Белоснежка должна умереть

Вторник, 18 ноября 2008 года

Перед ним, на письменном столе, лежала развернутая дневная газета. В Альтенхайне опять пропала девушка. Всего через несколько дней после того, как был найден скелет Лауры Вагнер. Ларс Терлинден знал, что в своем кабинете-аквариуме он хорошо виден из торгового центра, и потому сдержал порыв закрыть лицо руками. И зачем он только вернулся в Германию! В своей жадности он два года назад бросил и без того высокооплачиваемую работу торговца финансовыми дериватами в Лондоне и, став членом правления одного из крупных швейцарских банков, переехал во Франкфурт. Это вызвало немало пересудов в определенных кругах — ему ведь тогда как раз исполнилось двадцать восемь лет. Но этому German Wunderkind,[20] как окрестила его «Уоллстрит джорнал», казалось, все было по плечу. Так он пал жертвой собственной иллюзии, что он самый великий и выдающийся. И вот теперь судьба довольно бесцеремонно спустила его с небес на жесткую почву реальности, а кроме того, он опять оказался лицом к лицу со своим прошлым и опять мучился поздним раскаянием в том, что натворил из трусости.

Он тяжело вздохнул. Его единственная роковая ошибка состояла в том, что он тогда тайком пошел за ними с праздника, одержимый непреодолимой потребностью признаться Лауре в любви. Если бы у него хватило ума не делать этого! Если бы он только не… Он потряс головой, словно стряхивая наваждение, решительно сложил газету и бросил ее в корзину для бумаг. Все эти мысли о прошлом ничего не дадут. Ему сейчас нужно сконцентрироваться на сиюминутных, насущных проблемах. На кон поставлено слишком много, чтобы он мог позволить себе отвлекаться на всякую ерунду. У него семья и куча финансовых обязательств, выполнять которые в условиях экономического кризиса ему удавалось лишь ценой неимоверных усилий: он еще не до конца расплатился за свою огромную виллу в Таунусе, не говоря уже о доме на Майорке. Плюс ежемесячные лизинговые платежи за его «феррари» и джип жены. Да, опять все по спирали, как тогда. Только теперь — он видел это все отчетливей — его с головокружительной скоростью несло по спирали не вверх, а вниз. К черту Альтенхайн!

Он уже три часа сидел перед домом на Карпфенвег, в бывшем порту, и смотрел на воду, не замечая ни холода, ни подозрительных взглядов жильцов, проходивших мимо и мрачно косившихся на его покрытое синяками и ссадинами лицо. Дома ему стало невмоготу, а кроме Нади, ему не с кем было выговориться. А ему просто необходимо было с кем-нибудь поговорить; ему казалось, что он вот-вот лопнет от распиравших его мыслей и чувств. Амели пропала, в деревне целая армия полицейских все переворачивает вверх дном. Как тогда. Он, как и тогда, не чувствовал за собой никакой вины, но сомнения грызли его маленькими острыми зубами. Проклятая водка! Никогда в жизни он больше не прикоснется к спиртному! За спиной у него раздался стук женских каблучков. Он оглянулся и увидел Надю, которая быстро шла к нему, прижав к уху мобильный телефон.

Он вдруг спросил себя: а нужен ли он ей вообще со своими проблемами? Ее вид еще больше усилил в нем тягостное чувство несоответствия, которое каждый раз наваливалось на него в ее присутствии. Он показался себе бомжом в своей обшарпанной, дешевой кожаной куртке и с разбитой рожей. Может, ему лучше исчезнуть и навсегда забыть сюда дорогу?

— Тоби!.. — Надя сунула телефон в карман и поспешила к нему с выражением ужаса на лице. — Что ты здесь делаешь в такую холодину?

— Амели пропала, — ответил он. — У меня уже была полиция…

Он с трудом поднялся. Ноги совершенно окоченели, спина болела.

— А ты-то тут при чем?

Он потер руки, подышал на них.

— Ну как же — я же убийца, специализирующийся на молоденьких девушках. К тому же у меня нет алиби на тот момент, когда пропала Амели.

Надя неотрывно смотрела на него.

— Ну ладно, пошли в дом.

Она достала ключ, отперла дверь подъезда. Тобиас вошел вслед за ней на негнущихся ногах.

— А где ты была? — спросил он, когда они поднимались в стеклянном лифте в ее пентхаус. — Я тебя жду уже часа три.

— Я была в Гамбурге, ты же знаешь. — Она покачала головой и положила ладонь на его руку. — Тебе действительно пора завести мобильник.

Он только теперь вспомнил, что Надя в субботу улетела в Гамбург на съемки.

Она сняла с него куртку и подтолкнула в направлении кухни.

— Садись, — сказала она. — Я сейчас сварю тебе кофе, чтобы ты согрелся. Боже мой!..

Она бросила пальто на спинку стула. Ее мобильный телефон разразился полифонической мелодией, но она, не обращая на него внимания, занялась кофеваркой.

— Я очень боюсь за Амели, — сказал Тобиас. — Я не знаю, что она там выяснила и с кем успела поговорить об этом, но если с ней что-нибудь случилось, пока она пыталась мне помочь, то это все из-за меня и это будет на моей совести.

— Ты же не заставлял ее копаться в твоем прошлом, — возразила Надя.

Она поставила на стол две чашки кофе, достала из холодильника молоко и села напротив него. Без макияжа, с фиолетовыми тенями под глазами, она выглядела усталой.

— Ну, успокойся. — Она положила ладонь на его руку. — Выпей кофе. А потом примешь горячую ванну, а то ты весь посинел от холода.

Как она не понимает, что в нем происходит? Ему не нужно ни этого идиотского кофе, ни этой идиотской ванны! Ему нужно услышать от нее, что она верит в его невиновность, и вместе с ней подумать, что могло произойти с Амели. А она болтает о каком-то кофе и о каком-то холоде, как будто это сейчас так важно!

Опять зазвонил Надин мобильник, а через минуту и домашний телефон. Она вздохнула, встала и взяла трубку. Тобиас сидел, уставившись неподвижным взглядом в стол. Хотя старший легавый ему явно не поверил, участь Амели беспокоила его все же больше, чем собственная. Надя положила трубку и, подойдя сзади, обняла его за шею и поцеловала в ухо и в небритую щеку. Тобиас с трудом сдержался, чтобы не сбросить ее руки с плеч. Ему сейчас было не до нежностей. Неужели она этого не видит? Надя провела пальцем по следу, оставленному на его шее веревкой, и у него от этого побежали мурашки по телу. Только для того, чтобы прервать это прикосновение, он взял ее руку, отодвинулся вместе со стулом и усадил ее себе на колени.

— В субботу вечером мы с Йоргом и Феликсом и еще с несколькими приятелями были в гараже Йорга, — взволнованно зашептал он ей на ухо. — Мы пили сначала пиво, потом этот дурацкий «Ред Булл» с водкой. Это меня и подкосило. Когда я проснулся на следующий день, после обеда, я думал, не выживу! Жуткое похмелье и — полный провал памяти!

Ее глаза были прямо напротив его глаз. Она внимательно смотрела на него.

