Белые ночи

На Карельской земле наступили белые ночи. Солнце круглые сутки не сходит с неба. Обходя горизонт дозором, оно словно сторожит кого-то. Наступление зари замечаешь лишь по изменениям красок. Сначала небо бледно-серое, голубизна просвечивает только издали. Но с приближением рассвета она густеет, небо слегка окрашивается алым сиянием. На горизонте, будто павлиньи перья, переливаются розовые, красные, желтые, зеленые полосы. Они то рассыпаются, то вновь сливаются друг с другом. На них лебедиными стайками наплывают облака и, озаренные их светом, превращаются в причудливые скалы.

— Что и говорить, Север дик и суров. Но белые ночи… Не знаю, как вы, но я просто влюблен в них, — сказал Саша Володаров, минер-разведчик, лежа на мягком мху. Из-под его выцветшей пилотки выбились рыжеватые завитки волос. На крупном подбородке ямка. За жесткими губами белеют ровные зубы. Брови густые, черные, Взгляд проницательный.

— Может быть потому, что я сам ленинградец, меня так волнуют белые ночи, — продолжал Саша, любуясь зажатым в тонких пальцах ландышем. — Бывало, с наступлением их отправляемся мы с Наташей бродить по Неве или куда-нибудь за город. Идешь, рука в руке, утренний ветерок подувает, тишина, а кругом такая красота, так хорошо, диву даешься. Чуть голову повернешь — сверкает, устремившись ввысь, золотой шпиль Петропавловской крепости.

Напротив Саши лежит старшина Опанас Грай, могучего сложения, остроносый, с усами соломенного цвета.

— Нет, Сашко! — возражает он мягким украинским говорком. — Звездные ночи Полтавщины я ни на какие белые не променяю. Что это за ночь, если месяц не светит! Эх, как сейчас помню, пойдешь на Днипро, луна волны серебрит. И вдруг вынырнет, сверкнет чешуей рыбка. А иной раз в ясные ночи звезды начнут падать. Вот где красота-то! И еще любил я смотреть на далекие огни Днепрогэса. Кажется, не огни, мечты твои разгораются.

— Хе, что это за ночь! — перебил его сидевший на корточках узбек Измаилджан Юлдашев. — Вот если бы видели вы прекрасные ночи нашей Ферганы!..

Измаилджан Юлдашев малоразговорчив. Но сейчас, стосковавшись по родным местам, он долго рассказывает о том, как приятно сидеть лунной ночью в винограднике, смотреть в небо и слушать журчанье воды в арыке. Затем, как бы спохватившись, что говорит так много, он замолчал и смущенно улыбнулся. От нахлынувших воспоминаний глаза его под черными, как смоль, бровями заблестели и на крутой, словно срезанный, лоб набежали едва заметные морщинки.

Чуть поодаль от них на боку лежит Джигангир Мубаракшин. Он только прислушивался к общему разговору, не вмешиваясь в него: во-первых, здесь он самый молодой, а во-вторых, о чем он мог рассказать, если все время жил в городе. Правда, еще мальчиком побывал он с матерью в Таканышском районе, в гостях у дедушки. Ему запомнилось, как по тихим деревенским улицам прошли ребята с гармонью, а на заре пели петухи. Но все это по сравнению с услышанным показалось ему таким незначительным, что рассказывать об этом он постеснялся. К тому же ему одинаково нравились и белые ночи, и ночи под Полтавой, и ночи Ферганы.

Неожиданно резко заговорил, приподнявшись на локте, ефрейтор Аркадий Лунов:

— Я спрашиваю, вы сейчас где: на фронте или в доме отдыха? Один размечтался о любимой девушке, другой о рыбалке, третий — о винограднике. А мне ничего не надо — ни белых ночей, ни луны, ни звезд. Да-да! Я хочу, чтоб сейчас были непроглядные ночи. Я один бы отправился в тыл к немцам, разнес бы все их доты и блиндажи на Валзаме. Стыдно! На других фронтах наши наступают. За один месяц немца из Крыма прогнали. Второй Украинский фронт через Прут уже переправился, а их соседи в Тернополь вошли. Ленинградцы тоже двинулись, не сегодня — завтра в Выборге будут. А мы сырые землянки сторожим.

— И будешь сторожить, если надо. Вот назначат тебя командиром дивизии, тогда, пожалуй, не придется, — сказал только что подошедший Миша Чиж и сел на большой серый камень. Низенького роста, очень подвижный, Чиж слыл в роте остряком.

Лунов покосился в его сторону.

— Молчал бы, чижик-пыжик!

— Чиж — птичка не простая. Это каждому известно. О ней, товарищ генерал-ефрейтор, даже в песенке поется. А вот про тебя, не знаю, сложат ли песенку.

В другое время солдаты от души посмеялись бы над словами Чижа, но сейчас даже никто не улыбнулся. А Лунов, еще больше разгорячившись, продолжал:

— И кому это надо, чтобы мы здесь небо коптили? Может, тебе, Измаил? Война кончится, ты домой поедешь, тебя родные встретят. А куда я поеду? Ни отца, ни матери, ни сестер. Всех фашист замучил. До войны я и не знал, что такое горе, не понимал, как это может сердце болеть, а теперь оно у меня огнем пылает, на куски рвется. Хочу бить врага без пощады. Просил, чтоб к снайперам меня перевели. Не переводят. Дескать, ты минер…

— И хороший минер.

— Какой там хороший! Чтоб быть хорошим, воевать надо. Лучше смерть, чем вот так лежать, бездельничать… О Гастелло читали, наверно.

Опанас Грай укоризненно покачал головой:

— Вот как? Уже о смерти заговорил? А я-то думал, что ты немного умнее, Аркадий.

Лунов не ожидал, что разговор примет такой оборот. Не находя слов, он уставился на Опанаса Грая.

— Гастелло — герой. Народ никогда не забудет его, — тихо произнес Опанас, — потому что он жизнь положил. Но Гастелло дрался не с тем, чтоб погибнуть, а чтоб победить и жить!

Лунову стало неловко за свои необдуманные слова. Он слегка покраснел. Но молчать не мог — велики была его горе и ненависть. Он приподнялся на коленях и сжал кулаки:

— Я мстить хочу, товарищ старшина, мстить! До сих пор перед глазами сожженная фашистами наша древняя Вязьма. Не забыть мне расстрелянных земляков, родных. И не могу я, как этот фантазер Сашка, мечтать о белых ночах или тосковать о Фергане, как Измаилджан. Кровь у меня кипит!

Измаилджан сверкнул черными глазами:

— Нет, друг, вы говорите неправду. Я не только за свою Фергану воюю, а за всю родину. Я не был в Вязьме, но целиком разделяю вашу боль и тоже хочу драться, а не лежать здесь. — Затем, обращаясь, к Опанасу, он спросил: — Товарищ Грай, вы самый старший среди нас, парторг в роте. Скажите, верно говорит Измаилджан Юлдашев?

— Верно говоришь, Измаил! Очень верно. Горе у нас одно и враг у всех один.

— Верно! А Аркадий думает, что только у него одного горе, только он один мститель, а другие лишь о белых ночах болтают.

— Я не говорил этого, Саша. Ты преувеличиваешь.

— Нисколько. Так у тебя выходит.

Все прислушались. Издали донеслось цоканье копыт.

— Едут, — сказал Чиж, вскочив.

Перед землянками на взмыленных конях появились командир отдельной роты минеров капитан Разумов со своим ординарцем Гришей Маркиным. Они круто осадили коней. В мгновенье ординарец спрыгнул с седла и принял поводья из рук капитана. Несмотря на свои годы, капитан соскочил с коня так же молодцевато и, ответив на приветствия вытянувшихся солдат, бросил на ходу:

— Лейтенанта Каурова ко мне!

Миша Чиж побежал к землянке, где жили командиры взводов.

— Коней-то как загнали, — сказал один из минеров.

— Стало быть, срочное дело. Капитан зря гнать не будет, — ответил другой.

Ординарец отвел лошадей под навес.

— Отпусти подпруги-то, — посоветовали ему. Но ординарец не любил, когда вмешивались в его дело.

— Не учи, сам знаю! — отрезал он.

Мимо землянок в сторону командного пункта шел лейтенант Кауров, худощавый, среднего роста, с черными кудрявыми волосами, выбившимися из-под надетой набекрень пилотки. На груди его позванивали медали и ордена. Припадая на правую ногу, он прошел в КП[1].

Миша Чиж, сгорая от любопытства, подбежал к своему другу Грише Маркину. Не потому ли Чиж и звался Чижом, что он всегда летел первым разузнать интересную новость? Не раз от начальства доставалось ему за дурную привычку. Но что ж поделать?

— Гриша, а, Гриша! Где вы были? — спросил Чиж друга, который все еще возился около лошадей.

— Далеко… Отсюда не видать.

— Небось у генерала?

Ординарец пропустил вопрос мимо ушей.

— Балуй, балуй, безухая дуреха. Укусить хочешь, черт! — крикнул он лошади.

А Чиж твердил свое:

— Ну, Гриша, скажи. Ты мне друг или нет?

Гриша подошел к нему вплотную.

— Чего ты шебутишься, чижик-пыжик? Надо будет — вызовут, скажут. А пока голову не ломай. Все. Разговор исчерпан.

Но трудно успокоить Чижа-непоседу. Он заикнулся было спросить еще о чем-то, но в эту минуту дверь землянки отворилась и звонким голосом Кауров позвал:

— Старшина Грай!

Из-под навеса высунулся любопытный Чиж. Опанас мигом поднялся, поправил гимнастерку, пригладил усы и направился к лейтенанту. Приложив руку к пилотке, отдал честь:

— Слушаюсь, товарищ гвардии лейтенант!

— Стройте роту. С вами будет говорить капитан.

— Есть строить роту!

Грай четко повернулся кругом и побежал к землянкам, замаскированным еловыми ветками. Вскоре послышался его густой бас:

— Выходи строиться!

Солдаты высыпали из землянок.

— Джигангир-уртак[2], кажется, затевается что-то серьезное, — сказал Измаилджан и кинулся к винтовкам.

Но лейтенант крикнул вдогонку:

— Без оружия!

Спустя несколько минут под высокими густыми соснами выстроилась вся рота. Когда солдаты выровнялись, Грай скомандовал громко, так что отозвалось на весь лес:

— Ро-та, смирна-а-а! Равнение на середину!

Строй застыл, и головы бойцов повернулись к лейтенанту. Прищуренными голубыми глазами Грай окинул строй и твердым, чеканным шагом направился к Каурову.

Приняв рапорт, Кауров ушел к командиру роты, а Грай пристроился к правому флангу.

Из землянки вышли капитан Разумов и лейтенант Кауров. Подошли к строю:

— Здравствуйте, товарищи!

— Здравия желаем, товарищ гвардии капитан! — дружно, как один, ответили минеры.

Капитан Разумов прошел вдоль всего строя, всматриваясь в каждого бойца. Но никто не опустил глаз, встретив пронизывающий взгляд своего командира.

«Ох, какие орлы!» — с гордостью подумал Разумов. У середины строя он остановился, широко расставил ноги и заложил руки за спину. По его очень серьезному лицу, по тому, как он испытывающе смотрел на всех, минеры смекнули: будет сказано что-то важное. А капитан медлил, как бы подыскивая нужные слова.

Наконец он обратился к строю:

— Очень серьезное дело. Нужно шестерых. Есть желающие?

Какое задание, об этом капитан умолчал. И все же минеры сразу подумали о Валзаме. Это и понятно: куда бы их ни посылали, что бы они ни делали, на их пути была вражеская крепость Валзама. Недаром немцы хвастливо назвали ее львиным логовом. На десятки километров вокруг нее топкие болота. Окружает Валзаму цепь скал, и она закрывает единственную дорогу, проходящую по этим местам.

Рассказывают, до революции этот чудесный уголок Северной Карелии входил во владения одного из богачей. С приходом Советской власти Валзама стала излюбленным местом отдыха трудящихся. Но теперь осталось только одно воспоминание от некогда прекрасных вилл. У подъезда огромного разрушенного дворца, по обе стороны входной лестницы дремлют мраморные сфинксы. Они — единственные стражи на этих руинах. А кругом траншеи, выдолбленные в камне, бронеколпаки для кругового обстрела, стена колючей проволоки, по которой пущен электрический ток, да минные поля в двенадцать рядов. Здесь проходит главная линия обороны противника на Карельском фронте.

Вот уже свыше двух лет длятся кровавые бои за Валзаму. Попытка лобовым ударом овладеть Валзамой не дала успеха, и тогда наше командование решило взорвать вражеские укрепления. Пользуясь темнотой осенних ночей и спадом воды из-за отсутствия дождей, наши минеры прокопали вдоль дамбы длинную подземную галерею. Много усилий ушло на это. Предполагалось заложить в этот подкоп столько тола, что вся Вал-зама могла бы взлететь на воздух. Работа уже близилась к концу, когда гитлеровцы узнали об этом и неожиданным ударом свели на нет все наши усилия.

Бойцы тяжело пережили временное поражение. Но бои за Валзаму не прекращались. Такая обстановка сложилась весной 1944 года. А этим летом находившиеся в длительной обороне войска Карельского фронта получили от Верховного Главнокомандующего приказ о подготовке к наступлению по всему фронту. Первый удар предполагалось нанести где-то в районе Валзамы.

Наступили горячие дни. Командира отдельной роты минеров капитана Разумова вызвали к генерал-майору Давыдову. Перед минерами его роты была поставлена задача — взорвать Валзамский мост, который находился в тылу валзамских укреплений.

— Вот смотрите! — и генерал указал на испещренную красными, синими и коричневым отметками карту. — В укрепленный район врага ведут две дороги: шоссе и железнодорожный путь. Если мы до начала нашего наступления сумеем взорвать Валзамский мост, противник лишится возможности подвозить боеприпасы и продукты. Задание очень ответственное, капитан. Подберите самых храбрых ребят. Лучше всего — добровольцев, — И, взглянув на часы, генерал закончил, не повы шая тона — Сегодня пятница. А в понедельник, к 10 часам утра моста не должно быть. Ясно?

— Ясно, товарищ генерал-майор. Только… разрешите и мне пойти…

Заложив руки за спину, генерал принялся ходить по комнате. Разумову ничего не оставалось, кроме как наблюдать за генералом. Пострижен наголо. В молодости должно быть, был красавцем, лицо его и сейчас было привлекательно, во взгляде сквозит ум. Только мужественные честные люди смотрят вот так. На золотых, шитых шелком, погонах играет солнечный зайчик.

