Белые волки Перуна

Глава 1 Рождение Волка

Всю ночь валил снег, такой мягкий и пушистый, что казалось он готов укрыть всякого, кто рискнёт довериться его радушию. Такие простаки, случалось, находились, но далеко не всем удавалось потом подняться с мягкого ложа, устланного белым пухом ощипанных Стрибогом лебедей.

А прогулки по такому снегу - сплошное мучение, особенно если путь ваш лежит по краю яруги, и шаг в сторону может привести к обвалу, когда вам придётся катиться грязным комом на дно, ощущая собственными боками все неудобства подобного способа передвижения. Леший не всю зиму напролёт спит в берлоге, а частенько просыпается от звука шагов по скрипучему снегу, чтобы подставить ножку неосторожному путнику.

Ладомир долго вытряхивал ледяные крошки, набившиеся под кожух, и морщился от талой водички, которая заструилась тоненьким ручейком по разгорячённой долгой ходьбой спине. В довершение всех бед он повредил правую ногу. Пришлось рвать рубаху и накладывать тугую повязку, чтобы иметь возможность двигаться на своих двоих, поскольку рассчитывать на чужую помощь в этих глухих местах рассчитывать не приходилось.

С трудом, но он выбрался по откосу наверх, исцарапав при этом руки о жёсткий оледенелый кустарник, и прилёг под мохнатыми лапами зеленого исполина, чтобы отдышаться и наметить дальнейший путь к цели. А цель у Ладомира была, хотя о ней не стоило распространяться вслух. Бор ведь только кажется спящим, а на самом деле здесь тысяча глаз и ушей, выслеживающих чужую тропу и подслушивающих чужие тайны, чтобы потом ставить засеки на пути излишне доверчивых. Так говорил Бирюч, и Ладомир ему верил, потому что, во-первых, Бирюч прожил на этом свете в два раза дольше, а во-вторых, он был близким к Вадиму человеком, а уж для Перунова кудесника нет тайн в подвластном богам мире.

Над головой отрока застрекотала сорока, главная доносчица этих мест. Ладомир насторожился и, чуть пригнув зелёную лапу, выглянул наружу. Шустрый беляк, вняв предостережению, уходил, петляя по снегу, от чужой возможной стрелы. Будь у Ладомира лук, он бы попытался достать ушастого, но кроме ножа у него ничего не было под рукой. Не до забав сегодня Ладомиру, не за ушастым беляком он пришёл сюда по наметённым Стрибогом сугробам. Его заботы куда серьезнее, и предстоит ему в этом бору самая важная в жизни встреча. Ладомир подул на замерзающие руки и сунул их под кожух, нащупав на груди костяную рукоять ножа. Спорить с хищным зверем, не имея хотя бы одного железного клыка, - дело зряшное. И спор этот будет до крови, которая горяча даже на морозе, что у человека, что у животного. Но даже горячая кровь не спасала сейчас Ладомира от холода, и через вывернутую шерстью внутрь кожу он чувствовал покусывания ледяных блох. Нет, нельзя доверять ложу из пуха Стрибоговых лебедей. Стрибог ревнует Перуна и не любит его печальников.

Бор хорош летом, когда наполняется гомоном птиц, пугаемых отоспавшимися за зиму лешими. Леших, хотя они и редкостные пакостники, Ладомир не боялся. Бирюч сказал, что человеку сильному и бесстрашному они вреда не нанесут, а коли будут на ногах виснуть, то нарисуй в воздухе знак Перунов - мигом отстанут.

Иное дело - вилы, с этими ухо следует держать востро. По рассказам Войнега, вилы, лесные девы, особенно опасны в лунную летнюю ночь, когда водят свои хороводы по берегам рек, ручьёв и озёр. В это время лучше им не попадаться - закрутят, запутают, заплетут в зелёной хмари так, что не заметишь, как себя потеряешь.

Волка Ладомир не увидел, а сначала почувствовал. Холодок вдруг, пробежал вдоль хребта, и это был озноб не от талой воды, не от страха даже, а от предчувствия чего-то необыкновенного. Волк был уж как-то слишком велик, во всяком случае, матёрый, с почти белой шерстью, лишь лёгкой тенью проступающей по фону такого же белого снега.

Ладомир застонал, привлекая к себе внимание матёрого, и пополз по глубокому снегу прочь от своего ненадёжного убежища. Волк не сразу поверил в Ладомирову слабость - долго кружил поодаль, обнажая в нетерпении острые клыки.

Для верности Ладомир слегка оцарапал себе руку ножом, и несколько горячих капель упали на снег. Судорожно-быстрым движениям елозящего в страхе по сугробам тела и стонам, признаниям в слабости, должен был поверить самый осторожный хищник. Матёрый был теперь уже в шагах десяти, уверенный в своём превосходстве над ослабевшим человеком, и эта уверенность топорщилась шерстью на загривке и пеной капала с клыков.

Ладомир едва не прозевал прыжок волка, то есть рассчитал-то он всё верно, но в последний момент лезвие ножа зацепилось за отворот кожуха, и костяная рукоять капризной рыбёшкой выскользнула из занемевших пальцев. Из звериной пасти дохнуло смрадом, и острые клыки едва не вонзились в мягкое человеческое горло. Ладомир закрылся локтем и, извернувшись, нащупал таки левой рукой свой утерянный было нож. Теперь с матёрым они были на равных - один мог рвать, другой колоть. И ни тот, ни другой не хотел умирать - слишком уж буйно жизнь бродила по их жилам и рвалась наружу хриплым рыком, в тщетной надежде запугать противника и принудить его к сдаче. Но на пощаду в смертельной схватке рассчитывать нечего, и оба хорошо это понимали, а потому всё глубже и глубже зарывались в снег, не в силах разорвать смертельных объятий.

Удар Ладомир наносил, казалось, наверняка, но матёрый был готов к такому обороту дела и успел остановить в последний момент смерть зубами. Хват у него был железный, а в расчёт он не взял только одного - у человека две руки, и то, что начинает одна, вполне успешно может завершить другая.

Довольно долго они лежали на снегу, тесно прижавшись друг к другу, потом живой Ладомир поднялся и забросил себе на спину мёртвого волка. Матёрый был тяжёл, и пошевни отрока сразу же утонули в снегу, как только он сделал первый шаг.

А до родного гонтища путь был неблизкий - по насторожившемуся лесу, у которого Ладомир украл волчью жизнь, не заплатив положенной виры. Правда, он мог сослаться на собственную кровь, сочившуюся из распластанной звериными когтями щеки, но это была слишком малая плата. И лес, как мог, мстил убийце, бросая ему под ноги сучья и коренья. Не хватало ещё, чтобы обиженный дух волка призвал родичей к мщению, и обиженная звериная стая повисла бы у провинившегося отрока на пятках.

Небо уже покрылось солью, когда Ладомир, наконец, добрался до гонтища и, задыхаясь от напряжения и усталости, откинул сшитый из шкур полог. На скрип перемёрзших пошевней обернулись все сидевшие у очага. А Бирюч даже поднялся в полный рост. Маленькие его глазки почти по волчьи глянули из-под выпуклого лба на Ладомира. Белые клыки сверкнули в светлой свалявшейся шерсти - Бирюч заговорил:

- Ладомир убил нашего брата. И все остальные сразу же подхватились на ноги, а Ратибор даже всплеснул руками:

- Нет прощения Ладомиру!

- Ладомир должен заплатить виру родичам убитого, - поддержал Ратибора круглолицый Бречислав и захлопал длинными густыми ресницами, словно пытался смахнуть несуществующую слезу.

- За убийство брата Ладомир заслуживает смерти, - прогремел Бирюч и угрожающе надвинулся на провинившегося.

Ладомир осторожно снял с плеча матёрого и положил его к ногам Бирюча. Конечно, Ладомир кругом виноват, но убийство произошло нечаянно - это даже не убийство, а несчастный случай, и матёрый наверняка подтвердит невиновность Ладомира на Перуновом суде.

- Тебе нет оправдания, - покачал головой Бирюч. - И взамен пролитой крови ты должен вернуть волку свою.

- Перун не простит Ладомиру убийства друга, - завопили Пересвет и Сновид, хлопая руками по бёдрам, словно лебеди, собравшиеся в полёт.

И все остальные, стоявшие стеной за спиной Бирюча и напротив провинившегося Ладомира, стали ругать убийцу и всячески восхвалять безвинно пострадавшего матёрого. Проведший весь день на морозе отрок сомлел от тепла и, пожалуй, задремал бы под всеобщий шум неодобрения, если бы не голод, который напомнил о себе, как только ноздри уловили запах варившейся в большом котле похлёбки. Но этой похлёбки Ладомиру не пробовать, потому что впереди у него жестокое испытание, которое обязательно надо выдержать с честью.

Ладомир знал, что именно в этом глухом углу, за стеной из вековых сосен, скрывается нечто, недоступное пониманию простого смертного. И для того, чтобы проникнуть сюда, надо стать частью чего-то большого и могущественного, растворившись в нём без остатка. В этот момент он почувствует, как силы его удесятерятся, и не будет в мире препятствия, которого он не сможет преодолеть. Так говорил Бирюч, а он всегда говорил непонятно, когда речь заходила о главном и тайном, но у Ладомира от его слов перехватывало дух.

Бирюч скользил неслышно впереди, и его спина едва угадывалась в темноте. Ладомир старался ступать за ним след в след, ибо любой шаг с дороги, которую торил вожак, мог обернуться для него смертью. Эта смерть могла прятаться за любым стволом и приветить Ладомира лихим свистом оперённой стрелы. Были здесь и ещё сюрпризы вроде замаскированных на дне глубоких ям кольев, поджидающих тех, кто вздумает прогуляться по Перуновым владеньям.

Ладомир рассчитывал увидеть нечто грандиозное, но не увидел практически ничего, если не считать проступившего из темноты почти чёрного сооружения неясных и зыбких очертаний. Бирюч нырнул вниз, и Ладомир заскользил за ним следом, не раздумывая о том, куда и зачем его понесло.

Здесь, в подземелье, было ещё темнее, чем в ночном лесу и уж конечно беспокойнее, хотя от чего возникло это беспокойство, Ладомир не с мог бы объяснить. Свет мелькнул где-то впереди, и Бирюч ускорил шаги.

Помещение показалось Ладомиру огромным, во всяком случае, полыхающий в очаге огонь не захотел рассказать вошедшим, кто там прячется по тёмным углам. А подле очага сидел человек в белой полотняной рубахе и хлебал варево из глиняной чашки. Человек был стар, длинная седая борода почти целиком закрывала ero впалую грудь, вытянутое лицо резали глубокие морщины, а глаза слезились то ли от возраста, то ли от едкого дыма. На вошедших эти глаза взглянули равнодушно, словно не ждали уже от жизни ничего заслуживающего внимания.

- Он пришёл? - спросил старца Бирюч.

- Его приведут, - отозвался седобородый простуженным голосом.

Бирюч присел к очагу на большой камень в двух шагах от старца и о чём-то задумался, склонив большую лохматую голову к плечу. В такой позе он мог сидеть долго, глядя на огонь строгими глазами, а потому Ладомир кашлянул, напоминая о себе.

- Можешь пока отдохнуть, - Бирюч очнулся и кивнул куда-то в угол.

Ладомир не заставил себя упрашивать, тем более, что обнаружил здесь застеленную шкурами лежанку. Проведённый в трудах день дал о себе знать, и он уснул почти сразу, хотя поначалу и хотел послушать, о чём будут говорить Бирюч и старик. А главное ему хотелось узнать, кто же этот таинственный незнакомец, о котором спрашивал Бирюч. Где-то в голове у него это желание оставалось, поэтому он и проснулся сразу, как только услышал чужой голос, который бухал в полутьму, как в колодец, вытаскивая Ладомира против воли из сладкой и вязкой паутины сна.

- Без князя нельзя, Бирюч. Народ без поводыря, как тело без головы.

- Голова-то должна быть умной, - отозвался Бирюч, и в голосе его, как показалось Ладомиру, прозвучала насмешка.

-Лучше Владимира нам не найти князя, - возразил басовитый. Ладомир чуть приподнял голову, чтобы увидеть незнакомца. Внешность того соответствовала голосу: широкоплечий, в надвинутой на самые глаза медвежьей шапке, из-под которой торчал крупный прямой нос, да сверкали белые зубы. Незнакомец улыбался, хотя вроде бы должен был обидеться на насмешку Бирюча.

- Ты сам княжьего роду, Добрыня, так зачем тебе варяжье семя?

- Он сын моей сестры, - возразил человек, которого назвали Добрыней. - Он князь моей крови, Бирюч, и я положил много сил, чтобы воспитать его во славу Перуна.

- Тогда почему он бежит к варягам? - не сдавался Бирюч.

- Потому что сейчас Ярополк Киевский сильнее, а бояре Новгорода ценят покой выше славы.

Добрыня засмеялся, но неожиданно сверкнувшие из-под медвежьей шапки глаза заставили Ладомира зажмуриться и пригнуть голову. Впрочем, недовольство басовитого относилось не к нему, а к новгородским боярам, не проявившим твёрдости.

- Ярополков прихвостень боярин Блуд, лиса киевская, сговорился с боярином Збыславом, который и задал тон на вече. А остальные - кто посулам поддался, кто просто оробел. Одной Владимировой дружиной нам с Ярополком не совладать, оттого и уходим к нурманам. Но ненадолго. Через год-два мы вернёмся, будь к этому готов.

- Что скажешь, ведун? - Бирюч обернулся к седобородому.

Ладомиру казалось, что старец просто спит, пригревшись у очага, но это было не так:

- Княж Владимира ждут власть и слава - про это и камни говорят и птицы, а более только Перун ведает.

И вновь задумался Бирюч, зажав в руке густую бороду. А Ладомиру незнакомец понравился и почему-то захотелось, чтобы Бирюч помог неизвестному княж Владимиру. Не похоже было, чтобы такой кряжистый и весёлый человек, как Добрыня, мог звать на пустое дело.

- Что ты от нас хочешь?

- Боярин Збыслав лишний в Новгороде, его смерть для всех будет уроком, - жёстко слазал Добрыня. - А об остальном я с Вадимом договорюсь.

Добрыня поднялся - роста он был немалого, шапкой едва настила не касался. Бирюч полголовы незнакомцу уступил, но плечами смотрелся никак не слабее. Хлопнул весёлый гость лесовика по плечу десницей, а тот не шелохнулся - крепок. Медведя на рогатину брал Бирюч на глазах Ладомира, даже не охнув.

Добрыня кивнул головой старцу и ступил в темноту, растворившись в ней без следа. Бирюч вернулся к очагу и о чём-то тихо спросил ведуна, на что тот головой закивал и произнёс своим навеки простуженным голосом:

-Всё готово, Бирюч, во славу Перуна.

Сон ушёл из глаз Ладомира и не торопился возвращаться обратно. Где-то за стенами гонтища кипела жизнь, странная и непонятная. Княж Владимир спорил о власти с княж Ярополком, а сын погибшего древлянского князя Мала просил у Бирюча помощи для своего родича. Выходит, что без помощи ближников Перун не один спор на земле не обходится. Так-то вот. Кто после этого будет спорить, что Перун-бог среди всех прочих богов первый.

Проснулся Ладомир совсем не в том месте, где засыпал, да, собственно, иначе и быть не могло. Сказал же ведун, что всё готово, и эти его слова могли относиться только к Ладомиру, убившему волка во славу Перуна. И вот теперь он здесь, связанный по рукам и ногам, у подножья истукана, готовый к расплате.

Ладомир не мог повернуться ни вправо, ни влево, а главное, ему очень хотелось пить. Глаза у отрока, впрочем, не были завязаны, и, чуть скосив их в сторону, он увидел огромное лицо, покрытое трещинами-морщинами, свирепо и неумолимо нависающее из темноты. Принадлежала голова огромному и тяжелому исполину, который ушёл в землю по самую шею, расстелив волосы и бороду по деревянному настилу. Ладомир лежал на огромном камне рядом с этой бородой, обмирая от страха и боясь неосторожным движением привлечь внимание спящего Перуна. А Перун спал, и его ровное дыхание Ладомир ощущал спиной и затылком.

Сколько прошло времени, отрок не знал, мучимый жаждой и священным трепетом перед могуществом никем не моряной силы, которая могла бы, наверное, его прихлопнуть одним мановением гигантских ресниц. День, кажется, угас, и наступила ночь. Наверное, Ладомир заснул или забылся, мучимый жаждой, совершенно уже нетерпимой и сводящей его с ума.

И чудилась ему поляна, залитая алой кровью по белому снегу. А кровь та была его, Ладомирова, и с ней уходили из его жил силы, оставляя в сердце лить страх перед настигающей погоней. Он полз, задыхаясь, мучительно дёргая пересохшим горлом, пока не упал в страшную чёрную яму, которая должна была стать его могилой. А вслед ему нависающие над могилой волчьи пасти посылали проклятья низкими воющими голосами. Очнулся он оттого, что кто-то лил жидкость в его пересохшее горло, но даже наяву он не мог избавиться от волчьего воя, и, казалось, что этот вой даже нарастает, обещая отроку страшное отмщение за совершённое убийство.

- Ладомир убил волка - Ладомир должен умереть.

И тогда он понял, что это вовсе не сон, а суд Перуна. Разъярённые волки пришли сюда, чтобы требовать кары для убийцы сородича. Отрок открыл рот, чтобы сказать слово в свою защиту, но не успел.

- Ладомир убил волка в честном поединке, - раздался голос очень похожий на Бирючев, - и заслужил, чтобы его кровью насытилось чрево бога. И пусть Перун сам решает - воскрешать ли волка с кровью Ладомира и именем его.

- Пусть живёт волк Ладомир, - рыкнули волчьи пасти в сторону исполина.

И вновь уши заложило от дикого воя, а в рот отрока потекло что-то горячее и солоноватое, по вкусу напоминающее кровь. И теперь он был уже не человеком, а превращался с каждым глотком в волка, вбирая его свирепость и силу, но сохраняя мысли Ладомира и его память о прожитых днях.

- Пусть живёт волк Ладомир.

Он почувствовал, как чьи-то клыки перегрызают стягивающие тело путы, и завыл в предвкушении свободы.

- Белый волк Ладомир встал, чтобы служить Перуну.

На дикий вой нового волка отозвалась торжествующим воем десятки звериных, глоток, а из полутьмы пыхнули красными углями Перуновы глаза. Волки звали Ладомира в свой круг, и он, сделав несколько шагов им навстречу, почувствовал растопыренной рукой чьё-то заросшее шерстью плечо. Затёкшие ноги слушались плохо, но Ладомир всё-таки сделал несколько неуверенных прыжков, подчиняясь общему порыву. И словно в ответ на его старания в центре круга зажёгся огонь.

- Пусть сгорит в священном огне убийца, и пусть здравствует во славу Перуна белый волк Ладомир.

Очень весело плясать на собственной тризне, во всяком случае, Ладомир вдруг почувствовал лёгкость во всём теле, словно волчья и человеческая кровь, слившись воедино, породили новое существо необыкновенной силы и удали.

Волчья стая выла, щёлкала зубами и топала в такт Перунову сердцу, которое громко звучало в настороженных ушах. Из-под разинутой пасти мелькнула борода Бирюча, и зазвучал его глухой голос:

- Пусть сгорят в священном огне все беды Волка Ладомира.

- Пусть сгорят, - хором отозвалась стая.

Воскресший Волк отступил назад, разбежался и прыгнул, с силой оттолкнувшись от земли. Он не сомневался, что способен пройти сквозь огонь и остаться целым и невредимым. Запахло палёной шерстью, но Ладомир уже включился в дикую пляску на противоположной стороне.

Сколько продолжалась пляска, он не помнил, потеряв счёт времени и безудержным прыжкам, в которых волки раз за разом спорили с огнём во славу Перуна. Ибо нет под этим небом бога могущественнее Ударяющего, а служить ему могут только те, у кого сила в быстрых ногах и звериная злоба в сердце.

Костёр затухал, унося в небытиё прежнюю жизнь Ладомира, и ритм Перунова сердца становился все спокойнее и спокойнее, а вместе с засыпающим сердцем стихало и буйство волчьей стаи. Ладомир почувствовал усталость, жажду и непреодолимый упадок сил.

Бирюч поднял руку, сверкнули в последних отблесках затухающего огня огромные клыки тщательно выделанного волчьего черепа, и всё остановилось. Ладомир едва не сел прямо на землю, настолько плохо его держали собственные ноги. Вычищенный изнутри череп матёрого давил на виски, а чужая тяжёлая шкура гнула к земле плечи.

- Пей, - Войнег, поигрывая в темноте белками глаз, протянул ему глиняную чашу.

Ладомир выпил с наслаждением, чувствуя, как возвращаются к нему утраченные было силы. Перуновы глаза, горевшие во время волчьего пира кроваво-красным огнём, закрылись - бог заснул, насытившись принесённой жертвой. Но даже во сне его морщинистое лицо выглядело свирепым.

Ладомира дружески подтолкнули в спину, и он пошёл вслед за Ратибором в темноту за бесшумным шагом Бирючевых пошевней. Он обрёл наконец своё законное место в стае, и наука, которую в течение десяти лет вбивал в него Бирюч, должна была помочь ему стать равным среди равных в служении Перуну. А иной жизни для себя Ладомир не мыслил, да и была ли она вообще, иная жизнь.

Глава 2 Волчий напуск

Более ничего важного той ушедшей зимой не случилось. И пришедшее от Даджбога тепло смыло Стрибоговы ледяные следы до следующих холодов, оставив оголённый лес в настороженном ожидании перемен, которые непременно должны произойти если только в этом мире не случилось ничего страшного и непоправимого. Бирюч ходил в задумчивости, но службу не забывал, до седьмого пота гоняя Волков по утопающему в грязи лесу. Ладомир не роптал - дело было привычное с детства. А другой жизни отрок и не помнил, хотя, наверное, она была, да за десять лет, прожитых под Бирючевой десницей, быльём поросла. Чудились ему иной раз полохи огня и скорбное лицо женщины, застывшей над пепелищем. А более он ничего припомнить не мог, как ни пытался. Все остальные знакомые с детства лица были на виду - Бирюч, Войнег, Ратибор, Пересвет, Сновид, Твердислав, Бречислав. Причём только Бирюч не менялся, а все побратимы росли не по годам, а по месяцам. У Ратибора и Войнег уже и усы заколосились над верхней губой. Ладомир частенько теребил и свою губу, но там пока было гладко. Если верить Войнегу, то Ладомир был самым младшим в гонтище, моложе даже Сновида, потому и не пускал его так долго Бирюч в стаю белых волков.

Вообще-то ранняя весна самое скучное время в лесу - шагу нельзя ступить, чтобы не провалиться в грязь по самые уши. Только и остаётся, что плести мрежи да слушать Войнеговы рассказы о вилах и леших.

- В шаге от меня была, - стоял на своём Войнег. - Вот как Сновид сейчас – только руку протяни. - Что ж не протянул-то, - хмыкнул Пересвет. - Рассказал бы сейчас, какая она на ощупь.

- Молодой был тогда ещё Войнег, - серьезно пояснил рыжий Ратибор. - Слюни только умел пускать, а на что такой виле сдался.

Сновид с Бречиславом прямо-таки захлебнулись от смеха. А Ладомир Войнегу верил - вполне тот мог встретить вилу у дальнего озера. Там и леших видимо-невидимо, стоит только туда свернуть к вечеру, так от их уханья заходится сердце.

- А то ещё кикиморы вредные, - с казал всегда смурной Твердислав. - Рыбу из мрежи воровать для них самое милое дело.

- Ну, сравнил! - возмутился Войнег. - То вила, а то кикимора! Да и при чём тут рыба?

- Рыба тоже ничего, если её на солнышке провялить, - улыбнулся Пересвет.

Войнег в его сторону только рукой махнул - ну что с Пересвета взять, коли у него даже глаза разные: один как кора, а другой как зелёный лист. Несерьёзный человек, всё бы ему смешки да шуточки.

- А то ещё скрытые вилы бывают, - тянул своё Войнег. - По виду вроде жёнка, а по нутру - вила.

И совсем бы заскучали Белые Волки в весенней грязи, кабы не объявился однажды утром на подсохшей поляночке перед гонтищем развесёлый Бирючев дружок Бакуня. Вретище на нём только что с плеч не ползло от ветхости, жиденькая бородёнка скаталась грязными клубочками, а вместо пошевней на ногах дыра на дыре. Однако редкие пожелтевшие зубы на виду, и глаза маслятся весельем. Бакуня рассказчик хороший, что на побаску его растормошить, что на бывальщину, а уж начнет рассказывать, как живут люди в больших городах, - заслушаешься. Бывал он в Новгороде, хаживал в Киев, заносило его и в варяжские, и в нурманские земли. Бакуня долго парился в бане, а потом ел ушицу, да так усердно, что за ушами трещало. Видно, что оголодал человек в дороге. Храня обычай гостеприимства, отроки не лезли к гостю с расспросами, хотя любопытство их конечно разбирало. Бакуня косил в их сторону смешливым глазом и помалкивал, испытывая терпение хозяев. В белой рубахе да полотняных штанах гость смотрелся белым лебедем. А вретище его Бирюч спалил в огне, и без того в гонтище хватало вшей.

- В Новгороде крепко сидит боярин Привал, наместник Ярополка. Чёрный люд им не шибко доволен, но старшина терпит. Богатому хорошо при любой власти.

- А как же княж Владимир? - не удержался Ладомир.

Бакуня, дуя на горячую ушицу, глянул на него с удивлением:

- А ты откуда знаешь про княж Владимира?

Ладомир смутился, хотя и не чувствовал за собой вины. Как-то само собой залетело в его уши знание о неведомом князе.

- Слухами земля полнится, - только и сказал он, бросив косой взгляд на ухмыляющегося Бирюча.

Бирюч рад гостю, по лицу видно. Да оно и понятно, в такой глухомани тяжко без вестей, а тут пришёл свежий человек, мир повидавший. Ладомир подозревал, что ходит Бакуня по градам и весям не своей волей, а есть над ним люди большие, которые указывают ему перстом. Перуну служит Бакуня, кудесникам и ведунам, а иначе его не подпустили бы к волчьему логову, даром что Бирючев дружок.

- Княж Владимир с нурманским ярлом Гольдульфом пошёл в поход водой-морем. А куда вынесут их драккары, про то ведает разве что Стрибог.

- В своей земле дел мало? - насупился Бирюч.

- Для больших дел сила нужна, а нурманы не пойдут на службу к слабому князю, тут надо показать и удаль и удатность. А от Добрыни привет тебе, Бирюч, и напоминание, вроде как должок остался за тобой.

Бирюч догадался, о чём речь, да и Ладомир тоже. Был уговор у лесовика с сыном князя Мала. Бирюч счёл над переносицей густые брови: недоволен Добрыниным напоминанием, а может и собой недоволен - не сдержал слово. Пока хозяин хмурится, гость скалится, подмигивает отрокам, собравшимся у очага.

- А что, мечём владеть умеете или всё больше мрежей? Ушица-то у вас знатная. Вот только в Новгороде и в Киеве все мечники с золота едят, а вы - с глины.

- А разве ушица с золота слаще? - спросил Пересвет.

- Может и не слаще, зато чести больше.

Мудрено говорил гость. Ладомир так и не понял о чём речь. Какое ещё злато и какая в том честь? А в Новгороде ему хотелось побывать, но в том не Ладомирова воля, а Бирючева. Как старший решит, так и будет. Боярин Збыслав тоже, наверное, ест с золота и живёт в палатах красками размалёванных, о которых рассказывал Бакуня в прошлый раз. Вот бы наведаться к боярину в гости да облизать его золотую посуду. В том, наверное, и была бы честь.

- А ну-ка, отроки Бирючевы, покажите свою удаль, - Бакуня легко вскочил на ноги, и в руке у него сверкнул меч, невесть откуда извлечённый.

Вызов его принял Войнег. И не бросился сломя голову, а осторожно качнулся вперёд, переступая с пятки на носок. Бакуня, даром что кожа да кости, боец изрядный, редкостный боец, на хитрости гораздый. Вот и сейчас указал мечом в одну сторону, а сам ногой подсечь норовит Войнега, да только Войнег тоже себе на уме и не с нынешнего утра взялся за оружие. Так они и топчутся друг против друга, сторожа каждое движение. Дураку покажется, что неумехи перед ним, но с дураков, как известно, спроса нет.

Бакуня меч вперёд вынес, да Войнег отбил, а потом к ещё и ногой зацепил противника под колено. Пришлось матёрому показывать всю свою прыть, чтобы устоять на ногах.

- Хорош волчонок, - одобрил Бакуня. - Пора подпускать к вражьему горлу.

Зубы заговаривал Бакуня, а сам целил носком сапога в пах, да только не застал тем движением Войнега врасплох. Прыгнул отрок вверх, а потом крутнулся в воздухе и врезал матёрому пяткой в ухо. Бакуня отлетел к выходу, голову почесать на досуге. А Бирюч смеётся - доволен. Бакуня отчесал своё и тоже похихикивает. В глазах у гостя нет злобы - сам научил Войнега этому удару, вот и вернулась наука к учителю звоном в ушах. А у победителя, конечно, все зубы на виду. Шутка сказать, одолел Волка, который не одну глотку перегрыз во славу Перуна.

- Пора, пора, Бирюч, - почти пропел Бакуня. - Нельзя таких клыкастых держать на привязи.

- Ладно, - сказал Бирюч. - Выкладывай.

Бакуня взял хворостину и придвинулся к очагу:

- Вот Новгород, вот река Волхов, а здесь Рюриково городище, где сидит ныне боярин Привал. А здесь, у самого бора, Збыславова усадьба. Как дерево покроется листом, я пришлю тебе весточку, но уж ты тогда не мешкай. Боярин-то живёт всё больше в Новгороде, а в своём селе бывает наездами.

- А велика ли дружина у боярина? - спросил Ратибор.

- Дружина немалая, - ответил Бакуня. - А ты уже и забоялся?

- Я к тому, что Рюриково городище рядом, - обиделся на Бакунины слова Ратибор. - А там, сам говоришь, киевский наместник Привал сидит, бросит он своих мечников на коней, мы и ахнуть не успеем, как они повиснут у нас на хвосте.

- Да где ж рядом-то, - возмутился Бакуня. - Вёрст десять с гаком, да в том гаке ещё три версты.

- Ратибор дело говорит, - сказал Бирюч, почёсывая затылок. - Огонь издалека видно, а мы пеши. Да и смерды из сельца прибегут на пожар с топорами.

- Коней мы возьмём в Збыславовой усадьбе, - заверил Бакуня. - А смердов, коли шебаршить начнут, перехватим здесь, в низинке. Боярская усадьба стоит на горке, пустим сверху десяток стрел, враз отобьём пыл.

Ладомиру страсть как захотелось коня - верший не то, что пеший, земля сама уходит из-под конских копыт. А у них в гонтище на всех два коня, не то, что у боярина Збыслава.

Все уже угомонились к ночи, а Ладомир никак не мог уснуть. Думалось той жизни, что текла бурно, как волховская вода в ледоходную пору, за пределами родного бора. Странная жизнь и странные люди. Девок, говорят, в том Новгороде не считано. Так прямо стаями и ходят по мощёным улочкам. И чего тут думать, спрашивается, не век же Волкам куковать в лесу.

А думал Бирюч аж до самого лета, когда взошедшая по весне трава попёрла в рост. И давно уже всё было готово - мечи наточены, калёны стрелы слажены. Из доспехов только у Бирюча был колонтарь, а остальные как встали, так и пошли - доспех дело наживное.

Шли бодро, как намасленные катились. Хорош бор летом - чуть пригнулся, и нет тебя. К оленю ли подкрасться, к кабану ли - плёвое дело. Стелешься, стелешься по траве, а потом хоть стрелой бери, хоть ножом. Ножом, конечно, труднее, но и эту науку преподал им Бирюч - у волка ни стрелы, ни сулицы, а без добычи не остаётся. У человека ни клыков, ни когтей нет, зато ему дан разум, и этот дар богов многого стоит. А уж коли человеческий разум обернуть в волчью шерсть, то равных такому Перунову мечнику не найдётся на всём белом свете.

– Всемером вряд ли сладим, - засомневался Сновид, почёсывая изъеденную гнусом щеку. - У боярина полный двор мечников.

- А кто тебе сказал, что всемером, - усмехнулся Ратибор. - В условном месте нас будут ждать Плещеевы отроки.

Ладомир видел Плещея несколько раз, бывал тот у них в гонтище. Ражий мужчина с непомерно широкими плечами, оттого и прозван так. Лицо у Плещея заросло бородой по самые глаза, а на лбу шрам, видать мечом паханный. И глаза у него всегда прищурены, словно он добычу скрадывает.

- У Перуна много волков, - сказал Ратибор. - Только вокруг нашего капища почти сотня молодняка. А сколько матёрых, таких как Плещей и Бирюч, знает, наверное, только кудесник Вадим. И в землях древлянских, и в землях полянских, и у кривичей, и у радимичей тоже есть Перуновы капища, и в тех местах ему тоже служат.

- А у кривичей-то почему? - удивился Твердислав. - Ведь они нам враги?

У Твердислава глаза синие и глубокие, как лесные озёра, оттого, наверное, он соображает медленно - пока на ту глубину дойдёт, так раза два вокруг леса обежать можно.

- Все, кто Перуну кланяются, наши, - твёрдо сказал Ратибор. - А все остальные - враги.

Твердислав промолчал. Видно было, что не согласен с Ратибором, но спорить не стал. Себе на уме, даром что тугодум. А на кривичей у Твердислава зуб, дом они его сожгли. А более он ничего не рассказывал про своё детство, может просто не помнил, как Ладомир, а может, вспоминать было тошно.

- А у боярина Збыслава есть дочка?

И кто, спрашивается, тянул Ладомира за язык, а вот сорвалось как-то. Пересвет чуть на зелену траву не пал от смеха, аж голыми пятками притопнул, словно собрался пуститься в пляс. С Пересвета что взять, но ведь и другие тоже ржут, как кони. Добро бы глупость какую сморозил Ладомир, а то ведь всем любопытно посмотреть на девок, и Пересвету, и Бречиславу, и Сновиду.

Бакуня объявился под вечер, когда оттопавшие вёрст тридцать по лесным дебрям лесные волки завалились отдыхать у костра. И ведь нашёл он их в этой зелёной хмари, не заплутал лешим на потеху. Был Бакуня в сапогах и жёлтой рубахе. В таких, наверное, ходят только князья да бояре. И коня он за собой вёл в поводу. Чужой, похоже, конь и седло чужое.

- Пошли, - коротко бросил Бирюч и первым шагнул в ночь.

А ночь-то выдалась не для татьбы. Светло было так, что Ладомир шагов за пятьдесят разглядел подъезжающих Плещея и его Волков. Если судить по виду, то никак не старше были те волки Ладомира, а уже на конях и в сапогах. Обидно Бирючевым отрокам. Ладомир до того огорчился на чужое богатство глядя, что даже прослушал Бакунины наставления. Одно его утешило: Плещеевы в напуск тоже пеши пошли, а коней оставили в кустах. Ладомир своё место в общем строю знал твёрдо - в затылок Войнегу и на шаг впереди Ратибора, а если в цепь, то Войнег - ошую, а Ратибор - одесную. У боярина Збыслава не усадьба, а целое городище, и тын в два человеческих роста, бревном к бревну. Псы за тем тыном прямо-таки заходятся от лая, и лай у них басовитый. Да оно и понятно, худых сторожевиков не станут держать при богатом боярине. Добра-то у Збыслава полная усадьба. А Ладомиру бы только сапоги, как у Бакуни, ну и рубаху тоже, а ещё лучше колонтарь, чтобы не каждый меч брал. И коня бы не забыть под седлом, чтобы не было стыдно пред Плещеевыми отроками. А так больше ничего Ладомиру и не надо. На вид ворота в боярской усадьбе крепки, тараном не прошибёшь. И ни щели тебе, ни зазубринки. Дубьём в такие ворота стучаться - себе дороже, враз с деревянной башенки приветят калёными стрелами. Волчья рать затаилась шагах в сорока от боярской усадьбы в неглубокой ложбинке. Лежать удобно, земля за день прогрелась Даджбоговыми стараниями, да и травка под бочком мягкая. Ладомиру любопытно, что дальше будет, но голос подавать нельзя, про то Бирючёв наказ строгий. Не малец уже, сам должен соображать, что к чему. Бакуня ужом скользнул к тыну и верёвку с крюком кинул в навершье, а потом птицей взлетел к тёмному небу, да и растворился там. Следом за Бакуней к боярину 3быславу в гости залетели ещё две ночные птицы. И вряд ли те птицы хозяевам в радость.

В башенке над воротами тишина. То ли нет там никого, то ли заснул раззява сторож. Ладомиру даже обидно стало, на кой ляд боярин держит при себе таких снулых да ещё и кормит не с глины, а с серебра да злата.

Ладомир напряг слух, пытаясь определить за собачьим лаем, не звякнет ли где железо о железо, но пока всё было тихо. Хоть бы луна, что ли, за тучку зашла, а то светло как днём, бери лукошко и грибы собирай.

Ладомир засмотрелся на небо и прозевал Бирючев знак, хорошо хоть Ратибор вовремя подтолкнул в бок. Ворота уже были распахнуты настежь, а псы почему-то замолкли. Ладомир сначала удивился собачьему молчанию, а потом сообразил, что Бакуню со товарищи не зря послали вперёд. В отравах Перуновы ведуны знали толк, что для пса спроворить, что для человека.

В воротах Ладомир едва не поскользнулся, наступив пяткой в лужу с водицей. А может, и не водица то была, но спросить не у кого. Что-то темнело в стороне, похоже, - тела человеческие. Ладомир окинул взглядом двор, а потом боярский терем с высоким крыльцом и даже под ложечкой у него засосало от страха. Челядинов и мечников под этим гонтом наберется, наверное, поболее полусотни.

В этот миг и раздался первый крик, но тут же и оборвался хрипом, а уж потом, после недолгой страшной тишины, загомонили по всей усадьбе. Какой-то человек двинулся на Ладомира из темноты, но хакнув горлом, тут же и осел на землю. Войнегов меч вошёл шатуну прямо в грудь, прикрытою одной рубахой.

Ратибор подтолкнул замешкавшегося Ладомира в спину прямо к крыльцу боярского терема и вовремя, потому что мимо волчьих ушей тут же просвистели две оперённые стрелы. От ворот Збыславовым лучникам ответили Плещеевы отроки. А в тереме кто-то кричал истошно, и из всех клетей и амбаров боярской усадьбы заголосили с ним в лад.

Первого же скакнувшего с крыльца молодца Ладомир достал мечом, и сам удивился, как легко это у него вышло. В сапогах был убитый, но снимать те сапоги недосуг.За спиной Ладомира разносилось дикое ржание - то ли сами кони вырвались во двор, то ли стараниями Белых Волков, которые погонят их теперь в заросли.

На крыльцо выскочили мечники боярина Збыслава, числом не то пять, не то семь, без доспехов, но с клинками в руках. Первого сняли стрелой, только сапожки по ступенькам замелькали. Второму Войнег смахнул голову, а та голова подкатилась Ладомиру под ноги. Белки в темноте сверкнули - страх! А третьего мечника Ладомир срубил сам. Негодящие у боярина Збыслава оказались дружинники, а может, просто ещё не очухались со сна.

Збыславовы защитники отпрянули в терем, а Волки ринулись за ними вслед по окровавленным ступенькам. Ладомир бежал за Войнегом, в затылок ему дышал Ратибор, а одесную ещё кто-то пыхтел с натугой. Так гурьбой и ввалились за чужой порог, стоптали челядинов и сыпанули в разные стороны по терему. Ладомир среди воплей расслышал вдруг голос Бакуни:

- Боярина ищите, он где-то в ложнице схоронился.

А добра-то, добра у боярина Збыслава - ни глаз не хватит всё осмотреть, ни рук, чтобы всё огрести. Ладомир присмотрел ендову, которая в свете занявшегося во дворе пожара отливала алым, но не успел хапнуть. Вынесло прямо на нёго брюхатого человека. Борода метлой, глаза выпучены, словно его сзади ткнули чем-то острым, и ревёт как бык, потерявший стадо. Отсёк ему Ладомир руку вместе с мечом, а потом ещё добавил поперёк чела. Последнее, наверное, зря сделал, просто не сумел сдержать удар. Сапог на брюхатом не было, видимо не успел обуть в спешке.

- Уходим, Ладомир, - крикнул от дверей Войнег.

А как уходим, когда без сапог. Над головой отрока что-то загудело, похоже, занялась огнём крыша боярского терема, а во дворе усилились конское ржание и крики человеческие. Подвернулся тут под руку Ладомиру ларь. Шарил он в нём шарил, да всё не то, бабьи обноски. Сунулся отрок в ближайший проём, а там вот они – сапоги!

Стоят у самого ложа, второпях брошенные. Примерил их Ладомир, в самый раз оказались. Потопал обутыми ногами по половицам и языком прицокнул - красота, ещё почище Бакуниных будут сапожки. И вдруг за пологом послышался шорох. Ладомир прыгнул прямо на звук, захватив пятернёй чужое горло.

- Ой, не могу.

Голосишко оказался до того писклявым, что Ладомир от неожиданности разжал руку. Отбросил полог, а там женщина. Тело мягкое, сдобное, лапай и лапай. Вот только пищит она больно противно, и по щекам слезы у неё катятся. Ладомиру тоже впору заплакать, потому что в горле першит и дым ест глаза. И непонятно, что с этой сдобной делать, не убивать же ни с того, ни с сего. Взвалил Ладомир жёнку на спину, а та в крик, да ещё и бьёт по ero спине кулаками.

-Замри, дура, сгоришь ведь, - огрызнулся он в ответ на её вопли.

Самое время было Ладомиру из боярского терема ноги уносить. Кровля кое-где уже начала рушиться, и жар обжигал лицо. Лицо-то уберёг отрок, а вот руки подпалило, пока сбегал во двор по пылающему крыльцу. А во дворе пристройки занялись огнём, всё вокруг горело и ревело по-звериному. Нет зверя страшнее огня, против него не устоять ни с мечом, ни с рогатиной. Огонь - это гнев Перуна и спасение при пожаре только в собственных ногах.

Скользил Ладомир чужими сапогами по крови, перепрыгивая через трупы, которыми был завален весь двор. Искал со страхом глазами своих, но никого не опознал - кругом лежали боярские мечники да челядь.

Едва успел отрок добежать до кустов, как рухнул за его спиной боярский терем, и целый сноп искр взлетел к небесам. Ладомир проводил их глазами и покачал головой. Высоко взлетели огненные стрелы. Наверное, они там, наверху, и останутся, а то откуда на небе столько светляков как ни от больших пожаров. Может, ещё долго любовался бы Ладомир зрелищем пожара, да помешала жёнка, которая никак не хотела униматься, а всё колотила и колотила его по спине кулаками. Хотел Ладомир её на землю кулем бросить да пожалел и уложил бережно.