— Хм… — произнесла она.

Он по-своему истолковал этот ответ.

— Ты тоже мне не веришь! — с горечью произнес он и отстранился от нее. — Ты думаешь, что это я… убил Амели, как тогда Лауру и Штефани!

— Да нет, ничего я такого не думаю! Зачем тебе было ее убивать? Она же хотела тебе помочь!

— Вот именно. Я тоже этого не понимаю. — Он встал, прислонился к холодильнику и провел рукой по волосам. — Но то, что я не помню, где я был и что делал с половины десятого вечера в субботу до четырех часов дня в воскресенье, — это факт. В принципе я мог это сделать, и менты того же мнения. Тем более что Амели раз десять пыталась дозвониться до меня. А отец говорит, что меня привезла домой Даниэла Лаутербах, в полвторого ночи. Она нашла меня вусмерть пьяным на автобусной остановке у церкви.

— Блин!.. — произнесла Надя и села.

— Не то слово! — Тобиас немного расслабился, взял лежавшую на столе пачку сигарет, закурил. — Менты сказали, чтобы я никуда не уезжал.

— Это еще почему?

— Да потому что я под подозрением.

— Но… они же не могут… — начала Надя.

— Могут! Еще как могут, — перебил ее Тобиас. — Они уже однажды смогли. И это стоило мне десяти лет жизни.

Он затянулся, глядя мимо Нади куда-то в туманную, серую мглу. Запоздавшее короткое бабье лето миновало, и ноябрь показал свое истинное лицо. Густой дождь, лившийся из низких черных туч, барабанил по огромным стеклам окон. Мост Фриденсбрюкке почти скрылся в этой мгле, виден был только его размытый силуэт.

— Это, скорее всего, сделал тот, кто знает правду… — произнес Тобиас и взялся за свою чашку.

— Ты о чем? — спросила Надя, глядя на него сбоку.

Тобиас поднял голову. Его злило, что она так спокойна и невозмутима.

— Об Амели, — ответил он и успел заметить, как дернулись ее брови. — Я уверен, что она раскопала какую-то тайну. Насколько я понял, Тис дал ей какую-то картину или несколько картин, но что на них нарисовано, она не успела мне сказать. И похоже, она стала для кого-то опасна…

Высокие ворота с позолоченной решеткой перед усадьбой семьи Терлинден были закрыты и не отворились даже после нескольких звонков. Только маленькая видеокамера с красным мигающим глазком следила за каждым движением Пии. В конце концов та повернулась и пожала плечами, давая понять шефу, который остался в машине, что ее усилия не увенчались успехом. До этого они тщетно пытались поговорить с Клаудиусом Терлинденом в его офисе, но секретарша сказала, что он уехал по какому-то срочному личному делу.

— Поехали к Сарториусу. — Боденштайн включил зажигание и сдал назад, чтобы развернуться. — Терлинден от нас не убежит.

Они проехали мимо задних ворот участка Сарториусов, который заполонили полицейские. Ордер на обыск был получен без всяких проблем. Катрин Фахингер позвонила Пии вчера вечером, чтобы сообщить об этом. Но главным мотивом ее позднего звонка было желание поделиться результатами вчерашнего визита сотрудников службы внутренней безопасности. С прежней «неприкосновенностью» Бенке и в самом деле было покончено. Не помогла даже попытка Боденштайна вмешаться. За работу по совместительству без разрешения начальства ему грозило служебное расследование, выговор с занесением в личное дело и, скорее всего, даже понижение в звании. Кроме того, фрау Энгель четко и ясно сказала ему, что, если он позволит себе какие бы то ни было выпады по отношению к Катрин Фахингер и тем более угрозы в ее адрес, она потребует его немедленного увольнения из полиции. Сама Пия, пожалуй, никогда бы не решилась официально пожаловаться на него. Что это было — малодушие или просто терпимость к слабостям товарища по работе? Она не могла не признаться себе, что восхищается смелостью молодой коллега, не побоявшейся заявить на Бенке в службу внутренней безопасности. Они ее явно недооценили.

Обычно пустая автостоянка перед «Золотым петухом» тоже была забита полицейскими машинами. На тротуаре напротив, несмотря на дождь, собрались любопытные — с полдюжины пожилых женщин и мужчин, у которых не нашлось более важного занятия. Пия и Боденштайн вышли из машины. В этот момент Хартмут Сарториус как раз тщетно пытался стереть щеткой со стены своего бывшего трактира новую надпись: «Внимание! Здесь живет убийца!»

— Мылом вы это не смоете, — обратился к нему Боденштайн.

Сарториус повернулся. В глазах у него блестели слезы. В своем мокром рабочем халате, с мокрыми волосами, он был воплощением отчаяния.

— Когда же они оставят нас в покое? — произнес он с горечью. — Раньше мы были добрыми соседями. Наши дети вместе играли. А теперь у них не осталось к нам ничего, кроме ненависти!

— Пройдемте в дом, — предложила Пия. — Мы вам пришлем кого-нибудь, чтобы стереть это.

Сарториус бросил щетку в ведро.

— Ваши люди уже перевернули весь дом и перерыли весь участок! — с упреком сказал он. — Вся деревня только об этом и говорит. Что вам нужно от моего сына?

— Он дома?

— Нет. — Он поднял плечи. — Я не знаю, куда он поехал. Я уже вообще ничего не знаю…

Его взгляд устремился куда-то мимо Пии и Боденштайна. И вдруг совершенно неожиданно, в ярости, которой они никак от него не ожидали, он схватил ведро и помчался через стоянку, словно его подменили, словно он на их глазах опять превратился в прежнего Сарториуса.

— Проваливайте отсюда, скоты! — заорал он и швырнул ведро с горячим мыльным раствором через улицу в стоявших на тротуаре зевак. — Пошли в жопу! Оставьте нас в покое!

Его голос сорвался, он уже готов был броситься на своих врагов, но Боденштайн вовремя успел схватить его за руку. Его прилив энергии кончился так же быстро, как и начался. В крепких руках Боденштайна он обмяк, как лопнувший надувной шар.

— Извините… — произнес он тихо. По его лицу скользнула слабая улыбка. — Но мне давно уже надо было это сделать.

Поскольку в доме шел обыск и работали эксперты-криминалисты, Хартмут Сарториус открыл заднюю дверь в бывший трактир и провел Пию и Боденштайна в большой, обставленный в деревенском стиле зал, в котором все выглядело так, как будто трактир просто закрыли на обеденный перерыв. Перевернутые стулья стояли на столах, на полу не было ни пылинки, рядом с кассой аккуратной стопкой лежали меню в папках из искусственной кожи. Стойка и пивные краны были надраены до зеркального блеска, высокие табуреты выстроились ровной шеренгой. Пия осмотрелась вокруг и поежилась. Здесь как будто остановилось время.

— Я здесь бываю каждый день, — сказал Сарториус. — Этот трактир держали еще мои дед с бабкой. У меня просто руки не поднимаются вышвырнуть все это.

Он снял стулья с круглого стола поблизости от стойки и жестом предложил Пии и Боденштайну садиться.

