Белорусское зеркало

Сам Семен-Лугвен вместе с отцом трижды ходил на Москву (добыв себе в результате невесту). В 1386 году, воспользовавшись его отъездом на свадьбу брата — великого князя Литовского Ягайлы и польской королевны Ядвиги — князья Святослав Иванович Смоленский, Василий Иванович Вяземский и Андрей Ольгердович Полоцкий (еще один родной братец) обложили Мстиславль. Однако взять не успели: вовремя обернувшийся Семен разгромил на берегу Вихры русское войско, Святослав и Василий погибли в битве. Двадцать лет спустя, в битве при Грюнвальде, Семен-Лугвен возглавляет объединенные русские полки — Смоленскую, Полоцкую, Витебскую и Мстиславскую хоругви. Говорят, именно они сдержали главный удар крестоносцев, пока Витовт наводил порядок в рядах смешавшейся литовской и татарской конницы; впрочем, у победы много отцов, это было известно еще до Грюнвальда.

Бог даровал Семену-Лугвену долгую жизнь — он родился в 1350 году, а преставился в 1430-м, — из них почти пятьдесят лет держал Мстиславль, защищал от немцев Псков и Великий Новгород, от шведов — Корелу, от татар — Киев. От него пошли князья Мстиславские — род, благородством не уступавший великокняжеским династиям Литвы и Руси. Он строил православные храмы, обустраивал города, оставив по себе грамоты, написанные на чистейшем русском языке, без характерного для последующих времен наплыва полонизмов. В общем, правильный был литовец — настоящий русский князь, ратный трудяга.

Почему я так подробно пишу об этом князе, почившем почти шестьсот лет назад? Да потому, что в Мстиславле прошлое обступает со всех сторон, настойчиво подталкивая к мысли, что времени нет. На развалинах древнего монастыря, где жизнь едва-едва теплится, я вспомнил замечательные слова Огюста Конта: “Человечество состоит из живых и мертвых. Мертвых больше”. Я нашел их в сборнике русской публицистики начала прошлого века (тогдашние публицисты еще читали Конта), к ним прилагался следующий комментарий: “Точно так же в каждую данную минуту из живых и мертвых состоит народ. Мертвых больше”. (См.: Д. Муретов. “О понятии народности”; Русская мысль, 1916 г.) Эта поразительная в своей простоте и глубине истина почему-то недоступна нашим сегодняшним правителям. А здесь, в Мстиславле, об этом знает даже трава.

От ощущения, что за каждым из нас стоит вереница предков, строгими мертвыми глазами следящая за нашими деяниями и недеяниями, в Мстиславле избавиться невозможно. Православный русский князь Семен-Лугвен Ольгердович холодным взглядом буравит мне спину, словно хочет что-то сказать — и не может. И я не могу говорить за него, потому как не вправе.

Только за себя.

Почему я считаю его своим? Не только потому, что для меня, как и для князя Семена, свои не только русские, но и литовцы. Не только поэтому. И не только потому, что князья Литовской Руси во времена Семена-Лугвена имели больше оснований считаться солью земли Русской, нежели князья московские, тверские или рязанские. Они, во всяком случае, не платили “выхода” в Орду и не именовали себя “холопами” ордынского хана. Их Русь была Белой, нестоптанной татарами и непоруганной (тогдашнее понятие Белой Руси включало в себя территорию современной Белоруссии и обширные псковско-новгородские земли). Язык был один, вера — одна, а литовская подноготная ничем не отличалась от той же варяжской. Иноплеменность Гедиминовичей была того же мифического свойства, что и иноплеменность Рюриковичей. Но даже не в этом суть.

У нас одна земля, единая и неделимая. По ней венозными артериями текут Днепр, Двина, Волхов и Волга. Ее освящают Софийские храмы Киева, Полоцка, Новгорода. Ее разделяют границы — столь же нелепые, какими видятся из нашего далека границы древнерусских княжеств. Ладно, пусть будут границы. Пусть наши политики бодаются друг с другом, как бодались Семен Ольгердович с Андреем Ольгердовичем (герой Грюнвальда с героем Куликовской битвы). Нехай соревнуются, кто из них лучше правит — это для простого народа даже полезно. Но нельзя про Софию Киевскую говорить “мое”, а про Софию Полоцкую или Новгородскую — “чужое”. Так не получается верить в Софию, потому что она одна. Нельзя быть в Киеве верующим, а в Новгороде атеистом — точно так же нельзя любить Россию в ущерб Белоруссии или Украину в ущерб России. Не надо разрывать нам сердца. У нас одно небо, одна история, одни и те же дорогие сердцу могилы.

