Часть IV. Красная Ривьера

Август 1924, юг Франции, Антиб.

В знойный полдень, когда на соборе непорочного зачатия Богородицы ударил колокол, на храмовую площадь вышел молодой мужчина лет тридцати пяти. Он присел на ступеньки церкви в спасительной тени, снял льняной кремовый пиджак, положил на древние камни. Ослабил тонкий темно-коричневый галстук на рубашке с маленьким, полукруглым воротником. Обмахнул несколько раз красное от жары лицо изящной шляпой из желтой соломки. Взглянув на купол храма, уже поднял руку, чтобы перекреститься, но передумал. Подошел к медной трубе с краном, торчавшей из земли возле боковой стены собора. С трудом повернул маленький вентиль, из которого, к его большой радости, потекла тонкая струйка мутноватой жидкости.

Он пил долго, припав горячими губами к потертому «носику». Затем умыл лицо, протер шею и грудь смоченным носовым платком. Редкие прохожие смотрели на него кто с удивлением, кто с сочувствием. Такой жары на Лазурном берегу давно не случалось. Чуть солнце вставало, становилось невыносимо жарко. А от духоты не было спасения ни днем, ни ночью. И ни единого ветерка какой день, ни с моря, ни с Альп.

Только когда мужчине полегчало, он заметил, что вода несколько попахивает сероводородом. Поморщился, вернулся на паперть, где оставил пиджак и небольшой портфель из хорошо выделанной свиной кожи. Он купил его в Париже на Елисейских полях. Там же приобрел легкую летнюю одежду. Даже в ней в такую жару оказалось невыносимо.

Отдышавшись, мужчина зашел в почти пустой собор, долго глядел на статуи суровых католических святых, на образ Богоматери на одной из белых, высоких колон. Креститься опять не стал. Но скромный поклон сделал. Быстро вышел, растерянно огляделся, явно не зная, куда двигаться дальше.

Его взгляд остановился на довольно плотной женщине средних лет в красном чепчике, которая на углу соседнего дома выкладывала на тележку из ведер овощи: помидоры, баклажаны, огурцы. Погрузила на повозку и глиняные кувшинчики, прикрытые тряпками. Возможно, собралась на местный рынок, который мужчина видел, идя из порта.

Подошел к торговке.

— Здравствуйте, мадам. — Поздоровавшись, он вернул на тележку, упавший на землю баклажан. — Я ищу имение русских дворян Белоглазовых. Мне сказали, что оно недалеко от этого храма. Слышали о них?

— Добрый день, месье. Русских всегда было у нас немало, а теперь особенно, — с готовностью к разговору, ответила розовощекая француженка. — Только «имение Белоглазовых» — звучит громко. Небольшой двухэтажный дом внизу улицы. Но после смерти хозяина, не помню, как его звали, его племянница дом продала. Видать, совсем дела пошли плохо.

— Анна?

— Кто?

— Племянницу зовут Анной?

— Не знаю, месье. Я с ней виделась редко, здоровались при встрече, а как зовут не знаю. Она приехала сюда в 1920 году, кажется, в октябре. Красивая, статная, из дому почти не выходила.

— Где же она живет теперь, если продала дом?

— Возможно, это знает месье Жюль, мой кузен, хозяин бистро, что за часовней Святого Бернардина.

Женщина указала рукой вверх по улице:

— Могу вам показать, месье, мне по пути.

— Благодарю, мадам. Позвольте.

Мужчина надел пиджак, положил свой портфель на тележку, взялся за ее ручки.

— Командуйте, мадам.

— Вперед, дрогой мой помощник! — засмеялась торговка.

Молодой, красивый мужчина, по произношению явно русский, ей понравился. Но он был больше похож на викинга, чем на русского — высокий, белобрысый, с голубыми глазами, тонкий нос, белое ровное лицо. Небольшой шрам над правой бровью, придающий мужественности. Русские, которых ей доводилось видеть, были в основном темноволосыми, кареглазыми «казаками» с несколько грубыми чертами лица. А этот прямо красавец. И выправка уверенная, наверняка офицер. Здесь теперь полно русских офицеров. Потеряли родину, бедные, вот и мыкаются по свету. Чего ищут, кого, а главное, зачем?

На повороте тележка колесом попала в сточную канаву, часть овощей рассыпалась. Принялись оба поднимать и столкнулись лбами. Зажмурились, каждый по-своему выругался, а потом рассмеялись.

— У нас в России это считается знаком судьбы, прологом к дружбе, — сказал мужчина. — Как вас зовут, мадам?

— Амели Бранкар, вдова сапожника Вивьена Бранкара. Умер мой муженек в прошлом году от морской лихорадки. Понесло его на рыбалку в ноябре, и простудился. Вот теперь овощи выращиваю, масло взбиваю. А вы?

— Поручик 4 роты русского лейб-гвардии Преображенского полка Май Луневский. Бывший поручик, конечно. Все мы, русские офицеры, теперь бывшие.

— Мне очень жаль, месье. Несчастная Россия, я слышала, теперь там правят варвары.

— Хуже, мадам. Варвары не скрывают своего варварства, а эти изображают из себя благодетелей, богоизбранных преобразователей мира. А у самих клыки хищные и руки по локоть в крови. Страшно то, что им многие поверили, а, значит, скоро и сами превратятся в таких же вурдалаков.

— Мне очень жаль, месье, — повторила Амели. — Здесь вашему брату тоже, как вижу, несладко. Многие страшно умирают.

Луневского передернуло от этого резкого словосочетания «страшно умирают». Да, она так и сказала «peur de mourir». При этом попала в точку. Именно из-за этого «страшно умирают», он теперь здесь, на Антибе. И именно поэтому ему нужно Анна Белоглазова.

Амели помяла белой, еще не убитой тяжелой работой рукой, персиковый подбородок.

— Если… если не найдете свою Анну, месье… Я живу вон в том доме. Впрочем, вы знаете в каком. Заходите.

Поручик остолбенел. Ну и француженки. Много о них слышал, но впервые столкнулся нос к носу. Не успела мужа на тот свет проводить, уже незнакомого мужика в дом, не моргнув глазом, приглашает. А что, может, и надо так жить — легко, по-французски, не заморачиваясь? Устроили лягушатники пять революций и хоть бы что. И Франция жива, и сами не тужат. Правильно. Жизнь коротка, как спичка и так же быстро сгорает.

Возле бистро Луневский попрощался с торговкой лишь учтивым кивком головы. Но посмотрел на неё с таким недвусмысленным выражением, что щеки женщины вспыхнули, она опустила глаза и, игриво захохотав, потянула тележку на рынок.

Трактирщик месье Жюль оказался не менее разговорчивым человеком. Он выслушал вопрос Луневского об Анне Белоглазовой с такой сосредоточенностью на лице, будто тот говорил ему о будущем Франции. Предложил стаканчик прохладного красного Мерло и начал жаловаться: война закончилась победой уже 6 лет назад, а жизнь не становится лучше. Правительство задрало налоги на выращивание винограда, отчего виноделы подняли цены на вино и он вынужден покупать его для своего бистро по бешеным ценам. Это отпугивает клиентов и они предпочитают употреблять самодельную кислятину. После слова «кислятина», он состроил такую кислую физиономию, что Май тут же полез в карман и выложил на стойку несколько франков. Трактирщик взял одну монету, вторую отодвинул обратно Луневскому.

— Спасибо, месье, этого вполне достаточно. Пейте Мерло, я беру его у Пьера Базена из Граса. Он мой старый приятель и знает толк в вине. Нос у него уже фиолетовый словно баклажан, ха-ха.

Май сделал глоток и отметил, что вино действительно вкусное. С оттенками сливы, вишни, оливы и шоколада с кофе, а, значит, Мерло выдерживали положенное время в дубовой бочке. Луневский это знал, потому что его отец Юлиан Павлович выращивал виноград в своем поместье под Сочи и делился своими винодельческими тайнами с сыном. Май хорошо усваивал эти уроки, но сам виноделом не стал, не имел к этому тяги.

— Так что вы знаете об Анне Белоглазовой? — спросил поручик, уставший от болтовни трактирщика.

— Ах, да, — вспомнил тот суть изначального разговора. — Анна теперь живет в маленьком домике возле маяка Гаруп на мысе Антиб. Помогает смотрителю маяка старому Мишелю Бонье. Прибирается в церкви Нотр-Дам-де-ла-Гаруп, что недалеко от маяка. Там хранятся русские святыни, месье, которые были вывезены из России в прошлом веке. А еще есть икона Богородицы с младенцем. Её подарил церкви один из ваших графов. Хорошая девушка, очень красивая и гордая. После того как умер ее дядя, она редко показывается на людях. Все время находится на мысе. К ней пытались свататься и моряки, и владельцы отелей в Ницце, и банкиры. Да, сам помощник директора каннского банка месье Лепаж ей предлагал руку. Но… она предпочитает оставаться одна. Видно, ждала вас, месье…

Трактирщик рассмеялся неприятным смешком, но сразу понял, что сказал что-то лишнее и быстро сбросил улыбку с подвижного лица. Затоптался на коротких, кривоватых ножках.

— Об Анне я знаю, потому что ко мне частенько заходит на огонек старый Бонье, — продолжил он уже с прежним серьезным видом. — Так что ищите ее на мысе, месье. Вниз по улице, у маяка направо, желтый одноэтажный домик с коричневой черепичной крышей. Рядом еще жандармское подразделение. Не ошибетесь.

— Жандармское? — удивился Май, будто ему сказали, что там находится гигантская воронка в земле, ведущая в преисподнюю. — Хм. Это очень кстати.

— Что кстати, месье?

— Это я о своем. Спасибо, месье Жюль.

Осушив до дна стаканчик вина, Май пододвинул монету к трактирщику, которую тот вначале не хотел брать. Но теперь взял, так как понял, что русский заплатил ему за важную информацию о девушке, в которую тот, без сомнения, влюблен.

Найти желтый домик за жандармерией оказалось несложно. Сначала Луневский полюбовался издалека огромным маяком, похожим на солончаковый столб с циклопическим стеклянным «глазом», затем, пройдя мимо нескольких харчевен, свернул на вымощенную камнем дорожку и за углом, где стояли двое блюстителей порядка, увидел тот самый маленький домик с коричневой черепичной крышей.

Дверь оказалась заперта, на стук никто не отозвался. Попытался заглянуть в окошко, но тут же его окликнул крестьянин в широкополой шляпе, с лопатой в руках:

— Вам кого, месье?

Май учтиво ответил, что ему нужна русская девушка по имени Анна, которая, по словам месье Жюля, хозяина бистро, здесь живет.

Лицо крестьянина сразу обмякло, видно, Месье Жюля знала и уважала вся округа. Он сказал, что видел Анну утром на маяке, а теперь она должно быть в церкви.

Горячо поблагодарив крестьянина, который указал ему дорогу к храму, Май двинулся вниз по тропинке.

Церковь Богоматери Гаруп находилась в окружении нескольких огромных лиственниц и еще каких-то деревьев. Ее фасад напоминал каменного гиганта с плоским желто-белым лицом, глазами-окошками и разинутым ртом-входом. Церковь, как оказалось, состояла из двух часовен. Зайдя внутрь первой, Май был поражен огромному количеству всяких вещей и картин, висящих на стенах: макеты кораблей, рисунки, вышивки с изображением Богоматери, гипсовые головы моряков. Это были явно подношения прихожан.

Внутри было прохладно, абсолютно тихо и безлюдно. Присел на скамью, чтобы отдышаться от жары. Вдруг заметил, что слева за колонной кто-то стоит.

Сначала он подумал, что это еще одна статуя. На женщине, стоявшей к нему спиной, была светло-кремовая накидка, покрывавшая ее с головы до колен. Она не шевелилась и производила впечатление каменной. Но «статуя» имела вполне «живые» человеческие ноги в стоптанных коричных сандалиях.

Подойдя сзади, Май тихо по-русски спросил:

— Госпожа Белоглазова?

— Господи, и здесь от вас покоя нет, — ответила, не оборачиваясь, «статуя».

Затем всё же обернулась, взглянула своими синими, как морская вода у скал, глазами. Май сразу обомлел от них и даже забыл, что собирался сказать. Анна была очень хороша. Нельзя сказать, что красива, ведь красота — понятие субъективное. Греческие богини тоже красивы, но непривлекательны. Она же имела ту неповторимую, пряную индивидуальность, которая сразу выделяет ее из тысячи, нет, миллиона женщин. Как звезды в небе — вроде все одинаковые, но светят по-разному. От одних стыло и пусто, от других тепло, зажигательно и романтично.

— Вы кто? — В глазах Анны блеснул интерес и сразу погас. Эту искру сразу уловил Луневский и понял, что она сейчас по-женски одинока.

— Позвольте представиться, поручик Луневский Май Юлианович.

Белоглазова вздохнула, откинула со лба густую, пшеничную прядь. Не очень культурно потерла ладонью маленький нос, словно пыталась сдержать чих.

— Что же вам угодно от меня, поручик?

— В первую очередь намерен передать вам привет от Антона Ивановича Деникина. Вспоминает вас добрым словом.

— Намерены, так передавайте. Только я не очень понимаю, чем вызвана его добрая память обо мне? Я фактически провалила операцию, порученную им. Уж не мстить ли вы мне приехали? Давайте, поручик, действуйте. На глазах у Богородицы и смерть не страшна.

— Что вы, мадам, — смутился Луневский. — Или мадемуазель? Впрочем, неважно. Как вы могли такое подумать! Я посвящен в некоторые детали той вашей операции с ротмистром Бекасовым и должен вам сказать…

— Должен, намерен, что вы все расшаркиваетесь, не люблю я этого. Пойдемте отсюда.

Она повела поручика по узкой тропе к нескольким разлапистым лиственницам. Шла впереди, не оборачиваясь, не проронив ни слова. Когда сели в тени деревьев на плоский как доска валун, она вопросительно взглянула в его глаза. Май опять вроде бы заметил в них искру любопытства, но быстро отогнал неуместные теперь мысли.

— Где же теперь Антон Иванович? — спросила она.

— В Будапеште, собирается перебираться в Париж. Полон замыслов и надежд.

— Ах, Антон Иванович. — Анна начертила мыском ботинка на песке что-то вроде рожицы с большими ушами. — Его замыслы, к сожалению, идут не на пользу России. Заварить такую военную авантюру осенью 1919 походом на Москву. Если бы он послушал генерала Врангеля, возможно, Россия была бы спасена.

— Да, печально, — кивнул Май.

— Печально? Это не печально, поручик. Это ужасно!

— Согласен, госпожа Белоглазова. Но теперь уже поздно кого-либо осуждать. Мы все виноваты в трагедии.

— Бросьте, Луневский. Историю делают личности и от них зависит в какую сторону она повернет. Я тоже виновата, хотя не такая уж я большая личность. Махно провел меня вокруг пальца, как последнюю курсистку.

— Он теперь живет в Париже. Говорят, плотничает и шьет домашние тапочки.

— Вот как! Встретиться бы с ним, посмотреть ему в глаза. Впрочем, нет, не хочу. Все в прошлом. Передали привет от Деникина? Спасибо. Мне пора. Я знаете ли, помогаю на маяке.

— Знаю. Не торопитесь. Не погаснет ваш маяк. — В голосе Луневского появились жесткие нотки, что удивило Анну и заставило остаться на месте. — Вам кланяется и Николай Николаевич Юденич. Он живет в предместье Ниццы в Сен-Лоран-дю-Вар.

— Очень приятно, но…

Май перебил Белоглазову:

— Вам известно, что на Лазурном берегу сложилась крайне сложная ситуация для наших эмигрантов? Об этом пишут все французские газеты.

— Я газет не читаю.

Луневский достал из портфеля достал утреннюю «Nice-Matin», развернул на второй странице.

— Вот. «На южном побережье Франции участились случаи внезапной, загадочной смерти русских эмигрантов, — начал читать Май. — В основном бывших офицеров Добровольческой армии, воевавших с большевиками, а теперь нашедших приют на Лазурной Ривьере. Так в четверг, в своем доме в Ницце, был обнаружен труп генерала Петра Скобеева без каких либо видимых признаков насилия. Как утверждает его лечащий врач месье Денраж, генерал отличался отменным здоровьем. В пятницу на русском кладбище Кокад найдено мертвое тело полковника Михаила Семёнова с огнестрельными ранениями головы. В руке у него был револьвер системы Нагана, вроде бы самоубийство. Однако по утверждению полицейских, пуля, пробившая череп, имела иной калибр, нежели в «нагане», а рядом была найдена гильза от американского пистолета Кольт М1911. В субботу…».

— Достаточно, — перебила Анна. — Я, разумеется, слышала о подобных трагедиях. Они теперь, к сожалению, не редкость. Многие не могут свыкнуться с потерей Родины и добровольно уходят из жизни. Другие от безденежья играют в карты, рулетку, залезают в долги, которые нечем отдавать. С ними расправляются самым жестоким образом.

— Заметка называется «Красная Ривьера». Красная, заметьте. Намек на то, что эмигрантов устраняют агенты ЧК-ОГПУ. Мы тоже считаем, что это дело рук коминтерновцев.

— Кто это мы?

— Члены Русского Союза освобождения Родины. РСОР.

— Господи, какой РСОР, какое освобождение родины? Родина вдали и вряд ли нуждается в вашем участии.

— Но вы же не будете отрицать, что русская эмиграция нуждается в защите?

Анна отщипнула веточку лиственницы, растерла зелень в руках. Втянула ноздрями аромат бурой кашицы.

— Запах вечной молодости и покоя. Что вы от меня-то хотите?

— Мы считаем, что агенты Троцкого — Дзержинского имеют на Лазурном берегу свою подпольную организацию, координирующий центр, который и уничтожает белых офицеров. Чекисты перешли к террору не случайно. Они наверняка знают, что в сентябре состоится объединение разрозненных русских военных организаций в один крепкий союз — РОВС. И возглавит его ваш любимый Петр Николаевич Врангель. Курировать РОВС будут великий князь Николай Николаевич и его брат Петр Николаевич. Они теперь тоже во Франции.

— Знаю, Николай Николаевич жил здесь с женой на вилле «Тенар». Его знали под фамилией Борисов. Потом они куда-то съехали.

— Живут под Парижем в замке Шуаньи. Великий князь считается претендентом на российский престол, но сам монархических устремлений не проявляет. Но он уверен, что нужно сделать все, чтобы освободить Родину от большевиков. Словом, Российский Общевоинский Союз станет гигантской силой. Так вот, до сентября нам нужно выявить и уничтожить большевистский подпольный центр на юге Франции. Пока комиссары не расправились со всеми нашими офицерами. И поможете в этом нам вы.

Как ни странно, Белоглазова не удивилась этим словам Луневского. На её лице не дернулся ни один мускул.

— Каким же образом? — спросила она. — До сентября всего несколько недель.

— Вы внедритесь в их подпольную организацию.

— Знаете, где она находится, кто ее возглавляет, меня там ждут?

— Смешно. Нет, конечно. Агенты ЧК-ОГПУ сами на вас выйдут. Завтра «Nice-Matin» напишет, что на бывшего атамана отдельной бригады Добровольческой армии госпожу Анну Белоглазову, проживающую на мысе Антиб, совершено дерзкое покушение агентами Москвы. Ее навыки боевого командира позволили отбиться от нападавших. Сейчас с ранением она находится в центральном госпитале Антиба.

— Вы перегрелись на солнце, поручик?

— Да, не выношу жару. — Май снял легкий пиджак, вытер его полой пот с лица. — Для меня подобный климат сущее наказание. Но мозги мои работают вполне прилично. Когда вы окажетесь в больнице, агенты ЧК придут к вам, чтобы добить. Там с ними и познакомитесь. Ваша задача убедить коминтерновцев, что газеты написали неправду. На вас покушались не чекисты, а белые офицеры за ваши «красные» взгляды. Да, да, вы бывший лихой атаман Белой армии, пожили на чужбине и в корне изменили свое представление о западном мире капитала и Советах. Теперь вам близки идеи марксизма. Такие боевые единицы как вы на дороге не валяются, чекисты наверняка захотят взять вас в свою команду. Вы внедритесь в их террористический центр.

Белоглазова в гневе поднялась, потом вдруг рассмеялась:

— У вас фантазия Герберта Уэллса. Это же полный бред, поручик. Сами придумали или Юденич подсказал? Даже интересно стало. Во-первых, как я окажусь в больнице? А во-вторых, с чего вы взяли, что агенты ЧК будут со мной разговаривать? Они могут меня просто сразу пристрелить или подложить через завербованных санитаров мне бомбу под кровать, или подсыпать мышьяк в суп.

— Не исключена такая вероятность, но невелика. Взрывать всю больницу, это уж чересчур даже для коммунистов. Тогда поднимется на ноги вся полиция Франции и агентам несдобровать. Пока же власти смотрят сквозь пальцы на загадочные смерти белых офицеров, хотя наверняка догадываются, чьих это рук дело. Им, по большому счету, на нас, русских, наплевать. Супом травить — слишком изощренно. Ну а в больницу вы попадете очень просто. Главное, дайте согласие на участие в операции. Назовем её… ну, как заметка в газете — «Красная Ривьера».

— Предположим, я согласна. — Анна улыбнулась с вызовом, хитро прищурив синие глаза.

Этот «вызов» еще сильнее вскружил голову поручику. Еще немного и я потеряю здравомыслие, — подумал он, — а это может помешать делу.

— Раз согласны, тогда приступим, — сказал он. — Эх, где наша не пропадала. Простите великодушно.

Луневский вынул из портфеля револьвер, взвел курок, несколько раз выстрелил воздух, а затем в Белоглазову. Она вскрикнула, схватилось за левое предплечье. Белая туника начала напитываться кровью.

— Police, il y a un meurtre! — крикнул Май по-французски во все горло и спокойно добавил. — Ну, я пошел, мадам. До встречи.

Однако поручик не ожидал, что двое жандармов с винтовками наперевес появятся так быстро. Они стремительно выскочили на выстрелы из-за холма, будто ждали их. На ходу стражи передергивали затворы.

На секунду Май растерялся, а потом сделал несколько выстрелов поверх голов жандармов. Они ответили, одна пуля ударила в ствол лиственницы, отколупнув щепку, которая больно оцарапала щеку поручика, другая взрыла землю возле его ног.

Луневский опрометью помчался по «козьей» тропе, ведущей к морю, перемахнул через низкий каменный забор, бросился вверх по какой-то улице. Кажется, по ней он спускался вниз, а, может, и нет. Всё здесь ему казалось одинаковым.

Куда бежать, где скрыться? Мучила мысль — так вляпаться в собственное дерьмо мог только полный идиот. Не место такому в контрразведке будущего воинского Союза. Ему оказали доверие, а он его не оправдал. Хотя… возможно, и лучше, если поймают. Будет очень достоверно. Он выдаст себя за агента большевиков, пожертвует собой ради выполнения великой задачи спасения русских офицеров. И даже если его сейчас убьют, своей смертью он лишь усилит эту достоверность. Остается надеяться, что Анна Владимировна не подведет. Не должна подвести, всё же бывший атаман, Белая бестия, как ее называли. Анна (а хороша, стерва) посвящена лишь в первую часть пьесы с ее участием, второе действие ей знать и не нужно.

Луневский не заметил, как оказался возле собора Богоматери, на ступеньках которого в полдень отдыхал в тени. А у дома, что рядом, увидел — о удача! — ту самую торговку Амели Бранкар, которой помогал везти тележку с овощами на рынок. Она отпирала потрескавшуюся дверь своего дома, крашенного ядовито-розовой краской.

Налетев на нее сзади коршуном, Май впихнулся вместе с ней внутрь жилища. Француженка не устояла на ногах, упала на пышную, упругую грудь, охнула. На её спине поручик ощутил себя, как на пружинном матрасе.

— Простите, мадам! — Луневский, не поднимаясь, захлопнул ногой дверь. — Мне очень неловко, но ничего не поделаешь. Обстоятельства.

Она обернулась.

— Вы? Зачем же так неожиданно, месье?

— Страсть, дорогая Амели, лишает разума.

После этих слов он впился своими губами в ее клубничный рот. Слегка прикусил кончик её горячего языка. Она застонала, закатила глаза. Когда долгий поцелуй завершился, Амели томно произнесла: «Je vous ai attendu si longtemps, Monsieur». «И я долго тебя ждал, моя прелесть», — ответил по-русски Май.

* * *

Анна Белоглазова лежала в просторной палате Centre hospitalier Antibes, глядела в высокий, лепной потолок и думала. Все же скотина, этот поручик Луневский, взял и без предупреждения продырявил ей руку. Хорошо хоть кость не задел, стрелок брусиловский. Врачи говорят, что через пару недель заживет. Правда, она сказала поручику: «предположим, согласна». Но ведь, «предположим»! Есть же разница между предположением и твердым согласием. Знала бы… Хотя, если бы знала, то что, отказалась бы? Вряд ли. Подумаешь, царапина. Красные совсем распоясались, офицеры гибнут почти каждый день, а полиция бездействует. Вернее, не хочет действовать. Как только союзники поняли, что Белое дело в России выдохлось, сразу отвернулись от русских. Первое время еще как-то терпели, а потом в Турции вдруг потребовали сдать всё оружие, корабли в счет помощи, которую они оказывали во время войны с большевиками. А помощь-то была аховая, лишь называлась помощью. Ничего бесплатно, только за золото или пшеницу. Да еще грабили наши селения. Англия вначале февраля признала Советы, на днях подписала с ней торговый договор. Франция тоже к этому готовится, об этом в газетах пишут. Ну и какое ей дело до несчастных беглецов из России? Никакого. Борьба эмигрантов с агентами ОГПУ — дело рук самих эмигрантов и никто им не поможет. И все же странная, мягко говоря, затея с ее ранением. Во-первых, не факт, что агенты Коминтерна придут ее добивать, во-вторых, если придут, то как она их остановит, каким образом убедит, что покушались на нее белые, а не красные? Будут ли её вообще слушать? И почему было заранее не пустить слух, что ее хотят убить именно эмигранты за её якобы марксистские взгляды? Хм, тогда добивать её придут свои же, что совсем не лучше. Как-то всё непродуманно, авантюрно. А главное, как ей убедить наемных убийц, что она своя, готова вместе с ними бороться с недобитой «белогвардейской сволочью»?

На коленях Анны лежала газета «Nice-Matin», где под заголовком «Очередное преступление красных комиссаров во Франции» было написано о «варварском» покушении на неё возле часовни Гаруп. Рядом с текстом была размещена фотография Белоглазовой. Её сделал корреспондент газеты, который взял у неё короткое интервью в тот же вечер, когда ее привезли в клинику. Анну удивило то, что в заметке довольно подробно изложена ее «героическая военная биография», даже упоминалось её прозвище — Белая бестия. Об этом она не рассказывала журналисту. Откуда же эти сведения у газетчиков?

Впрочем, быстро сообразила — Луневский и Ко постарались. Главный редактор газеты наверняка получил за размещение этой заметки с ее фото неплохой гонорар от РСОР. Союз же и дал подробную информацию о ней, Белой бестии.

Откинув на пол газету, Анна закрыла глаза. День клонился к закату. Уже прошло трое суток, с тех пор как поручик Луневский продырявил ей предплечье, а так никто и не пришел её «добивать».

В палату зашла русская сестра милосердия Катя Варнакова. Это была никогда не унывающая, курносая девушка, с лицом полным конопушек из кауфмановской общины. Сестры этой медицинской общины генерал-адъютанта Михаила Кауфмана, Российского Красного Креста во время войны считались лучшими и спасли немало жизней. Катя принесла апельсинов, еще одну газету и несколько телеграмм. Депеши были от офицеров и гражданских, причем не только русских. В них они выражали поддержку Анне Белоглазовой — истинной патриотке России, желали ей скорейшего выздоровления. Две телеграммы Варнакова подала отдельно. К великому удивлению Анны одна была от Антона Ивановича Деникина, другая — просто невероятно — от Нестора Ивановича Махно. Бывший командующий РПАУ коротко писал: «Вспоминаю с уважением. Выражаю революционную солидарность. Надеюсь на скорую встречу». Деникин же прислал довольно большую, пространную депешу, похожую на письмо. В ней, конечно, «пожелал наибыстрейшего излечения» и выразил уверенность «в окончательной, рано или поздно, победе добра над злом».

Значит, сведения о «покушении» на нее дошли до Парижа и Будапешта, поняла Белоглазова. То есть план организаторов этого спектакля не так уж плох. Он работает. Пока работает. Получила всемирную, можно сказать, известность. Но уж больно неосмотрительно со стороны режиссеров подставлять ее под красных убийц. Она что, скажет им — подождите, не стреляйте, мне поговорить с вами, товарищи, надобно. Ну да, так они и согласятся ее слушать. Что-то здесь не так.

— Вас все поддерживают, — приобняла Анну сестра милосердия, — так вас все любят. Как же это хорошо, когда тебя любят.

Варнакова мечтательно закатила глаза, и Анне стало ясно, что она имеет в виду любовь не общечеловеческую, а сердечную, которой я ей, явно, не хватает.

— Да, да, — подтвердила она. — Любовь — главное в жизни.

— Вами интересовался очень симпатичный мужчина. Сейчас.

Катя выбежала в коридор и вернулась с охапкой цветов.

— Это он вам принес. Такой элегантный, высокий.

— Белобрысый, с небольшим шрамом под правым глазом?

— Ага, но он его не портит. Наоборот. В лице столько благородства. Наверняка обращается с женщинами очень деликатно.

— Деликатней некуда, — ухмыльнулась Белоглазова.

— Просил передать, что торопится на поезд, а потому не может вас навестить лично. Приносит по этому поводу глубочайшие извинения.

— Скатертью дорога, — прошептала Анна.

— Что?

— Деликатный, говорю, очень. Катюша, принеси, пожалуйста, скальпель, кожуру с апельсинов срезать. Ногти не хочу ломать.

Медсестра задержала на Анне взгляд дольше обычного, но скальпель принесла. Когда она ушла, Белоглазова надрезала им свежий, еще с зелеными подпалинами апельсин из Мантоны. По палате распространился изумительный аромат цитруса, который Белоглазова обожала. Припала к апельсину носом, втянула его эфирный запах всей грудью. Словно наркоманка, вдохнувшая кокаина, отпала в эйфории на подушку. Чистить цитрус, однако, она так и не стала. Вытерла салфеткой острое лезвие, спрятала его под матрас.

В газете, что принесла Варнакова, было напечатано обращение Комитета русских эмигрантов во Франции с призывом «сплотить ряды и дать решительный отпор проискам агентов красной Москвы». Каким образом «дать решительный отпор», в газете не уточнялось. Но в ней говорилось, что «покушение на героя Белого движения, пламенного борца за освобождение России, нашу Жанну Дарк — Анну Владимировну Белоглазову — вызов не только русскому сообществу, вынуждено покинувшему Родину, но и всему цивилизованному миру».

Надо же, Жанну Дарк из меня сделали, — не без удовольствия думала Анна. — Еще вчера до меня не было никому дела, а теперь возвели в ранг чуть ли ни святой. Забавно. Впрочем, люди по природе своей любят создавать себе кумиров и им поклоняться. Древние инстинкты. И, тем не менее, приятно, что ты такой значимый, аж для всего «цивилизованного мира».

Вечером Белоглазову навестил сам генерал от инфантерии Николай Николаевич Юденич. Он был в военном мундире с орденами Святой Анны, Святого Владимира, Святого Георгия и Белого орла. Генерал вытер платком свою сияющую лысину, расправил желтым пальцем пышные усы.

— Позвольте выразить вам, Анна Владимировна, свое восхищение.

Конечно, Белоглазова в душе поморщилась — сам наверняка придумал пьесу с ее ранением, старый черт, а теперь «восхищается». Показной визит вежливости. Ладно, принято.

— Спасибо, Николай Николаевич, — скромно ответила она. — Я всегда буду служить России.

На последних словах она игриво подмигнула генералу. Тот заморгал глазами, глубоко, надрывисто вздохнул. Вытер лысину платком.

— Я знаю, вам выразили… хм, поддержку великие князья и великоуважаемый Антон Иванович Деникин.

Князья? — мысленно удивилась Анна. Никакие великие князья пока «не соизволили» отметиться своими сочувствиями. Впрочем, не исключено, что всё еще впереди. Раз действие началось, его не остановишь. Да, на такую вкусную наживку, как теперь она, грех не клюнуть большевикам.

Белоглазову почему-то раззадорили слова Юденича о князьях.

— И даже Нестор Иванович Махно прислал мне телеграмму.

Она протянула генералу желтый лист, с приклеенными на нем телеграфными лентами.

Николай Николаевич взял депешу, надел монокль, но читать почему-то не стал, положил лист на тумбочку. Закашлялся. Он явно не знал, как на это реагировать. Замешкался. Его вечно печальные глаза стали еще более грустными, а мешки под ними еще более выраженными. Казалось, он сейчас заплачет.

— Позвольте выразить вам…, - начал генерал, но фразы не закончил.

Положил на тумбочку белый сверток, перевязанный желтой лентой и, поклонившись, вышел тяжелой, переваливающейся походкой.

Нет ничего печальнее состарившегося боевого генерала, подумала Анна. — Неужто, в самом деле, это он всё придумал?

В свертке были пахлава, цукаты и шоколадные конфеты. Она жевала их, задумавшись, до тех пор, пока к горлу не подступила тошнота.

Анна думала о Несторе Махно, о том, как он ловко, тогда, осенью 1919 года, провел ее, подставив вместо себя нескольких актеров. Она до сих пор не знает, с кем общалась пред самым расставанием с ним, когда сохранила ему жизнь, — с самим батькой или с очередным комедиантом.

Вообще, ей было ужасно больно и стыдно вспоминать о той проваленной ею и ротмистром Бекасовым спецоперации по нейтрализации командующего Революционно-повстанческой армии Украины, готовившего прорыв из окружения. Восстания, как говорили в Ставке. Батька вырвался из клещей Слащёва и спутал все карты Белой армии. Во многом благодаря ему, русские люди разбросаны по всему свету. И теперь телеграмма Махно, как щелчок по носу. Мол, помнишь, как я гениально провел тебя, героиня? Не хочешь ли повидаться? Очень хочу, Нестор Иванович, горю желанием взглянуть в твои хитрые, водянистые глаза. И обязательно это сделаю, приглашение принято.

Задремала Анна только около полуночи, после ароматного китайского чая, который великолепно заваривала Катя Варнакова. Белоглазовой снился Нестор Иванович в каком-то странном зверином обличии. Похож он был то ли на крысу, то ли на енота, не поймешь. Скалил свои острые зубки и что-то говорил ужасно оскорбительное. Рядом вдруг появился ротмистр Бекасов. «Что ты здесь делаешь, Петя? — спросила его Анна, — я же велела тебе срочно передать в штаб донесение о том, что махновцы готовят прорыв на севере, возле Умани». «Нет, Анна, — возразил Бекасов, — ты велела передать, что наступление начнется на юге». «Да нет же, Петя! На севере! Иначе случится трагедия». «Она в любом случае произойдет». «Почему?» «Потому что ты не выполнила задание полковника Васнецова, не уничтожила Махно. Более, того, отпустила батьку». «Не убила, потому что это был не Махно, а актер». «Ты не знала, что это актер. Ты отпустила настоящего Махно. Но я сделаю то, что не сделала ты. Застрелю его сейчас». Ротмистр вынул «наган», поднес его к виску Нестора Ивановича. Тот же только дико рассмеялся: «Меня нельзя убить, я бессмертный, как идея анархизма-коммунизма. Я вечен». «Сдохнешь, как собака», — пообещал Бекасов. «Нет, Петя, он не умрет, — возразила Анна. — Он спокойно будет жить в Париже и шить тапочки». Бекасов перевел револьвер на Белоглазову, взвел курок: «Ну, тогда умрешь ты». Еще секунда и прогремит выстрел. И все погаснет навсегда. Врут попы, ничего там за пределами бытия нет, не может быть. Потому что смысл только в жизни. Мертвое никому не нужно.

Анна открыла глаза. Прямо перед ее носом застыло черное дуло пистолета. Антрацитовый ствол отливал желтым, мертвенным светом луны, пробивавшимся через щелку в плотных оконных шторах.

— Ну что, гадюка, сама от страха подохнешь или тебе помощь требуется? — раздался сдавленный, но знакомый голос.

Ужас навалился тяжелой, черной горой, несмотря на то, что Анна готовила себя ко всяким неожиданностям. Но тут же собралась, подобрала нервы — не престало атаману отдельной бригады Белой армии гаснуть перед какой-то тенью.

Нащупала под матрасом скальпель, прикидывая, где может находиться лицо нападавшего. В следующую секунду лунный луч высветил ухо, слегка прикрытое светлыми волосами. И прежде чем подумала, что нужно, как наставлял Луневский, вступить в переговоры с «убийцами», ее рука приняла независимое решение.

Резкий взмах, как когда-то шашкой, и неизвестный захрипел. На Белоглазову брызнуло что-то теплое. Затем раздался выстрел. Пуля ударила в потолок и отрикошетив, разбила настольную лампу.

