Беловодье

Глава 14 ДА ЗДРАВСТВУЕТ ГЕТЕ!

Роман вновь очнулся. Лежал, не двигаясь. Чувствовал себя полностью измотанным. Итак, все стало ясно. Или, вернее, многое ясно. Во всяком случае, понятной стала связь Ника Веселкова с Сазоновым. Роман вспомнил огнезмейку на бампере джипа. Видимо, Ник давно ходил у Сазонова в помощниках. Невероятно? Отнюдь. У Сазонова было досье на всех, он искал участников проекта. И поиск должен был начать со Стеновского. Это напрашивалось само собою. Стен, несомненно, был в списке первым. Алексея Вадим Федорович не нашел. А вот с Ником Веселковым повстречался. Почуял в том колдовскую силу — и сделал из Ника помощника, загонщика дичи. Грозные удары палкой по ведру, и дичь мчится прямиком в объятия Сазонова. Все сходилось. Даже чересчур. Понятно…

Да ни капельки не понятно!

Ник Веселков погиб год назад. А между тем и Гавриил Черный, и Чудодей говорили о Медоносе как о живом. Знак колдовской Медоноса висел над особняком. И к тому же колдованы тоже поминали огненного колдуна… Так что же получается? Не погиб Ник в том особняке? Отвел пулю, притворился мертвым, знал, что водный колдун побоится до него, колдуна огненного, дотронуться? Сильному огненному колдуну такое под силу: огнестрельное оружие — его стихия. Да только сомнительно, что Ник Веселков — сильный колдун.

Роман провел ладонью по лицу. Ну их в болото всех! Чтоб они утопли. Надя — вот главное. Если колдун сейчас погрузится в воспоминания, то увидит, как воскреснет Надя.

Сейчас он воскресит Надю… Сейчас… Роман весь дрожал от нетерпения, предвкушая свой счастливый сон. Еще несколько часов видений, и он узнает все, как было, — до конца.

Он уже готов был к бегству, но в дверь постучали. Не отвечать, затаиться?

— Роман! — услышал он голос Стена.

Вампир пожаловал. Да нет, он не вампир теперь. Колдун сделал позволительное движение. Дверь приоткрылась, в комнату заглянул Стен.

— Как ты? Не спишь?

— Очнулся.

— Где ты сейчас в своих снах?

— Только что выставил тебя с Юлом и Леной из Беловодья.

— А, значит, ты вспомнил, что Сазонов сжег Юлу лицо.

— Юл всего лишь хотел прощупать Сазонова: о чем мечтает, кого любит или ненавидит… А тот ударил в ответ. — Роман глотнул воды из бутыли. — Тебе не дам. Это простая вода, на водку не заговаривал.

— И не надо. А то я скоро алкоголиком сделаюсь. А ты будешь меня из запоя выводить.

— Тут один интересный момент получается: у Марьи Гавриловны Гамаюновой, которой принадлежала когда-то усадьба Беловодье, была коллекция импрессионистов. Совершенно уникальная. Все пейзажи — с водой.

— Да, я знаю. Я сам разыскивал архив Марии Гавриловны и ее картины. Мы их нашли и выкупили. Пока музей не реставрирован, картины в большинстве своем хранятся в Беловодье.

— Импрессионисты… Послушай, я из одной книжки цитату запомнил. За точность пересказа не ручаюсь, но смысл примерно такой: «Время было удивительное. Все как будто распахнули глаза и увидали то, что прежде никогда не видели. Узрели жизнь, изменчивую, как текучая вода, заметили само движение бегучей капли. До этого все было красиво и мертво, после — все развалилось на части. А тут жизнь сошлась с искусством на мгновение в кратком любовном объятии. То было время импрессионизма, и импрессионизм жизнь запечатлел. Остановил мгновение».

— «Мгновение, ты прекрасно, остановись», — это же из Гете.

— Да, формула счастья.

Стен вдруг вскинулся.

— Что ты поддакиваешь! Хочешь сказать, что тоже Гете читал?

— Почему — тоже? — пожал плечами Роман. — У меня мать в библиотеке работала. Я, как с ребятами подерусь, нос в кровь мне разобьют, прибегу к ней, за стеллажами спрячусь, книгу какую-нибудь наугад вытащу и читаю. А чтобы из носа на страницы не капало, я кусочек от белого форзаца отдеру, пожую — бумага плотная была, — в комок скатаю и в нос засуну. Так что знал уже: те книги, где сзади уголок от белого оторван, — эти уже прочитаны. У Гете я два уголка оторвал. А если ты помнишь «Фауста», то знаешь, что перед тем, как умереть, доктор Фауст, состарившийся во второй раз, хочет создать город счастья на берегу моря, на земле, отвоеванной у моря, то есть — у воды. Все сходится. В самом деле, в Беловодье время останавливается. Вернее, не так — оно может остановиться, если ему приказать. Там можно создать круг прошлого, как это сделал Гамаюнов для Нади. А еще его можно структурировать заново.

— Как ты сообразил, что формула счастья — именно у Гете?

— Да потому что эта — единственная подходящая. Счастье, за которое отдают душу. Счастье, равное душе… бессмертию.

Послышался плач ребенка. Казику опять что-то не нравилось в окружающем его мире.

— Иди, — сказал Роман, — мне осталось вспомнить мое счастливое мгновение.

Роман снова погрузился в ВОСПОМИНАНИЯ…

Но в этот раз вышел сбой. Роман стал вспоминать за Юла. Связь с ожерельем мальчишки оказалась столь прочной, что воспоминания Юла вторглись в колдовской сон.

Оборвать сон колдун не мог — как не могут обычные люди вырваться в реальность из кошмара и вынуждены досмотреть его до конца.

И вот Роман смотрел сон не за себя — за Юла, пока пролитая вода высыхала на веках.

— Куда мы едем? — спросил мальчишка, когда они на «форде» Гамаюнова миновали границу первого круга.

Они — это Стен, Лена и Юл.

Бегство, беглецы. Юл ненавидел беглецов — хороших и плохих, всех без исключения. За то, что они слабее. Он ненавидел слабых. И ненавидел себя, когда бывал слаб. Но он знал, что он сильный. Даже когда проигрывал, все равно знал, что он — сильный.

— Как можно дальше отсюда, — ответил Стен.

— А Роман? — Юл вскинулся. — Ведь он там, внутри, остался.

— Таково его желание. Ему ничто не угрожает.

— Лажа! Очень даже угрожает. Это он вас обманул. Героя решил изобразить. Вернемся!

Стен покачал головой:

— Юл, я не могу!

— Не можешь?! Ах, вот как?! Останови! Кому говорю, останови, или я выпрыгну.

Стен затормозил. Мальчишка выскочил и кинулся бежать назад к Беловодью. Стен — за ним. Нагнал, конечно. Схватил за куртку. Мальчишка яростно вырывался.

— Юл, послушай, пойми же! Я не могу вернуться, иначе погибну. И не только я умру, но и Лену прикончу. И тебя. А Роману не помогу. Сазонов нейтрализован. Роман все контролирует. Нечего тебе там делать.

— Нет, есть что! Я это чувствую!

Стен оглянулся. Лена шла к ним.

— Я тебя не отпущу.

— А я не оставлю Романа там, внутри. И ты не имеешь права меня удерживать. Если по справедливости. Не имеешь. Ну, скажи, можешь ты делать выбор за меня? А? Нет ведь!

Стен стиснул зубы, вновь оглянулся… Он мог бы применить силу, причинить боль. Шутя. Но не хотел принуждать.

— Хорошо, иди. Только не делай глупости.

— О'кей. Буду умненьким. Я — не ты. Всякую подлость сразу чувствую. Так вот, я знаю — там замышляется какая-то подлость!

И Юл побежал назад к стене Беловодья. Что Стен сказал Лене, мальчишка не расслышал.

Юл решил передвигаться под водой. На поверхности Сазонов или Гамаюнов легко могли его засечь. А вот ниже… Отцы-основатели не отваживались на прямой контакт со стихией, предпочитая шагать по ледяным дорожкам. У Юла явилась догадка, что отцы-основатели весьма смутно стихию эту понимали. А возможно, не понимали вовсе. И даже опасались.

— Привет! — сказал Юл Беловодью, погружаясь в его светлые воды.

— Привет! — услышал он вполне отчетливо в ответ.

Подумал, что померещилось, прочистил уши. Ну как же — вода в ушах, может все что угодно показаться. Вода, разумеется, в ушах осталась, куда ж ей деваться? А голос зазвучал отчетливее, нежели прежде:

— Ты меня слышишь и можешь уши не тереть, — сказал некто насмешливо.

