Белые волки

Цирховия. Шестнадцать лет со дня затмения

Уже шестнадцать лет подряд Ольга чувствовала себя искренне счастливой. У нее имелось все, о чем только может мечтать любая нормальная женщина: сильный и заботливый муж, крепкая семья, двое… ну ладно, трое чудесных детей. Даже теперь, когда ее младшие – Эльза и Кристоф – подросли, Ольга любила ранним утром тихонько заглядывать в их комнаты, чтобы полюбоваться мирно спящими в своих постелях кровинушками. К Димитрию она не заходила никогда, но это не отменяло факта, с которым приходилось смириться, чтобы не омрачать безмятежное счастье: он оставался ее сыном тоже.

Утро матери семейства начиналось еще до восхода солнца. Ольгу с детства готовили именно к такой жизни – быть хозяйкой большого дома, управлять штатом слуг, при этом не забывать о светской жизни, поддерживать и укреплять репутацию мужа среди знакомых и друзей их круга – поэтому распорядок ее дня отличался не меньшей четкостью, чем деловое расписание супруга.

Первым делом, поднявшись с постели, еще в ночном облачении она сидела на балконе и пила кофе, наслаждаясь тишиной погруженного в сон особняка. Иногда курила, но редко и немного, чтобы муж не учуял. Это время посвящалось только ей самой, никто не имел права трогать или мешать. Впрочем, никому и в голову не приходило этого делать: решив однажды наслаждаться своим счастьем, Ольга научилась выбирать подходящие моменты и ограждать себя от любых случайных неприятностей.

Затем, вымыв за собой чашку, она тратила ровно двадцать минут на то, чтобы привести себя в порядок. Это молодым девчонкам, еще не знающим особенности своего лица и тела, требуется куча времени, чтобы умыться, причесаться и накраситься. Все движения Ольги были отточены и доведены до автоматизма благодаря опыту прожитых лет. К тому же благородная кровь давала о себе знать, и с годами черты почти не поплыли, так что косметики требовалось совсем чуть-чуть. Уложив гладкие черные волосы в тяжелый узел на затылке, она позволяла себе провести десять минут в гардеробной, выбирая наряд, украшения, обувь и сумку в тон.

Приготовив вещи, одеваться Ольга не торопилась. Вместо этого спускалась вниз на кухню, где доходило поставленное с вечера тесто. В особняке, конечно, служила кухарка, но прикасаться к выпечке ей запрещалось строго-настрого. Так приучили Ольгу с детства: даже женщина ее кровей должна уметь все делать своими руками и всегда оставлять хоть какую-то обязанность за собой, не подпуская к священнодействию прислугу. Это позволяет держать себя в тонусе и лишний раз напоминает супругу, какая необыкновенная у него жена.

Выпечка в их семье каждый день была свежей. Ольга готовила много, с размахом, не жалея продуктов. Хотела, чтобы у мужа и детей был выбор, желают ли они сегодня сладкого пирога с медом и ягодами или предпочтут румяные слоеные пирожки с грибами и картофелем? А может, маковый рулет? Ольга могла самозабвенно трудиться несколько часов, ее маленькие руки с ловкими пальцами порхали над засыпанным мукой кухонным столом. Потом, пока все выпекалось, она поднималась наверх, чтобы одеться и, дыша ароматом духов и свежестью, разбудить супруга нежным поцелуем.

Виттор по утрам был хмур, а дети капризничали и не желали вставать, но в такие моменты Ольга лишь улыбалась и напоминала себе, как ей повезло, в отличие от многих других бедных женщин, лишенных семейного счастья.

Затем они сидели в столовой и завтракали, попивая терпкий чай из тонкого фарфорового сервиза. Как правило, вчетвером, без старшего сына, который жил по своему, особенному распорядку жизни и будто специально игнорировал домашних. Так было даже лучше, при Димитрии за столом бы царила напряженная, нервная атмосфера, а кому нужно такое начало дня?!

Наконец, младшие дети уходили в школу, супруг спешил по делам, а Ольга собирала со стола остатки выпечки и приказывала кухарке упаковать их, чтобы отвезти в качестве пожертвования в сиротский приют. Пока готовили сверток, она давала указания экономке, намечала работу по дому на день, говорила, что нужно вычистить, а что – отмыть и в какой срок все приготовить на проверку.

И вот наступал волнующий момент выхода из дома. Кто из знакомых встретится на этот раз? Нет, Ольга никогда не ходила по улицам пешком, не зря ведь муж обеспечил ее каром и личным водителем. Но сидя на заднем сиденье, она всегда придвигалась ближе к окну и опускала стекло, чтобы все видели – едет счастливая и успешная женщина. Она не мать монстра, что бы там ни твердили злые языки. Чудовища рождаются у совсем скатившихся на дно жизни и недостойных уважения особ, а Ольга не такая, с какой стороны ни погляди. Ей просто… немного не повезло со старшим сыном.