Почти сразу в палату вбежала ночная сиделка, включила большой свет, зажала рукой рот, чтобы не закричать. «Quel cauchemar, police», — произнесла она шепотом, а потом завопила во всё горло: «Police!»

Анна сидела на кровати, поджав под себя ноги, со скальпелем в руке. Рядом на полу корчился мужчина средних лет. В одной руке он держал немецкий «Люгер Р08», другой зажимал шею, из которой сочилась кровь.

Слезла с кровати, вырвала пистолет, нагнулась. Мужчина повернул голову, посмотрел на нее печальными, замутневшими от боли глазами.

— Боже, — Белоглазова застыла, словно ее полили каменной водой. — Не может быть. Петя?!

Дальше она даже не знала, что и сказать. Это был ротмистр Бекасов, тот самый с которым она была на задании в повстанческой армии Махно, и который был влюблен в нее без ума. Именно Бекасов снился ей только что и вот, пожалуйста, явление. Петя пришел её убивать. Он агент красных. Мир перевернулся.

Всё еще не веря своим глазам, Анна обернулась на застывшую в ужасе сиделку, крикнула:

— Чего стоите, окажите помощь человеку!

Крикнула по-русски, но сиделка всё поняла, бросилась к медицинскому шкафчику. Добежать до него не успела. В палату ворвались два санитара, старший доктор и… репортер газеты, который недавно брал у нее интервью. «Этот откуда здесь взялся?» — подумала Анна. В руках журналиста была фотокамера. Он быстро навел фокус, снял Белоглазову на фоне Бекасова.

— Вы целы, мадам? — только после этого спросил репортер. — Как вы можете прокомментировать ситуацию?

— Комментируйте ее сами, — устало ответила Анна. Она уже приняла решение — полицейских ждать не будет.

Все столпились возле «assassin», а Белоглазова вышла в пустой коридор, дошла до гардеробной, где хранились вещи больных, забрала свои из ячейки? 46. Тут же быстро переоделась. Простреленную Луневским кремовую накидку брать не стала. Вышла из госпиталя с торца здания. Увидела, что к центральному входу подъехала полицейская машина. Анна тяжело вздохнула, перелезла через невысокую каменную ограду и пошла в сторону мыса Антиб. Луна скрылась, началась моросить дождь. Темная ночь надежно скрывала ее от посторонних глаз.

Август 1924, юг Франции. Пригород Ниццы, Сен-Лоран-дю-Вар.

— Кто-нибудь объяснит мне, господа, что это всё значит?

Николай Николаевич Юденич, по-утиному переваливаясь, расхаживал по небольшому рабочему кабинету своего загородного дома. На лице его застыла страшная обида, словно ему пообещали нечто удивительное и обманули. Он потряс газетой «Nice-Matin» перед лицами застывших полковника Васнецова — бывшего начальника контрразведки Добровольческой армии и поручика Луневского.

— Вы говорили мне, что операция «Красная Ривьера» продумана до мелочей. Белоглазову тихо заберет из клиники ее воздыхатель ротмистр Бекасов. Поместит ее в нашем конспиративном доме в Ле Руре. О якобы похищении напишут газеты. Агенты красных окажутся в недоумении — кто бы это мог сделать? Через трактирщика в Ле Руре, нашего агента, будет распространен слух, что похищение Белой бестии — дело рук тайной организации Москвы — «Красная Ривьера». Столь дерзкую операцию по похищению «героини» могла провернуть только серьезная компания. Коминтерновцы или кто они там, захотят установить связь с «Ривьерой». Таким образом, мы выйдем на террористическую организацию большевиков и уничтожим ее. Правильно я излагаю, господин Васнецов?

— Совершенно верно, ваше превосходительство, — кивнул полковник крючковатым, как у филина носом, огладив свою неизменную якорную бородку. — Но…

— И что же мы видим в результате? — оборвал Васнецова генерал. — Газета пишет о каком-то кровавом ужасе в госпитале Антиба. Белая бестия полоснула по горлу, цитирую: «напавшего на нее ночью разбойника, вероятно, агента Москвы, который должен был довершить дело покушения на героиню Белого движения Анну Белоглазову. Преступник задержан, а госпожа Белоглазова исчезла. Вероятно, ее похитили подельники раненного террориста». Вот и снимок прилагается. Бестия на фоне истекающего кровью вашего сотрудника, полковник, Петра Бекасова. Это что, я вас спрашиваю?

— Невероятно, господин генерал, — развел руками поручик Луневский. — Лично я выполнил всё, как было задумано. Легко ранил Анну у церкви Богоматери рядом с маяком. Правда, я не ожидал, что так быстро появятся жандармы. Пришлось несколько раз выстрелить для пущего эффекта поверх их голов. Мне удалось спрятаться у одной… словом, женщины. Затем с ротмистром Бекасовым, в вашем же присутствии, мы обсудили наши дальнейшие действия. Но что случилось в больнице, я ума не приложу.

Полковник Васнецов вынул из серебряного портсигара папиросу, обстучал ее о ноготь большого пальца. Юденич вопросительно на него посмотрел, сам он покончил с дурной привычкой, когда перебрался во Францию. Вспомнил, что Петр Николаевич тоже бросил курить, однако привычка «готовить папироску» у него осталась.

— Предполагаю, ротмистр Бекасов напугал Белоглазову, неожиданно появившись ночью перед ней. Вот Бестия и полоснула своего любезного друга по горлу, она ведь ждала нападения. Видимо, ротмистр переиграл, решил сначала пошутить, за что и поплатился. Анна сразу его не узнала.

— Но почему нельзя было заранее предупредить Белоглазову, что к ней придет ее дружок?

— Ваше превосходительство, мы с вами это обсуждали. Все должно было быть естественно и неожиданно для Бестии. Иначе она бы ждала своего Петю и могла волей — неволей сорвать весь спектакль. Мы заплатили главному редактору газеты, но ему стало интересно, как будут дальше развиваться события. Он посадил в клинику своего репортера, который там дневал и ночевал. Мое упущение, что я недостаточно точно проинструктировал Бекасова. Но он опытный контрразведчик, мне и в голову не могло прийти, что он захочет шутить с бывшей атаманшей, сорвиголовой. Их совместная операция в логове Махно — отдельная история. Повторяю, задача ротмистра была просто тихо «забрать» Белоглазову из госпиталя, что бы газетчики выдали это за похищение.

— Это я уже слышал, господин полковник. Мне не нужно несколько раз повторять одно и то же. Получается, я, поддавшись на ваши уговоры, просто оказался в луже. На до мной будет смеяться вся белая эмиграция. Что скажут Врангель, Деникин, Краснов, Кутепов? Подумать страшно. Генерал Юденич из руководителей Общества ревнителей русской истории переквалифицировался в контрразведчика, пообещал избавить юг Франции от агентов Москвы и успешно провалил всё дело. Так что ли?

— Нет, ваше превосходительство, — возразил Васнецов. — Ваша репутация не пострадает. Мы все исправим и успешно проведем операцию «Красная Ривьера».

— Что же вы собираетесь предпринять, господа? — уже более миролюбиво спросил генерал.

— В первую очередь попытаемся разыскать Белую бестию, — ответил Васнецов, разминая папиросу.

Табак ссыпался на мыски его начищенных до блеска ботинок, но он этого не замечал. Крошки падали на дорогой персидский ковер. Это с неудовольствием отметил генерал, но ничего не сказал.

— Поисками займется поручик Луневский. Я же через жандармское управление постараюсь договориться, чтобы ротмистра Бекасова отправили в тюрьму Граса. По французским законам он не совершил ничего предосудительного, разве что пробрался ночью в госпиталь. Однако он устроил там стрельбу, а Белоглазова пропала. Значит, все равно должно начаться следствие.

— Бекасов же ранен.

— Рана оказалась не тяжелой, вовремя остановили кровь, ротмистр в не опасности. «Красная Ривьера» якобы совершит нападение на грасовскую тюрьму и отобьет Бекасова. Но для красивой инсценировки потребуются деньги, Николай Николаевич. Иначе французы на неё не согласятся.

— Не спрашиваю сколько, но предполагаю немало. — Юденич изобразил еще более печальное лицо, нежели у него было обычно. — Но ради избавления от красных террористов, думаю, наш военный Союз еще может выделить некоторое количество средств. Надеюсь, на этот раз вы не оплошаете. Поберегите и свои добрые имена, и моё. Я вас больше не задерживаю, господа, держите меня в курсе событий. И надеюсь только на хорошие известия.

— Вы будете гордиться нами, — сказал поручик Луневский.

— Ну-ну, — недоверчиво покачал головой генерал Юденич. — Дай то бог.

Полковник Васнецов смял в руке измученную папиросу, положил ее в хрустальную пепельницу и, с высоко поднятой головой, вышел из кабинета.

* * *

Утро на южном берегу Антиба выдалось туманным. До слепого рассвета Анна сидела в одной из часовен церкви Богоматери Гаруп. Она знала, где служки на ночь прятали запасной ключ. Однако, чем прозрачнее становился с восходом солнца туман, тем неспокойнее ей было. Скоро придут люди, и нужно будет уходить, но куда? Где спрятаться? Белоглазова была уверенна, что нужно «нырнуть в тень», пока не прояснится сценарий с покушением на нее. Петя, это же был Петя Бекасов, злодей, который пришел ее добивать! Он стал агентом ОГПУ? Во что угодно, но в это Анна поверить не могла. Да, они расстались пять лет назад очень нехорошо.

Сентябрь 1919, Херсонщина.

Сбежав от махновцев, Белоглазова велела идти ротмистру Бекасову на ближайшую станцию и передать в Ставку информацию о времени и месте прорыва Революционной повстанческой армии Украины. Как выяснилось позже, она фактически подставила Бекасова, ведь Махно начал наступление совсем в другом месте, под Уманью. Как он, кстати, и обещал. Сама же она вместе с влюбленным в нее махновцем Костей Талым поехала «откапывать сокровища Махно» в село Гавриловку, что на берегу Днепра. Об этом Бекасов не знал и наверняка решил, что Анна просто решила дезертировать. Костя же был от нее без ума, поэтому спокойно «променял Анну на Батьку». По дороге он признался, что сначала честно участвовал в спектакле, придуманном женой Галей — женой Нестора Ивановича. Но затем «по самые уши», влюбился в Анну. В глазастую бестию, как он ее называл. На ее вопрос — когда Махно заменяли провинциальные актеры, а где им был он сам, Костя ответил, что тоже путался в его образах. Словом, от четкого ответа уклонился.

Под Большой Александровкой наткнулись на разъезд марковцев. Белоглазовой не было смысла открываться своим кто она, пока награбленное махновцами золото не окажется в её руках. О том, где оно находится, Талый ей рассказал, но он мог и обмануть. А поэтому Костю следовало беречь, в том числе и от своих. Анна тогда еще не решила, как поступит с Талым, когда найдутся сокровища. Возможно, просто пристрелит. Хоть он ее и любит, но находиться с ним рядом, было крайне неприятно. Золото же, если оно все же существует, будет очень кстати Добровольческой армии, которая испытывает большую нужду практически во всем — и в продовольствии, и в обмундировании, и оружии. Союзники без денег почти ничего не дают, только обещания и заверения в поддержке в борьбе с большевиками. Кроме того, она рассчитывала, что золото смягчит гнев полковника Васнецова из-за невыполненного задания — «нейтрализовать Нестора Махно». Да, батьку не удалось ликвидировать, но зато она узнала про награбленные ценности и где они спрятаны.

Однако всё пошло наперекосяк. Марковцы, во всяком случае, по форме — черные гимнастерки с белым кантом и черные же фуражки с белой тульей, даже не удосужившись узнать кто в тачанке, начали издали палить из винтовок и револьверов.

Одна из пуль отщипнула большую занозу от борта повозки, которая впилась в щеку Анны. «Гони!» — крикнула она Косте. Но тот был не робкого десятка, участвовал во многих потасовках. Спокойно выдернул занозу из щеки Бестии, сунул ей в руки вожжи, а сам сел за пулемет, быстро вставил в него ленту. «Это ты гони, глазастая, а я уж пощекочу господам нервы». Она хотела его остановить, но другая пуля задела одну из лошадей. Четверка каурых лошадей сразу рванула с места, понесла, куда глаза глядят. Анна упала на дно повозки, ударившись головой о бортик. На какое-то время потеряла сознание, а придя в себя, увидела, что Талый без остановки лупит из пулемета. Гильзы разлетались медным горохом, часть ссыпалась внутрь тачанки, обжигали Анне ноги. К ужасу ее, трое марковцев упали с коней, под четвертым подломилась лошадь. Остальные, начали отставать, всё еще паля им вслед. Это конец, — подумала Белоглазова. Внешность у нее приметная, наверняка кто-то из марковцев сможет ее узнать. Получается, ее руки теперь тоже в крови белых, она ничуть не лучше этого Кости Талого. Что с ним теперь делать? А что делать ей теперь самой?

Она вынула из кармана Браунинг, которым собиралась застрелить Махно, направила его на затылок Кости. Однако заметила, что он слишком низко держит голову, а в следующую секунду опустил ее на горячий, дымящийся кожух пулемета. Анна дернула Талого за плечо и он как тюфяк повалился на бок. В его френче почти в центре груди было рваное отверстие, из которого шел синий дымок. Он улыбался — широко, по-детски. В глазах не было ни грусти, ни испуга. «Дом твой на Антибе далеко от моря?» — вполне ровным голосом спросил он. «Не очень, — ответила Анна, удивленная столь странным в этот момент вопросом. — Вниз от часовни Святого Бернардина, недалеко от Плас Гинмер». «Забирай золото в Гавриловке и езжай на свой Антиб, поставишь свечку за меня в часовне. Я ведь католик. Беги отсюда, здесь уже ничего хорошего не будет, проклятая земля. Мы ее сами прокляли, своими грехами. Не возвращайся к своим добровольцам. Они — прошлое, а нужно двигаться только вперед, в этом смысл жизни».

Анна была потрясена словами Талого — надо же, как ясно и разумно излагает. Его слова сопровождались свистом вырывающего воздуха из груди. Талый попытался заткнуть эту дыру пальцем. «Твои приятели — марковцы тебя сейчас чуть не убили, но смерть с ними ты все равно найдешь. А тебе нужно жить, рожать детей. Без меня, к сожалению». Рука его вдруг задрожала. По всему телу пробежали судороги. Голос стал не таким твердым: «Беги, беги, голубоглазая, пока не поздно. А прорыв будет…».

Талый не договорил, вдруг закричал от боли, по его щекам потекли слезы. «Мне не страшно умирать, — совсем тихо сказал он, — мне страшно представить, что теперь целую вечность, я буду без тебя».

Таких проникновенных слов Анне никто никогда не говорил. Но ее глаза тоже навернулись слезы. Она прижала голову Талого к своей груди. «Господи, за что нам всем такие муки, — зашептала она. — В чем мы перед тобой провинились? За что же мы такие несчастные? Почему, мы истово чтущие бога, вдруг стали слугами сатаны?»

На небе сгустились тучи, пару раз сверкнула молния. Недалеко от дороги Анна увидела полуразваленный сарай, направила коней туда. Внутри сарая находилась большая куча прелого, пахнущего грибами, сена. Она решила перенести раненного под хоть и дырявую, но крышу — пусть хоть умрет спокойно. Сняла Костю с повозки.

В этот момент со стороны перелеска показались всадники. Это были, кажется, те же марковцы, только уже человек пятнадцать. «Прости, Костя». — Белоглазова аккуратно опустила Талого на землю, быстро вскочила в тачанку, верной рукой заправила пулемет. Дернула поводья и когда кони понесли, дала длинную очередь поверх всадников. Если поймают, разбираться не будут. Она ли стреляла по ним и убила их товарищей, или её приятель, неважно. Была в тачанке, значит, виновата. Хорошо если сразу пристрелят. И плевать им на указ генерала Деникина о гуманном обращении с пленными. Да она и не пленная никакая, а просто бандитка. Что им скажет — выполняла задания контрразведки Добровольческой армии? Кто ей теперь поверит?

Обезумевшие кони несли тачанку по колдобинам и оврагам, чуть не перевернув её несколько раз. Она изредка стреляла. На одной из ухабин, ствол пулемета направился точно в сторону преследователей, и не успела Анна опомниться, как несколько марковцев кувырнулись вместе с лошадьми. На них налетели другие, но быстро сгруппировались, продолжили преследование. Вот это уже точно конец, — подумала Белоглазова.

Когда патроны закончились, схватилась за вожжи, но обуздать животных уже не было возможности. Впереди показался глубокий овраг, и Анна поняла, что здесь гонка закончится. Или кони сломают ноги, или повозка опрокинется.

Однако этого не произошло. Каурые благополучно съехали на дно оврага и понеслись, хрипя и разбрасывая пену, по каменистому руслу. Преследователи не отставали. В дерюжной сумке у сиденья Белоглазова нащупала две британские гранаты Миллса. Не исключено из тех, что они с Бекасовым прихватили с собой в логово Махно. Бросать бомбы в марковцев она, разумеется, не собиралась. Но поняла, что для нее самой другого выхода нет.

Разжала усики на гранате, приготовилась вырвать чеку. Но вдруг на вершине оврага, который уже заканчивался, показались конники в серых шинелях и суконных шлемах — богатырках. Один из них был в черной кожаной танкистской куртке и черной же кожаной фуражке Красноармейцы. Хрен редьки не слаще, — ухмыльнулась Анна. Неуправляемые кони почему-то направилась именно в их сторону, на холм.

Кавалеристы вскинули винтовки, начали стрелять в сторону ее преследователей. Красноармеец в кожанке бросился ей наперерез, поскакал рядом, ловко ухватил сбрую коня. Он, видимо, был действительно богатырем, потому что ему довольно быстро удалось их обуздать и, в конце концов, остановить.

Красный улыбнулся Белоглазовой широким, белозубым ртом: «Бомбочку-то швырните, мадам подальше, не ровен час, в руках взорвется». Он перехватил ее ладонь с гранатой, взглянул на запал. «Кольцо на месте, можно не бросать. Ручку-то разожмите. Вот так, спокойно. Должно быть уже с жизнью распрощались? Будем считать, что ангелы-спасители на землю к вам спустились. Лихо вы красных из пулеметика-то покосили, одно удовольствие было за вами наблюдать».

Анна, освободившись от гранаты, разминала затекшие пальцы — слишком крепко она ее держала. Слова комиссара ее удивили:

— Красных? — вскинула она густые брови.

Кожаный ответил не сразу, он явно любовался красивой женщиной. Особенно его поразили искрящиеся на выглянувшем солнце пышные, снежно-золотые волосы. Таких он еще не видел.

— Разумеется, красных, — уверенно, как учитель гимназистке, ответил комиссар. — Теперь здесь у всех такая тактика — переодеваться в форму противника. У нас тоже. Большевики, облачившись в «черных» марковцев, преследуют разрозненные отряды Белой армии, двигающейся на запад. Мы с ними не раз уже сталкивались. Обходилось без стрельбы. До вас. Разве можно было не спасти такое чудесное создание? Ха-ха. Добровольцы хотят окончательно запереть Нестора Махно в его логове. Но у них это не получится.

— Почему?

— Потому что он хитер, как бестия, его замыслы невозможно предугадать и наверняка батька совершит маневр, который не уложится в логику белых.

От «бестии» Анна внутренне передернулась. Мало того, что определение батьки совпало с ее прозвищем, да еще этот кожаный человек совершенно прав относительно Махно. Значит, они не белые и не красные, но кто, зеленые, которых развелось словно сорняков в огороде?

Предугадав вопрос, комиссар театрально вытянулся во фрунт:

— Позвольте представиться — есаул Алексей Наяденцев, бывший штаб-офицер по особым поручениям командующего Кавказской армией генерала Юденича. А это, — кивнул он на своего высокого товарища в «богатырке», — капитан Павел Ростопчин. Остальные — наши рядовые соратники. Да, мы не за белых, не за большевиков. И те и другие воюют за утопию. Ну, скажите, положа руку на сердце, что будет хорошего, если победят Деникин, Врангель, тот же безмерно раньше уважаемый мною Николай Николаевич Юденич? Повторится история с Временным правительством и снова война? Ну а про красных я уж не говорю — эти идеалисты — марксисты доведут страну до ручки, расстреляют кого только можно, а потом разбегутся, задрав штаны, бросив погибать Россию. Авантюризм никогда до добра не доводил. Поэтому мы создали, по примеру Войска Донского, свое территориальное образование. Оно называется Днепровская православно-монархическая республика.

— Православно — монархическая? — удивилась Белоглазова. — На попов-то вы не очень похожи. И где же ваш монарх?

Наяденцев и его товарищ Ростопчин рассмеялись. Капитан подъехал ближе.

— Да, с попами у нас туго, — сказал он. — Что были, давно разбежались. И с монархом еще не определились. Пока роль верховного руководителя исполняет генерал от инфантерии Грудилин Илья Ярославович. Мы считаем, что Россия неизбежно распадется на множество мелких образований. Вот будет и наша небольшая республика — ДПМР. Монако тоже маленькое княжество, однако, неплохо себя чувствует. Дуализм. Слышали такой термин? Власть монарха ограничена конституцией, но формально он сохраняет широкие полномочия. Но никакого религиозного фанатизма, только русские исторические традиции. Они у нас держатся на православии и монархии.

— Забавно, — задумчиво произнесла Анна. — ДПМР — звучит только как-то неблагозвучно.

— Мы над этим поработаем. Ха-ха. Ну а вы кто, мадам? Тачанка явно махновская и одежка на вас лихая. Вы лихая разбойницы из армии самого Нестора Ивановича?

Про одежду Анна даже и не подумала, не до нее было. Перед тем как пойти «взрывать Махно» в магазин купца Овчинникова, она сняла с себя корниловский наряд, облачилась также как и супруга Батьки — Галя Кузьменко — в галифе и зеленую тужурку, перепоясалась ремнями. На спасение не рассчитывала, но вдруг повезет? Тогда эта одежда была бы в самый раз.

— От Махно еле ноги унесла, — ответила Анна. — Потом от марковцев… то есть, красных.

— Лихо вы от них свои красивые ножки уносили, — не очень учтиво вставил есаул, без стеснения разглядывая высокие ноги Анны. — Что же вас подвигло на этот рискованный шаг?

Соображать приходилось моментально. Курс «экстренной психологии» в Александровском военном училище преподавал полковник Сумароков, который говорил: «В критической ситуации включайте подсознание, оно выведет вас из любого лабиринта. Мысленно поставьте себе задачу и тут же, не задумываясь, начинайте ее выполнять. Говорите первое, что придет в голову».

И Анна начала говорить, что первое оказалось на языке:

— Я была близкой подругой Гали Кузьменко, жены Нестора Махно. Мы познакомились с ней в Гуляйполе, где я оказалась случайно, сбежав от красных из своего поместья под Таганрогом. Она преподавала в местной земской школе, куда я зашла чтобы узнать не нужны ли преподаватели французского. Убежала-то я от большевиков, можно сказать, голая, без копейки. Ну, Гапа, так еще зовут Галю близкие, меня приняла, дала уроки, они еще тогда были кому-то нужны, в основном детям купцов, собиравшихся за границу. Потом кочевала с махновцами, оказалась с ними в Ольшанке. Все бы ничего, да Нестор Иванович вдруг положил на меня глаз. Однажды в трактире полез с поцелуями. Еле отбилась. Донесли Гапе. Она такого не прощает и не важно, кто первый начал. Вот и пришлось уносить ноги.

— Да-а, страшная история, — покачал головой капитан Ростопчин. — Прям Белоснежка и семь страшных гномов. Не плохо для учительницы — положить столько мужиков из пулемета да еще с несущейся враздолб тачанки. Позвольте ваши ручки.

— Что?

— Покажите, пожалуйста, ваши ручки. Раскройте. Вот так, спасибо. Пальчики длинные, аристократичные. Левая ладошка мягкая и белая, а вот правая твердая и мозолистая. А? К чему бы это?

Анна поняла, что капитан, как гадалка, по руке старается заглянуть ей вовнутрь. Попыталась отдернуть ладонь, но он не дал, сжал, словно стальными ухватами.

— Это к тому, мадам, — продолжил он, — что правая ручка часто сжимала что-то твердое, например, шашку и револьвер. Видно, немало вы голов снесли с плеч, прежде чем переквалифицироваться в учительницы французского. Или вы успешно сочетали оба этих занятия? Кто вы?

Капитан схватил Анну за плечо, встряхнул. В его глазах появилась злость и угроза.

Белоглазова прикинула ситуацию. Ожидать что-либо хорошего от этих «православных монархистов» не приходится. Люди явно заблудились. Придумали себе сказочное королевство и живут в нём в вечном страхе. Все их вежливость и учтивость — показные. Эти ребята просто обычные дезертиры и трусы. И они, заподозрив для себя даже минимальную угрозу, пойдут на все.

Но капитана осадил есаул:

— Полно, Павел. Нельзя же так грубо с дамой. Не желаете ли посетить столицу нашей республики? Конечно, Новоалександровка не Санкт Петербург, но свои прелести имеются.

Новоалександровка? — прикусила, чуть ли не до крови губу Белоглазова. — Надо же какое совпадение. Это, кажется, рядом с Гавриловкой, куда она и пробиралась. Именно в Новоалександровку упирается залив Днепра, на берегу которого якобы и спрятано золото.

— С удовольствием. — Анна встряхнула пышной шевелюрой, отчего есаул в душе кисло поморщился. Ему хотелось не вести на допрос к генералу эту красивую бестию с голубыми как карбункулы глазами, а прямо сейчас целиком проглотить. Он даже облизал губы и кивнул своим «рядовым соратникам». Они тут же подхватили Анну под локти. Один из них заломил ей назад руки, ловко стянул веревкой, при этом вежливо поинтересовался:

— Не больно? Ну, так милости просим на вашу тачаночку, кони отдохнули.

Свою лошадь вежливый «соратник» в холщовом шлеме с красной матерчатой звездой, передал товарищу, сам пристроился на козлах. Когда Белоглазова села, дернул поводья, громко причмокнул.

Сзади, почти вплотную, ехали есаул Наяденцев и капитан Ростопчин.

— От кожуха пулемета еще пар идет, — сказал есаул.

— Знает свое дело дамочка. Только ты, Алексей, на нее не облизывайся. Поглядим, что Илюша скажет. Может, пожелает себе оставить или сразу в расход пустит. В каждом чужаке вражеских агентов видит.

— Надоел, Грудастый. Пора скидывать, засиделся.

— У него денег много, без него все наше царство вмиг накроется.

Эти слова краем уха услышала Анна.

— Рано или поздно так и так накроется, ответил Наяденцев. — Вовремя бы смыться. Пока красные с белыми и донцами грызутся, им не до нас. А как кто верх начнет брать, так и до ДПМР доберутся. Откуда только золотой запас у Илюшки?

— Кто ж знает. Говорят, махновское золотишко все же нашел.

— Вот-вот. Вырвется Нестор из окружения и сразу сюда. Нет, бежать надо. Если эта красавица не врет, может оказаться полезной.

— Куда бежать-то с пустыми руками? Нужно узнать, где Грудастый найденное богатство прячет. А там поминай нас как звали. К французам на корабль и на Лазурный берег.

— Да-а, — мечтательно протянул капитан. — Английская набережная в Ницце с круассанами и апельсинами из Мантоны.

— Антиб лучше. Там уютнее.

— Ну, Антиб, так Антиб, — согласился Ростопчин. Приехали.

* * *

Есаул Наяденцев не обманул. Новоалександровка действительно оказалось необыкновенной. Она была похожа на райский сад с чистыми, что совершенно невероятно по тем временам, прудами. Вдоль дороги тянулись крепкие, еще не убитые войной, виноградники, стояли желтые и синие домики ульев. В центре экзотического сада с фонтанами, возвышался двухэтажный дворец с довольно строгим, симметричным фасадом. Но эту строгость смягчала высокая фигурная башня с куполом и шпилем по центру. Парадный вход представлял собой огромную арку, с широкими террасами по бокам. Стены дворца и башня были посечены в некоторых местах пулями и осколками.

— Это бывшее имение немецкого барона Фальц-Фейна, — не без гордости, видя удивление и восторг в глазах Анны, пояснил есаул. — Шикарный замок. После начала войны барон в интересах своей безопасности переименовал имение в Державино. Когда-то эти земли подарила поэту Державину императрица Екатерина II. Говорят, махновцы убили Фальц-Фейна до нашего прихода. Сокровища здесь искали. Теперь это резиденция нашего верховного руководителя.

Узнали бы «соратники», что и она сюда пробиралась за сокровищами, вот бы удивились. Значит, махновцы все же нашли золото и спрятали его на берегу, там где указывал Талый. Или… Или его уже откопали эти православные монархисты.

— Так нашли сокровища? — спросила она сорвавшимся голосом.

Капитан и есаул как-то странно на нее посмотрели, ухмыльнулись.

— Вам, мадам, это должно быть лучше нас известно, раз вас… хм, уважал сам Нестор Петрович. Неужели его жена Гапа не делилась с лучшей подругой своими украшениями и секретами? Она наверняка знала про золото.

— Нет, — коротко ответила Анна. — Руки-то развяжите, не убегу.

— Да, не хотелось бы вас терять, — улыбнулся есаул и кивнул «соратнику». Тот соскочил с козлов, одним взмахом развязал крепкий узел на связанных руках.

Огляделась. Резиденция верховного руководителя, что называется, на лицо. А где же армия этого государства? Ни в садах, через которые ехали, ни здесь не видно присутствия солдат, лошадей, полевых кухонь и всего остального, что связано с войском. Солдаты в красноармейской форме, что сопровождали ее вместе с есаулом и капитаном, тоже сразу где-то растворились. О неспокойных временах напоминала лишь ее тачанка с пулеметом возле входа в замок и побитые пулями его стены. Было тихо и благостно. Пели какие-то горластые, но неназойливые птицы, голоса которых Анна никогда и нигде раньше не слышала. По земле мягко разливалась фруктово-пряная благодать.

— Пойду доложу, — сказал есаул Наяденцев, слезая с коня.

Через несколько минут в арке башни появился сухонький, седой старичок в генеральской, явно ему великоватой, форме императорской армии. Брюки спущены гармошкой на стоптанные желтые ботинки. Он подвижно и смешно шевелил белой бородкой клинышком и густыми желтыми бровями. В руках держал фуражку. Увидев Белоглазову, о которой ему доложил есаул, слегка поклонился. А потом, пожевав губами, вдруг округлил глаза, всплеснул руками:

— Боже, не может быть. Я не верю своим очам! Вы ли это?

И обернувшись на вышедшего следом есаула, сказал:

— Знаете, кто удостоил нас своим посещением? Это же сама Анна Владимировна Белоглазова. Лихой атаман отдельной бригады Добровольческой армии по прозвищу Белая бестия!

Капитан Ростопчин присвистнул, а Наяденцев вышел на крыльцо, всмотрелся в Анну, словно видел ее впервые.

— Я, конечно, слышал о славной белой атаманше, о ее подвигах, но не предполагал, что судьба когда-нибудь с ней сведет. Вот почему она так ловко управлялась с пулеметом. Впечатлен, мадам, нашим так сказать, неожиданным знакомством. Позвольте…

Но генерал не дал есаулу ничего «позволить».

— Свободны, соратники, — сказал он. — А вы, госпожа Белоглазова, соизвольте пройти в мой кабинет. Чаю и абрикосовки! — крикнул он кому-то в райские заросли. — Ах, да, я не представился — временно исполняющий обязанности верховного руководителя Днепровской православно-монархической республики генерал от инфантерии Илья Ярославович Грудилин. Временно, то есть, до окончательной победы над красно-бело-зеленым мракобесием и установлением мира на русской земле. Прошу.

* * *

Кабинет генерала находился на втором этаже сказочного дворца. Он был заставлен кадками с пальмами, кактусами, цитрусами, по стенам вились зеленые и красные лианы и напоминал дендрарий. За массивным письменным столом на кривых ножках из красного дерева стоял большой аквариум, в котором плавали стерлядки. Массивная мебель была обшита разноцветными шелками и парчой, словно во дворце настоящего императора. По обе стороны от окон — картины с пейзажами, портретами неизвестных лиц, средневековыми батальными сценами.

— Присаживайтесь, госпожа, Белоглазова, — учтиво предложил генерал, указывая на широкое кресло, обтянутое шелковыми лилиями. В такие кресла в 18 веке, вероятно, удобно было садиться дамам в пышных платьях.

Генерал театрально взмахнул рукой:

— Все это досталось нам от достопочтенного барона Фальц-Фейна. Ну и соратники, конечно, руку приложили, свезли для любимого руководителя, то есть для меня, все самое интересное из окрестных усадеб. Из тех, что не успели разграбить махновские бандиты. Они тут собирались основательно обосноваться, да белые их отсюда вышибли и сами быстро ушли. Вот мы и воспользовались случаем, заняли этот, так сказать, райский уголок, оазис посреди российской пылающей пустыни. Только не думайте, пожалуйста, госпожа Белоглазова, что мы бесполезные дармоеды.

— Я и не думаю.

— А вот и лжете. Лжете, мадам. Я по глазам вижу, что лжете. Впрочем, правды с первого раза ни от одной женщины не добьешься. Так уж природой устроено — лгать, изворачиваться, чтобы найти лучшего самца и родить от него хорошее потомство. Это, кажется, господин Фрейд сочинил. Австрийский врач. И среди австрийцев попадаются толковые люди. Только, кажется, он еврей, но это неважно. Так вот, мы, мадам, никакие не дармоеды. В Гавриловке создана крепкая крестьянская община из местных людей и моих солдат. Мы выращиваем овощи, фрукты, делаем варенья, джемы, вино. Наладили, можно сказать, международную торговлю. Поставляем союзникам, в частности французам в Херсоне не только овощи, но и тушенку. Да, тушенку! В версте от Гавриловки, на Днепре предприимчивый барон еще 10 лет назад поставил консервный завод, где делал прекрасную Гавриловскую тушенку. Мы восстановили заводик, запустили производство консервов. Поставки французам, правда, небольшие. Скот почти перевелся. Но немалую часть мы уже им отправили. Кое-что еще осталось на складе.

В кабинет вошла объёмная баба в переднике сестры милосердия, только без креста. Она принесла серебряный поднос с графинами, пирогами и кренделями. Поставила на рабочий стол генерала, который выглядел за ним карликом. Из-за столешницы Анне была видна только его маленькая седая голова.

— Сколько раз тебе говорил, Марфа, не взгромождай ничего на мой письменный стол. Здесь я работаю, произвожу мысли, а ты их захламляешь. Для этого есть специальный трапезный столик.

Марфа, ни слова не сказав, приняла поднос, переставила на журнальный столик у пальмы. Ушла, гордо выпрямив спину. В дверях что-то проворчала. Проводив бабу сердитым взглядом, генерал перенес «трапезный столик» вместе с подносом к креслу, в котором сидела Анна. Устроился напротив, открыл сразу два графинчика — прозрачный и светло-желтый.

— Вам какого напитка, чистого или абрикосового? Ах, да, чего я спрашиваю. Лихая атаманша наверняка предпочитает крепкий, ничем не испорченный продукт.

Налил в фужер прозрачного вина, пододвинул к Белоглазовой. Тем же наполнил и свой. Поднял. Вдруг задумался, потер лоб.

— Вот что меня удивляет. Вы же палили из пулеметика по красным, не зная, что они красные. Форма на них была ведь черная, марковская. А?

Генерал изобразил на лице то ли страдание, то ли отвращение.

— Вы что же, как и я, разочаровались в Белом движении? Понимаю. Я был заместителем начальника штаба Петра Николаевича Краснова. Вместе с ним создавал Всевеликое Войско Донское. Во многом я не одобрял его дела и поступки, в частности, временное и вынужденное, как он говорил, сотрудничество с немцами ради разгрома большевиков. Но когда он объединился с Добровольческой армией, тут уж я понял, что нам с ним не по пути. Нельзя дважды войти в одну реку. Россия после событий 1917 года стала совершенно другой, отрезала все пути назад. А Деникин, Врангель, Май-Маевский, а с ними и Краснов, тянут ее именно назад. Но возврата-то нет, пути разобраны. Деникин спровадил, было, Петра Николаевича в Германию, а теперь снова вернул. Краснов командует Северо-западной армией. Начали грандиозное наступление на Москву. Но помяните мое слово, скоро они побегут назад как зайцы. И не потому что красные сильнее, а потому что история не терпит возвращения в прошлое. Они осуждены и обречены диалектикой развития мира. Да, на некоторое время откат возможен, но только на некоторое. Получат удар откуда не ждали. От вашего батьки Махно, например. Вы же от него сбежали, Аннушка?

Назвав Белоглазову «Аннушкой», генерал расплылся в широкой улыбке, обнажив два передних золотых зуба. Залпом осушил бокал, некультурно, по-армейски выдохнул себе в локоть. По кабинету расползся тяжелый дух самогонной сивухи с отдаленным ароматом абрикосов.

— Хороша гадость. Что же вы не пьете?

