– Сударыня, – обратился он к ней, – вы знаете, что все девицы, а особливо принцессы нуждаются в развлечениях. Царская дочь без ума от вашего быка; уступите же его ей; вам будет уплачено наличными.
– Господин, – ответила ему старушка, – не я владелица этого драгоценного животного. Мне и всем зверям, которых вы видели, поручено беречь его как зеницу ока, примечать все его выходки и докладывать о них куда следует. Боже меня упаси даже подумать о продаже этой бесценной скотины!
Ее речи навеяли на Мамбреса какие-то смутные воспоминания, но он никак не мог разобраться в них. Потом, взглянув повнимательней на старушку в полинявшем плаще, сказал:
– Почтеннейшая сударыня, мне кажется, что когда-то я уже видел вас.
– Мы и в самом деле уже виделись с вами, господин, – отвечала старушка. – Это было лет семьсот назад, во время моего путешествия из Сирии в Египет, через несколько месяцев после падения Трои. Помнится, в Тире тогда царил Хирам [8], а в Египте – Нефель Керес [9].
– Ах, сударыня! – воскликнул старец. – Да вы не иначе, как божественная волшебница Аэндорская [10]!
– А вы, сударь, – отозвалась старушка, обнимая его, – не кто иной, как великий Мамбрес Египетский!
– О нежданная встреча! О достопамятный день! О предвечные начертания судьбы! – изумлялся Мамбрес. – Нет сомнения в том, что само провидение свело нас на этом лугу близ Нила, у стен славного города Таниса! Ах, сударыня, неужели это вы, столь знаменитая у себя, на берегах мелководного Иордана, и первая на весь мир мастерица по части вызывания теней!
– Ах, господин, неужели это вы, прославленный на весь мир мастер по части обращения жезлов в змей [11], света в тьму и речной воды в кровь!
– Все это так, сударыня, однако преклонный возраст изрядно притупил мою проницательность, и подточил мои силы. Оттого мне и невдомек, откуда у вас этот белый бык и что это за звери, которые стерегут его вместе с вами.
Старушка собралась с духом, возвела глаза к небу, а потом ответила ему так:
– Дорогой мой Мамбрес, хоть мы с вами и собратья по ремеслу, однако мне строго-настрого запрещено объяснять вам, что это за бык. Что же касается остальных животных, тут я могу удовлетворить ваше любопытство. Их легко узнать по приметам, им свойственным. Змей – это тот самый змей, что уговорил Еву съесть яблоко и угостить им своего мужа. Ослица – та самая, что однажды на узкой дороге заговорила человеческим голосом с Валаамом [12], вашим сверстником. Рыба, что плавает, высунув голову из воды, – та самая, что не так давно проглотила Иону. Пес – тот самый, что увязался за архангелом Гавриилом и юным Товией [13], когда они отправились в Раги Мидийские, а было это во время великого Салманасара [14]. Козел – тот самый, что искупает грехи целого народа [15], а ворон и голубь [16] – те самые, что были в Ноевом ковчеге, когда произошел всемирный потоп – величайшее событие, о котором почти никто на свете до сих пор не имеет понятия. Ну вот, я и посвятила вас в суть дела. Но о быке я не скажу вам ни слова.
Мамбрес выслушал ее с величайшим почтением, а потом сказал:
– Всевышний открывает, что хочет и кому хочет, о славнейшая волшебница! Все эти животные, призванные вместе с вами стеречь белого быка, известны только вашему щедрому и обходительному народу, который сам по себе неизвестен почти никому на свете. Чудеса, которые мы с вами совершали, станут когда-нибудь поводом для насмешек у лжемудрецов будущего [17], но, к счастью, не вызовут ни малейшего сомнения у подлинных мудрецов, которые под властью пророков будут населять некую незначительную часть света, а этого вполне достаточно.
Едва успел он договорить, как принцесса потянула его за рукав и спросила:
– Мамбрес, неужели вы так и не купите мне быка?
Чародей, погруженный в глубочайшие размышления, ничего не ответил, и Амазида залилась слезами.
Наплакавшись, она обратилась к старушке:
– Милая моя, заклинаю вас всем, что вам дорого на свете, вашим отцом, вашей матерью, вашей кормилицей, которые, без сомнения, еще живы и здравствуют, продать мне не только вашего быка, но в придачу к нему и голубя, который, как мне кажется, жить без него не может. Других ваших животных мне не надо, но я исчахну от тоски, если не сторгую у вас этого прелестного белого быка, который станет отрадой моей жизни.
Старушка почтительно приложилась к оборкам ее кисейного платья и ответила:
– Дорогая моя принцесса, мой бык не продается, я уже растолковала это вашему знаменитому чародею. Я могу услужить вашей милости лишь тем, что стану приводить его каждый день пастись под окнами вашего дворца, а вы будете его ласкать, угощать пирожными и делать с ним все, что вам заблагорассудится. Но при этом необходимо, чтобы он всегда оставался под надзором зверей, которые меня сопровождают и которым поручена его охрана. Если он не станет бунтовать, они не сделают ему ничего дурного, но вздумай он еще раз сбежать от меня, как это случилось, когда он увидел вас – ему несдобровать. Тогда я не отвечаю за его жизнь! Его непременно проглотит громадная рыбина, которую вы видели, и ему придется провести не менее трех суток у нее в брюхе, или тот самый змей, который, надо полагать, показался вам таким смирным и ласковым, ужалит его, – и он умрет.
Белый бык, прекрасно понимавший все, что говорила старушка, но лишенный дара речи, выслушал все ее объяснения с покорным видом. Он лежал у ее ног, тихонько мычал и глядел на Амазиду с такой нежностью, словно хотел сказать: «Приходите хоть иногда поиграть со мной на лугу».
В беседу вмешался змей:
– Я советую вам, принцесса, безропотно подчиниться всему, что вы только что услышали от этой барышни из Аэндоры.
Затем выступила ослица, сказав, что она полностью разделяет мнение змея.
Амазида была огорчена тем, что этот змей и какая-то ослица так бойко говорят, а прекрасному быку, полному столь нежных и благородных чувств, не дано их выразить.
– Увы, – молвила она вполголоса, – как все это похоже на придворное общество, где, что ни день, встречаешь молчаливых и застенчивых красавцев и уродливых болванов, болтающих без умолку.
– Вы ошибаетесь, – вставил Мамбрес, – этот змей вовсе не болван, а, если разобраться, весьма и весьма важная особа.
Между тем день склонился к вечеру, и принцессе пришлось вернуться во дворец, пообещав старушке прийти на лужайку завтра в то же время. Придворные дамы были всем изумлены и ничего не поняли из того, что увидели и услышали. Мамбрес погрузился в обычные свои размышления. Принцесса, задумавшись над тем, отчего это давеча змей назвал старушку барышней, заключила, что та засиделась в девицах, и почувствовала легкую досаду оттого, что и сама еще сохранила невинность; вполне извинительную причину этой досады она скрывала ото всех столь же тщательно, как и имя своего возлюбленного.