— Я ждал, что вы так скажете, — наконец заговорил генерал. — Нет, дорогой капитан, я не могу послать вас. Вы мне понадобитесь.

Краснея, Разумов попросил разрешения идти. Генерал сказал:

— Да, да, идите. И не забудьте зайти к начальнику штаба. Вам Владимир Андреевич даст дополнительные указания.

Всю дорогу Разумов думал о задании. На счету у минеров немало взорванных мостов, дотов, складов, поездов. И далекие рейды им не в новинку. Но этот участок еще не освоен ими: сюда их перебросили совсем недавно. Они успели предпринять одну вылазку на Орлиную скалу, да и то совместно с дивизионной разведкой. И, как назло, сейчас белые ночи. Даже в полночь светло, как днем! Задание казалось почти невыполнимым, но приказ есть приказ, и его надо выполнять.

Сейчас, перед строем, Разумов мысленно представил все это. И повторил свой вопрос:

— Есть желающие?

Лунов хотел откликнуться первым, но волнение сжало ему горло.

Послышался спокойный голос:

— Я пойду, товарищ гвардии капитан.

Это был Опанас Грай. Капитан окинул взглядом крепко сложенного старшину.

— И я пойду, — отозвался из строя Саша Володаров. Вслед за ним — сержант Джигангир Мубаракшин, ефрейторы — Измаилджан Юлдашев, Миша Чиж и другие.

Только тут Аркадий Лунов смог говорить.

— Я обязательно пойду! — крикнул он не по-уставному.

Разумов выбрал первых шестерых, остальным приказал разойтись.

— Старшим назначаю лейтенанта Каурова, — сказал Разумов, — помощником — старшину Грая.

Лица минеров посветлели при упоминании фамилии лейтенанта Каурова, умного, смелого, всеми уважаемого офицера.

— Я верю, — продолжал капитан Разумов, — задача, которую поставил генерал, будет выполнена. Какое задание, об этом лейтенант Кауров скажет на месте. Пока — секретно. Товарищ Грай, готовьте группу в дорогу. Приступайте немедленно, времени у вас мало.

Когда офицеры удалились, Опанас Грай, поглаживая усы, хитро подмигнул Лунову:

— Вот видишь, и о нас вспомнили.

Подул резкий ветер. Чиж запрокинул голову?

— Кажись, братцы, тучи собираются.

Все смотрели вверх. По небу плыли иссиня-черные тучи. Сверкнула молния, раздался оглушительный удар грома.

На две тысячи километров — от полуострова Рыбачьего до Ладожского озера — протянулся Карельский фронт. Линия его обороны не была сплошной. Противники построили узлы сопротивления на важнейших дорогах, на господствующих высотах — словом, там, где прорыв был наиболее вероятен. Открытые фланги надежно защищались глубокими озерами, топями и болотами. Зимой они скованы льдом и покрыты снегом.

В летнюю же пору разливаются на десятки километров, и, если затоплены все дороги, каждый опорный пункт неприятеля превращается в неприступную крепость.

…Дождь все еще лил. Закончив сборы, минеры вышли в рейд. Большие серые тучи обволакивали небо. С сердитым шумом качались сосны.

Одеты минеры были легко, даже телогреек с собой не захватили. Поверх гимнастерок набросили на плечи зелено-желтые маскхалаты. Вооружились автоматами, гранатами и финками. В заплечных мешках была взрывчатка.

Капитан Разумов, проводив разведчиков до лесного озера, на прощанье пожал им руки:

— Верю, не подведете!

— Будьте спокойны, товарищ командир!

Давно разведчики скрылись в лесу, а капитан все еще стоял, задумавшись.

Разумов уже в летах. Волосы его покрылись сединой. Он много повидал на своем веку и, как говорится, свое взял у жизни. А его хлопцы, исключая Грая, хотя и выглядят вполне взрослыми людьми, еще не успели опериться. Все у них впереди: и жизнь, и любовь, и служба. Кончится война, станут работать, учиться. Да, после войны… А сегодня он проводил их в дальнюю, опасную дорогу. Очень возможно, что не все вернутся. В самое пекло ушли.

Обычно Разумов сам участвовал в операциях и не был склонен к подобного рода размышлениям. Ответственное задание захватывало его всего. Иное дело сейчас. Они ушли — он остался.

Капитан в глубокой задумчивости достал из кармана брюк алюминиевый портсигар с изображенным на крышке орденом Отечественной войны. Присев на камень, не спеша закурил. В воздухе, освеженном прошумевшим дождем, поплыли кольца синего дыма.

Разумову был особенно дорог Джигангир Мубаракшин, многим напоминавший его погибшего сына. Провожая солдат на опасное задание, Разумов всякий раз испытывал за Джигангира особую тревогу. Он — круглый сирота, и это хорошо известно капитану. Если бы Джигангир согласился, можно было бы его и усыновить…

Капитан улыбнулся — вспомнилось прошлое.

…Случилось это осенью 1941 года.

Пустынные поля были покрыты рано выпавшим снегом. По стальным путям непрерывно мчались на фронт поезда. Как только эшелон прибывал на станцию, его окружали ребятишки. На красноармейцев смотрели с восхищением и нескрываемым любопытством.

— Дяденька, а вы были на фронте?

— Фашистов били? — сыпались вопросы.

Однажды, когда эшелон шел по землям Татарии, в вагоне обнаружили «зайца». Он забился в уголок под нижними нарами и спокойно дремал. Опанас потом рассказывал:

— Слышу, кто-то дернул меня за конец обмотки. Какой там балбес шутит? — рассердился я.

В ответ из-под нар послышался детский голосок:

— Дяденька, есть хочу…

— Что?! — удивился я и, наклонившись, заглянул под нары. — Эй, кто там? Вылезай скорей, чертенок! Братцы! Смотрите-ка: в нашем вагоне — «зайчик!»

Мальчишку окружили солдаты. А тот, видимо, был не из робкого десятка, на все вопросы отвечал бойко.

— Дядя! — обратился он к Опанасу. — Я же сказал, есть хочу. Почему не даете?

Дружный хохот заглушил детские слова.

Мальчик настойчиво требовал:

— Дядя, дайте поесть!

Опанас потрепал мальчонку по спине и предложил ему сухарей.

— Вкусно, браток?

— У-гу! — отвечал паренек, грызя хрустящие сухари острыми, как у мышонка, зубами.

— Как зовут-то?

— Джигангир.

— Как, как? Джиган, говоришь?

— Не Джиган, а Джи-ган-гир.

— Что это за мудреное имя? Стой-стой, стало быть, из Казани?

— Да, дяденька, из Казани.

— Коли так, будем звать тебя Абдулкой.

— Нет, дяденька, не зовите так. «Абдулка» мне не нравится. Мое имя совсем нетрудное: Джи-ган-гир.

Опанас полушутя, полусерьезно повторил несколько раз незнакомое имя. Солдаты покатывались со смеху:

— Смотри, смотри! Малый Опанаса уму-разуму учит.

— Дяденька, а вы петь умеете? — неожиданно спросил Джигангир.

И, не дожидаясь ответа, запел неокрепшим мальчишеским голосом:

От удивления белесые брови Опанаса вскинулись кверху. С минуту он безмолвно смотрел на мальчика, а затем мощным голосом подхватил песню родной земли. Его поддержали остальные. Сильные солдатские голоса заглушили негромкое детское пение.

На одной станции в вагон вошел Разумов, он был тогда еще в чине лейтенанта, и из рассказа Опанаса Грая узнал обо всем случившемся. Разумов заметил в зеленоватых глазах Опанаса хитринку.

— Скоро станция Мелекесс. Мальчика надо ссадить. Не с балаганом едем.

— Слушаюсь, — ответил Опанас, решив, что не следует заводить серьезный разговор с командиром в присутствии всех. Когда Разумов спрыгнул с подножки вагона, вслед за ним соскочил и Опанас. На платформе он догнал лейтенанта:

— Разрешите обратиться, товарищ лейтенант.

— Обращайтесь.

— Товарищ лейтенант, — проговорил Опанас непри вычным для него умоляющим голосом, — пропадет же, наверняка пропадет!

— Кто пропадет?

— Паренек, товарищ лейтенант. Никого из родных не осталось. Отца на границе, убили, мать погибла при эвакуации из Западной Украины в Казань. В Казани они жили, а в сороковом отец переправил их к себе.

— Сын чекиста, стало быть?

— Так точно, товарищ лейтенант, сын чекиста. Добрый хлопец. Может, толк выйдет.

Шумно задвигались вагоны, и слова собеседников потонули в грохоте. Наконец, Разумов, подумав, спросил:

— Вы знаете, товарищ Грай, куда мы едем?

— Так точно, товарищ лейтенант.

— В таком случае чего же хотите?

— Мальчика надо взять с собой. Нехай будет сыном полка. Пока старшине отдадим, а там видно будет.

Эта мысль показалась Разумову заманчивой. Ведь в истории русской армии, таких «сыновей» немало.

— Пусть станет сыном полка, товарищ лейтенант, — повторил Опанас, непременно желая добиться своего, — Я вас очень прошу. Чем черт не шутит, может, разведчик из него выйдет толковый. Глаза юркие, бегают по сторонам. Сам такой шустрый!

И судьба Джигангира определилась. Его оставили в эшелоне. Без труда подыскали все, что нужно: полушубок, ушанку, гимнастерку, валенки. Однако только ушанка да валенки пришлись ему впору. Но и это не беда: нашлись умелые руки, в тот же день Джигангир был одет с иголочки. От радости он ходил сам не свой. Но больше всего понравился ему жёлтый ремень с пряжкой.

С любовью и гордостью поглядывал теперь Опанас Грай на приемыша. Но по вопросительным взглядам паренька он понял, что тому еще не хватает чего-то.

— Ну-ка, говори, чего надо?

— А винтовку когда?..

Рассмеявшись, Грай похлопал мальчика по спине:

— Винтовку? Ее, брат, получишь, когда немного подрастешь. А не то приклад до земли доставать будет, по уставу этак не положено.

Слышать, что он мал и не может носить винтовку, обидно, но Джигангир был не из таких, кто унывает при первой неудаче. «Если здесь не дали, на фронте получу или сам найду», — решил он. А пока можно подождать. Разве плохо, когда у тебя ремень с пряжкой и сверкающий котелок? Или самому сходить на кухню, принести ужин, поесть, а потом по-солдатски спрятать ложку за голенище сапога?

На фронт ехали долго, чуть ли не целый месяц. Чтоб не сидеть без дела, Опанас Грай учил паренька солдатской науке.

— Ты теперь воин Красной Армии. К старшим и командирам обращайся только с разрешения. Скажем, нужен тебе командир отделения. Докладываешь так: «Товарищ сержант, разрешите обратиться?». Если разрешит, будешь докладывать, не разрешит — не будешь. В пререканье не вступай. Носом не шмыгай, руками не маши. Понял?

С военной жизнью Джигангир немного познакомился еще на заставе, когда жил у отца, поэтому теперь солдатская наука ему давалась легко. А однажды он выкинул номер, о котором бойцы долго вспоминали.

Дело было так. В вагон вошел командир взвода Разумов. В это время ездовой Мокшанов сидя чистил винтовку.

— А ну-ка, — обратился Разумов к Мокшанову, — покажите, как нужно разобрать и собрать затвор.

Тот долго вертел затвор в руке, поварачнвал его и так и сяк, но затвор не поддавался. Мокшанов покраснел и, смущенный, не знал, что делать.

— Разрешите обратиться, товарищ лейтенант, — вдруг послышался голос Джигангира.

Солдаты, окружавшие Мокшанова, расступились и пропустили Джигангира к лейтенанту.

— Говорите, — Разумов слегка улыбнулся.

— Разрешите показать…

Опанас, услышав эти слова, хотел было крикнуть:

— Стой, глупый, бестолковый мальчишка! Но было поздно.

— Ну что ж, показывай, — распорядился лейтенант.

Джигангир взял затвор из рук растерянного Мокшанова и присел с ним рядом. Но тотчас вскочил, вспомнив, что без разрешения садиться нельзя.

— Разрешите сесть, товарищ лейтенант.

— Садитесь. — Разумов опять усмехнулся.

— Вот, дядя… нет, товарищ красноармеец Мокшанов… вот так разбирают затвор.

Весь вагон ответил дружным взрывом смеха. Но Опанасу было не до этого. Он дергал кончики усов, предчувствуя, что его ученик в присутствии командира сядет в калошу. Но нет, Джигангир не растерялся. Не обращая внимания на смех солдат, он продолжал:

— Затвор берете в левую руку, правой тянете курок к себе и отводите налево. Вот так…

Джигангир показал, как надо поворачивать курок, отделил соединительную планку от боевой личинки. Проворно разобрал и остальные части затвора.

— Собирать надо в обратном порядке, — сказал Джигангир, подражая настоящему командиру. — Сначала на ударник надеваем боевую пружину, затем…

Разумов, выходя из вагона, подозвал Грая:

— Это вы его натренировали?

— Никак нет!

— Где же он научился?

— Видно, на заставе, товарищ лейтенант.

Разумов приказал на вечерней поверке перед всем взводом объявить парню благодарность.

Так проходили дни. Эшелон через Ярославль и Вологду стремительно двигался на север. Когда они добрались до Карелии, там уже стояли жестокие морозы и кругом лежали глубокие снега. Чуть шагнешь в сторону от протоптанной тропинки, обязательно провалишься по пояс в снег. Уметь ходить на лыжах в таких условиях просто необходимо. Но в подразделении было много южан и пожилых людей, совсем не умевших ходить на лыжах. А Джигангир рос на Казанке и любил лыжи с детства. Опанас, когда ему говорили, что лыжник он неважный, отшучивался, как Балда из пушкинской сказки:

— Где уж вам тягаться со мною. Обгоните сперва моего брата. — А Джигангир действительно не ходил, а летал на лыжах.

Прошло два года, и Джигангир заметно возмужал. Голос у него больше не ломался. Окрепла грудь. Он раздался в плечах, на верхней губе появился юношеский пушок. К тому времени он вышел из-под опеки старшины и стал связным командира батальона капитана Иванова. Поэтому его в роте стали звать «капитан-карапузик». Первые два-три месяца Джигангир гордился своим прозвищем, но потом оно стало казаться ему уже обидным.

— Дяденька, — обратился Джигангир однажды к Опанасу Граю. — Возьмите меня к себе. Не хочу быть посыльным, хочу настоящему делу учиться.

Опанаса глубоко тронуло, что Джигангир о своем желании рассказал прежде всего ему. По правде говоря, и Опанасу не нравилось, что Джигангир посыльный. Он давно мечтал взять парня к себе и научить трудному искусству минера.

