Белая горячка

Белая горячка

Постукивая молоточком по моим суставам, Клавьер приговаривал:

— Не блестяще, не блестяще…

Я глядел на его гладкий, сияющий череп. Полностью лишившийся в свои тридцать пять лет шевелюры, он походил на состарившегося ребенка. Обследовал он меня не торопясь, подобно механику, дотошно осматривающему потерпевший аварию автомобиль.

— Пьешь много?

— Когда как.

— А в среднем?

— Что ж… поутру — немного скотча, чтобы взбодриться. Потом иногда часов в десять, если устанешь. После завтрака — само собой. Ну а уж к вечеру…

— Студентом, если мне не изменяет память, ты был повоздержанней.

— Да. Я начал пить с тех пор, как сошелся с Марселиной. Уж скоро два года.

— Вытяни вперед руку, ладонь распрями.

Напрасны были мои усилия — пальцы дрожали.

— Ладно… Отдохни, расслабься.

— Вот расслабиться-то я и не могу, старина… Как раз потому я и пришел к тебе.

— Приляг.

Он стянул мне руку тугой черной повязкой, подкачал воздух резиновой грушей.

— Да-а, если с таким давлением будешь продолжать в том же духе, тебе крышка. Работы много?

— Хватает.

— А я думал, в строительном деле сейчас застой.

— Ты прав. Но приходится крутиться.

— Тебе надо отдохнуть. Хотя бы пару недель. И даже…

Он уселся на краешек стола и закурил сигарету.

— Полежать бы тебе в клинике.

Я попытался рассмеяться.

— Погоди… ведь мне еще черти по углам не мерещатся.

— Пока нет, но до этого недалеко. Посмотри, тебе даже рубашку застегнуть — и то проблема. Присядь-ка в кресло… Слушай, ты ее и в самом деле так любишь?

Вот он, вопрос, которого я опасался, — недаром я уже несколько месяцев задавал его самому себе. Клавьер сел за стол, и я вдруг почувствовал себя в роли обвиняемого.

— Ее я хорошо помню, — продолжал он. — Марселина Лефёр!.. Когда я уехал в Париж, она была на втором курсе юридического, верно?.. А разве вы не были уже тогда… м-м… вместе?

— Были.

— Тогда что же произошло?.. Поссорились?

— Она вышла замуж за Сен-Тьерри.

— Сен-Тьерри?.. Что-то я плохо его припоминаю… Хотя погоди, это был такой тощий верзила, изрядный сноб, он готовился поступать в Центральную?[1] Сынок фабриканта?

— Да… Завод шарикоподшипников в Тьере. У отца огромное владение неподалеку отсюда. Да ты, наверное, знаешь его… Почти сразу за Руайя, по левую сторону… Километра два дорога идет через парк…

— Мне придется осваиваться здесь заново, — сказал Клавьер. — Двенадцать лет в Париже — это немалый срок. Я уже не узнаю Клермон-Ферран. А почему она вышла за Сен-Тьерри?.. Из-за денег?

Меня мучила жажда.

— Видимо, да… Но тут все сложнее. Не знаю, помнишь ли ты… у нее был брат…

— Понятия не имел.

— Никчемный лоботряс… старше Марселины, а жил за ее счет. Это он побудил сестру к выгодному замужеству. Ну а Сен-Тьерри сделал этого прохвоста своим личным секретарем.

Теперь я ощущал непреодолимую потребность выговориться.

— Постарайся меня понять… У нас не просто вульгарная интрижка. Сейчас я тебе объясню… У тебя не найдется стакана воды?

— Подожди, я мигом.

Он вышел. В свое время мы с Клавьером были близки. Мы часто встречались в клубе любителей кино. Марселина — та тоже с ума сходила по кинематографу. А потом… потом жизнь разошлась с юношескими мечтами. Один только Клавьер стал тем, кем хотел быть: врачом-невропатологом. А я… Я, грезивший о лаврах Ле Корбюзье! А Марселина, что так легко отказалась от своих любимых общественных наук!

Вернулся Клавьер, держа в руке стакан с водой.

— Прежде всего я хотел бы, чтобы ты разобрался в сложившейся ситуации. Старый Сен-Тьерри уже не выходит из замка. Он серьезно болен — по всей видимости, рак печени, но он об этом не догадывается. Поэтому сыну приходится то и дело мотаться из Парижа — там его фирма и квартира — в Руайя. Марселина, естественно, его сопровождает. Но частенько ей приходится оставаться подле свекра. Так мы и повстречались вновь. А Сен-Тьерри, которому всегда есть что ремонтировать в замке, обратился с этим ко мне.

— Понятно… Но ведь он мог выбрать и другого архитектора.

— Он знал, что ему я не буду заламывать цену… Ты не представляешь себе, что за скупердяи в этой семейке.

— Но это не объясняет, почему Марселина и ты…

Я осушил стакан, нисколько не утолив жажды.

— Она терпеть не может Сен-Тьерри, — сказал я. — Она явно сожалеет о своем шаге… Я вроде как ее настоящий муж.

— Но ты сам понимаешь, что это все ерунда… пустые слова. Извини за грубость — это входит в курс лечения. Признайся: ты пьешь, потому что положение безвыходное.

— Ты так считаешь?

— Очень на то похоже. Как ты себе представляешь дальнейшее?

— Не знаю.

Я уставился на стакан. Чего бы я только не отдал сейчас за каплю спиртного.

— Какие у тебя отношения с Сен-Тьерри? — спросил Клавьер.

— Когда я открыл свою контору, он одолжил мне денег.

Клавьер воздел руки к потолку.

— И, конечно, долг ты еще не отдал.

— Нет.

— Хочу надеяться, что это было до того… Вы с Марселиной еще не были?..

— Я же тебе только что объяснил. Мы с ней не любовники. Любовник он, а не я.

Я уперся. Как и полагается пьянчуге. Марселина — моя жена, правда, жена неверная, пускай. Но моя жена! И к дьяволу Клавьера с его лечением!

— Вы часто видитесь?

— Что?

— Я спрашиваю, часто ли вы видитесь. Сам понимаешь, не из праздного любопытства.

— Да, довольно часто. Сен-Тьерри много разъезжает. Он готовит слияние с одной итальянской фирмой. Отец его не слишком разбирается в делах, надо сказать, он отстал от жизни. Но состояние в его руках, и потому последнее слово всегда за ним. Сен-Тьерри наверняка ждет не дождется, когда старик отдаст концы, да это и не за горами.

— Прелестно! Значит, когда он в отлучке, ты приезжаешь в Париж?

— Да.

— Хлопотная у тебя жизнь.

— У меня есть секретарша. Приходится выкручиваться. Впрочем, надолго я там не задерживаюсь.

— И никто не догадывается, что?..

— Не думаю. Мы всегда вели себя осторожно.

— А когда встречаетесь здесь? Я покраснел, поднес стакан к губам — он был пуст.

— Мы никогда не встречаемся в самом Клермоне, только в окрестностях. В Риоме, в Виши…

— Да, вот это любовь, — задумчиво протянул Клавьер.

— Да нет же!..

Нужные слова все время ускользали от меня.

— Все это не совсем так… Попробую коротко выразить суть наших отношений, чтобы ты лучше понял. Мы с Марселиной знакомы еще с лицея. В наших отношениях осталось много от былого товарищества… понимаешь, что я хочу сказать? Общее у нас с ней то, что у обоих жизнь не удалась; мы вроде собратьев по несчастью. Она рассказывает мне про то, как живет без меня, а я — как живу без нее.

— И таким вот образом вы находите способ еще больше мучить друг дружку, когда оказываетесь вдвоем?

— И да, и нет. Несмотря ни на что, мы счастливы. Если хочешь, мы не в силах обойтись друг без друга.

— Все это нелепо, — сказал Клавьер. — Она знает, что ты пьешь?

— Догадывается.

— Во всяком случае, она видит, в каком ты состоянии. И ее это устраивает!

— Нас обоих это не устраивает. Но мы вынуждены терпеть такое положение дел. А что, по-твоему, нам делать?

— Нет-нет, — воскликнул Клавьер. — Нет, старина. Не пытайся меня убедить, что тут ничего нельзя поделать.

— Ты имеешь в виду развод? Мы тоже думали об этом. Но при таком муже, как Сен-Тьерри, на развод нечего и рассчитывать.

Клавьер внезапно вырос передо мной.

— Послушай, Ален… Разбираться в таких историях, как у тебя, — это моя профессия… Признайся, здесь совсем другое!.. Скажи как мужчина мужчине: ты уверен, что Марселина согласилась бы выйти за тебя, будь она свободна?.. Что ты молчишь? Я знаю, тебе больно, но ведь осталась же у тебя еще капля мужества… Ответь!

Я отвернулся. Говорить больше не было сил.

— Вот видишь, — сказал Клавьер. — Ты в этом не уверен.

— Ты не угадал, — пробормотал я. — Она — да, она бы за меня вышла. Но я!.. Сам знаешь, я еле свожу концы с концами. Только что я сказал тебе, что дела мои идут неплохо. Конечно, выкручиваться мне удается, но не более того. Я езжу на «2 СВ», она — в «мерседесе». Вот в чем суть.

— Ты рассуждаешь как обыватель, — возразил Клавьер. — Ладно, опиши-ка мне этого Сен-Тьерри — о нем ты почти ничего не говорил… Если б ты был женщиной, что бы тебя в нем заинтересовало?

— Это идиотизм!

— И все-таки.

— Ну что ж… вид у него внушительный… Знаешь, такие пользуются успехом. Весьма элегантен, манеры светские… Человек, избалованный богатством… Это заметно даже в мелочах.

— Например?

— Взять хотя бы то, как он произносит: «Дорогой друг»… Этакое высокомерное безразличие. А то, какие он выбирает рестораны, бары… как подзывает метрдотеля, командует официантом… В общем, он везде чувствует себя как рыба в воде! Даже больше того. Он держится с тобой так… ну, словом, ощущаешь себя ничтожеством. Симона, брата Марселины, это вполне устраивает… Марселина — и та ходит по струнке.

— А ты?

— Я?.. Говорю же: я ему задолжал.

— Ты ему не завидуешь, а?

— Можно еще водички?

Клавьер усмехнулся.

— Для меня, — сказал он, — все служит ответом. Даже жажда.

Взяв стакан, он исчез. Голова у меня раскалывалась. Все эти вопросы… да еще вдобавок к тем, что и без посторонней помощи вертелись у меня в голове… Господи, как все надоело! Никто не в состоянии мне помочь. Клавьер пропишет мне успокаивающее, обнадежит на прощанье, и все останется как было. Не стоило сюда приходить.

— Бери, пей.

Он протянул мне запотевший стакан. Я почувствовал, как ледяная вода обжигает внутренности, и медленно помассировал живот. Клавьер уселся за стол, придвинул к себе записную книжку.

— Дело будет, видно, долгое, — сказал он. — Ты из той категории больных, которым нравится их болезнь. Я могу лишь помочь тебе. Вылечить тебя — это другой вопрос. Это будет зависеть только от тебя самого. Перво-наперво тебе надо рассчитаться с этим Сен-Тьерри. Сколько ты ему должен?

— Два миллиона старыми.

— Не такая уж огромная сумма. Возьми ссуду. Думаю, на семь лет тебе будет по силам. В месяц придется выплачивать по тридцать пять тысяч. Главное для тебя, как мне кажется, избавиться от этого долга. Еще мне бы хотелось, чтобы ты прекратил на него работать. Ты говорил мне о ремонте в замке — это крупный подряд?

— Да нет. Стена парка обвалилась на участке метров в двадцать. Ее просто надо восстановить. Еще надо переделать бывшую конюшню. Там слишком мало места: у Сен-Тьерри — «мерседес», да еще у Марселины «пежо-204». Я должен сделать из этого сарая современный гараж. Заказ я получил от старика отца.

— Откажись.

— Тогда я не смогу видеться с Марселиной, когда она будет приезжать в замок.

Клавьер посмотрел мне в глаза.

— Будете встречаться в другом месте!.. Хватит тебе быть у них на побегушках! А во-вторых, тебе нужно покончить с пьянством. Но тут, если не принять радикальных мер, ничего не добьешься. Ты должен пройти курс противоалкогольного лечения, старина, ни больше ни меньше. Повторяю: две недели в клинике. Согласен?

Я кивнул.

— Тогда завтра же и приступим, — сказал Клавьер.

— Дай мне время обернуться с делами. У меня их немало накопилось.

— И к тому же ты хочешь позвонить ей, спросить у нее совета?.. Так или нет? Где она сейчас?

— В Париже. Я хотел бы увидеться с ней, перед тем как…

— Ален, дружище, знал бы ты, как мне больно за тебя… Ладно, назначай день.

— Так, сейчас март… Пусть будет начало апреля.

— Решено. Вот адрес.

Набросав в блокноте несколько строк, он вырвал листок и протянул его мне.

— Предупредишь меня накануне… Обещаю, выйдешь оттуда как новенький. А когда станешь как все нормальные люди, то сумеешь из всего этого выпутаться, черт побери! И если надо будет порвать с ней — порвешь, если не хочешь скатиться на дно. Договорились?

Он проводил меня до двери, похлопал по плечу, распахнул передо мной дверцу лифта.

— И начиная с сего дня постарайся, если сумеешь, держаться подальше от забегаловок. До скорого!

Несколько приободренный, я спустился на улицу. Порвать! Эта мысль давно уже приходила мне в голову. Случалось даже, и не раз, что я принимался за прощальное письмо. Однако пойти до конца я так и не решился. Для разрыва нужен повод — размолвка, обида, ссора. Мне же не в чем было упрекнуть Марселину. Напротив, она всегда была единственной моей отрадой, светлым пятном в моей жизни. Она мой праздник…

Площадь Жод была в двух шагах. Спускалась ночь, и с гор задул холодный ветер. Ноги сами привели меня в «Юнивер».

— Один скотч!

Она для меня свет в окошке! В памяти всплыли слова Клавьера. Он ткнул меня носом в правду и был совершенно прав. Мне ничего не оставалось делать, кроме как признать, что об исступленной страсти тут не может быть и речи. Ни я, ни Марселина не были созданы для неистовства. Порознь каждый из нас влачил весьма унылое существование. Но вдвоем нам становилось не так зябко. Между нами начинал теплиться огонек, к которому мы протягивали руки, обращали лица. И к тому же нас сближал общий недруг!

Скотч оказался чересчур терпким. Прокашлявшись, я заказал коньяк, мысленно пообещав себе растянуть его насколько можно дольше… Да, мы помногу говорили о ее муже, упиваясь сладостью бунта. Едва нам удавалось уединиться где-нибудь в гостиничном номере, едва мы обменивались быстрым поцелуем, как она начинала:

— Слышал новость?

Она раздевалась у меня на глазах точно так же, как делала бы это, к примеру, перед Клавьером, слишком погруженная в свои обиды; она нагишом выходила из ванной с розовой пастой на губах, держа в руке зубную щетку.

— Раз так, говорю ему…

А я тем временем закуривал сигарету и, машинально кивая головой в подтверждение ее слов, снимал пиджак и вешал его на спинку стула. В разговоре с Клавьером я нисколько не кривил душой: мы с ней и впрямь как немолодая чета, для которой важны не столько ласки, сколько общение. Сразу после любовных утех мы оседлывали любимого конька: Сен-Тьерри. В этом-то и заключалась вся прелесть. Прижимаясь друг к дружке, мы мстили ему; мы тешили себя иллюзией, будто мы сильнее. Потом мы условливались об очередном свидании. Одна и та же тоска снедала нас.

— Какое счастье, что у меня есть ты, милый. Одна я бы уж точно рехнулась.

Назавтра мы безропотно расставались. Она возвращалась в свою богато обставленную квартиру, а я уезжал к себе ночным поездом, в котором резко пахло кислятиной. И снова был Клермон: мрачная горная вершина, круто сбегающие вниз улицы, промозглые ветры, ожидание. Я превратился в «человека ниоткуда». Наверное, следовало бы признаться Клавьеру, что меня это нисколько не страшит. Я пил, чтобы держаться поодаль. Поодаль от чего? Он-то, может, и сумел бы мне это объяснить. Если он вернет мне то, что он называл здоровьем, равновесием, я лишусь той пронзительной отрешенности, которую я столь заботливо взращивал в себе и которая возмещала мне отсутствие таланта.

Коньяк был сладковатый, маслянистый и отдавал политурой. Я снова перешел на скотч. Последний бокал. Ведь я же обещал… Итак, о разрыве не может быть и речи. Это одна из тех мыслей, что приходят поутру, когда новый день уже наваливается на плечи тяжким грузом. Клавьер думал, что он все понял, но он не понял ничего. Я никогда не расстанусь с Марселиной. Потому что она — отторгнутая от меня часть моего «я», самая неуловимая, самая драгоценная. Я пригубил бокал. На душе полегчало. Много раз я уже замечал: первый бокал всегда будил во мне горечь. Я будто пил свою желчь. Второй начинал настраивать на лирический лад. Я воспарял над своей бренной оболочкой; роящиеся образы приобретали почти болезненную отчетливость, развеивая мои бесплодные умствования… Вот и сейчас, вспоминая Клавьера, я видел перед собой его блестящий череп, лиловатый с боков, где он тщательно сбривал свои редкие волоски, впадину, оставшуюся от родничка, морщины на лбу… Видения эти были настолько живыми, что мне приходилось, бывало, отгонять их рукой, как отмахиваются от сигаретного дыма. Самым лучшим бывал третий бокал — он действовал безотказно. «Каким ты видишь будущее?» — допытывался Клавьер. Оно-то и стояло сейчас у меня перед глазами. О, весьма туманно. И все же… Сен-Тьерри много разъезжает… что летом, что зимой он гоняет вовсю… Значит, один неверный поворот руля, камешек, попавший в ветровое стекло, неожиданный гололед… То была совсем крохотная надежда: пройдет ночь — и ее как не бывало, приходится вновь оживлять ее, раздувать искру, всякий раз еще чуточку разрушая себя.

Я расплатился и вышел. Хмель трепетал во мне радостным возбуждением. Городские огни сияли на редкость празднично. Я решил отправиться домой. Кто знает, может, меня ждет письмо? Какой-нибудь сногсшибательный заказ: например, школьный комплекс — один из тех проектов, что стоят сотни и сотни миллионов! Я стану богаче, могущественней, чем Сен-Тьерри! Меня будут называть не иначе, как «мэтр Шармон». Он будет принимать меня в гостиной замка, а не в каком-то там холле. Я рассмеялся про себя: видно, сегодня я немного перебрал.

Я жил рядом с собором, в слишком большой для меня квартире, две комнаты в которой приспособил под рабочий кабинет. Из окон виднелись крыши, тучи, кусочек Пюи-де-Дом. Элиана, моя секретарша, оставила для меня на бюваре записку:

А я и не знал, что он сейчас в Руайя. Марселина и словом не обмолвилась мне о его приезде. Я взглянул на настольные часы. Скоро восемь. Но… раз Эмманюэль в Руайя… может, Марселина тоже здесь? Неужели старый Сен-Тьерри при смерти? Паршиво! Марселине не удастся выкроить для меня время. Я сел. Устал я от этой игры в прятки. А что, если я не двинусь с места? Что, если хоть разок пошлю его ко всем чертям?.. Но я знал, что этот всплеск самолюбия быстро угаснет. Я протянул руку к телефону. Повинуйся, старина, да поживей. Раз уж сам Сен-Тьерри удостаивает тебя такой чести, поторопись! Он ждать не любит! Однажды он уже говорил тебе об этом… Я отпер стенной сейф. Там за папками стояла бутылка «Катти Старк». Я еще стыдился своего порока. Я отпил из горлышка долгий глоток, надолго закашлялся и, из какой-то ребяческой бравады не выпуская из рук бутылку, набрал номер Сен-Тьерри. Должно быть, он сейчас за столом: к нему подойдет старый Фирмэн — там, в замке, все было одряхлевшее — и уважительно зашепчет ему на ухо, что кто-то дерзнул его побеспокоить. Я сделал еще глоток. Как будто меня не побеспокоили! Но нет, на сей раз я ошибся — в трубке послышался голос Сен-Тьерри, сразу же принявший любезную интонацию:

— Это ты, Шармон?.. Похоже, ты занят больше министра… Могу я с тобой увидеться?

— Завтра.

— Нет, сейчас же… дело срочное! Через два часа я уезжаю в Милан вместе с Симоном. Так что сам видишь… Ну как, сможешь? Конечно, сможешь! Жду тебя у ворот. Дело минутное, но я хочу уладить все до отъезда… Да, вот еще что… Не говори никому об этой встрече… Знаешь, как это бывает: повстречаешься на улице с каким-нибудь общим знакомым и в разговоре без всякого умысла вдруг скажешь: «Сен-Тьерри? Да я же сейчас с ним встречаюсь». Так что будь поосторожней. Об этом молчок. Договорились?.. Отлично. До скорого.

Он дал отбой. Обнаружив, что руки и лоб у меня влажные, я медленно опустился в кресло. Неужто он знает?.. Что означает вся эта таинственность?.. Я выпил еще. Он и прежде любил скрытничать. Марселина частенько на это жаловалась. Но на этот раз мне чудился какой-то опасный подвох. На какие бы ухищрения ни пускались мы с Марселиной, мы всегда были во власти слепого случая. И что тогда?.. О, тогда!.. Об этом я даже думать не отваживался… Клавьеру я сказал далеко не все. А ведь именно это составляло тревогу моих дней и ночей, это было тайным моим ужасом: что Сен-Тьерри узнает правду. Насилия с его стороны я нисколько не страшился. Наоборот, пусть только он набросится на меня: с каким наслаждением я его отделаю! Нет, не его я боялся. Я боялся его презрения. С меня хватало и своего собственного. В этом городе, кольцом зевак обступившем своих именитых граждан, глазеющем на их ссоры и скандальчики, я в считанные часы буду осужден и приговорен. Мне останется лишь уехать — далеко, как можно дальше отсюда. А на это я был не способен. Не потому, что у меня уже недостало бы сил начать все сначала; скорее потому, что всякое переселение было бы для меня роковым. Я ощущал себя зверем, который всеми своими инстинктами привязан к родному уголку леса, запечатленному в его нервах, в его крови, который привык к его запахам, звукам, тропкам и знает, где можно залечь, куда убежать в случае опасности. Даже если мне суждено потерять Марселину, у меня останется скромная радость шагать по улицам этого города, заходить в кафе, обнаруживать свои вчерашние следы. Клавьер собирался сделать меня «как новенького». Этого я вовсе не хотел. Никогда не доверял тем, кто утратил свое прошлое. Ну все, вставай! Если он нападет, буду защищаться. Я поставил бутылку на место и порвал записку Элианы. А чем защищаться? Оружия у меня нет. Я ослабил узел галстука. Комнату слегка покачивало. Что это мне взбрело в голову? Мой взгляд упал на пресс-папье: небольшой кусок кварца, ощетинившийся фиолетовыми кристаллами — они торчали подобно зубам в челюсти зверя. Ей-ей, уж если тебе придется обороняться, то вот шикарный кастет. Еще немного поколебавшись, я сунул его в карман реглана и вышел.

Какое-то время ушло у меня на поиски машины. Стоило мне хотя бы пару дней ею не попользоваться, как я уже не мог ее разыскать. Наконец я наткнулся на нее за собором. Свежий воздух, вместо того чтобы развеять винные пары, еще более опьянил меня. Вцепившись в руль, сконцентрировав все внимание на светофорах, я выбрался на дорогу в Руайя. Мыслей не было. Ехал себе и ехал, стараясь держаться по прямой. Миновав деревню, я поехал вдоль стены парка, затормозил и оставил «симку» на обочине: на встречу я решил прийти пешком. Не то чтобы я стыдился своей машины, хотя на мойке она бывала не каждый месяц. Просто мне захотелось немного пройтись. Быть может, эта коротенькая прогулка приведет меня в божеский вид. Сен-Тьерри еще ни разу не видел меня под градусом. Без пяти девять: я пришел с запасом. Я остановился перед воротами. В глубине аллеи виднелся замок. На первом этаже горел свет. У подъезда смутно белел «мерседес». Как узнать; здесь ли Марселина? Сам не знаю почему, но мне вдруг вспомнились таблички в холлах роскошных домов: «Попрошайничать запрещено». Отступив, я увидел в темноте, справа от себя на дороге, красную точку сигареты.

