Белые люди

Зеленый блокнот

Сафьяновый переплет книжечки поблек и выгорел, но при ЭТОМ был чистым, непорванным и неистертым. Книжка выглядела так, словно ее купили этак лет семьдесят-восемьдесят тому назад во время очередного выезда в Лондон, а потом засунули куда-нибудь с глаз долой да и позабыли о ней навсегда. Она распространяла древний тонкий аромат, какой иногда сопровождает старую мебель, которой уже лет сто или даже больше. Форзацы были украшены причудливыми цветными узорами и стершейся позолотой. С виду книжечка была небольшой, но ввиду почти нематериальной тонкости бумаги содержала изрядное количество страниц, каждая из которых была исписана мелким, убористым и весьма неровным почерком.

«Я нашла эту книжку (так начиналась рукопись) в ящике старого комода, который стоит на лестнице. День был очень дождливый, и я не могла пойти гулять, а потому после обеда взяла свечку и стала рыться в комоде. Почти все ящики были набиты старыми платьями, но один из маленьких ящичков оказался пустым — лишь на самом дне его лежала эта книжечка. Я давно хотела такую книжку, и я взяла ее, чтобы писать в ней про все-все. Теперь в ней полно всяких тайн. У меня много других книжек, куда я записываю мои тайны, и все они спрятаны в надежном месте. Сюда я тоже запишу многие из моих старых тайн, и еще несколько новых. Но некоторые я совсем не буду записывать. Мне нельзя писать настоящие названия дней и месяцев, которые я узнала в прошлом году. Нельзя также упоминать о том, как писать буквы Акло, говорить на языке Чиан, рисовать большие прекрасные Круги, играть в Игры Мао и, уж конечно, петь главные песни. Я могу написать обо всем этом вообще, но только не о том, как это делать. На то есть особые причины. И еще мне нельзя говорить, кто такие Нимфы, и Долы, и Джило, и что значит «вулас». Все это самые тайные тайны, и я счастлива, когда вспоминаю, кто они такие на самом деле и как много чудесных языков я знаю. Но есть и такие вещи, которые я называю самыми тайными тайнами из всех тайных тайн и о которых я даже думать не смею, пока не останусь совсем одна, и тогда я закрываю глаза, кладу на них ладони, шепчу слово, и приходит Алала. Я делаю это только по ночам у себя в комнате, или в некоторых лесных местах, которые я знаю, но мне нельзя их описывать, потому что это тайные места. И потом еще есть Церемонии, которые вообще все очень важные, но некоторые — важнее и прекраснее остальных. Есть Белые Церемонии, Зеленые Церемонии и Алые Церемонии. Алые Церемонии лучше всех, но по-настоящему их можно устраивать только в одном месте, хотя в них можно очень славно поиграть в каких угодно местах, но не по-настоящему. А кроме того, есть всякие танцы, и есть Комедия, и я иногда проделывала Комедию на глазах у всех, но никто в этом ничего не понял. Я была очень маленькая, когда впервые узнала об этих вещах.

Я помню, что, когда я была очень маленькая и мама была жива, я помнила о чем-то, что было со мной до того, да только все это смешалось у меня в голове. Однако, когда мне было лет пять или шесть, я не раз слышала, что говорили обо мне, когда думали, что я не слушаю. Говорили, что за год-два до того я была очень странной, и что няня просила мою маму прийти послушать, как я говорю сама с собой, и что я произносила такие слова, которых никто не мог понять. Я говорила на языке Ксу, но сейчас я могу припомнить лишь очень немного слов, да еще маленькие белые лица, которые часто глядели на меня, когда я лежала в кроватке. Они часто говорили со мной, и я выучилась их языку. Я говорила с ними на этом языке о каком-то огромном белом месте, где они жили, и где деревья и трава были белые, и были белые холмы высотой до луны, и дул холодный белый ветер. Это место мне потом часто снилось, но лица пропали, когда я была еще совсем маленькой. Но когда мне исполнилось что-то около пяти, со мной случилось удивительное происшествие. Няня несла меня на плечах; вокруг было желтое пшеничное поле, и мы шли по этому полю, и было очень жарко. Потом мы шли по лесной тропинке, и нас догнал какой-то высокий человек и шел вместе с нами, пока мы не попали в одно место, где был глубокий пруд, и место это было очень темным и мрачным. Няня посадила меня на мягкий мох под деревом и сказала: «Теперь она до пруда не доберется». И они оставили меня там, и я сидела тихо-тихо и смотрела на пруд, и вот из воды и из леса навстречу друг другу вышли удивительные белые люди, и они стали играть, танцевать и петь. Они были кремово-белого цвета, совсем как древняя статуэтка слоновой кости, что у нас в гостиной. Их было двое, он и она. Она была прекрасной леди с добрыми темными глазами и серьезным лицом, и она все время странно и печально улыбалась мужчине, а тот смеялся и гонялся за ней. Они все играли и играли, все танцевали и танцевали вокруг пруда, напевая что-то, пока я не заснула. Когда няня вернулась и разбудила меня, она была немножко похожа на ту леди, и потому я ей рассказала об этом, и спросила, почему она так странно выглядит. Сперва она ахнула, как будто очень испугалась, и вся побледнела. Она посадила меня на траву и долго смотрела мне в глаза, и я видела, что она вся дрожит. Потом она сказала, что все это мне приснилось, но я-то знала, что не спала. Еще потом она заставила меня пообещать, что я никому не скажу об этом, а если скажу, то меня бросят в черную яму. Но я совсем не испугалась, а няня испугалась изрядно. Я никогда не забывала об этом, потому когда вокруг никого не было и стояла тишина, я закрывала глаза и снова видела их, расплывчато и как бы издалека. Они были очень красивые; и мне вспоминались обрывки песни, которую они пели, но спеть ее я не могла.

Когда мне было тринадцать, даже почти четырнадцать лет, я испытала совершенно невероятное приключение — такое странное, что день, когда оно случилось, с тех пор всегда называется Белым днем. Мама умерла больше чем за год до того. По утрам я занималась, а после обеда меня отпускали гулять. В тот день я пошла по незнакомой дороге, и ручеек привел меня в незнакомое место, только по пути я порвала себе платье, пробираясь в некоторых трудных местах, где надо было идти через густые заросли кустарника, и под низкими ветками деревьев, и через колючие кусты на холмах, и через темные леса, полные стелющихся колючек. И это был долгий, очень долгий путь. Казалось, я иду уже целую вечность, а потом мне пришлось еще лезть по чему-то вроде тоннеля. Наверное, раньше там тек ручей, но он пересох, и дно было каменистое, а наверху переплелись кусты, и потому было почти совсем темно. Я все шла и шла по этому темному тоннелю; путь был долгий, очень долгий.

И вот я вышла к холму, которого раньше никогда не видела. Я очутилась в унылой чаще кустарника, полной черных сплетшихся сучьев, которые царапали меня, когда я пробиралась сквозь заросли, и я плакала от боли, потому что на мне живого места не было. А потом я почувствовала, что поднимаюсь, и долго шла все вверх и вверх, пока наконец кусты не кончились и я не вышла на большой пустынный склон холма, где посреди травы лежали уродливые серые камни, из-под которых выбивались чахлые, скрюченные, похожие на змей деревца. И я стала подниматься к вершине холма, долго-долго. Я раньше никогда не видела таких больших и уродливых камней: некоторые выступали из земли, а другие выглядели так, словно их недавно прикатили туда, где они были, и все они простирались на сколько хватало глаз, далеко-далеко. Я посмотрела поверх камней и увидела все это место целиком, и было оно очень странное.