Опанас покряхтел и ответил:

— Подрасти еще немного, браток. Сил наберись. Минер должен быть крепким.

— Дядя Опанас, разве я не крепкий? А ну, давайте померяемся силой. Сами увидите.

Не успел Грай ответить, как Джигангир крепко вцепился в его ремень и закрутился волчком. Не то в шутку, не то всерьез старшина беспомощно повалился на мох, и пилотка его отлетела далеко в сторону.

Солдаты, из-за деревьев наблюдавшие за поединком, огласили лес шутками и смехом:

— Ого! Малый самого Илью Муромца поборол!

— Эй, товарищ старшина! Целы ли ребра? Не позвать ли санитара?

Добродушный Опанас не огорчился, а только посмеялся со всеми вместе.

— Ах, бесенок, — ворчал он, приглаживая усы. — На своих руку поднимать вздумал? Стой-стой, я сейчас тебя взгрею.

А Джигангир настаивал:

— Ну что? Крепкий? Гожусь в минеры?

Опанас дал обещание поговорить с командиром, и снова судьба только что оперившегося орленка зависела от Разумова.

Джигангира перевели в роту минеров. Спустя короткое время он уже принял участие в двух очередных операциях. Во время третьей вылазки, в ночной схватке, Джигангира ранило. Напрягая силы, он дополз до землянки и швырнул в дымовую трубу на крыше противотанковую гранату; находившиеся в землянке белофинны были уничтожены. За это Джигангира представили к медали «За отвагу».

В госпитале он пролежал около двух месяцев. Однажды иа лесной тропе Опанас заметил возвращавшегося Джигангира и, отставив в сторону котелок с кашей, радостно побежал навстречу.

— Братишка! Джигангир! Здорово! — Опанас сгреб его в объятия, целуя и лаская, как ребенка. Вопросам, казалось, не будет конца.

— Как нога? Залечили?

— Залечили.

— Совсем зажила?

— Совсем…

— По нас соскучился?

— Соскучился…

Опанас заметил в Джигангире большие перемены. Былого ребячества не было и в помине. Он теперь держал себя со всеми наравне, стал сдержанным, говорил неторопливо, но глаза по-прежнему озорные.

Был на исходе апрель 1944 года. Уже на третий день после возвращения из госпиталя Джигангир принял участие в смелых вылазках разведчиков. С этого времени он наравне со всеми ежедневно бывал под огнем.

Все эти картины промелькнули перед глазами Разу-1 мова, когда, заложив руки за спину, он возвращался в свое подразделение. Хотелось представить, где сейчас и что делают семеро его разведчиков. Что их ждет? Даже рации у них нет, чтоб просить о помощи в трудную минуту.

Группа лейтенанта Каурова прошла километров двадцать-двадцать пять и между двумя опорными пунктами стала углубляться в тыл врага. Разведчики прокладывали путь по заросшей лесом каменистой гряде; по одну сторону от нее расстилалось озеро, по другую — болото.

На небе туч не было, но на листве и траве, в бутонах цветов еще светились дождевые капли. В такую пору хорошо идти по лесу. Воздух свеж и легок. Еще не успели подняться в воздух рои надоедливых мошек. Зато птицы, большие и малые, заливаются на разные голоса.

Минеры двигались бесшумно.

Только бы успеть пройти эту узкую гряду, где за каждым камнем может притаиться враг. А там — ищи ветра в поле! Стоит только миновать это удобное для засады место, как немцам ни за что их не найти.

Кауров настораживался при малейшем шорохе. Он был готов ко всякой неожиданности. Дозорные осматривали не только кусты, но и деревья. И вдруг Миша Чиж, заметив, как качнулась верхушка одной высокой сосны, прошептал:

— Кукушка!

Измаилджан условным знаком передал эту весть всему отряду. Но немцы уже заметили разведчиков. Пулеметная очередь прорезала тишину леса.

Чтобы противник не мог догадаться о численности отряда, Кауров приказал огня не открывать.

— Назад! — крикнул он. Но не успели разведчики отбежать метров на четыреста, как раздались выстрелы и с противоположной стороны. Они доносились откуда-то издалека, пожалуй, с дальнего конца гряды.

— Попали в мешок, — промолвил Чиж и, ожидая приказа, посмотрел на своего командира. У Каурова чуть дрожала правая бровь.

В глубине леса послышался собачий лай.

— Овчарка!

В лесу она опасней пули.

— Мубаракшин, Володаров, слушайте приказ, — сказал Кауров. — Вы останетесь здесь. Задержите противника как можно дольше. Прежде всего старайтесь уничтожить собак. А затем добирайтесь до Орлиной скалы. Ждите нас там трое суток. Если не вернемся, возвращайтесь в часть. Мы сейчас пройдем через болото и будем выполнять задание. Ясно?

— Ясно, — ответил Володаров за себя и товарища.

— Мешки с провизией оставьте при себе, А нам дайте взрывчатку.

Лейтенант пожал им руки:

— Прощайте!..

Опанас стиснул обоих в крепких объятиях.

— Будьте спокойны, дядя Опанас.

Старшина не удержался и поцеловал юношу в лоб.

Двое остались лежать за валунами — Джигангир Мубаракшин и Саша Володаров. Кауров повел свою группу в направлении к болоту. Опанас Грай часто оборачивался. Саша, лежавший за дальним валуном, сразу пропал из виду. Зато Опанасу видно было, как Джигангир, подавшись грудью вперед, с вытянутым в минуту опасности лидом, готовил автомат для стрельбы из-за камня.

Опанас обернулся, но кусты заслонили и Джигангира. Старшине стало не по себе. Шагая все быстрее и быстрее, свободной рукой он дергал кончики усов.

Спустившись по крутому склону гряды, минеры прошли через кустарники и остановились у болота. Даже видавший виды старшина вздохнул: «О-о!»

Ровно, как расчищенный ток, болото простиралось на несколько тысяч метров. Только карликовые кусты, засохшие деревца, напоминавшие телеграфные столбы, да разбросанные кое-где кочки нарушали эту гладь.

Попробуй-ка на таком болоте укрыться днем от стерегущих глаз противника и обмануть его! Заметят и возьмут на мушку черт знает с какой дали!

Все посмотрели на командира.

— Не останавливаться, к болоту! — решительно приказал Кауров и первым ринулся вперед. Толстый ковер мягкого мха заколебался под ногами.

Прошли метров двести-триста, лейтенант остановился.

— Нарезать финками дерн и замаскироваться! — приказал он.

У минеров просветлели лида. Как они сами не догадались об этом простом способе маскировки? Впрочем, так почти всегда бывает на войне. Сначала растеряешься и не знаешь, что делать. Начав же действовать, успокаиваешься. То же случилось и на этот раз. Минеры быстро нарезали куски дерна и спрятались под этими моховыми одеяльцами. Пять новых кочек ничем не отличались от тысячи других, возвышавшихся на болоте.

Тем временем лежавшие на гряде Джигангир и Володаров заметили метрах в ста пятидесяти крупную, как волк, собаку. Со злобным рычаньем она рвалась вперед. Володаров хотел было уложить ее с первого же выстрела, но ничего не вышло: дрессированный пес отбежал в сторону. Саша прицелился вновь. Извиваясь, как змея, собака снова отскочила. Промахнулся и Джигангир, стрелявший из укрытия. Собака продолжала петлять. Надо было уничтожить ее во что бы то ни стало. Иначе того и гляди она нападет на след минеров, ушедших к болоту.

— Саша, ты будешь отступать, а я останусь здесь, — сказал Джигангир товарищу. — Авось, она за тобой побежит, тут я и возьму на мушку.

Так и сделали. Саша Володаров, намеренно стараясь задеть кусты, отбежал назад. Но собака была уже научена этой хитрости: не приблизилась ни на шаг.

— Черт! Геббельс! — ругал ее Джигангир. И вдруг вспомнил, как пограничники на заставе дрессировали овчарок. Закинут палку подальше и приказывают принести ее. Джигангир проворно отыскал камешек и кинул ищейке. Собака метнулась и стала его обнюхивать.

— Так-так, — приговаривал Джигангир, вставляя запал в гранату.

Немцы успели подойти уже совсем близко. Сашу охватило бешенство, когда он заметил, что его друг бросает камешки. Он хотел крикнуть что-то резкое неразумному Джигангиру, но был вынужден открыть огонь по фрицам: они были почти рядом. Как раз в это время Джигангир кинул собаке гранату. Пес бросился к ней. Раздался оглушительный взрыв, в лесу прозвенело эхо.

Увидев, что с псом покончено, Джигангир вздохнул полной грудью. Итак, те, кто сейчас на болоте, от одной опасности спасены. Теперь нужно задержать самих гитлеровцев. Вот они! С автоматами, прячась за деревьями, приближаются мелкими перебежками. Вместе с Сашей открыл ответный огонь и Джигангир. Видимо, стреляли они неплохо: немцы вынуждены были залечь. Послышались стоны. Переменив позицию, Саша и Джигангир открыли огонь с другой стороны. Стрельба стала усиливаться. Над головами беспрерывно свистели пули, стволы деревьев были испещрены ими, падали сбитые ветки. Саша и Джигангир, стараясь отвлечь внимание противника от болота, отступали к озеру.

Гитлеровцы, чувствуя свое превосходство, не спешили оттеснить советских солдат. Они безумно радовались, что русские отступают к озеру, а не к болоту. Никуда, дескать, они не убегут: берег крут, озеро глубоко.

Ожесточенная перестрелка стихла внезапно.

— Русс, сдавайся! Капут! — крикнул один из немцев, пользуясь затишьем. Нахальство фашистов заставило Володарова и Мубаракшина еще крепче сжать свои автоматы.

— Эх, сволочи! — крикнул Саша. — Сдаваться? Нет, русские не сдаются. — И он метнул гранату.

После этого немцы уже не кричали.

До озера оставалось метров пятнадцать-двадцать. Дальше отступать некуда. Джигангир и Саша спрятались за поваленным деревом и еще теснее прижались друг к другу. Оба охрипли и дышали с трудом. По их лицам струился пот, маскхалаты истрепались.

— Хоть бы они выбрались живыми, — сказал Джигангир о товарищах, ушедших с Кауровым.

— Патроны у тебя есть? У меня все вышли.

— Есть немного.

Оставшиеся патроны поделили между собой.

— Джигангир! — сказал Саша дрогнувшим голосом. — Если меня убьют, напиши письмо Наташе. Аркадию скажи, чтоб обо мне не думал плохо. А сейчас будем драться. До последнего вздоха.

— Будем драться, — повторил Джигангир. Он хотел было добавить: «Рано нам умирать, жить надо!», как любил говаривать Опанас Грай, но в это время грянули выстрелы.

Это вплотную подошла с тыла группа противника. Саща и Джигангир очутились в ловушке.

— Слушай, Джигангир, ползи к озеру. Посмотри! Может, прорвемся как-нибудь.

Джигангир кинулся к озеру.

Гитлеровцы стреляли беспрерывно, однако наступать не спешили. Видимо, выжидая, они к чему-то готовились.

Счастливая мысль пришла Володарову в голову: а что если столкнуть между собой наступающих сзади и спереди? Если они еще не соединились, этот номер может пройти.

Джигангир вернулся с радостной вестью:

— На воде бревна. Попробуем на них переправиться.

Шевельнулись кусты справа и слева.

— Бей гадов слева! — крикнул Володаров Джигангиру. Сам он повернул дуло автомата направо… Немцы открыли ответный огонь. С тонким жужжанием проносились пули.

«Кажется, вышло по-нашему», — подумал Саша и, повернувшись, крикнул Джигангиру:

— Крой до озера!

Пока гитлеровцы перестреливались, Саша и Джигангир с крутого берега нырнули в озеро. Перед прыжком Джигангир сдернул с головы пилотку и повесил ее на сук:

— Пусть гады думают, что мы еще здесь.

Когда минеры были уже метрах в трехстах от берега, немцы разобрались в обстановке и выбрались к озеру. Внезапное исчезновение русских весьма озадачило их. Один из немцев показал рукой на бревна, покачивающиеся на воде. Тотчас на крутояре установили ручной пулемет и открыли огонь. Поднимая брызги, пули со свистом ложились вокруг бревен. Саша Володаров, плывший сзади, вдруг застонал. Поверхность воды окрасилась кровью. Джигангир подплыл к Саше и крепко обхватил его рукой:

— Ранен? Куда?

— В плечо.

Джигангир помог товарищу, терявшему силы, лечь поудобней на бревне и, придерживая его одной рукой, другой стал подгребать. Но берег был виден еле-еле. Вокруг шлепались пули…

Четыре часа пролежала под мхом группа лейтенанта Каурова. При звуках перестрелки на вершине каменистой гряды трудно было заставить себя не броситься на помощь двум смельчакам, которые из последних сил вели этот неравный бой. Только сильная воля помогала Каурову сдерживаться. Не хочешь сорвать ответственное задание — лежи и замри!

А что творилось в душе Опанаса Грая, невозможно даже высказать.

Когда яростный лай ищейки замолк, Кауров облегченно вздохнул: «Спасибо, герои, спасибо!»

Стрельба продолжалась. Значит, Джигангир и Саша живы и пока отбиваются. Однако Кауров не мог до конца поверить, что два бойца до сих пор сдерживают наступление не одного десятка немцев. «Хорошо бы приостановить противника, пока мы не спрятались в болоте», — думал Кауров вначале. Прошел час-полтора, но выстрелы не стихали. «Патроны должны уже кончиться, а они стреляют», — недоумевал лейтенант. Как ни странно, стрельба не прекращалась. Более того, она даже нарастала, как будто в бой влились свежие силы.

И вот, когда уже казалось, что перестрелка не смолкнет, внезапно наступила тишина. Кауров вздрогнул от неожиданности, хотя заранее знал, что бой не может продлиться долго. Сердце его замерло. Что стало с Сашей и Джигангиром? Погибли? Или попали в плен? Последняя мысль была особенно назойлива, и Кауров постарался отогнать ее. Нет-нет! Не может быть!

Сердце лейтенанта билось часто и тревожно, словно он во всем виноват.

После непродолжительной тишины в глубине леса снова зазвенели выстрелы, На этот раз стреляли лишь из ручного пулемета. «Ребята решили переправиться через озеро», — смекнул Кауров.

В какую-то странную тишину погрузилась глухомань, когда умолк и пулемет. Только изредка доносилась громкая брань немцев.