Вот такие эпические мысли приходят на развалинах Пустынского монастыря.

Пройдя под высоченной, окруженной строительными лесами надвратной колокольней, мы вернулись к машине. Я спросил, нельзя ли заехать на минутку в Россию, подышать воздухом родины. Пушкин подозрительно оживился и сказал: “Отчего же нельзя, очень даже можно. Поехали, Саша, покажем ему Россию!”. Метров через восемьсот шоссе как обрезало, а вместе с ним обрезало лес — вдаль уходили поля с редкими перелесками, а впереди лежал разбитый, весь в ухабах проселок. Одолев вперевалочку один ухаб и другой, машина заскрежетала днищем и встала.

— Все, — сказал Саша. — Дальше не проедем.

— А дальше необязательно, — сказал Пушкин и обернулся ко мне. — Дыши!

Мы вышли подышать. Позади нас, на обочине шоссе, красовался пограничный знак с надписью “Республика Беларусь”. Впереди, сбоку от проселка, стоял такой же столбик, но без таблички — надо полагать, сперли на сувениры. Даже мне, матерому контрабандисту, не доводилось видеть таких безлюдных, диких — и вместе с тем зримых! — переходов границы. Барташевич с выражением на лице разворачивался. Мы погрузились в машину, дотянули до шоссе и облегченно вздохнули.

Земля у нас, может, и одна, но вот дороги — разные. Это точно.

Глава девятая. Белый аист надежды

Очередное злостное нарушение границы вышло мне боком: я захандрил. Ладно, дороги. На моей памяти, сколько помню, Белоруссия изо всех сил тянулась в деле дорожного строительства за Литвой, за пресловутым прибалтийским стандартом — тянулась упорно, но позади. Литва за черные годы советской оккупации отгрохала себе такие дороги, что отдыхала не только Белоруссия, но и Польша. Наконец, пробил час долгожданной свободы — тут-то и выяснилось, что в независимый литовский бюджет дороги не вписываются (теперь вся надежда на будущие компенсации от России). В результате Белоруссия за годы правления Лукашенко обогнала по качеству дорог и Польшу, и Литву. Вот только не надо скептически морщиться; не уподобляйтесь белорусским диссидентам, которые тут же, не отходя от кассы, начинают вспоминать про гитлеровские автобаны, — полюбите всем сердцем российское бездорожье, коли вы такие трепетные да щепетильные. Не получается? Тогда помолчите.

Не дороги меня доконали. И не ксендз кармелитского костела, улепетнувший от нас в Варшаву; белорусские ксендзы всегда улепетывают в Варшаву, тут к этому привыкаешь. И даже не восторженные рассказы о наследниках шляхетских родов, приезжающих погостить в Мстиславль из Лондона и Парижа (реальных), коими нас потчевала за отсутствием настоятеля словоохотливая смотрительница. Приезжие русские почему-то таких восторгов не вызывают, будь они хоть трижды Мстиславские; русские растворяются в окружающей среде без осадка.

От искуса польскости никуда не денешься — у белорусов и украинцев он в крови, потому как тоже история. В Белоруссии, правда, действует прививка еще с довоенных лет, когда поляки похозяйничали на половине ее территории (у Украины тоже была прививка, вот только срок давности вышел). По большому счету, прав Гоголь: весь этот искус можно свести к шмоткам и панночкам. “Ну что, сынку, помогли тебе твои ляхи?” Спросите у Радзивиллов, предпочитающих Манхэттен Варшаве; или у Генриха Анжуйского, коронованного в Кракове и тайком удравшего из Польши, как только освободился французский трон. Вот кто исчерпывающе мог поведать про искус польскости…

Дикое разорение псковских земель по соседству с аккуратными латышскими поселками; шоссе, переходящие в непролазные топи; стопудовая русская дурь, тяжкая длань Москвы — вот и весь искус польскости. Ничего другого в нем нет и не было никогда, а платить за него приходилось поголовным уводом в полонизацию шляхты, переменой веры и языка. Шляхетские вольности, “магдебургское право” для городов — все это здесь, на окраинах Речи Посполитой, вязло в болотах и умирало: Корона высасывала все соки, переваривая Белоруссию под себя. Между тем Россия, при всей своей стопудовости, никогда не была для Украины и Белоруссии мачехой. Просто у нее такой тяжелый характер.