Юл огляделся, но никого не увидел.

— Кто ты? Дева озера?

— Дева? Нет, я существо мужского пола.

И тогда Юл разглядел Грега. Он сидел в некоем подобии кресла, сотканном из воды. Кресло слегка покачивалось.

— Что ты здесь делаешь? — удивился Юл.

— Прячусь, — был ответ охранника.

Перед глазами Юла все плыло — голубое становилось зеленым, белое — голубым. Черное пропадало и растворялось, чтобы стать чистым ультрамарином, а поверх переливался узор жемчужной пены.

— Красиво, правда? — спросил Грег. — Я люблю здесь сидеть. Когда становится скучно, всегда сюда ухожу.

— Тебя отправил сюда Гамаюнов?

— Нет, я сам. Разве я не могу сделать чего-нибудь сам? — Вода вокруг замутилась, заколебалась, вверх устремились стайки пузырьков. — Ты понимаешь меня?

— Почти. Терпеть не могу, когда мне приказывают.

— Послушай, я знаю, зачем ты вернулся. Ты хочешь помочь Роману Вернону, но только не знаешь чем. Ведь так?

— Точно, — подтвердил Юл.

— Ты отличный парень. Ты мне нравишься. Будем действовать вместе. Думаешь, я глупый тупой охранник? Все так думали. Но я всегда понимал суть вещей куда лучше других, лучше Стена и лучше Гамаюнова. Но на мои слова никто не обращал внимания. Никто не верил. Охранник ты? Так охраняй! И все.

— Я тебе верю. Я тоже понимаю суть.

— Тогда слушай: сила в Беловодье непомерная. Но никто не умеет ею пользоваться. Примеряются и так и этак, а ничего не выходит. Вот у тебя бы получилось. Ты особенный. Ты можешь почувствовать стихию. А Беловодье — это стихия. Надо лишь уметь использовать ее. Ты можешь…

— Я пытаюсь.

— Так чувствуй скорее! Да, чувствуй скорее! Беловодье может всех осчастливить. Всех до единого!

— Оно исполняет желания?

— Нет, нет, оставь эти щучьи сказки. Оно не исполняет желаний. Оно позволяет делать все. Не ясно? Ну так слушай: оно не препятствует, оно — помогает. Если ты что-то задумал, оно поможет воплотить. Если ты начнешь действовать, оно в сто крат усилит твои усилия. Оно подхватит тебя, как волна, и вознесет на гребень. Ты уже не один — будто сотни, тысячи за тобой. И каждый протягивает руку помощи. Что бы ты ни замыслил — оно всегда с тобой. — Голос Грега звучал все более напевно. Наверняка сирены пели такими же голосами зазывные песни Одиссею, царапая острыми когтями камни неведомого острова.

Юл даже огляделся, потому что ему послышалось как раз такое наждачное царапанье.

— Оно может вернуть Наде жизнь?

— Оно — нет. Но Роман с его помощью может. Если Роман знает, как это сделать. Знай, как сделать, и с Беловодьем ты всемогущ!

Колдун очнулся. Разговор с Грегом прервался на половине. Странно… Почему он не принял Грега в расчет? Никто его не принимал. И Роман — как все?

День сейчас или ночь? Впрочем, неважно. Есть не хочется. Спать — тоже. Немного мутит. Но сил еще на многое хватит. Роман наконец подошел в воспоминаниях к главному — к Надиному воскрешению.

Прошлое аморфно. Мы сами создаем из него стройную систему, сами кристаллизируем его, как нам заблагорассудится. Чтобы создать прошлое, в котором был тот час и та минута, в которой Надя могла погибнуть, но не погибла, Роману надлежало заново выстроить все мгновения, начиная с того страшного, когда Колодин нажал на спусковой крючок. В новой последовательности возвращенная Надина жизнь не должна повредить настоящего, не должна ничего изменить в прошлом. Такое возможно только в Беловодье. Только оно дает неизмеримую власть над временем, власть над каждым мгновением. Потому что само оно — остановившееся мгновение.

И колдун вернулся в ВОСПОМИНАНИЯ…

А вспоминая, вернулся в усадьбу Гамаюнова.

Вошел и распахнул дверь из гостиной в Надино прошлое. Серый туман вновь заклубился перед ним.

Он произнес заклинание. И возникли порталы, как два зеркала, обращенные друг к другу. Бесконечный ряд. Комната вытянулась вверх, утончилась в центре и обернулась огромной клепсидрой.

Загрохотали капли водяных часов. Все быстрее, быстрее… Сердце раскачивалось, как маятник часов механических. Раскачивалось и немело от страха. Ведь Роман не повелевал временем, но лишь притворялся, что повелевает. Но страх был как лед — кусками и как будто вне. Разум — холоден. Воля сжата пружиной. Каждое мгновение надо вновь собрать в сложнейшую цепочку, куда более сложную, чем цепочки ДНК, хранящие тайну жизни. Ошибешься — и нарушишь прошлое, и настоящее вместе с ним. Часы разобьются. Время сойдет с ума. Время, которое теперь двигалось вспять вслед за каждой каплей. Уже казалось, что над Романом — не потолок, а чистое небо, только фиолетовое, и в нем горят незнакомые яркие созвездия.

И вот — наступила нужная минута. Расчет оказался верен. Роман лежал на песке. Съежившись от страха и глядя, как кружится в воздухе сосновая хвоя, осыпаясь с ветвей. Он был в прошлом. Прошлое неподчинимо. А вот будущее подчинимо теперь фантазии колдуна. Что, если, сам того не желая, колдун нафантазирует себе смерть? Роман заставил себя выпрямиться во весь рост. Он видел, что Надя стоит за деревом.

Сейчас она рванется вперед, и пуля разорвет ей сердце.

Вот! Она уже бежит. Уже! Сейчас!

И клепсидра перевернулась.

Чуть быстрее, на миг быстрее, чем это было в той, прежней реальности, Надя рванулась к Роману!

Выстрел грохнул и… Надя покатилась по песку. Жива? Нет? Роман не мог двинуться — страх сковал его. Вновь загрохотали выстрелы: это стрелял Меснер вслед убегающему Колодину. И все мимо.

Роман сделал несколько шагов. Надя лежала, как тогда, замерев в незавершенном прыжке, сброшенная на землю. И кровь забрызгала желтеющую траву.

Пуля угодила ей в плечо.

— Больно… — прошептала она.

— Сейчас пройдет, — пообещал Роман, и губы стали расползаться в улыбке.

— Ты чего?! Смеешься?

Он приподнял ее, прижал к себе. Она закричала от боли. А он смеялся.

И вновь стали падать капли. Все быстрее и быстрее… Капли прошивали мир прошлого, как стрелы. И Роман ощущал каждый их удар. Мелькали смутные картинки — все миновавшие дни выстраивались вновь, все было так, как прежде, и при этом не так вовсе. Роман вновь мчался в Беловодье и держал на коленях Надю. Как прежде, она была недвижна. Но теперь — жива. Спала, усыпленная колдовским сном. Он спас ее, вернул, оживил.

И вот упала последняя капля…

И они вышли из воспоминаний Романа в настоящее. Где-то за их спиной в прошлом со звоном разлетелись на миллиарды частиц водяные часы. И время в лоскутке прошлого вновь сделалось аморфным.

Он ожидал, что, вернувшись, она бросится ему, своему спасителю, на шею, ожидал, что вопьется губами в его губы. Мало ли чего он ожидал! Он больше не управлял событиями.

Время вновь стало кристаллом, и Надя в нем — живой и невредимой… Хотя нет, нельзя сказать, что невредимой. Впрочем, рана ее теперь — та ось правдоподобия, вокруг которой Роман свернул новую реальность, придумав, что все это время Надежду держали в бессознательном состоянии под воздействием колдовских чар, — таковая версия не разрушала времени, но возвращала Надю к бытию. Зачем, почему… Какая в таком поступке логика? Нет вовсе? Или была? Конечно, была. Гамаюнов ревновал и не хотел встречи своей жены с Романом Верноном. Очень даже удачная версия для того, чтобы уберечь время. «У истории нет истины, есть только версии», — повторял Гамаюнов. Такова была версия Романа. Вполне пригодная, чтобы стать основной в данной истории.

И вот Роман и Надя вместе.

И что же она?