— Ваше здоровье, Илюшенька. — Анна широко раскрыла рот и лихо, по-казачьи опрокинула в него фужер.

Генерал рассмеялся пуще прежнего:

— Вот это по-нашему! Так и называйте меня по имени, я еще о-го-го! Могу! Ха-ха.

Положил свою ладонь на руку Белоглазовой. Она ее не отдернула.

— Так как же насчет марковцев? — сузил глаза генерал.

Говорить, что она не хотела стрелять в «своих», но и попадаться им не желала, не имело смысла. Грудилин все равно бы не поверил. Ну что, включаем тактику — говори первое, что придет на ум? — подумала Анна.

— Я неправду сказал вашим… соратникам. Я не была подругой Гали Кузьменко, жены Нестора Махно. Я выполняла в Революционно-повстанческой армии Украины особое задание контрразведки Добровольческой армии.

— Ну вот, это уже лучше, — потер руки исполняющий обязанности верховного руководителя. — Позвольте полюбопытствовать, что это за задание?

— Позволю. Я должна была выведать у махновцев, когда они собираются начинать прорыв из окружения и нейтрализовать батьку Махно.

— И как, нейтрализовали?

— Нет, но я узнала когда и куда Махно собирается прорываться.

— Любопытно.

— Из Ольховки на восток. Направление: Лысая гора — Воеводское — Сергиевка — Воссиятское — Дудчаны — Новоалександровка.

Грудилин сразу раскраснелся, засопел волосатым носом.

— Новоалександровка — это название селу придумал барон Фальц-Фейн. Его звали Александром Эдуардовичем. На самом деле это та же Гавриловка, бывшие земли Гаврилы Державина. Что же Махно тут делать?

— Видно, замок ваш ему нравится. Шучу. От махновца Талого, который помог мне бежать от повстанцев, я узнала, что в Гавриловке они спрятали большой клад. Вот за ним, вероятно, и собрался для начала Нестор Иванович. За время окружения он сильно поиздержался.

— По-онятно, — протянул генерал. Наполнил себе бокал уже желтым напитком, не предлагая Анне, выпил. — Значит, вы пробирались к Деникину, чтобы сообщить о прорыве?

— Нет. Я дезертировала, так как сорвала главное задание — не сумела нейтрализовать Батьку. Начальник контрразведки Васнецов мне этого не простит.

— Знаю полковника по Кавказскому фронту. Этот филин точно не прощает чужих ошибок, а сам спотыкается на каждом шагу. Он придумал авантюру с уничтожением Махно?

— Он.

— Ваша красота, конечно, изумительна, Аннушка, с ней можно свернуть горы. Но посылать женщину одну, хоть и атаманшу, на такое задание, просто безумие. Я бы сказал, преступление.

Генерал опять взял руку Анны, поднял ее, поцеловал. По телу Белоглазовой пробежали ледяные иголки — только этого еще не хватало, еще один ужасный воздыхатель. Хотя, может и к лучшему. И это единственный выход.

— Я пробиралась в Гавриловку. Думала, что меня преследуют бандиты в форме марковцев. Не только вы переодеваетесь в чужое обмундирование. Вот и покосила их как сорную траву.

— Зачем же вы ехали в Гавриловку?

— Талый погиб. Перед смертью он подробно описал мне место, где было спрятано награбленное золото, и я хотела опередить Махно. Но опоздала, опередили меня вы.

Резко отпустив руку Анны, генерал поднялся. Подтянул свесившиеся гардинами брюки. Покрутил желтой, морщинистой шеей. Минуты две он молчал, глядя в окно, затем резко обернулся.

— Значит, Махно собирается сюда. И когда же он начнет прорыв?

— По моим сведениям завтра — послезавтра. У него 60 тысяч сабель, 45 тачанок, 25 тяжелых орудий, не считая легких. Вам есть чем защищаться? Я не видела вашего войска.

Вопрос прозвучал с явной издевкой.

— Есть, есть, — рассеяно ответил Грудилин, о чем-то сосредоточенно думая. — Армия республики полностью боеспособна. Мы дадим бандитам решительный отпор.

— Не сомневаюсь, генерал. Так что по поводу махновского золота? Может, поделитесь?

— Что? Ах, золото. Да, да, республика в опасности. Что же делать?

— Извечный русский вопрос. Бежать, генерал. Стыдно не тому, кто убегает, а тому, кого догоняют и бьют. Стыдно быть битым, генерал. Есть, конечно, и другой выход.

— Какой? — искренне заинтересовался Грудилин. Его взгляд снова стал осмысленным и внимательным.

— Сообщить о золоте в Ставку Добровольческой армии и попросить у Деникина защиты.

— Нет, никогда! Мы идеологические противники.

— Я вас понимаю, хорошо жить в раю, но на земле рай в любой момент может смениться адом. В любом случае, рано или поздно, вас раздавят. Какая отдельная республика на Днепре? Даже Краснов не справился с этой задачей. Решайте, генерал. Промедление может обернуться для вас гибелью.

Опять пауза и две рюмки абрикосовки.

— Да, золото у меня. Много золота, бриллиантов, необработанных камней. Черт знает, где бандиты этого всего набрали. Весной я уходил от Царицына с тремя полками казаков, офицеров, кадетов, не пожелавших оставаться в рядах Добровольцев. Мы шли на Херсон, через Золотую Балку по берегу Днепра. Собирались добраться до Крыма, а там как получится. За пять километров до Гавриловки мы столкнулись с разъездом махновцев. Поняли, что дальше находятся анархисты, но сколько их не знали. Сходу атаковали. Они как ни странно, особого сопротивления не оказали, ушли из села. Только издали обстреливали нас до вечера из пушек, но все в белый свет. Я находился на берегу залива с тремя порученцами и начальником штаба. И тут разорвался махновский снаряд у большого гранитного камня. Так получилось, двоих порученцев и начальник штаба убило взрывом наповал, а у меня ни царапины, только уши заложило. Когда окончательно пришел в себя, гляжу, а в воронке под камнем большой железный сундук, как в романах про пиратские сокровища. И замок даже взрывом сорвало. Открыл крышку и обомлел: сокровища Эрмитажа и Лувра вместе взятые. И тут мысль как молния — это ж божий дар. Гляжу, мои офицеры ко мне скачут. Ну, я сундук землей забросал, а на утро с двумя помощниками перепрятал в одно место. И решил я на эти баснословные деньги создать свою республику. А что, их теперь повсюду, как грибов после дождя.

— Камень с розовой макушкой был? — спросила на всякий случай Анна.

— Что? Ах, камень. Розовый такой, да кажется с набалдашником. Ну вот, Аннушка, теперь вы знаете все мои секреты, а, значит, теперь мы связаны одной веревочкой. Иной дороги у вас нет.

— Вы, Илюшенька, не объяснили, какую дорогу я должна выбрать.

— Завтра, мой друг, завтра. Эй, соратник!

В кабинет вошел грузный, как давешняя тетка, принесшая выпивку, мужик с клокастой бородой.

— Чаго?

— Да не тебя я звал, Онуфрий. Соратников.

— А-а, ну этих и кличьте. А то зовут, сами не знают зачем. Может, ешо пирогов?

— Иди.

— С зайцами да капустой, а ешо с царскими грибами есть.

— Иди, говорю.

— Надобно севрюжатину в акфариуме покормить.

— Сейчас тобою рыбок накормлю.

— Сами зовут, сами ругаются. Никакой жизни.

Наконец появился боец, который вез Анну на тачанке. Теперь он был не в форме Красной Армии, а в обычной «царской» гимнастерке без погон с синей нашивкой на рукаве. Внутри этой нашивки был крест в виде пяти серебряных звездочек, увенчанный золотой короной. Видно, герб Днепровской православно-монархической республики, — догадалась Анна.

— Так, значит, завтра-послезавтра? — спросил генерал, подойдя вплотную к Анне, обвел ее оценивающим и почему-то сожалеющим взглядом.

Хочется старику, да уже не можется, догадалась Белоглазова, хотя и бравирует.

— Не позже, — подтвердила она.

— Почему я должен вам верить?

— Можете не верить, черт с вами. Предпринимайте что-нибудь, если есть что предпринять. Потом поздно будет.

Генерал помял острый подбородок, совсем уж некрасиво подтянул синие штаны с лампасами. «Потом поздно будет», — прошептал он, затем погрозил Анне пальцем: «А-а». Что это значило, так и осталось загадкой. Велел проводить «даму в покои».

Покоями оказался подвал в правом крыле замка. В нем держали метла, грабли и прочий хозяйственный скарб. В дальнем углу под окошком-бойницей имелся высокий, узкий топчан.

— Устроитесь как царица, — хохотнул, приведший её «соратник». — Я поручик Вячеслав Одинцов. Рядом буду, если что понадобится, выйти там, водички, стучите.

— Спасибо поручик.

— Да, хотел спросить. Вы замужем?

— Зачем вам?

— Может, я с вами жизнь хочу связать. Такие красивые занозы мне еще не попадалось.

— Занозы могут вызывать гангрену. Спокойно ночи, господин Одинцов. Или как у вас там принято — соратник. Приятных снов.

— Подумайте, будете королевой республики.

— Но вы-то не король.

— Как знать.

— А-а, Славик I. Нет, Славуня I больше соответствует вашему патриархальному королевству. Ха-ха.

Анна сама закрыла за собой дверь пыльной подсобки, улеглась на жесткий, пахнущий мышами топчан. Было, конечно, не до сна. Кажется, ясно, где этот старый пень Грудилин может держать свои сокровища.

Часа через два, когда в окошке на ночлег пристроилась молодая луна, Анна постучала в дверь. Одинцов, словно ждал за ней, вежливо поинтересовался, что нужно даме. Анна попросила срочно позвать есаула Наяденцева. Поручик долго сопел за дверью, не открывая ее, потом послушались его удаляющиеся шаги.

Есаул пришел подтянутый и совершенно не заспанный, словно и не ложился. Сел рядом с Анной на топчан, спросив разрешения, закурил папиросу. Так и не проронил ни слова, ожидая что скажет Бестия.

— Утром Махно начнет прорываться из окружения Слащёва и Петлюры в восточном направлении. Двинется первым делом сюда, — сказала Белоглазова, не глядя на есаула.

Тот опять ничего не сказал. Глубоко затянулся папиросой, будто изголодался по никотину, стряхнул пепел себе в ладонь, сжал.

— Я знаю, где Грудастый, как вы называете своего вождя, прячет богатство.

Наяденцев просунул смятую папиросную гильзу сквозь прутья окошка, вытер руку о галифе.

— Неужели? — наконец подал он голос. — Ну и где же, под подушкой?

— Смешно. Только мне, есаул, сейчас не до шуток. Я хочу уехать во Францию, на мысе Антиб у моей фамилии имение. Поэтому мне нужны средства. Я скажу, где они, а вы дадите мне слово офицера, что третья часть будет моей.

— Третья, не много ли? — Есаул вдруг расхохотался. — И чем предпочитаете взять: золотыми слитками, бриллиантами, а, может, британскими фунтами? Ха-ха. Я думал, вы меня позвали на амурное свидание, а вы решили надо мной посмеяться.

Наяденцев встал, но Анна, опять же не глядя на него, зло и командно, так как она отдавала приказы своей сотне, произнесла: «Сидеть!»

У есаула невольно подкосились ноги. «Действительно бестия, — подумала он. — Голос как из закаленной стали. Надо же, какое удивительное, редкое сочетание в женщине — красота и сила».

— Слушайте, есаул, хватит уже изображать из себя клоуна. Я слышала ваш разговор с капитаном Ростопчиным. «Главное, узнать, где Грудастый прячет найденное богатство. А там поминай нас как звали. К французам на корабль и на Лазурный берег». Это же ваши слова. Вы ведь тоже хотите на Ривьеру, наши интересы совпадают. Еще раз говорю — утром Нестор Иванович наверняка вырвется из кольца. Я просто уверена, что у Деникина не хватит сил сдержать его 60 тысячную лавину. Основные силы добровольцев, насколько вы знаете, задействованы в Московской директиве. Это ошибка Ставки и об этом Деникину не раз говорили барон Врангель и начальник контрразведки армии полковник Васнецов. Но дело не в этом. Я уже сказала вашему Грудилину, что я не учительница и не подруга Гали Кузьменко. Я выполняла особое поручение штаба в Повстанческой армии Махно. Поэтому и знаю о прорыве. Не знаю только точного времени и места. Возможно, Батька уже выдвинулся к Днепру. Награбленные ценности спрятаны его людьми не только тут, но и в Дибровском лесу. Трудно предугадать, куда он пойдет прежде. Но то, что он будет здесь через сутки, факт. Ему крайне необходимы финансы. И вашему православно-монархическому королевству придет конец. А генерал Грудилин, уверена, ждать махновского нашествия не будет. Завтра же сбежит. Без вас.

— Вы плохо думаете о генерале. Он не подлый.

— Он произвел на меня противоположное впечатление. Даже если и сбежит вместе с вами, то вряд ли поделится золотом.

— Где оно? — наконец прямо спросил есаул.

— Так вы даете мне слово офицера?

— Да, черт возьми, если вы еще способны верить офицерскому слову.

— Способна, есаул, потому что сама его всегда держу.

— Да? Вы выполняли секретное задание штаба, но обратно в Ставку почему-то не торопитесь, а? Значит, провалили дело, не сдержали слова?

— При этом я никого не обманула. А в Ставку отправился мой напарник. Только это уже ничего не изменит. Ничего! Именно поэтому я считаю для себя возможным оставить поле боя и уехать.

— Ладно, не сердитесь. Белая бестия, хм, вы действительно бестия. Так, где ценности?

Анна выдержала театральную паузу, потом приблизила к его лицу свое, будто собиралась поцеловать.

— Они закатаны в консервные банки.

— Что?

— Сами подумайте, какое сейчас может быть производство тушенки?

Есаула эти слова пронзили, как неожиданный выстрел в ночи. Он потер лоб, закурил.

— То есть… А ведь логично. Грудастый… Генерал месяц назад отправил французам партию говяжьей тушенки с усиленной охраной. Я ее возглавлял, еще подумал — что за ценность такая эта тушенка, что б ее таким конвоем сопровождать.

— Куда конкретно доставили французам консервы?

— В Николаев. Там в Бугском лимане стояли малые французские катера.

— Кому передали? Есаул, что я из вас каждое слово клещами вытаскиваю!

— Интенданту морской службы лейтенанту Дюменелю. Он и расписку дал. Десять ящиков Гавриловской тушенки. Что же получается, десять ящиков золота?

— Не пугайте меня, господин Наяденцев. Возможно, не десять. Ценности могли быть в нескольких ящик, в других действительно тушенка. Настоящие мясные консервы все же наверняка для прикрытия делали на заводе под Гавриловкой. Эти катера были с какого транспорта?

— С Ориона, он стоит на рейде Очакова. Стоял.

— Ну вот, туда завтра и побежит генерал Грудилин. Возможно, он возьмет вас с собой, но про ценности ничего не скажет. Он наверняка взаимовыгодно договорился с французами. Нужно срочно проверить завод, может еще на складах осталась, хм, тушенка. Желательно найти рабочих, что закатывали ценности в банки, не сам же генерал этим занимался. Странно.

— Что странно?

— Странно то, что вы были не в курсе его делишек с тушенкой. И то, что рабочие завода еще не проговорились. Значит, кто-то над ними стоит, кто-то держит их за горло. Кто, есаул?

— Не знаю, теряюсь в догадках. Окружение верховного руководителя небольшое. Мы с капитаном Ростопчиным, поручик Одинцов, еще пять — шесть офицеров. В основном, с Кавказского фронта. Поручик, кстати, негласно является начальником нашей республиканской тайной полиции.

— Что значит «негласно»?

— Ну, генерал говорит, что у нас свободная республика, а потому нам не нужна внутренняя тайная полиция. Но всё же поручил Одинцову набрать человек десять. Они вроде как ловят шпионов и разбойников. На самом деле, проверяют тех, кто нанимается в нашу трудовую общину. А если сказать правду, обирают. Только за деньги или другую, какую мзду и берут. Здесь действительно, по сравнению с остальным Приднепровьем, рай. Был рай, я так понимаю.

— Пригласите, пожалуйста, Одинцова, есаул.

Наяденцев растоптал сапогом окурок, выглянул в дверь. Окликнул поручика несколько раз, но ответа не получил. Тогда вышел из подсобки. Из коридора слышалось его невнятное бормотание.

Оставаться в «опочивальне» смысла не было. Анна вышла из нее, но никого не увидела. Пошла по длинному коридору замка, освещенному лишь луной, пробивавшейся сквозь узкие окна-бойницы. Справа по ходу сквозь дверную щель пробивался свет, вероятно, там горела электрическая лампа. Белоглазова собиралась взяться за ручку, но дверь тут же открылась сама. На пороге стояли есаул Наяденцев и капитан Ростопчин в нательной армейской рубахе. Он заправлял ее в галифе.

— Нет нигде Одинцова, — сказал есаул.

— Срочно нужно ехать на консервный завод, — тихо сказала Анна и уже громко, в приказном порядке добавила:

— Срочно!

Запрягать ночью коней было не с руки, к тому же все солдаты-конюхи куда — то пропали. Вспомнили про тачанку Белоглазовой. Быстро впрягли отдохнувшую пару каурых, капитан закинул в бричку пулеметную ленту, есаул сел на козлы.

За садами, по степи, вдоль по берегу мчались во всю прыть, полторы версты промахали за несколько минут. Небольшой консервный завод с тонкой кирпичной трубой был темен и безжизнен. Ни сторожей, ни собак.

— Странно, здесь всегда кто-то есть, — сказал капитан, доставая из кобуры револьвер. Взвел курок. Его щелчок громко и зловеще прозвучал в полной тишине.

Есаул спрыгнул с тачанки, включил английский фонарь. Его луч остановился на приоткрытой двери завода. Подошли, прислушались. Дверь отворилась с душевыворачивающим скрежетом.

Внутри небольшого помещения стояло несколько станков для закатки консервов, по углам рядами расставлены пустые жестянки, два чана для варки мяса, рядом, прямо на земляном полу пучки каких-то, видимо, пряных трав. Приятно пахло гвоздикой, укропом, сельдереем. Значит, не так давно готовили очередную партию тушенки.

— Где склад? — шепотом спросила Анна.

Есаул махнул фонарем вперед. В другой руке он зажал немецкий самозарядный пистолет «Маузер».

Вышли с заводика через заднюю дверь. Склад оказался в двадцати шагах от него и выглядел в свете розового рассвета обычным мазаным сараем, где крестьяне обычно держат всякий хлам. Двери его были открыты настежь. У правой створки виднелись подошвы сапог. Есаул посветил. Это был бородатый мужчина в залитой кровью рубахе — косоворотке. Голова неестественно повернута набок.

— Семён, сторож, — сказал сдавленным голосом есаул.

В углу сарая — несколько перевернутых пустых ящиков.

— Банки пропали. — Капитан подошел к ящикам, пнул их ногой.

— А они тут были? — спросила Анна.

— Вчера Илюшка меня сюда посылал, велел пересчитать банки, сказал, что на днях вновь в Николаев французам харчи повезем. Было три ящика, в каждом по тридцать банок.

— Значит, срочно понадобились, раз Семёну шею свернули.

В углу запищала мышь, и в ту же секунду совсем рядом оглушительно застрочил пулемет. Тонкие стены сарая на глазах стали превращаться в решето, осыпаться пыльным градом. На головы полетела соломенная крошка.

Бросились на землю, поползли назад, чтобы спрятаться хотя бы за вторыми стенами сарая. Пулемет не умолкал, словно стрелял сумасшедший, не знающий усталости.

Наяденцев несколько раз выстрелил в пустоту из «Маузера». Его фонарь лежал невдалеке, освещая всех троих. Еще один выстрел он сдал по нему. Желтый глаз погас. Замолчал и пулемет. Ростопчин осторожно выглянул в дверь. На фоне рассвета над темно-синей водой Днепра он увидел длинную малоросскую повозку, а в ней два силуэта. Острый глаз капитана, воевавшего четыре года на Западном фронте и не получившего благодаря везению и сноровке ни одного ранения, сразу узнал кто это.

— Грудастый с Одинцовым, — сказал он.

— Во как, спелись, голубчики, — подал голос есаул. — Я давно подозревал, что они чего-то вместе крутят.

Белоглазова сплюнула попавшую в рот глиняную крошку, ухмыльнулась:

— Вашей институтской наивности, господа, можно только позавидовать. Сразу нельзя было понять, что ваш верховный руководитель при первой серьезной опасности удерет? Республику они создали, посмотрите на них, тоже мне, Антоний и Октавиан во главе с Нероном. Трудно, конечно, было догадаться, что ваш Грудастый отправляет французам, которые с ним в доле, ценности вашей доморощенной республики. Видно, сейчас последнюю партию с собой он и прихватил.

— Так про прорыв Махно вы сочинили? — спросил Наяденцев.

— Повторяю, есаул, прорыв будет, а куда Нестор Иванович пойдет первым делом, не знаю, не спрашивала. Наверняка и сюда заглянет. А Грудилин попался на мой крючок. Впрочем, куда бы он делся? Старичок не дурак и прекрасно понимал, что рано или поздно придется воспользоваться услугами французских союзников. Что вы так противно улыбаетесь, капитан?

— В вас невозможно не влюбиться.

— Спасибо.

— Жалеете, что золото не досталось добровольцам? — усмехнулся Ростопчин. — Они бы его все равно профукали. Зачем было скидывать царя, когда не было понятно что дальше делать с якобы наступившей свободой? С Февраля, который генералы — заговорщики устроили, по октябрь страна катилась в пропасть, а они ничего не предприняли. Корнилов пошел на Петроград, а потом вдруг сдулся. И как закономерный результат — всласть взяли агенты немцев, вооруженные их же теорией марксизма. А теперь они пытаются якобы исправить свои ошибки. Да не получится у генералов ничего, потому что у них опять же нет ясной цели. Вернее, она сесть, старая протухшая, как рыба на крестьянском рынке. А у большевиков есть идея свежая, злая, забористая. Я бы сам на нее поддался, если бы ее не представляли жиды. И теперь задача белых не победить, а вовремя унести ноги. Наивные союзники дают деньги на борьбу с красными, а они ложатся на зарубежные счета белых генералов.

— Откуда вы знаете? — с вызовом спросила Анна, хотя понимала, что возможно капитан и прав.

— Знаю, — коротко ответил Ростопчин. — Наш Грудилин не хуже и не лучше их, такой же фрукт… из Гавриловского сада.

— За золотом я пришла не для Деникина, а для себя, — сказала Анна. — Так что ваша длинная тирада, капитан, напрасна.

Уже почти рассвело, когда прибежали солдаты с синими республиканскими нашивками на рукавах. Наяденцев собрал сход, сказал, что верховный руководитель сбежал, бросив свой народ на произвол судьбы. Сюда идет огромное повстанческое войско батьки Махно. Желающие возглавить республику и организовать оборону, пусть предлагают свои кандидатуры.

Однако желающих не нашлось. «И тут конец монархии, — сказал кто-то из солдат, — пойду лучше к красным запишусь, они, говорят, землю бесплатно раздают. Может, и мне перепадет». «Два на полтора метра», — ответили ему.

Сход заволновался, зашумел, а потом начал быстро таять. Вскоре площадка перед дворцом совсем опустела.

— И нам пора убираться отсюда, — сказал Наяденцев, поглядев на свои большие армейские часы. Они показывали 8 утра.

— Куда двинемся? — спросил Ростопчин.

— В Николаев, разумеется, на барже, она тут в заливе стоит заправленная, странно, что Грудилин ею не воспользовался.

— Вероятно, сильно тарахтит, по-тихому уйти хотел. Надеетесь, генерала в Николаеве перехватить? — спросила Белоглазова.

— Почему бы и нет? Как вы на это смотрите, Анна Владимировна?

Анна ответила, что смотрит на предложение есаула положительно, в любом случае нужно пробираться к морю, но для начала следует проверить камень.

— Какой камень? — спросил Наяденцев, но быстро догадавшись, покачал головой. — Тот самый, под которым махновцы прятали клад и который нашел по счастливой случайности Грудилин.

— По случайности, — подтвердила Анна, — поэтому, если по — справедливости, клад принадлежит ему.

— Но это не повод из-за него стрелять по своим соратникам из пулемета. Думаете, под камнем могло что-то остаться?

— Не исключено. Генерал так быстро сбежал, что у него вряд ли было время пойти ночью к заливу. К тому же вы говорите, что там стоит баржа, так что мы в любом случае ничего не теряем.

После схода православную республику моментально обуял хаос. Солдаты, офицеры, крестьяне, которых не было до этого видно, тащили какие-то узлы, авоськи, мешки. Кто-то вытаскивал барахло из республиканской резиденции.

— Вот так, — покачал головой Наяденцев. — Как только исчезает власть, сразу наступает разруха и бардак.

Ростопчин и Наяденцев тоже что-то прихватили в больших желтых портфелях, которые погрузили на махновскую тачанку, запряженную «родной» четверкой каурых. Туда же положили корзинку с гранатами, три кобуры с револьверами, три кавалерийские винтовки Мосина, несколько коробок с патронами для «Максима» и две лопаты. Толстая баба из обслуги дворца, вся в слезах, принесла коробку с копченой колбасой, овощами и яблоками, обняла есаула, поцеловала капитана.

— А мне теперь куда ж? — хлюпала она. — Илья Ярославович сбежал, даже спасибо не сказал.

А на последок выдала: «Я ж беременная!

— Поймаем, на веревке к тебе приволочем, — в шутку пообещал капитан.

— Где ж вы его теперь поймаете, охламона? — Баба закрыла лицо руками, всплакнула пуще прежнего, потом, несколько успокоившись, перекрестила есаула с капитаном. Недобро взглянув на Анну, осенила и ее.

— Прощайте, дай вам бог доброго пути.

Гранитный валун с красной макушкой на берегу залива долго искать не пришлось. Его было видно еще с дороги. Он действительно был посечен осколками снаряда, но воронки рядом не было, видно, генерал ее тщательно засыпал. Анна, вспомнив слова Кости Талого, где нужно у этого камня копать, указала место мыском ботинка. Капитан взял лопату, поглядел на Белоглазову.

— А мне все же интересно, с чего вы взяли, что Грудилин здесь что-то оставил, а не выгреб всё подчистую?

— Объясню, — охотно ответила Анна. — Генерал не стал хранить золото в своем особняке, вдруг обслуга что заметит? Перепрятывать тоже опасно, могут увидеть. Вот Грудилин и оставил клад здесь, помня военную мудрость — снаряд не падает дважды в одну воронку. Как теперь понятно, его помощником был поручик Одинцов. Почему-то генерал доверял именно ему, а не вам, господа. Так вот, Одинцов брал отсюда драгоценности по мере необходимости, на консервном заводе их закатывали в банки из — под тушенки и тихо мирно переправляли в Николаев, на французский корабль. Возможно, куда-то еще. Но основная часть, конечно, по согласованию с капитаном «Риона», переправлялась на французский транспорт. Здесь же мог оставить часть клада не Грудилин, а Одинцов. Мало ли что? Вернется в любой момент и заберет. Это «что» теперь и случилось. Не думаю, что много здесь поручик оставил, но на первое время должно хватить. Или, по крайней мере, до Константинополя добраться. Копайте, капитан.

Однако, в указанном Талым месте, ничего не оказалось. На противоположной стороне камня лопата на глубине двух штыков, во что-то уперлась, послышался металлический скрежет.

— Есть! — обрадовался Ростопчин, активно орудовавший лопатой.

Капитан опустился на четвереньки, разгреб руками сухую землю. Это была банка Гавриловской тушенки. Отер ее рукавом гимнастерки.

— Да вы просто прорицательница, Анна Владимировна.

— Ясновидящая, — поправил товарища Наяденцев, взял из его рук банку, потряс. Внутри что-то загремело.

— Мне Одинцову всегда хотелось морду набить, а теперь я бы его поцеловал. — Ростопчин вынул из нагрудного кармана австрийский складной нож, щелкнул лезвием. — Ну-ка, дайте мне сюда.

Он поставил банку на плоскую часть камня, кулаком вбил в нее лезвие австрийского ножа, ловко вскрыл крышку. Заглянул внутрь.

— Ну что там? — нетерпеливо спросил есаул.

— Не пойму.

Поковыряв внутри банки пальцем и так ничего не разобрав, Ростопчин перевернул её вверх дном. Из жестянки посыпались обычные камушки и песок. А затем из нее выпорхнул клочок бумаги. Ее в воздухе подхватила Анна. Развернула и застыла, словно ее окатили жидким азотом.

На листке жирным синим карандашом был нарисован кукиш.

Август 1924, юг Франции, Антиб.

Прятаться на маяке Анна не решилась. Мало того, что поручик Луневский (кто он на самом деле, черт возьми?) наверняка знает, что она там часто бывает, так еще смотритель маяка, старый, добрый Мишель Бонье очень болтлив. При всех своих положительных качествах, он обладает просто патологическим недержанием речи. Мишель говорит без умолку о чем угодно и с кем угодно. Видно, наложило отпечаток место работы, где часто приходится бывать одному — охотников каждый день карабкаться по крутой лестнице на маяк несколько десятков метров, не много, вернее их просто нет. Местные мужчины предпочитают ловить рыбу и делать вино, женщины выращивать овощи и пить это вино. Сболтнет Мишель ненароком на рынке или таверне о ней и плане её конец. Нет, этого допустить нельзя. Хотя и плана-то, по большому счету, тоже нет, но все равно не стоит искушать судьбу. Уезжать, например, в Монако, Мантону или Канны уже поздно, да и денег нет. Выход пока один — нужно, пока еще раннее утро, добраться до бистро Жюля Дюпона. Ее дядя был в хороших отношениях с ним, а он, кажется, испытывает симпатию к ней. Во всяком случае, при встрече всегда бросает многозначительные взгляды. Заговорить откровенно, правда, ни разу не пытался, но глаза и чутье женщины не обманешь. Он наверняка поможет, если еще и пообещать денег. Где их потом взять — другой вопрос.

Так Белоглазова и поступила.

От часовни, прячась по темным углам, как вор, добралась до Bivd du Cap, а там вверх по улице вышла на тихий переулок, где находилось бистро «Верн». Когда-то забегаловку посетил знаменитый писатель Жюль Верн и отец месье Жюля назвал свое заведение в его честь, переименовав из не очень благозвучного — «Морская тина». Впрочем, местные так до сих пор и называли это бистро — «Тина».

Анна подошла к харчевне, когда хозяин открывал ставни на окнах второго этажа, где он жил с малолетней дочерью. Его жена скончалась несколько месяцев назад от заражения крови, порезавшись на кухне разделочным ножом. Еще довольно молодой Дюпон пытался найти ей замену, но пока безуспешно. И увидев под окнами «очаровательную госпожу Анну», расплылся в улыбке.

— Вы?! День будет удачным, мадам, раз с утра я увидел вас, — помахал он рукой.

— Он будет и для меня удачным, месье Дюпон, если вы мне поможете.

Лицо трактирщика сделалось чересчур озабоченным.

— Что случилось, госпожа Анна? — спросил он, пытаясь более точно произнести по-русски слово «госпожа». Это звучало смешно и трогательно.

Анна тоже улыбнулась.

— Не впустите ли вы меня внутрь?

Жюль помотал головой, видимо, осуждая себя — как он сам не догадался сразу этого сделать?

Ходить вокруг да около смысла не имело. Скоро придут посетители, и разнесется молва из утренних газет о покушении на русскую мадам Белоглазову в госпитале Антиба. Поэтому Анна в общих чертах ввела Жюля в курс дела. Агенты Москвы устраняют на юге Франции бывших белых офицеров, боясь, что они создадут мощный военный союз, который будет угрожать Советам. Когда-то и она воевала с красными в Добровольческой армии, поэтому тоже попала под прицел. Сначала ее подстрелили у часовни Гаруп, а сегодня ночью в госпитале к ней в палату пробрался наемный убийца и пытался, что называется, добить. О первом покушении на нее месье Жюль наверняка читал в газетах.

— Да! — схватил за руку Анну трактирщик. — Когда я узнал эту новость, то чуть от страха за вас не потерял сознание.

Белоглазова вполне откровенно поморщилась:

— Не преувеличивайте, месье Дюпон. Кто я для вас? Просто обычная знакомая из русских эмигрантов.

Жюль сжал ее руку, стал приближать к себе, чтобы, вероятно, поцеловать, но остановился. Наверное, понял, что это будет уж очень смелым поступком даже для француза. К тому же русские женщины не так раскованы, как местные.

— Нет, не просто знакомая. Очень даже хорошо знакомая. Я думаю о вас каждый день. Нет, не так. Каждую минуту. Я самый преданный ваш друг, госпожа Анна, и надеюсь, что эта дружба…

— Тогда докажите, что вы мой друг, — прервала его бурное словесное излияние Белоглазова. — Мне нужно спрятаться, чтобы агенты Советов меня не смогли вновь выследить.

— О-о, конечно, я охотно вас спрячу. Оставайтесь у меня, и никто никогда не догадается, что вы здесь.

Опять Анна поморщилась, укоризненно покачала головой:

— Я ценю ваше желание быть со мной, но ведь вы понимаете, что это невозможно. Хотя бы потому, что у вас юная дочь.

— Да, понимаю, я поторопился, однако…

— Месье Дюпон, я буду вам очень благодарна за помощь, но не сейчас. — Анна положила свою ладонь на его, и ей показалось, что по Жюлю пробежало электричество. Он дернулся всем телом и снова расплылся в улыбке.

— Мое сердце перешло на невероятный галоп, боюсь, оно вот — вот выскочит из груди и оставит умирать бедного, несчастного Жюля от любви.

Вот ведь французы, подумала Белоглазова, умеют преподнести женщине сладкую словесную конфетку, знают, что мы любим в первую очередь ушами. Не то, что наши… Она сразу вспомнила свою любовную историю со штабс-капитаном Половниковым, которого любила так, что темнело при виде него в глазах, а он оказался предателем. Никогда её не любил, да еще был агентом красных. Одно время он прикидывался, что любит её, но все равно никогда не говорил ей таких красивых слов. Или Петя Бекасов, ее давнишний воздыхатель… Петя, что б он провалился, долгие годы вздыхал по ней, а теперь пришел убивать. Возможно, из мести, за то что она так и не ответила ему взаимностью или за то, что бросила «на нож», отправив с донесением о ложном направлении прорыва Махно? Загадка.

— Вот, чтобы несчастный Жюль не умер, ему нужно подумать, где меня лучше спрятать. На время, разумеется. Дня на три, пока всё не уляжется.

— Что уляжется?

— Это такое словосочетание в русском языке, не имеющее ничего общего с кроватью. Пока все не успокоится. Так понятнее?

— Да, понятнее. А когда же уляжется?

Вопрос Анну сбил с толку. То ли Дюпон употребил «уляжется» в переносном, скабрезном смысле, то ли теперь в прямом. Надоел этот трактирщик со своим липким приставанием. Но ничего не поделаешь, приходится терпеть.

— Месье Дюпон, вы поможете?

— Называйте меня просто Жюль. Конечно, помогу. У моей кузины, кажется, троюродной, я уж запутался в родственных связях на маленьком Антибе, вам будет спокойно и уютно. У неё год назад умер супруг. Перепил красного молодого вина Мерло, не выдержало сердце. Хотя Амели всем говорит, что он смертельно простудился на рыбалке. Но я-то знаю, что толстый сапожник Бранкар никогда сетей в руках не держал и его дырявая лодка, лет пять валялась на берегу. Молодое красное вино очень опасно для сердца, в больших количествах.

Он опять сжал руку Анны.

— Вот и поберегите свое сердце, Жюль. Хотя, я скорее не красное вино, а белое.

— Да белое, игристое, бьющее и в голову, и в сердце. Вы ангельская бестия.

— Бестией меня называли. Белой. Ангельской пока нет.

— У меня есть еще много любезных слов для вас, дорогая моя бестия. Но… Идемте, время терять нельзя.

Наконец-то он понял, что время дорого, — подумала Белоглазова и все же сделала трактирщику приятное — нежно поцеловала его в щечку.

Всю дорогу до собора непорочного зачатия Богородицы, рядом с которым жила кузина, месье Жюль держался за щеку, к которой своими коралловыми губками прикоснулась Анна. Он словно боялся, что поцелуй, в виде маленькой, райской птички, сорвется и улетит навсегда.

К дому Амели Дюпон привел свою спутницу с торца, где двухэтажное жилище с большой плоской крышей было отделено от дороги невысоким каменным забором. За ним находился небольшой фруктовый сад из абрикосовых и апельсиновых деревьев, а также нескольких овощных гряд. Часть баклажан, помидоров, перцев была собрана, другая покрывала коричневую землю изумрудной, свежей листвой.

Жюль перегнулся через ржавую железную калитку, отодвинул сзади нее задвижку. Прошли по благоухающему утренней свежестью саду к дому, трактирщик постучал в дверь. Никто не откликнулся. Тогда он рванул её на себя. Она оказалось не запертой. На правах родственника смело вошел внутрь.

