Белая масаи. Когда любовь сильнее разума

Воссоединение

После девяти часов перелета приземляемся в июльской Момбасе 1987 года. Нас окутывает та же жара, та же аура. Только на этот раз мне все уже знакомо: и Момбаса, и паром, и долгая поездка на автобусе до отеля.

Мне не по себе. Здесь он или нет? Администратор позади меня приветствует: «Здравствуйте!» Оборачиваемся, а там стоит он! Он идет ко мне, сияя. Полгода пролетели! Я говорю: «Джелли, Эрик, смотрите, это Лкетинга». Мой брат смущенно роется в сумке. Джелли улыбается и здоровается с подошедшим масаи. Я представляю их друг другу. Сейчас я не осмеливаюсь на большее, чем рукопожатие.

Пока мы в суматохе заселяемся в наш домик, Лкетинга ждет у стойки регистрации. Я спешу спросить Джелли: «Как он тебе?» – «Экзотика, – лениво растягивая слова, произносит она. – Возможно, к нему просто нужно привыкнуть, но в настоящий момент я нахожу его несколько странным, чтобы не сказать диким». Мой брат вообще ничего ни о чем не думает и отрешенно стоит в стороне. Энтузиазм, очевидно, проявляю одна я и оттого испытываю некоторое разочарование.

Переодевшись, направляюсь в бар, где уже ждут Лкетинга и Эди. После обмена приветствиями между нами завязывается разговор. Я узнаю от Лкетинги, что вскоре после освобождения он ушел в свою деревню и вернулся в Момбасу только неделю назад. О моем приезде ему сообщила Присцилла. Это исключение, что им разрешили встречать нас в отеле, потому что черных, не работающих здесь, обычно не пускают.

Я понимаю, что вряд ли смогу что-то рассказать Лкетинге без помощи Эди. Мой английский в зачаточном состоянии, да и Лкетинга едва ли знает больше десятка слов. Иногда мы сидим на пляже в тишине и просто улыбаемся друг другу, а моя подруга и Эрик большую часть времени проводят у бассейна или у себя в комнате. Уже поздно, и я думаю о том, как быть. Мы не можем больше оставаться в отеле. Кроме нашего первого рукопожатия, ничего особенного за это время не произошло. Тяжело ждать мужчину полгода! Все это время я только и делала, что мечтала упасть в объятия этого красивого человека, воображая поцелуи и самые жаркие ночи. Теперь же, когда он здесь, я боюсь даже прикоснуться к его смуглой руке. Поэтому просто полностью отдаюсь счастью быть с ним рядом.

Эрик и Джелли ложатся спать, измученные долгим путешествием и жарой. Мы с Лкетингой отправляемся в Bush Baby. Я чувствую себя королевой рядом со своим королем. Мы занимаем столик и смотрим на танцующих. Он много смеется. И поскольку мы едва можем общаться, то сидим и слушаем музыку. От его ауры у меня мурашки по коже, хочется погладить его по лицу или даже испытать, каково это – целовать его. Звучит медленная музыка, я хватаю его за руки и киваю на танцпол. Он беспомощно стоит и не шевелится.

Внезапно мы оказываемся в объятиях друг друга и движемся в ритме музыки. Напряжение внутри нарастает. Все тело сотрясается, но на этот раз я могу держаться за него. Время будто остановилось, и моя тоска по этому человеку, дремавшая полгода, постепенно пробуждается. Я не смею поднять головы и взглянуть на него. Что он подумает обо мне? Я так мало о нем знаю! Только начинается следующая мелодия и мы возвращаемся на свои места, я понимаю, что мы были единственными танцующими. Я ощущаю на себе десятки пар глаз.

Мы еще немного сидим, затем отправляемся домой. На часах было уже далеко за полночь, когда мы добрались до отеля. У входа мы смотрели друг другу в глаза, и мне казалось, что у него изменилось выражение лица. Возникло что-то вроде удивления или волнения в этих диких глазах. Я осмеливаюсь приблизиться к его красивому рту и нежно прижаться губами к его губам. И чувствую, что он замирает и смотрит на меня почти с ужасом.