Небольшая группа гитлеровцев остановилась на краю болота. Фашисты о чем-то говорили меж собой, размахивая руками. Они долго, но безрезультатно озирали в бинокль болотистую пустошь. Наконец, словно уверовав в то, что это болото никого не может приютить, повернули обратно. Кауров с большой ненавистью следил за ними. Он готов был выпустить по врагу всю обойму. Но и в этот раз пришлось, стиснув зубы, стерпеть.

Вскоре стало тихо и спокойно. На каменистой гряде тоже установилась тягостная, глубокая тишина. Только беспечное солнце плыло по небесной шири да на болоте чуть шевелились выстроившиеся в ряд зеленые кочки.

Не шелохнет. Ни одна былинка не колышется. Вон на соседней кочке, на стебельке светятся, как капли крови, две ягодки брусники. Каурову очень хочется сорвать их и отведать. Он даже чувствует их горький привкус во рту, но двигаться нельзя.

Мучительно медленно идет время. Прошел час, а может быть, и больше. На вершину самой большой на бугре сосны опустились три ворона. Они хищно смотрели вниз.

Кауров при виде воронов оживился. Если они спокойно опустились на деревья и сидят тихо, без тревожного карканья, стало быть, каменистая гряда безлюдна.

— Грай, — шепотом позвал лейтенант.

— Слушаю.

— Воронов видишь?

— Вижу.

— Ну, и что думаешь?

— Неподалеку должна быть падаль.

— А немцы?

— Немцы, видно, ушли.

Лейтенант на минуту задумался. Затем приказал!

— Грай, сейчас подползешь к бугру и разведаешь.

Опанас выбрался из укрытия, отстегнул свой вещмешок и пополз от кочки к кочке, прижимаясь к земле. В роте он лучше всех умел ползать по-пластунски.

Метров с двадцати лейтенант еще мог видеть его широкую спину и черные подошвы сапог, а затем ловкий старшина как в воду канул. Кауров, как ни напрягал зрение, заметить его не мог. Впереди ни один стебелек не шевельнулся, не было слышно ни малейшего шороха.

Прошло минут тридцать. Кругом было по-прежнему тихо. Лишь теперь Кауров почувствовал, что он основательно продрог: болотная влага проникла через одежду.

«Ребята тоже, наверное, озябли», — подумал он. Но, соблюдая предосторожность, Кауров не решался выбраться со своим отрядом из укрытия.

Пока ждали Опанаса, лейтенант успел обдумать план дальнейших действий. Двигаться по гряде опасно. Гитлеровцы рано или поздно поймут, что их ловко провели, и организуют засаду. Итак, остается единственный путь, по которому можно пробраться в тыл врага, — через болото. Но удастся ли? Если верить карте и словам побывавших здесь разведчиков, впереди непроходимые топи.

Кауров припомнил, что в этом году давно не было сильных дождей. Вчерашний дождь успел лишь смочить листву. Приняв это в расчет, Кауров решил продолжать путь по болоту.

— Товарищ командир! — послышалось вдруг. От неожиданного появления Грая Кауров вздрогнул.

— На гряде никого нет, — прошептал старшина, высунув голову из низких зарослей можжевельника — Я нашел только вот это. — Опанас протянул Каурову пилотку защитного цвета. Лейтенант осмотрел находку. Спереди на пилотке светилась дырка от пули.

— На гряде уйма гильз, пустых коробок. Много окровавленных бинтов, пятен крови. Надо полагать, ранено не менее пятнадцати немцев. Но всех с собою дзяли, никого не оставили. Наших не обнаружил, трупов не видно.

— А воронье?

— Вороны слетелись к убитой собаке.

Лейтенант бросил взгляд на Опанаса. По его широкому лицу струился пот. Усы печально обвисли, в глазах беспокойство.

Весть, с которой вернулся старшина, подавляла своей тревожной загадочностью. Лейтенант молчал. Наконец, он приказал.

— Всем выбраться из-под мха. Дерн уложить на место. Никто не должен знать, что мы здесь укрывались.

Когда минеры вылезли, их забила дрожь, как после купанья. Чиж совершенно окоченел и весь съежился. Измаилджан почернел лицом. У Лунова зуб на зуб не попадал.

Однако Чиж не думал унывать.

— Братцы, вот бы Гитлера и Маннергейма уложить спать месяца на два под таким одеяльцем, — пробовал он острить. Но никто не откликнулся на его шутку.

Лунов, держа в руке пилотку, тихо сказал:

— Это пилотка Джигангира. Вот моя иголка, видите? Джигангир брал ее у меня пришить подворотничок. Помню, я сам вдел в нее зеленую нитку.

Заметив, что разведчики загрустили, Кауров твердо сказал:

— Товарищи! Не вешайте головы. Наши друзья наверняка живы. Думаю, что они переправились через озеро. Если это так, они обождут нас на Орлиной скале. А мы будем переправляться через болото — надо дорожить временем.

Перехватив удивленные взгляды минеров, Кауров продолжал:

— На карте указано, что болото непроходимо. Но нет таких мест, по которым бы не прошел советский солдат.

Бережно свернув пилотку Джигангира, Опанас положил ее в нагрудный карман.

— Пройдем. Конечно, пройдем! — поддержал он командира.

Лейтенант сверил карту с окружающей местностью.

— Опанас, — сказал лейтенант через минуту, — поведешь нас по азимуту 280.

Старшина дернул рычажок компаса. Стальная стрелка, Наполовину закрашенная, прокрутилась вокруг оси и после нескольких колебаний успокоилась, направив к северу свой вороненый кончик. Опанас повернул компас так, чтобы конец стрелки совпал с буквой «С». Затем выбрал в качестве ориентира сосну метрах в 300–400 — она была хорошо видна на местности.

— Измаилджан, пойдешь с Опанасом.

— Слушаюсь.

Сначала ушли двое дозорных. Когда они удалились метров на двести, тронулось с места и ядро отряда.

Пока было сухо. Всюду расстилался мягкий, как перина, мох. Кое-где пестрели цветы. Порою из-под ног выпархивала болотная птица и испуганно отлетала в сторону. Вдруг неподалеку послышалось: «Кивит, кивит». Странные звуки! Казалось, кто-то сигнализирует. Опанас быстро залег, Измаилджан тоже.

Когда старшина подполз к кустам, оттуда вылетела птица, чуть меньше голубя. В воздухе мелькнули ее крылышки красноватого цвета. Это была пигалица.

И звуки сразу замолкли. Тут-то старшина окончательно понял, что обмишурился, и лицо его стало кумачовым. Сначала он ругнул ни в чем не повинную пигалицу, затем обрушился на самого себя: «Эх, старый дуралей! Уж и птиц перестал различать!» Впрочем, сетовал он напрасно. В чем — в чем, а уж в птичьих голосах Опанас разбирался как никто другой. Сам умел подражать любой птахе и даже заливался соловьем. Но на этот раз он забылся: невеселые мысли о Джигангире и Саше были тому причиной.

Миновали надломленную сосенку. На болоте стали попадаться камыши. Под ногами захлюпала вода.

«Начинается топь», — заключил старшина. Сейчас он шел очень осторожно. Ни тихий шорох, ни малейший писк не ускользали от его внимания. Как ни бранил он пигалицу, но был ей благодарен за то, что она помогла ему собраться.

Прошли еще немного. Заросли камыша сменились чахоточными ольхами. Почва под ногами обрела прежнюю прочность. Это порадовало Измаилджана. «Говорили: болото, болото… На поверку — никакого болота», — думал он.

Затем стали попадаться ивы. Радость Измаилджана росла. Опанас же, напротив, двигался с еще большей осторожностью. Каждый кустик, каждая кочка, даже цвет мха привлекали его внимание.

Опанас — детина рослый и крепкий, но ступал он удивительно легко. Мшистая почва под ним едва успевала прогибаться.

— Смотри в оба, — предупредил Опанас Измаилджана, — ива и ольха растут в топких местах. Они влагу любят. А если впереди осина, шагай смело, Она сушь выбирает.

Время от времени старшина останавливался, чтобы проверить направление, и только в случае крайней необходимости ронял два-три слова. Его обычно приветливое лицо сейчас было мрачным, сосредоточенным. В голове крутились неотвязные, как мошкара, мысли о Саше и Джигангире. Где они? Что с ними? Может, ждут помощи?

Да и как Опанасу не беспокоиться о Джигангире: ведь он привязался к нему, как к родному. И в комсомол его рекомендовал.

А Джигангир делился с Опанасом своей мечтой.

— Дядя Опанас, вот кончится война, буду учиться на химика, — говорил он. — Новые элементы открою, как Менделеев. Хочу стать таким же большим ученым, как он.

— Добро, добро, Джигангир, — отвечал Опанас, гладя его по голове. — Вот прогоним фашистов, все в колею войдет. Жизнь станет лучше, чем до войны. Разрушенные города восстановим, новые построим. Сколько понадобится стране ученых!

Опанас знал, что капитан Разумов не менее его любит Джигангира и даже думает усыновить его. Если Джигангир не вернется, какими глазами взглянет старшина на капитана? Что ему ответит?

И Саша Володаров дорог был Опанасу, как младший брат. Недавно он дал ему рекомендацию для вступления в партию. Саша не раз делил с ним и радость, и горе, показывал письма и фотографии, присланные Наташей из Ленинграда.

— Очень серьезная дивчина, деловитая, — выражал старшина свое одобрение и советовал Саше связи с ней не порывать.

Так вот и жил с ними, молодыми, утешая их и обнадеживая. А теперь? Неужели Саша Володаров не вернется в любимый Ленинград, а Джигангир не станет химиком?

Погруженный в думы, Опанас шагал все быстрей и быстрей. Еще недавно Измаилджан дрожал от холода, а сейчас по его смуглым скулам стекали струйки пота. И все же, уроженец Узбекистана, он легче переносил жару, чем холод. Торопливо шагая за старшиной, в мечтах он уносился в свою далекую Фергану.

Он вспомнил, как собирал виноград, пил зеленый чай из пиалы, переходившей из рук в руки, ел крепко поперченный, обжигающий горло плов, упражнялся в джигитовке. Ему вспомнились и темные, как чернослив, глаза дочери соседа — Саламатхан, не раз выглядывавшей из-за глиняного забора. Интересно, где она сейчас, что с ней?

На унылой поверхности болота все чаще попадались окна, похожие на желтые озерца. Стало еще больше пущиц. Опанас поглядывал на них, как на змей, готовых вонзить свои жала. Не к добру появление этих окон и белых пушиц. Внезапно Опанас услышал сзади хриплые звуки. Он быстро обернулся. Нзмаилджан, провалившись по колено в холодную жижу, пытался выбраться, но болото не отпускало. «Эх!» — вырвалось у Опанаса, и он поспешил на помощь. Не успел он пробежать пятнадцати-двадцати шагов, как Нзмаилджан погрузился еще глубже.

Сначала Нзмаилджан не особенно испугался и только бранился. Но чем больше засасывало его, тем сильней забирал страх. Он чуть было не закричал, но вовремя сдержался, вспомнив, что здесь, во вражеском тылу, этим он может погубить своих товарищей и сорвать ответственное задание. Даже Опанаса не решился позвать на помощь.

— Стой, не шевелись! — произнес Опанас. Он протянул руки, но вытащить Измаилджана не смог — сам стал погружаться в топь. Тогда, отпрянув в сторону, он начал быстро срезать ветки и класть их рядом с Измаилджаном. Но и это не помогало: настил из веток не мог выдержать тяжелого старшину.

Тем временем со своим отрядом подоспел Кауров.

Нечего было расспрашивать, что произошло. Положение погрузившегося по пояс Измаилджана было ясно без слов.

— За мной!

Чиж и Лунов побежали за Кауровым. В это время Измаилджан почувствовал себя хуже.

— Опанас ака[3]… — позвал он.

Опанас заметил, что Измаилджан в кровь искусал губы.

— Потерпи немного, сейчас вернутся. Не бросим тебя.

Прошло пять, десять и, наконец, пятнадцать минут. Страшно долго тянулось время. А Кауров все еще не возвращался. Ветки под Опанасом продолжали погружаться. Вода уже по щиколотки. Болела поясница, подгибались колени, но он крепко держал Измаилджана за руку.

— Товарищ старшина! А вдруг нас не найдут? — прошептал Измаилджан. Голос его дрожал.

Тот, кто-в жестоких боях спорил со смертью, сейчас был совершенно бессилен. Представить только, твой друг умирает медленной смертью, в полном сознании. Измаилджану казалось, что у него отнялась нижняя половина тела. Еще немного — и мертвый холод скует всю грудь, вода дойдет до шеи, подбородка, а сознание будет по-прежнему ясным. До самой последней минуты, цепенея от ужаса, он будет чувствовать, как эта коварная топь с диким злорадством высасывает из него жизнь.

— Найдут, непременно найдут, — утешал Оианас. Но его слова плохо доходили до сознания Измаилджана. Он то впадал в забытье, то принимался шептать что-то. Товарищи все еще не возвращались. Опанас встревожился. Неужели он даст погибнуть другу? Бывалый солдат старался не выдать своей тревоги, не смотреть в глаза Измаилджану.

Было удивительно, как до сих пор Измаилджан не огласил болото истошным криком.

Кауров и Лунов, оба перепачканные, появились с длинным бревном на плечах, когда Измаилджан и Опанас уже оцепенели.

Бревно подкатили к Измаилджану. Кауров и Лунов проползли по бревну, подхватили Измаилджана под мышку и, одновременно взявшись за его ремень, стали тянуть. Только после нескольких попыток Кауров, Грай и Лунов сумели освободить друга.

Измаилджан был без сознания. Лейтенант приказал растирать его, а сам приоткрыл ему рот и влил из фляги глоток вина.

Когда Измаилджан очнулся, минуты две он никак не мог сообразить, где находится. Над ним склонились его друзья. Но что они хотят с ним делать? Почему так пристально смотрят?

— Ну, дружок, поднимись, пора в дорогу, — сказал Опанас как ни в чем не бывало. Измаилджан приподнялся и осмотрелся. Перед глазами еще стоял туман, но голова перестала кружиться. К радости товарищей, Измаилджан встал на ноги, и тут-то обнаружилось, что на нем нет сапог. Они так и остались на дне болота.

— Ребята, а где Чиж? — удивился старшина. — Он же ушел с вами!

— Неужели и его засосало?

— Побежали!

Но не успели разведчики отойти, из кустов показалась низенькая фигурка Чижа. С него в три ручья лил пот.

— В полверсте — немцы! — сообщил он, задыхаясь.

— Не может быть! Откуда они?

— Своими глазами видел! Одного засосало. Другие пытались выручить, а потом сами же потопили.

— Куда они ушли?