Доконали меня, однако же, не поляки. Доконали аисты: огромные черно-белые птицы, вьющие гнезда в непосредственной близости от человеческого жилья, иногда прямо на крышах. Они селятся навсегда, возвращаясь по весне в насиженные места — словно заключают вечный мир с конкретным хутором или двором — и какая-то незримая благодать осеняет дома, над которыми свиты аистиные гнезда. Душа распахивается, когда, выходя во двор, видишь парящую над тобой большую белую птицу, слышишь курлыканье птенцов и сухой костяной стук могучих клювов. Добро и вечность, изобилие и покой даруют эти архангелы в черно-белых ризах. Обидеть их — страшный грех. Все равно что разрубить икону, надругаться над ребенком, плюнуть в лицо матери. Сознательно отказаться от лучшего в себе — вот что такое обидеть аиста. На черные места, где им причинили зло, аисты не возвращаются никогда.

В окрестностях Мстиславля, да и по всей Белоруссии, аистов не счесть. А в Россию они летать перестали. Когда-то были чуть ли не при каждой деревне, а теперь редкость. Разлюбили Россию аисты.

Экология, говорите? Конечно же, экология. Экология зла в наших душах. Природный счетчик отпетости и неприкаянности расейской. Если жрать осетинское пойло да чуть что за топор хвататься, отчего ж не бабахнуть в гнездо над домом? Да пропади она пропадом, белая жисть! Дровишек не выделили? — Так вот же, сухое дерево во дворе, даром что с гнездом аистиным! Если человек от Бога отвернулся, что ему аисты?!

Нам не о Белоруссии с Украиной — об аистах надо плакаться. Вот кого следует возвращать в первую очередь. Вернутся аисты — и границы растают. Но прежде должны оттаять сердца.

“Белый аист летит над Полесьем, над тихим жнивьем…”

Это не лирика, а смыслообразующий фактор, без учета которого понять происходящее в Белоруссии невозможно. Диктатура Лукашенко, говорите? Так вы просто не знаете, что такое лужковская демократия. Или рахимовская. Вы просто не были в смоленских, тверских, псковских деревнях, не слышали этой оглушительной пустоты — пустоты, восполнить которую без аистов невозможно.

Отсюда, из оплота последней диктатуры в Европе, трудно себе представить накал и ожесточение российской жизни. Просто даже не хочется его представлять отсюда, вот что я вам скажу.

М-да-с-с-с…

Вечером, за чаем с вареньем, я изложил друзьям проект “Белая Русь”. Слушали без энтузиазма: солнце садилось, пора было собираться в пушкинскую долину, да и говорить я не мастер. “Лучше в письменном виде”, — насмешливо пробормотала Ира.

В письменном так в письменном.

По большому счету, Белоруссии есть за что благодарить своего первого президента. Он сумел затормозить и повернуть вспять процессы разрухи. Ему удалось открыть для белорусских товаров Россию, избежав адекватных ответных жестов. Приехав после Белоруссии в Вильнюс, я поразился: белорусские холодильники “Атлант”, популярные газовые плиты “Гефест” стоят в Литве соответственно на пять и две тысячи рублей дешевле, нежели в “братской” России. И наоборот: российские велосипеды продаются в Минске дешевле, чем по России. Ловок прохвост, ничего не скажешь.

Лукашенко начисто переиграл дряхлого Ельцина — и до сих пор, несмотря на постоянный цейтнот, ухитряется сводить вничью с Путиным. Он заморозил перестройку имущественных отношений — и правильно сделал: российский и украинский опыт свидетельствуют, что приватизация, осуществленная на фоне разрухи в головах, не слишком эффективна, зато дает множество нежелательных побочных эффектов. Вместо приватизации была осуществлена централизация власти и управления экономикой под эгидой администрации президента. Эта контора, слившись с КГБ, переродилась в крупнейшего собственника на территории Белоруссии; здесь даже воровство имеет не массовый, а строго централизованный характер, что все-таки предпочтительней российского раскардаша. Зато патронат государства над гражданами принял тотальный характер — при том что государство последовательно обрело гимн, флаг, фамилию, имя, отчество.

Система имущественных и властных отношений в сегодняшней Белоруссии возвращает нас к золотым временам Великого княжества Литовского, о которых публично ностальгируют “национально ориентированные” историки и политики. Непонятно, почему они до сих пор не зачислены в штат администрации. Впрочем, формы найма бывают разными.

