Белый клык

Джек Лондон. Белый Клык

WHITE FANG	Джек Лондон. Белый Клык
PART I	* ЧАСТЬ ПЕРВАЯ *
CHAPTER I-THE TRAIL OF THE MEAT	ГЛАВА ПЕРВАЯ. ПОГОНЯ ЗА ДОБЫЧЕЙ
Dark spruce forest frowned on either side the frozen waterway.	Темный еловый лес стоял, нахмурившись, по обоим берегам скованной льдом реки.
The trees had been stripped by a recent wind of their white covering of frost, and they seemed to lean towards each other, black and ominous, in the fading light.	Недавно пронесшийся ветер сорвал с деревьев белый покров инея, и они, черные, зловещие, клонились друг к другу в надвигающихся сумерках.
A vast silence reigned over the land.	Глубокое безмолвие царило вокруг.
The land itself was a desolation, lifeless, without movement, so lone and cold that the spirit of it was not even that of sadness.	Весь этот край, лишенный признаков жизни с ее движением, был так пустынен и холоден, что дух, витающий над ним, нельзя было назвать даже духом скорби.
There was a hint in it of laughter, but of a laughter more terrible than any sadness-a laughter that was mirthless as the smile of the sphinx, a laughter cold as the frost and partaking of the grimness of infallibility.	Смех, но смех страшнее скорби, слышался здесь -- смех безрадостный, точно улыбка сфинкса, смех, леденящий своим бездушием, как стужа.
It was the masterful and incommunicable wisdom of eternity laughing at the futility of life and the effort of life.	Это извечная мудрость -- властная, вознесенная над миром -- смеялась, видя тщету жизни, тщету борьбы.
It was the Wild, the savage, frozen-hearted Northland Wild.	Это была глушь -- дикая, оледеневшая до самого сердца Северная глушь.
But there was life, abroad in the land and defiant.	И все же что-то живое двигалось в ней и бросало ей вызов.
Down the frozen waterway toiled a string of wolfish dogs.	По замерзшей реке пробиралась упряжка ездовых собак.
Their bristly fur was rimed with frost. Their breath froze in the air as it left their mouths, spouting forth in spumes of vapour that settled upon the hair of their bodies and formed into crystals of frost.	Взъерошенная шерсть их заиндевела на морозе, дыхание застывало в воздухе и кристаллами оседало на шкуре.
Leather harness was on the dogs, and leather traces attached them to a sled which dragged along behind.	Собаки были в кожаной упряжи, и кожаные постромки шли от нее к волочившимся сзади саням.
The sled was without runners. It was made of stout birch-bark, and its full surface rested on the snow.	Сани без полозьев, из толстой березовой коры, всей поверхностью ложились на снег.
The front end of the sled was turned up, like a scroll, in order to force down and under the bore of soft snow that surged like a wave before it.	Передок их был загнут кверху, как свиток, чтобы приминать мягкие снежные волны, встававшие им навстречу.
On the sled, securely lashed, was a long and narrow oblong box.	На санях стоял крепко притороченный узкий, продолговатый ящик.
There were other things on the sled-blankets, an axe, and a coffee-pot and frying-pan; but prominent, occupying most of the space, was the long and narrow oblong box.	Были там и другие вещи: одежда, топор, кофейник, сковорода; но прежде всего бросался в глаза узкий, продолговатый ящик, занимавший большую часть саней.

In advance of the dogs, on wide snowshoes, toiled a man.	Впереди собак на широких лыжах с трудом ступал человек.
At the rear of the sled toiled a second man.	За санями шел второй.
On the sled, in the box, lay a third man whose toil was over,-a man whom the Wild had conquered and beaten down until he would never move nor struggle again.	На санях, в ящике, лежал третий, для которого с земными трудами было покончено, ибо Северная глушь одолела, сломила его, так что он не мог больше ни двигаться, ни бороться.
It is not the way of the Wild to like movement.	Северная глушь не любит движения.
Life is an offence to it, for life is movement; and the Wild aims always to destroy movement.	Она ополчается на жизнь, ибо жизнь есть движение, а Северная глушь стремится остановить все то, что движется.
It freezes the water to prevent it running to the sea; it drives the sap out of the trees till they are frozen to their mighty hearts; and most ferociously and terribly of all does the Wild harry and crush into submission man-man who is the most restless of life, ever in revolt against the dictum that all movement must in the end come to the cessation of movement.	Она замораживает воду, чтобы задержать ее бег к морю; она высасывает соки из дерева, и его могучее сердце коченеет от стужи; но с особенной яростью и жестокостью Северная глушь ломает упорство человека, потому что человек -- самое мятежное существо в мире, потому что человек всегда восстает против ее воли, согласно которой всякое движение в конце концов должно прекратиться.
But at front and rear, unawed and indomitable, toiled the two men who were not yet dead.	И все-таки впереди и сзади саней шли два бесстрашных и непокорных человека, еще не расставшиеся с жизнью.
Their bodies were covered with fur and soft-tanned leather.	Их одежда была сшита из меха и мягкой дубленой кожи.
Eyelashes and cheeks and lips were so coated with the crystals from their frozen breath that their faces were not discernible.	Ресницы, щеки и губы у них так обледенели от застывающего на воздухе дыхания, что под ледяной коркой не было видно лица.
This gave them the seeming of ghostly masques, undertakers in a spectral world at the funeral of some ghost.	Это придавало им вид каких-то призрачных масок, могильщиков из потустороннего мира, совершающих погребение призрака.
But under it all they were men, penetrating the land of desolation and mockery and silence, puny adventurers bent on colossal adventure, pitting themselves against the might of a world as remote and alien and pulseless as the abysses of space.	Но это были не призрачные маски, а люди, проникшие в страну скорби, насмешки и безмолвия, смельчаки, вложившие все свои жалкие силы в дерзкий замысел и задумавшие потягаться с могуществом мира, столь же далекого, пустынного и чуждого им, как и необъятное пространство космоса.
They travelled on without speech, saving their breath for the work of their bodies.	Они шли молча, сберегая дыхание для ходьбы.
On every side was the silence, pressing upon them with a tangible presence.	Почти осязаемое безмолвие окружало их со всех сторон.
It affected their minds as the many atmospheres of deep water affect the body of the diver.	Оно давило на разум, как вода на большой глубине давит на тело водолаза.
It crushed them with the weight of unending vastness and unalterable decree.	Оно угнетало безграничностью и непреложностью своего закона.

It crushed them into the remotest recesses of their own minds, pressing out of them, like juices from the grape, all the false ardours and exaltations and undue self-values of the human soul, until they perceived themselves finite and small, specks and motes, moving with weak cunning and little wisdom amidst the play and inter-play of the great blind elements and forces.	Оно добиралось до самых сокровенных тайников их сознания, выжимая из него, как сок из винограда, все напускное, ложное, всякую склонность к слишком высокой самооценке, свойственную человеческой душе, и внушало им мысль, что они всего лишь ничтожные, смертные существа, пылинки, мошки, которые прокладывают свой путь наугад, не замечая игры слепых сил природы.
An hour went by, and a second hour.	Прошел час, прошел другой.
The pale light of the short sunless day was beginning to fade, when a faint far cry arose on the still air.	Бледный свет короткого, тусклого дня начал меркнуть, когда в окружающей тишине пронесся слабый, отдаленный вой.
It soared upward with a swift rush, till it reached its topmost note, where it persisted, palpitant and tense, and then slowly died away.	Он стремительно взвился вверх, достиг высокой ноты, задержался на ней, дрожа, но не сбавляя силы, а потом постепенно замер.
It might have been a lost soul wailing, had it not been invested with a certain sad fierceness and hungry eagerness.	Его можно было принять за стенание чьей-то погибшей души, если б в нем не слышалось угрюмой ярости и ожесточения голода.
The front man turned his head until his eyes met the eyes of the man behind. And then, across the narrow oblong box, each nodded to the other.	Человек, шедший впереди, обернулся, поймал взгляд того, который брел позади саней, и они кивнули друг другу.
A second cry arose, piercing the silence with needle-like shrillness.	И снова тишину, как иголкой, пронзил вой.
Both men located the sound.	Они прислушались, стараясь определить направление звука.
It was to the rear, somewhere in the snow expanse they had just traversed.	Он доносился из тех снежных просторов, которые они только что прошли.
A third and answering cry arose, also to the rear and to the left of the second cry.	Вскоре послышался ответный вой, тоже откуда-то сзади, но немного левее.
"They're after us, Bill," said the man at the front.	-- Это ведь они за нами гонятся, Билл, -- сказал шедший впереди.
His voice sounded hoarse and unreal, and he had spoken with apparent effort.	Голос его прозвучал хрипло и неестественно, и говорил он с явным трудом.
"Meat is scarce," answered his comrade. "I ain't seen a rabbit sign for days."	-- Добычи у них мало, -- ответил его товарищ. -Вот уже сколько дней я не видел ни одного заячьего следа.
Thereafter they spoke no more, though their ears were keen for the hunting-cries that continued to rise behind them.	Путники замолчали, напряженно прислушиваясь к вою, который поминутно раздавался позади них.
At the fall of darkness they swung the dogs into a cluster of spruce trees on the edge of the waterway and made a camp.	Как только наступила темнота, они повернули собак к елям на берегу реки и остановились на привал.
The coffin, at the side of the fire, served for seat and table.	Гроб, снятый с саней, служил им и столом и скамьей.

The wolf-dogs, clustered on the far side of the fire, snarled and bickered among themselves, but evinced no inclination to stray off into the darkness.	Сбившись в кучу по другую сторону костра, собаки рычали и грызлись, но не выказывали ни малейшего желания убежать в темноту.
"Seems to me, Henry, they're stayin' remarkable close to camp," Bill commented.	-- Что-то они уж слишком жмутся к огню, -сказал Билл.
Henry, squatting over the fire and settling the pot of coffee with a piece of ice, nodded.	Генри, присевший на корточки перед костром, чтобы установить на огне кофейник с куском льда, молча кивнул.
Nor did he speak till he had taken his seat on the coffin and begun to eat.	Заговорил он только после того, как сел на гроб и принялся за еду.
"They know where their hides is safe," he said.	-- Шкуру свою берегут.
"They'd sooner eat grub than be grub.	Знают, что тут их накормят, а там они сами пойдут кому-нибудь на корм.
They're pretty wise, them dogs."	Собак не проведешь.
Bill shook his head.	Билл покачал головой:
"Oh, I don't know."	-- Кто их знает!
His comrade looked at him curiously.	Товарищ посмотрел на него с любопытством.
"First time I ever heard you say anything about their not bein' wise."	-- Первый раз слышу, чтобы ты сомневался в их уме.
"Henry," said the other, munching with deliberation the beans he was eating, "did you happen to notice the way them dogs kicked up when I was a-feedin' 'em?"	-- Генри, -- сказал Билл, медленно разжевывая бобы, -- а ты не заметил, как собаки грызлись, когда я кормил их?
"They did cut up more'n usual," Henry acknowledged.	-- Действительно, возни было больше, чем всегда, -- подтвердил Генри.
"How many dogs 've we got, Henry?"	-- Сколько у нас собак. Генри?
"Six."	-- Шесть.
"Well, Henry . . . " Bill stopped for a moment, in order that his words might gain greater significance. "As I was sayin', Henry, we've got six dogs.	-- Так вот... -- Билл сделал паузу, чтобы придать больше веса своим словам. -- Я тоже говорю, что у нас шесть собак.
I took six fish out of the bag.	Я взял шесть рыб из мешка, дал каждой собаке по рыбе.
I gave one fish to each dog, an', Henry, I was one fish short."	И одной не хватило. Генри.
"You counted wrong."	-- Значит, обсчитался.
"We've got six dogs," the other reiterated dispassionately.	-- У нас шесть собак, -- безучастно повторил Билл. -- Я взял шесть рыб.
"I took out six fish. One Ear didn't get no fish.	Одноухому рыбы не хватило.
I came back to the bag afterward an' got 'm his fish."	Мне пришлось взять из мешка еще одну рыбу.
"We've only got six dogs," Henry said.	-- У нас всего шесть собак, -- стоял на своем Генри.
"Henry," Bill went on. "I won't say they was all dogs, but there was seven of 'm that got fish."	-- Генри, -- продолжал Билл, -- я не говорю, что все были собаки, но рыба досталась семерым.

Henry stopped eating to glance across the fire and count the dogs.	Г енри перестал жевать, посмотрел через костер на собак и пересчитал их.
"There's only six now," he said.	-- Сейчас там только шесть, -- сказал он.
"I saw the other one run off across the snow," Bill announced with cool positiveness. "I saw seven."	-- Седьмая убежала, я видел, -- со спокойной настойчивостью проговорил Билл. -- Их было семь.
Henry looked at him commiseratingly, and said,	Генри взглянул на него с состраданием и сказал:
"I'll be almighty glad when this trip's over."	-- Поскорее бы нам с тобой добраться до места.
"What d'ye mean by that?" Bill demanded.	-- Это как же понимать?
"I mean that this load of ourn is gettin' on your nerves, an' that you're beginnin' to see things."	-- А так, что от этой поклажи, которую мы везем, ты сам не свой стал, вот тебе и мерещится бог знает что.
"I thought of that," Bill answered gravely. "An' so, when I saw it run off across the snow, I looked in the snow an' saw its tracks. Then I counted the dogs an' there was still six of 'em.	-- Я об этом уж думал, -- ответил Билл серьезно. -- Как только она побежала, я сразу взглянул на снег и увидел следы; потом сосчитал собак -- их было шесть.
The tracks is there in the snow now.	А следы -- вот они.
D'ye want to look at 'em?	Хочешь взглянуть?
I'll show 'em to you."	Пойдем -- покажу.
Henry did not reply, but munched on in silence, until, the meal finished, he topped it with a final cup of coffee.	Г енри ничего ему не ответил и молча продолжал жевать.
He wiped his mouth with the back of his hand and said:	Съев бобы, он запил их горячим кофе, вытер рот рукой и сказал:
"Then you're thinkin' as it was-"	-- Значит, по-твоему, это...
A long wailing cry, fiercely sad, from somewhere in the darkness, had interrupted him.	Протяжный тоскливый вой не дал ему договорить.
He stopped to listen to it, then he finished his sentence with a wave of his hand toward the sound of the cry, "-one of them?"	Он молча прислушался, а потом закончил начатую фразу, ткнув пальцем назад, в темноту: -- ...это гость оттуда?
Bill nodded.	Билл кивнул.
"I'd a blame sight sooner think that than anything else.	-- Как ни вертись, больше ничего не придумаешь.
You noticed yourself the row the dogs made."	Ты же сам слышал, какую грызню подняли собаки.
Cry after cry, and answering cries, were turning the silence into a bedlam.	Протяжный вой слышался все чаще и чаще, издалека доносились ответные завывания, -тишина превратилась в сущий ад.
From every side the cries arose, and the dogs betrayed their fear by huddling together and so close to the fire that their hair was scorched by the heat.	Вой несся со всех сторон, и собаки в страхе сбились в кучу так близко к костру, что огонь чуть ли не подпаливал им шерсть.
Bill threw on more wood, before lighting his pipe.	Билл подбросил хвороста в костер и закурил трубку.

"I'm thinking you're down in the mouth some," Henry said.	-- Я вижу, ты совсем захандрил, -- сказал Генри.
"Henry . . . " He sucked meditatively at his pipe for some time before he went on.	-- Генри... -- Билл задумчиво пососал трубку. -- Я все думаю.
"Henry, I was a-thinkin' what a blame sight luckier he is than you an' me'll ever be."	Г енри: он куда счастливее нас с тобой. -- И Билл постучал пальцем по гробу, на котором они сидели. -- Когда мы умрем.
He indicated the third person by a downward thrust of the thumb to the box on which they sat.	Генри, хорошо, если хоть кучка камней будет лежать над нашими телами, чтобы их не сожрали собаки.
"You an' me, Henry, when we die, we'll be lucky if we get enough stones over our carcases to keep the dogs off of us." "But we ain't got people an' money an' all the rest, like him," Henry rejoined. "Long-distance funerals is somethin' you an' me can't exactly afford."	-- Да ведь ни у тебя, ни у меня нет ни родни, ни денег, -- сказал Генри. -- Вряд ли нас с тобой повезут хоронить в такую даль, нам такие похороны не по карману.
"What gets me, Henry, is what a chap like this, that's a lord or something in his own country, and that's never had to bother about grub nor blankets; why he comes a-buttin' round the Godforsaken ends of the earth-that's what I can't exactly see."	-- Чего я никак не могу понять. Генри, это -зачем человеку, который был у себя на родине не то лордом, не то вроде этого и ему не приходилось заботиться ни о еде, ни о теплых одеялах, -- зачем такому человеку понадобилось рыскать на краю света, по этой богом забытой стране?..
"He might have lived to a ripe old age if he'd stayed at home," Henry agreed.	-- Да. Сидел бы дома, дожил бы до старости, -согласился Генри.
Bill opened his mouth to speak, but changed his mind.	Его товарищ открыл было рот, но так ничего и не сказал.
Instead, he pointed towards the wall of darkness that pressed about them from every side.	Вместо этого он протянул руку в темноту, стеной надвигавшуюся на них со всех сторон.
There was no suggestion of form in the utter blackness; only could be seen a pair of eyes gleaming like live coals.	Во мраке нельзя было разглядеть никаких определенных очертаний; виднелась только пара глаз, горящих, как угли.
Henry indicated with his head a second pair, and a third.	Генри молча указал на вторую пару и на третью.
A circle of the gleaming eyes had drawn about their camp.	Круг горящих глаз стягивался около их стоянки.
Now and again a pair of eyes moved, or disappeared to appear again a moment later.	Время от времени какая-нибудь пара меняла место или исчезала, с тем чтобы снова появиться секундой позже.
The unrest of the dogs had been increasing, and they stampeded, in a surge of sudden fear, to the near side of the fire, cringing and crawling about the legs of the men.	Собаки беспокоились все больше и больше и вдруг, охваченные страхом, сбились в кучу почти у самого костра, подползли к людям и прижались к их ногам.
In the scramble one of the dogs had been overturned on the edge of the fire, and it had yelped with pain and fright as the smell of its singed coat possessed the air.	В свалке одна собака попала в костер; она завизжала от боли и ужаса, и в воздухе запахло паленой шерстью.

The commotion caused the circle of eyes to shift restlessly for a moment and even to withdraw a bit, but it settled down again as the dogs became quiet.	Кольцо глаз на минуту разомкнулось и даже чуть-чуть отступило назад, но как только собаки успокоились, оно снова оказалось на прежнем месте.
"Henry, it's a blame misfortune to be out of ammunition."	-- Вот беда. Генри! Патронов мало!
Bill had finished his pipe and was helping his companion to spread the bed of fur and blanket upon the spruce boughs which he had laid over the snow before supper.	Докурив трубку, Билл помог своему спутнику разложить меховую постель и одеяло поверх еловых веток, которые он еще перед ужином набросал на снег.
Henry grunted, and began unlacing his mocassins.	Генри крякнул и принялся развязывать мокасины.
"How many cartridges did you say you had left?" he asked.	-- Сколько у тебя осталось патронов? -- спросил он.
"Three," came the answer. "An' I wisht 'twas three hundred.	-- Три, -- послышалось в ответ. -- А надо бы триста.
Then I'd show 'em what for, damn 'em!"	Я бы им показал, дьяволам!
He shook his fist angrily at the gleaming eyes, and began securely to prop his moccasins before the fire.	Он злобно погрозил кулаком в сторону горящих глаз и стал устанавливать свои мокасины перед огнем.
"An' I wisht this cold snap'd break," he went on. "It's ben fifty below for two weeks now.	-- Когда только эти морозы кончатся! -продолжал Билл. -- Вот уже вторую неделю все пятьдесят да пятьдесят градусов.
An' I wisht I'd never started on this trip, Henry.	И зачем только я пустился в это путешествие, Генри!
I don't like the looks of it.	Не нравится оно мне.
I don't feel right, somehow.	Не по себе мне как-то.
An' while I'm wishin', I wisht the trip was over an' done with, an' you an' me a-sittin' by the fire in Fort McGurry just about now an' playing cribbage-that's what I wisht."	Приехать бы уж поскорее, и дело с концом! Сидеть бы нам с тобой сейчас у камина в форте Мак-Гэрри, играть в криббедж... Много бы я дал за это!
Henry grunted and crawled into bed.	Генри проворчал что-то и стал укладываться.
As he dozed off he was aroused by his comrade's voice.	Он уже задремал, как вдруг голос товарища разбудил его:
"Say, Henry, that other one that come in an' got a fish-why didn't the dogs pitch into it? That's what's botherin' me."	-- Знаешь, Генри, что меня беспокоит? Почему собаки не накинулись на того, пришлого, которому тоже досталась рыба?
"You're botherin' too much, Bill," came the sleepy response. "You was never like this before.	-- Уж очень ты стал беспокойный, Билл, -послышался сонный ответ. -- Раньше за тобой этого не водилось.
You jes' shut up now, an' go to sleep, an' you'll be all hunkydory in the mornin'.	Перестань болтать, спи, а утром встанешь как ни в чем не бывало.
Your stomach's sour, that's what's botherin' you."	Изжога у тебя, оттого ты и беспокоишься.
The men slept, breathing heavily, side by side, under the one covering.	Они спали рядом, под одним одеялом, тяжело дыша во сне.

The fire died down, and the gleaming eyes drew closer the circle they had flung about the camp.	Костер потухал, и круг горящих глаз, оцепивших стоянку, смыкался все теснее и теснее.
The dogs clustered together in fear, now and again snarling menacingly as a pair of eyes drew close.	Собаки жались одна к другой, угрожающе рычали, когда какая-нибудь пара глаз подбиралась слишком близко.
Once their uproar became so loud that Bill woke up.	Вот они зарычали так громко, что Билл проснулся.
He got out of bed carefully, so as not to disturb the sleep of his comrade, and threw more wood on the fire.	Осторожно, стараясь не разбудить товарища, он вылез из-под одеяла и подбросил хвороста в костер.
As it began to flame up, the circle of eyes drew farther back.	Огонь вспыхнул ярче, и кольцо глаз подалось назад.
He glanced casually at the huddling dogs. He rubbed his eyes and looked at them more sharply. Then he crawled back into the blankets.	Билл посмотрел на сбившихся в кучу собак, протер глаза, вгляделся попристальнее и снова забрался под одеяло.
"Henry," he said. "Oh, Henry."	-- Генри! -- окликнул он товарища. -- Генри!
Henry groaned as he passed from sleep to waking, and demanded,	Генри застонал, просыпаясь, и спросил:
"What's wrong now?"	-- Ну, что там?
"Nothin'," came the answer; "only there's seven of 'em again.	-- Ничего, -- услышал он, -- только их опять семь.
I just counted."	Я сейчас пересчитал.
Henry acknowledged receipt of the information with a grunt that slid into a snore as he drifted back into sleep.	Генри встретил это известие ворчанием, тотчас же перешедшим в храп, и снова погрузился в сон.
In the morning it was Henry who awoke first and routed his companion out of bed.	Утром он проснулся первым и разбудил товарища.
Daylight was yet three hours away, though it was already six o'clock; and in the darkness Henry went about preparing breakfast, while Bill rolled the blankets and made the sled ready for lashing.	До рассвета оставалось еще часа три, хотя было уже шесть часов утра. В темноте Генри занялся приготовлением завтрака, а Билл свернул постель и стал укладывать вещи в сани.
"Say, Henry," he asked suddenly, "how many dogs did you say we had?"	-- Послушай, Г енри, -- спросил он вдруг, -сколько, ты говоришь, у нас было собак?
"Six."	-- Шесть.
"Wrong," Bill proclaimed triumphantly.	-- Вот и неверно! -- заявил он с торжеством.
"Seven again?" Henry queried.	-- Опять семь? -- спросил Генри.
"No, five; one's gone."	-- Нет, пять. Одна пропала.
"The hell!" Henry cried in wrath, leaving the cooking to come and count the dogs.	-- Что за дьявол! -- сердито крикнул Генри, и, бросив стряпню, пошел пересчитать собак.
"You're right, Bill," he concluded. "Fatty's gone."	-- Правильно, Билл, -- сказал он. -- Фэтти сбежал.
"An' he went like greased lightnin' once he got started.	-- Улизнул так быстро, что и не заметили.
Couldn't 've seen 'm for smoke."	Пойди-ка сыщи его теперь.

"No chance at all," Henry concluded. "They jes' swallowed 'm alive.	-- Пропащее дело, -- ответил Генри. -- Живьем слопали.
I bet he was yelpin' as he went down their throats, damn 'em!"	Он, наверное, не один раз взвизгнул, когда эти дьяволы принялись его рвать.
"He always was a fool dog," said Bill.	-- Фэтти всегда был глуповат, -- сказал Билл.
"But no fool dog ought to be fool enough to go off an' commit suicide that way."	-- У самого глупого пса все-таки хватит ума не идти на верную смерть.
He looked over the remainder of the team with a speculative eye that summed up instantly the salient traits of each animal.	Он оглядел остальных собак, быстро оценивая в уме достоинства каждой.
"I bet none of the others would do it."	-- Эти умнее, они такой штуки не выкинут.
"Couldn't drive 'em away from the fire with a club," Bill agreed. "I always did think there was somethin' wrong with Fatty anyway."	-- Их от костра и палкой не отгонишь, -согласился Билл. -- Я всегда считал, что у Фэтти не все в порядке.
And this was the epitaph of a dead dog on the Northland trail-less scant than the epitaph of many another dog, of many a man.	Таково было надгробное слово, посвященное собаке, погибшей на Северном пути, -- и оно было ничуть не скупее многих других эпитафий погибшим собакам, да, пожалуй, и людям.
CHAPTER II-THE SHE-WOLF	ГЛАВА ВТОРАЯ. ВОЛЧИЦА
Breakfast eaten and the slim camp-outfit lashed to the sled, the men turned their backs on the cheery fire and launched out into the darkness.	Позавтракав и уложив в сани свои скудные пожитки, Билл и Генри покинули приветливый костер и двинулись в темноту.
At once began to rise the cries that were fiercely sad-cries that called through the darkness and cold to one another and answered back.	И тотчас же послышался вой -- дикий, заунывный вой; сквозь мрак и холод он долетал до них отовсюду.
Conversation ceased.	Путники шли молча.
Daylight came at nine o'clock.	Рассвело в девять часов.
At midday the sky to the south warmed to rose-colour, and marked where the bulge of the earth intervened between the meridian sun and the northern world.	В полдень небо на юге порозовело -- в том месте, где выпуклость земного шара встает преградой между полуденным солнцем и страной Севера.
But the rose-colour swiftly faded.	Но розовый отблеск быстро померк.
The grey light of day that remained lasted until three o'clock, when it, too, faded, and the pall of the Arctic night descended upon the lone and silent land.	Серый дневной свет, сменивший его, продержался до трех часов, потом и он погас, и над пустынным безмолвным краем опустился полог арктической ночи.
As darkness came on, the hunting-cries to right and left and rear drew closer-so close that more than once they sent surges of fear through the toiling dogs, throwing them into short-lived panics.	Как только наступила темнота, вой, преследовавший путников и справа, и слева, и сзади, послышался ближе; по временам он раздавался так близко, что собаки не выдерживали и начинали метаться в постромках.
At the conclusion of one such panic, when he and Henry had got the dogs back in the traces, Bill said:	После одного из таких припадков панического страха, когда Билл и Г енри снова привели упряжку в порядок, Билл сказал:

"I wisht they'd strike game somewheres, an' go away an' leave us alone."	-- Хорошо бы они на какую-нибудь дичь напали и оставили нас в покое.
"They do get on the nerves horrible," Henry sympathised.	-- Да, слушать их малоприятно, -- согласился Генри.
They spoke no more until camp was made.	И они замолчали до следующего привала.
Henry was bending over and adding ice to the babbling pot of beans when he was startled by the sound of a blow, an exclamation from Bill, and a sharp snarling cry of pain from among the dogs.	Генри стоял, нагнувшись, над закипающим котелком с бобами и подкладывал туда колотый лед, когда за его спиной вдруг послышался звук удара, возглас Билла и пронзительный визг.
He straightened up in time to see a dim form disappearing across the snow into the shelter of the dark.	Он выпрямился и успел разглядеть только неясные очертания какого-то зверя, промчавшегося по снегу и скрывшегося в темноте.
Then he saw Bill, standing amid the dogs, half triumphant, half crestfallen, in one hand a stout club, in the other the tail and part of the body of a sun-cured salmon.	Потом Г енри увидел, что Билл не то с торжествующим, не то с убитым видом стоит среди собак, держа в одной руке палку, а в другой хвост вяленого лосося.
"It got half of it," he announced; "but I got a whack at it jes' the same.	-- Половину все-таки утащил! -- крикнул он. -Зато я всыпал ему как следует.
D'ye hear it squeal?"	Слышал визг?
"What'd it look like?" Henry asked.	-- А кто это? -- спросил Генри.
"Couldn't see.	-- Не разобрал.
But it had four legs an' a mouth an' hair an' looked like any dog."	Могу только сказать, что ноги, и пасть, и шкура у него имеются, как у всякой собаки.
"Must be a tame wolf, I reckon."	-- Ручной волк, что ли?
"It's damned tame, whatever it is, comin' in here at feedin' time an' gettin' its whack of fish."	-- Волк или не волк, только, должно быть, действительно ручной, если является прямо к кормежке и хватает рыбу.
That night, when supper was finished and they sat on the oblong box and pulled at their pipes, the circle of gleaming eyes drew in even closer than before.	Этой ночью, когда они сидели после ужина на ящике, покуривая трубки, круг горящих глаз сузился еще больше.
"I wisht they'd spring up a bunch of moose or something, an' go away an' leave us alone," Bill said.	-- Хорошо бы они стадо лосей где-нибудь спугнули и оставили нас в покое, -- сказал Билл.
Henry grunted with an intonation that was not all sympathy, and for a quarter of an hour they sat on in silence, Henry staring at the fire, and Bill at the circle of eyes that burned in the darkness just beyond the firelight.	Его товарищ пробормотал что-то не совсем любезное, и минут двадцать они сидели молча: Генри -- уставившись на огонь, а Билл -- на круг горящих глаз, светившийся в темноте, совсем близко от костра.
"I wisht we was pullin' into McGurry right now," he began again.	-- Хорошо было бы сейчас подкатить к МакГэрри... -- снова начал Билл.
"Shut up your wishin' and your croakin'," Henry burst out angrily. "Your stomach's sour. That's what's ailin' you.	-- Да брось ты свое "хорошо бы", перестань ныть! -- не выдержал Г енри. -- Изжога у тебя, вот ты и скулишь.
Swallow a spoonful of sody, an' you'll sweeten up wonderful an' be more pleasant company."	Выпей соды -- сразу полегчает, и мне с тобою будет веселее.

In the morning Henry was aroused by fervid blasphemy that proceeded from the mouth of Bill.	Утром Генри разбудила отчаянная брань.
Henry propped himself up on an elbow and looked to see his comrade standing among the dogs beside the replenished fire, his arms raised in objurgation, his face distorted with passion.	Он поднялся на локте и увидел, что Билл стоит среди собак у разгорающегося костра и с искаженным от бешенства лицом яростно размахивает руками.
"Hello!" Henry called. "What's up now?"	-- Эй! -- крикнул Генри. -- Что случилось?
"Frog's gone," came the answer.	-- Фрог убежал, -- услышал он в ответ.
"No."	-- Быть не может!
"I tell you yes."	-- Говорю тебе, убежал.
Henry leaped out of the blankets and to the dogs.	Г енри выскочил из-под одеяла и кинулся к собакам.
He counted them with care, and then joined his partner in cursing the power of the Wild that had robbed them of another dog.	Внимательно пересчитав их, он присоединил свой голос к проклятиям, которые его товарищ посылал по адресу всесильной Северной глуши, лишившей их еще одной собаки.
"Frog was the strongest dog of the bunch," Bill pronounced finally.	-- Фрог был самый сильный во всей упряжке, -закончил свою речь Билл.
"An' he was no fool dog neither," Henry added.	-- И ведь смышленый! -- прибавил Генри.
And so was recorded the second epitaph in two days.	Такова была вторая эпитафия за эти два дня.
A gloomy breakfast was eaten, and the four remaining dogs were harnessed to the sled.	Завтрак прошел невесело; оставшуюся четверку собак запрягли в сани.
The day was a repetition of the days that had gone before.	День этот был точным повторением многих предыдущих дней.
The men toiled without speech across the face of the frozen world.	Путники молча брели по снежной пустыне.
The silence was unbroken save by the cries of their pursuers, that, unseen, hung upon their rear.	Безмолвие нарушал лишь вой преследователей, которые гнались за ними по пятам, не показываясь на глаза.
With the coming of night in the mid-afternoon, the cries sounded closer as the pursuers drew in according to their custom; and the dogs grew excited and frightened, and were guilty of panics that tangled the traces and further depressed the two men.	С наступлением темноты, когда погоня, как и следовало ожидать, приблизилась, вой послышался почти рядом; собаки дрожали от страха, метались и путали постромки, еще больше угнетая этим людей.
"There, that'll fix you fool critters," Bill said with satisfaction that night, standing erect at completion of his task.	-- Ну, безмозглые твари, теперь уж никуда не денетесь, -- с довольным видом сказал Билл на очередной стоянке.
Henry left the cooking to come and see.	Генри оставил стряпню и подошел посмотреть.
Not only had his partner tied the dogs up, but he had tied them, after the Indian fashion, with sticks.	Его товарищ привязал собак по индейскому способу, к палкам.

About the neck of each dog he had fastened a leather thong. To this, and so close to the neck that the dog could not get his teeth to it, he had tied a stout stick four or five feet in length. The other end of the stick, in turn, was made fast to a stake in the ground by means of a leather thong.	На шею каждой собаки он надел кожаную петлю, к петле привязал толстую длинную палку -- вплотную к шее; другой конец палки был прикреплен кожаным ремнем к вбитому в землю колу.
The dog was unable to gnaw through the leather at his own end of the stick. The stick prevented him from getting at the leather that fastened the other end.	Собаки не могли перегрызть ремень около шеи, а палки мешали им достать зубами привязь у кола.
Henry nodded his head approvingly.	Генри одобрительно кивнул головой.
"It's the only contraption that'll ever hold One Ear," he said.	-- Одноухого только таким способом и можно удержать.
"He can gnaw through leather as clean as a knife an' jes' about half as quick.	Ему ничего не стоит перегрызть ремень -- все равно что ножом полоснуть.
They all'll be here in the mornin' hunkydory."	А так к утру все целы будут.
"You jes' bet they will," Bill affirmed. "If one of em' turns up missin', I'll go without my coffee."	-- Ну еще бы! -- сказал Билл. -- Если хоть одна пропадет, я завтра от кофе откажусь.
"They jes' know we ain't loaded to kill," Henry remarked at bed-time, indicating the gleaming circle that hemmed them in. "If we could put a couple of shots into 'em, they'd be more respectful.	-- А ведь они знают, что нам нечем их припугнуть, -- заметил Г енри, укладываясь спать и показывая на мерцающий круг, который окаймлял их стоянку. -- Пальнуть бы в них разок-другой -- живо бы уважение к нам почувствовали.
They come closer every night.	С каждой ночью все ближе и ближе подбираются.
Get the firelight out of your eyes an' look hard-there!	Отведи глаза от огня, вглядись-ка в ту сторону.
Did you see that one?"	Ну? Видел вон того?
For some time the two men amused themselves with watching the movement of vague forms on the edge of the firelight.	Оба стали с интересом наблюдать за смутными силуэтами, двигающимися позади костра.
By looking closely and steadily at where a pair of eyes burned in the darkness, the form of the animal would slowly take shape.	Пристально всматриваясь туда, где в темноте сверкала пара глаз, можно было разглядеть очертание зверя.
They could even see these forms move at times.	По временам удавалось даже заметить, как эти звери переходят с места на место.
A sound among the dogs attracted the men's attention.	Возня среди собак привлекла внимание Билла и Генри.
One Ear was uttering quick, eager whines, lunging at the length of his stick toward the darkness, and desisting now and again in order to make frantic attacks on the stick with his teeth.	Нетерпеливо повизгивая, Одноухий то рвался с привязи в темноту, то, отступая назад, с остервенением грыз палку.
"Look at that, Bill," Henry whispered.	-- Смотри, Билл, -- прошептал Генри.
Full into the firelight, with a stealthy, sidelong movement, glided a doglike animal.	В круг, освещенный костром, неслышными шагами, боком, проскользнул зверь, похожий на собаку.