От огня кругом светлым светло стало, так что жёнка предстала пред отроком во всей красе. Правда, красы той было не так чтобы уж слишком много. А одежёнка на ней совсем худая, да и той всего ничего. И лицо у неё всё сажей перемазано. Не поймёшь сразу, хороша жёнка или так себе, в годах или молода. По первому взгляду не похоже, что она боярина Збыслава дочь, разве что холопка. Приглядевшись, Ладомир решил, что жёнка скорее молода, чем стара. Более того, годами она вряд ли старее его самого будет. Хотя кто их девок-жёнок разберёт.

- Тебя как зовут-то? - спросил он у плачущей жёнки.

Войнег про девок говорил, что мягкие они да сдобные. Что сдобные, это Ладомир уже и сам руками почувствовал, но насчёт мягкости его брало сомнение. Эта пялилась на него с ненавистью, ещё и слюной брызнула вместе с ругательством:

- Тать!

- Ну и зря - покачал головой Ладомир. - Какой я тебе тать. Не ради наживы мы усадьбу боярина Збыслава сожгли, а другим в назидание. Не гневи Перуна и до века соколом проходишь.Зовут-то тебя как, скажешь - нет?

- Милава.

- А кем ты боярину Збыславу доводишься, из челяди что ли?

- Жена я ему. И дочь новгородского боярина Хабара.

Ладомир даже присвистнул от удивления:

- Теперь ты своего мужа разве что в стране Вырай встретишь.

- Золото хочешь? - спросила Милава.

- Зачем мне золото, - презрительно хмыкнул Ладомир.

- А чем же тебе отслужить тогда за спасение? - глянула на него исподлобья боярыня.

Ладомира даже в жар бросило от её взгляда, но подходящие случаю слова не пошли с языка. А есть, наверное, какие-то слова для таких просьб, вот только не знает он их, и спросить не у кого.

- Ты мужняя жена, сама должна знать, - бросил хмуро Ладомир.

Ему показалось, что она норовит отодвинуться, а потому и придержал её за волосы, чтобы знала своё место.

- Отпусти, - попросила Милава. - Раз обещала отслужить, значит отслужу. Только давай сначала к реке спустимся, надо же мне смыть сажу с тела.

Ладомир возражать не стал, хотя следовало бы поторопиться. Бирюч не простит ему долгой отлучки. Но ведь и до реки рукой подать - пусть поплескается жёнка в водичке, коли ей такая блажь пришла в голову.

На берегу Милаву лунным светом облило - вила и вила, такими их Войнег и описывал. От обнаженного женского тела у Ладомира перехватило дух. Всё ни как у людей. Бёдра у Милавы на удивление округлы, а груди, увенчанные сосками, смотрят врозь, как у козы.

- У тебя дети есть? - спросил Ладомир.

- Нет детей, - вздохнула Милава. - Не успела завести. А ты что, первый раз жёнщину видишь?

- Почему, - обиделся Ладомир. - Я среди людей родился и среди них жил. Только это давно было. Может десять лет назад, может двенадцать.

-Оно и видно.

Милава засмеялась и шагнула к воде. Ходила она тоже не по людски - на раскоряку, качая бёдрами.

- Плыви за мной, - крикнула она, поднимая тучу брызг.

- А я плавать не умею, - соврал Ладомир из духа противоречия.

И забарахтался в воде беспомощным щенком, то обретая, то вновь теряя дно. А Милава уплывала всё дальше и дальше от берега, трудноразличимая в неярком лунном свете, и Ладомир подумал, что делает она это не без причины. А уж когда она, ухватив его за волосы, потянула под воду, ему осталось только подивиться женскому коварству. Ну и хлебнуть речной водицы, изображая полную беспомощность. Мелькнула даже мысль - а уж не вила ли эта вытащенная им из огня жёнка, коли она так старательно пытается утащить его под воду? Ишь, как вытаращила глазищи и волосы по воде распустила. Не ровен час, действительно утопит. За эти распущенные волосы и ухватил Ладомир боярыню, окунув пару раз для успокоения. Будет знать теперь, что Белый Волк, это не кутёнок беспомощный, и способен при надобности не только с жёнкой справиться, но и с вилой.

- Пусти негодный, - завопила Милава.

- А зачем топила? - насмешливо спросил Ладомир.

- Я не топила, а играла.

Ладомир ей не поверил, но и спорить не стал, а просто выволок коварную боярыню на берег и уложил на песок. Всё-таки понять этих жёнок трудно-то топила, не утопила, а то вдруг приласкала так, что кровь Ладомирова прямо-таки заиграла в жилах.

Никто не учил Ладомира любить женщин, а вот подишь ты, в первый раз и не оплошал. Но уж больно жадна оказалась Милава до мужских ласк, а от её шёпота и стона у Ладомира голова шла кругом.

Потом они отдохнули немного, глядя на звёзды и очумевшую во чужом хмелю луну. Ладомир век бы так лежал, прижавшись к Милавиному боку. А что ещё человеку в этом мире надо? Наверное, чтобы звёзды не торопились гаснуть, и не спешила загораться на противоположном берегу заря.

Похоже, он задремал под ласковое журчание воды, но руку Милавы не выпустил из своей руки. Да она и не рвалась, честно отслужив Ладомиру и не один раз под завидущим взглядом ночного светила.

Только когда луч солнца чиркнул по воде, Милава подхватилась на ноги. Ладомир тоже поднялся и огляделся вокруг. От усадьбы боярина Збыслава остались одни головешки, от которых поднимался к небу едкий дымок. А подувший под утра ветерок донёс до реки противный запах паленого мяса.

- Жалко, если кони погорели, - вздохнул Ладомир. - Я коней люблю.

- А людей? – вспыхнула Милава. – Людей любишь?

- Тех, которые жёнки, люблю. А всех остальных - не очень.

Милава сердито фыркнула, натягивая на подрагивающее от утренней прохлады тело драную рубаху. Без этой рванины она смотрелась лучше, но не станешь же нагишом по белу свету бегать. Ладомир и сам потянулся к одежде, поёживаясь от утренней свежести. Наряд у него конечно не боярский, но сапоги в самый раз. Червлёные сапоги, в таких и князю выйти не зазорно.

- Хочешь, сарафан подарю? - прищурился Ладомир на Милаву.

Та в ответ только обречённо махнула рукой, уныло разглядывая свой подранный в клочья наряд. Ладомир, однако, не шутил и, к немалому удивлению Милавы, действительно вынул из сумы сарафан. А следом ещё и ендову, заблестевшую на солнце серебряными боками.

- Вор ты всё-таки, Ладомир, - возмутилась Милава, принимая подарок. - Зачем чужое брал?

- Так всё одно сгорело бы, - пожал плечами Ладомир. - Я рубаху искал, да не попалась рубаха, а с мертвяков снимать боязно.

-Отвезёшь меня в Новгород - получишь рубаху.

Ладомир даже на ноги подхватился от таких слов:

- Ещё чего. Со мной поедешь, в гонтище места хватит.

- Ты же обещал меня отпустить, - губы Милавы дрогнули от обиды.

И надо признать, что обиделась боярыня не зря. Действительно Ладомир обещал ей свободу, да потом передумал. Не целовала бы, не шептала бы ласковых слов, может, и отпустил. А теперь нет, с какой стати.

- Не отпущу, - твёрдо сказал Ладомир. - А будешь брыкаться - свяжу.

Женщина насупилась, но ничего не сказала, похоже смирилась со своей новой долей. Да и чем Ладомир ей не пара, скажите на милость. Не хуже он боярина Збыслслава, во всяком случае, хотя богатой усадьбы у Белого Волка пока нет. Да и какой прок в той усадьбе - Перун пыхнул гневом, и её нет.

Коня Ладомир нашёл почти на самом пепелище. Хорош был конь: вороной, как из одного куска кованый. К головёшкам вороной не шёл - жара боялся, но и прочь не уходил - ждал хозяина. Объезженный был конь и в руки сразу дался к радости Ладомира.

Вот ухватил, так ухватил! Что там ендова и сапоги - вернётся в гонтище на вороном коне да с женой, небось, все Бирючевы Волки враз прикусят языки.

- Тебе сколько лет, Ладомир? - спросила Милава, без споров подсаживаясь на коня.

- Семнадцать минуло, а может и того больше, кто их считал.

- Молод ты ещё.

- Сколько есть все мои, - беззаботно тряхнул кудрями отрок.

И зря он так расслабился. Милава вдруг пригнулась, ухватила Ладомира за ногу и сбросила на землю со спины вороного коня. А Ладомир так знатно к той земле приложился, что не только голос, но и дыхание не сразу к нему вернулось. Зевал только беззвучно ртом, ошалело глядя вслед удаляющемуся вороному.

- Нельзя никому доверять поводья, несмышлёныш, - донёсся до него насмешливый голос Милавы. – а то весь свой век в грязи проваляешься.

Так и остался лежать Ладомир дурак дураком - ни коня, ни женщины. Ноги-то у Белого Волка резвые, но у коня они ещё резвее. И поводья никому доверять нельзя, и с жёнками следует всегда быть настороже. Про это ему ещё Бакуня говорил, хитро посмеиваясь, а он пропустил советы бывалого человека мимо ушей. Обидно, хоть плач.

Глава 3 Сыновья Одина

Надоедливо скрипели вёсла ладьи, да ухали дружно гребцы в тщетной надежде заглушить крики чаек. Князь Владимир, стоявший на небольшой носовой палубе, оглянулся на корму, где кормчий Гудим размеренно бил колотушкой в металлический щит, задавая темп гребцам. Два его помощника с застывшими от напряжения лицами удерживали кормовое весло, направляя нос строго по курсу. Можно было бы поставить парус, но сейчас в этом уже не было необходимости. Серая громада скал вырастала на горизонте, внося разнообразие в уныло-беспросветный мир, состоящий из одной свинцово-тяжёлой воды, которая если и колыхалась навстречу жизни, то только с явным намерением ударить побольнее в деревянный борт. Большая ладья - шестьдесят шагов в длину, десять в ширину - способная без труда нести сотню воинов, казалась просто щепкой, брошенной бестрепетной рукой в равнодушные волны. Но люди, сидевшие на широких скамьях за спиной князя Владимира, с чужой волей были не согласны и дружными усилиями навязывали морю волю свою. До драккара ярла Гольдульфа было рукой подать, и Владимир очень хорошо видел плотную широкоплечую фигуру на носовой палубе, горделиво попирающую ногой изогнутую выю дракона, с чужими настоящими клыками в деревянной пасти и маленькими янтарными глазками под разукрашенным гребнем. Гольдульф возвращался в родной фиорд с добычей, а потому и зубы его победно сверкали в густой рыжей бороде, а гребцы его драккара неистово рвали воздух и воду, бросая озлобленного дракона к тому самому берегу, от которого ушли в поход несколько месяцев тому назад. Владимировы гребцы сдали, кормчий Гудим сбросил темп, и драккар ярла стремительно уходил вперёд, к желанной пристани. Князь на дружину не сердился, земля на горизонте не была ему родной, да и неловко вести Гольдульфа на хвосте к его же горду. Вежливость требовала пропустить хозяина вперёд. Поход был на редкость удачным, и взятая в чужой земле добыча могла бы согреть любое сердце, но Владимирово почему-то не грело. Всё время мерещился ему каменный город, который они с ярлом предали мечу, разрушив до основания чужую мирную жизнь. Ни они первые, ни они последние в этом разбойном промысле. Столетиями уходили нурманы водой-морем на поиски счастья и добычи, а случалось, садились на завоёванных землях господами. Садиться в чужой стороне князем Владимиру не хотелось, а свои земли, отцом даденные, не удержал, испугавшись Ярополковых мечей. За Ярополком Киевским и дружина числом поболее и казна побогаче. А пред сильным да богатым даже норовистые новгородцы охотно спину гнут. Не стали они за князя Владимира ратиться с Ярополком. А что брата убил князь Киевский, то не новгородское это дело спрашивать за Древлянского князя. Так рассуждали новгородцы на своём вече вслед за боярином Збыславом, а князю Владимиру оставалось только губы кусать от ненависти да сжимать кулаки в бессильной злобе. Прав Добрыня, когда говорит, что Ярополк захотел единолично править Русью, а братья мешали, оттого и пошёл он на Олега Древлянского, а другому своему брату, князю Владимиру, грозил смертью. Да только удал не тот, кто взял, а тот, кто удержать сумел взятое. Удержит ли Ярополк великий стол, про это ещё Владимира спросить надо.

В ярости вдруг прихлынувшей к сердцу князь даже сапогом притопнул по палубе, хотя какое дело до Владимирова недовольства и собой и миром просмоленной доске под ногою да холодному северному морю, которое нехотя сейчас уступает удали беспечных гребцов. Море не нравится князю - бурливо, капризно, как глупая женщина, а крика чаек он и вовсе выносить не может. Это для Гольдульфа птицы примета родного дома, а для Владимира – это режущий уши знак изгнания. Наслушался он этих криков за много месяцев, пропах рыбой и китовым жиром до отвращения, потому, наверное, и согласился идти в поход с беспокойным ярлом. А мог бы вообще не вернуться из этого похода, сложить голову на площади чужого города меж серых слепых каменных коробок от меча фряжского. Спасибо Фарлафу, мечнику Гольдульфову, который отвёл удар. Свои-то едва не прозевали княжью смерть. Хотя в той нелепице Владимир виноват больше всех: нельзя дарить милость побеждённым, но не поверженным, и уж коли вынес меч из ножен, то руби до смерти.

Хороша дружина у ярла Гольдульфа, но задириста и непостоянна - коли ты в удаче, то на руках понесут, а коли у Одина в опале, то в грязь затопчут. А гребут борзо, что и неудивительно - с веслом в руках они рождаются, а с мечом на ноги встают. И в ужасе кричат люди при появлении их драккаров по ближним и дальним берегам.

Обманчивы глаза на море: до скал вроде руной подать, гребцы рвут жилы, а ладья как-будто с места не двигается. Перегружена добычей. Тот самый случай, когда норм коню не впрок. Не велика доблесть для князя зорить чужие города. Свою землю он должен удержать в первую голову, а уж потом делать набеги в чуждые пределы, чтобы насытить алчность своей дружины. Мечники не любят слабых князей, боящихся кровенить меч на рати. А без дружины стол не удержать. Это не пень, где столетний старец может посидеть в своё удовольствие.

Самую малость опоздал Владимир за драккаром ярла Гольдульфа, десятка взмахов вёсел не хватило. Гудим подал знак, и вёсла по правому борту бессильно повисли в воздухе, а по левому грозно вспенили воду - ладья развернулась и мягко прижалась к пристани. Стоявший на носу Владимир даже не покачнулся. От засаленных досок сразу же понесло китовым жиром - запах, который князь не выносил, но это не помешало ему с удовольствием ощутить надёжную и неподвижную твердь под ногами.

До горда ярла Гольдульфа путь от моря недалёк, но Владимиру и он в тягость. По сторонам, куда ни кинь взгляд, всюду камень, а пахотная земля здесь только в долинах, да и та родит плохо - сурова сторона нурманская, оттого и рвутся сыновья Одина к чужим берегам. Многие не возвращаются, а вот Гольдульф вернулся, видно есть, что терять. И почти жаль Владимиру, что вернулся ярл с добычей, теперь его не сдвинешь с места, и скальды долго ещё будут петь про Гольдульфов поход, а дружина краденым вином распалять сердца за пиршественным столом.

Навстречу господину из горда вывалила вся челядь, во главе с старым Рекином, который служил ещё отцу Гольдульфа. Недобрыми вестями потчевал ярл преданного дружинника - пал его сын Ульф в далёких землях от вражьего меча. Одно утешение - пал с честью, а значит пить ему отныне вино в стране Одина Валгалле, участвовать в битвах наравне с богами, погибать и вновь воскресать для новых битв. Завидная участь для смертного - пасть в бою, а потому и не выказал Рекин своего горя, а принял весть с достоинством.

За старыми викингами, защитниками Гольдульфова горда, сыпанули жёны и дети. Среди прочих и Ула, теперь уже вдова Ульфа сына Рёкина, на которую Владимир давно глаз положил, но в чужом дому не живут по своему укладу. Дружина Владимира в сторонке посмеивается, пока чужие шеи женские руки обнимают. Хоть и не очень весело мечникам, но не умываться ме слезами, на чужое веселье глядючи. До родного дома и им путь ведом, а вот когда они на тот путь встанут, знает только князь.

Суровый и неприступный горд, отгороженный от внешнего мира глубоким рвом, предупредительно разинул зев навстречу хозяину и кинул под ноги прибывшим свой язык - подъёмный мост. По этому мосту уже и телеги покатили к пристани в сопровождении Гольдульфовых рабов. Добыча на драккаре изрядная, так что оборванцам придётся попотеть.

За телегами мелькнула знакомая фигура. Вот кого Владимир никак не чаял здесь увидеть. А рядом с Добрыней незнакомый князю нурман, сурового и неприступного вида, с холодными как северное море и такими же серыми глазами. Ростом Владимир догнал дядьку, а вот плечами никак не сравняется. Скалит Добрыня зубы по вечной своей привычке, но большие синие глаза на мир смотрят настороженно. Впрочем, Владимиру он явно рад - прижал крепко к окольчуженной груди, только металл о металл звякнул. - А мы по делу наведались с ярлом Скатом в Гольдульфов горд, - пояснил Добрыня причину своего здесь присутствия. - Кузнецы местные самые добрые в округе. Ярл Скат холодно кивнул Владимиру и хриплым голосом поздравил с победой. Глаза его при этом оставались неприветливыми, а на обнимающего жену Гольдульфа он и вовсе глянул со злобой. Но нурманская вежливость требовала поприветствовать хозяина, и ярл, держа прямо крупное тело, шагнул с подъёмного моста в толпу.

- Повезло вам с Гольдульфом, как я вижу, - усмехнулся Добрыня.

- Кто силён, тот и прав, - равнодушно бросил Владимир.

- Зато ярлу Скату выпала неудача. Потрепало его драккары у скалистых берегов, так что пришлось возвращаться.

- А большая у него дружина?

- Три сотни викингов. - Добрыня поплыл в улыбке навстречу Гольдульфу: -С добычей тебя, ярл, и пусть возвеличит Один твоих павших воинов.

Перед жилым домом-халлом расторопная Гольдульфова челядь уже свежевала быка. Хотя одним быком, пожалуй, не обойтись - две дружины, почти полторы сотни человек сядут за столы. Да и пир предстоит не простой, а благодарственный за дарованную Одином победу. Ну и в память об ушедших в Валгаллу героях.

- У нас в страну Вырай тоже неплохо провожают, - усмехнулся Добрыня, проходя мимо ободранного быка.

- А как там встречают? - спросил Владимир.

- Попадём - узнаем.

Горд, потревоженный возвращением хозяина, жил своей жизнью, хотя и в несколько ускоренном против обычного ритме. Всё, что нужно для жизни свободного ярла, Гольдульф производил сам, ну а то, что произвести был не в силах, брал с чужого берега, не спрашивая разрешения хозяев. Даже по случаю победы Гольдульфа кузни горда не прекратили работы, и удары тяжёлых молотов перекрывали людской ор.

Первые телеги с пристани уже простучали колёсами по опущенному мосту, и желающие могли руками пощупать ярлову добычу. Желающих было много, но среди них не оказалось ярла Ската, гордой поступью удалившегося в ближайшую кузню. Гольдульф тоже ушёл в халл, предоставив Рекину право принимать и сортировать добычу. Владимир остановился с Добрыней у входа, искоса поглядывая на красивую вдову Ульфа, которая трудилась наравне со всеми, готовя пир для вернувшихся из похода героев. Бёдра у неё были широки, а стан гибок, и одежда не могла этого скрыть от глаз Владимира.

- Молодшая твоя дружина у ярла Рулава, - сказал Добрыня. - Уговорим Ската или нет, а выступать надо. В Новгороде всё готово.

- Надо так надо, - кивнул головой Владимир, с трудом отрывая взгляд от бабьей юбки.

В халле, на возвышении, уже накрывали столы для викингов ярла и мечников князя Владимира, а старый седой как лунь скальд, повидавший в своё время немало чужих земель, теребил струны своего инструмента. Голос скальда не столько сладкий, сколько трескучий, и поведёт он песню издалека, вплетая изредка в неё новые строки, прославляющие ныне живущих, а уж насколько длинной будет та строка - зависит от щедрости дающего. Мир принадлежит тому, кто храбрее и сильнее всех - так поёт старый скальд, и захмелевший Владимир с ним согласен. Как согласны и все взошедшие за этот стол, во главе которого сидит хозяин, имея по правую руку от себя князя Новгородского, а по левую хмурого ярла Ската. Неважно, идёте вы на битву во славу Одина или Перуна, боги помогают только тем, у кого меч острее, у кого дружина больше. Помогают тем, у кого хватает отваги наперекор другим сказать - моё.

Среди прочих гостей скальд упомянул и ярла Ската, воспев его прошлые подвиги и пожелав успехов в новом походе.

- Ты идёшь в Новгород с Владимиром? - удивился ярл Гольдульф, поворачиваясь к соседу.

Ярл Скат растерянно хлопнул ресницами и бросил рассерженный взгляд на скальда. В этом году у него уже была неудача, а этот седой безумец, похоже, собирается накаркать ему другую. В Новгород ярл не собирался, во всяком случае не решил для себя этот вопрос окончательно, хотя Добрыня его звал, обещая золотые горы. Но громкие слова скальда поставили Ската в неловкое положение: нельзя отказываться от объявленного похода, это не понравится Одину и тот не пошлёт нерешительному удачи.

- Фарлаф, быть может, ты пойдёшь со мной в Новгород? - спросил Владимир, не дождавшись ответа от ярла Ската.

Изрядно хвативший за бражным столом Фарлаф с оторопью посмотрел на поскучневшего лицом ярла Гольдульфа, поскольку вопрос был в большей степени адресован ему, а не простому викингу. Как ни хмелен был ярл, а всё же не в его привычках обижать гостя, даже если тот слегка нарушил обычай. Впрочем, вина самого Гольдульфа в промахе новгородца тоже есть: не сказал "нет", а значит - обнадёжил.

- Я отпущу с тобой Фарлафа, князь Владимир, - сказал Гольдульф. - И пусть вам с ярлом Скатом сопутствует удача.

Побуревший Скат открыл было рот для возражений, но в этот рот уме смотрели глаза чужих викингов, наслышанных о его неудаче, и отказ от нового похода они встретят дружным смехом.

- Я пойду в Новгород с князем Владимиром, - прошипел злобно ярл Скат. - И горе тем, кто станет на нашем пути.

Добрыня улыбался, скорее всего, это именно он подговорил скальда объявить о новом походе ярла Ската. Во всяком случае, Владимир его в этом заподозрил, и не приходилось сомневаться, что обиженный Скат тоже отметил коварство новых союзников.

Несколько раз Владимир встретился глазами с Улой, вдовой Ульфа, которая среди прочих женщин прислуживала за столом. В последний раз она взглянула на него от дверей. Князь поднялся со своего места и сошёл с помоста. Никто не обратил внимание на его уход. Все были слишком пьяны, чтобы следить за тем, куда исчез сидевший одесную собеседник.

На дворе уже была ночь, тихая и на удивление лунная, во всяком случае, силуэт женщины Владимир различал без труда. Слабое пофыркивание за стеной указывало, что увлекла она его на конюшню. Запах свежескошенной травы ударил Владимиру в нос, как только он осторожно приоткрыл двери, а потом его рука наткнулась на упругое бедро женщины, и жадные губы потянулись к его губам. Ложе из душистого сена способно закрутить голову любому человеку, особенно если рядом с ним женщина, изголодавшаяся по любовным утехам. Много месяцев она ждала своего мужа, чтобы насладиться его теплом, а он ушёл в Валгаллу, даже не попрощавшись с той, что теперь вечно будет печалиться о несбывшихся надеждах.

- Я рожу ребёнка от тебя, - сказала Ула Владимиру. - Ты здоров и крепок, как скала.

Кажется, они провели на сеновале довольно много времени, хотя Владимиру было не до того, чтобы считать угасающие звёзды, уж слишком страстно любила эта женщина, так страстно, что её дыхание пугало настороженных вознёй лошадей.

- Поедем со мной, - предложил Владимир.

- Нет, - она поднялась, отряхивая одежду. - Мой сын должен вырасти среди этих скал.

Сказала и ушла первой, оставив Владимира в раздумье и грустном недоумении, почему жизнь человеческая так извилиста и горька, а счастье так кратковременно? Впрочем, спросить об этом он мог только у жеребца, который безнадёжно фыркал ему в лицо, беспокойно переступая передними копытами.

От Гольдульфова горда до великого стола путь был так же далёк, как до звёзд, что гасли сейчас над головой Владимира. Но до тех звёзд ему никогда не подняться - не за что ухватиться рукой и не на что опёреться ногой. А вот до града Киева путь известный и хоженый, а потому и помешать Владимиру до него добраться может только собственная слабость, которая есть в любом сердце и которая шепчет испуганно - не ходи, не ходи. Умереть, что ли, боязно князю Владимиру? Так ведь смерть, она для всех - и для князей, и для мечников, и для простолюдинов, и для Гольдульфовых рабов. Можно верить в Валгаллу, можно - в страну Вырай, но вряд ли там найдётся достойное место слабому духом, как нет его и на родной земле. А значит, нет Владимиру иного пути, кроме как на великий киевский стол. Либо князь, либо вечный изгнанник, приблуд за чужим столом. И князь не всегда достигает цели, в этом нет его отличья от простых смертных, но стремиться он к ней должен, чтобы, в конце концов, достичь её, если не здесь, то хотя бы в другом мире.

Глава 4 Боярин Хабар

Боярин Хабар занемог с вечера, а к утру ему и вовсе так скрутило поясницу, что ни встать, ни сесть. Оставалось только охать да стонать, призывая громы Перуновы на головы нерасторопной челяди. В последнее время боярину Хабару не везло: то зятя его пожгли, боярина Збыслова (и хоть тому уже год минул, а всё лыко в строку), то градом всходы попортило, тут уж совсем беда, такой убыток в хозяйстве, что хоть криком кричи. Неделю назад гнедой жеребец пал, ну тут ум точно не без причины - порчу навели. Сказывали холопы, что шастал какой-то мужик у подворья, косил на конюшню звероватым взглядом. Вот и сглазил. Проглядели челядины, ну нет на них никакой управы! А тут ещё поясница - ни камень горячий, ни травы пахучие, ни заговоры старой баяльницы не помогли. Хоть ложись да помирай. А какие у боярина Хабара годы - тьфу.

- Тот человек, сказывают, перунов ведун, - шепнул на ухо боярину старый Пестун, шевеля седыми густыми бровями. - Надо бы послать кого-нибудь в священную рощу с дарами, а то как бы и в наше подворье разгневанный Перун тоже молнию не метнул.

Ссориться с Перуновыми ведунами боярину Хабару не хотелось. Особенно если взять на ум горестную судьбу боярина Збыслава, которого спалили вместе с усадьбой. Поговаривали, что гордый боярин не столько Перуна прогневил, сколько князя Владимира, слишком поспешно переметнувшись на сторону Ярополка. Так ведь и боярин Хабар в этом деле не без греха, хотя и свершил сей поступок со скорбью, согнув выю перед силой и обстоятельствами. Но если Владимир-княж вернётся в Новгород, то может и спросить за нечаянную робость. Человек он молодой, горячий, а тут ещё Добрыня, древлянский леший, подскажет, что с боярина Хабара можно три шкуры снять за измену. Хорошо если только златом да серебром снимать будут, хотя и в этом ничего хорошего нет. Слушок идёт о скором возвращении Владимира, сказывают, что с дружинами нурманским. А боярин Привал, Ярополков наместник, сидит хлипко - дунет Стрибог посильнее, и полетит он пушинкой до самого града Киева. А серчает ли Перун на бояр новгородских по наущению Владимира или просто с дурного настроения - особой разницы нет.

Ещё одна забота у боярина Хабара - Збыславов наследник, которого Милава родила как раз через девять месяцев после смерти боярина. Права младенца на отцовское наследство неоспоримо, и пока боярин Хабар в силе, он постоит за внука. Но сил ведь может и не хватить, коли приткнуться не к тому берегу. Сметут Хабара, кто о младенце Яромире вспомнит! Часть Збыславовой землицы боярин под себя подгрёб, но это часть малая, а остальную боярин Глот хапнул, чтоб он ею подавился. Родич он, видите ли, боярину Збыславу, так ведь не брат родной и не братан, а при живом-то сыне Збыслава можно ли пускаться на такое!

Ныне в Новгороде неспокойно - и старшина ворчит, и чёрный люд норовит зацепить киевских мечников. С какой-де это стати Новгород должен под Киевом ходить, когда нам Святослав своего князя определил и по нашей же просьбе? Без Владимировых печальников такой вопрос сам бы не вошёл в голову, это они мутят воду в Волхове. Взять хотя бы молодого боярина Ратшу, более года был тих, как голубь, а ныне заклекотал соколом в сторону Киева.

Вборзе такой вопрос решать, конечно, нельзя, а то ведь можно крикнуть за Владимира, а потом до мучительной смерти в Ярополковом порубе куковать. Может съехать пока Хабару с Новгорода на дальнюю усадьбу да отдохнуть там от тяжких трудов? Тем более что занемог боярин, какой из него ныне ратник и какой советник - ни в поле стоять, ни кланяться. Нет, и за городом ныне опасно, как бы вслед за Збыславом не отправиться в страну Вырай Перуновым велением.

Да что же это за жизнь такая, ну негде голову покойно приложить человеку. Чуть только не в ту сторону повернул - разом снесут.

Кряхтя, стоная, но поднялся боярин. А ведь не поверят. Не поверят, что прихворнул Хабар, змеюками зашипят - хитрит-де, выгадывает.

На подворье нет порядка, да и откуда ему взяться, коли нет хозяйского догляду. Пнул боярин в сердцах подвернувшуюся под ногу вилявую собачонку, так и сам не рад был, такой болью аукнулся тот богатырский мах в спине, что хоть криком кричи.

Толстопузый Родя, поставленный боярином в тивуны за старательность, сморщился от Хабаровых стараний, словно прокисшим грибком подавился. Рожу отъел на хозяйских харчах, а работа стоит!

- Зачем сыплешь овёс коням под ноги?!

Ну, просто зла не хватает на холопью нерасторопность, бродят по двору, как сонные мухи, еле-еле ноги передвигая. Да кабы боярину Хабару их годы и здоровье - соколом бы пырхал!

- Домовой шалит, - тяжко вздохнул пузатый Родя. - Никакого сладу с ним не стало, то овёс просыплет, то солому раскидает по двору.

- Браги ему надо плеснуть, - подсказал Пестун, поддерживающий охающего боярина под локоток. - А то, неровен час, совсем осерчает.

Советчик. О-хо-хо. Нет, пока сам не возьмешь в руки витень да не пройдёшься им по ленивым задам и спинам, не будет никакого порядка. Ну, хоть бы эту корову толстозадую Ильку бери - видит же, что боярин встречь хромает, так нет - разинула пасть и потягивается так, что портище вот-вот на грудях лопнет. Не выспалась, сердешная, опять кто-то всю ночь мял на сеновале. Вон их сколько жеребцов по двору шастает, а работа стоит. Да что же это такое делается? Хлопнул Ильку по заду ладонью, вроде полегчало. Может позвать её вечером, чтобы спину попарила, вдруг боль рассосётся?

- Всякая болезнь от застоя в крови, - поддержал боярина тивун Родя.

- Ты мне зубы не заговаривай, - осерчал на чрезмерное расторопство приказного Хабар. - Почто с сеном тянешь, чем скотину зимой будем кормить?

- Так не приспела ещё трава, боярин милостивый, через две-три семидницы и начнём.

- Перестоит трава - с тебя спрошу, Родя. Будет тебе тогда семидница.

Ворота бы надо поправить, они хоть и крепенькие, но по нынешним смутным временам зевать не приходится. Эх, распустился народишко в славном Новгороде, никакого сладу с ним не стало. Нет, ворота, пожалуй, ещё постоят годик, а вот тын кое-где надо подлатать. И мечников созвать следует под одну крышу, пусть все видят, что не ослаб боярин Хабар и способен ещё собрать под рукой до полусотни верших.

- Гречанин Григорий готовит ладьи, - понизил голос Родя. - Цена на воск было подскочила, а сейчас чуть не вдвое вниз ушла.

- Что так? - насторожился Хабар.

- Слух пошёл, что Владимир-княж в двух днях пути от Новгорода. Купцы и опасаются, как бы не попасть меж Владимиром и Ярополком.

Незнамо, как там грецкому купчине, а вот новгородскому боярину бежать некуда и хочешь, не хочешь, а надо определяться, на чью сторону встать. И выбор тот труднёхонек, потому как и Владимир-княж хорош, и противу Ярополка-княжа худого слова не скажешь. А лучше бы новгородцам жить по разумению боярскому. Хотя ведь и в боярах ладу нет. Взять хотя бы Глота, разве спустит ему боярин Хабар такое его непотребство, да никогда в жизни.

Рыжеватого мужичонку в худых портках, невесть откуда и зачем забредшего на боярский двор, Хабар уже собрался гнать прочь витенями, но тот как-то странно подмигнул ему и протянул кусок полотна с загадочным знаком. Перуновых рун боярин конечно не знал, но такого посыльного гнать прочь - себе дороже.

- От Добрыни привет тебе, боярин Хабар, - сверкнул глазами из-под грязной шапки волос Перунов ближник.

У боярина в ответ на эти слова что-то екнуло внутри, а потом отдалось в пояснице болью. Древлянский леший - это ещё пострашнее Перуновых волхвов. Ворожбой порчу он наводить не будет, а при случае просто ахнет мечом, и голова с плеч. Опасный человек Добрыня, куда опаснее своего сестричада князя Владимира. Владимир по младости лет и добродушию простить может, а от Добрыниных коряг не отвертеться. Всё с ухмылочкой делает, со смешком, а в глазах лёд синий.

- Что боярину Добрыне от меня надобно?

Отошли в тенёк, не столько от солнца прячась, сколько от недобрых глаз. Власть в Новгороде пока что у Ярополковых псов.

- Помоги, боярин князю Владимиру. За это тебе простятся старые обиды, и внове князь тебя не забудет.

Легко сказать '"помоги", а коли не совладает Владимир с киевским наместником Привалом, или того хуже, сам князь Ярополк двинет свою рать на Новгород? Владимир прыгнет в ладью и был таков, а боярину Хабару куда деваться?

- Не торопится ли князь Владимир по младости лет? У Привала мечников с избытком.

- Так и Владимир тоже не по сиротски к нам идёт, - сверкнул рыжеватый из бороды редкими зубами. - Одних нурманов у него три сотни и своя дружина числом вдвое более. Ну и мы поможем.

- Кто это мы? - насторожился боярин Хабар.

- Белые Волки Перуна.

Боярин Хабар хотел кашлянуть, да как-то не откашлялось и застряло в горле пересохшим комом. Князю Владимиру, конечно, виднее, кого в сподвижники брать, но Хабару от такого соседства смурно стало. Волки Перуновы доброго разбору в делал не ведали и, случалось, казнили не только дальних, но и ближних. А главное то страшно, что тайно всё делалось, без объяснения причин - был человек, и нет человека. Налетела стая, грызнула за горло, а почему так, про то никому неведомо.

- Захворал я, как видишь, - вздохнул боярин. - Но за князя Владимира готов встать горой.

- Вот и хорошо, - сверкнул лешачьими глазами посланец. - К ночи жди нас в гости. Люди мы неприхотливые и до медов не жадные, но не обидимся, коли угостишь.

Тоже весёлый, видать, человек, как и Добрыня сын Мала - от таких весельчаков на любом хмельном пиру кровавая отрыжка. Ишь как взнуздали боярина Хабара, что ни взбрыкнуть, ни на дыбки встать, а коли впрягли тебя, так тяни воз. Можно, конечно, уйти перемётом к боярину Привалу, да только какая в том корысть, если верх в замятне наверняка будет за Владимиром. Когда это князь Ярополк Киевский подойдёт со своей ратью к Новгороду, а в те поры боярина Хабара три раза в землю зарыть успеют.

От тревожных вестей у боярина спала боль в пояснице. По утру от той боли криком кричал, а ныне впору пускаться в пляс. Да не пляшется что-то Хабару, заботы одолели.

- Скажи Косому, чтобы проверил коней и людей собрал, - кивнул Хабар озабоченнному хозяйскими печалями Роде. - Да бронь мою вели почистить, чтобы дышала на солнце.

- Неужели, боярин, на коня сядешь? - заскулил Пестун. - С твоей спиной только и ратиться.

- Замолчь, - отмахнулся Хабар от старика. - Не твоего ума дело.

Милаву слегка озаботила поднявшаяся во дворе суета. Хворавший было с утра отец к полудню до того разохотился, что взгромоздился на коня и проехался шагом по двору. С чего бы это такая прыть, хватил, что ли за обедом? Так с лица вроде хмур, даже зол. А ум когда бронь ему понесли, тут и вовсе взяло Милаву любопытство - с кем это отец ратиться собрался? Оставила малого на руках у нянек, а сама спустилась во двор.

- Илька, подойди.

У Ильки глаза круглыми сделались, и зачастила девка, затрясла подолом, с ноги на ногу переминаясь. Из её рассказа Милава поняла только то, что князь Владимир подступает к Новгороду с дружиной и нурманами.

- А кого к нам ждут?

- Так ратников и ждут, - всплеснула руками от полноты чувств Илька. - А уж чьих, про то не ведаю.

Обращаться к отцу Милава не стала. Не бабье это дело в ратные дела встревать, а захочет боярин Хабар её совета, так сам спросит.

Пир не пир, но, судя по тому, как суетились тивун Родя и ключница, гостей ждали в немалом числе. Как бы этот пир не обернулся кровавым похмельем. А Милаве следует быть готовой к всякому повороту дел - и малого спрятать, и самой не оплошать. И без того уже перенесла один раз разор с боярином Збыславом, так чтобы вдругорядь не выйти крайней.

Малому хоть бы что: смеётся навстречу матери беззубым ртом да дрыгает ножкой. А у Милавы с ним забот выше головы. Мало выкормить, мало от сглаза уберечь, так надо ещё проследить, чтобы Збыславов кусок из этого беззубого рта не вырвали.

Сыновей нет у боярина Хабара, а потому всё нажитое добро достанется дальним родовичам, а Милаве если и бросят что со стола, так только чужой милостью. Не было бы сына, так ушла бы за доброго боярина, да вот наградил её один ухарь своим волчьим семенем. Одно утешение, что ребёнок крепеньким родился, поднять бы его только на ноги, а там он и за себя постоит и за мать.

Ключница с ног сбилась, за девками доглядывая, пришлось Милаве ей помогать. Жарили-парили на добрую сотню мечников. Не на шутку, значит, ратиться собрался батюшка-боярин. Как бы пожара не слупилось в Новгороде - пожара Милава с той поры страшно боялась. Кабы не тот лохматый леший, что вынес её на руках из терема, - задохнулась бы в дыму и в огне сгорела. Так взяло тогда страхом сердце, что и пошевелиться сил не было. А как кричал боярин Збыслав, когда его резали прямо в ложнице... Старый, а кровищи в нём было не меньше, чем в быке. Милаву тати почему-то не тронули - скользнули по её лицу волчьи глаза из-под выпуклого лба, но окровавленный нож её горла не коснулся.

Всех мечников боярина Хабара Милава знала и в лицо, и по имени, зато первый же вошедший чужак заставил её вздрогнуть всем телом и отшатнуться. И не шкура на плечах её напугала, а мимолётный взгляд, брошенный из под выпуклого волчьего лба.

Если этот человек и узнал Милаву, то, во всяком случае, виду не подал. Он просто сел напротив старого отцова мечника Косого и положил огромные руки на стол. Именно эти руки сдавили горло боярина Збыслова, когда другие кололи его тело ножами. И тот, другой тоже был здесь. Милава навсегда запомнила улыбку этого обросшего шерстью щербатого рта. Первой её мыслью было - рассказать обо всём отцу, но потом она передумала. Ничего её обвинения не изменят, а только добавят боярину новых забот. Появление Ладомира Милаву уже не удивило, скорее она огорчилась бы, не увидев его среди незваных гостей. Он здорово прибавил за этот год в росте и раздался в плечах, а волчья шкура придавала обретённой мощи звериный характер, слегка Милаву взволновавший.

Свою нечаянную подругу Ладомир, похоже, просто не узнал, хотя добросовестно обшарил глазами всех находившихся в людской жёнок и девок. Впрочем, своими ухватками он не слишком выделялся в этой закованной в бронь волчьей стае. Было Волков не меньше полусотни, и в большинстве своем это были молодцы никак Ладомира не старше.

Илька даже рот разинула при виде молодой силы, нахлынувшей под гонт боярина Хабара. Милаве пришлось прикрикнуть на девок, чтобы прижмурили зенки и не забывали о деле. Гости здорово проголодались, и челюсти их не знали устали, хотя пили мало, явно не до хмельного им было. Боярин Хабар вышел к гостям, поприветствовал их и тут же удалился, сославшись на неотложные дела. А гостей потчевал Косый со старшими мечниками, да тивун Родя, волчком круживший вокруг стола. Никто не пенял боярину Хабару за небрежение. Гости, похоже, понимали, что это ещё не пир, а самый легкий перекус, дабы утолить голод по мясу в волчьих желудках. Милава подозвала Ильку и кивнула головой на пирующих:

- Видишь золотоволосого молодца одесную от щербатого? Смани его в клеть.

- Зачем?

До чего же глупая девка. Милава едва сдержалась, чтобы не залепить ей оплеуху.

- Делай, что тебе сказали, и не вздумай сама туда заявиться.

Ладомира заигрывания боярской холопки позабавили, но не станешь же отказываться, коли зовёт. Войнег только хмыкнул в спину сошедшему от стола Ладомиру, а Ратибор засмеялся. Другие же ухода Ладомира просто не заметили. Бирюч что-то доказывал старому Хабарову мечнику, а Плещей зевал во всю волчью пасть. Для сна-то, пожалуй, в сегодняшнюю ночь не будет ни времени, ни места. Разве что для сна вечного.

К удивлению Ладомира, за низенькой дверью, в которую он с трудом протиснулся, его поджидала совсем не та, что приглашала. И голос, встретившей его, звучал насмешливо:

- Я вижу, ты всё-таки раздобыл себе рубаху, Ладомир.

- Милава!

Узнал он её сразу и очень удивился, что так долго приглядывался к ней в людской. Не очень-то изменилась боярыня за минувший год. Оправдывало его только то, что видел он её тогда с непокрытой головой, да и одежонка на ней была поплоше.

