваю, смеюсь в нужных местах, но мысли мои далеко. Теперь у меня есть цель. И на этот раз я не подведу Бабу.

Вечером накануне состязания снег так и валит. Мы с Хасаном сидим на подушках на полу за курси, низким столиком, накрытым толстым стеганым одеялом, и играем в панджпар. Ветер за окном раскачивает деревья. Если засунуть под столик ноги – а Али поставил туда электронагреватель, – тепло всему телу. Порой, когда метет метель, мы с Хасаном просиживаем так целые дни за шахматами и картами – чаще всего за панджпаром.

Перебиваю бубновую десятку, выкладываю двух валетов и шестерку. В кабинете у Бабы он сам, Рахим-хан и еще несколько человек (в том числе отец Асефа). У них деловая встреча. Через стену слышно бормотание радиоприемника – Дауд Хан[16] выступает по «Радио Кабул». Что-то важное насчет иностранных инвестиций.

Хасан перебивает шестерку и берет двух валетов.

– Президент говорит, у нас в Кабуле будет телевидение, – сообщаю я.

– Кто говорит?

– Дауд Хан, болван. Глава государства.

– Говорят, в Иране уже есть телевизоры, – хихикает Хасан.

Я вздыхаю:

– Ох уж эти иранцы…

Для многих хазарейцев Иран – прямо святая святых, наверное, потому, что большинство иранцев – шииты. Но я хорошо запомнил, что говорил про иранцев учитель. «Краснобаи, одной рукой они хлопают тебя по спине, а другой залезают тебе в карман». Я передал слова учителя отцу, и Баба сказал, что он, как и многие афганцы, просто завидует иранцам. Их государство становится великой азиатской державой, тогда как наш Афганистан не каждый сможет даже найти на карте.

– Мне больно об этом говорить, – сказал Баба. – Но лучше смотреть правде в глаза, чем убаюкивать себя ложью.

– Обязательно куплю тебе телевизор, – говорю я.

На лице у Хасана радость.

– Телевизор? Взаправдашний?

– Конечно. И только цветной, не черно-белый. Хотя к тому времени мы, наверное, уже будем взрослыми. Целых два куплю. Один – тебе, второй – мне.

– Я поставлю его на стол, за которым рисую, – мечтательно произносит Хасан.

Мне становится грустно. Какой Хасан бедный, в какой хибаре он живет! Станет взрослым, но по-прежнему будет жить в глинобитной хижине, как и его отец. А ему и горя мало.

Беру из колоды последнюю карту и выкладываю двух дам и десятку.

Хасан берет дам.

– Знаешь, наверное, завтра ага-сагиб будет гордиться тобой.

– Ты думаешь?

– Иншалла.

– Иншалла, – эхом отзываюсь я, хотя выражение «Бог даст» в моих устах звучит не слишком искренне. С Хасаном всегда так. Он такой бесхитростный, что рядом с ним сам себе всегда кажешься лицемером.

Перебиваю короля и выкладываю на стол свою последнюю карту, туза пик. Хасан принимает. Я выиграл.

Тасую карты. В душу мне закрадывается подозрение, что Хасан поддался. Позволил мне выиграть.

– Амир-ага?

– Что?

– Знаешь… я люблю то место, где живу. – Он прямо мысли читает. – Это мой дом.

– Ну что же, – отвечаю. – Готовься, сейчас я опять тебя разгромлю.