— Не хотите чего-нибудь выпить? Может, кофе?

— Спасибо, это было бы очень кстати, — улыбнулся Боденштайн.

Сарториус захлопотал за стойкой, вынул из буфета чашки, насыпал кофейных зерен в кофемолку — привычные, тысячу раз выполненные движения, в которых он находил успокоение и черпал надежду. При этом он оживленно рассказывал о старых добрых временах, когда он сам был и за мясника и за повара и делал собственное яблочное вино.

— Люди приезжали даже из Франкфурта, — не без гордости говорил он. — Только чтобы отведать нашего сидра. А кого тут только не было! Наверху, в банкетном зале, каждую неделю что-нибудь отмечали. Раньше, при моих родителях, здесь бывали и кино, и боксерские поединки, и черт в ступе. Тогда у людей не было машин, и они не ездили на обед или на ужин за тридевять земель.

Боденштайн и Пия молча переглянулись. Здесь, в своих старых владениях, Хартмут Сарториус преобразился и снова почувствовал себя хозяином, для которого все были желанными гостями и которого удручала враждебная мазня на стенах его заведения, он больше не был забитым, униженным стариком, в которого его превратили обстоятельства. Пия только теперь поняла истинные масштабы его потерь, и у нее сжалось сердце от жалости. В самом начале она хотела спросить его, почему после всего, что случилось, он не уехал из Альтенхайна, но теперь этот вопрос отпал сам собой: Хартмут Сарториус так же глубоко пустил корни в землю этой деревни, в которой жили его деды и прадеды, как каштан у него во дворе.

— Вы навели такой порядок во дворе, — осторожно начал Боденштайн. — Это же огромная работа!

— Это не я, это все Тобиас. Он хочет, чтобы я продал дом и участок, — ответил Сарториус. — Он, конечно, прав, здесь нам уже никогда не будет удачи. Но проблема в том, что участок мне уже не принадлежит.

— А кому же?

— Нам пришлось взять большой кредит, чтобы оплачивать адвоката Тобиаса, — охотно принялся рассказывать Сарториус. — Это оказалось нам не по силам, тем более что мы и так уже влезли в долги — новая кухня в трактире, трактор, ну и разное другое. Три года я еще кое-как выплачивал долги, но потом… Народ перестал к нам ходить, мне пришлось закрыть трактир. Если бы не Клаудиус Терлинден, мы бы в один прекрасный день очутились на улице…

— Клаудиус Терлинден? — переспросила Пия и достала свой блокнот. До нее только теперь дошло, что имела в виду Андреа Вагнер, когда говорила, что лучше пошла бы работать, чем быть в зависимости от Клаудиуса Терлиндена.

— Да. Клаудиус был единственным человеком, который не отвернулся от нас. Он организовал нам адвоката, а потом регулярно навещал Тобиаса в тюрьме.

— Вот как?

— Их семья живет в Альтенхайне столько же, сколько и наша. Прадед Клаудиуса был здешним кузнецом. Потом он что-то такое изобрел, и его кузница постепенно превратилась в слесарную мастерскую. А его сын, дед Клаудиуса, основал фирму и построил виллу у леса… — рассказывал Хартмут Сарториус. — Терлиндены всегда занимались благотворительностью, они много сделали для деревни, для своих работников и их семей. Хотя сегодня в этом нет особой нужды, все живут неплохо, но Терлинден всегда готов прийти на выручку, кто бы ни попросил. Без его поддержки ни один деревенский клуб не смог бы существовать. Пару лет назад он подарил новую пожарную машину пожарной команде. Сам он член правления спортивного клуба и спонсирует первый и второй состав футбольной команды. Да и искусственный газон на футбольном поле — тоже его заслуга…

Он умолк и задумался, но Пия и Боденштайн не решались прерывать его рассказ. Через минуту, словно очнувшись, Сарториус заговорил вновь:

— Клаудиус даже предлагал Тобиасу работу в своей фирме. Пока он что-нибудь найдет. Его Ларс ведь был лучшим другом Тобиаса. Он нам был как второй сын, а Тобиас чувствовал себя у них как дома.

— Ларс… — повторила Пия. — Он ведь, кажется, душевнобольной?

— Нет-нет, что вы, это не Ларс! — Сарториус отрицательно покачал головой. — Это его старший брат, Тис. Да и тот никакой не душевнобольной. Он просто аутист.

— Если не ошибаюсь, — вступил Боденштайн, который благодаря Пии был уже неплохо информирован об этом деле, — Клаудиус Терлинден в свое время тоже был под подозрением. Ваш сын, кажется, утверждал в своих показаниях, что у Терлиндена было что-то с Лаурой? Поэтому у него должны быть основания относиться к Тобиасу скорее отрицательно…

— Я не верю, что у Клаудиуса было что-то с Лаурой, — ответил Сарториус после небольшой паузы. — Она была хорошенькая и, пожалуй, слишком бойкая для своих лет. Ее мать работала экономкой у Терлинденов, поэтому Лаура часто бывала на вилле. Вот она и рассказала Тобиасу, что, мол, Клаудиус за ней ухлестывает. Наверное, чтобы вызвать у него ревность. Ее здорово задело, что он ее бросил. Но Тобиас был по уши влюблен в Штефани, так что у Лауры не было ни малейшего шанса. Хм… И вообще, куда ей до Штефани! Та была уже настоящая маленькая женщина — очень красивая и очень уверенная в себе…

— Белоснежка, — вставила Пия.

— Да, так ее стали называть, когда она получила роль.

— Какую роль? — спросил Боденштайн.

— Да в одном школьном спектакле. Остальные девчонки ей, конечно, страшно завидовали. Штефани ведь была новенькая в школе и в театральном кружке, но сразу же получила главную роль, которую все хотели играть.

— Но ведь Лаура и Штефани были подругами? — спросила Пия.

— Лаура, Штефани и Натали учились в одном классе. Они дружили и были в одной компании… — Мысли Сарториуса опять уплыли куда-то в далекое мирное прошлое.

— Кто?

— Лаура, Натали и мальчишки: Тобиас, Йорг, Феликс, Михаэль — всех я уже и не помню. А когда Штефани приехала в Альтенхайн, она тоже сразу же попала в эту компанию.

— И Тобиас из-за нее бросил Лауру…

— Да.

— А потом Штефани бросила его. Интересно почему?

— Я и сам толком не знаю, — Сарториус поднял плечи. — Кто их поймет, эту молодежь, что у них там происходит в душе! Говорили, будто она втрескалась в учителя.

— В Грегора Лаутербаха?

— Да… — Его лицо помрачнело. — Потом они из этого в суде состряпали мотив. Мол, Тобиас из ревности… убил Штефани! Но это все чушь.

— А кто потом получил эту роль в школьном спектакле, когда Штефани не стало?

— Если мне не изменяет память — кажется, Натали.

Пия бросила украдкой взгляд Боденштайну.

— Натали, то есть Надя? Она осталась Тобиасу верным другом и остается им до сих пор. А почему?