- Жаль, что витень с собой не захватил, - расплылся в улыбке Ладомир. - Должок за тобой, Милава.

- Это за жеребца, что ли? Так жеребец был с мужниной конюшни. Но коли ты в обиде - отслужу.

Уста у боярыни сахарные, шея лебединая, а стан она выгибает так, что любая вила позавидует. Утопить Ладомира в клети негде, но для любви хватает места. А любит Милава жарко и целует, как в последний раз.

- Зачем бежала, коли по сердцу я тебе?

- Может мне напялить шкуру и жить с тобой волчицей? Давно бы ушла под руку нового мужа, да ребёнок у меня.

- Ты же говорила, что бездетна, - удивился Ладомир.

- Была бездетна до встречи с тобой.

-А...- начал было Ладомир.

- Нет, - прервала его твёрдо Милава. - Теперь он сын боярина Збыслава. Негоже дочери Хабара вскармливать подброшенное по случаю семя.

Большое желание появилось у Ладомира дать ей оплеуху, но сдержался, потому что, как ни крути, а права боярская дочка - признай она отцом своего ребёнка подвернувшегося молодца, то не носить ему иного имени, чем Приблуд. Да и какой из Ладомира отец: ни кола, ни двора, и семья его - волчья стая.

- Век любить буду, - горячо зашептала она ему на ухо. - Только помоги взять под малого Яромира земли боярина Збыслова.

Жаркие глаза у Милавы и жадные. Может быть, не столько о чаде она печалится, сколько о себе. Кто она без отца, боярина Хабара, - так, травинка в поле, которую любой сапог в землю втопчет.

- Ладно, - Ладомир пригладил пальцами пробивающиеся усы. - Если жив буду, то не оставлю заботами ни тебя, ни ребёнка. Но и тебе долго отслуживать придётся, боярыня.

- Отслужу, - сказала Милава и губами впилась в ero губы.

Зря она отреклась от волчьей шкуры, волчицей куда лучше смотрелась бы дочь боярина Хабара.

Глава 5 Возвращение князя

Как и предполагал Хабар, ворота, ведущие к пристани, взяты были киевскими мечниками под усиленную охрану. Видимо, и до боярина Привала дошли слухи о грядущей высадке князя Владимира. Конечно, Владимир мог высадиться в другом месте и начать разорять новгородские земли, требуя открыть ворота города, но князь ведь не тать, чтобы подобным образом возвращаться в свой удел. Весь Новгород должен видеть, что не проситель вернулся, чтобы Ярополковы сапоги лизать, и не разоритель, а законный князь в силе и славе.

Новгород спал или делал вид, что спит, чутко вслушиваясь в тишину, разрываемую лишь надрывным собачьим лаем да приглушённым позвякиванием металла о металл. Не дремали, однако, Приваловы воины, сгрудившиеся у костров на подходе к пристани, перед наглухо запертыми воротами. Боярин Привал, судя по всему, был полон решимости, не пустить Владимира в город. А новгородский люд пока помалкивает, да и не о чем кричать. То ли будет князь Владимир, то ли нет. Может, все слухи о его возвращении - брехня собачья. Или с малой дружиной идёт Владимир, понапрасну задирать киевлян, а от той княжьей распри Новгороду будут одни убытки. И без того в последние дни торг стал захлёбываться в слухах. Кое-кто уже вёслами по Волхову ударил, спасая живот свой и товар.

И боярин Хабар сомневается. Возьмут они ворота и пристань под свою руку, а Владимира к утру не будет - что тогда? Неизвестно ещё как новгородский люд себя поведёт, а ну как спросит - за что побили киевских ратников? Да выдаст татей князю Ярополку, чтобы другим неповадно было идти против слова вечевого. А слово это сказано было твёрдо - отныне Ярополку Киевскому быть судьёю в Новгороде в лице наместника его, боярина Привала, и плату за защиту платить тоже ему и дружине киевской. А боярин Хабар, выходит, против всего Новгорода выступил. Оттого и бежит по его спине холодок, отдаваясь болью в пояснице.

- Пора, - шепнул Бирюч, глядя на тускнеющее звёзды.

И сразу же боярину Хабару стало жарко. Не то, чтобы он с маху кинулся в сечу, но меч обнажил. Здесь же, на Торговой улице, смяли первую киевскую заставу, вмиг стоптав конями захваченных врасплох ратников. А потом выплеснули на площадь, от которой до пристани рукой подать.

Боярин Хабар хоть и окровенил меч о чью-то голову, но никакого опьянения победой не испытал. А по Торговой площади такой волчий вой нёсся, что в желудке ёкало и сердце брало ледком. Своих мечников боярин придержал подле себя, чтобы не разлетелись светляками в ночи: дело скользкое - то ли наши верх берут, то ли Ярополковы. А Волки они на то и Волки, чтобы купать клыки во вражьей крови, их жизней Хабару не жалко, о Белых Волках хлопочет сам Перун.

Со своего краю боярин Хабар и Бирюч потеснили киевских ратников, а вот с противоположной стороны вышла заминка. Похоже, отбились киевляне на Бронной улице от молодого боярина Шварта. Шварт-то горяч не в меру, а посоветовать ему некому.

Деваться некуда, пришлось боярину Хабару, спасая положение, кидать своих людей на киевские заставы. Нельзя давать врагу передышку, а то забьётся в щели, коих на торговой площади много и в рядах, и в прилегающих амбарах, да начнёт метать оттуда стрелы.

- С башенок сторожевых их надо сбить, - крикнул Хабар Бирючу. - А то мы здесь как на ладони.

Словно в подтверждение Хабаровых слов согнулся рядом мечник и пал с седла со стрелой в шее. Боярин враз вспятил коня и укрылся за ближайшей изгородью. Волки, в отличие от боярских мечников, рубились пешими, а потому и башенки брать им было сподручнее.

- Ладомир, - крикнул Бирюч, - твоя левая, а моя правая.

Ладомир, ни слова не говоря, скользнул налево к городскому тыну. Войнег, Ратибор, Пересвет и Сновид двинулись за ним следом, остальные пошли за Бирючом.

- Вы по стене, - сказал Ладомир Войнегу и Ратибору. - А мы пробьёмся низом.

Последнее оказалось легче сказать, чем сделать. Трое киевских ратников кинулись волкам навстречу, да не на тех видно напали - три головы враз отлетели на мощёную деревом Торговую площадь. Стук от этого был нехороший, словно не три человеческих жизни порушились, а три чурки раскололись под топором.

Ратников киевских прибавилось на площади, видимо, подошла, подмога из Детинца, который занимал боярин Привал. Боярин Хабар бросил было на киевлян свою дружину, да пугнули его стрелами сверху - вновь отошёл за изгородь. Этак, пожалуй, конные киевские мечники сомнут пеших Плещёевых Волков. Говорил же Ладомир Бирючу, что конными надо было идти в Новгород, как-нибудь проскочили бы через ворота, не привлекая к себе внимание. Спасибо хоть бронь привезли, а то пришлось бы кидаться на чужие мечи голой грудью.

Со стены, прямо над головой Ладомира, протяжно свистнули - это Войнег подавал сигнал к напуску. Ладомир первым шагнул в проём башенки, всадив меч в горло зазевавшегося копейщика. И сразу же, не мешкая, бросился вверх по винтовой лестнице. Звуки Ладомировых шагов отдавались под сводами тройным эхом - Сновид с Пересветом бежали следом. Сверху в них выстрелить не успели, там уже слышался волчий вой и звон мечей. Ладомир отбил летевший в голову меч, и кулаком свернул чью-то выскочившую прямо на него челюсть.

Башенка была небольшой, а народу там собралось изрядно, потому и бились грудь в грудь, с хрипами и руганью. Семерых убили на месте, ещё троих сбросили вниз к подножью тына, и на этом дело здесь было кончено.

- Сбивайте засов, - крикнул с правой башенки кому-то вниз Бирюч.

Ладомир окинул взглядом площадь. Приободрённый захватом ворот боярин Хабар насел на киевских всадников, а с улицы Бронной ему на помощь наконец-то пробились бояре Шварт и Ратша.

- Ладьи на Волхове, - крикнул Сновид, которые в отличие от товарища смотрел в другую сторону.

Ладомир успел снять стрелой из подвернувшегося лука киевского копейщика и только потом оглянулся.

С первыми же лучами восходящего солнца чалили к пристани в ладьи Владимира, как он и обещал своим новгородским сторонникам. Не успели ещё княжьи дружинники ступить на просмоленные доски, как перед ними распахнулись городские ворота - Бирюч тоже сдержал своё слово.

Боярин Хабар потерял уже шестерых мечников и не знал, печалиться ли ему по этому поводу сейчас или подождать до конца дела. От реки потянуло сыростью, что сразу же почувствовала спина боярина, а уж потом он сам, обернувшись назад, увидел, как в распахнутые ворота вбегают одетые в бронь люди. Не сразу и сообразил, что это Владимирова дружина, а, сообразив, вздохнул с облегчением и поспешно отвёл своих людей в сторону. Засидевшиеся на вёслах Владимировы мечники бежали быстро, так что и конные киевляне не все ушли от них.

А на смену затихающему звону мечей заговорило новгородское било, созывая людей на вече. Расторопный Хабар, куда только подевалась боль в спине, спешил своего мечника и подвёл князю Владимиру белого коня, за что его первого и облобызали в уста. И по заслугам, кто может упрекнуть боярина Хабара в том, что он прятался за чужими спинами.

Владимир, изрядно повзрослевший за эти два года, птицей взлетел в седло, поднятой рукой приветствуя подъезжающих бояр. А их на площади оказалось вдруг немало. Ну, бояре Шварт и Ратша - это ещё куда ни шло, их Хабар видел в сече, а вот где были в это время Глот и Верещага - любопытно было бы узнать. Детинец всё-таки не удалось взять с ходу, и в нём затворились киевляне. Но собравшемуся на площади люду было не до печальников князя Ярополка, все их взоры устремлены на князя Владимира, и уже никто не сомневается, что его сейчас вновь будут выкликать князем Новгородским. Волнуется людское море, но пред конём Владимира расступается, пропуская князя и бояр на лобное место.

Два года назад стоял здесь Владимир и так жё сверху вниз смотрел на толпу, но лица тогда были другие. Не то, чтобы ненависть на них была, но неприязнь, это точно. Выходит, прав Добрыня когда говорит, что только тот князь люб народу, за которым есть сила. Прошлый раз сила была за Ярополком Киевским, а ныне вот она, мощь Владимира, блещет на утреннем солнце начищенной бронью.

Боярин Глот сунулся, было сказать первое слово народу, но молодые Ратша и Шварт оттёрли его плечами. А боярин Хабар шагнул вперёд. Голос у Хабара громкий, разносится на всю площадь, и слова он говорит любезные сердцу новгородского люда. Потому и ответили ему дружно, всем новгородским вече приговорив:

- Быть отныне Владимиру князем в Новгороде.

Владимир никак не ожидал, что его возвращение пройдёт столь гладко и почти бескровно. Варягам ярла Ската мечи обнажать не пришлось - Новгород был отдан Владимиру стараниями старшины. Той самой старшины, что два года назад склоняла чёрный люд на сторону Ярополка. Конечно, здесь не обошлось без усилий Добрыни, который где лаской, а где таской подтолкнул бояр под руку сестричада, но ведь не может же власть князя держаться только на золоте и страхе. Вчера Владимира гнали прочь, сегодня Ярополка, а как дело повернётся завтра? Где та основа, на которую он может твёрдо встать, не боясь, что она вывернется из-под его ног скользкой палубой ладьи в ветреную погоду.

Всех новгородских бояр Владимир знает в лицо, с Ратшей и Швартом вырос вместе и может, кажется, не сомневаться в их верности, во всяком случае, в той степени, в какой боярин вообще может быть верен князю. А верность боярская, как и верность варяжская, на выгоде держится - качнулась удача в сторону Владимира, значит люб им князь Новгородский, а отвернётся удача – поминай, как звали.

Может не о том он думает в это солнечное утро своего несомненного торжества, проезжая по улицам города, который два года назад покидал в спешке и сраме, но не исключено, что как раз сегодня подобные мысли уместны, потому что завтра будет поздно.

Владимир покосился назад, где, тесня крутыми плечами толпу, двигались плотной группой одетые в бронь и волчьи шкуры люди. Ехавший рядом Добрыня склонился к нему и сказал негромко:

- Белые Волки Перуна.

Выходит, Перуну тоже нужны мечи для достижения каких-то целей в этом мире, и он не склонен полагаться только на седобородых волхвов и кудесников. Но в любом случае людей в волчьих шкурах объединяет не только корысть, но и служение божеству, цели которого им, быть может, не до конца понятны.

- Надо брать Рюриково городище сегодня же, - сказал Добрыня.

- Победа должна быть полной.

- Пусть боярин Привал забирает своих мечников и уходит с земли Новгородской, - предложил боярин Глот, глядя на Владимира преданными глазами, в которых однако пряталось превосходство.

В советники набивается толстый боярин, поскольку сед, а следовательно мудр. Но если бы прожитые годы хоть чему-то учили людей, этот мир не был бы столь нелеп и убог.

- С Ярополком нам ратиться ни к чему, - заметил сухой желчный старик боярин Верещага. - Ярополк пусть сидит в Киеве, а Владимир - в Новгороде, по завету Великого князя Святослава.

Новгородские бояре одобрительно загудели, Добрыня только щурился на этот гул, всем своим видом показывая, что решать Владимиру. Сила под рукой князя собралась немалая - тысячи полторы мечников, которые уже пересаживались на коней. У боярина Привала и четверти от этого числа не наберётся, да и те на две части разбиты - кто в Детинце, кто в Рюриковом городище. А после вечевого слова, на стороне Владимира и новгородское ополчение. Так что Привалу в любом случае не высидеть помощи от Ярополка, даже если князь поторопится.

- Скачи к городищу, боярин, - повернулся Владимир к Глоту. - И скажи Привалу, чтобы брал ладьи и уходил с честью.

Бояре одобрили, Добрыня промолчал, даже лицо его не изменилось, но Владимир, знавший его с малых лет, по этому молчанию понял - осуждает. За слабость, что ли, посчитал столь выгодный сговор с Привалом? Но ведь нет никакого смысла ни в разгроме городища, ни в гибели людей. Владимир крепко теперь сел в Новгороде, а Ярополку Киевскому здесь больше не править.

Боярин Глот ускакал, а Владимир, оставив малую часть дружины присматривать за Детинцем, двинулся за ним вслед с остальными, чтобы при необходимости продемонстрировать Ярополкову наместнику свою мощь. Не доезжая пятисот шагов до Рюрикова городища, встали. Владимир надеялся, что киевский боярин из ума не выйдет, а потому и не придётся зорить гнездо, где прошли лучшиё годы недолгой пока Владимировой жизни. Само городище строил ещё предок Владимира, Рюрик, и строил с большим умом, поскольку пролетевшие годы почти не оставили следов на его стенах.

Ярл Скат, прискучив стоять истуканом, присел на траву таким же истуканом. Вслед за ним и боярин Хабар стал гнуть своё жилистое тело к земле, морщась от боли и жалуясь на поясницу. Ему сочувствовали, те, что постарше, - всерьёз, а бояре Ратша и Шварт - зубы скаля. Да и что с них взять, поживут на этом свете с Хабарово, так поймут, что не всё в жизни малина.

Молодцы в волчьих шкурах расположились поодаль. Брони у, них, по наблюдениям Владимира, были хороши, не хуже нурманских.

- Своди меня в святилище Перуна, - повернулся князь к дядьке.

Добрыня в ответ лишь чуть заметно кивнул головой. Есть вещи, о которых лучше говорить шепотом, ибо в шепоте больше тайны, а значит и страха больше. Культ Перуна взращивается на крови и тайне, а что может быть притягательнее этого.

Боярин Привал ждать себя не заставил и, забрав своих людей из Детинца, покинул Новгород к исходу дня. Ушёл с глаз долой на трёх ладьях, ударив с обидой вёслами по волховской воде.

Победу праздновали в Рюриковом городище, больше нигде князь Владимир не захотел пировать. А пир задался хмельной и сумбурный - оголодавшие за день бояре быстро теряли разум, благо было в чём его утопить. Столы ломились от мяса, а медовая брага висела сосульками на усах и брадах. Засыпали тут же, падая лицом на стол. Спящих не тревожили, отливали водой только буйных, вздумавших ни к месту показывать удальство. Боярин Хабар вцепился в бороду боярину Глоту, еле-еле их друг от друга отодрали. Сколько Владимир их помнил, всё не было меж ними мира, ни на пиру, ни в совете, всё норовили они облаять друг друга на потеху соседям.

- О чем спор? – спросил Владимир.

Первым нашёлся боярин Хабар, которому в схватке меньше досталось, и пока боярин Глот приводил сбитое дыхание в порядок, заговорил срывающимся от возмущения голосом:

- Ты сам посуди, княж Владимир, у сгинувшего в огне боярина Збыслава остался сын, а боярин Глот обобрать хочет малого, не имея на то никаких прав.БикЮ - Как это никаких, - обрел, наконец, вместе с дыханием и голос боярин Глот. - Разве Збыслав ни одного со мной корня, коли наши деды были братанами. Так какого рожна наши родовые земли должны в чужие руки переходить. Мало ли от кого Хабарова девка могла принести приблуда.

Боярин Хабар, не находя слов от возмущения, пустил в облыжника кость с изрядным шматом мяса, но промахнулся, угодив в служку, который растянулся на полу к общей потехе.

- То же самое можно сказать и про тебя, боярин Глот, - вмешался в спор молодец в волчьей шкуре. - Никто из нас не видел твоего зачатья.

Слова эти были встречены громом смеха и гулом одобрения, а боярин Глот едва не лопнул от натуги, вызванной обидой.

- Мечник прав, - сказал боярин Ратша, нависая над столом крутыми плечами. - На свадьбе Збыслава и дочки Хабара все мы пили меды. Свидетелей сколько хочешь.

Спор между дядьями и племянниками за наследство - давний спор, и выигрывает чаще не тот, кто прав, а тот, у кого рука тяжелее. Тут даже слово князя не всегда указ - часто режут по живому.

- Треть доходов с земель боярина Збыслава - боярину Глоту, треть - боярину Хабару, и ещё треть - в казну княжескую, - распорядился Владимир. - До той поры, пока сын Збыслава войдёт в возраст и своим умом начнёт жить. А теперь - братину по кругу.

Большинство присутствующих решение Владимира одобрили - если не по справедливости рассудил, то хотя бы поровну. А ребёнок, может, и года не проживет на этом свете, так стоит ли боярам раньше времени аки псам глотки рвать друг другу.

Боярин Хабар, кинув умом, пришёл к выводу, что треть всё-таки лучше, чем ничего, и уж коли эта третина попадёт в его руки, то выживет младенец или нет, он её не выпустит. А потому братину принял Хабар хоть с лицом постным, но с сердцем спокойным.

- За князя Владимира, мудрого судью в боярских спорах.

До Глота братина дошла через бояр Ратшу и Шварта, и уклониться от питья, значит, обидеть не только боярина Хабара, чтоб ему пусто было, но и князя Владимира, и всех сидевших за столом бояр и мечников.

- За князя Владимира, и пусть будет его слово камня тверже.

Добрыня доволен, как князь рассудил бояр. Может быть, впервые за сегодняшний день просветлел лицом. А хмель не берёт древлянского лешего - из братины пил, ни капли на бороду не упало. Тверда у Добрыни рука и силы в ней на троих хватит.

- Кто он, этот золотоголовый в волчьей шкуре? - спросил Владимир.

- Ладомир из рода Гастов. Старый это род, древлянский, сошедший почти на нет в кровавых усобицах.

Не стал Владимир допытываться чьими стараниями этот молодец из древлянских земель очутился в лесах новгородских. Знатно в своё время прошлась рука Владимировой бабки княгини Ольги по древлянским родам. И в первую очередь рубили те головы, которые торчали выше прочих.

- Зачем Перуну Волки, Добрыня?

- А зачем князю мечники?

- Так ведь князь не бог, молнией сверху не ударит.

- Всё в мире связано, - возразил Добрыня. - И всё друг друга питает. Коли князь сердцем крепок, то и мечники его удалы и удатны, а в силе мечников власть князя. Так и с богом: чем больше людей ему служат, чем больше крови льют в честь, тем силы в нём больше.

- Выходит, оплошал я сегодня с боярином Привалом?

- Оплошал, - Добрыня взял кость и ударил ею по серебряному блюду, выбивая мозги. - Перун даровал тебе победу, а ты забыл ему отплатить. Ярополк решит, что ты слаб, оттого и отпустил с честью боярина Привала, а слабых бьют.

- А как же слово князя, которое, если верить боярину Глоту, твёрже камня?

- Так ведь Привала могут задрать волки, - ухмыльнулся в бороду Добрыня.

- За волков я не ответчик, - хмуро бросил Владимир.

Пили до утра, а по утру, продрав глаза, многих не досчитались. Среди боярских мечников все вроде были в наличии, до княжьих Хабару дела не было, а вот молодцы в волчьих шнурах исчезли, как в воду канули. Боярин этому обстоятельству не огорчился, но с другой стороны ничего худого о Перуновых Волках он не сказал бы. Припомнилось, как златоголовый Волк тремя словами срезал боярина Глота, весь пир зашелся от смеха. А ведь многие сразу подумали, что боярин Хабар с Перуновыми ближниками в сговоре. И боярин Глот сразу стал покладистым. Какая жалость, что Хабар с пьяных глаз не сумел воспользоваться такой оказией.

Мечники Хабаровы разбрелись кто куда, и пришлось боярину долго блуждать по городищу, построенному Рюриком варяжским обычаем много лет тому назад. Городище-то какое огромное, а говорят, что он пришёл к нам с малой дружиной. Все Владимировы мечники вместе с нурманами и новгородскими боярами разместились здесь без труда. Рюрик так и не увидел киевских стен, а вот его родович Олег добрался до полянских земель. У Владимира тоже глаза рано или поздно замаслятся на великий стол.

Хабар долго спотыкался о чужие руки и ноги, опрокидывая тяжёлые скамьи, пока не наткнулся на спящего Косого. Подвернувшийся под руку служка вылил на голову мечника чуть не целый крин холодной воды. Славно попотчевал гостей княж Владимир. У Косого аж борода от мёда слиплась, да и остальные лежат вповалку.

- Шевелитесь, лодыри, - прикрикнул Хабар на мечников, которых хмель никак не хотел выпускать из своих объятий.

Наверное, у самого боярина вид не лучше: и в голове тяжесть, и в желудке нехорошо, вот только в спине, кажется, отпустило. Соколом не соколом, а в седло пал. Владимировы стражи опустили подъёмный мост - тоже погуляли молодцы, но то добро, что хоть на ногах стоят.

Вступившее в свои права лето сыпануло на славянскую землю разнотравьем, и от запаха буйствующей жизни у Хабара закружилась голова и без того еще не протрезвевшая после хмельного пира. В седле боярин, впрочем, держался твердо, да и годы его ещё не те, чтобы мешком валиться под ноги собственного коня. И рука, как это подтвердил минувший день, ещё способна удержать меч назло недругам. А коли меч в руке, то можно и о правах своих крикнуть в полный голос. Одна незадача: не дал Даджбог, отвечающий за плодородие на славянских землях, боярину крепких сыновей, а те, что появлялись ночными стараниями, больше года на этом свете не задерживались. Можно было, конечно, завести молодку и попробовать с нею всё сызнова, но будет ли от этого толк, никто не знает. А годы Хабара далеко не молодые. Остаётся, правда, внук Яромир, хотя и от дочери, но всё одно Хабаровой крови.

Один вопрос с вчерашнего дня мучил боярина - с чего тот кудрявый молодец вздумал вмешиваться в их с боярином Глотом спор? Приметил его Хабар ещё прошлой ночью, когда тот расторопно рубил головы Ярополковым ратникам. Знатные Волки вырастают ныне под сенью Перуновой рощи. И ударила боярину вместе с запахом разнотравья в голову мыслишка - а не ходил ли этот молодец в напуск на Збыславово городище? Слух о том, что горделивого боярина задрали Волки сразу пошёл по Новгороду. Вся Збыславова челядь полегла, а Милава выскочила из огня живой и невредимой, уж не с помощью ли Белого Волка? И ровно через девять месяцев родила малого с волосёнками золотистого цвета. А боярин Збыслав был черноват, как и вся его жуковатая порода.

Даджбог тебе не помог, боярин Хабар, несмотря на все твои дары и жертвы, так, похоже, Перун поспособствовал волчьим семенем. Милава правды не скажет, хоть на куски ее режь, да и что толку жёнку казнить - понесла и понесла, а для боярина Хабара это, может быть, знак Перунов. Отметил его Ударяющий среди всего прочего люда и ждёт теперь ответного дара. Послать надо тивуна Родю за баяльником, пусть разъяснит Хабару суть воли Перуна, а то неровен час поклонишься да не туда. А Перун бог мстительный и подобных ошибок не прощает.

Глава 6 Порука на крови

Боярин Привал двигался из Новгорода неторопко. Битые киевские ратники вяло загребали вёслами против течения. Спешить было некуда. Вряд ли князь Киевский скажет им спасибо за утерянную новгородскую землю. Конечно, не мечнику Вилюге отвечать за тот промах, а боярину Привалу, но всё равно хорошего в этом мало. Тем более что Вилюга славно прижился в Новгороде: и жёнки были, и брага. Кто мог подумать, что принесёт князя Владимира, как снег на голову. Хорошо ещё, что не убили Вилюгу во время бойни на Торговой площади, когда на помощь боярским мечникам подошли Белые Волки. А Перуновых ближников, говорят, ни стрела, ни меч не берут. Якуня рассказывал, что видел своими глазами, как Волки не только рубили мечами, но и клыками рвали несчастных киевлян. Вилюга ничего подобного ни подтвердить, ни опровергнуть не мог - его гнали по площади мечом, и уцелел он только потому, что завалился в щель между двумя амбарами.

Боярина Привала Вилюга не винил - кто бы устоял против княж Владимира, коли сам Перун на его стороне? Уже то хорошо, что по добру по здорову ушли из Новгорода. Теперь можно вволю налюбоваться лесистыми волховскими берегами, а весло, как и меч, для ратника дело привычное.

Более суток уже гребут киевляне по чужой реке, пора уже и к берегу пристать, чтобы дать рукам волю. Устали все, хоть и гребут с подменой. Якуня свернулся калачиком на дне ладьи меж лавок и храпит так, что в Новгороде слышно, а Вилюгу в этой большой зыбке не укачивает - мерещится что-то, а от того и сон его некрепок. Предчувствие его мучает нехорошее, хотя, казалось бы, все неприятности уже позади.

К вечеру боярин Привал всё-таки выбрал место для большого стана. Вилюга первым прыгнул на пологий берег и сразу же бросился собирать хворост. Страсть как горячей похлебки захотелось.

- Подстрелить бы какой-нибудь дичинки, - прицокнул языком Якуня. - А то от солонины в животе бурчит.

Раздобрел Якуня на новгородских харчах, солониной уже брезгует. Но и Вилюга тоже непрочь отведать дичины, а потому и кивнул на слова товарища головой.

- Вы тут костром займитесь, а я пошарю по зарослям до полной темноты.

Про Вилюгу всем известно, что зверобой он не из последних. Пусть и родился, он в киевских стенах, но белку, если подворачивался случай, стрелой в глаз бил без промаха. Жизнь, она всему научит, а для Вилюги поход в Новгородские земли далеко не первый. Ходил он и в леса древлянские с князем Ярополком, и превозмогли они тогда дружину Олега. Этого Олега Вилюга потом с товарищами извлекал из рва. Бежал князь Древлянский в Овруч, но не добежал - то ли конь его оступился с подъёмного моста, то ли подтолкнул кто-то по ночному беспросветному делу, да только задавили Олега в том глубоком рву. Извлекли его уже мёртвым. Князь Ярополк огорчён был смертью брата, но огорчением покойника на ноги не поднимешь.

Новгородские леса ничем не хуже лесов древлянских, и дичи здесь хватит не на одну дружину, вот только потемну здесь не разгуляешься. Ткнёт леший веткой в глаз, вот и отохотился на всю жизнь киевский мечник Вилюга.

Поначалу ему показалось, что это лось мелькнул меж кустов, а как подкрался ближе, так сердце у него упало - кони это были, и кони под седлом. А рядом двое мечников в волчьих шкурах стерегут тех коней. Поднял Вилюга лук, но выстрелить побоялся, потому что шум послышался в кустах, а потом громкие вопли на берегу. Вилюга опрометью бросился назад, хотя и с глупа бежал, наверное, под чужие мечи голову подставлять.

До берега, он, впрочем, не добежал, схоронился в зарослях. Прозевал боярин Привал волчий напуск. Из только что поставленного шатра воевода выскочил в одной рубахе, да так и не успел мечом взмахнуть. Прыгнул на него сверху Белый Волк и замял на траву. А по берегу пели оперённые стрелы, сея ужас и смерть. Киевляне-то у своих костров как на ладони - бей любого на выбор. Якунину жизнь взяли сразу две стрелы, даже ногами взбрыкнуть не успел старый Вилюгин товарищ. А потом выскочили из кустов всадники, и пошла рубка, от которой Вилюге сделалось тошно.

Воевода Кречислав успел пробиться к ладье с десятком ратников, но не успел отчалить. Из-за борта выскочили голые люди и повязали киевлян. Расплох, он и есть расплох - не столько отбивались, сколько по кустам ховались. Но и там их уже поджидали волчьи пасти. Вилюга даже глаза закрыл, чтобы не видеть берега, усыпанного трупами, а очнулся, когда почувствовал остриё меча меж лопаток и услышал над собой спокойный голос:

- Вставай, мечник, в другом месте отоспишься.

Уцелел в страшной бойне не только Вилюга. Еще человек двадцать пять во главе с боярином Привалом и воеводой Кречиславом стояли связанные на берегу. К ним и толкнул мечника Волк с золотистой шерстью.

- Грузи их в ладьи, Ладомир, - услышал Вилюга хриплый голос. - И сплавляй вниз.

Вилюга с ужасом покосился на этого самого Ладомира, но тот лишь белые клыки оскалил в ответ. А зелёные глаза в свете затухающих костров смотрели на пленника холодно, насмешливо и безжалостно.

Озадачил боярина Хабара баяльник, да так озадачил, что он два дня ходил смурной и задумчивый, а на третий отправился в гости. И подарок прихватил со смыслом - греческий меч, украшенный по ножнам и рукояти золотом и серебром. Оно, может велик дар, но ведь дорого уважение.

Добрыня боярина встретил на крыльце - тоже внимание оказал. Но и Хабар, не хухрышка какая-нибудь, себя не ронял, пока всем четырём углам не поклонился, за стол не сел.

Добрыня мечом любовался и сдержанно благодарил. Ни хозяин с вопросами не лез к гостю, ни гость хозяина не злил торопливостью.

- Сон я видел, воевода, - приступил, наконец, к делу Хабар после доброго глотка во здравие.

- Сны разные бывают, но бывают и вещие.

Добрыня пребывал сегодня в хорошем настроении, а крепкие белые зубы легко рвали мясо и столь же легко его перемалывали на зависть боярину Хабару, который засмотревшись на хозяина едва не утерял нить разговора.

Алый кафтан на Добрыне расшит золотыми птицами - подарок купцов из-за моря, поспешивших приветить сильного человека. На Хабаре кафтан поплоше, не так в глаза бьёт цветом зелени, но тоже из доброго полотна:

- Привиделось мне, будто моя жёнка родила девку, а та девка обернулась волчицей и спуталась с волком, а уж от той вязки родился под молнией Перуна волчонок. И сказано мне было, что волчонок люб Ударяющему, и всем моим делам он наследник.

Добрыня смотрел на боярина с интересом, но по глазам трудно было понять, поверил или нет. А Хабар самому себе неожиданно поверил - боярину вдруг ударило в голову вместе с фряжским вином, что такое видение ему действительно было, просто в слова вылилось только сейчас.

- С баяльником говорил?

- Баяльник подтвердил, что сон этот - вещий. Но хотелось бы услышать и слово кудесника Вадима.

Добрыня задумчиво почесал затылок жирными пальцами:

- Ладно, боярин, окажу тебе услугу. Завтра на рассвете будь у старых ворот, я провожу тебя к святилищу Ударяющего.

Ещё посидели и ещё выпили. Боярин Хабар сказал с вздохом, что уж если ратиться, то об эту пору, а если спохватиться под конец лета, то тогда и начинать не стоит. Добрыня скалился в ответ, подливал боярину фряжского вина, швырял выжлецам обглоданные кости, хвалил гостю их собачьи стати, но ничего путного не сказал. То ли не доверял Хабару, то ли вопрос о походе ещё не решился.

- Слышал я стороной, что Приваловы ратники сгинули где-то в болотах.

- Да ну, - поразился Добрыня. - Не иначе как леший над ними посмеялся.

- А то, может, волки загрызли, - вздохнул Хабар. - Их ныне по лесам развелось видимо-невидимо.

- И от волков бывает польза. Не след только болтаться по чужим землям и гневить Перуна.

Из города выехали, чуть только первые лучи солнца позолотили крыши. Собралась группа верших человек в тридцать. Сам Владимир - на коне вороном, а Добрыня - на коне белом. Из дружины только самые ближние к князю, а остальные - бояре новгородские, среди которых и вечных Хабаров недруг Глот. Древлянский леший, похоже, надул вчера Хабара, хотя с другой стороны, в большой компании сподручнее кланяться Перуну. Вот только в чью сторону тот общий поклон будет, уж не в сторону ли града Киева?

Ехали долго, кони и те успели притомиться, да и солнце, взобравшись на самую макушку неба, изрядно оттуда припекало спины. Боярин Хабар заскучал было о своей пояснице, но в это время въехавший на окраину бора Добрыня остановил коня и спешился. Все остальные с охотой последовали его примеру. Боярин Хабар уже раскатал губу на кусок припасённого в седельной сумке мяса, но дожевать ему не дали - в трёх шагах словно из-под земли вырос всадник.

- Здрав будь, Ладомир, - громко произнёс князь Владимир, поднимаясь с поваленного дерева и ставя ногу в стремя подведённого мечникам коня.

- Рад быть твоим вожатым к Перунову дому, княж Владимир, - отозвался Белый Волк.

Лесом ехать было полегче - не так жарило солнце, да и лошади шли шагом по звериным тропам, где для резвости не было места. О священной роще Перуна знали все, но допускались туда лишь избранные, в сопровождении ближников Ударяющего. И эти вожатые, как подозревал Хабар, не столько дорогу показывали, сколько путали.

Перуна в Новгороде почитали, волхвов его одаривали, но в делах домашних больше полагались на чуров, хранителей очага. В делах торговых подмогой или помехой был Стрибог, а об урожае просили чаще Даджбога. Перун помогал земледельцам дождём, но больше жаловал ратников, тех, кто искал добычу с мечом в руке.

У лесного жилища спешились. Уставших коней тут же расхватали молодцы в волчьих шкурах, многих из которых Хабар уже различал в лицо - гостили они у него на подворье в ночь перед возвращением князя. Не то, чтобы боярин боялся ночного леса, но как-то не по себе ему стало от уханья – похоже лешие расшалились в чащобе. Томили сердце Хабара предчувствия то ли неслыханной удачи, то ли печального конца.

Потому и шел он следом за кряжистым Добрыней без легкости в ногах, путаясь в выступающих из-под земли кореньях. Узенькой была тропочка, ведущая в святилище Перуна, такой узенькой, что об нее можно было порезаться, как о лезвие ножа. В затылок Хабару дышал молодой Шварт, худой и легкий на ногу. Торопился, видимо. Ухватить за хвост золотую птицу счастья. Отец его тоже был рисковым человеком, оттого, наверное, и сгинул в радимецких землях, удалью своей похваляясь. Ратное счастье – неверное счастье, а Перун-бог через раз смотрит на своих печальников.

Совсем стемнело, когда бояре вышли, наконец, к высокому тыну, который словно вырос вдруг из-под земли перед утомлёнными путниками. Ворота дрогнули и открылись без видимого человеческого участия. Прямо навстречу гостям от гонтища двинулись старцы в белых одеждах и при белых же длинных бородах, которые чуть ли не в коленях путались - волхвы Перуновы. Много о них шептались по углам, но вслух судить их никто не осмеливался. Перун в гневе за обиду, учиненную своим ближникам, мог сжечь и амбар, и дом охальника. Да и сами волхвы умели беду напророчить - случалось и скот дох, и посевы вымокали на корню. Среди Перуновых ближников выделялся один, и не бородой даже - глазами. Так и стригли они чужие лица, путая мысли и вызывая невольную дрожь в коленях. Боярин Хабар догадался, что это и есть главный Перунов кудесник Вадим.

Боярину доводилось видеть Перуновых идолов, но этот был особенно величественен. Посреди капища возвышалась огромная голова бога, вырезанная из ствола гигантского дерева. Страшен был лик Перуна, брови над глазницами насуплены, а в тех глазницах горят красные огоньки. Вокруг идола стояли молодцы в волчьих шкурах, с мечами в руках, готовые выполнить любую волю грозного бога.

Перед золотой Перуновой бородою лежал камень, рунами украшенный, и каждая руна - завет Ударяющего бога, а про что те заветы знают только волхвы, а о самом главном - кудесник Вадим.

Первым братину поднесли боярину Шварту - начали с молодшего. Отпил боярин глоток, а остатки вылил на камень. Что ему сказал седобородый кудесник, Хабар не слышал (не для чужих ушей предназначались те слова) но отошёл Шварт от камня с просветлённым лицом.

После хмельного на любом пиру закуска - боярин Ратша прямо здесь же на камне прирезал подсвинка. Кровь жертвы Перунов камень вобрал в себя полностью, не оставив на поверхности и малой капли. Красные огоньки в глазах Ударяющего бога засветились ярче, а пламя зажженного костра жадно вспыхнуло, принимая в себя обескровленного подсвинка. Вкусив мяса, Перун разохотился - огонь пошёл уже и по бороде, изрядно напугав боярина Хабара, который то ли от неожиданности, то ли от страха прикрыл глаза. А когда открыл их, то у Перунова камня Волки держали уже другую жертву. Не вдруг Хабар признал в обнажённом по пояс человеке боярина Привала, наместника Ярополка, с которым было выпито - съедено немало, а когда признал, то похолодел сердцем. Вёл себя Привал смирно, только обезумевшие круглые глаза страшно смотрели прямо в лицо княж Владимиру. А тот хоть и выглядел бледным, но твёрдо стоял на широко расставленных ногах, и только длинные пальцы нервно теребили рукоять тяжёлого варяжского меча.

Боярина Привала опрокинули навзничь на камень, и кудесник Вадим, сверкнув очами, рассек ему грудь широким ножом. Кровь боярина брызнула прямо в лицо кудеснику, но тот даже не мигнул и лица не вытер, а склонился над поверженным телом и рванул из груди трепещущий кусок мяса. Боярин Хабар отшатнулся, поражённый чудовищным зрелищем, а из глоток стоящих вокруг бояр вырвался то ли вздох, то ли беззвучный вопль. Брошенное на Перунов язык сердце завертелось, зашипело и исчезло в пасти идола. Владимир, повинуясь руке кудесника, шагнул вперёд и стал столбом в шаге от Перунова камня.

- Твоя воля и твоя власть, - сказал Вадим неожиданно густым голосом. - И никто не сможет тебя остановить на избранном пути, как нельзя остановить огненную стрелу Перуна.

Где-то в тёмном углу капища ударили в било, и сразу же вздрогнули стоящие истуканами вдоль стен Белые Волки. Било гудело всё громче и громче, и подчиняясь заданному ритму задвигались вокруг Перуна его печальники. Было в этом танце что-то завораживающее. Боярин Хабар и сам не заметил, как стал частью хоровода, а ноги его задвигались в такт Перунову сердцу. Где-то за спиной боярина обиженно взвизгнул рожок, ему басовито ответил другой, потом подключился третий, хохотнувший над обидой первого, и всё это вместе слилось в дикую, подхлёстывающую сердце музыку, которой просто нельзя было не подчиниться. И уже без всякого смущения смотрели все ещё на одну жертву у Перунова камня, и взмах Владимирова меча не заставил дрогнуть распалившиеся сердца. Боярин Хабар тоже смахнул чью-то голову, когда пришёл его черёд угодить Перуну и услышал голос Вадима у своего уха:

- Береги волчонка, в нём будущее твоего рода.

А всего на Перунов камень пало в ту ночь двадцать пять киевских мечников.

Путь от святилища Владимир проделал как во сне. Не то, чтобы пролитая кровь была первой в его жизни, но никогда даже после самой злой сечи он не чувствовал столь тяжкого похмелья. Перунова десница, опустившаяся на его плечо, была слишком тяжела. Так тяжела, что он едва на ногах устоял и с трудом успокоил взбесившееся сердце. Перун был злым богом, богом кровавым, но сулил власть и славу. А что такое князь без власти – изгой! Владимир уже пил из горькой чаши изгнания и ему хотелось верить, что осушил он её до дна.

Бояре, ступая след в след за князем по лесной тропе, помалкивали, переживая каждый в себе то, о чём довелось узнать в сегодняшнюю ночь на хмельном от крови Перуновом пиру. Обернувшись Владимир увидел в чуть забрезжившем свете довольное лицо Добрыни, который прикрывал сестричаду спину. В эту ночь древлянский леший повязал новгородских бояр кровью, и теперь уже можно не бояться их перехода на сторону Ярополка Киевского. Ну а дальше что? Пролететь Перуновой стрелой до самого града Киева? Кудесник Вадим обещает Владимиру победу. В печени боярина Привала увидел он идола Перуна на самом высоком Киевском холме. А Владимир увидел горы окровавленных трупов, скрывающих под собой камень, украшенный священными рунами, и самого себя с отливающим алым мечом в руке. И чем больше крови, тем крепче власть князя. Всё в этом мире взаимосвязано. И связь Владимира-князя с Перуном-богом отныне нерушима, если, конечно, не дрогнет сердцем князь, разочаровав своего бога.

Бояре, добравшись до лесного гонтища, хлебнули поднесённой Бирючом медовой браги и повалились на лежанки - отсыпаться. Владимир собрался было последовать их примеру, но Добрыня осторожно тронул его за плечо:

- Есть разговор, князь.

От гонтища они отошли разве что шагов на пятьдесят-семьдесят, а там на лесной опушке уже поджидали Владимира несколько человек, среди которых был и кудесник Вадим. Старец сидел на замшелом пне и смотрел мимо подошедшего князя и мимо людей. В пяти шагах от кудесника стоял человек с перекошенным от страха лицом и зыркал по сторонам круглыми глазами.

- Вилюга, - пояснил Добрыня. - Последний из Ярополковых ратников.

- А почему жив?

- Потому что видок и смерти Привала, и боярской поруки на, крови. Ему Ярополк поверит.