«Что ты делаешь?» – спрашивает он, отступая. Я в растерянности, ничего не понимаю. Потом разворачиваюсь и стремглав бегу в отель. Упав на постель, рыдаю; мой мир снова рушится. Все, о чем я могу думать, это только что я безумно хочу его, а он, кажется, не обращает на меня внимания. В конце концов я все-таки засыпаю.

Просыпаюсь поздно, завтрак давно закончился. Мне на это наплевать, я не голодна. Чтобы не встречаться ни с кем взглядом, надеваю солнцезащитные очки и пробираюсь мимо бассейна, где мой братец уже вовсю резвится с Джелли.

Я лежу под пальмой на берегу и смотрю в голубое небо. Неужели это все? Я спрашиваю себя снова и снова. Неужели чувства меня обманули? Нет, кричит что-то внутри меня. Откуда бы я взяла силы расстаться с Марко и полгода ни с кем не встречаться, если бы не он?

Внезапно ощущаю надвинувшуюся тень, нежное прикосновение к руке. Открываю глаза и вижу прекрасное лицо этого человека. Он улыбается и просто говорит: «Привет!» Я рада, что надела очки. Он долго изучает мое лицо. Через некоторое время спрашивает об Эрике и Джелли, с трудом донося до меня, что сегодня днем мы приглашены на чай к Присцилле. Лежа на спине, я вижу глаза, смотрящие на меня мягко и с надеждой. Я молчу. Выражение его лица меняется, глаза темнеют, в них появляется гордый блеск. Я пытаюсь перебороть себя, затем спрашиваю, когда нас ждут.

Эрик и Джелли согласились пойти, и вот мы уже стоим у входа в отель в назначенное время. Примерно через десять минут один из переполненных матату останавливается. Я вижу ноги Лкетинги, коснувшиеся жаркого асфальта. Он привез с собой Эди. Я помню дорогу к Присцилле со времени своего первого визита. Мой брат смотрит на обезьян, которые играют и кормятся недалеко от тропы.

Новая встреча с Присциллой проходит очень тепло и душевно. Женщина достает спиртовку и готовит чай. Пока мы ждем, Лкетинга, Эди и Присцилла разговаривают, а мы с глупым видом смотрим на них. Они все время смеются, и я чувствую, что разговор идет обо мне. Через пару часов мы собираемся уходить, и Присцилла на прощанье говорит, чтобы мы с Лкетингой приезжали к ней в любое время.

Несмотря на то, что я заплатила за две недели вперед, решаю выехать из отеля и поселиться у Присциллы. Надоело ходить на дискотеки и ужинать без него. Администрация отеля предупреждает, что, приняв такое решение, я должна быть готова расстаться не только со всеми своими деньгами, но и, вероятно, с одеждой. Брат тоже настроен по этому поводу скептически, но тем не менее помогает мне вынести вещи. Лкетинга несет большую дорожную сумку и выглядит счастливым. Присцилла прибирается в своей хижине и переезжает к подруге.

Когда темнеет и мы уже не можем избежать момента физического контакта, я сажусь на узкую койку и с бьющимся сердцем жду долгожданного момента. Лкетинга садится рядом, я вижу только белки его глаз, перламутровую пуговицу на лбу и кольца из слоновой кости в ушах. Все происходит стремительно. Он толкает меня на кровать, и я уже чувствую его внутри себя. Прежде чем успеваю осознать, готово ли мое тело, все уже кончено. Я чуть не плачу от разочарования – я представляла себе это совсем по-другому. Только сейчас я действительно понимаю, что имею дело с человеком чуждой мне культуры. Всю ночь Лкетинга снова и снова овладевает мной, и после очередного «любовного акта» я оставляю попытки поцеловать его, так как, похоже, он этого не любит.

Светает. Жду, когда Присцилла постучит в дверь. Наконец около семи утра слышу голоса. Выглядываю. Перед дверью стоит таз с водой. Я вношу его в дом, тщательно моюсь, потому что после Лкетинги я вся в красной краске.