Хотя нет, нельзя так говорить, нельзя даже думать! Ей повезло, очень повезло. Она была счастливицей с самого рождения! Ее родители происходили из древнего и знатного рода белых волков, в ее будущее вложили очень много. Еще девочкой Ольга загадала, что выйдет замуж только за самого красивого и достойного из мужчин. О подобном мечтают все, но как часто это сбывается?!

А вот у нее, Ольги, сбылось. Виттор тоже был волком, и семья у него была подходящая: слегка обедневшая, но тоже очень и очень знатная. И пухлая хохотушка Оленька, таскавшая из отцовского кабинета сигары для своих многочисленных поклонников и прослывшая душой компании, не могла ему не приглянуться. Он же, высокий, статный, покорил ее с первого взгляда. Ольга сразу поняла, что именно этот мужчина ей и нужен. Только он и станет отцом ее будущих детей, а детей ей всегда хотелось много – не меньше трех. И чтоб все были красивые, в супруга.

Ну и что, что у него не случилось привязки к ней – эти глупые инстинкты давно стоило забыть, как ничем не оправданные суеверия. Ольга вот сама вообще не представляла, что такое «привязка». Он считал ее симпатичной, она уже мысленно подбирала кольцо на палец. Разве требовалось что-то еще?!

Ольга топнула ножкой и показала пальчиком на избранника. Виттор с вежливой улыбкой перестал реагировать на знаки внимания других девушек. Их отцы закрылись в кабинете, выпили бутылку коньяка и выкурили полкоробки сигар – и молодые поженились.

Правда, по собственной глупости Ольга чуть все не потеряла. Да, ее учили вести дом и заботиться о муже. Но о том, что мужчинам так часто и так много требуется секс… никто не рассказал. Родив первенца, она с ледяным аристократическим спокойствием дала Виттору понять, что пока они не задумаются о втором ребенке, приставать к ней не нужно. Заниматься «этим» стоит лишь для продолжения рода, разве не так?! В их семье всегда царили забота и уважение к желаниям друг друга, поэтому настаивать он не стал. И Ольга жила в своем маленьком уютном мирке, самозабвенно ухаживая за сыном и даже радуясь, что муж настолько занятой и важный человек, что приходит поздно, уставший, с благодарностью ест ужин и тут же отправляется спать.

А потом как гром среди ясного неба – письмо. Белый конверт принес садовник, который и сообщил, что его подсунули под кованые ворота особняка, оставив прямо на подъездной дорожке. У Ольги, словно в предчувствии беды, екнуло сердце, и затряслись руки, пока она надрезала перочинным ножом плотную, дорогую бумагу. Внутри оказалось несколько фотографий, на которых Виттор без какой-либо одежды спал в объятиях обнаженной женщины. К ним прилагалась записка: «У вашего мужа есть любовница и побочный сын. Если хотите – давайте встретимся и обсудим подробности». И адрес.

Ольга не хотела.

Она дотемна просидела в спальне, в нарушение всех правил этикета прихлебывая вино прямо из горлышка бутылки и сухими воспаленными глазами разглядывая каждую крохотную деталь на фотографиях. Та, другая, женщина была красивой. Ольга не могла понять, то ли ей льстит, что муж предпочел выбрать любовницу, так внешне не похожую на супругу, то ли это ее огорчает. В противовес ее всегда пышной груди, ставшей после родов еще больше, соперница обладала округлым, но более скромным бюстом. Ольга никогда не стеснялась своего небольшого животика, который, впрочем, умело маскировала под одеждой, а талию избранницы мужа можно было обхватить двумя руками. Разница в ширине бедер тоже бросалась в глаза.

Гораздо позже, с годами, она, конечно, поняла, что это было хорошо: Виттор не искал ей замену, а просто увлекся чем-то новым, как дети тянутся за привлекательной яркой игрушкой. Но тогда ей стало страшно всерьез.

О содержании письма Ольга не сказала никому ни слова. Держала все в себе, все так же встречала мужа по вечерам и провожала утром. Мучилась и не знала, как поступить. Даже похудела, что вообще ей было несвойственно: она презирала диеты, считая, что и так достаточно хороша.

Наконец, Ольга не выдержала и призналась одной-единственной лучшей подруге. Просто сдали нервы от бесконечных напряженных раздумий. Вопрос встал ребром: семья дороже всего, и разрушить ее смерти подобно, но вот как сохранить?!

Тогда-то и прозвучал роковой совет. Услышав его, Ольга еще долго бледнела и мотала головой. Попросить у темного бога? Помолиться, чтобы муж вернулся в семью? Разве это поможет? Разве не лучше пойти в темпл светлейшего? Нет, не поможет?! Там только скажут, что нельзя держать, нужно отпустить, и если суждено, то все само вернется?! Но как же отпустить, когда подрастает Димитрий, и притирка уже давно прошла, и вообще, когда они с Виттором редкими вечерами сидят вдвоем у камина и просто держатся за руки, Ольгу не отпускает ощущение, что так и должна выглядеть настоящая семья?!