Стояла зима, и с холмов, что стояли вокруг, свешивались страшные черные леса, и это было похоже на комнату, увешанную черными занавесями. А у деревьев были такие очертания, каких я раньше и представить не могла. Мне стало страшно. За лесами были еще холмы, стоявшие гигантским кольцом, но я их раньше никогда не видела; все казалось черным и заляпанным вуром. Кругом было тихо и молчаливо, а небо было тяжелым, серым и унылым, как отвратительный вурский свод в Глубоком Дендо. Я углубилась в эти страшные скалы. Им было несть числа. Некоторые были похожи на ужасно оскалившихся людей; у них были такие лица, словно они собирались выскочить из камня, броситься на меня и утащить с собой в скалу, чтобы я осталась там навсегда. Другие скалы были похожи на зверей — ужасных зверей, присевших перед прыжком и высунувших языки, третьи — на слова, которые я не могла произнести, а четвертые — на мертвецов, лежащих в траве. Как я ни боялась их, я все же шла между ними, и мое сердце было полно злыми песнями, которые они мне напевали. Мне хотелось строить гримасы и корчиться, как они. Я шла долго-долго, и наконец камни стали нравиться мне, и я перестала их бояться. Я пела песни, которые вертелись у меня в голове; песни, полные слов, которые нельзя ни произносить, ни писать. Еще я строила гримасы, подражая камням с лицами, и корчилась, подражая тем, что корчились, и ложилась на землю, подражая тем, что лежали мертвые, и даже подошла к одному оскалившемуся камню и обняла его. И вот я все шла и шла между скал, пока наконец не вышла к круглому кургану, стоявшему посередине. Он был выше обычного кургана, высотой почти с наш дом, и при этом был похож на огромную чашу, опрокинутую вверх дном — такую ровную, круглую и зеленую — а наверху стоял большой камень, похожий на столб.

Я стала карабкаться вверх, но склон был такой крутой, что мне пришлось остановиться, а то бы я скатилась вниз, ударилась о камни у подножия и, может быть, разбилась бы насмерть. Но я хотела забраться на самый верх большого кургана, а потому легла на живот, уцепилась за траву и стала понемногу подтягиваться, пока не оказалась на гребне. Потом я села на камень посередине и огляделась. Мне показалось, что я шла долго-долго, и ушла за сотню миль от дома, и попала в другую страну, или в одно из тех удивительных мест, о которых читала в «Арабских ночах», или уплыла за море, далеко-далеко, и нашла другой мир, которого раньше никто не видел и о котором раньше никто не слышал, или будто я каким-то образом улетела на небо и попала на одну из звезд, о которых читала, что там все мертвое, и нет воздуха, и ветер не дует. Я сидела на камне и смотрела вверх, вниз и во все стороны. Я сидела, словно на башне посреди огромного пустого города, потому что вокруг не было ничего, кроме серых камней. Отсюда я не могла различить их очертаний, но видела, что они тянутся далеко-далеко. Я глядела на них, и мне казалось, что они расставлены группами, образуя рисунки и узоры.

Я знала, что это невозможно, так как сама видела, что многие из них выступают из земли и соединены со скалой. Поэтому я присмотрелась внимательнее, но по-прежнему видела только расходящиеся круги, пирамиды, купола и шпили, но теперь мне казалось, что все они смыкаются вокруг того места, где я сидела, и чем дольше я смотрела, тем отчетливее видела гигантские круги камней, которые все увеличивались и увеличивались. Наверное, я смотрела слишком долго, потому что мне стало казаться, будто они все движутся и крутятся, как гигантское колесо, и я сижу в середине и кручусь вместе с ними. У меня закружилась голова, все стало туманным и расплывчатым, в глазах замелькали голубые огоньки, и мне почудилось, что камни подпрыгивают, приплясывают и корчатся, кружась, кружась, кружась в хороводе. Я опять испугалась, громко закричала, спрыгнула с камня, на котором сидела, и бросилась на землю. Когда я поднялась, то с радостью увидела, что камни остановились, и тогда я села на землю, съехала с кургана и пошла дальше. На ходу я приплясывала, стараясь подражать танцующим камням, и была очень рада, что у меня хорошо получается. Я танцевала и танцевала, и напевала странные песни, которые сами приходили мне в голову. Наконец я спустилась с этого огромного пологого холма, и камни сразу же кончились, а дорога снова повела в лощину, поросшую кустарником. Эта лощина была такая же неприятная, как и та, через которую я прошла, поднимаясь на холм, но я не обратила на это внимания, потому что была очень рада, что видела эти необыкновенные камни и теперь могла подражать им. Я спускалась вниз, продираясь сквозь кусты, и высокая крапива кусала мне ноги и обжигала меня, но я и на это не обращала внимания, а когда сучья и шипы кололи меня, я только смеялась и пела. Потом я выбралась из кустов в скрытую лощину, такое укромное местечко, похожее на темную улочку, по которой никто никогда не ходит, потому что она очень узкая и глубокая, а вокруг нее рос густой лес. Склоны были крутые, сверху нависали деревья, а папоротники там всю зиму оставались зелеными, хотя на холме они были засохшие и бурые, и от них шел густой пряный запах, похожий на еловый. По лощине бежал ручеек — такой маленький, что я легко могла его перешагнуть. Я стала пить, черпая воду горстью, и вкус у нее был как у светлого, золотистого вина, и она искрилась и бурлила, пробегая по красивым красным, желтым и зеленым камушкам, и потому казалась живой и разноцветной.

Я пила и пила ее, и все не могла напиться, так что мне пришлось лечь, наклонить голову и пить прямо из ручья. Так было еще вкуснее, да к тому же маленькие волны подбегали к моим губам и целовали меня. Я смеялась и снова пила, воображая, что в этом ручье живет нимфа, вроде той, что есть у нас дома на старой картинке, и что это она-то и целовала меня. Поэтому я наклонилась еще ниже, опустила губы в воду и прошептала нимфе, что приду еще. Я была уверена, что это не обычная вода, и когда наконец встала и пошла дальше, я была очень счастлива. Я снова танцевала и все шла и шла вверх по лощине, под нависающими кручами. И когда я вышла наверх, передо мною встал откос, высокий и крутой, как стена, и больше там ничего не было, кроме стены и неба. Я подумала, что нашла конец мира, потому что это выглядело так, словно за стеной вообще ничего не могло быть, кроме королевства Вура, куда уходят погасший свет и высохшая под солнцем вода. Я стала думать о том долгом, очень долгом пути, которым прошла: о том, как я нашла ручеек и пошла вдоль него — и все шла и шла, проходя сквозь заросли и колючие кусты, и темные леса, полные стелющихся колючек; и как потом пробиралась по тоннелю под деревьями, и сквозь заросли кустарника, и смотрела на все эти серые скалы, и сидела в середине каменной чаши, а скалы кружились вокруг меня; как снова шла мимо серых камней, и спустилась с холма по колючим кустам, и поднялась по темной лощине. Это был долгий, очень долгий путь. Я подумала о том, как мне добраться домой, и смогу ли я когда-нибудь найти дорогу, и существует ли мой дом вообще, или он и все, кто в нем был, превратились в серые камни, как в «Арабских ночах». Я сидела на траве и думала, что мне теперь делать. Я устала, и ноги у меня горели от долгой ходьбы.

Оглянувшись вокруг, я увидела чудесное озерцо у самой стены. Вся земля вокруг него была покрыта ярко-зеленым влажным мхом; это был самый странный мох на свете: он был похож то на маленькие папоротники, то на пальмы, то на елочки. Он был зеленый как изумруд, а капельки воды лежали на нем, как алмазы. И посреди мха был большой водоем, глубокий, сверкающий, очень красивый — и такой чистый, казалось, что можно дотянуться до красного песочка на дне, но на самом деле там было очень глубоко. Я стояла возле него, и смотрелась в воду, как в зеркало. На дне озерца, посередине, красные песчинки все время шевелились, и я видела, как бурлит вода, но на поверхности она была совершенно гладкая и стояла вровень с краями. Это был довольно большой водоем, и в этом сияющем, мерцающем мху он выглядел как огромный бриллиант среди зеленых изумрудов. Ноги у меня были такие горячие и усталые, что я сняла ботинки и чулки и опустила ноги в воду. Вода была ласковая и холодная, и когда я встала, моя усталость прошла, и я почувствовала, что мне нужно идти дальше, все вперед и вперед, чтобы увидеть, что там за стеной.