Он еще спит, когда я напоминаю о себе Присцилле. Она уже заварила чай и предлагает мне. Когда она спросила, как я провела свою первую ночь в африканском жилище, я расхохоталась. Она слушает меня и смущенно произносит: «Коринна, мы не такие, как белые люди. Вернись к Марко, проведи отпуск в Кении, но не ищи мужчину на всю жизнь». От белых мужчин она слышала, что они хорошо относятся к женщинам даже ночью. Мужчины масаи совсем другие, и то, что было со мной ночью, здесь в порядке вещей. Масаи не целуются. Рот – для еды, а не для поцелуев (при этом лицо ее выражает брезгливость). Поцелуи – это ужасно. Мужчина никогда не должен касаться женщины ниже живота, а женщина не должна касаться половых органов мужчины. Мужские волосы и лицо – тоже табу. Я не знаю, смеяться или плакать. Я хочу красивого мужчину – и мне нельзя к нему прикасаться. Тут я вспомнила сцену с неудавшимся поцелуем, заставившую меня поверить в то, что я слышу.

Присцилла не смотрела на меня во время разговора, должно быть, ей было неловко говорить на эту тему. У меня в голове настоящий хаос, и я сомневаюсь, что все правильно поняла. Вдруг в лучах утреннего солнца появился Лкетинга. Без рубашки, в красной набедренной повязке и с длинными рыжими волосами он выглядит просто сногсшибательно. События прошлой ночи отодвинулись на задний план, и все, что я знаю, это то, что хочу этого мужчину и никого другого. Я люблю его. К тому же, всему можно научиться. Эта мысль меня успокаивает.

Затем мы едем в переполненном матату в Укунду, ближайшую большую деревню. В местном кафе, сколоченном из нескольких досок, с навесом, длинным столом и несколькими стульями, встречаем других масаи. Чай кипятят в большом ведре над огнем. Когда мы садимся, я полна любопытства, но в то же время стараюсь смотреть на все критически. Завязывается разговор. Определенно обо мне. Я смотрю на всех и вижу, что никто не выглядит так хорошо и умиротворенно, как Лкетинга.

Мы сидим там очень долго, и меня не беспокоит, что я ничего не понимаю. Лкетинга очень мило ухаживает за мной. Он постоянно заказывает что-нибудь выпить, а потом приносит тарелку мяса. Это нарезанная кусками козлятина, которую очень трудно жевать, потому что она вся в крови и очень жесткая. После трех кусков я сдаюсь и жестом призываю Лкетингу на помощь. Но ни он, ни другие мужчины ничего не берут из моей тарелки, хотя видно, что они голодны.

Через полчаса они встают, и Лкетинга пытается мне что-то объяснить, используя руки и ноги. Единственное, что я понимаю, что все собираются пойти поесть, но мне с ними нельзя. Но я тоже хочу. «Нет, это большая проблема! Подожди здесь», – слышу я. Затем вижу, как они рассаживаются за перегородкой, а через несколько мгновений им приносят огромную груду мяса. Через какое-то время мой масаи возвращается. Кажется, он славно поел. До сих пор не понимаю, почему должна была остаться здесь. Он говорит: «Ты жена. Плохое мясо». Вечером спрошу Присциллу, что это значит.

Мы покидаем кафе, садимся в матату до пляжа. Выходим на остановке Africa-Sea-Lodge и решаем навестить Джелли и Эрика. Нас останавливают на входе, но, когда я объясняю, что мы пришли к моему брату и его девушке, охрана без лишних слов пропускает нас. Менеджер на ресепшн смеется: «Решили вернуться?» Я говорю, что нет и что мне очень нравится в хижине. Он только пожимает плечами: «Посмотрим, надолго ли вас хватит!»