Подруге она ответила резко, а потом со временем и вовсе прекратила с ней всякое общение. Очень уж обиделась на такое предложение. Всем известно, что в темплах темного бога водятся всякие твари, падшие существа и прочие отбросы общества. Ей, белой волчице, аристократке, связаться с такими?! Да ни за что!

Ответить-то ответила, но вот проблема никуда не делась. Виттор перестал ночевать дома и все больше отдалялся от семьи. А ведь там, на стороне, еще существовал какой-то сын. Чем ему свой плох? Ольга дергала мальчика, старалась научить его и манерам, и этикету, и индивидуальные занятия с педагогами ему устраивала, и на тренировки отдала. Он должен был расти всесторонне развитым, самым лучшим и замечательным, чтобы отец гордился. Димитрий, как назло, отбивался от рук, капризничал, ленился, но все-таки, мало-помалу, приобретал и образование, и осанку, и правильное чувство стиля.

Все напрасно – Виттор почти не замечал, какую гигантскую работу проделала жена. Изредка мог похвалить, и на этом все заканчивалось.

Незаметно для самой себя Ольга начала пить вино целыми днями и перестала выходить из дома. Ее тщательно выстроенный по кирпичику мир рушился на глазах. Весь смысл ее существования был в семье, без семьи не стало бы и самой Ольги. Она не видела себя разведенной обеспеченной женщиной с ребенком, хотя семейное наследство подобную жизнь позволяло, не допускала и мысли о повторном браке. Она выходила замуж раз и навсегда, варианты не предусматривались.

Дойдя до грани, за которой ее ждало что-то по-настоящему жуткое, Ольга поняла, что так больше нельзя, собралась и поехала в темпл темного бога. Вспоминая позже тот момент, она гадала: почему не решилась сразу? Зачем тянула столько времени? Тряслась как осиновый листок, когда в первый раз переступила порог и вошла внутрь. Глупая. Именно там ее научили быть по-настоящему счастливой. Пусть она и не видела под черной маской лица того мужчины, и знала, что никогда и не увидит, зато он обстоятельно и подробно разложил все по полочкам для нее. Описал каждый шаг, и что за чем нужно делать.

И Ольга сделала. Она пошла на все, потому что безликий мужчина сказал, что должна пойти. Пусть это претило ее аристократическому вкусу и воспитанию, пусть ей не суждено было полюбить секс и, отдаваясь мужу, она только изображала страсть и удовольствие, на самом деле мысленно составляя план дел на завтра или обдумывая рецепт нового пирога, зато каждое слово ее загадочного помощника оправдалось.

Супруг вернулся в семью и, похоже, разорвал все отношения на стороне. Ольга забеременела сразу двойней и родила здоровых детей. Пусть где-то там и оставался какой-то отпрыск, но тут, в законном браке, их стало целых трое! Домашний очаг снова наполнился любовью и радостью. Безликий мужчина приказал ей быть счастливой, любить себя и благодарить темнейшего за любую мелкую приятность, а на неприятности не жаловаться, и Ольга строго выполняла это указание изо дня в день.

Поэтому она так тщательно избегала в обществе любых разговоров о старшем сыне или отделывалась ничего не значащими фразами, ловко переводя тему в безопасное русло. Поэтому, сталкиваясь с Димитрием в те редкие моменты, когда он оказывался дома чуть раньше глубокой ночи, Ольга улыбалась, стараясь скрыть омерзение и ужас. В отличие от нее, сын даже не трудился притворяться, что между ними есть какие-то родственные чувства, и, глядя в его холодные как лед серебристые глаза, Ольга поражалась, откуда в нем столько злобы, ненависти и тьмы.

По-своему она любила его. Не могла не любить хотя бы потому, что долгих девять месяцев носила под сердцем и считала частичкой себя. Но Димитрию не нужна была ее любовь. Ему никто не был нужен. Когда она окончательно это поняла? В какой момент осознала, что представления матери о собственном ребенке не всегда соответствуют истине?!

Ольга точно знала, когда. Она помнила тот день до мелочей, и именно с него начались и омерзение, и ужас, и понимание, что ей всегда придется жить с увиденным. Конечно, тревожные звоночки звучали и раньше, но Ольге удавалось находить им объяснение. Она твердила себе, что он маленький, он еще ничего не понимает, это игра, наверняка ребенок помнит, как нервничала мать, когда отец отдалялся от семьи, и таким образом выражает свои переживания. Но другой голос, тихий и пробирающий до мурашек, шептал в ее голове, что Димитрий – не такой, как остальные дети. Он неправильный. Ненормальный. В их семье никогда не было ненормальных. И неправильных тоже не было. И, конечно, никто не поступал так, как он.