— На северо-запад. Я подходил к тому немцу. У него только одна рука торчит из болота. Вот его погон.

Тонкие черные брови лейтенанта Каурова сошлись на переносице. Мысли бешено закружились. Какие это немцы? Те ли, что были на каменной гряде? Или же другая группа? А Мубаракшин и Володаров? Сумели ли спастись?

Подумав, Кауров пришел к твердому решению.

— Немцы смекнули, что они обмануты, и сейчас преследуют нас, — рассуждал он вслух. — Но они не рискнули переправиться через болото и повернули обратно. Не так ли, Чиж?

— Так точно, товарищ командир.

— А нам во что бы то ни стало надо переправиться через болото. Не будем задерживаться. Каждая минута дорога.

Минеры не прошли и километра, как начались сплошные болота. Опанас и Чиж, двигавшиеся в голове отряда, сбились с ног, пока искали тропинку. На каждом шагу они проваливались по колено в трясину. Впереди ни кочки, ни кустика.

— Что же делать? — спросил Чиж. Опанас промолчал. Кусая кончики усов, он следил за длинноногой цаплей, одиноко разгуливавшей по болоту. Дышал Опанас тяжело, как загнанный охотниками медведь, стоял согнувшись, чтоб мешки удобнее лежали на спине. Глаза его, утратив свою обычную мягкую голубизну, лукаво заблестели.

Кауров, Лунов и Юлдашев тоже задумались. Кауров ткнул под ноги тростинку. Она вся ушла в жидкую кашицу.

— Надо болотные лыжи ладить. А не то пропадем, — сказал Опанас немного погодя.

Лейтенант согласился с ним. Немного отойдя назад, минеры стали плести из лоз болотные лыжи.

Чиж потоптался на месте:

— Ну чем мы хуже цапли?

Опанас Грай улыбнулся, но рассказывать не стал, что именно цапля навела его на мысль смастерить лыжи.

Снова тронулись в путь, Идти было трудно, зато ноги вязли не так глубоко. Минеры воспрянули духом. Однако через два-три километра травяной покров на болоте совсем исчез. Идущий впереди Чиж произнес:

— Дальше дороги нет. Вода.

Джигангир Мубаракшин продолжал подгребать к берегу. Изможденный Саша лежал на бревне. Хотя гитлеровцы и прекратили стрельбу, Джигангиру приходилось туго. От усталости ныло все тело, и воды пришлось хлебнуть немало. Порой Джигангир совершенно отчаивался — доплывут ли они. Казалось, вот-вот пойдут ко дну. Но отчаяние проходило.

Бревно, хоть и медленно, но подплывает к берегу. Растет надежда на спасение. «Сашка, мы живы. Мы еще поживем», — хочет Джигангир порадовать друга.

Но Саша совсем ослаб. Хотя Джигангир все же сумел перевязать ему плечо, крови он потерял много. Ныла рана, кружилась голова. Глаза у Саши помутнели, рыжие волосы прилипли ко лбу.

Джигангиру тоже стало невмоготу. Неожиданно судорогой свело ноги. Он даже не мог пошевелить ими. Если бы выпустил из рук бревно, наверняка пошел бы ко дну. А оно, мокрое и скользкое, готово было вот-вот выскользнуть.

К счастью, ветер дул к берегу и относил бревно в нужном направлении. Почувствовав, что левой рукой коснулся ила, Джигангир сначала не поверил этому. «Нет, мне просто почудилось», — подумал он. Но в это время его рука нащупала подводный камень.

Ноги Джигангира были сведены судорогой. Как быть? Но тут на память пришло одно испытанное средство: уколоть иголкой. С этой целью он протянул руку к пилотке. Но на голове ее не оказалось. Она осталась на суку, на том берегу озера. Тогда Джигангир принялся щипать и растирать окоченевшие ноги, пока кровь не побежала по жилам.

— Саша, Саша, мы у берега, — прошептал Джигангир.

Открыв глаза, Саша беззвучно пошевелил губами. Джигангир бережно, как ребенка, поднял его и на руках понес к берегу, пробираясь сквозь заросли камыша и белоснежных лилий. Ноги вязли в иле, вода доходила до пояса. Все чаще попадались подводные камни и коряги. Джигангир несколько раз споткнулся о них и едва удержался, чтоб не упасть.

Чем ближе к берегу, тем гуще заросли камыша и тальника. Джигангир с трудом пробрался сквозь них и ступил на отлогий берег. Он осторожно положил товарища на пригретый солнцем большой красный гранит, а сам, измученный, присел рядом. С обоих стекала вода.

— Спасемся, назло всем чертям спасемся! — ликовал Джигангир.

Усталые, но возбужденные, они не могли видеть засевших в кустах немцев. И шестеро верзил выскочили так неожиданно, что Джигангир с Сашей не успели опомниться.

Все же Джигангир резким ударом приклада сумел свалить одного из них, но другие, налетев, повалили его наземь и связали руки.

— Что, попались, голубчики? — ехидно засмеялся немецкий офицер. Джигангир вскочил на ноги. С большим трудом поднялся и Володаров. Джигангир и Саша, еще не вполне осознавая всей глубины случившегося, понимали, что произошло что-то непоправимое.

В роте минеров еще с первых месяцев войны в ходу была крылатая фраза: «Среди нас нет трусов. Если умирать, так стоя!» Впервые ее произнес коммунист Харламов.

Попав в окружение, он подбил два вражеских танка и сам геройски погиб, бросившись под третий. «Умирать, так стоя!» — мысленно повторили Саша и Джигангир.

Немецкий офицер рявкнул:

— Ну, что скажете?

Советские солдаты не проронили ни слова.

Немец злорадно посмотрел на пленных, щелкнул крышкой серебряного портсигара, достал папиросу и обкатал ее тонкими губами. Открытый портсигар он поднес к самому носу Джигангира, а затем — Саши:

— Пожалюйста, господа рюсские разведчики!

Руки минеров были связаны. Стало быть, гитлеровский офицер протянул портсигар не для того, чтобы угостить папиросой, а чтоб показать, с кем они имеют дело: на внутренней стороне крышки портсигара был изображен череп и буквы «СС».

Минеры продолжали стоять, не склоняя головы, им было безразлично, что за офицер перед ними. Их не интересовало, что фашиста зовут Густав Ланге, что он сын фабриканта из Альтдамма, гестаповец, убийца, грабитель и насильник. Гад — большой или малый — все равно гад.

Самообладание русских вывело Ланге из себя. С перекошенным от злобы лицом, крикнув что-то по-немецки, он занес руку для удара. Но внезапно Джигангир шагнул вперед.

Ланге попятился и рявкнул:

— Но, но! Не сметь!

Джигангира и Сашу повели по лесу. Ланге бросал на них испытующие взгляды. Один из русских держался на ногах довольно крепко и поддерживал плечом товарища.

Основная группа гитлеровцев располагалась на поляне, окруженной мрачными елями. Джигангир насчитал около двадцати автоматчиков. Дулами в противоположные стороны были установлены два пулемета.

Ланге, добравшись до лагеря раньше пленных, встретил их насмешливым взглядом. Он стоял, прислонившись к кривой сосне, скрестив ноги в желтых сапогах. До чего же он был противный! Лицо дряблое, глаза выпученные, безжизненные, как у мертвеца. Уши прижаты. Нос длинный, с горбинкой. Под глазами темные мешки. Губы обвислые. Шея длинная, безобразный кадык походит на гусиный клюв.

— Куда шел? — пролаял Ланге.

— Далеко, — ответил Джигангир.

Ланге сорвался с места и ударил его по лицу.

— Говори правду. Я знал.

— Не спрашивай, если знаешь!

— И ты, Иван, ничего не знал? — спросил офицер, подступив к Саше.

Саша поднял отяжелевшие веки:

— Мы шли, чтоб дух из тебя выпустить.

— О! Вижу — ви агитатор. Карашо! Теперь скажите, сколько вас? Где ваши товарищи?

Губы Ланге снова сложились в насмешливую улыбку. Казалось, они говорили: «Мы знаем, где ваши. Мы им уже перерезали горло».

Джигангир и Саша считали унизительным отвечать фашисту. Они отвернулись от него. Гитлеровцу было отчего прийти в бешенство. Но Ланге — старый лис. Пока он рассчитывал найти лишь слабую струнку пленных. А сведения — потом!

Помощником Ланге был Роберт Иогансон. После боя на берегу озера он доложил, что во время столкновения убиты шестеро русских, а двое спаслись бегством. Ланге однако не поверил этому. И сомнения его были не случайны. Роберт Иогансон и Ланге давно враждовали друг с другом. Они поссорились еще при дележе награбленных ценностей Петрозаводского музея. О примирении не могло быть и речи. Иогансон лез из кожи вон, чтобы посадить начальника на мель и занять его место. Поэтому он дал ложную информацию о результатах боя. Принизив роль начальника, Иогансон все заслуги присваивал себе. Но когда двое русских скрылись из-под самого носа, он крепко струсил. Ведь на том берегу был Ланге. «Правда, русский солдат скорей примет пулю в лоб, чем сдастся в плен, да чем черт не шутит. Если, несмотря ни на что, Ланге добьется от русских нужных сведений, тогда мне не сдобровать», — думал Иогансон.

Тем временем солдаты обнаружили, что следы русских ведут в болото. Только теперь Иогансон понял, как ловко его провели: основная группа русских, без сомнения, ушла через болото. И вместо того, чтобы сообщить новые сведения Ланге, он передал по радио в тыл: «В моей зоне действует новая группа русских.

Примите меры. Преследую противника в квадрате 26–36».

Ни Иогансон, ни Ланге конкретно не знали, с какой именно целью разведчики пробрались к ним в тыл. Разрешить эту загадку Ланге рассчитывал с помощью пленных. Но советские солдаты упорно молчали.

Тем не менее Ланге был в превосходном настроении: проведенная им операция дала неожиданный успех, а его завистник Иогансон провалился. «О-о! Колос-саль! Русская разведка в моих руках. «Язык» расскажет все, что нам требуется».

Ланге был далеко не глуп. Свой человек в штабе армии, он был осведомлен о том, что русские накапливают силы, чтобы рано или поздно перейти в наступле ние на данном участке фронта. К этой подготовке немецкое командование относилось исключительно серьезно. Несомненно, русские нанесут удар. Но когда? В каком направлении? Откуда последует главный удар? Какие дивизии Советской Армии вступят в бой первыми? Где эти дивизии дислоцированы? Какова их численность и состав? Все эти сведения представляли огромный интерес для немецкого командования, и Ланге не сомневался, что получит их от пленных разведчиков.

— О, колоссаль! — повторил он самодовольно.

На окраине Валзамы, переливаясь в лучах солнца, шумит водопад, а за бушующим потоком воды, в горе, — пещера с тремя залами. Еще в начале войны Ланге сюда привел один финский офицер: «Если вам нужно вершить дела в тайне от людей и даже от бога, лучшего места не сыщете». Это предложение пришлось Ланге по душе. Он приказал устроить в пещере застенок. При свете свеч сталактитовая пещера принимала фантастический вид и ошеломляла всякого, кто впервые туда попадал.

Ланге соорудил в ней тайный сейф и склад вин и закусок. Ему нравилось приходить сюда после работы, в часы дурного расположения духа. Сегодня Ланге задумал привести в пещеру пленников и с помощью испытанных средств заставить их говорить.

Отряд шел по зловещему сосновому бору. Было сумрачно. Часто попадались разбитые молнией сосны. Где-то неподалеку равнодушно отсчитывала чьи-то долгие годы кукушка.

«Накукуй, кукушка, немцам беды», — думал. Джигангир.

Саша и Джигангир шли понуря голову. С тревогой думали они о своих товарищах: лейтенанте Каурове, Опанасе Грае, Аркадии Лунове, Мише Чиже и Измаилджане. Где они? Смогут ли выполнить задание?

Саша посмотрел вокруг. Сердце его сжалось — умереть так рано… «Если б убежать, нет, не удастся».

Измученный Саша мог только мечтать об освобождении. Иное дело Джигангир. К побегу он стал готовиться задолго до того, как их привели к Валзаме. Незаметно сумел развязать руки. Сейчас можно всерьез думать о спасении. Если бы Джигангир был один, тогда вопрос другой. Но как освободить раненого Сашу, как убежать от двадцати немцев, вооруженных до зубов? Это казалось несбыточным. Однако Джигангир не отчаивался. Его мысль лихорадочно работала. «Сначала надо бежать самому, а потом спасать Сашу». Но вкралось сомнение: «Поймет ли он? Вдруг подумает: заячья душа! Товарища в беде бросил! Вот бы переговорить!»

«Нет! Друга не брошу. Если умирать, так уж вместе», — думал Джигангир, но в висках по-прежнему стучало: «Умереть никогда не поздно… Никогда не поздно!»

Джигангир многозначительно посмотрел на Сашу. Их взгляды встретились.

«Если можешь, спасайся. Товарищам расскажешь», — говорил Сашин взгляд.

Лесная тропа проходила по краю глубокого оврага. Ближе всех к обрыву шел сгорбленный пожилой немец, автоматчик. Рядом с конвоиром — Джигангир, возле него — Саша. Офицер был впереди. Немцы, видимо, устали. Двигались они безо всякой предосторожности, боковых дозорных уже не было.

Глаза Джигангира сверкнули из-под бровей, он оглянулся в последний раз. Пора! Резким движением он повис на шее конвоира и, пока остальные не опомнились, увлек немца под откос.

Двое скатились с обрыва и исчезли в густых зарослях. Полоснула короткая очередь из автомата.

Саша хотел спрыгнуть вслед за Джигангиром, но дюжий солдат удержал его за воротник.

Произошло полное замешательство. Немцы в панике открыли беспорядочный огонь по оврагу. Некоторые подошли к самому обрыву, но спрыгнуть не отважились и побежали в поисках отлогих мест. Ланге кричал на солдат и угрожал пистолетом.

Саша в душе посмеивался над незадачливыми солдафонами. «Как хорошо, что Джигангир решился на такой смелый шаг, но что стало с ним? Кто стрелял из автомата — фриц или Джигангир?»

На дне оврага гитлеровцы никого не нашли. И немец и Джигангир исчезли, будто земля расступилась под ними.

В воскресенье утром разведчики соседней дивизии приволокли «языка». Пленный сказал, что немцы обнаружили группу русских разведчиков и нескольких захватили в плен. Слух об этом чрезвычайном событии распространился довольно широко в немецких частях.

Показания пленного немца тотчас же стали известны в дивизии генерала Давыдова. Начальник штаба майор Чачуа выслушал эту весть, нахмурив брови, и со злостью опустил кулак на стол.