Уж слишком хитро играл Добрыня – мало ему столкнуть Владимира с Ярополком, так надо ещё, чтобы Ярополк выступил первым, а Владимира считали пострадавшей стороной.

- Не о том ты думаешь, князь, - неожиданно сказал Вадим. - Пусть Ярополк содрогнётся от твоей решимости и с разбитым сердцем бежит прочь. Пусть знает, что пущен ты к цели Перуновой десницей, а пущенная стрела не знает жалости.

Странные у кудесника глаза, то серые, почти бесцветные, то вдруг заполняются такой синью, что больно становится в них смотреть. Чего хочет этот человек от Владимира, чего добивается в этой жизни?

- Хочу, чтобы стал Перун одной стопой на берегу Волхова, а другой на берегу Днепра и простёр свои длани над всеми землями в округе. Тебе Владимир вести Перуновы рати на град Киев, и пока не просохнет кровь на ваших стопах, Ударяющий будет с вами.

Этот человек умел вселять уверенность в чужие сердца, во всяком случае, Владимир, глядя в сияющие синевой глаза чувствовал необыкновенный прилив сил и твёрдую уверенность в успехе. Сомнения появились потом, когда он оторвался от этих глаз и реально оценил собственные силы и грандиозность стоящих перед ним задач. Можно отобрать у Ярополка стол киевский, собрав вокруг себя всех жаждущих добычи, но вот как потом утвердиться на том столе? С помощью Перуновой длани, в которой сила и страх? Велика утроба Ударяющего бога, и много потребуется крови, чтобы насытить её. Но ведь прав Добрыня - там, где кончается страх, начинается измена.

- Хорошо, - кивнул головой Владимир. - Отправляй ратника к Ярополку - пусть знает.

К ратнику, которого Добрыня назвал Вилюгой, подошёл мечник в волчьей шкуре и слегка тряхнул за ворот. Роста мечник был не слишком высокого, да и шириной плеч не отличался, но в каждом движении его небольшого тела чувствовались уверенность и сила.

- Бакуня, - назвал его Добрыня. - Сквозь стену пройдёт, если понадобится. Он проводит Вилюгу до Киева. У волхвов везде есть свои люди, так что без вестей не останемся.

Вадим поднялся, а следом поднялись и сопровождающие его седобородые ведуны. Все четверо кивнули белыми головами княж Владимиру и скрылись за зелёной завесой. И там, куда они ушли, смолкло птичье пение.

- Союзники нужны, - вздохнул Владимир. - Один в один нам Ярополка не одолеть.

- А Рогволд Полоцкий чем тебе не союзник, - усмехнулся Добрыня.- И дочка у него есть, говорят красавица.

Красавица та дочка или нет, но Рогволда повидать Владимиру надо - идучи на Киев, Полоцка не миновать. А пример Рогволда и на бояр и на князей удельных подействует отрезвляюще. Ну а коли, не захочет князь Полоцкий дружбы Владимира, то тем хуже для него.

Глава 7 Полоцкий торг

С Владимиром в путь отправились два мечника его дружины, Шолох и Нур, варяг Фарлаф, отличающийся бычьей силой и недалёким умом, и три Белых Волка, Ладомир, Ратибор и Войнег, получившие от Бирюча наказ пуще собственной шкуры беречь князя.

Чтобы не привлекать внимание на пристани, торговую ладью перехватили уже в пути, окриком и княжьим велениём заставив приблизиться к берегу.

Гречанин Анкифий, хитроватый мужичонка невеликого роста, с быстрыми тёмными глазами, князя Владимира узнал сразу, но соседству, кажется, не обрадовался.

- Бери нас в дружину, купец, - усмехнулся Владимир. - Пути ныне не безопасны.

В ладье человек за пятьдесят: гребцы и приказчики Анкифьевы. И почти все с оружием - у кого меч, у кого сулица, у кого лук и стрелы. Добра-то на ладье с избытком, а охотников ощипать бела лебедя на путях дорогах из варяг в греки хватает. Храброе сердце у этого мужчонки, коли он с такой малой силой шастает по чужой стороне. Впрочем, удельные князья берегли торговых гостей, поскольку польза от них немалая.

Одежда на князе Владимире простая, бронь скромная, да и люди его одеты ему под стать. Не знай купец в лицо князя, за ровню бы посчитал и в охрану бы нанял без раздумий. Семь молодцов, один к одному, кто ж станет отказываться.

- Про то, кто я такой, никому в Полоцке ни слова, - понизил голос Владимир. - И людям своим накажи, которые меня знают.

Гречанин в растерянности только головой закивал и смешно рукой перед собой затряс.

- Это он чего? - спросил Ладомир князя.

- Крестится, - усмехнулся Владимир. - Вера у него такая. У каждого народа свои боги, Ладомир.

- А какой лучше всех? - спросил Ратибор.

- Тот, который тебе в помощь, - сдвинул брови у переносья князь.

Хитро ответил Владимир. Но на то он и князь, чтобы бога выбирать по выгоде, а Ладомир свой выбор сделал, и отныне пойдёт по той дорожке, на которую ему укажет Перун.

Ладья у грека была поменьше той, что Белые Волки отбили у киевских ратников, но бортами повыше, чтобы вместить побольше товара, и не такая ходкая, несмотря на старательность гребцов. А вообще-то Ладомир весло не любил, от него на ладонях сплошные мозоли. То ли дело конь, свистнул, гикнул и полетел ветром. А тут спина одеревенеет, пока тяжёлой деревяшкой от Волхова отмахнёшься.

- Привыкай, - усмехнулся княжий мечник Шолох. - Воинская удача не только от меча зависит, но и от весла.

Шолох, если верить его словам, успел побывать с князем Владимиром и в землях варяжских, и в землях фряжских, хотя годами он не многим старше Ладомира. Статей мечник не богатырских, но ухватист и в движениях быстр. Нур, тот годами постарше и лицом посмурнее, если и сронит слово, то исключительно в дело. Нурман Фарлаф и вовсе чурка-чуркой, если и бормочет что, так всё равно не понять, но с веслом управляется лихо и способен грести сутки напролёт не разгибаясь.

Князь Владимир гребёт наравне со всеми, и видно, что он к этому делу привычен, а в разговоры вступает редко, всё шарит по берегу глазами, словно потерял там что-то и старается отыскать. Глаза у Владимира синие, волосом он темнорус, в плечах поуже Ладомира, но ростом чуть выше. И по виду не скажешь, что князь - мечник и мечник. Разве что когда сведёт брови у переносья, то лицо у него делается жёстким, почти деревянным, как у идола Перунова.

Шолох с Войнегом, два сапога пара, как начнут на передыхе у костра болтать, один о землях фряжских, другой о леших и вилах, так все Анкифьевы гребцы собираются вокруг, разинув рты. Князь Владимир тоже Войнеговы рассказы слушает и улыбается - не верит похоже.

- А я говорю, есть, - стоит на своём Войнег. - И среди жёнок их не отличишь.

- Так если не отличишь, то чем же они вилы, - возмутился Шолох. - Жёнки и есть.

Князь Владимир засмеялся, а Ладомир не удержался и поддержал Войнега:

- Я такую вилу знаю, едва не утонул с её помощью.

- Коли не утонул, то это не вила, - стоял на своём Шолох.

- Как же не вила, когда она меня топила, - поразился его упрямству Ладомир. - Можно сказать, чудом всплыл.

- А вила нак же? - ахнул кто-то из темноты.

- Вытащил на берег. Помял маленько.

- Жёнщина порой сама не знает, что она вила, - разъяснил произошедшее с товарищем Войнег. - Oна это только в полнолуние у воды чувствует, ну и держись тогда, а то и сама уйдёт и тебя утащит.

- А откуда они берутся? - спросил сидящий одесную от Войнега гребец, поблёскивая круглыми от удивления глазами.

- Может жёнка какая погуляла с лешим, - пожал плечами Войнег. - А то сами вилы нагуляют и подбросят в зыбку. По виду-то не отличишь - дитё и дитё.

Самое трудное в пути даже не веслом по воде хлюпать, а тащить ладью волоком из реки в реку. Семь потов сойдёт с тебя, пока сладишь дело. Смерды из ближайших весей кормятся на тех волоках, иначе с одними Анкифьевыми гребцами застряли бы где-нибудь на перепутье.

Как из жуковатого грека дух ещё не вышел – мотается туда-сюда, по словам приказных, не первый уже десяток лет. Ладомир бы своей волей этим путем не пошёл, да ещё с товаром, будь он неладен, обломал все плечи.

Двина-река не краше Волхова, и вёсла по ней бьют не мягче, но за недели пути, да намаявшись на волоках, Ладомир греблю за труд уже не считал и почти в своё удовольствие помахивал веслом. Владимир сказал, что больше волоков не будет до самого Полоцка, и на том спасибо.

А сам Полоцк уступал Новгороду размерами, и городской тын был пониже да пожиже. Через неглубокий ров был переброшен мост, а дальше накатанная дорога вела прямо к пристани. На воротах стыли истуканами полоцкие стражники. Покрикивали на Анкифия, косились недовольно на его ладью – набивали цену, как понял Ладомир. Купцу, надо полагать не впервой договариваться с городской стражей, а у князя Владимира свои заботы - перекинулся словом с греком о встрече в городе и пошёл в открытые ворота. Поскольку шли они без товара, то никто им препятствий не чинил. Стражникам и без них работы хватало - Полоцк город торговый, а потому на входе-выходе бойкий. Улочки в Полоцке были теснее новгородских и вымощены не везде, а только те, которые ближе к Детинцу, нависшему серой хищной птицей над Торговой площадью.Дома в Полоцке тоже победнее, чем в Новгороде, в основном в один ярус, хотя загороды крепкие, бревно к бревну. А вот Детинёц хорош, невелик размерами правда, но крепок - лесины в два обхвата, и видно, что построен недавно.

Гостиный двор размещался на противоположном от Детинца конце Торговой площади. И пока Анкифий суетился с товаром, князь Владимир успел с мечниками горло промочить после долгой дороги. Столы, по правде сказать, были грязноваты, но медовую брагу в Полоцке варили не хуже, чем в новгородских землях. Закусили свининой - расторопный хозяин тут же на глазах гостей приколол кабанчика.

- Есть города и страны, где свинину не едят, - сказал Анкифий, подсаживаясь к столу.

- Так есть, говорят, и люди с пёсьими головами, - усмехнулся Шолох. - Вот Фарлаф может рассказать, его родович плавал в ту страну.

Ладомир даже рот раскрыл от изумления на такие слова. Вон какие чудеса бывают на белом свете, а Шолох в вил не верил, которых на наших землях с избытком.

- А кто тебе сказал, что я не поверил, - удивился Шолох. - Я вон и князю Владимиру говорю - осторожней надо быть с жёнщинами, а то он прямо удержу не знает, как увидит длинные волосы, так и бьёт в землю копытом.

Владимир отмахнулся от Шолоха, другим, видать, занята его голова, а глаза всё время смотрят в проём, где видна стена Детинца.

- А что, Анкифий, - встрепенулся вдруг Владимир, - с дарами-то к князю Рогволду пойдешь?

- А как же, - кивнул головой грек. - Коли прибыл в город, то нельзя обнести князя.

- И дочь его увидишь?

- Не знаю. Дары ведь и приказный принять может.

- А ты напросись, - подсказал Шолох. - Девки ведь страсть как любопытны. Есть же у тебя ткани заморские?

- Не бойся, Анкифий, - усмехнулся Владимир. - Я пойду с тобой. Очень уж хочется взглянуть на Рогволдову дочку прежде, чем просить её в жёны.

Грек растерянно провёл рукой по куцей бородке и по привычке вильнул глазами в сторону.

- Не знаю, как и сказать тебе, князь Владимир, - понизил он голос до шёпота. - Мне знакомый купчина поведал, что сговорили её за Ярополка Киевского, и послы ещё не успели уехать из города.

Не по вкусу пришлись эти слова Владимиру, он враз посмурнел, ликом, но оскаленные зубы оставил на виду. Эту привычку он, видимо, перенял у своего дядьки Добрыни, тот как гневается, так клыки наружу.

- А кто во главе посольства?

- Воислав, ближний боярин Ярополка.

Синие глаза Владимира насмешливо сверкнули из-под темно-русой шапки волос:

- Тем более следует глянуть на девушку - стоит ли из-за неё спорить с Ярополком.

Анкифий помялся немного, но перечить князю не рискнул. Купецкое дело скользкое, и во многом зависит от сильных мира сего. Да и что в том плохого, коли молодец взглянет на девку. Рогволду Полоцкому не будет от этого ущерба, а потому и совесть Анкифия чиста.

- Вот, - Владимир достал из-за пазухи золотую птичку. - Покажешь девушке, если понравится, то дари.

Неизвестно как Рогволдовой дочке, а Ладомиру поглянулась птичка-невеличка. Была она как живая, пёрышко к пёрышку, и вот-вот собиралась порхнуть с раскрытой Владимировой ладони.

В Детинец отправились втроём - Анкифий впереди, а Владимир с Ладомиром следом и для почёта, и для охраны. Про Ладомира князь сам сказал:

- Возьму, чтобы вилу не подсунули вместо девки.

Ладомир на те слова не обиделся - пока не обжегся человек, пусть веселится. Да и любопытно ему было взглянуть на Рогволдову дочку - шутка сказать, целых два князя за неё сватаются.

Время полуденное, а потому Торговая площадь запружена народом, и все орут, толкаются плечами и локтями. Ладомир к людской толпе не привычен, ему чужие плечи мешают. Раз толкнули, два толкнули, а в третий раз он не стерпел, поддал локтем. Полочанин улетел на чужой товар. Гвалт поднялся невообразимый, а Ладомир только удивлённо поднял бровь, словно и не было в происшедшем его вины. Кулаки сучили полочане, а тронуть гостей не посмели - строг князь Рогволд и за пустую свару спросит.

В Детинец пустили без пустых вопросов. Анкифий и хорошо всем здесь известен. А в самом Детинце тишина и покой не то, что Торговой площади, хотя люди и здесь есть, но все при деле. С башенки над воротами вслед пришельцам зевают сторожа. Зевать зевают, но и глаз не спускают, пока гости идут до Рогволдова дома. Дом обширный, в два яруса, и крыльцо резное. В Детинце кроме княжьего иных домов нет, зато хватает всяких пристроек, необходимых для ведения хозяйства. Ну и запасец продовольствия тут должен быть, для долгого сидения в осаде.

Князь Рогволд встретил купца Анкифия, как старого знакомого. Тивун и служки держаться погорделивее, а Рогволду напрягаться незачем, про то, что он князь Полоцкий знает здесь каждая собака. Одет был Рогволд в рубаху, пояском подвязанную, а от князя на нём только червлёные сапоги. Удельник Полоцкий уже сильно трачен сединой, но по ухваткам видно, что ещё в силе. Дар от Анкифия он принял, клинок обнажил и полюбовался его синевой.

- Что ж ты таких молодцов, Анкифий, держишь в приказчиках, - усмехнулся Рогволд в сторону купцовых спутников. - Им бы в княжьих мечниках ходить.

Грек лицом порозовел, но нашёлся быстро:

- Так ведь дело торговое - опасное дело, без таких молодцов и носа не высунешь за порог.

Рогволд опустился в кресло, но Анкифию сесть не предложил - не того ряда человек, чтобы чествовать.

- Слышал я, что князь Владимир посёк боярина Привала?

Анкифия вопрос этот застал врасплох, по спине было видно, как хочется ему обернуться, да удержался грек, не выдал себя ни голосом, ни движением.

- При мне боярин Привал уходил из Новгорода с честью, А что далее было, я не знаю. Позволь, князь, преподнести подарок твоей дочери.

Рогволд глянул на золотую птичку равнодушно и столь же равнодушно кивнул служке - зови.

Кажется, Владимир не особенно взволновался красотою Рогволдовой дочки, а Ладомиру девушка понравилась. Что там под сарафаном, сказать было трудно, а на лицо Рогволдовна румяна и поступью величава - не шла, а плыла, словно белая лебедь. На Анкифия она взглянула благосклонно и дар приняла, а в сторону его спутников даже бровью не повела - горделива у князя Полоцкого дочка.

- Ну и как? - усмехнулся князь Владимир по выходе из Детинца. - Похожа эта девка на вилу?

- Если топить не будет, то непохожа, - в тон ему отозвался Ладомир. - А и без того хороша княжна.

- Как бы она нас всех в крови не утопила, - посмурнел лицом Владимир.

Торг шумел по-прежнему, надрываясь криком зазывал и руганью обманутых посулами растяп. Анкифий, довольный, видимо, удачным завершением дарений полоцкому князю, мягко улыбался встречным, а иным даже кланялся.

Одному, разодетому в алый кафтан, особенно долго и низко. А тот, окружённый пятью мечниками, на него только глаза таращил, силясь припомнить.

- Боярин Воислав, - негромко сказал Анкифий спутникам. - В Киеве его двор один из самых богатых.

Владимир и Ладомир обернулись, как по команде. Киевский боярин направлялся в Детинец, в гости к князю Полоцкому. Шёл он пешим, видимо остановился где-то неподалеку, важно отстукивая жёлтыми сапожками по мощёной деревом площади. Был он не стар, грузноват, с тёмной, почти как у грека, бородою. Анкифия он, кажется, вспомнил, во всяком случае, уходя закосил глазами, но почему-то в сторону Владимира.

- Не узнал ли тебя случаем боярин? - спросил озабоченный Ладомир.

- Это вряд ли, меня совсем мальчонкой увезли в Новгород, с тех пор много воды утекло и в Волхове, и в Днепре.

Был Владимир почему-то задумчив, и даже смешные байки захмелевшего Шолоха, от которых дрожали животы у всех сидевших за столом, на его лице не вызывали улыбки. Дочка Рогволда, что ли, зацепила князя за живое? Эка невидаль девка, вон их сколько в Полоцке - хватай любую и тискай, сколько душеньке угодно.

- Давай выкрадем девку, - предложил Ладомир загрустившему Владимиру. - И оставим князя Ярополка с носом.

- А что, - расправил плечи хвативший браги Войнег. - Ладомир дело говорит.

- Дело не в девке, - наставительно поднял палец Шолох. - Князья уводом жёнок не берут, а в этой игре ставки куда выше, чем бабий подол.

Владимир никак не отозвался на слова Шолоха, но немного погодя сказал Ладомиру, который был трезвее всех за столом:

- Узнай, где остановился киевский боярин.

Ладомир, которому уже наскучило сидеть за столом и слушать пьяную болтовню Шолоха, с удовольствием откликнулся на предложение князя. Ухватив за ухо железными пальцами ближайшего служку, он выяснил без труда, что киевлянин остановился на подворье богатейшего полочанина Вельямида, ближнего родича князя Рогволда.

Полоцкие бояре богатство своё берегли не хуже, чем новгородские. Подворье боярина Вельямида было обнесено высокой загородью из брёвен, прижатых друг так плотно, что как ни старался Ладомир, щели ему обнаружить не удалось. Только псов переполошил.

Два Вельямидовых челядина высунулись из ворот и уставили зенки на незнакомого мечника:

- Чего собак пугаешь, деревянная голова.

Не говоря лишнего слова, Ладомир ткнул челядину кулаком в зубы, после чего толпившаяся на Вельямидовом подворье холопья рать сочла себя обиженной и кинулась мять бока охальнику. Ребята были ражие, и Ладомиру пришлось нелегко. Спасла его Бирючева выучка по части тычков, подножек и ударов кулаками и ногами.

На поднявшийся шум с крыльца спустился сам боярин Вельямид, и от его громкого окрика челядь разом остыла и отхлынула прочь от удалого мечника.

- Почто холопов своих распустил, боярин, - возмутился Ладомир. - Говорят, что псов потревожил, так я ведь шёл по улице, а не по твоему двору. Плати за рваную рубаху, боярин, и за обиду. Так-то вот в Полоцк-граде обходятся с гостями.

Пострадали в драке больше боярские холопы, но собравшаяся у ворот толпа была на стороне Ладомира. Ни за что человек понёс убытки. Шёл себе мимо, а Вельямидовы челядины набросились на него как цепные псы.

Гостя обидеть - грех, a уж безвинно - тем более, тут боярину Вельямиду деваться некуда, надо платить, чтобы не уронить себя окончательно.

- Рубаху получишь, - важно кивнул головой боярин. - Челядинов своих я накажу, а тебе за обиду - пять гривен.

- Здраво рассудил, боярин, - крикнули из толпы. - По правде.

Ладомир тоже одобрил суд Вельямида, после чего был приглашён в терем, а любопытствующую толпу утеревшие кровь холопы вытолкали со двора.

Красивое крыльцо у боярина, чудными птицами изрезано, а хоромы и того краше, с расписным конём на крыше, а тот конь Даджбогу люб, потому и не скудеет его рука, наполняя Вельямидовы клети и амбары.

- Кому служишь, мечник? - боярин Вельямид смотрит на молодца с удовольствием. Хорош боец, челядинов кидал как кули с просом.

- Гречанину Анкифию подрядился, - Ладомир принял из рук девки чарку.- За твоё здоровье, боярин, и за прощение обид.

Хорош мёд у боярина, а дочка ещё краше, да и не одна у него дочка - вон их сколько посыпалось, как горошин из стручка.

- Сыновей двое, - вздохнул боярин. - А дочерей полны горницы.

Боярин в своём тереме одет по-простому - распоясанная рубаха до колен, да белые порты, ну и сапоги конечно. Нельзя боярину ходить босым даже в собственных палатах, всё же не простого звания человек. Сам Вельямид сидит на лавке у стола, а гость стоит у порога, с ноги на ногу переминаясь.

- И не надоело тебе мотаться с купцом взад-вперед?

- Так я подрядился только до Киева. А там попрошусь к князю Ярополку, ему мечники скоро понадобятся.

- С чего это ты взял? – удивился боярин.

- С новгородского торга. Князь Владимир уже готовится к войне. Боярина Привала с дружиной он посек, а их тела побросал в Волхов.

Боярин Вельямид посмурнел лицом, почесал бороду, что рыжим блином лежала на груди. Беспокойство боярина понятно – гибель Привала не сойдет с рук ни Владимиру, ни новгородцам. Князь Киевский непременно начнет войну с князем Новгородским, и сия беда вряд ли минует Полоцк.

- Много ратников у князя Владимира?

- Много. И своя дружина, и с нурманской стороны привел он ярла Ската. Чудь еще позвал на помощь.

Вот тебе и князь Владимир! А ведь ни Ярополк, ни Рогволд его в расчёт не берут - держат за несмышлёныша. Боярин Воислав грозил давеча в сторону Новгорода, а князь Рогволд супил брови, да только проку от тих угроз никакого. Пока они кулаки сучат, Владимир уже собрал войско.

- Слышал я, что воевода Добрыня собирается в Полоцк, ждите со дня на день, - сказал Ладомир.

Боярина Вельямида озаботило не на шутку это известие. Не иначе как союз будет Добрыня предлагать полочанам против Ярополка Киевского. Хитёр древлянский леший, но в этот раз он припозднился однако - посланец Ярополка уже побывал в Детинце с дарами и поклонами. Вовремя принесло мечника к Вельямидову порогу - за такие вести не жалко пяти гривен.

- Принеси молодцу рубаху взамен драной, - кивнул боярин ключнице.

Ладомиру рубаха пришлась впору. Девки по углам хихикают, на него глядя, то одна из-за спины няньки выглянет, то другая. А особенно Ладомиру старшая Вельямидова дочка понравилась -синеглазая, а волос тёмен. Так и заалела вся под взглядом гостя.

- Как зовут-то тебя?

- Ждана.

- Ну, жди тогда, коли Ждана, может, свидимся.

- Разве что в Киев-граде, - отмахнулась девка рукавом. - Меня уже сговорили за боярина Воислава.

И сразу же набежали мамки, няньки, холопки, стали толкать в спину. Не дали словом перемолвиться с девкой, вывели на крыльцо и спровадили за ворота. Ох, и челяди в боярских домах. Взять бы в руки витень да пройтись по толстым задам. Ладомир почесал затылок, оглядывая неприступную боярскую усадьбу. Хороша Ждана да не нам дана. А боярин Воислав, по всему видно, хват, не только князю своему, но и себе жёнку спроворил.

Глава 8 Знак Перуна

Гостиный двор угомонился по ночному времени. Загостился у боярина Вельямида Ладомир, все дружки-приятели уже спали вповалку. Один Владимир сидел на лавке и жёг попусту лучину.

- Где разжился рубахой? - удивился он, через огонь разглядывая Ладомира.

- Боярин Вельямид подарил и ещё дал пять гривен серебром за обиду.

Владимир не сдержал смеха:

- Кто ж тебя обидел, сирота?

- Кто обидел, тот уже зубы сплюнул, - оскалился Ладомир. - А у боярина двор крепок, мечников тоже хватает: и свои, и Воиславовы. Нахрапом их не возьмёшь.

Лицо Владимира и без того в полумраке плохо различимо, а тут он и вовсе откинулся к стене, словно спрятался от чужих глаз.

- Боярин Воислав собирается в обратный путь, спешит обрадовать князя Ярополка.

Ждал Ладомир, что князь как-то отзовётся на его слова, но тот промолчал. Сказал же Шолох, что не в девке тут дело, и, похоже, сказал правду. Стрелой Перуна назвал кудесник Вадим князя Владимира и его рать, а Полоцк для этой стрелы цель вполне подходящая. Да и нельзя оставлять Рогволда у себя за спиной, идучи на Киев. Именно об этом думает, наверное, сейчас Владимир, хоронясь в тени.

Ладомир пожевал оставшееся от вечернего пира холодное мясо и растянулся на лавке у стола, положив под кудрявую голову руку. Мысли у него были попроще, чем у князя Владимира - о Вельямидовой дочке. Хороша девка, кровь с молоком, жалко отдавать такую пучеглазому боярину.

- А у греков бог один, - сказал вдруг князь Владимир.

- Да ну, - удивился Ладомир. - Как же это он со всем управляется?

- Когда власть в одних руках, тогда порядка больше.

- Это точно, - согласился Ладомир. - Под любым гонтом должен быть старший, а иначе в раздорах рухнет весь уклад.

Владимир больше ничего не сказал, но Ладомир знал точно - не спит. Вон какие мысли у него, оказывается, ворочаются в голове. Один князь на всех – это, конечно, не худо, вот только судил бы он по правде, а не по прихоти. Но такое вряд ли под силу человеку. А Ярополк Киевский не пойдёт под руку Владимира. И Рогволд Полоцкий не пойдёт, и иные прочие князья и удельники тоже не пойдут. Каждый жить норовит своевольно, потому так мало порядка в этом мире.

По утру в Полоцк через главные ворота въехал на вороном коне воевода Добрыня, во главе десятка всадников, среди которых выделялись шитыми золотом кафтанами бояре Хабар и молодой Шварт. Это было новгородское посольство. Оно можно было, конечно, и пеши войти, но вершим почтения больше, а ронять себя в чужих глазах нужды нет. Древлянский леший прогарцевал по площади и остановился в гостином дворе, послав боярина Хабара в Детинец, сговариваться с князем Рогволдом о встрече.

Ладомир, продравши по утру глаза и сполоснув лицо у колодца, без труда опознал старых знакомцев. Воевода Добрыня о чём-то разговаривал с князем Владимиром в стороне, боярин Шварт с интересом оглядывал мигом собравшуюся толпу, выискивая глазами жёнок лицом покраше и станом постройнее, благо таких в Полоцке хватало. Хамоватые мечники старшей Владимировой дружины задирали купецких служек и приказных, скаля при этом зубы. Ещё один знакомец, боярин Хабар, приехал из Детинца с доброй вестью - князь Рогволд зовёт новгородское посольство.

- Торопится что-то князь Полоцкий, - прищурился Добрыня. - Гостям надо бы отвести место для отдыха после долгой дороги.

- Рогволд уже договорился с Ярополком, - хмуро бросил Владимир. - В Полоцке сидит ближник киевского князя, боярин Воислав.

Добрыня не огорчился этому известию. Владимиру показалось, что дядька будет рад неудаче посольства, мелькнула даже мысль о том, что воевода неспроста направил его стопы к Рогволдову дому в поисках суженой - знал уже, наверное, о сватовстве Ярополка.

Новгородское посольство князь Полоцкий встретил сухо, хотя честь оказал, приняв в Детинце в кругу ближних бояр. Дело-то было великое, как догадывались многие. Ярополк с Владимиром вот-вот ратиться начнут, а полочанам придётся решать, за кого встать.

Боярин Вельямид уже успел рассказать князю и боярам об участи киевского наместника Привала и о новгородской рати, собранной для большого похода. Рогволд только брови насупил на Вельямидовы слова, а бояре заволновались. И было о чём беспокоиться.

У Вельямида на душе муторно: князь Полоцкий упрям и не захочет отказаться от слова данного Ярополку, хотя это слово надо бы ещё обсудить всей старшиной. Не одному князю Рогволду придётся в случае чего драться с новгородцами.

Послы, войдя в терем, поклонились с уважением четырём углам. Пятый поклон князю, шестой - полоцким боярам. Верный знак того, что пришли не с войной, а с миром. Князь Рогволд поднялся с дубового кресла и поклон гостей принял стоя, как и положено по древнему чину.

- Хотим мира с Полоцком и его старшиною, - сказал Добрыня, обращаясь к князю и боярам. - А потому и просим у тебя, князь Рогволд, дочь в жёны за князя Владимира.

Меж бояр полоцких гул пошёл, а Рогволд насупил брови, хотя не было в словах новгородского воеводы ничего худого, а уж тем более бесчестного. Положение у полоцкого князя не из лёгких - с Ярополком сговор самый предварительный, а потому и Владимир вправе посвататься за девушку.

- Моя дочь сговорена за Ярополка, - сверкнул глазами Рогволд. - А потому не взыщи воевода и князю своему передай, что опоздал он со своим словом.

Боярину Вельямиду не понравился ответ Рогволда, среди полоцких бояр тоже не было единства. Незачем было спешить с ответом и становиться на сторону Ярополка. Пусть бы Киев с Новгородом спорили за Великий стол, а полочанам всё одно не сидеть на том столе. Им по большому счёту что Ярополк, что Владимир - все едино.

- Пусть твоя дочь сама скажет, чьей она хочет стать женой, - улыбнулся приветливо полочанам Добрыня.

И здесь был прав новгородский воевода, так и дедами завещано: коли за девку спорят два молодца, и оба они родителям её подходящие, то последнее слово остаётся за посватанной.

- Пусть скажет, - поддержал новгородцев боярин Вельямид. - А коли сразу не решит, так пусть подумает.

И боярин Вельямид не пошёл против обычая - вправе девушка подумать о своей судьбе. Да и спешить ей некуда, не перестарок какой-нибудь. Месяц будет думать или год, на то её воля и воля родителя. А за год многое может измениться на свете.

Полоцкие бояре поддержали Вельямида, потому что все уже догадались: не о девке речь, а о будущем союзе вопрос, за Ярополка встать или за Владимира. Разумный боярин предлагает пока постоять в стороне, почесать затылок, и, наверное, это самый лучший для полочан выход.

- Приведите дочь, - кивнул Рогволд служкам.

Боярин Вельямид вздохнул было с облегчением, но, глянув искоса на киевского боярина Воислава, вновь впал в задумчивость. Воислав улыбался, и в выпуклых глазах его, уставленных на Добрыню, было торжество. Похоже, решение Рогволд уже принял, и решение это в пользу Киева.

Владимир с интересом разглядывал полоцких бояр. Были, здесь ярые сторонники Ярополка Киевского, но немало было и тех, кто готов был переждать бурю на обочине. А сторонников князя Владимира в Полоцке не было, да и откуда им взяться. Про Ярополка боярам всё известно, а Владимир - загадка. Его даже в лицо никто не знает, а потому и держат за простого мечника, спутника Добрыни. На месте Рогволда Полоцкого Владимир с выбором бы не спешил, хотя в любом случае он потребует от него веского слова, если не сейчас, то позже, когда подойдёт к стенам города с войском.

Рогволдова дочь на новгородских послов глянула сверху вниз, благо говорила с помоста:

- Я пойду за князя, а не за сына рабыни.

При тех словах рука Владимира сама дёрнулась к мечу, но стоявший рядом Хабар придержал князя. Впрочем, никто на его движение не обратил внимания, все бояре полоцкие смотрели на Добрыню, который той рабыне, дочери князя Мала, доводился братом.

Страшен был новгородский воевода чёрном гневе, и ответ, его запал многим не только в уши, но и в души:

- Не будет тебе пользы, Рогволд, в хуле на Владимира сына Святослава.

- Святослав на врагов шёл открыто, предупреждая их о том, -выкрикнул князь Полоцкий. - А твой Владимир вернулся в Новгород татем и посёк киевскую дружину обманом, слово своё нарушив.

- Жди, Рогволд, знака Перуна, - холодно сказал Добрыня, поворачиваясь к выходу. - В том знаке твоя судьба.

Ушли новгородцы не кланяясь, а это уже без всяких примет война. Боярин Вельямид едва удержался от злого слова в сторону князя Рогволда. И старшина полоцкая призадумалась. Никто не знал, какую силу собрал князь Новгородский, но по всему выходило, что сила та немалая, коли он осмелился на Великого князя хвост поднять.

- Князь Ярополк не оставит Полоцк без помощи, - сказал боярин Воислав. - Киевская рать вот-вот двинется на новгородского татя.

Хорошо если так, но у боярина Вельямида не было большой веры ближнику Ярополка. Киевская дружина может и запоздать, а Владимир мешкать не будет.

- Сил у нас хватит, - твёрдо сказал Рогволд, - И тын полоцкий не прошибёшь с наскоку. А под рукой сына рабыни мне не ходить и на рати рядом не стоять. В этом решении твёрд я как камень.

Посольство новгородское скоро началось, скоро и закончилось. Вышедшие на Торговую площадь Волки с интересом смотрели, как распахнулись ворота Детинца, и оттуда горделиво выехал воевода Добрыня в сопровождении надутых и смурных от обиды новгородских бояр. Без чести отпустил посольство князь Рогволд - это поняли не только белые Волки, но и разом взволновавшиеся полочане. Против дружбы с Киевом никто не возражал, но и с Новгородом ссориться не след.

Князя Владимира Ладомир видел только издали, зато от группы окружающих Добрыню всадников отстал Шолох и подъехал к насторожившимся Волкам:

- Князь Новгородский поссорился с князем Полоцким, а воевода Добрыня пригрозил полочанам. карой Перуна. Поняли вы о чем речь?

Шолох даже надулся от важности, передавая слова воеводы. Кара Перуна - это гибель Рогволда и всех его близких. Белые волки переглянулись: не втроём же им идти на Детинец?

- Перунов ведун вам подскажет, что надо делать, - прошептал Шолох. - Ждите его сегодня к вечеру на гостином дворе.

Шолох ткнул коня коленом в бок и поскакал сквозь толпу, догонять новгородское посольство, которое поспешно покидало притихший город. Мелькнул у городских ворот алый плащ Добрыни и расписные боярские кафтаны, а следом по-простому одетая в бронь спина Владимира - на том пока и расстались новгородцы с полочанами.

А про то, что вышло между князьями Полоцким и Новгородским, Волкам рассказал Анкифий, вызнавший правду через знакомых купцов. По мнению грека, Рогволд напрасно облаял Владимира. Будет ли, нет ли помощь полочанам от князя Ярополка это ещё вилами по воде писано, а новгородцы не стерпят оскорбления своему князю нанесённое, и вот-вот ударят в полоцкие ворота.

Анкифий, конечно, сообразил, что Владимировы мечники остались в Полоцке неспроста, но выдать он их, конечно, не выдаст, потому что лишние хлопоты ему ни к чему.

Ведуна Гула Ладомир узнал сразу, хотя был тот не в белом, как это положено ближнику Перуна, а в самом обычном портище, в каких ходят простолюдины. Хозяин гостиного двора уже собрался гнать старца прочь, но Ладомир вмешался вовремя. Гул на обидчика щурился подслеповато, но злых слов не говорил и Перуновым знаком не отмахивался, видимо не считал обиду важной. Да и не волхва гнали со двора, а простого странника, грязновато одетого, от которого никакого прибытку кроме вшей.

От еды ведун отказался, выпил только меду, да и то самую малость, а говорил долго, в подробностях разжёвывая Волкам, что от них потребуется на следующий день. Ладомир на его слова только головой кивал. Волхву виднее, а дело Белого Волка рвать глотки по слову Ударяющего бога.

Без брони и меча на боку Ладомир чувствовал себя неловко, хотя толпа на пощади приняла его как родного. Одеждой он в той толпе не выделялся, а валенный колпак надвинул на всякий случай на самые глаза. Хоть и жарковато в колпаке, но уж больно приметная внешность у Ладомира. Боярин Вельямид, проходя к Детинцу вместе с боярином Воиславом, скосил глаза в его сторону, но, похоже, не признал в нём знакомца.

Войнег и Ратибор держались поблизости. Войнег изображал горбатого нищего, и это ему вполне удавалось. Ладомир давился смехом, на него глядя. В руках у Ратибора была средних размеров корчага, которую он бережно прижимал к груди, проталкиваясь сквозь толпу. В корчаге что-то булькало, видимо вода, но если бы Ладомиру захотелось пить, то он поискал бы другой источник утоления жажды. Ведун Гул сидел в уголке у рыбного ряда, не привлекая к себе внимания, и казался совершенно равнодушным к окружающей его шумной действительности. Войнег, отпугивая окружающих своим чудовищно грязным вретищем, переместился ближе к Детинцу и уже оттуда стал задирать толпу ехидными замечаниями. Полочанам сразу понравился весёлый горбатый нищий, и на его шутки собравшийся люд отвечал весёлым смехом.

Войнег достал из складок вретища сосновую шишку и показал окружающим. После недолгих манипуляций шишка исчезла, испарилась в воздухе прямо на глазах изумлённых зрителей. Ладомир все Войнеговы штучки знал наизусть, но стоял в первом ряду, демонстрируя открытым ртом крайнюю степень изумления. Из его одежды горбатый нищих и извлёк пропавшую было шишку. Ладомир изобразил смущение, толпа захохотала, довольная свершённым на её глазах чудом. Войнег не остановился на достигнутом.Затребовав с Ладомира гривну, он тут же превратил её в кусок меди, чем поверг присутствующих в панику. Все сразу же начали шарить по мошнам, проверяя своё серебро. Войнег "сжалился" над Ладомиром и превратил кусок меди в две серебряные гривны, чем прямо таки потряс окружающих.

Толпа, привлечённая интересным зрелищем, росла как снежный ком. Ратибор со своей корчагой тоже протолкался вперёд и стал рядом с Ладомиром. Задние напирали, сгорая от любопытства, и в какой-то момент толпа захватила в свою утробу весёлого нищего. А когда, опамятовав, подалась назад, то на месте чудотворца стоял Гул всё с той же сосновой шишкой в руках. От такого неслыханного превращения изумлённые полочане просто ахнули, тем более, что Войнег, успев уже избавиться и от горба, и от вретища, разыгрывал теперь из себя добродушного зеваку.

- Слово Перуна, - поднял руку седобородый старик и толпа расступилась, образовывая проход, по которому Гул двинулся вперёд.

А навстречу ему шли боярин Воислав с боярином Вельямидом, в сопровождении пяти киевских мечников. Возвращались они из Детинца, и их встреча с волхвом не была случайной, хотя вряд ли бояре об этом догадывались.

- Князь Ярополк Киевский братоубийца, - громко провозгласил ведун, взмахнув над головой руками. - Полоцк оскорбил Перуна, встав на его сторону. Горе Полоцку, кара Ударяющего бога обрушится на вас.

- Ты что мелешь, старик, - угрожающе надвинулся на Гула боярин Воислав, хватаясь в раздражении за рукоять меча.

Но вынести меч из ножен он так и не успел. От рук ведуна полыхнуло огнём, и этот огонь попал прямо в лицо боярину, который завопил от ужаса и боли. Какой-то стоящий рядом зевака плеснул водой на вспыхнувший боярский кафтан, но и вода не смогла потушить Перунова гнева. Воислав вспыхнул факелом и покатился по площади. Мечники бросились было на ведуна, расталкивая зевак, но когда толпа отхлынула, поражённый невиданным зрелищем Вельямид обнаружил рядом с горящим трупом ещё пять неподвижных тел, и кусок полотна, брошенный здесь же. В растерянности боярин его поднял и тут же отринул от себя. Начертанный кровью Перунов знак поверг его в ужас.

А вокруг творилось невообразимое, люди в страхе разбегались в разные стороны, топча и калеча друг друга. По Торговой площади словно смерч пронёсся, оставив после себя разбитые ряды и с десяток тел, затоптанных в поднявшейся суматохе.

Огонь Перунов угас, превратив бодрого киевского боярина в почерневший огарок. У Вельямида не было сил на него смотреть, а потому, сняв кафтан, он прикрыл им останки.

Из Детинца на помощь боярину уже спешили Рогволдовы мечники, но их порыв остался невостребованным. Торговая площадь была уже пуста, а киевляне, поверженные гневом Перуна, не нуждались в помощи.

Рогволд прискакал немного погодя. Хотя от Детинца было рукой подать до места события, но не мог же князь прийти пешим.

- Что произошло? - спросил он, строго глядя на Вельямида.

Боярин молча указал ему на кусок полотна. Князь без страха взял в руки знак Перунов, даже не взглянув при этом на сожжённого Воислава.

- Огонь неугасимый, - сказал Вельямид треснувшим голосом. - Хотели его залить водой, а он только вспыхнул ярче.

- Так, может, заливали не водой? - криво усмехнулся князь. - Ты об этом подумал, боярин?

А Воиславовых мечников попросту прирезали ножами, когда они бросились в толпу. Князь Рогволд осмотрел их лично и указал на раны Вельямиду и своим людям. На боярина это простое объяснение чудесных событий подействовало успокаивающе, в своей долгой жизни он видел много ран, нанесенных человеческой рукой.

- В любом случае здесь не обошлось без ближников Перуна, -вздохнул Вельямид, глядя на обуглившееся тело Воислава.

- Без древлянского лешего здесь не обошлось, - резко возразил Рогволд. - Он всегда был горазд на такие забавы.

Что верно, то верно, о Добрыне шла худая молва, но Перунов знак даже он не осмелился бы оставить вопреки воле волхвов, а значит те волхвы встали за Владимира-княжа и будут теперь народ мутить против Ярополка.

От Западных ворот застучали копыта. Всадник, промчавшись через опустевшую площадь, остановил коня в трёх шагах от полоцкого князя:

- Ладьи на Двине, князь Рогволд, в одном дне пути от города.

Вслед за Перуном-богом своё слово сказал и Владимир-князь.