В тот день она возвращалась из поездки по магазинам. Младшие дети оставались с проверенной няней, и Ольга не особенно беспокоилась за них и не торопилась, заехала по пути в темпл, который продолжала посещать даже после того, как все в семье наладилось. По прибытии домой водитель остановился у ворот и замешкался, удивленный, что никто не открывает, и тогда какое-то шестое чувство будто подтолкнуло Ольгу вскочить с места и устремиться в калитку.

Первым делом она споткнулась обо что-то мягкое. Опустила взгляд… и не смогла даже закричать. Садовник – точнее то, что от него осталось – лежал прямо на дорожке. Похоже, он хотел выбежать на улицу… но ему не дали… догнали и растерзали на месте…

В своей жизни Ольга оборачивалась лишь один или два раза, и то девочкой, из любопытства. Магия родовой крови хранила всех белых волков, и они не зависели от полнолуния, не страдали звериными инстинктами. Они всегда оставались людьми, просто стоящими на более высокой ступени развития, чем остальные. Но оборачиваться все же могли. По желанию. И даже имея скудный опыт по этой части, Ольга не сомневалась: старого садовника растерзал оборотень, быстрый, сильный и безжалостный.

Она услышала, как дрожащим голосом выругался водитель, и вскинула испуганный взгляд на дом, безмятежно ждавший ее в глубине сада. Дети. Ее сердце забилось так сильно, что стало трудно дышать. Едва не поскользнувшись в луже крови, Ольга бросилась бежать к дверям так быстро, как только могла. Она ворвалась внутрь и обмерла, прижимая руку к груди.

Они все были мертвы. Алые брызги и изуродованная плоть. Ее дом, ее тихая семейная чаша, стал огромным склепом, наполненным телами. Забыв от ужаса саму себя, Ольга бродила из помещения в помещение, находя прислугу на своих местах: кухарку с помощницей – на кухне, прачку – в хозяйственных комнатах, молоденьких девушек-уборщиц – в гостиной, библиотеке и на лестнице. Она не сомневалась, что ее дети тоже разделили эту страшную участь. Хотелось упасть и выть от бессилия, от обрушившегося страшного горя и очень не хотелось увидеть, во что превратились ее малыши. Казалось, такое зрелище ей точно не выдержать.

Ольга даже не задалась вопросом, куда делся убийца и кто он такой. В странном ступоре она опустилась на ступеньку лестницы, прямо рядом с распластавшейся вниз головой служанкой, чей белый фартук насквозь пропитался темно-красной кровью с остро щекочущим ноздри запахом. Тогда-то и послышался монотонно повторяющийся стук. Ольга подняла голову и прислушалась.

Звук исходил с верхнего этажа, где располагались спальни. Повинуясь порыву, она вскочила и побежала туда, но уже в коридоре остановилась как вкопанная. Димитрий, совершенно голый и покрытый чужой кровью, стоял, прислонившись лбом к двери в детскую, и ударял по ней кулаком. Поднимал руку, с каким-то исступленным бессилием опускал на уже треснувшую в середине панель и ронял вниз, чтобы снова начать сначала.

Он обернулся, догадалась Ольга. Ее старший сын в зверином обличье истребил всех людей в доме, а когда выбился из сил, вернулся в человеческий облик, так и не добравшись до младших. И словно читая ее мысли в тот момент, Димитрий повернул голову и посмотрел на мать, и его глаза на забрызганном бурыми каплями лице показались ей не серебристыми, как обычно, а полностью черными. Ольга вздрогнула и, кажется, кричала, звала на помощь, а он просто стоял и смотрел на нее с таким видом, будто там, внутри него, находился кто-то другой, и этот другой смертельно ее ненавидел.

Младших детей с перепуганной нянькой действительно обнаружили живыми, кое-как разобрав дверь, забаррикадированную первой попавшейся под руку утварью. Возможно, только это укрепление и спасло им жизнь. Женщина поседела на полголовы и не могла связно говорить, малыши с круглыми глазами пытались понять, что творится вокруг. Примчавшийся Виттор схватился за голову. Он долго разговаривал с полицейскими, щедро угощал их сигарами и много курил сам. С потемневшим перекошенным лицом подписывал какие-то бумаги. Ольга наблюдала за супругом в дверной проем, пока стояла в коридоре. Мимо сновали люди в форме, некоторые неосторожно толкали ее на ходу, извинялись, но она не замечала.

Потом муж, тяжело поднявшись из-за стола, пошел к выходу, попутно вытягивая из петель пояса кожаный ремень. В неосознанной попытке защитить Ольга двинулась следом, догадываясь, что будет. Димитрий ждал в соседней комнате, там, где ему приказали оставаться, просто безучастно стоял посередине. Зарычав, Виттор с размаху хлестнул его прямо по лицу, и от звука удара Ольга вздрогнула, как будто получила его сама. Толстая металлическая пряжка рассекла щеку сына, показалась кровь, первая его собственная среди уже впитавшейся в кожу чужой. Димитрий не дернулся и не вскрикнул, он продолжал стоять, и во взгляде почудилось облегчение.