— Что-то странно, — сказал почему-то шепотом Жюль. — В этот час кузена давно на ногах. А тут даже гряды еще сухие. — Амели!

В ответ тишина. Жюль быстрым шагом обошел две небольшие комнаты внизу, заглянул на кухоньку. Затем начал подниматься по скрипучей лестнице наверх. За ним шла Анна. На втором этаже у двери в одну из комнат стояла метла с крепкой ручкой. Дюпон взял ее как ружье, толкнул ногой первую дверь. Пусто. Вторую дверь он уже почти выбил плечом, ворвался внутрь с палкой наперевес.

Анна, задержавшаяся в коридоре — рассматривала картину на стене, почти такие же приносили прихожане в часовню Гаруп. Не исключено что среди них были и работы бывшего мужа Амели. За спиной Жюля, ворвавшегося в комнату, раздался дикий крик. Она подбежала к нему.

На широкой супружеской кровати с ангелочками по краям, сидела пышная, мягкая как французский сыр Бри с кремовым оттенком, дама. Она прикрывалась розовым в рюшечках одеялом и смотрела на Жюля глазами, полными ужаса. Рядом с ней, кто-то лежал полностью покрытый одеялом.

Однако ужас из черносливовых зрачков дамы тут же пропал. Она всплеснула руками, выпустив концы одеяла. Ее обнаженная, персиковая грудь была достойна кисти художника. Дюпон из вежливости слегка отвернулся, игриво закрыв пальцами глаза.

— Зачем ты вламываешься в мою спальню, Жюль, как русский медведь в берлогу? — строго спросила кузена, не думая прикрываться. — Чего тебе понадобилось в такую рань?

— Рань? — усмехнулся Дюпон. — Обычно ты в это время уже тащишь тележку с овощами на рынок. — Видно, тебе сегодня не до этого, извини.

— Мой муженек уже целый год шастает по райским садам, а мне что теперь киснуть, как молоко на жаре? Да, я завела себе любовника. И что?

Амели хлопнула белоснежной рукой по кому-то, покрытому одеялом. Этот «кто-то» даже не пошевелился и не издал ни звука.

— Да, мы напоили любовью свои, ссохшиеся без любви и ласки души.

Она опять хлопнула рукой по горке рядом с собой:

— К тому же, я спасла человека от преследования красных бандитов.

— Как, и ты спасла? — выкатил на этот раз глаза Дюпон. — Что творится! Лазурный берег превратился в любимое место коминтерновских террористов.

Что-то предчувствуя, Белоглазова сделала шаг вперед.

— А это кто еще с тобой, ты кого привел, Жюль? — спросила Амели, наконец подтянув на себя одеяло.

— Еще одну жертву большевиков, Амели. Ты спасла одну душу, спаси и другую. У тебя это хорошо получается.

— Ее тоже хотят убить агенты Москвы? Куда только смотрит наше правительство.

Эй, гляди, тут твой товарищ по несчастью.

С этими словами Амели сдернула одеяло с «горки».

Анна отстранила Дюпона, вошла в комнату, уставилась на совершенно голого мужчину, который схватил подушку и прикрыл себя ниже пояса.

Это был Май Луневский.

— Здравствуйте, поручик, — ухмыльнулась Анна, сузив по-кошачьи глаза.

— Добрый день, госпожа Белоглазова.

И Жюль и Амели раскрыли рты.

— Вы знакомы? — наконец спросил Дюпон.

— Она тоже русская! — схватилась за голову мадам Бранкар. — Здесь просто филиал России. И что же, вас всех пытаются убить?

Луневский, прикрываясь подушкой, подошел к плетеному креслу, взял с него свою одежду, обернулся на Анну:

— Может, позволите мне все же одеться? А вы, Амели, будьте так любезны, приготовьте яичницу и подайте на завтрак вашего замечательного сыра Реблошон.

— Вот как, уже почти приказывает, — расплылась в довольной улыбке Амели. — Русские все такие, еще в сто лет назад командовали нами: бистро, бистро. Только дай вам волю. Ха-ха.

Завтракали все вместе на веранде. Амели быстро накрыла стол, сварила изумительный тунисский кофе. Нарезала сыра, которого просил Луневский, и еще добавила к нему оранжевого Мимолета, вяленых помидоров в кислом соусе, соленых оливок.

Месье Жюль от второй чашки кофе отказался. Сказал, что ему нужно бежать, открывать свое бистро. А то дочка возьмет инициативу в свои руки и натворит по молодости несусветных дел. Мадам Бранкар тоже за столом не задержалась.

— Если не появлюсь в течении получаса на рынке, моё удобное место у ветлы займет пройдоха Леру. — Амели поцеловала в губы Луневского, подскочила на упругих толстеньких ножках и побежала в сад.

— Одобряю ваш выбор, поручик, — ухмыльнулась Анна и впервые за утро взглянула Майю в глаза.

— Спасибо, — процедил сквозь зубы Луневский. — Вы, как я вижу, вполне здоровы.

— Вашими стараниями и стараниями ротмистра Бекасова. Вы, вероятно, читали о моих приключениях в госпитале.

Поручик в сердцах бросил чайную ложку на стол.

— Клянусь вам, Анна, я не знал, что Бекасов, черт возьми, сойдет с ума и начнет стрелять в вас в больнице! Он должен был просто вас похитить. В кавычках, конечно. Ротмистр сам на это вызвался, сказал, что воевал вместе с вами и вы будете рады его видеть.

— Что вы сочиняете, поручик! Наверняка ваши сногсшибательные планы составлял полковник Васнецов.

— Но…

— Не перебивайте. Если так, то Петр Николаевич наверняка рассказал вам в подробностях о провальной операции нашей с ротмистром у Махно.

— Говорил, да, но подробностей не раскрывал. Повторяю, это была инициатива Бекасова, пойти к вам в клинику. Васнецов сначала возражал, мол, неизвестно как при виде его вы себя поведете, ведь расстались вы… не лучшим образом.

— А говорите, не знаете подробностей.

— Больше никаких деталей не знаю! Должен был пойти к вам поручик Одинцов.

— Кто?

— Одинцов.

— Уж не тот ли это поручик, что был помощником генерала Грудилина? Грудастого, как его называли соратники.

— Даже не слышал о таком генерале. Но Бекасов как-то уговорил Васнецова. Словом, вы должны были вместе с ним покинуть больницу, инсценировав ваше похищение.

— Это мне объяснять не надо.

— А уж что там у вас с поручиком произошло… Бекасова арестовали. Как нам стало известно, его переправят до суда в Грас. Хм.

— Ну, давайте, раскрывайте, что вы надумали на этот раз.

— Мы инсценируем нападение на полицейский участок, похитим Бекасова и распространим слух, что это дело рук подпольной большевистской организации «Красная Ривьера». Надеемся, что уж после этого громкого «освобождения истинного борца с белоэмигрантами», агенты Москвы наверняка выйдут на нас. Мы внедрим к ним своих людей, ну а там…

— Именно поэтому вы подстрелили меня? Использовали как куклу, чтобы потом уже без меня провести остальную операцию. Так?

— Почти. Я никак не могу понять, что произошло между вами в больнице, почему Бекасов начал стрелять? Все же полагаю, ротмистр хотел пошутить, напугать вас. И выстрел произошел случайно. Ведь он же не пристрелил вас, хотя имел возможность.

— Это как сказать, — ответила Белоглазова. — Шутник Петя — это что-то новое, особым чувством юмора он никогда не отличался. Этот кретин сунул мне под нос парабеллум, когда я спала. Спросонья, разумеется, не разобрала кто передо мной, ну и защитилась, как смогла. У меня под матрасом лежал скальпель.

И вот здесь что-то кольнуло Анну в сердце. Что-то разорвало в ней ту преграду, которая мешала впустить в ее душу Бекасова. Она всегда испытывала к нему симпатию, но почему-то была убеждена, что между ними, кроме дружбы, не может быть ничего. Хотя, как опытная в любовных делах женщина понимала — между мужчиной и женщиной не может быть дружбы. Если только они не физические уроды и они неприятны друг другу. Как ни странно, именно сейчас, Анна почувствовала, что Петя ей нужен не только для дружбы. Она остро захотела быть с ним и слушать его нудные признания в любви. Дурачок, нашел место и время шутить.

— Зачем же Бекасова освобождать? — продолжила она. — Пусть посидит за решеткой, подумает, лет двадцать. Ха-ха. А вы тем временем дадите проплаченную, так ведь вы делаете, заметку в газете, что бывшую атаманшу Белоглазову, раненную накануне чекистами и сбежавшую из клиники, всё же похитили агенты Москвы. Редакции, мол, стало известно, что это дело рук тайной большевистской организации «Красная Ривьера», ядро которой, опять же по сведениям журналистов редакции, находится, скажем, в городке…

— Ле Руре, — подсказал поручик. — Там у нас свой человек, хозяин местной таверны.

— Ну вот, видите.

— Только всё это никуда не годится, потому что шито белыми нитками. Красные агенты не такие дураки, как вы думаете. Лишь громкое освобождение члена «Красной Ривьеры» может привлечь террористов.

— Хорошо, — неожиданно согласилась Анна. — Будет вам громкое освобождение. Только освобождать Петю Бекасова буду я и без всякой инсценировки.

— Позвольте, но это невозможно.

— Надеюсь, Ваш военный Союз освобождения Родины еще не оплатил полицейским чинам этот спектакль в Грасе?

— Нет, но… Впрочем, не знаю.

— Слишком много «но», поручик. Этого нельзя делать ни в коем случае. Информация о спектакле через жандармов наверняка просочится к красным и тогда все ваши… наши старания, окажутся тщетными. Плохо то, что вы связались с журналистами, проплатили их, и они тоже знают о пьесе. Впрочем, газетчики будут пока молчать, чтобы не упустить сенсацию. Пока, подчеркиваю. Значит, нужно действовать быстро. Вне всякой логики. Мне необходимо встретиться с генералом Юденичем. Он же командует операцией? И очень хочется познакомиться с поручиком Одинцовым. Вы даже не представляете, как хочется. У меня для него записка.

Август 1924, юг Франции. Пригород Ниццы, Сен-Лоран-дю-Вар.

— Рад вас снова видеть, Анна Владимировна. Вы нас изрядно озадачили своим исчезновением из клиники, — расставив широко руки и идя навстречу, говорил генерал Юденич.

Сегодня он был в великолепном настроении, и в его глазах почти не было печали, разве что немного. Он попыхивал гаванской сигарой, бесконца расправлял прокуренными пальцами, пышные усы. На его кителе теперь сияли начищенные ордена Святого Станислава 1 степени, Святого Владимира и Святой Анны.

— А вы-то как меня озадачили тем, что подослали ко мне ротмистра Бекасова. Да еще с парабеллумом. Хоть бы предупредили.

Генерал остановился в метре от Анны, указал на широкое кресло, обитое красным бархатом, устроился напротив, обмокнув кончик сигары в рюмку с коньяком.

— Я был уверен, Анна Владимировна, что всё пройдет гладко. Ротмистр меня уверял, что у вас с ним… хм, исключительные отношения.

— Исключительнее некуда.

— Что? Да. Мол, вы будете ему очень рады и операция «похищение» пройдет без сучка и задоринки. А тут вдруг такое неожиданное развитие событий.

— Дурак он этот ваш Бекасов. Не могли найти кого поумнее.

— Что? Ах, да, то есть не совсем. Но то, что произошло, может, даже и к лучшему. Поручик Луневский мне доложил — вы хотите сами провести операцию по его освобождению.

— Совершенно верно, генерал. Петя хоть и болван, но он мне дорог. К тому же, мое дальнейшее участие в «Ривьере» как нельзя оправдано. Помните, я показывала вам телеграмму Махно? Вы тогда не предали ей никакого значения. А она очень кстати. Не исключено, тайная террористическая организация большевиков каким-то образом связана с махновской эмиграцией и лично Нестором Ивановичем.

— Вот как?

— Пока это лишь мое предположение. Когда внедрюсь в круг террористов, все прояснится.

— Вы собираетесь сделать это сами?

— А кого вы видите вместо меня? Олуха Бекасова, чудака Луневского, который нашел себе толстую торговку и больше, кажется, ему ничего в жизни не нужно.

— Ну вы уж совсем о нас какого-то нелестно мнения, Анна Владимировна. В нашем Союзе немало достойных людей, героев войны и Белого движения.

— Ах, оставьте, ваше превосходительство. Эти герои сначала бездарно проиграли первую войну, потом и вторую.

Генерал неожиданно, пружинисто, несмотря на свою грузность, поднялся. На его лице появилась обычная плаксивость. Пепел с сигары упал на его сверкающие антрацитовым блеском, ботинки. Он собирался сказать что-то резкое, но вдруг заулыбался, вернулся в кресло.

— Мне, боевому генералу, больно слышать подобные слова. Но вы правы. Когда в апреле 1916-го я взял Эрзерум, а потом Трапезунд, и представить не мог, что через год случится катастрофа. Мы слишком легкомысленно относились к революционной заразе, витавшей в воздухе. А потом, надышавшись ею, сами устроили апокалипсис — скинули Николая. И что получили? Бездарное Временное правительство.

— Вы до сих пор не можете забыть обиду, нанесенную вам Керенским, который отправил вас в отставку, — глядя прямо в глаза Юденичу, сказала, словно вбила гвоздь в стенку, Белоглазова.

— Пустяки, — махнул рукой генерал. — Больше всего я сам не могу простить себе своих ошибок.

Анна не стала жалеть Юденича.

— Да уж, ваш бесславный поход на Петроград весной 1919-го войдет в учебники истории. Ваша Северо-Западная армия имела все шансы на успех. У вас были бронепоезда, английские танки. Вы уже взяли Царское Село, Павловское. Еще одно движение и город Петра ваш. Но нет, вас, якобы опытного боевого генерала, обвел вокруг пальца какой-то еврей Лейба Бронштейн, не умеющий толком даже обращаться с револьвером.

— Пощадите, — поднял умоляюще руки генерал.

— Вы как побитый пес убрались от Петрограда восвояси и вместо того, чтобы продолжать борьбу, объявили о роспуске Северо-Западной армии.

— Нас предали эстонцы, на которых мы рассчитывали. Союзники не оказали в полной мере обещанной помощи. Я вернул им 227 000 фунтов стерлингов, что они выделяли на войну, но были мною не использованы.

— Вы ставите себе это в заслугу?

— Нет, но…

— Николай Николаевич, я пришла не для того, чтобы осуждать вас, просто вы сами задели мою всё еще кровоточащую рану. Извините. Вы согласны доверить мне освобождение ротмистра Бекасова, а затем внедриться в банду красных?

— Конечно, — горячо согласился и вновь поднялся Юденич. — Да, согласен. Только я, разумеется, хотел бы знать, что вы задумали, и какие средства на это понадобятся.

— Особых средств пока не нужно. Пять гранат Миллса, американский 911 Кольт автомобиль в мое распоряжение. По словам Луневского, Бекасов пока в жандармерии Антиба и повезут его в Грас на днях. Так что всё нужно провернуть сегодня же вечером.

— Что конкретно «провернуть»? — заморгал подслеповатыми, вновь печальными глазами генерал.

— Автомобиль должен стоять на углу крепости, сразу за маяком. Недалеко от жандармского участка.

— С шофером?

— С ключами, водить я сама умею. В багажнике должны лежать гранаты и пистолет. На всякий случай, там же за маяком у пирса, оставьте лодку с мотором. Посмотрю, как сложатся обстоятельства — уйдем морем или сушей. Ваша задача такая. Завтра утром в газетах на первых полосах должна выйти статья: «Громкое похищение из полицейского управления в Антибе». Нужно написать, что вооруженное нападение на жандармерию и похищение бывшего ротмистра Бекасова, подозреваемого в нападении на русскую эмигрантку Анну Белоглазову в больнице Антиба, совершила сама Белоглазова. Как удалось выяснить журналистам, в последнее время она является активным членом троцкистской террористической организации «Красная Ривьера», а попытку покушения на нее дважды совершали именно офицеры-эмигранты, не простившие бывшей белой атаманше ее предательства. Словом, что-то в этом духе. Да, и ни слова о моем предстоящем нападении на участок жандармам, все должно быть по-настоящему. Понятно?

— Оригинально. Но я не понимаю, как вы собираетесь совершить похищение? Вас же застрелят!

— Пусть это будет моей маленькой тайной. Моя тактика меня ни разу не подводила. Надеюсь, полковник Васнецов, который наверняка нас сейчас слушает, все сделает, как я просила.

Генерал укоризненно развел руками:

— Ну как можно.

В ту же минуту в кабинет скорым шагом вошел в полной военной выправке сам полковник Васнецов. На его кителе даже были корниловские погоны. Его хищный нос филина с маленькими ноздрями, шумно втягивал воздух, глаза были прищурены, готовы к атаке.

— Спасибо, что не сказали «подслушивает», — кивнул он Белоглазовой, взглянув на нее лишь мельком.

— Не за что полковник. Я всегда относилась к вам с уважением.

— С таким уважением, что после посещения Махно в Ольшанке, даже не удостоили меня своим визитом.

— Нечего было хорошего докладывать.

— А-а, и поэтому докладывать «плохое» вы послали своего товарища Бекасова. Его потом за этот доклад чуть не расстреляли. Может, поэтому он решил отомстить вам в клинике?

Анна пожала плечами:

— Не знаю, может быть.

— Вы провалили «махновскую» операцию, а теперь собираетесь провалить «Красную Ривьеру»?

— Вообще-то, я на нее не набивалась. Вы сами подослали ко мне этого чудака Луневского, который без предупреждения продырявил мне руку. Потом сами отправили ко мне Бекасова. Почему вы лично-то не пришли меня похищать, а? Может, у нас с вами все славно бы сложилось, Петр Николаевич.

На это у полковника не нашлось что ответить. А генерал Юденич выпил коньяку из рюмки, в которую окунал сигару, расправил любимые усы.

— Полно, господа, бодаться. Что было, то прошло. Все мы тогда… хм, не лучшим образом себя проявили. Чего уж теперь. Давайте думать, как быть и жить дальше. Как говорит не унывающий Антон Иванович Деникин — победа у нас еще впереди.

При упоминании Деникина, полковник Васнецов поморщился, словно выпил уксуса.

— А теперь послушайте меня, Анна Владимировна, — сказал он. — Автомобиль вам в Антибе не понадобится. Он будет вас ждать в Каннах, за портом, у магазина мадам Крусо. Там есть вывеска. Номер авто — «128-36». А на катере вас здесь встретит у последнего причала за крепостью поручик Луневский. Напрасно вы о нем так нелестно, он очень толков и исполнителен. Обошлись бы без вас, госпожа Белоглазова, но мне понравилась ваша идея внедрить вас в красную шайку. Вы красивы, обворожительны, стали неимоверно популярны, уверен, на вас клюнут. Да и сами рветесь в бой, засиделись. А прошлое, прав Николай Николаевич, у нас у всех не блестящее. Гранат вам много не понадобится, достаточно одной. В 23 часа, когда зайдет солнце, мы устроим небольшой дебош в портовом кабачке, постреляем немножко. Туда прибегут жандармы из участка. В нем останется один дежурный, может, и его помощник. Ну а дальше как вы и задумывали. Покажите им бомбу, потребуете освободить Бекасова. Он там один, бедняга, в клетке изнывает от скуки. Главное, не забудьте открыто продемонстрировать жандарму свое лицо, пусть он вас обязательно узнает. Вы у них в розыске, как жертва. Ну, а утром выйдут газеты с нужным нам содержанием. Однако учтите, если что-то пойдет не так, наш Союз здесь ни при чем.

— Могли бы не предупреждать, полковник. Это звучит как оскорбление.

— Друзья, ну не надо, ей богу словесных пикировок, — опять выступил миротворцем Юденич. — К чему эти уколы?

— Примите извинения, Анна Владимировна, коль вы так расценили мои слова, — слегка поклонился полковник. — В Ле Руре на Route de Nice, куда вы доберетесь из Канн на автомобиле, сразу за ратушей, стоит дом из красного кирпича. Он арендован членом нашего Союза, капитаном Стрельцовым у четы Лафаров. Ключ найдете под камнем слева от крыльца.

— Опять под камнем? — спросила Анна.

— Что?

— Это я о своем. Продолжайте, полковник.

— В общем, поселитесь в доме и не высовывайте из него несколько дней носов. Там в подполе есть все необходимое. Я же постараюсь уладить дело с полицейскими сразу после вашего набега.

— Вы все верно просчитали, Петр Николаевич. Но ваш человек в жандармерии, через которого вы и собираетесь улаживать дело, возможно и сливает информацию террористам.

— Хорошо, с ним мы пока не будем связываться, — сразу согласился полковник. — Если члены террористической организации попытаются на вас выйти, вам об этом сообщит таверньер в Ле Руре Жан Фурнье. В его кабаке «Вежливый кабан» частенько собираются темные личности. К тому же мы уже пустили слух, что Фурнье связан с организацией красных террористов. Да и еще, будьте, пожалуйста, поосторожнее с гранатой Миллса. Потерять вас в очередной раз будет для меня невыносимо.

— Постараюсь, Петр Николаевич.

— Постарайтесь, Анна Владимировна.

Полковник поклонился Белоглазовой на этот раз более учтиво, козырнул генералу и скорым шагом удалился из кабинета.

Август 1924, юг Франции, Антиб.

Вечером впервые за многие дни с Альп сползла прохлада. Несмотря на поздний час природа оживилась и даже море, которое мертвым штилем лежало на Лазурном берегу июль и август, кажется, благодарно зашумело.

Анна и Май ждали условленного сигнала — выстрелов со стороны приморской таверны — в придорожных зарослях акации. Отсюда, под взошедшей Луной и ярким Млечным путем, хорошо просматривался вход в жандармский участок. Луневский должен был ждать Белоглазову у причала на катере, но она решила иначе. При этом убедила поручика не говорить об этом Васнецову.

Выйдя от генерала Юденича, Анна нос к носу столкнулась в холле замка с Майем.

— Вы-то мне и нужны, поручик, — сказала она.

— Получили инструкции от полковника Васнецова? — в свою очередь спросил Луневский.

— Да, и они меня не совсем устраивают. Я хотела, чтобы вы мне оказали поддержку, когда я пойду к жандармам.

— Моральную? — улыбнулся Май. — Всегда готов.

— Этот тон оставьте для вашей сметанной Амели, поручик. Физическую, разумеется. Скажу честно, мне немного страшно. И плечо бравого, боевого офицера мне было бы очень кстати.

— Да, но…

— Разве вы можете отказать даме, когда она просит о помощи?

Слова были произнесены с таким недвусмысленным лукавством, что Луневский сглотнул.

— Нет, — твердо ответил он. — То есть, конечно, не могу отказать. Однако полковник…

Анна его в очередной раз перебила:

— Видите ли какое дело. Я предполагаю, что через Петра Николаевича может просачиваться кое — какая информация к врагам.

— Вы что же хотите сказать, что он предатель?

— Ни в коем случае. Он, разумеется, вне подозрений, а вот его помощники… Кто они?

— Это все хорошо проверенные офицеры — дроздовцы, корниловцы.

— И все же, мы не можем полагаться ни на кого, кроме как на себя. К тому же я предлагаю лишь немного изменить план операции «Красная Ривьера». К жандармскому участку мы пойдем вместе, подстрахуете меня, так сказать, а потом мы уйдем в Ле Руре не морем, а на авто.

— Машина нас будет ждать только в Каннах.

— А вот о ней здесь должны позаботиться вы, не ставя в известность полковника Васнецова.

— Но как? Где я достану мотор?

— Поговорите с месье Дюпоном, кузеном вашей возлюбленной. Он наверняка поможет, к нему ходит весь Антиб.

— С чего вы взяли, что возлюбленной, просто…

— Просто вы с ней спите.

— Она, как бы это сказать, сама предложила.

— А вы, как офицер, не смогли отказать. Безотказный поручик Луневский. Ха-ха.

— Не понимаю, вы что ревнуете?

В глазах Майя появился явный интерес.

— Позвольте, я оставлю этот вопрос без ответа, — кокетливо ответила Белоглазова, чувствуя, что на самом деле, Луневский ее немного волнует. Давно уже ее сердце не трепетало от любви, почти засохло. Мысли о Бекасове её, конечно, волновали, но после его выходки в больнице, она не знала, что о нем и думать. Анна не видела Петра почти пять лет, за это время он мог сильно измениться. Нет, по сути люди не меняются никогда, но вот новое окружение, среда могут настолько сильно деформировать ментальность, поведение человека, что его и не узнать.

— Анна…

— Анна Владимировна, поручик.

— Конечно.

— Так вы поговорите с трактирщиком? Это могла бы сделать я, но мне, как понимаете, ходить сейчас по городку нельзя.

— Да.

— И ничего не скажете Васнецову?

— Нет.

— Ну раз вы перешли на односложные ответы, значит, я вас действительно убедила.

— Анна… Анна Владимировна, я могу рассчитывать?

— На что? На мое расположение?

— Да, то есть именно на расположение.

— Можете, Май…

— Юлианович.

— Слишком помпезно, но ничего не поделаешь. Посмотрим, как говорится, на ваше поведение.

— Я сделаю все, как вы скажете.

* * *

И теперь, встретившись у крепости, они сидели в густых кустах акации. Автомобиль «Renault NN Torpedo» темно-зеленого цвета, с заостренной действительно как у торпеды мордой, стоял на пустыре за маяком Гаруп.

Ровно в 23 часа, со стороны моря раздались выстрелы, послышались отдаленные крики. Палили явно из «нагана». Его глухие, раскатистые «шлепки», ни с какими другими не перепутаешь.

Буквально через несколько минут из участка высыпало пять или шесть жандармов, вооруженных карабинами. Дежурного мотора им явно не полагалось, поэтому, перемахнув через придорожный бордюр, они на своих двоих помчались к морю через пустырь.

— Пора, — сказала Анна, доставая из карманов гранату Миллса и Кольт М911, выданный по ее просьбе. Прихватила и свой «Браунинг». Тот самый, которым она собиралась в 1919-ом пристрелить Нестора Махно в Ольшанке.

В «хозчасти» Русского Союза освобождения Родины, который находился на окраине Ниццы, Анна выбрала себе на «операцию» мужской серый льняной костюм, темную просторную рубашку, матовые ботики. Слегка подстригла пышные пшенично-белые волосы, чтобы можно было надеть шляпу. Она стала похожа на молодого, правда чересчур смазливого щеголя. Шофер, который вез ее на итальянском Форде последней модели в Антиб, постоянно оглядывался, цокал языком — красивая девушка в мужском облачении его явно волновала. Высадив ее на пустыре у церкви Богоматери в Гарупе, там, где ее предательски ранил Луневский, шофер тяжело вздохнул и сказал, что надеется на более приятное совместное времяпрепровождение. Белоглазова послала ему воздушный поцелуй и скрылась среди вековых лиственниц. В доме торговки Бранкар скоротать время до вечера было нельзя, соседи могли ее увидеть. К тому же нельзя было впутывать в историю Амели, если не дай бог, операция провалится.

Над жандармерией ярко светила желтая лампа, конкурируя с огнем маяка, который уже зажег старый Мишель Бонье. В ее свете покачивался на альпийском ветерке триколор Пятой республики.

Сначала подбежали к углу здания и не заметив ничего подозрительного, подобрались к приоткрытой двери.

Анна заткнула Кольт за пояс, вынула «Браунинг», передернула затвор. Май держал свой револьвер стволом вверх, вопросительно смотрел на Белоглазову. Та кивнула, направила пистолет на поручика и выстрелила.

Пуля попала ему правое бедро. От неожиданности и боли он взвыл, переломился пополам, выронив «наган», упал на землю.

— Извини, Май Юлианович, во-первых, долг платежом красен, во-вторых, иначе проверить, кто остался в жандармерии просто невозможно.

Май скрипел зубами, зажимая обеими руками текущую из ноги кровь.

Через несколько секунд из участка выскочил жандарм. Он был невысок ростом, с широким лицом, похожим на луковицу. Подскочил к раненному, опустился перед ним на четвереньки.

— Что, что здесь происходит?!

— Перед дверьми вашего охранного заведения расстреливают людей, а вы сидите и спокойно чаи распиваете.

Жандарм повернул голову на Анну.

— Вы кто?

— Не узнали, разве? Я Анна Белоглазова. Это на меня покушались в больнице Антиба, якобы агенты большевиков и теперь меня разыскивает вся полиция Франции.

— А-а, да-да, — приложил руку к широкому, лягушачьему рту жандарм. — Конечно, это вы, мадам. Только я не понимаю…

— Но информация в газетах не верна. Я не жертва нападения агентов Москвы. Я давно переменила свои политические убеждения и теперь сама являюсь активной сторонницей большевиков. Кроме того, я — лидер подпольной коммунистической троцкистской организации «Красная Ривьера», которая и уничтожает русских офицеров-эмигрантов. За что? За то, что они предали Россию, бросили ее на произвол судьбы. На меня бывшие сослуживцы по Добровольческой армии и покушались, желая остановить мой карающий меч. Вы всё поняли, жандарм?

С этими словами Белоглазова направила на мокрый лоб стража порядка американский Кольт.

— Не надо мадам. — Он изобразил на лице жалостливую плаксивость, на которую способны только французы. — У меня трое детей, жена больная. Живот у нее распух, в горячке какой день. Я всё понял.

— Как вас зовут?

— Филипп Морель, мадам.

— Только ради жены и троих детей, месье Морель.

Анна достала гранату Миллса, выдернула из нее чеку, сунула в руку жандарма.

— Крепче сжимайте рычаг, а то дети останутся сиротами. Да не дрожите так, бомба выпадет. Мне, убежденной интернационалистке — коминтерновке терять нечего, я готова на всё ради своей идеи, ради своей борьбы. Кто еще кроме вас есть в участке?

— Никого.

— Ну тогда идемте, чего застыли?

— Куда, мадам?

— Разве я ещё не сказала? У вас тут в каземате томится русский белобандит Петр Бекасов, он покушался на меня.

— Да, мадам.

— Я пришла за ним. Месть — святое дело. Не правда ли?

— Правда, мадам.

— Ну так шевелите ногами, месье Морель, долго рычаг вы не удержите.

— Не удержу, мадам. — По щекам жандарма потекли слезы.

— Вперед!

Морель подскочил на свои коротенькие ножки, невероятно быстро стал ими перебирать.

Внутри участка действительно никого не было. Проходя мимо стола дежурного, Анна увидела на стене свое увеличенное из газеты фото. Внизу надпись: «Жертва кремлёвского ОГПУ». Она остановила Мореля:

— Похожа?

— Очень. Вы очень красивы, мадам.

— Вот ведь французы, — расхохоталась Белоглазова, — даже перед лицом смерти готовы флиртовать с женщинами. Хоть бы часть этого таланта русским мужчинам перепала. Шевелитесь, Филипп, думайте о жене и детях.

Тюрьма при жандармерии находилась в глубоком подвале, вернее в естественной пещерке. Спустились по крутой, железной лестнице. На ней жандарм споткнулся и чуть не выронил гранату. Анна мысленно перекрестилась — умирать совсем не хотелось, еще полно не решенных проблем. А, главное, недополученной любви. Именно теперь, на острие событий, она ощутила жуткую потребность в чувствах.

А потому, когда Морель одной рукой отпер камеру, где томился Бекасов, она обхватила голову Петра обеими руками, притянула к себе и крепко поцеловала. Он даже не пытался высвободиться. А когда все же удалось глотнуть воздуха, сказал:

— Я знал, что ты за мной придешь, но не думал, что так скоро.

Увидев жандарма с гранатой в руке, опешил:

— По-другому никак было нельзя?

— Никак.

— Ты как была бестией, так и осталась.

Бекасов вновь попытался получить поцелуй, но Анна довольно грубо его отстранила:

— Хорошего понемногу, ротмистр.

— Ничуть не изменилась. Такая же — то огонь, то лед.

— Ты мне еще за ночной кошмар в больнице ответишь. Шутник.

— С удовольствием.

Рядом громко засопел, потом застонал жандарм. Его рука с гранатой тряслась как в лихорадке.

— Что-то мы тут загостились, Петр Николаевич, пора и честь знать. Не ровен час месье Морель подорвет нас вместе с собой к чертовой матери.

И уже жандарму:

— Бегом на улицу, гранату подальше в кусты и карету скорой помощи поручику Луневскому.

— Что с ним? — спросил Бекасов.

— Пустяки. Пришлось ляжку ему продырявить для пользы дела.

— Ну ты и бестия. Сколько знаю, столько удивляюсь.

— На себя посмотри, ночной шалун. Скажи спасибо, что я тебе скальпелем в артерию не попала.

— Спасибо, — ухмыльнулся Петр, взявшись за порез, зашитый ему мелкими стежками врачами клиники Антиба.

Жандарм помчался к выходу, словно за ним гнались все собаки Франции. Следом едва поспевали Белоглазова с Бекасовым.

На улице ротмистр бросился к Луневскому, но Анна потянула его в темноту:

— Ничего страшного, стрелять не разучилась, я ему только слегка ткани задела, не зверь же. А он мне руку продырявил совсем неаккуратно, все еще плохо двигается.

— По ней это не заметно, — ответил ехидно Петр.

В зарослях, где недавно сидели Анна и Май, раздался оглушительный взрыв, а затем пронзительная трель свистка. Это жандарм, освободившись от бомбы и спрятавшись в зарослях, звал своих коллег на помощь.

Луневский всё еще постанывал.

— Ведьма, — прошипел он.

— Не ведьма, а бестия, — поправила его Анна. — Выздоравливай, Май Юлианович. Жди теперь ты в больнице террористов, которые придут тебя добивать. Ха-ха. Пока.

— Счастливого пути, — зло бросил поручик.

За маяком вскочили в «Renault NN Torpedo». Но ключей в машине не оказалась.

— Черт, — ударила по рулю Белоглазова. — Как же я так оплошала. Ключи остались у Луневского. Вот почему он пожелал мне «счастливого пути». Сама виновата. Возвращаться, разумеется, нельзя. Так, быстро думаем что делать.

— Извечный русский вопрос только заводит в тупик умного человека, — спокойно ответил Бекасов. — Поцелуй меня.

— Нашел время и место.

— Ну же, и скажу, что нужно делать.

Анна вздохнула, но припала к его сладким, как ей показалось, губам. Поцелуй вышел крепкий, и обоим понадобилось время, что привести дыхание в порядок.

— Ну, что будем делать? — наконец спросила Анна.

— Ехать на автомобиле, разумеется. Только куда — в Грас или куда? Что там Васнецов на этот раз придумал?

— В Ле Руре.

— Еще лучше. Займите, пожалуйста, мое место, госпожа Белоглазова.

Выйди из машины, Анна недоуменно взглянула на Бекасова. А тот залез под рулевую колодку, вырвал из ее основания несколько проводов, соединил их между собой.

— Есть искра, аккумулятор в порядке. Теперь поработайте немного вашими милыми ручками. Знаю, одна из них больна, но уж постарайтесь.

Он протянул Белоглазовой заводную рукоятку.

— Вставлять знаете куда? Хорошо. Крутите. Сильнее, а я соединю провода.

Через несколько минут, когда Анна уже вспотела, а больная рука начала нестерпимо ныть, двигатель «Renault» ожил, у мотора вспыхнули фары.

— Садитесь, Анна Владимировна, — предложил Бекасов, — а то без вас уеду.

— От вас, ротмистр, можно ожидать чего угодно. Скажите, наконец, зачем мне в больнице «Люгер» под нос сунули? Пошутили?

— Давно не видел, соскучился. Решил нашу встречу сделать незабываемой.

— Это аргумент. Откуда же знали, что я сама приду за вами в тюрьму?

— Вы же поняли, что я не хотел вам зла. Значит, непременно должны были исправить свою ошибку.

— Вашу ошибку, Петр Николаевич.

— Мою, Анна Владимировна. Мы с вами вместе столько прошли дорог, столько испытали, ради этого можно многое простить.

Бекасов нажал на стартер, и машина плавно двинулась по извилистой дороге. За крепостью он выключил фары. Разбирая путь только благодаря Луне, свернул с проселочной дороги на главную и там уже прибавил газа.

Только когда выбрались с мыса и двинулись в сторону гор, включил освещение. Все это время молчали. Первым его нарушил Бекасов:

— И все же не пойму, почему вы так грубо обошлись с Луневским?

— Надоел. Шутка. Решила немного изменить сценарий, написанный полковником Васнецовым.

— Даже так?

— Да, мне не всё в нём нравится, но фабула останется неизменной. Итак, мы с вами поселимся в доме, арендованном РСОР в Ле Руре. Местный трактирщик агент Васнецова. По идее, на него, как человека якобы причастного к красным, должны выйти агенты Москвы, заинтересованные в сотрудничестве с «Красной Ривьерой». Надеюсь, это название теперь не улетучится из головы жандарма Мореля и завтра оно появится в газетах. Представляю заголовок: «Белая Бестия — главарь «Красной Ривьеры». Звучит, черт возьми.