Глава 9 Полоцкий пир

Князь Рогволд с старшим сыном Улебом объезжал городские стены, высматривая непорядок. Боярин Вельямид трусил следом в свите полоцких бояр. Настроение у всех, за исключением князя, было подавленное. Князь Новгородский вот-вот должен был ударить мечом в полоцкие ворота, чему уж тут радоваться. Про Перунов знак никто вслух не говорил, не желая раздражать Рогволда, но в головах многих он чернел обугленным телом киевского боярина Воислава. Воислава многим было жаль, но тот хоть был ближником Ярополка Киевского, а полоцким-то боярам на кой ляд во чужом пиру похмелье. Изволь теперь воевать с Владимиром за горделивую Рогволдову дочку.

На стены боярин Вельямид поднялся нехотя, а поднявшись ахнул, и его возглас утонул в хоре встревоженных голосов - Владимировы ладьи стаей белых лебедиц скользили по красавице Двине. И было их никак не мёнее пятидесяти. Самое время полочанам хвататься за голову. Князь Рогволд и тот посмурнел лицом, такую силу пересилить, так спина переломится.

Владимировы ладьи шли ходко, вёсла так и сверкали весёлыми брызгами на солнце. Полочане глазом моргнуть не успели, как новгородцы уже причалили к пристани. Из ближайшей ладьи прилетела стрела и ударила в закрытые городские ворота. Со стен ответили дружно, но ни одна стрела не достигла цели - дурной знак.

За Вельямидовой дружиной в пятьдесят мечников князь Рогволд оставил Торговые ворота, при двух вежах, которые эти ворота прикрывали. На сторожевые башенки боярин послал лучших лучников, а остальным приказал пока отдыхать. Новгородцы с напускном на стены не спешили, дав полочанам возможность изготовиться к обороне. Вдоль стен уже кипели котлы с варом, подарок для мечников князя Владимира. Вокруг тех костров крутились ребятишки да бабы, а городское ополчение стояло на стенах, ругая сверху вниз чужую рать. Новгородцы отвечали вяло, видимо, ждали темноты, чтобы развернуть таран перед воротами.

Впрочем, часть ладей от пристани отошла и высаживала теперь ратников для удара с южной и северной сторон. До темноты они при большом желании начать не успеют, а потому боярин Вельямид, оставив за себя ближнего мечника Синягу, отправился к дому через обезлюдевшую площадь, чтобы сменить пропотевшую за день рубаху да перекинуться словом с домашними. Очень может быть, что в последний раз. Сила на Полоцк ломила нешуточная, и когда только Владимир успел её собрать? Ярополк с Рогволдом только-только начали шевелиться, а у этого уже всё готово. Вот тебе и рабич, вот тебе и щенок - не успели облаять, а он уже стоит у ворот.

Никто боярина не встретил у крыльца, лишь собаки завиляли при виде хозяина хвостом. Всю свою челядь боярин Вельямид отправил на стены. Кто не управится с мечом и луком, будет на подхвате. Ну а бабы и девки, видать подолы прижали в ожидании грядущей беды.

Крыльцо на шаги боярина даже не скрипнуло - крепко было ставлено, а дверь хоть и тяжёлая, дубовая, но подалась легко, впуская хозяина, уверенного в надёжности родного жилища. Эту уверенность Вельямида пресёк меч, вынырнувший вдруг из полумрака к горлу, а чужие руки махом опрокинули тяжёлое тело на половицы.

- Здравствуй, боярин, - услышал он вдруг над ухом знакомый голос. - Не взыщи, что наведались без спроса.

Подняться боярину не позволили, но голову повернули так, чтобы он мог видеть говорившего во всей красе. Мечник Анкифьев. Вельямид узнал его сразу, но не удивился и не испугался, а только усмехнулся в рыжую бороду:

- Решил на чужой беде погреть руки?

- Мне твоё добро ни к чему, боярин Вельямид, вот разве что девок твоих полапаю, но ты не взыщи - дело молодое.

Боярин дёрнулся было, но держали его крепко, да и остриё чужого меча смотрело прямо в глаза. Хотел Вельямид обругать татей злыми словами, но и в этом уже не было проку, разве что сердце облегчить.

Кроме знакомого мечника в палатах было ещё двое, плечистые и с длинными руками, силу которых боярин сейчас ощущал на себе. А дальнем углу сидел скромно знакомый Вельямиду старец, тот самый, что сжёг по утру боярина Воислава.

- Добрыне служите, псы?

- Не псы мы, боярин, а Волки, - усмехнулся Ладомир. - Белые Волки Перуна, слышал о таких?

Только сейчас Вельямид разглядел, что молодцы действительно в волчьих шкурах, а на головах у них выделанные искусниками волчьи морды с изогнутыми клыками. То-то, наверное, напугали охальники звериным видом жёнок да девок.

- Ты уж не суди нас строго, боярин. Сам знаешь, на рати не бывает правых, а бывают только сильные, которые бьют слабых.

- Так то на рати. А на разбой не сильные идут, а подлые.

- Открой, боярин городские ворота. Пощадим и тебя и твоих близких.

- На куски рвать будете? - зачем-то спросил Вельямид.

- На куски, - подтвердил Ладомир. - Начнём с сыновей, а потом уж девку за девкой. Перунова воля, боярин, а мы всего лишь его послухи.

- И не стыдно тебе, мечник, кровенить железо о безвинных?

- А мне и не придётся, на это у нас есть умельцы.

Никого кроме этих троих боярин Вельямид вокруг себя больше не видел, но волчьи слова могли быть правдой. Боярский терем велик, и не один десяток людей здесь может укрыться. А умирать боярину не хотелось. На рати ещё худа ни шло, но быть прирезанным на родных половицах, как подсвинку, да ещё и детей пропустить вперёд себя - на это надо иметь железное сердце. Но с железным сердцем на белом свете не живут.

- Всё равно Владимир возьмёт город. Зачем из-за глупой девки и Рогволдова упрямства губить себя и своих детей. Какое дело полочанам до свары за великий стол Киевский - не вам на том пиру пить меды, не вам о верховной власти печалиться.

Как ни плотно прикрыты ставни в тереме, а все же поднятый снаружи шум дошел до ушей Вельямида. Князь Владимир пошёл на штурм, в этом не было никаких сомнений.

- Быстрее думай, боярин, - поторопил Ладомир. - Нам недосуг.

- Я соглашусь открыть ворота, но мечники могут воспротивиться.

- Засов мы сами собьём и мост опустим, а твоё дело - придержать своих, коли мешать вздумают.

На дворе было темным темно, а как за ворота вышли, так вроде посветлее стало. От костров видимо и от факелов, которые мелькали на стенах. Боярин Вельямид через площадь шёл как на казнь, с трудом переставляя ноги. А следом гремели сапогами молодцы в волчьих шкурах. Жизнь их зависит от одного вскрика Вельямида. Одно только слово крикнуть, и изрубят молодцов мечники, вот только сам боярин уже не увидит их смерти. Это слово в его жизни будет последним, да и детям оно аукнется дорого, а потому и молчит Вельямид.

Мечники Вельямида сгрудились перед воротами, ждут его сигнала.

- В вежи бегите, не подпускайте их близко.

На белых волков никто не обратил внимания. Мало ли людей вышло на стены, чтобы противостоять новгородцам. А мимо проскакал князь Рогволд, погрозив боярину витенем:

- Держи ворота, Вельямид, с тебя будет спрос.

Может и почудился боярину полоцкий князь, а может действительно мелькнул тот по Торговой площади. Во всяком случае, между Детинцем и воротами люди были, на случай если новгородцы вышибут ворота или слишком густо полезут на вежи. Пока шума больше было у Южной стены, а здесь ещё только готовились к напуску.

Дружный рёв новгородских ратников заглушил скрип цепей, подъемного моста. Огромное колесо, расположенное в левой веже, смазанное свиным жиром, провернулось, послушное сильным рукам. А на стенах уже кричали страшно, теряя вместе с заполошным криком жизнь. Напуск новгородцев был силён, но и полочане, похоже, не дрогнули сердцем.

Вельямид, стоящий истуканом у колеса, видеть этого не мог, но прожив на свете сорок лет и побывав во многих битвах, он способен был даже по крикам людей и звону железа понять суть происходящего.

- Мост, - крикнули сверху. - Мост опустился!

Гремя сапогами, скатился по ступенькам сверху мечник Синяга и выпучил глаза на бледного Вельямида:

-Боярин...

Но договорить ему не дали. Ладомир без замаха сунул мечом снизу вверх под короткую Синягину бронь и обернувшись крикнул Войнегу и Ратибору:

- Сбивайте засовы на воротах.

Волки скользнули из вежи прочь, а оставшийся у колеса Ладомир принял на себя удары опомнившихся Вельямидовых мечников. Рубился он лихо, нанося удары стремительные и почти всегда точные. Да и лестница была узка - не давала полочанам развернуться в ряд.

У боярина Вельямида был случай ткнуть молодца засопожником в шею, но не поднялась рука. Нашло на него непонятное оцепенение, потому и стыл на месте не в силах пошевелиться.

Войнег с Ратибором всё-таки справились с тяжёлым засовом и распахнули окованные железом полоцкие ворота. И сразу же по опущенному мосту хлынул в город серый поток одетых в волчьи шкуры мечников. А следом бежали, громыхая бронёй, нурманы ярла Ската.

- Бросайте мечи, если хотите жить, - крикнул Ладомир Вельямидовым мечникам.

Боярин Вельямид давно уже потерял свой меч, а у его дружинников тоже не было выбора. Коли ворота открыты настежь, тут уж не сеча будет, а резня, потому как сил у новгородцев втрое больше.

Ворвавшись в город Владимировы воины ударили в разные стороны по всем улочкам и закоулочкам. А серьёзное сопротивление встретили только на Торговой площади перед Детинцем, где отчаянно дралась дружина князя Рогволда, защищая ворота последнего оплота полоцкой обороны. Сам старый князь ускакал к южной стене, не приняв в расчет возможной измены.

Ладомир поначалу бился пешим, а потом, посадив на меч снизу вверх полочанина, утвердился в его седле.

- Не дайте зеву Детинца захлопнуться, - крикнул Бирюч, размахивая окровавленным мечом и посверкивая на Ладомира волчьими глазами.

Справа мелькнуло круглое лицо Сновида, окруженного сразу двумя конными полоцкими мечниками, и Ладомир бросился ему на подмогу. Одному он успел смахнуть голову, а второго завалил сам Сновид.

- Прыгай в седло, - крикнул товарищу Ладомир.

Конь его едва не оступился в крови, которая рекой текла по Торговой площади, но Ладомир не дал себя спешить под ноги полоцких мечников, которые как раз в это мгновение, собравшись с силами, ударили на новгородцев. Новгородской рати пришлось осесть назад, давая место подскакавшему с сотней дружинников князю Рогволду. Но к пешим Перуновым волкам уже спешила на помощь конная Владимирова дружина. Ладомир успел увидеть в неровном свете факелов деревянное лицо князя, перекошенный азартом рот Шолоха и насупленные брови Нура, а дальше его увлёк наступающий поток.

Рогволд успел отступить в Детинец с остатками своей дружины, но прикрыть за собой ворота ему не дали. Войнег прыгнул на подъёмный мост и зарубил двух потянувшихся к цепям мечников. Кованая решётка, перекрывающая вход в Детинец, так и не была опущена. И в этот проём ворвались конные Сновид с Ладомиром, с налёту ударив тяжёлыми мечами в щиты Рогволдовой дружины, не дав тем самым лучникам из-за спин щитников метнуть стрелы в атакующих.

- Рогволда взять живым, - крикнул Владимир, и Ладомир поразился ненависти, прозвучавшей в этом охрипшем голосе.

В Детинце набралось столько новгородских мечников, что в темноте они мешали друг другу, поэтому и успел Рогволд затвориться в тереме. Ладомир прыгнул с коня на крыльцо, ухватился за толстый комель невесть откуда взявшегося бревна и направил его на скреплённые железом дубовые доски. Дверь треснула после первого же удара, но не поддалась.

- Дружнее, - крикнул Ладомир, оборачиваясь назад.

За спиной были Войнег с Ратибором, а дальше у вершины бревна Сновид с Бречиславом. У Сновида лицо в крови от резаной раны, но глаза горят торжеством.

- И раз, и два, - на счёт "два" дверь вынесли с косяками.

Вновь опоздали с луками Рогволдовы ратники, а потому и пришлось браться за мечи. Рубились они отчаянно, скользя сапогами в собственной крови, но уж слишком неравными были силы.

- Живым возьмите Рогволда, - вновь услышал Ладомир голос Владимира.

Седой Рогволд, в помятой ударами броне и рогатом шлёме, повреждённом чьим-то удачливым мечом, отмахивался умело, но уже староват был князь, и прожитые годы отдавались свистом в широкой груди. Ладомир прижал своим мечом меч княжий, а Сновид подсёк носком сапога Рогволда под колено. Князь взмахнул шуйцей, пытаясь удержать равновесие, и тяжело опрокинулся на спину. Войнег с трудом вырвал меч из цепких стариковских пальцев. После чего князя подняли и поставили на ноги. Никогда ещё Ладомир не видел таких бешеных глаз, как у Рогволда, а смотрел князь не на пленившего его Белого Волка и даже не на Владимира, а на только что вошедшего Добрыню. И ругательства, вырвавшиеся из глотки Рогволда, предназначались именно древлянскому лешему.

- Не ко мне твоё слово, князь Рогволд, - оскалился Добрыня. - Не я предал твой город мечу, а князь Владимир сын Святослава.

Узнал ли Рогволд мечника, который приходил к нему с греком Анкифием, сказать было трудно, но смотрел он на своего победителя долго и даже, как показалось Ладомиру, с любопытством. Во всяком случае ненависть в его глазах неожиданна угасла, да и напряжённое тело, удерживаемое двумя мечниками ослабло.

- Как бы наших девок не перепортили, пока мы прохлаждаемся в Детинце, - шепнул Войнег Ладомиру.

Речь шла о Вельямидовых дочках, и Ладомир встрепенулся. Князя Рогволда передали Нуру, а сами попадали на подвернувшихся коней и ринулись на Торговую площадь. Кроме Войнега и Ратибора за Ладомиром привычно увязались Сновид с Пересветом, а у самых ворот присоединились к товарищам Бречислав с Твердиславом.

А в Полоцке ещё дрались по усадьбам, но к звону железа и хрипам умирающих добавились женские крики. Ратники князя Владимира, распалённые сечей, спешили утолить и иные прорезавшиеся потребности.

Кое у кого не хватало терпения дотащить жёнку до ближайшей клети, а потому насиловали прямо на улицах среди окровавленных трупов. Какая-то растрепуха выскочила прямо под ноги Сновидову коню в чём мать родила. Сновид не растерялся и подхватил её в седло, оттолкнув сапогом опоздавшего ратника. Ратник, если судить по выговору, был из чуди, но на его ругательства Волки не обратили внимания. И только Пересвет погрозил ему окровавленным мечом.

Ратник с конными связываться не стал, хотя добыча, по мнению Ладомира, того стоила - лет шестнадцать было девке, в самом соку. Сновид завернул её, трясущуюся от холода и страха, в свою волчью шкуру и насмешливо подмигнул товарищам.

К Вельямидову терему прискакали в самый раз, там уже хозяйничали Скатовы нурманы, шаря по клетям и амбарам. Ладомир прыгнул из седла на крыльцо и рассерженным соколом влетел в палаты.

Нурманы, похоже, ругались меж собой, деля девок, которые испуганно жались за спиной ведуна Гула. Широкоплечий нурман тянул Вельямидову Ждану к себе, а его противник держал её за волосы и лаялся по чём зря. Девка орала от страха и боли, царапая широкоплечего когтями, но спорщики не обращали на неё внимания. Ладомир, ни слова не говоря, врезал плещеистому в челюсть, а уж у того был выбор, отлетать к стене или мешком валиться на пол. Второго облагодетельствовал Войнег, ударив ребром ладони по кадыкастой шее да так удачно, что нурман захрипел побитым псом на половицах. Третий, самый покладистый нурман, поджидавший конца спора своих товарищей на лавке, схватился за меч, но был остановлен Ратибором и Пересветом, а потом спущен вниз с крыльца. Следом полетели его не успевшие оправиться от ударов товарищи.

Шарившие по клетям и амбарам нурманы мигом скучковались во дворе и ощетинились мечами. Было их не меньше десятка, готовых отомстить за обиду нанесённую товарищам.

- За что моих людей побил, мечник, - выдвинулся вперёд один из них. - По слову княжьему, кто добычу взял, тот ею и владеет.

- Добычу первым взял я, - крикнул с крыльца Ладомир. - Ведун сказал тебе об этом, а ты его облаял непотребно. По правде новгородской за это с тебя будет большой взыск.

- Меня зовут Рулав, - сказал рослый нурман, довольно бойко изъясняющийся на славянском языке. - А кто из нас прав, пусть решает князь Владимир.

- Согласен, - кивнул головой Ладомир.- Зови на княжий суд Белых Волков из гонтища Бирюча.

На том и разошлись без драки и большого лая. Волки отправились в Вельямидов дом, а нурманы - со двора. Хапнули они немало по боярским закромам. Ладомир был уверен, что на княжий суд они не придут, не станут из-за девок связываться с Волками Перуна. Тем более, что сами кругом виноваты.

Покорённый Полоцк полыхнул было кое-где мстительным огнём, но промчавшиеся по улицам мечники во главе с воеводой Добрыней усмирили огненный вихрь в самом зародыше. Грабёж и насилие не удалось бы остановить даже древлянскому лешему, да он и не пытался. Закон любой войны суров - победителям достаётся всё.

Ладомир ещё некоторое время постоял на крыльце, любуясь звёздным небом и слушая крик отчаяния поверженного города. Было в этом зрелище нечто страшное и чарующее и даже более торжественное, чем жертвоприношение в святилище Перуна. Ударяющий бог должен быть доволен - целый город брошен к его стопам, а крови, пролитой на улицах, хватит для утоления самой дикой жажды. Во всяком случае, так кажется Ладомиру, но кто знает, какая глотка у бога.

Белые Волки уже расположились за столом в ожидании ужина. Холопки Вельямидовы суетились вокруг, соревнуясь в желании угодить своим спасителям, а три дочери боярина жались в углу, видимо не были уверены, что не попали из огня да в полымя. Ждана была холодна-то ли от испуга, то ли просто по неопытности. Только и сумела вскрикнуть от боли да уронить две слезы.

- Бросишь меня? - Ждана лежала распластавшись на ложе и даже голову не повернула в сторону Ладомира.

- Коли захочешь со мной жить - живи. Только я ведь Волк Перунов - ни кола, ни двора.

- Мне всё равно, - сказала Ждана. - Порченой жёнкой ещё хуже.

- Так ведь не люб я тебе, - удивился Ладомир. - А непорченых в Полоцке не осталось.

- Полюблю. Не бросай только.

За столом Войнег кормил свою изошедшую на слёзы красавицу. Было ей лет пятнадцать, а потому мужские ласки оказались для неё слишком большой встряской.

- Я Светляну с собой возьму, - сказал Войнег Ладомиру. - Она согласна.

- Ещё до Киева не дошли, а уже обросли подолами, срамники, - вздохнул ведун Гул.

- Без жёнок тоже нельзя, - возразил Войнег. - Кто-то должен рожать Перуновых печальников.

- Ладно, - махнул рукой Ладомир. - А теперь нам надо об отце их, боярине Вельямиде похлопотать, а то придётся брать за себя сирот.

В Детинце пир шёл горой. Князь Владимир хватил лишку медов и вин фряжских, во всяком случае, в глазах его плескала злоба, чтобы не сказать безумие. Ладомир, сопровождаемый Войнегом, занял освободившееся неподалёку от князя место толстого боярина Изяслава, не рассчитавшего своих сил и благополучно сползшего под стол.

Сидели вперемешку: нурманы и славяне, княжьи мечники и верхушка чуди. Как дрались, захлёбываясь чужой и своей кровью, так и меды принялись хлебать, рук не отмыв. Золотая и серебряная посуда соседствовала с убогой глиной, невесть какими путями попавшей на этот стол. Но на подобные мелочи никто уже не обращал внимания, отмывая жирные от сала губы в сладком меду.

Напротив Ладомира сидел ярл Скат, пьяный уже до такой степени, что не в состоянии был прожевать кусок захваченного зубами мяса, а потому и стывший с набитым ртом и выпученными от изумления глазами.

Крови вокруг было с избытком, как и трупов, которые никто не убирал, и они так и лежали на полу в лужах медовой браги и красного фряжского вина. Ладомиру это зрелище не понравилось - просто в привычку ещё не вошло, пиршествовать среди не только свиного, но и человеческого мяса. Ещё меньше ему понравилось то действо, что сейчас разворачивалось на его глазах стараниями почти что трезвого Добрыни.

Захваченные в плен полоцкие бояре стояли у стены под присмотром мечников. Здесь же были князь Рогволд с сыновьями и смертельно бледный Вельямид, которого Ладомир с трудом опознал, поскольку был тот без брони и рубахи, в кровоподтёках и синяках.

- Ты уж не взыщи, князь Рогволд, что девку я под себя беру против твоей воли, - протянул Владимир, пьяно ухмыляясь.

Рогволд не ответил, только сверкнул в сторону пьяного мальчишки синими глазами. Взгляд этот привёл Владимира в бешенство - было в нём непокорство и вызов судьбе. Такими глазами побеждённые не смотрят на победителей, а если смотрят, то в последний раз.

- А что, бояре полоцкие, кто из вас присягнёт князю Владимиру на Рогволдовой крови? Тому, кто снесёт голову Рогволду или одному из его сыновей, жалую полное прощение. Ибо Рогволд, встав на сторону братоубийцы Ярополка, пошёл против славянской правды, а потому и заслуживает смерти. Разве я не прав, бояре?

- Прав, княж Владимир, - недружно, но громко отозвались сидевшие за столом.

Предстоящее зрелище заставило многих встряхнуться, и даже ярл Скат, очнувшись от забытья, зашевелил каменными челюстями, пережёвывая мясо.

Двое мечников подхватили упирающегося сына Рогволдова Улеба и, стянув с его плеч рубаху, опрокинули лицом в блюдо с остывшим мясом. Полные ужаса и боли глаза полоцкого княжича уставились прямо на Ладомира, и тот, вздрогнув, невольно отшатнулся.

- Ты, боярин Володарь, - князь Владимир указал пальцем на ближайшего к нему полочанина.

Нурманской громила Фарлаф протянул несчастному тяжёлый меч, а все остальные затаили дыхание в предвкушении события. Лицо полоцкого боярина сразу стало мокрым, вспотела даже рыжеватая борода. И задышал Володарь тяжело, словно взвалили ему на плечи непомерную тяжесть, и под этой тяжестью ломались его ноги, пока он, шаркая ими па залитому кровью и мёдом полу, приближался к поверженной жертве. А удар он всё-таки нанёс сильный и точный. Была сила в руках полоцкого боярина, да и умения хватило для злого дела.

- Чарку боярину Володарю и место за столом, - крикнул Владимир.

Смерть сына не погасила горящих ненавистью Рогволдовых глаз, и Владимиру на мгновение стало не по себе. Он покосился на Добрыню и получил в ответ насмешку с толстых почти упрятанных в густой шерсти губ. Прав новгородский воевода - любое начатое дело следует доводить до конца, иначе все решат, что князь боится крови и сомневается в своей правоте, а с дрожащим сердцем не служат Перуну.

Боярин Вышеслав отказался рубить голову второму сыну Рогволда, и был зарублен сам расторопным Добрыниным мечником. Удар мечника был хорош, его одобрили все сидевшие за столом, а князь одарил лихого рубаку наполненной до краёв вином золотой чаркой. Снёс голову княжичу Игорю другой полоцкий боярин, имени которого Ладомир не расслышал, а убитого княжича даже пожалел - было тому никак не больше шестнадцати, а смерть он принял как подобает воину, без кринов и слёз.

Князь Рогволд остался верен себе и глаз не спрятал, а когда его повалили на стол, то он и здесь сумел развернуть голову так, чтобы не упустить лица своего врага.

Эти горевшие ненавистью зенки следовало погасить во что бы то ни стало, они раздражали князя Новгородского и мешали ему ощутить во всей полноте радость одержанной победы.

Троих полоцких бояр зарубили подле князя Рогволда, прежде чем пришёл черёд боярина Вельямида.

- Не робей, родич, - неожиданно произнёс Рогволд, до селе не проронивший ни слова. - Довершай начатое.

Боярин Вельямид отшатнулся от протянутого Фарлафом окровавленного меча. А голову Рогволду снёс неожиданно вставший из-за стола Войнег, спасая тем самым боярина от верной смерти.

- Не взыщи за удар, князь, - холодно произнёс Войнег. - Боярин Вельямид отец моей жены, а потому и прошу сохранить ему жизнь.

Глаза Владимира вспыхнули гневом, а лицо исказила гримаса пьяного бешенства. Дорого обошёлся бы Войнегу этот удар, кабы не вмешался Ладомир.

- Опомнись, князь, - сказал он поднимаясь с места. - Боярин помог нам открыть полоцкие ворота - так-то ты ценишь верную службу.

Владимир с трудом повернул голову в сторону говорившего - то ли мешала захлестнувшая разум ярость, то ли пьян был сверх меры.

- Неужели и тебе, Ладомир из рода Гастов, боярин Вельямид родственник?

- А как ты угадал, князь? - удивился Ладомир.

Удивление было деланным и прозвучало как насмешка, а потому и просипел Владимир севшим от ненависти голосом:

- Выходит, я плохой родственник князю Рогволду, коли снёс ему голову, а Волки?

- Так ведь ты не успел им стать, князь Владимир, - добродушно улыбнулся Ладомир, - а мы успели. Сначала ложница, а патом мёд.

Первым захохотал Добрыня, откидывая назад заросшую лохмами голову, а уж во след ему рассыпался смехом весь пир. Владимир какое-то время пересиливал себя, а потом всё-таки сумел усмехнуться в отрастающие усы. Князь не вправе терять голову от хмеля и ронять себя при всех несправедливостью, а потому и сказал Владимир громко, желая подчеркнуть свою власть:

- Ты, Ладомир, заслуживаешь награды не за испорченную Вельямидову дочь, а за открытые полоцкие ворота. Проси, что хочешь.

- Третину земель боярина Збыслава, которую ты взял под себя, князь Владимир, отдай внуку боярина Хабара, и мы будем с тобой квиты.

Боярин Хабар, сидевший неподалёку, едва не захлебнулся медовой брагой. Спасибо молодому Шварту, который вовремя приложился к его спине ладонью, а то пришлось бы боярину отправляться в страну Вырай до поры. Боярин Глот, стремительно буревший от волчьего нахальства, открыл было рот для протеста, но сил обронить слово уже не нашлось, влитая в обширное брюхо медовая брага отозвалась весёлым бульканьем, которое никто из присутствующих не разобрал к великой его обиде.

- Бескорыстный ты человек, Ладомир, - криво усмехнулся Владимир. - Ну да быть посему. Добрыня, распорядись.

Князь поднялся из-за стола и двинулся, набычив голову, по ускользающему из под ног полу к лестнице, ведущей на второй ярус Рогволдова дома.

- Ты куда? – удивился Добрыня. - Надо же исправить ошибку, за которую упрекнули меня Белые Волки, - громко произнес Владимир, оборачиваясь к пирующим. - Рогволда мне уже не вернуть из страны Вырай, но внука ему сделать я ещё в силе.

Слова князя вызвали бурю восторга у пирующих, во всяком случае у тех, кто ещё способен был слушать, а таких, по наблюдениям Ладомира, было меньше половины. Боярин Шварт вызвался было посветить князю Владимиру, но на ногах не устоял и, ткнувшись меж ног какой-то жёнки, мгновенно уснул на полу к всеобщему ликованию.

- Пошли, что ли, - толкнул Войнег Ладомира. - Пьяные проспятся и без нас.

Ладомир только плечами пожал в ответ - пир как пир, трудно ждать пристойного поведения от людей только что обнимавшихся со смертью. Но с другой стороны, и Войнег прав - хмель очень часто делает человека похожим на свинью, а в свинстве приятного мало.

А на дворе уже светало, и занимавшаяся над городом заря сулила день ясный и солнечный. Хотя какую радость этот день мог принести униженному Полоцку, знал, наверное, один Даджбог.

- Киев больше Полоцка? - спросил Ладомир у Вельямида.

- Много больше, - нехотя отозвался тот.

- Тогда на Киев, - усмехнулся Ладомир. - А то куда ж ещё.

Вельямид вздохнул и покачал головой, грустно глядя на родной разоренный город.

Глава 10 Ожидание

Ярополка Киевского весть о взятии Полоцка застала врасплох. По его разумению, князь Новгородский никак не мог собрать в столь кроткий срок силу, способную совладать с князем Рогволдом. Боярин Мечислав, которого за коварство и хитрость прозвали Блудом, сочувственно вздыхал по поводу княжьего промаха. По мнению боярина, нельзя было верить новгородской старшине, об этом он не раз предупреждал воеводу Привала, да не икнется ему за ротозейство в стране Вырай. А Рогволда Полоцкого Владимир захватил неподпоясанным. Как рассказывают свидетели, князь Новгородский подошёл к городу столь стремительно, что полочане не успели даже прикрыть ворота.

- Владимир за Рогволдову дочь сватался, а девка ему ответила по наущению отца - пойду за князя, а за сына рабыни не пойду.

Князь Ярополк криво усмехнулся на Блудовы слова - за ту срамную речь в лицо Владимира девка уже не раз, наверное, умылась слезами. Не отказал конечно рабич себе в удовольствии потоптать белую лебедицу, предназначенную для Ярополка. А Рогволду князь Киевский не мог простить беспечности. Владимир, может, и щенок, но за его плечами древлянский леший и целая стая Перуновых волхвов, принявших сторону князя Новгородского. Последнее особенно неприятно - Перун воинственный бог, его многие почитают.

- Как звали мечника, который принёс нам из Новгорода дурные вести?

- Вилюга, - подсказал Блуд. - Мечник хороший. Я его не первый год знаю.

- Его Владимир подослал, - Ярополк подозрительно покосился на боярина.

- Так ведь мечник этого и не отрицал. Князь Новгородский хотел тебя напугать, оттого и прислал свидетеля своих бесчинств.

И напугал. Во всяком случае, у Ярополка от того Вилюгина рассказа подстыла кровь в жилах и сердце сошло с места. Сразу понял князь Киевский, что не остановится теперь Владимир, а пойдёт до конца. Двум князьям на Руси стало тесно. Змеёныш! Говорила же отцу Святославу бабка Ольга - не грей древлянского выкормыша на груди, но Великий князь Киевский слишком уж был беспечен. Совсем иные заботы его занимали, а земли новгородские далеко - хотят князя его крови, так вот им Владимир. Зачем брал рабыню в жёны, неужели боярынь ему было мало? Хороша уж очень, говорят, была древлянка Малуша, самая красивая из отцовских жён и сына родила крепенького, а князю Святославу только того и надо. Олег тоже был крепок да сгинул во рву собственного города на беду Ярополка. Ни к месту случилась та смерть, да и ратиться они начали не ко времени. Кой ляд понёс в тот проклятый день на охоту Люта сына Свенельда, да ещё в чужие земли?! Хотя дело не только в Люте. Мешал князь Древлянский Ярополку, торчал как заноза в сердце. Смерти его не хотел, князь Киевский, но с удела бы согнал. Ну, хоть в Туров, что ли. Вечная угроза исходит из земли древлянский великому киевскому столу. А Владимира древляне примут - свой. Жди теперь и с этой стороны беды. Не с Олегом надо было воевать в ту пору, а с Владимиром. Но рабич тогда казался совсем щенком, да и бежал он от киевской дружины в нурманские земли. А Ярополк остался единственным сильным князем на Руси.

Почему переметнулась новгородская старшина? Почему поддержал её чёрный люд? Ведь не утесняли их ни князь Ярополк, ни его наместник воевода Привал. А стоило рабичу объявиться у ворот города, так сразу же Ярополк Киевский стал не люб. Слово он, что ли, какое-то знает? Дружба с Киевом выгодна Новгороду, Ярополк обещал им безопасность на пути до греческих земель и держал своё слово. Так почему встали за Владимира, чем не угодил Ярополк?

- Вели, князь, воеводе Отене собрать войско, - посоветовал Блуд. - Владимир борзо ходит, что по земле, что по воде.

Князь Ярополк головой кивнул в знак согласия, но по всему видно, что мысли его об ином. Странный он человек, князь Ярополк, сызмальства его боярин Мечислав знает, а не может его нутра понять. И станом прям, и ликом приятен, и в обхождении прост, и в суде справедлив, а что-то в нём недостаёт и не только боярину, но и люду киевскому, который не то чтобы не любит князя Ярополка, а почему-то сомневается. Хотя уже почти восемь лет сидит он на великом столе. Но как-то боком, словно не хватает ему решимости угнездиться здесь ясным соколом. И не то плохо, что Перуновы волхвы винят его в смерти брата, а то плохо, что сам он эти слова признаёт за правду.

По Киеву весть о взятии Полоцка пробежала быстро, оттого и смотрит настороженно черный люд в спину ближнего боярина, который возвращается из Детинца на своё подворье. А людей в Киеве прорва, и как их всех прокормить, коли прижмёт Владимир, уму непостижимо. Проехал боярин Мечислав к киевским воротам, которые к Днепру ведут - крепки ворота, и стража подле них добрая, а на сердце нет покоя. К пристани чалит ладья, а боярину чудится, что не гость это торговый, а князь Владимир. Грек Анкифий говорил, что ладей у новгородского князь три десятка, да ещё и конница идёт берегом. Войско хоть и большое, но отбиться от него можно - крепки стены Киева. Да только какой в тех стенах будет толк, если сердца дрогнут. В поле встречать надо Владимира. Коли спрятался Великий князь за стены, значит, испугался врага и уронил свою честь.

Про это Блуд сказал воеводе Отене, а тот только крякнул недовольно в ответ. Оплыл Отеня салом, лень ему садиться на коня, прохлаждается в тенёчке у красного крыльца, распустив рубаху по пузу, да щурится на дворовых девок. Не созрел годами ещё воевода, чтобы вековым старцем посиживать на лавке, когда беда стучится в ворота.

- Не пойдёт Владимир на Киев, - отмахнулся Отеня то ли от надоедливых мух, то ли от беспойного гостя. - Сил у него маловато.

- Да как же маловато, - возмутился боярин Блуд. - Полоцк взял за один день.

- Киев - это не Полоцк, - лениво протянул Отеня. - Добром он древлянского волчонка не примет, а силой-тем более. Да и осень на носу, боярин Мечислав, кто воевать будет в грязь, а скоро уж и зима. Упадёт снег, встанут реки, не станет корма для лошадей.

Боярин Блуд едва не выругался вслух на рассуждения воеводы. Что это - глупость или тайный расчёт? Может неспроста медлит Отеня? Может, к нему уже наведывались печальники Владимира? Ярополк-то не проявил твёрдости, не бросился собирать войско, узнав о падении Полоцка, для того, чтобы наказать убийцу князя Рогволда, а ударился в заумь по поводу собственной вины. Как ни ругай Владимира рабичем, а всё же он из рода Рюриковичей, сын Святослава, отцовой волей посаженый в Новгородчине, а значит вправе спросить Ярополка за смерть брата Олега. И не только простой люд впадает по этому поводу в сомнение, но, похоже, заколебались и ближники князя Киевского.

От воеводы Отени Блуд отправился к боярину Ставру, чтобы отвести в душу в дружеском разговоре. Уже отъезжая со двора воеводы, он столкнулся на углу с человеком средних лет, показавшимся ему знакомым. Но как ни морщил боярин лоб, так и не смог припомнить, где он видел этот щербатый рот и насмешливо-нагловатые глаза.

В усадьбе боярина Ставра жаркая пора - чистят амбары под зерно нового урожая. До жатвы-то рукой подать. Соберёт боярин зерно с подвластных земель, свезёт в Киев и будет ждать, пока качнутся цены на торгу вверх, чтобы не прогореть с продажей. В прошлый урожай Ставр угадал с ценой, а боярин Блуд опростоволосился, понадеялся на тивунов и приказных, и остался в убытке. В любом деле нужен хозяйский догляд. Вот и боярин Ставр пырхает по двору соколом, заглядывает в каждую щель, сторожит холопей и приказных, а то и витенем грозит нерадивым. Худ боярин Ставр, но жилист, ростом не вышел, но на коне удал. И на ложе, видимо, тоже не промах - полны горницы детей. Три жёны у боярина Ставра, и все три плодятся без продыху, в праздности не пребывая.

Боярин Ставр оказал уважение гостю, хотя и взопрел от трудов на подворье. Звал в палаты и угощал мёдом, а Ставровы меды славились по всему Киеву.

- Побил князь Новгородский полочан, - боярин Блуд прищурился на молодшую жену Ставра, которая услужила ему чаркой.

- Да неужели, - ахнул хозяин. - У князя Рогволда крепкая была дружина.

- Грек Анкифий пригрёб ныне по утру в Киев, он и рассказал, как было дело, - вздохнул горестно гость. - Рогволду и двум его сыновьям снесли головы. И ещё с десяток бояр казнили прямо на Владимировом пиру.

Ставрова жёна ойкнула от испуга и тут же спохватилась, прикрыв рот ладошкой. Посмурневший боярин отослал её прочь, хотя конечно не охи его огорчили, а скорбные вести, принесённые боярином Блудом.

- А я с дальнего села вчера воротился, - покачал головой Ставр. - Спал ныне чуть не до обеда, так что все новости проспал. Жалко Рогволда. За что же его так Владимир наказал?

- За дочь, которую князь Полоцкий за Ярополка решил отдать и при этом срамил Владимира прилюдно, обзывая сыном рабыни. А потом Рогволду был знак от Перуна, предсказавший смерть всему его роду. Боярин Воислав, твой родич, решил поднять тот знак и вспыхнул огнём неугасимым на глазах всего Полоцка. Осталась от него, говорят, одна головёшка.

У боярина Ставра от таких вестей выступили на лбу капли пота. А уж с чего бы потеть боярину - на теле ни жирники, сухой как солома.

- Перун, выходит, взял сторону Владимира? - вскинул глаза на гостя хозяин.

- Владимир всех бояр новгородских кровью повязал пред Перуновым священным камнем. Мне об этом рассказывал один чудом уцелевший в той резне мечник. Вот и рассуди сам, боярин.

Ставр запустил обе пятерни в светлую шевелюру и навис над столом, как сокол над добычей. Только сокол зависнув бьёт потом без промаха, а на лице боярина сомнение и даже испуг, да и мудрено не испугаться, коли такие страшные вещи творятся на свете. А воеводе Отене, видишь, недосуг оторвать задницу от лавки. Киев - не Полоцк. Рогволд тоже был уверен в своей силе, когда лаял новгородского щенка, а закончил тем, что на чужом пиру захлебнулся кровавой брагой.

В это мгновение боярин Блуд припомнил, где он видел щербатого удальца, встреченного у Отениных ворот. С мечником Вилюгой он его видел, мельком правда, оттого и не узнал сразу. Да и внешность у щербатого не слишком приметная - таких много ходит по Киевским улицам. А Вилюга, помнится, тогда сказал, что это попутчик его из Новгорода в Киев. А уж не от Добрыни ли тот попутчик? И не после его ли слова отнялись и ноги и разум у воеводы Отени?

- Выходит, на Киев собрался князь Владимир? – очнулся, наконец, от задумчивости боярин Ставр.

- В этом разве что один Отёня сомневается, - усмехнулся Блуд.

- А воевода сомневается? - искоса глянул на гостя Ставр.

Не первый год они вот так распивают меды за столом, а потому и научились понимать друг друга без слов. Про Ярополка никто худого слова в Киеве не скажет, но и хорошего тоже. Задумчив старший сын князя Святослава, а отец-то его был быстр и в решениях, и в действиях. Царьграду грозил мечом. А у Ярополка всех заслуг пред старшиной и дружиной, что побил брата Олега Древлянского. Новгород было встал под его руку, но и Новгород он не удержал, младший брат оказался проворнее.

- В землях греческих один бог на всех, хотя и в трёх лицах, - вздохнул боярин Ставр. - Оттого и живут они спокойнее и справнее нас.

- Так уж и спокойнее, - с сомнением покачал головой Блуд.

- Их бог устами своих служителей учит смердов старшину почитать, а у ближников славянских богов заботы иные.

- В Киеве немало тех, кто верует в греческого бога, - задумчиво протянул Блуд - Взять хоть мою старшую жену.

- От княгини Ольги это пошло. Но князю Ярополку не хочется чужой веры.

- Никакая вера не спасёт, ни наша, ни греческая, коли сам не похлопочешь за себя, - махнул рукой боярин Блуд. - Об этом Ярополку думать надо.

И не только Ярополку, но и его ближним боярам, а то неровен час постигнет участь несчастного Воислава, сгоревшего в Перуновом огне. Впрямую об этом за столом не говорили, но в таких разговорах не было пока нужды. Так и просидели до темноты, распивая меды да похваливая за щедрость Даджбога. С такими медами чужого бога не захочешь.

Вывалился боярин Блуд от боярина Ставра уже под звёзды. А град Киев к ночи притих, разве что надрывались собаки за высокими изгородями на всём пути боярина из остей к своим чурам, да перекликались сторожа, защищавшие город от разбоя. От усадьбы Ставра до усадьбы Блуда рукой подать, а потому и не спешит боярин, смотрит на небо хмельными глазами - нет ли там знака, который предскажет его будущее. Три мечника подрёмывают за его спиной - тоже не обнёс их чаркой щедрый боярин Ставр.

Сам боярин вздрогнул от неожиданности, а задремавшие было дружинники схватились за мечи. Блуд хоть и плохо видел в темноте говорившего, а всё одно догадался, что перед ним щербатый.

- А в чём разница-то?

- Так из большого и хлебнуть можно побольше.

- А из какого ковша ты воеводу Отеню поил? - построжал голосом Блуд.

- Он и без моей помощи разглядел, где больше мёда. А тебе требуется подсказка, боярин Мечислав?

- Обойдусь без твоих советов, смерд, - Блуд огрел коня плетью и поскакал к белеющим в темноте тесовым воротам.

