Белые дюны

43. Экстерьер. Берег моря. День.

На полупустынном пляже работает съемочная группа. Ассистенты оттирают праздных зевак от места съемки, чтоб ненароком не попали в объектив. Готовится сцена купания нагой героини в море. Актриса стоит под обрывом, прикрытая распахнутым халатиком, за которым заботливо прячет ее от любопытных глаз дама из киногруппы. Актриса раздевается догола, недовольно и капризно морща носик.

Актриса. Яне полезу в воду. Она чересчур холодная.

Дама. Что вы, милочка, отнюдь! Прямо наоборот. Как кипяченое молочко!

Актриса. Вот увидите, вы меня застудите, и я слягу…-и сорву дальнейшие съемки.

Дама. Типун вам на язык, дорогая. Об этом .не может быть и речи. Уходят последние съемочные дни.

Актриса. И потом… мне стыдно. Тут много посторонних.

Дама. Ну, это не проблема. Мы их уберем, чтоб и духу постороннего не было.

Невдалеке от берега с двух лодок пускают из шашек дым, понемногу заволакивая море сизым туманом, необходимым для съемок. «Туман» наползает на берег.

Олег, дремавший на солнышке в шезлонге, поперхнулся и закашлялся от дыма.

Мимо него провели к кромке воды упирающуюся актрису. Камера на рельсах катит ей вслед. Режиссер жестом фокусника сорвал с актрисы халат, и она, обнаженная, скорчилась под любопытными взглядами, даже присела, прикрыв руками груди.

Режиссер (в отчаянии). Нет, так не пойдет, голубушка! Мы снимаем не то, как вы приседаете делать пи-пи. Вы входите в море, как Афродита. Наслаждаетесь покоем, теплом, в котором вот-вот растворится ваше прелестное юное тело. Боже, знать бы мне на пробах, что ты такая дура, не подпустил бы к картине на пушечный выстрел.

Актриса. Что ж, если я вас не устраиваю, можете снять меня с роли. Я не подряжалась делать порнографию.

Режиссер. Какая порнография? Вы, мадмуазель, внимательно читали сценарий, прежде чем подписали контракт? Тогда вы не заикались о порнографии, а ели меня глазами недоенной козы, только бы я утвердил вас на роль. Вас снимают со спины. И только. Что ж тут непристойного?

Актриса плачет, гример торопливо поправляет потекший грим.

Режиссер. Туман рассеивается. У нас нет больше дымов. Вы сорвали съемку.

Голос (из толпы, оттиснутой за камеру). Послушайте, граждане! Я могу за нее сняться голой. Со спины все равно не узнаешь.

Это сказала девица в синем плащике и выгоревшей на солнце до белизны густой гривой непослушных волос. Девица простовата, не из красавиц, но до одурения хороша своим естеством, лампой женской фигурой и задорным, с вызовом, лицом.

Режиссер. А это идея! Мы вам заплатим.

Девица (нагловато поглядывал на режиссера). Если со спины — можно и бесплатно. А уж если передом, тут придется раскошелиться.

Режиссер. Нет, со спины, со спины. Раздевайтесь, милая. Вас прикрыть?

Девица. А зачем? Небось, не сглазят. Пусть полюбуются, кому охота.

И стала тут же, у камеры, раздеваться, изредка поглядывая на мужчин с насмешливым достоинством.

Режиссер (кивнув на кутающуюся в халат актрису)- Дуре везет. Получит на экране спину, какой и во сне не снилось.

Девица спокойно и деловито разделась догола, сложила свои вещи аккуратной стопкой на песке и распрямилась, уперев руки в крутые бока, словно вокруг никого не было.

«Хороша, стерва, — простонал в уме Олег, — Боже, до чего хороша! До чего желанна! Куда нашим записным красавицам! Сколько ленивой грации! Какой хмельной взгляд! Эта женщина самим богом создана для мужской услады. Какие мы все жалкие хлюпики рядом с ней!»

Зазвучали команды. Девица пошла в туман плавной, сводящей с ума, походкой. Камера покатила по рельсам.

Режиссер. Стоп! Прелестно! Возвращайся, дорогая. Сделаем еще один дубль. На всякий случай.

Голос из толпы. Чтоб продлить удовольствие.

Режиссер. И удовольствие тоже.

