Бельгийская революция 1830 года

Большой интерес представляет письмо Н.И. Тургенева от 25 октября 1830 г., в котором он кратко излагает сущность событий, происходивших в Ирландии, и говорит о влиянии французской и бельгийской революций на движение за расторжение унии между Англией и Ирландией. «Дублин являет мрачную опустелость, — писал он 12 сентября 1830 г. после своей поездки в Ирландию. — Помочь этому можно не иначе, как последовав прекрасному примеру бельгийцев — отделиться от Англии. Еще лучше было бы совершенно сделать Ирландию независимой. Она все нужное для сего имеет». «Теперь в Ирландии возникает важный вопрос, — повторял Тургенев в письме 16 сентября, — сепарация от Англии на таком же основании, как Бельгия от Голландии»[331].

Особенно потрясли Тургенева известия о начавшемся 29 ноября 1830 г. восстании в Польше. Он разделял мнение брата о том, что «беспокойства в Польше будут почти гарантиею мира в Европе, ибо-де Россия займется поляками и оставит в покое французов и бельгийцев»[332].

В период Июльской революции во Франции находился Сергей Дмитриевич Полторацкий, бывший офицер, известный в России и за границей журналист, библиограф и библиофил. Его хорошо знали не только в революционной среде Франции[333], но и в Бельгии. Сергей Дмитриевич был одним из участников патриотического банкета, устроенного бельгийскими революционерами-эмигрантами в Париже. На банкете обсуждался вопрос о подготовке восстания в Бельгии, проходил он под девизом «Свобода — власть народу». На пригласительном билете на банкет было указано, что банкет состоится в четверг, 2 сентября 1830 г., его организаторы — Луи де Поттер, Ф.Тильманс и Адольф Бартельс, высланные из Бельгии.

Следует остановиться также на личности князя Петра Борисовича Козловского, который в разгар революции находился в Бельгии, в Остенде. В Центральном государственном архиве литературы и искусства в Москве хранится письмо Козловского от 28 августа 1830 г., написанное в Остенде и адресованное Н.И. Тургеневу[334].

Князь Козловский писал о том, что в Брюсселе «сожгли министерские дома, взяли арсенал и шумели целую ночь, по так как правителей давно нет, они в Гааге, толпа ограничилась только шумом и почти не стреляла. Здесь непременно люди хотят быть французскими подданными, кто бы там ни управлял; никогда не скрываются и говорят об этом публично… Я видел многих эмигрантов и какого рода! Почти все Бонапартовы солдаты, которые надеются на возмущение Бордо и уверяют, что… (неразборчивое слово. — А.Н.) народ восстанет»[335]. Это письмо представляет для нас несомненный интерес, так как оно написано очевидцем бельгийских событий, русским либерально настроенным вельможей. Здесь важно подчеркнуть два момента: во-первых, Козловский говорит о настроениях бельгийцев в первые дни революции и об их стремлении присоединиться к Франции; во-вторых, Козловский упоминает в письме о французских эмигрантах, бежавших в Бельгию еще во времена Великой французской революции. В Брюсселе жил отец одного из самых блестящих республиканцев 30-х годов — член Конвента Жан-Батист Кавеньяк, умерший незадолго до революции, в 1820 г. Здесь же находился знаменитый «организатор побед» Лазарь Карно, бывший член Комитета общественного спасения, в Брюсселе жили Барер, Давид, Сиейес, Тибодо и др.

Несомненно, близкие связи с живыми участниками и свидетелями «революционной грозы» конца XVIII в., рассказы о перипетиях революций влияли на формирование оппозиционных настроений бельгийской буржуазии.

Козловский находился в дружеских отношениях с принцем Оранским и генералом Ван Галеном. Он пытался даже помирить сторонников принца Оранского и восставших бельгийцев. Однако эта попытка ни к чему не привела.

П.Б. Козловский был другом П.Я. Чаадаева, В.Ф. Одоевского, П.А. Вяземского, встречался с Н.И. Тургеневым в Лондоне и Чельтенгаме, горячо обсуждал положение дел в России и Европе. За связи с поляками, за симпатии к ним Козловский фактически был лишен средств к существованию. Ему выплачивали половину полагающейся по закону пенсии, стоял вопрос о лишении его и этой половинной доли. Вот почему Н.И. Тургенев из осторожности в своих письмах к брату называл Козловского «Чельтенгамским приятелем» или сокращенно — «Ч.п.»

*

Что касается позиции Англии в бельгийском вопросе, то об этом можно судить по переписке русских представителей в Лондоне с русским министерством иностранных дел. В ту пору Россию представлял в Англии князь Христофор Андреевич Ливен, который был женат на Дарье (Доротее) Христофоровне Бенкендорф. Надо сказать, что княгиня Ливен в силу своего природного ума и редкой наблюдательности играла более заметную роль в сложных дипломатических интригах, чем ее муж. Дарья Христофоровна сумела создать в Лондоне блестящий салон, где собирались все дипломатические деятели. Чрезвычайно наблюдательная и с детских лет хорошо знакомая с внутренней жизнью русского двора[336], княгиня играла крупную роль в дипломатическом мире и оказывала известное влияние на политику английского правительства в интересах России. Муж постоянно советовался с ней по всем вопросам. Княгиня Ливен не раз писала для мужа донесения в Петербург. Нессельроде, минуя Христофора Андреевича, завел с княгиней непосредственную переписку. Александр I неоднократно беседовал с ней о европейской политике, в 1818 и 1822 гг. по его приглашению княгиня Ливен приезжала на конгрессы в Аахен и Верону.

После Д.X. Ливен осталась обширная переписка и ее воспоминания, небольшая часть которых опубликована в различных журналах, в частности в «Русской старине» за 1903 г.[337]

Некоторые суждения княгини Ливен по поводу бельгийских дел содержатся в ее письме к лорду Грею от 25 августа 1830 г. Вот что она пишет: «Король голландский — друг России[338], он находится под защитой трактатов, и это может привести к войне. Царь любит принца Оранского, как брата. Что мне за дело до этих негодяев бельгийцев и до этих прирейнских провинций, которые вместо того, чтобы обожать своего короля, который относится к ним, как отец, обращают свои взоры к Франции. И эти венгерцы, помышляющие о том, чтобы отложиться! И эти итальянцы, которые волнуются! Даже в самой Вене проявляется нечто вроде общественного мнения, разве все это может быть терпимо! И в сему виной Франция!»[339] Здесь княгиня Ливен явно намекает на то, что французская Июльская революция оказала большое влияние на события в Бельгии и вообще в Европе. В этом же письме Д.X. Ливен говорит о позиции Франции и действиях Талейрана: «Талейран способен на все. Франция не хочет, чтобы дела Бельгии уладились, она хочет лавировать, затянуть их до тех пор, пока она не станет ее добычей, и все добродушие Талейрана не имеет иной цели, как отдать Бельгию в руки Франции. Это будет его политическим завещанием; он возвратит ей то, что она потеряла по его вине»[340].

Судя по депешам X.А. Ливена и А. Матушевича, замещавшего русского посла во время его отсутствия, положение правительства герцога Велингтона осенью 1830 г. было сложным и непрочным. Английское правительство настаивало на заключении перемирия между Бельгией и Голландией. Оно заявляло, что не допустит присоединения бельгийских провинций к Франции. Герцог Велингтон не только страшился общеевропейской войны. Он опасался также последствий давления на бельгийцев с целью заставить их умерить свои претензии. Такое давление могло бы вызвать вооруженное вмешательство Франции, которое неизбежно повлекло бы за собой противодействие Англии. В подобном случае Англия была бы втянута в войну, а этого не желало английское правительство. Поэтому Матушевич писал Нессельроде 15(3) ноября 1830 г.: «Вы обвиняете действия герцога Велингтона в бельгийских делах в трусости. Этот упрек справедлив. Однако вооруженное вмешательство с перспективой общей войны не составляет для Англии маловажного вопроса. Общественное мнение Англии против всякого вооруженного вмешательства. С целью ободрить герцога вы меня уполномочиваете объявить ему, что мы собираем большую армию на нашей границе»[341]. Однако в тот момент Матушевич не считал возможным сообщать Велингтону о готовящемся выступлении русской армии, советовал не разглашать этой тайны, полагая, что такая демонстрация была бы равносильна объявлению войны. Заканчивая это частное письмо Нессельроде, Матушевич писал: «Между тем, чем больше я об этом думаю, тем меньше я могу усмотреть пользы, которую нам принесла бы война, нами вызванная».

На другой день после отправления этого письма герцог Велингтон подал в отставку, и лорд Грей был назначен премьер-министром, а Пальмерстон — статс-секретарем по иностранным делам. Несмотря на перемены в английском правительстве, курс его политики в бельгийском вопросе оставался прежним: не допустить военного вмешательства в бельгийские дела.

Серьезные опасения великим державам, в особенности Англии, Австрии и Пруссии, внушала позиция Франции. В случае присоединения Бельгии к Франции последняя, владея Антверпеном, постоянно угрожала бы Англии; владея Маастрихтом и Люксембургом, — Австрии и Пруссии. Для Франции оказание помощи нидерландскому королю означало бы восстановление Нидерландского королевства, создание которого в 1815 г. было направлено против самой Франции, и трудно было ожидать от нее в тот момент, чтобы она приняла участие в восстановлении невыгодного для себя положения только для того, чтобы доказать преданность договорам 1815 г.

Как только было получено известие о бельгийских событиях, французский министр иностранных дел заявил прусскому послу, что Франция не может допустить, чтобы иностранные войска вступили в Бельгию для подавления восстания, и что всякое вооруженное вмешательство заставит Францию объявить войну вмешавшемуся.