— Звучит, — согласился ротмистр. — Только ждать, когда на трактирщика выйдут террористы можно до бесконечности. И выйдут ли вообще, неизвестно. Или он что, каждому своему клиенту должен говорить, где вы находитесь? Куда едем, зачем?

— Не ворчи, Петя, это признак старения. Вообще же я собираюсь в Париж.

— Желаете посетить Лувр, Дом Инвалидов, или взобраться на этот ржавый, железный ужас под названием Эйфелева башня?

— Смешно. Нет, я собираюсь навестить нашего старого знакомого. Нестора Ивановича Махно. Говорят, он теперь шьет войлочные тапки или разводит кур, не помню. Батька прислал мне в больницу телеграмму, в которой выражает революционную солидарность и надеется на встречу. Что ж, нужно уважить человека.

Август 1924, юг Франции. Пригород Ниццы, Сен-Лоран-дю-Вар.

Генерал Юденич скорым, насколько был способен, шагом вращался вокруг гостевого столика в саду, тряс свежей газетой. Рядом с вазой черного молодого винограда, дымилась кубинская сигара. Изредка, откуда-то из глубины цитрусового сада раздавался голос его сестры: «Николя, тебе нельзя курить с утра». Николай Николаевич на секунду замирал, махал в сторону голоса газетой: «Не курю, не курю, Нюсенька». Потом себе под нос: «Тут закуришь и ночью». И уже сидевшим в плетеных креслах полковнику Васнецову, поручику Луневскому, опиравшемуся двумя руками на палку и подполковнику Тужилину, вызванному срочно Юденичем из Мантоны для консультации:

— Я не понимаю, господа. Уже решительно ничего не понимаю. Что, а главное, для чего натворила все это… Белая бестия в жандармском участке? Зачем она стреляла в поручика? Она что, с ума сошла, в чем логика? Вас, господа, — кивнул он на Васнецова с Луневским, — я уже много раз слушал, а теперь хочу узнать ваше мнение, Юрий Михайлович.

Подполковник Тужилин служил в свое время заместителем начальника охранного отделения Екатеринодара. На его счету значились десятки пойманных революционеров-террористов, разгромленных тайных организаций. Во время войны одно время подполковник возглавлял контрразведку Кавказской армии, которой командовал Юденич. Они подружились, пили брудершафт на стенах взятых Трапезунда и Эрзерума, городов западной Армении. Когда в феврале 1917-го генералы скинули императора Николая, Тужилин сказал: «Это вторая роковая ошибка. Первая — вступление России в войну. Бог бы с ними, с сербскими братьями, они все равно никогда не оценят нашу жертвенность. Русскому народу нельзя давать вольницы, как сумасшедшему топора. Он попробовал крови, а теперь ему еще развязали руки. Попомните мои слова — Россию ждут тяжелейшие испытания».

После Октябрьского переворота Тужилин не стал дожидаться «тяжелейших испытаний» и уехал с семьей во Францию. Поселился в апельсиновой Мантоне, в небольшом домике на Rue Prato. Когда узнал, что Юденич обосновался в Ницце, нанес ему визит. Бывшие приятели пили несколько дней подряд, пока у обоих не заболели печёнки. «Я не оставляю идею воссоздания единой, великой и неделимой России», — сказал на прощание генерал. «Ах, не держи в душе, мой друг, пустые надежды. Они унижают человека, разрушают его душу», — ответил Тужилин.

Эти слова не понравились генералу, и с тех пор он не проявлял желания встречаться с подполковником. Да и тот не нуждался ни в каком общении. Он заперся в своей мантоновской скорлупке. В РСОР его не приглашали. Офицеры Союза освобождения считали Юрия Михайловича предателем, так как он не воевал с большевиками в Добровольческой армии, а сразу сбежал во Францию. И вот теперь он вдруг понадобился генералу Юденичу.

— Да, поступок Белоглазовой… так, кажется, её фамилия? — Подполковник потер красные, видно, исстрадавшиеся без дела руки. — Ну вот. Кажется абсурдным. На самом деле, он вполне логичен и с точки зрения сыска, грамотным. Насколько я могу судить, атаманша считает, что информация о планах Союза просачивается к террористом. Именно поэтому на ходу и изменила сценарий. Смело, очень смело. Ранила она вас, поручик, как вижу, не серьезно, но специально.

— Отомстила, — вставил поручик.

— Да, мне Николай Николаевич рассказывал, как вы невежливо обошлись с этой дамой по прозвищу Белая бестия. Что же вы хотите? Сами такой ход придумали или кто насоветовал? — Тужилин взглянул на Васнецова. Тот лишь сузил совиные глаза, дернул крючковатым носом.

— Не только отомстила, — продолжил подполковник. — Вы же сами говорили, поручик, что тем самым она выманила из участка единственного жандарма и взяла его, как говорится, в оборот, когда он попытался оказать вам помощь.

— Для этого не было нужды стрелять в поручика, — возразил Юденич, вынимая из пепельницы сигару. А потом, видно вспомнив окрик сестры, положил назад.

— Главное, Белоглазова достигла тех целей, которых добивалась. В газете четко написано то, что и требовалось. Со слов незадачливого жандарма, Бестия назвалась главарем тайной коммунистической организации «Красная Ривьера». Теперь её разыскивает французская полиция, как террористку.

— Ну а вы, поручик? Как вы объяснили жандармам, почему Белоглазова стреляла в вас? — спросил генерал.

— Очень просто, — ответил Луневский. — Шел мимо, стал случайной жертвой какой-то бандитки, ничего не ведал, ничего не знаю. Видимо, террористка посчитала, что я ненужный свидетель. А добить меня помешал герой-жандарм Филипп Морель. Все довольны.

— Почему же, поручик, черт возьми, вы не ждали Бестию на катере, как договорились, а пошли вместе с ней к участку?

За поручика ответил полковник Васнецов:

— Она наверняка убедила поручика в том, что через меня и мое окружение, как только что справедливо заметил уважаемый Юрий Михайлович, просачивается информация к врагам. И решила провести первый раунд по — своему. Главное, Бекасов «похищен», а в газетах невероятный шум. Анна Белоглазова, бывший атаман Добровольческой армии, которую белоэмигранты считали своей, оказалось не просто агентом большевиков, а руководителем террористической организации «Красная Ривьера». Все получилось лучше, чем я задумывал. Надеюсь, дальше Анна Владимировна будет придерживаться нашего общего плана и появится в Ле Руре вместе с Бекасовым.

— А если не появится? — Генерал все же сделал несколько затяжек и опасливо посмотрел в глубину сада. Но окрика на этот раз не последовало. Тогда он взял сигару и не опасаясь, расхаживал с ней по бархатной дорожке.

— Я согласен с господином Васнецовым. Пока нет оснований полагать, что Белоглазова поступает с точки зрения сыска бессмысленно, — сказал Тужилин. — В Сен-Пон, это рядом с Ле Руре, живет моя племянница Анастасия Никольская и я готов, господа, прямо сейчас отправиться навестить её.

Генерал замер возле кадки с цитрусовым гибридом, затушил в ней сигару, удивленно взглянул на подполковника. Он не ожидал, что Тужилин проявит такую инициативу. Приглашал ведь только для консультации, чтобы услышать его мнение. Видно, упрел без движения, старый сыскарь, — подумал Юденич, — а нюх еще есть и гончая кровь играет. Что ж, это кстати.

— Будем вам очень благодарны, Юрий Михайлович, — сказал он, наконец. — Союз выделит вам некоторые средства.

— Не нужно, — поморщился Тужилин, видимо, посчитав, что тем самым приятель пытается сделать из него платного агента Союза освобождения. — Обойдусь своими силами.

— Юрий, раз ты приехал, — перешел на «ты» генерал, — значит, решил помочь не только мне, но и Союзу, всей белоэмиграции. Поэтому не нужно жертвенной самодеятельности. Получишь сколько положено в таких случаях. Агента я из тебя делать не собираюсь. Да я и сам к Союзу имею, как бы это сказать, опосредованное отношение. Возглавляю общество ревнителей русской истории. Но как боевой генерал, убежденный сторонник освобождения России от большевиков, не могу мириться с бесчинствами, которые их агенты творят на Ривьере. Они действительно превратили её в красную. Поэтому не имею права теперь стоять в стороне от РСОР. Надеюсь, в сентябре бароном Врангелем все же будет создан Русский Общевоинский Союз, который станет эффективно бороться с нашими врагами и моего участия в этом деле уже не понадобится.

Тужилин только развел руками, выражая свое согласие. Полковник Васнецов встал, поклонился генералу, предложил Тужилину «пройти в комнаты» обсудить детали его поездки в Сен-Пон и Ле Руре. Поручик Луневский тоже поднялся, опираясь на палку, спросил, нужно ли и ему ехать вместе с подполковником.

На это Васнецов ничего не ответил, лишь пронзил поручика хищным, уничтожающим взглядом и удалился из сада вместе с Тужилиным. Там они беседовали около часа. На прощание Васнецов сказал: «Запомните, французы говорят быстро, но действуют медленно». «Я знаю», — кивнул Юрий Михайлович. А полковник ухмыльнулся: «Это пароль для кабатчика Фурнье в «Вежливом кабане». Он должен ответить вам тоже цитатой из Вольтера, если у него всё в порядке и может с вами общаться: «Сколько нелепостей говорится людьми только из желания сказать что-то новое».

Август 1924, юг Франции, коммуна Ле Руре.

По предгорью Альп «Renault» бежал довольно шустро. Фары полностью включили, отъехав от Антиба на приличное расстояние. Бекасов еще прибавил скорости. Анна только удивлялась, где Петя так лихо научился водить мотор, уж не таксистом ли подрабатывал? Впрочем, чему удивляться, многие русские офицеры занялись теперь этим ремеслом. Но спрашивать не стала. Почти всю дорогу молчали. И только проехав табличку «Le Rouret», ротмистр сказал, что не помнит, где находится Route de Nice. Анна ответила, что они по ней и едут, а за центральной площадью у ратуши, следует свернуть направо.

Фары опять погасили, поэтому маленькую ратушную площадь едва не проскочили. И все же Белоглазова вовремя заметила среди деревьев, подернутых предрассветным туманом, шпиль местного храма. Несколько лет назад рядом с ним поставили памятник павшим в Первую мировую войну и она приезжала сюда с дядей на церемонию открытия.

Повернув за ратушей на нужную улицу, через квартал увидели двухэтажный дом с заколоченными окнами. На юге Франции немало стояло таких домов — призраков, война разметала их хозяев. Кто-то погиб, другие переехали из глубинки в более людные места, где была работа и пропитание. Франция почти оправилась от послевоенного кризиса, но многие здания по-прежнему пустовали.

Рассвет над морем разгорался быстро, как пожар в сухом лесу. Через несколько минут было уже совсем светло. Анна нашла камень, под которым должен был находиться ключ. Там он и оказался.

Внутри «призрака» царил настоящий разгром — пол был усыпан битым камнем, стеклом, рваной газетной бумагой. Стены ободраны, чем-то обколоты. Кое — где на них висели маленькие, пожелтевшие акварельные картинки. Кругом пыль и паутина. Все это удавалось разглядеть благодаря большому чердачному окну, которое, как ни странно, оставалось целым.

Но самым странным было то, что дальняя комната за высокой узкой дверью, оказалась совершенно чистой и опрятной. В центре стоял стол на кривых ножках, покрытый свежей зеленой скатертью. На нем — ажурная бронзовая лампа с зеленым же абажуром. У стены — диван с фиолетовым покрывалом в синих лилиях, напротив — два массивных кресла в бело-золотую полоску старинной работы. Больше всего Анну удивил открытый шкаф, набитый книгами Вальтера, Русо, Жан-Жака Буасара, Франсуа Рабле. Комната настолько не гармонировала с другими помещениями, что, казалось, она перенесена из другого мира.

— Уютное гнездышко, — сказал Бекасов. — Видно, агент Васнецова постарался. Только не понятно как здесь можно находиться без еды и воды несколько дней. Хотя…

Ротмистр дернул шнур на лампе. Она вспыхнула довольно ярким желтым светом, и комната наполнилась уютом. Указал на люк в полу возле шкафа с книгами. С трудом открыл его, заглянул вниз. Спускаться по широкой деревянной лестнице в полную темень не стал.

— Вероятно, там есть припасы, — констатировал он, развалившись на диване. — А что, мне тут нравится. Давно мечтал уединиться с вами, Анна Владимировна. Идите ко мне.

— А мне вот не нравится.

— Что, предложение идти ко мне?

— Оставь, Петя.

— Как же с тобой тяжело, Анна, — вздохнул он. — Ты же целовалась в машине вполне искренне, вся горела. И вот опять арктический лед.

Белоглазова не ответила. Она подошла к столу, выдвинула центральный ящик. В нем были пуговицы, иголки, игральные карты, еще какая-то мелочь и 500 франков. Анна даже присвистнула. Позаботился агент, как его… капитан Стрельцов, так позаботился.

Заметила, что под лампу подсунут свернутый вчетверо лист. Развернула. Глаза ее расширились, словно в комнате наступила полная тьма. Она протянула листок Бекасову.

На нем жирными буквами, по-русски было написано: «Немедленно уходите из дома, иначе СМЕРТЬ!» Снизу мелким почерком приписка: «Grass, Ave Victoria,7». Еще ниже: «В.О.»

На этот раз присвистнул Бекасов:

— И что сие означает? — Он повертел записку перед глазами, шутливо попробовал ее на зуб. — Не вкусная.

— Это означает, Петя, что нам нужно скорее бежать отсюда.

— Что? Ты думаешь…

Договорить он не успел. В соседней захламленной комнате под потолком лопнуло и обсыпалось стеклянным дождем окно. В следующий миг на пол что-то упало, разбилось, растеклось желто-голубым пламенем. Огненная лужа быстро стала заполнять пространство, подобралась к открытой двери в их комнату. Еще один хлопок, очередная вспышка, которая уже произошла в густом, желтом дыму.

Ротмистр схватил Анну за руку, швырнул на пол. Они смотрели друг на друга полными ужаса и непонимания глазами. Окон в комнате не было. Соседняя уже пылала гигантской огненной печью.

— Это тоже подарок агента Васнецова? — спросил Бекасов. — И что за подпись в виде «В.О»?

— Не знаю. Люк.

— Что?

— В подпол!

Кашляя, закрывая рот носовым платком, ротмистр подскочил к люку, рванул ручку на себя так, что она оторвалась. Попытался зацепить края люка пальцами, но не получилось.

Комната все больше наполнялась едким, пахнущим почему-то горелой рыбой, дымом. Анна достала Кольт, отстранила Бекасова, выпустила всю обойму в ручку крышки. И трех выстрелов хватило, чтобы превратить его в щепки.

Спустились вниз в кромешную тьму.

— Должен быть выключатель, все же Франция! — Петр чиркнул зажигалкой.

Слева от лестницы действительно оказался электрический тумблер. Свет оказался слепым, но всё же удалось разглядеть в конце подпола, заставленного коробками с провизией, пивом и вином, железную дверь. Она была заперта на большой железный замок.

— Стреляйте в него, — посоветовал, закрываясь локтем от дыма ротмистр.

— Вторая обойма в машине, у меня заряженный «Браунинг».

— Мой револьвер тоже в моторе. А этой дамской штучкой лишь орехи колоть, да Луневским ляжки дырявить. Как же не хочется подыхать здесь, как загнанная крыса в норе. Только встретил тебя и вот опять расставание, кажется, навсегда. Давай хоть поцелуемся на прощанье.

— Потом, Петя. Возьми.

— Что?

— Прекрати «чтокать», соберись. — Она протянула ротмистру гранату Миллса. — Одну я подарила милому жандарму Филиппу Морелю, вторая, к счастью, осталась. Всё же какая я предусмотрительная.

— Ты что, с ума сошла? Нас тут размажет взрывом по стенкам.

— Предпочитаешь, превратиться в пережаренный бифштекс?

Белоглазова сама вставила в дужку замка гранату, которая подошла как нельзя лучше, кивнула Петру:

— Наверх, я за тобой.

Беспрерывно кашляя, ротмистр полез наверх.

— Курить нужно меньше, — проворчала ему вслед Анна, вынула чеку. Однако освободившийся рычаг выбил гранату из душки. Она упала на пол под ноги Белоглазовой. «Если «британка» старого образца, рванет через семь секунд, если нового — через четыре», — пронеслось в голове.

Анна подпихнула ботинком бомбу к двери, бросилась к лестнице. Поднялась на первые две ступеньки, а дальше ее втянул за шиворот в жутко задымленную комнату Бекасов.

Отвалились от люка в угол, зажали уши, открыли рты. «Британка» оказалась «старомодной», взорвалась через 7 секунд. Однако уши все же заложило, а по головам словно прошелся дробильный молот.

Железную дверь в подполе раскурочило, но с петель не сорвало. Через рваную дыру дым выливался наружу желто-молочной рекой. Пролезть в узкое отверстие было невозможно. Петр сходу ударил по двери несколько раз ногой и она с грохотом упала.

Выход из подвала вел в заброшенный фруктовый сад. Нырнули в него как в спасительную живую воду. Пробежали метров пятьдесят, упали в густых, колючих зарослях. Несколько минут жадно глотали свежий альпийский воздух, глядя на пылающий гигантским факелом дом. Где-то со стороны ратуши послышался колокол пожарной машины, крики людей.

* * *

Таверна «Вежливый кабан» представляла собой на редкость, для послевоенного времени, чистое, уютное и приятное во всех отношениях заведение для глухой провинциальной коммуны. Слава о «Кабане» давно растеклась по всему Провансу. Сюда на огонек, что на улице Route de Roguefort, заглядывали чиновники со многих окрестных городков, приезжали даже из Марселя и Тулона. Не только выпить и вкусно поесть, но и поиграть в бильярд или перекинуться в вист. И в самые тяжелые военные годы владелец таверны Жан Фурнье умудрялся доставать свежие продукты, которые почти полностью отправлялись тогда на фронт. Конечно, иногда возникали перебои, но свежая кабанятина имелась всегда. Это несмотря на то, что добыча диких животных в Провансе была сильно ограничена. Поговаривали, что Фурнье свел знакомство с товарищем президента Марсаля и получает от него послабления и протекцию. Другие, более приземленные обыватели, списывали все на то, что предок Жана был русским уланом — пришел в 1814 году в Париж с армией Александра I, да так и остался, как многие тысячи русских солдат, решившие поменять свою крепостническую родину на свободную Францию. Фамилия его была вроде бы Иванов или Ванин, а он, женившись на француженке Мари Фурнье, взял ее фамилию.

Сам Жан о своих корнях никогда не распространялся. Был он плотен телом, невысок ростом, с мягким серебристым пушком на почти лысой голове. На широком, мягком по-бабьи лице, с массивным, ноздреватым носом, всегда играла улыбка. Но это не потому, что он пытался всем угодить и расположить к себе. Просто от природы уголки его губ были поддернуты кверху, от того и складывалось такое обманчивое впечатление. Истинную его натуру, как и всех людей на земле, выдавали глаза и смех. Карие, заточенные непростой жизнью глаза, были остры как гвозди, которые он словно вбивал в собеседника. Именно поэтому мало кто выдерживал его взгляд. А смех, даже в самые веселые для него минуты, был сдержан и негромок. Это говорило о том, что он всегда контролировал свои эмоции. И, главное, был неглуп. Потому что только глупые люди не знают этой простой истины про смех и демонстрируют свою настоящую натуру. А разве можно открываться людям? Никогда, считал Жан Фурнье.

Таверньер протирал белоснежным фартуком высокие хрустальные бокалы и проверял свою работу на солнечный свет, заливавший его заведение, словно море во время прилива. Окна «Вежливого кабана» были открыты настежь. Свежий альпийский воздух выметал из таверны вчерашний кислый угар, какой всегда остается на утро в питейных заведениях. Посетителей в «Кабане» почти не было. Лишь в углу под аркой, украшенной охотничьими трофеями-головами косули и волка — склонился над рюмкой Мерло 80-летний старик Делаж. Он всегда приходил в одно время, брал свое вино и около часа молчал в одиночестве. Потом незаметно исчезал. Сегодня он задержался час, смотрел, как пожарные тушат дом у ратуши и автомобиль.

У входа звякнул колокольчик. В таверну вошел высокий мужчина в черном пальто и высокой английской шляпе. В руках — тонкая тросточка с резной костяной ручкой. Ею он оббил от пыли светлые, с коричневыми бортами ботинки, снял шляпу, приветливо кивнул таверньеру. Тот ответил учтивым поклоном, отложил на стойку бокалы.

— Что желает месье? — спросил он, указывая на столик с букетиком свежей лаванды посредине заведения. — Могу предложить бифштекс из кабаньей лопатки с чесночным соусом или вырезку горного козла с грибной подливкой.

— Стаканчик испанского хереса и кофе, пожалуйста. — Мужчина занял указанное таверньером место.

Это был Юрий Михайлович Тужилин, приехавший в Ле Руре из Сен-Пона на автомобиле. Мотор ему передали тот, что поджидал в Каннах Луневского, Белоглазову и Бекасова. Но в силу того, что последние двое исчезли в неизвестном направлении, авто решили предоставить подполковнику. Для этого ему понадобилось морским путем добираться из Ниццы до Канн. Такси решили не использовать. Видно, перестраховывался полковник Васнецов. У племянницы Анастасии Юрий Михайлович не задержался. Столб черного дыма со стороны Ле Руре был хорошо виден в Сен-Поне и, почувствовав, что это как-то связано с пропавшей парочкой, велел шоферу — молчаливому сербу Милковичу — везти его в коммуну.

— Что у вас здесь случилось за огненное представление? — спросил он, располагаясь в широком плетеном ивовом кресле и передавая шляпу хозяину заведения.

— Дом Лафаров сгорел. Подчистую. Молодой Мишель Лафар погиб, кажется, под Верденом, а его старики перебрались сразу после войны в Марсель. Перед этим, вроде бы, кому-то сдали дом. Больше о них никто не слышал. Наверное, умерли. Дом пустовал. Возможно, в него забрались клошары, да с пьяных глаз спалили. Вместе с собой.

На Фурнье обернулся молчаливый старик Делаж. Его красный нос сливался по цвету с Мерло в рюмке.

— Клошары к дому Лафаров на шикарном авто подкатили? — задал он вопрос, отчего Жан аж открыл рот. Подобной длинной фразы он никогда не слышал от Делажа.

— Сгорел и мотор? — спросил с наивным видом подполковник.

— Да, — как бы нехотя кивнул таверньер. — Говорят, что рядом стояло авто.

— А марка?

— Что?

— «Renault NN Torpedo», — ответил за Жана старик. — Я новинками техники давно интересуюсь. По обгоревшему остову точно «Renault».

— А что же в доме, нашли… ну трупы этих самых бродяг, кости? Или еще что?

— Разве чего найдешь? — ухмыльнулся старик. — Горело, как в преисподней, да еще что-то там взорвалось.

— Взорвалось?

— Да, Муссон и Ниве, что живут неподалеку, говорили, что внутри что-то бабахнуло, а уж потом запылало. Или наоборот, но это неважно. Долго потушить не могли.

Тужилин сделал глоток хереса, как бы ненароком произнес:

— Французы говорят быстро, а действуют медленно.

— Вы, вероятно, месье, англичанин, судя по произношению? — спросил, прищурившись, старик.

А Жан застыл с фужером, натертым уже до алмазного блеска, как будто на него напал столбняк. Он долго смотрел на «англичанина», потом сказал, выделяя каждое слово:

— Сколько нелепостей говорится людьми, только из желания сказать что-то новое.

Делаж перевел взгляд с Тужилина на Фурнье, потом обратно, тяжело вздохнул, допил свое вино и вышел из таверны.

Жан опустился напротив подполковника.

— Вы из Ниццы?

Юрий Михайлович кивнул:

— Николай Николаевич велел вам кланяться. Что здесь произошло, где Бестия с Бекасовым, неужели сгорели?

Таверньер развел руками и чуть не уронил фужер. Поставил его на соседний стол.

— Я и сам толком ничего не пойму. По договоренности с Филином, приготовился ждать, когда на меня выйдут коминтерновцы, чтобы свести их с Бестией. А тут такое.

— Филином?

— Извините, вы, возможно, не знаете, так в Союзе называют полковника Васнецова.

— Хм, он действительно похож на эту хищную птицу.

— Ну да, не в обиду ему. Так вот. — Фурнье приблизил свой ноздреватый нос к лицу Тужилина. — На меня уже вышли вчера интересующие нас люди.

— Вот как! Нападение на жандармский участок в Антибе было совершенно только этой ночью, а на вас уже кто-то вышел. Странно. Белоглазова и Бекасов могли лишь утром приехать в Ле Руре. Если вообще приехали.

— Но дом-то сгорел.

— Они что, приехали и сразу сами себя спалили?

— Абсурд.

— Нет, дорогой мой господин Фурнье. Ничего абсурдного в жизни не бывает. Все имеет свое логическое объяснение. Именно поэтому мы, сыщики, и раскрываем преступления.

— Вы сыщик? — округлил глаза Жан, но сразу потупил взор. — Я хотел спросить…

Но так и не придумал, что он хотел спросить. А Тужилин предложил ему рассказать о беседе с «красными эмиссарами».

— Вчера вечером ко мне в таверну зашел симпатичный молодой человек, с родинкой на щеке. — Фурнье указал пальцем, где у мужчины была родинка под правым глазом. — Глаза голубые, полупрозрачные, будто топазы.

— А ботинки?

— Что ботинки?

— Какие на нем были ботинки? Цвет, стоптанные ли?

— А-а. Хм. Кажется, коричневые, обычные летние. Вполне приличные. Нет, не стоптанные, точно.

— Значит, приехал на своем авто или такси. Понятно. Вы его видели здесь или где-нибудь еще?

— Нет, иначе бы сразу вам сказал.

— Не удивляйтесь моим вопросам, месье Фурнье, а просто на них отвечайте. Руки.

— Что? Ах, руки. Он их все время куда-то пытался спрятать, да. То в карманы брюк, то за лацкан светлого пиджака. На правом указательном пальце, я успел заметить, большой белый шрам. И еще шрамчик над правой бровью. Тоже белый. Размером с оливу.

— Видите как славно, почти получился законченный портрет незнакомца. Так он вам что, сразу и сказал, что ищет контакт с «Ривьерой»?

— Когда все посетители разошлись, он подошел ко мне и заявил, что знает о моих связях с красными бандитами, орудующими на юге Франции, и если я не заплачу ему прямо сейчас 5000 франков, он донесет на меня в полицию.

— Прием «кавалериста». С наскока и шашкой по голове.

— Я сказал, что он ошибается и чтобы уходил, иначе я сам позову жандармов. Тогда он как-то нехорошо рассмеялся и сказал, что руководство «Немезиды», которую он представляет, хочет встретиться в ближайшее время с самой Белой бестией или ее соратниками.

— Немезида, это, кажется, древнегреческая крылатая богиня возмездия. Хм. И что дальше?

— Я ничего не ответил. А он выложил на стол купюру в тысячу франков, пододвинул ко мне. Сказал что встреча, если мои знакомые согласятся, состоится в заброшенном доме у ратуши. В том самом, где должны были ждать от меня вестей Бестия и Бекасов. Но дом Лафаров сгорел, этих двоих нет. И вообще я уже окончательно запутался.

— Не нервничайте, месье Фурнье.

Тужилин достал из внутреннего кармана пальто конверт, положил перед таверньером.

— Здесь 10 тысяч от Союза.

— О-о, месье…

Жан покачал большой, лысой головой, вытер фартуком серебристый пушок на ней. Его мягкие щеки затряслись, глаза наполнились желтым светом.

— Что мне делать дальше? — вкрадчиво спросил он.

— Мужчина представился?

— Нет. И не назвал точной даты встречи в злополучном доме Лафаров.

— Возможно, он вновь скоро объявится. Скажите ему, что представители «Красной Ривьеры» готовы встретиться с «Немезидой». В следующий четверг, с 11 до 12 дня в Грасе. В кафе «Веселый Жюан». Это рядом с парфюмерным домом Молинар на улице Виктора Гюго.

— Вы будете сами?

— Это всё, месье Фурнье. Мы надеемся на вас. Да, если до четверга никто не объявится, что мало вероятно, дайте мне знать в… Впрочем, не нужно. Итак, ждем «Немезиду» в Грасе.

— Но они хотят Бестию!

— Скажите, что с атаманшей их встреча состоится только в том случае, если они нас убедят в своих самых серьезных намерениях.

Не допив вина, Тужилин вышел улицу. С гор тянуло прохладой и ароматом молодых сосен с лавандой. Он наполнил легкие упоительной воздушной смесью, счастливо улыбнулся. Ему нравился Прованс, где почему-то было легко и свободно русскому человеку.

Юрий Михайлович не случайно назначил встречу «Немезиде» в кафе Граса. Он, разумеется, ознакомился с делом Анны Владимировны Белоглазовой и узнал, что одна из ее бывших подруг — кадеток по Александровскому училищу Софья Лозовская, живет в Грасе. Скорее всего теперь, если Белоглазова и Бекасов живы, — рассуждал он, — они направятся именно к ней. Видно, в доме Лафаров произошло что-то непредвиденное. Кто-то собирался их убить. И этот «кто-то», несомненно, знал, что они утром появятся в Ле Руре. Значит, свой, из РСОР. Конечно, вероятна и случайность. Например, Бестия или Бекасов, могли неосторожно обойтись с гранатой Миллса. Произошел взрыв, потом пожар. Но куда в таком случае делись их останки? Нет, скорее всего, они на пути к Грасу. Именно в грасовскую тюрьму должны были перевести ротмистра Бекасова и именно на грасовскую жандармерию, по словам Васнецова, изначально планировалось «нападение» с целью его освобождения. Не исключено, Бестия на ходу поменяла свои планы и задумала устроить какой-нибудь фейерверк в Грасе. Чтобы усилить к себе доверие красного подполья. Нельзя исключать и того, что она сама подожгла дом в Лафаров. Зачем? А затем, что как уже догадался Васнецов, она не верит ни ему, ни его окружению. А потому решила действовать самостоятельно, вопреки логике. Но логика есть во всем. Именно на ней держится Вселенная. Дилетантизм, конечно, — думал Тужилин, — но не лишенный смысла. Недаром дамочку прозвали Бестией. Именно такие оторвы и выходят победителями.

Однако Юрий Михайлович пока никак не мог ухватить осязаемую нить её логики. Кроме того, его настораживало и удивляло то, что представители загадочной «Немезиды» с такой поспешностью вышли на таверньера Фурнье. Еще даже не успели остыть головешки сгоревшего дома Лафаров. Что-то здесь не вязалось и не складывалось в одно целое. Более того, сыпалось сквозь пальцы, как бусинки порвавшегося ожерелья.

* * *

— Вероятно, так жили древние галлы, — сказал ротмистр Бекасов, поворачивая над костерком палочку, с нанизанной на неё тушкой горного голубя.

— Скорее, неандертальцы, — ответила Анна, проверяя количество патронов в магазине «Браунинга». — Я в училище слушала курс по мировой истории.

— Ну, значит, неандертальцы, — согласился Петр. — Только они вымерли как мамонты и нас, возможно, ждет такая же судьба.

Они сидели на небольшой горной поляне возле пещеры, в которую вел невысокий базальтовый свод. Анна ловко подстрелила из пистолета голубя, которых здесь обитало в достатке. А Петр, выломав из патрона «Браунинга» пулю, высыпал порох на сухой мох. Затем подпалил его выстрелом выхолощенного патрона. Собрали немного хвороста и теперь жарили общипанную Анной птичку. Без перьев она оказалась совсем маленькой, но всё же хотелось хоть что-то положить в рот, а во-вторых, нужно было передохнуть и определиться с дальнейшими действиями.

— Как же вас, ротмистр, не расстреляли за, хм… неточную информацию, которые вы передали в Ставку о прорыве Махно?

Бекасов давно привык, что Анна называет его то на «вы», то на «ты». Он и сам принял эту игру много раньше.

— Я, Анна Владимировна, не конкретизировал в своей телеграмме место и время прорыва Махно. Просто написал, что оно ожидается в ближайшее время. Конечно, когда я вернулся в Таганрог, уже было известно, что Нестор Иванович пошел на прорыв под Перегоновкой, полковник Васнецов меня чуть живым не съел. Но его удержал Антон Иванович, сказал, что в любом случае у добровольцев хватит сил остановить бандита Махно. Но рейды Батьки совпали с сильнейшим ударом по всему «московскому» фронту комиссара Егорова. Он собрал несколько полков из латышей и китайцев. Зимой Егоров отбил Харьков, Донбасс, Ростов. В общем, стало ясно, что дело идет к закату Белого движения, момент упущен. И здесь, на мой взгляд, не только вина Махно. Прав был Врангель — наступать без подготовки с трех направлений на Москву, растянув тылы — было смерти подобно. Так и получилось.

— И что же, Васнецов с Деникиным не интересовались, куда делась Белая бестия?

Ротмистр снял голубиную тушку с двух рогатин, понюхал, отщипнул кусочек.

— Ничего вкуснее, кажется, не пробовал. — Протянул голубя Анне. — Я сказал, что прорываться из Повстанческой армии нам пришлось порознь, поэтому ничего не знаю о твоей судьбе.

— А когда же узнал?

Бекасов рассказал, что в марте 1920 года, во время панического отступления добровольцев и Донской армии, он оказался под Туапсе в 3-ем Дроздовском полку, который вместе с донскими калмыками, прикрывал эвакуацию военных и гражданских в Крым, Константинополь, Сербию. Паника была необыкновенная. Красных сдерживала британская эскадра, которая била из орудий по горам. 26 марта один из снарядов каким-то образом залетел в расположение дроздовцев. Бекасова контузило. Он и сам не помнил, как оказался на борту итальянского транспорта «Барон Бек». Когда пришел в себя, выяснилось, что пароход идет на Лемнос. Так ротмистр оказался в Греции, а потом в Сербии.

— Так вы оказывается контуженный! — ехидно воскликнула Анна.

— Не волнуйтесь, госпожа Белоглазова, все что полагается, у меня работает как часы.

Ротмистр обнял Анну. Она не сопротивлялась. Попробовала голубя, поморщилась, вернула его на костер, прижалась к Бекасову, подставляя ему свои губы. Петр припал к ним, как роднику в пустыне. После долгого поцелуя, попытался повалить её на землю, но она не позволила:

— Давай не сейчас, Петя. Как ты вообще попал в РСОР и почему не нашел меня раньше?

— Думал, ты счастлива с этим, как его… Ну, с лысым, страшным махновцем Талым.

— Его убили красные.

— Да? Какая жалость. Сербы ограничили пребывание русских военных у себя в стране до нескольких тысяч, пришлось вместе врангелевцами перебраться в Болгарию. Барон вынашивал идею создания Союза, объединяющего всех участников Белого движения в эмиграции. В Софии он сформировал комитет по созданию этого Союза. Я работал в нём. А тут приехал человек из Ниццы от генерала Юденича. Рассказал, что на юге Франции агенты большевиков уничтожают белых офицеров, нужна помощь. РСОР своими силами не справляется. Ну, меня и еще несколько человек Врангель и откомандировал на Ривьеру. В Ницце я узнал, что ключевой фигурой в операции по выявлению агентов Коминтерна, являетесь вы, Анна Владимировна. Ну я не мог удержаться, чтобы не поучаствовать в вашем похищении из больницы. Так и представлял ваше удивленное, прекрасное лицо. Должен был «похищать» Одинцов, но я переубедил Юденича.

— Ну как, поучаствовали? Скажите спасибо, Петр Николаевич, что я вас не пристрелила из вашего же «Люгера». Надо же было повести себя таким кретиническим образом!

— Каким образом?

— Идиотским.

— А-а. Спасибо. Анна…

Петр обнял Белоглазову. Дав себя поцеловать, она опять отстранилась.

— Одинцова зовут Вячеславом? — спросила она, поправляя растрепанные ротмистром волосы.

— Да. Вячеслав Юрьевич.

— А когда и где вы с ним познакомились?

— В Болгарии, в 1922 году. Он тоже работал в комитете. Но уехал во Францию на полгода раньше меня. А потом я встретил Одинцова уже здесь, у Юденича. Вы его знаете?

— Замечали за ним что-нибудь необычное?

— Вы меня озадачиваете, Анна Владимировна. Да нет. Разве что он всегда неплохо жил, в отличие от остальных офицеров-эмигрантов. Снимал в Софии хорошую квартиру, модно одевался, ходил по ресторанам. Пару раз приглашал меня.

— И вы не спрашивали, на какие средства он шикует?

— Это не принято в нашей среде. Сразу видно, что вы жили в затворничестве. На чужбине каждый выживает и спасается от проблем как может. Общевоинский Союз на днях будет создан, нет сомнений. Но он не решит ни одной задачи, которая прописана в его программе. А уж спасти Родину от большевиков… Единственное что мы можем, это не дать красным агентам перерезать себя здесь как баранов. Вот почему я согласился помочь РСОР. По какой причине вы заинтересовались Одинцовым?