Облегчение?! Она ждала его оправданий, раскаяния, признания вины, даже слез, ведь ее сын оставался ребенком, подростком, несмышленым мальчиком, который наверняка заигрался, проверяя свои звериные возможности, и приготовилась уже заступаться за него перед мужем и упрекать того в чрезмерной суровости, а Димитрий испытал лишь облегчение, как будто жаждал этой боли!

Ольга старалась больше не думать об увиденном, не вспоминать, каких усилий ее семье стоило замять тот кошмарный случай. Пришлось даже подключать отцовские далекие родственные связи с канцлером. С каким трудом им удалось нанять новую прислугу, и как люди боялись идти на службу в их дом даже за большие деньги! Какими косыми взглядами и шепотками провожали Ольгу знакомые! Она знала, что со временем в обществе все, конечно, забудется, и приложила массу усилий, чтобы это случилось быстрее.

Но от себя ведь не убежишь. И от своей семьи тоже.

Хорошо, что безликий мужчина в темпле темного бога по-прежнему оказывал ей поддержку. С визитами Ольга старалась не частить, ездила туда раз в две-три недели по пути в сиротский приют. Оба здания находились в одном районе – за площадью трех рынков, в изгибах грязных и бедных улочек, таких узких, что по ним можно было передвигаться только пешком – и в этом ей тоже повезло. Меньше ненужных вопросов и подозрений, когда приходится покидать кар.

Обычно Ольга просила водителя остановиться перед старым парком, заросшим вековыми дубами, посаженными еще рукой прадедушки нынешнего канцлера. Подхватив с сиденья сверток с выпечкой, она беззаботно шагала по вымощенным красным булыжником дорожкам, не оглядываясь и делая вид, что любит этот путь за возможность немного подышать свежим воздухом. На самом деле ей хотелось быстрее скрыться из вида за густыми зарослями кустов. Там Ольга сворачивала к площади, с одной стороны примыкающей к парку. Затеряться среди заваленных товаром прилавков и разношерстной толпы уже не составляло труда.

Через площадь Ольга пробиралась быстро, стараясь, чтобы запахи немытых тел, нардинийских специй, «свежей» рыбы с побережья, доставленной еще позавчера, свиных потрохов и прелого дешевого вина не осели на волосах и одежде. В холодное время года она чувствовала себя более уверенно, закутываясь в длинный плащ и укрывая голову объемным капюшоном, в жаркое – приходилось опускать глаза и стараться не привлекать внимания.

Наконец, преодолев площадь, она ныряла в переулок, откуда до желанной цели ее отделяло два квартала. Оборванные псы, чуявшие запах пирожков даже через плотную вощеную бумагу, обычно бежали за ней, нищие, подпиравшие стены зданий, оживали и тянулись к благородной лаэрде, вымаливая милостыню, но здесь ей всегда становилось легче, потому что основная часть пути уже оставалась позади.

Темпл темного бога стоял на перекрестке пяти дорог и был не выше прочих домов в округе, со своими витражами из черного стекла и двумя острыми башнями наверху, где в открытых со всех четырех сторон арках виднелись массивные колокола. Только однажды Ольге довелось услышать, как в эти колокола звонили, и тогда ей показалось, что от гулкого низкого звука, рокотом пробирающегося в уши и растворяющегося где-то в голове, вибрируют и звенят все внутренности, а сердце словно кто-то сжимает ледяной рукой. Тогда ей еще подумалось, как же небольшое с виду здание дает такой резонанс, но позже она узнала: стены круглого темпла идут не наверх, к небу, а вниз, под землю, и построены они так, чтобы усиливать и отражать звук подобно трубе. И мало кто по-настоящему знает, на какой глубине хранятся истинные секреты этой обители.

Ольга не принадлежала к знающим, далеко в недра темпла ее не пускали. Обычно, войдя, она некоторое время благоговейно ждала в главном зале. В утренние и дневные часы там редко бывали посетители, и опасность нежелательной встречи со знакомыми сводилась практически к нулю. Просторное помещение с гигантской колонной в центре освещалось лишь трепещущими от движения воздуха огоньками в масляных плошках и лучом света, падавшим из открытого проема в высоком потолке. В непогоду вместе со светом сюда попадал и снег, и дождь, но истинных обитателей темпла это не смущало. Огоньки жили повсюду – на полу вдоль стен, на самих стенах и даже в выступах щербатой колонны – но Ольга ни разу не видела, чтобы кто-то поправлял их или менял масло. Казалось, они горят здесь столько, сколько существует мир, сами по себе.