Возвращение к исходным архетипам власти позволило избежать резких общественных потрясений внутри страны, однако за пределами вызвало шок, недоумение и отторжение. Белоруссия встряла поперек процессов глобализации, за что рано или поздно безусловно будет наказана. Похоже, что в неизбежности будущей порки не сомневаются даже те, кто по должности призван поддерживать культ партизанского движения времен Великой Отечественной войны. Хотя понятно, что ничьих поездов и тем более самолетов белорусы взрывать не будут. — “Не на дураков напали”, — скажут они будущим оккупантам.

Из будущего прошедшего времени нет выхода в настоящее. Оно похоже на узкогорлый сосуд — легче разбить бутылку, чем протиснуться обратно в горлышко. Вот только жить среди осколков хреново. Белорусы, конечно, все поголовно даосы, но все же не йоги.

Из будущего прошедшего времени легче попасть в прошлое или в будущее, нежели в настоящее. Здесь важен выбор стратегии, точный просчет ресурсов и ситуации.

На мой взгляд, выход в будущее возможен. Конечно, это взгляд постороннего, но иногда сторонний взгляд оказывается острее и свежее собственного. В нем нет замыленности.

За первую часть следующего своего утверждения я схлопочу от белорусских националов, а за вторую — от русских. Тем не менее, обдумав трижды, скажу: Белоруссия — это такая часть русского мира, которая никогда не утрачивала внутренней связи с Европой. Ей никогда не приходило в голову задаваться вопросом, Европа она или Азия; такого вопроса не возникало даже тогда, когда она защищала свою землю от крестоносцев, веру — от поляков, и уж тем более не возникало его во время опустошительных московских нашествий. Органика тесных связей с Европой идет от древней, дотатарской Руси; в этом смысле не Московская, а именно Литовская Русь была духовной преемницей Киевского государства. Именно там, в Литве, впервые забрезжила Белая Русь; забрезжила и погибла в страшной битве на реке Святой, когда дружины православных князей Великого Княжества Литовского были разгромлены войском польским. Однако лучше не вдаваться в историю: это такая бесплатная Комаровка, где каждый подбирает себе сало по вкусу.

Не надо вдаваться в историю, чтобы понять, что сегодняшняя Белоруссия так же органично “тянет” к Европе, как “тянула” канувшая в веках Литовская Русь; для этого достаточно поездить по ее городам и поговорить с людьми, как это посчастливилось мне. (О каких-то встречах я умалчиваю, имея в виду известный принцип “не навреди” — но это, согласитесь, тоже показатель.) От Европы Белоруссия отделена не историей с географией, а режимом. Она стоит, повернувшись к Европе задом, а к России передом; проблема в том, что, по большому счету, это невыгодно ни России, ни Белоруссии. Стояние лицом к лицу не дает связки — а связка нашим странам ой как нужна.

России нужна не просто Белоруссия, а Белая Русь — Русь, способная стать органичной частью современной Европы. Сама Россия, по размерам своим, не лезет ни в какие ворота — у нее свой путь и своя судьба. Но ей как воздух нужна земля обетованная, свой русский Израиль — вымечтанная страна, не загубленная ни татарами, ни Иваном Грозным, ни большевиками, ни олигархами — воплощенная русская мечта о выбеленной, европейской Руси, куда побегут ее капиталы, рокеры, поэты и женщины. России как воздух нужна Белая Русь — а вот режим Лукашенко Россию не вдохновляет.

Столь же очевиден интерес белорусский: относительно мягкий выход из будущего прошедшего времени может обеспечить только Россия. Прочие патентованные операторы тренируются пока что в Ираке, вбивая демократию в лоб, по живому. Эти на анестезию не раскошелятся.

Что такое Белая Русь? Это такая несбывшаяся Литва, где все говорят по-русски. Это Россия с аистами на крышах. Прямая наследница Литовской Руси, сохранившая себя после полонизации и раскулачивания. Страна законопослушного бизнеса и трудолюбивых крестьян, помнящих язык XVI века; страна европейских дорог с дисциплинированными водителями, тормозящими на переходах, с бордюрами, оборудованными съездами для инвалидов; страна с цветами в палисадниках и урнами для мусора, а не для сдачи в металлолом. Страна белоснежных храмов и русоголовых красавиц, от которых пахнет свежескошенным сеном, страна незлобивых ментов и развитых технологий. Островок древнего Русского архипелага, чудом избежавший разрухи в головах, — вот что такое Белая Русь.