Не спится Ярополку в эту ночь на лебединых пуховиках. Чудится что-то по углам ложницы, а что чудится, он и сам не разберёт. То ли наяву, то ли во сне привиделось Олегово лицо, залитое кровью, и от этого видения бросило его в пот. Встал, выпил ягодного квасу, а все одно не полегчало. Возжёг светильник, прошёлся по углам - нет никого. Чадит светильник прогорающим жиром, а от той гари тени разные на стенах. Есть тени схожие с ликами человеческими, но звериных рыл всё-таки больше. А вживе в ложнице с Ярополком только жена Всеслава. Разметалась по ложу русыми косами и спит ни о чём не заботясь, ни о чём не ведая. Уже то хорошо, что непраздная она, а значит останется на земле Ярополково семя, чтобы с ним не случилось в ближайшие дни. А предчувствия томят князя, и даже встреча с Даджбоговыми волхвами не принесла ему утешения. Молчит Солнечный бог, не даёт ответа о судьбе Ярополка Киевского. Да и что ему в княжьей судьбе. Даджбог за всю землю в ответе, за всех людей, а до отдельного князя, боярина или смерда ему дела нет. Люди сами должны думать, как удержаться на земле и воспользоваться дарами Солнечного бога, который даёт всем. А уж сколько кому взять, каждый решает по силам своим. Иным ведь даже руку протянуть лень, чтобы взять даруемое, а не бросивши зерно в землю, не полив эту землю потом, не получишь и наливного колоса. Так устроен этот мир, и Даджбог непреложно следует установленному порядку вещей, принимая дары от своих печальников, но ничего не обещая им сверх того, что они способны взять трудами своими.

У Даджбогова кудесника Щура голос слабый, тихий, а глаза из-под седых бровей цепко держат Ярополка. А тому за Щуровой тихостью чудится большая сила, сила неодолимая, с которой бороться бесполезно, поскольку никому не дано опрокинуть надолго и всерьёз порядок в этом мире.

- Волхвы Перуновы взалкали власти. Кровью жертв пытаются они взрастить своего бога до неслыханных размеров и тем разрушить неизменное течение времени, где всё просчитано вперёд на века. Но эта попытка обречена на провал, а возвеличенного Перуна время сломает так же легко, как ломает сухую былинку расшалившийся ветер.

Долго говорил кудесник Щур тихим бесцветным голосом, но так и не сказал, что же делать Ярополку. Принять ли с достоинством всё, что выпадет на его долю, либо следует оседлать коня и бросить вызов Владимиру. Даджбог даёт только тому, кто способен взять и удержать. Способен Ярополк удержать киевский стол - значит быть посему, а не способен, так Щур и его волхвы перейдут на сторону победителя. Не видят ближники Даджбога смысла в том, чтобы противится течению времени и пытаться изменить ход событий давно предопределённых. Выходит, что Ярополк тоже должен принять всё, как оно есть, и не пытаться сделать больше того, что он может сделать, дабы не уронить себя в княжеском и человеческом достоинстве, а там время рассудит?

Однажды он уже пытался спросить брата за вину, казавшуюся несомненной, а на самом деле восстал против порядка, завещанного отцом, вероятно по наущению Даджбога. Это не Владимир мстит Ярополку, а взбаламученный порядок вещей, который непременно вернётся в своё прежнее состояние, если не мешать ему своим чрезмерно глупым усердием.

Так рассуждал кудесник Щур, если, конечно, князь его правильно понял. Но будет ли в той, вернувшейся в прежнее русло реке времени место для Ярополка, про это неведомо никому, даже Щуру. Легко предсказать то, что происходит с установленным волей Даджбога порядном, как-то: смена дня и ночи, смена времени года, рождение и непременную смерть всего живого, но разве Даджбоговы волхвы обязаны отвечать за безумных, которые своим бунтом корёжат и себя и других. И чем больше такие люди упорствуют в своих заблуждениях, тем неизбежнее будет их гибель в мире этом, и в мире том, который существует над нами и вместе с нами. И совершенно напрасно мы пытаемся по неразумию изменить свой мир, не понимая того, что менять придётся настолько великое, что неподвластно даже богам, а не только людям. А потому надо ждать - ждать пока Даджбог подаст знак князю Ярополку, если, конечно, на то будет его, Даджбогова, воля.

Не убей, не ударь, не растряси - иначе всё это неизбежно отразится на твоих детях, если им суждено родиться в взбаламученном потоке. А Ярополк убил, а потому виновен, и вина его перейдёт на потомков, если к тому времени всё не войдёт в нормальное русло. Исправить содеянное Ярополку не по силам, но по силам не усугубить положение, не громоздить плотину из трупов, не убивать без нужды, а остаться человеком и князем, пьющим полной чашей горечь за свершённые прежде ошибки. Что выпадет на его долю, то и выпадет - не должен он ни гневить судьбу, ни прятаться от неё.

А выпало Ярополку рано по утру увидеть Владимировы ладьи у киевской пристани и содрогнуться всем телом и за себя, и за брата, вставшего по неразумию и молодости на скользкий путь, чреватый большой кровью. Киев успел закрыть ворота перед чужим князем, но и своего князя благодарить было не за что. Город не был готов к долгой осаде: прошлый урожай съеден, а новый ещё на полях. А потому не услышал Ярополк доброго слова от киевлян, пока ехал по возбуждённым улицам в к воротам, чтобы полюбоваться чужими ладьями на Днепре.

Боярин Блуд даже крякнул, увидев с высокого киевского тына силу новгородскую. И по гулу, пронёсшемуся за его спиной среди ближних бояр, Ярополк понял - осуждают. Да и мудрено было не осуждать князя, поднявшего бурю и не озаботившегося средствами к спасению. Войско-то давно следовало собрать, как только пришли вести о возвращении Владимира в Новгород, а Великий князь Киевский медлил, непонятно чего ожидаючи. Уже и киевского воеводу Привала посекли новгородцы, и Полоцк взяли, а киевляне, по милости Ярополка, сидели дурнями на лавках да чесали затылки. Боярин Басалай принялся считать Владимировы ладьи, но скоро бросил - то ли разумения не хватило для точного счёта, то ли сила к Киеву подошла неисиислимая.

Владимировы ратники ставили шатры вокруг киевского тына чуть ли не на расстоянии полёта стрелы, всем своим видом показывая, что киевлян они не боятся.

- Варягов у князя Владимира более четырехсот, - прикинул всё тот же Басалай, который силился пересчитать подошедшую рать, словно она от его усердия могла растаять в одночасье.

- Где же четыреста, - возразил боярин Блуд. - Никак не менее шестисот. Да своя дружина, да Волки Перуновы. Старшина новгородская тоже вся с ним. А тут ещё чудь призвал, говорят, князь Владимир и кривичей.

- Коли прорвутся за тын, то...- боярин Боримир, стоявший одесную от Ставра не договорил и махнул рукой.

О таком обороте дела никому думать не хотелось, но думать было надо - город, взятый на щит, предаётся разграблению. Долгая осада, между прочим, тоже отразится на боярской мошне. Блуд подсчитал в уме убытки, которые уже понёс, и которые ещё предстояло понести, и покачал головой от огорчения. Надо полагать, что не только бояре, но и простые киевляне прикидывают сейчас, во что им обойдётся княжья усобица.

- Может откупиться? - негромко предложил боярин Ставр.

- Владимир пришёл не за жиром, а за великим столом, - холодно произнёс князь Ярополк, и слова его неожиданно громко прозвучали в наступившей тишине.

Ярополк был хмур, но растерянности в нём не чувствовалось, скорее уж присутствовала решимость отстоять свой город. Надолго ли только хватит этой решимости? Да и киевская старшина не разделяет настроение князя, пребывая в смущении. Воевода Отеня подозрительно, по мнению боярина Блуда, проморгавший стремительный ход Владимировой рати, пыжится и выпячивает живот, а остальные задумчивы и не рвутся в сечу.

Киев, встревоженный слухами о предстоящем Владимировом напуске, гудел как улей, и в этом гудении тоже не было уверенности, а имеющий уши мог услышать и упрёки в сторону князя Ярополка, который не только подпустил новгородцев к киевским стенам, но и не принял мер на случай осады.

Ярополк пристально вглядывался в лица высыпавших на улицы горожан, но не находил в чужих глазах ответа на свои вопросы. Пока что явно преобладала растерянность, наверное, даже понятная в первый день осады, но во что превратится эта растерянность через день, через неделю, через месяц, можно только гадать.

- Надо переговорить с Владимиром, - предложил боярин Блуд, глядя на князя честными глазами ближника, чьи интересы во всём совпадают с его интересами. И нет повода у Ярополка усомнится в преданности Блуда, потому что Владимир не меньший враг боярину, чем Великому князю Киевскому. Это Блуд два года назад уговорил новгородскую старшину взять сторону Ярополка. И если об этом помнит Ярополк, то не забыл, конечно, и Владимир.

Ближники собрались в княжьих палатах к вечеру, когда стало ясно, что Владимир не пойдет в немедленный напуск на стены. Кроме Блуда у княжьего стола сели: Ставр, Басалай, Боримир, Всеслав, прозвищем Одинец, Путна и воевода Отеня, которому живот мешал придвинуться поближе, а потому он тянулся к блюду не стан выгибая, а плечи. Плечами же воевода широк и в молодые годы был удал. Но сегодня на заплывшем лице ни удали нет, ни уверенности, а глаза воеводы всё больше мимо Ярополка смотрят.

- Худой мир лучше доброй ссоры, - сказал боярин Ставр, облизывая языком жирные пальцы.

- Я за вылазку, - хрипит боярин Путна, давясь мясом. - Ночью откроем ворота и ударим, пока стан спит.

- Ударить-то ударим, - возразил соседу Басалай, - да вот сумеем ли потом ноги унести? Вдруг Владимирова рать на наших плечах ворвётся в Киев?

- Я за торг с новгородцами, - боярин Боримир чуть скосил глаза в сторону князя. - В любом случае, прежде чем кидаться в сечу, надо бы перемолвиться словом. Если Владимир бьётся только за Новгородский удел, то он в своём праве, этот удел ему завещан отцом.

Боярин Боримир человек осторожный, лишнего слова не скажет, и если уж он попенял Ярополку, хотя и не впрямую, значит чувствует за собой поддержку старшины.

- Вряд ли Владимир согласится уйти добром, даже если мы признаем его права на Новгородский удел, - вздохнул Ставр. - У него войско, а волки, не подрав овец, не уходят от стада.

- Но мы не беззащитные овцы, - возразил Боримир. - И в случае нужды постоим за себя.

- Я это к тому, что дешевле откупиться, чем сидеть в осаде, - пояснил боярин Ставр.

Последнее слово остаётся за Ярополком, но каким будет это слово, зависит не только от него. Князь не может не считаться с настроениями старшины, а в боярах твёрдости нет. Нет желания биться с Владимиром до последнего, не щадя живота своего, потому что и бояре не во всем вольны. За боярами мечники и народ. А в народе шатание - чай не чужой Владимир, а сын Святослава. И мечникам без оглядки растится нет резону: прибытку в такой сваре никакого, зато запросто можно потерять голову.

- Я не против, - спокойно сказал Ярополк. - Пусть боярин Мечислав встретится с Владимиром.

Блуд после слов князя глаза вскинул, словно собирался перечить, но потом передумал. Ярополку показалось, что он своим решением о переговорах с Владимиром, снял тяжесть с души Блуда. Зато в своём сердце посеял сомнение. Против воли старшины и чёрного люда князь не пошёл, но ещё большой вопрос - была ли та воля общей и явной? Может быть твёрдость Ярополка и стала бы той основой, которая объединила бы колеблющихся в несокрушимую силу?

Князь Владимир согласился на переговоры с киевлянами и даже отвёл чуть в сторону дружины, чтобы дать осаждённым возможность без страха приоткрыть ворота и выпустить за тын боярина Блуда. Киевский боярин выехал из города вершим в сопровождении пяти мечников, дабы не уронить своей и княжьей чести. Ворота за ним сразу же захлопнулись, и подъёмный мост со скрипом поднялся, и от этого скрипа у боярина холодок пробежал по спине.

Навстречу киевскому боярину выдвинулись всадники, тоже числом шесть, во главе с боярином Хабаром, которого Блуд хорошо знал ещё с времён приезда новгородского посольства в Киев во времена Святославовы, да и два года назад они неплохо ладили в Новгороде. Тогда Блуду удалось уговорить бояр отвернуться от Владимира и стать под руку Ярополка. Теперь всё переменилось - не киевские рати грозят Новгороду, а новгородцы стоят у киевских стен.

- Здрав будь, боярин Мечислав, - добродушно улыбнулся Хабар.

- Здрав будь, боярин Яромир, - в тон новгородцу отозвался Блуд.

Хабар попятил коня, давая дорогу киевлянину. Дальше поехали уже рядом, обдумывая слова для предстоящего трудного разговора. Мечники, перемешавшись, трусили следом, обивая конскими копытами крепкие брёвна киевской пристани. Вблизи новгородская рать смотрелась даже грознее, чем со стен. И порядок в Владимировом стане был образцовым. Никто не бросил в сторону посланца Ярополка худого слова, хотя и смотрели все на него без особого дружелюбия. Боярина Блуда особенно почему-то поразили молодцы в волчьих шкурах и тяжелой броне, вольно расположившиеся на пожухшей травке подле своих шатров.

- Волки Перуновы, - пояснил Хабар.- Первыми ворвались в Полоцк, за что и обласканы княж Владимиром.

Среди сгрудившихся у Владимирова шатра боярин Блуд признал полоцкого боярина Вельямида, который, надо полагать, не был единственным полочанином в новгородском войске. У побеждённых выбор невелик - либо лишиться жизни, либо переметнуться на сторону победителя. Наверноё боярин Блуд на их месте поступил бы точно так же. Во всяком случае, упрекать полочан в измене собственному князю, а уж тем более Великому князю Киевскому, он не собирался – где тот киевский князь и где Владимир. Ярополк-то пальцем не пошевелил, чтобы помочь полочанам.

Княж Владимир не спешил с выходом навстречу посланцу, а потому и возникла пред его шатром небольшая заминка. Боярин Блуд спешился и остался стоять подле своего коня, не зная, что делать дальше. Хабар торчал столбом рядом и тоже помалкивал. Новгородские и полоцкие бояре переглядывались. Знакомцев среди них у Блуда было немало, но кланяться гостю никто не спешил.

Блуд покосился на таран, сооружаемый чуть в стороне расторопными смердами. Присматривал за ними рослый нурман с витенем в руке и мечом на боку мечом на боку. Нурманам чужие гнезда зорить не привыкать стать, а таким тараном не только ворота прошибить можно, но и двойную киевскую стену.

Боярин Блуд не сразу признал Владимира в рослом молодце с сведёнными у переносицы бровями. Давно ли бегал сопливым мальчишкой на великокняжеском подворье. Никто его в расчёт не брал, и князь Святослав казался вечным дубом, и сыновья его, Ярополк и Олег, являлись надёжной преградой поползновениям рабича. Приворожила древлянская вила князя Святослава. И княгиня Ольга была против, но Святослав самоуправно поднял дочь убийцы своего отца до княжьего ложа. Малушу извели отравою, а змеёныш вырос под присмотром дядьки Добрыни. Ну и новгородцы ещё помогли младшему сыну Великого князя встать на ноги. Говорили же Святославу - не потакай новгородцам, а уж за Добрыней и вовсе глаз да глаз нужен.

- Князь Ярополк, восстав на братьев, пошёл против правды и отцовской воли, - громко произнёс Владимир. - А потому виновен. И коли он, свою вину признав, отдаст великий стол добром, то с него не будет взыску, а будет ему город Туров с уделом. А что до киевских бояр, которые встали на сторону братоубийцы, то если возьму город силой - взыщу по правде, а если они склонят головы в признании своей вины, то прощены будут все, без изъятья. А больше мне говорить с тобой не о чем, боярин Мечислав.

Князь развернулся и скрылся в шатре, под одобрительные возгласы стоящей поодаль старшины. Добрыня остался, храня сахарную улыбку на обросших светлыми волосами устах. Сколько Блуд его помнит - эта улыбка не сходила с его уст. Даже когда шпыняли его в годы отроческие все кому не лень. Не сразу и разобрались, что прячется за этим оскалом.

Лет четырнадцать было Добрыне, когда он вот так же улыбнулся Святославову мечнику Шостаку за нанесённую обиду, а потом того Шостака с перерезанным горлом нашли на скотном дворе. Вины Добрыни доказать не сумели, а князь Святослав только плечами пожал, назвав обвинения наветом. Шостак-то детина ражий, побывавший на многих сечах, где ж мальцу, что на две головы ниже, с таким справиться. С князем согласилась дружина, а вот Блуд, который тогда был не старше годами древлянского лешего, точно знал - Добрынино это дело. И не только Шостока тот порешил, но и Ольгиного холопа Лепка, который по княгининому наущению глаз положил на Малушу, чтобы не досталась она Святославу нетронутой. То, как резал Добрыня Лепка, тогдашний Мечислав видел собственными глазами на пару с совсем малым в те годы боярином Ставром. Хоть и замутило их тогда от вида крови, но ни Мечислав, ни Ставр не подали голоса, а поджав хвосты, смотрели, как расправляется Добрыня с холопом. Сделал он это просто - хватил по голове сзади Лепка дубиною и полосонул по горлу ножом. Никто не спросил с Добрыни за убийство холопа. Мечислав с Ставром промолчали с испуга и, наверное, зря. Расскажи они про этот случай княгине Ольге, не стоял бы сейчас древлянский леший перед шатром сестричада с улыбкой на устах.

- Заходи ко мне в шатёр, боярин, - кивнул головой Добрыня. - Не хочу, чтобы ты воротился в Киев, усы не замочив.

Кроме Блуда под полотняный гонт вошёл и боярин Хабар, а более никого не позвал с собой воевода - разговор предстоял тайный, не требовавший лишних ушей.

В припасах у новгородцев недостатка не было, знатно, видимо, почистили сёла вокруг Киева. И очень может быть, что боярин Блуд кушает сейчас свинину с своего подворья.

- Помню, боярин Збыслав, да не икнётся ему сейчас в стране Вырай, тоже знатно угощал нас в Новгороде, - отёр жирные губы рукавом Хабар. - Ты, боярин Мечислав, тогда чуть не подавился костью.

Разумеется, Блуд помнил. И помнил не только разносолы боярина Збыслава, но и собственные слова, которые говорил тогда новгородской старшине.

- А сказал ты тогда, боярин Мечислав, что только тот князь хорош, за коим сила, а кто за хлипкую спину встал, тому придётся ответить за глупость, собственной шкурой, - ласково улыбнулся киевлянину боярин Хабар.

Блуд от улыбки взъярился, но виду не подал, а отплатил вилявому новгородцу той же монетой:

- Так и ты, боярин, был с моими словами согласен и всё кивал головой.

- Отчего же не кивнуть на умную мысль, - задумчиво протянул Добрыня. - Это князья меняются, а истина остаётся.

Для Блуда слова Добрыни не были неожиданными. Уже из слов Владимира ему многое стало ясно. На стол киевский рабич предпочёл бы сесть мирно, не утесняя старшину и черный люд. По праву сесть, а не по силе. Была возвышению Владимира только одна помеха - князь Ярополк. Всё сейчас зависит от киевской старшины, под чью руку она встанет, тот и Великий князь. Пока она стоит за Ярополка, но неизвестно, что завтра будет. У Добрыни в Киеве имеются свои люди и обхаживают они в нужном направлении не только воеводу Отеню.

- Князь Рогволд тоже бахвалился своей силой, - вздохнул Хабар. - Срамил прилюдно князя Владимира. Да только и в Полоцке нашлись разумные головы, которые открыли ворота перед Великим князем. За что были обласканы.

Впервые Хабар назвал Владимира Великим князем, а боярин Блуд не рискнул ему возразить, хотя, наверное, должен был, но для такого протеста нужна сила, а её ни у Ярополка, ни тем более у самого боярина нет.

- Подумать я должен, - сказал Блуд. - Посоветоваться с боярами. А крови я не хочу.

- Думай, боярин, - согласился, Добрыня. - Думай, как спасти свою голову.

Глава 11 Ближники

Требование Владимира, переданное через боярина Блуда, князь Ярополк выслушал молча. И так же молча внимали посланцу собравшиеся на совет ближние бояре. Ну а когда отзвучало слово князя Новгородского, тут уж хочешь не хочешь, а говорить надо.

- Не Владимиру судить Великого князя, - не очень уверенно начал Басалай. - А с Олега следовало спросить за убийство Люта сына Свенельда. В остальном вмешался случай. А Владимира не мы согнали с стола, а новгородское вече. Новгород добром под руку Ярополка перешёл, а не силой.

- Ратью-то мы им грозили, - негромко поправил его боярин Ставр.

- Так наша рать стояла не под стенами, - возразил боярин Путна. - А Владимир как тать ворвался в наши земли.

Высказывались вроде против Владимира, а получалось как-будто против Ярополка. Что ни говори, а силой прибрал к рукам Ярополк Древлянский удел брата Олега и другого своего брата согнал с Новгородского удела. И выходило - если Ярополку можно, то почему Владимиру нельзя? И если сейчас созвать киевское вече, то неизвестно, что оно скажет на виду у Владимировых дружин.

- Владимиров напуск мы отразим, - бодро сказал Отеня. - Сил хватит.

- Так же говорил и Рогволд Полоцкий,- вздохнул боярин Боримир. - А где он теперь?

- Хабар рассказывал, что головы Рогволду и его сыновьям рубили полоцкие бояре, а кто рубить не хотел, тот за строптивость своей головы лишался, - вздохнул тяжко Блуд. - Так-то вот, бояре.

А более никто ничего не сказал и даже не глянул открыто Ярополку в глаза. Князь тоже молчал и щурился на ближников, прикидывая в уме, смахнул бы ему голову тот или иной боярин или подставил бы под меч свою? Страшный это был прикид и страшный выбор, но среди полоцких бояр всё-таки нашлись такие, кто не поднял меч на князя, а найдутся ли такие среди киевских? И не было за столом боярина, в котором не усомнился бы Ярополк. Нет, будь Ярополк в силе, все они стояли бы за него горой. Но слабых князей, похоже, не бывает – коли ты слаб, то уже не князь. И здесь трудно рассчитывать на преданность, а можно только на жалость. Но это уже не боярский выбор, а человеческий.

Из Детинца боярин Блуд возвращался рука об руку с боярином Ставром, а одесную от Ставра трусил на гнедке боярин Басалай. Широка киевская улица - три верших в ряд и ещё одна повозка проехать может. И мощена не деревом, как в Новгороде, а камнем. Камень крепче дерева. Случалось боярину Блуду бывать в землях дальних и любоваться каменными палатами, а всё же дерево сердцу приятней. И для здоровья полезней жить в деревянном тереме, а камень впитывает сырость, и от этого у живущих в тех палатах ломит кости.

- Зато горит дерево веселей, - вздохнул боярин Ставр. - Как пыхнет, так не враз потушишь.

- Горит от небрежения людского, - возразил Басалай. - Само по себе не пыхнет.

- А гнев Перунов? - напомнил Ставр. - Как ударит молния, так займется всё жаром.

И сразу притихли все трое, вслушиваясь в собачий лай, что нёсся с каждого киевского подворья. Да ещё и не в один голос лаяли, а целыми сворами - который бухает как в било, а который с повизгиваниями.

- Если Владимир надолго встанет под стены, так придётся собачатину есть,- нарушил молчание Басалай.- На голодное брюхо любое мясо в охотку, - поддержал его Ставр.

Боярин Блуд пока что не смотрел на собак с этой точки зрения, но если уж придётся есть собачатину, то на пир он непременно поедет к боярину Ставру, его собаки самые жирные в округе.

Посмеялись Блудовой шутке все трое, но сдержанно. Слишком уж эта шутка была похожа на правду и вполне могла икнуться собачьим мясом.

Ночь была на удивление тёмной, и даже десятка факелов, зажженных мечниками, не хватало, чтобы выхватить из темноты изрядный кусок дороги. Добро ещё, что эта дорога была всем знакома, а то неровен час и заблудились бы после пира. Вслух об этом Блуд говорить не стал, чтобы не обидеть боярина Басалая, который однажды по хмельному делу полез в чужую усадьбу, как в свою собственную, переполошив соседей.

- Быть в эту ночь дождю, - сказал Блуд, поднимая глаза к небу, на котором не было ни одного светлого пятна.

- Как бы ни с грозою, - согласился Ставр. - Страшен Перун в гневе.

А на родном подворье Блуда уже ждали - расторопный щербатый бродяга даже придержал боярина за локоток, дабы в темноте не оступился. Оно, конечно, можно было бы кликнуть мечников да прогнать наглеца со двора, но это если уж совсем быть без ума, а если тем же самым умом кинуть, то принять надо щербатого пусть и не дорогим гостем, но во всяком случае по-доброму.

Держался Добрынин посланец с достоинством, хотя портище на нём было драное, а на ногах не сапоги, а лапти. Крикнул Блуд ключнице, чтобы принесла гостю браги. Чарку тот принял, смочил редкие усы, но отпил без жадности - ума пропивать не захотел щербатый.

- Кости что-то ломит, - вздохнул Блуд. - Видимо к дождю.

Бакуня в ответ только кивнул головой. Противу своего прозвища был он молчалив, а может просто давал возможность высказаться хозяину.

- Я к тому, что как бы огненной стрелой не ударило в амбары на торговой площади. А то припасов в Киеве и без того не густо. Взбаламутится народ - не остановишь.

Если судить по глазам, то щербатый не тянул на глупца, и слова Блудовы он понял верно, а потому не стал больше томить боярина у крыльца, уступил дорогу и словно растаял в темноте. Надо полагать, не один он в Киеве печальник Перунов, найдётся достаточно охотников помочь Ударяющему богу, если тот не попадёт стрелой в амбар.

Заснул боярин почти сразу же, как только возлег на ложе, потеснив слегка горячую жёнку. Прямо огнём пышет его младшая в эту и без того душную ночь. Но как-то недосуг было боярину гасить тот огонь, а потому и притихла обиженно Славна и отвернулась к стене. Людмила, жёна старшая, та много спокойнее будет, а эту Блуд похоже напрасно взял на седой волос.

Спал боярин беспокойно, а проснулся от того, что Славна толкнула его в бок.

- Горим, боярин, - крикнул от порога холоп Пятеря. - Как есть горим.

У Блуда захолодело в груди, ухватился за сапог, а нога не идёт, в глазах темно, хотел крикнуть жёне, чтобы подсобила, а крик тот застрял в горле.

- Да не у нас горит, - зевнула Славна, - а на Торговой площади.

Боярин с облегчения большого запустил сапогом в лохматого Пятерю, да промахнулся малость, разнеся вдребезги корчагу, привезённую из греческих земель. От таких убытков Славна схватилась за голову и завыла в голос.

- Запорю, - заорал Блуд на Пятерю и ринулся оттаскать его за волосы.

Да забыл впопыхах, что одна нога наполовину в сапог обута. Даже половицы ложницы взвизгнули жалобно, принимая на себя тело боярина. Ну и лбом смачно приложился Блуд обо что-то твёрдое. Так смачно, что искры из глаз посыпались, как молнии из зениц Перуновых.

Сбежавшаяся челядь подняла боярина с половиц под белы рученьки и усадила на ложе. Блуд долго пучил глаза и тряс головой, пока наконец догадливая Славна не поднесла ему чарку фряжского вина, после которой боярину полегчало. Срамить Пятерю не было сил, а махать витенем, тем более. Начатый со столь скорбного события день не сулил Блуду ничего хорошего, но рассиживаться было недосуг.

- Вели седлать коня, - рыкнул боярин на перепуганного Пятерю.

Долго боярин кряхтя надевал порты, а потом уже с помощью Славны пристроил на ноги проклятые сапоги. Расторопная жёнка трясла грудями прямо у Блудовых колен, а оттого боярину стало томно. Кабы не этот пожар, может и приласкал бы по утру белую лебёдушку, а так только покрякал селезнем да махнул рукой.

К приезду Блуда пожар уже потушили, но запах гари резко бил в ноздри, а от едкого дыма слезились глаза. Выгорело до десятка амбаров с припасами, а отчего да почему выгорело, никому, как водится, неведомо.

- Прогневили мы Перуна, - сказал кто-то в задник рядах, и толпа отозвалась на его слова испуганным гулом.

А потом наступила вдруг мёртвая тишина - князь Ярополк в сопровождении своих мечников прискакал на пепелище. Был он мрачнее тучи и смотрелся усталым гавраном на чёрном как сажа коне.

Киевляне косились на князя не то, чтобы враждебно, но с подозрением - у стен чужая рать, а в городе беда за бедой. По Киеву уже давно полз слух, что гневается Перун-бог на Ярополка-князя за убийство Олега Древлянского, а это пепелище посреди Киева лишь доказательство тем слухам.

- Говорят, молния ударила в амбар, - пояснил Блуд князю. - Так-то вот.

Ярополк на Блудовы слова лишь щекой дёрнул и, не сказав притихшим киевлянам ничего в поддержку, развернул коня и ускакал прочь.

- Вороной конь на пепелище – к несчастью, - сказал всё тот же голос из толпы. - Жди теперь большой беды. Взмахнёт чёрный Перунов коршун своими крылами, и весь град Киев покроется чёрным пухом.

Боярин Блуд грозно брови супил на толпу, но языкастого молодца ему встречь не вытолкнули - не испугались киевляне гнева Ярополкова ближника. Кинул было сгоряча на толпу боярин мечников с витенями, да те заробели людского ора и вспятили коней. А Блуду едва не засветили камнем в глаз. Лаяли ещё срамно вслед, когда он отъезжал от пепелища, и князя Ярополка поминали нехорошим словом.

Боярин Блуд поскакал прямо в Детинец, завернув на ходу Ставра и Басалая, которые вяло трусили к месту событий.

- Ближнего боярина бить камнями, как пса шелудивого, - это что? - Блуд даже сплюнул от возмущения.

- Да неужели, - ахнул Ставр, укоризненно качая головой.

- Не советую вам ехать туда, - предостерёг Блуд. - Только что кричали - хотим Владимира, а Ярополка не хотим.

Ставр с Басалаем переглянулись и, ни слова больше не говоря, пристроились в хвост к направляющемуся на княжье подворье Блуду. А туда спешили уже и другие бояре, а Боримир крикнул, не доезжая десяти шагов:

- Что же это делается, коли честных людей лают на улицах непотребно.

- Велика важность - облаяли, - фыркнул Басалай. - Боярин Мечислав чуть живой ушёл, так его камнями приветили.

Мрачный Ярополк принял ближников сидя, шагу навстречу не сделав, только уставился с прищуром на Блуда:

- Что это с лицом у тебя, боярин?

Блуд лица своего не видел, но на ощупь шишка на лбу была изрядная, да и под глазом припухало и чем дальше, тем больше. Боярину даже показалось, что его действительно зацепили камнем, а он в горячке этого не заметил.

- Против тебя, князь, кричали, - вздохнул горестно Блуд. - А Владимиру - здравие. Я было сунулся с своими, так мечников посрывали с коней, а меня одарили.

- Боярина Боримир тоже чуть не спешили, - сказал Ставр.- И грозили смертью.

- Еще и в осаде всего ничего, а уже злобится народ, - покачал головой Басалай. - Много припасов, говорят, сожрал огонь, а их в Киеве и без того не густо. Вот и думай тут.

Ярополк сесть боярам не предложил, сам с кресла поднялся и прошелся по блистающему полу. Хороши палаты у великого князя, знатные резчики и мазилы украшали ему стены. А потолки в княжьем тереме повыше, чем, скажем, в Блудовом. Уж на что боярин Боримир удался ростом, а и ему до потолка ещё тянуться надо. О чём думает Ярополк неведомо, но невеселы думы у князя, если по лицу судить. Да и откуда веселью взяться, не те нынче времена, чтобы скалиться да задавать пиры, до которых Ярополк прежде был такой охотник. Вот и допировались.

- Народишко покрикивает - гнев Перуна, - продолжил свой печальный пересказ событий Блуд.

- Не молния это, а поджог, - возразил боярин Путна.

- Коли так, то ещё хуже, - заметил Ставр. - Перуна умилостивить можно, а эти каждую ночь будут нам подбрасывать угольки. Город полон печальниками Владимира.

Ждали бояре воеводу Отеню, да тот что-то не спешил к князю с поклоном, а когда явился с опухшей со сна рожей, так разом всем еще тоскливее стало. Одна радость, что голос у воеводы бодрый.

- Всё ладом идёт, княж Ярополк. Владимировы рати ночью не двинулись с места, пребывают в покое и бездействии.

- Да как же в покое? - ахнул Блуд. - Таран уже сладили, я его видел собственными глазами, того и гляди ударят в ворота. А амбары слизнуло огнём - какой же в том лад?

- Какие амбары? - не понял воевода и уставился на бояр поросячьими глазками.

Никак не может понять Блуд, то ли из ума выжил воевода на старости лет, хотя годы его не такие уж преклонные, то ли действительно сговорился с Владимиром. Ну мыслимое ли это дело, чтобы воевода проспал пожар в городе во время осады!

И князь Ярополк смотрит на Отеню пристально, а по лицу видно - не верит. Да и боярам, наверное, тоже - не глупец ведь Великий князь и не младенец. Колеблется старшина, как камыш на ветру, не хочет ратиться с Владимиром, потому что старшине рабич не враг, а враг он только Ярополку Киевскому.

Ушли бояре, а душа Ярополка не встала на место. Бродил по палатам, щурился на челядь, пугая холопок своим мрачным видом. Отвёл одну девку в ложницу, помял бока, да что-то не сладилось. Не до утех ныне князю Ярополку - ослаб. И телом ослаб, и разумом - напала какая-то хмарь, от которой как ни потряхивай головой не избавиться. Может сглазили Ярополка? Хотел было обратиться за советом к Даджбоговым волхвам да рукой махнул - ничего нового они ему не скажут. Если бы ударили сейчас новгородцы на Киев, так сразу бы стало легче, но Владимир медлит - ждёт, когда гнилое яблочко само упадёт с ветки. И великий стол ему достанется, и эта холопка, которую Ярополк пробовал да не распробовал - зуб сломался. А девка хороша, смотрит огромными глазищами и ждёт, когда Ярополк соберётся с силами. Широки бёдра у девки, рожать легко будет, и груди велики - корми да корми чадо за чадом. А семя в этот огород Ярополк так и не вбросил и, наверное, всё это неспроста. Может быть в этом и есть знак Даджбогов, о котором его волхвы говорили? Бессильный князь не нужен народу.

- Как зовут-то тебя?

- Светляна.

А больше сказать нечего - отослал прочь. На крыльцо вышел, кинул взгляд: челядь суетится, мечники звенят бронёй и ждут княжьего слова. Сел колодой в седло, чтобы не стоять истуканом и выехал за ворота. В эту пору Киев людским гомоном обычно полон, а тут тишина. Вместо голоса человеческого - собачий лай.

С киевских стен Владимиров стан как на ладони. В самом центре возвышается шатёр рабича, а у бояр шатры попроще. Думал Ярополк, что от этого зрелища шевельнётся злоба в его сердце - не шевельнулась. Разве что слегка удивился на Владимировых мечников, которые ходили под стенами без опаски, а иные справляли нужду в киевский ров. А потом понял, что нечего бояться ни князю Новгородскому, ни мечникам его. Не ударят киевляне со стен стрелою и мечи для вылазки не вынесут из ножен, потому что слабы, и слабость эта от князя Ярополка.

И в следующую ночь опять полыхнуло, а потам среди белого дня разыгралась нешуточная гроза, от которой у боярина Блуда закололо в боку, а вбежавшая со двора Славна заорала благим матом:

- Пропадём все, как есть пропадём из-за князя Ярополка.

Хотел боярин её оттаскать за волосья, чтобы не болтала при челядинах чего ни попадя, но потом только рукой махнул. Такой страшной грозы в эту пору никто не помнил. Так что не только дурёхе Славне просятся на язык слова:

- Прогневил княж Ярополк Перуна.

Торговый ряд выгорел чуть не дотла, а с того пепелища до Блудовой усадьбы руной подать. А коли полыхнёт усадьба, то с кого спрашивать - с Перуна или с его печальника щербатого Бакуни?

Сорвался боярин из усадьбы, а вслед ему ропот несётся из киевской толпы:

- Прогневил княж Ярополк Перуна.

С тем и прибыл боярин Блуд в Детинец и прямо с порога, углам не поклонившись крикнул:

- Бежать надо, князь, иначе беда - откроют киевляне ворота Владимиру, а то ещё пожгут старшину, кто супротив новгородцев скажет слово.

У Ярополка и без того лицо смурное, а от слов Блуда он и вовсе тёмен стал. Сидел в своем кресле князь нахохленным гавраном, бессильно опустив руки-крылья, и боярину вдруг отчего-то ударило в голову – не жилец. Нечем жить князю Ярополку, а не то что властвовать. Выгорело у него всё нутро, а пепел от пожарища проступил на лице. И стоять под рукой Ярополка теперь смертельно опасно, рано или поздно, но рухнет он на земь истлевшим дубом, поломав кости своим ближникам.

- Бежать тебе надо в Родню, княж Ярополк, там и стены надёжные и припасов хватит, чтобы пересидеть лихолетье. А тем временем народ опамятует под рукой Владимира, которая только на расстоянии ласкова, а уж как доберётся до горла, то мало не покажется.

Боярин Блуд о себе хлопочет, жалко терять нажитое. Но это не большая вина, ведь и князь Ярополк тужит о себе, а не о киевлянах. Ярополкова вина в страданиях народа начальная, а значит главная. Он толкнул камень, который покатился с горы, собирая за собой всё, что без этого толчка оставалось бы в равновесии, а потому и не вправе Ярополк с других спрашивать. Пусть поток времени всё расставит по своим местам. Не исключено, что Владимир, взяв чужое, этим чужим поперхнётся, а Ярополку зачтено будет его смирение. Не каждый способен уйти с великого стола, осознав свою вину.

- Скажи Одинцу, пусть готовит дружину. В ночь выступим через Южные ворота. Ты боярин, со мной поедешь в Родню. Не могу тебя оставить на съедением волнам, а остальные ближники пусть решают сами.

У Блуда от княжьей заботы заурчало в животе - неужели догадался Ярополк, что ближник мыслями не чист? Хотя в чём же вина боярина, коли князь слаб и не может править. А Блуд ещё в здравии и силе, и этой силы ему хватит на добрых два десятка лет, если, конечно, его не лишат жизни чьей-нибудь злой воле. И принесла же нелёгкая его в Детинец с советами. Как-нибудь и без боярина Блуда сообразил бы Ярополк, что пришла пора уносить ноги.

Одинец, ражий детина, с длинными чуть не до колен руками, глянул недружелюбно на Блуда из-под мохнатых бровей, но княжьему приказу перечить не стал. Блуд надумал было попрощаться с жёнами да наказ дать челядинам, как вести себя в отсутствие хозяина, но всё тот же длиннорукий Одинец только глазами резанул в его сторону:

- Не велено.

Хотел было боярин удариться в крик, но потом, кинув умом, передумал. Если князь сказал, то Одинец не выпустит. Как бы ещё не вздумалось Ярополку назвать боярина Блуда изменником, да распорядиться напоследок по своему.

Полдня промаялся боярин, места себе не находя под княжьим кровом, а к вечеру выступили - Блуд одесную князя, Одинец ошую, а впереди и сзади притихшая дружина. Князь бежит с великого стола, так чему тут радоваться. Вслух никто не роптал, но по напряжённым лицам ощущалось - не одобряют. Беглый князь - нищий князь, а дружина, как волчья стая, всегда ищет добычу.

Видели или не видели новгородские дозоры исход из Киева Ярополка, сказать трудно, но никто не воспрепятствовал бегству и не послал вслед погони. Ночь была тиха и звёздна, разве что ветерок долетавший с Днепра тревожил гривы борзых коней, да чудились впереди неясные тени грядущих бед. А Ярополк так ни разу и не обернулся на покинутый город, словно ничего важного и дорогого для себя в Киеве не оставил.

Глава 12 Открытые ворота

Киевские ворота дрогнули по утру, когда проскучавший всю ночь в дозоре Ладомир готовился уже к дневному отсыпу. Войнег не слишком любезно толкнул его в бок:

- Никак киевляне решились на вылазку?

Пересвет сунул пальцы в рот и пронзительно свистнул, и тут же в стане новгородском ударили в било. Белые Волки уже вскочили на коней, а из киевских ворот никто носа не высунул.

- Похоже, что они нас зовут в гости, - сверкнул зеленым глазом Пересвет.

Ладомир оглядел придирчивым взглядов своих побратимов: всемером, конечно, города не берут, но ведь за плечами целое войско, помогут в случае киевского коварства.

Выскочивший из шатра при звуках била князь Владимир с удивлением увидел, как на опущенный, киевский мост въезжают молодцы в волчьих шкурах. По приметным волосам в одном из них он опознал Ладомира из рода Гастов, а потом уже обернулся к подоспевшему Добрыне:

- Что происходит, воевода?

- Князь Ярополк этой ночью бежал из города, оставив великий стол пустым.

Прав был, выходит, Добрыня, когда удерживал Владимира от напуска на Киев - покняжил Ярополк да и вышел. Об этом мгновении думал когда-то Владимир в Гольдульфовом горде, и дорога до киевского великого стола казалась тогда почти такой же долгой и трудной, как дорога до звёзд. А вот долетел он стрелой Перуна до киевских ворот и сломил Ярополка, меча не обнажив.

- Войдём победителями? - спросил князь у Добрыни.

- Нет, - покачал головой воевода. - Пусть киевская старшина попросит - в том чести больше.

И в этом прав умный Добрыня - не по силе следует войти в стольный град, а по правде. Не в одной чести тут дело - татей да разорителей народ только терпит, а любим народом только тот, кто с ним хорош. Ни гостем пришёл в Киев Владимир сын Святослава, ни завоевателем, а законным князем, и с этой минуты кто из киевлян к нему с добром, к тому и он с открытым сердцем.

Въезжали Волки в ворота с опаской, и у входа едва не обнажили мечи. Показалось им вдруг, что двинулась на них вся киевская рать, и только потом, приглядевшись, поняли, что не ратиться едут эти люди, а кланяться. Впереди старшина при мечах, но, без доспехов, а следом выборные от чёрного люда, эти и вовсе безоружны.

Худой боярин выдвинулся вперёд и остановился в двух шагах от Ладомира:

- Здравы будьте, мечники.

- Спасибо на добром слове, боярин, - усмехнулся Ладомир. - И тебе здравия, коли ворота открыл добром.

- Мой дом на Широкой улице, спроси боярина Ставра, чаркой тебя не обнесут.

- Ну коли званы, то непременно будем, - кивнул головой Ладомир и тронул коня, давая посланцам Киева дорогу.

Старшина блистала кафтанами из земель чужедальних да и люд киевский смотрелся побогаче люда полоцкого. Пока ехали от городских ворот, успели присмотреться и к обличию обывателей, и к обустройству киевских усадеб. Тем более что в тех усадьбах ворота открыты настежь, а перед крыльцом хозяева с чадами и домочадцами, голов не покрывая, ждут с наполненными чарками дорогих гостей.

- Где девушки краше, там и остановимся, - сказал Пересвет.

- Дались вам девушки, - пробурчал Твердислав. - Уже целый воз нахватали, а всё никак угомониться не можете. Стряпух надо выбирать.

Ратибор, небрежно помахивая витенем и кося в сторону киевлянок хмельным дерзким глазом, поддержал Твердислава:

- Пуховики тоже надо проверить, а то я бока отбил на Полянской земле.