— Не могу понять, что со мной. Я все время спала? Какой дурацкий сон. Мне снилось, что меня убили. И я была скована льдом, как эта шлюха из детской сказки, которую трахали семь мужиков, а потом поместили в стеклянный гроб, чтобы она вновь обрела невинность. Может, я тоже теперь невинная? — Она не понимала, что происходит, и потому злилась. Не помнила, что умерла. Не знала, что Роман ее спас.

Надя засмеялась. Недобрый, очень недобрый смех. И вот, наконец, она приникла губами к его губам, но тут же отстранилась.

— Где ты был столько времени? Почему не пришел ко мне? Я просыпалась, вновь засыпала. Мне это надоело. Что ты делал? Где был?

— Чинил Беловодье. — Не сообщать же ей, что она умерла, а он вытащил ее из смертной тени.

— Ах да! Конечно! Водный меч Игоря Колодина рассек шрамы у Лешки на груди. Я сразу подумала, что стена может не выдержать, и сказала об этом Базу. Но мы ничего не могли тогда сделать. Иван Кириллович попросил привезти в Беловодье тебя. Где Гамаюнов? Мне тоже надо ему кое-что сказать.

— Ты обещала уйти от него.

— Не выдумывай! Я обещала, что ты с ним встретишься. И больше — ничего.

— Ты обещала уйти от него, — повторил колдун.

— Во сне, что ли?

— Да, тебе приснился сон, что ты умерла. А я тебя воскресил. И ты обещала оставить Гамаюнова.

— Роман, прекрати свои сказки.

Он схватил ее за руку. Довольно грубо.

— Идем со мной.

— Куда?

— Посмотришь на оживление.

— Не поняла. — Она попыталась высвободить руку. — В чем дело? Что с тобой? Я же сказала — нет.

— Идем, посмотришь, как я Глашу верну к жизни. Сейчас у меня для этого настрой подходящий. Я буду оживлять, а ты отойди в сторону и смотри.

Надя растерялась. Испугалась. Отступила. Сомнение мелькнуло в ее дерзких глазах. Что задумал колдун, она не понимала. Вернее, боялась понять.

— А ты любишь себя! — Она погрозила ему пальцем. — Себя в колдовстве любишь.

— Но тебя люблю еще больше! — Он обнял ее и не желал отпускать. Вот так бы вечно не разжимать рук. А вокруг пусть волнуется изменчивое Беловодье.

Роман приказал светлым водам: «Создай круг прошлого!», чем несказанно Надю удивил.

— Ты повелеваешь? Здесь? А как же… — Она не договорила, стиснула губы.

Ясно, что хотела спросить про Гамаюнова, отчего это Иван Кириллович утратил прежнюю власть, но не спросила.

— Я бросил в здешнее озеро свое кольцо. Так что, видишь, мы в контакте.

— То кольцо, что прежде подарил мне? А потом снял с пальца, пока я была без сознания? Как это на тебя похоже!

О да, женщины всегда помнят, что им подарили или обещали подарить. Но он не мог ей сказать, что снял кольцо с нее убитой…

— Ты ревнуешь к Беловодью?

— Ладно, давай посмотрим, на что ты способен. — Что ни говори, а ей нравилась его дерзость.

Ничего поначалу не происходило, потом вода в озере немного потемнела, сделалась ярко-синей. Потом на поверхности появилось светлое кольцо. Прошло еще несколько минут… Вода внутри кольца замутилась. А потом как будто затвердела. И еще — воздух над ней стал мерцать и мешаться, будто от воды шел жар. Хотя никакого жара не было.

Роман подвел утопленницу к краю дорожки.

— Шагай внутрь, — приказал Роман Глаше.

— Это еще зачем? — засомневалась утопленница. — Опять обожжет, как в прошлый раз. Нет уж! Сам туда лезь. А я в лазить не желаю!

— Ты снова живой быть хочешь?

— Ага. Зачем же еще я за тобой все эти дни гонялась?

— Ну так это твой шанс. Шагай. Только рубаху сними. А то вдруг к телу прирастет.

— А вдруг я насовсем сгину? — Она трусила. Мертвая, а боялась. — Может, как-нибудь иначе…

— Прекрати! Сколько времени ты уже неживая?

— Да уж почти два года уже. Даже больше. Я в озеро не полезу — оно жжется.

— Точно дату помнишь?

— Помню. Семнадцатого июня тысяча девятьсот девяносто шестого года.

— Ты в реку бросилась в тот день, когда я Пустосвятово приезжал купаться и запас воды делать. Давай иди, не растаешь. — Он подтолкнул ее в спину.

— Я не полезу! — Она упиралась изо всех сил.

— Надежду видишь? — спросил Роман. — Видишь, какая она?

— Так она не топилась… — запальчиво выкрикнула Глаша.

— Она живая! — Колдун изо всей силы стиснул Глашин локоть. Скользкое мясо, лишенное кожи.

— Поклянись, что и я оживу.

— Клянусь водою.

Глаша еще миг колебалась. Потом скинула рубаху и скакнула прямо в центр круга. А дальше… Над кругом на поверхности озера образовался яйцевидный купол. Потом купол вырос, в середине появилась перетяжка, и купол превратился в водяные часы. Упала первая капля, и время побежало назад с резвостью лесного ручейка. Купола клепсидры пульсировали и менялись на глазах, и внутри тоже все менялось — мелькали какие-то осколки, бесформенные и разноцветные. Обрезки, обрывки, вкрапления наслаивались друг на друга, пропадали, возникали вновь. И Глаша внутри этого сумасшедшего калейдоскопа тоже менялась, расплывалась, распадалась на части. В светлом небе вдруг проступила чернота, сверкнули звезды. Оглянуться не успел колдун, как промелькнули сутки. Потом неделя. Потом месяц. Сменялись события — отступала осень, потом лето сменялось весною, и вдруг завьюжила зима… И новый круг…

Наконец наступила нужная минута. Упала последняя капля водяных часов. И Глаша вновь возникала — живая, круглолицая, веснушчатая, с растрепанными, выкрашенными в какой-то жгуче-рыжий цвет волосами, пухленькая, коротконогая, загорелая, с заметным животиком. Не красавица, конечно, но молодая баба, полная сил…

— Роман, миленький, — всхлипнула Глаша и потянула к нему руки.

— Стоять! — приказал колдун. — Сейчас главное начнется.

Теперь надлежало из времени, ставшего водой, вновь создать упорядоченную структуру. Кристалл будущего станет расти сразу в нескольких точках. Так к нашей персоне сразу из множества точек подбирается многоголовая Судьба, чтобы толкнуть нас, завихрить или направить, а на самом деле обмануть, как всегда. И надо соединить Глашину жизнь с настоящим так, чтобы ничего она, ожившая, в нем не сместила и не нарушила. С Надей было проще. Ее существование легко вписалось в настоящее без искажений.

Клепсидра перевернулась, и вновь застучали капли. Мигнули звезды, пропали и появились вновь. Зеленый луч, потерянный полвека назад над Ла-Маншем, сверкнул в небе Беловодья и пропал.

Глаша пританцовывала от нетерпения, пока Роман создавал ее прошлое, сращивая с настоящим. Тонкие прозрачные иглы одна за другой протыкали изменчивый купол, и он переставал дрожать и меняться. И Глаша перестала двигаться и замерла. Еще игла, и еще, и вот Глаша вся пронизана прозрачными острыми льдинками времени. Еще моргает, еще смотрит, умоляя, но скоро взгляд погаснет и остекленеет. Постепенно иглы заполнили все пространство купола. И — крах… Он распался. И Глаша ушла бы под воду, если бы Роман не схватил ее за руку. Схватил, рванул, поставил рядом с собой. Она пошатнулась, отступила, провела ладонями по телу, стирая капли.

— Я столько времени у тебя в доме жила? — спросила она, потирая лоб, будто проверяла, подлинные он ей воспоминания вживил или мнимые. — Ничего не помню. Да, знаю, так было, но не помню. Обо всем ты рассказал, а мою память серым туманом накрыло. Я в тумане плескалась, как в воде. Или, вернее, в густом жирном супе. И о своей судьбе в газете прочитала. На последней странице. Там, где хохмочки всякие печатают. — Глаша затрясла головой, русые волосы плеснули по плечам.

— Ты со мной из Пустосвятова уехала, у меня в доме в свободной комнате проживала, — вкрадчиво на ухо ей шептал колдун, но при этом искоса поглядывал на Надю. Та смотрела на «новую» Глашу очень даже внимательно. — С помощью волшебного зелья я из тебя королеву красоты сделал. Долгохонько пришлось повозиться. А потом я тебя заколдовал в русалку, мы вместе к водяному наведались, и ты кости мне помогала метать. А потом ты за мной увязалась в путь-дорогу. Так ведь?