— Унгеры — наши соседи, — ответил Сарториус. — Натали была Тобиасу как младшая сестра. Потом стала его лучшим другом. Что называется, кореш. Она была как мальчишка и вела себя как мальчишка. Одним словом — с ней хоть в разведку. Тобиас и его приятели всегда обращались с ней как с равной, потому что она участвовала во всех их делах. Ездила на мопеде, лазала по деревьям и даже дралась, когда они еще были поменьше.

— Вернемся к Клаудиусу Терлиндену, — начал Боденштайн, но в этот момент в зал решительно вошел Бенке в сопровождении двух полицейских. Утром Боденштайн поручил ему руководить обыском.

Бенке остановился перед столом, полицейские, как адъютанты, по бокам.

— Мы нашли в комнате вашего сына кое-что любопытное, господин Сарториус.

Пия обратила внимание на торжествующий блеск в его глазах и высокомерное выражение лица. Он всегда наслаждался подобными ситуациями, упиваясь властью, которая давала ему возможность лишний раз почувствовать собственное превосходство. Мерзкая черта, внушавшая Пии глубокое отвращение.

Сарториус, как по мановению волшебной палочки, вновь обмяк и сгорбился.

— Вот это… — возвестил Бенке, не сводя глаз с Сарториуса, — находилось в заднем кармане джинсов в комнате вашего сына. — Он победно раздул ноздри. — Это вещь вашего сына? А? Вряд ли! Вот здесь, на обратной стороне, есть инициалы, написанные фломастером. Взгляните!

Боденштайн многозначительно кашлянул и, протянув вперед руку, сделал повелительное движение указательным пальцем. Пия готова была расцеловать шефа за этот жест. Ей пришлось сделать над собой усилие, чтобы не ухмыльнуться во весь рот. Боденштайн без слов указал Бенке на его место — и это при коллегах из отдела криминалистики! Ей даже показалось, что тот от ярости скрипнул зубами, брезгливым жестом протягивая начальнику свою добычу.

— Спасибо, — произнес Боденштайн, не удостоив его даже взглядом. — Продолжайте вашу работу.

Худое лицо Бенке сначала побледнело, потом побагровело от злости. Горе тому бедолаге, который сейчас попадется ему под горячую руку, подумала Пия. Они встретились глазами, но Пии удалось сохранить совершенно безучастное выражение лица. Боденштайн тем временем внимательно изучил находку в полиэтиленовом пакете и нахмурился.

— Похоже, это мобильный телефон Амели, — сказал он, как только за Бенке и его помощниками закрылась дверь. — Как он мог попасть в карман джинсов вашего сына?

Хартмут Сарториус побледнел и растерянно покачал головой.

— Не знаю… Представления не имею… — прошептал он. — Честное слово…

Мобильный телефон Нади звонил и вибрировал, но она только бросила мимолетный взгляд на дисплей и отложила телефон в сторону.

— Может, все-таки ответишь на звонок? — Тобиасу эта мелодия уже начинала действовать на нервы. — Кто-то очень настырный…

Она взяла телефон и нажала на кнопку «ответ».

— Привет, Хартмут, — произнесла она в трубку и посмотрела на Тобиаса.

Тот невольно выпрямился. Зачем Надя могла вдруг понадобиться отцу?

— Вот как? — Пауза. — Что ты говоришь! — Пауза. — Ясно… — Она слушала, не сводя глаз с Тобиаса. — Нет, к сожалению… Здесь его нет… Не знаю, где он может быть. Я только что вернулась из Гамбурга… Да-да, конечно, если он вдруг объявится, я ему обязательно передам…

Она выключила телефон. На секунду воцарилась полная тишина.

— Зачем ты наврала ему? — спросил Тобиас.

Надя ответила не сразу. Она опустила глаза, вздохнула.

— У вас в доме сейчас обыск… — произнесла она наконец сдавленным голосом, с трудом сдерживая слезы. — Им нужно с тобой поговорить.

Обыск? С какой стати? Тобиас резко вскочил на ноги. Он не мог в этой ситуации бросить отца одного. Ему и без того досталось сверх всякой меры.

— Пожалуйста! Тоби! Не езди туда! Я… я… не допущу, чтобы они тебя опять арестовали!

— Кто говорит, что они меня хотят арестовать? — удивленно воскликнул Тобиас. — Им, наверное, просто нужно задать мне пару вопросов.

— Нет!

Она вскочила, с грохотом опрокинув стул. На лице у нее было написано отчаяние, глаза заполнились слезами.

— Что с тобой?

Она обхватила его шею руками, прижалась к нему. Он, не понимая, что с ней происходит, гладил ее по спине.

— Они нашли в твоих джинсах мобильный телефон Амели… — глухо произнесла она ему в шею.

У него от страха перехватило дыхание. Он высвободился из ее цепких объятий с выражением полной растерянности. Это было какое-то недоразумение! Как в его джинсах мог оказаться мобильник Амели?

— Не уходи! — молила Надя. — Давай куда-нибудь уедем! Далеко-далеко! Пока здесь все не выяснится!

Тобиас молча смотрел прямо перед собой. Он отчаянно пытался совладать со своим ступором и несколько раз сжал и разжал кулаки. Что же могло произойти за эти пару часов, которые выпали у него из памяти?

— Они тебя арестуют! — сказала Надя, уже немного овладев собой, и вытерла тыльной стороной ладони слезы со щеки. — Ты же сам это понимаешь! И потом у тебя уже не будет ни малейшего шанса.

Она была права, он понимал это. Все повторялось с почти зловещей последовательностью. Тогда найденную в молочной кухне цепочку Лауры квалифицировали как улику, доказывающую его вину. Он вдруг почувствовал, как по спине у него поползли мурашки, грозный признак подступающей паники, и тяжело опустился на стул. Все ясно как божий день — он идеальный убийца. Из этого факта — что в кармане его джинсов был найден телефон Амели — они смастерят удавку и, как только он явится к ним, тут же накинут ее ему на шею. А в груди уже просыпалась старая боль: сомнения в собственной невиновности растекались, как ядовитый гной, по жилам, заполняли каждую клетку мозга. Убийца… убийца… убийца… Они так долго повторяли ему это, что он и сам поверил, что совершил оба преступления. Он посмотрел на Надю.

— Хорошо… — произнес он хриплым шепотом. — Я не поеду туда. Но… вдруг это и в самом деле был я?..

— Ни слова о найденном мобильном телефоне! — приказал Боденштайн. — Ни прессе, ни кому бы то ни было.

Все участвовавшие в обыске сотрудники собрались у ворот. Дождь лил как из ведра, к тому же температура упала за прошедшие сутки на десять градусов. К дождю примешивались первые снежинки.

— Но почему? — возмутился Бенке. — Этот тип преспокойно сматывает удочки, а мы, как идиоты, стоим и смотрим!

— Я не хочу открывать охоту на ведьм! — ответил Боденштайн. — Обстановка в деревне и без того взрывоопасная. Повторяю: никакой информации посторонним, пока я не поговорю с Тобиасом Сарториусом! Понятно?