Мы находим нашу парочку у бассейна. Возбужденный Эрик подходит ко мне: «Ну как, хорошо спалось в диких условиях? Поди не выспалась?» Хорошо ли я спала? Над таким проявлением заботы следовало бы посмеяться и ответить: «Конечно, раньше я спала с большим комфортом, но зато я счастлива!» Лкетинга стоит рядом, смеется и спрашивает: «Эрик, в чем проблема?» Какие-то купающиеся белые люди смотрят на нас. Мимо моего прекрасного масаи, обвешанного украшениями и расписанного новой краской, не спеша проходит пара женщин, откровенно демонстрируя свое восхищение им. Он и бровью не ведет.

Мы ненадолго задерживаемся – мне надо еще купить керосин, туалетную бумагу и, самое главное, фонарик. Прошлой ночью я не ходила в туалет, но так дальше продолжаться не может. Дело в том, что туалет находится за деревней. Добраться до него можно по узкой хлипкой доске, закрепленной на высоте двух метров и напоминающей куриный насест. Сам туалет представляет собой нечто вроде домика из перевязанных пальмовых листьев, с двумя половицами и большим отверстием посередине.

Все необходимое есть в небольшом магазинчике, где, видимо, закупаются и работники отеля. Только сейчас я понимаю, насколько здесь все дешево. По моим меркам, кроме батарейки для фонарика, покупка почти ничего не стоит.

В нескольких метрах стоит лачуга с красной надписью «Мясо». Лкетинга направляется туда. С потолка свисает огромный мясной крюк, а на нем – свежезабитая коза. Лкетинга смотрит на меня: «Очень свежее мясо! Возьми килограмм для себя и Присциллы». Я содрогаюсь при мысли, что придется это есть. Тем не менее соглашаюсь. Продавец берет топор и отрубает животному заднюю ногу, затем двумя-тремя ударами отделяет порцию для нас. Остальное снова вешается на крюк. Покупка заворачивается в газету, и мы возвращаемся в деревню.

Присцилла очень рада мясному подарку. Она готовит нам чай и приносит вторую плитку, которую одолжила у соседки. Мясо режут, моют и два часа варят в подсоленной воде. Тем временем мы уже выпили чай, который мне начинает нравиться. Присцилла и Лкетинга болтают без умолку. Через некоторое время Лкетинга встает и сообщает, что уходит, но скоро вернется. Я пытаюсь узнать, что он задумал, но он просто говорит: «Никаких проблем, Коринна, я вернусь». Улыбнувшись, он исчезает. Я спрашиваю Присциллу, куда он. Она говорит, что точно не знает, потому что у воина масаи об этом спрашивать не принято, это его личное дело. Но она подозревает, что в Укунду. «Боже мой, мы же только оттуда!» – восклицаю я. «Может, он хочет чего-нибудь поесть», – отвечает Присцилла. Я гляжу на кипящее мясо в большой жестяной кастрюле: «А это тогда для кого?» – «Это для нас, женщин, – объясняет она, – Лкетинга не может есть это мясо. Ни один воин масаи никогда не ест ничего, к чему прикасалась или на что смотрела женщина. Нельзя есть в присутствии женщин, разрешается только пить чай».

Я припоминаю странную сцену в кафе, и ответ на вопрос, почему все исчезли за перегородкой, становится очевидным. Получается, Лкетинге вообще нельзя со мной обедать, и я никогда не смогу ему ничего приготовить. Как ни странно, этот факт потрясает меня больше, чем отсутствие нормального секса. Теперь мое любопытство не знает границ. А как здесь живут люди, связанные узами брака? И вновь ответ Присциллы меня обескураживает. Обычно женщина сидит с детьми, а мужчина проводит время в компании других мужчин его ранга, то есть воинов, из которых хотя бы один должен сопровождать его за трапезой. Есть в одиночестве нельзя.

У меня нет слов. Мои романтические фантазии о совместном приготовлении пищи и ужине среди пальм или в простой хижине рушатся. Я с трудом сдерживаю слезы. Присцилла смотрит на меня потрясенно. И вдруг разражается смехом. Это меня бесит. Я чувствую себя одинокой и понимаю, что Присцилла тоже для меня чужая. Она живет в другом мире.