— Так вроде… — Глаша хихикнула. — Так я что ж теперь — королева красоты?

— А ты глянь! — Он подвел ее к краю дорожки.

Она глянула в водное зеркало, ахнула и обмерла.

— Неужели это я? — И тут же радостно взвизгнула. — Я-а-а!

Нагая, завертелась она перед Романом, но в этом ее верченье не было ничего чувственного. Роман — ее создатель, ее Пигмалион. И новая Галатея любила его больше всех мужчин, с которыми когда-то трахалась.

Да, вышла она после колдовских процедур куда краше прежней. Что говорить — была девчонка ничем не замечательная, весьма упитанная, курносая. А теперь — талия осиная, грудь упругая, шея лебединая, и все остальное… А ноги-то, ноги! На двадцать сантиметров длиннее прежних. А лицо! Носик точеный, глазища огромные, веснушки, правда, есть, но они как будто специально по коже рассыпаны. И волосы — золотой волной до середины спины. А главное, движется она теперь так томительно-медленно, плечиками поводит и бедрами, что все мужчины без исключения должны штабелями укладываться под крошечные розовые ее ступни.

— Я мужику своему поганому покажусь. Чтоб у него слюнки-то до живота текли. Пусть видит, подлец, что потерял!

Вот она, наисладчайшая женская мечта. Неужто ради этого все муки были и все усилия? Впрочем, занятно будет посмотреть на физиономию бывшего Глашкиного мужа, когда он с этой красавицей на улице столкнется.

— Роман, миленький, я за тебя в огонь и в воду!

— В огонь не надо, — остановил ее порыв господин Вернон. — И в воду тоже. Просто живи.

И подставил щеку для поцелуя.

— А в губы можно? — Глаша, не дожидаясь согласия, прильнула к губам колдуна.

— Э, так не пойдет! — возмутилась Надя, вроде как в шутку оттолкнула новоявленную красавицу, но Роману почудилось — нешуточная вовсе ревность ожгла сердце его львицы.

— Да ладно тебе! — засмеялась Глаша. — Я же просто так — радуюсь! Теперь я перед Романом Верноном в неоплатном долгу.

— Смотри, Глаша, глупостей новых не делай! — предупредил колдун.

— Да ладно тебе! Я теперь счастливой буду! Самой счастливой, вот увидишь! — И она, подпрыгивая от радости, понеслась к домику для гостей.

— Платьев наделай! — крикнул ей вслед Роман.

— Каких? — Глаша остановилась так неожиданно, что едва сумела сохранить равновесие. А то бы грохнулась в воду — и прощай Романова работа.

— А каких захочется. Ведь это — Беловодье!

Вода в озере бурлила и выплескивалась на дорожки. Фонтанчики поднимались там и здесь. Все играло. Будто там в глубине кто-то резвился и радовался.

Роман повернулся к Наде.

Красавица смотрела на него мрачно: взгляд исподлобья не сулил ничего хорошего.

— Ты и меня воскресил, как ее! — заявила Надя без тени сомнения.

— С чего ты взяла?

— Я помню серую хмарь. Пустоту. Ничто. Ощущение, что просыпаешься и не можешь проснуться. И однообразные сны. Сны, в которых я умираю. А потом сижу в клетке и не могу выйти. Да, я умерла. А теперь жива. И ты нарочно показал мне Глашино воскрешение, чтобы я это поняла. — Говоря это, она все повышала и повышала тон. Теперь она уже почти захлебывалась воздухом. — Чтобы чувствовала себя обязанной, чтобы благодарила тебя и кланялась в ножки. Так?

— Так. Но не совсем. Я не благодарности искал…

— Самовлюбленный подленький колдунишка! — Взглядом она готова была испепелить. К счастью, подобного дара ожерелье в ней не открыло.

— А что было делать?! — Роман не оправдывался, наоборот, нападал. — Ты вновь готова была броситься в объятия своему Гамаюнову. Хотя прежде обещала его забыть. А тут вновь: ах, создатель Беловодья, ах, учитель! А до того клялась уйти от него, если я тебя спасу.

Надя молчала. Но лицо ее становилось с каждой фразой Романа все холоднее, все надменнее.

— Он — никто нынче. У него больше нет ожерелья, — мстительно сказал Роман, чувствуя, что вновь ее теряет.

— Беловодье — его ожерелье!

— На это ожерелье претендует Сазонов. Выходит, если Сазонов одолеет, ты кинешься на шею ему?

— Сазонов погиб.

— Это вы так думали. Но он здесь. И едва не захватил все.

— Я никому не позволю себя оскорблять. Ни тебе, ни… — Она запнулась.

«Гамаюнову», — мысленно продолжил за нее колдун.

Она неожиданно отступила.

— Роман… я была счастлива несколько минут назад. А теперь я тебя ненавижу. — У нее задрожали губы.

— За что?

— И он еще спрашивает! Ты загоняешь меня в клетку! В угол клетки!

— Нет, я пытаюсь открыть тебе глаза. Не понимаю даже, почему ты его любишь? Вообразила, что он творец, гений! — Роман театрально вскинул руки. Потом резанул ладонью, будто хотел оборвать невидимую нить. — Но нет, нет… Он всего лишь тиран. А ты — надменная, дерзкая львица, на которую он надел ошейник. И ты не можешь этот ошейник сдернуть. Ожерелье — ошейник, который Гамаюнов тебе милостиво подарил… — Роман вспомнил, как создавал ожерелье для Юла. Тогда он коснулся губами не отвердевшей нити и навсегда установил связь со своим птенцом. Но то была возможность слышать мальчишку на расстоянии так, как никого на свете Роман больше слышать не мог. Чуть больше слюны, растворенной в воде, чуть больше власти, и ученик уже не ученик, а раб, он не просто слышит тебя, ты ему приказываешь. — Иван Кириллович управляет тобой через ожерелье!

— Нет! — Надя отвернулась.

— Да, дорогая, да. Объясни иначе, почему ты не можешь от него уйти? Жалость гложет? Признательность удерживает? Нет и нет. Ты не из таких. Из жалости ты не останешься рядом ни на минуту. Ты не умеешь утешать, зато умеешь причинять боль.

— Так зачем же ты меня добиваешься? Хочешь, чтобы я тебя немного помучила? — Прежний дерзкий тон вновь к ней вернулся.

Колдун улыбнулся: ну, так-то лучше.

— Я не ищу утешения. А вот Гамаюнову нужна подпорка, костыль. Без тебя он ничто. — Роман знал, что ей сейчас больно, и сознательно бил по больному. — Ты — его раба. Он сначала одарил тебя ожерельем, потом затащил в койку, потом — сделал женой… А ты шла на поводке и бесилась от ярости. Неволю свою принимала за любовь. Ты ведь даже забеременеть от него не могла: так все внутри тебя восставало. Твоя суть — на его. И твоя колдовская сила убивала всякий раз дитя, едва жизнь зарождалась. Так ведь?..

— Роман, прекрати! Или я тебя задушу!

— Как глупо — душить человека, который хочет тебе помочь! И потом, задушить меня тебе не хватит силы. Чисто физической силы, даже если я не пущу в ход колдовство. Или хочешь попробовать?

Она бросилась к нему и схватила за шею. В тот же миг его ожерелье стало вибрировать. И ее — он видел это — вибрировала в такт. Он тоже положил ей ладони на шею, вслушиваясь в биение водной нити.

— Почему же ты не душишь? — спросил, приближая свои губы к ее губам. — Я жду.

Она закрыла глаза и судорожно вздохнула.

— Баз сказал?

— Нет. Я догадался, милая. Моя мать так ограждала себя от материнства. А я появился на свет случайно, когда она решила, что больше не может забеременеть, и забыла ненавидеть.

— Пошли к старику! — Надя сняла ладони Романа со своей шеи. Сняла, но не отпустила, напротив, изо всей силы стиснула пальцы. — Пойдем и спросим его напрямик — правду ли ты говоришь?

— Да если бы и правда, что с того, Наденька? Ведь на самом деле человек отличить не может — околдован он или сам по себе влюбился. И та любовь зла, и эта боль причиняет. И обе они томят, заставляя сердце замирать. А без любви человек несчастным становится.

Гамаюнов всякий раз был иной. То надменный, то по-стариковски брюзгливый. Сейчас он притворялся наивным, и это было неприятно.