It moved with commingled mistrust and daring, cautiously observing the men, its attention fixed on the dogs.	Он подходил трусливо и в то же время нагло, устремив все внимание на собак, но не упуская из виду и людей.
One Ear strained the full length of the stick toward the intruder and whined with eagerness.	Одноухий рванулся к пришельцу, насколько позволяла палка, и нетерпеливо заскулил.
"That fool One Ear don't seem scairt much," Bill said in a low tone.	-- Этот болван, кажется, ни капли не боится, -тихо сказал Билл.
"It's a she-wolf," Henry whispered back, "an' that accounts for Fatty an' Frog.	-- Волчица, -- шепнул Генри. -- Теперь я понимаю, что произошло с Фэтти и с Фрогом.
She's the decoy for the pack.	Стая выпускает ее как приманку.
She draws out the dog an' then all the rest pitches in an' eats 'm up."	Она завлекает собак, а остальные набрасываются и сжирают их.
The fire crackled.	В огне что-то затрещало.
A log fell apart with a loud spluttering noise.	Головня откатилась в сгорю ну с громким шипением.
At the sound of it the strange animal leaped back into the darkness.	Испуганный зверь одним прыжком скрылся в темноте.
"Henry, I'm a-thinkin'," Bill announced.	-- Знаешь, что я думаю. Генри, -- сказал Билл.
"Thinkin' what?"	-- Что?
"I'm a-thinkin' that was the one I lambasted with the club."	-- Это та самая, которую я огрел палкой.
"Ain't the slightest doubt in the world," was Henry's response.	-- Можешь не сомневаться, -- ответил Генри.
"An' right here I want to remark," Bill went on, "that that animal's familyarity with campfires is suspicious an' immoral."	-- Я вот что хочу сказать, -- продолжал Билл, -видно, она привыкла к кострам, а это весьма подозрительно.
"It knows for certain more'n a self-respectin' wolf ought to know," Henry agreed. "A wolf that knows enough to come in with the dogs at feedin' time has had experiences."	-- Она знает больше, чем полагается знать уважающей себя волчице, -- согласился Г енри. -Волчица, которая является к кормежке собак, -бывалый зверь.
"Ol' Villan had a dog once that run away with the wolves," Bill cogitates aloud. "I ought to know.	-- У старика Виллэна была когда-то собака, и она ушла вместе с волками, -- размышлял вслух Билл. -- Кому это знать, как не мне?
I shot it out of the pack in a moose pasture over 'on Little Stick.	Я подстрелил ее в стае волков на лосином пастбище у Литл-Стика.
An' Ol' Villan cried like a baby.	Старик Виллэн плакал, как ребенок.
Hadn't seen it for three years, he said.	Говорил, что целых три года ее не видел.
Ben with the wolves all that time."	И все эти три года она бегала с волками.
"I reckon you've called the turn, Bill. That wolf’s a dog, an' it's eaten fish many's the time from the hand of man."	-- Это не волк, а собака, и ей не раз приходилось есть рыбу из рук человека. Ты попал в самую точку, Билл.

"An if I get a chance at it, that wolf that's a dog'll be jes' meat," Bill declared. "We can't afford to lose no more animals."	-- Если мне только удастся, я ее уложу, и она будет не волк и не собака, а просто падаль, -заявил Билл. -- Нам больше нельзя собак терять.
"But you've only got three cartridges," Henry objected.	-- Да ведь у тебя только три патрона, -- возразил ему Генри.
"I'll wait for a dead sure shot," was the reply.	-- А я буду целиться наверняка, -- последовал ответ.
In the morning Henry renewed the fire and cooked breakfast to the accompaniment of his partner's snoring.	Утром Генри снова разжег костер и занялся приготовлением завтрака под храп товарища.
"You was sleepin' jes' too comfortable for anything," Henry told him, as he routed him out for breakfast. "I hadn't the heart to rouse you."	-- Уж больно ты хорошо спал, -- сказал он, поднимая его ото сна. -- Будить тебя не хотелось.
Bill began to eat sleepily.	Еще не проснувшись как следует, Билл принялся за еду.
He noticed that his cup was empty and started to reach for the pot.	Заметив, что его кружка пуста, он потянулся за кофейником.
But the pot was beyond arm's length and beside Henry.	Но кофейник стоял далеко, возле Генри.
"Say, Henry," he chided gently, "ain't you forgot somethin'?"	-- Слушай, Г енри, -- сказал он с мягким упреком, -- ты ничего не забыл?
Henry looked about with great carefulness and shook his head.	Г енри внимательно огляделся по сторонам и покачал головой.
Bill held up the empty cup.	Билл протянул ему пустую кружку.
"You don't get no coffee," Henry announced.	-- Не будет тебе кофе, -- объявил Генри.
"Ain't run out?" Bill asked anxiously.	-- Неужели весь вышел? -- испуганно спросил Билл.
"Nope."	-- Нет, не вышел.
"Ain't thinkin' it'll hurt my digestion?"	-- Боишься, что у меня желудок испортится?
"Nope."	-- Нет, не боюсь.
A flush of angry blood pervaded Bill's face.	Краска гнева залила лицо Билла.
"Then it's jes' warm an' anxious I am to be hearin' you explain yourself," he said.	-- Так в чем же тогда дело, объясни, не томи меня, -- сказал он.
"Spanker's gone," Henry answered.	-- Спэнкер убежал, -- ответил Генри.
Without haste, with the air of one resigned to misfortune Bill turned his head, and from where he sat counted the dogs.	Медленно, с видом полнейшей покорности судьбе, Билл повернул голову и, не сходя с места, пересчитал собак.
"How'd it happen?" he asked apathetically.	-- Как это случилось? -- безучастно спросил он.
Henry shrugged his shoulders.	Генри пожал плечами.
"Don't know.	-- Не знаю.
Unless One Ear gnawed 'm loose.	Должно быть. Одноухий перегрыз ему ремень.
He couldn't a-done it himself, that's sure."	Сам-то он, конечно, не мог это сделать.

"The darned cuss." Bill spoke gravely and slowly, with no hint of the anger that was raging within. "Jes' because he couldn't chew himself loose, he chews Spanker loose."	-- Проклятая тварь! -- медленно проговорил Билл, ничем не выдавая кипевшего в нем гнева. -- У себя ремень перегрызть не мог, так у Спэнкера перегрыз.
"Well, Spanker's troubles is over anyway; I guess he's digested by this time an' cavortin' over the landscape in the bellies of twenty different wolves," was Henry's epitaph on this, the latest lost dog. "Have some coffee, Bill."	-- Ну, для Спэнкера теперь все жизненные тревоги кончились. Волки, наверно, уже переварили его, и теперь он у них в кишках. -Такую эпитафию прочел Генри третьей собаке. -Выпей кофе, Билл.
But Bill shook his head.	Но Билл покачал головой.
"Go on," Henry pleaded, elevating the pot.	-- Ну, выпей, -- настаивал Генри, подняв кофейник.
Bill shoved his cup aside.	Билл отодвинул свою кружку.
"I'll be ding-dong-danged if I do.	-- Будь я проклят, если выпью!
I said I wouldn't if ary dog turned up missin', an' I won't."	Сказал, что не буду, если собака пропадет, -значит, не буду.
"It's darn good coffee," Henry said enticingly.	-- Прекрасный кофе! -- соблазнял его Генри.
But Bill was stubborn, and he ate a dry breakfast washed down with mumbled curses at One Ear for the trick he had played.	Но Билл не сдался и позавтракал всухомятку, сдабривая еду нечленораздельными проклятиями по адресу Одноухого, сыгравшего с ними такую скверную шутку.
"I'll tie 'em up out of reach of each other to-night," Bill said, as they took the trail.	-- Сегодня на ночь привяжу их всех поодиночке, -- сказал Билл, когда они тронулись в путь.
They had travelled little more than a hundred yards, when Henry, who was in front, bent down and picked up something with which his snowshoe had collided.	Пройдя не больше ста шагов. Генри, шедший впереди, нагнулся и поднял какой-то предмет, попавший ему под лыжи.
It was dark, and he could not see it, but he recognised it by the touch. He flung it back, so that it struck the sled and bounced along until it fetched up on Bill's snowshoes.	В темноте он не мог разглядеть, что это такое, но узнал на ощупь и швырнул эту вещь назад, так что она стукнулась о сани и отскочила прямо к лыжам Билла.
"Mebbe you'll need that in your business," Henry said.	-- Может быть, тебе это еще понадобится, -сказал Генри.
Bill uttered an exclamation.	Билл ахнул.
It was all that was left of Spanker-the stick with which he had been tied.	Вот все, что осталось от Спэнкера, -- палка, которая была привязана ему к шее.
"They ate 'm hide an' all," Bill announced. "The stick's as clean as a whistle. They've ate the leather offen both ends.	-- Начисто сожрали, -- сказал Билл. -- И даже ремней на палке не оставили.
They're damn hungry, Henry, an' they'll have you an' me guessin' before this trip's over."	Здорово же они проголодались, Генри... Чего доброго, еще и до нас с тобой доберутся.
Henry laughed defiantly.	Генри вызывающе рассмеялся.
"I ain't been trailed this way by wolves before, but I've gone through a whole lot worse an' kept my health.	-- Правда, волки никогда за мной не гонялись, но мне приходилось и хуже этого, а все-таки жив остался.

Takes more'n a handful of them pesky critters to do for yours truly, Bill, my son."	Десятка назойливых тварей еще недостаточно, чтобы доконать твоего покорного слугу, Билл!
"I don't know, I don't know," Bill muttered ominously.	-- Посмотрим, посмотрим... -- зловеще пробормотал его товарищ.
"Well, you'll know all right when we pull into McGurry."	-- Ну вот, когда будем подъезжать к Мак-Гэрри, тогда и посмотришь.
"I ain't feelin' special enthusiastic," Bill persisted.	-- Не очень-то я на это надеюсь, -- стоял на своем Билл.
"You're off colour, that's what's the matter with you," Henry dogmatised. "What you need is quinine, an' I'm goin' to dose you up stiff as soon as we make McGurry."	-- Ты просто не в духе, и больше ничего, -решительно заявил Генри. -- Тебе надо хины принять. Вот дай только до Мак-Гэрри добраться, я тебе вкачу хорошую дозу.
Bill grunted his disagreement with the diagnosis, and lapsed into silence.	Билл проворчал что-то, выражая свое несогласие с таким диагнозом, и погрузился в молчание.
The day was like all the days.	День прошел, как и все предыдущие.
Light came at nine o'clock.	Рассвело в девять часов.
At twelve o'clock the southern horizon was warmed by the unseen sun; and then began the cold grey of afternoon that would merge, three hours later, into night.	В двенадцать горизонт на юге порозовел от невидимого солнца, и наступил хмурый день, который через три часа должна была поглотить ночь.
It was just after the sun's futile effort to appear, that Bill slipped the rifle from under the sled-lashings and said:	Как раз в ту минуту, когда солнце сделало слабую попытку выглянуть из-за горизонта, Билл вынул из саней ружье и сказал:
"You keep right on, Henry, I'm goin' to see what I can see."	-- Ты не останавливайся. Генри. Я пойду взглянуть, что там делается.
"You'd better stick by the sled," his partner protested. "You've only got three cartridges, an' there's no tellin' what might happen."	-- Не отходи от саней! -- крикнул ему Генри. -Ведь у тебя всего три патрона. Кто его знает, что может случиться...
"Who's croaking now?" Bill demanded triumphantly.	-- Ага! Теперь ты заскулил? -- торжествующе спросил Билл.
Henry made no reply, and plodded on alone, though often he cast anxious glances back into the grey solitude where his partner had disappeared.	Генри промолчал и пошел дальше один, то и дело беспокойно оглядываясь назад в пустынную мглу, где исчез его товарищ.
An hour later, taking advantage of the cut-offs around which the sled had to go, Bill arrived.	Час спустя Билл догнал сани, сократив расстояние напрямик.
"They're scattered an' rangin' along wide," he said: "keeping up with us an' lookin' for game at the same time.	-- Широко разбрелись, -- сказал он, -- повсюду рыщут, но и от нас не отстают.
You see, they're sure of us, only they know they've got to wait to get us.	Видно, уверены, что мы от них не уйдем.
In the meantime they're willin' to pick up anything eatable that comes handy."	Решили потерпеть немного, не хотят упускать ничего съедобного.
"You mean they think they're sure of us," Henry objected pointedly.	-- То есть им кажется, что мы не уйдем от них, -подчеркнул Генри.
But Bill ignored him.	Но Билл оставил эти слова без внимания.

"I seen some of them. They're pretty thin.	-- Я некоторых видел -- тощие!
They ain't had a bite in weeks I reckon, outside of Fatty an' Frog an' Spanker; an' there's so many of 'em that that didn't go far.	Наверно, давно им ничего не перепадало, если не считать Фэтти, Фрога и Спэнкера. А стая большая, съели и не почувствовали.
They're remarkable thin.	Здорово отощали.
Their ribs is like wash-boards, an' their stomachs is right up against their backbones.	Ребра, как стиральная доска, и животы совсем подвело.
They're pretty desperate, I can tell you.	Одним словом, дошли до крайности.
They'll be goin' mad, yet, an' then watch out."	Того и гляди всякий страх забудут, а тогда держи ухо востро!
A few minutes later, Henry, who was now travelling behind the sled, emitted a low, warning whistle.	Через несколько минут Г енри, который шел теперь за санями, издал тихий предостерегающий свист.
Bill turned and looked, then quietly stopped the dogs.	Билл оглянулся и спокойно остановил собак.
To the rear, from around the last bend and plainly into view, on the very trail they had just covered, trotted a furry, slinking form.	За поворотом, который они только что прошли, по их свежим следам бежал поджарый пушистый зверь.
Its nose was to the trail, and it trotted with a peculiar, sliding, effortless gait.	Принюхиваясь к снегу, он бежал легкой, скользящей рысцой.
When they halted, it halted, throwing up its head and regarding them steadily with nostrils that twitched as it caught and studied the scent of them.	Когда люди остановились, остановился и он, вытянув морду и втягивая вздрагивающими ноздрями доносившиеся до него запахи.
"It's the she-wolf," Bill answered.	-- Она. Волчица, -- сказал Билл.
The dogs had lain down in the snow, and he walked past them to join his partner in the sled.	Собаки лежали на снегу. Он прошел мимо них к товарищу, стоявшему около саней.
Together they watched the strange animal that had pursued them for days and that had already accomplished the destruction of half their dog-team.	Оба стали разглядывать странного зверя, который уже несколько дней преследовал их и уничтожил половину упряжки.
After a searching scrutiny, the animal trotted forward a few steps.	Выждав и осмотревшись, зверь сделал несколько шагов вперед.
This it repeated several times, till it was a short hundred yards away. It paused, head up, close by a clump of spruce trees, and with sight and scent studied the outfit of the watching men.	Он повторял этот маневр до тех пор, пока не подошел к саням ярдов на сто, потом остановился около елей, поднял морду и, поводя носом, стал внимательно следить за наблюдавшими за ним людьми.
It looked at them in a strangely wistful way, after the manner of a dog; but in its wistfulness there was none of the dog affection.	В этом взгляде было что-то тоскливое, напоминавшее взгляд собаки, но без тени собачьей преданности.
It was a wistfulness bred of hunger, as cruel as its own fangs, as merciless as the frost itself.	Это была тоска, рожденная голодом, жестоким, как волчьи клыки, безжалостным, как стужа.
It was large for a wolf, its gaunt frame advertising the lines of an animal that was among the largest of its kind.	Для волка зверь был велик, и, несмотря на его худобу, видно было, что он принадлежит к самым крупным представителям своей породы.

"Stands pretty close to two feet an' a half at the shoulders," Henry commented. "An' I'll bet it ain't far from five feet long."	-- Ростом фута два с половиной, -- определил Г енри. -- И от головы до хвоста наверняка около пяти будет.
"Kind of strange colour for a wolf," was Bill's criticism. "I never seen a red wolf before.	-- Не совсем обычная масть для волка, -- сказал Билл. -- Я никогда рыжих не видал.
Looks almost cinnamon to me."	А этот какой-то красновато-коричневый.
The animal was certainly not cinnamon-coloured.	Билл ошибался.
Its coat was the true wolf-coat.	Шерсть у зверя была настоящая волчья.
The dominant colour was grey, and yet there was to it a faint reddish hue-a hue that was baffling, that appeared and disappeared, that was more like an illusion of the vision, now grey, distinctly grey, and again giving hints and glints of a vague redness of colour not classifiable in terms of ordinary experience.	Преобладал в ней серый волос, но легкий красноватый оттенок, то исчезающий, то появляющийся снова, создавал обманчивое впечатление -- шерсть казалась то серой, то вдруг отливала рыжинкой.
"Looks for all the world like a big husky sled-dog," Bill said. "I wouldn't be s'prised to see it wag its tail."	-- Самая настоящая ездовая лайка, только покрупнее, -- сказал Билл. -- Того и гляди хвостом завиляет.
"Hello, you husky!" he called. "Come here, you whatever-your-name-is."	-- Эй ты, лайка! -- крикнул он. -- Подойди-ка сюда... Как там тебя зовут!
"Ain't a bit scairt of you," Henry laughed.	-- Да она ни капельки не боится, -- засмеялся Генри.
Bill waved his hand at it threateningly and shouted loudly; but the animal betrayed no fear. The only change in it that they could notice was an accession of alertness.	Его товарищ крикнул громче и погрозил зверю кулаком, однако тот не проявил ни малейшего страха и только еще больше насторожился.
It still regarded them with the merciless wistfulness of hunger.	Он продолжал смотреть на них все с той же беспощадной голодной тоской.
They were meat, and it was hungry; and it would like to go in and eat them if it dared.	Перед ним было мясо, а он голодал. И если бы у него только хватило смелости, он кинулся бы на людей и сожрал их.
"Look here, Henry," Bill said, unconsciously lowering his voice to a whisper because of what he imitated. "We've got three cartridges.	-- Слушай, Г енри, -- сказал Билл, бессознательно понизив голос до шепота. -- У нас три патрона.
But it's a dead shot.	Но ведь ее можно убить наповал.
Couldn't miss it.	Тут не промахнешься.
It's got away with three of our dogs, an' we oughter put a stop to it.	Трех собак как не бывало, надо же положить этому конец.
What d'ye say?"	Что ты скажешь?
Henry nodded his consent.	Генри кивнул головой в знак согласия.
Bill cautiously slipped the gun from under the sled-lashing. The gun was on the way to his shoulder, but it never got there.	Билл осторожно вытащил ружье из саней, поднял было его, но так и не донес до плеча.

For in that instant the she-wolf leaped sidewise from the trail into the clump of spruce trees and disappeared.	Волчица прыгнула с тропы в сторону и скрылась среди елей.
The two men looked at each other.	Друзья посмотрели друг на друга.
Henry whistled long and comprehendingly.	Генри многозначительно засвистал.
"I might have knowed it," Bill chided himself aloud as he replaced the gun. "Of course a wolf that knows enough to come in with the dogs at feedin' time, 'd know all about shooting-irons.	-- Эх, не сообразил я! -- воскликнул Билл, кладя ружье на место. -- Как же такой волчице не знать ружья, когда она знает время кормежки собак!
I tell you right now, Henry, that critter's the cause of all our trouble.	Говорю тебе, Генри, во всех наших несчастьях виновата она.
We'd have six dogs at the present time, 'stead of three, if it wasn't for her.	Если бы не эта тварь, у нас сейчас было бы шесть собак, а не три.
An' I tell you right now, Henry, I'm goin' to get her.	Нет, Генри, я до нее доберусь.
She's too smart to be shot in the open.	На открытом месте ее не убьешь, слишком умна.
But I'm goin' to lay for her.	Но я ее выслежу.
I'll bushwhack her as sure as my name is Bill."	Я подстрелю эту тварь из засады.
"You needn't stray off too far in doin' it," his partner admonished. "If that pack ever starts to jump you, them three cartridges'd be wuth no more'n three whoops in hell.	-- Только далеко не отходи, -- предупредил его Г енри. -- Если они на тебя всей стаей набросятся, три патрона тебе помогут, как мертвому припарки.
Them animals is damn hungry, an' once they start in, they'll sure get you, Bill."	Уж очень это зверье проголодалось. Смотри, Билл, попадешься им!
They camped early that night.	В эту ночь остановка была сделана рано.
Three dogs could not drag the sled so fast nor for so long hours as could six, and they were showing unmistakable signs of playing out.	Три собаки не могли везти сани так быстро и так подолгу, как это делали шесть; они заметно выбились из сил.
And the men went early to bed, Bill first seeing to it that the dogs were tied out of gnawing-reach of one another.	Билл привязал их подальше друг от друга, чтобы они не перегрызли ремней, и оба путника сразу легли спать.
But the wolves were growing bolder, and the men were aroused more than once from their sleep.	Но волки осмелели и ночью не раз будили их.
So near did the wolves approach, that the dogs became frantic with terror, and it was necessary to replenish the fire from time to time in order to keep the adventurous marauders at safer distance.	Они подходили так близко, что собаки начинали бесноваться от страха, и, для того чтобы удерживать осмелевших хищников на расстоянии, приходилось то и дело подкладывать сучья в костер.
"I've hearn sailors talk of sharks followin' a ship," Bill remarked, as he crawled back into the blankets after one such replenishing of the fire. "Well, them wolves is land sharks.	-- Моряки рассказывают, будто акулы любят плавать за кораблями, -- сказал Билл, забираясь под одеяло после одной из таких прогулок к костру. -- Так вот, волки -- это сухопутные акулы.
They know their business better'n we do, an' they ain't a-holdin' our trail this way for their health.	Они свое дело получше нас с тобой знают и бегут за нами вовсе не для моциона.
They're goin' to get us.	Попадемся мы им, Генри.

They're sure goin' to get us, Henry."	Вот увидишь, попадемся.
"They've half got you a'ready, a-talkin' like that," Henry retorted sharply. "A man's half licked when he says he is. An' you're half eaten from the way you're goin' on about it."	-- Ты, можно считать, уже попался, если столько говоришь об этом, -- отрезал его товарищ. -Кто боится порки, тот все равно что выпорот, а ты все равно что у волков на зубах.
"They've got away with better men than you an' me," Bill answered.	-- Они приканчивали людей и получше нас с тобой, -- ответил Билл.
"Oh, shet up your croakin'.	-- Да перестань ты скулить!
You make me all-fired tired."	Сил моих больше нет!
Henry rolled over angrily on his side, but was surprised that Bill made no similar display of temper.	Генри сердито перевернулся на другой бок, удивляясь тому, что Билл промолчал.
This was not Bill's way, for he was easily angered by sharp words.	Это на него не было похоже, потому что резкие слова легко выводили его из себя.
Henry thought long over it before he went to sleep, and as his eyelids fluttered down and he dozed off, the thought in his mind was:	Г енри долго думал об этом, прежде чем заснуть, но в конце концов веки его начали слипаться, и он погрузился в сон с такой мыслью:
"There's no mistakin' it, Bill's almighty blue.	"Хандрит Билл.
I'll have to cheer him up to-morrow."	Надо будет растормошить его завтра".
CHAPTER III-THE HUNGER CRY	ГЛАВА ТРЕТЬЯ. ПЕСНЬ ГОЛОДА
The day began auspiciously.	Поначалу день сулил удачу.
They had lost no dogs during the night, and they swung out upon the trail and into the silence, the darkness, and the cold with spirits that were fairly light.	За ночь не пропало ни одной собаки, и Генри с Биллом бодро двинулись в путь среди окружающего их безмолвия, мрака и холода.
Bill seemed to have forgotten his forebodings of the previous night, and even waxed facetious with the dogs when, at midday, they overturned the sled on a bad piece of trail.	Билл как будто не вспоминал о мрачных предчувствиях, тревоживших его прошлой ночью, и даже изволил подшутить над собаками, когда на одном из поворотов они опрокинули сани.
It was an awkward mix-up.	Все смешалось в кучу.
The sled was upside down and jammed between a tree-trunk and a huge rock, and they were forced to unharness the dogs in order to straighten out the tangle.	Перевернувшись, сани застряли между деревом и громадным валуном, и, чтобы разобраться во всей этой путанице, пришлось распрягать собак.
The two men were bent over the sled and trying to right it, when Henry observed One Ear sidling away.	Путники нагнулись над санями, стараясь поднять их, как вдруг Г енри увидел, что Одноухий убегает в сторону.
"Here, you, One Ear!" he cried, straightening up and turning around on the dog.	-- Назад, Одноухий! -- крикнул он, вставая с колен и глядя собаке вслед.
But One Ear broke into a run across the snow, his traces trailing behind him.	Но Одноухий припустил еще быстрее, волоча по снегу постромки.
And there, out in the snow of their back track, was the she-wolf waiting for him.	А там, на только что пройденном ими пути, его поджидала волчица.

As he neared her, he became suddenly cautious. He slowed down to an alert and mincing walk and then stopped.	Подбегая к ней. Одноухий навострил уши, перешел на легкий мелкий шаг, потом остановился.
He regarded her carefully and dubiously, yet desirefully.	Он глядел на нее внимательно, недоверчиво, но с жадностью.
She seemed to smile at him, showing her teeth in an ingratiating rather than a menacing way. She moved toward him a few steps, playfully, and then halted.	А она скалила зубы, как будто улыбаясь ему вкрадчивой улыбкой, потом сделала несколько игривых прыжков и остановилась.
One Ear drew near to her, still alert and cautious, his tail and ears in the air, his head held high.	Одноухий пошел к ней все еще с опаской, задрав хвост, навострив уши и высоко подняв голову.
He tried to sniff noses with her, but she retreated playfully and coyly.	Он хотел было обнюхать ее, но волчица подалась назад, лукаво заигрывая с ним.
Every advance on his part was accompanied by a corresponding retreat on her part.	Каждый раз, как он делал шаг вперед, она отступала назад.
Step by step she was luring him away from the security of his human companionship.	И так, шаг за шагом, волчица увлекала Одноухого за собой, все дальше от его надежных защитников -- людей.
Once, as though a warning had in vague ways flitted through his intelligence, he turned his head and looked back at the overturned sled, at his team-mates, and at the two men who were calling to him.	Вдруг как будто неясное опасение остановило Одноухого. Он повернул голову и посмотрел на опрокинутые сани, на своих товарищей по упряжке и на подзывающих его хозяев.
But whatever idea was forming in his mind, was dissipated by the she-wolf, who advanced upon him, sniffed noses with him for a fleeting instant, and then resumed her coy retreat before his renewed advances.	Но если что-нибудь подобное и мелькнуло в голове у пса, волчица вмиг рассеяла всю его нерешительность: она подошла к нему, на мгновение коснулась его носом, а потом снова начала, играя, отходить все дальше и дальше.
In the meantime, Bill had bethought himself of the rifle.	Тем временем Билл вспомнил о ружье.
But it was jammed beneath the overturned sled, and by the time Henry had helped him to right the load, One Ear and the she-wolf were too close together and the distance too great to risk a shot.	Но оно лежало под перевернутыми санями, и, пока Генри помог ему разобрать поклажу. Одноухий и волчица так близко подошли друг к другу, что стрелять на таком расстоянии было рискованно.
Too late One Ear learned his mistake.	Слишком поздно понял Одноухий свою ошибку.
Before they saw the cause, the two men saw him turn and start to run back toward them.	Еще не догадываясь, в чем дело, Билл и Генри увидели, как он повернулся и бросился бежать назад, к ним.
Then, approaching at right angles to the trail and cutting off his retreat they saw a dozen wolves, lean and grey, bounding across the snow.	А потом они увидели штук двенадцать тощих серых волков, которые мчались под прямым углом к дороге, наперерез Одноухому.
On the instant, the she-wolfs coyness and playfulness disappeared. With a snarl she sprang upon One Ear.	В одно мгновение волчица оставила всю свою игривость и лукавство -- с рычанием кинулась она на Одноухого.
He thrust her off with his shoulder, and, his retreat cut off and still intent on regaining the sled, he altered his course in an attempt to circle around to it.	Тот отбросил ее плечом, убедился, что обратный путь отрезан, и, все еще надеясь добежать до саней, бросился к ним по кругу.

More wolves were appearing every moment and joining in the chase.	С каждой минутой волков становилось все больше и больше.
The she-wolf was one leap behind One Ear and holding her own.	Волчица неслась за собакой, держась на расстоянии одного прыжка от нее.
"Where are you goin'?" Henry suddenly demanded, laying his hand on his partner's arm.	-- Куда ты? -- вдруг крикнул Г енри, схватив товарища за плечо.
Bill shook it off.	Билл стряхнул его руку.
"I won't stand it," he said. "They ain't a-goin' to get any more of our dogs if I can help it."	-- Довольно! -- сказал он. -- Больше они ни одной собаки не получат!
Gun in hand, he plunged into the underbrush that lined the side of the trail.	С ружьем наперевес он бросился в кустарник, окаймлявший речное русло.
His intention was apparent enough. Taking the sled as the centre of the circle that One Ear was making, Bill planned to tap that circle at a point in advance of the pursuit.	Его намерения были совершенно ясны: приняв сани за центр круга, по которому бежала собака, Билл рассчитывал перерезать этот круг в той точке, куда погоня еще не достигла.
With his rifle, in the broad daylight, it might be possible for him to awe the wolves and save the dog.	Среди бела дня, имея в руках ружье, отогнать волков и спасти собаку было вполне возможно.
"Say, Bill!" Henry called after him. "Be careful! Don't take no chances!"	-- Осторожнее, Билл! -- крикнул ему вдогонку Генри. -- Не рискуй зря!
Henry sat down on the sled and watched.	Генри сел на сани и стал ждать, что будет дальше.
There was nothing else for him to do.	Ничего другого ему не оставалось.
Bill had already gone from sight; but now and again, appearing and disappearing amongst the underbrush and the scattered clumps of spruce, could be seen One Ear.	Билл уже скрылся из виду, но в кустах и среди растущих кучками елей то появлялся, то снова исчезал Одноухий.
Henry judged his case to be hopeless.	Генри понял, что положение собаки безнадежно.
The dog was thoroughly alive to its danger, but it was running on the outer circle while the wolf-pack was running on the inner and shorter circle.	Она прекрасно сознавала опасность, но ей приходилось бежать по внешнему кругу, тогда как стая волков мчалась по внутреннему, более узкому.
It was vain to think of One Ear so outdistancing his pursuers as to be able to cut across their circle in advance of them and to regain the sled.	Нечего было и думать, что Одноухий сможет настолько опередить своих преследователей, чтобы пересечь их путь и добраться до саней.
The different lines were rapidly approaching a point.	Обе линии каждую минуту могли сомкнуться.
Somewhere out there in the snow, screened from his sight by trees and thickets, Henry knew that the wolf-pack, One Ear, and Bill were coming together.	Г енри знал, что где-то там, в снегах, заслоненные от него деревьями и кустарником, в одной точке должны сойтись стая волков, Одноухий и Билл.
All too quickly, far more quickly than he had expected, it happened.	Все произошло быстро, гораздо быстрее, чем он ожидал.
He heard a shot, then two shots, in rapid succession, and he knew that Bill's ammunition was gone.	Раздался выстрел, потом еще два -- один за другим, и Генри понял, что заряды у Билла вышли.
Then he heard a great outcry of snarls and yelps.	Вслед за тем послышались визги и громкое рычание.

He recognised One Ear's yell of pain and terror, and he heard a wolf-cry that bespoke a stricken animal.	Генри различил голос Одноухого, взвывшего от боли и ужаса, и вой раненого, очевидно, волка.
And that was all.	И все.
The snarls ceased.	Рычание смолкло.
The yelping died away.	Визг прекратился.
Silence settled down again over the lonely land.	Над безлюдным краем снова нависла тишина.
He sat for a long while upon the sled.	Генри долго сидел на санях.
There was no need for him to go and see what had happened. He knew it as though it had taken place before his eyes.	Ему незачем было идти туда: все было ясно, как будто встреча Билла со стаей произошла у него на глазах.
Once, he roused with a start and hastily got the axe out from underneath the lashings. But for some time longer he sat and brooded, the two remaining dogs crouching and trembling at his feet.	Только один раз он вскочил с места и быстро вытащил из саней топор, но потом снова опустился на сани и хмуро уставился прямо перед собой, а две уцелевшие собаки жались к его ногам и дрожали от страха.
At last he arose in a weary manner, as though all the resilience had gone out of his body, and proceeded to fasten the dogs to the sled.	Наконец он поднялся -- так устало, как будто мускулы его потеряли всякую упругость, -- и стал запрягать.
He passed a rope over his shoulder, a man-trace, and pulled with the dogs.	Одну постромку он надел себе на плечи и вместе с собаками потащил сани.
He did not go far. At the first hint of darkness he hastened to make a camp, and he saw to it that he had a generous supply of firewood. He fed the dogs, cooked and ate his supper, and made his bed close to the fire.	Но шел он недолго и, как только стало темнеть, сделал остановку и заготовил как можно больше хвороста; потом накормил собак, поужинал и постелил себе около самого костра.
But he was not destined to enjoy that bed.	Но ему не суждено было насладиться сном.
Before his eyes closed the wolves had drawn too near for safety.	Не успел он закрыть глаза, как волки подошли чуть ли не вплотную к огню.
It no longer required an effort of the vision to see them.	Чтобы разглядеть их, уже не нужно было напрягать зрение.
They were all about him and the fire, in a narrow circle, and he could see them plainly in the firelight lying down, sitting up, crawling forward on their bellies, or slinking back and forth.	Тесным кольцом окружили они костер, и Генри совершенно ясно видел, как одни из них лежали, другие сидели, третьи подползали на брюхе поближе к огню или бродили вокруг него.
They even slept.	Некоторые даже спали.
Here and there he could see one curled up in the snow like a dog, taking the sleep that was now denied himself.	Они свертывались на снегу клубочком, по-собачьи, и спали крепким сном, а он сам не мог теперь сомкнуть глаз.
He kept the fire brightly blazing, for he knew that it alone intervened between the flesh of his body and their hungry fangs.	Генри развел большой костер, так как он знал, что только огонь служит преградой между его телом и клыками голодных волков.

His two dogs stayed close by him, one on either side, leaning against him for protection, crying and whimpering, and at times snarling desperately when a wolf approached a little closer than usual.	Обе собаки сидели у ног своего хозяина -- одна справа, другая слева -- в надежде, что он защитит их; они выли, взвизгивали и принимались исступленно лаять, если какой-нибудь волк подбирался к костру ближе остальных.
At such moments, when his dogs snarled, the whole circle would be agitated, the wolves coming to their feet and pressing tentatively forward, a chorus of snarls and eager yelps rising about him.	Заслышав лай, весь круг приходил в движение, волки вскакивали со своих мест и порывались вперед, нетерпеливо воя и рыча, потом снова укладывались на снегу и один за другим погружались в сон.
Then the circle would lie down again, and here and there a wolf would resume its broken nap. But this circle had a continuous tendency to draw in upon him.	Круг сжимался все теснее и теснее.
Bit by bit, an inch at a time, with here a wolf bellying forward, and there a wolf bellying forward, the circle would narrow until the brutes were almost within springing distance.	Мало-помалу, дюйм за дюймом, то один, то другой волк ползком подвигался вперед, пока все они не оказывались на расстоянии почти одного прыжка от Генри.
Then he would seize brands from the fire and hurl them into the pack.	Тогда он выхватывал из костра головни и швырял ими в стаю.
A hasty drawing back always resulted, accompanied by angry yelps and frightened snarls when a well-aimed brand struck and scorched a too daring animal.	Это вызывало поспешное отступление, сопровождаемое разъяренным воем и испуганным рычанием, если пущенная меткой рукой головня попадала в какого-нибудь слишком смелого волка.
Morning found the man haggard and worn, wide-eyed from want of sleep.	К утру Генри осунулся, глаза у него запали от бессонницы.
He cooked breakfast in the darkness, and at nine o'clock, when, with the coming of daylight, the wolf-pack drew back, he set about the task he had planned through the long hours of the night.	В темноте он сварил себе завтрак, а в девять часов, когда дневной свет разогнал волков, принялся за дело, которое обдумал в долгие ночные часы.
Chopping down young saplings, he made them cross-bars of a scaffold by lashing them high up to the trunks of standing trees. Using the sled-lashing for a heaving rope, and with the aid of the dogs, he hoisted the coffin to the top of the scaffold.	Он срубил несколько молодых елей и, привязав их высоко к деревьям, устроил помост, затем, перекинув через него веревки от саней, с помощью собак поднял гроб и установил его там, наверху.
"They got Bill, an' they may get me, but they'll sure never get you, young man," he said, addressing the dead body in its tree-sepulchre.	-- До Билла добрались и до меня, может, доберутся, но вас-то, молодой человек, им не достать, -- сказал он, обращаясь к мертвецу, погребенному высоко на деревьях.
Then he took the trail, the lightened sled bounding along behind the willing dogs; for they, too, knew that safety lay open in the gaining of Fort McGurry.	Покончив с этим, Генри пустился в путь. Порожние сани легко подпрыгивали за собаками, которые прибавили ходу, зная, как и человек, что опасность минует их только тогда, когда они доберутся до форта Мак-Гэрри.
The wolves were now more open in their pursuit, trotting sedately behind and ranging along on either side, their red tongues lolling out, their lean sides showing the undulating ribs with every movement.	Теперь волки совсем осмелели: спокойной рысцой бежали они позади саней и рядом, высунув языки, поводя тощими боками.