Где же, однако, Лкетинга? Уже ночь. Присцилла накрывает на стол, выставляя две потрепанные временем алюминиевые тарелки и выкладывая на них мясо. Сейчас я действительно голодна. Пробую мясо и удивляюсь, насколько оно мягкое. Вкус, однако, очень своеобразный – солоноватый, как у вяленой говядины. Мы едим руками, не говоря ни слова.

Уже поздно. Я прощаюсь и удаляюсь в хижину, где раньше жила Присцилла. Я устала. Зажигаю керосиновую лампу и ложусь. Поют сверчки. Мысли уносят меня в Швейцарию, к маме, к делам и повседневной жизни в Биле. Насколько же здесь другой мир! Несмотря на всю простоту, люди кажутся счастливее. Возможно, именно потому, что могут жить, прилагая меньше усилий. Эта мысль проносится у меня в голове, и я сразу чувствую себя лучше.

Внезапно дверь со скрипом открывается, и в проеме возникает смеющийся Лкетинга. Ему приходится пригнуться, чтобы войти. Он быстро оглядывается и садится рядом со мной на двухъярусную кровать. «Привет, как дела? Ты ела мясо?» – спрашивает он, и от того, как он это сказал – серьезно и в то же время заботливо, – мне становится хорошо. Меня влечет к нему все сильнее. Он чудесно выглядит в свете керосиновой лампы. Украшения сияют, обнаженный торс украшен лишь двумя нитками бисера. То, что под повязкой на бедрах ничего нет, меня очень волнует. Я беру его тонкую прохладную руку и крепко прижимаю к лицу. В этот момент я чувствую связь с этим человеком, который мне совершенно не знаком, и знаю, что люблю его. Я привлекаю его к себе, чувствую тяжесть его тела. Прижимаюсь к его голове и ощущаю дикий запах его длинных рыжих волос. Мы замираем. Я чувствую, что его тоже охватывает возбуждение. Единственное, что нас разделяет, это мое легкое летнее платье, которое я уже снимаю. Он проникает в меня, и на этот раз, пусть на короткое время, я испытываю совершенно новое чувство счастья, хоть и без оргазма. Я чувствую себя единым целым с этим человеком, и в эту ночь я понимаю, что, несмотря на все препятствия, я уже пленница его мира.

Среди ночи чувствую, что мне нужно в туалет. Хватаю фонарик, который, к счастью, повесила у изголовья. Скрип двери, наверное, слышит вся деревня, потому что, не считая несмолкаемой песни сверчков, здесь очень тихо. Пробираюсь к «куриному туалету», последние метры преодолеваю уже бегом и оказываюсь на месте как раз вовремя. Приседаю. Колени мои дрожат. Затем из последних сил встаю, захватив фонарик, и перебираюсь по насесту обратно в дом. Лкетинга мирно спит. Я втискиваюсь на койку между ним и стеной.

Когда просыпаюсь, на часах уже восемь. Солнце палит так сильно, что домик напоминает сауну. После обычного чаепития и ритуала умывания хочется вымыть голову. Но как же это сделать без водопровода? Мы используем воду из двадцатилитровых канистр, которые Присцилла каждый день наполняет для меня из близлежащего колодца. Жестами пытаюсь объяснить Лкетинге свои намерения. Он тут же демонстрирует свою готовность помочь. «Нет проблем!» – говорит он и опрокидывает мне на голову воду из консервной банки. Потом, громко смеясь, сам моет мне волосы шампунем. Увидев такое количество пены, он удивляется, что все волосы остались на голове.

Затем мы идем в отель навестить брата с Джелли. Застаем их за роскошным завтраком. При виде этой чудесной еды я понимаю, насколько скуден мой нынешний рацион. На этот раз рассказываю я, а Лкетинга сидит и слушает. Когда дело доходит до моих ночных похождений, брат с Джелли в шоке смотрят друг на друга. Лкетинга спрашивает: «Что случилось?» – «Нет проблем, – смеясь, отвечаю я, – все в порядке!»

