Белые ночи

— А-а! Ты, стало быть, убил шестерых русских? Как бы не так! Убитые воскресли и взорвали мост. Постой-постой, я разоблачу твои проделки! Ты… — Ланге в бешенстве выкрикивал все известные ему ругательства.

Саша сам идти не мог. По приказу Ланге его волокли два рыжеволосых солдата. Однажды раздался лай собак и треск автоматов. Саша радостно вскинул голову. Затеплилась надежда на спасение. Но вскоре все стихло.

Добрались до озера, окруженного камышами, и остановились. Ланге куда-то скрылся в сопровождении двух солдат. Тишину нарушили выстрелы. Но гитлеровцы продолжали лежать спокойно и с хрустом жевать сухари.

Что случилось потом, Саша помнил очень смутно. С завязанными глазами его повезли на машине. Он не мог видеть ни высоких сосен по обеим сторонам дороги, ни опрокинутого в воду моста, ни покореженных вагонов. Качало немилосердно. Саша догадывался, что на дороге много выбоин.

Примерно через полчаса машина остановилась. Сашу втолкнули не то в землянку, не то в погреб, развязали глаза.

Оставшись в темноте, Саша долго не мог понять, где находится. Потом он разглядел сырой заплесневелый потолок и окно с железной решеткой. Свет в землянку едва проникал. Не найдя ничего, на что можно сесть, Саша опустился на сырой холодный пол и прислонился к стенке. Его пальцев коснулось что-то холодное и омерзительное. Жаба! Саша отдернул руку.

Он сидел в темноте и думал о своих боевых друзьях. Помнится, еще до рейда Аркадий за любовь к белым ночам причислил его к романтикам. Что ж, Аркадий, называй меня как хочешь, а белые ночи я действительно люблю!

Вспомнились родной город Ленинград, мать, сестренка, невеста Наташа, с нетерпением ждущая его с войны. И так приятно было думать об этом, что ему на миг показалось, что он на воле, среди друзей, даже раны как будто перестали ныть, а сырая землянка с противными жабами — лишь сон.

А в это время Густав Ланге получал сильнейшую трепку от начальника.

— Из-за вашего ротозейства великая германская армия лишилась единственного на данном участке моста. А русские солдаты не будут ждать, их наступление ожидается с часу на час!

Ланге, чтобы оправдаться, всю ответственность за неудачи взвалил на Роберта Иогансона.

— Если Иогансон правильно проинформировал бы нас, ни один бы русский не ускользнул и мост продолжал бы стоять! Но в наших руках пленный…

Конечно, о побеге второго русского Ланге благоразумно умолчал.

Начальник крикнул:

— Роберт Иогансон вел себя так, как не подобает немецкому офицеру. Он будет расстрелян! Я верю, господин Ланге, вы оправдаете наше доверие, — придя в себя, заключил начальник.

Ланге, ожидавший, что в самом лучшем случае ему не миновать штрафной роты, облегченно вздохнул.

Вернувшись в свою резиденцию и насвистывая бравурный марш, он прошел в рабочий кабинет. Возле двери навытяжку стоял денщик.

— Ганс, привести пленного. Шнель! — распорядился он, самодовольно потирая руки. Ганс кинулся исполнять приказание.

Запустив в волосы длинную пятерню, Ланге прошелся из угла в угол, затем опустился в плюшевое кресло, доставленное ему из разграбленного Петрозаводского музея, и вынул из ящика лист белой бумаги для записи показаний пленного.

Отворилась дверь. Два солдата втолкнули Сашу. Он еле удержался на ногах.

Ланге с плохо скрытой злобой спросил по-русски:

— Фамилия? Какой части?

Володаров молчал.

— Фамилия! — повторил Ланге, повышая голос, — Сколько вас есть? Какой ваш цель?

Володаров по-прежнему хранил молчание. В его взгляде Ланге прочел издевку и презрение. Но разве связанный русский солдат, а не Ланге — хозяин положения? В глазах фашиста сверкнула ярость.

— Будете говорить?! — угрожающе крикнул гитлеровец. Не дождавшись ответа, он вскочил из-за стола и подступил к Саше.

— Я спрашиваю, вы глухой? Я буду научить вас! — взревел он и ударил пленного по щеке. Саша, хотя и закачался, но не упал.

Ланге шагнул к стене и дернул шнур. За радвинувшейся шторой виднелись железные крючки, плети, клещи и огромный чан. Топилась печь.

— Ну?

Фашист показал пальцем на все это.

Володаров молчал. Он старался не смотреть на застенок. Его внимание привлекло бушующее море, созданное рукой знаменитого художника. Постой-постой, где же он раньше видел эту картину? Уж не в Эрмитаже ли? Шуми, шуми, непокорное море!