В темпле всегда приятно пахло. В первый раз Ольга даже удивилась, ожидая, что запахи рыночной площади неминуемо напомнят о себе и в таком месте. Но нет. Тут витали ароматы мыла, увядших цветов и сгорающего масла. И было тихо. Так тихо, что, прислушавшись, она могла различить шорох ветра на крыше и легкое потрескивание пламени на льняном фитиле. Странно, ведь за стенами продолжали жить своей жизнью бойкие грязные улицы, полные горластого сброда.

Иногда к шорохам и треску добавлялись еще звуки легких шагов. Неуловимые бестелесные тени с распущенными по плечам волосами и в длинных белых платьях скользили в полумраке. В свое время Ольга поразилась, сообразив, что нонны одеваются как дарданианки, но постепенно привыкла, а когда узнала, что каждая из этих девушек готова за определенную плату оказать не менее определенные услуги, стала посматривать на них с тайным интересом.

Получают ли они удовольствие от своей работы или выполняют ее механически, без души? И если получают, то как им это удается? Каково это – каждый день заниматься любовью с новым мужчиной, особенно чужим и незнакомым? Похоже ли это на ее, Ольги, собственные занятия с мужем? И пользовался ли ее супруг хоть раз услугами нонн?

На эти вопросы она, конечно, не находила ответа и размышляла над ними праздно, от нечего делать, пока ждала, когда же ее заметят те, кто должен встречать посетителей. Проявлять самой инициативу и звать кого-то тут было не принято, но Ольге даже нравилось ощущать себя крохотной и незаметной, стоять и наслаждаться ароматами и тишиной. Будто она растворялась в полумраке, теряла истинную личность и превращалась в совершенно другую женщину, покорную чужой воле.

Рано или поздно одна из прислужниц все-таки подходила. В первые визиты Ольга страшно смущалась и краснела, старалась держать лицо и не ронять достоинство и от этого смущалась и краснела еще больше, объясняя, зачем явилась сюда. Теперь ее уже узнавали и лишнего не спрашивали. Одна из девушек приближалась, смотрела Ольге в глаза, потом разворачивалась и шла в глубь темпла, и это означало, что нужно следовать за ней. В темных нишах висели ширмы, за каждой – открывалась лестница. Ольга спускалась за нонной на один пролет вниз. В комнате, освещенной все теми же масляными огнями, она молча отдавала сверток, сумку, снимала все украшения и разувалась, иногда чувствуя на себе насмешливый взгляд прислужницы.

Неужели эти распутные девицы догадывались, зачем она приходила сюда? Нет, этого не могло быть! Встречи с безликим мужчиной всегда проходили наедине, и он гарантировал, что все останется в стенах молельни, а у Ольги до сих пор не возникло необходимости сомневаться в его обещаниях. Нет, наверняка нонны просто в глубине души завидовали респектабельной лаэрде, чья одежда и обувь стоили как их месячное, а то и полугодовое вознаграждение за нелегкий и не всегда приятный труд.

Несколько раз, выходя из молельни, Ольга заставала ту или иную девушку за поеданием выпечки из ее свертка. Прислужницы не краснели и не извинялись под ее строгим укоризненным взглядом, лишь с равнодушным видом заворачивали остатки еды обратно, но она ни разу так и не высказала упрека вслух. То ли жалела их, в основной своей массе тощих до прозрачной синевы, то ли побаивалась, в чем не решалась признаться даже себе. В любом случае, другие ее вещи не пропадали, а голодные сироты и так получали свои свертки каждый день.

Босая, с дрожащими от волнения руками, крепко сцепленными в замок перед собой, Ольга переходила в молельню. Здесь тоже требовалось подождать, и она безропотно ждала, лишь изредка поджимая пальцы озябших ног. Комната была небольшой, с голыми влажными каменными стенами и полом. Огоньки теснились по углам, давая лишь столько света, сколько необходимо, чтобы не расшибить себе лоб, делая три шага от тяжелой двери, которая всегда с грохотом задвигалась за спиной.

Ольга стояла, скользя взглядом по черным трещинам между темно-серыми камнями и слушая оглушительное биение собственного сердца. Она всегда волновалась, как в первый раз, но в последнее время начала ощущать и предвкушение. Такой силы, что хотелось кусать губы. Наверно, он специально томил ее ожиданием – Ольга не сомневалась, что безликому мужчине докладывали о приходе, стоило ей лишь переступить порог темпла. Но он лучше знал, как сделать ее счастливой, и сила его мудрости еще только открывалась перед ней.

Наконец, часть стены перед Ольгой сдвигалась в сторону, пропуская его. Не с тем грохотом, как дверь за ее спиной. Бесшумно. Он всегда входил бесшумно, заставляя ее замирать в восхищении от мысли, как искусно замаскирован ход и как тщательно смазаны петли механизма, не говоря уже о мастерстве того, кто этот механизм создал.