They were very lean, mere skin-bags stretched over bony frames, with strings for muscles-so lean that Henry found it in his mind to marvel that they still kept their feet and did not collapse forthright in the snow.	Волки были до того худы -- кожа да кости, только мускулы проступали, точно веревки, -что Генри удивлялся, как они держатся на ногах и не валятся в снег.
He did not dare travel until dark.	Он боялся, что темнота застанет его в пути.
At midday, not only did the sun warm the southern horizon, but it even thrust its upper rim, pale and golden, above the sky-line.	В полдень солнце не только согрело южную часть неба, но даже бледным золотистым краешком показалось над горизонтом.
He received it as a sign.	Генри увидел в этом доброе предзнаменование.
The days were growing longer.	Дни становились длиннее.
The sun was returning.	Солнце возвращалось в эти края.
But scarcely had the cheer of its light departed, than he went into camp.	Но как только приветливые лучи его померкли, Генри сделал привал.
There were still several hours of grey daylight and sombre twilight, and he utilised them in chopping an enormous supply of fire-wood.	До полной темноты оставалось еще несколько часов серого дневного света и мрачных сумерек, и он употребил их на то, чтобы запасти как можно больше хвороста.
With night came horror.	Вместе с темнотой к нему пришел ужас.
Not only were the starving wolves growing bolder, but lack of sleep was telling upon Henry.	Волки осмелели, да и проведенная без сна ночь давала себя знать.
He dozed despite himself, crouching by the fire, the blankets about his shoulders, the axe between his knees, and on either side a dog pressing close against him.	Закутавшись в одеяло, положив топор между ног, он сидел около костра и никак не мог преодолеть дремоту. Обе собаки жались вплотную к нему.
He awoke once and saw in front of him, not a dozen feet away, a big grey wolf, one of the largest of the pack.	Среди ночи он проснулся и в каких-нибудь двенадцати футах от себя увидел большого серого волка, одного из самых крупных во всей стае.
And even as he looked, the brute deliberately stretched himself after the manner of a lazy dog, yawning full in his face and looking upon him with a possessive eye, as if, in truth, he were merely a delayed meal that was soon to be eaten.	Зверь медленно потянулся, точно разленившийся пес, и всей пастью зевнул Г енри прямо в лицо, поглядывая на него, как на свою собственность, как на добычу, которая рано или поздно достанется ему.
This certitude was shown by the whole pack.	Такая уверенность чувствовалась в поведении всей стаи.
Fully a score he could count, staring hungrily at him or calmly sleeping in the snow.	Г енри насчитал штук двадцать волков, смотревших на него голодными глазами или спокойно спавших на снегу.
They reminded him of children gathered about a spread table and awaiting permission to begin to eat.	Они напоминали ему детей, которые собрались вокруг накрытого стола и ждут только разрешения, чтобы наброситься на лакомство.
And he was the food they were to eat!	И этим лакомством суждено стать ему!
He wondered how and when the meal would begin.	"Когда же волки начнут свой пир?" -- думал он.

As he piled wood on the fire he discovered an appreciation of his own body which he had never felt before.	Подкладывая хворост в костер. Генри заметил, что теперь он совершенно по-новому относится к собственному телу.
He watched his moving muscles and was interested in the cunning mechanism of his fingers.	Он наблюдал за работой своих мускулов и с интересом разглядывал хитрый механизм пальцев.
By the light of the fire he crooked his fingers slowly and repeatedly now one at a time, now all together, spreading them wide or making quick gripping movements.	При свете костра он несколько раз подряд сгибал их, то поодиночке, то все сразу, то растопыривал, то быстро сжимал в кулак.
He studied the nail-formation, and prodded the finger-tips, now sharply, and again softly, gauging the while the nerve-sensations produced.	Он приглядывался к строению ногтей, пощипывал кончики пальцев, то сильнее, то мягче, испытывая чувствительность своей нервной системы.
It fascinated him, and he grew suddenly fond of this subtle flesh of his that worked so beautifully and smoothly and delicately.	Все это восхищало Генри, и он внезапно проникся нежностью к своему телу, которое работало так легко, так точно и совершенно.
Then he would cast a glance of fear at the wolf-circle drawn expectantly about him, and like a blow the realisation would strike him that this wonderful body of his, this living flesh, was no more than so much meat, a quest of ravenous animals, to be torn and slashed by their hungry fangs, to be sustenance to them as the moose and the rabbit had often been sustenance to him.	Потом он бросал боязливый взгляд на волков, смыкавшихся вокруг костра все теснее, и его, словно громом, поражала вдруг мысль, что это чудесное тело, эта живая плоть есть не что иное, как мясо -- предмет вожделения прожорливых зверей, которые разорвут, раздерут его своими клыками, утолят им свой голод так же, как он сам не раз утолял голод мясом лося и зайца.
He came out of a doze that was half nightmare, to see the red-hued she-wolf before him.	Он очнулся от дремоты, граничившей с кошмаром, и увидел перед собой рыжую волчицу.
She was not more than half a dozen feet away sitting in the snow and wistfully regarding him.	Она сидела в каких-нибудь шести футах от костра и тоскливо поглядывала на человека.
The two dogs were whimpering and snarling at his feet, but she took no notice of them.	Обе собаки скулили и рычали у его ног, но волчица словно и не замечала их.
She was looking at the man, and for some time he returned her look.	Она смотрела на человека, и в течение нескольких минут он отвечал ей тем же.
There was nothing threatening about her.	Вид у нее был совсем не свирепый.
She looked at him merely with a great wistfulness, but he knew it to be the wistfulness of an equally great hunger.	В глазах ее светилась страшная тоска, но Г енри знал, что тоска эта порождена таким же страшным голодом.
He was the food, and the sight of him excited in her the gustatory sensations.	Он был пищей, и вид этой пищи возбуждал в волчице вкусовые ощущения.
Her mouth opened, the saliva drooled forth, and she licked her chops with the pleasure of anticipation.	Пасть ее была разинута, слюна капала на снег, и она облизывалась, предвкушая поживу.
A spasm of fear went through him.	Безумный страх охватил Генри.
He reached hastily for a brand to throw at her. But even as he reached, and before his fingers had closed on the missile, she sprang back into safety; and he knew that she was used to having things thrown at her.	Он быстро протянул руку за головней, но не успел дотронуться до нее, как волчица отпрянула назад: видимо, она привыкла к тому, чтобы в нее швыряли чем попало.

She had snarled as she sprang away, baring her white fangs to their roots, all her wistfulness vanishing, being replaced by a carnivorous malignity that made him shudder.	Волчица огрызнулась, оскалив белые клыки до самых десен, тоска в ее глазах сменилась такой кровожадной злобой, что Генри вздрогнул.
He glanced at the hand that held the brand, noticing the cunning delicacy of the fingers that gripped it, how they adjusted themselves to all the inequalities of the surface, curling over and under and about the rough wood, and one little finger, too close to the burning portion of the brand, sensitively and automatically writhing back from the hurtful heat to a cooler gripping-place; and in the same instant he seemed to see a vision of those same sensitive and delicate fingers being crushed and torn by the white teeth of the she-wolf.	Он взглянул на свою руку, заметил, с какой ловкостью пальцы держали головню, как они прилаживались ко всем ее неровностям, охватывая со всех сторон шероховатую поверхность, как мизинец, помимо его воли, сам собой отодвинулся подальше от горячего места -- взглянул и в ту же минуту ясно представил себе, как белые зубы волчицы вонзятся в эти тонкие, нежные пальцы и разорвут их.
Never had he been so fond of this body of his as now when his tenure of it was so precarious.	Никогда еще Генри не любил своего тела так, как теперь, когда существование его было столь непрочно.
All night, with burning brands, he fought off the hungry pack. When he dozed despite himself, the whimpering and snarling of the dogs aroused him.	Всю ночь Генри отбивался от голодной стаи горящими головнями, засыпал, когда бороться с дремотой не хватало сил, и просыпался от визга и рычания собак.
Morning came, but for the first time the light of day failed to scatter the wolves.	Наступило утро, но на этот раз дневной свет не прогнал волков.
The man waited in vain for them to go.	Человек напрасно ждал, что его преследователи разбегутся.
They remained in a circle about him and his fire, displaying an arrogance of possession that shook his courage born of the morning light.	Они по-прежнему кольцом оцепляли костер и смотрели на Генри с такой наглой уверенностью, что он снова лишился мужества, которое вернулось было к нему вместе с рассветом.
He made one desperate attempt to pull out on the trail. But the moment he left the protection of the fire, the boldest wolf leaped for him, but leaped short.	Генри тронулся в путь, но едва он вышел из-под защиты огня, как на него бросился самый смелый волк из стаи; однако прыжок был плохо рассчитан, и волк промахнулся.
He saved himself by springing back, the jaws snapping together a scant six inches from his thigh.	Г енри спасся тем, что отпрыгнул назад, и зубы волка щелкнули в нескольких дюймах от его бедра.
The rest of the pack was now up and surging upon him, and a throwing of firebrands right and left was necessary to drive them back to a respectful distance.	Вся стая кинулась к человеку, заметалась вокруг него, и только горящие головни отогнали ее на почтительное расстояние.
Even in the daylight he did not dare leave the fire to chop fresh wood.	Даже при дневном свете Генри не осмеливался отойти от огня и нарубить хвороста.
Twenty feet away towered a huge dead spruce.	Шагах в двадцати от саней стояла громадная засохшая ель.
He spent half the day extending his campfire to the tree, at any moment a half dozen burning faggots ready at hand to fling at his enemies.	Он потратил половину дня, чтобы растянуть до нее цепь костров, все время держа наготове для своих преследователей несколько горящих веток.

Once at the tree, he studied the surrounding forest in order to fell the tree in the direction of the most firewood.	Добравшись до цели, он огляделся вокруг, высматривая, где больше хвороста, чтобы свалить ель в ту сторону.
The night was a repetition of the night before, save that the need for sleep was becoming overpowering.	Эта ночь была точным повторением предыдущей, с той только разницей, что Генри почти не мог бороться со сном.
The snarling of his dogs was losing its efficacy.	Он уже не просыпался от рычания собак.
Besides, they were snarling all the time, and his benumbed and drowsy senses no longer took note of changing pitch and intensity.	К тому же они рычали не переставая, а его усталый, погруженный в дремоту мозг уже не улавливал оттенков в их голосах.
He awoke with a start.	И вдруг он проснулся, будто от толчка.
The she-wolf was less than a yard from him.	Волчица стояла совсем близко.
Mechanically, at short range, without letting go of it, he thrust a brand full into her open and snarling mouth.	Машинально он ткнул головней в ее оскаленную пасть.
She sprang away, yelling with pain, and while he took delight in the smell of burning flesh and hair, he watched her shaking her head and growling wrathfully a score of feet away.	Волчица отпрянула назад, воя от боли, а Г енри с наслаждением вдыхал запах паленой шерсти и горелого мяса, глядя, как зверь трясет головой и злобно рычит уже в нескольких шагах от него.
But this time, before he dozed again, he tied a burning pine-knot to his right hand.	Но на этот раз, прежде чем заснуть, Генри привязал к правой руке тлеющий сосновый сук.
His eyes were closed but few minutes when the burn of the flame on his flesh awakened him.	Едва он закрывал глаза, как боль от ожога будила его.
For several hours he adhered to this programme.	Так продолжалось несколько часов.
Every time he was thus awakened he drove back the wolves with flying brands, replenished the fire, and rearranged the pine-knot on his hand.	Просыпаясь, он отгонял волков горящими головнями, подбрасывал в огонь хвороста и снова привязывал сук к руке.
All worked well, but there came a time when he fastened the pine-knot insecurely. As his eyes closed it fell away from his hand.	Все шло хорошо; но в одно из таких пробуждений Г енри плохо затянул ремень, и, как только глаза его закрылись, сук выпал у него из руки.
He dreamed.	Ему снился сон.
It seemed to him that he was in Fort McGurry.	Форт Мак-Гэрри.
It was warm and comfortable, and he was playing cribbage with the Factor.	Тепло, уютно. Он играет в криббедж с начальником фактории.
Also, it seemed to him that the fort was besieged by wolves.	И ему снится, что волки осаждают форт.
They were howling at the very gates, and sometimes he and the Factor paused from the game to listen and laugh at the futile efforts of the wolves to get in.	Волки воют у самых ворот, и они с начальником по временам отрываются от игры, чтобы прислушаться к вою и посмеяться над тщетными усилиями волков проникнуть внутрь форта.
And then, so strange was the dream, there was a crash.	Потом -- какой странный сон ему снился! -раздался треск.
The door was burst open.	Дверь распахнулась настежь.

He could see the wolves flooding into the big living-room of the fort.	Волки ворвались в комнату.
They were leaping straight for him and the Factor.	Они кинулись на него и на начальника.
With the bursting open of the door, the noise of their howling had increased tremendously.	Как только дверь распахнулась, вой стал оглушительным, он уже не давал ему покоя.
This howling now bothered him.	Сон принимал какие-то другие очертания.
His dream was merging into something else-he knew not what; but through it all, following him, persisted the howling.	Генри не мог еще понять, какие, и понять это ему мешал вой, не прекращающийся ни на минуту.
And then he awoke to find the howling real. There was a great snarling and yelping.	А потом он проснулся и услышал вой и рычание уже наяву.
The wolves were rushing him. They were all about him and upon him.	Волки всей стаей бросились на него.
The teeth of one had closed upon his arm.	Чьи-то клыки впились ему в руку.
Instinctively he leaped into the fire, and as he leaped, he felt the sharp slash of teeth that tore through the flesh of his leg.	Он прыгнул в костер и, прыгая, почувствовал, как острые зубы полоснули его по ноге.
Then began a fire fight.	И вот началась битва.
His stout mittens temporarily protected his hands, and he scooped live coals into the air in all directions, until the campfire took on the semblance of a volcano.	Толстые рукавицы защищали его руки от огня, он полными горстями расшвыривал во все стороны горящие угли, и костер стал под конец чем-то вроде вулкана.
But it could not last long.	Но это не могло продолжаться долго.
His face was blistering in the heat, his eyebrows and lashes were singed off, and the heat was becoming unbearable to his feet.	Лицо у Генри покрылось волдырями, брови и ресницы были опалены, ноги уже не терпели жара.
With a flaming brand in each hand, he sprang to the edge of the fire.	Схватив в руки по головне, он прыгнул ближе к краю костра.
The wolves had been driven back.	Волки отступили.
On every side, wherever the live coals had fallen, the snow was sizzling, and every little while a retiring wolf, with wild leap and snort and snarl, announced that one such live coal had been stepped upon.	Справа и слева -- всюду, куда только падали угли, шипел снег: и по отчаянным прыжкам, фырканью и рычанию можно было догадаться, что волки наступали на них.
Flinging his brands at the nearest of his enemies, the man thrust his smouldering mittens into the snow and stamped about to cool his feet.	Расшвыряв головни, человек сбросил с рук тлеющие рукавицы и принялся топать по снегу ногами, чтобы остудить их.
His two dogs were missing, and he well knew that they had served as a course in the protracted meal which had begun days before with Fatty, the last course of which would likely be himself in the days to follow.	Обе собаки исчезли, и он прекрасно знал, что они послужили очередным блюдом на том затянувшемся пиру, который начался с Фэтти и в один из ближайших дней, может быть, закончится им самим.

"You ain't got me yet!" he cried, savagely shaking his fist at the hungry beasts; and at the sound of his voice the whole circle was agitated, there was a general snarl, and the she-wolf slid up close to him across the snow and watched him with hungry wistfulness.	-- А все-таки до меня вы еще не добрались! -крикнул он, бешено погрозив кулаком голодным зверям. Услышав его голос, стая заметалась, дружно зарычала, а волчица подступила к нему почти вплотную и уставилась на него тоскливыми, голодными глазами.
He set to work to carry out a new idea that had come to him.	Г енри принялся обдумывать новый план обороны.
He extended the fire into a large circle. Inside this circle he crouched, his sleeping outfit under him as a protection against the melting snow.	Разложив костер широким кольцом, он бросил на тающий снег свою постель и сел на ней внутри этого кольца.
When he had thus disappeared within his shelter of flame, the whole pack came curiously to the rim of the fire to see what had become of him.	Как только человек скрылся за огненной оградой, вся стая окружила ее, любопытствуя, куда он девался.
Hitherto they had been denied access to the fire, and they now settled down in a close-drawn circle, like so many dogs, blinking and yawning and stretching their lean bodies in the unaccustomed warmth.	До сих пор им не было доступа к огню, а теперь они расселись около него тесным кругом и, как собаки, жмурились, зевали и потягивались в непривычном для них тепле.
Then the she-wolf sat down, pointed her nose at a star, and began to howl.	Потом волчица уселась на задние лапы, подняла голову и завыла.
One by one the wolves joined her, till the whole pack, on haunches, with noses pointed skyward, was howling its hunger cry.	Волки один за другим подтягивали ей, и наконец вся стая, уставившись мордами в звездное небо, затянула песнь голода.
Dawn came, and daylight.	Стало светать, потом наступил день.
The fire was burning low.	Костер догорал.
The fuel had run out, and there was need to get more.	Хворост подходил к концу, надо было пополнить запас.
The man attempted to step out of his circle of flame, but the wolves surged to meet him.	Человек попытался выйти за пределы огненного кольца, но волки кинулись ему навстречу.
Burning brands made them spring aside, but they no longer sprang back.	Горящие головни заставляли их отскакивать в стороны, но назад они уже не убегали.
In vain he strove to drive them back.	Тщетно старался человек прогнать их.
As he gave up and stumbled inside his circle, a wolf leaped for him, missed, and landed with all four feet in the coals.	Убедившись наконец в безнадежности своих попыток, он отступил внутрь горящего кольца, и в это время один из волков прыгнул на него, но промахнулся и всеми четырьмя лапами угодил в огонь.
It cried out with terror, at the same time snarling, and scrambled back to cool its paws in the snow.	Зверь взвыл от страха, огрызнулся и отполз от костра, стараясь остудить на снегу обожженные лапы.
The man sat down on his blankets in a crouching position.	Человек, сгорбившись, сидел на одеяле.
His body leaned forward from the hips. His shoulders, relaxed and drooping, and his head on his knees advertised that he had given up the struggle.	По безвольно опущенным плечам и поникшей голове можно было понять, что у него больше нет сил продолжать борьбу.

Now and again he raised his head to note the dying down of the fire.	Время от времени он поднимал голову и смотрел на догорающий костер.
The circle of flame and coals was breaking into segments with openings in between.	Кольцо огня и тлеющих углей кое-где уже разомкнулось, распалось на отдельные костры.
These openings grew in size, the segments diminished.	Свободный проход между ними все увеличивался, а сами костры уменьшались.
"I guess you can come an' get me any time," he mumbled. "Anyway, I'm goin' to sleep."	-- Ну, теперь вы до меня доберетесь, -пробормотал Генри. -- Но мне все равно, я хочу спать...
Once he awakened, and in an opening in the circle, directly in front of him, he saw the she-wolf gazing at him.	Проснувшись, он увидел между двумя кострами прямо перед собой волчицу, смотревшую на него пристальным взглядом.
Again he awakened, a little later, though it seemed hours to him.	Спустя несколько минут, которые показались ему часами, он снова поднял голову.
A mysterious change had taken place-so mysterious a change that he was shocked wider awake.	Произошла какая-то непонятная перемена, настолько непонятная для него, что он сразу очнулся.
Something had happened.	Что-то случилось.
He could not understand at first.	Сначала он не мог понять, что именно.
Then he discovered it. The wolves were gone.	Потом догадался: волки исчезли.
Remained only the trampled snow to show how closely they had pressed him.	Только по вытоптанному кругом снегу можно было судить, как близко они подбирались к нему.
Sleep was welling up and gripping him again, his head was sinking down upon his knees, when he roused with a sudden start.	Волна дремоты снова охватила Г енри, голова его упала на колени, но вдруг он вздрогнул и проснулся.
There were cries of men, and churn of sleds, the creaking of harnesses, and the eager whimpering of straining dogs.	Откуда-то доносились людские голоса, скрип полозьев, нетерпеливое повизгивание собак.
Four sleds pulled in from the river bed to the camp among the trees.	От реки к стоянке между деревьями подъезжало четверо нарт.
Half a dozen men were about the man who crouched in the centre of the dying fire.	Несколько человек окружили Г енри, скорчившегося в кольце угасающего огня.
They were shaking and prodding him into consciousness.	Они расталкивали и трясли его, стараясь привести в чувство.
He looked at them like a drunken man and maundered in strange, sleepy speech.	Он смотрел на них, как пьяный, и бормотал вялым, сонным голосом:
"Red she-wolf. . . . Come in with the dogs at feedin' time. . . .	-- Рыжая волчица... приходила к кормежке собак...
First she ate the dog-food. . . . Then she ate the dogs.	Сначала сожрала собачий корм... потом собак...
An' after that she ate Bill. . . . "	А потом Билла...
"Where's Lord Alfred?" one of the men bellowed in his ear, shaking him roughly.	-- Где лорд Альфред? -- крикнул ему в ухо один из приехавших, с силой тряхнув его за плечо.

He shook his head slowly.	Он медленно покачал головой.
"No, she didn't eat him. . . .	-- Его она не тронула...
He's roostin' in a tree at the last camp."	Он там, на деревьях... у последней стоянки.
"Dead?" the man shouted.	-- Умер?
"An' in a box," Henry answered.	-- Да. В гробу, -- ответил Генри.
He jerked his shoulder petulantly away from the grip of his questioner.	Он сердито дернул плечом, высвобождаясь от наклонившегося над ним человека.
"Say, you lemme alone. . . . I'm jes' plump tuckered out. . . .	-- Оставьте меня в покое, я не могу...
Goo' night, everybody."	Спокойной ночи...
His eyes fluttered and went shut. His chin fell forward on his chest.	Веки Генри дрогнули и закрылись, голова упала на грудь.
And even as they eased him down upon the blankets his snores were rising on the frosty air.	И как только его опустили на одеяло, в морозной тишине раздался громкий храп.
But there was another sound. Far and faint it was, in the remote distance, the cry of the hungry wolf-pack as it took the trail of other meat than the man it had just missed.	Но к этому храпу примешивались и другие звуки Издали, еле уловимый на таком расстоянии, доносился вой голодной стаи, погнавшейся за другой добычей, взамен только что оставленного ею человека.
PART II	* ЧАСТЬ ВТОРАЯ *
CHAPTER I-THE BATTLE OF THE FANGS	ГЛАВА ПЕРВАЯ. БИТВА КЛЫКОВ
It was the she-wolf who had first caught the sound of men's voices and the whining of the sled-dogs; and it was the she-wolf who was first to spring away from the cornered man in his circle of dying flame.	Волчица первая услышала звуки человеческих голосов и повизгивание ездовых собак, и она же первая отпрянула от человека, загнанного в круг угасающего огня.
The pack had been loath to forego the kill it had hunted down, and it lingered for several minutes, making sure of the sounds, and then it, too, sprang away on the trail made by the she-wolf.	Неохотно расставаясь с уже затравленной добычей, стая помедлила несколько минут, прислушиваясь, а потом кинулась следом за волчицей.
Running at the forefront of the pack was a large grey wolf-one of its several leaders.	Во главе стаи бежал крупный серый волк, один из ее вожаков.
It was he who directed the pack's course on the heels of the she-wolf. It was he who snarled warningly at the younger members of the pack or slashed at them with his fangs when they ambitiously tried to pass him.	Он-то и направил стаю по следам волчицы, предостерегающе огрызаясь на более молодых своих собратьев и отгоняя их ударами клыков, когда они отваживались забегать вперед.
And it was he who increased the pace when he sighted the she-wolf, now trotting slowly across the snow.	И это он прибавил ходу, завидев впереди волчицу, медленной рысцой бежавшую по снегу.
She dropped in alongside by him, as though it were her appointed position, and took the pace of the pack.	Волчица побежала рядом с ним, как будто место это было предназначено для нее, и уже больше не удалялась от стаи.

He did not snarl at her, nor show his teeth, when any leap of hers chanced to put her in advance of him. On the contrary, he seemed kindly disposed toward her-too kindly to suit her, for he was prone to run near to her, and when he ran too near it was she who snarled and showed her teeth.	Вожак не рычал и не огрызался на волчицу, когда случайный скачок выносил ее вперед, -напротив, он, по-видимому, был очень расположен к ней, потому что старался все время бежать рядом. А ей это не нравилось, и она рычала и скалила зубы, не подпуская его к себе.
Nor was she above slashing his shoulder sharply on occasion. At such times he betrayed no anger. He merely sprang to the side and ran stiffly ahead for several awkward leaps, in carriage and conduct resembling an abashed country swain.	Иногда волчица не останавливалась даже перед тем, чтобы куснуть его за плечо В таких случаях вожак не выказывал никакой злобы, а только отскакивал в сторону и делал несколько неуклюжих скачков, всем своим видом и поведением напоминая сконфуженного влюбленного простачка.
This was his one trouble in the running of the pack; but she had other troubles.	Это было единственное, что мешало ему управлять стаей.
On her other side ran a gaunt old wolf, grizzled and marked with the scars of many battles. He ran always on her right side.	Но волчицу одолевали другие неприятности Справа от нее бежал тощий старый волк, серая шкура которого носила следы многих битв Он все время держался справа от волчицы.
The fact that he had but one eye, and that the left eye, might account for this. He, also, was addicted to crowding her, to veering toward her till his scarred muzzle touched her body, or shoulder, or neck.	Объяснялось это тем, что у него был только один глаз, левый Старый волк то и дело теснил ее, тыкаясь своей покрытой рубцами мордой то в бок ей, то в плечо, то в шею.
As with the running mate on the left, she repelled these attentions with her teeth; but when both bestowed their attentions at the same time she was roughly jostled, being compelled, with quick snaps to either side, to drive both lovers away and at the same time to maintain her forward leap with the pack and see the way of her feet before her.	Она встречала его ухаживания лязганьем зубов, так же как и ухаживание вожака, бежавшего слева, и, когда оба они начинали приставать к ней одновременно, ей приходилось туго надо было рвануть зубами обоих, в то же время не отставать от стаи и смотреть себе под ноги.
At such times her running mates flashed their teeth and growled threateningly across at each other. They might have fought, but even wooing and its rivalry waited upon the more pressing hunger-need of the pack.	В такие минуты оба волка угрожающе рычали и скалили друг на друга зубы В другое время они бы подрались, но сейчас даже любовь и соперничество уступали место более сильному чувству -- чувству голода, терзающего всю стаю.
After each repulse, when the old wolf sheered abruptly away from the sharp-toothed object of his desire, he shouldered against a young three-year-old that ran on his blind right side. This young wolf had attained his full size; and, considering the weak and famished condition of the pack, he possessed more than the average vigour and spirit.	После каждого такого отпора старый волк отскакивал от строптивого предмета своих вожделений и сталкивался с молодым, трехлетним волком, который бежал справа, со стороны его слепого глаза Трехлеток был вполне возмужалый и, если принять во внимание слабость и истощенность остальных волков, выделялся из всей стаи своей силой и живостью.
Nevertheless, he ran with his head even with the shoulder of his one-eyed elder.	И все-таки он бежал так, что голова его была вровень с плечом одноглазого волка.
When he ventured to run abreast of the older wolf (which was seldom), a snarl and a snap sent him back even with the shoulder again.	Лишь только он отваживался поравняться с ним (что случалось довольно редко), старик рычал, лязгал зубами и тотчас же осаживал его на прежнее место.

Sometimes, however, he dropped cautiously and slowly behind and edged in between the old leader and the she-wolf. This was doubly resented, even triply resented. When she snarled her displeasure, the old leader would whirl on the three-year-old.	Однако время от времени трехлеток отставал и украдкой втискивался между ним и волчицей Этот маневр встречал двойной, даже тройной отпор Как только волчица начинала рычать, старый волк делал крутой поворот и набрасывался на трехлетка.
Sometimes she whirled with him. And sometimes the young leader on the left whirled, too.	Иногда заодно со стариком на него набрасывалась и волчица, а иногда к ним присоединялся и вожак, бежавший слева.
At such times, confronted by three sets of savage teeth, the young wolf stopped precipitately, throwing himself back on his haunches, with fore-legs stiff, mouth menacing, and mane bristling.	Видя перед собой три свирепые пасти, молодой волк останавливался, оседал на задние лапы и, весь ощетинившись, показывал зубы.
This confusion in the front of the moving pack always caused confusion in the rear. The wolves behind collided with the young wolf and expressed their displeasure by administering sharp nips on his hind-legs and flanks. He was laying up trouble for himself, for lack of food and short tempers went together; but with the boundless faith of youth he persisted in repeating the manoeuvre every little while, though it never succeeded in gaining anything for him but discomfiture.	Замешательство во главе стаи неизменно сопровождалось замешательством и в задних рядах Волки натыкались на трехлетка и выражали свое недовольство тем, что злобно кусали его за ляжки и за бока Его положение было опасно, так как голод и ярость обычно Сопутствуют друг другу. Но безграничная самоуверенность молодости толкала его на повторение этих попыток, хотя они не имели ни малейшего успеха и доставляли ему лишь одни неприятности.
Had there been food, love-making and fighting would have gone on apace, and the pack-formation would have been broken up.	Попадись волкам какая-нибудь добыча -любовь и соперничество из-за любви тотчас же завладели бы стаей, и она рассеялась бы.
But the situation of the pack was desperate.	Но положение ее было отчаянное.
It was lean with long-standing hunger. It ran below its ordinary speed. At the rear limped the weak members, the very young and the very old.	Волки отощали от длительной голодовки и подвигались вперед гораздо медленнее обычного В хвосте, прихрамывая, плелись слабые -- самые молодые и старики.
At the front were the strongest.	Сильные шли впереди.
Yet all were more like skeletons than full-bodied wolves.	Все они походили скорее на скелеты, чем на настоящих волков.
Nevertheless, with the exception of the ones that limped, the movements of the animals were effortless and tireless.	И все-таки в их движениях -- если не считать тех, кто прихрамывал, -- не было заметно ни усталости, ни малейших усилий.
Their stringy muscles seemed founts of inexhaustible energy.	Казалось, что в мускулах, выступавших у них на теле, как веревки, таится неиссякаемый запас мощи.
Behind every steel-like contraction of a muscle, lay another steel-like contraction, and another, and another, apparently without end.	За каждым движением стального мускула следовало другое движение, за ним третье, четвертое -- и так без конца.
They ran many miles that day.	В тот день волки пробежали много миль.
They ran through the night.	Они бежали и ночью.
And the next day found them still running.	Наступил следующий день, а они все еще бежали.

They were running over the surface of a world frozen and dead.	Оледеневшее мертвое пространство.
No life stirred.	Нигде ни малейших признаков жизни.
They alone moved through the vast inertness.	Только они одни и двигались в этой застывшей пустыне.
They alone were alive, and they sought for other things that were alive in order that they might devour them and continue to live.	Только в них была жизнь, и они рыскали в поисках других живых существ, чтобы растерзать их -- и жить, жить!
They crossed low divides and ranged a dozen small streams in a lower-lying country before their quest was rewarded.	Волкам пришлось пересечь не один водораздел и обрыскать не один ручей в низинах, прежде чем поиски их увенчались успехом.
Then they came upon moose.	Они встретили лосей.
It was a big bull they first found.	Первой их добычей был крупный лось-самец.
Here was meat and life, and it was guarded by no mysterious fires nor flying missiles of flame.	Это была жизнь. Это было мясо, и его не защищали ни таинственный костер, ни летающие головни.
Splay hoofs and palmated antlers they knew, and they flung their customary patience and caution to the wind.	С раздвоенными копытами и ветвистыми рогами волкам приходилось встречаться не впервые, и они отбросили свое обычное терпение и осторожность.
It was a brief fight and fierce.	Битва была короткой и жаркой.
The big bull was beset on every side.	Лося окружили со всех сторон.
He ripped them open or split their skulls with shrewdly driven blows of his great hoofs.	Меткими ударами тяжелых копыт он распарывал волкам животы, пробивал черепа, громадными рогами ломал им кости.
He crushed them and broke them on his large horns. He stamped them into the snow under him in the wallowing struggle. But he was foredoomed, and he went down with the she-wolf tearing savagely at his throat, and with other teeth fixed everywhere upon him, devouring him alive, before ever his last struggles ceased or his last damage had been wrought.	Лось подминал их под себя, катаясь по снегу, но он был обречен на гибель, и в конце концов ноги у него подломились. Волчица с остервенением впилась ему в горло, а зубы остальных волков рвали его на части -- живьем, не дожидаясь, пока он затихнет и перестанет отбиваться.
There was food in plenty.	Еды было вдоволь.
The bull weighed over eight hundred pounds-fully twenty pounds of meat per mouth for the forty-odd wolves of the pack. But if they could fast prodigiously, they could feed prodigiously, and soon a few scattered bones were all that remained of the splendid live brute that had faced the pack a few hours before.	Лось весил свыше восьмисот фунтов -- по двадцати фунтов на каждую волчью глотку Если волки с поразительной выдержкой умели поститься, то не менее поразительна была и быстрота, с которой они пожирали пищу, и вскоре от великолепного, полного сил животного, столкнувшегося несколько часов назад со стаей, осталось лишь несколько разбросанных по снегу костей.
There was now much resting and sleeping.	Теперь волки подолгу отдыхали и спали.
With full stomachs, bickering and quarrelling began among the younger males, and this continued through the few days that followed before the breaking-up of the pack.	На сытый желудок самцы помоложе начали ссориться и драться, и это продолжалось весь остаток дней, предшествовавших распаду стаи.

The famine was over.	Голод кончился.
The wolves were now in the country of game, and though they still hunted in pack, they hunted more cautiously, cutting out heavy cows or crippled old bulls from the small moose-herds they ran across.	Волки дошли до богатых дичью мест; охотились они по-прежнему всей стаей, но действовали уже с большей осторожностью, отрезая от небольших лосиных стад, попадавшихся им на пути, стельных самок или старых больных лосей.
There came a day, in this land of plenty, when the wolf-pack split in half and went in different directions.	И вот наступил день в этой стране изобилия, когда волчья стая разбилась на две.
The she-wolf, the young leader on her left, and the one-eyed elder on her right, led their half of the pack down to the Mackenzie River and across into the lake country to the east.	Волчица, молодой вожак, бежавший слева от нее, и Одноглазый, бежавший справа, повели свою половину стаи на восток, к реке Маккензи, и дальше, к озерам.
Each day this remnant of the pack dwindled.	И эта маленькая стая тоже с каждым днем уменьшалась.
Two by two, male and female, the wolves were deserting.	Волки разбивались на пары -- самец с самкой.
Occasionally a solitary male was driven out by the sharp teeth of his rivals.	Острые зубы соперника то и дело отгоняли прочь какого-нибудь одинокого волка.
In the end there remained only four: the she-wolf, the young leader, the one-eyed one, and the ambitious three-year-old.	И наконец волчица, молодой вожак. Одноглазый и дерзкий трехлеток остались вчетвером.
The she-wolf had by now developed a ferocious temper.	К этому времени характер у волчицы окончательно испортился.
Her three suitors all bore the marks of her teeth.	Следы ее зубов имелись у всех троих ухаживателей.
Yet they never replied in kind, never defended themselves against her.	Но волки ни разу не ответили ей тем же, ни разу не попробовали защищаться.
They turned their shoulders to her most savage slashes, and with wagging tails and mincing steps strove to placate her wrath.	Они только подставляли плечи под самые свирепые укусы волчицы, повиливали хвостом и семенили вокруг нее, стараясь умерить ее гнев.
But if they were all mildness toward her, they were all fierceness toward one another.	Но если к самке волки проявляли кротость, то по отношению друг к Другу они были сама злоба.
The three-year-old grew too ambitious in his fierceness.	Свирепость трехлетка перешла все границы.
He caught the one-eyed elder on his blind side and ripped his ear into ribbons.	В одну из очередных ссор он подлетел к старому волку с той стороны, с которой тот ничего не видел, и на клочки разорвал ему ухо.
Though the grizzled old fellow could see only on one side, against the youth and vigour of the other he brought into play the wisdom of long years of experience.	Но седой одноглазый старик призвал на помощь против молодости и силы всю свою долголетнюю мудрость и весь свой опыт.
His lost eye and his scarred muzzle bore evidence to the nature of his experience.	Его вытекший глаз и исполосованная рубцами морда достаточно красноречиво говорили о том, какого рода был этот опыт.