Ланге достал из кармана зажигалку и поднес ее к голове Саши.

— Говори, или волос пох-пох!

Саша, рванувшись вперед и собравшись с силами, ударил немца сапогом в живот. Тот отлетел в дальний угол комнаты.

— На крюк! На крюк! — в ярости закричал он.

На Сашу набросились два немца и, повалив его, стали избивать.

Саша не просил пощады. Смерть не страшна. Главное — не дрогнуть в последнюю минуту.

Внезапно заверещал телефон. Ланге срочно вызывал начальник.

— Увести, — распорядился Ланге, кивнув головой на Володарова, и выбежал, на ходу натягивая перчатки. Возле дверей его ждали с мотоциклом. Через несколько мгновений мотоцикл скрылся из виду, оставив за собой клубы дыма.

Начальник встретил Ланге стоя. В руке он держал письменный приказ.

— Получены секретные сведения. Русские готовятся к наступлению. Как пленный? Постарайтесь поскорее дознаться и отправьте в штаб армии. Учтите, пленным заинтересовался сам командующий. Сопровождать русского будете сами.

— Слушаюсь.

— Дело серьезное. Не доверяйте никому, иначе.

Ланге на мотоцикле помчался обратно. Уж теперь он сломает упрямство русского разведчика!

— Пленного! — крикнул Ланге, вбегая в комнату. Он был в отличнейшем настроении. Появилась возможность предстать перед командующим. Генерал спросит: «Кто захватил пленного?» «Я», — ответит Ланге, вытянувшись. За это, может быть, и железный крестик дадут. Забудут его прежние грехи и повысят в должности.

Пленного привели минут через пять-шесть.

— Ну, надумал? — В ожидании ответа Ланге пристально взглянул на него и тотчас отступил с побелевшим лицом.

— Кого мне привели?! — вскричал он писклявым голосом. Перед ним навытяжку, с выпучеными от страха глазами стоял фриц из интендантского взвода.

В частях нашей армии на Карельском фронте шли последние приготовления к наступлению. Поднявшись по тревоге, некоторые подразделения уже заняли исходные позиции. Отдельная рота минеров под командоваванием Разумова тоже двинулась к передовой. На нее была возложена задача: в составе первого батальона зайти обходным маневром в тыл противника и отрезать пути к отступлению. Предстояло двигаться мимо Орлиной скалы, и поэтому радости капитана Разумова не было границ. Он надеялся непременно встретить своих солдат, ушедших в рейд.

В первом батальоне Разумов встретил майора Чачуа. Тот был хорошо выбрит, черные глаза смеялись.

— Радуйся, старина, — покручивая усы, сказал Чачуа. — Валзамский мост взорван, авиаразведка сообщила.

— Правда?

— Мосты сами в воздух не взлетают!

— Стало быть, живы мои орлы?

Майор предложил капитану папиросу из своего серебряного портсигара.

— Угощайся. Подарок из Грузии.

Разумов папиросу взял, но закуривать не спешил.

— Значит, мои орлы живы! Спасибо вам, сынки, меня, старика, не опозорили. Спасибо!

И уже не скрывая радости, он сказал:

— Майор, вы не представляете, до чего это хорошие ребята! Сын мой тоже с ними.

— Сын? — постарался удивиться майор. — Почему же вы мне об этом раньше не говорили?

Капитан засмеялся и стал объяснять. Но, заметив добрую улыбку майора, осекся. Не оставалось никакого сомнения — Чачуа давно обо всем знает. Стушевавшись, Разумов промолвил:

— Огонек найдется?

Майор протянул зажигалку. Разумов затянулся папиросой.

— Ну, всего хорошего, счастливый папаша! Я вам, черт возьми, завидую. После войны приезжайте ко мне в Кутаиси с сыном в гости.

— Обязательно приедем. До свидания.

Минеры лейтенанта Каурова сидели в темном бору на поваленных деревьях. Лида их были суровые, сосредоточенные. Весть о Саше беспокоила их больше, чем что-либо другое.

— Как это ты, Мубаракшин, в трудную минуту смог товарища бросить?! Разве солдаты так поступают? Сам погибай, а товарища выручай! А ты… — говорил Чиж, размахивая руками.

— Кто друга забывает, тот больше не человек, — сверкнув черными глазами, сказал Измаилджан.

— Всю роту, весь полк опозорил!

Оборванный, с всклокоченными волосами и кровавым подтеком на щеке, Джигангир стоял молча, понуря голову. Вот, подняв глаза, он обвел товарищей медленным взглядом. Ни тени сочувствия на лидах тех, кто раньше был готов отдать за него жизнь.