— Отпусти меня, — сказала Надя. Но ни капли просительности в голосе. Она вообще не умела унижаться.

— Не могу, — покачал головой Иван Кириллович. — Старость — она ведь на самом деле злая.

— Дед Севастьян не был злым, — заметил. Роман.

— Вам легко упрекать — вы сами ничего не создали. А я создал. Это я, именно я задумал Беловодье… Сколько лет о нем мечтал, сколько раз проклинал мечту и вновь к ней возвращался. Ведь Сазонов чем меня купил? Он мне обещал помочь с воплощением. Я знал, что он совсем иначе понимает Беловодье. Но других союзников не было, и я решился. Думал, что Беловодье его переменит, как переменил когда-то Чернобыль. Младший брат Сазонова был на Чернобыльской АЭС в восемьдесят шестом и получил смертельную дозу. Умирал долго, страшно. От Вадима ему костный мозг пересаживали. А мозг не прижился. Вадим тогда… как бы сказать поточнее… Перестал быть карьеристом и стал совершенно иным человеком. На время. Был придуман проект — неуничтожимый город, упрятанный глубоко под землей, чтобы в случае любой катастрофы… Ведь если вдуматься, мы все живем накануне Армагеддона. Ежеминутно, ежечасно он может случиться. Но все — или почти все — об этом не думают. Понимают лишь единицы. Тот, кто прикоснулся. Как Вадим. Деньги на проект нашли. Огромные деньги. И тут мы случайно с ним встретились. Вадим услышал про Беловодье, про Шамбалу и забыл про свои чертежи. Он рассматривал мой проект вульгарно, напрямую. Как средство спасения физическое. Но неважно… Ради того, чтобы создать Беловодье, я готов был согласиться и на эту помощь. Я его не разубеждал, а поддакивал. Да, именно таким Беловодье и будет, каким оно кажется Вадиму. Сазонов был человек с положением, со связями. Без него я бы никогда не смог сделать того, что сделал. Так что я ему благодарен. Нет, не осуждайте, но послушайте! Представьте, вы встречаете человека, и он начинает вам рассказывать, что располагает неограниченными средствами, а средства эти готов употребить на осуществление ваших замыслов. Вот подлинное исполнение всех желаний. Я отринул все сомнения. Да, разум мой с ехидной настойчивостью подсказывал, что такого просто не может быть. Что за всем этим должен быть какой-то расчет, обман… Что за все придется заплатить. Но ни обмана, ни расчета я тогда распознать не мог. Ну да, бриллианты были фальшивые. Что из того? Бриллианты — это не цель, а средство. И вот… я стал создавать Беловодье. И творение меня подчинило. Но как я был тогда счастлив! — В голосе Гамаюнова слышались мечтательные нотки.

«Воспаряет», — подумал Роман и весь передернулся, потому что слово это было из лексикона Сазонова.

— Вы очень ловко придумываете оправдания. А те ребята, из которых вы обещали создать элиту для своей Шамбалы и которых просто-напросто убили? Вас совесть не мучает, когда вы их вспоминаете?

— Нет, же мучает, — ни на миг не поколебавшись, ответил Иван Кириллович. — У меня не было другого выхода. Те люди, что стояли за Сазоновым, требовали огромные суммы за свои милости. Причем валютой. Мы продавали бриллианты и расплачивались с покровителями. И потом, работа над проектом сама по себе забирала огромные средства.

— Да, всегда так получается: строят новый мир, а выходит дорогая дача.

— Роман, помолчи, — попросила Надя. — И выйди. Я с… Иваном Кирилловичем наедине поговорить хочу.

— Надя!

— Выйди, прошу тебя.

Он покинул маленький, чем-то похожий на китайскую пагоду домик, Башня… Ну, конечно — башня из слоновой кости, как иначе мог мыслить свое убежище Гамаюнов? Запереться, спрятаться. Но не одному ведь! С собой надобно кого-нибудь непременно запереть, чтобы обихаживать долгую старость. Но Надю Роман ни за что не отдаст. Если что, срежет с нее ожерелье и навсегда подчинит… Нет, так нельзя, недопустимо. Она не стерпит, не простит. А что можно? Что?..

Надя отворила дверь и приглашающе кивнула.

— Ну?

— Заходи.

— Так что вы решили?

— Он меня отпускает. Но только если останется здесь, внутри. Выполни его просьбу, Роман.

Все-таки выторговал свое гнездышко, свою башенку. Да пусть забирает!

— В конечном счете, он же создал Беловодье, — напомнила Надя.

— Да, да, что сотворил, то и имеешь, — согласился (почти) Роман.

— Вы сейчас уедете? — спросил Иван Кириллович. — Знаю, знаю, уедете, и не отрицайте. Что вам теперь здесь делать со мной вот таким? — Он понимающе улыбнулся и тронул руками шею, где осталась мертвенно-белая полоса. На том месте, где много-много лет Гамаюнов носил ожерелье.

Полчаса назад Гамаюнов был напорист, почти яростен, и не желал сдаваться. И вдруг обмяк весь, смирился.

«Артист», — подумал Роман.

Но гнева больше не было.

— Прошу вас, опасайтесь Вадима Федоровича. Он человек очень последовательный. Цель наметит и идет к ней. Ни за что не отступит.

— Разумеется, буду опасаться, — согласился Роман. — Ведь он хотел меня убить.

— Он тогда не знал, что у меня больше нет ожерелья и новых кругов я ему создать не могу. Боялся, что вы ему все испортите. Вы, Роман Васильевич, очень сильный колдун. Он сказал, что за вами давно наблюдает, специально даже для этого дом себе в Темногорске приобрел. Он опасался, что вы здесь все по-своему начнете обустраивать. И решил, что, как только ограда будет починена, он вас обезвредит.

— Нож с водным лезвием вы сделали?

— Вадим сам умеет. Правда, очень слабый. Сутки держится, не больше. Когда вы внезапно покинули Беловодье и он понял, что ограда не восстановлена, мы с ним еще раз все обсудили. И он решил вас не трогать. Потому что только вы можете ему помочь.

— В чем помочь?

— Ему нужны семь новых ожерелий с водными нитями, чтобы создать семь дополнительных кругов. Он полагает, что в этом случае Беловодье включится.

— Что значит — включится?

— Сейчас оно хаотически реагирует на некие приказы. А потом… Это только гипотеза… Если круги будут созданы, Беловодье начнет осуществлять направленное преобразование мира.

— Под руководством Сазонова?

— Я всего лишь хочу объяснить логику этого человека. Вы сейчас думаете, что все поняли и все знаете. А на самом деле ничего не поняли и не знаете ничего. А когда сами ошибетесь, когда вас будут упрекать, вот тогда меня и вспомните.

— Иван Кириллович!

— Я вам зла не желаю. Но говорю: вспомните. Имейте в виду, то, что я вам рассказал, — гипотеза Сазонова. А теперь идите… И не забудьте перед уходом забрать ваше кольцо. Когда вы покинете Беловодье, оно вновь станет моим. Моим… — Гамаюнов повернулся к окну, и вымученная улыбка появилась на его губах. — Вам, Роман Васильевич, на самом деле Беловодье не нужно. Вам только хотелось доказать, что вы сильнее, что можете и не такое? И главное, надо было меня одолеть. Так ведь?

Признаваться, что это правда, не хотелось. Но и лгать колдун не желал. Особенно при Наде.

— Так, — выдохнул Роман.

— Ну что ж, вы доказали. Вы победили.

— Нет. Не победил. Беловодье создали вы. Как бы то ни было. — Каждое слово давалось с трудом. На Надю Роман не смотрел. — Мне такое не под силу.

— Еще создадите. Какие ваши годы. — Роману показалось, что весь этот разговор вел какой-то другой, не прежний Гамаюнов. Прежний ни за что бы так не сказал. — Вы счастливец, — вздохнул Иван Кириллович. — У вас нет своего Сазонова.

— У меня есть ваш Сазонов, — не удержался, чтобы не съязвить, Роман.

— А мы с тобой будем счастливы? — спросил Роман Надю, когда они вернулись в усадьбу.

— Конечно.

— Эта спальня точь-в-точь как у Марьи Гавриловны. — Надя упала на широченную кровать под балдахином. — Моя спальня.

Они вновь поцеловались.

В этот миг время замедлилось во всем Беловодье, мечта погрузилась в аморфное ничто, остановилось мгновение, в котором Роман был наконец с Надеждой.

— Ты все-таки добился своего. — Она положила ему голову на грудь и смотрела на сгусток света, что плавал над их кроватью. В этом свете кожа казалась платиновой. И волосы Надежды тоже отливали белым металлом.