— Шармон?

Это был Сен-Тьерри — видимо, он пришел еще раньше меня. Отшвырнув сигарету, он протянул мне руку.

— Прости, что побеспокоил, — сказал он. — Но если я собираюсь быть в Милане завтра утром, уезжать надо прямо сейчас.

У меня было ощущение, будто голос его доносится издалека, и все усилия я сосредоточил на том, чтобы идти прямо, пытаясь выдать свою скованность за невнимательность человека, погруженного в какие-то свои, невеселые мысли.

— Старик совсем плох. Доктор только что от него. У него сомнений никаких: это конец. Но ведь ты знаешь моего отца. Он всю жизнь болел. Держался силой воли. Поэтому он думает, что это всего лишь очередной приступ, который ему, как обычно, удастся превозмочь. Умирать он не собирается. Само собой, разубеждать его никто не намерен.

Он взглянул на замок. Как раз в это время в окнах правого крыла погас свет.

— Видно, уснул, — сказал Сен-Тьерри. — Ему сделали укол морфия. К сожалению, отъезд я отложить не могу, но завтра здесь будет Марселина. Придется всем этим заниматься ей.

Опасения мои начали развеиваться. Судьба старого владельца замка меня нисколько не тревожила. Я буду последним олухом, если не воспользуюсь отсутствием Сен-Тьерри и не встречусь с Марселиной.

— Пройдемся немного, — предложил Сен-Тьерри. — В замке просто нечем дышать, до того воздух пропитан лекарствами.

Он протянул мне портсигар. Напрасно я согласился взять сигарету. Пальцы дрожали, я выронил ее на землю и принялся нашаривать. Сен-Тьерри посветил вниз карманным фонарем.

— Благодарю.

Он направил сноп света мне в лицо.

— Да ты изрядно хлебнул!

— Всего один бокал, как раз перед тем как прийти. Из-за вашего звонка я не успел поужинать.

Для меня всегда было вопросом чести называть его на «вы». Как-то раз мы с ним даже чуть было не поссорились из-за этого. «Что ж, раз это доставляет тебе удовольствие, изволь, — отрезал он. — Ну а я был и буду на „ты“ со всеми старыми товарищами по институту». Он остановился и подождал меня. Его длинная тощая фигура еле угадывалась в темноте.

— Ты это зря, — продолжал он. — Такие вещи узнаются быстро, а это плохая реклама.

— В Клермоне хватает других архитекторов. Можете обратиться к ним!

Мне никак не удавалось совладать с собой. До сих пор я даже не подозревал, что до такой степени его ненавижу.

— Ах, вот даже как, — сказал он. — Очень жаль. А я собирался поручить тебе серьезный подряд. Теперь, думаю…

Он сделал несколько шагов. Я последовал за ним, по-прежнему пытаясь обуздать разбуженную алкоголем агрессивность.

— А о чем идет речь? — пробормотал я.

— Строго между нами. Я хочу быть уверен, что мой отец ничего не узнает. Слухи здесь распространяются мгновенно.

Он словно задался целью вывести меня из себя.

— Я умею держать язык за зубами, — сказал я.

Какое-то время он молчал, будто взвешивая мой ответ. Мы шагали вдоль стены парка. Начал накрапывать мелкий, но противный холодный дождик.

— Не подумай, что я такой уж любитель напускать таинственность, — сказал он наконец. — Но мне действительно важно, чтобы отец не прослышал о моих намерениях… Только что мы с ним поцапались. Он просто невыносим. Послушать его, так надо сидеть сложа руки, избегать всякого риска и положиться на волю провидения. Он не отдает себе отчета, что предприятие под угрозой. Он не замечает даже, что еще немного — и замок обрушится ему на голову. Так дальше не может продолжаться! Здесь теперь бывают только кюре, монашенки да просители. Я пытаюсь заговорить с ним о делах, а он мне толкует о вечном спасении. А если я пойду напролом, он не задумываясь пустит меня по миру…

— Думаю, это будет не так-то легко…

— «Не так легко»! Ничто не помешает ему раздаривать все направо и налево. Вот почему, уезжая, я стараюсь устроить так, чтобы тут была Марселина. Не то чтобы она его так уж любила. Но, как бы то ни было, она ухаживает за ним, она ограждает его от попрошаек.

Мне захотелось пожать плечами: Марселину мне трудно было представить в подобной роли. Уж я-то знал ее лучше, чем он!

— Он просил тебя отремонтировать стену, — продолжал он. — Кстати, мы как раз сюда подошли.

Стена парка, подточенная временем, обрушилась на участке в два десятка метров; в проломе виднелось заброшенное строение, в котором когда-то жили сторожа. Сен-Тьерри стал перебираться через обломки стены. Я не без труда последовал за ним.

— Эге, — заметил он, — да ты на ногах не держишься.

— Подошвы резиновые, скользят, — объяснил я.

Но он, вновь погрузившись в свои заботы, уже не обращал на меня внимания.

— Эта стена, — сказал он, — предназначена для того, чтобы охранять частную жизнь хозяина от посягательств. Позволять кому угодно проникать в парк — мальчишкам, животным или бродягам — это все равно что впускать всех желающих в собственную спальню. В конце концов состояние разойдется на всякую ерунду, и это в то время, когда мне позарез нужны наличные… Дикость какая-то!

— Однако…

— Нет. Никаких «однако». Конечно, ты за это хватишься. Ты рад будешь восстановить эту ограду. Ну, а я хочу порушить все к чертовой матери, понимаешь? Все. Не только стену, но и эту развалюху вместе с деревьями — все, что рассыпается от старости. И все загнать. Муниципалитет давно уже ищет место под общественный парк. Что ж, вот оно! Да ты сам погляди, старина… Этот домишко — он точь-в-точь как замок… рассыпается, куда ни ткни… Ты когда-нибудь заходил сюда?.. Милости прошу.

Он пнул ногой в дверь, и та распахнулась.

— Входи! Я посвечу.

Луч фонаря выхватил из темноты покрытый пылью пол, какую-то дряхлую мебель. С наших одежд стекала вода. Сен-Тьерри топнул ногой.

— Все насквозь сгнило! Топни я посильнее, мы провалились бы в подвал. Скажи честно, стоит ли все это ремонтировать?

Фонарь потух, и Сен-Тьерри будто исчез. Только слышно было, как поскрипывает одряхлевшее сооружение да шумит ветер в кронах.

— Итак, — вновь заговорил он, — вот чего я жду от тебя… Когда ты увидишься с моим отцом, ты пообещаешь ему все, чего он ни пожелает, но будешь тянуть резину… Думаю, это будет не так уж трудно… Разумеется, врач не мог сказать мне: «Он умрет в такой-то день». Но долго он не протянет. А там уже я буду решать. Никто еще не знает, что я намерен делать. Даже Марселина.

— А Симон?

— Симон тоже. Я не собираюсь отчитываться перед шурином. Симон всего лишь мой служащий.

Теперь Сен-Тьерри отдавал распоряжения. Он был хозяином. Но у меня не было желания выказывать полную покорность.

— Одним словом, — спросил я, — вы собираетесь окончательно покинуть Руайя?

— Да. Я намерен купить что-нибудь в Италии… Еще не знаю, где именно… может быть, на берегу Лаго Маджоре.

— А… ваша жена согласится?

— Марселина? Надо думать. Подонок! Распоряжается нашими жизнями… Да если б он специально хотел разлучить нас с Марселиной, он поступил бы именно так… Может, ему стало что-нибудь известно? Да нет, тогда он не стал бы делиться со мной своими планами. Я для него пустое место, вот в чем дело.

— Остается обговорить только одно, — сказал он. — Я бы не хотел, чтобы ты содрал с меня три шкуры. Ломать — не строить.

Уж тут-то он был в моих руках.

— Не тешьте себя иллюзиями, — сухо сказал я. — Во-первых, на это уйдет масса времени. Перевозка грузовиками влетит в копеечку. А во-вторых, участок придется привести в божеский вид. Нельзя же выкорчевать деревья и все так оставить: это будет больше похоже на поле битвы, чем на частное владение.

— Сколько?

— Мне трудно так сразу…

— Ну, приблизительно…

— Несколько миллионов.

— Два?.. Три?..

— Больше.

— В таком случае мне будет выгоднее договориться непосредственно с городскими властями!

Он вышел на крыльцо. Я услышал, как он проворчал: «Ну и собачья же погодка!» Потом повернулся ко мне.

— Надеюсь, это не последнее твое слово. Или, значит, ты делаешь это нарочно, чтобы позлить меня.

— Наведите справки, если не верите. Но на вашем месте я бы не стал искать на стороне… поскольку у вас нет выбора.

Я еще не очень ясно представлял себе, чего хотел этим добиться, но уже испытывал нечто вроде злобной радости, словно схватил его за горло. Я подошел ближе.

— Не вы ли говорили мне, — продолжал я, — что не хотите перечить отцу? Если он узнает…

Сен-Тьерри, уже направившийся было к пролому в стене, остановился как вкопанный.

— Что?!

Он шагнул ко мне.

— Повтори!

Я сильнее сжал в кармане камень с острыми гранями.

— Он может догадаться, — сказал я. — В отличие от вас я не привык лгать…

Сноп света из фонаря брызнул мне в лицо.

— Ты пьян! Пьян в стельку!

— Потуши! — заорал я.

Конечно, я был пьян. И чувствовал себя голым, беззащитным, словно пациент, распластанный на операционном столе.

— Черт побери, да выключишь ты или нет?

Левой рукой я схватил его за запястье. Фонарь упал, осветив нас снизу. Мне показалось, что он занес кулак. Моя правая рука с зажатым в ней куском кварца устремилась вперед сама по себе. Готов поклясться, что она рванулась без моего ведома, как спущенный с цепи хищник, что она инстинктивно выбрала место для удара. В плече отдалась боль. А потом не было ничего, кроме распростертой тени и света, вырывавшего из ночи замшелую плиту крыльца, сочащийся влагой ствол дуба и несколько струек дождя. Сердце мое билось с какой-то торжественной неторопливостью. Я был как в огне, несмотря на дождь, обильно орошавший мне лицо и руки. Сен-Тьерри не шевелился. Истина уже начинала брезжить в моем оцепеневшем мозгу. Я по-прежнему сжимал в руке фиолетовый камень. Положив его в карман, я подобрал фонарь.

— Сен-Тьерри, — позвал я. — Хватит, поднимайтесь!

Но я уже знал, что он никогда не поднимется. Я присел возле него. На виске у него была огромная кровавая рана — в близком свете фонаря она выглядела ужасно. Под носом широкими полосками застыли две вытекшие из ноздрей струйки крови, напоминая плохо приклеенные фальшивые усы. То была маска смерти, страшная и гротескная. Сомнений быть не могло…

Я выключил фонарь и тяжело поднялся. Я убил его. Да, я убил его! Не я сам, а нечто во мне, часть меня убила его. Вины я не чувствовал. Мозг стал работать удивительно ясно, с какой-то отрешенностью от всего окружающего. Марселина, наши тревоги, наши надежды… все это принадлежало прошлой жизни. Теперь и я был подобен мертвецу. Не пройдет и часа, как Симон кинется на поиски Сен-Тьерри. Он неизбежно придет в парк. Утром меня арестуют. Да, арестуют. Тут уж ничего не попишешь. Хотя… на меня наверняка никто не подумает. О нашей встрече Сен-Тьерри никому не сказал. Естественно будет предположить, что на него напал бродяга, проникший в парк через пролом. Чтобы навести на мысль об ограблении, мне достаточно вытащить у него из карманов все ценное; Я принялся на ощупь обшаривать его карманы, осторожно, словно опасаясь его разбудить. Там не оказалось ничего особенного: золотой портсигар, зажигалка, которую я хорошо знал — ее подарила ему Марселина, флакончик с таблетками, бумажник, платок… Небогатая добыча! Роль мародера давалась мне легко: ведь я не собирался ничего оставлять себе, все будет уничтожено. Я только пытался, сам в это не веря, обезопасить себя, выиграть время. Впрочем, к чему это, раз я не собираюсь спасаться бегством. Однако противоречия меня не смущали. Больше всего меня беспокоило то, что тело останется под дождем. Может, втащить его внутрь павильона? Если бы у меня хватило сил, я, наверное, сделал бы это. Но я был измотан. Меня начинала пробирать дрожь. Я выбрался из парка через пролом.

К счастью, машина стояла довольно далеко от ворот, так что я мог без опаски включить фары. Быстро развернувшись, я погнал в Клермон. О Клавьере я вспомнил, только выехав на площадь Жод. Если Клавьер заговорит, пиши пропало. Охватившее меня волнение было настолько сильным, что я был вынужден остановиться у кромки тротуара. Клавьер… Он знает, что я ненавижу Сен-Тьерри, что я должен ему деньги, что я любовник его жены… Когда он узнает о смерти Сен-Тьерри, он сразу догадается о моей к этому причастности. Что делать?.. Пойти и все ему рассказать?.. Он живет в двух шагах отсюда. Я взялся было за ручку дверцы. Но я и вправду безумно устал. Мне просто необходимо было лечь и уснуть… Об остальном — расследовании, Клавьере — я не хотел больше и думать. Я тронулся с места и направился к собору. Прежде всего Клавьер связан профессиональной тайной. А потом, будь у меня намерение убить Сен-Тьерри, разве пошел бы я исповедоваться к врачу? Этот довод не лишен убедительности. Нет, Клавьер, как и все прочие, не должен меня заподозрить. Я отыскал свободное место, поставил там автомобиль и пошел через площадь, по которой хлестали ветер и дождь. Я еле тащился. Ноги подкашивались от усталости. Уже войдя в прихожую, я посмотрел на часы: пять минут одиннадцатого. Мне казалось, будто эта ночь длится столетие, а она едва началась. Я направился прямиком к бутылке и сделал изрядный глоток, чтобы согреться, потом снял промокший до нитки реглан. Выкинуть столь приметный камень нельзя. И служанка, и секретарша тотчас обнаружат его пропажу. Я положил его в раковину и пустил струю горячей воды. После этого я вытащил из другого кармана вещи, взятые мной у убитого, и бросил их в ящик, которым пользовалась секретарша. Два поворота, и ключ перекочевал на кольцо моей связки. Разберусь с этим завтра. В наступившей тишине стал слышен шум льющейся воды. Она уносила кровь, топила в себе мое преступление, смывала пятно с совести. Я разделся и полез под обжигающий душ. Облачившись в пижаму и халат, я раскурил трубку. Камень отмылся. Я тщательно вытер его и вернул на прежнее место, на стол. Каждый день он будет у меня перед глазами. Каждый божий день!.. Значит, я надеюсь? А ведь надеяться я не хочу. Потому что убийство не должно оставаться безнаказанным, потому что я мерзавец, потому что так было бы слишком просто… Некто стоит у вас на дороге; один удар в висок — и проблемы как не бывало. Я уселся в кресло. Должны же быть какие-то следы, указывающие на мою причастность. Давай подумаем. Со стороны Сен-Тьерри — никаких. Он сам позаботился о том, чтобы наша встреча осталась в тайне. Что даст осмотр трупа?.. Тоже ничего. Со стороны Клавьера? Тут я спокоен. Элиана? Сен-Тьерри звонил ей, но разговор этот был лишь одним из множества других; если меня начнут расспрашивать по этому поводу, я отвечу, что Сен-Тьерри попросил меня составить смету восстановительных работ, планируемых его отцом. Невероятно! Я почти убедил себя в том, что не подвергаюсь ни малейшему риску. Более того, Марселина стала вдовой, стала свободной! Смогу ли я скрыть от нее?.. Глаза неудержимо слипались. У меня не было сил даже добрести до кровати, только мысль, взяв разбег, продолжала работать. Марселине я внушу ужас, если когда-нибудь… Вот где таилась опасность. Потому что ей тоже известно, что я ненавижу ее мужа, что я ему задолжал… Но она любит меня, она во мне уверена. Разве может закрасться ей в душу хоть малейшее подозрение?.. Она будет настолько потрясена известием о смерти мужа, что не обратит никакого внимания на мое поведение, на мою реакцию. К тому же наша встреча состоится во всеобщем переполохе, который эта ужасная смерть не замедлит произвести в замке… Не говоря уже о старике, который на этот раз уже вряд ли выдержит. Вслед за сыном — отец… Я покажусь лишь на краткие мгновения, чтобы дважды принести свои соболезнования. А Марселина достаточно консервативна для того, чтобы строго блюсти траур. Прекрасно ее зная, я был заранее уверен, что пройдет самое меньшее несколько недель, прежде чем она согласится встретиться со мной в Париже или в окрестностях Клермона. Этого времени мне вполне хватит, чтобы влезть в новую шкуру, освоиться со своей невиновностью, дать зарубцеваться порезам души. В сущности, Сен-Тьерри был отвратительным типом. Разумеется, я виноват, и крепко. Но я усматривал для себя столько смягчающих обстоятельств! И чувствовал себя настолько раскрепощенным! Это он душил меня, это из-за него я начал пить! Теперь с пьянством будет покончено. Почему бы на днях не лечь в клинику, как посоветовал Клавьер? Если у него и появятся подозрения, это послужит для него лучшим доказательством моей невиновности. И я выйду оттуда с обновленной кровью, с обновленным мозгом, навстречу новой жизни. Я женюсь на Марселине. Продам свое дело и устроюсь на новом месте — может быть, в Париже. Я осуществлю самые честолюбивые замыслы юности. Марселина не откажется стать моей помощницей. Благодаря состоянию Сен-Тьерри я сумею…

Эта мысль вырвала меня из оцепенения, в которое я погружался. Погоди-ка! Возможно ли это? Их планы… вот они уже становятся моими. Ограда уже стала моей оградой. Замок… разрушить или восстановить… это мой замок. Это что, сон?

Давно минуло одиннадцать часов. Там уже наверняка обнаружили труп. Телефон звонил и у врача, и в полицейском комиссариате. Быть может, инспектора уже прибыли на место и приступили к поискам. Но дождь надежно смыл все следы. Марселина — ей уже сообщили — едет сюда в своем «пежо-204». Хотя нет, скорее она предпочла ночной поезд. Она позвонит мне рано утром, не рискуя быть кем-нибудь подслушанной. Остается только ждать. Я проглотил две таблетки и завалился в кровать. Вскоре мне понадобятся все мои силы.

Спал я плохо, то и дело просыпаясь, поэтому, поднявшись, почувствовал себя вялым, как больной, делающий первые шаги. Часы показывали половину восьмого. Должно быть, Марселина выжидала удобного момента. Приняв душ, я сварил кофе. Я проглотил его в кабинете, чтобы не отходить далеко от телефона. Все мои вчерашние мысли куда-то исчезли. В голове была пустота, и в четверть девятого я достал из сейфа бутылку и плеснул из нее самую малость в стакан, поверх двух кусочков сахара. После чего, совершенно машинально, я открыл папку с текущими делами и принялся листать бумаги, то и дело косясь на часы. Без четверти девять пришла Элиана. Я вошел в ее кабинет, отделенный от моего обитой дверью. Помещение я купил в свое время у старого архитектора со вкусами нотариуса. Ничего, через несколько месяцев, когда я устроюсь по-настоящему, кабинеты у меня будут современные, просторные, светлые. План перестройки я уже обдумал. Элиана снимала с машинки чехол.

— Вы нашли мою записку, мсье?

Наступило время для первой лжи.

— Да, благодарю вас. Я позвонил Сен-Тьерри. Так, ничего существенного… Что новенького с утра?

— Не знаю. Я еще даже не раскрывала газету. Если желаете посмотреть, она у меня в кармане пальто.

Без излишней спешки я взял «Монтань». Может, в новостях часа что-то уже появилось. Но нет. Там ничего не было. Весть не подоспела вовремя. Оставив газету на уголке стола, я возвратился к себе. Девять часов. Наверное, у старика уже был приступ. Быть может, настает его последний час. Спокойствие! Ясно, что Марселине не удалось мне позвонить.

Пытка неведением. Я попытался немного поработать, но произошло то, чего я боялся. Взгляд мой то и дело устремлялся на злополучный кусок кварца. Этот бугристый камень, которым я пользовался сотни раз, даже не замечая, как он выглядит, уже начинал меня завораживать. Клыки цвета аметиста вспыхивали недобрыми сиреневыми искрами. Камень, казалось, разевал пасть — точь-в-точь как головы чучел хищников, которые грозно ощеривают свои острые зубы. Инстинкт побудил меня выбрать грозное оружие. А ведь ударил я не так уж и сильно. Я попытался было вспомнить, но все становилось расплывчатым, как если бы посредством некоего загадочного механизма моя память за ночь воздвигла преграду между мной вчерашним и мной теперешним. Я видел дождь. Я слышал дождь. Дождь лил в моих воспоминаниях. Я сгреб первые попавшиеся под руку бумаги, ворохом бросил их на столик позади себя и положил сверху пресс-папье. Зазвонил телефон.

— Говорят из замка.

Ага, вон оно, началось!

— Шармон слушает. Это вы, Фирмэн?

— Да, мсье.

— Мсье Сен-Тьерри стало хуже?

— Вовсе нет, мсье. Напротив, утром ему полегчало. Он хочет увидеться с вами. Не могли бы вы подъехать к одиннадцати?

Я ничего не понимал.

— К одиннадцати?.. Погодите!

Некоторое время я пытался подыскать благовидный предлог, чтобы отказаться, но, так и не найдя, наудачу спросил:

— Кто сейчас в замке?

— Никого, мсье… Мадам де Сен-Тьерри предупредила, что поедет поездом — она немного устала. Она прибудет в двенадцать десять. А господа — те уехали вчера вечером в автомобиле. Так я передам мсье, что он может на вас рассчитывать?

— Да-да, конечно.

— До скорого, мсье.

Он повесил трубку. Я никак не мог опомниться. «Уехали вчера вечером в автомобиле». Что это могло означать? Только одно: Сен-Тьерри остался в живых.

— Элиана, мне нужно отлучиться по делам. Записывайте, как обычно… Всем, кто спросит, отвечайте, что до шестнадцати часов я занят с клиентами.

В передней я схватил с вешалки еще не совсем просохший реглан. Я чувствовал неодолимую потребность пройтись, убедить себя, что я не сплю. Если Сен-Тьерри не умер, то сейчас он должен был бы находиться в постели, а не в машине. И первой его заботой было бы заявить на меня. Все это не лезло ни в какие ворота. Я знал, моя рука знала, что он умер, — сомнений быть не могло. В кармане я нащупал фонарь. Он освещал рану. Уж он-то не мог лгать! Просто старый Фирмэн мелет вздор. Накануне, перед тем как лечь спать, он видел «мерседес». Поднявшись поутру, он обнаружил, что его уже нет… Но как раз это-то и невозможно. Симон не мог уехать один. Симон наверняка бросился разыскивать зятя. И если не нашел его, то должен был бы продолжать поиски. А если нашел, то поднял бы тревогу. В обоих случаях и он, и машина должны были остаться в замке.

Я зашел в «Круг» и заказал грогу. В замке мне готовят западню. Все заодно! Все готовы броситься на меня! Я увидел разноцветные пятна, проплывающие над бутылками наподобие беспечно прогуливающихся воздушных шариков. Я залпом осушил стакан. Спокойно, Шармон! Ведь Клавьер тебя предупреждал. Берегись белой горячки!

Я сделал крюк, чтобы перед тем, как появиться в замке, проехать мимо обвалившейся стены и павильона. Дорого бы я дал за то, чтобы увидеть там людей в полицейской форме и тем самым избавиться от грызших меня сомнений. Но дорога была безлюдна. Отказываясь верить очевидному, я сбавил ход. Потом я подумал, что уж кто-кто, а я-то имею полное право наведаться в этот уголок парка — надо же мне прикинуть объем работ. Я затормозил у пролома и вылез из машины, держа в руке блокнот и карандаш. Если за мной и наблюдают, то увидят лишь специалиста за работой. Я перешагнул через обломки, заставляя себя беззаботно насвистывать.