Верхнюю часть лица и волосы мужчины скрывала маска с тканевым капюшоном. Блондин или брюнет – угадать невозможно, цвет глаз в полумраке не различить. Впрочем, Ольга боялась часто смотреть ему в глаза. Зато она могла любоваться его губами, в меру полными, очерченными так, что казались высеченными из камня. На подбородке и нижней челюсти мужчины она никогда не видела щетины или хотя бы намека на небритость. Обнаженный, тоже без единого волоска торс мягко поблескивал на свету, от чего сам безликий походил на ожившую скульптуру. Кожа выглядела золотистой, хотя Ольга догадывалась, что это лишь игра пламени, а на самом деле она белая, как алебастр.

Кожаные штаны низко сидели на бедрах безликого и плотно обтягивали их, подчеркивая внушительную выпуклость между ног. Ольга честно старалась не смотреть туда – ну чего взрослая замужняя женщина там не видела? – но все равно смотрела украдкой и корила себя за постыдное желание прикоснуться к нему, потрогать, приласкать. Этот загадочный мужчина рождал в ней странные желания. Конечно, она много раз ласкала Виттора, повторяя заученные и доведенные до автоматизма движения, но только здесь, в этой небольшой подземной молельне ей по-настоящему хотелось чувствовать горячую бархатистую твердость в своей ладони и мускусный слегка солоноватый вкус на языке.

– На колени, волчица! – приказывал он тихим голосом, который не отражался от стен, и Ольга падала, как подкошенная.

Не чувствуя боли от того, что ударилась о каменный пол, она задирала голову, ожидая нового вопроса или приказа. Все мысли испарялись, все проблемы и огорчения отходили на второй план. Существовал только безликий и это сводящее с ума, охватывающее нестерпимым жаром предвкушение.

– Ты была сегодня хорошей девочкой? – спрашивал он, подходя ближе и поглаживая ее по волосам, зарываясь пальцами в тщательно уложенную прическу и сжимая их там, чтобы дать почувствовать легкое натяжение. Еще не до боли, скорее до приятного покалывания кожи. – Ты уделила время себе?

– Д-да… – в горле у Ольги пересыхало, глаза закатывались, она то ли шептала, то ли стонала, не в силах выкинуть из головы, что он стоит совсем близко, и его бедра находятся почти на уровне ее лица, и нужно лишь протянуть руку, чтобы коснуться его там, между ног, где он уже твердый, как всегда бывало во время встреч с ней.

– О чем ты думала?

Его голос в такие моменты был мягким и ласкающим. Безликий чувствовал и видел ее возбуждение, не мог не видеть, что творится с ней от одного его прикосновения. И ему это нравилось.

– Я… думала о себе, – Ольга всегда отвечала одно и то же, но не врала. – О том, какая я счастливая. Как в моей жизни все хорошо и замечательно складывается. Какой у меня хороший муж…

– Но ты пришла о чем-то попросить?

– Д-да… я хочу попросить…

– Ты же знаешь, что ждет темнейший в обмен на то, чтобы услышать твою просьбу. Раздевайся, волчица.

Безликий отпускал ее волосы и отходил, а Ольга трясущимися руками принималась расстегивать на себе одежду. Давно, в самом начале ее визитов сюда, он объяснил, в чем заключается суть поклонения темному богу.

– Ему не нужны твои слезы, страдания и причитания, – говорил безликий, застыв перед Ольгой в спокойной позе уверенного в себе человека, – за этим тебе следовало пойти в дарданийский монастырь. Если же ты решилась прийти сюда, то знай, мы дадим очень много. Но и попросим не меньше. Темнейший хочет видеть твое удовольствие. Такое, которое ты не испытывала никогда и ни с кем прежде. Он будет дышать твоими стонами, пить твой пот и стекающую по ногам влагу и вкушать разрывающее тебя изнутри наслаждение. Только ублажив его собой, ты получишь право что-то просить.

Под его пристальным взглядом, словно испытывавшим на прочность, Ольга робко стягивала одежду и аккуратно откладывала ее в сторону, оставив на себе только нижнее белье. Дорогие кружева красиво облегали тело, подчеркивая большую тяжелую грудь и пухлые бедра, когда она присаживалась на пятки и покорно складывала руки на коленях.

В первый раз, правда, она возмутилась, заметив, что не хочет заниматься порочными вещами.

– Ты знаешь, что такое порок? – тогда поинтересовался безликий.

– Конечно. Это то, что вы мне предлагаете: раздеваться и стоять перед незнакомцем в маске, – уверенно ответила она.

Он ничего не сказал, только губы чуть дрогнули в снисходительной улыбке, словно Ольга была маленькой неразумной девочкой, и предложил ей либо принять условия, либо уходить. Уходить она не стала.

Ей пришлось согласиться ради того, чтобы вернуть мужа. Но потом… посетив темпл один раз, другой, третий, она почувствовала, что тихие доверительные разговоры с безликим стали неотъемлемой частью жизни. А затем поняла, что не может долгое время обходиться без звука его дыхания – тяжелого дыхания возбужденного мужчины, – когда он стоит позади нее и гладит ее кончиками пальцев по лицу, обводит губы, скользит по беззащитному горлу. В такие моменты в животе Ольги сворачивался тугой узел, жаркие волны толчками разливались по телу, пока она сидела и боялась пошевелиться под прикосновениями безликого.