— Я всегда добиваюсь своего, — улыбнулся Роман. — Когда я в первый раз увидел тебя, понял: ты будешь моей.

— Приз, который надо выиграть?

— Может быть. Но думаю, что ты — моя судьба. И путеводная нить. И звезда. — Он запнулся. Потому что ожидал, что она начнет насмешничать.

Но Надя лишь спросила:

— Не слишком ли много?

— Мало… напротив. Ты — мое проклятие и мое мучение.

— Пожалуй, хватит. А то еще сочинишь, что я — твоя смерть.

— Кто знает. Надо у Стена будет спросить — может, это и так.

— Сотри мне память, чтоб я не помнила о прошлом. Ни про Антона, ни про роман с Лешкой. И Гамаюнова тоже хочу забыть. Ну их всех в болото. Будем ты и я. Будем жить без оглядки. И чтоб прошлое не холодило спину. Наслаждаться жизнью будем. Я так хочу!

— Я не хочу ничего в тебе стирать. А то станешь похожа на других.

— Боишься, значит?

— Может быть. Я оружия огнестрельного боюсь. Огня. И еще — тебя.

— И правильно делаешь, что боишься. Я у тебя всю силу отберу. Выпью тебя, одна шкурка останется. Возьму и ту шкурку выброшу.

— Нет, ты обманываешь. Напротив — ты мне силы даешь.

— Значит, я воскресла какой-то другой, не той Надей, которая умерла. Не помню, чтобы я хоть кому-то прежде могла что-то дать. Если не употреблять, конечно, это слово в пошлом смысле.

— Мне нравится, когда ты говоришь пошлости.

— Это тебя возбуждает? А что, если наша любовь разрушит Беловодье? Ты не боишься? Если каждый оргазм подталкивает творение Гамаюнова к гибели?

— Тогда мы погибнем вместе с ним.

— Ну что ж, давай разрушим его поскорее.

И ночь их счастья продолжалась год…

Роман вновь выплыл из прошлого в настоящее. Но еще один черный лоскуток беспамятства остался. Несколько дней? В Беловодье всего лишь несколько минут. Их тоже предстояло вспомнить. Колдун прикрыл глаза и так лежал, не в силах поверить, что там, в его снах, Надя только что была рядом. Была и исчезла… Почему? Где она?

Вспоминай, Роман, вспоминай скорее!

Остались последние ВОСПОМИНАНИЯ…

Что произошло, Роман сказать не мог. Удара как такового не было — физического удара. Кажется, сначала он летел куда-то, а перед глазами его сыпалось крошево стекол и мелькало серое, зеленое, коричневое, потом опять зеленое, пока наконец не вспыхнуло ослепительно, как блик солнца на воде, и оборвалось черной непроглядностью. Потом в воспоминаниях пошла тьма. Будто сон без сновидений. Роман не мог вспомнить то, чего не видел и не знал.

…Он слетел с кровати от удара. Хотел подняться, но кто-то наступил ему ногой на грудную клетку. Хотел произнести формулу изгнания воды — губы не шевельнулись. Тело сделалось ватным, бессильным, в мозгу — тоже вата, туман, нет, не туман — дым, дым… Да что ж это такое?

— Быстрее, — крикнул кто-то из темноты, и Роман узнал голос Сазонова.

Как же Беловодье его отпустило? Ведь велел… Неужели этот колдунчик смог пересилить господина Вернона? Нет, конечно, не колдунчик, Сазонов силен, и очень даже. Роман рванулся, губы шевельнулись, но заклятия не выдохнули.

— Скорее, — повторил Сазонов.

Мелькнул свет — кто-то зажег свечу. Клубы дыма наполняли комнату. Колдуну казалось, что кто-то держит его за руки и за ноги. Но нет, никто его не держал. Только руки и ноги его приросли к полу. К полу, который был частью Беловодья. И свечу держал над колдуном край занавески. Скрутился, обратившись подобием руки, и прислуживал. Сазонов нагнулся над колдуном. Острое лезвие вспороло кожу на груди.

— Быстрее, — бормотал Сазонов, орудуя скальпелем.

Кому он приказывал? Сам себе? Или кому-то другому? Или… скальпелю? И Надя? Где Надя?

Еще один порез, и еще… Роман пытался произнести заклинание, но не мог. В мозгу плавал серый разъедающий мысли дым. Как Сазонов вырвался? Не мог он, не мог. Вода-царица… Еще один порез… Колдун, прежде почти всемогущий, чувствовал себя беспомощным поросенком, которого собрались прирезать. Он не мог даже кричать от боли. Боль стекала внутрь, переполняя душу. Когда сам создаешь ожерелье и ведешь скальпелем по коже, боли нет. Лишь ощущаешь прикосновение металла. А тут саднило, как при настоящем порезе. Чужое колдовство! Новый порез. Каждый куда длиннее того, что необходимы для создания ожерелья. Что Сазонову нужно? Зачем? Семь новых кругов Беловодья? Чепуха. Бесконечная пытка. Все качалось и плыло. Роман подумал с надеждой, что сейчас потеряет сознание. Но сознание не уходило. Он рванулся еще раз и выкрикнул самое простое заклятие, какое смог осилить. Тут же одну руку удалось освободить.

Сазонов в ответ тоже ругнулся магически. И Роман вновь был пленен.

— Лучше держи, — велел Сазонов.

Кому он приказывал? Роман не мог понять. Кроме них двоих в комнате никого. Неужели повелевает Беловодьем? Но как? Где Надя?

И такая ненависть вскипела в Романе, что ненавистью этой обожгло пленителя. Раздалось шипение, волна пробежала по полу и…

Сила, что его держала, ослабла на миг. Но вырваться Роман не смог — необоримой была сила. Лишь успел колдун пожелать:

— Чтоб вам мои ожерелья бедой обернулись.

Как простой смертный пожелал. А может, и как колдун — он и сам не понял. Но от всей души. Говорят, дурного желать нельзя, мстить нельзя, и все такое. Но эти правила не для колдунов писаны.

— Тихо, — повелел Сазонов. — На меня проклятия твои не действуют.

— Еще сочтемся, — пообещал Роман.

— Воду! — наконец крикнул Сазонов.

И кувшин сам собою подъехал к нему.

И Сазонов вылил на колдуна полный кувшин пустосвятовской воды. Произнес заклинание, схватил пинцет и принялся ковыряться в ране, выдернул первую серебряную нить, вторую, третью…

— Ну что, говнюк, кто из нас сильнее? — раздался над Романом торжествующий голос, и плевок обжег щеку.

И колдун, наконец, потерял сознание.

— Грег! Грег! Где ты? Что случилось? Почему? — закричал Юл.

Грег вынырнул из толщи воды. В руках у него был небольшой черный саквояж. На вид — старинный.

— Я ухожу отсюда, — сказал Грег.

— Что случилось? Сазонов вырвался, а Роман…

Грег взял мальчишку за руку и покачал головой, заметив перстень на среднем пальце.

— Зачем ты надел кольцо? Этого нельзя было делать.

— Но ты же отдал мне этот перстень Романа и сказал…

— Сказал: береги. — Грег опять сокрушенно качнул головой. — Надевать его было нельзя.

— Я не знал! Ты во всем виноват!

Роман не сразу сообразил, что его ожерелье в миг беспамятства соединилось с ожерельем Юла и теперь колдун путешествует по воспоминаниям мальчишки. «Жаль…» — пробилась мысль сквозь колдовской сон наяву. Теперь воспоминания утратят чистоту. И сам колдун будет другим — не таким, как прежде. А каким станет? Впрочем, плевать. После всего, что уже вспомнилось, плевать…

Юл швырнул кольцо в воду с воплем:

— Повинуйся Роману. — Зеленый перстень сверкнул и пропал где-то в толще воды.

Грег проследил за кольцом взглядом.

— Ты зря обвиняешь меня. Я нашел кольцо и отдал тебе. Только и всего. А ты надел кольцо на палец. Не надо было. Роман утратил связь с Беловодьем, а Гамаюнов, видимо, восстановил.

— Я все исправил. Теперь Роман вновь будет повелевать Беловодьем!

— Ничего подобного. Твой приказ Беловодье не слышит. Кольцо — не твое.

— Откуда ты знаешь?

— Ты забыл? Я понимаю суть.

— Ты — охранник.