Конечно, принимать на веру все слова немца нельзя. Возможно, Кауров нарвался на засаду. Но это еще не полный разгром. Может быть, Кауров отступил или изменил маршрут, а гитлеровцы, чтобы замять свою оплошность, распространили весть о разгроме? Чачуа знал подобные случаи. Но плен… Этот вопрос сложнее.

Впрочем, а почему это должен быть именно Кауров? Мало ли разведчиков ходит во вражеском тылу.

Майор Чачуа шагал из угла в угол, засунув руки в карманы. Да, предположений много. И все же Чачуа решил немедленно принять меры и вызвал к себе капитана Разумова.

Капитан не заставил себя ждать. Владимир Андреевич сообщил ему новость, полученную из штаба армии. Разумов вздрогнул и изменился в лице. Прикрыв глаза рукой, он опустился на стул. Чачуа почувствовал жалость к этому мужественному человеку, но голос его прозвучал сурово:

— Капитан, у вас нет права предаваться скорби. Идите и подготовьте вторую группу. Через полчаса доложите мне.

Капитан поднялся.

— Слушаюсь, товарищ майор! — сказал он тихо.

Когда дверь за капитаном закрылась, один из связистов, вздохнув, сказал:

— Ведь у него сын ушел вместе с минерами.

Чачуа резко обернулся:

— Откуда у него сын?!

— Говорили, Разумов усыновил «капитана-карапузика».

— Какого еще «капитана-карапузика»? — спросил майор еще более сердитым голосом. Он не любил, когда докладывали длинно и непонятно.

— Да бывший посыльный комбата Иванова, Джигангир Мубаракшин. Вы его знаете, товарищ майор.

— Ну и что, если знаю?

Сказав, что он идет к генералу, Чачуа вышел, сильно хлопнув дверью.

— Какой суровый человек! — пожаловался своим товарищам связист. — Хоть бы людям посочувствовал.

— В армии трудно быть добрым, — вмешался в разговор пожилой связист. — Тут надо быть суровым отцом.

Вскоре Чачуа вернулся. По телефону он отдал распоряжения командирам полков. Кое-кого вызвал к себе. Время встречи он назначал с точностью до минуты. Опоздавшие даже на две-три минуты не могли рассчитывать на его милость.

Точно в назначенный срок явился Разумов и сообщил о готовности новой группы. Чачуа положил телефонную трубку и внимательным взглядом посмотрел на капитана.

— Хорошо, — сказал он. Его большие глаза смотрели приветливо и ласково. Но Разумов не понял его. Продолжая стоять «смирно», он ждал новых приказаний.

А ведь из этого слова «хорошо» следовало, что пока новых приказаний не предвидится.

— Товарищ майор! — сказал Разумов, стараясь говорить как можно спокойнее, но глухой голос выдал его волнение. — Я надеюсь, что вы пошлете меня со» второй группой.

Но Чачуа резко произнес!

— Не надейтесь, капитан.

— В таком случае, товарищ майор, разрешите обратиться к генералу.

Черные глаза Чачуа, еще недавно хранившие теплоту дружеского участия, сверкнули:

— Нет, не разрешаю! Капитан, вы четвертый год на войне. Пора оставить гражданские замашки.

Чачуа переговорил по телефону и снова повернулся к Разумову:

— Дорогой капитан, минер ошибается только раз. Сколько же раз вы думаете ошибиться?

Эти слова прозвучали неожиданно. Разумов с минуту молчал.

— Что вы этим хотели сказать, товарищ майор? — спросил он.

— Я очень хорошо понимаю ваше состояние, капитан. — Чачуа хотелось сказать: «Я знаю, у вас сын в разведке», но он произнес — Вы хотите спасти ребят. Это хорошо. Но почему горячитесь?

— Что вы, товарищ майор!

— Нет, нет, не удивляйтесь — штабу все известно. Впрочем, зачем я вам это говорю!

Разумов с разрешения сел и закурил папиросу.

— Можете идти, капитан, — сказал майор.

Разумов поднялся и попрощался.

Оставшись один, Чачуа устало сомкнул веки и руками закрыл лицо. Вот уже двое суток, как он совсем не спал. Все время на ногах. Как всегда в минуту напряженных раздумий, на виске у него набухла жилка. Надавив ее пальцем, он некоторое время просидел без движения, затем с трудом открыл глаза.

Солнечные лучи, скользнув по оконцу, легли на стол. На нем стопка книг и тетрадь, испещренная убористым почерком. На книжке с пометками красного карандаша — свежий номер фронтовой газеты «В бой за Родину». Чачуа развернул газету и стал читать оперативную сводку Совинформбюро:

«… июня наши войска продолжали наступательные бои на Карельском перешейке и в ходе боев овладели несколькими опорными пунктами, в том числе…»

Чачуа пробежал глазами перечень освобожденных населенных пунктов и задержался на фразе:

«…На других фронтах существенных изменений не произошло». И он представил непроходимые леса, топкие болота и своих минеров, пробирающихся в тыл врага. Чачуа вздохнул. «Соседи поднялись, — вспомнил он о Ленинградском фронте, где войска уже пошли в наступление. — Мы тоже скоро начнем. Но что с Кауровым?» Успешный исход подготовленного наступления во многом зависел от действий кауровцев. Если им удастся взорвать мост через Валзаму, из строя выйдет единственный железнодорожный путь, и противник в самый острый момент лишится боеприпасов и провизии. Неужели минеры погибли, не достигнув Валзамы?

Возле кухни заиграл рожок, возвещая начало обеда. Майор приказал седлать коня. Он должен был побывать на переднем крае и заодно поговорить с разведчиками.

Чачуа вскочил на чубарого. Ординарец поехал рядом на карликовой монгольской лошади.

Майор Чачуа ехал молча. Он вообще не любил разговаривать в дороге, а сегодня был особенно мрачен. На его широком лбу резче обозначились морщины. Однако Чачуа имел привычку и в трудные минуты напевать любимую мелодию. Вот и сейчас он затянул песню о прекрасной Грузии и вечных снегах ее гор. Песня его успокаивала и помогала сосредоточиться.

Чачуа посмотрел вокруг. Вдоль дороги, свесив ветви, стояли плакучие березы. На легком ветерке шелестела листва. Веяло лесной свежестью. Чачуа так захотелось прилечь под деревьями и отоспаться на мягкой траве, но его ждут неотложные дела. Стегнув плетью поводившего ушами чубарого, он помчался рысью.

Чачуа вошел в землянку. Начальник разведки, молодой капитан с голубыми глазами, звонил по телефону. Он добивался, чтоб его соединили с начальником штаба, — получены новые вести.

— Я здесь, — сказал Чачуа.

Капитан, удивленный, положил телефонную трубку и стал докладывать майору. Новости о группе Каурова были такие: Кауров действительно столкнулся с гитлеровцами, Однако толки о полном поражении кауровцев не подтвердились. Координаты группы не установлены.

Выслушав капитана, Чачуа взволнованно заходил по блиндажу, по обыкновению сцепив руки за спиной. Он верил, что Кауров жив. Но доверяться сердцу нельзя, тем более, если ты начальник штаба. Нет, надо послать другую группу! И Чачуа поспешил в штаб, чтобы встретиться с генералом.

По дороге он догнал Разумова. Тот куда-то торопливо шел.

— Далеко ли?

— К хозяину.

— Вызывал?

— Так точно.

— Тогда нам по пути.

Когда до штаба оставалось метров двести, к ним присоединилось несколько командиров полков. Их, как выяснилось, тоже вызвал генерал.

Один из них поинтересовался:

— Ну как, Владимир Андреич? Начинаем, что ли?

Чачуа только плечами пожал. Приказ о наступлении ожидали в дивизии с минуты на минуту. Неужели он стал известен в штабе, пока Чачуа был в разъезде?

Майор с силой стегнул коня и оставил всех далеко позади.

Как многие кавказцы, он был порывист и горяч. Впрочем, не всегда. Чачуа бывал и сдержан, и медли телен, но до поры до времени. Приняв решение, он с быстротой молнии рубил все узлы и ни себе, ни другим не давал покоя.

Лес окутан голубоватым туманом. Тишина. Только где-то в листве залилась крохотная птаха да, невидимый глазу, стучит дятел. На росистую лужайку выбежал длинноухий заяц. Высоко вскинув ветвистые рога и нюхая прохладный воздух, отправился на водопой сохатый.

На третий день чуть свет разведчики вступили в этот пробуждающийся лес. Голодные, усталые и грязные, они шли с трудом. Прилечь на мягкую траву и отдохнуть с часик — было бы верхом блаженства. Но Кауров торопил своих солдат. Сегодня воскресенье, а в понедельник утром, к 10 часам, задание должно быть выполнено.

У Измаилджана сапоги остались в болоте. И теперь, изранив ноги, он вконец выбился из сил.

— Сколько еще нам шагать? — шепотом спросил он Лунова.

— Не знаю. Устал, небось?

— Нет, просто так интересуюсь.

— Один мешок отдай-ка мне.

— Спасибо, друг. Не надо.

Дальше шли молча, оглядывались. Лес принял обычный суровый вид. Исчезли тонкие березки, утопавшие в утреннем голубом тумане. Не стало слышно голосистого пения птиц. Только неутомимые дятлы долбили по-прежнему бойко.

Теперь минеры пробирались по таким дебрям, где обитали разве только медведи, волки, олени да лоси. Когда пришлось вынужденно изменить маршрут движения, Кауров выбрал именно этот участок леса. Даже солнечным днем здесь сумрачно и прохладно; ни травинки, все покрыто опавшей хвоей. Стройные голоствольные сосны годами жадно тянутся к свету. Они выросли так высоко, что если не запрокинуть головы, не увидишь их крон, которые густо переплелись, образуя шатер. Часто встречаются разбитые молнией или поваленные бурей деревья. Они гниют, их стволы покрыты бурым мхом. Ступи ногой — и она провалится, как в снег.

Но там, куда проникает солнце, зеленеет трава и кудрявятся кусты. Под деревьями, как бусы, пылает красная брусника, кое-где мелькает ежевика и желтоватая костяника. Цветы в этих местах яркие, крупные, но без аромата, будто бумажные.

Кауров шел впереди, выбирая дорогу, и хотя, как и все, очень устал, старался не показать этого. Но студеная болотная вода, нервное напряжение и усталость сделали свое: открылась еще не зажившая рана, и Кауров стал сильно прихрамывать. Теперь он шел с трудом. Временами перед глазами проплывали темные круги. Опанас уже не раз предлагал ему свою помощь, но лейтенант отказывался.

В ближайшие дни войска Карельского фронта перейдут в наступление. Как же не торопиться, если идешь выполнять задание, от которого зависит успех всего наступления.

Кауров был уроженец Москвы, но отец его долгие годы проживал в Карелии и семью перевез к себе. Детство Каурова прошло в Петрозаводске. Отец с сыном целыми неделями пропадали на охоте в лесу. Но вот началась война, и Кауровы уехали из Петрозаводска. В дороге случилось несчастье — баржа с эвакуированными была потоплена немецкими бомбардировщиками в Белом море.

Прочитав об этом в газете, Кауров поклялся отомстить врагу. Он сжег десятки немецких складов, в самых опасных операциях участвовал по собственному желанию, но от горя не находил себе места. И сейчас, в дремучем лесу, он думал о расплате.

Лесу, казалось, не будет конца. Кауров через каждый час вынимал карту и уточнял маршрут движения.

Вдруг головной дозор остановился. Аркадий Лунов резко вскинул и опустил руку. Что случилось? Разведчики залегли. Оказывается, дозорные обнаружили на деревьях узкие темные полосы. Лунов и Чиж, нагнувшись, осмотрели комли сосен.

— Да это же мазут!

— Мазут…

— Но откуда он?

— Пройдем-ка немного вперед..

Дозорные прошли еще метров двадцать и остановились: снова следы мазута. Тогда Лунов взмахом руки над головой позвал к себе Каурова.

— Что такое? — еле слышно спросил тот.

— Полосы мазута. Вот посмотрите: все они на одной высоте.

— Здесь проехала повозка. А ось задевала за стволы деревьев, — сказал Кауров.

— Мне тоже так кажется. Но тогда почему нет следов от колес?

— Проехали, должно быть, когда мох был сухой.

Все замолчали. Кауров напряженно думал. Да, следы эти говорят о близости железнодорожного пути.

И действительно, вскоре они вышли к железной дороге. Из-за деревьев выглянула разрушенная будка. Всюду — узкие тропки, заросшие травой. Люди, видимо, давно здесь не были.

На просеке минеры остановились, Впереди послышалось приглушенное гуденье.

— Товарищи, кажется, поезд приближается, — смекнул Опанас.

Глаза Каурова хитро сверкнули:

— Нет, Опанас, это не поезд, а водопад.

Гул помог лейтенанту правильно сориентироваться. Ему было известно, что Валзамский мост расположен недалеко от водопада.

Действительно, пройдя с полкилометра, минеры увидели мощный грохочущий поток воды, падавший с крутого уступа и сверкавший на солнце. Пораженные величественным видом, разведчики молчали.

Много лет назад от одного старого охотника Кауров слышал рассказ, показавшийся ему тогда сказкой. Вспоминая о пережитом, старик рассказал об интересном случае. Однажды в лесу, недалеко от Валзамы, преследуя зверя, он очутился возле огромного водопада. Каково же было его удивление, когда рядом, в отвесной скале, он обнаружил глубокую пещеру.

Побывать там — было заветной мечтой Каурова. Но сделать этого он не сумел: началась война. И, как ни странно, возможность проникнуть в пещеру представилась именно сейчас. Так как минеры были почти у цели, Кауров до начала операции решил остановиться на отдых. Но ведь они в немецком тылу. Чтобы обезопасить себя от случайной встречи с врагом, бывалые разведчики выбирают в таких случаях самые невероятные места. Многолетний опыт подсказывал Каурову, что лучше этой пещеры ничего не найти.

Кауров посмотрел на часы. Надо торопиться! Миновали густой тальник, пробрались под нависшими ска лами по дну ущелья. Остановились. Рядом гудел водопад. Осторожно ступая на скользкие валуны, видневшиеся из воды, разведчики преодолели последние метры.

В пещере было сумрачно. В стене зияло отверстие, уходившее куда-то вглубь. Лейтенант окинул взглядом свисавшие с потолка сталактиты и сказал:

— Вот здесь и будет наша база. Снимите мешки, Закусим и отдохнем. Старшина, выставить пост.

Консервы и сухари, размокшие в болотной воде, показались разведчикам очень вкусными. Закусив, они прилегли отдохнуть. Лунов, желая завязать разговор, негромко спросил:

— Измаилджан, ноги болят?