Руки у него были мягкие и пахли розовым маслом, в отличие от рук Виттора, сухих и шершавых, насквозь пропахших сигарным дымом. Но Виттор был обычным мужчиной, простым и полным недостатков, а безликий казался Ольге неземным существом, слишком совершенным, чтобы являться человеком. Аромат роз настолько прочно вошел в ее сознание вместе с его образом, что она давно уже приказала садовнику вырвать все кусты этих цветов, посаженные вокруг особняка. Боялась, что выдаст себя, когда летний ветерок принесет в дом плотный сладкий запах, и она невольно замрет, дрожа и кусая губы, вспоминая полумрак молельни и мужчину без лица.

Вот в чем была разница между супружеским долгом, который Ольга исправно выполняла именно как долг, и тем, что происходило в укромной комнате под землей: Виттор ласкал ее, чтобы подготовить для себя, безликий – для темнейшего, оставаясь лишь посредником и всячески подчеркивая это. Всегда отводил ее руки, не позволяя прикасаться к себе, и запрещал поворачиваться лицом, держась только за спиной.

Она и сама замечала, что в молельне ощущается еще чье-то присутствие, некто третий смотрит на них, стоящих на коленях в полумраке, но уже не могла сдержаться, откидывала голову, выгибалась и стонала, пока безликий гладил ее плечи, уверенными мощными движениями обводил каждую грудь, забираясь ладонями под кружева. Наверно, именно понимание, что они не одни, так подстегивало ее, обычно равнодушную к плотским утехам.

Не выдерживая долгой пытки, Ольга спускала бретели с плеч и оттягивала вниз чашечки белья, накрывала руками ладони безликого, побуждая его сильнее стиснуть между пальцами ее напряженные изнывающие без его поцелуев соски. Он сбрасывал ее руки и вроде как сердился, напоминая, что нельзя, но сам горячо и прерывисто дышал над ее ухом, и тогда Ольга улыбалась, крепче прижимаясь лопатками к его груди и откидывая голову.

Она всегда кричала, когда он грубо врывался двумя пальцами между ее ног. Именно так – грубо и жестко, на контрасте с тягучими и медленными предварительными ласками. Ольга мечтала отнюдь не о его пальцах внутри себя, а о другом, более естественном и привычном процессе, но приходилось довольствоваться только этим. Переступая порог, она вся принадлежала своему временному господину.

– Волчица-а-а… – иногда едва слышно шептал безликий, пока Ольга лежала на его груди, перестав дышать от того, что невыносимо острые спазмы сотрясали все ее тело, а под ее ягодицами, прижатыми к его бедрам, даже через плотную кожу штанов ощущалось, как пульсирует член, кончая вместе с ней.

Безликий никогда не называл ее по имени или вежливым «лаэрда». Только волчицей, намекая на звериную суть, полную низменных и порочных инстинктов, и однажды Ольге пришло в голову, что если он попросит, она обернется для него. Его хриплое «волчица-а-а» сводило ее с ума. Но безликому это было не интересно, он всего лишь указывал ей место и держал на расстоянии. Иногда, как ей казалось, даже слишком усердно. Почти сразу же поднимался и скрывался за бесшумной панелью, оставляя ее в одиночестве приходить в себя и одеваться.

Обычно после такого Ольге хотелось лечь прямо на холодный пол, ни о чем не думать и глупо улыбаться, смакуя отголоски удовольствия, еще бродившие по телу, но усилием воли она вставала и приводила себя в порядок. Покидала комнату, снова становясь самой собой – неприступной аристократкой. Забирала остальные свои вещи, вынимала из сумки пачку денег и оставляла ее в нише для пожертвований.

Впереди ждал целый день, полный хлопот, и ей надо было идти в приют, долго обсуждать с дежурным воспитателем список необходимых детям вещей, раздавать еду из свертка, а затем возвращаться домой, заниматься хозяйством, встречать вечером мужа и помнить о том, что ему требуется внимание и ласка. Ее визиты в темпл шли их отношениям только на пользу: мысленно еще находясь в тесной подземной комнатке, Ольга легче заводилась и в супружеской постели.

Оставалось только самое главное – попросить, – и уже в главном зале Ольга замирала у колонны, смотрела зачем-то в проем в потолке, откуда лился дневной свет, и исступленно шептала:

– Только не трогай Кристофа! Пожалуйста, возьми меня, только никогда не трогай его!

Она всегда просила лишь за младшего сына, по-женски веря, что дочь обладает достаточной силой, чтобы противостоять любой напасти.

За старшего сына Ольга не просила никогда, понимая, что эта просьба все равно не будет услышана.