— Я — хранитель. И Беловодье сейчас делает то, что приказывает ему Иван Кириллович. А тому — Сазонов. — Грег отогнул ворот свитера. На шее у него не было ожерелья. — Да, я слишком хорошо понимаю, что происходит. И больше не хочу быть охранником. Ухожу. К счастью, для того чтобы выйти из Беловодья, не нужен пропуск. — Грег улыбнулся. — Я сказал, к счастью… Надо же.

Но Юлу было не до душевных переживаний Грега. Птенец Романов так и кипел:

— Ты знаешь, что делать?

— Кольцо ищи.

— А потом?

— Надень Роману на палец.

Юл бросился в глубину. Ему казалось, что сквозь толщу воды он различает слабое свечение зеленого камня.

Все закружилось.

Вода на веках высохла, и воспоминания прервались.

Роман вздохнул. Надо же! Оказывается, Юл все это устроил. Глупый мальчишка! Да, глупый мальчишка. Но Роман не злился на него. Почему-то не мог.

Посмотрел на кольцо на мизинце. Все-таки Юл вернул его. Нашел, значит…

Нет, нет, нельзя размышлять.

Назад, назад, в ВОСПОМИНАНИЯ уже свои…

Очнулся Роман, лежа на полу. Он был раздет, и боль была такая, что он едва сдерживался, чтобы не закричать в голос. Кто-то сидел рядом с ним на корточках и стирал платком кровь с тела.

— Кто здесь? — Он сел рывком. Перед глазами все плыло. — Кто здесь?

— Это я, — узнал он Глашин голос.

— Где Надя? Что с ней?

— Роман… — Надя взяла его за другую руку.

— Что случилось? Как такое возможно?

— Возможно… — прозвучало эхом.

— Как?

— Беловодье не на нашей стороне. Теперь. А его пересилить ни у кого нет сил.

— А как же кольцо? Я отдал ему кольцо…

— Выходит, твой дар отринут.

И тут закружило. Комната куда-то поехала, как поезд, отходящий от перрона в никуда. Вещи и люди плыли вместе с комнатой. И Надино лицо менялось постоянно. Она то смеялась, то замирала, то вновь начинала хохотать. А сквозь пол просунулась рука и надела Роману на мизинец кольцо. И… будто лопнула невидимая нить. Комната прекратила кружение. И Роман осознал — но не сразу, — что ничто его больше не держит. Путы Беловодья исчезли.

— Эй, вы как? — донесся снаружи голос База.

— Сюда! — крикнула Надя. — Скорее! Помоги!

— Заперто. Я сейчас…

Стеклянная дверь разлетелась осколками, и в комнату вбежал Баз. Добрый доктор глянул на распростертого на полу Романа:

— Он жив?

— Живой. Только искалечен, — отозвалась Надя.

Баз встал на колени рядом с колдуном, оттеснив Глашу.

— Порезы неглубокие. Надо швы наложить… Роман, тебя всего трясет. Похоже на шок.

— Это и есть шок. Постколдовской.

— Так эти порезы — колдовство?

— Не только.

— Пустосвятовская вода поможет?

— Не знаю. Должна… Только не купаться, а облиться водой…

— Скорее, уходим!

Вдвоем с Глашей Баз помог колдуну подняться.

— А с тобой что случилось, Баз? — спросила Надя.

— Ничего не понял. Сначала я вдруг прирос к полу своей комнаты и сделался пленником. А сейчас все закружилось, а потом… потом сила, меня державшая, исчезла.

— А Сазонов где? — спросил Роман.

— Меснер сказал, что его уже нет в Беловодье. Ушел через комнату с картинами.

— Пустосвятовская вода. В гостиной должна быть еще бутыль.

Надя с Глашей кинулись искать. Баз взял колдуна за руку.

— Ну у тебя и пульс! А у меня с собой из лекарств ничего нет. И Беловодье не откликается…

— Сазонов, тина болотная… постарался.

— Да, он мерзавец, к сожалению. Но человек дела. Единственный среди нас. Если он создаст семь новых кругов, Беловодье оживет. Все изменится. Вся жизнь. Может, это и к лучшему.

— Когда он успел тебя убедить?

— Он ни в чем меня не убеждал. Но мы много с ним говорили. Всю долгую ночь, пока ты был с Надей. Я не принимаю его методов, ни в коем случае… но…

Надя вернулась, принесла бутылку с водой. Роман глотнул, стало легче.

— Баз, Надя… Идите в ту комнату, где картины. Снимите часть со стен, поставьте на пол и поверните красочным слоем к стенам. Остальные пусть висят. Но тоже переверните.

— Гамаюнов вновь их повесит.

— Нет, — слабо улыбнулся Роман. — Он слишком боится своего старого приятеля.

Они выбежали из усадьбы и бросились к границе круга. Белые плавучие дорожки колебались под ногами. И все Беловодье волновалось и куда-то плыло. Куда — Роман не мог разобрать. Его вели, он не сопротивлялся.

— Дядя Гриша где? — спросил Роман.

— Да вон он стоит. Матерится. Его тоже скрутило. Он из молока очередную бутылку водки сделал. А выпить не успел. Пузырь рядом, а он дотянуться не может. Теперь глотнул и еще больше разозлился. Грозит начать хулиганить.

— А Юл?

— Ушел вместе со Стеном.

Роман отрицательно мотнул головой:

— Нет, Юл вернулся.

— Откуда ты знаешь?

— Знаю. — Роман снял руку с плеча База и указал на воду: — Под водой… Внутри Беловодья.

— И как нам до него добраться?

— Сам выйдет. Ему никто не поможет, — сказала Надя.

— Будем ждать.

— Нет времени. Нужно снять шок! — запротестовал Баз.

— Я без него не уйду.

Роман уперся, и сдвинуть его с места ни Надя, ни Баз не могли.

И тут вода взметнулась фонтаном, и из воды, окатив всех водою, поднялся меснеровский джип. За рулем сидел Юл. Он отворил дверцу. Наружу хлынула вода.

— Эй, ребята! Вы что, пешком драпать собрались? По-моему, на колесах удобнее.

— У нас есть вертолет, — напомнил Баз. — Стоит возле моей клиники. Роману надо как можно быстрее в Пустосвятово. Так что полетим на геликоптере.

Колдун с трудом вникал в смысл слов.

Глаша и Баз помогли ему сесть в машину.

— О, Вода-царица, что же они с ним сделали! — причитала Глаша.

— Как ты? — спросил мальчишка колдуна.

— Нормально…

— Врешь. Я знаю, как тебе тошно. А про Беловодье все вранье…

— Вранье… — эхом отозвался Роман. Он с трудом понимал, что ему говорят и о чем спрашивают. Чужое колдовство отравило его сильнее самого сильного яда.

— Ну да, вранье. Никакая это не Шамбала. То есть его можно использовать как Шамбалу. Но не это главное…

— А что главное? — механически повторил колдун.

— Главное, что оно похоже на комп, в котором не хватает больше половины программ. Постоянно глючит.

— По-моему, оно похоже на глупую бабу, — заметила Надя.

— Нет, на чокнутый комп, — уперся Юл. — Я там был внутри, я знаю. И оно ждет, что кто-то наконец запустит программу.

Мотор взревел, и они вырвались из города счастья.

— Стойте! — закричал Роман. — Стойте!

Он не стал ничего объяснять, вылез из машины и, шатаясь, побежал назад по стеклянной дороге. Добрался до границы Беловодья. Прижал кольцо с зеленым камнем к ограде и произнес заклинание. Никто теперь через ограду не войдет. Выйти сможет, а обратно вернуться — нет. Не попасть тебе внутрь, Сазонов, никогда не пройти без соизволения господина Вернона.

— Роман, ты сам себя прикончишь! — крикнул Баз, подбегая, ухватил колдуна за плечи и повел к машине.

Колдовская просека серебристой дорожкой пролегла по густому лесу. И вдали блестел какой-то свет.

Они мчались к нему. Летели…

Тут был провал. Но он был и в памяти Романа. Колдун очнулся уже в вертолете. Сидел в кресле, ноги его были закутаны одеялом. Надя рядом. Баз — в кресле пилота. Четвертой в винтокрылой птице помещалась Глаша. Судя по всему, летели они уже давно: повязка на груди, наложенная Базом, намокла. Надя с Глашей дремали.

— Где Юл? Дядя Гриша? Меснер? — спросил Роман, оглядываясь.

Надя проснулась, глубоко вздохнула. Взгляд у нее был отсутствующий. Она провела ладонью по лицу, потом уставилась на Романа, будто видела того впервые.

— Они на колесах. Мы торопимся, — последовал ответ База. — Мы добрались до клиники, я сделал тебе укол, но не помогло.