— В свою очередь, ротмистр, хочу задать вам встречный вопрос. Тебе, Петя, ничего не говорят буквы в записке, оставленной нам под лампой — «В.О»?

— Ты хочешь сказать, что записку написал Одинцов, а потом он же и закидал нас бутылками с керосином?

— Ну так вот слушай внимательно, когда и каким образом я познакомилась с твоим приятелем.

Анна рассказывала подробно, в ярких деталях как она оказалась в Днепровской православно-монархической республике. О генерале Грудилине, его бывших клевретах — есауле Наяденцеве и капитане Ростопчине. Махновском кладе под камнем на берегу залива и поручике Одинцове, который набивался ей в мужья, а потом сбежал с Грудилиным, узнав, что Махно со дня на день придет за своим кладом на Днепр.

— Бриллианты в консервных банках? — покачал головой ротмистр. — Оригинально. Но о генерале Грудилине я ничего не слышал. Странно.

— Не исключено, что твой Вячеслав Юрьевич Одинцов просто пристрелил своего хозяина Грудастого, как его за глаза называли соратники.

— Ты же говоришь, что банки с драгоценностями они переправляли на французский транспорт «Рион» в Николаеве. Капитан корабля наверняка имел выгодное дело с Грудилиным, а не с его помощником Одинцовым. Без генерала Слава не мог бы ни на что рассчитывать.

— Возможно. Только куда же делся генерал? В вашем комитете наверняка имеются досье на всех высших чинов императорской армии, оказавшихся в эмиграции.

— Конечно, и не только высших чинов. На всех, кто оказался в поле зрения комитета. Досье есть и на тебя. Частично составлял его я. Не волнуйся, в нем только героические страницы твоей биографии. О Грудилине — ничего. О нем может знать Юденич. Так, говоришь, в консервной банке, которую оставил тебе Одинцов, был кукиш?

Бекасов вдруг залился громким смехом, который эхом отозвался где-то в горах. Анна закрыла ему рот рукой, а он начал ее страстно целовать. На этот раз она не отстранилась.

Проснулись под вечер, когда костерок погас. На прутике висела, превратившаяся в уголек тушка голубя. Заметно похолодало, поднялся ветер. Перебрались в пещерку, но разводить огня не стали. В приближающейся ночи его было бы видно издалека. Вопрос — «что делать?» висел как туман, появившийся из-за склона горы.

— До Граса около 12 километров, — сказала Анна. — Если взойдет Луна, дойдем за пару часов, но…

— Нужно сначала заглянуть к месье Фурнье, проверить его «Вежливого кабана».

— Да, насколько он вежлив.

— Одинцов в паре с трактирщиком?

— Не исключено. Вячеслав, как ты говоришь, имел доступ к досье белоэмигрантов. Там наверняка есть их адреса. Так?

— В основном краткая справка — участие в Первой мировой, Добровольческом движении, время и место эмиграции. Но в некоторых личных делах, да, указаны их адреса, а также адреса родных и знакомых. Например, в твоей карточке значатся: Ирина Давальчевская — Милан, Софья Лозовская-Франция, Екатерина Дрейер — Берлин.

— Катенька, дочь генерала Дрейра. Мы вместе с ней на Тверской заставе от большевиков отстреливались. Нас тогда анархисты предали. С ними было заключено перемирие, а они нам в спину с Моховой ударили. Екатерину гранатой контузило. В университетском подвале я ее сутки в чувство приводила. Потом из Москвы через Белый город уходили.

— Кстати, Софья Лозовская, насколько я помню, живет в Грасе. Вы ведь к ней собираетесь, а не на Ave Victoria,7, как указано в записке.

— У вас великолепная память, ротмистр. Сначала в «Вежливый кабан».

* * *

Как всегда в горах, начало стремительно темнеть. Спускались до верхней дороги почти на ощупь. Опять помогла Луна. Она взошла в полной своей простоватой красоте и залила окрестности Ле Руре театральным светом.

Таверна находилась не очень далеко от дома Лафаров, поэтому проходя мимо, смогли рассмотреть не только остов, напрочь сгоревшего здания, но и каркас «Renault».

— Хорошая была машинка, — сказал Бекасов. — Жаль.

— Скажите спасибо, что нас не постигла её участь. Мне скажите.

— Спасибо, Анна Владимировна. Я ценю вашу привычку всегда ходить на дело с гранатами. То любовника своего спасать, то к Махно в гости. А теперь вон…

Анна прижала палец ко рту. Они подходили к «Вежливому кабану», в котором ярко горел свет и было, видимо, многолюдно. Возле входа и с заднего фасада стояло несколько авто и одна американская мотоколяска «Harley».

— Целый день в кустах, как ежики, — проворчал Бекасов, когда спрятались в зарослях ежевики с торца таверны. Отсюда хорошо было видно кто входит в «Кабана» и кто выходит.

— Скорее уж, кабаны. — ухмыльнулась Анна, отдирая от ноги колючку.

— Смешно, но не очень. Если нас подпалил Одинцов, то для чего он оставил на записке свои инициалы? Он кретин?

— Это вас нужно спросить, вы с ним по кабакам таскались.

— Знаете что, пока вы тут…

— Тихо. Узнаете?

Из таверны вышел невысокий человек, на кавалерийских кривоватых ногах. На ходу он надевал мотоциклетный шлем.

— Он? — Анна подпихнула в плечо Бекасова.

— Похож.

— Что значит «похож»? Вы не можете выражаться точнее, ротмистр?

— Не скандальте, Анна Владимировна, всех ежей с кабанами распугаете. Он, Одинцов, теперь точно вижу. Ногу правую слегка подволакивает. Говорит, собака красноармейская покусала? Чуть причиндалы не оттяпала.

Анна прикрыла ладонью рот, но сдавленный смех всё же вырвался. Одинцов замер, огляделся, но потом завел мотоциклет, толкая под горку, скрылся в клубах дыма и тьмы ночи.

— Напрасно смеетесь, — сказал громко Бекасов, после того как Одинцов уехал. — В 20-м красные часто использовали натасканных псов, прежде чем пойти в атаку. Где они только их брали в таком количестве? Сами были псами, такие же к ним липли. А Одинцов ведь должен быть в Париже.

— Кто его туда послал, Юденич?

— Разумеется. Узнал, что в Париж приехал Деникин, отправил к нему Вячеслава. Он считает, что у Антона Ивановича много денег и он как честный человек, должен выделить некоторую часть на нужды РСОР. Только зачем Деникину раскошеливаться, когда известно, что со дня на день в Белграде будет создан РОВС? К тому же Антон Иванович не раз заявлял, что политикой больше не занимается. А в Париже теперь полно других попрошаек: генералы Скоблин, Миллер, Трошин. А уж полковниками и прочими офицерами — вообще пруд пруди. Днем и ночью трутся на Пляс Пигаль, льют слезы по потерянной родине.

— Как — то вы нелестно о своих бывших товарищах, с которыми вместе проливали кровь.

— А я и о себе такого же нелестного мнения. Все мы, дворяне-белоручки, угробили великую русскую империю.

— И я?

— Анна Владимировна, — задохнулся ротмистр. — Анна… я о тебе, я о вас только…

— Ладно, Петр Николаевич, после выясним личные отношения. Пора.

Они выбрались из кустов, подошли к задней двери таверны, откуда, обычно, загружают продукты, выносят мусор.

Дверь, над которой горела яркая как Луна лампочка, оказалась незапертой. Вошли в темный предбанник, чем-то громыхнули. Далее находилась еще одна дверь, а за ней крутая винтовая лестница.

Поднялись. В узкой комнатке сидел месье Фурнье в синей рубахе с засученными рукавами, передвигал костяшки счетов, записывал что-то в книжицу.

Бекасов кашлянул. Жан оторвался от записей, глаза его округлились, а щеки провисли и посерели, словно от внезапной болезни. Он пытался что-то сказать, но только беззвучно зашевелил губами. Наконец, поднялся, замахал руками, как будто увидел приведений:

— Вы живы! Слава Создателю. А уж мы думали…

— Кто это «мы», месье Фурнье? — хмуро задал вопрос Бекасов и сделал несколько шагов к Жану. Тот достал из кармана белоснежного фартука носовой платок, высморкался.

— Дом Лафаров-то сгорел, а вас ищут всё полицейские и жандармы Франции.

— Для чего же нас искать, если мы сгорели? — спросила Анна. — Вы знаете, кто поджег дом?

— Нет, клянусь. — Фурнье приложил руки к груди.

— Одинцов? — Бекасов навис коршуном над таверньером, готовым выклевать ему глаза. — Или ты нам сейчас все выкладываешь, пудинг сметанный. Или я запру тебя в кладовке и сожгу вместе с твоим вонючим трактиром. Как вы нас с Одинцовым.

— Я здесь ни при чем! — взмолился Жан. — Я даже не знал, что Одинцов собирается делать.

«Дружить» с РСОР Фурнье начал в 1921 году. В его таверне нередко гуляли русские офицеры и в один прекрасный для него день они предложили ему оказывать им небольшие услуги — подбирать недорогое жилье для вновь прибывших эмигрантов, помогать оформлять вид на жительство и подобную бытовую мелочь. Для Жана это было несложно, так как у него имелись приятельские отношения с чиновниками, полицейскими, руководителями окрестных городков и коммун. Однажды к нему заглянул Вячеслав Одинцов. Быстро нашли общий язык, так как поручик щедро платил за ужины, делал крупные ставки в «вист». Как-то за карточный стол, вопреки своим правилам — никогда не играть с клиентами — подсел Фурнье. И проиграл Одинцову крупную сумму. В пору было продавать свою таверну. Поручик согласился простить долг, если Жан будет поставлять ему информацию о гуляющих в «Вежливом кабане» русских офицерах — чем занимаются, где живут. Клиенты это не скрывали от «добрейшего месье Жана». Так Фурнье стал агентом РСОР.

— Так это ты, жирный кабан, давал Одинцову наводки на офицеров, которых потом убивали террористы? — не сдержался Бекасов.

— Я не знал, клянусь, думал, что адреса нужны Одинцову, чтобы оказывать им материальную помощь.

— Не лгите, — возразила Анна. — Вы не могли так лестно подумать о человеке, который обобрал вас до нитки в карты и посадил на крючок. Он вам, наверняка, еще доплачивал из своего кармана, помимо того, что вы официально получали от РСОР.

— Да, — обреченно кивнул лысой головой таверньер.

— Кого вы сдали Одинцову в последний раз?

Таверньер рассказал о «респектабельном, седом мужчине с орлиным носом, в дорогом пальто с белой тросточкой», который явился якобы от Юденича. Он видел его впервые, фамилии не знает, а мужчина и не представился. Только назвал пароль. Одинцов вроде как поджидал его и велел ему сообщить, что с «Красной Ривьерой» ищет контакт коминтерновская организация «Немезида». Седой назначил встречу с представителем «Немезиды» в следующий четверг, с 11 до 12 дня в Грасе. В кафе «Веселый Жюан», что рядом с парфюмерным домом Молинар.

— Судя по описанию, это подполковник Тужилин, бывший сыскарь, — сказал Бекасов. — Я встречался с ним как-то в Крыму в начале 1920-го. Неделю назад Юденич собирался вызвать его из Мантоны, где живет Юрий Михайлович. Они с генералом бывшие приятели по фронту. Вы, Анна Владимировна, настолько спутали всем карты, что Васнецову потребовалась помощь бывшего сотрудника тайной полиции. Значит, «Немезида». Явно фикция. Хм. Но ни Юденич, ни Одинцов ничего мне о ней не говорили. Экспромт поручика?

— Крылатая богиня возмездия, оригинально. Вероятно, Одинцов решил ликвидировать теперь Тужилина. Нужно его остановить или…

— Помочь ему, — закончил фразу Бекасов.

— Вы, Петр Николаевич, радуете меня своей проницательностью, с языка срываете мои мысли. Приятно иметь с вами дело.

— А уж мне как приятно, Анна Владимировна. Ну что ж, здесь мы почти все дела закончили. Осталось только сварить этого жирного борова в котле и подать посетителям в виде буженины. Зачем нам такой агент, который ничего не знает и не понимает?

— Не надо, — скуксился Фурнье. — У меня жена больная и дочка глухая.

— Дочке повезло, что она избавлена по жизни слушать твои лживые речи. Если о нашем разговоре узнает Одинцов или кто-то еще, я тебя даже варить не буду. Просто настрогаю на бефстроганов и скормлю голубям. К чему это я? Ах, да мы так и не попробовали жареную горную птичку. Быстро собери в сумку еды: мяса побольше, сыру самого вонючего и бутылку вина. Да, зелени не забудь.

— А деньги?

— Какие тебе еще деньги?

— Не мне. Те, что передал мне, ну… Тужилин, 10 тысяч франков. Возвращать?

Бекасов потер лоб, взглянул вопросительно на Анну.

— Видимо, Тужилин передал месье Жану франки от Юденича, значит у генерала на трактирщика имеются свои планы, — сказала она Бекасову, как будто Фурнье рядом не было. — Не станем ему генералу мешать.

— Верно, — кивнул ротмистр. — Деньги забрать всегда успеем и с процентами. Ну, что встал?

Кабатчик побежал выполнять приказание.

— Не врёт? — кивнула ему вслед Белоглазова.

— Думаю, нет. Ему слишком дороги жизнь, трактир и материальная поддержка РСОР. Кто ему Одинцов, чтобы его выгораживать? Мне не дают покоя инициалы «В.О». Для чего Одинцов, если, конечно, это он, их оставил? И что вообще задумал Слава? Я не верю, что он способен стать террористом. Нет, друзья, с вами определенно не соскучишься.

— Возможно, он оставил эти буковки лично для меня. Однажды он преподнёс мне фигу в консервной банке, решил повторить, но в другой форме.

В комнату, кряхтя, вполз Фурнье с большим холщовым мешком, доверху наполненным продуктами. Сверху артиллерийским стволом торчало бутылочное горлышко. Бекасов сказал, что такую ношу не потянет и лошадь, поэтому нужен мотор.

Жан опять скуксился.

— Только до утра. Машину оставим в Грасе на центральной площади, — пообещал Петр. — Договоритесь с клиентами.

С полминуты Фурнье сопел как паровоз, потом поднял большой палец, скатился по винтовой лестнице. Через некоторое время вернулся с ключом.

— Синий «Ford» с одной разбитой фарой и помятой правой дверью. На ней цифра «15». Мотор месье Базена из Граса. Он винодел, ездит вечно пьяным. И теперь уже лыка не вяжет. Будет у меня ночевать. Пожалуйста, оставьте машину у фонтана на центральной площади.

После последней фразы Жан опять изобразил жалостливое лицо. Бекасов пообещал ему денежную премию от РСОР, похлопал по плечу и еще раз пригрозил страшными карами в случае разглашения сегодняшнего разговора.

Анна задержалась на лестнице.

— Кстати, если Одинцов объявится до четверга, скажите ему, что полиция все же обнаружила на пожарище останки двух человек. Но тщательно это почему-то скрывает.

— Хорошо. — Таверньер низко поклонился.

По дороге в Грас свернули в лес. В свете единственной фары отыскали идиллическую полянку. И там, расположившись под высоким дубом, ели кулинарные шедевры из «Вежливого кабана», запивали выдержанным Каберне Совиньон.

* * *

Грас встретил Анну и Петра слепым, туманным рассветом. Сразу въезжать в старинный городок не стали. Подождали, когда взойдет солнце, а потом въехали в него с севера по неширокой, сыпучей дороге. Мотор оставили, где просил трактирщик — на центральной площади у фонтана. Рядом находился парфюмерный дом Молинар а вниз по улице — кафе «Веселый Жюан». Хотелось есть, но в уже открывшуюся таверну не пошли, хотя Анну так и подмывало увидеть место, где Одинцов назначил встречу Тужилину с «Немезидой».

По крутым улочкам добрались до дома, где жила подруга Анны Софья Лозовская. Она оказалась у себя и очень обрадовалась Белоглазовой, бросилась обниматься. А потом всплеснула руками:

— Тебя же ищут! Все! Я читала в газетах.

— Потому к тебе и пришла. Поможешь временно у тебя укрыться?

— Конечно, только…

— Кто там, Софушка? — раздался из комнаты несколько раздраженный мужской голос.

— Муж болеет, — пояснила с горечью Софья. — Чахотка. Подхватил еще на Северо-западном фронте и с тех пор мучается. Мы здесь, в Грасе с ним познакомились. В аптеке, представляешь? Добрый, честный, очень порядочный человек.

— Не сомневаюсь. Я все поняла, Софья. Пойду.

Бекасов ждал на улице и с самого начала был против визита к Лозовской. «Сколько воды утекло. К тому же люди в эмиграции становятся совершенно другими, — говорил он. — Лучше снимем номер в маленьком горном отеле». Но Белоглазова очень хотела увидеть свою «кадетку», хотя и понимала, что Петр прав. Здесь, на чужой земле, люди заново пускают корни и многих через некоторое время просто не узнать. Однако она верила, что Софья осталась прежней — доброй, веселой, отзывчивой девчонкой. И теперь Анну больно резанули ее объяснения про больного мужа.

Она приобняла подругу, повернулась к двери. Сзади раздался еще один мужской голос, на этот раз твердый, без всякого раздражения.

— Так быстро уходите? Это просто невежливо, госпожа Белоглазова. А как же чашечка чая за воспоминаниями с подругой о московских боях с большевиками?

Обернувшись, Анна увидела за спиной Софьи высокого мужчину с орлиным носом. Одет он был в черный костюм, ослепительно белую сорочку, туго утянутую под овальным воротником, зеленым галстуком в мелкую, еле заметную голубую полоску. Под галстучным узлом красовалась золотая булавка в виде изломанной стрелы с белым прозрачным камушком на месте наконечника.

Самый шик по последней французской моде, — ухмыльнулась Анна. — И что это за франт? И тут же вспомнила описание Тужилина. Неужто, подполковник, но как он сюда попал? Ах, да, бывший сыскарь, понятно. Просмотрел ее досье.

— Имею удовольствие лицезреть самого господина Тужилина? — не без ехидства спросила Анна.

— Приятно беседовать с умной женщиной.

— Софья, зачем этот спектакль?

За Лозовскую ответил Юрий Михайлович:

— Не сердитесь на подругу, Анна Владимировна, это я упросил госпожу Лозовскую не говорить сразу, что я здесь. Хотел встретить вас, как бы неожиданно. Мало ли… Никак не могу отказаться от своих профессиональных привычек. Да теперь и не время от них отказываться. Что же господин Бекасов, внизу? Софья Аркадьевна, вы позволите пригласить в дом господина ротмистра?

Из комнаты с бархатными занавесками на двери, вышел улыбающийся мужчина в домашнем халате и с газетой в руках. В правый его глаз был вставлен золотой монокль с кожаным шнурком. Он поклонился:

— Позвольте представиться: подполковник Гольц Отто Августович. Немец по фамилии, русский по духу. Мои предки обосновались на московском Кукуе во времена Петра Великого. Под Варшавой в 1916 я попал в плен к бывшим соотечественникам, так они меня чуть на веревки не порезали, только разведчики генерала Маркова спасли. Царство небесное Сергею Леонидовичу, настоящий был русский офицер. Я вот часто думал, почему же мы, образованные, с чистыми помыслами люди, проиграли в битве лапотному мужику? И знаете, к какому выводу я пришел? Потому что мы не понимали своей конечной цели. А мужик понимал — освободиться от нас, кровопивцев. Вообще от всего освободиться. И от себя в том числе, начать новую жизнь с нуля. А мы ему мешали.

— Отто, — одернула мужа Софья, — перестань. Сейчас это ни к чему. Люди устали с дороги, хотят кушать. Извини, Анюта, за черствый прием. Не могла устоять под напором господина Тужилина.

Пригласили в комнаты топтавшегося внизу Бекасова. Все вместе ели французский луковый суп и пили чай с русскими пирогами. Начинку для них делала сама Софья — покупала на рынке лучшую говядину и яйца, делала фарш, добавляя в него лук и чеснок. О деле не говорили. Отто Августович рассказывал о своих военных приключениях, а затем неожиданно перешел на «провальную политику главы Третьей республики Гастона Думерга на международной арене». В конце своей речи Гольц сильно закашлялся, и Софья увела мужа в спальню. Как поняла Анна, чахотка была у него настоящей.

— Ну, вот и пришло время поговорить о важном, — сказал Тужилин. — Пройдемте на веранду. Там у хозяев замечательный маленький садик с видом на горы.

Сентябрь 1924, юг Франции, Прованс, Грас.

День выдался пасмурным. С гор наползли серые, клокастые облака, затянули как мокрой ватой Грас. Кафе «Веселый Жюан» находилось на узкой улочке, петляющей с нижней городской дороги до парфюмерного дома. Здесь же было много сувенирных лавочек, поэтому по улице всегда бродили толпы людей, оседая на уличной веранде «Жюана». Как, впрочем, и в других открытых тавернах по соседству.

В одной из них, под веселым названием «Толстый транжира», за столиком с газетой в руках сидел Петр Бекасов. Его было не узнать. Ему приклеили рыжую норвежскую бородку и теперь он походил на моряка, каким-то ветром занесенным в предгорный городок.

Ротмистр пил кофе из маленькой чашечки, попыхивал тонкой кубинской сигарой. Большая коричневая фетровая шляпа была надвинута глаза, прятавшиеся под синими, словно у слепого, очками. Иногда он их снимал и поглядывал на веранду «Веселого Жюана». Затем переводил взгляд на наручные часы.

Без пяти минут 11 на веранду «Жюана» вошел Юрий Михайлович Тужилин. Он как всегда был строго одет. Подполковник снял белые лайковые печатки, бросил их на столик. Велел официанту принести кофе со сливками, шоколадный круассан и рюмку орехового ликера. Ровно в одиннадцать он достал из кармана жилета золотой хронометр, откинул крышку. Долго всматривался в циферблат, словно не мог разобрать который час.

Стрелки приближались к половине 12-го, но никто к столику Тужилина не подходил. Неужели обманул трактирщик Фурнье? — думал Юрий Михайлович. — Но чутье сыщика подсказывало ему, что Жан сказал правду. Другое дело — не было ли это розыгрышем Одинцова, якобы представлявшего какую-то «Немезиду»? Существует ли она вообще?

Мимо Бекасова скорым шагом прошла мусульманка в сером хиджабе. «Идет от угла обувного магазина «Монблан», — бросила она на ходу Бекасову, — приготовься». Это была Анна. На нижней улице поджидала Одинцова Софья, которой точно описали его внешность. Поручик, конечно, мог ее изменить, как теперь Бекасов или прислать вместо себя другого человека. Тогда ротмистр должен был действовать по обстоятельствам. Но Тужилин не ошибся, высказав предположение, что Одинцов сам задумал пьесу и сам же будет исполнять главную роль. «Нам повезло, что мы с ним никогда не встречались».

Бекасов обернулся и боковым зрением увидел, что по Rue Amiral de Grasse действительно спокойно идет поручик Одинцов. Он не надел для конспирации даже очков.

Когда до столика Тужилина ему оставалось метров 20, Бекасов положил на стол газету, быстрым шагом пересек улицу, приблизился к подполковнику. Громко, чтобы слышали окружающие, выкрикнул: «Привет от «Красной Ривьеры»! Смерть белым провокаторам!»

После этих слов, он поднял «Браунинг» и сделал 3 выстрела в Тужилина. Тот, словно мешок с картошкой повалился под столик, стянув на себя с него белую скатерть с букетиком лаванды.

Поднялся жуткий дамский визг, мужчины повскакивали с мест, но ничего не предпринимали. А Бекасов, перепрыгнув через барьер, отделявший веранду от внутренней части кафе, ворвался внутрь. Угрожая пистолетом, проскочил мимо застывших в ужасе поваров, пробежал через кухню и вскочил через нее на параллельную улицу.

Поручик Одинцов, наблюдавший всю эту неожиданную картину, осторожно приблизился к лежащему на мокрой брусчатке Тужилину, пригляделся. Затем, ухмыльнувшись, произнес лишь одно слово: «Дураки». Нагнулся к подполковнику, приподнял его голову одной рукой за затылок, другой проверил пульс на шее. Тихо, в самое ухо Юрия Михайловича, прошептал: «Передайте сладкой парочке, чтобы пришли по известному им адресу. Артисты». И уже крикнул толпе:

— Еще одна жертва агентов большевиков! Цивилизованный мир должен объединиться!

Толпа заохала, стала быстро расходиться. Вскоре прибежали жандармы, протиснулась по узкой улице карета скорой помощи.

Слова Одинцова неприятно поразили Тужилина, но спектакля он решил не отменять. Кажется, что-то начало вырисовываться.

* * *

— Вы всё так же прекрасны, госпожа Белоглазова. Мое предложение руки и сердца остается в силе.

Поручик Одинцов, глядевший на Анну мартовским котом, подправил пальцем маленькие, торчащие в разные стороны усики. Налил в чашку крепкой чайной заварки, добавил кипятка, пододвинул Белоглазовой. Она положила в чашку кусочек желтого рафинада, подняла на Одинцова глаза.

— Один раз вы уже подсунули мне фигу, поручик, пытаетесь проделать это снова?

— Не пойму о чем речь, Анна Владимировна.

— В консервной банке под камушком, где были спрятаны драгоценности Махно, я нашла записку с нарисованным кукишем. До сих пор храню. Ответ за мной.

Одинцов приложил руки к груди:

— Что вы, дорогая госпожа Белоглазова, это не моя придумка. Это всё Грудастый. Его идея. Полезет, мол, Батька за своим награбленным золотом, а там дуля. Ха-ха, смешно.

Никто из сидевших за столом даже не улыбнулся. Бекасов сосредоточенно курил папиросу, стряхивая пепел в пустую малахитовую чернильницу, Тужилин пил очередную чашку чая, потел, но туго затянутого зеленого галстука не ослаблял.

После «покушения» в «Веселом Жуане» его отвезли в больницу, но, не обнаружив ни одной царапины, врачи его отпустили. Осматривавший Тужилина профессор сказал, что в обморок он упал, вероятно, от стресса, а пули, должно быть, прошли мимо. В больницу заглянул полицейский дознаватель, и врач ему объяснил тоже самое. Однако полицейский сказал, что при осмотре места происшествия следов от пуль не найдено, что очень странно. «Вы что же хотите сказать, что я стрелял сам в себя? — задал ему вопрос Юрий Михайлович. На что дознаватель только развел руками — все живы здоровы и ладно, от этих русских можно ждать чего угодно. Тужилин рассказал Анне и Петру, что шепнул ему Одинцов. Долго по этому поводу не размышляли — поручик ищет встречи, иначе он не стал бы так мудрить.

Тем же вечером отправились на Ave Victoria,7, в маленький беленый домик с одним окошком на краю обрывистого холма, но с большим участком, заросшим виноградом. Там их уже ждал Одинцов с горячим медным самоваром на столе. Одет он был по-русски — в холщовую рубаху с косым воротником и широкие казацкие шаровары, заправленные в сапоги, а потому напоминал полового в трактире.

Первым заговорил Тужилин:

— Как вы узнали, что я появлюсь в Ле Руре и загляну к таверньеру? Вас же не было в Ницце, когда меня вызвал Юденич. И вообще вы должны быть в Париже.

— В Париже я был, — ответил поручик, приглашая жестом всех сесть за стол. — Оттуда телефонировал Николаю Николаевичу по делу, которое он мне поручил. Он и сообщил, что вызвал вас из Мантоны. Не трудно было догадаться для чего и куда вы направитесь первым делом, раз в Ле Руре должны были приехать госпожа Белоглазова с «похищенным» из тюрьмы Антиба господином Бекасовым. Хочу сразу расставить все точки на «и» господа. Да, я агент красных.

— Что?! — поднялся из-за стола ротмистр. Но его усадила на место Анна, внимательно слушавшая поручика.

— Да, агент, — подтвердил Одинцов. — Вернее, член красной организации «Немезида». Мне удалось в нее внедриться с помощью игральных карт, через «вист» если точнее. Ободрал одного заезжего в Ниццу студентика из Высшего института механики Парижа. Как всегда решил поиметь от этого выгоду. Познакомился с ним, предложив скостить долг, и выяснилось, что он член какой-то коминтерновской молодежной организации. Сейчас такие общества модны во Франции. Вот я и решил, с позволения Николая Николаевича, разумеется, в нее внедриться. В расчете на то, чтобы через эту «детскую» организацию потом выйти на настоящую, серьезную.

— Ну, и как, вошел, Слава? — спросил Бекасов.

Вопрос Одинцов пропустил мимо ушей. Он видел, что Бекасов верит ему, но сердится на него. Возможно, ревнует к Анне.

— Об этом мы условились с генералом никому не говорить, в том числе даже полковнику Васнецову, — продолжал поручик.

— И мне, разумеется, — ухмыльнулся ротмистр.

— И тебе, Петя, уж извини. Я поставлял через трактирщика Жюля «Немезиде» фамилии и адреса вновь прибывших во Францию офицеров. Чтобы вырасти в глазах руководителей организации. Но это глупости, потому что список фамилий русских эмигрантов есть в каждой мэрии или управы коммуны. К тому же я передавал не точные адреса и фамилии. Словом, делал вид, что выполняю поручения «Немезиды». Со мной регулярно встречается ее представитель, передает мелкие задания. Однако это все ерунда, к терактам «Немезида» не имеет отношения. А вот месье Жюль всё же, думаю, каким-то образом связан с настоящими террористами.

— Двойной агент? — спросил Тужилин. — Почему бы и нет. Очень может быть, он произвел на меня неприятное впечатление. Не пойму только, поручик, для чего вы назначили мне встречу в «Жюане»?

— Хотел сообщить вам то, что сказал сейчас, а потом… пристрелить. Так же, не по-настоящему. Чтобы в газетах появилось сообщение об очередной жертве красного террора в Провансе. Тем самым, я надеялся подняться по служебной лестницы в «Немезиде» на верхние ступени. А вы спутали мне все карты. Но не напрасно. Те же газеты завтра сообщат о покушении на русского полковника в Грасе и о том, что убийца выкрикивал перед тем, как открыть огонь из пистолета: «Привет от «Красной Ривьеры»! Смерть белым провокаторам!» Хорошо придумано. Ну, а заголовок наверняка будет такой, каким озвучил его я: «Еще одна жертва агентов большевиков! Цивилизованный мир должен объединиться!»

Молчавшая Анна, наконец, заговорила:

— Вы хотели спалить нас с ротмистром в доме Лафаров тоже для того, чтобы упрочить позиции в «Немезиде»?

— Да, но я не желал вас убивать. Я был уверен, что вы благополучно выберетесь из дома, после того как я его подожгу. Со мной был соглядатай из «Немезиды» и я не мог поступить по-другому. Накануне вечером я облазил жилище Лафаров и убедился, что люк в подпол приоткрыт, в самом подвале на дверях не заперт висячий замок. Не знаю, почему получилось иначе. Возможно, вы его просто плохо проверили. Словом, я предложил «Немезиде» расправиться с Белой бестией и беглым ротмистром — двойными агентами — и Кремля, и белых генералов. Они согласились, даже выдали мне на эту операцию 500 франков. Завтра из газет они узнают, что Бестия — главарь «Красной Ривьеры», все еще жива и продолжает мстить своим бывшим соратникам по Белому движению.

— Каким образом, меня никто в кафе не видел, — возразила Анна.

— Бекасов же вопил, как ужаленный на всю округу про «Красную Ривьеру». Теперь она прочно связана с вами, Анна Владимировна. Ни у кого не вызовет сомнений, что покушение на подполковника Тужилина — дело рук незабвенной Белой бестии, которая, оказывается, скрывается от полиции в предгорий Альп. Завтра сюда пригонят целый полк жандармов, так что вам нужно срочно изменить внешность и уезжать в Париж.

— Не знаю стоит ли вам верить, поручик, — покачала головой Анна. — Все что вы говорите как-то дико и не совсем логично. Но понимаю, что если бы вы имели намерение с нами расправиться, непременно это уже сделали. А где, позвольте спросить, ваш бывший хозяин генерал Грудилин, сбежавший с золотом Махно?

Одинцов вновь наполнил чашки ароматным чаем, протер остывающий самовар белым полотенцем, потом им же взмокший лоб. С сочувствием посмотрел на Тужилина, который парился в шерстяном костюме и плотной сорочке. Он рассказал, что тогда, осенью 1919 года, примчавшись с генералом в Николаев, они застали транспорт «Рион» под парами, он вот — вот готовился отойти от причала. Еще несколько минут и было бы поздно. В штабе союзников у порта, где оказался помощник капитана «Риона» Виктор Морель, генерал устроил жуткий скандал. Пригрозил, что немедленно телеграфирует правительству Франции и лично премьеру, что капитан «Риона» жулик и проходимец, а на борту его судна находятся награбленные в России ценности. Мол, тогда всё золото придется передать французскому государству, и капитан останется с носом. Помощник связался с кораблем и вскоре за генералом прислали шлюпку. Капитан судна уверял его в своем самом глубоком к нему расположении и сказал что срочное отплытие связано исключительно с чрезвычайными обстоятельствами. Правда, каким, не уточнил.

— Генерал меня не ставил в известность о количестве консервных банок с золотом, переправленных на корабль. Не только я их на него отвозил. Но было их немало. Грудилин уверял меня, что не обидит и по прибытии во Францию, поделится со мной драгоценностями по-честному.

Однако Одинцов ему не поверил. А потому во время долгой стоянки у Крита, куда заходили по какой-то надобности, он соблазнил сыграть в карты капитана «Риона».

— Как должно противно быть шулером, — поморщилась Анна.

— Ничуть, — возразил поручик. — Я использую свой талант исключительно в мирных целях. Честных, порядочных людей никогда не обыгрываю. Спросите хотя бы ротмистра. Разве хоть раз я позволил себе воспользоваться своим умением против него или наших общих товарищей? Нет и еще раз нет. Это оружие крайнее, вынужденное. Меня пользоваться им научил немец Ульрих в 3-м Денисовском полку, где мы вместе служили до войны. Виртуоз был необыкновенный, карты метал как Зевс молнии и всегда в цель. Выиграть у него было невозможно. Я по сравнению с ним — школяр. Так вот, берешь карту, одну, например бубнового туза… впрочем, господа, не буду утомлять вас излишними подробностями. Словом, выставил я капитана на полный фрунт. Даже золотые карманные часы мне проиграл. И тогда он побежал в трюм и вернулся с консервной банкой с нашего заводика. Потряс над ухом, поставил на кон. В тот вечер я выиграл еще две такие жестянки. Надеялся взять еще, но случилось неожиданное и страшное.

Через час, после того как «Рион» вышел из критского порта Ираклион, он напоролся на мину. Скорее всего, на союзническую, потому как немцы в этот район обычно не заходили. Взрывом разворотила нос судна, и оно за 15 минут ушло под воду.

— В суматохе я побежал в каюту Грудилина, но она оказалась пуста. Куда делся генерал, я так и не узнал. Корабль кренился на глазах. Я распихал выигранные банки по карманам, прыгнул за борт. «Рион» ушел от острова недалеко, поэтому быстро пришла помощь. Меня подобрала греческая рыболовная шхуна. Когда поднимался на борт, выронил две банки, одна осталась. Но и её хватило, чтобы неплохо себя потом чувствовать во Франции.

— Наконец-то я узнал, почему ты никогда не бедствовал, Слава, — сказал Бекасов.

— Так вы больше не встречались с Грудилиным? — спросила Белоглазова.

— Нет. Вероятно, он утонул, как и большая часть команды вместе с капитаном. Спаслись, насколько знаю, только 12 человек вместе со мной.

— А куда Грудилин вообще направлялся, он вам не говорил?

— Почему же, говорил. Собирался поселиться в пригороде Парижа, в Живерни, по соседству с художником Моне и писать картины. Он и сам в замке чего-то рисовал. Сплошная мазня. Не знаю где теперь генерал, на том свете или этом, а вам самой, Анна Владимировна, нужно отправляться непосредственно в Париж. В отеле «Westminster» на Rue de la Paix сейчас проживает ваш старый приятель Антон Иванович Деникин. Приехал по делам из Брюсселя.

— Он недавно прислал мне в больницу сочувственную телеграмму, — сказала Анна.

— Вот видите, будет возможность поблагодарить.

— Но, думаю, не только из-за этого вы настаиваете на мой поездке в Париж?

— Видите ли… Вчера в Белграде генерал Врангель провозгласил своим приказом образование Русского общевоинского союза.

— Вот как! — воскликнул Бекасов. — Наконец-то!

Тужилин и Белоглазова, казалось, на это никак не отреагировали.

— Да, Петр Николаевич реализовал свою мечту. Его ближайшим помощником назначен генерал Миллер. А генерал Кутепов, который помогал ему создавать РОВС, отбыл во Францию в распоряжение великого князя Николая Николаевича. Князь живет в замке Шуаньи в 20 верстах от Парижа.

— Не понимаю, какая взаимосвязь между РОВС и великим князем? — спросил Тужилин.

— Николай Николаевич высказал пожелание встретиться с Деникиным в ресторане отеля «George V».