Я очень медленно стала подниматься по стене, и когда выбралась наверх, то очутилась в самом странном месте, какое мне только приходилось видеть, даже более странном, чем холм серых камней. Оно выглядело так, словно великаньи дети поиграли там в песочек, потому что кругом были сплошные холмы, впадины, замки и стены, сделанные из земли и поросшие травой. Там были два кургана, похожие на большие ульи, круглые и мрачные, и глубокие ямы, и круто вздымавшаяся вверх стена, похожая на ту, что я однажды видела у моря (там на ней еще были большие пушки и солдаты). Я чуть не упала в одну из круглых ям, что совершенно неожиданно разверзлась у меня под ногами, быстро сбежала вниз, остановилась на дне и посмотрела наверх. Все было странным и мрачным. Наверху было только серое, тяжелое небо да стенки ямы — все остальное исчезло, и теперь во всем мире не осталось ничего, кроме этой ямы. Я подумала, что когда в глухую полночь луна освещает ее дно и наверху стенает ветер, она, наверное, полна злых духов, движущихся теней и бледных призраков. Яма была странной, мрачной и пустынной, как заброшенный храм мертвых языческих богов. Это напомнило мне сказку, которую мне рассказала няня, когда я была совсем маленькой, — та самая няня, которая взяла меня в таинственный лес, где я увидала прекрасных белых людей.

Я вспомнила, как однажды зимним вечером, когда ветер хлестал ветвями деревьев по стенам дома, и плакал, и стенал в трубе детской, няня рассказала мне вот такую историю. В одном месте, сказала она, была глубокая яма, вроде той, в которой я стояла, и все боялись спускаться в нее, и даже близко не подходили — такое это было нехорошее место. Но однажды одна бедная девушка сказала, что спустится в эту яму. Все принялись отговаривать ее, но она все-таки пошла и спустилась в яму, а когда вернулась, то весело смеялась и повторяла, что там ничего нет, кроме зеленой травки и красненьких камушков, а также беленьких камушков и желтеньких цветочков. Вскоре люди увидели на ней великолепные изумрудные сережки и спрашивали ее, где она их взяла, ведь они с матерью были очень бедные. А она смеялась и отвечала, что сережки эти вовсе не из изумрудов, а из обыкновенной зеленой травки. Потом однажды у нее на груди появился самый алый рубин, какой только можно себе представить, и был он величиной с куриное яйцо, а горел и сверкал, как раскаленный уголь в печи. И ее спрашивали, где она взяла его, ведь они с матерью были очень бедные. А она смеялась и отвечала, что это никакой не рубин, а попросту красненький камушек. Потом однажды у нее на шее появилось самое расчудесное ожерелье, о каком только было можно подумать, — гораздо лучше самых лучших ожерельев королевы, и было оно сделано из больших сверкающих алмазов, и были их сотни, и они сияли, как звезды летней ночью. И ее спрашивали, где она взяла их, ведь они с матерью были очень бедные. Но она все так же смеялась и отвечала, что это вовсе не алмазы, а пустяшные беленькие камушки. И вот однажды, рассказывала няня, она явилась ко двору, и на голове у нее была корона из чистейшего золота, так рассказывала мне няня, и она сияла, как солнце, и была гораздо роскошнее, чем корона самого короля. В ушах у нее были изумруды, на груди — огромный рубин вместо брошки, а на шее сверкало большое алмазное ожерелье. И король с королевой, подумав, что это какая-нибудь знатная принцесса из дальних краев, встали со своих тронов и вышли ей навстречу, чтобы приветствовать ее. Но кто-то сказал королю с королевой, что на самом деле она очень бедна. И король спросил у нее: раз они с матерью такие бедные, то почему на ней золотая корона и где она взяла ее?

А она рассмеялась и ответила, что это никакая не золотая корона, а просто венок из желтеньких цветочков. И король подумал, что это очень странно, и велел ей остаться при дворе, чтобы посмотреть, что будет дальше. А она была очень хорошенькая, и все говорили, что глаза ее зеленее изумрудов, губы — краснее рубина, лицо — светлее светлых алмазов, а волосы — ярче золотой короны. И королевский сын сказал, что хочет жениться на ней, и король разрешил ему. И епископ обвенчал их, и был большой пир, а потом королевич пошел в комнату своей жены. Но когда он открыл дверь, то увидал, что перед ним стоит высокий черный человек с ужасным лицом, и в тот момент чей-то голос произнес:

— Куда торопишься? Постой! Она обвенчана со мной.

И королевич упал на пол в судорогах. Люди попытались войти в комнату, но не смогли, и тогда стали ломать дверь топорами, но дерево сделалось твердым, как железо, и в конце концов все в страхе бросились прочь, потому что из комнаты доносились ужасные вопли, хохот, визг и плач. Но на следующий день они вошли туда, и увидели, что в комнате ничего нет, кроме густого черного дыма — черный человек пришел и утащил ее. А на краю постели были два пучка сухой травы, красный камень, несколько белых камушков и увядший венок из желтых цветочков.

Я вспомнила эту нянину сказку, стоя на дне глубокой ямы; там было так неуютно и одиноко, что мне стало страшно. Поблизости не было видно ни камней, ни цветов, но я испугалась, что могу взять что-нибудь, сама не зная об этом, и решила выполнить один обряд, чтобы отогнать черного человека. Я встала точно посередине ямы и особым жестом проверила, нет ли на мне чего-нибудь такого, о чем говорилось в сказке, а потом обошла вокруг ямы, коснулась своих глаз, губ и волос и произнесла несколько странных слов — заклинаний от темных сил и дурного глаза, которым меня научила няня. После этого я почувствовала себя в безопасности, выбралась из ямы и пошла дальше мимо всех этих курганов, ям и стен, а так как дорога все время вела наверх, то когда я прошла последнюю стену, я оказалась высоко над ними. Обернувшись, я увидела, что эти земляные сооружения тоже образуют рисунки, как и серые камни, только совсем другие.

Уже начинало темнеть, и было плохо видно, но с того места, где я стояла, это было похоже на две огромные человеческие фигуры, лежащие на траве. И я пошла дальше, и наконец нашла одну тайную рощу. Она слишком тайная, чтобы описывать ее здесь, и никто не знает, как туда пройти. Я и сама узнала это только случайно, причем довольно занятным образом: я увидела какого-то зверька, который туда побежал. Я пошла за ним, и нашла между колючих кустов очень узкую и темную тропку, и когда уже почти совсем стемнело, я вышла на поляну. Там мне явилось самое чудесное видение, какое я когда-либо видела, но длилось оно только миг, потому что я тут же бросилась бежать и выбралась из рощи той же тропинкой, а потом еще долго улепетывала прочь, стараясь бежать как можно быстрее, потому что я испугалась этого видения — таким удивительным, таким странным и прекрасным оно было. Но я очень хотела вернуться домой и там подумать о нем, и к тому же я не знала, что случилось бы, останься я вблизи этой рощи. Мне было жарко, я вся дрожала, сердце у меня колотилось, и пока я бежала через рощу, изо рта у меня вырывались странные крики, которых я не могла сдержать. На мое счастье, большая белая луна встала из-за круглого холма и осветила мне дорогу, и при ее свете я пробежала мимо курганов и ям, вниз по скрытой лощине, вверх по кустам, мимо серых камней — и наконец добралась домой.