Что же касается Пруссии, то она могла свободно распоряжаться своей армией. Однако после такого решительного заявления Франции Пруссия отказалась от первоначального замысла оказать военную помощь Вильгельму I для подавления восставших бельгийцев. Россия пыталась сломить Пруссию. В докладе Нессельроде Николаю I по этому поводу говорилось: «Графу Дибичу не удалось побудить Пруссию к изолированному выступлению, которое она считает слишком запоздавшим, чтобы спасти крепости, и слишком компрометирующим по отношению к Франции, чтобы согласиться подвергнуться риск у подобной комбинации. С другой стороны, она признает необходимость совместного выступления четырех держав и имеет в виду предпринять необходимые шаги, чтобы вызвать мероприятия и декларации, вследствие которых статьи существующих договоров были бы немедленно применены к восстанию в Бельгии»[342].

Австрийский император, ссылаясь на «гемрафическое положение» своей страны, отвечал, что может оказать Голландии только моральную поддержку. Слабость австрийской армии и необходимость держать сильные гарнизоны в верхней Италии, где национально-освободительное движение получило после Июльской революции во Франии новый импульс, исключали всякое участие монархии Габсбургов в войне против Бельгии, а стало быть, и Франции.

Таким образом, интервенцию в Бельгию не поддержала ни одна из великих держав, и обсуждение бельгийского вопроса решено было передать на рассмотрение у частников Лондонской конференции.

Прежде всего европейским дипломатам предстояло решить вопрос о том, в каком составе собраться на Лондонской конференции и как быть с Францией, где революционное движение в июле 1830 г. свергло законную династию. Casus foederis, предусмотренный в союзном договоре четырех государств 20 ноября 1815 г., остался неиспользованным, и правительство Луи-Филиппа, несмотря на свое революционное происхождение, было признано другими великими державами. Обнаруженное коалицией внутреннее бессилие по этому пункту ее программы, естественно, отразилось и на позиции, которую она должна была занять по отношению к Голландии. Было очевидно, что для решения бельгийско-голландского конфликта нужно искать иной форум, чем коалиция и действия вчетвером, так как уже в самом начале октября между Англией и Францией шли переговоры о Бельгии и участие правительства Луи-Филиппа в решении конфликта Лондон считал совершенно необходимым. Николай I, вначале настроенный против участия Франции в конференции, в конце концов вынужден был уступить настояниям остальных держав. Таким образом, бельгийский вопрос был перенесен на более широкую арену переговоров между пятью великими державами.

Лондонская конференция открыла свои заседания 2 ноября 1830 г. Участниками ее были представители пяти держав: от России — Ливен и Матушевич, от Англии — лорд Пальмерстон, от Франции — Талейран, от Австрии — Эстергази и Весенберг, от Пруссии — фон Бюлов.

Первым формальным актом Лондонской конференции был протокол от 4 ноября 1830 г., по которому предлагалось обеим сторонам прекратить военные действия и каждой из них вывести свои войска за пределы той линии, которая разделяла Голландию и Бельгию до 1814 г. Это перемирие должно было дать возможность пяти державам обсудить создавшееся положение и найти компромиссное решение, которое так или иначе учитывало бы противоречивые интересы. До тех пор, пока возможность иностранного вмешательства в целях подавления бельгийской революции не была отвергнута, предметом внимания и забот была Голландия; теперь центром стала Бельгия, вопрос о ее самостоятельном существовании и положении в Европе.

Великие державы не пошли по пути принудительного возвращения Бельгии к повиновению. Самой активной противницей этого плана выступила Франция, провозгласившая принцип невмешательства. Из числа остальных держав первой убедилась в невозможности реставрации в Бельгии старого порядка Австрия, которая готова была при знать независимое существование этой страны. При этом Австрия ставила два условия: чтобы новое государство не разрывало полностью своих связей с Голландией и было поставлено по отношению к ней в такое положение, которое исключало бы возможность присоединения Бельгии к Франции; чтобы от освобождения бельгийцев не пострадала та система укреплений, которая была воздвигнута в Нидерландском королевстве по настоянию России, Австрии, Пруссии, Англии.

Позиция России по данному вопросу была почти так ой же, как и у Австрии. Задачей конференции, по убеждению России, должно быть «умиротворение Нидерландского королевства посредством изменения условия соединения между Бельгией и Голландией, но с сохранением неприкосновенности этого государства под властью Оранского дома и с полной безопасностью крепостей, охраняющих его независимость». Позиция Англии была менее определенной. Английскому министерству трудно было сразу согласиться с отказом от дальнейшего существования объединенного Нидерландского королевства — детища английской дипломатии.

Однако был один пункт, по которому между Англией, Россией, Австрией и Пруссией была полная солидарность, — они всеми силами старались не допустить присоединения Бельгии к Франции. Все четыре державы готовы были пойти на компромисс, весь смысл которого сводился к тому, чтобы относительная независимость Бельгии явилась вместе с тем и независимостью ее от Франции. Заставив последнюю признать эту независимость, они рассчитывали избегнуть французских домогательств, которые иначе пришлось бы устранять войной.

Францией в данном вопросе руководили иные соображения: ее целью было ослабить по возможности или совсем уничтожить направленную против нее и проходившую вдоль ее границ оборонительную линию крепостей Нидерландского королевства: этому способствовали события, совершившиеся в Бельгии. Поэтому первой задачей Франции было добиться от других держав согласия на ликвидацию Нидерландского королевства.

Первый пункт инструкций, данных Талейрану французским правительством, гласил: «…мы полагаем, что единственный возможный базис соглашения при существующих обстоятельствах заключается в том, чтобы Бельгия была отделена от Голландии и сделана независимым государством под властью суверенного государя»[343].

Этот пункт обосновывался тем соображением, что обстоятельства не дают возможности бороться с совершившимся фактом: путем советов нельзя надеяться подействовать на бельгийцев, а принудительные средства исключаются французским принципом невмешательства. Второй пункт инструкции отражал то беспокойство и неудовольствие, которое внушало Франции существование голландской военной линии вдоль ее северо-восточной границы. Он гласил: «Вы должны прежде всего устранить все предложения, которые могли бы быть вам сделаны, о поручении охраны какой-либо из бельгийских крепостей какому бы то ни было иностранному гарнизону»[344]. Эта часть инструкции доказывала, что французское правительство искало выхода из тягостного положения, создавшегося вследствие существования крепостей.

Между тем 10 ноября в Брюсселе открылся Национальный конгресс. Декретом от 18 ноября 1830 г. была торжественно провозглашена независимость страны. Национальному конгрессу предстояло решить два важных вопроса: о выработке конституции и о выборе короля на бельгийский престол. В самой Бельгии на этот счет существовало несколько мнений.

Основная масса бельгийцев была настроена резко враждебно по отношению к династии Нассау Оранской. Но среди богатых коммерсантов и промышленников Гента, Льежа и Антверпена раздавались голоса в пользу Оранского дома, как это явствует, в частности, из «Заметок о положении Бельгии и ее чаяниях», помеченных грифом «Секретно»[345], найденных нами в одном из дел Архива внешней политики России. В этих заметках говорится: «Вся Бельгия любит своего короля и вспомнит еще о его благодеяниях и благополучии, которого она достигла в его царствование. Бельгия любит принца Оранского, которого она рассматривает как одного из своих сыновей»[346]. Здесь же — резкие выпады против Национального конгресса, который осмелился принять декрет о низложении дома Нассау. Основной вывод, который делает неизвестный нам автор «Заметок…», — вывод о необходимости возобновления союза с Голландией: «Бельгия может найти счастье только в восстановлении своих связей с Голландией …чаяния бельгийцев связаны с именем принца Оранского, который управлял бы ими»[347].

Неизвестный нам автор письма из Антверпена, датируемого 28 февраля 1831 г. (Гурьев счел необходимым переправить это письмо в Петербург как документ, свидетельствующий о политических настроениях бельгийцев), писал: «Партия оранжистов очень многочисленна здесь, в Генте, в части обеих Фландрий и даже в Брюсселе: она менее популярна в Льеже и Монсе и насчитывает мало сторонников в других маленьких пограничных городах, которые хотели бы прежде всего присоединиться к Франции… Оранжистская группировка представляет собой класс благонамеренных буржуа, лавочников, ремесленников и даже рабочих, все это люди, среди которых духовенство и аристократия страны имеют наибольшее влияние. Сторонники оранжистов есть также и среди офицеров, которые хотели бы поставить принца Оранского во главе правительства».

Большой интерес представляет также письмо принца Вильгельма Оранского королю Нидерландов от 10 октября (28 сентября) 1830 г., в котором принц, явно преувеличивая свое влияние и авторитет в Бельгии, рассказывает о настроениях восставших бельгийцев. Вильгельм Оранский сообщает своему отцу о том, что члены Генеральных штатов южных провинций желают вручить ему верховную власть. И далее: «В ременное правительство желает добиться той же цели другими средствами. Гент хочет того же самого, а Люттих, по-видимому, тоже стремится к той же цели, что и Антверпен. Таким образом, имеется, кажется, значительное большинство, желающее одного и того же. По мнению всех, как туземцев, так и иностранцев, ожесточение против голландцев в Брюсселе, а под влиянием последнего и в других провинциях, достигло высшего предела»[348]. Принц Оранский пишет, что умы бельгийцев восстановлены против короля, «против Фритца, одним словом, против Оранского дома, ибо против меня было возбуждение также, как и против остальных членов семьи; по отношению ко мне настроение изменилось только с моим приездом сюда. Этот факт в числе других подтвердил мне и г-н Картрайт, указав, что в Брюсселе имеются три преобладающие партии: французская, республиканская и оранская. Французская партия стоит за герцога Немурского… республиканская партия хочет федеративную республику, а оранская желает из нашей фамилии только меня». Заканчивая это письмо, принц Оранский самоуверенно заявляет: «В настоящем письме ставится крупный вопрос, и, по-моему, он имеет европейское значение. Если я овладею властью, мир будет сохранен, если я этого не сделаю, европейская война неминуема»[349].