— Откуда вам это известно, поручик? — недоверчиво взглянула на Одинцова Анна.

За поручика ответил Тужилин:

— Сведения от его друзей из «Немезиды».

— Ошибаетесь, Юрий Михайлович, они слишком мелко плавают. — ухмыльнулся Одинцов. — Теперь нет смысла скрывать настоящий характер моего поручения в Париже. Я передал от Николая Николаевича Юденича предложение Антону Ивановичу Деникину возглавить Русский Союз освобождения Родины.

— Но Врангель, как вы говорите, провозгласил создание РОВС, — удивился Тужилин. — Наверняка об этом заранее знал Юденич. Зачем же ему этот… хм, демарш в сторону барона?

— Кому как не нам с господином Бекасовым знать, что такое все эти воинские союзы. Одна пыль, способ привлечь средства «на борьбу с коммунизмом». Но кто платит, тот и заказывает музыку. Генералы Юденич, Кутепов, Врангель считают что такие союзы нужны. Значит, пусть они будут. Это дает возможность существования тысячам белоэмигрантов. Но генералы друг другу не доверяют и хотя создан РОВС, как бы единая организация, каждый так и будет продолжать тянуть одеяло на себя. А при случае и делать demarce.

— И что же Деникин? — спросила Анна.

— Отказался от предложения. Фактически повторил мои слова. Всякие воинские союзы — это полная чушь.

— Вы повторили его слова, — поправил Тужилин.

— Не имеет значения. Антон Иванович сказал, что сохранить кадровый потенциал Белой гвардии, что является основной задачей РОВС, а значит и РСОР, практически невозможно. Это напоминает шаманизм. Борьба с русским коммунизмом на данном этапе проиграна.

— Это ваши слова или Деникина?

Одинцов на это ничего не ответил. Он закурил папиросу, подошел к окну, за которым клубился предгорный туман. Стоял молча с минуту, выпуская в приоткрытую форточку клубы сизого дыма. Обернулся.

— Ничего за окном не видно, как будущее России. Так вот, встреча великого князя и генерала Деникина состоится в следующую субботу 8 числа, в 19.00. Я уже сообщил об этом соратникам из «Немезиды». Как и то, что вы, Анна Владимировна, готовите на них покушение.

— Очередной спектакль? — устало спросила Анна, хотя поняла, к чему клонит Одинцов. — Вы хотите сказать, что теперь информация об этом уж точно попадет к агентам Коминтерна и они выйдут со мной — атаманшей «Красной Ривьеры», на связь.

— Именно.

— А вы не думали над тем, что эти самые агенты устроят настоящее покушение на Антона Ивановича и Николая Николаевича? — поинтересовался Тужилин.

— Думал. Мы предупредим великого князя и генерала, если агенты Москвы встретятся с Белой бестией раньше, нежели мы предполагаем. Или… словом, как бог даст. Поселитесь, Анна Владимировна, в отеле «Apollo Opera» на Rue de Douai, 31. Я вам уже забронировал номер. На имя своей жены — Одинцовой Маргариты Павловны. Бывшей жены, заметьте.

Бекасова от этих слов передернуло, он покрылся мурашками, стиснул зубы так, что они заскрипели. Это, кажется, доставило удовольствие поручику.

— Как ты все чётко заранее распланировал, Слава.

— Жизнь научила, Петя, — ухмыльнулся Одинцов. — Да не ревнуй ты так, лопнешь от напряжения. Анна Владимировна свободная женщина и сама выберет кто больше мил её сердцу. Надеюсь, меня. Ха-ха. Ну а по документам она уже моя жена. У нас двухгодичный стаж супружеской жизни. Пора заводить детей.

Одинцов достал из тумбочки комода газетный сверток, развернул, протянул Анне паспорт на имя Одинцовой Маргариты Павловны и свидетельство о браке, выданное мэрией Лиона в 1922 году.

— Пришлось выпить море Каберне с регистратором, — пояснил он.

— И я поеду в Париж! — Бекасов поднялся, словно на пружинах, заложил руки за спину, еле сдерживая себя, чтобы не наброситься на Вячеслава Юрьевича.

— Ну куда ж без тебя, — улыбнулся Одинцов, дружески похлопав ротмистра по плечу. — Да остынь, говорю, взорвешься. Паспорта для тебя нового не нашлось, но есть справка на подрядные работы от строительной фирмы «Арман и сын».

— Я Арман или сын?

— На имя Армана Готье. Значит, папаша. Ха-ха. Маскарад свой скандинавский наденешь и вперед. Правда, в рыжей морской бородке ты похож на спившегося рыбака-неудачника, но ничего не поделаешь, искусство, как известно, беспощадно к своим создателям. Больше уверенности в лице и всё получится. Ну, а если серьезно, в Париж мы выдвинемся вслед за Анной Владимировной. Если господин Тужилин составит нам компанию, то мы…

— Составлю, давно хотел побывать в Лувре, — с готовностью сказал тот.

— Вот и замечательно.

— Забыли спросить моего согласия, — нахмурилась Анна.

— Вы против?

— Да. Но у меня нет выбора. Кроме как с Антоном Ивановичем, мне нужно встретиться с еще одним человеком.

— Только с моего ведома, Анна Владимировна. До 8-го числа вам нужно находиться в отеле или недалеко от него.

— А с чего вы вдруг раскомандовались, поручик? — возмутилась Белоглазова. — Кто вас вообще уполномочил?

— Обстоятельства, Анна Владимировна. — Мы должны остановить красных террористов.

На это ни у кого возражений не нашлось.

Сентябрь 1924, Париж.

Отель на Rue de Douai, 31 оказался уютным и тихим. В нем жили мелкие торговцы, коммивояжеры, муниципальные клерки, несколько семей из Польши, стайка щуплых норвежских студентов и отставной полковник финской армии, вечно сидевший за рюмкой вермута в местном баре. Всего человек сорок постояльцев, не обращающих внимания друг на друга.

Анна поселилась на третьем этаже отеля с крутыми старинными лестницами, выстланными красными коврами, пахнущими мышами и сыростью. Но это её не раздражало. Номер был довольно просторным и выходил широкими окнами на базилику Сакре-Кёр, музей Монмартра и остальные архитектурные прелести Парижа.

Несколько дней она бродила по старинным улочкам города, сидела до позднего вечера в различных кондитерских кафе, бесцельно бродила по магазинам. Но, как и велел Одинцов, далеко от отеля не удалялась. Правда, пару раз всё же прокатилась на парижской подземке, чему осталась очень довольна. Раньше не представлялось случая побывать в этом изумительном городе.

Но где бы Анна ни была, каждую минуту думала кто, как и когда к ней подойдет. Через своих «соратников» Одинцов, по его словам, распространил информацию, где живет Белая бестия, ставшая непримиримым врагом русских офицеров-эмигрантов, возглавившая радикальную коминтерновскую организацию «Красная Ривьера». Она опасалась, что о ней могут узнать те самые белые офицеры, выследить и просто пристрелить. Они же не знают хитроумного плана по ее внедрению в настоящую красную банду террористов.

Утром в среду Анна выпила чашку кофе с шоколадным круассаном в кафе отеля. Затем отправилась на прогулку. До встречи генерала Деникина с великим князем Николаем Николаевичем в «George V» оставалось три дня. И никаких известий от Одинцова. А если он все это придумал, если поручик и есть организатор убийств русских офицеров? — думала не раз Анна. — Недаром ведь изначально ее подозрения пали на него. Но нет, слишком сложно. И для чего тогда было ему отправлять ее вместе с Бекасовым и Тужилиным в Париж? Деникин… неплохо бы было встретиться с Антоном Ивановичем до субботы.

Да, твердо решила Белоглазова, так будет лучше. Нужно найти генерала Деникина. А еще того человека, о котором она почти никогда не забывала. Нестора Ивановича Махно. Батька никак не шел у нее из головы. Его трагическая, противоречивая, но честная натура очень ее интересовала. К тому же он прислал ей телеграмму. «Вспоминаю с уважением. Выражаю революционную солидарность. Надеюсь на нашу встречу». Встречу…

Белоглазова дошла до улицы Пьера Фонтена, заглянула в магазин шляпок. Та, которую она приобрела в Грасе, имела слишком темную вуаль и теперь она желала её заменить. Мадам помогла ей примерить несколько шляпок. И только последняя, из прованской соломки, с короткой бежевой вуалью чуть ниже глаз, ей приглянулась. Анна вертелась возле большого зеркала, когда в нём, за ее плечом, появилось мясистое, небритое мужское лицо. Правую щеку человека прорезал шрам, чуть поменьше прорезал лоб над левой бровью. На носу бородавка. На мужчине была коричневая кепка в крупную клетку. Он улыбался большим, лягушачьим ртом.

— Ce chapeau vous va tres bien, — сказал он с тяжелым славянским акцентом. Анне было приятно услышать комплимент по поводу ее выбора — «вам очень идет эта шляпка». И тут же её словно пронзило шилом. Не может быть!

Она резко обернулась. Шляпа, задев шторку примерочной кабинки, упала на пол. Но Анна не торопилась ее поднимать.

— Костя, ты?!

— Я, Анна Владимировна, — ответил мужчина по-русски. — Вы необычайно похорошели.

Анна была поражена как молнией. Кого-кого, но Костю Талого, которого спасаясь от бандитов, раненного, она вынуждена была оставить в сарае, меньше всего готова была встретить в Париже.

— Живой, — выдавила она.

— Увы.

— Почему же «увы»?

— Потому что без вас — какая это жизнь? Эх.

Только этого еще не хватало, подумала Анна. Костю она давно мысленно похоронила, конечно, нередко казнилась за то, что оставила беспомощного. Но Белоглазова была уверена, что раны его смертельны и она уже ничем не могла ему помочь. Во всяком случае, так успокаивала себя. А тут на тебе, явление.

Сели в ближайшем кафе. Талый рассказал, что корниловцы посчитали его мертвым и трогать не стали. А его еле живого от потери крови, подобрала местная крестьянка Агафья Стручкова. Выходила, отпоила травяными отварами, медом и молоком. Костя вернулся с покаянной головой к Махно, вместе с Агафьей. Но рубить ее Батька не стал, простил. Вместе с красными, в отряде Семена Каретника, форсировал Сиваш, был опять ранен. И снова его выходила Агафья. В 1921 вместе с Махно ушел сначала в Румынию, потом в Польшу. В 1923 году их дороги разошлись. Нестор Иванович вместе женой Галей попал под следствие якобы за попытку устроить восстание в Восточной Галиции. Косте ареста удалось избежать и он с Агафьей, купив немецкие документы, перебрался в Германию, а затем во Францию.

— То есть, Нестора Ивановича в Париже нет? — с сожалением спросила Анна.

— Он в Берлине. А телеграмму, Анна Владимировна, от его имени, дал вам я.

— Ты, но зачем?

— Я поддерживаю связь с Нестором Ивановичем, иногда звоню ему, докладываю о состоянии анархического движения во Франции. Он сам просит.

— Оно здесь есть?

На вопрос Костя лишь поморщился, в сердцах махнул рукой.

— Какое там. Но мне искренне жаль великого Махно. Для меня он таковым и остался. Так вот, прочитав в газетах о покушении на вас на Антибе, я рассказал об этом Нестору Ивановичу. И он пожелал дать вам поддерживающую телеграмму. Но у него совсем нет денег, живет сейчас по друзьям в Берлине. Мы думаем перевезти его сюда.

— Спасибо, Костя за поддержку. Но как ты меня нашел сейчас? Только не говори, что случайно.

— Не буду. Через некую «Немезиду» нам стало известно, что ты живешь в «Apollo Opera», а встреча Деникина и великого князя состоится в субботу. Поэтому ты в Париже.

— Кому это «вам»? — сузила глаза Анна. В них появились горячие искры.

Это что, получается, — подумала она, — анархисты-террористы уничтожают белых офицеров на Ривьере? А Костя один из них?

— Нам, Союзу левых эсеров и анархистов, которых предали большевики. Называется он «Искупление».

— Кто же вами руководит?

— Бывший генерал, которого ты хорошо знаешь, а он тебя.

— Стоп. Не говори мне его имени. Я сама догадаюсь.

Анна сдавила виски руками. Посетители кафе начали на нее оборачиваться. Одна грузная дама за соседним столиком предложила таблетку от головы. Белоглазова вежливо поблагодарила, но голова действительно у нее разболелась.

— Неужели генерал Грудилин?

— Он самый. Илья Ярославович.

— Но некто поручик Одинцов утверждает, что он вроде бы утонул во время крушения французского судна «Рион», на котором генерал, по сговору с капитаном корабля, перевозил награбленные Махно ценности.

— Не знаю насчет «Риона», а Грудилин попался нашим ребятам под Николаевым. Его не расстреляли потому, что он откупился консервными банками с золотом, сказал, что остальную часть клада на берегу Днепра — куда собственно мы с тобой и направлялись, он оставил нетронутым. Ему поверили и отпустили. А я с ним пересекся уже во Франции, куда мы с Агафьей на последние гроши переправились через Сербское королевство. В общем, когда Грудилин узнал, что ты стала мстительницей, возглавила «Красную Ривьеру», очень тобой заинтересовался. Желает, чтобы тебя доставили к нему.

— Доставили? А этот старый хрыч не боится, что я натравлю на него своих нукеров? Да, я руковожу «Ривьерой», потому что поняла — именно белые генералы и офицеры погубили Россию и теперь они должны понести заслуженное наказание.

Костя опять поморщился, снял кепку, вытер пятерней свою замечательную, угловатую лысину. Бородавка на его носу покраснела как от поднесенной спички.

— Хватит, Анна. Не говори мне этих глупостей. За то короткое время, что я был рядом с тобой, я понял кто ты. Ты не убийца и не кровавая мстительница. Ты человек высоких моральных принципов и веры в справедливость. Именно поэтому ты отпустила Махно. Тогда, в магазине купца Овчинникова, был Нестор Иванович, а не актер. Батька тоже понял тебя. Ты, я уверен, приехала в Париж, чтобы расставить силки на красных террористов, которые залили кровью Ривьеру. И я помогу тебе.

* * *

Анна шла по бульвару Клиши в сторону метростанции «Pigalle». Накрапывал мелкий дождь, но зонта своего в мелких ирисах не открывала. Она пыталась привести мысли в порядок. Талый — выскочил, как чертик из преисподней, Грудилин, оказывается, жив — здоров и руководит какой-то эсеро-анархистской организацией «Искупление». К тому же желает ее видеть. Для чего? Грудилин законченный негодяй, но на террориста не похож. Во-первых, слишком труслив. А во-вторых, для чего ему это? Конечно, его могли завербовать коминтерновцы и использовать в своих целях. Ну а эсеры и анархисты злы на всех и вся за свое поражение и мстить будут за деньги любому. Впрочем, это только домыслы и эмоции.

Рядом с Анной пристроился мужчина в темном пиджаке, полосатых панталонах и белых штиблетах. Ботинки, ступающие с ней нога в ногу, в первую очередь и заметила Белоглазова, так как ее задумчивые глаза были опущены вниз.

— Кто с вами беседовал? — спросил мужчина.

По голосу Анна сразу узнала Одинцова. Не обернулась.

— Вы меня обманули, поручик, — сказала как можно ядовитей Белоглазова. — Грудилин в Париже и именно вы передали его «Искуплению» информацию обо мне и о встрече Деникина с великим князем.

Одинцов не перебивал, все так же спокойно шел рядом.

— Никакой «Рион» не тонул у берегов Крита. Вас ограбили махновцы под Николаевым.

— Об этом вам балбес Талый рассказал? — наконец подал голос поручик. — Выследил ведь вас, выжлец. Да, мы попали в руки махновцев под Николаевым, а транспорт «Рион» ушел без нас. Без нас и затонул. Часть махновского золота Грудилин хранил в николаевском банке. Что-то он выделил мне и на этом наши пути разошлись. Я, как вы знаете, оказался вместе с вашим Бекасовым в Болгарии. Уже тогда барон Врангель негласно поручил мне возглавить его тайную канцелярию, если можно так выразиться, по защите от красных шпионов. А через год он отправил меня в Ниццу по просьбе Юденича, когда на Ривьере начался красный террор. Анархо-эсеровская организация «Искупление» сразу попала в поле моего зрения. Только позже я узнал кто ее возглавляет. Но Грудилин не террорист, слишком труслив для этого.

Анна удивилась тому, что поручик почти в точности повторил её мысли.

— Трусливые люди бывают особо жестокими, — возразила она. — У Грудилина могло закончиться махновское золото, а большевики за террор наверняка неплохо платят.

— Террор развязали профессионалы. А кто такие теперь эсеры и анархисты? Обычный эмигрантский сброд. Знаете, чем промышляет «Искупление»? Обложило данью русские подпольные игровые заведения и бордели. Ха-ха.

— Смешно. Не знаю теперь верить вам или нет. Слишком часто вы лжёте.

— Не лгу, Анна Владимировна, просто не раскрываю сразу всю информацию. В ваших же интересах.

— В моих, значит? Надеюсь с Бекасовым и Тужилиным все в порядке? Или потом выяснится, что они пропали без вести.

— Анна Владимировна, ну как вы можете! Вы всё же моя супруга и мужу обязаны доверять. Ха-ха. Они сидят сейчас в отеле и дуются в карты. Короче. Мне не особо нравится, что вас каким-то образов вычислил Талый. Хотя, может, наоборот это к лучшему. И в «Немезиде», и в «Искуплении» теперь точно знают, что вы в Париже, и что я не обманщик. Ждем, когда на вас выйдут настоящие кремлевские агенты.

— А если не выйдут, если эта ваша ловля на живца ни к чему не приведет, встреча генерала Деникина с Николаем Николаевичем в субботу состоится?

— Пока я не могу дать однозначного ответа на этот вопрос, Анна Владимировна. Посмотрим по обстоятельствам. Но я догадываюсь, о чем вы думаете. Ни в коем случае не советую вам прежде субботы попытаться встретиться с Антоном Ивановичем Деникиным. Вы сорвете весь наш спектакль.

— Ваш спектакль, поручик.

— Напомню, меня зовут Вячеславом Юрьевичем. Для вас, глубокоуважаемая супруга, просто Вячеслав.

— Нет, лучше я буду называть вас Славиком или Славуней.

— Замечательно! Только, пожалуйста, не Сливой, как в детстве. Признаюсь, от слив у меня слабит живот, я их терпеть не могу.

Анна остановилась возле входа в подземку, взглянула на Одинцова с прищуром:

— Пока, Славик, иди, прими закрепляющее и ложись спать.

Она постучала кончиком зонта по его белым штиблетам, ухмыльнулась и начала спускаться по железным ступенькам метро.

— Не поскользнитесь! — крикнул ей вдогонку Одинцов. — Лучше, когда рядом с вами надежный человек.

И уже себе под нос:

— Не то, что ваш Бекасов. Эх, какая всё же у меня жена. Никогда такой не было.

* * *

В отель Белоглазова вернулась часа через два. Портье передал ей телефонограмму и сказал, что «у входа мадам Одинцову ждет таксомотор с номером «257-КL».

Анна с удивлением приняла листок, на который был наклеен текст: «Срочно жду у себя. Машина за вами послана. Ваш Деникин».

Больше всего поразил не текст телеграммы, хотя, конечно, и он тоже, а подпись — «Ваш Деникин». С генералом она не встречалась уже с 1919 года, да и вообще между ними никогда не было столь тесных, доверительных отношений, чтобы оставлять такие «теплые» подписи.

— Авто за углом, я проверил, — учтиво сказал портье.

Поблагодарив служащего отеля и дав ему франк, Анна вышла на улицу. За углом дома действительно виднелся желтый кузов таксомотора с закрытым кожаным верхом. Она подошла, взглянула на номер.

В ту же секунду задняя дверь авто открылась. Внутри сидел совершенно лысый мужчина в черном костюме с золотым пенсне на длинном шнурке. Его широкая улыбка напоминала улыбку голодного папуаса, увидевшего добычу.

— Анна Владимировна, прошу вас. — Он протянул Белоглазовой сухую, желтую руку.

Несколько поколебавшись и оглядевшись вокруг, Анна села без его помощи на заднее сиденье «Рено». От мужчины пахло дорогим лавандово-цитрусовым одеколоном из Граса. Но слишком резко. Так, что захотелось чихнуть. Но желание сразу пропало, когда передний пассажир, обернулся.

— Алексей! — вырвалось у нее.

— И Павел, — добавил тоже повернувшийся к ней шофер, снимая шоферские очки.

Ей улыбались есаул Наяденцев и капитан Ростопчин.

«Господи, как же мне вас в последнее время не хватало», — вздохнула Анна мысленно. С ее души непонятно почему свалился камень.

* * *

Антон Иванович Деникин принял Белоглазову с распростертыми объятьями.

— Анна Владимировна, дорогая, как я рад вас видеть?

Генерал был одет в великолепно сидевший на нем полосатый пиджак с алым платочком в нагрудном кармане, безукоризненно белые штаны с отворотами, под которыми виднелись синие клетчатые носки. Коричневые броги с декоративной перфорацией, были начищены до блеска. Белая бородка и усы словно из свежего снега. От Деникина исходил гвоздично-пряный аромат. Из глаз струился свет. В них не было обычной задумчивой грусти.

Анна в очередной раз отметила, что Антону Ивановичу повезло с супругой Ксенией Чиж. Ведь только женщина, имеющая вкус, может так искусно одеть своего мужа. Чиж всегда, и это было известно всем, заботилась о нём.

Генерал подскочил к Анне, схватил ее за руку, поднес к своим губам. В этот момент из соседней комнаты вышла его супруга. Белоглазова видела Ксению всего несколько раз — в Екатеринодаре после его взятия Белой армией и позже в Таганроге, в ставке командования — и отметила, что та совсем не постарела. Все такая же «взрослая девочка» с вьющимися короткими каштановыми волосами. И тот же тяжелый, словно придавливающий собеседника, металлический взгляд. Она была в зеленом креповом платье без талии, украшенном на груди черным бисером. Ксению, казалось, не смутила поза мужа, склонившегося перед Белоглазовой. Антон Иванович же, напротив, сконфузился, так и не донес руки Анны до губ, кашлянул, указал на ажурное кресло возле кривоногого столика в стиле барокко.

Ксения поздоровалась с Анной, сказала, что кофе по-итальянски через минуту будет готов и вышла, закрыв за собой массивную дверь.

Расположившись напротив Анны, генерал первую минуту молчал. Буравил ее заинтересованным, восторженным взглядом. Неожиданно в нем появилась тень печали.

— Я иногда думаю, что Белое дело мы проиграли, только потому, что вы преждевременно покинули наши ряды, — сказал он. И тут же опомнился, поняв, что сказал лишнее. — Нет, нет, я вас не осуждаю. Когда вы не вернулись в Ставку из логова Махно, я решил, что вы погибли. Но офицер, с которым вы были… хм, на задании, сообщил, что побег из Повстанческой армии прошел удачно, но вы с ним были вынуждены расстаться. И ушли.

— Да, я решила прекратить борьбу, — ответила Анна. — Посчитала, что Белое дело безнадежно, потому что в нем нет правды.

— Правды? — вскинул брови Деникин. — Мы воевали за свободу России, которую большевики превратили теперь в зловонную, выгребную яму. Разве это не «правда»? Да, теперь в Совроссии экономическая свобода, НЭП, но политической нет. А значит, рано или поздно коммунисты вновь начнут искать врагов, уже внутри себя. Наступит полный хаос с миллионными жертвами.

— Пока они их ищут врагов за пределами Совроссии, в частности здесь, во Франции, и вполне успешно. Убиты десятки наших товарищей. Именно поэтому я здесь, Антон Иванович. А правды не было в Белом движении, потому что в нем не содержалось светлой цели. Да, именно светлой. Тот же Нестор Иванович Махно имел пусть утопичную, но светлую цель — безвластное государство, где все равны и честны друг перед другом. Утопия, конечно, но красивая. А что было у белых? Возвращение к прежним порядкам, которые всем обрыдли. Народ жаждал революции, революционных изменений, а мы им ничего не смогли предложить. И я вижу знак свыше, что именно Махно, остановил продвижение Белой армии к Москве и тем самым положил начало её конца.

Деникин достал из шкатулки сигару, понюхал ее, положил на крышку. Ему явно было неприятно напоминание о «Московской директиве» — наступлении на Москву, которую в 1919 году оспаривали многие генералы. В первую очередь барон Врангель, сменивший «опростоволосившегося» Деникина на посту Главкома. Но и Врангель уже не смог остановить красную лавину.

В глазах Антона Ивановича, кажется, появились слезы, и Анна пожалела, что завела этот разговор. Но ведь не она первой начала «вечер воспоминаний». Вообще, она тоже была рада видеть бывшего главнокомандующего. Даже не знала почему. Вероятно все же потому, что было жаль прошлого, в котором она была лихой Белой бестией.

* * *

В автомобиле, в котором оказались есаул Наяденцев и капитан Ростопчин, она узнала, что они являются членами Союза офицеров Венгрии, СОВы в просторечии. В Будапешт приятели попали вместе с отрядом донцов армии Краснова.

— Мы нанялись матросами на греческое рыболовецкое судно, — рассказывал Наяденцев. — Полгода ходили по Средиземному морю, затем уехали в Белград, позже в Венгрию. Через генерала Волгина, с которым мы вместе воевали на Западном фронте, вошли в СОВу. С его помощью, нам с капитаном удалось открыть что-то типа русской харчевни. Тем и жили. Но прогорели как восковые спички. А потом, через того же Волгина, получили место помощников генерала Деникина. На самом деле, его охранников. Сопровождаем в поездках, на различных мероприятиях.

— Антон Иванович настоятельно приглашает вас к себе на чай, Анна Владимировна, — вступил в разговор Ростопчин. — Где вы живете, мы узнали, проследив за Одинцовым, который уже имел беседу с генералом. Не хотел поручик раньше времени вас нам выдавать. Может, ревнует? Ха-ха. Вы очень похорошели.

— Ох уж этот Одинцов, — вздохнула Анна. Ей был очень приятен комплимент Наяденцева. — Вы знаете, что на днях барон Врангель создал РОВС?

— А-а, — махнул рукой капитан Ростопчин. — Все это уже только потуги вдрызг проигравшихся картежников выглядеть приличными. Что не создавай — поздно. Это лишь продлит агонию Русской армии. Да и какой армии? Смешно даже говорить.

— Не знаю, — сказал есаул. — Здесь я не соглашусь с Пашей, войсковые союзы помогают людям выжить.

— Они их только развращают, заставляют надеяться на кого-то, но не на себя, — возразил Ростопчин. — Сколько таких опустившихся солдат и офицеров по всей Европе. Да и по всему миру.

— Вы знаете, что Грудилин во Франции? — спросила Анна.

Кажется, это известие удивило обоих. Они молча переваривали информацию. Первым заговорил Наяденцев:

— В Венгрии до нас доходили слухи, что он погиб на французском транспорте у берегов Крита. Мы даже поставили в церкви Илье Ярославовичу свечку. И чем же он теперь занимается? Неплохо бы повидаться.

— Да, неплохо бы, — хищно улыбнулся Ростопчин.

— Неужели Одинцов вам ничего о нем и о себе не рассказал?

— Представьте, нет. Придется намять ему бока. У нас еще есть время. Не откажите в любезности, Анна Владимировна, рассказать нам немного о себе и вообще ввести в курс дела. А то мы, признаться, запутались кто вы теперь — все та же Белая бестия или руководитель «Красной Ривьеры».

— С удовольствием, друзья.

При слове «друзья» оба расплылись в улыбках. А Анна подробно рассказала, каким образом добралась до Франции, как жила все эти пять лет и как внезапно объявился поручик Май Луневский с предложением сыграть роль жертвы «красных террористов».

Белоглазова описывала все в деталях, а Наяденцев и Ростопчин внимательно слушали, не перебивая ни словом, ни даже движением. Замер и сидевший рядом с ней лысый мужчина в золотом пенсне, который все это время прижимался к ней своим мясистым, горячим бедром.

— Да-а, — протянул он, когда Анна закончила рассказ. — Позвольте представиться — подполковник Антонов Аркадий Аркадьевич. Бывший заместитель начальника контрразведки армии Май-Маевского. Хороший был человек Владимир Зенонович, но подвержен некоторым человеческим слабостям. Я был рядом с ним и в походе на Первопрестольную, и когда он руководил тыловыми частями в Крыму. Очень генерал переживал, что сорвал наступление на Москву. Кто-то сейчас говорит, что Владимир Зенонович его просто «пропил». Но это не так. Именно этот порок не мешал ему быть отменным полководцем. Наступление сорвал…

— Знаю, — перебила Анна, — не утруждайтесь, как вас…

— Для вас просто Аркадий. — Он приподнял шляпу.

— Аркадий, вы не могли бы немного отодвинуться, — попросила Белоглазова. — А то вы меня сильно раззадориваете своим обворожительным телом, а впереди еще важное дело.

Все захохотали, в том числе и Антонов. Он как мог отодвинулся к двери авто, покраснел:

— Извините, Анна Владимировна. Я как бы начальник этих двух олухов, которые даже не потрудились сразу представить меня даме. Да-а, теряем мы культурные манеры. Ничего не поделаешь, такова наша нынешняя неприкаянная жизнь эмигрантов.

И сразу стал серьезным:

— О нашей встрече и предстоящем визите к генералу Деникину Одинцову прошу не сообщать. Договорились?

Анна внимательно посмотрела в глаза Антонову, но так и не смогла в них ничего прочитать.

* * *

Деникин разлил кофе по чашкам, втянул широкими ноздрями крепкий аромат.

— Обожаю кофе по-латиноамерикански. Но моя Ксюша готовит его даже лучше бразильцев.

Деникин засмеялся, но сообразив, что смех совершенно ни к месту, поправил зеленый галстук, откашлялся.

— С минуты на минуту должен появится один весьма… хм, важный человек и мы уже перейдем непосредственно к делу. Но сразу хочу предупредить, Анна Владимировна, что оно будут нелегким и опасным. Для всех нас.

Анна не успела что-либо ответить. Дверь отворилась. Ксения сказала, что «гость прибыл и сейчас поднимется в кабинет».

Буквально через несколько секунд вошел высокий словно жердь, моложавый мужчина лет 60-ти в кремовом костюме со светлой бородкой, как у Деникина, и тонкими горизонтальными усиками. Быстрые, внимательные глаза остановились на Белоглазовой. Он ей поклонился.

Анна сразу его узнала. Портреты великого князя Николая Николаевича Романова — младшего, бывшего верховного Главкома сухопутными и морскими силами Российской империи, часто печатались в эмигрантских и французских газетах. Кроме того, она несколько раз видела его на Антибе, где князь жил на вилле Тенар.

Белоглазова поднялась, поклонилась. К ней скорым шагом подошел Николай Николаевич, взял за плечи.

— Полноте, мадам, ну к чему реверансы! Все мы теперь равны и перед Богом, и друг перед другом. Покорнейше прошу садиться, — предложил князь, будто он был тут хозяином.

Это отметила Анна и про себя ухмыльнулась — неистребим великодержавный дух. А ведь они, Романовы, по большому счету, пустили великую империю под откос. Как же князь точно олицетворяет осколок прежней, царской России.

Князь принял чашку кофе из рук Ксении, несколько раз поблагодарил, положил в нее сахар, добавил сливок. Долго мешал ложечкой. Потом произнес фразу, от которой Анна вздрогнула. Николай Николаевич почти в точности повторил ее мысли:

— Знаю, о чем вы думаете, глядя на меня старика. Это один из тех Романовых, что уничтожили Россию, отдали ее на растерзание жидо-большевикам. А вы знаете, я считаю, что великие мученические испытания посланы России свыше и если она их выдержит, то возродиться с неимоверной мощью. Труден будет путь этого возрождения, но он неизбежен.

К чему это оправдание? — подумала Анна. Видимо, нелегко князю. Бичует сам себя уже какой год. Сидит затворником в своих замках и бичует. Однако ведь приехал к Деникину и непросто так.

Николай Николаевич резко перешел на другую тему.

— Я знаю кто вы, Анна Владимировна, и по какому поводу здесь. Мне доложили, что вы решили внедриться в банду большевистских агентов Москвы, представляясь красной террористкой. Что ж, смелое решение. Вы уже разыграли, насколько я знаю, несколько спектаклей и теперь требуется завершающий, главный. При чем с нашим, с генералом, участием. Его придумал… как его…

— Подполковник Антонов, — подсказал генерал.

— Именно. Мне, признаться, по состоянию здоровья, тяжело принимать участие в таких инсценировках, но я понимаю, что от меня зависит жизнь многих русских офицеров, томящихся в эмиграции. И потому я дал свое согласие. Убивайте нас, госпожа Белоглазова!

Последние слова великий князь произнес так громко, будто отдавал приказ идти в атаку своей Кавказской армии. Дверь приоткрылась и в нее заглянула испуганная Чиж. Однако убедившись, что все в порядке, кивнув мужу, исчезла.

— Так как же, господа, мы поступим?

Деникин позвал супругу, спросил, ожидает ли уже в прихожей господин Антонов. Когда узнал, что подполковник на месте, велел пригласить.

Вскоре в номере появился Аркадий Аркадьевич в своем, видно, любимом золотом пенсне. Его лысина блестела на солнце, будто смазанная маслом.

Деникин пригласил его сесть и изложить план. Антонов сказал, что генерал Деникин и великий князь, как и было условлено, встретятся в следующую субботу 8 числа, в 19.00 в отдельном кабинете ресторана отеля «George V». Минут через 15 в ресторан войдет Анна Белоглазова, возьмет столик в общем зале, закажет ужин на имя своего мужа Вячеслава Одинцова. Он будет с пятницы снимать номер в том отеле. Затем Анна узнает у метрдотеля — правда ли что здесь обедает великий князь Николай Николаевич. Независимо от ответа, пройдет в отдельный «розовый» кабинет, где будут сидеть князь с генералом. Вскоре она выйдет и, не притронувшись к ужину, покинет ресторан. А через какое — то время в «розовом» кабинете произойдет взрыв.

— Но ведь могут пострадать посетители, — возразил великий князь. — Спасая одних, мы не можем убивать других.

— Боже упаси, Николай Николаевич! — приложил руки к груди Антонов. — Это будет просто громкий хлопок абсолютно безопасной петарды, которая выпустит облако сизого дыма. Метрдотель, который первым ворвется в кабинет — наш человек. Это подпоручик Сивцев. Медики, которые тут же появятся — помощники господина генерала — есаул Наяденцев и капитан Ростопчин.

Анна ухмыльнулась — санитары, так санитары, ничего не скажешь.

— Вас, господа, врачи на носилках отнесут в карету скорой помощи. Ну а утром газеты выйдут с заголовками об очередном страшном и кровавом терроре большевиков во Франции с портретом лидера «Красной Ривьеры» Анны Белоглазовой. Вы, Анна Владимировна, покинете Париж вместе с Николаем Николаевичем и генералом, поселитесь в Дефансе, ближнем пригороде. Будете ждать, когда на вас выйдут агенты Москвы. Думаю, на этот раз долго ждать не придется. Ваше прикрытие в Дефансе буду осуществлять лично я с вашими друзьями есаулом Наяденцевым и капитаном Ростопчиным. Мы будем находиться в доме напротив. Так что опасаться вам нечего, все будет под контролем.

— Не сомневаюсь, Аркадий.

Деникин захлопал глазами. Как-то не принято даме обращаться к мужчине только по имени, если между ними нет более доверительных, чем деловые, отношений.

Антонов поднялся:

— Итак, до субботы. Честь имею, господа.

Он наклонил свою лысую голову, с которой по стенам побежали солнечные зайчики.

* * *

В четверг вечером в номер Анны телефонировал портье. Он сказал, что госпоже Одинцовой оставлена записка, кто оставил — неизвестно, человек не представился. «К вам направить мальчика или сами спуститесь, мадам?»

Через 10 минут Анна спустилась к администратору отеля. Записка была короткой. «Ждем на перекрестке Rue Douai и Rue Mansart».

Кто бы это мог быть? Подполковник Антонов желает что-то уточнить по субботнему «спектаклю» или Петя Бекасов соскучился? Может, телефонировать Одинцову? Он оставил на всякий случай свой номер в «George V». Нет, решила Белоглазова, не годится. Возможно, это уже те, кого я с нетерпением жду.

На углу двух улиц возле кондитерской лавки мадам Куапель, куда Анна не раз заходила полакомиться чудными пирожными с клубничным кремом, стоял небольшой коричневый автомобиль. Из выхлопной трубы итальянского «Fiat 70» вырывался сизый дымок. И не жалко керосина, подумала Анна. В ее ридикюле лежал «Браунинг» и она вспоминала — загнала ли патрон в патронник. Интуиция ей подсказывала, что внутри не друзья — офицеры и не Бекасов.

Она открыла заднюю дверцу просторного автомобиля. Внутри кроме шофера никого не было.

— Садись, — по-русски сказал он, не обернувшись.

С языка чуть не слетел закономерный вопрос: «кто вы?», но задавать Анна его не стала, понимала, что в данный момент это бессмысленно.