Трупа на месте не было. Я чуть было не кинулся прочь. Леденящий ужас свел мне внутренности. Мертвец исчез. Земля впитала кровь. Дождь смыл следы. Ничего! Я притворился, будто делаю пометки, чтобы собраться с мыслями. Но мыслей и так уже было предостаточно — от них кружилась голова. Мысли обступили меня и загнали в угол, как крысу в западню. Сен-Тьерри! Значит, он не умер… Значит, он сейчас в замке… Что делать?.. Я невольно отошел под защиту деревьев. Быть может, раненный, он нашел в себе силы куда-нибудь отползти? Но, насколько хватал глаз, я видел только унылый пейзаж конца зимы. Выбора у меня нет. Надо идти в замок и лицом к лицу встретить правду, какой бы она ни была. Я играл и оказался в проигрыше. Настало время расплаты — прийти и сказать им: «Да, это я». Я сел в машину и доехал до ворот. Перед подъездом «мерседеса» не было видно — он наверняка в гараже. Замок выглядел как обычно. Я проехал по аллее, затормозил, огляделся вокруг, потом медленно одолел каменные ступени и потянул за цепочку колокольчика. Этот колокольчик всегда будил во мне воспоминания о школе: молчаливые ряды парт, страх, что придется отвечать невыученный урок. О, если б я мог вернуться назад, начать все сначала!.. Но дверь уже приоткрылась, и в проеме показалась голова Фирмэна.

— А, это вы, мсье Шармон.

Он тоже был точно такой, как обычно. Я прошмыгнул в вестибюль, не сводя глаз с лестницы, ведущей на второй этаж: спальня Эмманюэля была наверху.

— Не разрешит ли мсье снять с него пальто?

— Спасибо, Фирмэн. Я ненадолго… Как чувствует себя мсье де Сен-Тьерри?

— Лучше… много лучше.

Он приблизился и понизил голос:

— Он держится одной силой воли. Но, боюсь, надолго его не хватит… Скажу как на духу: мне было бы спокойнее знать, что господа в замке… Это для меня слишком большая ответственность.

— А как долго они будут в отъезде?

С сокрушенным видом Фирмэн развел руками.

— Мсье Эмманюэль не посвящает меня в свои дела… Вчера вечером я попробовал было шепнуть ему словечко. Но он такой же упрямец, как и его отец. Грустно видеть, что они и в такую минуту как кошка с собакой.

— В котором часу они уехали?

— Этого я не знаю, мсье. Служба стала здесь такая тяжкая, что мы стараемся лечь спать как можно раньше. Все это очень прискорбно, мсье поверьте мне. Уже и не поймешь, кто здесь хозяин… Я провожу мсье.

Но и семеня впереди, Фирмэн продолжал свой скорбный монолог.

— Счастье еще, скоро приедет мадам. Когда она здесь, нам всем спокойнее. Что бы мы без нее делали?

Я его почти не слушал. И без того тяжело было освоиться с этой невероятной очевидностью. Фирмэн явно ни о чем не подозревает. Это невозможно, невероятно, неправдоподобно, но бесспорно. Тогда где же Сен-Тьерри? Фирмэн поскребся в дверь спальни, впустил меня внутрь. Больной был один: он сидел, поддерживаемый подушками, иссохшие руки покоились поверх одеяла.

— Здравствуйте, Шармон… Берите стул, садитесь.

В голосе его звучала былая энергия. Взгляд сохранял живость. Я приблизился к кровати, держа в руке стул.

— Как вы себя чувствуете, мсье?

— Не будем об этом… А если повстречаете доктора Марузо, не слушайте его. Между нами, это старый никчемный болтун. Но я к нему привык… Вы виделись с моим сыном?

Вот она, опасность. Старик вперил в меня подозрительный взор, готовый уловить малейшее мое колебание.

— Он звонил мне вчера вечером…

— Ага! Я так и думал… По поводу стены, не так ли?

— Да.

— Ну конечно. Он хочет ее сломать… Что он вам сказал?

— Э-э…

— Не скрывайте от меня ничего, Шармон.

— Он сказал мне оставить все как есть до его возвращения. Потом-де будет видно.

Старик приподнялся на локте.

— Ничего не будет видно… Подойдите ближе, Шармон… Ответьте мне честно… Он говорил с вами только о стене?

Я импровизировал наудачу, все больше и больше чувствуя себя не в своей тарелке.

— Он намекал и на другие проекты, но ничего конкретного не говорил.

Старик откинулся на спину и заговорил прерывающимся голосом:

— Он хочет все переделать. Он не любит этот дом, Шармон. Он не был в нём счастлив. Сейчас от людей только и слышишь: счастлив, несчастлив! Я-то старой закваски… Я привык к постоянству… В общем, слушайте хорошенько… Вы восстановите мне эту стену. Немедленно! Я просил вас сделать прикидку, вы ее сделали?

— Нет еще.

— Так торопитесь. Я хочу, чтобы работы начались раньше, чем вернется мой сын.

Раньше, чем вернется его сын! Я ощущал себя больным в такой же мере, как умирающий старик, если не больше.

— Когда он приедет, мы раз и навсегда поставим все на свои места. А если он вздумает ерепениться, я сделаю приписку к завещанию. Пока еще я тут хозяин. Вы поняли меня, Шармон?.. Вы работаете на меня. На меня одного… Отправляйтесь на место. Сделайте все необходимое. Буду ждать, чтобы вы ввели меня в курс дела… Главное — никаких излишеств. Возведите стену, и ничего более. Благодарю вас.

Он протянул мне восковой желтизны руку, до того худую, что она походила на птичью лапу, и позвонил в колокольчик. Появившийся Фирмэн проводил меня до выхода.

— Как мсье нашел мсье?

— Он вовсе не так уж плох.

— А вот доктор очень обеспокоен.

Отстал он от меня только на крыльце. Я залез в машину. Мучившая меня загадка ни на йоту не прояснилась. Что стало с Сен-Тьерри? Возможно ли предположить, что, будучи лишь легко ранен и стремясь во что бы ни стало уехать, он отправился в путь и… Нет, тут что-то другое, но что? Так или иначе, угроза по-прежнему висит надо мной. Она всего лишь видоизменилась. Теперь остерегаться следует не полиции. Тогда кого же? Я тронулся с места и углубился в парк. По крайней мере, я мог быть уверен, что там меня никто не побеспокоит. Каким образом пришла мне в голову эта мысль? Не знаю. Но она вдруг предстала передо мной со всей очевидностью. Сен-Тьерри пришел в себя и, инстинктивно ища укрытия, заполз внутрь павильона… Он был там… Он и сейчас там. Больше ему быть негде.

Выскочив из машины, я побежал к строению. Дверь была закрыта. Должно быть, он захлопнул ее за собой. А вдруг он еще жив? В таком случае, что ж, тем хуже для меня… я подниму тревогу… Не может быть и речи о том, чтобы подло оставить его умирать. Вот где таилась угроза. Все это время я знал, что выдам себя самого. Настоящего убийцы из меня не получится. Никого из меня не получится.

Я открыл дверь и посветил внутрь фонарем. Его фонарем. Там было пусто. Я обшарил все вокруг. Пусто!.. Тут нет никакого укрытия, спрятаться невозможно… А забраться на второй этаж у него ни за что не хватило бы сил. И все же стоит проверить. Я начал взбираться по узкой лесенке — ее разбухшие от сырости деревянные ступени немилосердно скрипели. Наверху никого не было. Я обежал обе комнаты, в которых царило запустение. Сен-Тьерри был прав. Все прогнило и грозило обрушиться. Что же дальше?.. Может, подвал? Я спустился на первый этаж. Результат я знал заранее. Раненый не будет искать спасения в подвале. Дверь, ведущая туда, находилась под лестницей. Свод был такой низкий, что мне приходилось пригибаться и соблюдать величайшую осторожность. Наконец я выпрямился и направил свет фонаря перед собой.

Он был там.

Я не двинулся с места. Все было ясно с первого взгляда. Без сомнения, мертв. Покоится на спине, руки уложены вдоль туловища. Сам бы он не смог спуститься. Сам бы он не принял такую позу. Кто-то нашел его и спрятал здесь… Симон!.. Конечно же, Симон!.. Сколько я перебрал до этого предположений, а до самого простого не додумался… И из всех них оно самое бредовое. У меня задрожали колени. Внезапно меня обуял страх. Это выглядело так, будто Сен-Тьерри убили еще раз. Я повернулся и поспешил подняться наверх. Я закрыл дверь. Где теперь Симон?.. Почему он уехал в «мерседесе» один, никому ни о чем не сказав?.. Может, он прикончил Сен-Тьерри?.. А что теперь делать мне?

Я вышел из павильона и бегом направился к машине. И лишь там, скрестив руки на руле и уронив на них голову, я дал себе передышку: надо было попытаться понять. Сомнений нет: это Симон упрятал его в подвал. Должно быть, какая-то весьма серьезная причина побуждала их спешить в Италию. Ключ к тайне, видимо, находится где-то там, в Турине или в Милане. Может быть, достаточно показаться в «мерседесе» в Италии, создать видимость, будто Сен-Тьерри все же совершил эту поездку… Если труп обнаружат, если за дело возьмется пресса, возможно, сорвется какая-нибудь архиважная тайная сделка. Я не очень ясно видел смысл всего этого, но наверняка был не очень далек от истины. Раз Симон столь спешно разыграл подобный фарс, ясно, что на счету у него каждая минута… Быть может, там надо составить какой-то документ… или срочно передать подписанный контракт, с чем вполне мог справиться и сам Симон. Кстати, совсем неплохая идея — спрятать труп в подвале павильона, куда уже давно никто не заходит. Во всяком случае, мне-то теперь бояться нечего. Симон понятия не имеет, что Сен-Тьерри назначил мне встречу. Наткнувшись на труп и обнаружив, что бумажник исчез, он сделал совершенно естественный вывод, что убийство — дело рук какого-нибудь бродяги. Отсюда и все, что за этим последовало. Я вне подозрений. Если начнется расследование, ниточка первым делом потянется к Симону. Самому большому риску подвергается сейчас именно он, причем сознательно… Огромному риску, если вдуматься. Ведь если Симона спросят, почему он уехал один, никому не сообщив о своем ужасном открытии, что он сможет ответить? Может быть, скажет, что Сен-Тьерри внезапно покинул его в пути? Может, ему очень важно создать видимость, будто Сен-Тьерри исчез именно по ту сторону границы, а по поводу трупа надеется, что до поры до времени его никто не обнаружит? Поле догадок было столь обширным, что я всякий раз рисковал на нем заблудиться. Но чем больше раздумывал я над этой проблемой, тем яснее видел, что интересы Симона и мои диаметрально противоположны. Раз Симон в некотором роде взял на себя ответственность за исчезновение Сен-Тьерри, пусть сам и выпутывается. Теперь мне только на руку появление трупа на свет божий. Марселина становится вдовой, официально признанной вдовой, благодаря чему в моей жизни наступает перелом. Живой, Сен-Тьерри был непреодолимым препятствием. Мертвый, он еще мог бы не дать нам соединиться, доведись ему бесследно исчезнуть. Значит, пойти за ним, вытащить из подвала, положить там, где он упал тогда? Нет. Не мне следует поднимать тревогу, оповещать обитателей замка и полицию. Кто-то третий — посторонний, вне всяких подозрений человек — должен сделать это вместо меня. Сейчас я пойду к старику и предложу ему одновременно со стеной восстановить и павильон. Цену я назначу до того умеренную, что он с радостью ухватится за мое предложение. И тогда я обращусь к подрядчику, который перед началом работ непременно захочет осмотреть павильон сверху донизу.

Во мне затеплилась надежда. Я был вроде севшей на мель шлюпки, которой приходит на помощь прилив. Воздух свободно входил в мои легкие. Я закурил сигарету. Неплохо было бы еще пропустить стаканчик… После стольких часов кошмара передо мной наконец забрезжил выход. Спасен!.. Правда, остается еще Симон… как-никак он брат Марселины! Ну да он наверняка оставил себе лазейку. Этот парень весьма ловок. Даже слишком!.. Я всегда относился к нему настороженно. Положением сестры он пользовался без зазрения совести. Какую роль играл он при Сен-Тьерри? Нечто вроде прислуги за все, порученец для всяких щекотливых дел. Он-то выкрутится: изворотливости у него хватит на двоих. Я посмотрел на часы. Почти полдень. Вот-вот должна приехать Марселина. Я направился к замку.

— Ну, так как? — спросил старик.

— Со стеной трудностей никаких. Затрат потребуется не так уж много, поскольку можно будет использовать тот же камень.

— Вот и прекрасно. Я и сам об этом подумал, но рад, что предложение исходит от вас.

— К сожалению, не в одной стене дело. Есть еще павильон.

— Павильон? А с ним-то что?

— То, что он разваливается. Какой смысл восстанавливать ограду, если он того и гляди на нее обрушится.

Нахмурившись, старый Сен-Тьерри устремил на меня пристальный взгляд, словно подозревая какой-то подвох.

— Вы уверены, Шармон, что не преувеличиваете?.. В последний раз, когда я там был, я ничего такого не заметил.

— А как давно это было?

Он смежил веки, устало вздохнул.

— Верно, — пробормотал он. — Давненько…

— Кровля уже никуда не годится. Внутри я, правда, не был, но можно не сомневаться, что балки прогнили. А вдруг произойдет несчастный случай? Ответственность ляжет на вас.

— Туда никто уже не заходит.

— И все-таки! Это неосторожно. Разумеется, полностью восстанавливать его нет надобности, речь идет лишь о том, чтобы подремонтировать самое основное.

— И дорого это встанет?

Снова буравящий взгляд из-под полуопущенных век.

— Не очень. На все должно хватить полутора миллионов.

В разговоре с владельцем замка я переводил все на старые деньги — к новым тот упорно не хотел привыкать.[2]

— Что ж, над этим можно поразмыслить, — сказал он.

— Я предпочел бы уладить все до возвращения вашего сына.

Подобные выражения меня больше не страшили. Каким-то непостижимым образом я начинал считать единственным преступником Симона.

— А если ограничиться подпорками?

— Этот угол парка чересчур сырой. Никакое дерево не выдержит. Рано или поздно придется бороться по-настоящему, и чем дольше вы с этим протянете, тем больше будут расходы.

— Кто у вас на примете для этой работы?

— Меньель.

— Он дорого берет.

От нетерпения у меня сжались кулаки. Из-за его тупого упрямства может рухнуть весь мой план. Кто-то постучал в дверь.

— Пойдите откройте, — сказал он мне. — Это, должно быть, Марселина.

Я так торопился покончить с этим делом, что сделал вид, будто не расслышал.

— Он примет наши условия, — сказал я. — Сейчас в строительстве затишье.

— Это, должно быть, Марселина, — повторил старик.

Я поднялся, но, пока шел до двери, продолжал гнуть свое:

— Лучше всего было бы пригласить Меньеля. Пусть посмотрит сам, и мы вместе условимся о цене.

— Давайте не будем спешить.

Держа руку на дверной ручке, я бросил ему:

— А что, если ваш сын уже вступил в переговоры с Меньелем… Я знаю, он подумывал об этом.

Я открыл. На пороге стояла Марселина — в своей просторной дорожной шубке она была сама элегантность. Она вытянула губы как для поцелуя и шепнула:

— Ну как он?

— Как всегда, упрям как осел.

Она вошла в комнату, словно на сцену, заговорив со мной полагающимся по роли холодно-вежливым тоном:

— Как вы находите нашего больного, мсье Шармон?

Но старик, не менее проворно напустивший на себя самый что ни на есть мученический вид, слабо взмахнул рукой и голосом умирающего проговорил:

— Бедное мое дитя, думаю, это конец… А муженек твой, как видишь, все равно уехал. Никому я тут больше не нужен…

Она склонилась над ним с дочерним поцелуем.

— Что вы, папочка… Я ведь специально приехала сюда, чтобы не оставлять вас одного.

Во мне кипела злость. Все сорвалось! Ну что бы Марселине появиться минут на десять попозже!.. Радость новой встречи с ней была безнадежно испорчена. Пора убираться восвояси. Я для них вроде мелкого служащего, который должен знать свое место. И тут меня впервые ужаснула чудовищность разыгрываемого здесь фарса: приговоренный к смерти старик, не верящий в это, но симулирующий агонию, женщина, ласково называющая его папочкой, а в разговоре со мной — старым маразматиком, и я, убивший сына одного и мужа другой… Нет! Это немыслимо. Надо стряхнуть с себя этот кошмар.

Тем не менее я приблизился к изголовью.

— Так как же насчет Меньеля?

Марселина, желая, видимо, поскорее оказаться со мной наедине, погрозила мне пальчиком:

— Мсье Шармон, неужели вы не можете отложить дела на потом? Догадываюсь, что речь идет опять об этой противной стене. Пускай подождет! Папа скажет мне, что он решил, и я сообщу вам его ответ… Во второй половине дня мне как раз надо в Клермон. Я зайду к вам, договорились?

Если б она только знала, глупая! Настаивать опасно. А отложить на потом, как предлагает она, — это, быть может, означает упустить единственную возможность благополучно завершить эту историю. Внезапно мне пришла в голову абсурдная мысль — впрочем, последнее время меня навещали мысли одна абсурдней другой. Сколько дней может сохраняться труп?.. Ведь я очистил карманы Сен-Тьерри от всего, что могло бы дать возможность установить личность умершего. Не обернется ли эта предосторожность против меня же?.. Сколько дней?.. Клавьер прав. Надо лечиться, и немедля.

— Договорились? — повторила Марселина.

— Конечно, конечно, — пробормотал я, почти не слушая ее, — в голове у меня вертелось одно: все пропало!.. — Что же, мое дело предупредить мсье де Сен-Тьерри. Разрушения прогрессируют быстро.

В соседней комнате раздался телефонный звонок. Марселина направилась было к двери.

— Остановитесь, — сказал старик. — Фирмэн возьмет трубку. Наверняка кто-то опять интересуется, как мои дела. Телефон надрывается уже целую неделю. Если б я и питал какие-то иллюзии, их бы весьма скоро развеяли.

Послышались шаркающие шаги Фирмэна, и звонок умолк.

— Алло… А! Добрый день, мсье… Хорошо ли мсье доехал?.. Извольте, мсье.

Вновь раздавшееся шарканье затихло у двери в комнату, затем слуга тихонько постучал.

— Да! — воскликнула Марселина. Фирмэн по обыкновению просунул голову в приоткрытую дверь.

— Это мсье. Мсье просит мадам.

Извинившись, Марселина вышла, не сочтя нужным прикрыть за собой дверь. Старик жестом подозвал меня. Я повиновался, неуверенно ступая одеревенелыми ногами: я напряженно вслушивался.

— Алло… Алло…

До меня отчетливо доносился звеневший на высокой ноте голос Марселины.

— Тебя очень плохо слышно… Уже из Милана?.. Вы оба с ума сошли, гнать всю ночь. Дождетесь вы на свою голову, помяни мое слово.

Старик нетерпеливо дергал меня за рукав.

— Шармон, если Эмманюэль вам позвонит — а это вполне вероятно, — не забудьте: вы работаете на меня.

— Алло… Я тебя почти не слышу… Да, я только что приехала… Что?.. Папа устал, но держится молодцом… Скажи, куда тебе написать…

Слова ее все еще будили во мне мучительную ревность, хоть отныне она была уже беспредметной. Взбешенный, я повернулся к старику.

— Проще всего пригласить Меньеля и поручить подряд ему. И дело с концом.

— Алло… Не слышу тебя, дорогой… Алло…

— Не больше полутора миллионов, Шармон. Это потолок, так и знайте. И еще я желаю взглянуть на подробную смету… Эти расходы можно будет вычесть из суммы, облагаемой налогом.

Боже, как они меня бесят, эти трое… Хотя нет, двое, ведь третий… Ох, Клавьер, приди на помощь!.. Я на грани помешательства. Я подходил к двери, когда вернулась Марселина.

— Вы уже покидаете нас, мсье Шармон?

Высокомерная любезность, светская улыбка — вот бы сейчас рубануть по ней короткой фразой! Спокойно, Шармон, возьми себя в руки, главное — не возбудить подозрений.

— Да… Мсье де Сен-Тьерри согласился на Меньеля. Я подряжу его завтра же.

— Значит, мы будем иметь удовольствие часто видеть вас здесь?

Она играла, и ей, беспечной, ни о чем не ведающей, эта игра доставляла удовольствие.

— Я провожу мсье Шармона, — объявила она свекру.

Затворив за собой дверь, она привалилась к ней спиной.

— Уф! — выдохнула она с облегчением. — Как ты думаешь, они нас не раскусили? Хорошо еще, тот в Милане. Хоть немного побудем в покое.

— В покое! — желчно усмехнулся я.

— Что с тобой?.. У тебя усталый вид. На тебя страшно глядеть. Я сразу обратила внимание.

— Ерунда… Немного переутомился, только и всего. Давай отойдем.

Мы прошли через столовую, выглядевшую весьма мрачно из-за темной мебели, унылых обоев и падавшего из высоких окон сумеречного света, потом через вестибюль, пол в котором, в шахматном порядке выложенный черными плитками, был отполирован так, что наши тени скользили по нему, как по поверхности пруда. Лишь оказавшись снаружи, я вздохнул свободнее.

— Твой муж… что он говорил на самом деле?

— Я его еле слышала… Он хотел узнать, приехала ли я, в каком состоянии отец, все ли в порядке в замке.

Звонил, без сомнения, Симон, приглушив и исказив голос. Как бы то ни было, труп в подвале, видно, причиняет ему немалое беспокойство. Мы спустились по ступеням.

— Не стоит говорить ему о Меньеле и о работах в замке, — сказал я. — Ему это не понравится… Тем более что они уже повздорили по этому поводу со стариком.

— Неужели я, по-твоему, такая непонятливая?.. Пойдем к тебе?

— Нет. Теперь, когда я вырвал у него согласие, это ни к чему. Я сам буду появляться в замке.

— Но когда же мы увидимся… наедине?

— Как получится… Я дам тебе знать.

«Как получится» — зависело, конечно, от Меньеля. Прощаясь, мы ограничились рукопожатием — из окон за нами могли наблюдать. Я вернулся в Клермон, где позавтракал в ресторанчике, посещаемом в основном завсегдатаями. Выпив две чашечки кофе и рюмку коньяку, я закурил сигарету. Мысли мои неотвязно вертелись вокруг Симона: Симон пытается выиграть время, но его партия, по сути, заведомо проиграна. На самое ближайшее время он и вправду имеет все основания считать себя в безопасности. Убийца, кто бы он ни был, объявиться не должен — слишком велика его радость по поводу того, что преступление осталось незамеченным. Из Италии Симону на протяжении еще нескольких дней удастся создавать видимость, будто Сен-Тьерри с ним — посредством телефонных звонков и даже, быть может, писем. Ну а потом?.. Их поездка не может затягиваться до бесконечности. И что тогда?.. Было тут нечто постоянно ускользавшее от моего понимания, и это меня раздражало. Симон достаточно умен для того, чтобы не затевать эту авантюру без весьма веских на то основании. Я выпил еще коньяку. Рука у меня дрожала… рука настоящего алкоголика, рука убийцы. Но разве я преступник? Разве моя вина, если все, что бы я ни делал, оборачивается против меня?.. Вот она — слезливая жалость к самому себе, первый признак опьянения. Самое время сматываться отсюда. Но где взять силы перебороть себя? Я ощущал в себе многопудовую тяжесть. А тут еще надо будет опереться о стол, ничего при этом не опрокинув, пройти через всю залу, а затем — продолжать жить, жить как все… Сен-Тьерри — тому хорошо в своем подвале. Как всегда, в выигрыше остался он!