Однако большинство членов Национального конгресса выступили против кандидатуры принца Оранского. Более того, 23 ноября депутат конгресса от католической партии Роденбах внес предложение об устранении на вечные времена Оранского дома от бельгийского престола. Роденбах говорил: «Вы провозгласили независимость Бельгии; устранение Оранских есть необходимое дополнение вашего декрета. Вильгельм вел себя как король одной лишь Голландии, по отношению к Бельгии он был лишь деспотом и тираном… Те, которые хотят провозгласить нашим королем принца Оранского, должны подумать о следующем: как войдет этот принц через те самые ворота, откуда недавно с позором бежали его брат и трусливые голландские солдаты? Как войдет он в тот дворец, где пушка провозгласила фатальный декрет об устранении короля? Что станет он делать со сломанными, разбитыми и разбросанными статуями своего отца? Как сумеет внушить доверие к себе сын клятвопреступного отца? Какую искупительную жертву возложит он на гроб храбрецов, похороненных на площади Мучеников? Я прошу вотировать за вечное устранение фамилии Оранских»[350].

Роденбаха поддержал депутат Класс, доказывавший на примере Стюартов и Бурбонов необходимость торжественного устранения Оранских. С несколько иной точки зрения высказался в пользу того же предложения умеренный либерал Нотомб: «Мы стоим перед лицом или европейской войны, или междуусобной, или, наконец, войны против одной лишь Голландии. Европейская война теперь маловероятна, с устранением Оранских будет исключена возможность и междуусобной войны, война же с Голландией неизбежна при всяких обстоятельствах, так как при вступлении Оранского на престол он нам скажет: "Я царствую не в силу избрания в 1830 г., но в силу договоров 1815 г. Я не мог отказаться от прав моего дома"».

Предложение об устранении Оранского дома было принято 151 голосом против 38.

Пока Национальный конгресс в Брюсселе обсуж дал проект конституции и вопрос об избрании короля на бельгийский престол, Лондонская конференция добилась временного прекращения военных действий между Голландией и Бельгией и стала рассматривать меры, которые могли бы, при сохранении независимости Бельгии, обеспечить равновесие в Европе.

20 декабря 1830 г. пять великих держав окончательно признали независимость Бельгии и устранение Вильгельма I с бельгийского престола. Однако в протоколе ясно сказано, что проблема тем самым еще не решена. Он, в частности, гласит: «Полномочные представители собрались сюда, чтобы обсудить меры, имеющие целью преодолеть расстройство, внесенное бельгийскими беспорядками в созданную договорами 1814 и 1815 гг. систему. Устанавливая этими договорами соединение Бельгии и Голландии… державы имели в виду укрепить подлинное равновесие в Европе и обеспечить общий мир». Далее в этом протоколе говорится, что так как в результате последних событий смысл соединения Бельгии с Голландией утрачен, то конференция обсудит и выработает новые начала, способные сочетать будущую независимость Бельгии с условиями договоров, с интересами и безопасностью других государств и с сохранением европейского равновесия[351].

Решение Лондонской конференции об устранении Вильгельма с бельгийского престола вызвало протест голландского кабинета. В депеше от 28(16) декабря 1830 г. Н.Д. Гурьев сообщал Нессельроде, что протокол Лондонской конференции от 20 декабря произвел на короля крайне неприятное впечатление. Вильгельм I надеялся, что державы будут настроены по отношению к нему благоприятно, а вместо этого «Голландия оставлена на произвол судьбы»[352]. Фальк, представитель нидерландского правительства на Лондонской конференции, заявляя протест, говорил об административном отделении Бельгии как возможном способе ее умиротворения и сохранения за королем власти над нею. Вскоре протест был получен и от Вильгельма. В резких выражениях король упрекал конференцию, которая вместо успокоения Нидерландов занялась разрушением королевства. Этот королевский протест не был занесен в протокол конференции и оставлен был без всякого ответа.

Признав независимость Бельгии от Голландии, конференция определила границы обоих государств: за Голландией были признаны границы 1790 г. и, следовательно, постлиминиум (т. е. владения, которые ей принадлежали в прошлом); кроме того, за Оранским домом оставался Люксембург. По отношению к Бельгии этот принцип не был соблюден, и она должна была отказаться от права на Восточную Фландрию, часть Лимбурга, Маастрихт и Люксембург. Правда, взамен этого она получила Льеж, 10 французских кантонов и герцогство Бульонское, которым она не владела в 1790 г. и которое было присоединено к ней как к части Нидерландского королевства при образовании государства Вильгельма I.

Что касается государственного долга бывшего Нидерландского королевства, то на долю Бельгии пала почти половина его, точнее 16/31. Это решение Лондонской конференции не могло, естественно, удовлетворить Бельгию, которая должна была заплатить слишком дорого за согласие Европы признать факт совершившегося отделения Бельгии от Голландии.

Неудивительно, что Национальный конгресс 1 февраля 1831 г. выразил протест против решений Лондонской конференции[353]. В этом протесте говорилось: «Принимая во внимание, что миссия Лондонской конференции ограничивалась филантропической ролью и что она имела в виду прекратить пролитие крови, не вмешиваясь в вопросы, касающиеся интересов спорящих сторон; что бельгийский народ не задается завоевательными планами и не стремится к увеличению своей территории в ущерб другой стороне; что в 1795 г. и позднее Голландия уступила левый берег Шельды и свои права на Лимбург взамен земель, которыми она теперь владеет и которые раньше принадлежали Бельгии и добровольно примкнули к бельгийской революции 1830 г.; что бельгийский народ на основании постлиминиума владеет Люксембургом, Лимбургом и левым берегом Шельды, — принимая все это во внимание, конгресс протестует против всякой попытки уменьшить территорию Бельгии и навязать ей без согласия народных представителей какие-либо границы; конгресс ни в коем случае не откажется от своих суверенных прав в пользу иностранных кабинетов, он никогда не подчинится решению, уничтожающему целость территории и права народного представительства, он будет постоянно требовать от иностранных правительств соблюдения принципа о невмешательстве в жизнь бельгийского народа»[354].

В противовес Национальному конгрессу нидерландское правительство официально заявило, что оно признает для себя обязательными постановления Лондонской конференции. Тем самым Вильгельм I оказывался вынужденным пойти на признание независимости Бельгии и отказаться от своих претензий на нее.

Положение Бельгии было в это время очень сложным: страна, независимость которой была признана державами, подписавшими в 1815 г. Парижский мир и косвенно заставлявшими Вильгельма признать эту независимость, протестовала теперь против великих держав и отказывала им в праве вмешиваться в ее спор с Голландией. Маленькая Бельгия бросила вызов не только Вильгельму I, но и Англии, Австрии, России и Пруссии. Подобная смелость в значительной мере объяснялась тем, что Франция тайно поддерживала брожение в Бельгии и, желая сохранить там свою популярность на случай каких-либо новых осложнений, не подписала акта конференции, устанавливавшего точные условия мира между Бельгией и Голландией.

Что касается Австрии, то ей было не до войны — она была занята борьбой с национально-освободительным движением в Италии. Правительство Николая I поглощено было усмирением польского восстания. Англия не хотела брать на себя роль европейского жандарма и навязывать Бельгии неприемлемый для нее мир. Пруссия понимала, что вступление прусской армии в пределы Нидерландов для поддержки Вильгельма I будет встречено не только протестом со стороны Франции, но и переходом ее войск через франко-бельгийскую границу. Противоречие между державами и революционные настроения в Европе придавали бельгийскому Национальному конгрессу смелость и позволяли ему протестовать против их решений. Поведение бельгийского конгресса было доказательством силы революции и шаткости позиций европейских держав.

Между тем Национальный конгресс приступил к избранию короля Бельгии. Число претендентов на престол было довольно значительное[355]: сын Луи-Филиппа герцог Немурский; герцог Лейхтенбергский; эрцгерцог Карл; герцог Рейхштатский; брат неаполитанского короля принц Капуйский; принц Оттон Баварский; герцог Луккский; герцог Иоанн Саксонский; принц Сальмский; принц Кариньянский; принц де Линь; Сюрле де Шокье; Феликс де Мерод, Шарль Рожье, Лафайет, Шатобриан и т. д.

Еще до созыва конгресса Временное правительство отправило Жандебьена в Париж и Ван де Вейера в Лондон, чтобы выяснить отношение французского и английского правительств к кандидатуре сына Луи-Филиппа герцога Немурского. В Лондоне Ван де Вейеру дали понять, что кандидатура герцога не будет одобрена Англией, ибо Англия видит в этом по пытку усилить влияние Франции в Бельгии, чтобы впоследствии присоединить ее к своим владениям. Почти столь же категоричным был и ответ французского правительства Жандебьену. Франция не скрывала возможности общеевропейской войны в случае провозглашения герцога Немурского бельгийским королем, хотя и утверждала, что она не желает войны и что в интересах самой Бельгии сохранение мира.

Кандидатура герцога Немурского, таким образ ом, была устранена двумя влиятельными кабинетами Европы. Тогда была выдвинута новая кандидатура — малолетнего принца Оттона Баварского. Но она вызвала, естественно, недоумение в Бельгии. Бельгийские деятели остановили свое внимание на герцоге Лейхтенбергском, сыне Евгения Богарне. Эта кандидатура, однако, не устраивала Луи-Филиппа, не желавшего создавать у французской границы очаг бонапартизма. 21 января 1831 г. французский министр иностранных дел Себастиани сообщил дипломатическому комитету Бельгии, что французское правительство «видит в избрании герцога Лейхтенбергского комбинацию, способную нарушить спокойствие Франции, и самым категоричным образом заявляет, что оно не признает этого выбора»[356]. Бельгия оказалась, таким образом, в затруднительном положении. Лондонской конференции пришлось считаться с мнением французского короля, и она вынуждена была принять специальный протокол о принце Августе Лейхтенбергском. В этом документе говорится, что ни один из трех дворов (Англии, Франции, России) не признает принца Августа Лейхтенбергского в качестве суверена Бельгии даже в том случае, если он будет признан брюссельским конгрессом[357].