Романа продолжала бить дрожь.

— Только ты сам себя и можешь излечить, — добавил Баз. — Или кто-то из твоей братии.

Надя обняла колдуна.

— Так лучше?

— Конечно, — соврал Роман.

И тут же вновь согнулся. Его мутило. Не от болтанки воздушной, а оттого, что все внутри переворачивалось.

— Меня сейчас вырвет, — пробормотал он.

— Потерпи чуток. Уже недалеко.

— Да?.. — неопределенно протянул Роман.

Глянул вниз. В самом деле, места были знакомые.

Надя открыла дверцу. Вихрь свежего воздуха ворвался в кабину.

— Так легче дышать?

Роман глотнул воздуха, как воды…

И тут почувствовал сильный толчок в спину. Кувыркаясь, он полетел вниз, не сообразив даже, что произошло.

«Надя выкинула меня из кабины», — пробилась сквозь колдовской сон догадка из реальности. Потому что там, во сне, Роман такого подумать не мог.

— Стой! — завопил Баз.

И вслед донеслось:

О, Вода-царица! Как такое возможно! Как допускается, чтобы человек мог сочинять подобные заклинания?!

Ну вот, все встало на свои места: далее было совсем просто — беспамятство, а после краткой темноты Роман Вернон очнулся в доме Данилы Ивановича Большерука.

Сон кончился, но колдун не мог разлепить веки. Надя предала его! Любовь предала его! — повторял он как заклинание, и от заклинания этого нестерпимая боль рвала сердце. Предательница! Дрянь! Он бы убил ее, если б встретил.

Но она же любила его! Он чувствовал это… Так почему?..

Мысленно он попытался вернуться к тем мгновениям, что провели они вместе в Беловодье. Счастье во всей его приторности. Счастье, от которого прерывается дыхание… Но нет. Он не хотел больше вспоминать. Последующее предательство все перечеркнуло. Горечь, горечь одна…

— Ненавижу! — выкрикнул он, открыл глаза и сел на диване.

Кто-то постучал в дверь кабинета.

— Что еще?!

— К тебе пришли, — услышал он Тинин голос.

— Кто? Я не принимаю. Завтра Синклит. Ты забыла, что ли? Мне сегодня в Пустосвятово ехать, в реке купаться.

— Я осмелилась впустить. — Голос у Тины был отрешенный, чужой. Будто она теперь мечтает поступить в дикторы на телевидение и с утра тренируется.

— Ну, кто еще? — Роман накинул махровый халат, шагнул к двери, отворил.

И увидел Надю. Свою Надю. Светлые волосы разбросаны по плечам, глаза смотрят дерзко. Губы улыбаются. Еще он заметил, что на ней белая кожаная курточка и белые брюки. Сапоги на каблуках, какая-то стильная сумка. На шее — легкий бежевый шарф. Ослепительно красива. Как всегда.

Сзади стояла Тина. Губы поджаты, в глазах — покорность: с этакой красоткой не ей, Тине, тягаться.

«Можно мы останемся друзьями?» — услышал он отчетливо Тинин вопрос.

— Заходи, — только и сказал Роман и распахнул дверь чуть шире.

Надя вошла, колдун захлопнул дверь и прошептал заклинание. Гостья ничуть не смутилась. Нежный друг, страстная любовница… предательница… Ненавижу… Она бросила сумку на кресло, зашелестела молния курки, раскрываясь. Он наблюдал за ее движениями. Как она снимает куртку, поправляет джемпер. Джемпер горчичного цвета в обтяжку с глубоким вырезом. Каждая деталь туалета подобрана так, чтобы оттенить Надину красоту. Да, она красива как никогда. Что с того? Роман испытывал одну боль. И от этой боли все внутри леденело. Легкий шарф облаком скользнул на кресло, потом на пол. Запах духов… Колдун терпеть не мог резкие запахи.

Он ударил ее, хотя руки остались в карманах халата. Он бы никогда не посмел пальцем ее тронуть. Но с ненавистью, что обернулась колдовским ударом, сладить не смог. Надю отшвырнуло к стене, удар отразился от водных зеркал и бросил предательницу назад, к ногам господина Вернона. Она упала, распласталась на ковре. Роман обошел ее, сел в кресло. Никакого облегчения. Напротив, на душе стало совсем черно. Он вдруг понял, что ненавидит ее не за предательство. Разумеется, нет! За это смешно ненавидеть. Надя — всего лишь игрушка в руках Гамаюнова. Прикажет повелитель столкнуть с вертолета — столкнет. Прикажет ночью задушить в постели — придушит. Он понимал, что она невольница. И ненавидел ее за послушание. За то, что его львица так легко повинуется надетому ошейнику. За то, что послушно наносит удар, когда велит дрессировщик. За то, что она не львица, а преданная псина.

Ненавижу!

Надя приподнялась. Откинула волосы с лица. Из носа шла кровь. Она стерла ее ладонью. Роман внутренне содрогнулся. Он сам ее раб. Раб рабыни… Смешно.

— Что ты делаешь?! — В голосе ее был гнев. Ни намека на вину или растерянность. — Ты что, не видишь?!

Ого! Она еще выдвигает претензии! Это даже забавно. Псина пытается играть роль львицы.

А ведь он любил ее…

Надя вскочила и шагнула к столу.

— Не видишь? Или ты спишь? Так раскрой глаза и смотри.

Она уперлась руками в стол, нагнулась так, что ее шея, похожая на стебель цветка, оказалась на уровне его глаз. Ее кожа. Запах духов…

— Смотри же!

И он увидел. Наконец увидел. На шее у нее не было ожерелья. Лишь тонкий белый след на коже там, где прежде была плетенка. След походил на шрам, на заживший порез от ножа.

— Кто? — только и выдохнул он. — Кто снял?.. Гамаюнов?..

— Сама! — объявила она с торжеством. И отступила. Вызывающе усмехнулась.

Он рванулся к ней.

— Не подходи! — Она предостерегающе вскинула руку. — Если ты еще раз ударишь, убью.

— Клянусь, никогда…

Она вытащила из сумочки платок и зеркало, стала стирать кровь с лица и пальцев.

— Клянусь, никогда… — повторил он.

— Не верю клятвам. Тем более твоим.

Ну вот, она еще заставит извиняться за то, что пыталась его убить. Но в когтях львицы можно извиниться за все на свете.

— Хорошо, не буду клясться. Но, помнится, убить ты меня уже пыталась. Так что считай, мы квиты.

Если он думал, что она смутится, то ошибся.

— Я действовала по чужому приказу. Но так больше не будет. Я срезала водную нить.

— Ты сама? Так не бывает! Ну, допустим, перерезать водным лезвием водную нить ты можешь. Но кто-то должен принять разрезанное ожерелье.

— Разумеется.

— Так кто принял? Гамаюнов?

Она покачала головой:

— А ты угадай. — В ее ореховых глазах вновь плясали торжествующие искорки. Неужели он посмел ее ударить?! О, Вода-царица! — Подсказать?

— Подскажи, — согласился он покорно.

— Нет, и не надейся. — Она рассмеялась. — Пусть это тебя мучит.

— Значит, ты кому-то отдала власть над собой?

— Ну да. Баз убедился, что ты остался жив, и мы улетели. Я должна была освободиться…

— Так это Баз?

— Нет.

— Но я бы мог снять с тебя ожерелье!

— Ты?! — Надя опять рассмеялась. — Нет, Роман, не выйдет. Мне не нужен такой повелитель.

— Но, клянусь водой, я…

— Гамаюнов тоже клялся, что забудет о своей власти. Но как раз это и невозможно. И потом, не желаю тебя искушать лишний раз. Вдруг ты не выдержишь испытания? Это меня очень разочарует. Как сегодня.

— Прости.

— Ты считаешь, что этого фальшивого словечка достаточно?

— Что еще?

— А ты подумай.

Он привлек ее к себе, впился губами в ее ярко накрашенные губы. От резкого запаха ее духов кружилась голова.

— Если ты еще раз меня ударишь, я тебя убью, — вновь пообещала Надя.

— Никогда больше. Обещаю. Но с одним условием.

— Каким же?

— Ты не будешь больше душиться.

— Что?! Тебе не нравятся мои духи?

— Мне вообще не нравятся духи. Или ты забыла, что у меня обостренное обоняние?

— Какой кошмар! Никаких духов. Может быть, компромисс? Чуть-чуть духов, самую малость?

— Но тогда я сам буду их выбирать, — предупредил Роман.