Все кивнули, только Бенке вызывающе скрестил руки на груди и возмущенно покачал головой. Перенесенное унижение тлело в нем, как фитиль; Боденштайн знал это. Кроме того, Бенке хорошо понимал, что означает сам факт его участия в обыске. Это тоже было своего рода наказанием. Боденштайн в разговоре с глазу на глаз недвусмысленно дал ему понять, насколько разочарован в нем и насколько он злоупотребил его доверием. До этого целых двенадцать лет Боденштайн великодушно утрясал проблемы Бенке, которые тот постоянно наживал себе своим взрывным темпераментом. «Но теперь — точка! — заявил он решительно. — Такие нарушения не оправдывают даже семейные неурядицы». Боденштайн надеялся, что Бенке все же не осмелится нарушить его указание, потому что в противном случае он лишит себя последней возможности избежать грозящего ему увольнения. Он повернулся и пошел вслед за Пией к машине.

— Распорядись, чтобы Тобиаса Сарториуса объявили в розыск. — Он включил зажигание, но не торопился трогаться. — Черт подери, я был уверен, что мы найдем на участке хоть какие-нибудь следы девушки!

— Ты, конечно, думаешь, что это его работа, верно? — ответила она, набирая номер Остерманна.

Стеклоочистители утюжили лобовое стекло, печка работала на всю мощность. Боденштайн задумчиво закусил нижнюю губу. Он вынужден был признаться себе, что вообще уже ничего не понимает. Каждый раз, как только он пытается сосредоточиться на работе, перед глазами у него встает образ голой Козимы, валяющейся в постели с другим мужчиной. Вчера она, кажется, опять встречалась с этим типом. Когда он поздно вечером вернулся домой, она уже спала. Воспользовавшись случаем, он снова проверил ее мобильник и увидел, что все набранные и принятые звонки, как и все отправленные и принятые эсэмэски, стерты. На этот раз его уже не мучили угрызения совести. Даже когда он обшаривал карманы ее пальто. Он уже почти готов был опять отбросить свои подозрения, как вдруг обнаружил в ее портмоне два презерватива, спрятанные между кредитными картами.

— Оливер! — вырвала его из мрачных воспоминаний Пия. — Кай вычитал в дневнике Амели, что ее сосед, похоже, каждое утро ждал ее, чтобы подвезти до автобусной остановки.

— Ну и что?

— А соседа зовут Клаудиус Терлинден.

Боденштайн все еще никак не мог сообразить, к чему Пия клонит. Он был не в состоянии мыслить. Он вообще был не в состоянии руководить этим расследованием.

— Мы должны с ним поговорить! — уже слегка раздражаясь, произнесла Пия. — Мы еще слишком мало знаем об окружении девушки, чтобы признать версию о том, что преступник — Тобиас Сарториус, главной.

— Да, ты права.

Боденштайн включил заднюю передачу и выехал на дорогу.

— Осторожно! Автобус! — крикнула Пия, но было уже поздно.

Взвизгнули тормоза, раздался металлический грохот, машина подпрыгнула от сильного удара. Боденштайн стукнулся головой о боковое стекло.

— Поздравляю!

Пия отстегнула ремень безопасности и вышла из машины. Боденштайн, еще как в тумане, посмотрел через плечо назад и увидел сквозь залитое дождем стекло смутный силуэт автобуса. Что-то теплое струилось по его лицу. Он коснулся рукой щеки и недоуменно уставился на кровь на ладони. Только теперь он понял, что произошло. Ему было тошно от одной мысли, что надо вылезать из машины на холод и под дождем препираться с обозленным водителем автобуса. Ему было тошно от всего.

Дверцу открыли снаружи.

— О господи! Да у тебя же все лицо в крови! — воскликнула Пия с ужасом, но тут же прыснула со смеху.

За спиной у нее загудели возбужденные голоса коллег. Каждому непременно нужно было лично определить степень и характер повреждений «БМВ» и автобуса.

— Не понимаю, что тут смешного? — обиженно буркнул Боденштайн, глядя на Пию.

— Извини! — сквозь смех произнесла та. Напряжение последних часов разрядилось у нее в почти истерическом приступе смеха. — Просто я удивилась, что у тебя кровь не голубая, а красная!..

Уже почти стемнело, когда Пия въехала на изрядно помятом, но все же оставшемся на ходу «БМВ» в ворота виллы Терлинденов, которые на этот раз были раскрыты настежь. Им повезло, что фрау доктор Лаутербах как раз находилась в своем, как она выразилась, «филиале». Обычно она работает в своей клинике в здании старой альтенхайнской ратуши и принимает только по средам после обеда, но сегодня она заехала домой за историей болезни одного пациента, которого должна была навестить, и услышала грохот столкнувшихся на улице машин. Она быстро и профессионально обработала рану на голове Боденштайна и посоветовала ему остаток дня полежать, поскольку не исключала сотрясения мозга. Но он решительно отказался последовать ее совету. Пия, быстро справившаяся с внезапным приступом веселья, догадывалась, что происходит с шефом. Хотя он больше ни разу не упомянул о Козиме и своих подозрениях.

Они поехали по извилистой, окаймленной низкими фонарями дороге, ведущей через парк с роскошными старыми деревьями, самшитовыми изгородями и по-зимнему голыми цветочными клумбами. За очередным поворотом из туманных сумерек раннего осеннего вечера выступил дом, большая старинная вилла в фахверковом стиле, с эркерами, башнями, остроконечными фронтонами и приветливо горящими окнами. Пия въехала во внутренний двор и остановилась прямо перед лестницей. Из-под козырька крыльца, опиравшегося на мощные деревянные столбы, им ухмылялся целый ансамбль тыкв-чудовищ, вырезанных для Хеллоуина. Пия нажала на кнопку звонка, и за дверью грянул многоголосый собачий оркестр. Сквозь старомодные матовые стекла она видела размытые силуэты целой своры собак, которые с лаем бросались на дверь. Выше всех прыгал и особенно страстно заливался длинноногий джек-рассел-терьер.

Холодный ветер заносил под козырек мелкий дождь, капли которого постепенно превращались в колючие маленькие снежинки. Пия позвонила еще раз, и собачий лай резко перешел в оглушительное крещендо.

— Выйдет наконец кто-нибудь или нет? — сердито проворчала Пия и подняла воротник куртки.

— Рано или поздно кто-нибудь откроет, — откликнулся Боденштайн, с невозмутимым видом облокотившийся о деревянные перила.

Пия бросила на него сердитый взгляд. Его олимпийское терпение иногда бесило ее. Наконец послышались шаги, собаки умолкли и исчезли, как по мановению волшебной палочки. Дверь отворилась, на пороге показалась по-девичьи изящная блондинка в жилетке с меховой опушкой, свитере с высоким воротником, юбке до колен и модных сапогах на высоком каблуке. На первый взгляд ей можно было дать лет двадцать пять. У нее было гладкое, вневозрастное лицо и большие голубые, как у куклы, глаза. Она с вежливым любопытством посмотрела сначала на Пию, потом на Боденштайна.

— Фрау Терлинден? — Пия порылась в карманах жилетки-пуховика и джинсовой куртки в поисках своего служебного удостоверения. — Моя фамилия Кирххоф, а это мой коллега Боденштайн. Уголовная полиция, Хофхайм. Ваш муж дома?