28 января 1831 г. Национальный конгресс приступил к избранию короля. Первым выступил Лебо, один из наиболее влиятельных депутатов: «Перед нами три кандидатуры: принц Оранский[358], герцог Немурский и герцог Лейхтенбергский. Принц Оранский означает гражданскую войну и национальную гибель; принятие кандидатуры герцога Немурского равносильно объявлению немедленной войны всей Европе; герцог Лейхтенбергский может вызвать войну с Францией. Я не могу быть слепым панегиристом предлагаемой мною кандидатуры, и я не скажу, что она безукоризненна во всех отношениях. Бельгия поставлена в такие условия, что она должна изо всех зол выбрать наименьшее, и мы должны избежать войны с Англией, на сторону которой встанут все северные государства. Европа не допустит, чтобы Франция достигла Рейна, так как в этом случае 40-миллионная французская держава явится серьезной опасностью для европейского мира. Избрав герцога Лейхтенбергского, мы заявим Европе, что не хотим быть вассалами Франции и что стоим на почве трактатов 1814 и 1815 гг., и поверьте, что все европейские правительства это признают»[359].

Депутат Дево поддержал Лебо и в свою очередь заявил: «Я всем сердцем симпатизирую французам, но не следует забывать, что Франция с презрением относится к иностранцам. Бельгийцы на опыте узнали, что означает французское господство, и всем понятно, что избрание герцога Немурского есть начало присоединения Бельгии к Франции. В течение многих веков мы переносили господство иноземцев, мы поочередно были испанцами, австрийцами, французами, голландцами — вот уже четыре месяца, как мы сделались бельгийцами, останемся же бельгийцами!»[360] Несмотря на то что Луи-Филипп официально заявил, что он не примет короны для герцога Немурского, кандидатура этого принца все-таки тайно поддерживалась в Брюсселе французскими агентами. Французский министр иностранных дел Себастианн заявил, что правительство не соглашается с последними протоколами Лондонской конференции (от 1 февраля). В то же время он дал понять, что Франция откажет Бельгии в прежней дружбе, если последняя признает своим государем герцога Лейхтенбергского. Северные державы (Россия, Австрия и Пруссия), напротив, старались высказать свое расположение к этому кандидату, не столько для того, чтобы добиться для него победы, сколько для того, чтобы принудить его противника — герцога Немурского снять свою кандидатуру.

В день выборов велась ожесточенная борьба между претендентами на престол. 3 февраля на конгрессе в Брюсселе за герцога Немурского было подано 89 голосов, за герцога Лейхтенбергского — 67, за эрцгерцога Карла Австрийского — 35 голосов. После второй баллотировки распределение голосов оказалось иным: за герцога Немурского — 97 голосов, за герцога Лейхтенбергского — 74 и за эрцгерцога Карла — 21 голос[361].

Таким образом, Национальный конгресс провозгласил бельгийским королем герцога Немурского. К нему из Брюсселя была отправлена депутация во главе с председателем конгресса Сюрле де Шокье. Луи-Филипп отказался, однако, дать разрешение своему сыну принять корону и заявил, что «пример Людовика XIV и Наполеона должен служить предостережением против губительной попытки создавать троны для своих сыновей»[362]. Вернувшись из Парижа, Сюрле де Шокье сообщил конгрессу об отказе Луи-Филиппа. Конгресс постановил продлить свои полномочия до выборов нового короля и назначил временным регентом королевства барона Сюрле де Шокье, предоставив ему почти королевскую власть. Временное правительство подало в отставку, и Шокье поручил де Герлаху составить министерство получившего к тому времени международное признание бельгийского королевства.

Однако в этот момент Бельгии стала угрожать серьезная опасность со стороны Лондонской конференции. Отказ Национального конгресса признать продиктованные Бельгии и Голландии мирные условия, отсутствие подходящего кандидата на бельгийский престол, внутреннее брожение, охватившее страну вследствие неопределенности положения, происки оранжистов — все это явно раздражало дипломатов, среди которых появилось течение в пользу раздела Бельгии между Англией, Францией, Пруссией и Голландией. Бельгии угрожала участь Польши как раз в тот самый момент, когда с французской и английской трибун раздавались голоса протеста против «великого политического преступления прошлого века» и когда парламенты обеих стран упрекали французский и английский кабинеты в бездушии и индифферентизме к несчастной Польше. Вполне возможно, что слухи о ближайшем разделе Бельгии были пущены с расчетом повлиять на «смелый» конгресс и заставить его или принять мирные условия, или поскорее покончить с регентством и с другими временными мероприятиями и избрать короля, угодного державам — участницам Лондонской конференции.

Какова же была позиция царской России в вопросе о выборе короля на бельгийский престол? Еще в письме от 15(3) ноября 1830 г. Матушевич предложил Нессельроде план действий в бельгийском вопросе, который был одобрен царским правительством и впоследствии принят Лондонской конференцией. Матушевич в этом частном письме писал: «Что касается бельгийского дела, вот план, который мне представляется наиболее практичным. Посмотрим сперва на наше положение. Во-первых, мы не можем вмешаться с оружием в руках. Ни Англия, ни Австрия, ни Пруссия не намерены вмешиваться. Почему это должна сделать Россия? Меня спросят, что следует делать? Прежде всего не пробовать невозможного и затем сделать две следующие простые вещи …во — первых, противопоставить беспорядку единственное средство, дающее некоторый луч надежды. Во-вторых, спасти Бельгию от Франции и Голландию от Бельгии. Средство заключается в содействии избранию принца Оранского (на бельгийский престол), что не кажется особенно трудным. В таком случае общим семейным актом будет определен порядок престолонаследия в Голландии и Бельгии и между обеими странами сохранится только торговый союз. Средство же для спасения Бельгии от Франции и Голландии от Бельгии было бы следующее: пять держав гарантируют сообща посредством протокола или трактата существование бельгийского королевства и объясняют, что ни одна из них не может ни в каком случае ни нападать на него, ни занимать его без согласия четырех других держав и что, кроме этого, они гарантируют равным образом Голландию от всякого нападения со стороны Бельгии»[363].

Вначале этот план Николай I не одобрил, он считал, что война неизбежна. Однако восстание в Польше изменило первоначальные замыслы русского императора.

В декабре 1830 г., когда польское восстание было уже в полном разгаре, русским уполномоченным на Лондонской конференции были даны инструкции, согласно которым они обязаны были: 1) заботиться о сохранении бельгийской короны за Нассауским домом; 2) согласиться на полное отделение Бельгии от Голландии, поскольку этого желает нидерландский король; 3) не соглашаться на вступление на бельгийский престол представителя иностранной, т. е. не Оранской, династии. Фамильным актом должны определяться взаимные отношения между Бельгией и Голландией. Если же конференция выскажется в пользу иностранного принца, то государь примет к сведению такое решение и даст своим уполномоченным новые инструкции[364].

Как видим, в этой инструкции уже и речи нет о вооруженном вмешательстве России в бельгийские дела. Полное отделение Бельгии от Голланди и признается вполне возможным, но вместе о тем высказывается мысль о сохранении тесной связи между обеими странами при помощи фамильного акта и коммерческого союза.

В конце концов русские уполномоченные подписали протокол Лондонской конференции от 20(8) декабря 1830 г., которым признавалась независимость Бельгии от Голландии. И X.А. Ливен и А. Матушевич опасались, что попытка заставить бельгийцев вернуться под власть нидерландского короля вынудила бы их броситься в объятия французов. В общем донесении от 24(12) декабря 1830 г. Ливен и Матушевич писали, что «эта независимость лучше французской оккупации»[365]. Соглашаясь на провозглашение независимости Бельгии, русские уполномоченные старались добиться провозглашения вечного нейтралитета Бельгии с целью сохранить за этой страной значение «барьера против Франции».

Нидерландский король вынужден был утвердить декабрьский протокол Лондонской конференции и признать тем самым независимость Бельгии. Но при этом он поставил свои условия — в отношении границ, государственного долга и торговли бельгийцев с голландскими колониями.

Русский император, одобряя в целом декабрьский протокол, протестовал против так называемого «права невмешательства», которым стремилось воспользоваться французское правительство по отношению к Бельгии. Известно, что английское правительство также поддерживало принцип невмешательства и считало его лучшей гарантией европейского мира. Царское правительство заявило французскому и английскому кабинетам, что оно никогда не признает этого принципа и, в частности, его применения к бельгийской революции. Другое условие, поставленное Николаем I, касалось взаимоотношений Бельгии и Голландии в будущем. Русский император продолжал категорически противиться разрыву всякой связи между обеими странами. Оп предписывал своим уполномоченным на конференции настаивать на избрании принца Оранского на бельгийский престол. Если эта кандидатура будет отвергнута, то русские уполномоченные обязаны заявить, что только избрание принца Оранского представляет все выгоды и не установить этой связи между Бельгией и Голландией значило бы в действительности присоединить Бельгию к Франции. По мнению Николая I, возвращение бельгийцев под власть Оранского дома было бы победой, одержанной над революцией.

Согласно инструкции, полученной из Петербурга, X.А. Ливен объявил английскому министерству, что не подпишет акта, которым бельгийская корона будет предложена не принцу Оранскому.