— Ноют.

— Ты их подними повыше. Полегчает…

Измаилджан положил ноги на камень и вскоре почувствовал, что они болят меньше.

Лунов опять спрашивает:

— А помнишь, перед этим рейсом сидели мы у землянки?

— Помню.

— И я тебя обидел…

— На друзей я не обижаюсь. Твое сердце — хорошее сердце. Мы все — одна семья, а в семье не может быть обид.

— Спасибо, Измаил. Золотые слова! Характер у меня тяжелый. Иногда сверх меры…

— Что ты, друг Аркадий! Я ничуть не обиделся. И не думай. Как война кончится, приезжай к нам в Фергану! Приедешь в гости, а?

Подумав, Лунов согласился!

— Непременно приеду.

Ближе всех к выходу, на большом камне, понуря голову, сидит Опанас Грай. Лицо его в тени, рукой он что-то поглаживает.

Лунов толкнул локтем Измаилджана и кивнул в сторону Опанаса.

— Что он там делает?

— Пилотка Джигангира…

Лунов встал и подошел к Опанасу. Старшина не заметил его приближения, широкой ладонью он продолжал поглаживать пилотку.

С минуту Лунов стоял молча. Затем глухим от волнения голосом сказал:

— Отомстим!

Опанас, заметив Лунова, спрятал пилотку в нагрудном кармане.

Надо было узнать, куда вело отверстие, зиявшие в стене пещеры. Кауров подозвал Опанаса Грая, и они скрылись в узком темном коридоре. Прошли метров сорок. При свете зажигалки разведчики увидели небольшой, чуть поменьше первого, зал. На земле валялись заржавленные кандалы, клещи и плети.

— Да это же застенок! — воскликнул Опанас. Лейтенант молча шагнул вперед. Из мрака выплыли удивительной формы белые колонны. Стены были усеяны разноцветными блестками. И вдруг — неужели врут глаза? — Кауров и Опанас увидели человеческий труп, прикованный цепями к стене.

Опанас подошел ближе. При этом он споткнулся о камень и отшвырнул его в сторону. Камень покатился, угодил в яму и скрылся в ней с оглушительным шумом.

Старшина, подумав, что рушится стена, отступил назад и закрыл лицо руками.

— Не бойся, Опанас! Это эхо, — сказал лейтенант, — мы в сталактитовой пещере.

Грай, оправившись от неожиданности, снова взглянул на прикованного к скале. Сомнений быть не могло, это советский человек, замученный фашистами.

— Прости, друг, — прошептал Опанас, сняв пилотку, — опоздали мы…

Лейтенант остановился на краю обнаруженного колодца.

— Видать, сюда гады бросали замученных. Слышишь, как несет?

— Товарищ лейтенант, — сказал Опанас прерывающимся голосом, — разрешите, я приведу сюда ребят. Им бы показать…

— Ведите.

Разведчики безмолвно застыли перед мучеником. Лицо Опанаса пылало гневом, брови сдвинулись. Таким его видели только в бою.

— Смотрите, — сказал он, — как издеваются варвары над нашими советскими людьми. За что его приковали к стене? За то, что он родину любил и не хотел стать рабом. Запомните это! Поклянемся отомстить врагу!

Лунов широко открытыми глазами смотрел то на Опанаса, то на замученного.

Измаилджан, вцепившись в локоть Лунова и прикрыв рукой глаза, причитал:

— Вай, вай, что с бедняжкой сделали!

— Мы видим только одного неизвестного героя. А сколько их загублено в колодцах, душегубках, шахтах… — промолвил Кауров.

По возвращении лейтенант собрал минеров и сказал, глядя в их светившиеся ненавистью глаза:

— Так вот, сейчас мы непосредственно приступаем к выполнению боевого задания. Командование поручило нам взорвать Валзамский мост.

Минеры еще теснее окружили своего командира. До самого последнего времени задание им не было известно, правда, по этому поводу они строили довольно верные догадки.

— Пока остаемся здесь. Для наблюдения за мостом и железной дорогой буду посылать отдельных товарищей. Первыми пойдут мой помощник Грай и Чиж. Мост находится примерно в километре отсюда, к юго-западу. — Кауров посмотрел на карту. — Недалеко от пещеры должен быть глубокий овраг, он выходит к железной дороге. Особое внимание обратить на железнодорожный путь и район моста. Наблюдению подлежат землянки, доты, что у моста, позиции зенитных батарей, подступы к мосту и часовые.

Лейтенант поднялся.

— Грай, приказываю возвратиться через два часа. Проверьте часы: сейчас без пяти три. Отправитесь через пять минут. Будьте осторожны.

Грай и Чиж выбрались из пещеры. Пройдя по дну глубокого, заросшего кустами оврага, они вскарабкались наверх. Впереди проходил железнодорожный путь, недалеко от него шоссе. Разведчики замаскировались в кустах.

Некоторое время на железной дороге транспорта не было видно. Зато на шоссе движение не прекращалось ни на минуту. То и дело сновали автомашины, подвозящие к переднему краю мешки с продовольствием, ящики с патронами. За ними двигались тягачи, имея на прицепе две-три повозки на резиновых шинах. Прошла рота солдат, сопровождаемая обозом. Ровно в четыре часа и две минуты к переднему краю промчался эшелон с танками.

Прошло около часа, Опанас и Чиж ползком пробрались ближе. Ветер доносил немецкую речь. Это говорили часовые на мосту.

Внезапно послышались чьи-то шаги, и на тропинке, всего метрах в трех-четырех от минеров, показались два немца с ящиками за спиной. Опанас и Чиж затаили дыхание. Те, не замечая их, прошли шагов двадцать — тридцать и сели отдохнуть. Бесшумно уничтожить двух немцев — дело пустяковое. Но можно ли рисковать, если заранее знаешь, что враги, обнаружив убитых, поднимут тревогу. Терпите, минеры, терпите. И пока фрицы рядом, вам и пошевелиться нельзя. А они, как назло, продолжали сидеть, попыхивая сигаретами, и беззаботно болтать.

Внезапно затрещала ветка под коленом Чижа. Неосторожность могла привести к печальному концу. Опанас протянул руку к финке…

Но то ли немцы не удостоили вниманием этот треск, то ли были туговаты на ухо — как бы то ни было, а они спокойно докурили свои сигареты и пошли дальше.

Когда немцы удалились, минеры подползли к своей цели еще ближе. На фоне неба четко вырисовывались перила. По мосту прохаживался часовой. Внизу сверкала вода. Землянки, доты возле моста и зенитные батареи не были доступны наблюдению. Разведчики решили ползти дальше. Но впереди открытый участок. К тому же то и дело на тропинке появляются гитлеровцы.

«Что же делать? Без хитрости не обойтись», — напряженно думал Грай, однако ничего путного на ум не шло.

Неожиданно послышался нарастающий гул. Старшина вскинул голову.

— Наши штурмовики! — прошептал Чиж, отличавшийся острым зрением.

У немцев объявили тревогу. Загрохотали зенитки.

— Наши прилетели штурмовать шоссе! — радовался Чиж. Но Грай, кажется, ничего не слышал. В голове его зрел дерзкий план. Немцы, без сомнения, сейчас сосредоточили все свое внимание на самолетах. Нельзя упускать такой момент!

— Чиж, дорогой, лезь на дерево, — прошептал по-отцовски ласково Опанас. — Все примечай, все запомни.

— Сейчас полезу, — ответил Чиж, словно речь шла о том, чтоб достать яйца из вороньего гнезда.

У Опанаса на лбу выступил холодный пот. Шутка ли — во вражеском лагере, под самым носом противника забраться на вершину дерева. Если заметят, снимут одним выстрелом. Но Чиж и не думал об опасности, С ловкостью кошки он взобрался на дерево и притаился среди ветвей.

С вершины огромной сосны Чижу было видно все, что творилось на шоссе. На обочине дороги, в канавах, как спичечные коробки, пылали десятки автомашин. Когда один из штурмовиков взмывал вверх, другой разворачивался и, пикируя, обрушивал на голову противника свинцовый дождь. Немецкие зенитки беспрерывно вели огонь. Чиж заметил землянки и будки часовых. Доты на том и этом конце моста были видны как на ладони. Берег реки был крут и окаймлен кустами. «К мосту придется пробираться через этот кустарник», — решил Чиж.

Он благополучно спустился с сосны. Опанас принял его в свои объятия и радостно потрепал по спине. Но расспрашивать не стал: он был более чем уверен, что зоркие глаза Чижа не подведут.

Лейтенант Кауров остался доволен полученными сведениями. Он разработал план взрыва моста и, чтобы уяснить некоторые детали, отправил в разведку следующую пару. Пока дела шли неплохо. Однако действия штурмовиков оказались для Каурова неожиданными.

«Неужели, — думал он, — наши уже начали наступление?».

Вскоре Лунов и Юлдашев вернулись из разведки и сообщили: немцы на мосту и возле землянок усилили охрану. На шоссе возобновилось движение. Но машины шли не поодиночке, а целыми колоннами.

Лейтенант посмотрел на часы. Скоро двенадцать. Через два часа мост надо взорвать. Время подходящее, большинство гитлеровцев ночью будет отдыхать.

А в это время отряд Густава Ланге остановился в двух километрах от водопада. В сопровождении двух солдат Ланге направился в пещеру.

Очутившись на свободе, Джигангир кинулся в глубину леса. Колючие ветки исцарапали ему лицо и руки, острые сучья в клочья изорвали одежду. Но, разгоряченный, он ничего не замечал. Он даже не почувствовал боли, сильно ушибив ногу о камень.

Выстрелы стихли. Джигангир остановился на краю большой поляны, чтобы перевести дух. Он дрожал всем телом. Глаза тревожно бегали по сторонам. Не верилось, что пришло спасение. У него в руках немецкий автомат. Он столкнул в овраг немца-конвоира — неужели все это не сон?

Постепенно Джигангир успокоился. Лишь теперь он поверил в свое спасение.

— Спасен, спасен! — шептал он, обнимая стволы деревьев.

Но вот вспомнил о Саше, и радости как не бывало.

Через мгновенье он бежал обратно — будь что будет!

Заметив конвоировавших Сашу немцев, Джигангир выпустил очередь из автомата. Двое фашистов упали замертво.

События развертывались так быстро, что впоследствии Джигангир с трудом воскрешал их в памяти. Он стрелял — немцы стреляли. Он кричал — немцы кричали.

Разъяренный Джигангир несколько раз нападал на фашистов. Боясь засады, гитлеровцы продолжали путь сомкнутой группой. Им было невдомек, что на них нападает не отряд советских бойцов, а только один смельчак.

Ланге, бледный, как мертвец, подгонял своих солдат.

Наконец, Джигангир опомнился. Вокруг ни души. Сашу увели. Сам Джигангир чудом остался цел. Он прислонился к толстой сосне.

— Милый Саша, прости! — выдавили сухие губы. Джигангир, выронив из рук автомат, повалился в траву. Он редко плакал, но теперь не в силах был сдержать рыданий. Капитан Разумов, лейтенант Кауров, Опанас Грай и все боевые друзья-побратимы отвернутся от него как от последнего труса, скажут: «Товарища в беде бросил! Трус!»

«Погибну, но Сашу выручу. Без него нет мне пути назад». Где-то в душе затеплилась надежда. «Только надо быть хладнокровней и действовать обдуманно, иначе снова все пойдет насмарку.

Сейчас самое главное — раздобыть патроны. Затем найги Орлиную скалу, оставить записку, чтобы известить своих о происшедшем, а потом — спасать Сашу. Немцы его сразу не убьют: им нужны сведения».

Джигангир вскочил, поднял автомат и отправился на поиски немца, которого он столкнул в овраг. Может быть, у него окажется запасная обойма. К счастью, Джигангир быстро нашел место рукопашной схватки. Патронов у немца оказалось немало. Опорожнив его патронную сумку, прихватив с собой сухарей и банку консервов, Джигангир направился к Орлиной скале. Он старался идти как можно быстрее, но ушибленная нога давала знать о себе, перепрыгивать с камня на камень Джигангир уже не мог.

До Орлиной скалы он дошел лишь спустя три-четыре часа.

С трудом взобравшись на вершину огромной многоступенчатой скалы, Джигангир, усталый, повалился под дерево. Сначала он лежал вниз лицом, затем перевернулся и открыл глаза. Высоко-высоко, напоминая паруса, уходили к горизонту волнистые облака. Они плыли так же спокойно и медленно, как когда-то в детстве. А было время, когда он наивно думал, что облака опускаются в озеро Дальний Кабан и исчезают в нем.

Как быстро летит время! Давно ли Джигангир носил пионерский галстук? Давно ли бегал по классу между школьными партами? Тогда были живы отец и мать, и сестренка с черными лукавыми глазами. А сейчас он один. Отец погиб в бою с фашистами. Мать и сестренка — во время эвакуации. Но он повстречался с хорошими людьми, капитаном Разумовым и Опанасом Граем, такими же заботливыми, как родители. Да нет их рядом сейчас, Джигангир одинок в этом дремучем лесу. Вокруг ни души. Только орлы время от времени садятся на огромные валуны.

Джигангир вспомнил своих боевых друзей: лейтенанта Каурова, добродушного великана Грая, шустрого Измаилджана, маленького Чижа, задумчивого Лунова. Где они сейчас? Удалось ли пройти через болото? Как задание? Если выполнили, они должны пробраться сюда, может быть, здесь дождаться их?

Но как Саша? Вдруг, не выдержав пыток, он расскажет немцам о плане наших действий. Смерть в тысячу раз лучше плена. Теперь на всю роту может лечь пятно позора.

Джигангир с трудом поднялся и, шатаясь, подошел к одинокой березке, росшей между двух валунов. Острым, как нож, камнем он снял бересту и, отыскав в кармане огрызок карандаша, вывел слова:

«Саша — в руках гитлеровцев. Иду выручать. Дж.»

Укрепив бересту на приметном камне (может быть, до друзей дойдет его весточка), Джигангир стал спускаться вниз. Путь его лежал к Валзаме.

У него не было ни компаса, ни карты. В лесу, где нет ни дорог, ни тропинок, где столько оврагов, озер да топких болот, заблудиться легко. Но Джигангир, несмотря на молодость, был отличным разведчиком: ведь недаром он прошел боевую выучку у Опанаса Грая.

Ему было известно, что Валзама северо-западнее Орлиной скалы. Направление он определял по густоте листьев на деревьях и по заросшим мхом камням. Джигангир долго шел, пока дремучий старый лес не сменился молодым.