По-прежнему лил дождь. Я двигался в призрачном мире, обретавшем реальность лишь на краткий миг между взмахами стеклоочистителя. В собор входили люди. В нем они находили прибежище и, быть может, решение всех своих проблем. Лично я искал только места, где бы приткнуть машину. Вот так каждый день кружил я вокруг этих древних камней… Изнутри доносились таинственные звуки пения. Вечерами там иногда зажигались огни, подсвечивая витражи. Может, мне было бы достаточно только войти… нет, не через главный вход — так чересчур торжественно… через одну из боковых дверей… Я не решался… Пока не решался.

Поднявшись к себе в кабинет, я позвонил Меньелю. Тот, в принципе ничего не имея против, заявил, что стоимость работ, но первым прикидкам, занижена. Неужели мне еще придется приплачивать из своего кармана, чтобы вытащить Сен-Тьерри на свет божий? Встречу мы назначили на завтра, на утро. Итак, цена Меньеля не устраивает. Деньги, всюду деньги! У меня одного их не водится. Вот почему на мне висит проклятье!

Меньель — самый что ни на есть типичный овернец, с мохнатыми бровями, придающими ему свирепый вид, и такими густыми волосами, что моросивший дождик оседал на них каплями. Стремительный и уверенный в движениях, он двигался вдоль стены к павильону, время от временя нагибаясь, чтобы колупнуть кладку, и неодобрительно покачивая при этом головой. А я ждал поодаль: хоть и сам не свой от снедавшей меня тревоги, я решил ни с чем его не торопить. Видимо, взопрев, он расстегнул кожанку, стряхнул с нее воду, вытер руки.

— В любом случае, — заключил он, — по такой погоде приступать нечего и думать…

— А вообще сделать можно?

— Сделать можно все. Но работы тут сами видите сколько!

Вытащив из нагрудного кармана складной деревянный метр, он подошел к двери строения и поскреб ее медным уголком.

— Еще чуть-чуть, и я бы проткнул ее насквозь… Все основательно прогнило… На мой взгляд, с ремонтом тут ничего не выйдет — по крайней мере, за ту цену, которую вы назвали… Давайте серьезно, Шармон. Не мне же вас учить ремеслу!

— О цене можно будет, видимо, потолковать еще.

— Надеюсь. Внутри, я полагаю, так же скверно?

— Не знаю. У меня не было времени туда заглянуть.

Он вошел. Я последовал за ним. Пока все шло как по нотам. Включив свой фонарик, он уже ощупывал стены, обшаривал лучом оконные рамы.

— Да вы сами взгляните, Шармон. Он что, спятил, ваш старикан? Ремонтировать эдакую гниль!

— Что поделаешь, раз ему так приспичило!

Я чувствовал, что Меньель готов вспылить и разнести меня в пух и прах, доказав, что я ничего в этом не смыслю. Конечно, моя репутация вряд ли от этого бы выиграла, но ведь дело касалось Марселины, моей жизни… Он взял меня под руку.

— Давайте поднимемся! Могу вообразить, в каком состоянии остов… Не понимаю, как вы могли так легко согласиться с подобной ценой! Я, во всяком случае, вашему примеру следовать не намерен… Взять хотя бы лестницу: вы согласны, что ее надо сломать и построить заново?.. А пол чего стоит!

Он топнул каблуком, и эхо удара разнеслось по пустынному помещению. Затем он ткнул кулаком в обшивку.

— Картина ясная, — заключил он. — Все, что из дерева, нужно менять. Абсолютно все! Подсчитайте-ка, во что одно это обойдется. И даже за стены я не поручусь.

— Ну камень-то крепкий.

— Зато цемент уже никуда не годится. В те времена особенно не мудрили — лишь бы кладка была потолще. Я хорошо помню, как работал мой дед. Благо скальная порода тут повсюду выходит на поверхность, достаточно выдолбить в ней яму — вот вам и подвал. Остается только взгромоздить один на другой здоровенные камни…

— Но как бы то ни было, вы сами признаёте: кое-что осталось целым.

— О да, — со смехом ответил тот. — Подвал. Подвал еще хоть куда.

На нижний этаж я спускался первым. За мной под грузной поступью Меньеля стонали ступеньки.

— Во всяком случае, — продолжал он, — глубиной эти старинные подвалы не отличались. Многого туда не поместишь.

— Думаю, здесь-то подвал просторный.

— Такой же, как все другие. Уж я их перевидал!

— Лестница в подвал вон там, — сказал я, направляясь в глубь помещения.

— Не трудитесь! Я заранее знаю, чего он стоит.

— Как, вы не хотите даже заглянуть туда?

— Я и так уже весь перемазался. Увесистыми шлепками, будто отряхиваясь от снега, он похлопал себя по бокам, потом выключил фонарь.

— Подведем итог, — сказал он. — Я готов взяться за эту работу, но при одном условии: чтобы старик нам полностью доверял. Какого черта, ведь он меня знает. Я его не обдирал… Если он согласится, дайте мне знать.

Я был совершенно раздавлен. Но настаивать было бесполезно: Меньель явно спешил. Он уже направился к пролому. Я догнал его.

— Если я уговорю старика, когда вы сможете приступить?

— Как только кончится этот проклятый дождь. По прогнозу, скоро распогодится. Значит, завтра, самое позднее послезавтра. Но это исключительно ради вас.

Я готов был поклясться, что он выбирает каждое слово с таким расчетом, чтобы усугубить охватившую меня панику. Что значил лишний день или два? Для него — ровным счетом ничего. Для меня же…

Перескочив через обломки стены, он открыл дверцу своего фургончика.

— Не давайте ему перехватить инициативу, — прокричал он. — Когда мы начнем, руки у нас должны быть развязаны.

Я остался один посреди разбросанных камней. Дело принимало скверный оборот. А если старик отложит решение на потом?.. У меня оставалась еще одна возможность: махнуть рукой на Меньеля и обратиться к другому подрядчику. Но ведь обычно я всегда работал с Меньелем. Он не поймет… Нет, лучше всего продолжить разговор со старым Сен-Тьерри и вырвать у него окончательное согласие. Я обернулся к павильону, еле удержавшись, чтобы не крикнуть: «Мы еще вернемся!», до того явственно почудилось мне, что губы лежащего в подвале скривились в презрительной усмешке. Неужели так сложно кого-нибудь туда привести? А почему «кого-нибудь»? Почему бы мне самому не «обнаружить» труп? Что мешает мне рискнуть? Я скажу, что после отъезда Меньеля, и как раз потому, что сам он подвал осмотреть не захотел, я спустился туда. Что может быть естественней?.. Но, с другой стороны, два дня… каких-то два дня… Если хорошенько поразмыслить, я по-прежнему остаюсь хозяином положения. К тому же в одном Меньель совершенно прав: главное — начать. Если старику покажется, что расходы непомерно растут, — что ж, работы будут свернуты. Зато труп к тому времени уже обнаружат.

Уже более уверенным шагом я пошел прочь. Это не более чем задержка. Небо над Пюи-де-Дом начинало проясняться. За последние несколько дней я стал суевернее самого темного крестьянина. Во всем вокруг мне чудились предзнаменования. Кусочек голубого неба означал, что фортуна смилостивилась надо мной и старик уступит. Я подрулил к замку.

— Мсье провел очень тяжелую ночь, — сообщил мне Фирмэн. — Утром приходил доктор…

— Мне назначено…

— Доктор велел, чтобы мсье не беспокоили.

— Доложите обо мне мадам де Сен-Тьерри.

— Хорошо, мсье.

Нет уж, без окончательной договоренности я отсюда не уйду! Что они, смеяться надо мной вздумали? Я стою тут, посреди вестибюля, словно какой-нибудь коммивояжер с ненужным товаром, которого собираются выпроводить, тогда как всё вокруг, и замок, и парк, — без пяти минут мои! Хватит, я по горло сыт этой комедией!

— О, мсье Шармон, — издалека воскликнула Марселина, — что же вы не проходите в гостиную.

И, когда мы оказались рядом, с неподдельной тревогой спросила:

— Что случилось?

— Мне нужно поговорить с твоим свекром.

Все разыгрывалось как в дешевом спектакле, с его репликами в сторону и фразами, которые произносят на авансцене. Уловив мое раздражение, Марселина попыталась меня успокоить:

— Я скажу ему, что ты пришел, но, уверяю тебя, он не в состоянии вести разговоры. В четыре утра у него был обморок… Мы всю ночь не смыкали глаз… Ты снова по поводу работ?

— Именно.

— Тебе не кажется, что это могло бы и обождать?.. Пойдем же в гостиную.

Гостиная, как, впрочем, и любая другая комната в замке, являла собой музей со всяким унылым старьем, где было дьявольски холодно.

— Хоть бы поцеловал меня, что ли, — обиженно протянула Марселина.

Я коротко чмокнул ее.

— Если хочешь, я напишу Эмманюэлю, — продолжала она. — Может, он скажет тебе, что…

— Вот это совсем ни к чему… «Эмманюэлю»! Какой чудовищный фарс! Просто уму непостижимо. Живой, он сближал нас. Теперь, поскольку я не мог ни открыть правду, ни обуздать свою ярость, он сеял между нами вражду.

— Послушай, дорогой, история с оградой уже становится смешной.

— Возможно… Но не могу же я сидеть сложа руки.

— Ну хорошо… Пойдем со мной.

Мы вместе дошли до двери в спальню больного. Она бесшумно проскользнула внутрь, а я подошел к окну. Из него был виден уголок парка. Дождь кончился. Посреди мертвых листьев прыгала какая-то черная птица. Ужасно хотелось пить. Я слишком много курил. Появилась Марселина и потихоньку затворила за собой дверь.

— Он сказал, — зашептала она, — что вы уже обо всем договорились и ты должен начать ремонт.

— Да нет же!

— Он не желает никого видеть.

— Послушай, Марселина… Это очень важно, черт возьми!.. Передай ему, что я обсудил все с Меньелем. Расходы будут гораздо больше, чем предполагалось. Нужно полагать, вдвое. Да, так и скажи ему: вдвое.

И эта сумма еще далека от реальной, но за тридцать тысяч франков Меньель согласится начать работы. А дальше видно будет. Марселина скрылась в комнате. В случае конфликта с Меньелем я призову ее в качестве свидетеля. А вообще-то я дал маху. Вместо того чтобы затевать все эти споры, мне следовало бы просто попросить Меньеля приступить к работам, плюнув на денежные вопросы, которые ставили меня прямо-таки в безвыходное положение. Но кто знает, что еще может выкинуть старик! Марселина выскользнула наружу.

— Он не согласен. Он готов дойти до двух миллионов — только ради того, чтобы его оставили в покое. Но это предел.

— Вот видишь, — сказал я. — Будь он действительно так болен, как уверяет, ему было бы наплевать на ограду и все остальное. Он просто прикидывается. Скажи ему…

— О нет… Это уже переходит все границы!.. Особой симпатии, как тебе известно, я к нему не питаю, но… никому не дано права так его мучить!

— Ему это нравится, — раздраженно парировал я. — Пока у него есть возможность сэкономить лишнее су, он будет цепляться за жизнь.

— Как ты жесток! — произнесла Марселина. — Я тебя не узнаю.

Остается последнее средство. Хоть оно мне и самому претит, выбора нет.

— Ладно, — сказал я. — Тогда намекни ему, что разумнее всего написать твоему мужу… Только подай это предложение так, будто оно исходит от тебя… Или ты считаешь, что предложить ему столь благоразумный выход — это тоже его мучить?

В ее взгляде появилась неприязнь. Наверное, она почувствовала, что я от нее что-то скрываю.

— Обещаю тебе, что потом сразу уйду… Иди же!

На этот раз она вернулась куда быстрее, и вид у нее был удивленный и негодующий.

— Н-да, такого я от него не ожидала… Дает старикашка!

— Так что же?

— Он принимает ваши условия, но желает, чтобы Меньель приступил к работе немедленно. И еще вы должны будете представить ему дутый счет — это его собственное выражение, — чтобы ему скостили налоги. Ты и впрямь знаешь его лучше, чем я. Уже языком еле ворочает, а туда же, все хитрит. Честное слово, это выше моего разумения. Ну и семейка!

Я испустил вздох облегчения.

— Можно мне позвонить?

Не дожидаясь ее ответа, я набрал номер Меньеля.

— Это Шармон. Все улажено. Можете привозить рабочих. Я говорю из замка… На первую очередь работ вам выделяют тридцать тысяч.

— Согласен, — ответил Меньель. — Только вышлите гарантийное письмо.

— Я принесу его вам прямо на место.

Когда обнаружат Сен-Тьерри, всем будет уже не до ремонта. Я ничем не рисковал, давая это обещание.

— Алло? Когда вы собираетесь начать?

— Завтра утром, — сказал Меньель, — если погода не испортится. Мы будем там в восемь часов.

Я повесил трубку. Марселина стояла у меня за спиной.

— Эмманюэль будет взбешен, — сказала она.

— Эмманюэль ничего не узнает.

Я тут же спохватился. Сейчас не время допускать подобные оплошности.

— Он ничего не узнает, — продолжал я, — потому что ты ему ни о чем не расскажешь.

— Конечно. Но когда он вернется… А если еще, не дай бог, отец его умрет, он никогда не простит тебе напрасных расходов… Ты ведь знаешь, какой он. Вы поссоритесь, а это нам с тобой жизнь не облегчит. Подумай немного о нашем будущем, милый… Я бы на твоем месте чуток повременила… Представь себе, что завтра или послезавтра он загнется, и тогда ты будешь вынужден все остановить.

— Старик не так уж плох.

— Был бы ты здесь минувшей ночью, ты бы изменил мнение. Доктор считает, что он обречен. Он даже посоветовал позвать сегодня священника… В общем, я звоню Эмманюэлю. Пусть он ненавидит отца, но сейчас его место здесь.

Я пожал плечами. Да, она стала настоящей Сен-Тьерри.

— И это говоришь ты, которая еще вчера спрашивала, когда мы сможем наконец остаться наедине! — желчно сказал я. — А теперь ты думаешь только о своем траурном туалете да о том, кому нужно будет разослать уведомления о кончине.

— Милый… Поставь себя на мое место.

— Мы уже больше месяца не были вдвоем.

Она погладила меня по волосам, не забыв при этом покоситься на входную дверь.

— Обещаю тебе, как только представится малейшая возможность…

— Держи меня в курсе. Я буду в кабинете.

Но сразу я к себе не пошел. Я заглянул в полюбившееся мне бистро неподалеку от собора. В основном туда забегали факельщики — пропустить по стаканчику белого, пока рядом служат заупокойную мессу. Я взял ар-маньяк и попытался представить себе дальнейший ход событий. Первым делом Меньель примется за павильон, но сначала выгрузит из машины инструменты. Пока рабочие будут готовиться к установке лесов, он еще раз осмотрит строение. Мне имеет смысл несколько запоздать. Я отнюдь не стремлюсь присутствовать при обнаружении трупа. Таким образом, раньше девяти мне там показываться ни к чему. Быть может, к тому времени они еще не успеют возвестить о своей находке. Тогда идти с этим к Марселине придется мне. Тяжко мне придется. И как с ней себя держать?

— Гарсон!.. Повторить.

Лучше всего держаться естественно. Я и так буду выбит из колеи. Сколько он к завтрашнему утру пролежит в подвале?.. Не так уж много… И все равно это будет для меня жутким зрелищем. Меньель покажет его мне; я буду вынужден выслушивать его суждения, догадки… Кошмарный намечается денек! А потом — полиция, газетчики… Дадут телеграмму Симону в Италию… Что будет дальше, я предугадать уже не мог. Судебный медик скажет: смерть наступила три дня назад. Марселина скажет: позавчера он мне звонил. Симон скажет: мы уехали вместе… А что скажу я?

Я выпил анисового ликера и купил пачку «Ройяль». Лично я понятия ни о чем не имею и не хочу иметь. Я заболею, если понадобится, или даже лягу в клинику. Пускай они сами расхлебывают!.. Мысли мои начали путаться. Стоп, хватит! Я вышел. Перед собором стоял катафалк. Очередное знамение. Уже три дня, как длится эта загробная свистопляска. И когда только все это кончится?

День уже клонился к вечеру, когда я наконец добрался до своего кабинета. Там меня ждала записка от Элианы.

Неужто все начнется сызнова?.. Подавленный, я опустился в кресло. Хотя нет! Просто Марселина нашла способ вырваться из замка. Зачем всегда предполагать худшее? Я набрал номер замка. В трубке раздался голос Марселины — ее «светский» голос, каким она говорила при свидетелях.

— Мадам де Сен-Тьерри у аппарата… А, это вы, Шармон… У моего свекра только что опять был приступ. Он без сознания… Видимо, это конец. По словам доктора, ему осталось каких-нибудь несколько часов… Да, все это весьма прискорбно… Я хотела поставить вас в известность, чтобы вы не приступали к работам… Когда вернется мой муж, он свяжется с вами…

Должно быть, поблизости находится Фирмэн или еще кто-нибудь из слуг. В любом случае сказать мне нечего. Доносившиеся из трубки слова вдруг стали неразборчивыми, словно прокручивали запись, сделанную на неисправном магнитофоне. Я машинально опустил трубку на рычаг. Вот так! Никто больше не извлечет Сен-Тьерри из его просторной могилы. Марселина никогда не станет вдовой. А ты, жалкий идиот, останешься тем, кто ты есть: нищим неудачником, преступником, временно пребывающим на свободе. Я отпер сейф, хлебнул из бутылки, поперхнулся и стал безудержно кашлять, до слез в глазах, мечтая задохнуться, чтобы покончить со всем этим раз и навсегда.

И все же я успокоился. Настало время пораскинуть мозгами. Уж в чем-чем, а в этом я скоро достигну совершенства. Итак, старик того и гляди окочурится. Что дальше?.. Кто приедет из Милана, а? Симон. Один Симон. Симон, которому придется объяснить… Однако едва я начинал думать о Симоне, как у меня появлялось ощущение, будто я брожу в тумане. Хотя, что это я? Старик еще не сказал своего последнего слова. Сколько времени он уже при смерти! Сплошь и рядом бывают больные, которые, погрузившись в бессознательное состояние, черпают в нем новые силы и растягивают свое пребывание на грешной земле еще на многие дни, а то и недели. Пока это будет тянуться, мертвец в своем подвале превратится в нечто безымянное, Он станет никем. Даже если его случайно и обнаружат, ничто уже не даст основания сказать: «Это Сен-Тьерри». С таким же успехом можно будет объявить: «Это какой-то бродяга». Опять выходит, что моя судьба в руках у старика. Хоть лбом о стену бейся. Стоит ли предупреждать Меньеля? Да. Если он узнает, что старик при смерти, он сам остановит работы — из опасения, что получать окажется не с кого. А он об этом узнает, едва появится в замке. Уж лучше его упредить. Поэтому я позвонил Меньелю и сообщил, как обстоят дела.

— Что ж, я, право слово, ничего не теряю. Работенка предстояла не из самых приятных.

Если б он знал!.. Лишенный возможности действовать, я в сильном возбуждении вышел в город. Там легче убить время. Работа-то у меня была — просмотреть несколько проектов, встретиться с клиентами, — но я был не в состоянии сосредоточиться на чем-то конкретном. Я брел, рассеянно разглядывая витрины, а голова лихорадочно работала в поисках хоть какого-нибудь способа привести в проклятый павильон свидетеля. Но, как ни крути, лишь два человека могли бы оплатить работы, и из этих двоих один был мертв, а другой собирался последовать за ним… Обычно убийцы пускаются на всевозможные ухищрения, чтобы спрятать труп жертвы. А я ломал голову над тем, как обнародовать факт убийства, и ничего не мог придумать. Разве только Марселина…

Я зашел в кафе позвонить ей. Трубку снял Фирмэн.

— Мадам не может подойти, — сообщил он мне тоном заговорщика. — Мсье сейчас соборуют.

— Он что, пришел в себя?

— Нет, мсье. Он в прежнем состоянии. Надежды уже никакой.

— Передайте мадам де Сен-Тьерри, что я позвоню ей через час. Пусть она простит меня за назойливость, но речь идет о безотлагательных работах, понимаете? А я понятия не имею, за что теперь браться.

До сих пор я и не подозревал, сколько вздорных мыслей, несбыточных прожектов может прийти в голову на протяжении какого-то часа. Я не смог противостоять искушению выпить стаканчик-другой, отчего рождавшиеся в мозгу образы начали принимать фантастическую окраску. Под ногами хлюпало. Бледным, немочным светом горели в спускавшихся сумерках фонари. То был час неясных очертаний, на смену которому вскоре должно было прийти время теней. Я брел по улицам наугад. Перед лицом у меня вырастало облачко пара от дыхания; в такие облачка в комиксах вписывают обычно реплики персонажей, вот и я забавлялся тем, что мысленно помещал туда слова: «Сен-Тьерри мертв…», «Ищите Сен-Тьерри…», «Ку-ку, Сен-Тьерри…». Веселенький комикс, ничего не скажешь! Наконец, зайдя в незнакомый бар, я попросил жетон, чтобы позвонить, и коньяку с содовой. Едва я набрал номер, как услышал в трубке голос Марселины.

— Марселина?.. Простите, я хотел сказать: мадам Эмманюэль де Сен-Тьерри?

Чувствовалось, что она нервничает. Должно быть, спрашивает себя, уж не болен ли я. Конечно же, я болен. Еще бы!

— Фирмэн вам передавал?.. Хорошо… Так вот, мне необходима ясность. Мы ремонтируем или разваливаем? Мне известно, что ваш муж высказывал пожелание сровнять все с землей… Полагаю, он по-прежнему этого хочет. Ведь вы в курсе, не так ли?

— Мсье Шармон, неужели с этим нельзя подождать до его возвращения?

— Хм, до его возвращения… Может, он еще и не собирается возвращаться.

— Я только что написала ему. Теперь это вопрос двух-трех дней.

— А что вам мешает, дорогая мадам, самой распорядиться на этот счет? Ему останется лишь утвердить ваше решение.

От «дорогой мадам» у нее, верно, глаза полезли на лоб. Я мысленно хохотал. Нелегко будет ее братцу отразить этот удар ниже пояса. Само собой, он сумел наложить лапу на переписку Сен-Тьерри. Но у него не хватит дерзости ответить, что павильон следует разрушить. И, однако, раз уж он нацепил на себя личину Сен-Тьерри, трудненько ему будет отступиться от собственных слов!

— Алло… (Она настолько понизила голос, что я слышал ее с трудом.) Алло… Что происходит, Ален?

— Да просто мне дорого время. У меня горит подряд. Так я приступаю, да или нет?

— Лучше не надо. Пока здесь не наступят решительные перемены.

— А эти «решительные перемены», как скоро их ждать?

— Неизвестно. Сердце у него еще крепкое… Как только будут новости, я вам сообщу, мсье Шармон.

Отбой. Наверняка из-за вездесущего преданного слуги, уже навострившего уши где-нибудь поблизости. Что поделаешь, милый мой Шармон, у тебя нет больше выбора. Работенку, как говорит Меньель, тебе придется делать самому. И работенку не из приятных. Проглотив коньяк, я заказал еще один — чтобы придать себе силы бестрепетным взором оценить рождавшийся в голове замысел. Раз уж все отвернулись от меня, придется брать дело в свои руки. И не позже сегодняшнего вечера. Труп я выволоку наверх в одиночку — я, Ален Шармон. Я положу его на дороге, на самом виду. А тот болван пришлет из Италии письмо за подписью Сен-Тьерри. Полиции будет за что уцепиться на первых порах!.. Хотя нет, если вдуматься, тут не все гладко. Раз Симон в Милане, он никак не может одновременно возиться с трупом. Этим я поставлю его в чересчур выгодное положение. Тело надо перетащить в самый укромный уголок парка — с таким расчетом, чтобы… И это не пойдет! Остается прежняя проблема.

— Гарсон!

Минутку! Тут я не прав. Наоборот, если завтра полиция обнаружит труп, судебный медик без труда установит, что смерть наступила несколькими днями раньше, то есть до отъезда Симона. Ни у кого не останется сомнений в том, что Симон спрятал свою жертву в зарослях, чтобы занять затем его место… Что ж, я рассудил верно. Остается только вытащить Сен-Тьерри из подвала!