Она шла к ним из тумана. Играя тугими грудками и не прикрываясь руками. Ослепительная в своем естестве. С хмельной, чувственной улыбкой на крепких губах.

«Вот на таких и женятся умные люди, — изнемогал Олег. — Вот такое тело, такого чувственного зверя иметь рядом всю жизнь. Потянись — и захлебывайся от услады. Что еще нужно? А каких детей тебе нарожает? И все легко, без истерик, без вечной жертвенности. А изменять, если чуть приестся ржаной, с поджаренной корочкой, хлеб, можно с интеллигентным бисквитом, в очках, от которого со второго укуса подступает тошнота, и мчаться назад со всех ног к своей, простой и естественной, женщине, как приникают в жаркий день к прохладному и вкусному роднику. Но мы же все делаем наоборот. И ходим по жизни, как клоуны, с размазанным по роже бисквитом». Дама из киногруппы читает нотацию героине. Дама. Этот съемочный день мы вам вычтем из оплаты. Героиня. Да возьмите хоть все. Подавитесь своими жалкими деньгами.

Дама. Деньги не мои, а государственные, деточка. Каждый получает то, что заслужил.

Героиня. Отстаньте от меня. Вы мне надоели. Дама. Ах, так? Что-то вы запели другим голосом. Вспомните, как лебезили передо мной, когда я… я, а не кто-нибудь иной, пригласила вас на пробы на главную роль. Режиссер, умница, усомнился в вас, и я… я уговорила его. Так мне и надо! Я же не знала, что вы такая… неблагодарная, что в вас ни капли благородства.

Героиня. Отстаньте от меня! Старая завистливая дура! Еще слово — и…

Дама. Что и? Что, негодница?

Их крики доносятся до Олега и режиссера, рядышком сидящих в шезлонгах.

Ссора актрисы и дамы из группы не утихает. Олег. А чего вы не вмешаетесь? Кто хозяин на съемочной площадке?

Режиссер. Я — хозяин. Но если у хозяина имеется лающая собака, ему не обязательно лаять самому.

Олег. Я все пытаюсь понять, наблюдая вас, зачем вы полезли в режиссуру? Не обижайтесь. Думаю, в другой сфере вы могли бы себя полнее проявить.

Режиссер. Не уверен. Режиссер, какой бы он ни был, обладает властью, какой другая профессия не дает. От тебя зависит целая банда далеко не бездарных людей. Перед тобой заискивают, ловят твой взгляд. А что может быть слаще такой власти? В твоей воле поднять до небес и… шлепнуть в грязь. В твоей воле. А так, кому я в этой жизни нужен? Поглядите на меня. — Олег. Вы до цинизма откровенны. Режиссер. Долг платежом красен.

Олег. Но вы же — нас никто не слышит — бездарны!, как сапог.

Режиссер. А вы — так как нас никто не слышит, то осмелюсь сказать вам, — вы безнравственны как… как… торгуете в искусстве своим грязным бельем.

Он рассмеялся. Олег тоже.

Когда девица одевалась, Олег не выдержал и подошел к ней, волнуясь и глупо улыбаясь, как бывало с ним в юности, когда до умопомрачения влекло к «объекту».

Олег. Который час?

Она не ответила, только смерила его взглядом, искоса и небрежно.

Олег. Вы здесь отдыхаете?

Девица. Здесь курорт. Чего делать, как не отдыхать?

Олег. По путевке?

Девица. А как же?

Олег. А вы хотели бы в хороший ресторан… скажем, провести вечерок…

Девица. С кем? С вами? И даром не надо. Нас тут кормят достаточно. А уж провести время — сама подберу с кем. Охотников — навалом.

Олег. Это уж непременно. При вашей красоте. (И в уме.) Боже, что я несу? Как кучер… или приказчик. Совсем ошалел. Что с вами? Олег Николаевич?

Девица. Вот что, дядя… ты тут, видать, начальник… Что, актрисы надоели, потянуло на свежатинку?

Олег. Ну, не совсем так, но вообще-то… Не стану спорить.

Девица. А мне-то что с того?

Олег. Естественно… с моей стороны… причитается… Это уж сам бог велел. Мы с тобой уедем… на машине… тут есть мотель… старомодный, уютный, уединенный. А кругом — ни души. И маяк среди дюн.