Папа работал у себя в кабинете, и слуги не сказали ему, что в столь поздний час меня еще нет дома, хотя на самом деле они испугались и не знали, что предпринять. Я сказала им, что заблудилась в лесу, но не сказала, где именно. Я легла в постель и всю ночь пролежала без сна, думая о своем видении. Когда я вышла на поляну, все вокруг меня светилось, хотя было уже темно, и потом, когда я возвращалась, я все время была абсолютно уверена в том, что видела его. Мне хотелось побыстрее очутиться у себя в комнате и наслаждаться им в одиночестве, хотелось закрыть глаза, представлять, что оно здесь, и делать все, что я сделала бы там, на поляне, если бы не испугалась. Но когда я закрыла глаза, видение не явилось, и тогда я стала перебирать все детали своего приключения и вспомнила, как темно и мрачно было под конец, и испугалась, что ошиблась, потому что это казалось невозможным — это было похоже на одну из няниных сказок, в которые я по-настоящему не верила, хоть мне и стало страшно тогда на дне ямы. Мне вспомнились истории, которые она рассказывала, когда я была маленькая, и я подумала, а правда ли, что я видела все это, или это было давным-давно в одной из ее сказок? Все было так странно: я лежала без сна у себя в комнате, а луна светила из-за дома прямо на реку, так что на мою стену свет не падал. В доме было совсем тихо. Я слышала, как пробило двенадцать, папа прошел к себе в спальню и после этого в доме стало тихо и пусто, словно в нем не было ни души. И хотя у меня в комнате было темно, сквозь белые шторы проникал бледный мерцающий отсвет. Я встала и выглянула в окно: дом отбрасывал огромную черную тень, и она накрывала сад, отчего он стал похож на тюрьму, где казнят людей, а дальше все было белое-белое — даже лес сиял белизной, исчерченной темными провалами между стволами. Было тихо и ясно, небо было безоблачным. Я хотела еще подумать о своем видении, но не могла, и тогда стала вспоминать все сказки, которые няня рассказывала мне так давно, что я думала, что все их уже перезабыла. Но они вспомнились мне и почему-то стали переплетаться у меня в голове с колючими кустами, серыми камнями и тайным лесом, и в конце концов я перестала различать старое и новое, и мне начало казаться, что и то, и другое было сном. А потом я вспомнила тот далекий жаркий летний день, когда няня оставила меня одну в тени под деревом, а из воды и из леса вышли белые люди и стали играть, танцевать и петь, и мне казалось, что няня уже говорила мне о чем-то похожем еще до того, как я их видела, вот только я не могла точно вспомнить, что она мне говорила.

Потом я стала думать, не была ли моя няня той самой белой леди, потому что она была такой же белой и прекрасной и у нее были такие же темные глаза и черные волосы; и иногда она улыбалась так же, как та леди, и вообще бывала похожа на нее, особенно когда рассказывала свои истории, которые начинались словами «Давным-давно…» или «В давние-давние волшебные времена…» Но я подумала, что это не могла быть няня, потому что она ушла в лес в другую сторону, и, по-моему, тот мужчина, что догнал нас, не мог быть белым мужчиной, иначе я бы не увидела того чудесного тайного видения в тайной роще. Я подумала, что во всем могла быть виновата луна, но она появилась потом, когда я уже была посреди пустоши, где всюду были большие фигуры из земли, и стены, и таинственные ямы, и ровные круглые курганы, — вот тогда-то я и увидела большую белую луну, встающую над круглым холмом. Я думала обо всем этом, пока мне не стало страшно. Я испугалась, что со мной что-то случилось, потому что я вспомнила нянину сказку о бедной девушке, которая спустилась в глубокую яму и которую в конце концов утащил черный человек. Я тоже спускалась в глубокую яму — а вдруг это была та же самая, ведь это просто ужас какой-то! Поэтому я снова повторила обряд, коснулась глаз, губ и волос особым жестом и произнесла древние слова из волшебного языка, чтобы быть уверенной, что меня никто не утащит. Я снова попыталась представить себе тайную рощу, осторожно пройти по тропинке и увидеть то, что я видела там — но почему-то не смогла, и снова стала думать о няниных сказках. Я вспомнила одну историю о юноше, который однажды собрался на охоту и объехал со своими собаками все окрестные леса, перебирался через реки, бродил по болотам, но так и не нашел никакой дичи.

Так он проохотился весь день, пока солнце не стало спускаться за горы. И юноша был зол, оттого что день был неудачный, и собирался уже повернуть назад, как вдруг в тот момент, когда солнце уже коснулось гребня горы, прямо на него из чащи выбежал прекрасный белый олень. И он крикнул «ату!» своим гончим, но они заскулили и не хотели гнаться за оленем. Он пришпорил коня, но тот дрожал и стоял, как вкопанный. И тогда он спрыгнул с коня, и бросил собак, и погнался за оленем один. И вскоре стало совсем темно, и небо было черное, без единой звездочки, а олень все бежал во тьме. И хотя у юноши было с собой ружье, он не стал стрелять в оленя, потому что хотел поймать его живьем, да и боялся отстать в темноте. Но он не отставал, хотя небо было совсем черное и вокруг было совсем темно. Олень все бежал и бежал вперед, пока юноша не заблудился окончательно. Они мчались бесконечными лесами, полными шорохов, и бледный, мертвенный свет исходил от поваленных и гниющих стволов, и каждый раз, когда юноша думал, что потерял оленя, тот снова появлялся перед ним, белый и светящийся, и юноша старался бежать еще быстрее, чтобы догнать его, но тогда олень тоже прибавлял ходу, и юноша не мог его поймать. Они бежали бесконечными лесами, переплывали реки, пробирались по черным болотам, где земля булькала под ногами и вокруг мелькали болотные огоньки, а потом олень бежал через узкие горные ущелья, где пахло подземельем, и юноша бежал за ним.

И они бежали через горы, и юноша слышал, как предрассветный ветер спускается с неба, а олень все бежал и бежал, и юноша следовал за ним. Наконец встало солнце, и юноша увидел место, где никогда раньше не бывал; это была прекрасная долина, через которую струился светлый поток, а посередине высился большой круглый холм. И олень начал спускаться вниз по долине, к холму, и казалось, что он устал и бежит все медленнее и медленнее. Хотя юноша тоже устал, он ускорил свой бег, думая наконец-то поймать оленя, но в тот миг, когда они были у самого подножия холма и юноша уже протянул руку, чтобы схватить оленя, тот провалился сквозь землю, и юноша расплакался: ему было так обидно потерять его после всей этой бесконечной погони. Но тут он увидел прямо перед собой дверь, ведущую внутрь холма. И он вошел, и там было совсем темно, но он шел вперед, потому что думал, что найдет там белого оленя. И вдруг он увидел свет, и небо над головой, и сияющее солнце, и птиц, поющих на деревьях, и чудесный прозрачный родник. И у родника сидела прекрасная леди, и это была сама королева фей, и она сказала юноше, что это она обернулась оленем, чтобы привести его сюда, потому что страстно влюбилась в него. Она принесла из своего волшебного дворца большую золотую чашу, усыпанную драгоценными камнями, и предложила ему выпить вина из этой чаши. И он стал пить, и чем больше он пил, тем больше ему хотелось еще, потому что вино было очарованное. И он поцеловал прекрасную леди, и она стала его женой, и он провел весь день и всю ночь в холме, где она жила, а когда проснулся, то увидел, что лежит на земле, на том самом месте, где в первый раз увидел оленя. Рядом стоял его конь, и собаки ждали его пробуждения. Он посмотрел в небо и увидел, что солнце садится за горы. И он вернулся домой, и прожил долгую жизнь, но с тех пор ни разу не поцеловал другую леди, потому что он целовал королеву фей, и никогда не пил обычного вина, потому что ему довелось выпить очарованного. А иногда няня рассказывала мне сказки, которые она слышала от своей прабабушки. Та была очень старая, и жила одна-одинешенька в хижине посреди гор. В большинстве этих сказок речь шла о холме, где в стародавние времена по ночам собирались люди, и играли в разные удивительные игры, и делали странные вещи, о которых няня мне говорила, да только я ничего не поняла, а теперь, говорила она, про это все забыли, кроме ее прабабушки, и даже прабабушка толком не знала, где этот холм. Она рассказала мне одну очень странную историю об этом холме, и меня пробрала дрожь, когда я ее вспомнила. Она говорила, что люди всегда приходили туда летом, в самую жаркую пору, и сперва все должны были долго танцевать. Они танцевали до темноты, причем вокруг холма были деревья, и потому там было еще темнее, и люди собирались отовсюду и приходили по тайной тропе, которой никто кроме них не знал, и двое стерегли проход, и каждый, кто приходил, должен был сделать очень странный знак, няня показала мне его, как могла, но сказала, что делать его по-настоящему она не умеет.