Села назад, притворила за собой дверцу. Но она закрываться не хотела. Водитель ждал. Наконец Белоглазова сообразила повернуть на ней рычажок. Дверца закрылась и только тогда машина тронулась.

Ехали долго на север через Сен-Сен-Дени и Сарсель, а возле парка Форе д, Экуан авто резко остановилась. Шофер начал шарить по карманам, Анна незаметно расстегнула сумочку.

— Обронил, — сказал водитель.

— Что?

— Поглядите, нет ли его сзади, перед передним сиденьем?

Анна машинально подалась вперед, и в тот же момент, шофер резко поднес к ее лицу руку, с зажатой в ней ватой. Она почувствовала дурманящий запах эфира. Сознание растворилось в абсолютной пустоте. Это и есть смерть, — последнее, что успела она подумать.

Когда открыла глаза, над ней нависло знакомое лицо. Но она никак не могла вспомнить, кому оно принадлежит. Сознание выбиралось из пустоты тяжело, скачкообразно.

— Здравствуйте, Анна Владимировна, — улыбался лоснящийся от пота или от жира человек.

Ее стало подташнивать. Мужчина поднес к ее носу флакон с нашатырем, который почти мгновенно привел её в чувство.

— Извините, что пришлось прибегнуть к столь суровому обхождению, но это исключительно в целях нашей общей безопасности. Если бы вы даже согласились надеть повязку на глаза, все равно попытались бы подсматривать. Бестия хитра и лукава, а-а, ха-ха, знаю, знаю, матушка. А дорогу ко мне не должен знать никто. Еще раз приношу искренние извинения.

Только теперь Анна осознала, что перед ней никто иной, как генерал Грудилин, лишь постаревший и надувшийся, словно от водяной болезни. Нельзя сказать, что она этому сильно удивилась, но все равно была озадачена.

Голова все еще плыла, была ватной, в висках стучало, язык был сухой, будто она лизала песок в пустыне. Анна попыталась подняться, но поняла, что привязана к лежанке руками и ногами.

— Это тоже в целях нашей общей безопасности, Анна Владимировна. А то наброситесь на старика с кулаками, что мне тогда делать? Здоровья мало осталось, а столько еще нужно сделать! Жаль, шляпы у меня нет, а то я бы снял ее перед вами. Столько удивительных поступков вы в последнее время совершили, так прославились. Это ж надо, главарь «Красной Ривьеры». Звучит! Только меня, дорогая Анна Владимировна, не проведешь, нет. Слишком долгую жизнь я прожил, был даже руководителем целой республики. Впрочем, вы знаете. Ваша «Ривьера» и сами вы, лишь приманка для дураков. Но разве я похож на дурака? Кто угодно, но только не дурак. Всё знаю, всё понимаю и всё вижу. Знаю, например, что намедни вы имели конфиденциальную встречу с господами Деникиным и Романовым, хотя поручик Одинцов, ваш муж, вам запретил встречаться с генералом. Ха-ха.

— Она всегда всё делает по-своему, — раздался голос из темноты.

Зрение Анны все еще выхватывало только передние планы пространства. Но голос она, разумеется, узнала. А вскоре перед ней появилось и лицо его обладателя.

— Ей говорят одно, она делает другое, никакой на Бестию нет управы. Генерал Юденич уже все нервы с ней потерял.

— Рада вас видеть, поручик, — смогла, наконец, сказать Анна.

Перед ней стоял улыбающийся Май Юлианович Луневский.

— Да, это я, мадам. Позвольте и мне еще раз принести вам свои извинения, за тот инцидент на Антибе. Не хотел, ей богу не хотел причинить вам страданий. Каюсь, грешен, так с приличными дамами не обращаются. Знаю, что вы удивлены видеть меня теперь.

— Не особо, — ответила уже более крепким голосом Анна. — Даже не спрашиваю откуда Грудастому… хм, извините, господину Грудилину стало известно о моей встрече с Деникиным и великим князем.

— Ну-ка, ну-ка, продемонстрируйте нам свою интуицию, — потер руки генерал. — Вернее, дедукцию, как писал криминальный романист Конан Дойл.

— Дайте воды, — попросила Анна.

— Конечно.

Через минуту к ее губам Луневский поднес глиняную кружку с чаем, но полностью выпить не дал. Однако и этого было достаточно, чтобы в голове Анны немного рассеялась пелена. В висках меньше стало стучать. Луневского, конечно, встретить у Грудилина она не ожидала, как, впрочем, увидеть так скоро и самого генерала. Но мысли выстроились в стройный ряд. Она начала их излагать:

— Все просто. Наивный, но горделивый Одинцов, возомнивший себя отменным контрразведчиком, похлеще Васнецова, решил разыграть свою партию. Однако практически обо всем он докладывал генералу Юденичу. Тот в свою очередь делился информацией со своим ближним окружением — Васнецовым и вами, господин Луневский. А вы, Май Юлианович, решили подоить сразу двух коровок — Юденича и Грудилина, который вроде как руководит бандитским формированием «Искупление».

— Ну почему же бандитским? — искренне обиделся Грудилин. — Цели и задачи у нас самые благородные. Борьба с оставшимися на планете ядовитыми сорняками, задушившими Россию.

— А вы, значит, её не душили.

— Нет! И еще раз нет! Я всегда был против заговора генералов, решивших скинуть царя. Признаться, даже хотел пустить себе пулю в лоб, после его отречения, но сдержался. И тогда я решил, что буду мстить.

— Что же вы не мстили, когда сидели в своем православном царстве-государстве, не били вместе с красными белых?

— У меня на красных аллергия.

— Но не теперь. Это ведь они вам платят за устранение офицеров-эмигрантов. Только интересно — вы сами теракты осуществляете или особых головорезов нанимаете?

— По-разному, — вздохнул Грудилин. — Когда и самому размяться хочется. Мягкий и добрый я человек, собрал вокруг себя чистоплюев, типа поручика Луневского, — генерал кивнул на Мая, — хороший человек, но белоручка. Приблизил только за светлую голову и как правильно вы заметили, за то, что передает мне сведения, которые Одинцов или кто еще отправляют этому плаксе Юденичу. Николай Николаевич все время же плачет. Не заметили, Анна Владимировна? Вот. И Костя Талый, хоть бывший махновец и бандит, а тоже вдруг чистоплюем сделался. Но я предполагаю, что он просто очень боится отправиться на французскую гильотину. Почувствовал вкус сладкой европейской жизни, не хочет её лишиться. Это ж он вам про меня рассказал, дурачок. Придется наказать. Совсем от рук отбился.

— А вы не боитесь гильотины?

— Боюсь, очень боюсь. Но что делать, справедливость превыше всего. Да, кое-какие средства мы получаем от наших… хм, заказчиков, но это мелочи. Повторяю, мы работаем за идею. За идею очистки Земли-матушки от людской грязи. Ну да ладно, давайте перейдем к делу. Вы изображали из себя «Красную Ривьеру», чтобы привлечь внимание организаторов убийств офицеров-эмигрантов. Что ж, вы этого добились и в следующей мизансцене — липовом убийстве в субботу великого князя и Деникина, нет никакого смысла. Повторяю, в липовом. Но есть острая, я бы сказал жестокая необходимость в реальном уничтожении этих двух выродков племени человеческого.

— Они-то вам чем не угодили? — спросила Анна. — Николай Николаевич уехал из России весной 1919-го и, кажется, вообще не принимал участие в Гражданской войне. А генерал Деникин провалил наступление на красную Москву. За что был изгнан из Главкомов. Получил славу «битого полководца», что стало для него сильной психологической травмой, то есть расплатился за свои грехи.

— Князь бросил свою Кавказскую армию на произвол судьбы в самый ответственный момент, а генерал положил десятки тысяч жизней русских людей ради своих бредовых амбиций. Всем было понятно, что «Московская директива» — липа, что наступление на Москву без серьезного тылового обеспечения и реальной помощи союзников — преступная авантюра. И как он за это расплатился? Да никак. Психологическая травма — чушь! Живет со своей милой женушкой в Венгрии и в ус не дует. Нет, они оба палачи русского народа, а потому должны понести заслуженное наказание.

— Вы тоже свою армию бросили и жировали как поросенок в своем царстве-государстве, когда другие кровь за родину проливали.

— И я за это отвечу, милочка, но потом, когда завершу суд над остальными преступниками.

— Не много ли на себя берете, беглый император?

— Нет, не много. В самый раз, сколько унести могу. А очередной страшный суд свершить поможете мне вы, Анна Владимировна. Короче, в субботу в «George V» состоится не инсценировка убийства, а реальное убийство. И совершите его вы. Пронесете в ресторан некое устройство, оставите его в розовом кабинете, где будут сидеть князь с генералом. Затем спокойно уйдете якобы по дамской надобности. Остальное не ваша забота.

— И думаете, я соглашусь?

— Конечно.

— Почему же?

— У нас есть специальные методы.

— А мне на них плевать и на вас тоже.

— Соглашайтесь, — посоветовал поручик.

— А вы, Луневский, вообще полное ничтожество, я вас видеть не хочу. И вообще я устала.

— Правильно, — кивнул Грудилин. — Отдохните.

Он приблизил к Анне свое одутловатое лицо, оттянул зачем-то ей веки, а потом воткнул в ее правую руку шприц.

Сознание Белоглазовой опять поплыло и растворилось с абсолютной пустоте.

* * *

В номере отеля «George V» были плотно задернуты шторы, хотя день еще только клонился к вечерней мессе. На просторной «супружеском» ложе лежала Анна Белоглазова. Вокруг нее стояли генерал Грудилин, поручики Луневский и Одинцов.

— Приведите же свою жену в чувство, — с сарказмом сказал Луневский.

— Я оценил вам зубодробительный юмор, Май Юлианович, но теперь он явно не уместен.

— Не нужно, я сам. — Грудилин отодвинул плечом Одинцова, подошел к Анне. В его руке был наполненный мутной жидкостью шприц. — Сейчас она очнется, словно во хмелю и будет выполнять все мои указания.

— А подействует? — усомнился Одинцов.

— Профессор Бремер утверждает, что нет ничего лучше полусинтетического дигидроксикодеина, когда из человека нужно сделать послушную амебу. А кто как не немцы знают в ядах толк.

— Дигидро…, - попытался повторить Луневский. — Тьфу, не выговоришь.

— Ридикюль её готов? — поинтересовался Одинцов.

— Поручик, здесь не дилетанты работают, — поморщился генерал, — все лично проверил. Портативный баллон горчичного газа иприта, с детонатором от ручной гранаты F-1. Небольшой хлопок и через минуту все мертвы. В том числе и ваша любимая Бестия. Не жалко, а?

Луневский тяжело вздохнул, Одинцов издал какой-то хрюкающий звук. Потом сказал:

— Жаль, конечно. Но ради такого дела можно пожертвовать и красавицей. Сколько обещали за мероприятие?

— Вы получите ровно столько, сколько было обговорено.

— Ну да, верить вам, Илья Ярославович, все равно, что фавну.

Грудилин затрясся от смеха всем своим круглым телом:

— Ха-ха, сравнение-то какое придумали. Смешно.

Он посмотрел на настенные часы, которые показывали без пяти минут 7. В это время зазвонил телефонный аппарат. Его взял Одинцов. «Понял».

— Великий князь Николай Николаевич проследовал в отдельный кабинет ресторана, автомобиль Деникина свернул на бульвар, через три минуты генерал будет здесь.

— Замечательно! — потер руки Грудилин. — Когда впереди серьезное дело, я весь дрожу.

— Дайте тогда, я уколю Бестию, а то промахнетесь мимо вены.

— Не беспокойтесь, не промахнусь.

Генерал поднял руку Анны, сжал у локтя, воткнул иглу во вздувшеюся синюю вену. Стал медленно вводить препарат.

Через минуту Анна открыла глаза, вытерла лоб рукой.

— Где я?

— Все в порядке, милочка, — успокоил генерал, — вы в полной безопасности. С вами все хорошо, вы прекрасно себя чувствуете.

— Пре-екрасно, — повторила Белоглазова.

— Именно. Попробуйте встать.

Анна послушно свесила с кровати ноги, поднялась. Ее слегка покачивало.

— Возьмите свою сумочку.

Указание было выполнено. Затем Грудилин велел проверить ее содержимое.

— Что внутри? — спросил он.

— Не знаю, — ответила Анна, даже не заглянув внутрь.

— И ладно. Вы сейчас спуститесь в ресторан, скажете метрдотелю, что желаете поужинать, а потом пройдете в розовый зал. Там в отдельном кабинете сидят двое господ. Вы поздороваетесь, откроете сумочку и выдернете колечко из этой трубочки. Понятно?

— Да.

— Замечательно.

Опять ожил телефон. «Прибыл Деникин».

— Замечательно, — повторил Грудилин. Вы прекрасно выглядите, мадам.

— Спасибо.

— Ну, всё, пора приступать к делу. Анна Владимировна, спускайтесь на лифте в ресторан и выполните всё, что я вам приказал.

— Хорошо, — ответила Анна, словно механическая кукла.

— Чудный препарат, — сказал Грудилин. — Нужно будет профессору Бремеру выдать премию.

Белоглазова взяла подмышку бархатную серую сумочку, расшитую бисером и мелким жемчугом, направилась к двери. Ее ей открыл Луневский. Одинцов провожал «жену» странным взглядом.

— Ну что ж, нужно посмотреть представление. — Грудилин спрятал шприц в металлическую коробочку, вытер руки носовым платком, который выбросил в камин. — Сядем, как и собирались, на веранде открытого кафе отеля, нам будет хорошо видно что творится за окнами ресторана.

Анна, спустившись на первый этаж, прошла мимо портье, который ей кивнул, а затем что-то записал в журнале. Супруга месье Одинцова прибыла в отель утром в сопровождении двух господ, его друзей. Они сказали, что дама себя плохо чувствует и нуждается в отдыхе. На вопрос портье — нужно ли позвать доктора, они ответили категорическим отказом. Позже появился и сам Одинцов, внес плату за неожиданно приехавшую супругу. И теперь «больная» мадам Одинцова ходит без всякого сопровождения.

Еще больше служащего отеля удивило то, что буквально следом из лифта вышли те двое друзей вместе с ее мужем Одинцовым, но направились не в ресторан, куда пошла мадам, а к выходу. Через некоторое время они заняли места на открытой веранде ресторанного кафе.

Войдя в зал, Анна была встречена метрдотелем, который по-русски ей низко поклонился, передал официанту, который проводил ее до столика у окна. Анна открыла меню, но читать не стала. Взмахом руки она дала понять, что кельнер пока свободен. Когда он удалился, она встала, медленно пошла в розовый зал.

Рядом с двумя финиковыми пальмами в огромных кадках, увитых виноградной лозой, находилась дверь в отдельный кабинет. Возле двери стоял официант. Белоглазова, казалось, не обратила на него внимания. Он было открыл рот, но остановить Белоглазову не решился.

Внутри кабинета, за ореховым столом с двумя медными подсвечниками, в которых горели розовые свечи, сидели генерал Деникин и великий князь Николай Николаевич. При виде Анны, они ей кивнули, затем посмотрели друг на друга.

— Что вам угодно, мадам? — громко спросил князь, чтобы слышно было снаружи.

Анна ничего не ответила, открыла сумочку. Затем четко и тоже довольно громко произнесла:

— Смерть предателям Родины. Привет от «Красной Ривьеры»!

Сидевшие на веранде Грудилин, Луневский и Одинцов не успели выпить и по чашке кофе, как увидели, что за витражом отеля началась суета. Затем из дверей выскочил метрдотель в белоснежном костюме, заляпанном чем-то красным, начал глотать воздух, как рыба, выброшенная на берег, закричал:

— A l'aide, police! C'est un acte terroriste!

Через минуту к отелю с воем сирен подкатила карета скорой помощи и похожий на утюг полицейский автомобиль. Врачи и полицейские вбежали в ресторан, а вскоре выскочили обратно. За ними следом выбежали служащие отеля некоторые постояльцы.

Толстый мужчина на коротких ножках вытер платком высокий, морщинистый лоб.

— Аcte terroriste! Еn utilisant des substances toxiques.

— Акт терроризма с использованием отравляющих веществ, — перевел Луневский.

— Не трудитесь, поручик, — поморщился Грудилин. — Я хоть никак и не освою это галльское наречие, но всё же кое-что понимаю.

Троица покинула веранду, встала на противоположной стороне бульвара, где собралась уже приличная толпа.

Приблизительно через полчаса подъехал грузовик, из которого выпрыгнули военные. Они надели противогазы, скрылись внутри отеля. А еще через 15 минут из него вынесли на носилках несколько тел, полностью покрытых простынями. С одних из носилок свешивалась женская рука с тонким золотым браслетом.

— Ну вот и все. Прощай, любимая женушка, — вздохнул Одинцов. — Мне будет тебя очень не хватать. Великое возмездие свершилось. Уничтожены главные враги России. А теперь, господа, слушайте меня. Такое мероприятие должно быть отмечено не только деньгами. Завтра в Бужевале, в доме с синей мансардой под номером 123, что рядом с виллой Тургенева, жду всех вас.

— К чему это? — недовольно спросил Луневский. — Дело сделано, получим деньги и разбежимся. Теперь, думаю, навсегда. Шуму будет до небес.

— Там и получите деньги и… особую благодарность.

— Что? — прищурился Грудилин. — Так вы и есть тот… казначей, что передаст нам деньги за мероприятие? Век живи, век дивись. Я думал вы пешка, а вы конь.

— Сами вы, Илья Ярославич, конь без попоны.

— Почему же без попоны?

— А потому что вы только за деньги что-либо делаете, а мы боремся за идею.

— Кто это «мы»?

— Завтра и узнаете. Ровно в 12.00 жду. Всё, расходимся, а то еще меня, как мужа террористки, арестуют.

* * *

Когда карета скорой помощи доехал до Монмартра, первым простыню с себя скинул великий князь Николай Николаевич.

— Фу, господа, я чуть не задохнулся от этой гадости. Что же это было?

— Совершенно безвредный углекислый газ, окрашенный тальком, — ответил есаул Наяденцев, который исполнял роль метрдотеля. — А вы, Анна Владимировна, прирожденная актриса, вам в кино сниматься надо. Как здорово изобразили сомнамбулу.

— Старалась, есаул, — ответила Анна из-под простыни, а потом тоже ее сбросила. — Рука до сих пор болит. Чем меня укололи?

— Луневский говорил, что незаметно подменил ампулу с препаратом, которую принес Одинцов, на безобидные витамины. Впрочем, если бы поручик обманул, вы бы сейчас находились в ином пространстве.

— Неужели под действием этого, как его… человек превращается в безвольную амебу?

— Полусинтетического дигидроксикодеина, — подсказал Ростопчин. Он исполнял роль официанта у входа в розовый зал. — Мой погибший на фронте брат был медиком — психиатром и он мне рассказывал об этом веществе, которое полностью парализует волю человека. Но, правда, он говорил, что это вещество в стадии разработки. Значит, немцы все же его произвели.

— Да, господа, — подал голос генерал Деникин. — спектакль, кажется, удался на славу. Николай Николаевич выложил круглую сумму на его премьеру — врачи, полицейские, военные.

— Полноте, господа, — сказал великий князь, — деньги не самое важное в жизни, главное-это сама жизнь. Надеюсь, мы спасем многих офицеров от агентов большевиков. Власти Франции, наконец, отнеслись с пониманием к этой проблеме, помогли и людьми, и техникой. Завтра все газеты выйдут с сообщением о нашей смерти. Ехать на мою виллу сейчас опрометчиво, господа. Переночуем в N-ской клинике. А завтра…

— Завтра отправимся в Буживаль, где пройдет встреча «Немезиды» и «Искупления» с настоящим резидентом красных.

— Откуда такая уверенность, есаул? — спросила Анна.

— Завтра и узнаете, Анна Владимировна.

— Но это без нас с Антоном Ивановичем. — Великий князь хлопнул себя по худым коленкам. — Нам лишний раз на таких мероприятиях присутствовать ни к чему. К тому же все должны быть уверены, что отравление было настоящим. Надеюсь, с агентами Коминтерна, развязавшими террор во Франции, завтра будет полностью покончено.

— Не сомневайтесь, Николай Николаевич, — заверил князя Ростопчин.

— Я вот только так до конца и не понял, господа, — произнес задумчиво Деникин. — Неужели генерал Грудилин превратился в такого отъявленного мерзавца? Офицер, награжден за храбрость самим государем. Впрочем… И кто из этой троицы «свой», а кто «чужой»?

Ответила Анна:

— Я об этом, Антон Иванович, вам позже расскажу, во всех подробностях.

— Буду очень вас ждать вас, Анна Владимировна. Я еще на неделю задержусь в Париже.

Деникин взял руку Белоглазовой, поднес к своим губам. Поцелуй получился слишком долгим. Его прервала только резкая встряска автомобиля, попавшего передним колесом в яму.

— Приехали! — крикнул в окошко салона шофер, которым был ротмистр Петр Бекасов.

* * *

Дача Ивана Тургенева в Буживале стояла в сосновом лесу. Несколько накренившийся на левую сторону розово-белый домик с тремя балконами, напоминал бригантину, застрявшую на мелководье. В ней было что-то сказочное и неестественное. Почти такой же дом, но поменьше, крашенный зеленой краской и только с одним балконом, прилепился к противоположному склону холма за густым сосняком.

В этом доме и собрались ровно в полдень все, кто так или иначе принимал участие в прошедших спектаклях.

Слово держал Илья Ярославович Грудилин. Он был в новом генеральском кителе, который сшил у господина Жака — самого модного французского модельера. Ему внимали поручики Одинцов, Луневский, Костя Талый и еще пятеро молодых людей в одинаковых костюмах парижских клерков. Они представляли «Немезиду». Ротмистр Бекасов и подполковник Тужилин, приехали на такси чуть позже. Петра сочувственно приобнял Грудилин, похлопал по широкому плечу, посоветовал держаться.

— Героический поступок Анны Владимировны Белоглазовой останется в веках, — высокопарно говорил генерал. — Вчера состоялся высший суд справедливости — были казнены выродки рода человеческого, погубившие великую православную Россию. К сожалению, еще не все наши враги получили заслуженное возмездие, много их еще топчет своими погаными ногами матушку-землю. Но мы продолжим дело Анны Белоглазовой, Белой бестии, как её часто называли за ее мужество и героизм, и клянемся, что не пожалеем своих жизней на этом поприще, как не пожалела свою жизнь она. Царство ей небесное, да упокоится её душа, как души всех доселе усопших, в мире и благоденствии Божьем, — закончил он по-поповски.

Кто-то из «клерков» зааплодировал. На него недоуменно поглядели его товарищи по «Немезиде» и он смущенно спрятал глаза под стул, на краешке которого сидел.

— Я рад, — продолжал Грудилин, что наша организация не одинока в борьбе с «белой пеной» на древней французской земле.

Генерал замолчал. Видно, словосочетание «белая пена» пришло ему в голову спонтанно и он остался ею доволен. А потому смачно пожевал губами, словно пробовал на вкус марочный коньяк и двинулся дальше:

— Сама история этой страны показывает нам, что нельзя стоять на месте, нужно продолжать революцию. Да, господа, революцию, потому что только революция способна очистить землю от скверны. Почему русский народ не пошел за белыми? Потому что они предали революцию, которую сами начали в Феврале. Они были вечными предателями. Сначала предали своего благодетеля батюшку-царя, потом предали Керенского, который благодаря им и стал председателем временщиков, а потом и весь народ, пообещав ему свободу в виде старых порядков. Я же, господа, это многие знают, создал свою Днепровскую православную республику, где все люди были равны, честно работали и молились Богу. Но и здесь белые помешали, порушили наши светлые планы.

Одинцов на эти слова поморщился, так как вместе с Грудилиным удирал на тачанке не от белых, а от Махно, который якобы собирался вернуться за своим кладом в Гавриловке.

— Это, так сказать, история. Но вернемся в наше, не менее сложное время. Я предлагаю выпить, господа, за упокой души рабы Божьей.

Грудилин кивнул Луневскому и тот принес из соседней комнаты поднос с двумя бутылками красного вина и бокалами. Начал разливать, ставить перед каждым присутствующим.

Тужилин взял свой бокал, откашлялся.

— Прежде, чем выпьем, я бы хотел кое-что прояснить, — сказал он.

— Слушаю вас… э-э.

— Юрий Михайлович, — подсказал Одинцов.

— Еще раз очень приятно, Юрий Михайлович, — кивнул Грудилин.

— Анна ведь не сама пошла на погибель. Это должна была быть лишь имитация покушения. Чтобы привлечь вас, борцов хм… с «белой пеной», а потом и выдать полиции. Ей якобы помогал в этом господа Одинцов, Бекасов и ваш покорный слуга. Но вы, Юрий Михайлович, всех обыграли.

— Не понимаю вас…

— Сейчас поймете, не торопитесь. За то, что вы всех обставили, в том числе и меня, я вас не осуждаю, а наоборот хвалю. Да, господа, еще один спектакль закончился. Благодаря всем вам. Злейшие враги России мертвы. Я передаю вам привет от руководителей Коминтерна и в знак, так сказать, благодарности, некоторую сумму.

Вскинув черный портфель, Юрий Михайлович водрузил его на стол, открыл. Внутри были пачки денег. К столу сразу же подбежали представители «Немезиды». Один из них протянул руку, но другой — самый высокий, с маленькими рыжими усиками, ударил по ней тросточкой, которую все это время держал между колен.

— Значит, это вы… эмиссар Коминтерна? — спросил он, прищурившись на Тужилина.

Подполковник кивнул.

— Очень приятно. Я Ян Беркович, — представился высокий. — Признаться, мы тоже думали, что Белая Бестия постоянно разыгрывает спектакли, чтобы заманить нас, левых эсеров и анархистов, борющихся с «белой пеной», по замечательному выражению господина Грудилина, в ловушку. Рад, что наши опасения были напрасными. Давно из Москвы?

— Я, видите ли…

— Понятно, вы резидент в третье стране.

— Да.

— И сколько здесь? — Беркович указал на портфель.

Тужилин назвал сумму. Ян присвистнул.

— Думаю, часть средств достанется и нашей организации. Ваш успех — наш успех и вместе будем продолжать борьбу.

— Конечно.

Грудилин, тоже жадно смотревший на портфель, поднял бутылку вина.

— Господа, я все же предлагаю, почтить прекрасным вином светлую память Анны Владимировны Белоглазовой.

Все подняли бокалы, стали пить.

В этот момент дверь открылась и в комнату вошла Белоглазова. Кто-то закашлялся, подавившись вином, кто-то произнес: «вот это да…».

— Неприлично пить за даму в её отсутствие, — произнесла она, бросив на стол свежий номер газеты. Сверху на первой полосе — её огромное фото, а снизу санитары несут на носилках тела, покрытые простынями. И крупным шрифтом: «l'apogee de la terreur rouge».

— «Апогей красного террора», — невольно прочитал вслух Беркович. Глаза его расширились. — Это вы?

— Кто же еще, разве не видите?

— Но, господин Грудилин сказал, что вы… Великий князь с генералом Деникиным тоже живы?

— Конечно. Неужели вы думаете, что Белая бестия будет убивать честных и порядочных людей?

— А-а, — протянул Беркович и вдруг рассмеялся. — Ха-ха, я так и думал, что это спектакль, а товарищи по «Немезиде» мне не верили. Ловушка. Вы плохие актеры, господа, вам нужно поучиться театральному искусству.

— Например, у Махно.

— Да, почему бы и нет?

— Батька теперь, насколько знаю, далек от искусства, шьет тапочки.

— Не имеет значения, временные трудности, как у всех нас. А для вас, господа, трудности теперь закончатся.

Ян выхватил пистолет. Его примеру последовали остальные «клерки». Беркович стянул со стола портфель, набитый деньгами, застегнул его.

— К сожалению, не могу оставить вас в живых, господа, таков закон природы, побеждает сильнейший.

— Да, но я эмиссар, — произнес дрожащим голосом Тужилин. — Вы не имеете права, агенты Москвы вас откопают из-под земли.

— Когда откопают, тогда и будем плакать, а пока поплачьте вы.

Беркович взвел курок американского автоматического пистолета.

— Погодите! — Анна подняла руку. — Прежде чем отправиться на небеса, желательно закончить важные земные дела. Так ведь?

— Так, — неуверенно ответил Ян, не опуская ствола. «Немезидовцы» держали не прицеле остальных.

— Ну а раз так, прежде чем опустится занавес, в спектакле должна произойти финальная сцена. Иначе и спектакль — не спектакль. Итак. Кто-то в последнее время убивает русских офицеров на французской Ривьере. Причем с особой жестокостью, не щадя порой их жен и детей. Первый вопрос — кому это нужно? Ответ очевиден — красным московским правителям, которые боясь создания бароном Врангелем РОВСа, стараются уничтожить лучших представителей русской военной элиты. Для этих целей они создают тайную организацию, которая и проводит теракты. Ее возглавляет, безусловно, опытный резидент Кремля. Или нет? Агенту Москвы слишком сложно управлять такой организацией, не зная структуры эмигрантских военных союзов, их лидеров, членов, где они живут и так далее. Нет. Таковым должен быть человек, который имеет доступ к архивам союзов — РСОР, РОС, СОВе и так далее. И кто же это может быть? Я грешным делом сначала подозревала своего старого друга ротмистра Бекасова. Мои подозрения оформились, когда он пришел меня убивать в больницу Антиба, куда я попала после…

Луневский опустил глаза, а Бекасов не сводил взгляда с пистолета Берковича.

— Впрочем, неважно, — продолжила Анна. — И даже после того, как я организовала Бекасову побег из жандармского участка, мои подозрения не рассеялись. Да, раньше мы с ротмистром вместе воевали и даже имели хм… более близкие отношения. Но люди в эмиграции меняются. Поэтому я ему не верила. Но все мои подозрения рассеялись, когда мы приехали с ним в Ле Руре и чуть не сгорели в доме Лафаров. Его поджег и позже объяснил для чего, поручик Одинцов. Все логично — он должен был зарекомендовать себя в «Немезиде», в ваших глазах Беркович. Но меня стразу насторожила одна вещь — он оставил инициалы на записке, в которой предупреждал, что нам с ротмистром срочно нужно бежать из дома. Эта подчеркнутая насмешка, выпячивание своей неординарной, веселой личности? Я вспомнила о консервной банке в яме с махновским кладом, в которой оказалась записка с фигой. Одинцов мне позже сказал, что эту фигу нарисовал Грудилин. Но это не так. Генерал занимался живописью, я видела в замке его картины. У него есть чувство линий и перспективы, а здесь был рисунок от школяра — корявый и вызывающий. То есть… Одинцов меня обманул.

Поручик пододвинулся к столу.

— Что вы хотите этим сказать?

— А то, поручик, что это вы организатор и, возможно, исполнитель всех массовых убийств русских офицеров на Ривьере.

— Бред! Она бредит, господа. Тужилин ведь признался, что это он эмиссар Коминтерна. А в услужении у него были…

Он посмотрел на стволы, направленные на него, и не решился сказать про членов «Немезиды».

В следующую секунду Одинцов перевернул стол, сбив этим с ног двух стоящих за ним «клерков», ударил кулаком по голове Берковича, который упал как подкошенный, отпихнул Луневского и побежал к балкону. Бросился на витраж всем своим мощным телом, со стеклами полетел вниз.

Где-то рядом раздались выстрелы. В комнату через какое-то время вошел великий князь Николай Николаевич. За ним несколько человек в штатском и трое жандармов.

— Живым не дался, злодей. Сколько сил потрачено на его разоблачение. Спасибо вам всем, господа.

Князь по очереди пожал руки присутствующим. Представил Берковича. Им оказался управляющий его имением, а «клерки» — сыновья баронессы Закамской и графини Бестужевой. Остановившись перед Грудилиным, долго всматривался ему в лицо.

— Вы, кажется, имели возможность возглавлять свою собственную православную республику? Что ж, похвальный опыт. Ну и как царствование?

Грудилин не растерялся.

— Я ваше, императорское высочество, попробовал и понял, что для того, чтобы быть царем нужно быть или Романовым или Рюриковичем. Я же, увы… только лишь Грудилин.

Оба рассмеялись.

— Вам, уважаемый, Юрий Михайлович, — князь остановился напротив Тужилина, — выражаю искреннее свое расположение за ваши профессиональные навыки сыщика. Это ведь он, господа, уговорил меня принять участие в этом представлении. Но как не пойти навстречу однополчанину по Кавказской армии.

Подойдя к Белоглазовой, князь протянул ей руку. Она ее собиралась пожать, но Николай Николаевич тут же поднес ее к своим губам. Казалось, в комнате зазвенел воздух. Луневский, Бекасов и Талый с ревностью глядели на князя. Кажется, он уловил эти сверлящие взгляды. Он лишь приблизил ладонь Анны к губам, но целовать не стал. Почему-то тяжело вздохнул.

— Всем вам, господа, будет выдана денежная награда за столь хорошо выполненный свой долг. Однако успокаиваться рано. Если эту террористическую банду организовал наш собственный перевертыш, то не исключено, что по его пути пойдут настоящие агенты Коминтерна.

Великий князь поклонился и быстрым шагом вышел из дома. За ним последовали Беркович и «дети графинь».

Когда остались одни, Грудилин выпил целую бутылку вина прямо из горлышка.

— Вот ведь змею на груди пригрел, — сказал он. — Да, я тоже грешен, тоже подвержен многим порокам, но чтобы опуститься до такого, до убийства несчастных русских эмигрантов… А ведь вы, господа, думали, что это я Вельзевул. Я сразу заметил, что что-то в Одинцове не так.

— Ладно вам, генерал, оправдываться, — сказал Бекасов. — Никто вас ни в чем не винит.

— Это вы подменили препарат? — спросила генерала Анна.

— Вообще-то я подозревал и Луневского, и Одинцова, поэтому взял у немца лишь витамины под видом опиата.

— А меня, значит, не подозревали? — спросил Костя Талый.

— Я тебя, Костя, подозревала — сказала Анна. — У тебя было немало причин мстить белым.

— Какие же это причины, Анна Владимировна?

— Ты же прислал мне трогательную телеграмму от Махно?

— Ну.

— Всё еще любишь.

— Ну.

— Мстишь мне, за то, что я тебя бросила смертельно раненным. Но я действительно думала, что ты убит.

— Я давно тебя простил.

— Нет, Костя, не простил. И никогда не простишь. Но убить ты меня не посмеешь, ты будешь убивать других, которые якобы сломали твою жизнь. Нас с тобой преследовали корниловцы. Но на самом деле, это были ваши хлопцы-махновцы. А ты мстишь белым, за то, что они якобы отняли меня у тебя. Ты перебрался с любовницей за границу, за вами последовали и «хлопцы», с которыми ты здесь и промышлял. Ты не только убивал офицеров, мстя за меня, но грабил их, как последний подонок.

— Нет! — крикнул Талый. — Да, я люблю тебя, больше всех на свете, и я ненавижу свет, который отнял меня у тебя!

Костя выхватил револьвер Нагана, молниеносно взвел курок, направил ствол на Анну, но тут же выстрелил себе под подбородок.

Кровавые брызги разлетелись по всей комнате, попали на лицо Грудилина. Он стряхнул кровь со своего лицо двумя пальцами.

В комнату вбежал хромающий Одинцов с рассеченным лбом, «клерки», за ними Николай Николаевич. Увидев кровавую картину, поморщился.

— Теперь, наконец, всё? Этот был главным террористом?

— Всё, ваше императорское высочество, — ответил Одинцов. — Теперь осталось взять его банду. Я знаю их адреса.

— А без этого спектакля было нельзя арестовать… Талого и его банду?

— Не было полной уверенности, ваше императорское высочество.

— Ну хорошо, — благосклонно сказал великий князь. — Я слышал, чего кричал перед смертью этот молодчик. Вы действительно, Анна Владимировна, способны свести с ума любого мужчину, довести его до крайности. Красота — роковая сила.

— Надеюсь, Николай Николаевич, вы не ставите мне это в вину?

— Боже упаси, голубушка.

Великий князь резко развернулся и удалился из комнаты державной походкой.

К Белоглазовой подошел Бекасов, неуверенно протянул к ней руку:

— Анна…

— Да отстаньте вы от меня! Как вы мне все надоели!

Впервые за многие годы Анна заплакала и выбежала из дома. Она затерялась среди вековых сосен, а потом сидела на берегу небольшого лесного озера и ловила себя на мысли, что ей очень жаль Костю Талого, которому она была дороже целого света. Главное — не самому любить, а чтобы тебя любили. От своей любви проку немного — это вечные терзания и в конце концов разочарование. А вот чужая любовь может хотя бы на время согреть, исцелить твою душу.

Бедный Костя, сволочь окаянная…

* * *

Через неделю в газетах Прованса появилось сообщение об очередном загадочном убийстве бывшего адъютанта командующего Юго-Западным фронтом Михаила Алексеева и героя сражения у Равы-Русской, участника Луцкого прорыва полковника Семена Быстрицкого.

Загрузка...