Между тем Талейран от имени французского короля потребовал на конференции «исправления» французских границ, в силу которого герцогство Люксембургское и герцогство Бульонское вместе с некоторыми бельгийскими крепостями отошли бы к Франции. Претензия французского уполномоченного возмутила членов конференции, особенно Пальмерстона, который поставил князю Талейрану категорический вопрос: намерена ли Франция настаивать на своей претензии? Талейран через несколько дней подписал декларацию, согласно которой великие державы отказывались использовать Бельгию для увеличения своих территориальных владений или для приобретения там исключительного влияния.

Протокол 20 января 1831 г. определил границы Бельгии и провозгласил ее вечный нейтралитет. Против вечного нейтралитета Бельгии представителями Пруссии и Австрии было высказано то соображение, что таким постановлением отдаляются от Франции «пункты атаки» против нее. На это был дан ответ, что особое положение бельгийских крепостей было создано с оборонительной, а не с наступательной целью. Лорд Пальмерстон привел в пользу нейтралитета еще один довод: «Бельгийцы во все времена были беспокойным и бунтующим народом. Казалось необходимым принудить его в известной степени к мирной жизни и заставить его обратить все свое внимание на торговлю и промышленность, благодаря которым бельгийцы будут с каждым днем все более опасаться Франции и будут более расположены к Голландии»[366]. В связи с этим представляется вполне понятным план раздела Бельгии между Францией, Пруссией и Голландией, выдвинутый французским министром иностранных дел Себастиани и секретно сообщенный некоторым участникам конференции. Доводы Себастиани были следующие: «Бельгийцы оказались неспособным народом; они толь ко умеют расстраивать свою страну и тревожить другие; они делают скандал на всю Европу благодаря их безрассудству и нарушают ее спокойствие своими насилиями». Однако лорд Пальмерстон через Гренвиля в Париже заявил, что английское правительство никогда не допустит исполнения этого плана.

Вопрос о будущем короле Бельгии оставался все еще открытым. Следует отметить, что поведение нидерландского короля осложняло и без того запутанный бельгийский вопрос. Вильгельм I то отменял блокаду р. Шельды и Антверпена, то опять ее восстанавливал; то давал своему сыну, принцу Оранскому, разрешение вступить на бельгийский престол, то снова отказывал в разрешении. В октябре 1830 г. король согласился на избрание сына, а в январе 1831 г. он опять настаивал на своих собственных правах на бельгийский престол. Русские уполномоченные были связаны словом, данным Николаю I, поддерживать кандидатуру принца Оранского. Вначале лорд Пальмерстон обещал поддержать кандидатуру принца Оранского, но уже в конце 1830 г. он убедился, что партия принца Оранского в самой Бельгии малочисленна и потому имеет мало шансов на успех. Князь Ливен доказывал обратное. Тогда лорд Пальмерстон посоветовал ему отправить в Бельгию человека, который на месте убедится, что бельгийцы не хотят иметь принца Оранского королем. Эта идея понравилась русскому послу, и он поручил барону Крюденеру в качестве «простого путешественника» отправиться в Бельгию. 14 февраля Крюденер представил князю Ливену отчет о своем путешествии. В Брюгге Крюденер застал господство священников, население этого города ненавидело Оранский дом. Напротив, в Генте барон встретил много убежденных приверженцев принца Оранского. Этот город отправил к принцу депутацию с предложением вступить на бельгийский престол. В Антверпене партия оранжистов была довольно многочисленна, но все-таки будущность Бельгии была связана с Брюсселем. Здесь некий граф Дюшатель усиленно агитировал в пользу принца Оранского. Основной вывод, к которому пришел Крюденер, был тот, что среднее и высшее сословие в Бельгии настроено в пользу кандидатуры принца Оранского, но римско-католическое духовенство и слышать о ней не хочет.

Вопрос о выборе короля снов а откладывался на неопределенное время. Кандидатура герцога Немурского была отвергнута. Принц Оранский, судя по донесениям и Гурьева и Голицына, не мог у же надеяться на избрание. Англия в конце апреля 1831 г. осторожно выдвинула свою кандидатуру — принца Леопольда Саксен-Кобургского, которого в 1830 г. собирались сделать греческим королем. Франции дали понять, что этот будущий бельгийский король вступит в брак с дочерью Луи-Филиппа.

В Бельгии эта кандидатура вызвала недовольство, причем самым яростным противником оказалась католическая пресса. Так, католическая газета «Emancipation», выходившая в Брюсселе, в номере от 29 апреля 1831 г. в статье под заглавием «Принц Леопольд» писала следующее: «Если принц Леопольд и не послужит причиной гражданской войны, то все же избрание его королем Бельгии окажется гибельным для нашей торговли и промышленности, потому что, отвергнутый целыми провинциями, руководимыми всегда своими частными интересами, а также большим числом граждан, которые будут против его выбора в силу национального чувства, новый король явится причиной бесконечных раздоров, благодаря оппозиции людей самых противоположных мнений. Характер Леопольда слишком известен, чтобы ошибаться в оценке его. Он вызывает сильную антипатию со стороны обеих наций, он является причиной всеобщего недоверия в настоящем и, несомненно, послужит причиной революционного кризиса в будущем, так что его кандидатура стоит в резком противоречии с интересами Бельгии вообще и с интересами Брюсселя в частности. Она является предвестником не спокойствия, а бури».

Леопольд I (1790–1865) был сыном герцога Франца Саксен-Кобургского. В 1808 г. он поступил на русскую службу и сопровождал императора Александра I в Эрфурт. По требованию Наполеона Леопольд временно оставил службу в России, но в 1813 г. снова вступил в русскую армию. В 1816 г. Леопольд принял английское подданство и женился на принцессе Шарлотте, которая вскоре умерла. Отказавшись от предложенной ему греческой короны, он принял бельгийскую в 1831 г.

В тот же день газета «Gazette de deux Flandres» напечатала манифест католической партии, отвергавшей нового кандидата. «Journal d'Anvers», орган умеренного направления, так оценивал эту кандидатуру: «Вопрос о королевской кандидатуре принца Саксен-Кобургского волнует и умы и прессу. Оппозиция сильна, потому что она состоит из партии католической и партии французской, потому еще, что в самой партии, отстаивающей независимость Бельгии, имеется много противников принца среди политических деятелей и среди людей, преданных материальным интересам общества. С другой стороны, за эту кандидатуру стоит масса людей, утомленных революцией, которые жаждут восстановления порядка и мира, которые готовы броситься в объятия первого попавшеюся принца, признанного конгрессом, в надежде на то, что он возвратит им потерянное ими имущество». «Соurrier de la Sambre» от 13 мая также высказал свое мнение по поводу кандидатуры принца Саксен-Кобургского: «Нам могут возразить еще, что наш монарх обязан принести присягу на верность конституции. Но ведь и Вильгельм клялся в том, что будет поддерживать основные законы; точно так же и Карл X принял присягу в том, что будет свято следовать указаниям хартии. И чем же оказались эти присяги? Словами короля… пуфом! Поэтому нам кажется, что в интересах как либералов, так и католиков следует не допускать до трона такого человека, религия которого по существу своему враждебна принципам нашей революции, так как враждебна полной свободе, свободе для всех, без которой не может быть ни отечества, ни прочного благоденствия».

«Emancipation» в номере от 26 апреля снова возвращалась к вопросу о королевской кандидатуре в статье под заглавием «Логика фактов и логика фраз»: «В Бельгии дрались в сентябре, потом пошли дальше, и через пять недель страна была освобождена; наш враг, пораженный ужасом, только ждал появления элузников, чтобы очистить нам линию Мааса, левый берег Западной Шельды и правый берег Восточной Шельды. В ноябре дипломатия вмешалась в наши дела; наши переговоры велись при помощи вербальных нот; мы узнали цену бумажных протоколов; в наших родных палестинах появились доморощенные Талейраны. Шассе занял Антверпенскую крепость, Диббет в Маастрихте заготовлял для войск съестные припасы: пруссаки заняли Люксембургскую крепость; голландцы оскорбляют наши аванпосты во Фландрии; трудности нашего положения все увеличиваются; интриги идут своим чередом; ход революции задержан, и мы увязли по уши в грязи благодаря как своей, так и иностранной дипломатии».

Несмотря на агитацию католической прессы, Национальный конгресс 4 июня 1831 г. избрал Леопольда Саксен-Кобургского бельгийским королем большинством в 137 голосов против 48. В Лондон тотчас же была отправлена торжественная депутация из четырех членов брюссельского Национального конгресса. Леопольд принял бельгийских депутатов и объявил им, что, пока конгресс не примет «оснований отделения Бельгии от Голландии» и пока не решены вопросы относительно бельгийских границ, торговли и финансов, он отказывается принять корону.

Как же отнесся к кандидатуре Леопольда нидерландский король? Он не протестовал против нее, а, наоборот, выразил готовность уступить свои права на Бельгию, скорее, этому принцу, чем отречься от них в пользу своего сына Вильгельма Оранского, Предложение принцу Леопольду бельгийской короны вызвало неудовольствие Николая I, возмущенного в свое время отказом Леопольда от греческой короны. Но здравый смысл подсказывал ему, что если сам нидерландский король доволен этим избранием, то России не подобает протестовать против нею. Ливен и Матушевич получили в мае 1831 г. из Министерства иностранных дел соответствующие инструкции с предписанием согласиться с мнением нидерландского короля и решением Лондонской конференции, но не признавая формально принца Леопольда бельгийским королем.

Столь затяжное решение споров о кандидате на бельгийский престол послужило сюжетом одного из стихотворений Беранже «Совет бельгийцам», написанного в 1830 г.

По предложению Пальмерстона Лондонская конференция установила для Бельгии и Голландии последний срок принятия ее постановлений — 1 июня. Если к этому сроку Бельгия не исполнит требований великих держав, то последние вынуждены будут считать себя в войне с ней.