Мы приглашаем пару на обед к Присцилле. Я собираюсь приготовить спагетти. Они соглашаются. Эрик говорит, что дорогу они найдут. У нас есть два часа, чтобы купить спагетти, соус, лук и специи. Лкетинга понятия не имеет, о какой еде идет речь, но говорит со смехом: «Да-да, все в порядке».

Мы садимся в матату и едем в ближайший супермаркет, где находим все, что нам нужно. Когда наконец прибываем в деревню, у меня почти не остается времени для приготовления «праздничного обеда». Присев на землю, начинаю. Присцилла и Лкетинга с изумлением наблюдают, как варятся спагетти, и восклицают: «Это не еда!» Мой друг масаи смотрит в кипящую воду и с интересом следит за тем, как медленно изгибаются жесткие палочки спагетти. Ему это в диковинку, он сомневается, что это можно есть. Пока варятся макароны, я открываю ножом банку томатного соуса. Когда я выливаю содержимое в помятую кастрюлю, Лкетинга с ужасом спрашивает: «Это кровь?» Теперь настала моя очередь громко смеяться. «Кровь? О нет! Томатный соус!» – весело отвечаю я.

Тем временем появляются вспотевшие Джелли и Эрик. «Ты готовишь на полу?» – удивляется Джелли. «А вы думаете, у нас здесь есть кухня?» – отвечаю я. Когда мы вылавливаем спагетти вилками, Присцилла и Лкетинга совершенно сбиты с толку. Присцилла даже приводит свою соседку. Та тоже смотрит на белые спагетти, потом на кастрюлю с красным соусом и, указывая на макароны, спрашивает: «Черви?» И корчит гримасу. Теперь мы можем вдоволь посмеяться. Эти трое думают, что мы питаемся червями с кровью, и не прикасаются к блюду. Я даже где-то их понимаю, так как чем дольше смотрю в миску, тем больше теряю аппетит при мысли о крови и червях.

Во время мытья посуды я сталкиваюсь с рядом проблем. Нет ни жидкости для мытья посуды, ни губки, ни щетки. Присцилла решает эту задачу просто – скребет посуду ногтями. Мой брат резонно заявляет: «Сестренка, надеюсь, я не буду видеть тебя слишком часто за мытьем посуды. В любом случае, пилочка для твоих красивых длинных ногтей точно больше не понадобится». В чем-то он прав.

У них еще два дня отпуска, после чего я останусь наедине с Лкетингой. Вечером перед их отъездом в отеле устраивают еще одну танцевальную программу в стиле масаи. В отличие от меня, Джелли и Эрик никогда еще этого не видели. К нам присоединяется Лкетинга, и мы втроем с нетерпением ждем начала. Масаи собираются перед отелем и оставляют там копья, украшения, расшитые бисером пояса и ткани для продажи.

Около двадцати пяти воинов выходят и начинают петь. Я чувствую связь с этими людьми и так горжусь этим народом, будто они мои братья. Как изящно они двигаются, какую ауру излучают! Слезы наворачиваются на глаза от неведомого ранее чувства принадлежности к ним. Мне кажется, я обрела семью, свой народ. Обескураженная таким количеством дико разрисованных и разукрашенных масаи, Джелли шепчет мне: «Коринна, ты уверена, что это твое будущее?» – «Да». Это все, что я могу сказать.

Шоу заканчивается около полуночи, масаи уходят. Появляется Лкетинга и с гордостью показывает деньги, вырученные от продажи украшений. Нам это кажется пустяком, а для него это достаточная сумма, чтобы спокойно прожить несколько дней. Мы тепло прощаемся, так как больше не увидим Эрика и Джелли, ведь они покидают отель рано утром. Брат вынужден пообещать Лкетинге вернуться, потому что мой воин сказал: «Теперь вы мои друзья!» Джелли крепко меня обнимает и, плача, говорит, что я должна позаботиться о себе, хорошенько все обдумать и через десять дней появиться в Швейцарии. Видимо, она мне не очень-то доверяет.