— Я же не бросал его, — тихо произнес Джигангир.

— Расскажи правду! — приказал Опанас.

Джигангир встрепенулся. Лицо оживилось. Он теперь понял, как жестоко неумолим суд чести. Нет, нельзя погибать нелепой смертью, приняв на себя такое тяжкое обвинение.

— И вы мне не верите, товарищ старшина? — спросил Джигангир. — Да, я потерял ваше доверие. Но я не виноват, Я хотел его спасти и не смог, не сумел…

— Говори, говори, — сказал молчавший до сих пор Кауров.

Джигангир быстро повернулся к нему. В какое-то мгновенье их взгляды встретились. Глаза Каурова говорили: «Я верю тебе».

По мере того, как Джигангир рассказывал, мрачные лица товарищей постепенно светлели. Первым к нему подсел Измаилджан, подвинулся ближе Чиж. Только Опанас сидел по-прежнему хмурый, покручивая усы.

— По-моему, — Кауров обвел всех взглядом, — Джигангир не спасался бегством, он в самом деле пытался выручить друга.

— Верно! — в один голос сказали Измаилджан и Чиж.

Только Опанас не проронил ни слова.

Лейтенант поднялся с места.

— Я верю, он говорил от чистого сердца. Мы его оставим в своих рядах. Старшина Грай!

Старшина поднялся.

— Дайте мне автомат Лунова.

Опанас протянул оружие.

— Встать! — скомандовал Кауров. С автоматом в вытянутых руках он подошел к Джигангиру.

— Вот тебе автомат героя. Бери и будь в бою таким же смелым, как Лунов. Будь настоящим другом.

Прижимая автомат к груди, Джигангир взволнованно проговорил:

— Верьте мне. Я оправдаю ваше доверие. Буду таким же, как Аркаша.

Спустя полчаса, Кауров со своими бойцами пробирался в немецкий тыл для спасения Саши Володарова. Они пересекли железнодорожное полотно и двинулись дальше по обочине шоссе, прячась за кустами.

Шли довольно долго и, перейдя глубокий овраг, заметили в стороне пожилого немца, пасущего лошадей.

— Вот бы схватить. Он у нас живо язык развяжет, — проговорил Опанас.

Лейтенант, Измаилджан и Чиж легли за камнями и стали наблюдать. Грай и Джигангир незаметно подползли к немцу. Тот вел себя спокойно, не оглядывался, видимо, ничего не подозревал. За высоким кустом Опанас выпрямился и, пробежав несколько шагов, одной рукой цепко схватил немца за горло, другой — выбил его автомат.

Поняв, в чьи руки попал, немец закрутился, завизжал. Пришлось засунуть ему в рот кляп.

Фрица подвели к лейтенанту. Немец замахал руками, что-то объясняя. Кляп вынули, и он заговорил:

— Я колбасник. Я… О, не убивайте ради бога. Я… я все расскажу. Только не убивайте. Я не фашист. Я…

Немец бухнулся на колени и стал судорожно извиваться, моля о пощаде:

— О-о-о, не убивайте!

— Далеко ли до Валзамы?

— А? Нет, недалеко, господин офицер.

— Говори точнее.

— А? Точнее? Два километра.

— Врешь!

— А? Не вру, господин офицер, один километр.

— Далеко ли до переднего края?

— А? Далеко? Семьдесят-восемьдесят километров, господин офицер.

— Где ваши разведчики?

— Разведчики? Э… э… Штурмфюрер Густав Ланге. Знаю, знаю.

— Где он находится?

— Что? Где? Показать?

— Нет, не нужно показывать, рассказывай.

«Эх, какой трус! — думал Джигангир, отвернувшись от пленного. — Я тоже был в плену, но не просил пощады у врага, как этот жалкий колбасник».

Следовало бы его прикончить тут же на месте. Шутка ли, таскаться с ним во вражеском тылу! Однако Кауров решил взять немца с собой.

Пленный не соврал. Вскоре минеры заметили впереди землянки и деревянные домики.

— Что это, Валзама?

— Да-да, Валзама. Предместье Валзамы, — прошептал немец еле слышно. От грозного взгляда Каурова он весь сжался.

Минеры залегли и стали наблюдать. Улица была пуста. Недалеко от крайней избы возвышался дом с железной крышей. Если верить немцу, в нем располагаются разведчики. Метрах в двухстах от дома виднелась землянка. У входа стоял часовой. Немец говорит, что именно сюда приводят всех пленных. О Саше немец ничего не знал: он уже третий день пас коней.