- Ищите дом побогаче, - посоветовал Бречислав. - Коли уж выпала такая удача, первыми хапнуть, так чтобы не прогадать.

- С хапаньем попридержись, - предостерёг Ладомир. - Не катай губу раньше времени. Князь Владимир не даст грабить Киев, ему здесь сидеть на столе.

Усадьбу всё-таки выбрали побогаче, и не для грабежа даже, а просто понравился им этот дом в два яруса с резным высоким крыльцом в десять ступенек. Ну и хозяйка на том крыльце тоже понравилась и гибким станом, и приветливой улыбкой. Расторопный Пересвет первым ссыпался с коня и принял чарку из рун хозяйки вместе с здравием. Белый Волк выпил мёд, а остатки его троекратно размазал по губам жёнки, чтобы жилось всем в этом доме долго и счастливо.

- Чья усадьба-то? - спросил Ладомир у подвернувшегося челядина.

- Боярина Мечислава.

- А сам боярин где?

- Про то нам не ведомо, - конопатый вильнул глазами в сторону, из чего Ладомир заключил, что дело здесь нечисто.

- Тебя как зовут?

- Пятерей кличут, - почесал заросший редким волосом затылок челядин.

Ладомир поднёс витень прямо к его носу:

- Будешь врать - шкуру спущу.

- Так ведь, милостивец, - ахнул Пятеря. - Я ведь холоп, разве ж станет боярин со мной турусы разводить. Съехал со двора и съехал.

- Ох смотри, Пятеря, - покачал головой Ладомир. - Узнаю, что правду скрыл про своего боярина - не взыщи.

- С Ярополком-княжем он ушёл, но хозяйка запретила об этом говорить, - зашептал конопатый.

- С хозяйки и будет спрос,- похлопал Ладомир холопа по загривку.

А спрос тот не иначе как Пересвет собрался чинить - так и бьёт в половицу копытом, словно застоявшийся жеребец. А хозяйка молода, бела, румяна, и от жаркого шепота молодца прикрывается рукавом.

- Неужели это твои дети? - удивился Войнег, разглядывая выводок боярских чад, годами от пяти до десяти.

- Это от старшей жены, а я молодшая. Второй год как за боярином и пока праздна.

- Ну, это дело поправимое, - усмехнулся Ладомир. - Добрые люди помогут пока боярин в отлучке.

Славна с лица слегка побледнела и испуганно глянула в сторону старшей Блудовой жены. Та годами лет на семь-восемь молодшей постарше, а потому и станом полновата, и свежести той уже нет в лице - четверо детей даром не даются. Глаза, правда, хороши -большие карие глаза на пол-лица.

- Вели топить баню, - сказал ей Ладомир. - А то нанесём вшей в боярские ложницы.

С улицы послышался шум - Владимировы дружины вступали в город. Ладомир вышел на крыльцо и подозвал конопатого Пятерю:

- Прикрой ворота, а если кто начнёт ломиться, позови меня.

Испуганный холоп бросился выполнять приказ сурового мечника в волчьей шкуре. Тяжёлые ворота затворились со стуком. А засову, чуть ли не в полобхвата толщиной, позавидовали бы и городские ворота. С опаской жил боярин Блуд. Видно было, что скрывать от чужого глаза.

- За водой бы надо отправить холопов, - тихо сказала за Ладомировой спиной старшая Блудова жена.

-А в Новгороде бани ставят прямо у Волхова, - Ладомир чуть обернулся назад, так удобнее.

- И у нас бани у Днепра стоят, но это для чёрного люда, а старшина строит в усадьбах.

- Твердислав, - крикнул Ладомир товарищу, - проводи челядинов к Днепру, а то как бы у них не отобрали лошадей.

Твердислав, неспешно спускавшийся с крыльца, кивнул в ответ головой. Роста он был среднего и в движениях на первый взгляд развалист, но когда дело доходило до драки - удержу ему не было. Вертелся в седле ужом и разил без промаха. А ещё Твердислав жалел всякую живность, вечно у него ходил кто-нибудь под опёкой - то птенец, выпавший из гнезда, то лисёнок, отбившийся от мамки. Бирюч иногда поругивал Твердислава за пристрастие к живности, но беззлобно. Войнег говорил, что Твердислав знает звериный язык, оттого все лесные жители липнут к нему, но сам Твердислав помалкивал, предпочитая слушать других.

-Тебя как зовут? - обернулся Ладомир к Блудовой жёне.

- Людмила.

- Твой муж, Людмила, ушёл к князем Ярополком.

- Он мне ничего не сказал, - испуганно хлопнула ресницами жёнщина.

Была Людмила в просто сарафане, не богаче холопьих. То ли яркого цвета не любила, то ли вырядилась так специально, чтобы не привлекать чужих взоров. Женщина была широкозада и грудаста, и по числу детей видно, что плодовита. Худого слова о её внешности не скажешь, но и слюной не изойдёшь.

-У Владимира на твоего мужа большой зуб. Боярин Блуд согнал его с новгородского стола.

- Я знаю, - кивнула головой Людмила.

- Потому и обхаживаешь нас, чтобы слово за тебя замолвили перед князем?

- Не за себя хлопочу, а за детей. Коли прогонят со двора, куда я с ними пойду?

Это ещё хорошо, если просто прогонят, а то по характеру Владимира можно ждать и чего похуже. Старого Рогволда с сыновьями он казнил без жалости, а вины-то всего было на них, что девка назвала князя рабичем. А боярин Блуд не угодил не только Владимиру, но и Добрыне, так что действительно есть чего бояться этой жёнщине. Но есть ли Ладомиру смысл вступаться за неё - это ещё большой вопрос. После выходки Войнега на полоцком пиру, когда тот снял голову Рогволда, не дав Вельямиду замарать меч и честь кровью родича, князь Владимир косо смотрит на Ладомира и на весь выводок Бирючева гонтища. Злопамятен Владимир и горд, не любит, чтобы его слова пропадали попусту

- Пока мы здесь, никто не тронет твоих чад, - хмуро бросил хозяйке Ладомир.- А что будет дальше не знаю. Мы живём волей не своей, а Перуновой.

В граде Киеве всё было тихо - ни полохов огня, ни бабьего визга. Да и то сказать - не на щит князь Владимир взял город, а добром был впущен. Не всем ратником это, может быть, по нутру, но ведь кровь они не лили за город, а потому и чист перед ними Владимир.

В Блудовы ворота тоже стучались и простые воины, и бояре, но, завидев волчьи шкуры во дворе, в свару не ввязывались и разворачивали коней.

Просторная баня боярина Блуда без труда вместила семерых Волков и полдюжины холопок, вызвавшихся попарить им спины. Пересвет звал с собой и Славну, но та только посмеивалась в рукав, искоса при этом поглядывая на жену старшую. Славну Людмила не пустила, а сама пошла, рассудив видимо, что до её тела, поражавшего и изрядно располневшего, охотников не будет. Благо в Блудовом доме хватает молодых челядинок. А Славна всё же мужняя жена, ее для боярина поберечь надо, а то изотрут по ларям пришлые люди.

Как успел заметить Ладомир, тихую Людмилу все домочадцы и челядины слушались беспрекословно, хотя она ни на кого ещё при нём не повысила голос. И здесь в банном чаду она зорко следила, чтобы челядинки не баловали, а справляли свою работу, как положено.

- Ночью за ними догляда не будет, тогда и сговаривайте, - сказала она негромко. - А в бане люди грязь смывают не только с тела, но с души.

Волки посмеивались, но не перечили. Отчего-то неловко было под взглядом её больших строгих глаз тискать девок.

- Строга ты очень, - сказал Ладомир, подставляя ей под удары спину.

- В доме должен быть порядок. Коли челядь избалуется - беда.

Волос у Людмилы был тёмен, и без платка лицо её уже не казалось таким строгим. Разве что брови чаще чем нужно сходились у переносицы, но это уже скорее для острастки Ладомиру, который и без того лежал себе тихо, не мешая чужим рукам выпаривать из тела въевшуюся за время похода грязь. Руки у Людмилы были крепкие, и мять мужское тело ей, надо полагать, не в диковинку. Ладомир только покряхтывал от удовольствия в ответ на её старания.

- Мужа-то сама паришь?

- Он никому больше не доверяет - холопки ленивы, а Славна молода ещё.

- Ты тоже не старуха, - скосил Ладомир на неё глаза.

Она промолчала, но взгляд её он перехватил. Судя по всему, Людмила тоже получала удовольствие от своей работы и, очень может быть, не прочь была бы получить и больше.

- Что это у тебя за штучка на шее болтается? - спросил он просто для того, чтобы скрыть своё смущение.

- Это крест – знак христианский. Греческого Бога знак.

- У нас что, своих богов мало? - удивился Ладомир.

- Про это не в бане надо разговаривать, - быстро проговорила Людмила и окатила Ладомира ушатом холодной воды.

Сделано это было так неожиданно, что он даже вскрикнул от испуга, под дружный хохот своих побратимов. Людмила тоже улыбнулась, может быть впервые с минуты их знакомства, и на щеках от той улыбки появились ямочки, сделавшие её лицо совсем юным.

- Ты мне всё-таки расскажи про своего бога, - негромко попросил Ладомир, - интересно, чем же он для тебя лучше богов славянских.

Меды у боярина Блуда были хороши. И насчёт стряпух Твердислав тоже беспокоился зря. Были блюда, которых Волки ещё не едали, а названия их Ладомир спросить постеснялся. Хозяйка за стол не села. Не положено жёнщине с мужами пировать, а о том, чтобы челядинок сажать рядом, никто не заикнулся даже. Как-то незаметно и без нажима Людмила заставила пришлых подчиниться укладу своей усадьбы, и Ладомиру осталось только подивиться её умению.

Чинное застолье потревожил конопатый Пятеря, прибежавший со двора с перекошенной страхом рожей:

- В ворота ломятся, пожечь грозят.

- Да что же это такое, - кинул руки в стороны Войнег. - Посидеть за столом не дают спокойно.

Ладомир не стал одевать бронь, но меч на всякий случай прихватил. Время было позднее, ночное, мало ли кого могло занести во двор Блудовой усадьбы. По словам Пятери, народу за изгородью собралось немало.

- Отворяй, - приказал ему Ладомир.

Рассчитывал он припугнуть простых ратников, но в проём всунулись мечники старшей Владимировой дружины во главе с Шолохом. И если судить по хмельным лицам, то настроены они были на весёлый лад.

- Не поздновато ли гостевать удумали? - спросил насмешливо Войнег у прибывших.

- А ты здесь уже за хозяина? - криво усмехнулся Шолох.

- Хозяин или не хозяин, но в дом зван.

Шолох постучал мягким сапожком по настилу двора. То ли сбивал киевскую грязь, то ли пробовал крепость тесин, не сгнили ли без хозяйского догляду. Владимировых мечников было около десятка, и они уже начали растекаться потихоньку по двору. Бледная Людмила стояла у крыльца и на ее лице был ужас.

- Есть у нас донос, что изменник княж Владимиру, боярин Блуд, прячется на своём подворье. Вот мы и пришли проверить.

- Я уже проверил, - холодно сказал Ладомир, глядя прямо в лицо княжьему любимцу. - Боярин Мечислав либо сгинул, либо ушёл с Ярополком в Родню.

Шолох вильнул глазами влево, вправо - видимо количество видоков, высыпавших на подворье его смущало. Потом, приблизившись к Ладомиру, он шепнул ему на ухо:

- Это усадьба врага Владимира, коли и пограбим, так никто слова против не скажет.

- Коли боярин Мечислав князю Владимиру враг, то пусть про его вину объявят всему Киеву, - громко проговорил Ладомир. - А зорить его усадьбу без слова князя я не дам.

Говорил Ладомир не для Шолоховых ушей даже, а для собравшихся у ворот киевлян, которые настороженно ждали, чем закончится спор между новгородскими мечниками. Один дом разграбят, другой, а потом войдут в раж, так что их не остановит сам князь Владимир.

Шолох смотрел на Ладомира с ненавистью, но и задраться повода не было. Да и небезопасно ссориться с Волками. Князь Владимир в отношении боярина Блуда слова своего не сказал, а киевским выборным твёрдо обещано, что ратники город зорить не будут, и коли кто против его указа пойдёт, то с того спросят по всей строгости. Шолох рассчитывал пограбить втихую, а при стольких глазах затевать свару - себе дороже.

- Ладно, Ладомир, - сказал он глухо, - попомнишь ты Шолоха.

Владимировы мечники, недовольно переговариваясь и злобно кося глазами на ухмыляющихся Волков, потянулись за ворота Блудовой усадьбы вслед за своим предводителем. Собравшаяся у изгороди толпа не издала ни звука, а только проводила глазами павших в сёдла мечников, пока они не скрылись в ближайшем переулке.

- Закройте ворота, - приказал Ладомир челядинам и не оборачиваясь пошёл в дом.

Наверное, за эту защиту чужого гнезда и выпала Ладомиру честь провести ночь в ложнице хозяина. А боярин Блуд любил, видимо, поспать с удобствами, во всяком случае, такого роскошного ложа Ладомиру ещё видеть не доводилось. Ну разве что ложница сожженного боярина Збыслова была не хуже, но тогда Ладомиру не хватило времени, чтобы полюбоваться ей вволю. А сейчас он с удивлением наблюдал, как суетятся челядинки, перетряхивая боярские пуховики. Людмила стояла у дверей, внимательно приглядывая за работницами, не давая гостю разгуляться по женским бокам. Челядинки справили своё дело и покинули ложницу, опустив очи долу, скромнее скромного, а хозяйка осталась у дверей и, если судить по встревоженному лицу, собиралась о чём-то поговорить с гостем. Ладомир не удержался и присел на ложе. Ощущения были настолько необычными, что он даже хмыкнул от удовольствия. До сих пор он спал только на звериных шкурах, а то и просто на голой земле.

- Ты какого роду-племени, Ладомир? - спросила Людмила.

- Из древлянский старшины, рода Гастов, но в роду я последний.

- Проси княж Владимира, чтобы вернул дедину.

- А что я с теми землями делать буду? - усмехнулся Ладомир.

И вновь привиделось Ладомиру женское лицо, залитое слезами, и зарево большого пожара, в котором сгинули его родные. И всадники какие-то чудились вокруг пожарища, и от этих всадников прятался измазанный сажей Бирюч, тащивший на руках испуганного Ладомира. Бирюч не любил про это вспоминать, а Ладомир его не расспрашивал. Знал только, что согнан был его род волею княгини Ольги с древлянских земель и истреблён почти вчистую, а тех, кто уцелел, добили потом в Муромских лесах во время набега радимичей.

- Ты садись, - кивнул Ладомир на лавку. - В ногах правды нет.

- Моих тоже жгли, - сказала Людмила. - Я тогда была совсем девчонкой. Степняки. Помню, как пряталась в зарослях, пока дружина боярина Мечислава не подошла на выручку. Вот тут я ему, наверное, и приглянулась, хотя совсем девчонкой была, годков тринадцати. А в четырнадцать я уже родила боярину первенца.

- А боярин твой тоже верует в грецкого бога?

- Нет. Боярин Мечислав печальник славянских богов.

- А тебе в твоей вере не перечит?

- Боярину Мечиславу нет дела до моего Бога, - сказала Людмила с непонятной Ладомиру горечью. - А христианство в Киеве от княгини Ольги пошло, она эту веру приняла в Византии.

Сидела Людмила на лавке чуть боком, словно не была уверена в том, что не придётся подхватившись бежать из ложницы от домогательств Ладомира. И глаза её настороженно следили за каждым его движением. Но он ведь ее не звал, сама осталась в ложнице, неужели только для того, чтобы перемолвиться пустым словом?

- А чему учит твой бог?

- Учит любить и ближних и дальних, а в той любви для всех спасение.

- Ближних - это понятно, - пожал плечами Ладомир, - а на дальних - сердца не хватит, да и за что их любить-то? Вот разорил бы вас сегодня Шолох да выкинул с чадами на улицу -неужели твоей любви хватило бы и на него?

- Это была бы воля не Шолохова, а божья, но Бог не допустил и прислал тебя на защиту.

- Так я ведь служу славянскому богу, а не грецкому, - засмеялся Ладомир. - Что-то путаешь ты, жёнка.

- Нет не путаю. А Бог мой не греческий - он для всех один, а больше никаких богов нет и быть не может. Его волёй всё делается.

Ладомира поразили её глаза, ни тени сомнения в них не было, а только убеждённость в своей правоте, и от этой убежденности у неё порозовели щёки и похорошело лицо.

- А если я тебя сейчас стану насиловать - это тоже будет по воле твоего бога? И ты меня за это будешь любить?

Розоватость сошла с её щёк, но более она ничем не выдала своего страха:

- Коли ты покаешься потом во Христе, то я прощу тебя и любить буду.

- А что сие означает - покаяться? - удивился Ладомир.

- Попросишь у Бога прощение за насилие надо мной.

- А коли не попрошу? - Ладомир приподнялся с ложа и навис над Людмилой.

- Тогда я буду молить Бога, чтобы наставил он тебя на путь истинный, ибо душа у тебя добрая и не пропащая.

Ладомир положил ладонь на её левую грудь и почувствовал, как бьётся испуганной птицей сердце.

- Люби меня по-доброму, это и богу твоему будет приятно.

- Я мужняя жена, - Людмила задохнулась в своих словах. - Это грех большой.

Но по глазам видел Ладомир, что ей хотелось этого греха, а потому и сказал улыбаясь:

- Покаешься потом. Коли твой Бог прощает насильника, то неужели взыщет за бабью слабость.

- Пусти, - прошептала она, вырываясь из его рук. - Я тебе девку пришлю.

Ладомир чуть отстранился и заглянул в её испуганные глаза:

- А Славну пришлёшь?

- Пришлю.

- Выходит, сама спасаешься, а других губишь, - Ладомир выпустил её из своих объятий и вернулся на ложе. - Вот и вся твоя любовь к ближнему, жёнщина, не говоря уже о дальних. Славну-то ты неспроста подкладываешь под меня - заплатить хочешь за спасение своего гнезда чужим телом.

- Это и её гнездо тоже.

- Она женщина бездетная, её под себя возьмёт любой мечник или боярин, а тебе с чадами деваться некуда.

- Славна бы не силой пошла, а по-доброму.

- Из любви к ближнему, - скривил губы Ладомир. - Чем же твой бог лучше моего, коли дозволяет своим печальникам жертвовать чужой жизнью для собственного блага. Славна твоя моему брату Пересвету люба, и я против того братства не пойду из-за женщины - так от меня требует мой бог. И этот бог справедливее твоего, хотя прощает редко и много крови пьёт. А твой бог - бабий, хитрый бог, любую подлость благословляет и по отношению к ближнему, и по отношению к дальнему. Греши да кайся.

Людмила заплакала, и Ладомиру стало её жаль, в конце концов понять жёнку можно было - чад своих спасала да добро мужнино.

- Славна-то жёнка любимая у боярина, а ты - приевшаяся, и коли изваляешь её по чужим ложам, то муж взглянет на неё другими глазами. Так или нет, жёнка?

- Не думала я про это, - отвела глаза Людмила.

- Тогда поклянись именем своего бога, что ни о чём больше не помышляла как только о чадах своих. Слово даю, что отпущу тебя, пальцем не тронув.

Долго смотрел Ладомир, как Людмила беззвучно шевелила губами, то ли клятву силилась произнести, то ли просила о чём-то своего бога, но с языка её упало только одно слово:

- Пожалеешь?

- Это уже не в моей власти, - твёрдо сказал Ладомир.

- Я позже приду, чтобы челядь не видела, - вздохнула Людмила.

- Делай, как знаешь. А Славну пошли к Пересвету, и чтобы никто не узнал про эту их ночь.

Хитрая жёнка, недаром прислонилась к чужому богу. Ладомир долго смотрел вслед удалившейся Людмиле, а уж потом, раздевшись, развалился на боярских пуховиках. Славно жил боярин Мечислав, да согнан ныне с своего ложа и неизвестно ещё, вернётся ли назад. А жёнке маяться с детьми, прислоняясь то к одному сильному боку, то к другому, пока дети встанут на ноги. Так что и судить Людмилу не за что, во всяком случае не Ладомировыми устами судить. Коли не придёт к нему сегодня Людмила, то взыскивать он с неё не будет, а Блудово гнездо попытается спасти, хотя бы в память о своём сожжённом. Не каждому на пути встретится Бирюч, который прокормит и научит владеть мечом. А Перун карает только сильных, а в горе слабых для него чести нет. Так и надо будет сказать Владимиру, коли спросит - почто встал горой за Блудово семя? А Людмила боится своего бога, коли не смогла солгать его именем. Надо бы спросить женщину, чем её бог грозит своим печальникам. А таких богов, чтобы любили и ближних, и дальних, на свете нет, да и прощать всех без разбору тоже не след, а то не будет на земле порядка.

Глава 13 Киевский стол

Владимир въезжал в киевские ворота со смятением в душе. Было что-то загадочное в притихшем городе, который пока даже не приглашал его на княжение, а просто согласился принять во избежание мора и крови. Не насильник въезжал в стольный град, но и не избранник народный. А потому и криков не было на пустынных улицах: ни приветственных, ни враждебных. Киевская старшина тоже вела себя сдержанно. И за этой сдержанностью чувствовалась неуверенность и даже растерянность. Как встречать Владимира, как сажать за стол, как величать, и вообще: кем его теперь считать - победителем, взявшим город силой, или справедливым судьёй, покаравшим Ярополка за братоубийство? Да и с Ярополком далеко не всё ещё ясно. Ушёл он В Родню, но не сказал своего последнего слова. Признал он свою вину, добром ли уступил великий стол брату или просто собирается с силами, чтобы, улучив момент, согнать Владимира с киевского стола и посчитаться с переметнувшимися на ero сторону боярами. А бояре переметнулись? Или просто открыли перед Владимиром ворота от безысходности положения? Во всяком случае боярин Ставр, ехавший по родному городу в окружении пришлых бояр и Владимировых воевод не дал себе пока ответы на эти вопросы, а потому и не лез вперёд, предоставив возможность разбитному Басалаю и глуповатому Путне говорить с Владимиром от лица киевской старшины. Князь принял киевлян сдержанно - худого слова не сказал, но и лаской не обнадёжил. Возможно, Владимир и сам для себя не решил - князь он в Киеве или победитель. А значит всё ещё может перевернуться в одночасье, и опасность разорения города не миновала. Войско у Владимира разноплемённое - и нурманы есть, и чудь, и новгородцы, и кривичи. Все они шли в Киев за добычей, а тут вдруг выяснилось, что на пиру отгуляли, усов мёдом не замочив. Очень может быть, что князь Ярополк ждёт именно разгула Владимировых воинов, но, надо полагать, что и Владимир, и не обделённый разумом воевода Добрыня всё это отлично понимают.

Пока что ни кто не чинил в городе разора, а киевскую старшину сажали за стол вперемешку с боярами новгородскими и повыше, чем бояр полоцких и кривецких. Воевода Отеня и вовсе утвердился близ князя Владимира, одесную от Добрыни. Сам Владимир пока что не хмур, но задумчив - первый глоток отпил, а остатки под стол плеснул, чтобы ублажить домового. Так поступает только хозяин дома. Хотя не чужой, конечно, Владимиру этот терем - здесь он родился и прожил первые годы. Боярин Ставр, как ни силился, всё никак не мог вспомнить, каким Владимир был мальчонкой. Помнил, как приезжали новгородские послы, просить у Святослава сына на княжение, того же боярина Хабара в том посольстве помнил или боярина Глота, который сидит сейчас напротив, глаза выпучив. Помнит даже, как лаялись эти два боярина на Святославовом пиру всем на потеху, а вот самого Владимира той поры не помнит, хоть плач. Может потому не помнит, что не малец в тот момент был важен, мало ли их бегало сопливых по двору - Великий князь Святослав был охоч до жёнок и своих и чужих. Да и вспомнили о Владимире в самый последний момент, когда выяснилось, что ни Ярополка, ни Олега отдавать новгородцам никак нельзя. И на этом киевская старшина стояла твёрдо, громоздя друг на друга доводы тяжелыми глыбами. А младшего сына Святослава как-то упустили из виду. На этом новгородцы и подловили киевлян, как потом говорили, по наущению Добрыни. Тот же боярин Хабар выступил перед Святославом с просьбой от лица всего Новгорода. Старый боярин Судислав заикнулся была о том, что негоже сына рабыни величать княжичем, но Святослав так зыкнул на него, что у ближника княгини Ольги едва язык не присох к нёбу:

- Не рабыня мне Малуша, а жена, и княжич Владимир мне сын.

Теми словами и решилась судьба Владимира и теперь выходит, что и судьба киевского стола тоже. В те поры никто слова не сказал против Святослава, а сейчас и вовсе лучше промолчать, коли сел Владимир на место своего отца. Вот только надолго ли?

- Как это боярин Блуд так опростоволосился? - негромко сказал боярин Хабар, сидевший одесную Ставра. - Неглупый вроде человек.

- Может ушёл не своей воле, - столь же тихо ответил киевский боярин. - В последние дни он склонял Ярополка к отъезду из Киева, а тот видимо решил, что не спроста.

Хабар, похоже, непрочь был восстановить прежнее знакомство, а боярину Ставру тем более не следовало отталкивать протянутую руку. Новгородский боярин ходил, по слухам, в ближниках Владимира и с Добрыней был в хороших отношениях. Вспомнили совместно прошлый приезд Хабара в Киев и весёлые пиры, которые задавались по этому поводу. Помянули и покойного боярина Збыслава, который успел породниться с Хабаром да ненадолго.

- Збыслава убили Волки Перуна, - понизил до шепота голос Хабар.- И боярина Привала тоже они посекли.

Про смерть киевского воеводы Ставр слышал иное, хотя и там упоминали Белых Волков. Но говорить о жертвоприношении в святилище, значило уж совсем ума лишиться, потому и закивал киевский боярин головой согласно со словами своего соседа.

- Слышал я, что нурманы недовольны князем Владимиром, - осторожно заметил Ставр.

- Так как же им быть довольными, - усмехнулся новгородец. - Они грабить шли. Да и не только в нурманах дело, иные прочие тоже не откажутся пощипать киевлян.

Боярину Хабару не хотелось киевского зорения. Не то, чтобы он был совсем бескорыстен, но готов был удовлетвориться малым, не обижая киевскую старшину и чёрный люд.

- Князю Владимиру лучше бы миром утвердиться на киевском столе, - осторожно заметил Ставр.

- Так и я о том же, - кивнул головой Хабар. - Кабы Ярополк добром ушёл в Туровский удел, то незачем было бы держать войско в Киеве. Бездельная рать опасна в любом городе, и чем больше она будет здесь стоять, тем больше будет поводов для нестроения.

Боярин Ставр взглянул на соседа с уважением - ума палата у боярина Хабара и изворотливостью он не обделён. Вот через него и надо действовать киевской старшине. Конечно, Ярополку можно посочувствовать, но он сидит в Родне, а Владимир - в Киеве, и уйдёт он отсюда только с большим разором и большой кровью, а Ставру не хотелось ни того, ни другого.

- Надо снестись с боярином Блудом, - предложил Хабар. - Человек он умный и должен понять, в чём его спасение.

Боярин Ставр мыслил сходно с новгородцем. Только утвердив Владимира на великом столе, можно сохранить город и своё добро.

Князь Владимир покинул пир после захода солнца, а следом стали расходиться остальные, не желая заботить уставшего князя своим присутствием. Дружина ещё шумела во дворе Детинца, но их дело молодое, а разумным людям пора и честь знать. Боярин Ставр пригласил Хабара к себе в дом - этого и приличия требовали, да и хозяевам спокойнее, когда в усадьбе не последний в новгородской рати человек. К удивлению боярина Ставра, даже вечно злобные киевские псы, которые на каждый стук конского копыта отзывались злобным лаем, ныне лишь тявкали для приличия и тут же замолкали, поперхнувшись собственной смелостью. Выходит, и животное чувствует неуверенность хозяев, которые ныне не совсем хозяева даже на своих дворах.

Перед тем как угомониться на ночь, присели бояре к столу, хлебнуть Ставровых медов, чтобы сон был крепок и сладок, а пробуждение стало приятным для головы и тела. Сидели по-домашнему, кинув с плеч кафтаны, распоясав рубахи, а потому и разговор получился откровенным.

- Я в Киеве выгоды не ищу, - сказал Хабар. - И чужого места занимать не буду, а потому вполне можешь мне верить, боярин Ставр. С сыновьями, мне не повезло, а дочь, после смерти боярина Збыслава, осталась вдовою с малым дитём. Вот внуку Яромиру и отойдёт мое добро и место в новгородской старшине. Но до того, как он в возраст войдет, всё ещё ни по одному разу спустить и вновь приобрести можно. В любом случае бить сапоги мне особой нужды нет.

Боярин Ставр сочувственно поцокал языком на незадачу боярина Хабара: Даджбог иной раз тоже сеет неразумно - где густо, а где пусто. У Ставра, например, одних сыновей семеро, вот и крутись тут, чтобы кого не обделить, а то ведь после смерти отца перегрызут друг другу глотки и пустят по ветру всё нажитое. Уж коли княжьи сыновья дерутся между собой за отцовское наследство, то от кого набраться ума боярским сыновьям.

- А дочке-то твоей который год? - спросил Ставр у гостя.

- Так двух десятков ещё нет. Женка-то кровь с молоком, рожай да рожай, а тут, вишь, какая незадача - осталась без мужа. Говорил же боярину Збыславу, не рвись из кожи за чужой интерес, а то непременно окажешься крайним. Как в воду смотрел.

Про дочь-то боярин Хабар завёл речь неспроста, но так ведь и боярин Ставр не вчера родился. Оно, конечно, вдова - не девка, но годы её небольшие, а по отцу если судить, то лучше невестки и не сыскать. Опять же единственная дочь богатейшего боярина - без приданного он её не отдаст, дабы не уронить чести рода. Конечно, Ставров Изяслав годиков на пять будет помоложе Хабаровой дочки, но года ведь дело поправимое, глазом моргнуть порой не успеешь, как седина уже бьёт в бороду.

- Коли князь Владимир сдёржит своё слово, то отдам за дочкой надел в Полоцких землях.

Что-то больно щедр боярин Хабар, коли так легко расстаётся с землёю. Ставра даже сомнение взяло - уж не кикимора ли у него под рукой? Хотя покойный боярин Збыслав вряд ли взял бы под себя уродину, уж больно горделив был и себе на уме. А предложение Хабара куда как заманчиво - на пару с новгородцем они бы удержали полоцкую землицу, несмотря на молодость Изяслава. Что ни говори, а сладко делить добро чужое, но как бы ненароком своего не потерять, во всяком случае боярину Ставру в первую голову думать надо об этом. Но тут уж как ни кидай умом, а выходит, что князь Ярополк при таком раскладе лишний. И не по вине Ставра так свершилось, а по вине самого Ярополка, который рот открыл для громкого слова, а получился один срам.

- С боярином Блудом надо словом перемолвиться, - стоял на своём Хабар. - Пусть склоняет Ярополка к Туровскому уделу, в этом для князя единственный выход.

- До боярина Блуда ещё добраться надо, - покачал головой Ставр. - А в Родню нас с тобой не пустят, а коли пустят, то учинят спрос.

- Сами мы, конечно, не поедем, - задумчиво проговорил Хабар. – Но есть у меня в знакомцах один человек, Перунов волк, вот с ним всё и обговорим.

Боярин Ставр в ответ утвердительно кивнул головой. Решать вопрос о великом столе всё равно надо и решать как можно быстрее, пока всех не захлестнуло кровавым потоком с головой.

Ладомир проснулся с первыми лучами солнца, разукрасившими золотом и без того богатую боярскую ложницу. Людмилы рядом уже не было, успела скрыться до рассвета, дабы не растрясти по дому своей вины. Тайком пришла, тайком ушла, а любила по принуждению так, как другие от чистого сердца не любят.

- Боярин Хабар за тобой прислал, - сказал Сновид, сладко потягиваясь.

- Зачем зовет?

- Это ты сам у него спроси, он сейчас в усадьбе боярина Ставра. Пятеря проводит.

Конопатый холоп уже стоял у дверей и хлопал на Ладомира куцыми ресницами. Не поймёшь, то ли хитрое у Пятери лицо, то ли глупое, а, наверное, и того и другого пополам, иначе не ходил бы при хозяевах в подручных.

- Пересвета разбуди, - шепнул уходя Ладомир Сновиду. - А то спит с чужой женой, как с своей собственной.

Ладомир к боярину отправился на коне, хотя до Ставровой усадьбы было рукой подать. Пятеря бежал вприпрыжку рядом, отстукивая пятками по мощёной киевской улице. Язык бы ему ещё на бок свалить - вылитая собачонка.

- Давно живёшь при боярине? - спросил Ладомир.

- Так я в усадьбе родился, - удивился вопросу Пятеря.

Из Киева наверное холоп носа никуда не показывал, как Ладомир до поры до времени из зелёного леса. Учителя вот только были у них разные и для разной жизни их готовили, оттого и получились они столь непохожими. Да и есть ли похожие люди на этой земле -каждый на особицу. Взять хотя бы семерых Волков из Бирючева гонтища - из одного горшка хлебали щи, случись что, так друг за друга глотку перегрызут любому, а всё же есть между ними разница. И Твердислав похож на Пересвета не больше, чем Ладомир на того же боярина Хабара. Выходит, с самого начала сидит что-то в каждом человеке, делающее его на других непохожим. И княж Владимир - человек, и холоп Пятеря - человек, а каждый живёт по своим понятиям и стремится к своей цели. У Пятери цель махонькая - как бы своему хозяину угодить и не остаться без сладкого куска, а у князя Владимира хозяин постарше - бог Перун, и малым куском не утолишь княжьего аппетита. А по обличью вроде схожи - руки, ноги, два глаза, два уха. Выходит, люди различаются по хотению - одним надо мало, а другим много.

- Здравы будьте, бояре, - Ладомир поклонился четырём углам, а пятый поклон Ставру и Хабару.

Крепкий терем у боярина Ставра, Блудову не уступит, и челядинов на подворье с избытком. Да и сам боярин, худой и жилистый, с умным суховатым лицом, понравился Ладомиру. Гостя приняли с честью, за стол усадили и поднесли золотую чарку с фряжским вином. О такой посуде рассказывал когда-то Бакуня и со смешком корил лесовиков, что с глины они пьют и с глины едят. Тогда Ладомиру страсть как хотелось с золота есть и пить, а сейчас пообвык уже и к злату, и к серебру, и ярким боярским кафтанам.

- Для боярина Блуда иного пути нет, - согласился Ладомир с боярами. - Я говорил уже об этом с его женой. Она согласна послать холопа, в Родню. И если ты, боярин Ставр и от себя передашь что-то Блуду, то твои слова только на пользу делу пойдут. А Ярополку нет смысла в Родне сидеть, коли вся киевская старшина встала под руку Владимира.

Как ни молод был Волк из Бирючева гонтища, а за последний год пообтесался среди Владимировых ближников и намеки гостеприимных бояр схватывал на лету. Расставались даже теплее, чем здравствовались, а боярин Ставр, проводив молодца до дверей, даже языком прицокнул:

- Такую бы голову да иным боярам на плечи. Одно только интересно - с чего это он так интересами боярина Блуда проникся?

- По доброму, видимо, принимали в боярских палатах.

И оба засмеялись понимающе, хотя и не без некоторого смущения.

Воевода Добрыня выслушал бояр, киевского и новгородского, внимательно. Огромные его руки тяжёлыми корягами лежали на столе, и боярин Ставр невольно поёжился, представив их на своей шее. Благодушному виду древлянского лешего он не верил. Если этот человек решит, что для пользы дела следует свернуть головы киевской старшине, то он это сделает всё с тем же весёлым прищуром ледяных синих глаз.

- А боярин Блуд поверит Ладомиру?

- Вместе с Ладомиром поедут блудов холоп Пятеря и печальник Перунов Бакуня, - пояснил Хабар. - А уж коли надумает Ярополк покинуть Родню, то мы с боярином Ставром встретим его на дороге и проводим до Киева.

- Туровский удел - место хорошее, - проговорил Добрыня. - Ярополку там понравится.

И расплылся в своей всегдашней ослепительной улыбке. А боярину Ставру почудилось, что Ярополку не сидеть в Турове, но вслух свои сомнения он высказывать не стал даже будущему родственнику боярину Хабару.

Князь Владимир, столкнувшись в дверях с боярами, кивнул им дружелюбно, но в разговоры вступать не стал. После вчерашнего пира у него побаливала голова и настроение было неважным. Киевский стол неожиданно легко свалился под его задницу, но вместо ожидаемой радости он ощутил тревогу. Забот не убавилось с уходом Ярополка, их стало неизмеримо больше, и они давили на плечи Владимира неимоверной тяжестью, грозя раздавить в лепёшку. Поэтому и решил он перевалить хотя бы часть этих забот на широкую дядькину спину. Добрыня поднялся навстречу Владимиру, чего прежде никогда не делал. То ли подчеркивал тем самым уважение к Великому князю, то ли просто ноги у него затекли от долгого сидения. Никаких следов вчерашнего хмельного пира не было на его лице - железного здоровья был этот человек. Владимиру оставалось только позавидовать ему.

- Что у тебя просил боярин Хабар?

- Представь себе, ничего, - усмехнулся Добрыня. - Хотя по трудам своим заслуживает многого. Хабар собирается с помощью боярина Блуда уговорить Ярополка добром отказаться от великого стола и уйти в Туров.

- Боярина Блуда следует обезглавить за все его происки, а усадьбу спалить, - Владимир поморщился от нехорошего ощущения в животе и потянулся к серебряной чарке.

Добрыня влил туда фряжского вина и подвинул сестричаду:

- Какая тебе корысть в смерти боярина Блуда или в его разорении? Князь не вправе убивать из мести, он должен казнить только в силу необходимости, иначе чем он отличается от простого смерда?

Владимир обиделся на эти слова Добрыни. Шолох уже напел ему сегодня о бесчинствах Перуновых Волков, которые вздумали защищать самого нелюбимого князем киевского боярина. И шёл Владимир к Добрыне собственно только за тем, чтобы отправить его к Волкам, учинять спрос.

- Шолох действовал по своему хотению, а не по слову князя, - пожал плечами Добрыня. - Никакой вины за Ладомиром я не вижу. Дружине не следует потакать в бесчинствах, не то она возжелает стать не только руками князя, но и его головой. У боярина Блуда вся киевская старшина в свойственниках, а коли ты в Киеве князь, а не тать, то и судить должен не по Шолохову разумению, а по правде. Коли боярин Блуд пошёл против воли киевского князя Владимира, то за это он должен ответить и животом и нажитым жиром, а коли он виноват только перед князем Новгородским, то князь Киевский за ту вину взыскивать не вправе.

- Боярин Блуд согнал меня с новгородского стола, - возмутился Владимир.

- Это не Блуд тебя гнал, а князь Ярополк, за что с него и надо взыскать, поскольку пошёл он против правды и воли отцовской. А коли тебя простой боярин согнать сумел с новгородского стола, то тебе в этом мало чести. Воевать можно только с равным, Владимир, а младшего следует судить, и судить по справедливости, в этом честь князя.

- Тебя послушать, так ты всю жизнь прожил по правде, рук не замарав, - не удержался от злого слова Владимир.

Добрыня засмеялся, что с ним случалось чрезвычайно редко:

- Я боярин и вправе мстить своим врагам, а ты князь, и вправе взыскивать с меня за эту месть, коли она не по правде. Коли виновен Блуд, так объяви о его вине народу. Не действуй по разбойному Шолоховыми руками. Нельзя сейчас допустить грабежей в Киеве. Великие князья так не поступают с своим народом.

- Значит прощать врагам, - насмешливо покосился Владимир на Добрыню. - А как же Рогволд?

- Рогволд оскорбил сына Святослава, за это и смерть принял. Но Полоцк мы взяли мечом, а потому и вправе были казнить побежденных, а здесь, в Киеве, ты утвердился по правде, как сын своего отца, как представитель Рюрикова рода, который владеет всей русской землёй, а потому и побеждённых здесь быть не может. Не вправе князь побеждать свой народ, а вот судить его вправе.

- Выходит, следует отпустить Ярополка в Туров?

Владимир поймал взгляд Добрыни, но настаивать на ответе не стал, а отвёл глаза в сторону. Не от испуга, нет, просто предстоящее решение было трудным и страшным, и не приходилось сомневаться, что оно ляжет тяжким камнем на Владимирову жизнь. Не мог он отпустить Ярополка добром в Туров. И Ярополк может быть утих, но старшина не успокоится и в племенных распрях будет искать поддержки у бывшего князя Киевского, который тоже Рюрикова рода, а значит вправе быть судьей. И любое слово Владимира будет подвергаться сомнению или самим Ярополком или от имени Ярополка. Убив Олега Древлянского, Ярополк сам указал Владимиру дорогу, с которой свернуть уже невозможно. Ярополк в роду старший, и пока он жив, об этом будут помнить все. А народная любовь и боярская преданность переменчивы, это Владимир узнал ещё в Новгороде.

Добрыня медленно потягивал вино из золотой чарки. То ли размышлял о чём-то то ли предоставлял Владимиру возможность самому кинуть умом. А заговорил медленно, взвешивая каждое слово:

- Даджбогов кудесник Щур сказал мне, что на Ярополке вина не только за убийство брата, но и за нарушенный миропорядок, который установился словом Святослава, слово отца для его детей закон, иначе не на чем будет держаться этому миру. И Ярополк знает эту свою вину. Не по твоему слову казнить его должны, а по приговору волхвов славянских богов и старшины новгородской, полоцкой, киевской, которые его волею были втянуты в кровавую распрю.

Хитро задумал Добрыня, так хитро, что не вдруг поймёшь, в чём тут польза для Владимира. Князя только тогда уважают, когда бояться - не Добрынины ли это слова? А коли старшина да волхвы начнут судить князей по своему разумению, то остановятся ли они на Ярополке, а не спросят ли заодно с Владимира, благо и он далеко не чист в этом деле?

- Силой, конечно, можно удержать и стол и земли, - вздохнул Добрыня, - но рано или поздно это либо на тебе, либо на твоих детях скажется - сила иссякнет, а кривда останется.

- А если старшина и волхвы скажут, что Ярополку жить?

- Тогда пусть живёт. Пока конь под ним на охоте не споткнётся, либо сам на пиру мёдом не поперхнётся.

- Это не княжий путь, - сдвинул брови Владимир, - чтобы сначала спустить вину, а потом извести украдкой. Я подумаю.

Почему Ярополк, уходя в Родню, оставил в Киеве жену свою Всеславу, Владимир не знал - растрясти, что ли, боялся непраздную? Что Всеслава непраздна - это он приметил сразу по выпирающим бедрам и чуть выпирающему животу. Семя Ярополково ей предстояло носить ещё месяца четыре, вот только доживёт ли родитель до рождения своего чада? Владимиру почему-то казалась, что родится девочка, такая же тихая и послушная, как мать её Всеслава.