Теперь идти было веселее. Воздух свежий, чистый. Птицы поют, цветы веселят глаз. Но Джигангиру было не до любования природой.

Впереди внезапно залаяли собаки. Джигангир метнулся назад, но собаки уже взяли след. Послышались тяжелые шаги немцев, бегущих вслед за ищейками.

Джигангир кинулся в сторону, чтоб запутать след. Но это не помогло. Тогда он залег в кустах и прислушался. Лай собак слышался то справа, то слева. Стало быть, преследователи разбились на две группы. Но какие это немцы? Те ли самые, что увели Сашу? Но с ними не было собак. Видимо, эти пришли с вершины гряды. Однако предположение Джигангира было не верным. Он встретился с новой группой, направленной по получении телеграммы от Иогансона.

Между Джигангиром и его преследователями оставалось самое большее метров двести — двести пятьдесят. Джигангир поднялся и побежал. «Не хотят спускать собак с привязи. Думают взять живым. Как бы не так!»

Лай собак слышался ближе. Джигангир, нагибаясь, добежал до огромного камня и залег. Позади была поляна, залитая водой. Как только ищейки дойдут до этого места, они наверняка потеряют след и задержатся.

Так и случилось. Пользуясь моментом, Джигангир прицелился и нажал спусковой крючок. Тишину леса прорезали выстрелы. Одна из ишеек свалилась. Упал и немец, державший собаку на ремне. Остальные гитлеровцы попрятались за деревья и открыли ответный огонь. Джигангир переполз к другому камню и снова нажал спусковой рычаг. Немцы успели рассредоточиться, а спущенные с ремней собаки снова ползли к Джигангиру. Чтобы даром не тратить патронов, Джигангир стрелял одиночными. Но руки дрожали, и пули не попадали в цель. А три серые огромные ищейки продолжали ползти.

Джигангир вскочил и побежал. Неожиданно для себя он очутился на крутояре — внизу плескалось озеро. Высота — с двухэтажный дом. Раздумывать не приходилось. Джигангир разбежался и прыгнул. Падая, он сильно ушибся, так как озеро было неглубоко. То вплавь, то вброд стал он торопливо пробираться к противоположному берегу. Собаки не рискнут броситься в озеро, надеялся Джигангир. Однако наученные ищейки недолго крутились на берегу, вслед за ним они нырнули в озеро и поплыли, прижав уши. Через редкие островки камыша Джигангир отчетливо мог видеть их вытянутые морды. Сами немцы не полезли в воду, а двумя группами побежали вдоль берега, чтобы оцепить озеро.

Одна из собак совсем было настигла Джигангира. Вот-вот она схватит его за шиворот. Теперь — конец! Но в эту секунду ноги Джигангира коснулись дна. Он прицелился и выстрелил в упор. Ищейка заскулила, пустила пузыри… Оставалось свести счет еще с двумя овчарками. Джигангир снова нажал на крючок, но выстрела не последовало. Кончились патроны…

Когда группа лейтенанта Каурова выходила из подземелья для выполнения боевого задания, она лицом к лицу столкнулась с двумя немцами. Эти двое, озираясь как воры, крались в глубь пещеры. Третий немец — Ланге, соблюдая предосторожность, как всегда, оставался у входа.

Встреча была такой неожиданной, что все опешили. Первым опомнился Опанас. Он вскинул автомат и дал очередь. Гитлеровцы, не успев выстрелить, повалились замертво.

Ланге, несмотря на гул падающей воды, услышал треск автомата. С криком «русс! русс!» он побежал к своему отряду. Минеры не успели заметить Ланге, и хотя никто его не преследовал, он часто оборачивался и пятился в испуге: каждый куст ему казался советским солдатом.

Он два раза падал, наконец, почувствовав, что дальше идти не может, несколько раз выстрелил в воздух.

А в это время Кауров со своими ребятами пробирался по глубокому оврагу. Они направлялись к мосту. Каждая минута была дорога. Противник сумел их обнаружить. Надо действовать решительно, не считаясь ни с чем.

Впереди, согнувшись, шел Опанас Грай, за ним Лунов, Измаилджан, замыкал Чиж.

Внизу заблестела широкая водная гладь. Минеры повернули направо и стали осторожно двигаться вдоль берега, прижимаясь к отвесной стене.

Когда отчетливо стали видны пролеты моста, Кауров приказал остановиться. Где-то вдали прогремел выстрел, и снова установилась тишина.

— Повторяю, — прошептал Кауров, — задание должно быть выполнено любой ценой, даже если в живых останется только один из нас. Сейчас ждите нас здесь, а мы с Опанасом пойдем разведаем. Будьте начеку.

Лунов, Юлдашев и Чиж замерли, прислонясь к обрыву. Лица их суровы, губы крепко сжаты.

Метрах в двадцати — двадцати пяти, в излучине реки, ныряли и плескались дикие утки. Странно было видеть беспечность птиц там, где бушевал огонь войны. Видно, они уже ко всему привыкли.

Ветер гнал мелкую рябь. В косых лучах солнца река сверкала, как посеребренная. Шелестела листва прибрежных деревьев. Как ни в чем не бывало проносились майские жуки.

Опанае и лейтенант вернулись быстро.

Стояла невозмутимая тишина. Выстрелы никого не встревожили. Стало быть, здесь они не редкость. По мосту взад-вперед прохаживались двое часовых. Один из них — на ближнем конце моста, другой — посередине. Возле землянок царило полное спокойствие.

Крутой берег позволит скрытно подойти к мосту. Впереди — открытый участок шириной в десять-пятнадцать метров, но его можно пересечь, когда часовой повернется спиной.

— Начали, — сказал лейтенант со скрытым волнением. — Порядок таков: трое — Опанас, Юлдашев и я — подползаем и закладываем взрывчатку. Чиж, остаешься на краю поляны и, в случае необходимости, будешь прикрывать нас огнем. Лунов, ты наблюдаешь в кустах за часовым. Если противник заметит нас, уничтожай без шума. Перед взрывом я тихо свистну. Постарайтесь отойти подальше от моста. Пункт сбора — на том конце оврага.

Сняв с Чижа мешок со взрывчаткой, Опанас передал его Каурову.

— Пошли, товарищи.

Осторожно ступая, прижимаясь к берегу, они двигались цепочкой. Достигнув открытого участка, Опанас подождал, пока часовой отвернется, и пополз. За ним — лейтенант. Прошло несколько долгих минут. Юлдашев незаметно пробрался под мост. Лунов юркнул в кусты и ближе подполз к мосту. Чиж остался лежать на краю прогалины.

Опанас кивнул:

— Где будем закладывать взрывчатку?

Кауров указал на балку. Опанас подтянулся на сильных руках, мигом перебросил на нее свое грузное тело и лежа протянул руку вниз. Юлдашев подал ему мешок со взрывчаткой.

Толкая мешок впереди себя, Опанас по балке перебрался к каменной свае, поддерживавшей мост. Все затаили дыхание. Казалось, вот-вот немцы обнаружат минеров и поднимут тревогу. Гулкие шаги часового звучали над самой головой Опанаса.

Лунов, лежа в кустах, не спускал глаз с часового. Тот с автоматом на груди спокойно прохаживался по мосту Пройдет метров десять — пятнадцать, посмотрит вокруг — и идет обратно.

Сердце Лунова готово было выпрыгнуть из грудной клетки. Как громко оно бьется! Но еще громче кажутся шорохи под мостом…

То ли отстал от стены и полетел в реку кусочек бетона, то ли упал камешек, — внезапно послышался вплеск воды. Тотчас часовой подбежал к перилам и, нагнувшись, крикнул:

— Вилли, это ты?

Ответа не последовало. Часовой перебежал на другую сторону и, видимо, что-то заметил: стал снимать с груди автомат. Одновременно он махнул рукой часовому, стоявшему на противоположном конце моста.

Все это произошло на глазах у Лунова. Мгновенная мысль — «нас обнаружили!» — прошла, как ток. «Сейчас немец поднимет тревогу! Тогда все, все погибнем! Ну нет, не бывать этому». Лунов подбежал к мосту и притаился. Часовой не заметил его: стоял спиной. Лунов настиг немца и с размаху вонзил в плечо нож. Но с противоположного конца моста открыл огонь другой часовой. Лунов выстрелил, прижимаясь к барьеру. Часовой свалился.

Послышался резкий свист. Под мостом никого не осталось. Лунов отбежал к кустам.

Беспорядочно стреляя, приближались немцы. Лунов, ломая ветки, пустился наутек. Но вдруг он замер. По его расчетам, мост должен был давно взлететь на воздух. Прошла секунда, другая… Никакого взрыва! Что за черт! Раздвинув кусты, Аркадий посмотрел вниз. Бикфордов шнур, протянутый к балке, больше не тлеет. Да он же порван! В него угодила шальная или меткая снайперская пуля.

Лунова будто окатили холодной водой. Как быть? Надо что-то делать, иначе задание сорвется. Скорей! Медлить нельзя!

Еще смутно соображая, он побежал под мост, но, изменив решение, повернул обратно и поднялся на полотно дороги.

Навстречу бежали немецкие солдаты. Из-за поворота показался поезд. На всех парах он приближался к мосту.

Аркадий почувствовал острую боль в плече, но не обратил на это внимания. Не отрывая глаз и почти не дыша, следил Лунов за поездом, грозно приближавшимся к мосту.

— Думаешь пройти? Врешь!

Над головой прожужжали пули. Аркадий спрятался в будке часового. На пол закапала кровь. Только тут Лунов заметил, что он ранен, но сейчас было не до этого. Поезд уже вступил на мост, и мост, как живое существо, мелко-мелко задрожал.

Сжимая в руке противотанковую гранату, Лунов посмотрел вперед. Немцы успели подойти совсем близко, но теперь они не страшны. Лунов видел, где заложена взрывчатка. Если он бросит гранату на мост в то место, под которым она находится, тол сработает по детонации, и мост поднимется в воздух.

Перед его глазами на мгновение мелькнул распятый в пещере солдат.

— Прощайте…

Могучий взрыв потряс воздух. Мост рухнул. И вместе с ним, объятый пламенем, полетел в воду немецкий эшелон.

…Опанас Грай тоже переживал страшные минуты: мост не взрывался. Он отстал от лейтенанта, прислушиваясь к беспорядочной стрельбе на мосту.

Эх, не досмотрели! — воскликнул он и побежал обратно. Взрыв!.. Тугой, как резина, воздух ударил Опанасу в лицо, свалил с ног. Возле него упали обломки взорванного моста и шлепнулось что-то мягкое.

Когда старшина очнулся, он увидел, что рядом лежало окровавленное тело. Опанас окаменел. Ведь это Лунов! Его сбросило с моста взрывной волной. Не дышит… Взвалив на плечи безжизненное тело друга, Опанас стал догонять товарищей. С противоположного берега вели сильный огонь по береговому скату. Пули пролетали над самой головой Опанаса и впивались в красную глину. Падали сбитые ветки. Вскоре ожили доты и на этом берегу.

Минеры поджидали Грая на краю оврага.

— Живой? — шепотом спросил лейтенант, но оглохший старшина не расслышал.

— Вечная слава герою! — произнес Грай, бережно положив на землю тело Лунова. Кауров снял с головы пилотку. За ним — все остальные.

— Унесем в лес и похороним.

Печально шли минеры по оврагу. Позади все еще гремели выстрелы.

Опанас Грай шагал словно в тумане. Придя в себя, он посмотрел вокруг и поразился: кругом было по-прежнему светло и все так же сверкало солнце.

Задание выполнено, но какой ценою… Невыносимо тяжело расставаться с Луновым после того, как потеряли Сашу и Джигангира. Минеры все еще не могли поверить, что задумчивого Аркадия уже нет в живых.

Прошли километров пять — шесть и остановились. Впереди, на вершине холма, виднелись стройные березки. Внизу серебрилось озеро. Все напоминало о родной России.

— Похороним здесь нашего друга. Это будет высота имени Аркадия Лунова!

Выкопали могилу, дно устлали зелеными ветками, бережно опустили тело. У изголовья положили финский нож, сделанный самим Аркадием. Брошена в могилу первая горсть земли…

Могилу разровняли, чтобы немцы не обнаружили ее и не разрыли. На стволе березы вывели ножом две буквы: «А. Л.»

Полагалось бы дать салют, но в тылу врага это опасно.

— Прощай, наш боевой друг. Ты геройски сражался с врагом и умер смертью храбрых. Клянемся отомстить за тебя.

С трудом сдерживая слезы, минеры еще немного постояли над могилой и тронулись в путь. Скоро они вышли к берегу заросшего камышами озера и тут столкнулись с гитлеровцами. Затрещали автоматы. Немцы стали поспешно отступать. И вдруг откуда ни возьмись выскочила овчарка. С лаем она бросилась на Измаил-джана.

— Ножом! — крикнул Кауров.

Но было поздно. Измаилджан и овчарка уже катались по земле. Наконец, Измаилджану удалось освободить руку, и он ударил собаку финкой. Нож пришелся ей в горло.

В ту же минуту неизвестно откуда выскочил человек в отрепьях и кинулся было в кусты. Но Опанас успел пересечь ему дорогу.

— Джигангир! — вскрикнул он. От неожиданности все замерли.

— Дядя Опанас! — Удивленный Джигангир бросился в объятия, как ребенок. Разведчики радостно обступили Джигангира.

— А где же Саша? — спросил Кауров.

Джигангир потупил взгляд.

— Что с Сашей? — еще тише переспросил Кауров, — Убит?

— Нет, хуже, — тихо, не поднимая головы, ответил Джигангир, — он у гитлеровцев.

— Как, Саша в плену?

— Что?! — грозно спросил Опанас. — А ты? Ты чего смотрел?! Бросил друга в беде?

Дело, начатое Густавом Ланге так успешно, вскоре позорно провалилось. Вооруженные немецкие солдаты средь бела дня проворонили русского пленного. Выскользнуть из рук самого Ланге — для этого нужна смелость! Трудно поверить, но это случилось. Связанный по рукам русский солдат столкнул в овраг конвоира. Еще куда ни шло, если б он только себя спасал. Нет, у него хватило дерзости напасть на целый отряд!

— Всех под арест! Всех в штрафроту! — бесновался Ланге. Потом стал себя успокаивать: «Не все ли равно сколько пленных: один или два? В пещере все равно развяжет язык!»

И снова ярость охватила Ланге. Он стал поносить Роберта Иогансона самыми последними словами. Именно его он считал виновником всех бед.

Если бы боем на скале руководил сам Ланге, все было бы иначе. Идиот — этот Иогансон!