Наступило 1 июня, но ни король нидерландский, ни бельгийцы не приняли предложенных Лондонской конференцией «оснований отделения». На заседании 1 июня брюссельский конгресс избрал принца Леопольда бельгийским королем, но не исполнил предварительно условий, поставленных Лондонской конференцией. По донесению Гурьева Ливену из Гааги от 14(2) июня 1831 г. можно судить о напряженной обстановке в Гааге в этот период. Получив меморандум Лондонской конференции от 1 июля о признании ее постановлений, Гурьев решил поставить в известность министра иностранных дел Нидерландского королевства барона Верстольк де Селен о полученных инструкциях. Суть этих инструкций сводилась к следующему: «Необходимо поддержать короля на примирительной линии, на которой он находится, принимая основы разделения; предотвратить с его стороны всякие комбинации, враждебные естественному ходу и соответствующие его истинным интересам, которым он следовал до сих пор; помешать, наконец, чтобы он не предпринял агрессивные меры против бельгийцев, и в то же время оказать возможную и эффективную поддержку державам, если он будет атакован». Таковы были рекомендации Лондонской конференции, переданные через барона Верстольк де Селен Вильгельму.

Через два дня министр иностранных дел Нидерландского королевства сообщил ответ короля. Вильгельм I заявил, что, если бельгийцы не примут «основ разделения», он будет действовать согласно его достоинству и интересам его народа. Таким образом, нидерландский король, несмотря на настоятельные рекомендации Лондонской конференции умерить воинственный пыл, продолжал упорствовать и угрожать бельгийцам военными мерами. События 2 августа 1831 г. полностью это подтвердили.

Положение Бельгии все еще оставалось неопределенным. Протокол Лондонской конференции от 20 января 1831 г. заключал важное для Европы постановление, что Бельгия будет нейтральным государством. Во второй части этого протокола (№ 11) говорилось следующее: «Полномочные представители единогласно полагают, что пять держав во имя общих своих интересов и взаимного своего согласия… должны дать торжественное свидетельство и бесспорное доказательство своего твердого намерения не искать в соглашении о Бельгии — как и вообще ни в каких других соглашениях — ни территориальных приращений, ни исключительного влияния и отдельных выгод, и решения даровать этой стране и всем государствам, ее окружающим, лучшие гарантии спокойствия и безопасности. Следуя этим началам, и в этих спасительных видах полномочные представители решили присоединить к предшествующим статьям еще следующие:

ст.5. Бельгия в тех границах, которые будут установлены и начертаны на основании ст. 1, 2 и 4 настоящего протокола, составит постоянно нейтральное государство. Пять держав гарантируют ей этот постоянный нейтралитет, а равно целостность и неприкосновенность ее территории в вышеуказанных границах.

Ст. 6. В справедливую взаимность, Бельгия будет обязана соблюдать этот нейтралитет по отношению ко всем остальным державам и не нарушать их внутреннего и внешнего спокойствия»[367]. Согласно тому же протоколу от 20 января 1831 г., Люксембург, на который Бельгия предъявила притязания как на составную часть своей территории, должен был оставаться под властью нидерландского короля, которому присуждены были также Маастрихт и устье Шельды.

В соответствии с другим протоколом от 27 января 1831 г. государственный долг Нидерландского королевства подлежал разделению между Голландией и Бельгией, которая должна была принять на себя 16/31 общей его суммы.

Провозглашение Лондонской конференцией «постоянного нейтралитета» Бельгии державы считали своим большим успехом. Франция, в частности, рассчитывала, что это приведет к ликвидации созданной в 1815 г. враждебной ей политической системы и барьера из 30 бельгийских крепостей, составлявших постоянную угрозу на ее северной границе. Но, с другой стороны, протокол № 11 лишал Францию права подчинять Бельгию, как «постоянно нейтральное» государство, своему влиянию.

Переговоры о принятии Бельгией выработанных конференцией решений зашли в тупик в момент выбора кандидата на бельгийский престол. Для Бельгии политически необходимо было, чтобы принц Леопольд принял предложенный ему престол (ведь конгресс уже проголосовал за монархию, поэтому только королевской властью могла быть довершена политическая организация страны, а другого кандидата не было). Для принца Леопольда чрезвычайно важно было вступить на престол только тогда, когда окончательно выяснится международное положение Бельгии. Его признание было обусловлено признанием Бельгии, а признание Бельгии — принятием ею 11-го январского протокола. Протест Национального конгресса против одиннадцатого протокола сделал бы это невозможным. Поэтому все усилия были направлены на изменение протокола: со стороны Бельгии потому, что таким путем ей гарантировали короля; со стороны принца Леопольда потому, что этим ему гарантировали Бельгию. К этому присоединялись также и политические интересы европейских держав. Было потрачено столько сил и времени, чтобы найти «нейтрального» кандидата на бельгийский престол, что отказаться от достигнутого результата они не хотели.

Все эти факты привели к тому, что Лондонской конференцией был принят 26-й протокол от 26 июня 1831 г. В этом протоколе было решено «испробовать новые пути соглашения» по бельгийскому вопросу и предложить Бельгии и Голландии пересмотренный и видоизмененный текст статей, которыми должно было определяться международное положение Бельгии. Новый текст состоял из 18-ти статей и отличался от январских постановлений главным образом двумя пунктами, явившимися уступкой требованиям бельгийцев. Первый пункт касался границ нового государства; второй — носил более принципиальный характер: 18 статей были облечены в форму проекта договора Бельгии с другими державами, этим признавалось, что они могут стать обязательными лишь с ее согласия. Подобная форма должна была успокоить бельгийское общественное мнение. Она означала отказ Лондонской конференции от теории полновластной Европы, своей волей определявшей права и обязанности Бельгии, независимо от ее желания. Согласно этим 18-ти пунктам государственный долг не должен был уплачиваться Бельгией в размере 16/31, а был разделен на бельгийский государственный долг до 1815 г. и голландский долг до этого года. Каждое государство обязалось платить лишь свой долг. Только за время существования объединенного Нидерландского королевства долг считался общим, Бельгия и Голландия должны были его погашать в одинаковом размере. Участки земли, находившиеся в Бельгии, но принадлежавшие Голландии, подлежали по соглашению с бельгийским королем обмену на такие же бельгийские участки, находившиеся в Голландии. Между бельгийским королем, Германским союзом и Вильгельмом I должен быть выработан особый договор о Люксембурге, и до его принятия сохранялся status quo, часть Лимбурга оставалась за Голландией[368].

Эти условия, более выгодные для Бельгии, чем выработанные конференцией в январе, были приняты бельгийским правительством. Но в самой Бельгии началось брожение, бельгийцы с негодованием говорили о возможности каких-либо территориальных у ступок олландии, требовали удержания Люксембурга и во всем обвиняли «изменников» министров, предпочитавших немедленной войне гибель свободного отечества. Недовольство было так сильно, что в Льеже, Лувене и некоторых других городах готовились к нападению на Брюссель, чтобы покончить с «изменниками, продавшими Бельгию». Конгресс был завален петициями об отклонении «ненавистных и пагубных» 18-ти пунктов. Такое настроение в стране не могло не отразиться на работе конгресса, никто не решался приступить к обсуждению мирных условий, продиктованных Лондонской конференцией.

Наконец, 1 июля депутат Национального конгресса Ван Сник заявил: «Нередко спрашивают, кто из депутатов осмелился взять на себя моральную ответственность за принятие 18-ти пунктов. Я — этот депутат. И я думаю, что делаю доброе дело. Я внес соответствующее предложение и прошу господина председателя проч есть его». Предложение это гласило, что конгресс принимает предварительные условия мира в том виде, в каком они предлагаются Лондонской конференцией. В ответ па это с галереи раздались крики: «Да здравствует война! Министров на фонарь! Смерть изменникам!»[369]

2 июля речью депутата де Брукера началось обсуждение 18-ти пунктов. Шарль де Брукер критиковал сам принцип вмешательства Европы в бельгийские дела и отрицал за конгрессом право определять границы Бельгии. «Бельгия, — воскликнул Брукер, обращаясь к министрам, — существует раньше вас, раньше самого конгресса; народное восстание, природа, история, народная воля создали Бельгию, и вы не можете ее дробить по собственному усмотрению. Среди тех, кто послал вас сюда, есть ли хоть один человек, который дал вам мандат, чтобы продать его Голландии или обменять его на другой предмет?»[370] Министры, в том числе министр иностранных дел Лебо, доказывали преимущества новых мирных условий по сравнению со старыми: Восточная Фландрия не участвовала в революции, и, если ее так отстаивают, это объясняется желанием пользоваться Шельдой. Но раз свобода навигации по Шельде будет гарантирована, можно отказаться от увеличения территории Бельгии за счет Восточной Фландрии. Оппозиция слишком пессимистически смотрит на Лимбург, полагая, что им владеет Голландия. Уступая последней наши земельные участки в Гельдерне и Северном Брабанте, мы обеспечим за собой Лимбург. Что касается Люксембурга, то в новом трактате не говорится, что он принадлежит на правах личной собственности Оранскому и есть, следовательно, надежда тем и ли иным путем, например за известную плату, получить его обратно. Наконец, пункт о разделении долга очень выгоден для Бельгии, и было бы ошибкой, если бы не было проявлено готовности идти на уступки.

В течение целой недели велись горячие споры между сторонниками мира и приверженцами войны. Наконец, 9 июля большинством голосов (126 — за, 70 — против) Национальный конгресс одобрил мирные условия. 11 июля в Лондон прибыла депутация и объявила, что брюссельский Национальный конгресс принял 18 статей. Теперь принц Леопольд мог совершить свой въезд в Бельгию в качестве короля.