Мне становилось все жарче. Сен-Тьерри не так уж тяжел, но придется каким-то образом одолеть примерно дюжину ступенек. Взвалить его себе на спину? При этой мысли я содрогнулся от омерзения. Взять его под мышки и поволочь?.. Не менее отвратительно. Может, с помощью веревки?.. Главное — избегать любого контакта… по крайней мере продолжительного. Да, веревка. Но где ее взять? Хотя что это я, совсем раскис. А та веревка, что у меня в багажнике на случай аварии? Длинная, прочная, вполне подходящая веревка. У меня есть все, кроме мужества. Мысленно я связал удавку… а как ее потом набросить?.. Вот я приподнимаю ему голову, протаскиваю петлю под спиной… но ведь еще надо развести ему руки в стороны… Я ухватился за медный поручень.

— Гарсон… Чего-нибудь покрепче!

— Вам не кажется, мсье, что… Я бы на вашем месте остановился.

Он прав. Не алкоголь, а воля нужна мне сейчас. Расплатившись, я вышел на улицу — ноги у меня дрожали. По правде говоря, дрожало у меня все. Но я твердил себе: надо… надо… Зачем, я толком уже не соображал, но все равно: надо… Иначе я действительно окажусь последним неудачником. Я сделал, мне и разрушать сделанное… Или, вернее, я разрушил, мне и делать. Как бы то ни было, я себя понимал. И эти звезды, что сверкали над крышами, — они тоже меня понимали, они обещали мне прекрасную сухую ночь. В такую ночь тело, которое волокут по земле, не оставляет следов. О такой ночи только мечтать. Студеная, безмолвная ночь — она отпугнет любопытных. Твоя ночь, Шармон, если ты мужчина!

Как тихо я ни старался ступать, земля под ногами скрипела, словно я шагал по битому стеклу. Было уже за полночь. Городской шум утих. Проходя мимо замка, я заметил в одном из окон слабый свет ночника — то была спальня старого Сен-Тьерри. Остальные окна были темны. Я мог быть совершенно уверен: никто меня не побеспокоит. Единственная опасность таилась во мне самом; алкоголь еще тлел в крови, подобно тому, как горит подсохшая трава: огня не видно, зато дыму много. Запутавшись в веревке, я преодолел брешь чуть ли не на четвереньках. На мне были жокейские штаны и куртка, которые я надел, чтобы быть посвободней в движениях, но веревка, замаслившаяся от продолжительного пребывания в багажнике, упорно разматывалась.

На пороге павильона я остановился. Дверь с прошлого раза оставалась открытой. Вот и пришло время… Я расстегнул воротник куртки: я снова начинал задыхаться. Куда оттащить труп?.. Может, лучше заранее присмотреть подходящее место в кустах неподалеку от павильона?.. Я понимал, что просто тяну время, хитрю сам с собой, и все равно поздравил себя с трезвой мыслью. Главное — действовать методично. Ничего не оставлять на волю случая!.. Итак, я углубился в парк. Меж голых ветвей сверкали звезды, словно по весне распустились цветы. Я считал шаги: сорок, пятьдесят… Стоп, хватит. Пожалуй, даже много: я чересчур отдалился от дороги. Тут я внезапно устыдился. Все это не более чем уловка, предлог, чтобы увильнуть от предстоящего испытания. Единственное, что требуется, — вытащить труп наружу. А дальше… что ж, дальше все завертится само по себе.

Я вернулся к павильону и решительно вошел внутрь, закрыв за собой дверь. Путь к отступлению отрезан. Я снял перчатки, включил фонарь и положил его плашмя на пол. Так он светил на балки потолка, но отраженный свет, хоть и слабый, падал на стены. Его мне вполне хватило, чтобы завязать на веревке удавку. Поставив внутрь петли ногу, я сильно потянул за конец веревки, чтобы испытать прочность узла. Усилие отдалось у меня в шее и в голове. Я закрыл глаза, и слепящий круг отражателя вспыхнул под веками десятком зеленых солнц; нет, никогда мне не отважиться… Я медленно потер виски. Спокойнее… вот уже и лучше. Кто сказал, что труп надо вытащить наверх одним духом? Помаленьку, ступенька за ступенькой… Я открыл глаза. На ступеньках лестницы, ведущей в подвал, я уловил какое-то движение. Схватив фонарь, я направил туда луч, но нижние ступеньки оказались в области тени, и там я ничего не мог различить. Я замер в неподвижности. Мне вроде бы послышалось… Хотя в пустом доме всегда чудятся всякие звуки… Я вытащил ногу из петли, не отводя луч фонаря от лестницы. Он прочерчивал путь, который мне предстояло проделать. Я сделал шаг, и доска под ногой издала протяжный скрип. Я снова замер. Быстрый шорох… Его могло произвести только что-то живое… или же он родился во мне, в моей бурлящей крови, в иссушенном мозгу. Если б я еще не закрыл входную дверь, ночной пейзаж успокоил бы меня. Я ощущал себя чудовищно одиноким в безмолвном присутствии того, кто лежал у меня под ногами, того, чьим сообщником стал весь этот темный дом. Набрав в легкие побольше воздуха, как перед прыжком в бездну, я сделал еще шаг — вперед и немного в сторону, чтобы прогнать темноту, скопившуюся на ступеньках.

Я еле подавил вопль омерзения. Крыса!.. Она смотрела на меня… Потом ее не стало… И тут же появилась другая… Еще одна — уцепилась когтями за ступеньку… Их глаза крохотными угольями перемещались во мраке… Клавьер, на помощь! Я вижу крыс!.. Пот заливал мне глаза. Одна, особенно жирная, словно притягиваемая светом, подобралась ко мне поближе… все эти извивающиеся хвосты… то ли звери, то ли гады… Вот уже и веревка зашевелилась у меня под ногами, узел на ней стал раздуваться, словно капюшон у кобры. Я выронил фонарь, мотнулся к двери, но не сразу нашел ее и натолкнулся на стену. Я молил Сен-Тьерри дать мне выбраться отсюда…

Холод ночи остудил мне лицо. Скорей, скорей к машине! Прыгнув в нее как безумный, я, видно, впал в беспамятство. Когда я смог взяться за руль, я еще плавал в дурмане. Даже доехав до дому, я не пришел в себя. Я рухнул в кровать. Я еще видел их, хоть и все менее отчетливо. Последней исчезла та, самая жирная. Про Сен-Тьерри я и думать забыл. Я ощущал себя человеком, которому только что сообщили, что он поражен неизлечимым недугом. Тот воспринимает свое тело как нечто постороннее. Мое тело принялось плодить крыс. Того и гляди оно напустит их полную комнату, погонит их на шторы. Невольно я поджал колени к животу. А ведь Клавьер меня предупреждал! Но до этой ночи я ни за что бы не поверил, что можно вообразить себе столь реальных крыс, со всеми их лапками, когтями, хвостами и даже подпалинами на боках. Далеко же зашла моя болезнь… Собрав остатки сил, я поднялся попить. Я выпил два полных стакана воды. Перед тем как улечься, я прошелся по квартире и включил все люстры и светильники. Свет придал мне ощущение некоторой безопасности, но я все равно гнал от себя сон. Вытянувшись на боку, я осматривал пол, вглядывался под шкафы и столы. За окном отбивали время соборные часы. Прогромыхивали грузовики. Наконец я заснул, а когда вынырнул из забытья, когда увидел все лампы зажженными, кубарем соскочил с кровати, истошно завопив: «Кто здесь?» И лишь потом вспомнил… Срочно лечиться! К счастью, это только первый припадок.

Я сделал себе кофе. Все, спиртного больше ни капли. По мере того как восстанавливалось мое душевное равновесие, я все строже судил себя. Фонарь, веревка, перчатки — все осталось там. Это надо обязательно забрать! И потом надо во что бы то ни стало вытащить труп. Дня через два, три… когда пройдет алкогольное отравление. Пока что я был не в состоянии сделать даже малейшее усилие. О крысах я больше не думал, но они еще не покинули меня. Они были здесь, притаились у меня в крови, в нервах… Во мне бродила тревога, она мешала мне сосредоточиться, проанализировать сложившееся положение. Одно я знал наверняка: перчатки выдают меня с головой, тут я допустил грубейший промах. Стоило моим мыслям обратиться к этому предмету, как где-то в самых глубинах естества я чувствовал нарастающее сопротивление, будто натыкался на глухую стену… Вход запрещен! И на спине выступал холодный пот. Тогда, в самом начале, я без особого смятения примирился с мыслью, что Сен-Тьерри умер от моей руки. Я не отдавал себе отчета в том, что мысль эта подспудно вызревает во мне. И вот теперь она, как ржа, понемногу начала разъедать мозг. Она воспрещала мне доступ в павильон. Проявлялась она, когда алкоголь сообщал ей свою необузданность, в образе тех самых тварей, что преграждали мне путь в подвал… Я видел не нечистую силу, а крыс. Это похлеще.

Я предупредил секретаршу, что неважно себя чувствую и хочу, чтобы меня не беспокоили. В моем книжном шкафу стоял медицинский словарь. К сожалению, статья о белой горячке была там чересчур краткой. Тем не менее в ней перечислялись галлюцинации, вызываемые алкогольным бредом: крысы, змеи, летучие мыши… короче, все, что населяет мрак и олицетворяет собой смерть. Это положило конец моим колебаниям. Запершись в кабинете, я позвонил Клавьеру.

— А, это ты, — отозвался тот. — Прости, но я спешу в больницу, так что давай покороче… Ну что, решился?

— Я видел крыс.

— Что?

— Крыс, понимаешь?

— Ты хочешь сказать, у тебя был припадок?

Тон его резко изменился: в нем послышалась озабоченность. Мне представилось, будто он склонился надо мной, чуть выставив вперед ухо — точь-в-точь как настройщик пианино.

— Не знаю, припадок ли это… Думаю, да…

— Погоди… Где это с тобой произошло?

— На стройке.

— Много ты выпил?

— Да, порядком… Считай, целый день понемногу…

— И как это началось?

— Да очень просто… Они появились из темного угла.

— Ты был один?

— В тот момент — да.

— Ты потерял сознание?

— Потом — да.

— Как это «потом»?

— Сначала я убежал. А потом ощутил такую встряску, что грохнулся в обморок.

Клавьер засмеялся. Я чуть было не вспылил.

— Это правда, уверяю тебя. Я их видел.

— Согласен. Ты их видел. Это, наверно, и в самом деле были крысы. Слушай, старина, если б тебе довелось испытать настоящий припадок, ты бы сразу понял… Если хочешь, я покажу тебе истинных больных, тогда ты мигом успокоишься на свой счет… Это помешанные, пойми. Они катаются по земле, издают дикие вопли… Уверяю, будь у тебя припадок, ты всполошил бы всю округу… Нет, до такого ты, слава богу, еще не дошел… Напрасно в прошлый раз я с этим шутил.

— И все же…

— Поверь мне, Шармон… Ты видел натуральных крыс, из плоти и крови, каких полно на любой стройке. Просто ты был не совсем в своей тарелке… Вот ты и подумал, будто у тебя появились галлюцинации. Только и всего. И все-таки загляни как-нибудь ко мне. Надо взять анализы. Я уже говорил и повторяю: у тебя не все в норме. Когда люди твоего склада начинают пить, то это значит, что их что-то гложет. Все, что требуется, — это определить причину твоей тревоги. А пока, черт возьми, раз уж ты не можешь не зашибать, так хоть разбавляй водой пакость, которую глотаешь… И забудь про крыс. Или накупи крысоловок и расставь их на своей стройке. Расскажешь мне потом, что из этого выйдет… Ну, до скорого!

Он дал отбой. Бедняга Клавьер, он воображал, будто ему удалось вселить в мою душу покой. Смятение не оставило меня. Если крысы были, как он утверждал, «натуральные», то их, выходит, привлекло в павильон… Как наяву я слышал омерзительный хруст, работу сотен зубов, действующих подобно миниатюрным скальпелям: денно и нощно, все прибавляясь в числе, они грызут… Грызут… Если я не вмешаюсь, они не оставят ничего. Они пожрут мое преступление и мои чаяния. Марселина даже не станет вдовой. Покинутая жена, и ничего более… Она объявит розыск мужа. Симон расскажет, будто бы Сен-Тьерри в одно прекрасное утро уехал… Расследование будет топтаться на месте. Наконец дело прекратят, официально объявив Сен-Тьерри пропавшим без вести. Да только я загнусь раньше!

Нет, господи, не может быть, чтобы ты ниспослал мне столь тяжкую кару. С крысами можно сразиться, их можно изгнать. Сколько бы их там ни было — не в мгновение же ока они расправятся с… Должны же они хоть время от времени прерываться, насытившись. Я поискал на полках свою старинную «Естественную историю». Согласен, это ребячество, ну так что из того? Я был один. Я имел полное право делать глупости… Мне нужно было узнать хоть что-нибудь о крысах. И вот в этой книге я вычитал, что зубы у них постоянно растут, что они вынуждены жрать, жрать без передышки, даже когда не голодны, чтобы не дать зубам вырасти до чудовищных размеров. Вполне возможно, что жрут они без всякой охоты, просто чтобы не погибнуть от заполонения пасти гигантскими резцами. Жрут они что попало — мягкое твердое, — побуждаемые неиссякаемым стремлением двигать челюстями. Свирепы они с отчаяния. Как и я. Им позарез надо разрушить. Мне — сохранить. Я захлопнул книгу. Это война. Но как ее повести? Я разрешил себе выпить самую малость — на этот счет я пока мог быть спокоен. Алкоголь взбодрил меня, и, переходя от одной крайности к другой, я сказал себе, что, если хорошенько все взвесить, положение мое отнюдь не безнадежное. Ну, увидел двух-трех крыс, остальное за меня домыслил страх. Это совсем не значит, что их там полным-полно. Вооружусь палкой, и все дела. Ноги защищены сапогами, руки в перчатках, сильный фонарь, пристегнутый к куртке, — и чем я, в сущности, рискую? Ошибка моя заключалась в том, что я должным образом не экипировался, не предусмотрел всего…

Напустив в ванну воды, я начал мыться — долго, тщательно, считая, что совершаю некий мистический обряд очищения. Надо будет как-нибудь объяснить все это Клавьеру. Словно несброшенную до конца скорлупу, я тащил на себе по жизни остатки детства, которые, быть может, отравляли меня сильнее, нежели алкоголь. Я помню, как с замиранием сердца читал в книжках с картинками истории вроде той, где охотника окружила стая волков. А мое отвращение к змеям! Оно оказалось столь глубоким, что летом я и по сей день избегал кустарников. Мальчишка! Настоящий Шармон — мальчишка. Он напроказничал. И теперь для него все средства хороши, лишь бы не смотреть правде в глаза.

Зазвонил телефон. Было десять часов. Это оказалась Марселина.

— Алло… Я волновалась, Ален… Да, можно говорить свободно. Фирмэн и горничная убирают комнаты наверху. Ты случайно не заболел?

— Нет.

— Вчера ты показался мне таким странным!

— Да нет же, уверяю тебя… Как там старик?

— По-прежнему… Так может продолжаться еще долго. Мы наняли сиделку, и я решила, что имею полное право развеяться… В конце концов пора бы и Эмманюэлю приехать поухаживать за отцом. С меня довольно. Давай завтра, идет?

— Где?

— Не знаю. Может, в Виши?

— Когда?

— Часа в три, не раньше. На завтраке я должна быть здесь.

— Договорились.

— Ты правда не болен?

— Нет. Так, заботы одолели. Потом расскажу.

— До завтра, милый. Я очень рада. До завтра все будет улажено. Я пошел разыскивать сапоги в стенном шкафу. Я надевал их, когда раскисали дороги, и частенько забывал потом почистить. Я небрежен во всем. Мне претит чувствовать себя рабом всех этих бытовых мелочей. Само собой гуталин в банке высох. Я ограничился тем, что почистил сапоги щеткой. Перчатки найду там, где их бросил. Что же касается палки… Во время поиска оной мне пришла в голову идея. Иногда я баловался спиннингом. Гибкостью и прочностью металлическое удилище не уступает шпаге. Каждый удар стального хлыста найдет свою жертву среди омерзительных хищников. Для пробы я пару раз хлестнул удилищем — упругая вершинка со свистом рассекала воздух. То, что надо. Ближе к вечеру я купил себе мощный фонарь наподобие шахтерского — с крючком, чтобы можно было цеплять за нагрудный карман. Потом стал дожидаться ночи.

Ожидание оказалось долгим, утомительным, даже мучительным, поскольку выпить я себе позволил лишь самую малость — ровно столько, сколько было нужно, чтобы не дрожали руки. Натощак они у меня дрожали. Дрожали и тогда, когда я перебирал норму. Но бывало некое промежуточное состояние, когда я ощущал уверенность в себе и мог, например, показывать чудеса ловкости за рулем. Поужинал я легко, удовольствовавшись при этом каплей бургундского. Потом сходил в кино, где немного вздремнул. Наконец спустилась ночь. Я тщательно экипировался. Голова была ясная, и я полностью владел собой, хотя и чувствовал некоторую озабоченность — игра шла не по маленькой.

Ехал я не спеша. Различив в темноте очертания погруженного в сон замка, я свернул с дороги и оставил машину под деревьями. Со спиннингом в руке я уверенно, без заминки, миновал пролом в стене и одним духом преодолел расстояние до двери. Там я остановился. Сердце неистово колотилось, и унять его я был не в силах. Я включил фонарь. Внутри все выглядело по-прежнему. Ни звука, ни подозрительного движения. Подобрав с земли перчатки, я надел их. Они леденили руки. Тот фонарик, который я в прошлый раз выронил, я сунул в карман, потом намотал на руку веревку — она меня больше не страшила. Приободренный этой маленькой победой, я сделал несколько шагов вперед.

Она была там — я готов был поклясться, та же самая — и ждала меня. В ярком снопе света отчетливо различался каждый волосок, хвост ее змеился, подобно медянице. Злобно горели выхваченные из темноты глаза. За какой-то миг я разглядел все до мельчайших подробностей. Это настоящая крыса, и ее можно убить. Страх мой перешел в ярость. Я сделал еще шаг, и она исчезла. Ее не было нигде. Она словно испарилась. Я подошел ближе, готовый разить. Дверь в подвал была закрыта неплотно. В эту-то узкую щель она и проскользнула. Ударом сапога я распахнул дверь настежь. Раздавшийся грохот должен был обратить их в бегство. Из темноты показались первые ступеньки винтовой лестницы. Э, да что там! Ведь не набросятся же они на меня — все-таки не волки! Шаг, еще один. Стиснув зубы, я начал спускаться. Лестница была свободна от врагов. Теперь я видел ее до самого низа. Н-да, скольких глупых ошибок я мог бы избежать! Я добрался до предпоследней ступеньки. Свод ушел вверх, и я наконец получил возможность выпрямиться. Яркий свет залил подвал…

О-о!.. Крысы разом подняли морды. Там была настоящая давка. Глаза сверкали, подобно осколкам стекла, как если бы битым стеклом был усеян весь пол. Ни одна из них и не подумала удрать. Я услышал какой-то всхлип. Его издавал я сам. Я попятился, держась за стену. Сейчас они накинутся на меня. Это неизбежно. А в такой тесноте мне от них не отбиться. Пятясь, я преодолевал ступеньку за ступенькой. Но они были слишком заняты. Теперь, когда свет перестал им мешать, я их услышал. Их пронзительный писк будто тысячей игл втыкался мне в кожу. Я с силой захлопнул за собой дверь, Я их закрыл. Возможно, теперь им не удастся оттуда выбраться. Тем хуже. Я дышал так судорожно, что белый круг от фонаря ходил вверх и вниз по противоположной стене. А позади меня из подвала доносился неумолчный тоненький писк. Ноги еле держали меня. Пошатываясь, я пересек помещение. Их слишком много. Ничего не поделаешь. Подойти ближе не удастся, пока… Но тогда что же останется от?.. Об этом я даже думать не хотел. Бросив веревку в багажник, я на полном газу помчался по пустынной дороге. Удаляясь от злополучного места, я испытывал двойственное чувство облегчения и отчаяния. Я ощущал себя одновременно спасенным и обреченным. Сен-Тьерри больше нет! С ним покончено, он исчез. Теперь его могут разыскивать годами. Мне остается только забыть его. Но пока я буду его забывать, Марселина мало-помалу отдалится от меня. Именно он связывал нас. Впервые это предстало передо мной со столь сокрушительной ясностью. Отныне она будет жить в вечном страхе перед его возвращением. К тому же по закону вторично выйти замуж она сможет лишь по истечении весьма длительного времени… Надо будет, конечно, уточнить, но я уже заранее был в этом уверен… Я поставил машину возле собора. В этот час все бары уже закрыты. А я так нуждался в человеческом присутствии… неважно чьем… Но на улице, кроме меня, не было ни души. Я вернулся к себе, спрятал спиннинг и фонари. В павильон я больше не сунусь. Выпив немного коньяку, я проглотил снотворное. По опыту я знал, какое оглушающее действие оказывает подобная смесь, — я так завидовал теперешнему бесчувствию Сен-Тьерри! Будь прокляты неотступно грызущие меня мысли!.. Они как крысы…

Я вынырнул из небытия, когда уже давно был день. Звонил телефон. Я поспешил в кабинет. Может, это Марселина? Так и есть.

— Ален?.. Прости, что побеспокоила… Как насчет сегодня, все остается в силе?

Видимо, она уловила мое колебание, потому что, не дожидаясь ответа, поспешила добавить:

— У тебя не должно быть никаких встреч — ведь сегодня суббота.

— Ладно. Буду ждать тебя в три на вокзале.

Итак, сегодня суббота. Все началось (я заглянул в календарь, чтобы посчитать дни)… все началось во вторник. Прошедшая неделя зияла во времени дырой. Чувствуя себя разбитым, опустошенным, я не имел никакого желания ехать в Виши. Однако, побрившись, приняв душ, взбодрив себя чашкой крепчайшего кофе, я внезапно заторопился. В квартире оставаться было невмоготу. Я задыхался. Скорее на воздух, в дорогу, к жизни!

Увы, под свинцовым небом Виши выглядел угрюмо. Я прошелся по парку, между рядами пустующих скамеек. Иные были составлены в круг, словно на них посреди опавшей листвы вели беседу некие невидимые существа. Все крупные отели были закрыты. Город еще не очнулся от зимней спячки. Я нашел пристанище в привокзальном буфете и позавтракал. Кормили здесь прескверно. Зато было хоть какое-то движение: люди с лыжами на плече, прибывающие и отправляющиеся поезда… Наконец настало время выходить на перрон. Я испытал слабое подобие прежнего волнения, с каким, бывало, поджидал Марселину, представляя себе, как она сейчас окажется в моих объятиях. Но казалось, это было так давно…

Я увидел ее. Она была налегке. Значит, осечка. Приехала, чтобы уехать следующим же поездом. Иначе у нее был бы чемоданчик, в котором она чего только не возила: чулки, флаконы, кремы, ночную рубашку и даже вечернее платье, которое она умудрялась извлекать оттуда без единой складочки. Она чмокнула меня в щеку — чисто по-дружески.

— Прости меня, Ален… Я не могу остаться надолго… Он при смерти.

— Сколько же это будет тянуться?!

— На этот раз никаких преувеличений: он безнадежен. Я насилу вырвалась. Все считают, что я в Клермоне. Так что времени у нас с тобой самое большее час. Поверь, я расстроена не меньше тебя…

Через площадь размещались несколько кафе. Мы зашли в первое попавшееся. Я заказал по грогу.

— Да, я тебе еще не сказала… Все как-то недосуг было. Они там ведут сумасшедшую жизнь. Он заболел.

— Кто?

— Эмманюэль, кто ж еще.

— Как?

— Да что с тобой? Ты будто с луны свалился. Эмманюэль в Милане заболел. Видимо, бронхит. Вчера вечером мне звонил брат. Ничего серьезного, но он должен оставаться в постели: врач запретил выходить… Даже если умрет отец, он не сможет приехать на похороны. Веселенькое дело! Можешь себе представить, какие пойдут пересуды… Я его предупредила, но он ничего не желает слышать. При его сумасшедшей езде по ночам этого и следовало ожидать.