Чем она отличается от сегодняшней Белоруссии? Прежде всего — мировоззренческой самодостаточностью и современными технологиями. При том что последние — проблема инвестиций, а не людей, то есть решаемая проблема. Достаточно поменять слово “Президент” на слово “Закон”, чтобы движение началось. Понятно, что под Александра Григорьевича инвестиции не пойдут ни с Запада, ни с Востока. Это понятно Александру Григорьевичу, но должны понимать и люди. Это они сами промеж себя должны решить, как понимать.

Ибо, по словам первого русского митрополита Иллариона, “прежде Закон, потом Благодать”.

(Хотя, между нами, я бы отмазал Александра Григорьевича от трибунала, только бы он ушел с миром. Я бы ему даже памятник поставил, честное слово. Где-нибудь на центральной площади Шклова. В натуральную величину. С клюшкой в руке, с тыквой под мышкой, с горящими глазами прохвоста. Нехай возвышается.)

Однако, продолжим.

Что я называю мировоззренческой самодостаточностью? По отношению к прошлому это в первую очередь приоритет научных школ перед идеологическими; понимаю, что требую невозможного (даже по себе чувствую), однако стремиться должно. Как хотите, но величать полоцких или туровских князей ХII века белорусами — это больше, чем глупость. Это вопиющий непрофессионализм. Задним числом, с оглядкой на Пушкина, можно и эфиопов времен царицы Савской перекрестить в русских. Да и героическая белорусско-литовская шляхта, трижды восстававшая против Российской империи, сражалась не за Белоруссию, а за Речь Посполитую: по языку, образованию и мироощущению она была чисто польской. Читайте первоисточники.

Читайте Владимира Короткевича. Вырождение шляхты описано в “Дикой охоте короля Стаха” с щедринской силой. Это страшная, яростная, прекрасная проза.

Речь даже не о том, чтобы ориентироваться на уровень и методы европейских исторических школ — хотя бы тех же “Анналов”; просто историк, подчищающий летописи, никакой не историк. Самобытность Белоруссии не в отрыве от общерусской почвы, а в сохранении первородных корней, нравов и мировоззрения древнерусского этноса (недаром у тутошних обитателей больше сходства с поморами, чем у великороссов). Без общерусской почвы под ногами Беларусь оказывается не в Европе, а в историческом вакууме, откуда прямой исход в будущее прошедшего времени. Оставим эти забавы академику Фоменко да львовским сочинителям украинской истории.

То, что витебские и полоцкие земли прежде именовались русскими, а звание Белой Руси заслужили, как заслуживают боевые награды, не умаляет — напротив, возвеличивает сегодняшнее название страны. Беларусь — это звучит гордо. Белая Русь — гордо, благородно и величаво. Чуткое ухо различит как исконную принадлежность к древнему Русскому архипелагу, так и гордую избранность. Две точки опоры — более чем достаточно для начала. Опираясь на них, можно выпрямиться.

Будущее Беларуси — в Европе. Без оглядки на Россию, но в опоре на ее интеллектуальные, финансовые, сырьевые ресурсы. В связке с Россией завтрашняя Беларусь будет ведущей, а не ведомой — это по большому счету устраивает обе стороны. Геостратегическое положение, история, культурный и человеческий потенциал, для характеристики которых я еще раз прибегну к избитой формуле “отсутствие разрухи в головах” — все это позволяет строить соответствующую стратегию не в вакууме, а на реальной основе.

Вот такие соображения заезжего путешественника-нелегала хотелось мне высказать своим друзьям. Вместо этого мы встали и плавной поступью зомби поплыли в пушкинскую долину…

Наутро меня подвезут до Орши. Там я схожу в музей Владимира Семеновича Короткевича (оказывается, он умер от той же “русской” болезни, что и Владимир Семенович Высоцкий, — и тоже 25 июля). Потом сяду в поезд и поеду в Москву. Вечером следующего дня погружусь в автобус и через Ржев, Великие Луки, в объезд Белоруссии, доберусь до Литвы. Ну ее на фиг, транзитную белорусскую визу. Здоровье дороже.

А вот в Белой Руси, я так думаю, не будет ни таможенников, ни визового режима. Так что, дорогие мои хорошие, до встречи под белыми аистами. Все там будем.

Москва—Минск—Вильнюс—Москва