Прошло минут десять. Дверь большого дома отво рилась. Кто-то вышел на крыльцо, сел на мотоцикл и помчался по дороге.

Джигангир с первого же взгляда узнал мотоциклиста. Он хотел было сообщить минерам поразительную новость, как вдруг дверь снова отворилась. Двое немцев кого-то вывели под руки и направились к землянке. Будто от электрического тока вздрогнули минеры.

— Саша, — прошептал Джигангир, рванувшись. Опанас еле удержал его.

Гитлеровцы втолкнули Сашу в землянку и, что-то наказав часовому, ушли. Опанас, Кауров и Джигангир залегли в канаве. Старшина кивком головы указал на машину с закрытым кузовом, замаскированную под елями.

Кауров пристальным взглядом посмотрел вокруг и приказал:

— Опанас, Джигангир! Вы нападете на часового с того дальнего угла и бесшумно прикончите его. Чиж проберется к дороге и будет прикрывать нас. Измаил, охраняешь колбасника. Я посмотрю машину, и, если годится…

Выждали еще несколько минут. Все было тихо. Кауров махнул рукой — пора действовать. Чиж навел свой автомат на дверь дома. Опанас и Джигангир подползли к землянке.

Часовой почувствовал опасность лишь в самое последнее мгновенье. Удар финкой — и он свалился, как мешок, к ногам Джигангира. Опанас автоматом сбил замок и вошел в землянку.

— Сашко, — позвал он тихо, — Сашко!

Саша застонал. Грай бросился к нему и на руках вынес из землянки. Тем временем Измаилджан привел сюда немца-колбасника. Руки его были связаны, во рту кляп. Пленника загнали в землянку, на дверь повесили замок.

Саша от дневного света разжал веки и узнал склонившегося над ним Джигангира.

— Джигангир! Друг…

— Скорей, скорей, — торопил Кауров, — машина исправна.

Машина тронулась с места и завернула к шоссе. Кауров, высунувшись, посмотрел назад. Улица была пуста.

Впереди показался шлагбаум. Что делать? Вылезти из машины нельзя, это вызовет у немцев подозрение. Кауров пошел на риск: как только глаз стал различать полоски на шлагбауме, включил сирену, Конечно, если остановят, начнется заваруха.

Часовые, к счастью, хорошо знали эту черную закрытую машину и постарались заранее поднять шлагбаум. Машина пронеслась на полном ходу.

— Ауфвидерзейн! — помахал рукой Чиж, когда немцы остались позади.

Отъехав порядком, минеры остановились на краю глубокого оврага и столкнули машину вниз, а сами скрылись в лесу. Первым делом нужно было соорудить носилки для Саши. Ему становилось все хуже и хуже. Не приходя в себя, он продолжал стонать и бредить. Плечо распухло, рана гноилась. Может быть заражение крови.

Когда Саше обмыли лицо студеной ключевой водой, он, наконец, открыв глаза, прошептал:

— Где я?

— У своих, — ответили все в один голос. Лейтенант подошел к его изголовью:

— Саша, как ты себя чувствуешь?

Но ответа не последовало. Он опять впал в забытье.

— Плохи дела у хлопца, — промолвил Опанас. — Надо торопиться!

Послышался гул самолетов. Минеры разом вскочили, а зоркий Чиж раньше всех крикнул:

— Наши, наши! Звездочки вижу!

Самолеты скрылись, но приятно было слышать гудение их моторов.

— Тронулись, — произнес лейтенант.

Опанас и Измаилджан поддерживали носилки спереди, Джигангир и Чиж — сзади. Лейтенант был впереди, он выбирал дорогу.

Больше суток шли минеры, никто их не преследовал. Видимо, немцам было не до них. Как-то раз на привале Чиж изловчился и поймал куропатку. Лейтенант разрешил разжечь костер, чтобы зажарить ее. Обед показался удивительно вкусным. Сверившись по карте, лейтенант обрадовал всех приятной новостью:

— До Орлиной скалы рукой подать!

…На скалу взобрались с трудом и, осторожно опустив носилки на землю, сели отдохнуть.

На большом камне, понуря голову, сидит Джигангир и смотрит на свои сапоги: они начали уже разваливаться.

— Джигангир, а, Джигангир, — позвал Опанас, — ты на меня сердишься? Ведь мы тогда только что похоронили Аркадия… И ты меня будто обухом по голове ударил. Сомнение взяло. Не сердись, браток.

Джигангир подошел к Опанасу.

— Дядя Опанас, не то вы говорите. Я не сержусь на вас и вашей доброты никогда не забуду.

— Спасибо. Спасибо, — сказал Опанас, закрывая глаза рукой.