Ее болтовня дала мне возможность прийти в себя, но удар был, что и говорить, сокрушительный. Не переставая тараторить, она машинально поправила мне галстук.

— Снова ты оделся кое-как. Ты не можешь купить себе другой галстук? Этот совсем разлохматился. Ладно, я сама тебе куплю — в прошлый раз я присмотрела в Клермоне один очень славненький.

— Ты сказала Симону насчет работ?

— Конечно. Но он ответил, что тут решать не ему и лучше ничего не начинать до возвращения Эмманюэля.

— А скоро Эмманюэль вернется?

— Как только будет в состоянии выдержать поездку. Вероятнее всего, к концу следующей недели… На этот-то раз ему придется пробыть здесь подольше. Так много дел накопилось. И прежде всего надо решить с замком. Он не намерен в нем оставаться. У него появилась идея купить имение в Италии. Может быть, на берегу Лаго Маджоре. Это совсем рядом с Миланом. Я в общем-то не против.

Она и не подозревала, какую нестерпимую боль причиняют мне ее слова.

— У нас будет собственная яхта. Сплошь красное дерево. На ней я буду приплывать к тебе на свидания.

— Послушай, Марселина, да ты представляешь себе расстояние?

— Подумаешь, расстояние… По нашим-то временам… Из Парижа в Милан есть прямой поезд.

«А расходы? А время на дорогу?» — чуть было не выпалил я в ответ, но вовремя сдержался: к чему заранее унижаться? Как я был прав, уничтожив Сен-Тьерри! Мало-помалу, посредством ранее задуманных планов, нарисованных перед нею заманчивых картин, он отбирал ее у меня, с каждым днем все более утверждая над ней свою власть. Он был тут, живой и деятельный, пока она продолжала свой восторженный монолог.

— Если мы решим что-нибудь построить, почему бы за проект не взяться тебе? Тогда ты сможешь часто бывать у нас. Эта его поездка в Италию, скрытность — для меня все ясно. Должно быть, он кое-что присмотрел… участок, виллу… Ладно бы у него был какой-то там насморк. Но он, видно, и впрямь подхватил что-то серьезное. Уж я-то его знаю!

— Марселина… только честно… ты точно знаешь, что он никогда не догадывался о… ну о нас с тобой?.. Да-да, мы об этом уже говорили. Но я еще раз хочу спросить.

— Что это тебе вдруг пришло в голову? Конечно же, он не знает.

— А эта идея, переехать в Италию, как она у него появилась?

— Возможно, не без помощи Симона. Иногда нам с Симоном случается болтать о том о сем. Он частенько говорил мне, что Франция ему надоела, это, мол, страна крохоборов и мелких лавочников.

— Твой брат мог знать о наших встречах?

— Я его в свои дела не посвящаю.

— Необязательно рассказывать… иной раз достаточно намека.

Она призадумалась.

— Н-нет, — проговорила она нерешительно. — Не думаю… Но даже если он о чем-то и догадывается, что меня бы весьма удивило, ему нет никакого расчета выкладывать это Эмманюэлю. Пройдемся немного? После Парижа я еще не была на свежем воздухе.

Невеселой оказалась эта прогулка по безлюдным улицам. Марселина без умолку говорила о замке, об умирающем старике — с излишней, на мой взгляд, жестокостью, которая задевала меня за живое, как будто я имел какое-то право ему сочувствовать. Ведь именно я первым взял этот циничный тон. Но я всего лишь пытался выместить на ком-нибудь свою горечь, тогда как она — я в этом не сомневался — радовалась тому, что скоро освободится от тирании и вместе с тем станет богатой. Эта отвратительная тяга к деньгам, подобно вирусу, передалась ей от муженька. Даже мертвый, Сен-Тьерри распространял заразу. А влияние не уничтожишь. Призрак не убьешь!

Старый Сен-Тьерри умер на следующий день. Когда позвонил Фирмэн, меня в конторе не было. Новость я узнал от секретарши.

— Можно подумать, вы рады его смерти, — заметила она.

О да, это меня обрадовало. Из-за Симона. Финита ля комедиа! Уж теперь-то ему придется открыть карты. Со вчерашней поездки в Виши я неотступно думал о нем, ни на шаг не продвинувшись в своих рассуждениях. Чего он добивается? Быть может, в Италии он попытался выдать себя за Сен-Тьерри, чтобы вести вместо него переговоры. Почему бы и нет, если он имеет дело с людьми, незнакомыми с Сен-Тьерри? Иногда я даже спрашивал себя, уж не было ли у него самого намерения избавиться от зятя? На первый взгляд это казалось чересчур неправдоподобным. И все-таки… Он досконально знал все дела Сен-Тьерри; будучи его тенью, он наверняка мог подделаться под его почерк, под его манеру разговаривать. Несомненно, паспорт умершего у него в кармане, благодаря чему он мог зарегистрироваться в отеле под именем Сен-Тьерри, получать корреспонденцию на его имя, исключая разве что почту до востребования, — короче, перевоплотиться в Сен-Тьерри. Правда, внешне сходства не было никакого, но кому прилет в голову рассматривать фотографию в паспорте, если нет никаких оснований для подозрения? Быть может, Симон несказанно рад тому, что основную работу сделал за него другой! И даже… стаскивая тело в подвал, он, видно, и рассчитывал на то, что крысы благополучно ее довершат. С той самой минуты однозначно определилась вся его дальнейшая линия поведения: заболев (отличный предлог!), Сен-Тьерри не сможет присутствовать на похоронах, но будет давать о себе знать — весьма правдоподобно, посредством писем. Любой посыльный, любая горничная за соответствующую мзду согласится опускать эти письма в ящик в заранее условленные дни. И Симон приедет один — озабоченный, раздосадованный. «Да, Эмманюэля здорово прихватило… Он хотел приехать. Скольких трудов стоило удержать его в постели! Уход за ним прекрасный, но он так беспечен!..» Я как будто слышал эти слова Симона. Марселина примет все за чистую монету. Ну а потом?.. Потом-то что?.. Ведь не сможет же Симон постоянно вести двойную жизнь: одну во Франции, в собственном обличье, а другую в Италии, под личиной Сен-Тьерри!.. Что тогда? Прекратит свое существование в качестве Симона? Провернет в Милане какую-нибудь крупную операцию с получением наличных, после чего махнет самолетом в Южную Америку, и когда правда выплывет наружу, будет уже поздно?.. Это был бы чудовищный блеф, совсем в духе Рокамболя, но ни в каком крупном мошенничестве без этого не обойтись. Тем не менее есть одно препятствие. Труп. По крайней мере, скелет… Но тут уж Симон, выступая от имени Сен-Тьерри, позаботится воспрепятствовать началу работ в парке. Все так или иначе возвращается к этому вопросу. Нет работ — нет и трупа. Силен, мошенник! Тут все ясно. Даже слишком ясно! Настолько, что все это от начала до конца может оказаться сущим вздором. Но как бы то ни было, тут одно из двух: Симон либо отъявленный плут, и в этом случае я не так уж далек от истины, либо форменный болван, и тогда он неизбежно запутается в своей лжи. Погребение вынудит его сбросить маску.

Я позвонил Марселине, чтобы выразить ей свои соболезнования. Она держалась с большим достоинством, умело разыгрывая приличествующее случаю волнение. Похороны назначены на послезавтра. Она уже дала телеграмму мужу и теперь ожидает ответа.

— Сообщи мне, — сказал я. — Мне бы хотелось с ним встретиться.

Двумя днями раньше заставить себя выговорить подобные слова было бы для меня настоящим мучением. Теперь же я не испытывал ни малейшего затруднения. Не то чтобы я очерствел. Просто все мои мысли были поглощены попытками предугадать дальнейшие ходы Симона, как у шахматиста, готовящего ответную комбинацию. Поэтому в памяти у меня потускнел и павильон, и все увиденное там. Крысы?.. Они превратились в некую абстракцию. Время от времени я прерывал работу, отодвигал бумаги, которыми был завален мой стол, и закуривал сигарету. Крысы… Мне хотелось сказать им: «Полегче! Не так быстро!»

К концу дня позвонила Марселина:

— Только что из Италии звонил Симон. У Эмманюэля дела неважные. Ему колют пенициллин. Вдобавок у него пропал голос. (Я мысленно поздравил Симона. Весьма недурная идея.) Тем хуже. Он посылает вместо себя Симона.

— Когда он приезжает?

— Чтобы побыстрей добраться, он собирается лететь самолетом: завтра в Париж, а оттуда — дневным рейсом «вайкаунта». Ему-то так, может, и удобней, но мне это все усложняет. Дорога ни к черту, да и здесь у меня полно дел.

— Я могу подбросить тебя до аэропорта.

— Правда?

— Во сколько у него посадка?

— По расписанию в три двадцать.

— Хорошо, я заеду за тобой примерно в полтретьего. Буду рад повидаться с Симоном. А оттуда отвезу вас в замок. Только вот не покажется ли это ему странным?

— Да нет, конечно же, нет. И потом, какие могут быть условности в такую минуту?..

Старина Симон… Он не осмелился воспользоваться «мерседесом». Он все еще играет роль преданного секретаря. Смутит ли его мое присутствие? Приведут ли в замешательство мои вопросы? Ведь я тоже собираюсь порасспросить его о болезни Сен-Тьерри. И еще я заговорю о работах. Его ответ я знал заранее. Но попытаться все-таки стоило. Я с нетерпением дожидался завтрашнего дня. И, как обычно, когда меня снедала тревога, я выпил немного лишнего. Но я был полон решимости лечь в клинику, как только дело прояснится. Душа моя нуждалась в очищении. Со дня смерти Сен-Тьерри я стал чересчур склонен приписывать всем самые низменные побуждения. Еще немного, и я начну верить, будто стал жертвой заговора. Об этом тоже надо будет поговорить с Клавьером. Это явный признак того, что в моей бедной измученной голове что-то постепенно разлаживается. Испытание оказалось для меня непосильным. Кошмар продолжался и днем. К утру транквилизаторы и снотворное выбрасывали меня на отмель пробуждения, как потерявший управление корабль.

Так или иначе, но следующий день наступил. По-прежнему шел дождь, и это меня обрадовало: поскольку в дождливые дни такси раздобыть практически невозможно, Симон не удивится, когда увидит меня в аэропорту.

Фирмэн встретил меня в трауре. Зеркала были занавешены. Замок походил на церковь в страстную пятницу. Ко мне, ступая на цыпочках, подошла Марселина — она тоже была в глубоком трауре. Марселина церемонно ввела меня в комнату к усопшему. Старый владелец замка в погребальном черном одеянии возлежал между рядами свечей, стиснув руками цепочку, словно недоверчивый банкомет колоду. Вокруг него я обнаружил молящиеся фигуры и сам неподвижно застыл у изголовья. Теперь отец и сын встретились в загробном мире, если таковой существует, и, должно быть, начали ссориться по поводу ремонта замка. С какой стати после смерти человек должен быть не таким мелочным, как живые? Потом я подождал в вестибюле Марселину. Я бы дорого заплатил за возможность покурить. Фирмэн, несший вахту у двери, впускал посетителей и первым принимал от них соболезнования — полусогнувшись, шевеля губами, с отсутствующим выражением лица, но, как всегда, со всепроникающим взглядом. С ним надо держать ухо востро. Поэтому-то Марселина сочла нужным разыграть перед ним целую комедию — она, мол, не хочет меня обременять, лучше она попробует вызвать такси и т. д. и т. п., — наконец, сконфузившись, согласилась. Очутившись в машине, Марселина облегченно перевела дух.

— Как мне все это надоело!.. Поскорей бы наступило завтра, чтобы можно было хоть немного отдохнуть. А знаешь, я даже довольна, что Эмманюэль не смог приехать. Он такой же чопорный, каким был этот старый зануда. На всю неделю зарядили бы визиты вежливости, приемы…

— Может, он проинструктировал на этот счет Симона?

— О, само собой. Но Симон имеет обыкновение все обещать и ничего не делать. За него я спокойна. Все будет улажено моментально.

Улицы оказались запружены, и мы приехали как раз вовремя, чтобы увидеть самолет, выныривающий из туч и заходящий на посадку. Пассажиров было немного. Симон шагал впереди, на нем было облегающее пальто из верблюжьей шерсти, серый шейный платок, фетровая шляпа с загнутыми полями, в руках кожаный чемоданчик — ни дать ни взять преуспевающий глава фирмы. Бодрый, свежий, с улыбкой на лице.

— Кого я вижу! Шармон!.. Рад встретиться, дружище.

Поцеловав Марселину, он снова повернулся ко мне.

— Ты получил письмо от Сен-Тьерри?

— Нет.

— Значит, скоро получишь… Он говорил мне, что собирается тебе написать.

— Как он там? — спросила Марселина.

— Не блестяще. Он все порывался встать с постели, но врач категорически запретил ему выходить. Не такой уж он удобный больной.

Я не знал, что делать — смеяться или скрипеть зубами, до того все шло так, как я предполагал.

— Смерть отца его не слишком взволновала? — продолжала Марселина.

— Он был готов к этому. Прискорбно, конечно, но ведь и возраст-то почтенный…

Он с ловкостью устроился на заднем сиденье «симки», и Марселина села рядом с ним.

— Старина Шармон… Подумать только, какие понадобились обстоятельства, чтобы мы встретились. Помнишь времена киноклуба?

Ни одной фальшивой ноты. Подлинная сердечность с легким оттенком снисходительности. Но Марселине было не до воспоминаний о киноклубе.

— Голос-то у него хоть прорезался? — спросила она. — Мог бы и позвонить!

— Скоро позвонит. Он обещал. Но пока он может выдавить из тебя только хрип. Да с его-то характером! Благо еще, у меня нрав покладистый.

— А как его дела, продвижение есть?

— Наверно. Ты ведь знаешь, какой он скрытный. Да и итальянцы почему-то темнят. Полная тишина. Но у меня такое впечатление, что все идет не так уж плохо.

— Он все это время пробыл в Милане? Не ездил никуда по окрестностям?

— Нет… Он почти сразу же заболел.

— Но тогда, значит, ему толком не удалось поговорить с теми, к кому он ехал.

— Он им звонит.

— А мне он позвонить не может!

Молодец, Марселина! В мгновение ока, просто потому, что она чувствовала себя обиженной, она вынудила братца перейти к обороне. Я посматривал на Симона в зеркальце.

— Дело прежде всего, — ответил он.

— Еще бы! — фыркнула та. — Да и то, с чего бы ему измениться?

Симон решил перейти к другому собеседнику, то есть ко мне:

— Ты бывал когда-нибудь в Италии?

— Всего один раз, — ответил я. — Когда был проездом в Ницце, проскочил до Сан-Ремо.

— Это не считается. Тебе бы не помешало съездить посмотреть, как они строят. А еще толкуют об американцах! Да итальянцы их на голову выше. Уверяю тебя, там архитектору разбогатеть ничего не стоит.

Я слушал его столь внимательно, что даже прозевал знак остановки. Этот человек явно не испытывал никакого беспокойства. А ведь он знал, где сейчас Сен-Тьерри. Он не мог не знать, что существует определенный риск, каким бы крохотным он ни был. Когда я огибал площадь Жод, меня посетила новая идея, правда, настолько невероятная, что я тут же ее отбросил: нет, Симон не подозревает, что Марселина — моя любовница; по крайней мере, он не подает вида. И все-таки, если предположить, что он об этом знает, — тогда не считает ли он меня возможным убийцей Сен-Тьерри? Есть одна деталь, о которой я до сих пор не думал: в тот вечер, когда произошло убийство, Симон мог увидеть меня у трупа… Если он тоже спешил, если ему показалось, что отсутствие Сен-Тьерри что-то уж слишком затягивается… в конце концов, ничто не мешало ему выйти в парк, и в таком случае он вполне мог издали наблюдать ссору. И если у него есть против меня хоть одна улика, то он играет наверняка… Но какая?.. Марселина тем временем начала рассказывать брату, как умер старик. Симон, которому, казалось бы, на это было совершенно наплевать, выказывал неподдельный интерес. Я наблюдал за ним, стараясь быть хладнокровным, но прочесть что-либо на этом открытом, приветливом лице — лице человека, всегда готового услужить, — было невозможно. Впереди показался замок.

— Послушай, можно ли будет нам завтра — например, утром — встретиться и поговорить? Дело пятиминутное.

— Конечно, старина.

— Похороны назначены на одиннадцать, — напомнила Марселина.

— Тогда давай условимся на два. А по поводу чего?

— По поводу планов Сен-Тьерри. Я составил смету. Вернее, это пока лишь предварительная оценка. Получается недешево. Я хотел бы обсудить это с тобой…

— Пожалуйста… Правда, я об этом ничего не знаю. Но я передам ему твои предложения. Главное — побольше цифр. Он обожает цифры.

Симон снисходительно улыбнулся, давая понять, что считает эту слабость патрона вполне простительной. Неужели все это мне не снится?.. А ведь это он, а не я, заварил всю эту гнусную кашу! Его спокойствие начинало меня пугать. Я затормозил у крыльца. Он пожал мне руку.

— Спасибо, старина… Значит, до завтра.

Фирмэн был тут как тут, с зонтиком, который он раскрыл над головой Марселины. Симон помахал мне рукой.

— Чао!

Непостижимо! Охваченный смятением, я вернулся к себе. Я твердо решил задать ему несколько коварных вопросов, но он уже выскальзывает у меня из рук. Что я могу спросить? Едва включившись в игру, он избрал самую удобную позицию: «Я ничего не знаю… Обращайтесь к Сен-Тьерри… Дождитесь его возвращения… Только он может решить…» Я мог сколько угодно совать ему под нос смету, пусть даже самую невероятную, входить в любые детали — ответом будет все та же доброжелательная улыбка. «Если б все зависело только от меня, старина… Но с таким патроном, как мой… Ты ведь его знаешь… Не дай бог сделать что-то не по его — поднимется такая буря!» Быть может, одна Марселина могла бы припереть его к стенке, как ей это уже почти удалось, когда мы ехали в машине, но не мне же будить в ней подозрения. От отчаяния я был готов колотиться головой о стену. Глупее не придумаешь. Он здесь, в моем распоряжении и почти что в моих руках, — стоит только проявить побольше изобретательности. Но я ничего не смог придумать, сколько ни бился. В бесплодных размышлениях прошел день. Уже ложась спать, я все еще рисовал в воображении самые немыслимые хитрости, которые в конечном счете неизбежно приводили к одному: работы никогда не будут начаты. Я провел очередную бессонную ночь. Наутро, разбирая почту, я наткнулся на письмо.

Вот оно, на бюваре. Со штемпелем Милана. Я вскрыл его. Хоть я и знал правду, я снова испытал потрясение. Разумеется, письмо отпечатано на машинке. Первым делом я взглянул на подпись. Она словно вышла из-под пера Сен-Тьерри: размашистое «С», длинная перекладинка над «Т»… все воспроизведено с изумительной ловкостью. Подделка безупречна. Будто и впрямь приболевший Сен-Тьерри писал мне из своего номера в Милане:

Я снова перечитал письмо. Никаких сомнений! Черным по белому написано: «Ты можешь снести павильон…» Итак, Симон поощряет меня сделать то, о чем я уже не смел и помыслить. Итак, ему безразлично, что труп обнаружат. Итак… Причинно-следственные связи выстраивались в моей голове в длинную цепочку, и каждое последующее звено ошарашивало меня сильнее предыдущего… Как Симон мог пойти на подобный риск?.. Я перечитал письмо в третий раз. «Выжди несколько дней…» Вот она, ключевая фраза… Затаскивая труп в подвал, Симон, вероятно, заметил первую крысу. И тотчас же понял, что его лучшие союзники уже готовы приняться за дело. Как и я, он заключил, что вскоре всякое опознание станет невозможным. Но для пущей надежности он дал мне указание выдержать некоторый срок. А этот некоторый срок означает как минимум десять-пятнадцать дней. Этого более чем достаточно!.. Да, силен, ничего не скажешь. Единственной его ошибкой — но я один мог ее обнаружить — было то, что он написал: «Я не намерен выходить за пределы строго необходимого…» Он не мог знать, что Сен-Тьерри поделился со мной совсем другими планами. Но даже и тут, если подумать, у меня не было полной уверенности. Он вполне мог знать о них — благодаря недомолвкам Сен-Тьерри, — но теперь, когда Сен-Тьерри больше нет, за каким лешим ему осуществлять грандиозные замыслы своего бывшего патрона?.. Письмо я уже выучил наизусть. Я мог декламировать его, как стихи. Оно звучало вполне правдоподобно. Если я покажу его Марселине — а Симон наверняка предвидел и такую возможность, — та нисколько не удивится. Она узнает манеру мужа. Она не выскажет ни единого замечания. И в назначенный срок я приступлю к работам… И рабочие вытащат на свет божий останки, что повлечет за собой расследование, но расследование это весьма скоро зайдет в тупик. И я вновь возвращусь к исходной точке. Как сорвать планы Симона?.. А время идет. Пора ехать в замок. Нужно ли говорить им об этом письме?.. Ну и положеньице… С нормальной точки зрения — да, нужно. С другой стороны, письмо лишает смысла встречу с Симоном. Он скажет мне: «Ну вот, указания и получены. Теперь тебе и карты в руки». Любая моя попытка настоять на разговоре будет отклонена. Уж не специально ли он так подстроил, чтобы письмо я получил именно сегодня? Тем более, это дает ему дополнительную выгоду: доказательство того, что Сен-Тьерри действительно в Милане и не забывает о здешних делах…

Я отправился на поиски машины. Где я ее оставил?.. Я обнаружил ее в конце улицы, с засунутым под дворник уведомлением о штрафе за стоянку в неположенном месте. Это отнюдь не подняло мне настроения. Чертовски неудачный день!.. Симон торжествует победу по всем пунктам. Я спрятал листок в бумажник, и внезапно с этим нехитрым жестом мне явилась идея. Бумажник! Портсигар! Зажигалка!.. Есть чем помочь опознанию скелета из погреба. Какой же я тупица! Ведь часами ломал себе голову в поисках средства против козней Симона! А это средство все время находилось у меня под рукой! Правда, произошло столько событий, что не мудрено было забыть об этих уликах. Я едва удержался, чтобы не подняться к себе и не удостовериться, что они по-прежнему лежат в ящике стола, — время поджимало. Я тронулся в путь. Что владело мной: радость, утоленная ненависть, чувство облегчения?.. Меня охватило бьющее через край возбуждение, кровь стучала в висках и запястьях, словно в поисках выхода… Теперь-то я отыграюсь. Мысли мои понеслись стремительным галопом… Предупредить Меньеля… Добиться, чтобы он приступил к работе с начала будущей недели… И даже при первой возможности затащить его на место для детального осмотра. Углубленного осмотра!.. А мне сегодня же вечером побывать в павильоне. Бросить в подвал бумажник, портсигар, зажигалку… Крысы к ним не притронутся. Зато те, кто будет вести расследование, получат серьезную пищу для размышлений. Письма из Милана, звонки — весь этот блеф рассыплется, словно карточный домик. Полиция потребует предъявить живого Сен-Тьерри. В противном случае она сделает вывод, что найденный в подвале скелет принадлежит ему, и тогда Симону придется туго. Бедолага Симон! Он предусмотрел все, кроме одного: что так называемый бродяга вдруг решит вернуть свою добычу… Как видишь, старина, Шармону бросать вызов опасно! Шармон не такой уж простофиля!..

К замку я подъехал чуть раньше назначенного срока и застал Симона и его сестру беседующими в аллее. Симон разговаривал на итальянский манер, энергично жестикулируя. Марселина слушала его, опустив голову. В руке она держала скомканный платочек, который время от времени подносила к глазам. Неужто она была так привязана к старику? Это для меня новость. Подобное поведение могло объясняться и просто переутомлением. Или выходом накопившейся злости… Уж конечно, ей пришлось несладко: одной распоряжаться всеми этими похоронными делами, принимать соболезнования от тайных недоброжелателей. Я въехал в ворота и покатил к крыльцу. Они обернулись. Симон, сказав напоследок сестре несколько слов, пошел мне навстречу, она же направилась к замку. Симон крепко пожал мне руку.