Мы отправляемся домой. На безлунном небе мириады звезд. Но Лкетинга прекрасно ориентируется. Мне приходится держать его за руку, чтобы не потеряться. Деревня встречает нас темнотой и собачьим лаем. Лкетинга издает короткие резкие звуки, и дворняга убегает. В маленьком домике я нашариваю фонарик. Затем начинаю искать спички, чтобы зажечь керосиновую лампу. На мгновение задумываюсь, как все просто в Швейцарии. Уличные фонари, электролампы, и все работает как бы само по себе. Я устала, хочу спать. Лкетинга же, придя домой, чувствует голод и говорит, что я еще должна приготовить ему чай. Раньше это делала Присцилла! Несмотря на полумрак, мне нужно сначала заправить спиртовку. Глядя на заварку, спрашиваю: «Сколько?» Лкетинга смеется и высыпает треть пачки в кипяток. Потом добавляет сахар. Но не две-три ложки, а полную чашку. Я поражена и думаю, что этот чай нельзя теперь пить. И все же он почти такой же вкусный, как у Присциллы. Теперь я понимаю, что чай может заменить еду.

Следующий день я провожу с Присциллой. Мы хотим заняться стиркой, а Лкетинга решает поехать на северное побережье, чтобы узнать, в каких отелях проходят танцевальные представления. Он даже не спрашивает, хочу ли я поехать с ним.

Мы с Присциллой идем к колодцу – мне предстоит дотащить до хижины двадцатилитровую бутыль воды, что оказывается не так просто. Чтобы наполнить ее, нужно опустить трехлитровое ведро в пятиметровый колодец, затем вытащить. Далее следует зачерпывать воду консервной банкой и наливать в узкое отверстие канистры, пока та не наполнится. Ни одна капля драгоценной жидкости не должна быть потеряна.

Когда моя канистра наполнена, я пытаюсь отбуксировать ее на 200 метров в сторону хижины. Я всегда считала себя достаточно крепкой, но тут выясняется, что мне это не по силам. Присцилла, наоборот, в два-три приема закидывает канистру на голову и легкой походкой идет к хижине. На полпути она встречает меня, подхватывает мою канистру и так же легко несет домой. У меня уже болят пальцы. Стирка в холодной воде со швейцарской тщательностью вскоре дает о себе знать: костяшки пальцев стерты. Ногтям конец. Когда у меня начинает болеть спина, я сдаюсь. Присцилла доделывает работу за меня.

Уже вторая половина дня, а мы еще ничего не ели. Да и что есть? Запасов мы не держим, иначе дом станет пристанищем жуков и мышей. Приходится каждый день закупаться в магазине. Несмотря на сильную жару, мы отправляемся в путь. Это полчаса ходьбы, если только Присцилла не будет останавливаться поболтать с каждым встречным. Здесь принято всем говорить: «Jambo!»[3], а затем рассказывать о житье-бытье.

Наконец мы на месте. Покупаем рис, мясо, помидоры, молоко и даже мягкий хлеб. Теперь нужно проделать долгий обратный путь и приготовить еду. К вечеру Лкетинга так и не объявляется. Когда я спрашиваю Присциллу, знает ли она, когда он вернется, она смеется и говорит: «Я не могу спросить об этом у масаи!» Измученная непривычной работой на жаре, я прилегла в прохладной маленькой хижине. Присцилла не спеша начинает готовить. Наверное, я так устала, потому что ничего не ела весь день.

Я скучаю по своему масаи, без него мир интересен лишь наполовину. Наконец незадолго до наступления темноты он грациозно подходит к хижине, и я слышу уже знакомое: «Привет, как дела?» Отвечаю с ноткой обиды: «Не особенно!» Он удивлен: «Почему?» У него такое лицо, что я решаю не начинать разговор о его долгом отсутствии – это приведет только к непониманию и возможным недоразумениям, учитывая наш уровень английского. «Живот болит!» – говорю я. Он улыбается: «Может, это малыш?» Смеясь, отвечаю, что нет. Вряд ли масаи знает о существовании противозачаточных таблеток.