Однако нидерландский король не только не принял договора 18-ти статей, но, напротив, ссылаясь на то, что Бельгия не приняла в указанный ей срок январского протокола, объявил, что перемирие окончено, и начал против нее военные действия.

Гурьев в очередном донесении из Гааги от 2 августа (21 июля) подробно описывает события этих дней: «Накануне король назначил принца Оранского генералиссимусом армии, и он уехал немедленно вечером в штаб-квартиру, расположенную в Бреде. Несколько часов прошло с тех пор, как мы покинули барона Верстольк де Селен, как вдруг мы узнали, что принц в то же время получил приказ его величества перейти границу во главе войск и атаковать бельгийцев. Мы вернулись тотчас, мои коллеги из Австрии, Пруссии и я, к министру, чтобы потребовать от него правдивых и искренних объяснений о причинах и цели этого враждебного демарша, в достоверности которого мы не могли больше сомневаться. Барон Верстольк, притворившись несколько удивленным тем, что мы не поняли его первоначальных объяснений … начал перед нами развивать мысль о жалобах короля на действия конференции с самого начала переговоров и на обстоятельства, которые сопровождали отъезд принца Леопольда из Лондона, его приезд в Брюссель и его выборы»[371]. Далее Гурьев пишет, что король вынужден был начать военные действия, так как якобы ему невозможно было физически и морально удерживать долго армию в бездействии. По словам Гурьева, Вильгельм повел военные действия с единственной целью добиться выполнения соглашений, заключенных пятью дворами и гарантируемых ими. Заканчивая свое донесение, Гурьев справедливо отмечал, что король рассчитывал на превосходство сил голландцев над силами бельгийцев и что эта атака, без сомнения, застанет Бельгию врасплох[372]. Анализируя этот неожиданный демарш Вильгельма I, Гурьев высказывал мысль о том, что нидерландский король «льстит себя надеждой, что французское правительство оставит на произвол судьбы Бельгию под скипетром столь непопулярного во Франции принца Леопольда. В этом он надеется увидеть зерна зарождающихся разногласий внутри альянса, которые могут привести к всеобщей войне, предмет всех его мыслей»[373].

К Лондонской конференции с просьбой о помощи в связи с возобновлением Голландией военных действий обратился Ван де Вейер в депеше от 5 августа 1831 г., адресованной лорду Пальмерстону[374].

2 августа голландская армия под начальством принца Оранского снова вступила в Бельгию. Она насчитывала 36 тыс. человек, имела 72 пушки и была разделена на четыре корпуса, которыми командовали генерал-лейтенант Ван Гоен, герцог Саксен-Веймарский, Мейер и Корт-Эйлигерс.

В бельгийской армии было 57 тыс. солдат, которые делились на Маасскую армию под начальством Дэна (18 орудий) и Шельдскую армию (24 орудия) под начальством Тикен де Теров. Между этими двумя армиями (штаб-квартира первой была в Хасселте, другой — в Антверпене) находились огромные незащищенные пространства бельгийской территории. Принц Оранский направил свои силы против Шельдской армии, выслав сначала слабый отряд в 600 человек под начальством Корт-Эйлигерса. Дэн вместо того, чтобы действовать решительно и, разбив отряды Корт-Эйлигерса и Мейера, соединиться с Шельдской армией, бездействовал. Принц Оранский занял Диске, но 7 августа авангард Дэна дал сражение отряду Мейера и одержал победу. Несмотря на этот успех, Дэн, боясь быть окруженным, отступил к Асселю. Преследуемый голландскими войсками, он отступал в таком беспорядке к Тангре и Льежу, что его бегство было истолковано как измена. Когда Дэн прибыл в Льеж, он имел еще 4 тыс. человек.

Между тем Шельдская армия, в которой находился король Леопольд, двигалась к Меербеку для соединения с Дэном. Но, узнав о поражении Дэна, Леопольд отступил к Лувену. 12 августа он был атакован принцем Оранским.

В это время лорд Руссель, представитель английского посланника, передал принцу Оранскому письмо, в котором сообщалось, что Франция и Англия желают прекращения военных действий. Принц хотел оставить это письмо без внимания, но английский посол Роберт Адер, лично прибывший на место действий, стал настаивать, чтобы принц Оранский остановил свое наступление и пощадил Лувен. Принц согласился на перемирие при условии, что бельгийцы оставят Лувен и сдадут его голландцам. Пока шли переговоры между английским посланником и принцем Оранским, герцог Саксен-Веймарский обошел армию Леопольда и 11 августа вышел на дорогу, которая вела от Лувена на Брюссель. Бельгийский король был окружен, когда генерал Бельяр явился к герцогу Саксен-Веймарскому и от имени Франции потребовал прекращения военных действий. Герцог ответил, что он явился не для переговоров, а для того, чтобы драться. Шельдская армия последовала примеру Маасской армии.

Бельгийское правительство в этих условиях вынуждено было обратиться к Франции, обещавшей Бельгии помощь и защиту. Глава французского правительства Казимир Перье по первому же призыву Леопольда стал действовать на свой страх и риск. По его распоряжению 50 тыс. французских солдат в ступили в Бельгию под начальством маршала Жерара, который 12 августа занял Брюссель. При таких обстоятельствах голландцы вынуждены были уступить, они даже не пытались бороться и 20 августа, не сделав ни одного выстрела, поспешно отступили на свою территорию. За исключением Антверпена, которого они никогда не теряли, в их руках не оставалось более ни одного пункта бельгийской территории. Так закончилась «кампания десяти дней».

Большой интерес в связи с происходившими событиями представляет послание жителей Гента от 7 августа 1831 г. «Французы в Бельгии», найденное нами среди документов Архив а внешней политики России. В этом послании сквозит явно недовольство работой Лондонской конференции, договором в 18-ти статьях, «которые были приняты с покорностью большинством бельгийской нации»[375]. По поводу французского вторжения в этом письме говорится: «Франции слишком выгодно к нам вторгнуться: случай уникальный — это мы кидаемся в ее объятия… Французы придут к нам как посредники, здесь они останутся хозяевами… Франция вновь бросила перчатку: она вынуждена воевать. Победив, она нас проглотит; если она проиграет, Нидерландское королевство снова образуется, и мы вернемся после бесконечных злоключений, после опустошительной войны к голландцам…». Далее авторы письма пишут: «Несомненно, что оккупация Бельгии французской армией вызовет недовольство Пруссии, Австрии, германской федерации и России… Эти державы кончат, вероятно, войной. Но воздержимся от гипотез и догадок и представим нашим читателям возможные результаты французского вторжения. Французы, простые исполнители приказов конференции, войдут в Бельгию без препятствий со стороны других держав и расположатся перед лицом голландцев и принудят их вернуться к границам, записанным в протоколах. Но эти протоколы следует сообразовать с отдачей Люксембурга, Венлоо, части Лимбурга; новое перемирие, которое будет заключено, заведет переговоры в тупик; армия будет распущена, форты будут оккупированы, администрация будет действовать только под влиянием французов, они займут все должности, они будут повсюду насаждать систему их правительства»[376]. Однако вопреки этому мнению жителей Гента обстановка сложилась иначе.

Смелое решение Казимира Перье вызвало явное неудовольствие со стороны северных держав и Англии. Французское правительство должно было объяснить конференции, что оно не имело времени посоветоваться с ней относительно Бельгии, так как вынуждено было действовать в крайней спешке. Французское правительство заявило также, что Жерар и его отряд будут отозваны из Бельгии; и, действительно, очень скоро это было исполнено. Английское правительство продолжало проявлять недовольство по поводу позиции Франции в бельгийско-голландском конфликте. Пальмерстон стал высказывать меньше сочувствия к стремлениям бельгийцев, чем за несколько недель до этого, и под предлогом, что нидерландский король никогда не согласится принять договор в 18-ти статьях, вскоре предложил конференции изменить свое решение. Представители Австрии, Пруссии и России, довольные возможностью причинить неприятность Франции, поддержали английское правительство в его намерениях.

Теперь Лондонская конференция выработала новое соглашение, гораздо менее выгодное для Бельгии, чем предыдущее. Этот проект договора, называемый проектом 24-х статей, предоставлял Бельгии только часть Люксембурга и оставлял столицу этого государства в руках нидерландского короля. Вильгельм I в награду за то, что отказывался от этой провинции, получал значительную часть Лимбурга; кроме того, он удерживал за собой Маастрихт, Венлоо и левый берег Шельды. Сообщая о своем решении брюссельскому двору, конференция указала: 1) новые статьи будут иметь силу и значение формального соглашения между бельгийским правительством и пятью великими державами; 2) эти державы гарантируют их исполнение; 3) после принятия их обеими сторонами они дословно войдут в договор, который будет заключен непосредственно между Бельгией и Голландией; 4) этот договор точно так же будет гарантирован великими державами; 5) статьи, о которых идет речь, образуют одно целое и не допускают разделения — они представляют собой соглашение, не подлежащее изменению; на основании его державы решили принудить обе воюющие стороны прийти к примирению; державы обязуются добиться согласия Голландии, даже если бы она стала сопротивляться, и они употребят все средства, находящиеся в их распоряжении, для того чтобы предупредить возобновление враждебных действий между Леопольдом и Вильгельмом.

Новый договор вводил также в пользу Голландии налог на судоходство но Шельде и устанавливал в 84 млн. флоринов ренты долю Бельгии в долговых обязательствах.

Брюссельский Национальный конгресс с большим неудовольствием встретил новый договор, но обстоятельства не позволяли отвергнуть его. Англия представила его как своего рода ультиматум. В конце концов конгресс подчинился решению конференции, и 15 ноября ее представитель в Лондоне Ван де Вейер подписал договор, в силу которого пять великих держав в награду за согласие бельгийского правительства гарантировали ему исполнение 24-х статей и заверили его в своем дружественном расположении к королю Леопольду. Но Вильгельм I отказался подписать и этот договор в 24-х статьях.