— Отгони свою «симку» в сторонку, — сказал он. — Скоро здесь будет масса машин.

Следуя за ним, я медленно вырулил на лужайку. Выглядел он не блестяще. При всей его дьявольской изворотливости и ему, видно, пришлось попотеть. Погоди, милый, это еще цветочки.

— Я получил письмо от Сен-Тьерри, — сказал я. — Кстати, вот оно… Можешь прочесть. Секретов тут нет.

Я без малейшего усилия обращался к нему на «ты». Теперь мы были на равных. Пока он пробегал глазами письмо, я незаметно придвинулся к нему. Сомнений быть не могло — от него пахло спиртным. Значит, и ему, чтобы успешно вести эту рискованную игру, необходимо подстегивать себя алкоголем. Выходит, не так он дюж, как я думал… Сложив письмо, он протянул его мне.

— Ну вот тебе и указания… Вполне, на мой взгляд, разумный план. Общую сумму ты еще не прикидывал?

— Так, в первом приближении.

Ему нужна была цифра. Несмотря на кажущееся безразличие, он напряженно ждал, что я отвечу. Знать это ему было необходимо, чтобы послать мне очередное письмо из Милана. Как приятно было сознавать, что скоро я перехитрю его!

— Мне нужно сначала посоветоваться с подрядчиком. Потом я напишу Сен-Тьерри.

— Ну хотя бы примерно…

— Несколько миллионов… Причем я имею в виду только работы первой очереди.

— Ничего себе!

— А что ты думал? Возьми, к примеру, павильон. Ведь не будешь же закладывать внутрь динамит, верно? Дорога проходит слишком близко. Вот и прикинь объем работы.

Он-то, наверно, думал, что будет использован гидравлический удар и все строение рухнет в подвал. Ну конечно, он надеется на что-нибудь в этом роде. Отличный способ избавиться от скелета — похоронить его под тоннами камня! Потом сверху пройдется бульдозер — и будто ничего и не было.

— Снести, — сказал я, — это снять крышу, перекрытия, разобрать кладку…

Я намеренно преувеличивал. Однако он не выказал ни малейшего беспокойства, ограничившись тем, что пожал плечами.

— Тебе лучше знать, — безразличным тоном сказал он. — К тому же платить-то не мне.

На дороге показалась первая машина. Он взял меня под руку, и мы вошли в вестибюль.

— Ты уж прости меня, Шармон. Начинается неприятная работенка, а Марселина не в своей тарелке.

Последовала обезоруживающая улыбка, и вот он уже скрылся в комнате усопшего. Остальное — церковь, кладбище — я перенес с легким сердцем. Правда, Марселина все время находилась далеко от меня, и под черной вуалью я почти не различал ее лица. Церемония была пышной: величавые звуки органа, притихшая толпа. Старики пожелали похоронить покойника по старинному обычаю: с богатым катафалком, с духовенством в полном составе. На краю могилы какой-то высохший старичок проблеял несколько слов, которых никто не разобрал. С Пюи-де-Дом порывами налетал яростный ветер, но я не испытывал ни малейшего нетерпения. Мне даже не было холодно. И не стыдно вспоминать — хоть и явно не к месту — встречи с Марселиной в гостиничных номерах. Вероятно, ее черная вуаль была повинна в том, что мое воображение рисовало ее нагой… Правда, особенной пылкостью она никогда не отличалась. Зато она уютная и покорная…

Настал и мой черед поклониться фамильному склепу. Все представители рода Сен-Тьерри чинно выстроились тут, словно тома книг с названиями на корешках. Все, кроме одного!.. Несколько поодаль держались Фирмэн, горничные, кухарка… Я долго держал руку Марселины в своей. Мне показалось, что глаза у нее покраснели. Пожалуй, она играла свою роль даже слишком усердно!..

Наконец я освободился. Освободился, чтобы тщательно подготовить задуманное. Я вернулся к себе так быстро, как позволяло движение на улицах. Скорее в лифт… вставить ключ в замок… ящик стола… Все на месте. Я вытряхнул все из бумажника. В нем оказалось только несколько купюр. Первым моим побуждением было сжечь их. Но, поразмыслив, я пришел к выводу, что следствие тем скорее заинтересуется Симоном, чем раньше будет отвергнуто предположение о нападении бродяги-грабителя. Лучше оставить деньги в бумажнике. Я запер ящик. Никакой специальной экипировки не требуется. Застигнутые в самый разгар пиршества, крысы и отреагировать не успеют. Я налил себе полный стакан коньяку. Теперь я его заслужил!

Эта ночь была похожа на все предыдущие. Начинался тот же кошмар. Я стоял у входа в павильон и прислушивался. Ни звука. Я вошел крадучись, словно вор. Мне вдруг вспомнились мифологические преступники, которые день за днем, ночь за ночью вновь и вновь обречены переживать свои злодеяния. Продвигаясь на цыпочках, я продолжал слушать. Теперь мне предстоит включить фонарь и увидеть внизу громадную крысу — непременный атрибут уготованной мне кары. Я зажег фонарь. Крысы не было… Я напряг слух. Из подвала не доносилось ни шороха. Меня обуял страх: все шло не так, как я предполагал. Крысы, эти мерзкие твари, которых я так боялся, все же отгораживали меня от самого ужасного… Они препятствовали мне спуститься до самого низа, подойти ближе… Я решил швырнуть куда попало вниз вещи Сен-Тьерри и потом спастись бегством. И все-таки мне их не хватало. Куда они подевались? Неужто они оставили меня наедине с… с чем-то гораздо более страшным?

Напрасно освещал я все углы. Ничто не шевельнулось. Шаг за шагом я приближался к двери, ведущей в подвал. Она была по-прежнему затворена. Я прижался к ней ухом. В памяти всплыла копошащаяся масса, издающая пронзительный писк… Быть может, насытившись, они отправились на поиски новой добычи? Толкнув дверь, я направил фонарь вперед… Нужно идти. Нужно прежде самому увидеть то, что предстанет взору Меньеля… Я должен взглянуть на это глазами постороннего. Я осторожно ступал со ступеньки на ступеньку, готовый увидеть внизу мерцание их зрачков. Но меня встречали лишь почерневшие камни. Крысы покинули дом, как покидают, говорят, корабль перед крушением. Я миновал последний поворот. Подвал ярко высветился.

Он был пуст, как прибранный стол. Ни единой крысы. Ни одной косточки, ничего.

Я присел на последнюю ступеньку — ноги больше не держали. Подвал пуст, совершенно пуст. Остался только витающий в воздухе животный запах — смешанный запах хищников и тления. Но этот запах смерти исходит, должно быть, уже от меня самого. Столько положить сил, и вот что в результате… Надо было прийти пораньше. Я слишком долго выжидал… Я тяжело выпрямился. Дом своей массой давил мне на плечи. Я обошел погреб в тщетной надежде отыскать какой-нибудь след — должно же было хоть что-то остаться, к примеру, от ботинок… А пряжка ремня — она-то точно крысам не по зубам… Внезапно мне открылась истина. Вернее, передо мной возник образ, жуткий как видение. Симон!.. Симон был здесь… Накануне. Он все и убрал. То, на что не хватило мужества у меня, удалось ему. И теперь останки Сен-Тьерри закопаны в каком-нибудь укромном уголке парка, вне досягаемости. Так вот почему Симон выглядел перед похоронами таким усталым. И вот почему в письме он дал мне указание приступить к работам. Он следовал твердо намеченному плану. Плану, благодаря которому руки у него теперь оказались развязаны. Из Милана он будет поддерживать иллюзию столько, сколько сочтет нужным. А потом Сен-Тьерри окончательно исчезнет. И я ничего уже не смогу сделать. Ничего!..

Я поднялся, по-прежнему погруженный в свои невеселые размышления. Если я осмелюсь открыть рот, я тем самым признаюсь, что убил Сен-Тьерри. Из этого круга мне не выбраться. Двери я оставил открытыми. К чему предосторожности? Павильон теперь не играет никакой роли. Разумеется, если я приду с повинной, начнется расследование. Но Симона это серьезно не коснется, поскольку убил-то не он. Мне остается только молчать. И пьянствовать, чтобы все забыть.

Подавленный, я тронулся в обратный путь к Клермону. Какая чудовищная несправедливость! А что, если заговорить с Симоном?.. Если сказать: «Сен-Тьерри убил я, но ты еще худший мерзавец. Даю тебе двадцать четыре часа, чтобы ты убрался на все четыре стороны»?

Ну вот, снова пошли безумные идеи, идиотские планы!.. Правда, не такие уж и идиотские. Я вполне в состоянии заставить Симона раскрыть карты, выжать из него, чего же он в конце концов хочет. Ну и что? Он предложит мне денег, как обыкновенному шантажисту. Ни один из нас не сможет выдать другого, но он сохранит надо мной преимущество, имея возможность в любой момент рассказать все Марселине, открыть ей глаза на меня… Я задыхался от унижения и омерзения. Я жаждал поделиться совершенным мной преступлением с кем угодно, просто потому, что оно слишком хорошо удалось, потому, что оборвалась последняя ниточка, связывавшая его со мной; в общем, потому, что оно стало совершенно невероятным… Настоящие бредни алкоголика: крысы, загадочно исчезающий труп… Катя по пустынной дороге, я один оплакивал его. То, что сейчас подстроил мне Симон, было для меня несравненно хуже всего прочего. Лучше бы меня оскорбили, отхлестали по щекам. О, с каким бы удовольствием я его задушил!

Я поставил машину во втором ряду — видимо, нарочно, чтобы натравить на себя полицию — и поднялся к себе. Коньяка в бутылке оставалось на самом донышке. Я выпил его залпом. Так дело оставлять нельзя. Если я дам Симону уехать, все будет кончено. Больше я его не увижу. Надо ловить момент, пока он тут, под рукой. Сказать ему: «Я видел тебя позавчера вечером в парке… Мне там надо было еще раз кое-что промерить (или еще что-нибудь, или вообще ничего, мне-то оправдываться незачем). Ты тащил что-то тяжелое… И по дороге обронил кое-какие штуки — я их подобрал…» Показать ему портсигар, зажигалку. Конечно, он попытается все отрицать. Будет обвинять меня. Но доказательств-то у него никаких. Я буду выступать в роли свидетеля. Положение изменится в мою пользу. Тогда я буду вправе требовать. «Если не хочешь, чтобы я все рассказал Марселине, выкладывай, что задумал… и поживей!» От денег я откажусь. И даже на правду мне в конечном счете наплевать. Он дрогнет и откроет карты. У меня было такое чувство, что после этого я наконец обрету покой.

Оглушив себя снотворным, я провалился в забытье. Когда я проснулся, меня ожидал мой гнев: отдохнувший, ярко-красный, пылающий. Я позвонил в замок.

— Это вы, Фирмэн?.. Говорит Шармон… Могу я попросить к телефону мсье Лефёра?

— Сожалею, мсье, но он уехал.

— Уже?

— Он выехал вчера, ночным поездом. Он очень торопился вернуться к мсье.

— А мадам де Сен-Тьерри?

— Ей немного нездоровится, мсье. Я получил указание не беспокоить ее. Передать ей что-нибудь, мсье?

— Нет, благодарю.

Я в ярости швырнул трубку на рычаг. Я все больше распалялся. Выходит, мне суждено вечно опаздывать в погоне за правдой, в попытках перехватить инициативу. Он ускользнул. Пока я шарил в подвале, он был уже на пути в Милан. А теперь, когда я топчусь на месте, он довершает ограбление своего патрона, разорение своей сестры. И что потом?..

Ведь он способен на все. Для человека, у которого хватило духу в ту ночь очистить подвал, не существует никаких преград. Покончив с Сен-Тьерри, он, по всей видимости, примется за сестру, чтобы завладеть ее состоянием. Нет никаких сомнений, Симон — авантюрист с размахом, такой не отступит ни перед чем и ни перед кем. Разве что, может быть, передо мной!.. Я вынул из кармана зажигалку и бумажник. В углу его были переплетенные буквы «Э» и «С». Такой же вензель красовался и на портсигаре. Все равно что удостоверение личности. Я положил все это назад в ящик, запер его на ключ и взял с нижней полки шкафа атлас и путеводители. Самый короткий путь в Милан пролегает через Лион, Шамбери и перевал Мон-Сени. Дальше я попаду на Туринскую автостраду. Дорога небезопасная, но горы меня не пугают. Движение через все перевалы открыто, и уже довольно давно. Усевшись за стол, я принялся высчитывать расстояние, но вскоре отшвырнул карандаш в сторону. Еще один способ предаваться фантазиям вместо конкретных действий. Мне нужно в Милан? Хорошо. Тогда выезжать надо немедленно… или, по крайней мере, как можно раньше. Так. А что я буду делать в Милане? Во Франции я мог бы пригрозить Симону полицией, а в Италии?.. Все оказывается не таким простым. Я потянулся за бутылкой, но она была пуста. Сегодня во всем не везет. И все же надо двигаться. Я испытывал непреодолимую потребность действовать.

Я спустился на улицу. Машина стояла на том же месте, мешая движению, но никакой бумажки под дворником я не обнаружил: подтверждение того, что нахальство — второе счастье. Что ж, начало обнадеживающее. Я отвел машину в гараж сменить масло, а сам отправился выпить коньяку с содовой. Облокотившись о стойку, я размышлял, каким образом можно вытянуть Симона во Францию, но так ничего и не придумал. Одной рюмки явно недостаточно. Я выпил вторую — без содовой, чтобы подхлестнуть воображение. После третьей наметились кое-какие туманные контуры плана. С помощью Марселины, может, что-нибудь и получится… Она не совсем здорова, и Сен-Тьерри, то бишь Симон, проявил бы бессердечие, продолжая торчать в Милане. Итак, встретиться с Марселиной и убедить ее написать мужу письмо с просьбой, чтобы тот побыстрее возвращался. Гордый собой, я позволил себе заказать виски. А этот болван Клавьер еще пытается лишить меня выпивки! Алкоголь — это мой ум, мой талант, мой добрый гений. Выждав еще некоторое время, я добрался до гаража и поехал в замок. После долгих переговоров с Фирмэном мне удалось его убедить доложить обо мне Марселине, и та наконец приняла меня в гостиной. Ее вид меня встревожил.

— Что с тобой? — тихо спросил я.

— Простудилась на кладбище… Видимо, грипп.

— Почему бы тебе не вернуться в Париж?

— У меня тут еще полно всяких дел. Но так или иначе мне придется туда поехать… Нотариус назначил нам встречу на конец той недели.

— А муж твой знает?

— Я только что написала ему. Ну и вид у нас будет у обоих. Он едва оправился от бронхита, и я простудилась.

— Ты вызывала врача?

— Из-за такой ерунды?

— И все-таки!.. Не забывай о себе, малыш.

Она грустно улыбнулась, и на глазах ее показались слезы.

— Ну будет, будет тебе, Марселина!

— Не обращай внимания. Я жутко устала… Скоро все пройдет.

Я окинул ее долгим взглядом. Может, на ней был чересчур свободный халат, но она показалась мне исхудавшей, больной куда серьезней, чем можно было предположить.

— Когда увидимся? — шепнул я.

— Только не сейчас. Немного погодя, в Париже.

— Обещаешь?

— Обещаю. А теперь прости, я пойду лягу. Что-то мне действительно нехорошо.

Она протянула мне руку. Рука была сухой и горячей. Мы расстались в холле, и я услышал, как она кашляет, поднимаясь по лестнице. Впрочем, грипп — это не так уж страшно. Главное сейчас — возвращение Симона… Господи, до чего же я глуп! Ведь не может же Симон вернуться вместо Сен-Тьерри, чтобы предстать перед нотариусом. Это ни в какие ворота не лезет. Симон просто-напросто объяснит, что Сен-Тьерри уехал в Рим или еще куда-нибудь, а потом, спустя какое-то время, заявит о его исчезновении.

И вот я снова увяз в неопределенности, зажатый между доводами за и против. Чтобы хоть чем-то заняться, я притворился перед самим собой, что собираюсь в поездку. Я вытащил из шкафа свой самый теплый свитер: на перевале наверняка будет холодно. Сходил за бутылкой арманьяка. На всякий случай приготовил цепи — если придется ехать по снегу или в гололед. В багажничек положил атлас и путеводители. У меня было такое ощущение, будто я готовлюсь к ралли. И одновременно мне было жалко самого себя. Комедиант! Паяц! Но первый же наполненный до краев бокал заставил этот голос умолкнуть. С рассветом я отправлюсь в путь. Если устану, остановлюсь где-нибудь у границы и в любом случае буду в Милане послезавтра.

Проснувшись, я поколебался в своем решении. Во-первых, на город опустился густой туман. И потом, вдруг мне позвонит Марселина?.. Разве могу я уехать, не предупредив ее?.. Что я скажу ей по возвращении? Не говоря уже о моих и без того уже редких клиентах, которые вконец от меня отвернутся. А если написать Симону письмо? «Продолжать игру бесполезно. Я знаю все. Мне пришлось заглянуть в павильон перед началом работ. Если я и смолчал, то лишь ради того, чтобы избежать скандала, в центре которого оказалась бы ваша сестра…» Фразы выстраивались у меня в голове. Фразы фразами… К несчастью, все это отдавало дешевой мелодрамой, ограничивалось какими-то неясными угрозами. С глаз моих мало-помалу начала спадать пелена: хочу я того или нет, а придется мне пойти на какое-то соглашение с Симоном. Я обещаю ему свое молчание в обмен на его; я не предприму никаких шагов против него, а он — против нас с Марселиной. И если хорошенько все взвесить, так будет даже лучше. Никакого насилия. Откровенный разговор. Минуту спустя я решил отказаться от поездки. Тотчас же у меня возникли новые вопросы: а не будет ли эта поездка наилучшим решением? Лучшим средством доказать Симону, что я пришел с мирными намерениями?

В таких вот сомнениях и колебаниях прошло два или три дня. Два или три дня — уж и не помню точно — я бросался от одного плана к другому. В конце концов я почувствовал, что голова у меня идет кругом. Я шарахался от собственной тени. Мое существование нельзя было назвать даже животным. Животные — те хоть наделены инстинктом самосохранения. Они безошибочно чуют, где искать спасения, где можно отдохнуть…

Наконец мне позвонила Марселина. У нее и в самом деле грипп, но беспокоиться мне нечего. Что до Сен-Тьерри… то он скоро будет здесь. Ей сообщил об этом Симон. Сен-Тьерри наконец поднялся с постели. Отправившись на совещание с итальянскими промышленниками, он поручил Симону позвонить в замок. Он собирается выехать в середине дня на «мерседесе». Заночует в Шамбери и уже завтра будет в замке, как раз к завтраку… Все эти подробности я слушал лишь вполуха. Шамбери! Вот единственное слово, которое имеет значение. Я подкараулю Симона в Шамбери. Застигнутый врасплох, он обмякнет. Марселине я сказал, что воспользуюсь ее болезнью, чтобы отлучиться. Мне как раз нужно уладить одно дело в Пюи. Итак, выздоравливай и до скорого…

На сей раз я не раздумывал ни секунды. Забежав предупредить секретаршу, уже привыкшую к моим причудам, я вскочил в машину. Пока прогревался мотор, я пробежал статью в путеводителе Мишлена. Отелей в Шамбери хватает, но я знал, что Симон выберет самый лучший, то есть «Гранд-отель савойских герцогов».

Выехал я в сплошной туман, но вскоре погода прояснилась. И все же средняя скорость оказалась невелика. Дорога была мокрая. Утомившись, я слишком долго задержался в одной из придорожных закусочных, где весьма недурно кормили. Окрестности Лиона были забиты машинами. До Шамбери я добрался почти в десять вечера. Чтобы не плутать по улицам с односторонним движением, я оставил машину на привокзальной стоянке. К счастью, «Гранд-отель савойских герцогов» высился в двух шагах.

— Мсье Эмманюэль де Сен-Тьерри?.. Нет. Такой здесь не останавливался.

— У него белый «мерседес» с откидным верхом.

— Не видели, мсье. Весьма сожалеем…

— В таком случае мсье Симон Лефёр?

— М-м… не думаю, мсье.

Человек в окошке полистал регистрационную книгу.

— Нет. Такого тоже нет.

Удар был сокрушительным. Я отправился выпить коньяку в привокзальном буфете. Дурака я свалял. Симону нет никакого расчета останавливаться в этом городе, где Сен-Тьерри, возможно, знают. Даже наверное знают. Судя по всему, он не раз здесь останавливался. Как раз поэтому Симон и сказал Марселине про Шамбери. Тем не менее не следовало уезжать, все тщательно не проверив. Я разыскал улицу Соммейе, где размещается «Тауринг». Ни Сен-Тьерри, ни Лефёра, ни «мерседеса». Я направился в «Отель принцев». Никого. Меня все сильнее одолевала усталость. Я посетил еще «Золотого льва» и «Савояра». Разумеется, безрезультатно. Это было ясно с самого начала. Осторожный Симон выбрал для ночевки другой город. Обескураженный, я чуть было не снял в «Савояре» номер, но побоялся, что проведу в нем бессонную ночь, беспрестанно строя все новые предположения. Ведь вообразить можно все что угодно. Может оказаться даже и так, что Симон все еще в Милане. Так что лучше всего повернуть обратно. За рулем хоть думаешь поменьше. Я опять просчитался, вот и все.

При выезде из Шамбери я остановился заправиться. Машинально я выбрал самую шикарную, ярче всех освещенную станцию обслуживания. А что, если… Я спросил механика:

— Вы случайно не видели белый «мерседес» с откидным верхом?.. С номером департамента Пюи-де-Дом?

— Тут «мерседесов» много проезжает. А какой номер?

— Шестьдесят три.

— Нет. Не заметил.

Я поехал дальше. Симон запросто мог проехать через Шамбери, пока я бегал по отелям! В таком случае я остался у него в хвосте. Но его машина куда мощнее моей. У меня нет никаких шансов его догнать. В подавленном настроении я доехал до Лиона. Но когда передо мной стали появляться первые станции обслуживания, я вышел из оцепенения. Почему бы не повторить попытку? Хотя бы для того, чтобы прогнать сон. Я начал курсировать от станции к станции: «Тотал», «БП», «Эссо», «Элф». Безуспешно. Наконец я заехал на заправочную «Антар».

— Погодите-ка… Белый «мерседес»… По-моему, я его видел. И даже не так давно. В нем сидели двое… да, точно.

— Тогда это не тот. Мой приятель путешествует в одиночку.

Я возобновил путь, и потянулась ночь — монотонная, угрюмая, в свете фар, выхватывавших из темноты одинаковые деревья, одинаковые дома, одинаковые перекрестки. Время от времени, когда я чувствовал, что веки неудержимо смыкаются, я останавливался, чтобы выкурить сигарету, немного размяться. Я оставил в стороне Фёр, чтобы побыстрее попасть в Тьер. Симону могло прийти в голову поехать через Тьер. Занималась заря: бледный свет пробивался сквозь тучи, цеплявшиеся за склоны гор. Я навел справки еще на двух заправочных — так, для очистки совести. В Тьере я обследовал стоянку у «Золотого орла». А впрочем, какого черта Симону делать в городе, где Сен-Тьерри знают как облупленного? Еще одно усилие, и я смогу отоспаться всласть. К дьяволу Симона!.. Завидев пригороды Клермона, я испытал огромное облегчение. Взглянув на часы, я понял, что гнал как безумный, но странно — ощущения этой скорости у меня не осталось. Я был уже за гранью истощения, в том состоянии полной отрешенности, в котором есть своя прелесть. Словно сомнамбула, я поставил машину у собора и прямым ходом устремился к постели. Раствориться во сне. Исчезнуть… Сил у меня хватило только скинуть ботинки. И я провалился в небытие.