He had survived too many battles to be in doubt for a moment about what to do.	Слишком много битв пришлось ему пережить на своем веку, чтобы хоть на одну минуту задуматься над тем, как следует поступить сейчас.
The battle began fairly, but it did not end fairly.	Битва началась честно, но нечестно кончилась.
There was no telling what the outcome would have been, for the third wolf joined the elder, and together, old leader and young leader, they attacked the ambitious three-year-old and proceeded to destroy him.	Трудно было бы заранее судить о ее исходе, если б к старому вожаку не присоединился молодой; вместе они набросились на дерзкого трехлетка.
He was beset on either side by the merciless fangs of his erstwhile comrades.	Безжалостные клыки бывших собратьев вонзались в него со всех сторон.
Forgotten were the days they had hunted together, the game they had pulled down, the famine they had suffered.	Позабыты были те дни, когда волки вместе охотились, добыча, которую они вместе убивали, голод, одинаково терзавший их троих.
That business was a thing of the past.	Все это было делом прошлого.
The business of love was at hand-ever a sterner and crueller business than that of food-getting.	Сейчас ими владела любовь -- чувство еще более суровое и жестокое, чем голод.
And in the meanwhile, the she-wolf, the cause of it all, sat down contentedly on her haunches and watched.	Тем временем волчица -- причина всех раздоров -- с довольным видом уселась на снегу и стала следить за битвой.
She was even pleased.	Ей это даже нравилось.
This was her day-and it came not often-when manes bristled, and fang smote fang or ripped and tore the yielding flesh, all for the possession of her.	Пришел ее час, -- что случается редко, -- когда шерсть встает дыбом, клык ударяется о клык, рвет, полосует податливое тело, -- и все это только ради обладания ею.
And in the business of love the three-year-old, who had made this his first adventure upon it, yielded up his life.	И трехлеток, впервые в своей жизни столкнувшийся с любовью, поплатился за нее жизнью.
On either side of his body stood his two rivals.	Оба соперника стояли над его телом.
They were gazing at the she-wolf, who sat smiling in the snow.	Они смотрели на волчицу, которая сидела на снегу и улыбалась им.
But the elder leader was wise, very wise, in love even as in battle.	Но старый волк был мудр -- мудр в делах любви не меньше, чем в битвах.
The younger leader turned his head to lick a wound on his shoulder.	Молодой вожак повернул голову зализать рану на плече.
The curve of his neck was turned toward his rival.	Загривок его был обращен к сопернику.
With his one eye the elder saw the opportunity.	Своим единственным глазом старик углядел, какой удобный случай представляется ему.
He darted in low and closed with his fangs. It was a long, ripping slash, and deep as well. His teeth, in passing, burst the wall of the great vein of the throat. Then he leaped clear.	Кинувшись стрелой на молодого волка, он полоснул его клыками по шее, оставив на ней длинную, глубокую рану и вспоров вену, и тут же отскочил назад.
The young leader snarled terribly, but his snarl broke midmost into a tickling cough.	Молодой вожак зарычал, но его страшное рычание сразу перешло в судорожный кашель.

Bleeding and coughing, already stricken, he sprang at the elder and fought while life faded from him, his legs going weak beneath him, the light of day dulling on his eyes, his blows and springs falling shorter and shorter.	Истекая кровью, кашляя, он кинулся на старого волка, но жизнь уже покидала его, ноги подкашивались, глаза застилал туман, удары и прыжки становились все слабее и слабее.
And all the while the she-wolf sat on her haunches and smiled.	А волчица сидела в сторонке и улыбалась.
She was made glad in vague ways by the battle, for this was the love-making of the Wild, the sex-tragedy of the natural world that was tragedy only to those that died.	Зрелище битвы вызывало в ней какое-то смутное чувство радости, ибо такова любовь в Северной глуши, а трагедию ее познает лишь тот, кто умирает.
To those that survived it was not tragedy, but realisation and achievement.	Для тех же, кто остается в живых, она уже не трагедия, а торжество осуществившегося желания.
When the young leader lay in the snow and moved no more, One Eye stalked over to the she-wolf.	Когда молодой волк вытянулся на снегу. Одноглазый гордой поступью направился к волчице.
His carriage was one of mingled triumph and caution.	Впрочем, полному торжеству победителя мешала необходимость быть начеку.
He was plainly expectant of a rebuff, and he was just as plainly surprised when her teeth did not flash out at him in anger. For the first time she met him with a kindly manner.	Он простодушно ожидал резкого приема и так же простодушно удивился, когда волчица не показала ему зубов, -- впервые за все это время его встретили так ласково.
She sniffed noses with him, and even condescended to leap about and frisk and play with him in quite puppyish fashion.	Она обнюхалась с ним и даже принялась прыгать и резвиться, совсем как щенок.
And he, for all his grey years and sage experience, behaved quite as puppyishly and even a little more foolishly.	И Одноглазый, забыв свой почтенный возраст и умудренность опытом, тоже превратился в щенка, пожалуй, даже еще более глупого, чем волчица.
Forgotten already were the vanquished rivals and the love-tale red-written on the snow.	Забыты были и побежденные соперники и повесть о любви, кровью написанная на снегу.
Forgotten, save once, when old One Eye stopped for a moment to lick his stiffening wounds.	Только раз вспомнил об этом Одноглазый, когда остановился на минуту, чтобы зализать раны.
Then it was that his lips half writhed into a snarl, and the hair of his neck and shoulders involuntarily bristled, while he half crouched for a spring, his claws spasmodically clutching into the snow-surface for firmer footing.	И тогда губы его злобно задрожали, шерсть на шее и на плечах поднялась дыбом, когти судорожно впились в снег, тело изогнулось, приготовившись к прыжку.
But it was all forgotten the next moment, as he sprang after the she-wolf, who was coyly leading him a chase through the woods.	Но в следующую же минуту все было забыто, и он бросился вслед за волчицей, игриво манившей его в лес.
After that they ran side by side, like good friends who have come to an understanding.	А потом они побежали рядом, как добрые друзья, пришедшие наконец к взаимному соглашению.

The days passed by, and they kept together, hunting their meat and killing and eating it in common.	Дни шли, а они не расставались -- вместе гонялись за добычей, вместе убивали ее, вместе съедали.
After a time the she-wolf began to grow restless.	Но потом волчицей овладело беспокойство.
She seemed to be searching for something that she could not find.	Казалось, она ищет что-то и никак не может найти.
The hollows under fallen trees seemed to attract her, and she spent much time nosing about among the larger snow-piled crevices in the rocks and in the caves of overhanging banks.	Ее влекли к себе укромные местечки под упавшими деревьями, и она проводила целые часы, обнюхивая запорошенные снегом расселины в утесах и пещеры под нависшими берегами реки.
Old One Eye was not interested at all, but he followed her good-naturedly in her quest, and when her investigations in particular places were unusually protracted, he would lie down and wait until she was ready to go on.	Старого волка все это нисколько не интересовало, но он покорно следовал за ней, а когда эти поиски затягивались, ложился на снег и ждал ее.
They did not remain in one place, but travelled across country until they regained the Mackenzie River, down which they slowly went, leaving it often to hunt game along the small streams that entered it, but always returning to it again.	Не задерживаясь подолгу на одном месте, они пробежали до реки Маккензи и уже не спеша отправились вдоль берега, время от времени сворачивая в поисках добычи на небольшие притоки, но неизменно возвращаясь к реке.
Sometimes they chanced upon other wolves, usually in pairs; but there was no friendliness of intercourse displayed on either side, no gladness at meeting, no desire to return to the pack-formation.	Иногда им попадались другие волки, бродившие обычно парами; но ни та, ни другая сторона не выказывала ни радости при встрече, ни дружелюбных чувств, ни желания снова собраться в стаю.
Several times they encountered solitary wolves.	Встречались на их пути и одинокие волки.
These were always males, and they were pressingly insistent on joining with One Eye and his mate.	Это были самцы, которые охотно присоединились бы к Одноглазому и его подруге.
This he resented, and when she stood shoulder to shoulder with him, bristling and showing her teeth, the aspiring solitary ones would back off, turn-tail, and continue on their lonely way.	Но Одноглазый не желал этого, и стоило только волчице стать плечо к плечу с ним, ощетиниться и оскалить зубы, как навязчивые чужаки отступали, поворачивали вспять и снова пускались в свой одинокий путь.
One moonlight night, running through the quiet forest, One Eye suddenly halted.	Как-то раз, когда они бежали лунной ночью по затихшему лесу. Одноглазый вдруг остановился.
His muzzle went up, his tail stiffened, and his nostrils dilated as he scented the air.	Он задрал кверху морду, напружил хвост и, раздув ноздри, стал нюхать воздух.
One foot also he held up, after the manner of a dog.	Потом поднял переднюю лапу, как собака на стойке.
He was not satisfied, and he continued to smell the air, striving to understand the message borne upon it to him.	Что-то встревожило его, и он продолжал принюхиваться, стараясь разгадать несущуюся по воздуху весть.
One careless sniff had satisfied his mate, and she trotted on to reassure him.	Волчица потянула носом и побежала дальше, подбодряя своего спутника.

Though he followed her, he was still dubious, and he could not forbear an occasional halt in order more carefully to study the warning.	Все еще не успокоившись, он последовал за ней, но то и дело останавливался, чтобы вникнуть в предостережение, которое нес ему ветер.
She crept out cautiously on the edge of a large open space in the midst of the trees.	Осторожно ступая, волчица вышла из-за деревьев на большую поляну.
For some time she stood alone.	Несколько минут она стояла там одна.
Then One Eye, creeping and crawling, every sense on the alert, every hair radiating infinite suspicion, joined her.	Потом весь насторожившись, каждым своим волоском излучая безграничное недоверие, к ней подошел Одноглазый.
They stood side by side, watching and listening and smelling.	Они стали рядом, продолжая прислушиваться, всматриваться, поводить носом.
To their ears came the sounds of dogs wrangling and scuffling, the guttural cries of men, the sharper voices of scolding women, and once the shrill and plaintive cry of a child.	До их слуха донеслись звуки собачьей грызни, гортанные голоса мужчин, пронзительная перебранка женщин и даже тонкий жалобный плач ребенка.
With the exception of the huge bulks of the skin-lodges, little could be seen save the flames of the fire, broken by the movements of intervening bodies, and the smoke rising slowly on the quiet air.	С поляны им были видны только большие, обтянутые кожей вигвамы, пламя костров, которое поминутно заслоняли человеческие фигуры, и дым, медленно поднимающийся в спокойном воздухе.
But to their nostrils came the myriad smells of an Indian camp, carrying a story that was largely incomprehensible to One Eye, but every detail of which the she-wolf knew.	Но их ноздри уловили множество запахов индейского поселка, говорящих о вещах, совершенно непонятных Одноглазому и знакомых волчице до мельчайших подробностей.
She was strangely stirred, and sniffed and sniffed with an increasing delight.	Волчицу охватило странное беспокойство, и она продолжала принюхиваться все с большим и большим наслаждением.
But old One Eye was doubtful.	Но Одноглазый все еще сомневался.
He betrayed his apprehension, and started tentatively to go.	Он нерешительно тронулся с места и выдал этим свои опасения.
She turned and touched his neck with her muzzle in a reassuring way, then regarded the camp again.	Волчица повернулась, ткнула его носом в шею, как бы успокаивая, потом снова стала смотреть на поселок.
A new wistfulness was in her face, but it was not the wistfulness of hunger.	В ее глазах светилась тоска, но это уже не была тоска, рожденная голодом.
She was thrilling to a desire that urged her to go forward, to be in closer to that fire, to be squabbling with the dogs, and to be avoiding and dodging the stumbling feet of men.	Она дрожала от охватившего ее желания бежать туда, подкрасться ближе к кострам, вмешаться в собачью драку, увертываться и отскакивать от неосторожных шагов людей.
One Eye moved impatiently beside her; her unrest came back upon her, and she knew again her pressing need to find the thing for which she searched.	Одноглазый нетерпеливо топтался возле нее; но вот прежнее беспокойство вернулось к волчице, она снова почувствовала неодолимую потребность найти то, что так долго искала.
She turned and trotted back into the forest, to the great relief of One Eye, who trotted a little to the fore until they were well within the shelter of the trees.	Она повернулась и, к большому облегчению Одноглазого, побежала в лес, под прикрытие деревьев.

As they slid along, noiseless as shadows, in the moonlight, they came upon a run-way. Both noses went down to the footprints in the snow.	Бесшумно, как тени, скользя в освещенном луной лесу, они напали на тропинку и сразу уткнулись носом в снег.
These footprints were very fresh.	Следы на тропинке были совсем свежие.
One Eye ran ahead cautiously, his mate at his heels.	Одноглазый осторожно двигался вперед, а его подруга следовала за ним по пятам.
The broad pads of their feet were spread wide and in contact with the snow were like velvet.	Их широкие лапы с толстыми подушками мягко, как бархат, ложились на снег.
One Eye caught sight of a dim movement of white in the midst of the white.	Но вот Одноглазый увидел что-то белое на такой же белой снежной глади.
His sliding gait had been deceptively swift, but it was as nothing to the speed at which he now ran.	Скользящая поступь Одноглазого скрадывала быстроту его движений, а теперь он припустил еще быстрее.
Before him was bounding the faint patch of white he had discovered.	Впереди него мелькало какое-то неясное белое пятно.
They were running along a narrow alley flanked on either side by a growth of young spruce. Through the trees the mouth of the alley could be seen, opening out on a moonlit glade.	Они с волчицей бежали по узкой прогалине, окаймленной по обеим сторонам зарослью молодых елей и выходившей на залитую луной поляну.
Old One Eye was rapidly overhauling the fleeing shape of white.	Старый волк настигал мелькавшее перед ним пятнышко.
Bound by bound he gained.	Каждый его прыжок сокращал расстояние между ними.
Now he was upon it.	Вот оно уже совсем близко.
One leap more and his teeth would be sinking into it.	Еще один прыжок -- и зубы волка вопьются в него.
But that leap was never made.	Но прыжка этого так и не последовало.
High in the air, and straight up, soared the shape of white, now a struggling snowshoe rabbit that leaped and bounded, executing a fantastic dance there above him in the air and never once returning to earth.	Белое пятно, оказавшееся зайцем, взлетело высоко в воздух прямо над головой Одноглазого и стало подпрыгивать и раскачиваться там, наверху, не касаясь земли, точно танцуя какой-то фантастический танец.
One Eye sprang back with a snort of sudden fright, then shrank down to the snow and crouched, snarling threats at this thing of fear he did not understand.	С испуганным фырканьем Одноглазый отскочил назад и, припав на снег, грозно зарычал на этот страшный и непонятный предмет.
But the she-wolf coolly thrust past him. She poised for a moment, then sprang for the dancing rabbit.	Однако волчица преспокойно обошла его, примерилась к прыжку и подскочила, стараясь схватить зайца.
She, too, soared high, but not so high as the quarry, and her teeth clipped emptily together with a metallic snap.	Она взвилась высоко, но промахнулась и только лязгнула зубами.
She made another leap, and another.	За первым прыжком последовали второй и третий.
Her mate had slowly relaxed from his crouch and was watching her.	Медленно поднявшись. Одноглазый наблюдал за волчицей.

He now evinced displeasure at her repeated failures, and himself made a mighty spring upward. His teeth closed upon the rabbit, and he bore it back to earth with him.	Наконец ее промахи рассердили его, он подпрыгнул сам и, ухватив зайца зубами, опустился на землю вместе с ним.
But at the same time there was a suspicious crackling movement beside him, and his astonished eye saw a young spruce sapling bending down above him to strike him.	Но в ту же минуту сбоку послышался какой-то подозрительный шорох, и Одноглазый увидел склонившуюся над ним молодую елку, которая готова была вот-вот ударить его.
His jaws let go their grip, and he leaped backward to escape this strange danger, his lips drawn back from his fangs, his throat snarling, every hair bristling with rage and fright.	Челюсти волка разжались; оскалив зубы, он метну лея от этой непонятной опасности назад, в горле его заклокотало рычание, шерсть встала дыбом от ярости и страха.
And in that moment the sapling reared its slender length upright and the rabbit soared dancing in the air again.	А стройное деревце выпрямилось, и заяц снова заплясал высоко в воздухе.
The she-wolf was angry.	Волчица рассвирепела.
She sank her fangs into her mate's shoulder in reproof; and he, frightened, unaware of what constituted this new onslaught, struck back ferociously and in still greater fright, ripping down the side of the she-wolfs muzzle.	Она укусила Одноглазого в плечо, а он, испуганный этим неожиданным наскоком, с остервенением полоснул ее зубами по морде.
For him to resent such reproof was equally unexpected to her, and she sprang upon him in snarling indignation.	Такой отпор, в свою очередь, оказался неожиданностью для волчицы, и она накинулась на Одноглазого, рыча от негодования.
Then he discovered his mistake and tried to placate her.	Тот уже понял свою ошибку и попытался умилостивить волчицу, но она продолжала кусать его.
But she proceeded to punish him roundly, until he gave over all attempts at placation, and whirled in a circle, his head away from her, his shoulders receiving the punishment of her teeth.	Тогда, оставив все надежды на примирение, Одноглазый начал увертываться от ее укусов, пряча голову и подставляя под ее зубы то одно плечо, то другое.
In the meantime the rabbit danced above them in the air.	Тем временем заяц продолжал плясать в воздухе.
The she-wolf sat down in the snow, and old One Eye, now more in fear of his mate than of the mysterious sapling, again sprang for the rabbit.	Волчица уселась на снегу, и Одноглазый, боясь теперь своей подруги еще больше, чем таинственной елки, снова сделал прыжок.
As he sank back with it between his teeth, he kept his eye on the sapling.	Схватив зайца и опустившись с ним на землю, он уставился своим единственным глазом на деревце.
As before, it followed him back to earth.	Как и прежде, оно согнулось до самой земли.
He crouched down under the impending blow, his hair bristling, but his teeth still keeping tight hold of the rabbit.	Волк съежился, ожидая неминуемого удара, шерсть на нем встала дыбом, но зубы не выпускали добычи.
But the blow did not fall.	Однако удара не последовало.
The sapling remained bent above him.	Деревце так и осталось склоненным над ним.

When he moved it moved, and he growled at it through his clenched jaws; when he remained still, it remained still, and he concluded it was safer to continue remaining still.	Стоило волку двинуться, как елка тоже двигалась, и он ворчал на нее сквозь стиснутые челюсти; когда он стоял спокойно, деревце тоже не шевелилось, и волк решил, что так безопаснее.
Yet the warm blood of the rabbit tasted good in his mouth.	Но теплая кровь зайца была такая вкусная!
It was his mate who relieved him from the quandary in which he found himself.	Из этого затруднительного положения Одноглазого вывела волчица.
She took the rabbit from him, and while the sapling swayed and teetered threateningly above her she calmly gnawed off the rabbit's head.	Она взяла у него зайца и, пока елка угрожающе раскачивалась и колыхалась над ней, спокойно отгрызла ему голову.
At once the sapling shot up, and after that gave no more trouble, remaining in the decorous and perpendicular position in which nature had intended it to grow.	Елка сейчас же выпрямилась и больше не беспокоила их, заняв подобающее ей вертикальное положение, в котором дереву положено расти самой природой.
Then, between them, the she-wolf and One Eye devoured the game which the mysterious sapling had caught for them.	А волчица с Одноглазым поделили между собой добычу, пойманную для них этим таинственным деревцем.
There were other run-ways and alleys where rabbits were hanging in the air, and the wolf-pair prospected them all, the she-wolf leading the way, old One Eye following and observant, learning the method of robbing snares-a knowledge destined to stand him in good stead in the days to come.	Много попадалось им таких тропинок и прогалин, где зайцы раскачивались высоко в воздухе, и волчья пара обследовала их все. Волчица всегда была первой, а Одноглазый шел за ней следом, наблюдая и учась, как надо обкрадывать западни. И наука эта впоследствии сослужила ему хорошую службу.
CHAPTER II-THE LAIR	ГЛАВА ВТОРАЯ. ЛОГОВИЩЕ
For two days the she-wolf and One Eye hung about the Indian camp.	Два дня и две ночи бродили волчица и Одноглазый около индейского поселка.
He was worried and apprehensive, yet the camp lured his mate and she was loath to depart.	Одноглазый беспокоился и трусил, а волчицу поселок чем-то притягивал, и она никак не хотела уходить.
But when, one morning, the air was rent with the report of a rifle close at hand, and a bullet smashed against a tree trunk several inches from One Eye's head, they hesitated no more, but went off on a long, swinging lope that put quick miles between them and the danger.	Но однажды утром, когда в воздухе, совсем неподалеку от них, раздался выстрел и пуля ударила в дерево всего в нескольких дюймах от головы Одноглазого, волки уже больше не колебались и пустились в путь длинными ровными прыжками, быстро увеличивая расстояние между собой и опасностью.
They did not go far-a couple of days' journey.	Они бежали недолго -- всего дня три.
The she-wolfs need to find the thing for which she searched had now become imperative.	Волчица все с большей настойчивостью продолжала свои поиски.
She was getting very heavy, and could run but slowly.	Она сильно отяжелела за эти дни и не могла быстро бегать.
Once, in the pursuit of a rabbit, which she ordinarily would have caught with ease, she gave over and lay down and rested.	Однажды, погнавшись за зайцем, которого в обычное время ей ничего не стоило бы поймать, она вдруг оставила погоню и прилегла на снег отдохнуть.

One Eye came to her; but when he touched her neck gently with his muzzle she snapped at him with such quick fierceness that he tumbled over backward and cut a ridiculous figure in his effort to escape her teeth.	Одноглазый подошел к ней, но не успел он тихонько коснуться носом ее шеи, как она с такой яростью укусила его, что он упал на спину и, являя собой весьма комическое зрелище, стал отбиваться от ее зубов.
Her temper was now shorter than ever; but he had become more patient than ever and more solicitous.	Волчица сделалась еще раздражительнее, чем прежде; но Одноглазый был терпелив и заботлив, как никогда.
And then she found the thing for which she sought.	И вот наконец волчица нашла то, что искала.
It was a few miles up a small stream that in the summer time flowed into the Mackenzie, but that then was frozen over and frozen down to its rocky bottom-a dead stream of solid white from source to mouth.	Нашла в нескольких милях вверх по течению небольшого ручья, летом впадавшего в Маккензи; теперь, промерзнув до каменистого дна, ручей затих, превратившись от истоков до устья в сплошной лед.
The she-wolf was trotting wearily along, her mate well in advance, when she came upon the overhanging, high clay-bank.	Волчица усталой рысцой бежала позади Одноглазого, ушедшего далеко вперед, и вдруг приметила, что в одном месте высокий глинистый берег нависает над ручьем.
She turned aside and trotted over to it.	Она свернула в сторону и подбежала туда.
The wear and tear of spring storms and melting snows had underwashed the bank and in one place had made a small cave out of a narrow fissure.	Буйные весенние ливни и тающие снега размыли узкую трещину в береге и образовали там небольшую пещеру.
She paused at the mouth of the cave and looked the wall over carefully. Then, on one side and the other, she ran along the base of the wall to where its abrupt bulk merged from the softer-lined landscape.	Волчица остановилась у входа в нее и внимательно оглядела наружную стену пещеры, потом обежала ее с обеих сторон до того места, где обрыв переходил в пологий скат.
Returning to the cave, she entered its narrow mouth.	Вернувшись назад, она вошла в пещеру через узкое отверстие.
For a short three feet she was compelled to crouch, then the walls widened and rose higher in a little round chamber nearly six feet in diameter.	Первые фута три ей пришлось ползти, потом стены раздались вширь и ввысь, и волчица вышла на небольшую круглую площадку футов шести в диаметре.
The roof barely cleared her head.	Головой она почти касалась потолка.
It was dry and cosey.	Внутри было сухо и уютно.
She inspected it with painstaking care, while One Eye, who had returned, stood in the entrance and patiently watched her.	Волчица принялась обследовать пещеру, а Одноглазый стоял у входа и терпеливо наблюдал за ней.
She dropped her head, with her nose to the ground and directed toward a point near to her closely bunched feet, and around this point she circled several times; then, with a tired sigh that was almost a grunt, she curled her body in, relaxed her legs, and dropped down, her head toward the entrance.	Опустив голову и почти касаясь носом близко сдвинутых лап, волчица несколько раз перевернулась вокруг себя, не то с усталым вздохом, не то с ворчанием подогнула ноги и растянулась на земле, головой ко входу.
One Eye, with pointed, interested ears, laughed at her, and beyond, outlined against the white light, she could see the brush of his tail waving good-naturedly.	Одноглазый, навострив уши, посмеивался над ней, и волчице было видно, как кончик его хвоста добродушно ходит взад и вперед на фоне светлого пятна -- входа в пещеру.

Her own ears, with a snuggling movement, laid their sharp points backward and down against the head for a moment, while her mouth opened and her tongue lolled peaceably out, and in this way she expressed that she was pleased and satisfied.	Она прижала свои острые уши, открыла пасть и высунула язык, всем своим видом выражая полное удовлетворение и спокойствие.
One Eye was hungry.	Одноглазому хотелось есть.
Though he lay down in the entrance and slept, his sleep was fitful.	Он заснул у входа в пещеру, но сон его был тревожен.
He kept awaking and cocking his ears at the bright world without, where the April sun was blazing across the snow.	Он то и дело просыпался и, навострив уши, прислушивался к тому, что говорил ему мир, залитый ярким апрельским солнцем, играющим на снегу.
When he dozed, upon his ears would steal the faint whispers of hidden trickles of running water, and he would rouse and listen intently.	Лишь только Одноглазый начинал дремать, до ушей его доносился еле уловимый шепот невидимых ручейков, и он поднимал голову, напряженно вслушиваясь в эти звуки.
The sun had come back, and all the awakening Northland world was calling to him.	Солнце снова появилось на небе, и пробуждающийся Север слал свой призыв волку.
Life was stirring.	Все вокруг оживало.
The feel of spring was in the air, the feel of growing life under the snow, of sap ascending in the trees, of buds bursting the shackles of the frost.	В воздухе чувствовалась весна, под снегом зарождалась жизнь, деревья набухали соком, почки сбрасывали с себя ледяные оковы.
He cast anxious glances at his mate, but she showed no desire to get up.	Одноглазый беспокойно поглядывал на свою подругу, но она не выказывала ни малейшего желания подняться с места.
He looked outside, and half a dozen snow-birds fluttered across his field of vision. He started to get up, then looked back to his mate again, and settled down and dozed.	Он посмотрел по сторонам, увидел стайку пуночек, вспорхнувших неподалеку от него, приподнялся, но, взглянув еще раз на волчицу, лег и снова задремал.
A shrill and minute singing stole upon his heating.	До его слуха донеслось слабое жужжание.
Once, and twice, he sleepily brushed his nose with his paw. Then he woke up.	Сквозь дремоту он несколько раз обмахнул лапой морду -- потом проснулся.
There, buzzing in the air at the tip of his nose, was a lone mosquito.	У кончика его носа с жужжанием вился комар.
It was a full-grown mosquito, one that had lain frozen in a dry log all winter and that had now been thawed out by the sun.	Комар был большой, -- вероятно, он провел всю зиму в сухом пне, а теперь солнце вывело его из оцепенения.
He could resist the call of the world no longer. Besides, he was hungry.	Волк был не в силах противиться зову окружающего мира; кроме того, ему хотелось есть.
He crawled over to his mate and tried to persuade her to get up.	Одноглазый подполз к своей подруге и попробовал убедить ее подняться.

But she only snarled at him, and he walked out alone into the bright sunshine to find the snow-surface soft under foot and the travelling difficult.	Но она только огрызнулась на него. Тогда волк решил отправиться один и, выйдя на яркий солнечный свет, увидел, что снег под ногами проваливается и путешествие будет делом не легким.
He went up the frozen bed of the stream, where the snow, shaded by the trees, was yet hard and crystalline.	Он побежал вверх по замерзшему ручью, где снег в тени деревьев был все еще твердый.
He was gone eight hours, and he came back through the darkness hungrier than when he had started.	Побродив часов восемь, Одноглазый вернулся затемно, еще голоднее прежнего.
He had found game, but he had not caught it.	Он не раз видел дичь, но не мог поймать ее.
He had broken through the melting snow crust, and wallowed, while the snowshoe rabbits had skimmed along on top lightly as ever.	Зайцы легко скакали по таявшему насту, а он проваливался и барахтался в снегу.
He paused at the mouth of the cave with a sudden shock of suspicion.	Какое-то смутное подозрение заставило Одноглазого остановиться у входа в пещеру.
Faint, strange sounds came from within.	Оттуда доносились странные слабые звуки.
They were sounds not made by his mate, and yet they were remotely familiar.	Они не были похожи на голос волчицы, но вместе с тем в них чудилось что-то знакомое.
He bellied cautiously inside and was met by a warning snarl from the she-wolf.	Он осторожно вполз внутрь и услышал предостерегающее рычание своей подруги.
This he received without perturbation, though he obeyed it by keeping his distance; but he remained interested in the other sounds-faint, muffled sobbings and slubberings.	Это не смутило Одноглазого, но заставило все же держаться в некотором отдалении; его интересовали другие звуки -- слабое, приглушенное повизгивание и плач.
His mate warned him irritably away, and he curled up and slept in the entrance.	Волчица сердито заворчала на него. Одноглазый свернулся клубком у входа в пещеру и заснул.
When morning came and a dim light pervaded the lair, he again sought after the source of the remotely familiar sounds.	Когда наступило утро и в логовище проник тусклый свет, волк снова стал искать источник этих смутно знакомых звуков.
There was a new note in his mate's warning snarl. It was a jealous note, and he was very careful in keeping a respectful distance.	В предостерегающем рычании волчицы появились новые нотки: в нем слышалась ревность, -- и это заставляло волка держаться от нее подальше.
Nevertheless, he made out, sheltering between her legs against the length of her body, five strange little bundles of life, very feeble, very helpless, making tiny whimpering noises, with eyes that did not open to the light.	И все-таки ему удалось разглядеть, что между ногами волчицы, прильнув к ее брюху, копошились пять маленьких живых клубочков; слабые, беспомощные, они тихо повизгивали и не открывали глаз на свет.
He was surprised.	Волк удивился.
It was not the first time in his long and successful life that this thing had happened. It had happened many times, yet each time it was as fresh a surprise as ever to him.	Это случалось не в первый раз в его долгой и удачливой жизни, это случалось часто, и все-таки каждый раз он заново удивлялся.
His mate looked at him anxiously.	Волчица смотрела на него с беспокойством.

Every little while she emitted a low growl, and at times, when it seemed to her he approached too near, the growl shot up in her throat to a sharp snarl.	Время от времени она тихо ворчала, а когда волк, как ей казалось, подходил слишком близко, это ворчание становилось грозным.
Of her own experience she had no memory of the thing happening; but in her instinct, which was the experience of all the mothers of wolves, there lurked a memory of fathers that had eaten their new-born and helpless progeny.	Инстинкт, опережающий у всех матерей-волчиц опыт, смутно подсказывал ей, что отцы могут съесть свое беспомощное потомство, хотя до сих пор она не знала такой беды.
It manifested itself as a fear strong within her, that made her prevent One Eye from more closely inspecting the cubs he had fathered.	И страх заставлял ее гнать Одноглазого от порожденных им волчат.
But there was no danger.	Впрочем, волчатам ничто не грозило.
Old One Eye was feeling the urge of an impulse, that was, in turn, an instinct that had come down to him from all the fathers of wolves.	Старый волк, в свою очередь, почувствовал веление инстинкта, перешедшего к нему от его отцов.
He did not question it, nor puzzle over it. It was there, in the fibre of his being; and it was the most natural thing in the world that he should obey it by turning his back on his new-born family and by trotting out and away on the meat-trail whereby he lived.	Не задумываясь над ним, не противясь ему, он ощутил это веление всем своим существом и, повернувшись спиной к своему новорожденному потомству, отправился на поиски пищи.
Five or six miles from the lair, the stream divided, its forks going off among the mountains at a right angle.	В пяти-шести милях от логовища ручей разветвлялся, и оба его рукава под прямым углом поворачивали к горам.
Here, leading up the left fork, he came upon a fresh track.	Волк пошел вдоль левого рукава и вскоре наткнулся на чьи-то следы.
He smelled it and found it so recent that he crouched swiftly, and looked in the direction in which it disappeared.	Обнюхав их и убедившись, что следы совсем свежие, он припал на снег и взглянул в том направлении, куда они вели.
Then he turned deliberately and took the right fork.	Потом не спеша повернулся и побежал вдоль правого рукава.
The footprint was much larger than the one his own feet made, and he knew that in the wake of such a trail there was little meat for him.	Следы были гораздо крупнее его собственных, -и он знал, что там, куда они приведут, надежды на добычу мало.
Half a mile up the right fork, his quick ears caught the sound of gnawing teeth.	Пробежав с полмили вдоль правого рукава, волк уловил своим чутким ухом какой-то скрежещущий звук.
He stalked the quarry and found it to be a porcupine, standing upright against a tree and trying his teeth on the bark.	Подкравшись ближе, он увидел дикобраза, который, встав на задние лапы, точил зубы о дерево.
One Eye approached carefully but hopelessly.	Одноглазый осторожно подобрался к нему, не надеясь, впрочем, на удачу.
He knew the breed, though he had never met it so far north before; and never in his long life had porcupine served him for a meal.	Так далеко на севере дикобразы ему не попадались, но он знал этих зверьков, хотя за всю свою жизнь ни разу не попробовал их мяса.

But he had long since learned that there was such a thing as Chance, or Opportunity, and he continued to draw near.	Однако опыт научил волка, что бывает в жизни счастье или удача, и он продолжал подбираться к дикобразу.
There was never any telling what might happen, for with live things events were somehow always happening differently.	Трудно угадать, чем кончится эта встреча, ведь исхода борьбы с живым существом никогда нельзя знать заранее.
The porcupine rolled itself into a ball, radiating long, sharp needles in all directions that defied attack.	Дикобраз свернулся клубком, растопырив во все стороны свои длинные острые иглы, и нападение стало теперь невозможным.
In his youth One Eye had once sniffed too near a similar, apparently inert ball of quills, and had the tail flick out suddenly in his face.	В молодости Одноглазый ткнулся однажды мордой в такой же вот безжизненный с виду клубок игл и неожиданно получил удар хвостом по носу.
One quill he had carried away in his muzzle, where it had remained for weeks, a rankling flame, until it finally worked out.	Одна игла так и осталась торчать у него в носу, причиняя жгучую боль, и вышла из раны только через несколько недель.
So he lay down, in a comfortable crouching position, his nose fully a foot away, and out of the line of the tail.	Он лег, приготовившись к прыжку и держа нос на расстоянии целого фута от хвоста дикобраза.
Thus he waited, keeping perfectly quiet.	Замерев на месте, он ждал.
There was no telling.	Кто знает?
Something might happen.	Все может быть.
The porcupine might unroll.	Вдруг дикобраз развернется.
There might be opportunity for a deft and ripping thrust of paw into the tender, unguarded belly.	Вдруг представится случай ловким ударом лапы распороть нежное, ничем не защищенное брюхо.
But at the end of half an hour he arose, growled wrathfully at the motionless ball, and trotted on.	Но через полчаса Одноглазый поднялся, злобно зарычал на неподвижный клубок и побежал дальше.
He had waited too often and futilely in the past for porcupines to unroll, to waste any more time.	Слишком часто приходилось ему в прошлом караулить дикобразов -- вот так же, без всякого толка, чтобы сейчас тратить на это время.
He continued up the right fork.	И он побежал дальше по правому рукаву ручья.
The day wore along, and nothing rewarded his hunt.	День подходил к концу, а его поиски все еще не увенчались успехом.
The urge of his awakened instinct of fatherhood was strong upon him.	Проснувшийся инстинкт отцовства управлял волком.
He must find meat.	Он знал, что пищу надо найти во что бы то ни стало.
In the afternoon he blundered upon a ptarmigan.	В полдень ему попалась белая куропатка.
He came out of a thicket and found himself face to face with the slow-witted bird.	Он выбежал из зарослей кустарника и очутился нос к носу с этой глупой птицей.
It was sitting on a log, not a foot beyond the end of his nose.	Она сидела на пне, в каком-нибудь футе от его морды.
Each saw the other.	Они увидели друг друга одновременно.