Так как голландцы продолжали занимать Антверпенскую крепость, Бельгия вновь прибегла к иностранной помощи. Английский флот блокировал голландские берега, а французский маршал Жерар принудил голландский гарнизон капитулировать, хотя и с военными почестями. Только через шесть лет голландский король принял «договор 24-х статей», но измененный таким образом, что годовой платеж Бельгии по долгу был доведен до 5 млн. флоринов. Выкуп налога на Шельду Бельгия смогла осуществить только в 1863 г.

Таким образом, долгие дипломатические переговоры в Лондоне дали Бельгии независимое существование, а договоры, принятые конференцией, обеспечили ей вечный нейтралитет, оказавшийся, однако, как это показали события XX в., далеко не «вечным».

Идея создания независимого бельгийского государства возникла еще в XV в., в эпоху бургундских герцогов, которые мечтали о восстановлении от Дижона до Северного моря древнего Лотарингского королевства, достаточно сильного, чтобы служить государством-буфером между Францией и Германией. Этот смелый план почти что удался. Но в тот самый момент, когда он был ближе всего к осуществлению, герцог Карл Смелый был убит при осаде Нанси.

Спустя три века, вырвавшись в 1789 г. из-под власти австрийского императора, Бельгия была оккупирована французскими войсками, а затем и присоединена к Франции. Последними из иноземцев, распоряжавшихся на многострадальной земле Бельгии, были голландцы.

Только в ходе революции 1830 г. бельгийцы наконец получили независимость, к которой стремились так долго.

Бельгийская революция совершилась в эпоху, которую В.И. Ленин называл эпохой «подъема буржуазии, ее полной победы». По словам В.И. Ленина, то была «восходящая линия буржуазии, эпоха буржуазно-демократических движений вообще, буржуазно-национальных в частности, эпоха быстрой ломки переживших себя феодально-абсолютистских учреждений»[377].

По своему объективному содержанию революция 1830 г. в Бельгии была буржуазной, и задачей ее оставалось завершить тот процесс ломки феодальных отношений, начало которому было положено еще в годы Великой французской революции, когда Бельгия входила в состав Франции. В 20-е годы XIX в. в бельгийских провинциях происходили экономические, социальные и политические сдвиги, знаменовавшие переход от мануфактурной стадии капитализма к фабричной системе капиталистического производства, опирающегося на машинную технику. Внедрение в производство машин и новой промышленной технологи и неизбежно влекло за собой обнищание трудящихся, разорение мелких собственников (ремесленников и торговцев) и в месте с тем обогащение (за счет высоких прибылей) крупной бельгийской буржуазии. Бельгийские промышленники нуждались в покровительственных тарифах. Голландцы же, занимавшиеся преимущественно торговлей со своими обширными колониями, требовали от правительства свободы торговли. Экономическая политика голландского правительства проводилась исключительно в интересах голландцев и в ущерб бельгийцам. В политическом отношении бельгийская буржуазия также оказалась бесправной: почти все важные государственные посты занимали голландцы. Основной закон королевства (или конституция), отвергнутый большинством бельгийских нотаблей в августе 1815 г., был насильно навязан бельгийцам. Ряд законов голландского правительства, принятых незадолго до революции, вызвал широкое недовольство всех слоев бельгийского населения. И хотя позднее правительство Вильгельма I пыталось ослабить рост буржуазной оппозиции путем в ведения в бельгийских провинциях протекционистских законов, позволявших бельгийским промышленникам осваивать в качестве рынков сбыта голландские колонии, недовольство в стране усиливалось.

Особенно тяжелым в предреволюционные годы было положение трудящихся. В бельгийских провинциях, особенно в тех, где были сосредоточены большие массы рабочих, почти каждый четвертый и пятый житель был паупером. Введенная голландским правительством новая налоговая система тяжело сказалась на положении бельгийского крестьянства. Бельгийские крестьяне постоянно бунтовали против налогов на домашний скот, пиво, можжевельник и, особенно, против ненавистных налогов на убой скота и на помол.

Положение крестьянства резко ухудшилось в 1817 г. в связи с неурожаем и картофельной болезнью. Голодные картофельные бунты прокатились тогда по всем сельскохозяйственным районам бельгийских провинций.

Характерной особенностью бельгийской революции было то, что, помимо устранения феодальных пережитков в экономической, социальной и политической жизни страны, в ходе ее решался важнейший вопрос — о национальной независимости.

Важно подчеркнуть, что по мере того, как в революционное движение втягивались все более широкие слои трудящихся: рабочих, ремесленников, крестьян, представителей средней и мелкой буржуазии, — ими все настойчивее выдвигалось требование полной политической независимости. Именно под давлением трудящихся в рядах буржуазии произошел раскол. Представители левого крыла Комиссии безопасности, созданной в дни революции, отделились и поддержали требование независимости Бельгии. Другая ее часть оставалась верна старому режиму и опиралась на крупную буржуазию.

Гегемоном бельгийской революции была буржуазия. В.И.Ленин называл буржуазию главным классом, который тогда «шел по поднимающейся вверх линии и который один только мог выступать с подавляющей силой против феодально-абсолютистских учреждений»[378]. В ту эпоху в разных странах «представляемая различными слоями имущих товаропроизводителей, эта буржуазия была в различной степени прогрессивна, а иногда… даже революционна, но общей чертой эпохи была именно прогрессивность буржуазии, то есть нерешенность, незаконченность ее борьбы с феодализмом»[379].

В дни революции 1830 г. отдельные слои бельгийской буржуазии вели себя по-разному. Мелкая и средняя буржуазия, примкнув к трудящимся массам, сражалась на баррикадах против войск голландского короля. Крупные же буржуа, нотабли и многие офицеры буржуазной гвардии и некоторые члены Комиссии безопасности бежали во Францию, оставив Брюссель на произвол судьбы в самую решительную минуту — в дни сражения 23–26 сентября, в ходе которого, по существу, решалась судьба революции. Во время этого сражения вместо распущенной Комиссии безопасности было сформировано Временное правительство, в которое вошли представители демократически настроенной буржуазии.

Анализ изученных источников, прессы, мемуаров, архивных материалов, относящихся к тому времени, показывает, что решающую роль в бельгийской революции играли беднейшие слои населения: рабочие, ремесленники, крестьяне, — и это была вторая характерная особенность бельгийской революции. Но рабочий класс не имел еще своей политической организации, массовое пролетарское движение только зарождалось. Демократические элементы, возглавлявшиеся Луи де Поттером, не сумели противопоставить свою линию линии крупной буржуазии. Плодами победы революции воспользовалась буржуазия, захватившая власть в свои руки.

Голландский король, убедившись, что он неспособен подавить революцию собственными силами, обратился за военной помощью к четырем великим державам Европы — Англии, России, Австрии и Пруссии. Николай I быстро откликнулся на этот призыв, пообещав усмирить непокорных бельгийцев. Русский император был уверен, что его союзники Австрия и Пруссия также поддержат план вооруженной интервенции в Бельгию. Однако Франция и Англия дали ясно понять, что не допустят вооруженного вмешательства в бельгийские дела. Внутреннее положение России к этому времени было тяжелым. А начавшееся восстание в Польше окончательно расстроило планы Николая I.

Бельгийско-голландский конфликт решено было уладить с помощью конференции европейских держав — Англии, Франции, России, Австрии и Пруссии. Изученные документы АВПР убеждают в том, что во время работы этой конференции наметилось дальнейшее углубление противоречий между главными европейскими странами. Франция поддерживала на Лондонской конференции выход Бельгии из Нидерландского королевства, желая усилить в ней свое влияние и разрушить барьер на своих северных границах, созданный трактатами 1815 г. Австрия, Пруссия и Россия, видевшие в отделении Бельгии от Голландии невыгодные для них изменения в сложившейся системе международных отношений, настаивали на возвращении Бельгии под власть голландского короля. Английская же дипломатия, стремившаяся ухудшить франко-русские отношения и заинтересованная в укреплении своего влияния в бельгийских провинциях и ослаблении голландской торговой конкуренции, выступила на Лондонской конференции за образование самостоятельного бельгийского государства. В конце концов после долгих дипломатических переговоров участники конференции признали независимость Бельгии.

Бельгийская революция 1830 г. расчистила путь развитию капиталистических отношений в стране. Уже к середине XIX в. Бельгия заняла одно из первых мест среди промышленно развитых стран Европы. Бельгию середины прошлого столетия по праву называли «маленькой мастерской Европы».

Революция 1830 г. и завоевание независимости оказали огромное воздействие на развитие бельгийской культуры. «Революция… дав Бельгии независимость, сразу же высвободила духовную энергию», — писал Анри Пиренн[380]. Эмиль Верхарн само понятие «бельгиец» связывал с 1830 г. Важнейшее событие в жизни Бельгии — завоевание независимости — отразилось в литературе, на первых порах — в распространении патриотического призыва к созданию произведений, посвященных жизни бельгийского народа. Зарождается общественно-литературное движение в целях создания национальной бельгийской культуры. Один из ведущих журналов писал в ту пору: «Памятник, который освещает и увековечивает национальность, — это литература». В последующие годы были написаны проникнутые романтическим пафосом и идеями национально-освободительного движения произведения Ш. де Костера и X. Консианса, которые вошли в сокровищницу мировой литературы.

В 1980 г. бельгийцы будут праздновать 150-летнюю годовщину революции. В преддверии этой знаменательной даты, оценивая значение бельгийской революции 1830 г., можно с уверенностью сказать, что освобождение Бельгии от голландского гнета, создание в результате революции независимого национального бельгийского государства были большим шагом вперед в развитии страны, одним из тех событий европейской истории, которые знаменовали окончательное крушение реакционной системы Священного союза.