Туда приходили всякие люди: бывали там и дворяне, и мужики, и старики, и парни, и девушки, и совсем маленькие дети, которые просто сидели и смотрели. И когда они входили внутрь, там было совсем темно, только в стороне зажигали какое-то благовоние с сильным и сладким запахом, от которого всем хотелось смеяться; видно было, как светятся угли и поднимается красный дым. И вот они все входили, и когда последний из них оказывался внутри, дверь исчезала, так что никто не мог проникнуть внутрь, даже если и знал, что внутри что-то есть. И однажды один дворянин, который был нездешний и ехал издалека, заблудился ночью, и конь завез его в самую непроходимую глушь с болотами и огромными валунами, и конь то и дело оступался и проваливался копытами в какие-то норы, и деревья протягивали поперек дороги свои огромные черные сучья и были очень похожи на виселицы. И путнику было очень страшно, и его конь начал дрожать, а потом и вовсе остановился и не хотел идти дальше, и тогда дворянин слез с коня и взял его за узду, но конь стоял, как вкопанный, и от страха весь покрылся пеной. И дворянин пошел один, все дальше углубляясь в чащу, пока наконец не попал в какое-то темное место, где слышались шум, пение и крики, каких он никогда раньше не слышал. Казалось, что все это звучит совсем рядом, но он не мог войти внутрь, и принялся кричать, и пока он кричал, кто-то схватил его сзади, и не успел он и глазом моргнуть, как ему связали руки и ноги, заткнули рот, и он потерял сознание. Очнулся он на обочине, как раз в том месте, где сбился с пути, у дуба, разбитого молнией, и его конь был привязан рядом. И вот он приехал в город, и рассказал, что с ним случилось, и некоторые удивились; но большинство людей знали об этом. Так вот, когда все входили внутрь, дверь исчезала, как будто ее и не было, и больше никто войти не мог. И когда все оказывались внутри, они вставали в круг, плечом к плечу, и кто-нибудь начинал петь в темноте, а другой грохотал специальной погремушкой, и этот грохот целыми ночами доносился издалека, из глуши, и те, кто знал, что это за грохот, крестились, проснувшись заполночь и услыхав этот ужасный низкий звук, похожий на раскаты грома в горах. И грохот и пение продолжались очень долго, и люди в кругу слегка покачивались из стороны в сторону, а песня была на древнем-древнем языке, которого теперь никто не знает, и напев был очень странный.

Няня говорила, что когда ее прабабушка была еще маленькой девочкой, она знала человека, который немного помнил эту песню. Няня попробовала спеть мне кусочек, и это был такой странный напев, что я вся похолодела, и меня мороз пробрал по коже, словно я дотронулась до трупа. Иногда пел мужчина, а иногда женщина, и иногда они пели так хорошо, что двое-трое из тех, кто там был, падали наземь, кричали и бились, как будто в припадке. Пение продолжалось, люди раскачивались туда-сюда, и наконец над этим местом, которое они называли Тол Деол, поднималась луна. Она освещала их, а они все раскачивались из стороны в сторону, и густой сладкий дым вился над тлеющими угольями и плавал в воздухе. Потом начиналась трапеза. Мальчик вносил большую чашу вина, а девочка — каравай. Хлеб и вино передавали по кругу, а вкус у них был не такой, как у обычного хлеба и обычного вина, и никто из тех, кому довелось их отведать, уже не был таким, как раньше. Потом все вставали и начинали танцевать, и доставали тайные предметы из потайного места, и играли в необыкновенные игры, и водили хороводы в лунном свете, а иногда кто-нибудь из них внезапно исчезал, и о тех, кто исчез, больше никто никогда ничего не слышал, и неизвестно, что с ними случалось. И они снова пили это удивительное вино, и делали идолов, и поклонялись им, и однажды няня показала мне, как выглядели эти идолы. Мы тогда гуляли, и набрели на такое место, где было много влажной глины. И вот няня спросила, не хочу ли я посмотреть, что они делали на холме, и я сказала, что хочу. Тогда она попросила меня пообещать, что я ни единой душе об этом не скажу, а если скажу, то пусть меня бросят в черную яму с покойниками, и я ответила, что никому не скажу, и она повторила это трижды, и я пообещала.

И вот она взяла мою деревянную лопатку, накопала глины и положила ее в мое жестяное ведерко, и велела сказать, если кто-нибудь встретится и спросит, что я хочу напечь дома пирожков. Потом мы пошли по дорожке и пришли к рощице, растущей у самой дороги, и няня остановилась, поглядела на дорогу в обе стороны, заглянула за живую изгородь, за которой было поле, а потом сказала: «Быстро!», и мы бегом бросились в рощу, подальше от дороги. Там мы сели под кустом, и мне очень хотелось посмотреть, что няня собирается делать с глиной, но она сперва еще раз заставила меня пообещать никому не говорить ни слова, а потом опять пошла и выглянула из кустов, и поглядела во все стороны, хотя эта дорожка была такая маленькая и такая заросшая, что вряд ли кто-нибудь вообще по ней ходил. И вот мы сели, и няня достала глину из ведерка, и принялась ее месить, и делать с ней странные вещи, и вертеть ее во все стороны. Потом она укрыла ее на пару минут большим лопухом, а еще потом снова достала, встала, села, и обошла вокруг глины особым образом. При этом она все время напевала какие-то слова, и лицо у нее стало очень красное. Потом она снова села, взяла глину и стала лепить из нее куклу, но совсем не такую, какие бывают у меня дома. Она сделала самую странную куклу, какую мне только доводилось видеть, и спрятала ее под кустом, чтобы она высохла и затвердела, и все время, пока она ее делала, она напевала себе под нос все те же странные слова, и ее лицо становилось все краснее и краснее. Наконец мы спрятали куклу под кустом, где ее никто никогда бы не нашел. И когда через несколько дней мы снова пошли в ту же сторону и пришли на ту узкую тропку, няня заставила меня повторить свое обещание и огляделась во все стороны, как и раньше. Мы пробрались через кусты к той зеленой полянке, где был спрятан глиняный человечек. Я очень хорошо все это помню, несмотря на то, что мне было только восемь лет, а с тех пор прошло еще восемь. Небо было густо-синее, почти фиолетовое, и в рощице, где мы сидели, стояло большое цветущее бузинное дерево, а рядом с ним — купа таволги. Когда я думаю о том далеком дне, мне кажется, что комната наполняется запахом таволги и цветами бузины, а если я закрываю глаза, то вижу ярко-синее небо с ослепительно-белыми облаками, и давно ушедшую от нас няню, сидящую напротив меня и похожую на прекрасную белую леди в лесу. И вот мы сели, и няня достала глиняную куклу из тайника, где она ее спрятала, и сказала, что мы должны «почтить» ее, и что она покажет мне, что надо делать, а я должна все время следить за ней. И она делала всякие странные вещи с этим глиняным человечком, и я увидела, что она вся вспотела, хотя мы шли сюда очень медленно. Потом она велела мне «почтить» куклу, и я сделала все то же, что и она, потому что я любила ее, а эта игра была такой необычной. И она сказала, что если очень сильно полюбишь кого-нибудь, то этот глиняный человек может помочь, стоит лишь совершить над ним определенные обряды, и если очень сильно возненавидишь, то он тоже может помочь, только надо совершить другие обряды, и мы долго играли с ним, и воображали все, что угодно. Няня сказала, что ее прабабушка все-все объяснила ей насчет этих фигурок, и то, что мы сейчас делаем, никому не вредит, это просто игра. Но потом она рассказала мне одну очень страшную историю об этих фигурках, и я вспомнила ее в ту ночь, когда лежала без сна у себя в комнате — в бледной, пустой темноте, — думая о своем видении и о тайной роще.