The bird made a startled rise, but he struck it with his paw, and smashed it down to earth, then pounced upon it, and caught it in his teeth as it scuttled across the snow trying to rise in the air again.	Птица испуганно взмахнула крыльями, но волк ударил ее лапой, сшиб на землю и схватил зубами как раз в тот миг, когда она заметалась по снегу, пытаясь взлететь на воздух.
As his teeth crunched through the tender flesh and fragile bones, he began naturally to eat.	Как только зубы Одноглазого вонзились в нежное мясо, ломая хрупкие кости, челюсти его заработали.
Then he remembered, and, turning on the back-track, started for home, carrying the ptarmigan in his mouth.	Потом он вдруг вспомнил что-то и пустился бежать к пещере, прихватив куропатку с собой.
A mile above the forks, running velvet-footed as was his custom, a gliding shadow that cautiously prospected each new vista of the trail, he came upon later imprints of the large tracks he had discovered in the early morning.	Пробежав еще с милю своей бесшумной поступью, скользя, словно тень, и внимательно приглядываясь к каждому новому береговому изгибу, он опять наткнулся на следы все тех же больших лап.
As the track led his way, he followed, prepared to meet the maker of it at every turn of the stream.	Следы удалялись в ту сторону, куда лежал и его путь, и он приготовился в любую минуту встретить обладателя этих лап.
He slid his head around a corner of rock, where began an unusually large bend in the stream, and his quick eyes made out something that sent him crouching swiftly down.	Волк осторожно высунул голову из-за скалы в том месте, где ручей круто поворачивал, и его зоркий глаз заприметил нечто такое, что заставило его сейчас же прильнуть к земле.
It was the maker of the track, a large female lynx.	Это был тот самый зверь, который оставил большие следы на снегу, -- крупная самка-рысь.
She was crouching as he had crouched once that day, in front of her the tight-rolled ball of quills.	Она лежала перед свернувшимся в тугой клубок дикобразом в той же позе, в какой рано утром лежал перед таким же дикобразом и сам волк.
If he had been a gliding shadow before, he now became the ghost of such a shadow, as he crept and circled around, and came up well to leeward of the silent, motionless pair.	Если раньше Одноглазого можно было сравнить со скользящей тенью, то теперь это был призрак той тени, осторожно огибающий с подветренной стороны безмолвную, неподвижную пару -дикобраза и рысь.
He lay down in the snow, depositing the ptarmigan beside him, and with eyes peering through the needles of a low-growing spruce he watched the play of life before him-the waiting lynx and the waiting porcupine, each intent on life; and, such was the curiousness of the game, the way of life for one lay in the eating of the other, and the way of life for the other lay in being not eaten.	Волк лег на снег, положив куропатку рядом с собой, и сквозь иглы низкорослой сосны стал пристально следить за игрой жизни, развертывающейся у него на глазах, -- за рысью и дикобразом, которые хоть и притаились, но были полны сил и отстаивали каждый свое существование. Смысл же этой игры заключался в том, что один из ее участников хотел съесть другого, а тот не хотел быть съеденным.
While old One Eye, the wolf crouching in the covert, played his part, too, in the game, waiting for some strange freak of Chance, that might help him on the meat-trail which was his way of life.	Старый волк тоже принимал участие в этой игре из своего прикрытия, надеясь, а вдруг счастье окажется на его стороне и он добудет пищу, необходимую ему, чтобы жить.
Half an hour passed, an hour; and nothing happened.	Прошло полчаса, прошел час; все оставалось попрежнему.

The balls of quills might have been a stone for all it moved; the lynx might have been frozen to marble; and old One Eye might have been dead.	Клубок игл сохранял полную неподвижность, и его легко можно было принять за камень; рысь превратилась в мраморное изваяние; а Одноглазый -- тот был точно мертвый.
Yet all three animals were keyed to a tenseness of living that was almost painful, and scarcely ever would it come to them to be more alive than they were then in their seeming petrifaction.	Однако все трое жили такой напряженной жизнью, напряженной почти до ощущения физической боли, что вряд ли когда-нибудь им приходилось чувствовать в себе столько сил, сколько они чувствовали сейчас, когда тела их казались окаменелыми.
One Eye moved slightly and peered forth with increased eagerness.	Одноглазый подался вперед, насторожившись еще больше.
Something was happening.	Там, за сосной, произошли какие-то перемены.
The porcupine had at last decided that its enemy had gone away.	Дикобраз в конце концов решил, что враг его удалился.
Slowly, cautiously, it was unrolling its ball of impregnable armour.	Медленно, осторожно стал он расправлять свою непроницаемую броню.
It was agitated by no tremor of anticipation.	Его не тревожило ни малейшее подозрение.
Slowly, slowly, the bristling ball straightened out and lengthened.	Колючий клубок медленно-медленно развернулся и начал выпрямляться.
One Eye watching, felt a sudden moistness in his mouth and a drooling of saliva, involuntary, excited by the living meat that was spreading itself like a repast before him.	Одноглазый почувствовал, что рот у него наполняется слюной при виде живой дичи, лежавшей перед ним, как готовое угощение.
Not quite entirely had the porcupine unrolled when it discovered its enemy.	Еще не успев развернуться до конца, дикобраз увидел своего врага.
In that instant the lynx struck.	И в это мгновение рысь ударила его.
The blow was like a flash of light.	Удар был быстрый, как молния.
The paw, with rigid claws curving like talons, shot under the tender belly and came back with a swift ripping movement.	Лапа с крепкими когтями, согнутыми, как у хищной птицы, распорола нежное брюхо и тотчас же отдернулась назад.
Had the porcupine been entirely unrolled, or had it not discovered its enemy a fraction of a second before the blow was struck, the paw would have escaped unscathed; but a side-flick of the tail sank sharp quills into it as it was withdrawn.	Если бы дикобраз развернулся во всю длину или заметил врага на какую-нибудь десятую долю секунды позже, лапа осталась бы невредимой, но в то мгновение, когда рысь отдернула лапу, дикобраз ударил ее сбоку хвостом и вонзил в нее свои острые иглы.
Everything had happened at once-the blow, the counter-blow, the squeal of agony from the porcupine, the big cat's squall of sudden hurt and astonishment.	Все произошло одновременно -- удар, ответный удар, предсмертный визг дикобраза и крик огромной кошки, ошеломленной болью.
One Eye half arose in his excitement, his ears up, his tail straight out and quivering behind him.	Одноглазый привстал, навострил уши и вытянул хвост, дрожащий от волнения.
The lynx's bad temper got the best of her.	Рысь дала волю своему нраву.
She sprang savagely at the thing that had hurt her.	Она с яростью набросилась на зверя, причинившего ей такую боль.

But the porcupine, squealing and grunting, with disrupted anatomy trying feebly to roll up into its ball-protection, flicked out its tail again, and again the big cat squalled with hurt and astonishment.	Но дикобраз, хрипя, взвизгивая и пытаясь свернуться в клубок, чтобы спрятать вывалившиеся из распоротого брюха внутренности, еще раз ударил хвостом.
Then she fell to backing away and sneezing, her nose bristling with quills like a monstrous pin-cushion.	Большая кошка снова взвыла от боли и с фырканьем отпрянула назад; нос ее, весь утыканный иглами, стал похож на подушку для булавок.
She brushed her nose with her paws, trying to dislodge the fiery darts, thrust it into the snow, and rubbed it against twigs and branches, and all the time leaping about, ahead, sidewise, up and down, in a frenzy of pain and fright.	Она царапала его лапами, стараясь избавиться от этих жгучих, как огонь, стрел, тыкалась мордой в снег, терлась о ветки и прыгала вперед, назад, направо, налево, не помня себя от безумной боли и страха.
She sneezed continually, and her stub of a tail was doing its best toward lashing about by giving quick, violent jerks. She quit her antics, and quieted down for a long minute.	Не переставая фыркать, рысь судорожно дергала своим коротким хвостом, потом мало-помалу затихла.
One Eye watched. And even he could not repress a start and an involuntary bristling of hair along his back when she suddenly leaped, without warning, straight up in the air, at the same time emitting a long and most terrible squall.	Одноглазый продолжал следить за ней и вдруг вздрогнул и ощетинился: рысь с отчаянным воем взметнулась высоко в воздух и кинулась прочь, сопровождая каждый свой прыжок пронзительным визгом.
Then she sprang away, up the trail, squalling with every leap she made.	И только тогда, когда она скрылась и визги ее замерли вдали.
It was not until her racket had faded away in the distance and died out that One Eye ventured forth.	Одноглазый решился выйти вперед.
He walked as delicately as though all the snow were carpeted with porcupine quills, erect and ready to pierce the soft pads of his feet.	Он ступал с такой осторожностью, как будто весь снег был усыпан иглами, готовыми каждую минуту вонзиться в мягкие подушки на его лапах.
The porcupine met his approach with a furious squealing and a clashing of its long teeth.	Дикобраз встретил появление волка яростным визгом и лязганьем зубов.
It had managed to roll up in a ball again, but it was not quite the old compact ball; its muscles were too much torn for that. It had been ripped almost in half, and was still bleeding profusely.	Он ухитрился кое-как свернуться, но это уже не был прежний непроницаемый клубок: порванные мускулы не повиновались ему, он был разорван почти пополам и истекал кровью.
One Eye scooped out mouthfuls of the blood-soaked snow, and chewed and tasted and swallowed.	Одноглазый хватал пастью и с наслаждением глотал окровавленный снег.
This served as a relish, and his hunger increased mightily; but he was too old in the world to forget his caution.	После такой закуски голод его только усилился; но он недаром пожил на свете, -- жизнь научила его осторожности.
He waited.	Надо было выждать время.
He lay down and waited, while the porcupine grated its teeth and uttered grunts and sobs and occasional sharp little squeals.	Он лег на снег перед дикобразом, а тот скрежетал зубами, хрипел и тихо повизгивал.
In a little while, One Eye noticed that the quills were drooping and that a great quivering had set up.	Несколько минут спустя Одноглазый заметил, что иглы дикобраза малопомалу опускаются и по всему его телу пробегает дрожь.

The quivering came to an end suddenly.	Потом дрожь сразу прекратилась.
There was a final defiant clash of the long teeth. Then all the quills drooped quite down, and the body relaxed and moved no more.	Длинные зубы лязгнули в последний раз, иглы опустились, тело обмякло и больше уже не двигалось.
With a nervous, shrinking paw, One Eye stretched out the porcupine to its full length and turned it over on its back.	Робким, боязливым движением лапы Одноглазый растянул дикобраза во всю длину и перевернул его на спину.
Nothing had happened.	Все обошлось благополучно.
It was surely dead.	Дикобраз был мертв.
He studied it intently for a moment, then took a careful grip with his teeth and started off down the stream, partly carrying, partly dragging the porcupine, with head turned to the side so as to avoid stepping on the prickly mass.	После внимательного осмотра волк осторожно взял свою добычу в зубы и побежал вдоль ручья, волоча ее по снегу и повернув голову в сторону, чтобы не наступать на колючие иглы.
He recollected something, dropped the burden, and trotted back to where he had left the ptarmigan.	Но вдруг он вспомнил что-то, бросил дикобраза и вернулся к куропатке.
He did not hesitate a moment. He knew clearly what was to be done, and this he did by promptly eating the ptarmigan.	Он не колебался ни минуты, он знал, что надо сделать: надо съесть куропатку.
Then he returned and took up his burden.	И, съев ее, Одноглазый побежал туда, где лежала его добыча.
When he dragged the result of his day's hunt into the cave, the she-wolf inspected it, turned her muzzle to him, and lightly licked him on the neck.	Когда он втащил свою ношу в логовище, волчица осмотрела ее, подняла голову и лизнула волка в шею.
But the next instant she was warning him away from the cubs with a snarl that was less harsh than usual and that was more apologetic than menacing.	Но сейчас же вслед за тем она легонько зарычала, отгоняя его от волчат, -- правда, на этот раз рычание было не такое уж злобное, в нем слышалось скорее извинение, чем угроза.
Her instinctive fear of the father of her progeny was toning down.	Инстинктивный страх перед отцом ее потомства постепенно пропадал.
He was behaving as a wolf-father should, and manifesting no unholy desire to devour the young lives she had brought into the world.	Одноглазый вел себя, как и подобало волку-отцу, и не проявлял беззаконного желания сожрать малышей, произведенных ею на свет.
CHAPTER III-THE GREY CUB	ГЛАВА ТРЕТЬЯ. СЕРЫЙ ВОЛЧОНОК
He was different from his brothers and sisters.	Он сильно отличался от своих братьев и сестер.
Their hair already betrayed the reddish hue inherited from their mother, the she-wolf; while he alone, in this particular, took after his father.	Их шерсть уже принимала рыжеватый оттенок, унаследованный от матери-волчицы, а он пошел весь в Одноглазого.
He was the one little grey cub of the litter.	Он был единственным серым волчонком во всем помете.
He had bred true to the straight wolf-stock-in fact, he had bred true to old One Eye himself, physically, with but a single exception, and that was he had two eyes to his father's one.	Он родился настоящим волком и очень напоминал отца, с той лишь разницей, что у него было два глаза, а у отца -- один.

The grey cub's eyes had not been open long, yet already he could see with steady clearness.	Глаза у серого волчонка только недавно открылись, а он уже хорошо видел.
And while his eyes were still closed, he had felt, tasted, and smelled.	И даже когда глаза у него были еще закрыты, чувства обоняния, осязания и вкуса уже служили ему.
He knew his two brothers and his two sisters very well.	Он прекрасно знал своих двух братьев и двух сестер.
He had begun to romp with them in a feeble, awkward way, and even to squabble, his little throat vibrating with a queer rasping noise (the forerunner of the growl), as he worked himself into a passion.	Он поднимал с ними неуклюжую возню, подчас уже переходившую в драку, и его горлышко начинало дрожать от хриплых звуков, предвестников рычания.
And long before his eyes had opened he had learned by touch, taste, and smell to know his mother-a fount of warmth and liquid food and tenderness.	Задолго до того, как у него открылись глаза, он научился по запаху, осязанию и вкусу узнавать волчицу -- источник тепла, пищи и нежности.
She possessed a gentle, caressing tongue that soothed him when it passed over his soft little body, and that impelled him to snuggle close against her and to doze off to sleep.	И когда она своим мягким, ласкающим языком касалась его нежного тельца, он успокаивался, прижимался к ней и мирно засыпал.
Most of the first month of his life had been passed thus in sleeping; but now he could see quite well, and he stayed awake for longer periods of time, and he was coming to learn his world quite well.	Первый месяц его жизни почти весь прошел во сне; но теперь он уже хорошо видел, спал меньше и мало-помалу начинал знакомиться с миром.
His world was gloomy; but he did not know that, for he knew no other world.	Мир его был темен, хотя он не подозревал этого, так как не знал никакого другого мира.
It was dim-lighted; but his eyes had never had to adjust themselves to any other light.	Волчонка окружала полутьма, но глазам его не приходилось приспосабливаться к иному освещению.
His world was very small. Its limits were the walls of the lair; but as he had no knowledge of the wide world outside, he was never oppressed by the narrow confines of his existence.	Мир его был очень мал, он ограничивался стенами логовища; волчонок не имел никакого понятия о необъятности внешнего мира, и поэтому жизнь в таких тесных пределах не казалась ему тягостной.
But he had early discovered that one wall of his world was different from the rest. This was the mouth of the cave and the source of light.	Впрочем, он очень скоро обнаружил, что одна из стен его мира отличается от других, -- там был выход из пещеры, и оттуда шел свет.
He had discovered that it was different from the other walls long before he had any thoughts of his own, any conscious volitions.	Он обнаружил, что эта стена не похожа на другие, еще задолго до того, как у него появились мысли и осознанные желания.
It had been an irresistible attraction before ever his eyes opened and looked upon it.	Она непреодолимо влекла к себе волчонка еще в ту пору, когда он не мог видеть ее.
The light from it had beat upon his sealed lids, and the eyes and the optic nerves had pulsated to little, sparklike flashes, warm-coloured and strangely pleasing.	Свет, идущий оттуда, бил ему в сомкнутые веки, и его зрительные нервы отвечали на эти теплые искорки, вызывавшие такое приятное и вместе с тем странное ощущение.

The life of his body, and of every fibre of his body, the life that was the very substance of his body and that was apart from his own personal life, had yearned toward this light and urged his body toward it in the same way that the cunning chemistry of a plant urges it toward the sun.	Жизнь его тела, каждой клеточки его тела, жизнь, составляющая самую его сущность и действующая помимо его воли, рвалась к этому свету, влекла его к нему, так же как сложный химический состав растения заставляет его поворачиваться к солнцу.
Always, in the beginning, before his conscious life dawned, he had crawled toward the mouth of the cave.	Еще задолго до того, как в волчонке забрезжило сознание, он то и дело подползал к выходу из пещеры.
And in this his brothers and sisters were one with him.	Сестры и братья не отставали от него.
Never, in that period, did any of them crawl toward the dark corners of the back-wall.	И в эту пору их жизни никто из них не забирался в темные углы у задней стены.
The light drew them as if they were plants; the chemistry of the life that composed them demanded the light as a necessity of being; and their little puppet-bodies crawled blindly and chemically, like the tendrils of a vine.	Свет привлекал их к себе, как будто они были растениями; химический процесс, называющийся жизнью, требовал света; свет был необходимым условием их существования, и крохотные щенячьи тельца тянулись к нему, точно усики виноградной лозы, не размышляя, повинуясь только инстинкту.
Later on, when each developed individuality and became personally conscious of impulsions and desires, the attraction of the light increased.	Позднее, когда в каждом из них начала проявляться индивидуальность, когда у каждого появились желания и сознательные побуждения, тяга к свету только усилилась.
They were always crawling and sprawling toward it, and being driven back from it by their mother.	Они непрестанно ползли и тянулись к нему, и матери приходилось то и дело загонять их обратно.
It was in this way that the grey cub learned other attributes of his mother than the soft, soothing, tongue.	Вот тут-то волчонок узнал и другие особенности своей матери, помимо ее мягкого, ласкающего языка.
In his insistent crawling toward the light, he discovered in her a nose that with a sharp nudge administered rebuke, and later, a paw, that crushed him down and rolled him over and over with swift, calculating stroke.	Настойчиво порываясь к свету, он убедился, что у матери есть нос, которым она в наказание может отбросить его назад; затем он узнал и лапу, умевшую примять его к земле и быстрым, точно рассчитанным движением перекатить в угол.
Thus he learned hurt; and on top of it he learned to avoid hurt, first, by not incurring the risk of it; and second, when he had incurred the risk, by dodging and by retreating.	Так он впервые испытал боль и стал избегать ее, сначала просто не подвергая себя такому риску, а потом научившись увертываться и удирать от наказания.
These were conscious actions, and were the results of his first generalisations upon the world.	Это уже были сознательные поступки -результат появившейся способности обобщать явления мира.
Before that he had recoiled automatically from hurt, as he had crawled automatically toward the light. After that he recoiled from hurt because he knew that it was hurt.	До сих пор он увертывался от боли бессознательно, так же бессознательно, как и лез к свету Но теперь он увертывался от нее потому, что знал, что такое боль.
He was a fierce little cub.	Он был очень свирепым волчонком.

So were his brothers and sisters.	И такими же были его братья и сестры.
It was to be expected.	Этого и следовало ожидать.
He was a carnivorous animal. He came of a breed of meat-killers and meat-eaters. His father and mother lived wholly upon meat.	Ведь он был хищником и происходил из рода хищников, питавшихся мясом.
The milk he had sucked with his first flickering life, was milk transformed directly from meat, and now, at a month old, when his eyes had been open for but a week, he was beginning himself to eat meat-meat half-digested by the she-wolf and disgorged for the five growing cubs that already made too great demand upon her breast.	Молоко, которое он сосал с первого же дня своей едва теплившейся жизни, вырабатывалось из мяса; и теперь, когда ему исполнился месяц и глаза его уже целую неделю были открыты, он тоже начал есть мясо, наполовину пережеванное волчицей для ее пяти подросших детенышей, которым теперь не хватало молока.
But he was, further, the fiercest of the litter.	С каждым днем серый волчонок становился все злее и злее.
He could make a louder rasping growl than any of them. His tiny rages were much more terrible than theirs.	Рычание получалось у него более хриплым и громким, чем у братьев и сестер, припадки щенячьей ярости были страшнее.
It was he that first learned the trick of rolling a fellow-cub over with a cunning paw-stroke.	Он первый научился ловким ударом лапы опрокидывать их навзничь.
And it was he that first gripped another cub by the ear and pulled and tugged and growled through jaws tight-clenched.	И он же первый схватил другого волчонка за ухо и принялся теребить и таскать его из стороны в сторону, яростно рыча сквозь стиснутые челюсти.
And certainly it was he that caused the mother the most trouble in keeping her litter from the mouth of the cave.	И уж конечно, он больше всех других волчат причинял беспокойство матери, старавшейся отогнать свой выводок от выхода из пещеры.
The fascination of the light for the grey cub increased from day to day.	Свет с каждым днем все сильнее и сильнее манил к себе серого волчонка.
He was perpetually departing on yard-long adventures toward the cave's entrance, and as perpetually being driven back.	Он поминутно пускался в странствования по пещере, стремясь к выходу из нее, и так же поминутно его оттаскивали назад.
Only he did not know it for an entrance.	Правда, он не знал, что это был выход.
He did not know anything about entrances-passages whereby one goes from one place to another place.	Он не подозревал о существовании разных входов и выходов, которые ведут из одного места в другое.
He did not know any other place, much less of a way to get there.	Он вообще не имел понятия о существовании других мест, а о способах добраться туда и подавно.
So to him the entrance of the cave was a wall-a wall of light.	Поэтому выход из пещеры казался ему стеной -стеной света.
As the sun was to the outside dweller, this wall was to him the sun of his world.	Чем солнце было для живущих на воле, тем для него была эта стена -- солнцем его мира.
It attracted him as a candle attracts a moth.	Она притягивала его к себе, как огонь притягивает бабочку.
He was always striving to attain it.	Он беспрестанно стремился добраться туда.

The life that was so swiftly expanding within him, urged him continually toward the wall of light.	Жизнь, быстро растущая в нем, толкала его к стене света.
The life that was within him knew that it was the one way out, the way he was predestined to tread.	Жизнь, таившаяся в нем, знала, что это единственный путь в мир -- путь, на который ему суждено ступить.
But he himself did not know anything about it.	Но сам он ничего не знал об этом.
He did not know there was any outside at all.	Он не знал, что внешний мир существует.
There was one strange thing about this wall of light.	У этой стены света было одно странное свойство.
His father (he had already come to recognise his father as the one other dweller in the world, a creature like his mother, who slept near the light and was a bringer of meat)-his father had a way of walking right into the white far wall and disappearing.	Его отец (а волчонок уже признал в нем одного из обитателей своего мира -- похожее на мать существо, которое спит ближе к свету и приносит пищу) -- его отец имел обыкновение проходить прямо сквозь далекую светлую стену и исчезать за ней.
The grey cub could not understand this.	Серый волчонок не мог понять этого.
Though never permitted by his mother to approach that wall, he had approached the other walls, and encountered hard obstruction on the end of his tender nose.	Мать не позволяла ему приближаться к светлой стене, но он подходил к другим стенам пещеры, и всякий раз его нежный нос натыкался на что-то твердое.
This hurt.	Это причиняло боль.
And after several such adventures, he left the walls alone.	И после нескольких таких путешествий обследование стен прекратилось.
Without thinking about it, he accepted this disappearing into the wall as a peculiarity of his father, as milk and half-digested meat were peculiarities of his mother.	Не задумываясь, он принял исчезновение отца за его отличительное свойство, так же как молоко и мясная жвачка были отличительными свойствами матери.
In fact, the grey cub was not given to thinking-at least, to the kind of thinking customary of men.	В сущности говоря, серый волчонок не умел мыслить, во всяком случае так, как мыслят люди.
His brain worked in dim ways.	Мозг его работал в потемках.
Yet his conclusions were as sharp and distinct as those achieved by men.	И все-таки его выводы были не менее четки и определенны, чем выводы людей.
He had a method of accepting things, without questioning the why and wherefore.	Он принимал вещи такими, как они есть, не утруждая себя вопросом, почему случилось то-то или то-то.
In reality, this was the act of classification. He was never disturbed over why a thing happened. How it happened was sufficient for him.	Достаточно было знать, что это случилось. Таков был его метод познания окружающего мира.
Thus, when he had bumped his nose on the back-wall a few times, he accepted that he would not disappear into walls. In the same way he accepted that his father could disappear into walls.	И поэтому, ткнувшись несколько раз подряд носом в стены пещеры, он примирился с тем, что не может проходить сквозь них, не может делать то, что делает отец.
But he was not in the least disturbed by desire to find out the reason for the difference between his father and himself.	Но желания разобраться в разнице между отцом и собой никогда не возникало у него.

Logic and physics were no part of his mental make-up.	Логика и физика не принимали участия в формировании его мозга.
Like most creatures of the Wild, he early experienced famine.	Как и большинству обитателей Северной глуши, ему рано пришлось испытать чувство голода.
There came a time when not only did the meat-supply cease, but the milk no longer came from his mother's breast.	Наступили дни, когда отец перестал приносить мясо, когда даже материнские соски не давали молока.
At first, the cubs whimpered and cried, but for the most part they slept. It was not long before they were reduced to a coma of hunger.	Волчата повизгивали и скулили и большую часть времени проводили во сне; потом на них напало голодное оцепенение.
There were no more spats and squabbles, no more tiny rages nor attempts at growling; while the adventures toward the far white wall ceased altogether.	Не было уже возни и драк, никто из них не приходил в ярость, не пробовал рычать; и путешествия к далекой белой стене прекратились.
The cubs slept, while the life that was in them flickered and died down.	Они спали, и жизнь, чуть теплившаяся в них, мало-помалу гасла.
One Eye was desperate.	Одноглазый совсем потерял покой.
He ranged far and wide, and slept but little in the lair that had now become cheerless and miserable.	Он рыскал повсюду и мало спал в логовище, которое стало теперь унылым и безрадостным.
The she-wolf, too, left her litter and went out in search of meat.	Волчица тоже оставила свой выводок и вышла на поиски корма.
In the first days after the birth of the cubs, One Eye had journeyed several times back to the Indian camp and robbed the rabbit snares; but, with the melting of the snow and the opening of the streams, the Indian camp had moved away, and that source of supply was closed to him.	В первые дни после рождения волчат Одноглазый не раз наведывался к индейскому поселку и обкрадывал заячьи силки, но как только снег растаял и реки вскрылись, индейцы ушли дальше, и этот источник пищи иссяк.
When the grey cub came back to life and again took interest in the far white wall, he found that the population of his world had been reduced.	Когда серый волчонок немного окреп и снова стал интересоваться далекой белой стеной, он обнаружил, что население его мира сильно уменьшилось.
Only one sister remained to him.	У него осталась всего лишь одна сестра.
The rest were gone.	Остальные исчезли.
As he grew stronger, he found himself compelled to play alone, for the sister no longer lifted her head nor moved about.	Как только силы вернулись к нему, он стал играть, но играть в одиночестве, потому что сестра не могла ни поднять головы, ни шевельнуться.
His little body rounded out with the meat he now ate; but the food had come too late for her.	Его маленькое тело округлилось от мяса, которое он ел теперь, а для нее пища пришла слишком поздно.
She slept continuously, a tiny skeleton flung round with skin in which the flame flickered lower and lower and at last went out.	Она все время спала, и искра жизни в ее маленьком тельце, похожем на обтянутый кожей скелет, мерцала все слабее и слабее и наконец угасла.

Then there came a time when the grey cub no longer saw his father appearing and disappearing in the wall nor lying down asleep in the entrance.	Потом наступило время, когда Одноглазый перестал появляться сквозь стену и исчезать за ней; место, где он спал у входа в пещеру, опустело.
This had happened at the end of a second and less severe famine.	Это случилось в конце второй, менее свирепой голодовки.
The she-wolf knew why One Eye never came back, but there was no way by which she could tell what she had seen to the grey cub.	Волчица знала, почему Одноглазый не вернулся в логовище, но не могла рассказать серому волчонку о том, что ей пришлось увидеть.
Hunting herself for meat, up the left fork of the stream where lived the lynx, she had followed a day-old trail of One Eye.	Отправившись за добычей вверх по левому рукаву ручья, туда, где жила рысь, она напала на вчерашний след Одноглазого.
And she had found him, or what remained of him, at the end of the trail.	И там, где следы кончились, она нашла его самого -- вернее, то, что от него осталось.
There were many signs of the battle that had been fought, and of the lynx's withdrawal to her lair after having won the victory.	Все кругом говорило о недавней схватке и о том, что, выиграв эту схватку, рысь ушла к себе в нору.
Before she went away, the she-wolf had found this lair, but the signs told her that the lynx was inside, and she had not dared to venture in.	Волчица отыскала эту нору, но, судя по многим признакам, рысь была там, и волчица не решилась войти к ней.
After that, the she-wolf in her hunting avoided the left fork.	После этого волчица перестала охотиться на левом рукаве ручья.
For she knew that in the lynx's lair was a litter of kittens, and she knew the lynx for a fierce, bad-tempered creature and a terrible fighter.	Она знала, что у рыси в норе есть детеныши и что сама рысь славится своей злобой и неустрашимостью в драках.
It was all very well for half a dozen wolves to drive a lynx, spitting and bristling, up a tree; but it was quite a different matter for a lone wolf to encounter a lynx-especially when the lynx was known to have a litter of hungry kittens at her back.	Трем-четырем волкам ничего не стоит загнать на дерево фыркающую, ощетинившуюся рысь; однако совсем иное дело встретиться с ней с глазу на глаз, особенно когда знаешь, что за спиной у нее голодный выводок.
But the Wild is the Wild, and motherhood is motherhood, at all times fiercely protective whether in the Wild or out of it; and the time was to come when the she-wolf, for her grey cub's sake, would venture the left fork, and the lair in the rocks, and the lynx's wrath.	Но Северная глушь есть Северная глушь, и материнство есть материнство, -- оно не останавливается ни перед чем как в Северной глуши, так и вне ее; и неминуемо должен был настать день, когда ради своего серого детеныша волчица отважится пойти по левому рукаву к норе в скалах, навстречу разъяренной рыси.
CHAPTER IV-THE WALL OF THE WORLD	ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ. СТЕНА МИРА
By the time his mother began leaving the cave on hunting expeditions, the cub had learned well the law that forbade his approaching the entrance.	К тому времени, когда мать стала оставлять пещеру и уходить на охоту, волчонок уже постиг закон, согласно которому ему запрещалось приближаться к выходу из логовища.
Not only had this law been forcibly and many times impressed on him by his mother's nose and paw, but in him the instinct of fear was developing.	Закон этот много раз внушала ему мать, толкая его то носом, то лапой, да и в нем самом начинал развиваться инстинкт страха.

Never, in his brief cave-life, had he encountered anything of which to be afraid. Yet fear was in him.	За всю свою короткую жизнь в пещере он ни разу не встретил ничего такого, что могло испугать его, -- и все-таки он знал, что такое страх.
It had come down to him from a remote ancestry through a thousand thousand lives.	Страх перешел к волчонку от отдаленных предков, через тысячу тысяч жизней.
It was a heritage he had received directly from One Eye and the she-wolf; but to them, in turn, it had been passed down through all the generations of wolves that had gone before.	Это было наследие, полученное им непосредственно от Одноглазого и волчицы; но и к ним, в свою очередь, оно перешло через все поколения волков, бывших до них.
Fear!-that legacy of the Wild which no animal may escape nor exchange for pottage.	Страх -- наследие Северной глуши, и ни одному зверю не дано от него избавиться или променять его на чечевичную похлебку!
So the grey cub knew fear, though he knew not the stuff of which fear was made.	Итак, серый волчонок знал страх, хотя и не понимал его сущности.
Possibly he accepted it as one of the restrictions of life.	Он, вероятно, примирился с ним, как с одной из преград, которые ставит жизнь.
For he had already learned that there were such restrictions. Hunger he had known; and when he could not appease his hunger he had felt restriction.	А в том, что такие преграды существуют, ему уже пришлось убедиться: он испытал голод и, не имея возможности утолить его, наткнулся на преграду своим желаниям.
The hard obstruction of the cave-wall, the sharp nudge of his mother's nose, the smashing stroke of her paw, the hunger unappeased of several famines, had borne in upon him that all was not freedom in the world, that to life there was limitations and restraints.	Плотные стены пещеры, резкие толчки носом, которыми наделяла его мать, сокрушительный удар ее лапы, неутоленный голод выработали в нем уверенность, что не все в мире дозволено, что в жизни существует множество ограничений и запретов.
These limitations and restraints were laws.	И эти ограничения и запреты были законом.
To be obedient to them was to escape hurt and make for happiness.	Повиноваться им -- значило избегать боли и всяких жизненных осложнений.
He did not reason the question out in this man fashion.	Волчонок не размышлял обо всем этом так, как размышляют люди.
He merely classified the things that hurt and the things that did not hurt. And after such classification he avoided the things that hurt, the restrictions and restraints, in order to enjoy the satisfactions and the remunerations of life.	Он просто разграничил окружающий мир на то, что причиняет боль, и то, что боли не причиняет, и, разграничив, старался избегать всего, причиняющего боль, то есть запретов и преград, и пользоваться только наградами и радостями, которые дает жизнь.
Thus it was that in obedience to the law laid down by his mother, and in obedience to the law of that unknown and nameless thing, fear, he kept away from the mouth of the cave.	Вот почему, повинуясь закону, внушенному матерью, повинуясь неведомому закону страха, волчонок держался подальше от выхода из пещеры.
It remained to him a white wall of light.	Выход все еще казался ему светлой белой стеной.
When his mother was absent, he slept most of the time, while during the intervals that he was awake he kept very quiet, suppressing the whimpering cries that tickled in his throat and strove for noise.	Когда матери в пещере не было, он большей частью спал, а просыпаясь, лежал тихо и сдерживал жалобное повизгивание, которое щекотало ему горло и рвалось наружу.