— К сожалению, нет. — Женщина с приветливой улыбкой протянула им руку, которая выдала ее истинный возраст. Ей было хорошо за пятьдесят. Молодежный аутфит сразу показался маскарадом. — Чем могу быть полезна?

Она явно не собиралась приглашать их в дом. Но через открытую дверь Пия успела бросить взгляд внутрь и увидела широкую парадную лестницу, устланную темно-красным ковром, просторный холл, мощенный черными и белыми мраморными плитами в шахматном порядке, и мрачные картины маслом на шафрановых стенах.

— Вы, конечно, уже слышали, что пропала дочь ваших соседей. Вчера служебные собаки несколько раз находили ее следы вблизи вашего дома, и нам хотелось бы услышать ваши комментарии по этому поводу.

— Это неудивительно: Амели часто бывала у нас, — ответила фрау Терлинден и перевела взгляд от Пии к Боденштайну и обратно. Ее голос напоминал птичий щебет. — Она дружит с нашим сыном Тисом.

Едва заметным, как бы неосознанным движением она коснулась своей безупречной стрижки под пажа и опять бросила короткий и чуть растерянный взгляд на Боденштайна, который молчал и держался на втором плане. Белый пластырь у него на лбу ярко выделялся в сумрачном свете.

— Дружит? Вы хотите сказать, что Амели — подружка вашего сына?

— Нет-нет, я не это имела в виду. Просто они хорошо понимают друг друга, — сдержанно ответила фрау Терлинден. — Амели — очень общительная девушка, и она не дает ему понять, что он… не такой, как все.

Хотя разговор она вела с Пией, взгляд ее то и дело устремлялся на Боденштайна, словно она ждала от него поддержки. Пия хорошо знала этот тип женщин, эту профессионально составленную и вошедшую в плоть и кровь смесь женской беспомощности и кокетства, которая почти в каждом мужчине пробуждает инстинкт защитника. Органично сочетаются эти два свойства лишь у очень немногих женщин, большинство просто открывают их для себя с возрастом и берут на вооружение как эффективное средство воздействия.

— Мы хотели бы поговорить с вашим сыном, — сказала Пия.

— К сожалению, это невозможно. — Кристина Терлинден коснулась мехового воротника жилетки, опять провела рукой по своей белокурой «шляпке». — Тис очень плохо себя чувствует. Вчера у него был рецидив, нам пришлось вызвать доктора.

— Что за рецидив? — не унималась Пия.

Если эта мадам думает, что полиция удовлетворится какими-то намеками и недомолвками, то она ошибается!

Вопрос Пии, судя по всему, был фрау Терлинден неприятен.

— Видите ли… у Тиса очень неустойчивая психика. Даже самые незначительные изменения в его окружении могут совершенно выбить его из равновесия.

Ее слова прозвучали так, как будто она выучила их наизусть. Отсутствие какого бы то ни было личного отношения к произносимым словам было в ней поразительным. Ее, похоже, мало интересовал и факт пропажи соседской дочери. Она даже из вежливости не попыталась что-нибудь спросить или сказать об этом событии. Это было странно. Пия вспомнила о гипотетических заявлениях женщин в деревенском магазине, которые считали вполне возможным, что Тис, шатающийся по ночам, «как привидение», мог что-то сделать с девушкой.

— А чем ваш сын занимается целый день? — продолжала Пия. — Он где-нибудь работает?

— Нет. Чужие люди — это непосильная нагрузка для его нервной системы. Он занимается нашим садом и садами кое-кого из соседей. Он очень хороший садовник.

Пии невольно вспомнилась старая песня Рейнхарда Мея,[21] которую тот написал в качестве пародии на фильмы, снятые по книгам Эдгара Уоллеса[22] в шестидесятые годы. «Убийца — всегда садовник»… Может, все очень просто? Может, Терлиндены знают больше, чем говорят, и прячут своего душевнобольного сына, чтобы уберечь его от изоляции?

Дождь окончательно перешел в снег. Асфальт покрылся тонким белым налетом, и Пии стоило немалых усилий остановить тяжелый «БМВ» на летней резине перед воротами фирмы «Терлинден».

— Тебе бы не мешало уже наконец перейти на зимнюю резину, — сказала она шефу. — Золотое правило: с октября до Пасхи.

— Что? — рассеянно спросил Боденштайн, медленно возвращаясь из каких-то своих невеселых грез.

Зазвонил его мобильный телефон.

— Да, фрау доктор Энгель, — сказал он в трубку, взглянув на дисплей.

— С октября до Пасхи… — пробормотала Пия и, опустив стекло, показала вахтеру удостоверение. — Господин Терлинден ждет нас.

Это было не совсем так, но вахтер кивнул, поспешил в свою теплую будку и поднял шлагбаум. Пия осторожно дала газу, чтобы машину не занесло, и поехала через пустые парковки к стеклянному фасаду главного корпуса. Прямо перед входом стоял черный «мерседес» класса S. Пия припарковалась за ним и вышла из машины. Сколько же Оливер еще будет болтать с Энгель? У нее уже ноги превратились в ледышки. За те несколько минут, что они ехали через Альтенхайн, салон не успел прогреться. Снег валил все гуще. А ей потом еще надо будет как-то доехать до Хофхайма и не улететь в кювет! Взгляд ее упал на уродливую вмятину на заднем крыле «мерседеса». Она всмотрелась в нее внимательней. Повреждение было довольно свежим — на нем еще не успела образоваться ржавчина.

За спиной у нее хлопнула дверца, она обернулась. Боденштайн открыл перед ней дверь, и они вошли в холл. За стойкой из полированного орехового дерева сидел молодой человек. На белой стене за ним красовалась надпись, выполненная золотыми буквами: «Терлинден». Скромно и в то же время солидно. Пия сообщила молодому человеку цель их визита, и после короткого телефонного звонка он проводил их к лифту в задней части холла. Они молча поднялись на пятый этаж, где их уже ожидала элегантная дама среднего возраста. Она явно собиралась покинуть свое рабочее место, потому что была в пальто, с сумкой на плече и шарфом на шее, но, верная служебному долгу, провела их в кабинет шефа.

После всего, что Пия успела услышать о Клаудиусе Терлиндене, она ожидала увидеть этакого снисходительно-благожелательного патриарха и была сначала даже немного разочарована. За столом, заваленным бумагами и заставленным всевозможными предметами, сидел мужчина с довольно заурядной внешностью, в костюме и в галстуке. Когда они вошли, он поднялся, застегнул пиджак и пошел им навстречу.

— Добрый вечер, господин Терлинден, — поздоровался окончательно проснувшийся Боденштайн. — Извините за поздний визит, но мы уже несколько раз пытались дозвониться до вас.

— Добрый вечер, — ответил Терлинден и улыбнулся. — Секретарша передала мне, что вы звонили. Я собирался завтра утром связаться с вами.

Ему было лет пятьдесят пять — пятьдесят семь. Густые темные волосы на висках уже поседели. Вблизи его внешность никак нельзя было назвать заурядной, отметила Пия. Красавцем Клаудиус Терлинден не был; его портили слишком большой нос, слишком угловатый подбородок, слишком полные для мужчины губы. И все же его облик излучал какую-то особую, притягательную силу.