Няня рассказала, что некогда была очень знатная молодая леди, которая жила в большом замке. И она была так прекрасна, что все знатные юноши хотели жениться на ней, потому что она была самой прелестной и самой доброй из всех леди, и все думали, что она очень хорошая. Но хотя она и была любезна со всеми молодыми людьми, которые хотели на ней жениться, она все же отказывала им и говорила, что никак не может решиться и что вообще не уверена, хочет ли выходить замуж. И тогда ее отец, очень знатный дворянин, рассердился на нее, хотя очень любил ее, и спросил, почему она не выберет себе в мужья одного из прекрасных юношей, что бывают в замке. Но она ответила только, что никого из них не любит достаточно сильно, и что ей нужно подождать, а если ее не оставят в покое, то она уйдет в монастырь и пострижется в монахини. И тогда все молодые люди сказали, что уйдут восвояси и будут ждать ровно год и один день, а когда год и один день пройдет, они вернутся и спросят, за кого она пойдет замуж. День был назначен, и они ушли, а леди пообещала, что через год и один день она выйдет замуж за одного из них. Но на самом деле она была королевой тех людей, что летними ночами танцевали на тайном холме, и в эти ночи она запирала дверь своей комнаты и вместе с горничной тайком выходила из замка по потайному ходу, о котором никто, кроме них, не знал, и уходила в лесную глушь к холму. И ей было известно больше тайных вещей, чем кому-либо еще до или после нее, потому что самых тайных тайн она никому не открывала. Она умела делать всякие ужасные вещи; знала, как извести человека, и как навести порчу, и другие вещи, которых я не могла понять. И хотя ее настоящее имя было леди Эвлин, танцующие люди звали ее Кассап, что на древнем языке означает «очень мудрая». И была она белее их всех, и выше ростом, и глаза ее горели в темноте, как самоцветные рубины; и она знала песни, которых не знал никто из них, и когда она пела, все падали ничком и поклонялись ей. И она умела делать то, что они называли «шиб-морок», то есть самое чудеснейшее волшебство.

Она говорила своему отцу лорду, что хочет пойти в лес собирать цветы, и он отпускал ее, и они с горничной уходили в такой лес, где никто никогда не бывал, и она оставляла горничную на страже, а сама, раскинув руки, ложилась на землю, и запевала особую песню, и со всех концов леса, шипя и высовывая раздвоенные язычки, к ней начинали сползаться огромные змеи. Они подползали к ней и начинали обвиваться вокруг ее тела, рук и шеи до тех пор, пока она вся не покрывалась извивающимися змеями, и видна была только голова. И она разговаривала с ними, и пела им, а они ползали по ней, все быстрее и быстрее, пока она не приказывала им удалиться. И все они тут же уползали в свои норы, а на груди у леди оставался удивительный, очень красивый камень. Он имел форму яйца, и был окрашен в темно-синий, желтый, красный и зеленый цвет, а поверхность его словно была покрыта змеиной чешуей. Он назывался «глейм-камень», и с его помощью можно было делать всякие удивительные вещи, и няня говорила, что ее прабабушка видела глейм-камень своими глазами, и был он блестящий и чешуйчатый, точь-в-точь как змея. Эта леди умела делать и многие другие вещи, и она твердо решила, что замуж ни за что не пойдет. А на ней хотели жениться очень многие знатные юноши, но больше всех ее любили: сэр Саймон, сэр Джон, сэр Оливер, сэр Ричард и сэр Роланд. Все остальные поверили, что она говорит правду и выберет одного из них себе в мужья, когда пройдет год и один день; но сэр Саймон, который был очень хитрый, решил, что она их всех водит за нос, и поклялся, что будет следить за ней, пока не откроет, в чем тут дело. А был он еще совсем молодым, хотя и очень умным, и лицо у него было гладкое и нежное, как у девушки, и вот он сделал вид, что, как и все остальные, решил не бывать в замке, пока не истечет срок, и объявил, что уезжает за море, в дальние края, а сам отъехал недалеко и вернулся, переодевшись служанкой, и нанялся в замок мыть посуду. И он все время ждал, следил, слушал, помалкивал, прятался в темных уголках, вставал по ночам и подсматривал. И он увидел и услышал много такого, что показалось ему весьма странным.

Он был такой хитрец, что сказал девушке, которая прислуживала леди, что на самом деле он юноша и что переоделся девушкой, потому что очень любит ее и хочет быть с ней в одном доме, и девушке это так понравилось, что она многое рассказала ему, и он больше чем когда-либо убедился, что леди Эвлин водит за нос и его, и всех остальных. И был он так ловок и так много наврал служанке, что однажды ночью ему удалось пробраться в комнату леди Эвлин и спрятаться за шторой, и он стоял там тихо-тихо, не шевелясь и не дыша. Наконец пришла леди. Она полезла под кровать и подняла плитку пола, и под ней было углубление, откуда она достала воскового идола, совершенно такого же, как тот глиняный, которого мы с няней сделали в рощице. И глаза у нее все время горели, как рубины. И она взяла восковую куколку в руки и прижала ее к груди, и стала шептать и бормотать что-то, а потом подняла ее и положила, и снова подняла, и снова положила ее, и наконец произнесла: «Блажен тот, кто породил епископа, который рукоположил священника, который обвенчал мужчину, который женился на женщине, которая сделала улей, в котором поселилась пчела, которая собрала воск, из которого сделан мой истинный возлюбленный». И она достала из сундука большую золотую чашу, а из шкафа большой кувшин с вином, и налила вина в чашу, и очень бережно опустила свою куколку в вино, и омыла ее всю. Потом она пошла к буфету, достала круглую булочку и приложила ее к губам идола, а потом осторожно взяла и накрыла ее. И сэр Саймон, который смотрел, не отрывая глаз, хотя ему было очень страшно, увидел, как леди наклонилась и вытянула руки, что-то шепча и напевая, и вдруг рядом с ней появился красивый юноша, который поцеловал ее в губы. И они вместе выпили вино из чаши и съели булочку. Но когда встало солнце, юноша исчез, и осталась только восковая куколка, и леди снова спрятала ее в углублении под кроватью. Теперь-то сэр Саймон знал, кто такая эта леди, и продолжал следить за ней, пока назначенное ею время не вышло, и через неделю срок должен был истечь. И однажды ночью, спрятавшись за шторой в ее комнате, он увидел, как она сделала еще пять восковых куколок и надежно спрятала их. На следующую ночь она достала одну из них, налила в золотую чашу воды, взяла куколку за шею и опустила ее под воду. Потом она сказала:

И на следующий день в замке узнали, что сэр Ричард утонул, переправляясь через реку. И ночью она взяла другую куколку, затянула у нее вокруг шеи фиолетовую веревочку и повесила на гвозде. Потом она сказала:

И на следующий день в замке узнали, что сэр Роланд был повешен в лесу разбойниками. И ночью она взяла еще одну куколку, и вонзила свою булавку прямо ей в сердце. Потом она сказала:

И на следующий день в замке узнали, что сэр Оливер подрался в кабаке, и какой-то незнакомец ударил его ножом прямо в сердце. И ночью она взяла еще одну куколку, и держала ее над горящими угольями до тех пор, пока она не растаяла. Потом она сказала:

И на следующий день в замке узнали, что сэр Джон умер от горячки. И тогда сэр Саймон вышел из замка, оседлал коня, поехал к епископу и все ему рассказал. И епископ послал своих людей, и они схватили леди Эвлин, и открылось все, что она делала. И вот в тот день, когда истек год и один день и когда она должна была выйти замуж, ее провезли через весь город в одной рубахе, привязали к большому столбу на рыночной площади и, подвесив ей на шею восковую куколку, сожгли живьем перед лицом епископа. И люди говорили, что восковой человечек завизжал, когда его охватило пламя. И я не переставала думать об этой истории, лежа без сна в своей постели, и мне мерещилась леди Эвлин на рыночной площади, объятая желтым пламенем, пожирающим ее прекрасное белое тело. И я так долго думала обо всем этом, что мне стало казаться, что я сама попала в эту историю. Я представляла, будто я и есть эта леди, и что меня собираются сжечь на костре, и весь город будет глазеть на меня. И я думала, было ли ей страшно, несмотря на все те удивительные и страшные вещи, которые она делала? И очень ли это больно — быть сожжённой у столба? Я снова и снова старалась забыть нянины истории и вспомнить тайну, что мне открылась днем, и то, что было в тайном лесу, но видела только тьму и какое-то мерцание во тьме, а потом и оно исчезло, и я видела только себя и то, как я бегу, и еще большую белую луну, встающую из-за темного круглого холма. Потом опять мне на ум пришли старые истории и странные слова, которые няня, бывало, напевала мне; а еще я вспомнила одну песенку, начинавшуюся словами «Хэлси камеи Элен масти», которую няня обычно очень тихо напевала мне на ухо, когда хотела, чтобы я уснула. И я стала напевать ее про себя и очень скоро уснула.

На следующее утро я была такая сонная и усталая, что едва могла заниматься, и очень обрадовалась, когда уроки кончились и пришло время обедать, потому что мне хотелось уйти и побыть одной. День был теплый, и я пришла к красивому холму у реки и села, подстелив под себя старую мамину шаль, которую нарочно захватила с собой. Небо было серое, как и вчера, но из-за облаков лился белый свет, и с того места, где я сидела, был виден весь город — тихий, спокойный и белый, как картинка. Я вспомнила, что на этом самом холме няня научила меня играть в древнюю игру, которая называется «Город Троя». В этой игре надо танцевать и извиваться на земле, как змея, и когда протанцуешь так достаточно долго, другие начинают задавать тебе вопросы, и ты не можешь не отвечать на них, хочешь ты этого или нет, и чувствуешь, что должна делать все, что тебе ни прикажут. Няня говорила, что таких игр очень много, и только немногие знают о них, и что есть такая игра, в которой можно превратить человека в кого захочешь, и что один старик, которого знала ее прабабушка, помнил, как одну девушку превратили в большую змею. И есть еще одна очень древняя игра, где тоже надо танцевать, крутиться и извиваться, и в ней можно вынуть душу из человека и прятать ее, сколько хочешь, а тело его будет блуждать совсем пустое, без чувств и мыслей. Но сегодня я пришла на этот холм не играть, а подумать о том, что случилось вчера, — о великой тайне, сокрытой в лесу. С того места, где я сидела, мне был виден тот проход за городом, откуда ручеек привел меня в неведомый край. И я стала представлять себе, что снова иду вдоль ручейка, и прошла в уме весь путь, и наконец нашла лес, и пробралась через кусты, и там, в сумраке, увидела то, от чего все мое тело словно наполнилось огнем, и мне очень захотелось танцевать, петь и летать по воздуху — и все оттого, что я переменилась и стала необыкновенной.

Но мое видение совсем не изменилось и не постарело, и я снова и снова думала, как такое может быть и неужели нянины истории на самом деле правда, потому что днем под открытым небом все казалось иначе, чем ночью, когда мне было страшно и я думала, что меня сожгут живьем. Однажды я рассказала папе одну из няниных сказок, ту, что о призраке, и спросила его, может ли такое быть, и он сказал мне, что здесь нет ни слова правды и что только темные, невежественные люди могут верить в такой вздор. Он очень рассердился на няню за то, что она рассказала мне эту историю, и долго ругал ее, и после этого я ей пообещала, что никогда не буду говорить о том, что она мне рассказывает, а если расскажу, то пусть меня укусит большая черная змея, которая живет в лесном пруду. И сидя в одиночестве на холме, я думала о том, может ли мое видение быть правдой. Я видела нечто очень интересное и очень красивое, но оно было, как в одной из няниных историй. И если я действительно видела его, и оно не примерещилось мне во мраке, родившись из переплетения черных сучьев и яркого сияния луны, встающей в небе из-за большого круглого холма, то приходилось подумать о многом удивительном, прекрасном и страшном, чего я то жаждала, то страшилась, и от чего меня бросало то в жар, то в холод. И я смотрела вниз на город, такой тихий и спокойный, словно белая картинка, и все думала и думала, может ли это быть правдой. Я долго не могла решить; в душе у меня какой-то странный голос все время шептал, что я ничего не выдумала, — и все же это казалось совершенно невозможным, и я знала, что папа и все остальные сказали бы, что это ужасный вздор. Я и не думала говорить об этом ни ему, ни кому-нибудь еще, потому что я знала, что это бесполезно, и надо мной только посмеялись бы или стали бы ругать. А потому я долгое время вела себя очень тихо и бродила, все время думая и размышляя, а по ночам мне снились удивительные вещи, и иногда я просыпалась рано утром, с криком протягивая к ним руки. Но при этом мне было еще и страшно, потому что в моем видении были всякие опасности, и если бы я не была всегда настороже, со мной могло бы случиться что-нибудь ужасное, если только, конечно, все, что со мной происходило, было правдой. Старые нянины сказки все время вертелись у меня в голове, днем и ночью, и я все время вспоминала их и пересказывала их себе, и ходила гулять в те места, где няня мне их рассказывала; и сидя по вечерам у огня в детской, представляла себе, будто няня сидит рядом на стуле и, как всегда шепотом, боясь, чтобы кто-нибудь не подслушал, рассказывает мне какую-нибудь удивительную историю. На самом деле она предпочитала рассказывать мне обо всяких тайнах, когда мы были где-нибудь в поле или в лесу, подальше от дома, потому что она говорила, что это очень важные тайны, а у стен бывают уши. А когда она хотела рассказать мне нечто большее, чем простая тайна, нам приходилось прятаться в кустах или глубоко в лесу. Мне всегда казалось очень забавным пробираться вдоль живой изгороди, тихо-тихо, а потом, когда мы были уверены, что на нас никто не смотрит, прятаться в кустах или внезапно скрываться в лесу. Только тогда мы могли быть уверены, что наши секреты останутся между нами и никто-никто их не узнает.

Иногда, когда мы прятались особенно тщательно, она показывала мне всякие странные вещи. Я помню, как однажды мы были в орешнике над ручьем, и нам было очень тепло и уютно, хотя был еще только апрель: солнце припекало, и только-только начинали раскрываться почки. Няня пообещала, что покажет мне кое-что забавное, и показала, как можно перевернуть весь дом вверх дном, да так, чтобы никто и не узнал, что это ты сделала. И горшки с кастрюльками будут прыгать, и фарфор перебьется, и стулья будут кувыркаться, и случится еще много забавных вещей. Я попробовала сделать это однажды в кухне, и увидела, что у меня очень хорошо получается, потому что огромное количество тарелок вылетело из шкафа, а кухаркин столик завертелся и перевернулся вверх ногами, как она потом говорила, «прямо у нее на глазах», но она так испугалась и побледнела, что я этого больше не делала, потому что я любила ее. А еще в той же ореховой рощице, где няня научила меня тому, как заставить стулья кувыркаться, она показала мне, как делать всякие постукивания в доме, и этому я тоже научилась. Еще она научила меня стихам, которые надо произносить в некоторых случаях, и особым жестам, которые надо делать в других случаях, и многим другим вещам, которым ее научила прабабушка, когда она сама была еще совсем маленькой девочкой. И обо всем этом я размышляла все дни после странной прогулки, во время которой мне показалось, что я увидела великую тайну, и мне хотелось, чтобы няня была со мной, чтобы расспросить ее обо всем, но она ушла от нас больше двух лет тому назад, и никто не знал, что с ней стало и куда она подевалась. Но я всегда буду помнить те дни, даже если доживу до глубокой старости, потому что я все время чувствовала себя очень странно и все время размышляла и сомневалась.