Once, lying awake, he heard a strange sound in the white wall.	Проснувшись однажды, он услышал у белой стены непривычные звуки.
He did not know that it was a wolverine, standing outside, all a-trembling with its own daring, and cautiously scenting out the contents of the cave.	Он не знал, что это была росомаха, которая остановилась у входа в пещеру и, трепеща от собственной дерзости, осторожно принюхивалась к идущим оттуда запахам.
The cub knew only that the sniff was strange, a something unclassified, therefore unknown and terrible-for the unknown was one of the chief elements that went into the making of fear.	Волчонок понимал только одно: звуки были непривычные, странные, а значит, неизвестные и страшные, -- ведь неизвестное было одним из основных элементов, из которых складывался страх.
The hair bristled upon the grey cub's back, but it bristled silently.	Шерсть на спине у волчонка встала дыбом, но он молчал.
How was he to know that this thing that sniffed was a thing at which to bristle?	Почему он догадался, что в ответ на эти звуки надо ощетиниться?
It was not born of any knowledge of his, yet it was the visible expression of the fear that was in him, and for which, in his own life, there was no accounting.	У него не было такого опыта в прошлом, -- и все же так проявлялся в нем страх, которому нельзя было найти объяснения в прожитой жизни.
But fear was accompanied by another instinct-that of concealment.	Но страх сопровождался еще одним инстинктивным желанием -- желанием притаиться, спрятаться.
The cub was in a frenzy of terror, yet he lay without movement or sound, frozen, petrified into immobility, to all appearances dead.	Волчонка охватил ужас, но он лежал без звука, без движения, застыв, окаменев, -- лежал, как мертвый.
His mother, coming home, growled as she smelt the wolverine's track, and bounded into the cave and licked and nozzled him with undue vehemence of affection.	Вернувшись домой и учуяв следы росомахи, его мать зарычала, бросилась в пещеру и с необычной для нее нежностью принялась лизать и ласкать волчонка.
And the cub felt that somehow he had escaped a great hurt.	И волчонок понял, что ему удалось избежать сильной боли.
But there were other forces at work in the cub, the greatest of which was growth.	Но в нем действовали и другие силы, главной из которых был рост.
Instinct and law demanded of him obedience. But growth demanded disobedience.	Инстинкт и закон требовали от него повиновения, а рост требовал неповиновения.
His mother and fear impelled him to keep away from the white wall. Growth is life, and life is for ever destined to make for light. So there was no damming up the tide of life that was rising within him-rising with every mouthful of meat he swallowed, with every breath he drew.	Мать и страх заставляли держаться подальше от белой стены, но рост есть жизнь, а жизни положено вечно тянуться к свету, -- и никакими преградами нельзя было остановить волну жизни, поднимавшейся в нем, поднимавшейся с каждым съеденным куском мяса, с каждым глотком воздуха.
In the end, one day, fear and obedience were swept away by the rush of life, and the cub straddled and sprawled toward the entrance.	И наконец страх и послушание были отброшены в сторону напором жизни, и в один прекрасный день волчонок неверными, робкими шагами направился к выходу из пещеры.

Unlike any other wall with which he had had experience, this wall seemed to recede from him as he approached.	В противоположность другим стенам, с которыми ему приходилось сталкиваться, эта стена, казалось, отступала все дальше и дальше, по мере того как он приближался к ней.
No hard surface collided with the tender little nose he thrust out tentatively before him. The substance of the wall seemed as permeable and yielding as light.	Испытующе вытянув вперед свой маленький нежный нос, он ждал, что натолкнется на твердую поверхность, но стена оказалась такой же прозрачной и проницаемой, как свет.
And as condition, in his eyes, had the seeming of form, so he entered into what had been wall to him and bathed in the substance that composed it.	Волчонок вошел в то, что мнилось ему стеной, и погрузился в составляющее ее вещество.
It was bewildering. He was sprawling through solidity.	Это сбивало его с толку: ведь он полз сквозь что-то твердое!
And ever the light grew brighter.	А свет становился все ярче и ярче.
Fear urged him to go back, but growth drove him on.	Страх гнал волчонка назад, но крепнущая жизнь заставляла идти дальше.
Suddenly he found himself at the mouth of the cave.	А вот и выход из пещеры.
The wall, inside which he had thought himself, as suddenly leaped back before him to an immeasurable distance.	Стена, внутри которой, как ему мнилось, он находился, неожиданно отошла неизмеримо далеко.
The light had become painfully bright. He was dazzled by it. Likewise he was made dizzy by this abrupt and tremendous extension of space.	От яркого света стало больно глазам, он ослеплял волчонка; внезапно раздвинувшееся пространство кружило ему голову.
Automatically, his eyes were adjusting themselves to the brightness, focusing themselves to meet the increased distance of objects.	Глаза понемногу привыкали к яркому свету и приноравливались к увеличившемуся расстоянию между предметами.
At first, the wall had leaped beyond his vision.	Сначала стена отодвинулась так далеко, что потерялась из виду.
He now saw it again; but it had taken upon itself a remarkable remoteness. Also, its appearance had changed.	Теперь он снова разглядел ее, но она отступила вдаль и выглядела уже совсем по-другому.
It was now a variegated wall, composed of the trees that fringed the stream, the opposing mountain that towered above the trees, and the sky that out-towered the mountain.	Стена стала пестрой: в нее входили деревья, окаймляющие ручей, и гора, возвышающаяся позади деревьев, и небо, которое было еще выше горы.
A great fear came upon him.	На волчонка напал ужас.
This was more of the terrible unknown.	Неизвестных и грозных вещей стало еще больше.
He crouched down on the lip of the cave and gazed out on the world.	Он съежился у входа в пещеру и стал смотреть на открывшийся перед ним мир.
He was very much afraid.	Как страшно!
Because it was unknown, it was hostile to him.	Все неизвестное казалось ему враждебным.
Therefore the hair stood up on end along his back and his lips wrinkled weakly in an attempt at a ferocious and intimidating snarl.	Шерсть у него на спине встала дыбом; он оскалил зубы, пытаясь издать яростное, устрашающее рычание.

Out of his puniness and fright he challenged and menaced the whole wide world.	Крошечный испуганный звереныш бросал вызов и грозил всему миру.
Nothing happened.	Однако все обошлось благополучно.
He continued to gaze, and in his interest he forgot to snarl. Also, he forgot to be afraid.	Волчонок продолжал смотреть и от любопытства даже позабыл, что надо рычать, забыл даже про свой испуг.
For the time, fear had been routed by growth, while growth had assumed the guise of curiosity.	Жизнь, крепнущая в нем, на время победила страх, и страх уступил место любопытству.
He began to notice near objects-an open portion of the stream that flashed in the sun, the blasted pine-tree that stood at the base of the slope, and the slope itself, that ran right up to him and ceased two feet beneath the lip of the cave on which he crouched.	Волчонок начал различать то, что было у него перед глазами: открытую часть ручья, сверкающего на солнце, засохшую сосну около откоса и самый откос, поднимающийся прямо к пещере, у входа в которую он примостился.
Now the grey cub had lived all his days on a level floor. He had never experienced the hurt of a fall. He did not know what a fall was. So he stepped boldly out upon the air.	До сих пор серый волчонок жил на ровной поверхности, ему еще не приходилось испытывать ушибы от падений -- да он и не знал, что такое падение, -- поэтому он смело шагнул прямо в воздух.
His hind-legs still rested on the cave-lip, so he fell forward head downward.	Задние ноги у него задержались на выступе у входа в пещеру, так что он упал головой вниз.
The earth struck him a harsh blow on the nose that made him yelp. Then he began rolling down the slope, over and over.	Земля больно стукнула его по носу, он жалобно тявкнул и тут же вслед за этим покатился кубарем по откосу.
He was in a panic of terror.	На него напал панический страх.
The unknown had caught him at last. It had gripped savagely hold of him and was about to wreak upon him some terrific hurt.	Неизвестное наконец овладело им, оно держало его в своей власти и готовилось причинить ему невыносимую боль.
Growth was now routed by fear, and he ki-yi'd like any frightened puppy.	Жизнь, крепнущая в нем, снова уступила место страху, и он завизжал, как завизжал бы всякий перепуганный щенок.
The unknown bore him on he knew not to what frightful hurt, and he yelped and ki-yi'd unceasingly.	Неизвестное грозило ему; он еще не мог понять -- чем, и выл и визжал, не переставая.
This was a different proposition from crouching in frozen fear while the unknown lurked just alongside.	Это было куда хуже, чем лежать, замирая от страха, когда неизвестное только промелькнуло мимо него.
Now the unknown had caught tight hold of him.	Теперь оно завладело им целиком.
Silence would do no good.	Молчание ничему не поможет.
Besides, it was not fear, but terror, that convulsed him.	Кроме того, теперь его терзал уже не страх, а ужас.
But the slope grew more gradual, and its base was grass-covered.	Но откос становился все более пологим, а у его подножия росла трава.
Here the cub lost momentum.	Скорость падения уменьшилась.

When at last he came to a stop, he gave one last agonised yell and then a long, whimpering wail. Also, and quite as a matter of course, as though in his life he had already made a thousand toilets, he proceeded to lick away the dry clay that soiled him.	Остановившись наконец, волчонок отчаянно взвыл, потом заскулил протяжно и жалобно; а вслед за тем, как ни в чем не бывало, точно ему уже тысячу раз приходилось заниматься своим туалетом, принялся слизывать приставшую к бокам сухую глину.
After that he sat up and gazed about him, as might the first man of the earth who landed upon Mars.	Покончив с этим, он сел и осмотрелся по сторонам -- так же, как это сделал бы первый человек, попавший с Земли на Марс.
The cub had broken through the wall of the world, the unknown had let go its hold of him, and here he was without hurt.	Волчонок пробился сквозь стену мира, неизвестное выпустило его из своих объятий, и он остался невредимым.
But the first man on Mars would have experienced less unfamiliarity than did he.	Но первый человек на Марсе встретил бы гораздо меньше необычного для себя, чем волчонок здесь на земле.
Without any antecedent knowledge, without any warning whatever that such existed, he found himself an explorer in a totally new world.	Без всякого предварительного знания, без всякой подготовки он очутился в роли исследователя совершенно незнакомого ему мира.
Now that the terrible unknown had let go of him, he forgot that the unknown had any terrors.	Теперь, когда страшная неизвестность отпустила волчонка на свободу, он забыл обо всех ее ужасах.
He was aware only of curiosity in all the things about him.	Он испытывал лишь любопытство ко всему, что его окружало.
He inspected the grass beneath him, the moss-berry plant just beyond, and the dead trunk of the blasted pine that stood on the edge of an open space among the trees.	Он осмотрел траву под собой, кустик брусники чуть подальше, ствол засохшей сосны, которая стояла на краю полянки, окруженной деревьями.
A squirrel, running around the base of the trunk, came full upon him, and gave him a great fright.	Белка выбежала из-за сосны прямо на волчонка и привела его в ужас.
He cowered down and snarled.	Он припал к земле и зарычал.
But the squirrel was as badly scared. It ran up the tree, and from a point of safety chattered back savagely.	Но белка перепугалась еще больше; она быстро вскарабкалась на дерево и, очутившись в безопасности, сердито зацокала оттуда.
This helped the cub's courage, and though the woodpecker he next encountered gave him a start, he proceeded confidently on his way.	Это придало волчонку храбрости, и хотя дятел, с которым ему пришлось вслед за тем встретиться, заставил его вздрогнуть, он уверенно продолжал свой путь.
Such was his confidence, that when a moose-bird impudently hopped up to him, he reached out at it with a playful paw.	Уверенность эта возросла до такой степени, что, когда какая-то дерзкая птица подскочила к волчонку, он, играя, протянул к ней лапу.
The result was a sharp peck on the end of his nose that made him cower down and ki-yi.	В ответ на это птица больно клюнула его в нос; он весь сжался и завизжал.
The noise he made was too much for the moose-bird, who sought safety in flight.	Птица испугалась его визга и тут же упорхнула.
But the cub was learning.	Волчонок учился.
His misty little mind had already made an unconscious classification.	Его маленький, слабый мозг хоть и бессознательно, но сделал вывод.

There were live things and things not alive.	Вещи бывают живые -- и неживые.
Also, he must watch out for the live things.	И живых вещей надо остерегаться.
The things not alive remained always in one place, but the live things moved about, and there was no telling what they might do.	Неживые всегда остаются на месте, а живые двигаются, и никогда нельзя знать заранее, что они могут сделать.
The thing to expect of them was the unexpected, and for this he must be prepared.	От них надо ждать всяких неожиданностей, с ними надо быть начеку.
He travelled very clumsily. He ran into sticks and things.	Волчонок шагал неуклюже, он то и дело натыкался на что-нибудь.
A twig that he thought a long way off, would the next instant hit him on the nose or rake along his ribs. There were inequalities of surface.	Ветка, которая, казалось, была так далеко, задевала его по носу или хлестала по бокам; земля была неровная.
Sometimes he overstepped and stubbed his nose.	Он спотыкался, ушибал нос, лапы.
Quite as often he understepped and stubbed his feet.	Мелкие камни выскальзывали у него из-под ног, лишь только он наступал на них.
Then there were the pebbles and stones that turned under him when he trod upon them; and from them he came to know that the things not alive were not all in the same state of stable equilibrium as was his cave-also, that small things not alive were more liable than large things to fall down or turn over.	И наконец волчонок понял, что не все неживые вещи находятся в состоянии устойчивого равновесия, как его пещера, и что маленькие неживые вещи гораздо чаще падают и переворачиваются, чем большие.
But with every mishap he was learning.	С каждой своей ошибкой волчонок узнавал все больше и больше.
The longer he walked, the better he walked.	Чем дальше он шел, тем тверже становился его шаг.
He was adjusting himself.	Он приспосабливался.
He was learning to calculate his own muscular movements, to know his physical limitations, to measure distances between objects, and between objects and himself.	Он учился рассчитывать свои движения, приноравливаться к своим физическим возможностям, измерять расстояние между различными предметами, а также между ними и собой.
His was the luck of the beginner.	Удача всегда сопутствует новичкам.
Born to be a hunter of meat (though he did not know it), he blundered upon meat just outside his own cave-door on his first foray into the world.	Рожденный, чтобы стать охотником (хотя сам он и не знал этого), волчонок напал на дичь сразу около пещеры, в первую же свою вылазку на свет божий.
It was by sheer blundering that he chanced upon the shrewdly hidden ptarmigan nest. He fell into it.	Искусно спрятанное гнездо куропатки попалось ему только вследствие его же собственной неловкости: он свалился на него.
He had essayed to walk along the trunk of a fallen pine. The rotten bark gave way under his feet, and with a despairing yelp he pitched down the rounded crescent, smashed through the leafage and stalks of a small bush, and in the heart of the bush, on the ground, fetched up in the midst of seven ptarmigan chicks.	Он попробовал пройтись по стволу упавшей сосны; гнилая кора подалась под его ногами, и он с отчаянным визгом сорвался с круглого ствола, упал на куст и, пролетев сквозь листву и ветви, очутился прямо в гнезде, где сидели семь птенцов куропатки.

They made noises, and at first he was frightened at them. Then he perceived that they were very little, and he became bolder.	Птенцы запищали, и волчонок сначала испугался; потом, увидев, что они совсем маленькие, он осмелел.
They moved.	Птенцы двигались.
He placed his paw on one, and its movements were accelerated.	Он примял одного лапой, и тот затрепыхался еще сильнее.
This was a source of enjoyment to him.	Волчонку это очень понравилось.
He smelled it. He picked it up in his mouth.	Он обнюхал птенца, взял его в рот.
It struggled and tickled his tongue.	Птенец бился и щекотал ему язык.
At the same time he was made aware of a sensation of hunger.	В ту же минуту волчонок почувствовал голод.
His jaws closed together. There was a crunching of fragile bones, and warm blood ran in his mouth.	Челюсти его сомкнулись, птичьи косточки хрустнули, и он почувствовал на языке теплую кровь.
The taste of it was good.	Кровь оказалась очень вкусной.
This was meat, the same as his mother gave him, only it was alive between his teeth and therefore better.	В зубах у него была дичь, такая же дичь, какую ему приносила мать, только гораздо вкуснее, потому что она была живая.
So he ate the ptarmigan. Nor did he stop till he had devoured the whole brood.	Волчонок съел птенца и остановился только тогда, когда покончил со всем выводком.
Then he licked his chops in quite the same way his mother did, and began to crawl out of the bush.	Вслед за тем он облизнулся, точно так же, как это делала его мать, и стал выбираться из куста.
He encountered a feathered whirlwind.	Его встретил крылатый вихрь.
He was confused and blinded by the rush of it and the beat of angry wings.	Стремительный натиск и яростные удары крыльев ослепили, ошеломили волчонка.
He hid his head between his paws and yelped.	Он уткнулся головой в лапы и завизжал.
The blows increased.	Удары посыпались с новой силой.
The mother ptarmigan was in a fury.	Куропатка-мать была вне себя от ярости.
Then he became angry.	Тогда волчонок разозлился.
He rose up, snarling, striking out with his paws. He sank his tiny teeth into one of the wings and pulled and tugged sturdily.	Он вскочил с рычанием и начал отбиваться лапами, потом запустил свои мелкие зубы в крыло птицы и принялся что есть силы дергать и таскать ее из стороны в сторону.
The ptarmigan struggled against him, showering blows upon him with her free wing.	Куропатка рвалась, ударяя его другим крылом.
It was his first battle.	Это была первая схватка волчонка.
He was elated.	Он ликовал.
He forgot all about the unknown. He no longer was afraid of anything. He was fighting, tearing at a live thing that was striking at him.	Он забыл весь свой страх перед неизвестным и уже ничего не боялся Он рвал и бил живое существо, которое наносило еще удары.
Also, this live thing was meat.	Кроме того, это живое существо было мясо.

The lust to kill was on him.	Волчонком овладела жажда крови.
He had just destroyed little live things.	Он только что уничтожил семь маленьких живых существ.
He would now destroy a big live thing.	Сейчас он уничтожит большое живое существо.
He was too busy and happy to know that he was happy.	Он был слишком поглощен дракой и слишком счастлив, чтобы ощущать свое счастье.
He was thrilling and exulting in ways new to him and greater to him than any he had known before.	Он весь дрожал от возбуждения, которого до сих пор ему никогда не приходилось испытывать.
He held on to the wing and growled between his tight-clenched teeth.	Он не выпускал крыла и рычал сквозь стиснутые зубы.
The ptarmigan dragged him out of the bush.	Куропатка вытащила его из куста.
When she turned and tried to drag him back into the bush's shelter, he pulled her away from it and on into the open.	Когда же она допыталась втащить его туда обратно, он выволок ее на открытое место.
And all the time she was making outcry and striking with her free wing, while feathers were flying like a snow-fall.	Птица кричала и била его свободным крылом, а перья ее разлетались по воздуху, как снежные хлопья.
The pitch to which he was aroused was tremendous. All the fighting blood of his breed was up in him and surging through him.	Волчонок уже не помнил себя от ярости, воинственная кровь предков поднялась и забушевала в нем.
This was living, though he did not know it.	Сам того не ощущая, волчонок жил в эти минуты полной жизнью.
He was realising his own meaning in the world; he was doing that for which he was made-killing meat and battling to kill it.	Он выполнял предназначенную ему роль, делал то дело, для которого был рожден, -- убивал добычу и дрался, прежде чем убить ее.
He was justifying his existence, than which life can do no greater; for life achieves its summit when it does to the uttermost that which it was equipped to do.	Он оправдывал свое существование, выполняя высшее назначение жизни, потому что жизнь достигает своих вершин в те минуты, когда все ее силы устремляются на осуществление поставленных перед ней целей.
After a time, the ptarmigan ceased her struggling.	Наконец птица перестала бороться.
He still held her by the wing, and they lay on the ground and looked at each other.	Волчонок все еще держал ее за крыло. Они лежали на земле и смотрели друг на друга.
He tried to growl threateningly, ferociously.	Он попробовал яростно и угрожающе зарычать.
She pecked on his nose, which by now, what of previous adventures was sore.	Куропатка клюнула его в нос, и без того болевший.
He winced but held on.	Волчонок вздрогнул, но не выпустил крыла.
She pecked him again and again.	Птица клюнула его еще и еще раз.
From wincing he went to whimpering. He tried to back away from her, oblivious to the fact that by his hold on her he dragged her after him.	Он завизжал и попятился, не сообразив, что вместе с крылом потащит за собой и птицу.
A rain of pecks fell on his ill-used nose.	Град ударов посыпался на его многострадальный нос.

The flood of fight ebbed down in him, and, releasing his prey, he turned tail and scampered on across the open in inglorious retreat.	Воинственный пыл волчонка погас.
He lay down to rest on the other side of the open, near the edge of the bushes, his tongue lolling out, his chest heaving and panting, his nose still hurting him and causing him to continue his whimper.	Выпустив добычу, он со всех ног пустился в бесславное бегство на другую сторону поляны и лег там возле кустарника, тяжело дыша, высунув язык и жалобно повизгивая.
But as he lay there, suddenly there came to him a feeling as of something terrible impending.	И вдруг предчувствие неминуемой беды сжало ему сердце.
The unknown with all its terrors rushed upon him, and he shrank back instinctively into the shelter of the bush.	Неизвестное со всеми своими ужасами снова обрушилось на волчонка. Он инстинктивно отпрянул под защиту куста.
As he did so, a draught of air fanned him, and a large, winged body swept ominously and silently past. A hawk, driving down out of the blue, had barely missed him.	На него пахнуло ветром, и большое крылатое тело в зловещем молчании пронеслось мимо: ястреб, ринувшийся на волчонка из поднебесья, промахнулся.
While he lay in the bush, recovering from his fright and peering fearfully out, the mother-ptarmigan on the other side of the open space fluttered out of the ravaged nest.	Пока волчонок лежал под кустом и, мало-помалу приходя в себя, начинал боязливо выглядывать оттуда, на другой стороне поляны из разоренного гнезда выпорхнула куропатка, -- горе утраты заставило ее забыть о крылатой молнии небес.
It was because of her loss that she paid no attention to the winged bolt of the sky.	Но волчонок все видел, и это послужило ему предостережением и уроком.
But the cub saw, and it was a warning and a lesson to him-the swift downward swoop of the hawk, the short skim of its body just above the ground, the strike of its talons in the body of the ptarmigan, the ptarmigan's squawk of agony and fright, and the hawk's rush upward into the blue, carrying the ptarmigan away with it.	Он видел, как ястреб камнем упал вниз, пронесся над землей, почти задевая траву крыльями, вонзил когти в куропатку, пронзительно вскрикнувшую от смертельной боли и ужаса, и взмыл ввысь, унося ее с собой.
It was a long time before the cub left its shelter.	Волчонок долго не выходил из своего убежища.
He had learned much.	Он познал многое.
Live things were meat. They were good to eat.	Живые существа -- это мясо, они приятны на вкус.
Also, live things when they were large enough, could give hurt.	Но большие живые существа причиняют боль.
It was better to eat small live things like ptarmigan chicks, and to let alone large live things like ptarmigan hens.	Надо есть маленьких -- таких, как птенцы куропатки, а с большими, как сама куропатка, лучше не связываться.
Nevertheless he felt a little prick of ambition, a sneaking desire to have another battle with that ptarmigan hen-only the hawk had carried her away.	И все же его самолюбие было ущемлено. Ему вдруг захотелось еще раз схватиться с большой птицей, -- жаль, что ястреб унес ее.
May be there were other ptarmigan hens.	А может быть, найдутся другие куропатки?
He would go and see.	Надо пойти поискать.
He came down a shelving bank to the stream.	Волчонок спустился по отлогому берегу к ручью.
He had never seen water before.	Воды он до сих пор еще не видал.

The footing looked good. There were no inequalities of surface.	На первый взгляд она была вполне надежная, ровная.
He stepped boldly out on it; and went down, crying with fear, into the embrace of the unknown.	Он смело шагнул вперед и, визжа от страха, пошел ко дну, прямо в объятия неизвестного.
It was cold, and he gasped, breathing quickly.	Стало холодно, у него перехватило дыхание.
The water rushed into his lungs instead of the air that had always accompanied his act of breathing.	Вместо воздуха, которым он привык дышать, в легкие хлынула вода.
The suffocation he experienced was like the pang of death.	Удушье сдавило ему горло, как смерть.
To him it signified death.	Для волчонка оно было равносильно смерти.
He had no conscious knowledge of death, but like every animal of the Wild, he possessed the instinct of death.	Он не знал, что такое смерть, но, как и все жители Северной глуши, боялся ее.
To him it stood as the greatest of hurts.	Она была для него олицетворением самой страшной боли.
It was the very essence of the unknown; it was the sum of the terrors of the unknown, the one culminating and unthinkable catastrophe that could happen to him, about which he knew nothing and about which he feared everything.	В ней таилась самая сущность неизвестного, совокупность всех его ужасов. Это была последняя, непоправимая беда, которой он страшился, хоть и не мог представить ее себе до конца.
He came to the surface, and the sweet air rushed into his open mouth.	Волчонок выбрался на поверхность и всей пастью глотнул свежего воздуха.
He did not go down again.	На этот раз он не пошел ко дну.
Quite as though it had been a long-established custom of his he struck out with all his legs and began to swim.	Он ударил всеми четырьмя лапами, словно это было для него самым привычным делом, и поплыл.
The near bank was a yard away; but he had come up with his back to it, and the first thing his eyes rested upon was the opposite bank, toward which he immediately began to swim.	Ближний берег находился в каком-нибудь ярде от волчонка, но он вынырнул спиной к нему и, увидев дальний, сейчас же устремился туда.
The stream was a small one, but in the pool it widened out to a score of feet.	Ручей был узкий, но как раз в этом месте разливался широкой заводью.
Midway in the passage, the current picked up the cub and swept him downstream. He was caught in the miniature rapid at the bottom of the pool.	На середине волчонка подхватило и понесло вниз по течению, прямо на маленькие пороги, начинавшиеся там, где русло снова сужалось.
Here was little chance for swimming.	Плыть здесь было трудно.
The quiet water had become suddenly angry.	Спокойная вода вдруг забурлила.
Sometimes he was under, sometimes on top.	Волчонок то выбивался на поверхность, то уходил с головой под воду.
At all times he was in violent motion, now being turned over or around, and again, being smashed against a rock.	Его кидало из стороны в сторону, переворачивало то на бок, то на спину, ударяло о камни.
And with every rock he struck, he yelped. His progress was a series of yelps, from which might have been adduced the number of rocks he encountered.	При каждом таком ударе он взвизгивал, и по этим визгам можно было сосчитать, сколько подводных камней попалось ему на пути.

Below the rapid was a second pool, and here, captured by the eddy, he was gently borne to the bank, and as gently deposited on a bed of gravel.	Ниже порогов, где берега снова расширялись, волчонок попал в водоворот, который легонько отнес его к берегу и так же легонько положил на отмель.
He crawled frantically clear of the water and lay down.	Он выкарабкался из воды и лег.
He had learned some more about the world.	Его знакомство с внешним миром продолжалось.
Water was not alive. Yet it moved.	Вода была неживая и все-таки двигалась!
Also, it looked as solid as the earth, but was without any solidity at all.	Кроме того, на первый взгляд она казалась твердой, как земля, на самом же деле твердости в ней не было и в помине.
His conclusion was that things were not always what they appeared to be.	И волчонок пришел к выводу, что вещи не всегда таковы, какими кажутся.
The cub's fear of the unknown was an inherited distrust, and it had now been strengthened by experience. Thenceforth, in the nature of things, he would possess an abiding distrust of appearances.	Страх перед неизвестным, бывший не чем иным, как унаследованным от предков недоверием к окружающему миру, только усилился после столкновения с действительностью.
He would have to learn the reality of a thing before he could put his faith into it.	Отныне в нем на всю жизнь укоренится это недоверие к внешнему виду вещей.
One other adventure was destined for him that day.	И, прежде чем довериться им, он постарается узнать, каковы они на самом деле.
He had recollected that there was such a thing in the world as his mother.	В этот день волчонку было суждено испытать еще одно приключение.
And then there came to him a feeling that he wanted her more than all the rest of the things in the world.	Он вдруг вспомнил, что у него есть мать, и почувствовал, что она нужна ему больше всего на свете.
Not only was his body tired with the adventures it had undergone, but his little brain was equally tired.	От всех перенесенных испытаний у него устало не только тело -- устал и мозг.
In all the days he had lived it had not worked so hard as on this one day.	За всю предыдущую жизнь мозгу его не приходилось так работать, как за один этот день.
Furthermore, he was sleepy.	К тому же волчонку захотелось спать.
So he started out to look for the cave and his mother, feeling at the same time an overwhelming rush of loneliness and helplessness.	И он отправился на поиски пещеры и матери, испытывая гнетущее чувство одиночества и полной беспомощности.
He was sprawling along between some bushes, when he heard a sharp intimidating cry.	Пробираясь сквозь кустарник, волчонок вдруг услышал пронзительный свирепый крик.
There was a flash of yellow before his eyes.	Перед глазами у него промелькнуло что-то желтое.
He saw a weasel leaping swiftly away from him.	Он увидел метнувшуюся в кусты ласку.
It was a small live thing, and he had no fear.	Ласка была маленькая, и волчонок не испугался ее.

Then, before him, at his feet, he saw an extremely small live thing, only several inches long, a young weasel, that, like himself, had disobediently gone out adventuring.	Потом у самых своих ног он увидел живое существо, совсем крохотное, -- это был детеныш ласки, который, так же как и волчонок, убежал из дому и отправился путешествовать.
It tried to retreat before him.	Крохотная ласка хотела было юркнуть в траву.
He turned it over with his paw.	Волчонок перевернул ее на спину.
It made a queer, grating noise.	Ласка пискнула -- голос у нее был скрипучий.
The next moment the flash of yellow reappeared before his eyes.	В ту же минуту перед глазами у волчонка снова пронеслось желтое пятно.
He heard again the intimidating cry, and at the same instant received a sharp blow on the side of the neck and felt the sharp teeth of the mother-weasel cut into his flesh.	Он услышал свирепый крик, что-то сильно ударило его по голове, и острые зубы ласкиматери впились ему в шею.
While he yelped and ki-yi'd and scrambled backward, he saw the mother-weasel leap upon her young one and disappear with it into the neighbouring thicket.	Пока он с визгом и воем пятился назад, ласка подбежала к своему детенышу и скрылась с ним в кустах.
The cut of her teeth in his neck still hurt, but his feelings were hurt more grievously, and he sat down and weakly whimpered.	Боль от укуса все еще не проходила, но боль от обиды давала себя чувствовать еще сильнее, и волчонок сел и тихо заскулил.
This mother-weasel was so small and so savage.	Ведь ласка-мать была такая маленькая, а кусалась так больно!
He was yet to learn that for size and weight the weasel was the most ferocious, vindictive, and terrible of all the killers of the Wild. But a portion of this knowledge was quickly to be his.	Волчонок еще не знал, что маленькая ласка -один из самых свирепых, мстительных и страшных хищников Северной глуши, но скоро ему предстояло узнать это.
He was still whimpering when the mother-weasel reappeared.	Он еще не перестал скулить, когда ласка-мать снова появилась перед ним.
She did not rush him, now that her young one was safe.	Она не бросилась на него сразу, потому что теперь ее детеныш был в безопасности.
She approached more cautiously, and the cub had full opportunity to observe her lean, snakelike body, and her head, erect, eager, and snake-like itself.	Она приближалась осторожно, так что он мог рассмотреть ее тонкое, змеиное тельце и высоко поднятую змеиную головку.
Her sharp, menacing cry sent the hair bristling along his back, and he snarled warningly at her.	В ответ на резкий, угрожающий крик ласки шерсть на спине у волчонка поднялась дыбом, он зарычал.
She came closer and closer.	Она подходила все ближе и ближе.
There was a leap, swifter than his unpractised sight, and the lean, yellow body disappeared for a moment out of the field of his vision. The next moment she was at his throat, her teeth buried in his hair and flesh.	И вдруг прыжок, за которым он не мог уследить своим неопытным глазом, -- тонкое желтое тело на одну секунду исчезло из его поля зрения, и ласка вцепилась ему в горло, глубоко прокусив шкуру.
At first he snarled and tried to fight; but he was very young, and this was only his first day in the world, and his snarl became a whimper, his fight a struggle to escape.	Волчонок рычал, отбивался, но он был очень молод, это был его первый выход в мир, и поэтому рычание его перешло в визг, и он уже не дрался, а старался вырваться из зубов ласки и убежать.

The weasel never relaxed her hold.	Но ласка не отпускала волчонка.
She hung on, striving to press down with her teeth to the great vein where his life-blood bubbled.	Продолжая висеть у него на шее, она добиралась до вены, где пульсирует жизнь.
The weasel was a drinker of blood, and it was ever her preference to drink from the throat of life itself.	Ласка любила кровь и предпочитала сосать ее прямо из горла -- средоточия жизни.
The grey cub would have died, and there would have been no story to write about him, had not the she-wolf come bounding through the bushes.	Серого волчонка ждала верная гибель, и рассказ о нем остался бы ненаписанным, если бы из-за кустов не выскочила волчица.
The weasel let go the cub and flashed at the she-wolfs throat, missing, but getting a hold on the jaw instead.	Ласка выпустила его и метнулась к горлу волчицы, но, промахнувшись, вцепилась ей в челюсть.
The she-wolf flirted her head like the snap of a whip, breaking the weasel's hold and flinging it high in the air.	Волчица -- взмахнула головой, как бичом, зубы ласки сорвались, и она взлетела высоко в воздух.
And, still in the air, the she-wolfs jaws closed on the lean, yellow body, and the weasel knew death between the crunching teeth.	Не дав тонкому желтому тельцу даже опуститься на землю, волчица подхватила его на лету, и ласка встретила свою смерть на ее острых зубах.
The cub experienced another access of affection on the part of his mother.	Новый прилив материнской нежности послужил наградой волчонку.
Her joy at finding him seemed even greater than his joy at being found.	Мать радовалась еще больше, чем сын.
She nozzled him and caressed him and licked the cuts made in him by the weasel's teeth.	Она легонько подкидывала его носом, зализывала ему раны.
Then, between them, mother and cub, they ate the blood-drinker, and after that went back to the cave and slept.	А потом оба они поделили между собой кровопийцу-ласку, съели ее, вернулись в пещеру и легли спать.
CHAPTER V-THE LAW OF MEAT	ГЛАВА ПЯТАЯ ЗАКОН ДОБЫЧИ.
The cub's development was rapid.	Волчонок развивался с поразительной быстротой.
He rested for two days, and then ventured forth from the cave again.	Два дня он отдыхал, а затем снова отправился путешествовать.
It was on this adventure that he found the young weasel whose mother he had helped eat, and he saw to it that the young weasel went the way of its mother.	В этот свой выход он встретил молодую ласку, мать которой была съедена с его помощью, и позаботился, чтобы детеныш отправился вслед за матерью.
But on this trip he did not get lost.	Но теперь он уже не плутал и, устав, нашел дорогу к пещере и лег спать.
When he grew tired, he found his way back to the cave and slept. And every day thereafter found him out and ranging a wider area.	После этого волчонок каждый день отправлялся на прогулку и с каждым разом заходил все дальше и дальше.
He began to get accurate measurement of his strength and his weakness, and to know when to be bold and when to be cautious.	Он привык точно соразмерять свою силу и слабость, соображая, когда надо проявить отвагу, а когда -- осторожность.

He found it expedient to be cautious all the time, except for the rare moments, when, assured of his own intrepidity, he abandoned himself to petty rages and lusts.	Оказалось, что осторожность следует соблюдать всегда, за исключением тех редких случаев, когда уверенность в собственных силах позволяет дать волю злобе и жадности.
He was always a little demon of fury when he chanced upon a stray ptarmigan.	При встречах с куропатками волчонок становился сущим дьяволом.
Never did he fail to respond savagely to the chatter of the squirrel he had first met on the blasted pine.	Точно так же не упускал он случая ответить злобным рычанием на трескотню белки, которая попалась ему впервые около засохшей сосны.
While the sight of a moose-bird almost invariably put him into the wildest of rages; for he never forgot the peck on the nose he had received from the first of that ilk he encountered.	И один только вид птицы, напоминавшей ему ту, что клюнула его в нос, почти неизменно приводил его в бешенство.
But there were times when even a moose-bird failed to affect him, and those were times when he felt himself to be in danger from some other prowling meat hunter.	Но бывало и так, что волчонок не обращал внимания даже на птиц, и это случалось тогда, когда ему грозило нападение других хищников, которые так же, как он, рыскали в поисках добычи.
He never forgot the hawk, and its moving shadow always sent him crouching into the nearest thicket.	Волчонок не забыл ястреба и, завидев его тень, скользящую по траве, прятался подальше в кусты.
He no longer sprawled and straddled, and already he was developing the gait of his mother, slinking and furtive, apparently without exertion, yet sliding along with a swiftness that was as deceptive as it was imperceptible.	Лапы его больше не разъезжались на ходу в разные стороны, -- он уже перенял от матери ее легкую, бесшумную походку, быстрота которой была неприметна для глаза.
In the matter of meat, his luck had been all in the beginning.	Что касается охоты, то удачи его кончились с первым же днем.
The seven ptarmigan chicks and the baby weasel represented the sum of his killings.	Семь птенцов куропатки и маленькая ласка -вот и вся добыча волчонка.
His desire to kill strengthened with the days, and he cherished hungry ambitions for the squirrel that chattered so volubly and always informed all wild creatures that the wolf-cub was approaching.	Но жажда убивать крепла в нем день ото дня, и он лелеял мечту добраться когда-нибудь до белки, которая своей трескотней извещала всех обитателей леса о его приближении.
But as birds flew in the air, squirrels could climb trees, and the cub could only try to crawl unobserved upon the squirrel when it was on the ground.	Но белка с такой же легкостью лазала по деревьям, с какой птицы летали по воздуху, и волчонку оставалось только одно: незаметно подкрадываться к ней, пока она была на земле.
The cub entertained a great respect for his mother.	Волчонок питал глубокое уважение к своей матери.
She could get meat, and she never failed to bring him his share.	Она умела добывать мясо и никогда не забывала принести сыну его долю.
Further, she was unafraid of things.	Больше того -- она ничего не боялась.
It did not occur to him that this fearlessness was founded upon experience and knowledge.	Волчонку не приходило в голову, что это бесстрашие -- плод опыта и знания.
Its effect on him was that of an impression of power.	Он думал, что бесстрашие есть выражение силы.