— Боже, какие у вас холодные руки! — озабоченно произнес он, пожав ее руку своей приятно теплой, сухой ладонью, и прикрыл ее на секунду другой рукой.

Пия вздрогнула от этого прикосновения, как от удара током. В глазах Терлиндена даже мелькнуло удивление.

— Принести вам кофе или горячего какао, чтобы вы поскорее согрелись?

— Нет-нет, спасибо, — ответила Пия, смущенная пронзительностью его взгляда, от которой у нее даже вспыхнули щеки.

Их зрительный контакт продлился чуть дольше, чем это было необходимо. Что же это было? Простой, вполне объяснимый законами физики статический разряд или что-то совсем другое?

Прежде чем Пия или Боденштайн успели задать первый вопрос, Терлинден осведомился об Амели.

— Я очень волнуюсь за нее, — с серьезным лицом произнес он. — Она дочь моего прокуриста, и я хорошо ее знаю.

Пия собиралась вести разговор жестко и сразу атаковать его в лоб заявлением о том, что он активно подбивал под Амели клинья. Но это намерение вдруг как-то незаметно улетучилось.

— Пока мы не располагаем новыми сведениями, — ответил Боденштайн и без долгих предисловий перешел к делу. — Нам говорили, что вы несколько раз навещали Тобиаса Сарториуса в тюрьме. Зачем вам это было нужно? И почему вы взяли на себя долги его родителей?

Пия сунула руки в карманы жилетки и попыталась вспомнить, что она хотела спросить Терлиндена в первую очередь. Но ее мозг вдруг стал пустым, как отформатированный жесткий диск компьютера.

— После той жуткой истории от Хартмута и Риты все в деревне вдруг отвернулись, как от прокаженных, — ответил Терлинден. — А я против семейной ответственности.[23] Что бы там ни натворил взрослый сын — его родители не виноваты.

— И это несмотря на то, что Тобиас тогда высказывал предположение о вашей причастности к пропаже одной из девушек? И у вас из-за этого были большие неприятности?

Терлинден кивнул, сунул руки в карманы и склонил голову набок. Похоже, его уверенность в себе не мог поколебать даже тот факт, что Боденштайн был выше его на целую голову и ему приходилось смотреть на него снизу вверх.

— Я не держу зла на Тобиаса. Он тогда находился под чудовищным стрессом и старался защищаться любыми способам и. К тому же я действительно дважды оказывался в очень неприятных ситуациях из-за Лауры. Ее мать работала у нас экономкой, она часто бывала у нас в доме и вообразила себе, что влюблена в меня.

— И что это были за ситуации? — уточнил Боденштайн.

— Один раз она взяла и улеглась в мою постель, пока я был в ванной, — ответил Терлинден деловым тоном. — Второй раз разделась передо мной догола в гостиной. Моя жена была как раз в отъезде, Лаура это знала. Она прямо заявила мне, что хочет со мной спать.

По каким-то непонятным ей причинам слова Терлиндена действовали Пии на нервы. Избегая встречаться с ним глазами, она разглядывала обстановку кабинета. Мощный письменный стол из цельного дерева с импозантной резьбой по бокам покоился на огромных львиных лапах. Вероятно, это был старинный и ценный стол, но Пия давно не видела ничего более уродливого. Рядом со столом стоял стилизованный под старину глобус, а на стенах висели мрачные экспрессионистские картины в простых позолоченных рамах, напоминающие те, что Пия увидела через плечо фрау Терлинден в вестибюле виллы.

— И что было потом? — спросил Боденштайн.

— Когда я отклонил ее домогательства, она в слезах выбежала из комнаты. Именно в этот момент в гостиную вошел мой сын.

Пия прочистила горло. Она уже успела взять себя в руки.

— Вы часто подвозили Амели Фрёлих на своей машине, — сказала она. — Об этом она писала в своем дневнике. У нее было такое впечатление, что вы каждый раз поджидали ее.

— Поджидать я ее не поджидал, — улыбнулся Терлинден, — но несколько раз действительно подвозил ее до автобусной остановки или, наоборот, до дома, когда она случайно попадалась мне на дороге.

Он говорил спокойно и непринужденно и не производил впечатления человека, у которого нелады с совестью.

— Вы помогли ей устроиться на работу официанткой в «Черного коня». Почему?

— Амели нужны были деньги, а хозяин «Черного коня» искал официантку. — Он пожал плечами. — Я знаю в деревне каждого человека, и если могу кому-нибудь чем-нибудь помочь, то с удовольствием делаю это.

Пия внимательней всмотрелась в его черты. Они на секунду встретились глазами, и она выдержала его пытливый взгляд. Она задавала вопросы, он отвечал на них. В то же время между ними происходило что-то еще. Но что? В чем заключалось это странное воздействие, которое оказывал на нее этот человек? Может, все из-за его темных глаз? Или из-за приятного, звучного голоса? Из-за уверенности в себе, которую он излучал? Неудивительно, что он произвел впечатление на такую молоденькую девушку, как Амели, если ему удалось выбить из равновесия даже ее, Пию, взрослую женщину.

— Когда вы видели Амели в последний раз? — вновь вступил Боденштайн.

— Точно не помню.

— А где вы были в субботу вечером? Между двадцатью двумя и двумя часами?

Терлинден вынул руки из карманов и скрестил их на груди. На тыльной стороне его левой ладони темнела свежая царапина.

— Мы с женой ужинали во Франкфурте, — ответил он, подумав несколько секунд. — У Кристины разболелась голова, поэтому я сначала высадил ее у дома, а потом приехал сюда и положил ее драгоценности в сейф.

— Когда вы вернулись из Франкфурта?

— Примерно в половине одиннадцатого.

— Значит, вы дважды проезжали мимо «Черного коня», — заметила Пия.

– Да.

Он смотрел на нее с таким вниманием, с каким участник телевикторины смотрит на ведущего, когда тот задает последний, решающий вопрос, в то время как на вопросы Боденштайна он отвечал почти небрежно. Это внимание сбивало ее с толку, и Боденштайн, похоже, тоже успел это отметить.

— И вы при этом ничего особенного не заметили? — спросил он. — Может быть, вы видели кого-нибудь на улице? Какого-нибудь любителя вечерних прогулок?

— Нет, ничего особенного я не заметил, — задумчиво ответил Терлинден. — Но я езжу по этому маршруту каждый день по несколько раз, так что не очень-то обращаю внимание на прохожих.

— А откуда у вас эта царапина на руке? — спросила Пия.

Лицо Терлиндена помрачнело. Улыбка погасла.

— У меня был конфликт с сыном.

Тис! Ну конечно! Пия чуть не забыла, зачем она вообще сюда приехала! Боденштайн, судя по всему, тоже упустил это из вида, но ловко вышел из положения.

— Верно, — подхватил он. — Ваша жена сказала нам, что у вашего сына вчера было что-то вроде приступа.

Терлинден помедлил секунду, потом кивнул.

— А что это был за приступ? Ваш сын эпилептик?