Смуглое лицо Джигангира светилось радостью: он снова завоевал доверие Опанаса Грая, в него верят товарищи.

Старшина, вынув из нагрудного кармана пилотку, протянул ее Джигангиру:

— Надень, сынку!

— Пилотка! Моя пилотка! — удивился Джигангир, — Где вы ее взяли, дядя Опанас?

— Нашел на каменной гряде.

— Нашел… — Джигангир вдруг вспомнил о записке и решил разыскать ее, но бересты не обнаружил.

— Дядя Опанас. Мое письмо исчезло, — сообщил он, возвратясь.

— Наверно, забыл, где положил.

— Хорошо помню. Нет записки.

На поиски отправились вдвоем.

— Вот здесь положил и придавил камнем, — сказал Джигангир.

— Так-так, значит, кто-то здесь побывал.

Опанас выпрямился и, расправив плечи, посмотрел в небо. Солнце стояло невысоко.

«Сколько же сейчас времени?» — загадал Опанас и вынул часы. Два часа и две минуты. Но день или ночь?

К ним подошел лейтенант и протянул Опанасу пуговицу со звездочкой.

— В другое время я дал бы нагоняй такому неряхе. Но сейчас мне эта пуговка дороже всего. Здесь побывали наши! Твоя записка, Мубаракшин, сейчас, видимо, у капитана Разумова. Значит, наступление началось!

Минеры решили ждать своих на Орлиной скале. Они даже не думали, что немцы их будут преследовать.

Гитлеровцы окружили скалу, когда разведчики расположились на отдых, и решили взять ее штурмом. Вначале удачно выбранная позиция давала кауровцам некоторые преимущества, и они успешно отражали атаки немцев. Но постепенно силы у минеров иссякли. Врагов же было в восемь-десять раз больше. Они карабкались на скалу со всех сторон. Один немец, приподнявшись, метнул гранату. Описав дугу, она стала падать. Кауров вскочил, на лету поймал ее и швырнул обратно. Раздался взрыв и крики немцев.

Без умолку трещал пулемет. Пули, отскакивая от камней, поднимали белую пыльцу.

Каурова ранило в шею. Он зажал рану ладонью, но кровь текла сквозь пальцы. К нему подполз Чиж и изорвал свою рубаху:

— Дайте перевяжу.

Но Кауров его не слышал. Он неотрывно следил за тремя немцами, карабкавшимися по скале. Измаилджан выпустил по ним несколько очередей. Все трое были убиты.

Через некоторое время ранило Чижа. Левая рука его безжизненно повисла. Положив автомат на камни, он продолжал стрелять. Ранили и Измаилджана. Кауров перевязал его, но кровь выступала сквозь марлю, текла по лицу, и Измаилджан время от времени вытирал лоб рукавом, чтоб кровью не застилало глаза.

Впереди показался долговязый немецкий офицер. Измаилджан выстрелил, но промахнулся.

Это был Ланге. Он-то знал, что на скале солдат столько, что их можно по пальцам перечесть. В ярости он оглядывался вокруг. Если он упустит русских, не миновать ему грозной кары начальника.

— Патроны у русских на исходе. Им не устоять против нас! — подбадривал он своих солдат.

Перестрелка снова оживилась. Немцы под прикрытием ручного пулемета отчаянно карабкались на скалу. С вершины отвечали редкими выстрелами.

И вдруг где-то в стороне горячо заговорили автоматы.

— Русс! Окружили! — истошно закричал один немец и побежал.

— Стой! — рявкнул Ланге, поднимая автомат. Солдат не остановился. Ланге выстрелил. Беглец упал, но в страхе стали разбегаться остальные солдаты. Стрельба приближалась.

Ланге спрятался за камень. Над его головой засвистели пули.

Теперь-то Ланге понял: это — конец. Зачем ему сейчас солдаты, он забыл о них, надо спасать себя. Стреляя куда попало, он перебегал от камня к камню. Вот и кусты, и лес начинается в нескольких шагах, а в лесу — спасение.

Но зоркие глаза Джигангира уже давно приметили матерого врага. Ага! Спасаешь свою шкуру! Не выйдет! Джигангир прицелился и нажал на крючок. Ланге свалился на огромный камень. Голова его запрокинулась, руки судорожно вцепились в гранит и застыли.

Вскоре на Орлиной скале стрельба прекратилась. Опанас Грай и Джигангир Мубаракшин, поддерживая Сашу Володарова, поднялись на ноги. А внизу к скале бежали советские солдаты. Высоко в небе, распластав крылья, парил горный орел, которого согнала из гнезда война.

1946