His mother represented power; and as he grew older he felt this power in the sharper admonishment of her paw; while the reproving nudge of her nose gave place to the slash of her fangs.	Мать была олицетворением силы; и, подрастая, он ощутил эту силу и в более резких ударах ее лапы и в том, что толчки носом, которыми мать наказывала его прежде, заменились теперь свирепыми укусами.
For this, likewise, he respected his mother.	Это тоже внушало волчонку уважение к матери.
She compelled obedience from him, and the older he grew the shorter grew her temper.	Она требовала от него покорности, и чем больше он подрастал, тем суровее становилось ее обращение с ним.
Famine came again, and the cub with clearer consciousness knew once more the bite of hunger.	Снова наступил голод, и теперь волчонок уже вполне сознательно испытывал его муки.
The she-wolf ran herself thin in the quest for meat.	Волчица совсем отощала в поисках пищи.
She rarely slept any more in the cave, spending most of her time on the meat-trail, and spending it vainly.	Проводя почти все время на охоте и большей частью безуспешно, она редко приходила спать в пещеру.
This famine was not a long one, but it was severe while it lasted.	На этот раз голодовка была недолгая, но свирепая.
The cub found no more milk in his mother's breast, nor did he get one mouthful of meat for himself.	Волчонок не мог высосать ни капли молока из материнских сосков, а мяса ему уже давно не перепадало.
Before, he had hunted in play, for the sheer joyousness of it; now he hunted in deadly earnestness, and found nothing.	Прежде он охотился ради забавы, ради того удовольствия, которое доставляет охота, теперь же принялся за это по-настоящему, и все-таки ему не везло.
Yet the failure of it accelerated his development.	Но неудачи лишь способствовали развитию волчонка.
He studied the habits of the squirrel with greater carefulness, and strove with greater craft to steal upon it and surprise it.	Он с еще большей старательностью изучал повадки белки и прилагал еще больше усилий к тому, чтобы подкрасться к ней незамеченным.
He studied the wood-mice and tried to dig them out of their burrows; and he learned much about the ways of moose-birds and woodpeckers.	Он выслеживал полевых мышей и учился выкапывать их из норок, узнал много нового о дятлах и других птицах.
And there came a day when the hawk's shadow did not drive him crouching into the bushes.	И вот наступило время, когда волчонок уже не забирался в кусты при виде скользящей по земле тени ястреба.
He had grown stronger and wiser, and more confident.	Он стал сильнее, опытнее, чувствовал в себе большую уверенность.
Also, he was desperate.	Кроме того, голод ожесточил его.
So he sat on his haunches, conspicuously in an open space, and challenged the hawk down out of the sky.	Теперь он садился посреди поляны на самом видном месте и ждал, когда ястреб спустится к нему.
For he knew that there, floating in the blue above him, was meat, the meat his stomach yearned after so insistently.	Там, над ним, в синеве неба летала пища -- пища, которой так настойчиво требовал его желудок.

But the hawk refused to come down and give battle, and the cub crawled away into a thicket and whimpered his disappointment and hunger.	Но ястреб отказывался принять бой, и волчонок забирался в чащу, жалобно скуля от разочарования и голода.
The famine broke.	Голод кончился.
The she-wolf brought home meat.	Волчица принесла домой мясо.
It was strange meat, different from any she had ever brought before.	Мясо было необычное, совсем не похожее на то, которое она приносила раньше.
It was a lynx kitten, partly grown, like the cub, but not so large.	Это был детеныш рыси, уже подросший, но не такой крупный, как волчонок.
And it was all for him.	И все мясо целиком предназначалось волчонку.
His mother had satisfied her hunger elsewhere; though he did not know that it was the rest of the lynx litter that had gone to satisfy her.	Мать уже успела утолить свой голод, хотя сын ее и не подозревал, что для этого ей понадобился весь выводок рыси.
Nor did he know the desperateness of her deed.	Не подозревал он и того, какой отчаянный поступок пришлось совершить матери.
He knew only that the velvet-furred kitten was meat, and he ate and waxed happier with every mouthful.	Волчонок знал только одно: молоденькая рысь с бархатистой шкуркой была мясом; и он ел это мясо, наслаждаясь каждым проглоченным куском.
A full stomach conduces to inaction, and the cub lay in the cave, sleeping against his mother's side.	Полный желудок располагает к покою, и волчонок прилег в пещере рядом с матерью и заснул.
He was aroused by her snarling.	Его разбудил ее голос.
Never had he heard her snarl so terribly.	Никогда еще волчонок не слыхал такого страшного рычания.
Possibly in her whole life it was the most terrible snarl she ever gave.	Возможно, за всю свою жизнь его мать никогда не рычала страшнее.
There was reason for it, and none knew it better than she.	Но для такого рычания повод был, и никто не знал этого лучше, чем сама волчица.
A lynx's lair is not despoiled with impunity.	Выводок рыси нельзя уничтожить безнаказанно.
In the full glare of the afternoon light, crouching in the entrance of the cave, the cub saw the lynx-mother.	В ярких лучах полуденного солнца волчонок увидел самку-рысь, припавшую к земле у входа в пещеру.
The hair rippled up along his back at the sight.	Шерсть у него на спине поднялась дыбом.
Here was fear, and it did not require his instinct to tell him of it.	Ужас смотрел ему в глаза, -- он понял это, не дожидаясь подсказки инстинкта.
And if sight alone were not sufficient, the cry of rage the intruder gave, beginning with a snarl and rushing abruptly upward into a hoarse screech, was convincing enough in itself.	И если бы даже вид рыси был недостаточно грозен, то ярость, которая послышалась в ее хриплом визге, внезапно сменившем рычание; говорила сама за себя.
The cub felt the prod of the life that was in him, and stood up and snarled valiantly by his mother's side.	Жизнь, крепнущая в волчонке, словно подтолкнула его вперед. Он зарычал и храбро занял место рядом с матерью.
But she thrust him ignominiously away and behind her.	Но его позорно оттолкнули назад.

Because of the low-roofed entrance the lynx could not leap in, and when she made a crawling rush of it the she-wolf sprang upon her and pinned her down.	Низкий вход не позволял рыси сделать прыжок, она скользнула в пещеру, но волчица ринулась ей навстречу и прижала ее к земле.
The cub saw little of the battle.	Мало что удалось волчонку разобрать в этой схватке.
There was a tremendous snarling and spitting and screeching.	Он слышал только рев, фырканье и пронзительный визг.
The two animals threshed about, the lynx ripping and tearing with her claws and using her teeth as well, while the she-wolf used her teeth alone.	Оба зверя катались по земле; рысь рвала свою противницу зубами и когтями, а волчица могла пускать в ход только зубы.
Once, the cub sprang in and sank his teeth into the hind leg of the lynx. He clung on, growling savagely.	Волчонок подскочил к рыси и с яростным рычанием вцепился ей в заднюю ногу.
Though he did not know it, by the weight of his body he clogged the action of the leg and thereby saved his mother much damage.	Тяжестью своего тела он, сам того не подозревая, мешал ее движениям и помогал матери.
A change in the battle crushed him under both their bodies and wrenched loose his hold.	Борьба приняла новый оборот: сражающиеся подмяли под себя волчонка, и ему пришлось разжать зубы.
The next moment the two mothers separated, and, before they rushed together again, the lynx lashed out at the cub with a huge fore-paw that ripped his shoulder open to the bone and sent him hurtling sidewise against the wall.	Но вот обе матери отскочили друг от друга, и рысь, прежде чем снова сцепиться с волчицей, ударила волчонка своей могучей лапой, разорвала ему плечо до самой кости и отбросила его к стене.
Then was added to the uproar the cub's shrill yelp of pain and fright.	Теперь к реву сражающихся прибавился жалобный плач.
But the fight lasted so long that he had time to cry himself out and to experience a second burst of courage; and the end of the battle found him again clinging to a hind-leg and furiously growling between his teeth.	Но схватка так затянулась, что у волчонка было достаточно времени, чтобы наплакаться вдоволь и испытать новый прилив мужества. И к концу схватки он снова вцепился в заднюю ногу рыси, яростно рыча сквозь сжатые челюсти.
The lynx was dead.	Рысь была мертва.
But the she-wolf was very weak and sick.	Но и волчица ослабела от полученных ран.
At first she caressed the cub and licked his wounded shoulder; but the blood she had lost had taken with it her strength, and for all of a day and a night she lay by her dead foe's side, without movement, scarcely breathing.	Она принялась было ласкать волчонка и лизать ему плечо, но потеря крови лишила ее сил, и весь этот день и всю ночь она пролежала около своего мертвого врага, не двигаясь и еле дыша.
For a week she never left the cave, except for water, and then her movements were slow and painful.	Следующую неделю, выходя из пещеры только для того, чтобы напиться, волчица еле передвигала ноги, так как каждое движение причиняло ей боль.
At the end of that time the lynx was devoured, while the she-wolfs wounds had healed sufficiently to permit her to take the meat-trail again.	А потом, когда рысь была съедена, раны волчицы уже настолько зажили, что она могла снова начать охоту.

The cub's shoulder was stiff and sore, and for some time he limped from the terrible slash he had received.	Плечо у волчонка все еще болело, и он еще долго ходил прихрамывая.
But the world now seemed changed.	Но за это время его отношение к миру изменилось.
He went about in it with greater confidence, with a feeling of prowess that had not been his in the days before the battle with the lynx.	Он держался теперь с большей уверенностью, с чувством гордости, незнакомой ему до схватки с рысью.
He had looked upon life in a more ferocious aspect; he had fought; he had buried his teeth in the flesh of a foe; and he had survived.	Он убедился, что жизнь сурова; он участвовал в битве; он вонзил зубы в тело врага и остался жив.
And because of all this, he carried himself more boldly, with a touch of defiance that was new in him.	И это придало ему смелости, в нем появился даже задор, чего раньше не было.
He was no longer afraid of minor things, and much of his timidity had vanished, though the unknown never ceased to press upon him with its mysteries and terrors, intangible and ever-menacing.	Он перестал робеть и уже не боялся мелких зверьков, но неизвестное с его тайнами и ужасами по-прежнему властвовало над ним и не переставало угнетать его.
He began to accompany his mother on the meat-trail, and he saw much of the killing of meat and began to play his part in it.	Волчонок стал сопровождать волчицу на охоту, много раз видел, как она убивает дичь, и сам принимал участие в этом.
And in his own dim way he learned the law of meat.	Он смутно начинал постигать закон добычи.
There were two kinds of life-his own kind and the other kind.	В жизни есть две породы: его собственная и чужая.
His own kind included his mother and himself. The other kind included all live things that moved.	К первой принадлежит он с матерью, ко второй -- все остальные существа, обладающие способностью двигаться.
But the other kind was divided.	Но и они, в свою очередь, не едины.
One portion was what his own kind killed and ate. This portion was composed of the non-killers and the small killers. The other portion killed and ate his own kind, or was killed and eaten by his own kind.	Среди них существуют не хищники и мелкие хищники -- те, кого убивают и едят его сородичи; и существуют враги, которые убивают и едят его сородичей или сами попадаются им.
And out of this classification arose the law.	Из этого разграничения складывался закон.
The aim of life was meat.	Цель жизни -- добыча.
Life itself was meat.	Сущность жизни -- добыча.
Life lived on life.	Жизнь питается жизнью.
There were the eaters and the eaten.	Все живое в мире делится на тех, кто ест, и тех, кого едят.
The law was: EAT OR BE EATEN.	И закон этот говорил: ешь, или съедят тебя самого.
He did not formulate the law in clear, set terms and moralise about it.	Волчонок не мог ясно и четко сформулировать этот закон и не пытался сделать из него вывод.
He did not even think the law; he merely lived the law without thinking about it at all.	Он даже не думал о нем, а просто жил согласно его велениям.

He saw the law operating around him on every side.	Действие этого закона волчонок видел повсюду.
He had eaten the ptarmigan chicks.	Он съел птенцов куропатки.
The hawk had eaten the ptarmigan-mother. The hawk would also have eaten him.	Ястреб съел их мать и хотел съесть самого волчонка.
Later, when he had grown more formidable, he wanted to eat the hawk.	Позднее, когда волчонок подрос, ему захотелось съесть ястреба.
He had eaten the lynx kitten.	Он съел маленькую рысь.
The lynx-mother would have eaten him had she not herself been killed and eaten.	Мать-рысь съела бы волчонка, если бы сама не была убита и съедена.
And so it went.	Так оно и шло.
The law was being lived about him by all live things, and he himself was part and parcel of the law.	Все живое вокруг волчонка жило согласно этому закону, крохотной частицей которого являлся и он сам.
He was a killer.	Он был хищником.
His only food was meat, live meat, that ran away swiftly before him, or flew into the air, or climbed trees, or hid in the ground, or faced him and fought with him, or turned the tables and ran after him.	Он питался только мясом, живым мясом, которое убегало от него, взлетало на воздух, карабкалось по деревьям, пряталось под землю или вступало с ним в бой, а иногда и обращало его в бегство.
Had the cub thought in man-fashion, he might have epitomised life as a voracious appetite and the world as a place wherein ranged a multitude of appetites, pursuing and being pursued, hunting and being hunted, eating and being eaten, all in blindness and confusion, with violence and disorder, a chaos of gluttony and slaughter, ruled over by chance, merciless, planless, endless.	Если бы волчонок умел мыслить, как человек, он, возможно, пришел бы к выводу, что жизнь -это неутомимая жажда насыщения, а мир -арена, где сталкиваются все те, кто, стремясь к насыщению, преследует друг друга, охотится друг за другом, поедает друг друга; арена, где льется кровь, где царит жестокость, слепая случайность и хаос без начала и конца.
But the cub did not think in man-fashion. He did not look at things with wide vision.	Но волчонок не умел мыслить, как человек, и не обладал способностью к обобщениям.
He was single-purposed, and entertained but one thought or desire at a time.	Поставив себе какую-нибудь одну цель, он только о ней и думал, только ее одной и добивался.
Besides the law of meat, there were a myriad other and lesser laws for him to learn and obey.	Кроме закона добычи, в жизни волчонка было множество других, менее важных законов, которые все же следовало изучить и, изучив, повиноваться им.
The world was filled with surprise.	Мир был полон неожиданностей.
The stir of the life that was in him, the play of his muscles, was an unending happiness.	Жизнь, играющая в волчонке, силы, управляющие его телом, служили ему неиссякаемым источником счастья.
To run down meat was to experience thrills and elations.	Погоня за добычей заставляла его дрожать от наслаждения.
His rages and battles were pleasures.	Ярость и битвы приносили с собой одно удовольствие.

Terror itself, and the mystery of the unknown, led to his living.	И даже ужасы и тайны неизвестного помогали ему жить.
And there were easements and satisfactions.	Кроме этого, в жизни было много других приятных ощущений.
To have a full stomach, to doze lazily in the sunshine-such things were remuneration in full for his ardours and toils, while his ardours and tolls were in themselves self-remunerative. They were expressions of life, and life is always happy when it is expressing itself.	Полный желудок, ленивая дремота на солнышке -- все это служило волчонку наградой за его рвение и труды, а рвение и труды сами по себе доставляли ему радость.
So the cub had no quarrel with his hostile environment.	И волчонок жил в ладу с окружающей его враждебной средой.
He was very much alive, very happy, and very proud of himself.	Он был полон сил, он был счастлив и гордился собой.
PART III	* ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ *
CHAPTER I-THE MAKERS OF FIRE	ГЛАВА ПЕРВАЯ. ТВОРЦЫ ОГНЯ
The cub came upon it suddenly.	Волчонок наткнулся на это совершенно неожиданно.
It was his own fault.	Все произошло по его вине.
He had been careless.	Осторожность -- вот что было забыто.
He had left the cave and run down to the stream to drink.	Он вышел из пещеры и побежал к ручью напиться.
It might have been that he took no notice because he was heavy with sleep. (He had been out all night on the meat-trail, and had but just then awakened.) And his carelessness might have been due to the familiarity of the trail to the pool.	Причиной его оплошности, возможно, было еще и то, что ему хотелось спать. (Вся ночь прошла на охоте, и волчонок только что проснулся.) Но ведь дорога к ручью была ему так хорошо знакома!
He had travelled it often, and nothing had ever happened on it.	Он столько раз бегал по ней, и до сих пор все сходило благополучно.
He went down past the blasted pine, crossed the open space, and trotted in amongst the trees. Then, at the same instant, he saw and smelt.	Волчонок спустился по тропинке к засохшей сосне, пересек полянку и побежал между деревьями, И вдруг он одновременно увидел и почуял что-то незнакомое.
Before him, sitting silently on their haunches, were five live things, the like of which he had never seen before.	Перед ним молча сидели на корточках пять живых существ, -- таких ему еще не приходилось видеть.
It was his first glimpse of mankind.	Это была первая встреча волчонка с людьми.
But at the sight of him the five men did not spring to their feet, nor show their teeth, nor snarl.	Но люди не вскочили, не оскалили зубов и не зарычали на него.
They did not move, but sat there, silent and ominous.	Они не двигались и продолжали сидеть на корточках, храня зловещее молчание.
Nor did the cub move.	Не двигался и волчонок.

Every instinct of his nature would have impelled him to dash wildly away, had there not suddenly and for the first time arisen in him another and counter instinct. A great awe descended upon him.	Повинуясь инстинкту, он, не раздумывая, кинулся бы бежать от них, но впервые за всю его жизнь в нем внезапно возникло другое, совершенно противоположное чувство: волчонка объял трепет.
He was beaten down to movelessness by an overwhelming sense of his own weakness and littleness.	Сознание собственной слабости и ничтожества лишило его способности двигаться.
Here was mastery and power, something far and away beyond him.	Перед ним были власть и сила, неведомые ему до сих пор.
The cub had never seen man, yet the instinct concerning man was his.	Волчонок никогда еще не видел человека, но инстинктивно понял все его могущество.
In dim ways he recognised in man the animal that had fought itself to primacy over the other animals of the Wild.	Где-то в глубине его сознания возникла уверенность, что это живое существо отвоевало себе право первенства у всех остальных обитателей Северной глуши.
Not alone out of his own eyes, but out of the eyes of all his ancestors was the cub now looking upon man-out of eyes that had circled in the darkness around countless winter camp-fires, that had peered from safe distances and from the hearts of thickets at the strange, two-legged animal that was lord over living things.	На человека сейчас смотрела не одна пара глаз -на него уставились глаза всех предков волчонка, круживших в темноте около бесчисленных зимних стоянок, приглядывавшихся издали, из-за густых зарослей, к странному двуногому существу, которое стало властителем над всеми другими живыми существами.
The spell of the cub's heritage was upon him, the fear and the respect born of the centuries of struggle and the accumulated experience of the generations.	Волчонок очутился в плену у своих предков, в плену благоговейного страха, рожденного вековой борьбой и опытом, накопленным поколениями.
The heritage was too compelling for a wolf that was only a cub.	Это наследие подавило волка, который был всего-навсего волчонком.
Had he been full-grown, he would have run away.	Будь он постарше, он бы убежал.
As it was, he cowered down in a paralysis of fear, already half proffering the submission that his kind had proffered from the first time a wolf came in to sit by man's fire and be made warm.	Но сейчас он припал к земле, скованный страхом и готовый изъявить ту покорность, с которой его отдаленный предок шел к человеку, чтобы погреться у разведенного им костра.
One of the Indians arose and walked over to him and stooped above him.	Один из индейцев встал, подошел к волчонку и нагнулся над ним.
The cub cowered closer to the ground.	Волчонок еще ниже припал к земле.
It was the unknown, objectified at last, in concrete flesh and blood, bending over him and reaching down to seize hold of him.	Неизвестное обрело наконец плоть и кровь, приблизилось к нему и протянуло руку, собираясь схватить его.
His hair bristled involuntarily; his lips writhed back and his little fangs were bared.	Шерсть у волчонка поднялась дыбом, губы дрогнули, обнажив маленькие клыки.
The hand, poised like doom above him, hesitated, and the man spoke laughing,	Рука, нависшая над ним, на минуту задержалась, и человек сказал со смехом:
"Wabam wabisca ip pit tah." ("Look!	-- Бабам вабиска ип пит та! (Смотрите!
The white fangs!")	Какие белые клыки!)

The other Indians laughed loudly, and urged the man on to pick up the cub.	Остальные громко рассмеялись и стали подзадоривать индейца, чтобы он взял волчонка.
As the hand descended closer and closer, there raged within the cub a battle of the instincts. He experienced two great impulsions-to yield and to fight.	Рука опускалась все ниже и ниже, а в волчонке бушевали два инстинкта: один внушал, что надо покориться, другой толкал на борьбу.
The resulting action was a compromise.	В конце концов волчонок пошел на сделку с самим собой.
He did both. He yielded till the hand almost touched him. Then he fought, his teeth flashing in a snap that sank them into the hand.	Он послушался обоих инстинктов: покорялся до тех пор, пока рука не коснулась его, а потом решил бороться и схватил ее зубами.
The next moment he received a clout alongside the head that knocked him over on his side.	И сейчас же вслед за тем удар по голове свалил его на бок.
Then all fight fled out of him.	Всякая охота бороться пропала.
His puppyhood and the instinct of submission took charge of him. He sat up on his haunches and ki-yi'd.	Волчонок превратился в покорного щенка, сел на задние лапы и заскулил.
But the man whose hand he had bitten was angry.	Но человек, которого он укусил за руку, рассердился.
The cub received a clout on the other side of his head. Whereupon he sat up and ki-yi'd louder than ever.	Волчонок получил второй удар по голове и, поднявшись на ноги, заскулил еще громче прежнего.
The four Indians laughed more loudly, while even the man who had been bitten began to laugh.	Индейцы рассмеялись, и даже тот, с укушенной рукой, присоединился к их смеху.
They surrounded the cub and laughed at him, while he wailed out his terror and his hurt.	Все еще смеясь, они окружили волчонка, продолжавшего выть от боли и ужаса.
In the midst of it, he heard something.	И вдруг он насторожился.
The Indians heard it too.	Индейцы тоже насторожились.
But the cub knew what it was, and with a last, long wail that had in it more of triumph than grief, he ceased his noise and waited for the coming of his mother, of his ferocious and indomitable mother who fought and killed all things and was never afraid.	Волчонок узнал этот голос и, издав последний протяжный вопль, в котором звучало скорее торжество, чем горе, смолк и стал ждать появления матери -- своей неустрашимой, свирепой матери, которая умела сражаться с противниками, умела убивать их и никогда ни перед кем не трусила.
She was snarling as she ran. She had heard the cry of her cub and was dashing to save him.	Волчица приближалась с громким рычанием: она услыхала крики своего детеныша и бежала к нему на помощь.
She bounded in amongst them, her anxious and militant motherhood making her anything but a pretty sight. But to the cub the spectacle of her protective rage was pleasing.	Волчица бросилась к людям. Разъяренная, готовая на все, она являла собой малоприятное зрелище, но волчонка ее спасительный гнев только обрадовал.
He uttered a glad little cry and bounded to meet her, while the man-animals went back hastily several steps.	Он взвизгнул от счастья и кинулся ей навстречу, а люди быстро отступили на несколько шагов назад.

The she-wolf stood over against her cub, facing the men, with bristling hair, a snarl rumbling deep in her throat.	Волчица стала между своим детенышем и людьми.
Her face was distorted and malignant with menace, even the bridge of the nose wrinkling from tip to eyes so prodigious was her snarl.	Шерсть на ней поднялась дыбом, в горле клокотало яростное рычание, губы и нос судорожно подергивались.
Then it was that a cry went up from one of the men.	И вдруг один из индейцев крикнул:
"Kiche!" was what he uttered.	-- Кичи! В этом возгласе слышалось удивление.
It was an exclamation of surprise. The cub felt his mother wilting at the sound.	Волчонок почувствовал, как мать съежилась при звуке человеческого голоса.
"Kiche!" the man cried again, this time with sharpness and authority.	-- Кичи! -- снова крикнул индеец, на этот раз резко и повелительно.
And then the cub saw his mother, the she-wolf, the fearless one, crouching down till her belly touched the ground, whimpering, wagging her tail, making peace signs.	И тогда волчонок увидел, как волчица, его бесстрашная мать, припала к земле, коснувшись ее брюхом, и завиляла хвостом, повизгивая и прося мира.
The cub could not understand.	Волчонок ничего не понял.
He was appalled.	Его охватил ужас.
The awe of man rushed over him again.	Он снова затрепетал перед человеком.
His instinct had been true.	Инстинкт говорил ему правду.
His mother verified it.	И мать подтвердила это.
She, too, rendered submission to the man-animals.	Она тоже выражала покорность людям.
The man who had spoken came over to her.	Человек, сказавший "Кичи", подошел к волчице.
He put his hand upon her head, and she only crouched closer.	Он положил ей руку на голову, и волчица еще ниже припала к земле.
She did not snap, nor threaten to snap.	Она не укусила его, да и не собиралась это делать.
The other men came up, and surrounded her, and felt her, and pawed her, which actions she made no attempt to resent.	Те четверо тоже подошли к ней, стали ощупывать и гладить ее, но она не протестовала.
They were greatly excited, and made many noises with their mouths.	Волчонок не сводил глаз с людей. Их рты издавали громкие звуки.
These noises were not indication of danger, the cub decided, as he crouched near his mother still bristling from time to time but doing his best to submit.	В этих звуках не было ничего угрожающего. Волчонок прижался к матери и решил смириться, но шерсть у него на спине все-таки стояла дыбом.
"It is not strange," an Indian was saying. "Her father was a wolf. It is true, her mother was a dog; but did not my brother tie her out in the woods all of three nights in the mating season?	-- Что же тут удивительного? -- заговорил один из индейцев. -- Отец у нее был волк, а мать собака. Ведь брат мой привязывал ее весной на три ночи в лесу!
Therefore was the father of Kiche a wolf."	Значит, отец Кичи был Волк.
"It is a year, Grey Beaver, since she ran away," spoke a second Indian.	-- С тех пор как Кичи убежала. Серый Бобр, прошел целый год, -- сказал другой индеец.

"It is not strange, Salmon Tongue," Grey Beaver answered. "It was the time of the famine, and there was no meat for the dogs."	-- И тут нет ничего удивительного. Язык Лосося, -- ответил Серый Бобр. -- Тогда был голод, и собакам не хватало мяса.
"She has lived with the wolves," said a third Indian.	-- Она жила среди волков, -- сказал третий индеец.
"So it would seem, Three Eagles," Grey Beaver answered, laying his hand on the cub; "and this be the sign of it."	-- Ты прав. Три Орла, -- усмехнулся Серый Бобр, дотронувшись до волчонка, -- и вот доказательство твоей правоты.
The cub snarled a little at the touch of the hand, and the hand flew back to administer a clout.	Почувствовав прикосновение человеческой руки, волчонок глухо зарычал, и рука отдернулась назад, готовясь ударить его.
Whereupon the cub covered its fangs, and sank down submissively, while the hand, returning, rubbed behind his ears, and up and down his back.	Тогда он спрятал клыки и покорно приник к земле, а рука снова опустилась и стала Почесывать у него за ухом и гладить его по спине.
"This be the sign of it," Grey Beaver went on. "It is plain that his mother is Kiche.	-- Вот доказательство твоей правоты, -- повторил Серый Бобр. -- Кичи -- его мать.
But his father was a wolf.	Но отец у него был волк.
Wherefore is there in him little dog and much wolf.	Поэтому собачьего в нем мало, а волчьего много.
His fangs be white, and White Fang shall be his name.	У него белые клыки, и я дам ему кличку Белый Клык.
I have spoken.	Я сказал.
He is my dog.	Это моя собака.
For was not Kiche my brother's dog?	Разве Кичи не принадлежала моему брату?
And is not my brother dead?"	И разве брат мой не умер?
The cub, who had thus received a name in the world, lay and watched.	Волчонок, получивший имя, лежал и слушал.
For a time the man-animals continued to make their mouth-noises.	Люди продолжали говорить.
Then Grey Beaver took a knife from a sheath that hung around his neck, and went into the thicket and cut a stick.	Потом Серый Бобр вынул нож из ножен, висевших у него на шее, подошел к кусту и вырезал палку.
White Fang watched him.	Белый Клык наблюдал за ним.
He notched the stick at each end and in the notches fastened strings of raw-hide.	Серый Бобр сделал на обоих концах палки по зарубке и обвязал вокруг них ремни из сыромятной кожи.
One string he tied around the throat of Kiche. Then he led her to a small pine, around which he tied the other string.	Один ремень он надел на шею Кичи, подвел ее к невысокой сосне и привязал второй ремень к дереву.
White Fang followed and lay down beside her.	Белый Клык пошел за матерью и улегся рядом с ней.
Salmon Tongue's hand reached out to him and rolled him over on his back.	Язык Лосося протянул к волчонку руку и опрокинул его на спину.
Kiche looked on anxiously.	Кичи испуганно смотрела на них.

White Fang felt fear mounting in him again.	Белый Клык почувствовал, как страх снова охватывает его.
He could not quite suppress a snarl, but he made no offer to snap.	Он не удержался и зарычал, но кусаться уже не посмел.
The hand, with fingers crooked and spread apart, rubbed his stomach in a playful way and rolled him from side to side.	Рука с растопыренными крючковатыми пальцами стала почесывать ему живот и перекатывать с боку на бок.
It was ridiculous and ungainly, lying there on his back with legs sprawling in the air.	Лежать на спине с задранными вверх ногами было глупо и унизительно.
Besides, it was a position of such utter helplessness that White Fang's whole nature revolted against it.	Кроме того. Белый Клык чувствовал себя совершенно беспомощным, и все его существо восставало против такого унижения.
He could do nothing to defend himself.	Но что тут поделаешь?
If this man-animal intended harm, White Fang knew that he could not escape it.	Если этот человек захочет причинить ему боль, он в его власти.
How could he spring away with his four legs in the air above him?	Разве можно отскочить в сторону, когда все четыре ноги болтаются в воздухе?
Yet submission made him master his fear, and he only growled softly.	И все-таки покорность взяла верх над страхом, и Белый Клык ограничился тихим рычанием.
This growl he could not suppress; nor did the man-animal resent it by giving him a blow on the head.	Рычания он не смог подавить, но человек не рассердился и не ударил его по голове.
And furthermore, such was the strangeness of it, White Fang experienced an unaccountable sensation of pleasure as the hand rubbed back and forth.	И, как это ни странно, Белый Клык испытывал какое-то необъяснимое удовольствие, когда рука человека гладила его по шерсти взад и вперед.
When he was rolled on his side he ceased to growl, when the fingers pressed and prodded at the base of his ears the pleasurable sensation increased; and when, with a final rub and scratch, the man left him alone and went away, all fear had died out of White Fang.	Перевернувшись на бок, он перестал рычать. Пальцы начали скрести и почесывать у него за ухом, и от этого приятное ощущение только усилилось. И когда наконец человек погладил его в последний раз и отошел. Белый Клык окончательно приободрился.
He was to know fear many times in his dealing with man; yet it was a token of the fearless companionship with man that was ultimately to be his.	Ему предстояло еще не один раз испытать страх перед человеком, но дружеские отношения между ними зародились в эти минуты.
After a time, White Fang heard strange noises approaching.	Спустя немного Белый Клык услышал приближение каких-то странных звуков.
He was quick in his classification, for he knew them at once for man-animal noises.	Он быстро догадался, что звуки эти исходят от людей.
A few minutes later the remainder of the tribe, strung out as it was on the march, trailed in.	На тропинку вереницей вышло все индейское племя, перекочевывавшее на новое место.
There were more men and many women and children, forty souls of them, and all heavily burdened with camp equipage and outfit. Also there were many dogs; and these, with the exception of the part-grown puppies, were likewise burdened with camp outfit.	Их было человек сорок -- мужчин, женщин, детей, сгибавшихся под тяжестью лагерного скарба С ними шло много собак; и все собаки, кроме щенят, тоже были нагружены разной поклажей.

On their backs, in bags that fastened tightly around underneath, the dogs carried from twenty to thirty pounds of weight.	Каждая собака несла на спине мешок с вещами фунтов в двадцать -- тридцать весом.
White Fang had never seen dogs before, but at sight of them he felt that they were his own kind, only somehow different.	Белый Клык никогда еще не видал собак, но сразу почувствовал, что они мало чем отличаются от его собственной породы.
But they displayed little difference from the wolf when they discovered the cub and his mother.	Учуяв волчонка и его мать, собаки сейчас же доказали, как незначительна эта разница.
There was a rush.	Началась свалка.
White Fang bristled and snarled and snapped in the face of the open-mouthed oncoming wave of dogs, and went down and under them, feeling the sharp slash of teeth in his body, himself biting and tearing at the legs and bellies above him.	Весь ощетинившись. Белый Клык рычал и огрызался на окружившие его со всех сторон разверстые собачьи пасти; собаки повалили волчонка, но он не переставал кусать и рвать их за ноги и за брюхо, чувствуя в то же время, как собачьи зубы впиваются ему в тело.
There was a great uproar.	Поднялся оглушительный лай.
He could hear the snarl of Kiche as she fought for him; and he could hear the cries of the man-animals, the sound of clubs striking upon bodies, and the yelps of pain from the dogs so struck.	Волчонок слышал рычание Кичи, рванувшейся ему на подмогу, слышал крики людей, удары палок и визг собак, которым доставались эти удары.
Only a few seconds elapsed before he was on his feet again.	Через несколько секунд волчонок снова был на ногах.
He could now see the man-animals driving back the dogs with clubs and stones, defending him, saving him from the savage teeth of his kind that somehow was not his kind.	Он увидел, что люди отгоняют собак палками и камнями, защищая, спасая его от свирепых клыков этих существ, которые все же чем-то отличались от волчьей породы.
And though there was no reason in his brain for a clear conception of so abstract a thing as justice, nevertheless, in his own way, he felt the justice of the man-animals, and he knew them for what they were-makers of law and executors of law.	И хотя волчонок не мог ясно представить себе такого отвлеченного понятия, как справедливое возмездие, тем не менее он по-своему почувствовал справедливость человека и признал в нем существо, которое устанавливает закон и следит за его выполнением.
Also, he appreciated the power with which they administered the law.	Оценил он также способ, которым люди заставляют подчиняться своим законам.
Unlike any animals he had ever encountered, they did not bite nor claw. They enforced their live strength with the power of dead things.	Они не кусались и не пускали в ход когтей, как все прочие звери, а использовали силы неживых предметов.
Dead things did their bidding. Thus, sticks and stones, directed by these strange creatures, leaped through the air like living things, inflicting grievous hurts upon the dogs.	Неживые предметы подчинялись их воле: камни и палки, брошенные этими странными существами, летали по воздуху, как живые, и наносили собакам чувствительные удары.
To his mind this was power unusual, power inconceivable and beyond the natural, power that was godlike.	Власть эта казалась Белому Клыку необычайной, божественной властью, она выходила за пределы всего мыслимого.