— Нет, он аутист. Живет в собственном мире, каждое изменение в своем окружении воспринимает как угрозу и реагирует на него аутоагрессивным поведением. — Терлинден вздохнул. — Боюсь, что исчезновение Амели и стало причиной его рецидива.

— В деревне ходит слух, что Тис мог иметь отношение к исчезновению Амели.

— Чушь, — ответил он без всякого возмущения, скорее равнодушно, так, словно ему хорошо были известны эти разговоры. — Тис очень привязался к Амели. Просто кое-кто в деревне считает, что его место в сумасшедшем доме. Конечно, никто мне этого в глаза не говорит, но я знаю.

— Мы бы хотели поговорить с ним.

— К сожалению, сейчас это невозможно. — Терлинден сочувственно покачал головой. — Нам вчера пришлось отправить его в психиатрическую больницу.

— А что там с ним делают?

Пии сразу же полезли в голову страшные картины: как больных, привязанных к кушеткам, обрабатывают током.

— Пытаются успокоить.

— И сколько это может продлиться? Когда мы сможем с ним поговорить?

Терлинден поднял плечи.

— Не знаю. Такого тяжелого рецидива у Тиса не было уже много лет. Боюсь, что из-за этого события он будет отброшен в своем развитии далеко назад. Это было бы настоящей катастрофой. Для него и для нас.

Он пообещал немедленно сообщить Пии и Боденштайну, как только врачи сочтут возможным разговор с Тисом. Провожая их до лифта и пожимая им руки, он снова улыбался.

— Рад был с вами познакомиться, — сказал он.

На этот раз прикосновение его руки не вызвало у Пии удара током, и все же, когда дверь лифта закрылась и они поехали вниз, у нее осталось какое-то странное ощущение. Она постаралась поскорее стряхнуть с себя это наваждение.

— Он явно запал на тебя. Да еще как! — заметил Боденштайн. — А ты на него. — В его голосе слышалась легкая ирония.

— Чушь! — ответила Пия и застегнула молнию на куртке до самого подбородка. — Я просто пыталась понять, что он за человек.

— И к какому результату ты пришла?

— Мне кажется, он не лукавил.

— Что ты говоришь! — с иронией воскликнул Боденштайн. — А мне кажется — именно лукавил.

— Почему? Он же, не задумываясь, отвечал на все вопросы, даже на неприятные. Он ведь мог, например, не рассказывать нам, что Лаура дважды ставила его в неловкое положение.

— В этом-то и заключается его хитрость! — возразил Боденштайн. — Тебе не кажется странным, что его сын оказывается вне пределов досягаемости как раз в тот момент, когда исчезает Амели?

Лифт остановился, двери открылись.

— Как бы то ни было, мы не продвинулись ни на шаг вперед, — печально подытожила Пия.

Они пересекли холл, кивнули на прощание молодому человеку за стойкой и вышли на улицу. В лицо им дунул ледяной ветер. Пия нажала на кнопку брелка с ключами, дверцы машины разблокировались.

— Мы должны еще раз поговорить с фрау Терлинден, — сказал Боденштайн, остановившись перед машиной и глядя на Пию поверх крыши.

— То есть ты подозреваешь Тиса и его отца?

— Во всяком случае, это вполне реальная версия. Тис что-то сделал с девушкой, и папаша, желая замять дело, сует сына в психиатрическую больницу.

Они сели в машину, Пия включила мотор и выехала из-под навеса. Снег сразу же залепил лобовое стекло, дворники сами заработали по команде чувствительных датчиков.

— Я хочу знать, какой врач лечил Тиса, — задумчиво произнес Боденштайн. — И действительно ли Терлиндены в субботу вечером ужинали во Франкфурте.

Пия молча кивнула. Встреча с Клаудиусом Терлинденом вызвала в ней какое-то двойственное чувство. Обычно она редко так быстро поддавалась чьему-либо обаянию, но этот человек произвел на нее сильное впечатление, и ей хотелось понять, что именно на нее так подействовало.

Когда в половине десятого Пия вошла в здание регионального управления полиции, там уже осталась только охрана. Снег в районе Келькхайма опять перешел в дождь, и Боденштайн, несмотря на свою рану, настоял на том, что поедет домой один. Пия тоже не прочь была закончить рабочий день; Кристоф наверняка уже ждал ее, но встреча с Клаудиусом Терлинденом не давала ей покоя. А Кристоф с пониманием относился к тому, что ей иногда приходилось работать допоздна. Она прошла по пустым коридорам и лестницам в свой кабинет, включила свет и села за свой рабочий стол. Кристина Терлинден назвала им фамилию врача, который уже много лет лечил Тиса. Они не удивились, когда этим врачом оказалась фрау доктор Даниэла Лаутербах. Она как-никак была соседкой Терлинденов и в кризисных ситуациях могла оперативно оказать Тису помощь.

Пия ввела свой пароль и вошла в систему. С тех пор как она покинула офис Терлиндена, она уже несколько раз мысленно повторила весь их разговор, стараясь припомнить каждое слово, каждую формулировку, каждую деталь. Почему Боденштайн так уверен в том, что Терлинден имеет отношение к исчезновению Амели, а она, наоборот, совершенно не может себе это представить? Может, это странное воздействие, которое он оказал на нее, отразилось на ее объективности?

Она ввела фамилию Терлинден в одну из поисковых систем и получила сразу несколько тысяч результатов. За полчаса она много узнала о его фирме и семье, о социальной деятельности и благотворительности Клаудиуса Терлиндена. Он был членом надзирательных и учредительных советов бесчисленных и всевозможных объединений и организаций, раздавал стипендии одаренным молодым людям из малообеспеченных семей. Терлинден много делал для молодежи. Почему? Официально он объяснял это тем, что как человек, к которому судьба более чем благосклонна, он хочет поделиться плодами своего труда с обществом. Вполне благородный мотив, ничего не скажешь. Но может быть, за этим кроется что-нибудь еще? Он утверждает, что дважды отклонил сексуальные домогательства Лауры. Так ли это было на самом деле? Пия листала снимки, которые выдала поисковая система, и задумчиво разглядывала лицо этого мужчины, который вызвал в ней такие сильные эмоции. Знает ли его жена, что он неравнодушен к молоденьким девушкам и поэтому предпочитает подчеркнуто молодежный стиль одежды? Может, он убил Амели, потому что та оказала ему отчаянное сопротивление, когда он пытался овладеть ею? Пия в задумчивости закусила нижнюю губу. Нет, ей совершенно не хотелось в это верить.

Она вышла из Интернета и ввела его фамилию в полицейскую компьютерную базу данных. Тоже ничего интересного. Не судим, никаких конфликтов с законом. И вдруг ее взгляд упал на ссылку, появившуюся справа внизу. Она даже выпрямилась. В воскресенье, шестнадцатого ноября 2008 года, некто подал на Клаудиуса Терлиндена жалобу в полицию… Пия нажала на ссылку и загрузила документ, и чем дольше она читала, тем сильнее билось ее сердце.

— Нет, ну надо же!.. Кто бы мог подумать! — пробормотала она.