- Как спала княгиня?

- Хорошо, княж Владимир.

Ему захотелось сорвать платок с её головы и посмотреть, какого цвета у неё волосы. Или провести ласково рукой по щеке, ощущая тепло снежно-белой кожи. Волосы у неё скорее всего рыжеватые мягкие и пушистые. Кабы ни мамки да няньки, толпившиеся вокруг, он бы не удержался от хозяйского жеста, но старые ведьмы цепко следили за Владимиром, и на морщинистых лицах написано было недовольство.

На месте Ярополка он забрал бы жену с собой, дабы не вводить других во искушение. Или беглый князь был уверен, что у Владимира не хватит решимости её тронуть? Это ведь не просто женщина, а княгиня с семенем Великого князя в чреве, и если родится мальчик, то он по праву унаследует стол за Владимиром, даже если Ярополк потеряет и власть и жизнь. Мальчик будет старшим в роду Рюриковичей после Владимира, и поэтому прав у него будет больше, чем у Владимировых сыновей.

Кудесник Вадим объявился в Киеве нынешним утром, но остановился не в княжьих палатах, а на холопьем дворе. То ли слишком скромен первый ближник Перуна, то ли слишком горд - не захотел делить кров с Великим князем Киевским. Одет кудесник просто - белые порты, белая рубаха, а из украшений белая во всю грудь борода. Волхвы волосы не стригут, а потому и растут они по плечам чуть не да пояса. Сидит Вадим на лавке, чистый и свежий, словно только что из бани, а перед ним на столе мёд на простом блюде. И по губам не видно, чтобы он ел тот мёд. Было в этом старце что-то настораживающее, быть может глаза, в которых читалось явное стремление навязать свою волю другим. Возможно, этот человек лучше всех понимал желание своего бога, и это понимание давало ему силы твёрдой рукой направлять чужие жизни по намеченному пути. У Владимира такой уверенности не было - не было уверенности в том, что поступая так, а не иначе, он творит благо, а не зло.

- Как ты узнаёшь волю Перуна? - спросил он Вадима, глядя прямо в глаза кудеснику.

- Это долгий путь, Владимир. Боги не говорят языком человеческим, а выражают свою волю движением воздуха, полётом птиц, поведением людей и животных. Разве киевляне, открыв ворота, не выразили тебе тем самым одобрение Перуна. Каких знаков ты ещё ждёшь?

- Пущенная из новгородских лесов стрела достигла цели?

- Никто не знает цели бога, мы можем лишь узнать, чего он хочет в то или иное мгновение, но это Перуново мгновение длинною в человеческую жизнь. Бог проявляется в деяниях не только природных, но и человеческих, и через эти деяния умножает свою силу, именно поэтому он благосклонен к тем, кто способен к свершениям.

- Но к каким именно свершениям?

- Сверши то, что задумал, ибо любое свершение угодно Перуну.

- Но я ведь не только созидаю, но и разрушаю – города, сёла, жизни человеческие?

- Перун, посылая свою огненную стрелу, тоже рушит то, что неспособно жить, освобождая место тому, что полно сил, а следовательно готово к свершениям. Так устроен этот мир, а без движения он обречён.

- Иными словами: Перун помогает мне, потому что я активнее Ярополка, а коли сяду сиднем, то бог отвернётся от меня?

- Ты совершенно прав, княж Владимир, - кивнул белой головой Вадим. - Человек в своей жизни совершает разные поступки, и угодные и неугодные богам, за это ему и воздаётся по заслугам. Но коли ты ничего не свершаешь, то и воздавать тебе не за что, а в бессилии людей - слабость богов.

Нечто подобное Владимиру уже говорил Добрыня, склоняя к походу на Киев: всё в этом мире взаимосвязано, и движение князя - это движение бога. Но Перун может обойтись и без Владимира, избрав другого послуха своей воли, а вот Владимиру не обойтись без высшей силы, ибо на земле ему опереться не на что.

- Как узнать, какое из моих действий более угодно Перуну?

- То, что быстрее всего приводит к цели.

От стрелы можно укрыться за щитом или стеною, но если ты застыл на месте, то она настигнет тебя обязательно. У Ярополка была и есть возможность спрятаться от летящей стрелы, но он этого не делает, не предпринимает почти ничего для собственного спасения. Не верит, что Перунова стрела именно для его груди предназначена. Не верит, что Владимир способен взять власть, ударив в грудь соперника. Ярополк ведь тоже был стрелой Перуна, когда убивал Олега и гнал из Новгорода Владимира, но этой стреле не хватило силы, и она упала, не долетев до врага. Перуну ведь всё равно, что Ярополк, что Владимир, богу нужна стрела, способная поразить цель. А Ярополк начал да не закончил, лишив Перуна той силы, которой тот жаждал обладать. И Ярополк, перестав быть стрелою, стал целью или, точнее, помехой стремлениям бога. А потому ему ничего другого не остаётся, как только ждать в бессилии своей участи, которая свершается не волею Владимира, а волею Перуна.

Не Добрыниных и не Вадимовых советов нужно слушаться Владимиру, а решать самому. Он стрела Перуна, и от его действия и бездействия зависит если не всё, то очень многое в окружающем мире.

Глава 14 Родненское сидение

Бакуню Белые Волки не видели уже давно, ещё от лесов новгородских, а потому и обрадовались его приходу. Словно дымом пахнуло из родного гонтища. А сам печальник Перунов только посмеивался да отпускал солёные шуточки, вгоняя девок в краску. На Людмилу Бакуня посмотрел пристально, словно пытался разгадать загадку, написанную на её лице, а по младшей Блудовой жене только скользнул мимолётно взглядом.

- Ты её бойся, Ладомир, - сказал Бакуня, когда хозяйка отлучилась из горницы. - Она ещё хуже твоей новгородской вилы - утопить не утопит, но голову задурит.

- Так она Ладомиру не жена, - заметил Войнег. - Ты расскажи про неё боярину Блуду.

Бакуня усмехнулся на Войнеговы слова, но на Ладомира при этом смотрел серьёзно:

- Вы жёнок в Полоцке добыли, а куда их собираетесь везти - в волчье логово?

- Это дело не спешное, - махнул руной Войнег. - Пусть поживут пока в отеческом доме, у боярина Вельямида.

- Глупые слова говоришь, - построжал лицом Бакуня. - Ладомир боярского рода, а Владимиру нужны верные люди в полоцких землях. Как уладим дело с Ярополком, ты, Ладомир, проси надел на полоцкой земле, там и оседайте с пользой и для себя, и для княж Владимира.

- А Бирюч? - спросил Ратибор.

- У нас с Бирючом своя дорога, а у вас своя. Так решил кудесник Вадим.

- Не примут нас полочане, - сказал Бречислав. - Мы иного роду-племени, чужие для них.

- Вы и меж собой разного роду-племени, а братья, - Бакуня поднял палец кверху, подчёркивая важность своих слов. - Коли придёте с добрыми намерениями, то примут. Не вы первые, не вы последние. А от пришлого семени племя только крепчает.

В доме боярина Блуда были славные стряпухи. Бакуня ел да нахваливал. А уж когда вошла Людмила, то и вовсе рассыпался в благодарностях, словно и не он только что предостерегал Ладомира от этой жёнщины. Умел Бакуня влезть к человеку в доверие, хоть умудрённому мужу, хоть легкомысленной жёнке.

- Ты должна меня помнить, хозяйка.

- Дружок Вилюгин, - кивнула головой Людмила, - Видела тебя на подворье.

- Боярин твой склонялся на сторону Владимира, да, видишь, какая вышла незадача теперь его князь считает врагом.

- Вот про это ты и расскажи князю Владимиру, - попросила Людмила.

- А кто меня слушать будет, боярыня, - развёл руками Бакуня. - Я не значусь среди Владимировых ближников. Но боярину Мечиславу готов помочь. Если ты пошлёшь со мной преданного холопа, которому поверит твой боярин, да через того холопа обскажешь мужу, что делается ныне в Киеве и что ждать его чадам и домочадцам в случае если он не возьмётся за ум, то тем большую пользу принесёшь и своему мужу и себе.

Людмила женщина неглупая и уже наверное поняла, к чему нужно склонять мужа, но Бакуня на всякий случай разъяснил ей всё в подробностях.

- Княж Владимир предлагает Ярополку Туровский удел, чтобы разойтись по-братски и не лить больше крови. Коли боярин Мечислав убедит Ярополка не воевать с Владимиром, то вся вина с него будет снята. Благое дело ты тем самым свершишь, боярыня, это тебе зачтется твоим богом.

Осведомленность Бакуни удивила Ладомира, и, улучив момент, он спросил:

- Ты откуда узнал, что она греческому богу молится?

- В Киеве это не редкость, - пожал плечами Бакуня. - Греческий бог учит жёнок покорности, а потому киевские бояре не чинят препятствий чужой вере.

- Бабий бог, - кивнул головой Ладомир.

- Этот бог утвердился уже во многих странах, - скривил губы Бакуня.- И не только среди женщин.

- Чем же он силён?

- А печальниками своими и силён, - Бакуня в раздражении отодвинул от себя чарку. - Вползают в нутро человеческое с добром и лаской, обволакивают словно мёдом, а человек в том меду тонет усталой мухой. Не все способны постоять за себя, многие нуждаются в утешёнии.

- А что в этом плохого? - спросил внимательно слушавший Бакуню Твердислав.

- А плохо то, мил человек, что коли в этом мире не отбил копыт в трудах и походах, то и в ином мире тебе делать нечего.

Ладомир был согласен с Бакуниным утверждением. И в стране Вырай раба не сделают свободным князем, а коли сделают, так его другие враз собьют со стола. Ну какой из того же Пятери князь или боярин, да из него не получится даже путного смерда - здесь при хозяине счастлив и там будет так же.

В Родню отправились втроём - Ладомир, Бакуня и Пятеря, которому Людмила вбила в голову свои горести, чтобы он их изложил боярину Мечиславу в точности. От Киева ехали верхом и с опаской, нигде особенно не задерживаясь. Во время всякой усобицы народишко начинает шалить, сбивается в малые ватажки и трясёт почём зря одиноких путников. С конным мечником конечно не всякая ватажка рискнёт потягаться, но бывают и отчаянные головы, которым после чарки всё нипочём.

- Пока князья воюют, народ дичает, - сказал Бакуня. - Разрушаются роды и верви, а оттого и изгоев становится с избытком. Человек не живёт сам по себе, а всегда - в кровной связи с другими. А от разорения родов скудеет сила земли.

- А зачем князья воюют, коли от этого один вред, а пользы никакой?

- Пользы мало да прибытку много, - засмеялся Бакуня. - Своя свинья когда ещё вырастет, а соседский кабанчик уже в готовности.

Родненский тын был много ниже киевского, да и сам городок невелик. А потому и сомнительно было Ладомиру, что Ярополк, не удержавший большого города, сумеет отсидеться здесь. Надо полагать, у беглого князя ума не меньше, чем у Белого Волка, и всю бессмысленность родненского сидения он давно уже понял. У согнанного с великого стола князя было два выхода: либо бежать в чужие земли, искать поддержки против Владимира, либо принять из рук нового Великого князя Туровский удел, признав тем самым его правоту. Ярополк бежать не решился - то ли сил не было на долгую борьбу, то ли не доставало уверенности, что в чужих землях обласкают беглеца. Ворота Родни были открыты, во всяком случае никто не чинил препятствий въезжающим. Угрюмые мечники Ярополковой дружины ощупали глазами Ладомира и Бакуню, а на Блудова челядина Пятерю никто внимания не обратил.

- Ну и что там в Киеве - лютуют Владимировы волки? - спросил один из мечников у Бакуни.

- Пока всё тихо, - пожал тот плечами. - Киевская старшина пьёт меды со старшиной новгородской за здоровье князя Владимира.

Видимо, этот ответ разочаровал Ярополковых мечников, которые сразу же потеряли к приезжим всякий интерес. Похоже, ближники беглого князя надеялись на то, что киевлянам станет невмоготу сносить бесчинства новгородского войска, и тогда они непременно вспомнят о засевшем в Родне Ярополке. Очень может быть, что их надежды оправдались, если бы у Владимира не хватило ума придержать своих удальцов.

Родня показалась Ладомиру очень печальным городом. Во всяком случае торг здесь шёл вяло, а сами жители выглядели хмурыми и подавленными, словно все враз отравились грибами и теперь маялись животами. Похоже, что бессильный Ярополк не сумел вселить в горожан уверенности ни видом своим, ни словом. Чувствовалась в Родне обречённость, словно город заранее смирился со своей судьбой и ждал теперь, когда же пробьёт его последний час.

Усадьбы здесь были беднее киевских, а улицы не мощены ни деревом, ни камнем, оттого и липла грязь от пролившихся осенних дождей к конским копытам, а потом отлетала в стороны на незадачливых прохожих. Родненцы вяло облаивали приезжих, Бакуня весело отругивался в ответ, Пятеря втягивал голову в плечи, а Ладомир грозил ругателям витенем.

Родненский гостиный двор был почти пуст, во всяком случае, никого кроме хозяина да пяти-шести потрёпанных обывателей, мало похожих на торговцев даже средней руки, обнаружить под приземистым гонтом приезжим не удалось. Хозяин без особой радости взглянул на гостей и сунул им под нос блюдо с давно остывшим свиным мясом.

- Скудно кормишь, - усмехнулся Бакуня.

- Чем богаты, тем и рады.

Даже брошенная на стол Ладомиром гривна не произвела большого впечатления, хотя расторопные служки и поспешили заменить холодную свинину на брызжущую горячим салом, но этим всё и ограничилось. Лицо хозяина по-прежнему являло собой маску скорби и покорности судьбе.

- А в Киеве сейчас весело, - вздохнул Бакуня. - На торгу не продохнуть от гостей.

- А говорили, что сжёг Владимир Киев.

- Вот тебе раз, - удивился Бакуня. - Это кто ж тебе сказал такое? Да вот хотя бы челядина боярина Блуда спроси - цела боярская усадьба или нет?

Пятеря, усердно пережёвывавший крепкими мелкими зубами жестковатое мясо, растеряно заморгал куцыми ресницами:

- Так оно и есть. Хозяйка велела передать боярину Мечиславу, что всё целёхонько.

- В Киеве не то, что в Полоцке, - вставил своё слово Ладомир. - В Полоцке взято с каждого двора по три гривны серебром. Это кроме того, что собрали ратники по клетям и амбарам. А собрали немало: всё, что могли поднять, унесли.

- Так Полоцк взяли силой, - рассудил Бакуня. - А Киев встретил княж Владимира по доброму и ворота открыл без споров. Зачем новому Великому князю жечь свой стольный град.

Слушали приезжих не только хозяин и его служки, но и все собравшиеся в гостином дворе горожане. Что ни говори, а гостиный двор в любом городе самое бойкое место - сюда новости стекаются не только из стольных городов, но и со всего света. А в Родне ждали вестей дурных, но, если верить приехавшим из Киева людям, то не всё так уж плохо, как говорят Ярополковы печальники.

- А ты по какому делу к нам приехал? - спросил Бакуню хозяин.

- Товар поставил боярину Блуду, а он не успел расплатиться,- Бакуня развёл руками, - Пришлось вот брать его холопа и ехать в Родню за словом боярским, без которого приказные отказываются платить. А то ведь по нынешним временам можно остаться с носом, а я человек небогатый.

Намек Бакуни на возможные неприятные повороты в своей судьбе родненцы поняли, а потому и завздыхали, зашевелились, переглядываясь друг с другом. Кому охота быть в чужой сваре крайним. Торговец прискакал из Киева, заботясь о своей мошне, а родненцам что же, за просто так терять нажитое тяжкими трудами добро. Киевляне открыли ворота Владимиру, а Родня изволь ратиться за княж Ярополка - да с какой же стати, люди добрые!

К боярину Блуду посланцы отправились под вечер, выслав вперёд Пятерю, которого боярские мечники знали как облупленного. В родненский Детинец князь Ярополк боярина не звал - то ли самому места было мало, то ли не доверял вилявому ближнику. А потому и пристроился Блуд обочь, в доме родненского купца Гостяты, с которым имел торговые дела в прежние более счастливые времена. Гостята не слишком рад был постояльцу, но не станешь же гнать за порог одного из самых сильных на Киевщине людей. Раньше бы за честь почёл угощать боярина Блуда за своим столом, а сейчас в этом не столько честь, сколько смертельная опасность и для самого купца, и для всех его чад и домочадцев. По всему видно, что князь Владимир утвердился крепко на великом столе, и не Ярополку бы с ним тягаться. К Ярополку у Гостяты веры не было - с такими пустыми зеницами не сидят на княжьих столах. Боярин Блуд тоже смотрелся мрачнее тучи, но этого хоть глаза бегают по сторонам в поисках спасения. И как это умнейший в Киеве боярин так опростоволосился, не на ту сторону встал. А князь Владимир, даром что молод, но к своим врагам, по слухам, лют.

Так и сидели друг против друга родненский купец да опальный киевский боярин, изредка царапая друг глазами, но откровенничать не спешили. Конечно Ярополк ослаб и рукой и сердцем, но снести по доносу глупую голову он пока ещё в состоянии, тем более что боярин Блуд у него под большим подозрением.

Как увидел Блуд холопа Пятерю у порога, так и упало сердце у боярина - пожгли. А как услышал, что все целы - не поверил. Схватил холопа за ворот, вытряхивая дурь. Дурь из Пятери вышибить даже Перуну не под силу, но, похоже, перепуганный хозяйским приёмом холоп не врал. Что не разорили по доброте, в это Блуд не поверил, но тогда непременно с расчётом, а значит появился случай вывернуться из крепких объятий неудачи и на ногах устоять. Это Блуду сразу же пришло на ум, а потому без удивления признал он в пришедшем с Пятерей человеке Бакуню.

Гостята не столько на челядина боярского смотрел, сколько на его спутников. Один особенно был хорош: зеленоглазый рослый молодец с золотыми волосами. Гостяте показалось, что боярский мечник Вилюга очень уж пристально смотрит на пришельца, словно силится что-то припомнить. И пока боярин Блуд трепал своего холопа, Гостята пригласил Вилюгу в боковуху и сунул ему в руку серебряную гривну. Вилюга гривну взял и ответил, понизив голос до шёпота:

- Это Перунов Волк, по имени Ладомир. Он рубил на реке Волхов ратников боярина Привала.

- А второй?

- Второй ещё хуже. Он из тех Перуновых ведунов, которые промеж двор ходят и наводят порчу на людей и скот. Хотел я про него ещё в Киеве рассказать князю Ярополку, но испугался. Этот Бакуня подначивал киевскую старшину встать за князя Владимира.

Непростые, значит, гости пожаловали к боярину Блуду. Конечно, можно о них рассказать Ярополковым мечникам, но какая в том родненскому купцу прибыль? Посекут мечники Перуновых ближников да сгинут со своим князем, а спрос будет с Гостяты. Коли князь Владимир твёрдо сел на киевском столе, то Ярополку рано или поздно придётся уезжать из Родни. И пусть лучше добром уезжает, чем огнём и кровью. Участь Полоцка – незавидная участь, но бывает и похуже, могут спалить до тла и пепел развеять по ветру.

Боярин Блуд, слушавший внимательно Перунова ближника, скосил глаза на вернувшегося Гостяту.

- Ничего, - усмехнулся Бакуня. – купец не выдаст, это не в его интересах.

- Я за князя Владимира стою горой, - поспешно подтвердил Гостята.

- Владимир уступает Ярополку Туров, как брату, так с какой стати воевать за Родню.

И боярин Блуд и Гостята на слова Бакуни с готовностью закивали головами. До Ярополка ли теперь, коли о своих животах печаль. Получит ли Ярополк своё княжество, нет ли, а боярин Блуд запросто может лишиться жизни, ну а если не лишится, то что ему в том Турове делать - жить при нищем князе приживалой?

У Гостяты своя забота - ему бы сберечь Родню от разора, а значит сберечь свои дома и амбары с нажитым тяжким трудом добром. А потом у и внимают оба ближнику Перуна с пониманием и одобрением.

Один Вилюга щербатому не верит. Погубит он князя Ярополка, как пить дать. Подведут к Владимиру с связанными руками, а тот не задумываясь смахнёт брату голову с плеч, как это было с боярином Привалом и киевскими мечниками. Вилюга тот Перунов пир собственными глазами видел - видел, как рубили новгородские бояре беззащитных людей пред страшным ликом деревянного идола. Страшное это зрелище до сих не давало Вилюге спокойно спать. Может быть поэтому он отвернулся от славянских богов и всё больше склонялся к богу греческому, который не жаждал крови и призывал людей жить по-братски. И ликом этот бог был добр, и сам пострадал от лютой казни, чтобы другим принести спасение. Перун на такое не способен, и требует он от своих печальников только одного: крови, крови и крови. В страданиях человеческих, а не в добрых делах была Перунова сила, войны он требовал от своих печальников, а не работы мирной. Князь Владимир оттого и люб Ударяющему, что много крови льёт, но власть на крови - ненадёжная власть, рано или поздно поскользнётся князь Новгородский и полетит с великого киевского стола на потеху тем же боярам, которым что Ярополк, что Владимир - всё едино.

Против Бакуни в доме Гостятином Вилюга ничего не сказал, потому что знал точно - убьют. И не щербатый даже убьёт, порвут на куски Блуд с Гостятой, потому что в их сердцах поселилась отныне жажда предательства. И кровь Ярополка для них только взнос в рать печальников Перуна.

Волка Ладомира Вилюга ненавидел особенно сильно, не мог простить ему убитого закадычного друга Якуню и киевских ратников, которых этот зверь с эолотыми волосами резал как телят на волховском берегу. А ликом этот Перунов ближник даже приятен, и ни одна женщина, взглянув в эти зелёные глаза, не догадается, сколько лютости кроется в волчьем сердце.

Перед Детинцем уже собралась толпа, в основном старики да женщины с детьми на руках. Вилюга знал, что собрались они неспроста - будут просить Ярополка не воевать с Владимиром и не обрекать родненцев на страшную участь. Женщин Вилюга понимал, а вот тех, кто их голосами взывал к княжьему сердцу, с подлым расчётом воспользоваться чужой добротой в своих целях - ненавидел. Мало им просто убить князя, так надо ещё, чтобы он сам пошёл под те Перуновы ножи, в этом, наверное, для злого бога особая сладость.

Боярин Блуд одобрительно посматривал на родненнскую толпу. Гостята и городская старшина сдержали слово. Ярополк не может не дрогнуть сердцем - и киевляне от него отвернулись, и родненцы. Выходит, печать проклятия на нём. Нельзя бесконечно спорить с славянскими богами, которые повернулись к братоубийце спиной.

От мыслей собственных или от тусклых глаз Ярополка, но по спине боярина пробежал холодок. Ну как попадёт шлея под хвост незадачливому князю, да взбрыкнёт он норовистым жеребцом, смахнув напоследок голову ближнику. А ближний боярин у Ярополка ныне только один - Блуд, а все остальные при Владимире. Оно конечно, и боярин Мечислав не белый лебедь, но других-то и вовсе след простыл. Остался князь при дружине в четыреста мечников во главе с туповатым Одинцом. Куда уж тут ратиться с Владимиром.

- Надо мириться, князь Ярополк, - вздохнул Блуд. - Родню всё равно не удержать.

- А твоя усадьба уцелела, боярин Мечислав? - Ярополк даже глаз не поднял на советчика, смотрел в пол.

- Коли уцелела, то до поры, - не сразу нашёлся боярин. - Приехал ко мне ныне холоп с вестями от жёнок - стоит усадьба. Князь Владимир оказался хитрее, чем мы думали, и не стал разорять киевскую старшину и чёрный люд. А именно на это у нас был расчёт. А раз всё по иному повернулось, то нет уже смысла в родненском сидении. Под стенами Детинца стоят местные жёнки с чадами на руках и молят тебя о том, чтобы ушёл ты из Родни без драки. Ну а коли подойдёт к городу Владимир, то и вовсе взбаламутится народ, а старшина откроет ворота, как это было в Киеве.

Ярополк поднял на Блуда глаза, и из этих глаз неожиданно пыхнул огонь:

- А может, коли не ушёл бы Великий князь, то и киевляне не открыли бы ворота?

- Про это раньше думать надо было, князь, - развёл руками Блуд. - Теперь не о великом столе следует заботиться, а о собственных головах.

- О своей ты, Мечислав, больше печёшься, чем о моей, - усмехнулся Ярополк, но глаза его уже успели погаснуть.

- Так ведь больше о ней печалиться некому, - передёрнул плечами боярин. - Мы с тобой, княж Ярополк, связаны одной верёвочкой. Коли останешься ты врагом Владимира, то и мне в Киеве не сносить головы, а коли помиришься с Владимиром то и за меня замолвишь слово. От Турова до Киева путь неблизкий, но коли посчитать с умом, то окажется он короче, чем от Родни. Перун капризный бог и не всё время будет потакать Владимиру.

Молчат старшие княжьи дружинники, внимая боярину Блуду, даже Одинец молчит. Поняли все, что для войны с Владимиром сил нет, а коли уезжать из Родни, то в Туров, а не метаться по чужим землям, где ещё неведомо как встретят.

- Не верь боярину, князь Ярополк, - крикнул Вилюга. - У него по сей час сидят посланцы Владимира и думают, как извести тебя.

От такого Вилюгиного охальства боярин Блуд едва не лишился речи, а стоявшие вокруг князя мечники злобно загудели и засверкали глазами. Лишь Ярополк мягко улыбнулся боярину:

- Что скажешь нам, Мечислав, в своё оправдание?

- Так я того посланца ни от чьих глаз не прячу, - нашёлся Блуд. - И не Владимиром он послан, а боярами Ставром и Хабаром, которые хотят всё миром уладить меж тобой и твоим братом. А, всё остальное зависит от тебя князь Ярополк, лить кровь или договориться ладом.

- Не ходи, князь, - снова встрял Вилюга. - Не даст тебе Владимир княжества Туровского, а казнит во славу Перуна, как это он уже сотворил с боярином Привалом, и с князем Рогволдом.

Пригрел боярин Блуд змеюку на груди. И как проглядел чужое коварство, ума не приложить. Сверлил Блуд бешеными глазами неслуха, а с того как с гуся вода. Да что же это делается на белом свете, коли мечник начнёт ближнего боярина лаять не потребно.

- И князь Рогволд, и воевода Привал воевали с Владимиром, а князь Ярополк ушёл добром из Киева, капли крови не сронив - за что его казнить, дурья твоя голова?

Произвели эти слова Блуда впечатление на Ярополка или нет, судить трудно, а вот на мечников произвели, даже смурной Одинец кивнул головой. Что ни говори, а разумно всё рассудил боярин Мечислав. Большой крови между Ярополком и Владимиром не было, а потому вполне они могут договориться. Все-таки сыновья одного отца, оба Рюрикова рода. А мечник Вилюга городит что-то уж совсем непотребное. Коли поднимет князь Владимир руку на приехавшего с миром Ярополка, то люди никогда не простят ему этой смерти. И Перун не одобрит братоубийства в отцовских палатах. Oб этом от имени дружины князю сказал Одинец. И ещё сказал смурной воевода, что мириться с Владимиром или воевать, решать самому Ярополку, но в словах боярина Мечислава есть своя правда, и князь это должен учесть.

Блуд, опасавшийся отпора с этой стороны, вздохнул с облегчением. А с Вилюги он ещё три шкуры снимет за срамные слова. Ведь едва под лютую смерть не подвёл своего боярина. Добро ещё, что хватило у Блуда ума вывернуться, помянув Ставра и Хабара, а то взлютовал бы Ярополк, у которого ныне не поймёшь, что творится в голове.

А Ярополк молчал, и в этом молчании не согласие было, а обречённость. И Вилюга вдруг понял, что этого человека уже не спасти. Кто-то там, неведомо где, уже вынес ему свой приговор, и дело остаётся за малым - привести его в исполнение. Всё, что дано было свершить ему в этой жизни, Ярополк свершил, а на большее сил у него уже нет. И никакие слова Вилюги его участь изменить не могли, а потому и не стал больше спорить мечник с боярином Блудом, смирился с неизбежным.

И даже когда в доме Гостяты набросились на него десять верных боярских псов, он им противиться не стал, а просто принял всё как есть, как неизбежное возмездие за попытку вмешаться в дела давно решённые и не подлежащие отмене. Боярин Блуд долго топтал Вилюгу ногами и брызгал слюной. Совсем ополоумел боярин от перенесённого страха и от той неизвестности, что ждала его впереди, а потому и вымещал свою неуверенность на взбунтовавшемся мечнике. Перунов ближник Бакуня только посмеивался, глядя на Вилюгины муки. Истязали мечника в подвале Гостятиного дома, наглухо прикрыв двери, дабы крики неслуха не долетали до чужих ушей. Но Вилюга не кричал вовсе, во всяком случае, не слышал своих криков, а слышал только громкое шипение, вырывающееся из заросшего шерстью Блудова рта:

- Изничтожу до смерти, шкуру спущу?

А потом из других уст прозвучало твёрдое слово:

- Хватит.

И это слово было достаточно весомым для того, чтобы витени Блудовых прихвостней перестали взлетать над Вилюгиной спиной.

- Не та вина, чтобы забивать до смерти, - сказал Ладомир, спокойно глядя на боярина Блуда.

А Бакуня ощерил свои редкие зубы и рассыпался дребезжащим смешком:

- Пусть живет мечник. А князю Ярополку никто уже помочь не в силах, ни человек, ни бог.

Глава 15 Жертвоприношение

Для Владимира нурманской ропот не явился неожиданностью - ждали они богатой добычи от разорения Киева, а всё закончилось миром да ладом. Ярл Скат в глаза князю не говорил ничего, но его дружинники поругивали Владимира уже открыто, упрекая в слабости. Хуже всего, что к словам нурманов стала прислушиваться и старшина чудская, и старшина кривецкая, и старшина новгородская, не говоря уже о простых ратниках, которые то и дело задирали киевлян. Откровенных грабежей пока не было, но к этому шло - войско не может долго пребывать в бездействии, не понимая целей своего князя. А положение Владимира было хлипким, то ли сел на великий стол, то ли не сел. Чтобы стать Великим князем, мало меды хлебать в чужом тереме. Если старшина ропщет, то, значит, не боится, чувствует зависимость князя. И Владимир действительно зависим от войска, которое внесло его в киевские ворота на щитах. И от киевской старшины он тоже зависим, она открыла ему ворота, а могла и не открыть. Чем дольше будет тянуться противостояние Владимира с Ярополком, тем больше будет его зависимость и от ближних бояр, и от простых мечников.

А сейчас у Владимира нет прав даже на Ярополкову ложницу, и по-прежнему спит там чужой женой белотелая Всеслава, в окружении мамок и нянек, как напоминание о том, что даже в киевском Детинце новый Великий князь не во всём хозяин. А если не хозяин, то, может, и не Великий князь?

От этих мыслей Владимиру стало жарко. Поднялся он с пуховиков и долго пил из серебряной ендовы фряжское вино. Пил так долго и жадно, что пролилось вино на белое полотно рубахи красными пятнами. Пятна эти на кровь похожи, но только похожи, потому что пролить вино много проще. Особенно человеку слабому.

- Шолох, - крикнул Владимир, - зажги светильник.

За дверью ложницы зашевелились, и взлохмаченная голова появилась в проёме, слабо подсвеченная снизу чадящим огоньком.

- Проводи меня к жёнке, - глухо сказал Владимир. - К Всеславе.

Шолох только затылок почесал в растерянности. Пятеро его товарищей, ближних княжьих мечников, зашевелились в полумраке прихожей, продирая слипшиеся глаза. Никто так и не понял, с чего это князю вздумалось колобродить среди ночи.

- Пойдете со мной, - приказал Владимир. - Все.

Шолох в ответ на недоумевающие взгляды товарищей только руками развел. Так и пошли по теремным переходам растерянной толпой вслед за широко шагающим князем. По пути ещё кто-то пристал из мечников, но на их вопросы никто даже рта не раскрыл.

В покоях Всеславы всполошились старые вороны. Так и замелькали в полумраке перед Владимировыми глазами седые патлы. Закричали мамки-няньки, запричитали, замахали руками.

- Тихо, - только и выдохнул в их сторону Владимир.

А дальше постарались мечники - отпихнули от князя наиболее рьяных, раскидали по углам непонятливых, освобождая проход к ложнице. А дверь в ту ложницу Владимир открыл сам.

Ни крика, ни протеста из темноты не последовало, хотя Владимир знал точно - не спит. По дыханию определил - слишком уж часто дышала Всеслава для спящей спокойным и крепким сном женщины.

Мечники как шли гурьбой, так и стали вокруг ложа вперемешку с мамками и няньками. А Всеслава даже глаз не открыла, пока Владимир срывал с неё рубашку, так с закрытыми глазами и приняла удобную позу, бесстыдно забелев в полутьме ягодицами. Никто на старания князя не промолвил ни слова, смотрели только да слушали, как тоненько скулит от мужских ласк покладистая Всеслава.

- Это теперь моя жена, - сказал Владимир, оборачиваясь к видокам. - А не Ярополкова.

И никто ему не возразил, промолчала даже Всеслава, продолжавшая стыть в той же позе.

- Шолох, - громко приказал Владимир, - поставь светильник и уходи.

Ушёл не только Шолох, ушли и все остальные, тихонько прикрыв за собой двери ложницы. Всё, что им нужно было увидеть, они увидели и расскажут теперь о торжестве Владимира над Ярополком всему Детинцу и всему Киеву. От живого мужа Владимир взял под себя Всеславу, не испугавшись его гнева, а значит не быть между братьями миру, а быть чему-то другому, кровавому и страшному.

Князь Ярополк выступил из Родни по утру, к огромному облегчению и горожан, и боярина Блуда. Ехал князь бледной немочью на вороном коне, и глаза его безжизненно смотрели в пространство. У родненцев слова благодарности застряли в горле, а потому и не издали они ни звука вслед отъезжающему в небытие человеку. Ладомир с Бакуней открыто присоединились к боярину Блуду, не встретив отпора со стороны княжьих мечников. Разве что ближник Ярополка Одинец царапнул по чужим лицам жёлтым глазом.

Ярополку киевская дорога неожиданно принесла облегчение и даже надежда затеплилась в груди. Надежда на то, что всё еще может измениться для человека не старого и не безнадежно больного. Быть может, не только Даджбогова кара давит на плечи Ярополка, но и собственное безволие, нежелание хоть что-то поправить в искривившейся судьбе. Есть же у него возможность сговориться с Владимиром о Туровском княжестве, а потом взять с собой Всеславу с нерождённым чадом и попытаться именно там, вдали от Киева, наладить новую жизнь.

Сам Ярополк не станет более спорить о киевском столе, но у его сына на этот стол будут все права после смерти Владимира. И когда сын станет Великим князем, разорванное Ярополком течение времени вновь вернётся в намеченную колею, и Киевский, а точнее Туровский, князь живым или мёртвым почувствует облегчение. Боярин Блуд с некоторой даже оторопью посматривал на князя Ярополка. Куда он так торопится? Что ждёт его в Киеве кроме позора, а может быть и смерти? Возможно, боярин и посочувствовал бы князю, кабы не собственная незавидная доля. Князь Ярополк вполне мог увлечь ближника вслед за собой в чёрную яму, а Блуду почему-то именно сегодня очень хотелось жить. Золотогривый Волк Ладомир ускакал вперёд по киевской дороге, дабы подготовить встречу возвращающемуся на братов суд беглому князю, а Бакуня остался и теперь скалил беспечно редкие зубы одесную печального боярина. В седле Перунов ведун сидел так, словно в нём родился, да и по ухваткам если судить, то человек бывалый. Знает Бакуня наверняка немало, да вот только захочет ли он теми знаниями поделиться с опальным боярином. Особо хотелось узнать Блуду, что заставило волхвов Перуна встать на сторону Владимира, только ли стараниями Добрыни это свершилось или есть и другие резоны для возвышения рабича. Слово "рабич" крепко засело в голову Блуда. Не обронить бы невзначай в чужие уши. Рогволду Полоцкому дорого обошлась хула, а из киевского боярина и вовсе сделают било. Кто князя Владимира гнал из Новгорода – Блуд. Кто с Ярополком в Родню бежал, когда остальная старшина переметнулась к Владимиру - опять Блуд. У нового Великого князя память крепкая: если спустит сегодня, то припомнит позже. Блуду нужна очень широкая спина, за которой можно укрыться от взора Владимира. А чья спина укроет от княжьего гнева - только Перунова. Об этом сейчас нужно позаботиться боярину, чтобы не оказаться в незавидном положении жертвы.

- Не со мной разговор вести надо, боярин, а с кудесником Вадимом, - Бакуня перестал щериться и серьёзно глянул на собеседника. - Служение Перуну - тяжелая ноша, и не каждому она по плечу.

- Так ведь и я человек не хлипкий, - возразил Блуд. - Обузой Ударяющему не буду. Говорили тихо, отстраняясь от других на привале, устроенном чуть ли не перед самыми киевскими воротами. Бакуня покусывал сорванную пожелтевшую травинку, а Блуд напряжённо ждал. Конечно, не от щербатого ведуна зависит решение этого вопроса, но и слово Бакунино, как смекал боярин, среди ближников Перуна кое-что весило. Не последний он, похоже, человек в стане кудесника Вадима. Боярин отметил это ещё тогда, когда Бакуня баламутил Киев против Ярополка. С нахрапа и вдруг такое не провернёшь, чтобы то там полыхнуло, то здесь, да так удачно, словно по заказу, и также словно по заказу по огромному Киеву летели слухи к пользе Владимира и во вред Ярополку. Нет, не простой человек щербатый Бакуня, даром что собой невидный и портищем бедный.

- С Вадимом я тебя сведу, боярин, - сказал Бакуня. - А там уж его воля.

Блуд вздохнул с облегчением. Не то, чтобы его уж очень радовала предстоящая встреча с кудесником, но слова Бакуни были косвенным подтверждением того, что везёт он его не на казнь, хотя, быть может, и не для сладкой жизни. Но здесь уже многое будет зависеть от разворотливости самого боярина Мечислава.

Навстречу князю Ярополку выехали из киевских ворот бояре Хабар и Ставр с сотней молодцов в волчьих шкурах, то ли для оберега взятых, то ли для почёта, то ли по иной причине. Оба боярина не то, чтобы неприветливые, а смурные какие-то. Князь Ярополк посланцев Владимира встретил на коне, и твёрдо глянул в глаза боярину Хабару:

- Примет ли князь Владимир своего брата?

- Дорога в Киев для тебя открыта, князь Ярополк, - ответил Хабар.

Ничто в этом ответе Ярополковой чести не уронило, а у боярина Блуда мелькнула мысль, что очень может быть поладят Ярополк с Владимиром, не беря на себя братской крови. Однако скосив глаза на Бакуню, внимавшему подскакавшему Ладомиру, боярин мнение своё изменил - нет, неспроста Перуновы волки оттирали дружину от Ярополка. Ярополк по Киеву ехал, как по чужому городу, будто и не правил он здесь целых семь лет, будто и не кричали ему прежде киевляне:

- Здрав будь, княж Ярополк. А ныне никто не озаботился здравием князя, даже рта никто не открыл, ни одна собака не гавкнула. Коли зарыть глаза, то перед ним мёртвый город - ни звука, ни шороха, только копыта Ярополкова коня стучат по мостовой, а сердце, кажется остановилось. Семь лет правил и не заслужил ни здравия, ни проклятия. А может быть и не было в Киеве никакого князя Ярополка, а был только провал во времени, который забросают теперь его костями и наскоро приспят землёй, так чтобы и следа не осталось. Разве что тень сохранится, которую отбросил на мостовую проехавший по улицам Киева неведомый всадник.

В ворота киевского Детинца князь Ярополк въехал в сопровождении Одинца и трёх десятков мечников, а так же бояр, Блуда, Хабара и Ставра. Бакуня тоже держался рядом. А у Ладомира вдруг конь на самом проходе заартачился, ни взад, ни вперёд, а потом и вовсе пал на передние ноги. Ругань, крики. Белые Волки спешились, принялись коня поднимать, и между тем своими телами наглухо перекрыли въезд в Детинец отставшим Ярополковым мечникам. Заметил ли сам князь это обстоятельство - сказать трудно, а вот Блуд заметил и с лица спал и уже не удивился шёпоту Бакуни:

- Как войдешь в палаты великокняжьи - дверь прикрой за Ярополком, чтобы не сунулись следом мечники.

Скрипнуло жалобно красное крыльцо княжьего терема под ногами Ярополка, и от этого скрипа у Блуда зашлось сердце - с чего бы это скрипеть крыльцу, коли сработано оно из толстенных плах, а вот подишь ты. Признало хозяина. Может, только одно крыльцо и признало, а из челядинов никто не вышел встречать князя. Шли из одних палат в другие, а по бокам только тяжелые лари да столь же неподвижные, закованные в бронь Владимировы мечники. Одинец тяжело дышал прямо в затылок боярину Блуду, и был страх, что не сдержит воевода раздирающую грудь злобу и ударит в голову или спину. А потому и двери за князем Ярополком Блуд прикрыл с облегчением прямо перед носом Одинца и его растерявшихся мечников и навалился всем телом на тяжелые створки вместе с Бакуней.

Князь Владимир стоял неподалёку, но навстречу брату не сделал и шага, а вместо него рванулись вперёд два смурных нурмана с обнаженными мечами в руках и вогнали те мечи прямо в грудь Ярополка раньше, чем тот успел сказать слово приветствия. Боярин Блуд даже страха не почувствовал, а просто влип в двери с открытым от изумления ртом.

Князь Ярополк постоял мгновение на ногах, повёл рукой, словно место выбирал, где бы упасть половчее, и рухнул на крашенные половицы, добавив к цвету жёлтому еще и кроваво-красный. В двери уже не ломились. То ли мечники Владимировы обуздали Ярополковых, то ли Одинец понял, что князь Киевский больше не нуждается в его службе. Владимир подошел к поверженному телу и заглянул в побелевшее лицо. Было это лицо странно-спокойным, словно Ярополк прозевал собственную смерть. А может быть, жизнь в этом теле закончилась раньше, чем его пронзили нурманские мечи.

- Передайте киевлянам, что князь Владимир своею волею осудил брата Ярополка и предал его смерти за то, что он пошёл против правды и отцовской воли, а за подобные преступления не бывает пощады, ни простому смертному, ни князю. Развернулся на месте Великий князь и потёл прочь, отстукивая шаг червлёными сапожками. И почудилось тогда многим свидетелям, что эти сапожки вечно будут стучать по Детинцу, заглушая пустоту, образовавшуюся от рухнувших в чёрную пропасть сердец.