…Мне снилось, будто звонит телефон. Раза два я перевернулся с боку на бок, чтобы избавиться от надоедливого дребезжания, потом разлепил веки. Это и в самом деле был телефон. Часы показывали половину десятого. Еще не очнувшись ото сна, я встал, чтобы снять трубку. Я узнал голос Фирмэна.

— Прошу мсье меня извинить… Я по поручению мадам.

— Да… Я слушаю.

— Не мог бы мсье приехать?.. Случилось нечто серьезное.

— Серьезное?

— Очень серьезное… Мсье де Сен-Тьерри умер.

— Что?

— Мсье де Сен-Тьерри умер.

— Как?.. Как это случилось?

Новость застала меня врасплох, и сквозь оторопь не сразу пробилось чувство облегчения.

— Несчастный случай, мсье. Сегодня утром нас известила жандармерия.

— Я еду.

Положив трубку, я пошел одеваться. Вполне естественно, что Симона приняли за Сен-Тьерри. Симон ехал в его машине, с документами на его имя… Только не суетиться. Не надо забывать: я всего лишь преданный, исполненный сочувствия друг семьи. Я старался освоиться с этой ролью, когда Фирмэн отворил мне дверь.

— Какое ужасное несчастье, — сказал я. — И почти сразу же вслед за отцом. Просто непостижимо!

Но по лестнице уже спускалась Марселина. Она была смертельно бледна. Я учтиво пожал поданную мне руку.

— Поверьте, я искренне разделяю ваше горе. Мы с вашим мужем были старинными друзьями.

— Благодарю вас, — пробормотала она. — Я знала, что могу на вас рассчитывать.

Отпустив Фирмэна, она повела меня в гостиную. Между нами вдруг возникла натянутость. Даже оставшись вдвоем, мы не смели выказывать свою радость.

— Должно быть, ему пришлось помучиться, — промолвила она. — Машина загорелась… Вот что не дает мне покоя. Каким бы он ни был, такого он не заслужил.

— Где это произошло?

— Не так далеко отсюда. На перевале Республики, немного не доезжая Сент-Этьена.

— Почему же, черт возьми, он поехал этой дорогой? Так ведь дальше.

— А почему он не остановился на ночь в Шамбери, как собирался? Авария произошла ранним утром… Ты же знаешь, он всегда поступал, как ему в голову взбредет… Судьба… Он не вписался в поворот. Машина упала в овраг и загорелась.

— Куда его отвезли?

— В морг… Ты можешь меня подвезти?

— Ну конечно же.

— Спасибо. Я боялась, что ты еще не вернулся.

— Я вернулся еще вечером.

— У тебя усталый вид, Ален. А я так вообще с ног валюсь. У меня вдобавок и температура.

— Когда ты хочешь выехать?

— Как можно быстрее… Как ты думаешь… меня заставят опознавать… ну, его?

— Не знаю.

— Мне кажется, я никогда не решусь…

Уткнувшись мне в плечо, она разрыдалась. Я прижал ее к груди. Мне было жалко нас обоих.

— Ну-ну, успокойся же… Это последнее испытание. Ты слышишь? Последнее…

Я вытер ей глаза и торопливо поцеловал.

— Быстренько иди собирайся. Я подожду тебя здесь.

Я рухнул в кресло. Я так и не успел восстановить силы после той бешеной гонки, и тело мое словно одеревенело. При малейшем движении я готов был стонать. Зато мозг наслаждался долгожданным покоем.

От завтрака в Сент-Этьене Марселина отказалась. Наспех проглотив два бутерброда, я позвонил в жандармерию. Мне ответили, что они пришлют кого-нибудь в морг, чтобы нас встретить. Приехал лейтенант. Представившись, он объяснил, что начато расследование: может быть, кто-нибудь рано утром что-то заметил. Но это маловероятно. Авария произошла около пяти утра. Водитель автопоезда издалека заметил отблески пламени… Но поскольку ехал он очень медленно, до места происшествия добрался лишь минут двадцать спустя. Он не остановился, решив как можно скорее известить жандармерию, которая немедленно выехала на место. Предварительным осмотром установлено, что машина не тормозила и ее не занесло: она просто перевалила на повороте через высокую насыпь и рухнула в пустоту. Скорее всего водитель уснул за рулем.

— Мсье де Сен-Тьерри, — вставил я, — держал путь из Милана.

— Это объясняет все, — заключил лейтенант.

Он открыл ящик и выложил на стол обгоревший кусок паспорта, цанговый карандаш, пуговицы с манжет и папку для бумаг, сильно попорченную огнем, но с сохранившимся вензелем «Э. С».

— Машина, — сказал он, — была снабжена металлическими дугами жесткости. Мсье де Сен-Тьерри оказался зажатым между ними.

Я поддерживал Марселину, чувствуя, что она на грани обморока.

— Будьте любезны пройти со мной, — сказал лейтенант.

— Не могу я, — простонала Марселина. — Прошу вас…

Простыня, покрывавшая останки, была, казалось, наброшена на детское тельце. Лейтенант обернулся ко мне:

— Вы-то выдержите?

То, что я увидел, не было ужасным. Это было… ну, словом, совсем другое. Но когда он опустил саван, меня всего затрясло.

— Конечно, это вряд ли что-нибудь даст, — заметил он. — Но порядок есть порядок… Вы были другом мсье де Сен-Тьерри?

— Да. Школьным товарищем.

— Понимаю.

— Как нам поступить в отношении похорон?

— Когда расследование закончится, вы сможете забрать тело. Ждать, я думаю, придется недолго. Мадам де Сен-Тьерри сможет также взять себе те вещи, которые я вам показывал. Формальности будут несложны.

Лейтенант подошел к Марселине, отдал ей честь.

— Весьма сожалению, мадам, что подверг вас подобному испытанию.

Он пожал мне руку.

— Езжайте потихоньку, мсье Шармон. Видите, к чему приводит быстрая езда!

Марселина повисла у меня на руке.

— Ален… Я никогда не смогу позабыть…

Бедняжка! А ведь ей еще предстояло смириться с исчезновением брата. Сколько я ни старался, но не мог придумать, как ее к этому подготовить… Но… что, если в «мерседесе» погиб вовсе не ее брат? То, что я узрел под простыней, — ужасные обуглившиеся останки, которых мне вовек не забыть, — лишено каких бы то ни было примет индивидуальности… Как я мог хоть на миг допустить, что Симон погиб?.. Ему нужно было создать видимость, будто за рулем находился Сен-Тьерри. Видно, он посадил туда кого-нибудь… пассажира, которого подобрал где-то по пути — может, туриста, путешествующего «автостопом», а может, итальянского рабочего, ищущего работу, которого взял с собой еще оттуда… Неважно кого, лишь бы его можно было превратить в бесформенную головешку… Да, дело обстоит именно так. Симон не из тех, кто может глупо сорваться с поворота. Зато он вполне способен загубить ни в чем не повинного человека, чтобы избавиться от Сен-Тьерри!..

Вот она, правда! Симон не только не умер, он живее и опаснее, чем когда-либо! Он возьмет меня измором… Едва избежав столкновения, я свернул с дороги и заглушил мотор.

— Ты совсем измотан, бедный мои Ален, — произнесла Марселина. — Да и я тоже… Давай заедем куда-нибудь выпить.

— Нет, только не это. Тогда я больше с места не тронусь. Надо возвращаться.

К счастью, дорога была мне знакома. Мысли мои вновь обратились к Симону. Он избрал самый тяжелый маршрут, чтобы как можно правдоподобней закамуфлировать свое преступление под несчастный случай. Видимо, остановившись под каким-нибудь предлогом, он убил своего попутчика. Затем благодаря автоматической коробке передач он включил первую скорость и направил машину к обрыву. Детские забавы! Пожар, скорее всего, тоже его рук дело. «Мерседес» сам по себе мог бы и не загореться при падении, но Симону не составило особого труда спуститься в овраг и не спеша довершить свое злодеяние.

Марселина дремала. Я позавидовал ей. Все эти накопившиеся во мне тайны того и гляди меня задушат. Теперь я не рискну спать с ней — из опасения, что заговорю во сне. Что делать? У меня по-прежнему есть оружие против Симона, но официально констатированная смерть Сен-Тьерри лишила его действенности. Желаю я того или нет, но, не выдавая Симона, я становлюсь его сообщником. А как выдать его, не выдавая самого себя? Итак, с самого начала я старательно, по кирпичикам, подобно трудолюбивому и искусному зодчему, выстроил ловушку, в которую сам теперь и попался. А выхода из ловушки нет. И нет смысла его искать. Я-то думал, что загнал туда Симона, тогда как в действительности давно сам сидел внутри. Я всегда сидел в западне. Как пойманная крыса!.. Образ этот возник перед моими глазами с такой дьявольской отчетливостью, что я невольно притормозил, и голова Марселины сползла на мое плечо. Как крыса!.. Как крыса!.. Левой рукой я утер взмокшее лицо, протер глаза… Все это одни догадки! Может, Симон и вправду умер. Я обвиняю его, не имея ни малейшего доказательства, просто зная, что он мерзавец, а мерзавцы способны на все. Любой другой на моем месте наверняка бы, напротив, возрадовался. Сен-Тьерри окончательно стерт с лица земли, Симон мертв, остается один победитель: это я. И никто никогда не придет требовать у меня отчета. Ах, если бы было так!

Я разбудил Марселину при въезде в Клермон и довез ее до замка. Она настояла, чтобы я зашел выпить чашку кофе. И вот мы наедине в столовой. Быть может, через полгода, через год мы будем каждый день сидеть здесь вот так, друг против друга. Нет, никогда! Симон, сам того не ведая, указал мне путь. Я обоснуюсь в Италии. Сколочу себе состояние. Вдалеке отсюда, вдвоем, мы сумеем все забыть. Зазвонил телефон.

Я подошел. Это был Симон. Я сел. Голова у меня пошла кругом.

— Шармон?.. Смотри-ка! Что ты поделываешь в замке?

Жизнерадостный тон. Так разговаривает человек, совесть у которого чиста. Откуда он звонит? Возможно, из Сент-Этьена. Почему бы и нет?

— Ты еще в Милане? — спросил я.

— Конечно. Остается уладить два-три мелких вопроса, и я возвращаюсь. Ты не можешь подозвать патрона? Мне надо кое-что ему сказать.

— Патрона?

— Ну да, Эмманюэля… Ведь он приехал?

— Как?.. Ты хочешь поговорить с Сен-Тьерри?

Так, значит, это мне предстоит… сообщить ему? Почувствовав, как сатанинский смех подступает к горлу, я прокашлялся.

— Алло… Шармон!

— Я нахожусь в замке, потому что Сен-Тьерри по возвращении попал в аварию. Он мертв.

— Что?!

— Он мертв. Мы с твоей сестрой только что из сент-этьенского морга. Машина упала в овраг на перевале Республики. Она загорелась.

Подошла Марселина. Она протянула руку, и я передал ей трубку.

— Симон! — проговорила она. — Да, это правда. Он разбился. Он сгорел. Я просто с ума схожу… Что?.. О, нет… Я не решилась взглянуть… Шармон взял это на себя… Насчет похорон еще ничего не известно… Когда кончится расследование. Как будто нужно какое-то расследование!.. Все и так ясно. Эмманюэль поступил неосторожно… И вот доказательство: если бы он подлечился, если бы он дождался, пока окончательно не выздоровеет… Но послушай, Симон… Ведь не будешь же ты утверждать, что с его стороны было благоразумно гнать без остановки! Если бы он только остановился в Шамбери, как обещал… Я никак не возьму в толк, что ему взбрело в голову… Да, пожалуйста, Симон… Я хотела бы, чтобы ты был здесь… Да, благодарю тебя. Ты умница… Передаю.

Она передала трубку мне.

— Я в отчаянии, — сказал Симон. — Уверяю тебя, когда мы расставались, он был в отличной форме. Иначе бы, сам понимаешь, я его не отпустил… Видно, заснул за рулем.

Неподдельная скорбь в голосе. Откуда у него такое хладнокровие? Дружеским тоном он продолжал:

— Ты поступил как настоящий товарищ, Шармон. Я этого не забуду.

Вне себя, я сухо прервал его излияния:

— Куда тебе звонить в случае необходимости?

— Звонить не придется. Соберу чемодан — и сразу в дорогу… Поездом или самолетом — что будет быстрее. Сейчас посмотрю расписание… Так что не тревожься ни о чем. Тебя и так достаточно поэксплуатировали, старина… Еще раз спасибо. До скорого!

Он еще и издевается надо мной!

— Иди перекуси и выпей кофе, — сказала Марселина. — Он скоро совсем остынет.

Кофе был теплый и тошнотворный на вкус. Тошнотворным было и масло. И хлеб. И воздух, которым я дышал. Я схватил пальто и перчатки.

— Прости меня, Марселина. Я не могу задерживаться. Но я всегда в твоем распоряжении. Тебе достаточно позвонить. Не стесняйся.

— Только подумать, что все начнется сызнова, — простонала она. — Уведомительные письма, соболезнования, вся эта вереница людей… Покоя, боже, дай мне покоя!

Покой вымаливал себе и я, сидя в машине. Быть как все эти люди, что неспешно гуляют по улицам и без страха думают о завтрашнем дне. У меня же все внутри было словно раздроблено на мелкие кусочки. Я направился прямиком в свою комнату. Постель еще хранила отпечаток моего тела. Я уже спал не раздеваясь. Как бродяга. С таким же успехом я мог бы заночевать где-нибудь под мостом. Заснул я как убитый.

Что было потом?.. Потом — провал… Знаю только, что прошел не один день. Все завертелось вновь после повестки, врученной мне полицейским. Меня вызывали в уголовную полицию по касающемуся меня делу. Несомненно, кому-то опять потребовались мои показания. Но что я могу добавить к сказанному? Я направился в полицию, где меня уже ждали. Меня сразу же ввели в довольно уютный кабинет. Сидевшего там человека скорее можно было назвать молодым.

— Старший комиссар Базей… Садитесь, прошу вас… Видите ли, мсье Шармон, я хотел бы осветить с вашей помощью некоторые остающиеся пока неясными подробности в том, что я назвал бы делом Сен-Тьерри.

Скрестив руки на груди, он наблюдал за мной. У него были голубые глаза и стриженные под бобрик волосы. Особой симпатии он мне не внушал. Чересчур самоуверен.

— Мы тщательно изучили следы, оставленные машиной на насыпи. Скажите, обычно мсье де Сен-Тьерри ездил быстро?

— Очень быстро, — ответил я. — По крайней мере, любил этим похвастать. Ему нравились мощные автомобили.

— Разумеется, сейчас невозможно точно определить скорость в момент аварии. Но дорога была хорошая… быть может, слегка влажная… Интересно, с какой бы скоростью ехали вы, спускаясь с перевала?

— Ну, семьдесят, восемьдесят…

— И я так думаю. Машина пересекла насыпь по диагонали. Следы совершенно отчетливы. Однако, если бы она шла со скоростью хотя бы шесть-десять в час, грунт разбросало бы в стороны, понимаете?.. Колеса проделали бы в нем глубокие рытвины. А что мы видим на фотографиях? Взгляните!

Он протянул мне крупные фотографии, которые я с любопытством рассмотрел. Отпечатки покрышек выглядели на них четкими, как слепки.

— Грунт, — продолжал он, — просто просел под весом автомобиля. «Мерседес» двигался не быстрее пешехода, когда пересекал насыпь.

Симон предусмотрел все, кроме этой детали. И эта деталь его погубит.

— Действительно, — сказал я. — Нет никаких сомнений.

— Не правда ли, вывод напрашивается сам собой: машину подтолкнули. У «мерседеса» автоматическая коробка, как вам, должно быть, известно. Поэтому достаточно было переключить рычаг на первую скорость и довести автомобиль до насыпи, держась за баранку снаружи, через опущенное боковое стекло.

— Но в таком случае…

— Вот именно. Что в таком случае следует?

— А Сен-Тьерри? — вскричал я. — Что делал все это время Сен-Тьерри?

— Ничего. Потому что он был уже мертв.

— Как это?

— Тут у меня заключение судебного медика. Смерть Сен-Тьерри наступила от удара по голове спереди тупым предметом. Ему раскроили череп.

Кусок кварца!.. Перед глазами у меня явственно возник фиолетовый камень с бесчисленными шипами… Но ведь это произошло гораздо раньше! Мысли мои путались. Своими разговорами о Сен-Тьерри этот человек сводил меня с ума. Он по-прежнему изучающе смотрел на меня — точь-в-точь как тогда Клавьер.

— Кто-то, — медленно произнес он, — поджидал Сен-Тьерри на дороге… Несчастный остановился. Вы догадываетесь почему?

— Нет.

— Потому что он знал того, кто подавал ему знак… Другого объяснения тут быть не может… Налицо убийство… причем преднамеренное. Это ясно как день. И вероятнее всего убийца сам потом и поджег машину, надеясь скрыть свое преступление… Мы произвели замеры: падая с высоты семнадцати метров, «мерседес» ударился задом о выступ и перевернулся вверх колесами. От удара Сен-Тьерри размозжило затылок об одну из дуг жесткости. Затылок, а не лоб! Если бы машина не загорелась, преступление было бы еще более очевидным.

Я чуть было не крикнул ему: «Да нет же, идиот! Машина сгорела потому, что нельзя было допустить, чтобы опознали труп… Мертвец — это неизвестно кто». Но я должен молчать, молчать любой ценой. Симон допустил ошибку, Симон за нее и поплатится.

Комиссар перебирал бумаги. Вдруг он впился в меня глазами:

— Где были вы, мсье Шармон, в ночь убийства?

Вонзи он в меня нож по самую рукоять, я бы и то не ощутил более острой боли.

— Я? — вскричал я. — Я? Почему я?

— Отвечайте.

— Я спал. Я ничего не знаю.

— Вы были дома?.. Вы в этом уверены?

— Да… да… Я в этом уверен.

— Я задаю вам этот вопрос, потому что располагаю по этому поводу весьма любопытным показанием. У меня их даже несколько… Между нами говоря, я должен признаться, что, не будь этих свидетельств, гипотеза о преступлении просто не возникла бы. Наше ведомство и не подключилось бы к этому делу. Но представьте себе, что кто-то, прочитав в газете заметку о происшествии, вспомнил, как один человек часов в десять вечера разыскивал в Шамбери того самого Сен-Тьерри… Он позвонил в жандармерию. Те поставили в известность нас, и мы начали розыск… Мы установили, что некто действительно наводил справки в нескольких отелях. Мы получили довольно подробное его описание. Вид у него был крайне возбужденный и встревоженный… Дальнейшие поиски привели нас к станциям обслуживания, расположенным в тех краях. На многих из них также останавливался тот человек. Он был за рулем темно-синей «симки-1500». Один механик даже припомнил, что незнакомец завел речь о машине с номером, оканчивающимся на шестьдесят три… Пюи-де-Дом шестьдесят три… Какой марки ваша машина?

— «Симка».

— Цвет?

— Синий.

Наступила короткая пауза, затем комиссар продолжил:

— Мне остается лишь устроить вам очную ставку со служащими отелей Шамбери или с…

— Это ни к чему, — сказал я. — Все правильно. Я ездил в Шамбери.

Упорствовать, отрицать не имело смысла. Да я и не хотел больше защищаться. У меня было такое чувство, будто Сен-Тьерри смеется надо мной. Смеялся с самого начала. С той ночи он не прекращал вести со мной игру. Он пустил в ход отца, жену, Симона… лишь бы добраться до меня, до меня одного… В эту самую минуту, выпустив на сцену комиссара, он суфлирует ему вопросы. Вот сейчас он шепчет тому на ухо: «Спросите-ка у Шармона, убил он меня или нет… Вот увидите… Он не решится утверждать обратное — ведь он и вправду меня убил».

— Вы убили Сен-Тьерри, — веско сказал комиссар.

Я расстегнул ворот рубашки. Я был весь в поту. Я ухватился за край стола.

— Клянусь вам, что я не имею никакого отношения к этой истории с автомобилем… Мне просто нужно было увидеться с Сен-Тьерри…

— Почему?

— Потому что он поручил мне кое-какие работы в своем замке.

— Когда это было?

— Несколько дней назад…

— И вдруг дело приняло такой срочный оборот, что вы решили на ночь глядя выехать ему навстречу?.. Да полно, Шармон, давайте поговорим серьезно. Почему вы его убили?

Я замолчал. Больше я не скажу ни слова. Никогда Сен-Тьерри не заставит меня признаться, что я его убил… Это было бы слишком несправедливо… Может, я и убил его, но раньше, а не теперь, в машине!

— Вам нехорошо? — осведомился комиссар.

— Мне… Мне немного душно.

— Что ж, давайте выйдем на улицу. Я могу даже проводить вас до дому. Кстати, у меня есть ордер на обыск в вашей квартире.

Дальнейших слов я не слышал. Кошмар заключил меня в свои липкие объятия. Тщетно я пытался высвободиться. Я попался. И меня терзала жажда. Ужасная жажда! Они впихнули меня в машину. Комиссар сел со мной рядом. Впереди, возле шофера, сидел инспектор. Потом… потом они потребовали у меня ключи. Они были хозяевами. Они могли делать все, что хотели. Сен-Тьерри вел их, указывая им дорогу… Иначе они не направились бы прямо к ящику стола… Стол! Я про него и забыл! Но не Сен-Тьерри!.. Комиссар по одной доставал оттуда его вещи: бумажник, зажигалку, портсигар, рассматривал их с каким-то плотоядным удовлетворением, аккуратно, в ряд, раскладывал их на моем столе, как фокусник, готовящий коронный номер… Непреодолимая сила потащила меня вниз…

…Наступило минутное замешательство.

— Держите его! — вскричал Базей.

— И здоровый же, каналья, — заметил инспектор. — Хорошо бы, вы подержали ему ноги.

— Осторожно! — завопил Шармон. — Крысы… Крысы… Сейчас они бросятся… Там, в углу…

— Надо бы вызвать санитаров, — отдуваясь, проговорил инспектор.

— Жирная, — стонал Шармон. — Самая, самая жирная… Она душит меня… Ко мне, Сен-Тьерри… На помощь! Спаси меня, Сен-Тьерри, прогони их… Тебя-то они послушают…

Инспектору пришлось утихомирить его увесистой оплеухой. Он утер лоб: эта возня его совсем измотала. Комиссар показал ему бутылку, которую достал из-за папок.

— Вот ключ к делу, — сказал он.

Нотариус закончил читать завещание. Неторопливыми движениями он вложил его назад в большой конверт, вытянул из-под обшлагов манжеты, скрестил руки на груди.

— Иными словами, — заключил он, — вы наследуете все, уважаемая мадам де Сен-Тьерри; мелкие дарения, которые я перечислил, можно не принимать во внимание… При всем сочувствии к постигшему вас горю я позволю себе сказать, что вам повезло. Если бы ваш муж скончался раньше своего отца, — а тут все решили считанные дни, — состояние Сен-Тьерри отошло бы дальним родственникам, а практически — государству.

Симон уронил шляпу, которую держал в руках, подобрал ее, расправил поля. Нотариус поднялся и проводил посетителей до двери.

— Еще раз, мадам, примите мои соболезнования… и поздравления… Мсье, я был премного рад с вами познакомиться.

На улице Симон взял Марселину под руку.

— Не будешь же ты реветь, а?.. То, что я сделал, я сделал ради тебя.

— Лучше бы ты ничего не говорил мне тогда, на похоронах старика. До той поры я была счастлива. Я ничего не знала… А потом… потом я стала гадкой женщиной, Симон. А ты…

— Господи, да ты что, не слышала, что сказал нотариус: дальним родственникам… Неужели мы должны были дать себя ограбить только потому, что твой муженек угодил на тот свет чуть раньше чем надо?.. Тем хуже для Шармона! В конце концов он сам во всем виноват!

— А если он заговорит… Если объяснит… что тогда?

— В его-то состоянии?.. Нет, тут риска никакого… И даже скажу тебе вот что: судить его не будут. Его отправят не в тюрьму, а в психолечебницу… И там ему будет не так уж плохо, поверь мне.

Марселина открыла сумочку, посмотрелась в зеркальце.

— Ну и страшна же я, — пробормотала она. И начала подкрашиваться.