Иногда я была уже совершенно уверена в том, что все это правда, а потом вдруг снова начинала думать, что такого не бывает на свете, и все начиналось сначала. Но я старалась не делать некоторых вещей, которые могли быть очень опасными. И вот я очень долго выжидала и размышляла. Я вовсе не была уверена, и никак не решалась проверить. Но вот однажды я убедилась в том, что все, о чем говорила няня, было чистой правдой. Я была совсем одна, когда узнала это. Я вся задрожала от радости и страха, и со всех ног бросилась в одну из тех рощиц, где мы с ней любили прятаться. Это была та самая рощица у маленькой тропки, где няня сделала глиняного человечка, и я прибежала туда и забралась в нее. И когда я пришла на то место, где росла бузина, я закрыла лицо руками, бросилась на траву и пролежала часа два, не шевелясь, шепча про себя сладостные и ужасные вещи, повторяя и повторяя некоторые тайные слова. Все, что со мной случилось, было правдой, и это было чудесно, это было великолепно, и когда я снова вспомнила ту нянину историю и снова подумала о том, что я видела в тайном месте, меня бросило в жар и в холод, и воздух показался мне наполненным благоуханием, ароматом цветов и пением чьих-то голосов. И я захотела сделать глиняного человечка, вроде того, которого давным-давно делала няня, но мне пришлось все рассчитать и о многом подумать заранее, потому что нельзя было, чтобы кто-нибудь заподозрил, что я собираюсь делать, а я была уже слишком большая, чтобы носить глину в жестяном ведерке. Наконец я кое-что придумала, и принесла влажной глины в рощицу, и сделала все, что делала няня, только мой идол получился гораздо красивее; и когда он был окончен, я сделала все, что только могла вспомнить, и я сделала гораздо больше, чем няня, потому что мой идол был намного лучше. И через несколько дней, сделав пораньше уроки, я во второй раз отправилась к тому ручейку, что вывел меня в те странные места. И я пошла вдоль ручья, и через кусты, и под низкими ветвями деревьев, и темными лесами, полными стелющихся колючек, и зашла далеко, очень далеко. Потом я долго пробиралась темным тоннелем, где был ручей и каменистая земля, пока наконец не вышла к зарослям кустарника на склоне холма. И хотя почки на ветвях уже раскрылись, там все выглядело почти таким же черным, как и в первый раз. Кусты были те же самые, и я медленно поднималась вдоль них, и вышла на большой голый склон холма, где были удивительные скалы.

Я снова увидела ужасный вур, лежащий на всем вокруг, и хотя небо было светлее, чем в первый раз, кольцо диких холмов вокруг меня все равно оставалось темным, и нависающие леса выглядели черными и страшными, и необыкновенные камни были такими же серыми, как всегда; и когда я, сидя на камне, посмотрела на них с большого кургана, я снова увидела все эти удивительные круги один в другом, и пока я сидела и смотрела, они закружились вокруг меня, и каждый камень приплясывал на своем месте, и казалось, что они кружатся и кружатся, как гигантское колесо, словно сидишь в середине Вселенной и слышишь, как все звезды несутся сквозь пространство. И вот я пошла дальше между камнями, и опять танцевала с ними, и пела странные песни; и я прошла через заросли и, опустив губы в воду, напилась из светлого потока, что пробегал по дну скрытой и тайной лощины, а потом пошла дальше, пока не вышла к глубокому озерцу среди мерцающего мха и не села возле него. Я обернулась: передо мной был потаенный сумрак лощины, а сзади меня стояла высокая травяная стена, а вокруг нависал лес, который и делал лощину таким укромным местечком. Я знала, что вокруг совсем никого нет и никто меня не увидит. Поэтому я сняла туфли и чулки и опустила ноги в воду, произнеся известное мне заклинание. И вода оказалась вовсе не холодной, как я ожидала, а теплой и очень приятной, и у меня было такое ощущение, словно мои ноги в шелку или словно их целует нимфа. И когда я встала, я произнесла другое заклинание и сделала особые знаки, а потом вытерла ноги полотенцем, которое я нарочно захватила с собой, и обулась. Потом я вскарабкалась на крутую стену и попала в то место, где были ямы, два прекрасных круглых кургана, круглые земляные валы и всякие странные фигуры. В этот раз я не стала спускаться в яму, но, дойдя до конца, обернулась, и различила фигуры совершенно отчетливо, потому что было светлее, чем в первый раз, и я вспомнила одну историю, которую почти совсем забыла, и в той истории фигуры назывались Адам и Ева, и только те, кто знает эту историю, понимают, что они означают. И вот я пошла дальше, и пришла к тайной роще, про которую нельзя писать, и пробралась в нее той тропинкой, которую нашла раньше. И когда я была на полпути, я остановилась и приготовилась к встрече, завязав глаза платком и удостоверившись, что ничего не вижу — ни прутика, ни листочка, ни неба. Это был старый шелковый носовой платок, красный с большими желтыми пятнами, и я сложила его вдвое и завязала себе глаза, так что совершенно ничего не видела. Потом я пошла дальше наощупь, медленно-медленно. Сердце у меня билось все быстрее и быстрее, и в горле встал какой-то ком, от которого я задыхалась, и мне хотелось кричать, но я сжала губы и продолжала путь. Сучья цепляли меня за волосы, большие шипы царапали меня, но я дошла до конца тропы. Там я остановилась, вытянула руки, поклонилась и обошла вокруг с вытянутыми руками — но мне ничего не было явлено. Я обошла вокруг с вытянутыми руками во второй раз, и снова ничего не было. Тогда я обошла вокруг с вытянутыми руками в третий раз, и вся история оказалась чистой правдой, и мне захотелось, чтобы стремительно промчались годы и мне не нужно было ждать столько времени, прежде чем стать счастливой навеки.

Няня, наверное, была пророком наподобие тех, о которых мы читали в Библии. Все, что она говорила, начало сбываться, и с тех пор произошли другие события, о которых она мне рассказывала. Вот как я узнала, что все ее сказки были правдой и что я не выдумала эту тайну из головы. Но в тот день произошла и еще одна вещь. Я во второй раз пришла в тайное место. Это было у глубокого озерца, наполненного до краев, и когда я наклонилась над ним и глянула в него, я узнала, кто была та белая леди, которая вышла из воды в лесу, давным-давно, когда я была еще совсем маленькая. И меня пробрала дрожь, потому что это знание открыло мне и другие вещи. Я вспомнила, как однажды, после того как я видела белых людей в лесу, няня стала очень подробно расспрашивать меня о них, и когда я рассказала ей все в сотый раз, она долго-долго молчала, а потом сказала: «Ты еще увидишь ее». И тогда я поняла, что произошло, и что должно было произойти. И я поняла, кто такие нимфы, и что я могу встретить их где угодно, и они всегда будут помогать мне, и что я должна всегда искать их, и что буду находить их в самых необычных формах и обличиях. И если бы не нимфы, я никогда не открыла бы эту тайну, и вообще ничего бы не было, если бы не они. Няня рассказывала мне о них давным-давно, но она называла их другим именем, и я не знала, что она имеет в виду, и о чем те сказки, в которых о них говорится, — знала только, что они были очень странные. Нимфы бывают светлые, а бывают темные, но и те и другие очень милые и чудесные. Некоторые видят только темных, некоторые только светлых, а некоторые — и тех и других. Но обычно сперва появляются темные, а светлые приходят потом, и о них есть разные необыкновенные сказки. Впервые я по-настоящему узнала нимф дня через два после того, как вернулась из тайного места. Няня показывала мне, как их вызывать, и я попробовала сделать это. Но я не знала, что она имела в виду, и думала, что все это чепуха. Потом я решила попробовать еще раз, и вот я снова пошла в тот лес, где был пруд, у которого я увидела белых людей, и попробовала еще раз. Пришла темная нимфа, Аланна, и обратила воду в пруду в огонь…»