White Fang, in the very nature of him, could never know anything about gods; at the best he could know only things that were beyond knowing-but the wonder and awe that he had of these man-animals in ways resembled what would be the wonder and awe of man at sight of some celestial creature, on a mountain top, hurling thunderbolts from either hand at an astonished world.	Белый Клык по самой природе своей не мог даже подозревать о существовании богов, в лучшем случае он чувствовал, что есть вещи непостижимые. Но благоговение и трепет, которые ему внушали люди, были сродни тому благоговению и трепету, которые ощутил бы человек при виде божества, мечущего с горной вершины молнии на землю.
The last dog had been driven back. The hubbub died down. And White Fang licked his hurts and meditated upon this, his first taste of pack-cruelty and his introduction to the pack.	Но вот последняя собака отбежала в сторону, суматоха улеглась, и Белый Клык принялся зализывать раны, размышляя о своем первом приобщении к стае и о своем первом знакомстве с ее жестокостью.
He had never dreamed that his own kind consisted of more than One Eye, his mother, and himself.	До сих пор ему казалось, что вся их порода состоит из Одноглазого, матери и его самого.
They had constituted a kind apart, and here, abruptly, he had discovered many more creatures apparently of his own kind.	Они трое стояли особняком. Но вдруг, совершенно внезапно, обнаружилось, что есть еще много других существ, принадлежащих, очевидно, к его породе.
And there was a subconscious resentment that these, his kind, at first sight had pitched upon him and tried to destroy him.	И где-то в глубине сознания у волчонка появилось чувство обиды на своих собратьев, которые, едва завидев его, воспылали к нему смертельной ненавистью.
In the same way he resented his mother being tied with a stick, even though it was done by the superior man-animals.	Кроме того, он негодовал, что мать привязали к палке, хотя это и было сделано руками высшего существа.
It savoured of the trap, of bondage.	Тут попахивало капканом, неволей.
Yet of the trap and of bondage he knew nothing.	Но что волчонок мог знать о капкане, о неволе?
Freedom to roam and run and lie down at will, had been his heritage; and here it was being infringed upon.	Свободу бродить, бегать, лежать, когда заблагорассудится, он унаследовал от предков.
His mother's movements were restricted to the length of a stick, and by the length of that same stick was he restricted, for he had not yet got beyond the need of his mother's side.	Теперь движения волчицы ограничивались длиной палки, и та же самая палка ограничивала и движения волчонка, потому что он еще не мог обойтись без матери.
He did not like it. Nor did he like it when the man-animals arose and went on with their march; for a tiny man-animal took the other end of the stick and led Kiche captive behind him, and behind Kiche followed White Fang, greatly perturbed and worried by this new adventure he had entered upon.	Волчонку это не нравилось, и когда люди поднялись и отправились в путь, он окончательно остался недоволен такими порядками, потому что какое-то маленькое человеческое существо взяло в руки палку, к которой была привязана Кичи, и повело ее за собой, как пленницу, а за Кичи побрел и Белый Клык, очень смущенный и обеспокоенный всем происходящим.
They went down the valley of the stream, far beyond White Fang's widest ranging, until they came to the end of the valley, where the stream ran into the Mackenzie River.	Они отправились вниз по речной долине, гораздо дальше тех мест, куда заходил в своих скитаниях Белый Клык, и дошли до самого конца ее, где речка впадала в Маккензи.

Here, where canoes were cached on poles high in the air and where stood fish-racks for the drying of fish, camp was made; and White Fang looked on with wondering eyes.	На берегу стояли пироги, поднятые на высокие шесты, лежали решетки для сушки рыбы. Индейцы разбили здесь стоянку. Белый Клык с удивлением осматривался вокруг себя.
The superiority of these man-animals increased with every moment.	Могущество людей росло с каждой минутой.
There was their mastery over all these sharp-fanged dogs.	Он уже убедился в их власти над свирепыми собаками.
It breathed of power.	Эта власть говорила о силе.
But greater than that, to the wolf-cub, was their mastery over things not alive; their capacity to communicate motion to unmoving things; their capacity to change the very face of the world.	Но еще больше изумляла Белого Клыка власть людей над неживыми предметами, их способность изменять лицо мира.
It was this last that especially affected him.	Это было самое поразительное.
The elevation of frames of poles caught his eye; yet this in itself was not so remarkable, being done by the same creatures that flung sticks and stones to great distances.	Вот люди установили шесты для вигвамов; тут, собственно, не было ничего примечательного, -это делали те же самые люди, которые умели бросать камни и палки.
But when the frames of poles were made into tepees by being covered with cloth and skins, White Fang was astounded.	Однако, когда шесты обтянули кожей и парусиной и они стали вигвамами. Белый Клык окончательно растерялся.
It was the colossal bulk of them that impressed him.	Больше всего его поражали огромные размеры вигвамов.
They arose around him, on every side, like some monstrous quick-growing form of life.	Они росли повсюду с чудовищной быстротой, словно какие-то живые существа.
They occupied nearly the whole circumference of his field of vision.	Они занимали почти все поле зрения.
He was afraid of them.	Он боялся их.
They loomed ominously above him; and when the breeze stirred them into huge movements, he cowered down in fear, keeping his eyes warily upon them, and prepared to spring away if they attempted to precipitate themselves upon him.	Вигвамы зловеще маячили в вышине, и когда ветер пробегал по стоянке, вздувая на них парусину и кожу, Белый Клык в страхе припадал к земле, не сводя глаз с этих громад и готовясь отскочить в сторону, как только они начнут валиться на него.
But in a short while his fear of the tepees passed away.	Но скоро Белый Клык привык к вигвамам.
He saw the women and children passing in and out of them without harm, and he saw the dogs trying often to get into them, and being driven away with sharp words and flying stones.	Он видел, что женщины и дети входят и выходят оттуда без всякого вреда для себя, что собакам тоже хочется проникнуть внутрь, но люди прогоняют их с бранью и швыряют камни им вслед.
After a time, he left Kiche's side and crawled cautiously toward the wall of the nearest tepee.	К концу дня Белый Клык оставил Кичи и осторожно подполз к ближайшему вигваму.
It was the curiosity of growth that urged him on-the necessity of learning and living and doing that brings experience.	Его подстрекала любознательность -потребность учиться жить, действовать и набираться опыта.

The last few inches to the wall of the tepee were crawled with painful slowness and precaution.	Последние несколько шагов, отделявших его от стены вигвама. Белый Клык полз мучительно долго и осторожно.
The day's events had prepared him for the unknown to manifest itself in most stupendous and unthinkable ways.	События этого дня уже подготовили его к тому, что неизвестное имеет склонность проявлять себя самым неожиданным, самым невероятным образом.
At last his nose touched the canvas.	Наконец его нос коснулся парусины.
He waited.	Белый Клык ждал, что будет.
Nothing happened.	Ничего... все обошлось благополучно.
Then he smelled the strange fabric, saturated with the man-smell. He closed on the canvas with his teeth and gave a gentle tug.	Тогда он понюхал это страшное вещество, пропитанное запахом человека, взял его зубами и слегка потянул к себе.
Nothing happened, though the adjacent portions of the tepee moved.	Опять все обошлось благополучно, хотя парусиновая стена и дрогнула.
He tugged harder.	Он потянул еще раз.
There was a greater movement.	Стена заколыхалась.
It was delightful.	Ему это очень понравилось.
He tugged still harder, and repeatedly, until the whole tepee was in motion.	Он тянул все сильнее и сильнее, пока вся стена не пришла в движение.
Then the sharp cry of a squaw inside sent him scampering back to Kiche.	Тогда в вигваме послышался резкий окрик индианки, и Белый Клык опрометью бросился к Кичи.
But after that he was afraid no more of the looming bulks of the tepees.	Но с тех пор он перестал бояться высоких вигвамов.
A moment later he was straying away again from his mother.	Не прошло и пяти минут, как Белый Клык снова убежал от матери.
Her stick was tied to a peg in the ground and she could not follow him.	Она была привязана к колышку, вбитому в землю, и не могла пойти за своим детенышем.
A part-grown puppy, somewhat larger and older than he, came toward him slowly, with ostentatious and belligerent importance.	К волчонку с воинственным видом приближался щенок гораздо старше и крупнее его.
The puppy's name, as White Fang was afterward to hear him called, was Lip-lip.	Щенка звали Лип-Лип, как это узнал позднее Белый Клык.
He had had experience in puppy fights and was already something of a bully.	Он уже был искушен в боях и слыл большим забиякой среди своих собратьев.
Lip-lip was White Fang's own kind, and, being only a puppy, did not seem dangerous; so White Fang prepared to meet him in a friendly spirit.	Белый Клык признал в щенке существо своей породы, к тому же на вид совсем неопасное, и, не ожидая от него никаких враждебных действий, приготовился оказать ему дружеский прием.
But when the strangers walk became stiff-legged and his lips lifted clear of his teeth, White Fang stiffened too, and answered with lifted lips.	Но как только незнакомец оскалил зубы и весь подобрался. Белый Клык тоже подобрался и тоже оскалил зубы.

They half circled about each other, tentatively, snarling and bristling.	Ощетинившись и грозно рыча, волчонок и щенок стали кружить друг за другом, готовые ко всему.
This lasted several minutes, and White Fang was beginning to enjoy it, as a sort of game.	Это продолжалось довольно долго, и Белому Клыку такая игра начинала нравиться.
But suddenly, with remarkable swiftness, Lip-lip leaped in, delivering a slashing snap, and leaped away again.	И вдруг Лип-Лип сделал стремительный прыжок, рванул волчонка зубами и отскочил в сторону.
The snap had taken effect on the shoulder that had been hurt by the lynx and that was still sore deep down near the bone.	Укус пришелся как раз в то плечо, которое все еще болело у Белого Клыка после схватки с рысью, болело глубоко, около самой кости.
The surprise and hurt of it brought a yelp out of White Fang; but the next moment, in a rush of anger, he was upon Lip-lip and snapping viciously.	Белый Клык взвыл от неожиданности и боли, но тут же с яростью кинулся на Лип-Липа и впился в него зубами.
But Lip-lip had lived his life in camp and had fought many puppy fights.	Но Лип-Лип недаром родился в индейском поселке и недаром участвовал в стольких драках со щенками.
Three times, four times, and half a dozen times, his sharp little teeth scored on the newcomer, until White Fang, yelping shamelessly, fled to the protection of his mother.	Новичку пришлось плохо от его мелких острых зубов, и он с визгом постыдно бежал под защиту матери.
It was the first of the many fights he was to have with Lip-lip, for they were enemies from the start, born so, with natures destined perpetually to clash.	Это была первая схватка Белого Клыка с Лип-Липом, и таких схваток им предстояло много, потому что они с первой же встречи почувствовали глубокую врожденную ненависть друг к Другу, которая приводила к непрестанным столкновениям.
Kiche licked White Fang soothingly with her tongue, and tried to prevail upon him to remain with her. But his curiosity was rampant, and several minutes later he was venturing forth on a new quest.	Кичи ласково облизывала своего детеныша и старалась удержать его около себя, но любопытство Белого Клыка было ненасытно. Несколько минут спустя он снова отправился на разведку и натолкнулся на человека, которого звали Серым Бобром.
He came upon one of the man-animals, Grey Beaver, who was squatting on his hams and doing something with sticks and dry moss spread before him on the ground.	Присев на корточки, Серый Бобр делал что-то с сухим мохом и палками, разложенными возле него на земле.
White Fang came near to him and watched.	Белый Клык подошел поближе и стал наблюдать за ним.
Grey Beaver made mouth-noises which White Fang interpreted as not hostile, so he came still nearer.	Серый Бобр издал какие-то звуки, в которых, как показалось Белому Клыку, не было ничего враждебного, и он подошел еще ближе.
Women and children were carrying more sticks and branches to Grey Beaver.	Женщины и дети подносили Серому Бобру палки и сучья.
It was evidently an affair of moment.	По-видимому, готовилось что-то интересное.
White Fang came in until he touched Grey Beaver's knee, so curious was he, and already forgetful that this was a terrible man-animal.	Любопытство Белого Клыка так разгорелось, что он подошел к Серому Бобру вплотную, забыв, что перед ним находится грозное человеческое существо.

Suddenly he saw a strange thing like mist beginning to arise from the sticks and moss beneath Grey Beaver's hands.	И вдруг он увидел, что из-под рук Серого Бобра над сучьями и мохом поднимается что-то странное, похожее на туман.
Then, amongst the sticks themselves, appeared a live thing, twisting and turning, of a colour like the colour of the sun in the sky.	Потом из этого тумана, крутясь и извиваясь, возникло чтото живое, красное, как солнце в небе.
White Fang knew nothing about fire.	Белый Клык не подозревал о существовании огня.
It drew him as the light, in the mouth of the cave had drawn him in his early puppyhood.	Но огонь притягивал его к себе, как когда-то в пещере в дни младенчества его притягивал свет.
He crawled the several steps toward the flame. He heard Grey Beaver chuckle above him, and he knew the sound was not hostile.	Он подполз поближе, услышал над собой смех Серого Бобра и понял, что и в этих звуках нет ничего враждебного.
Then his nose touched the flame, and at the same instant his little tongue went out to it.	Потом Белый Клык коснулся пламени носом и одновременно высунул язык.
For a moment he was paralysed.	В первую секунду он оцепенел.
The unknown, lurking in the midst of the sticks and moss, was savagely clutching him by the nose.	Притаившись среди сучьев и моха, неизвестное вцепилось ему в нос.
He scrambled backward, bursting out in an astonished explosion of ki-yi's.	Белый Клык отпрянул от огня, разразившись отчаянным визгом.
At the sound, Kiche leaped snarling to the end of her stick, and there raged terribly because she could not come to his aid.	Услышав этот визг, Кичи с рычанием рванулась вперед, насколько позволяла палка, и заметалась в бессильной ярости, чувствуя, что не может помочь сыну.
But Grey Beaver laughed loudly, and slapped his thighs, and told the happening to all the rest of the camp, till everybody was laughing uproariously.	Но Серый Бобр смеялся, хлопая себя по бедрам, и рассказывал всем о случившемся, и все тоже громко смеялись.
But White Fang sat on his haunches and ki-yi'd and ki-yi'd, a forlorn and pitiable little figure in the midst of the man-animals.	А Белый Клык, усевшись на задние лапы, визжал и визжал и казался таким маленьким и жалким среди окружающих его людей.
It was the worst hurt he had ever known.	Это была самая сильная боль, какую ему пришлось испытать.
Both nose and tongue had been scorched by the live thing, sun-coloured, that had grown up under Grey Beaver's hands.	Живое существо, возникшее под руками Серого Бобра и похожее цветом на солнце, обожгло ему нос и язык.
He cried and cried interminably, and every fresh wail was greeted by bursts of laughter on the part of the man-animals.	Белый Клык скулил, скулил не переставая, и каждый его вопль люди встречали новым взрывом смеха.
He tried to soothe his nose with his tongue, but the tongue was burnt too, and the two hurts coming together produced greater hurt; whereupon he cried more hopelessly and helplessly than ever.	Он попробовал лизнуть нос, но прикосновение обоженного языка к обожженному носу только усилило боль, и он завыл еще отчаянней, еще тоскливей.
And then shame came to him.	А потом ему стало стыдно.
He knew laughter and the meaning of it.	Он понял, почему люди смеются.

It is not given us to know how some animals know laughter, and know when they are being laughed at; but it was this same way that White Fang knew it.	Нам не дано знать, каким образом некоторые животные понимают, что такое смех, и догадываются, что мы смеемся над ними.
And he felt shame that the man-animals should be laughing at him.	Вот это и произошло с Белым Клыком, и ему стало стыдно, когда люди подняли его на смех.
He turned and fled away, not from the hurt of the fire, but from the laughter that sank even deeper, and hurt in the spirit of him.	Он повернулся и убежал, но убежать его заставила не боль от ожогов, а смех, потому что смех проникал глубже и ранил сильнее, чем огонь.
And he fled to Kiche, raging at the end of her stick like an animal gone mad-to Kiche, the one creature in the world who was not laughing at him.	Белый Клык кинулся к матери, бесновавшейся на привязи, к единственному в мире существу, которое не смеялось над ним.
Twilight drew down and night came on, and White Fang lay by his mother's side.	Наступили сумерки, вслед за ними пришла ночь, а Белый Клык не отходил от Кичи.
His nose and tongue still hurt, but he was perplexed by a greater trouble.	Нос и язык у него по-прежнему болели, но ему не давало успокоиться другое, еще более сильное чувство.
He was homesick.	Его охватила тоска.
He felt a vacancy in him, a need for the hush and quietude of the stream and the cave in the cliff.	Он ощущал какую-то пустоту в себе, он томился по тишине и миру, царившим у ручья и в родной пещере.
Life had become too populous.	Жизнь стала слишком беспокойной.
There were so many of the man-animals, men, women, and children, all making noises and irritations.	Тут было слишком много человеческих существ -- мужчин, женщин, детей, -- все они шумели и раздражали его.
And there were the dogs, ever squabbling and bickering, bursting into uproars and creating confusions.	Собаки непрестанно ссорились, рычали, грызлись.
The restful loneliness of the only life he had known was gone.	Спокойное одиночество, которое он знал раньше, кончилось.
Here the very air was palpitant with life.	Здесь даже самый воздух был насыщен жизнью.
It hummed and buzzed unceasingly.	Она жужжала и гудела вокруг Белого Клыка, не умолкая ни на минуту.
Continually changing its intensity and abruptly variant in pitch, it impinged on his nerves and senses, made him nervous and restless and worried him with a perpetual imminence of happening.	Новые звуки смущали и тревожили его, заставляя все время ждать новых событий.
He watched the man-animals coming and going and moving about the camp.	Белый Клык наблюдал за людьми, которые ходили между вигвамами, исчезали, снова появлялись.
In fashion distantly resembling the way men look upon the gods they create, so looked White Fang upon the man-animals before him.	Подобно тому как человек взирает на им же сотворенных богов, Белый Клык взирал на окружающих его людей.
They were superior creatures, of a verity, gods.	Они были для него высшими существами.

To his dim comprehension they were as much wonder-workers as gods are to men.	Он видел во всех их деяниях ту же чудотворную силу, которой человек наделяет бога.
They were creatures of mastery, possessing all manner of unknown and impossible potencies, overlords of the alive and the not alive-making obey that which moved, imparting movement to that which did not move, and making life, sun-coloured and biting life, to grow out of dead moss and wood.	Они обладали непостижимым, безграничным могуществом. Они были властелинами живого и неживого мира; они держали в повиновении все, что способно двигаться, и сообщали движение неподвижным вещам; из сухого моха и палок они творили жизнь, которая больно жгла и цветом своим напоминала солнце.
They were fire-makers!	Они творили огонь!
They were gods.	Они были боги!
CHAPTER II-THE BONDAGE	ГЛАВА ВТОРАЯ. НЕВОЛЯ
The days were thronged with experience for White Fang.	Каждый новый день приносил Белому Клыку что-нибудь новое.
During the time that Kiche was tied by the stick, he ran about over all the camp, inquiring, investigating, learning.	Пока мать сидела на привязи, он бегал по всему поселку, исследуя, изучая его и набираясь опыта.
He quickly came to know much of the ways of the man-animals, but familiarity did not breed contempt.	Он быстро ознакомился с повадками человеческих существ, но такое близкое знакомство не вызвало в нем пренебрежения к ним.
The more he came to know them, the more they vindicated their superiority, the more they displayed their mysterious powers, the greater loomed their god-likeness.	Чем больше он узнавал людей, тем больше убеждался в их могуществе.
To man has been given the grief, often, of seeing his gods overthrown and his altars crumbling; but to the wolf and the wild dog that have come in to crouch at man's feet, this grief has never come.	Человек испытывает душевную боль, когда его богов ниспровергают и когда алтари, воздвигнутые его руками, рушатся, но волку и дикой собаке такая боль неведома.
Unlike man, whose gods are of the unseen and the overguessed, vapours and mists of fancy eluding the garmenture of reality, wandering wraiths of desired goodness and power, intangible out-croppings of self into the realm of spirit-unlike man, the wolf and the wild dog that have come in to the fire find their gods in the living flesh, solid to the touch, occupying earth-space and requiring time for the accomplishment of their ends and their existence.	В противоположность человеку, боги которого -это легкая дымка мечты, никогда не обретающая реальности, это призраки, наделенные добротой и силой, это взлеты его я в царство духа, -- в противоположность человеку волк и дикая собака, пригревшиеся у разведенного человеком костра, видят, что их боги облечены в плоть и кровь, что они осязаемы, занимают определенное место в пространстве и добиваются своих целей, оправдывают свое назначение в жизни, подчиняясь закону времени.
No effort of faith is necessary to believe in such a god; no effort of will can possibly induce disbelief in such a god.	Вера в таких богов дается легко, ее ничто не может поколебать.
There is no getting away from it.	От такого бога никуда не уйдешь.

There it stands, on its two hind-legs, club in hand, immensely potential, passionate and wrathful and loving, god and mystery and power all wrapped up and around by flesh that bleeds when it is torn and that is good to eat like any flesh.	Вот он стоит во весь рост, с палкой в руке -всесильный, гневный и добрый. В нем тайна и могущество, облеченные плотью, которая истекает кровью, когда ее рвут, и которая на вкус ничем не хуже любого другого мяса.
And so it was with White Fang.	Так было и с Белым Клыком.
The man-animals were gods unmistakable and unescapable.	Человеческие существа казались ему богами, несомненными и вездесущими богами.
As his mother, Kiche, had rendered her allegiance to them at the first cry of her name, so he was beginning to render his allegiance.	И он покорился им, так же как покорилась его мать Кичи, едва только она услышала свое имя из их уст.
He gave them the trail as a privilege indubitably theirs.	Он уступал им дорогу.
When they walked, he got out of their way. When they called, he came. When they threatened, he cowered down. When they commanded him to go, he went away hurriedly. For behind any wish of theirs was power to enforce that wish, power that hurt, power that expressed itself in clouts and clubs, in flying stones and stinging lashes of whips.	Когда они подзывали его -- он подходил, когда прогоняли прочь -- поспешно убегал, когда грозили -- припадал к земле, потому что за каждым их желанием была сила, которая проявлялась при помощи кулака и палки, летающих по воздуху камней и обжигающих болью ударов бича.
He belonged to them as all dogs belonged to them.	Белый Клык принадлежал людям, как принадлежали им все собаки.
His actions were theirs to command.	Его поступки зависели от их велений.
His body was theirs to maul, to stamp upon, to tolerate.	Его тело они вольны были искалечить, растоптать или пощадить.
Such was the lesson that was quickly borne in upon him. It came hard, going as it did, counter to much that was strong and dominant in his own nature; and, while he disliked it in the learning of it, unknown to himself he was learning to like it.	Этот урок Белый Клык запомнил быстро, но дался он ему не легко, -- слишком многое в его натуре восставало против того, с чем ему приходилось сталкиваться на каждом шагу. И вместе с тем незаметно для самого себя Белый Клык начинал постигать прелесть новой жизни, хотя привыкать к ней было и трудно и неприятно.
It was a placing of his destiny in another's hands, a shifting of the responsibilities of existence.	Он отдал свою судьбу в чужие руки и снял с себя всякую ответственность за собственное существование.
This in itself was compensation, for it is always easier to lean upon another than to stand alone.	Уже одно это служило ему наградой, потому что опираться на другого всегда легче, чем стоять одному.
But it did not all happen in a day, this giving over of himself, body and soul, to the man-animals.	Но все это случилось не сразу -- за один день нельзя отдаться человеку и душой и телом.
He could not immediately forego his wild heritage and his memories of the Wild.	Белый Клык не мог отречься от наследия предков, не мог забыть Северную глушь.
There were days when he crept to the edge of the forest and stood and listened to something calling him far and away.	Бывали дни, когда он выходил на опушку леса и стоял там, прислушиваясь к зовам, влекущим его вдаль.

And always he returned, restless and uncomfortable, to whimper softly and wistfully at Kiche's side and to lick her face with eager, questioning tongue.	И с таких прогулок он возвращался беспокойный, встревоженный, жалобно и тихо повизгивая, ложился рядом с Кичи и лизал ей морду своим быстрым, пытливым язычком.
White Fang learned rapidly the ways of the camp.	Белый Клык быстро изучил жизнь индейского поселка.
He knew the injustice and greediness of the older dogs when meat or fish was thrown out to be eaten.	Он узнал, как несправедливы и жадны взрослые собаки при раздаче мяса и рыбы.
He came to know that men were more just, children more cruel, and women more kindly and more likely to toss him a bit of meat or bone.	Убедился, что мужчины справедливы, дети жестоки, а женщины добры и от них скорее, чем от других, можно получить кусок мяса или кость.
And after two or three painful adventures with the mothers of part-grown puppies, he came into the knowledge that it was always good policy to let such mothers alone, to keep away from them as far as possible, and to avoid them when he saw them coming.	А после двух или трех стычек с матерями щенят Белый Клык понял, что с этими фуриями лучше не связываться, -- чем дальше от них держаться, тем будет спокойнее.
But the bane of his life was Lip-lip.	Но больше всех ему отравлял жизнь Лип-Лип.
Larger, older, and stronger, Lip-lip had selected White Fang for his special object of persecution.	Он был старше и сильнее его.
While Fang fought willingly enough, but he was outclassed.	Белый Клык не избегал драк с ним, но всегда терпел поражение.
His enemy was too big.	Такой противник был ему не по силам.
Lip-lip became a nightmare to him.	Лип-Лип преследовал свою жертву всюду.
Whenever he ventured away from his mother, the bully was sure to appear, trailing at his heels, snarling at him, picking upon him, and watchful of an opportunity, when no man-animal was near, to spring upon him and force a fight.	Стоило Белому Клыку отойти от матери, и забияка был тут как тут, ходил за ним по пятам, рычал, привязывался к нему и, если людей поблизости не было, лез в драку.
As Lip-lip invariably won, he enjoyed it hugely.	Эти стычки доставляли Лип-Липу громадное удовольствие, потому что он всегда выходил из них победителем.
It became his chief delight in life, as it became White Fang's chief torment.	Но то, что было для Лип-Липа самым большим наслаждением в жизни, приносило Белому Клыку лишь одни страдания.
But the effect upon White Fang was not to cow him.	Однако запугать Белого Клыка было не так легко.
Though he suffered most of the damage and was always defeated, his spirit remained unsubdued.	Он терпел поражение за поражением, но не смирялся.
Yet a bad effect was produced.	И все-таки эта вечная вражда начинала сказываться на нем.
He became malignant and morose.	Он стал злобным и угрюмым.
His temper had been savage by birth, but it became more savage under this unending persecution.	Свирепость была свойственна ему как волку, а бесконечные преследования еще больше ожесточали его.

The genial, playful, puppyish side of him found little expression.	То добродушное, веселое, юное, что было в нем, не находило себе выхода.
He never played and gambolled about with the other puppies of the camp. Lip-lip would not permit it.	Он никогда не играл и не возился со своими сверстниками: Лип-Лип не допускал этого.
The moment White Fang appeared near them, Lip-lip was upon him, bullying and hectoring him, or fighting with him until he had driven him away.	Стоило Белому Клыку появиться среди щенят, как Лип-Лип подлетал к нему, затевал ссору и в конце концов прогонял его прочь.
The effect of all this was to rob White Fang of much of his puppyhood and to make him in his comportment older than his age.	Вскоре почти все щенячье, что было в Белом Клыке, исчезло, и он стал казаться гораздо старше своего возраста.
Denied the outlet, through play, of his energies, he recoiled upon himself and developed his mental processes.	Лишенный возможности давать выход своей энергии в игре, он ушел в себя и стал развиваться умственно.
He became cunning; he had idle time in which to devote himself to thoughts of trickery.	В нем появилась хитрость, а времени, чтобы обдумать свои проделки, у него было достаточно.
Prevented from obtaining his share of meat and fish when a general feed was given to the camp-dogs, he became a clever thief.	Так как ему мешали получать свою долю мяса и рыбы во время общей кормежки собак, он сделался ловким вором.
He had to forage for himself, and he foraged well, though he was oft-times a plague to the squaws in consequence.	Приходилось самому заботиться о себе, и Белый Клык ухитрялся промышлять еду так искусно, что стал настоящим бичом для индианок.
He learned to sneak about camp, to be crafty, to know what was going on everywhere, to see and to hear everything and to reason accordingly, and successfully to devise ways and means of avoiding his implacable persecutor.	Он шнырял по всему поселку, знал, где что происходит, все видел и слышал, применялся к обстоятельствам и всячески избегал встреч со своим заклятым врагом.
It was early in the days of his persecution that he played his first really big crafty game and got there from his first taste of revenge.	Еще в первые дни своей жизни в поселке Белый Клык сыграл злую шутку с Лип-Липом и вкусил сладость мести.
As Kiche, when with the wolves, had lured out to destruction dogs from the camps of men, so White Fang, in manner somewhat similar, lured Lip-lip into Kiche's avenging jaws.	Он заманил его прямо в пасть свирепой Кичи примерно тем же способом, каким она когда-то заманивала собак и уводила их от людской стоянки на съедение волкам.
Retreating before Lip-lip, White Fang made an indirect flight that led in and out and around the various tepees of the camp.	Спасаясь от Лип-Липа, Белый Клык побежал не напрямик, а стал кружить между вигвамами.
He was a good runner, swifter than any puppy of his size, and swifter than Lip-lip.	Бегал он хорошо, быстрее любого щенка его возраста и быстрее самого Лип-Липа.
But he did not run his best in this chase. He barely held his own, one leap ahead of his pursuer.	Но на этот раз он не особенно торопился и подпустил своего преследователя на расстояние всего только одного прыжка от себя.
Lip-lip, excited by the chase and by the persistent nearness of his victim, forgot caution and locality.	Возбужденный погоней и близостью жертвы, ЛипЛип оставил всякую осторожность и забыл, где находится.
When he remembered locality, it was too late.	Когда он вспомнил об этом, было уже поздно.

Dashing at top speed around a tepee, he ran full tilt into Kiche lying at the end of her stick.	На всем бегу обогнув вигвам, он с размаху налетел прямо на Кичи, лежавшую на привязи.
He gave one yelp of consternation, and then her punishing jaws closed upon him.	Лип-Лип взвыл от ужаса.
She was tied, but he could not get away from her easily.	Хоть Кичи и была привязана, но отделаться от нее оказалось не так-то легко.
She rolled him off his legs so that he could not run, while she repeatedly ripped and slashed him with her fangs.	Она сбила его с ног, чтобы он не мог убежать, и впилась в него зубами.
When at last he succeeded in rolling clear of her, he crawled to his feet, badly dishevelled, hurt both in body and in spirit.	Откатившись наконец от волчицы в сторону, ЛипЛип с трудом поднялся, весь взлохмаченный, побитый и телесно и морально.
His hair was standing out all over him in tufts where her teeth had mauled.	Шерсть на нем торчала клочьями в тех местах, где по ней прошлись зубы Кичи.
He stood where he had arisen, opened his mouth, and broke out the long, heart-broken puppy wail.	Он раскрыл пасть и разразился протяжным, душераздирающим щенячьим воем.
But even this he was not allowed to complete.	Но Белый Клык не дал ему даже повыть как следует.
In the middle of it, White Fang, rushing in, sank his teeth into Lip-lip's hind leg.	Он кинулся на своего врага и рванул его за заднюю ногу.
There was no fight left in Lip-lip, and he ran away shamelessly, his victim hot on his heels and worrying him all the way back to his own tepee.	Куда девалась былая воинственность щенка! Лип-Лип пустился наутек, а его жертва гналась за ним по пятам и не отстала до тех пор, пока ее мучитель не добежал до своего вигвама.
Here the squaws came to his aid, and White Fang, transformed into a raging demon, was finally driven off only by a fusillade of stones.	Тут на выручку Лип-Липу подоспели индианки, и Белый Клык, превратившийся в разъяренного дьявола, отступил только под градом сыпавшихся на него камней.
Came the day when Grey Beaver, deciding that the liability of her running away was past, released Kiche.	Настал день, когда Серый Бобр отвязал Кичи, решив, что теперь она уже не убежит.
White Fang was delighted with his mother's freedom.	Белый Клык ликовал, видя мать на свободе.
He accompanied her joyfully about the camp; and, so long as he remained close by her side, Lip-lip kept a respectful distance.	Он с радостью отправился бродить с ней по всему поселку и, пока Кичи была близко, Лип-Лип держался от Белого Клыка на почтительном расстоянии.
White-Fang even bristled up to him and walked stiff-legged, but Lip-lip ignored the challenge.	Белый Клык даже ощетинивался и подходил к нему с воинственным видом, но Лип-Лип не принимал вызова.
He was no fool himself, and whatever vengeance he desired to wreak, he could wait until he caught White Fang alone.	Он был неглуп и решил подождать с отмщением до тех пор, пока не встретится с Белым Клыком один на один.
Later on that day, Kiche and White Fang strayed into the edge of the woods next to the camp.	В тот же день Кичи и Белый Клык вышли на опушку леса неподалеку от поселка.

He had led his mother there, step by step, and now when she stopped, he tried to inveigle her farther.	Белый Клык постепенно, шаг за шагом, уводил туда мать, и, когда она остановилась на опушке, он попробовал завлечь ее дальше.
The stream, the lair, and the quiet woods were calling to him, and he wanted her to come.	Ручей, логовище и спокойный лес манили к себе Белого Клыка, и ему хотелось, чтобы мать ушла вместе с ним.
He ran on a few steps, stopped, and looked back.	Он отбежал на несколько шагов, остановился и посмотрел на нее.
She had not moved.	Она стояла не двигаясь.
He whined pleadingly, and scurried playfully in and out of the underbrush. He ran back to her, licked her face, and ran on again.	Белый Клык жалобно заскулил и, играя, стал бегать среди кустов, потом вернулся, лизнул мать в морду и снова отбежал.
And still she did not move.	Но она продолжала стоять на месте.
He stopped and regarded her, all of an intentness and eagerness, physically expressed, that slowly faded out of him as she turned her head and gazed back at the camp.	Белый Клык смотрел на нее, и казалось, что настойчивость и нетерпение вселились вдруг в волчонка и затем медленно покинули его, когда Кичи повернула голову и посмотрела на поселок.
There was something calling to him out there in the open.	Даль звала Белого Клыка.
His mother heard it too.	И мать слышала этот зов.
But she heard also that other and louder call, the call of the fire and of man-the call which has been given alone of all animals to the wolf to answer, to the wolf and the wild-dog, who are brothers.	Но еще яснее она слышала зов огня и человека, зов, на который из всех зверей откликается только волк -- волк и дикая собака, ибо они братья.
Kiche turned and slowly trotted back toward camp.	Кичи повернулась и медленно, рысцой побежала обратно.
Stronger than the physical restraint of the stick was the clutch of the camp upon her.	Поселок держал ее в своей власти крепче всякой привязи.
Unseen and occultly, the gods still gripped with their power and would not let her go.	Невидимыми, таинственными путями боги завладели волчицей и не отпускали ее от себя.
White Fang sat down in the shadow of a birch and whimpered softly.	Белый Клык сел в тени березы и тихо заскулил.
There was a strong smell of pine, and subtle wood fragrances filled the air, reminding him of his old life of freedom before the days of his bondage.	Пахло сосной, нежные лесные ароматы наполняли воздух, напоминая Белому Клыку о прежней вольной жизни, на смену которой пришла неволя.
But he was still only a part-grown puppy, and stronger than the call either of man or of the Wild was the call of his mother.	Но Белый Клык был всего-навсего щенком, и зов матери доносился до него яснее, чем зов Северной глуши или человека.
All the hours of his short life he had depended upon her.	Он привык полагаться на нее во всем.
The time was yet to come for independence.	Независимость была еще впереди.

So he arose and trotted forlornly back to camp, pausing once, and twice, to sit down and whimper and to listen to the call that still sounded in the depths of the forest.	Белый Клык встал и грустно поплелся в поселок, но по дороге раза два остановился и поскулил, прислушиваясь к зову, который все еще летел из лесной чащи.
In the Wild the time of a mother with her young is short; but under the dominion of man it is sometimes even shorter.	В Северной глуши мать и детеныш недолго живут друг подле друга, но люди часто сокращают и этот короткий срок.
Thus it was with White Fang.	Так было и с Белым Клыком.
Grey Beaver was in the debt of Three Eagles.	Серый Бобр задолжал другому индейцу, которого звали Три Орла.
Three Eagles was going away on a trip up the Mackenzie to the Great Slave Lake.	А Три Орла уходил вверх по реке Маккензи на Большое Невольничье озеро.
A strip of scarlet cloth, a bearskin, twenty cartridges, and Kiche, went to pay the debt.	Кусок красной материи, медвежья шкура, двадцать патронов и Кичи пошли в уплату долга.
White Fang saw his mother taken aboard Three Eagles' canoe, and tried to follow her.	Белый Клык увидел, как Три Орла взял его мать к себе в пирогу, и хотел последовать за ней.
A blow from Three Eagles knocked him backward to the land.	Ударом кулака Три Орла отбросил его обратно на берег.
The canoe shoved off.	Пирога отчалила.
He sprang into the water and swam after it, deaf to the sharp cries of Grey Beaver to return.	Белый Клык прыгнул в воду и поплыл за ней, не обращая внимания на крики Серого Бобра.
Even a man-animal, a god, White Fang ignored, such was the terror he was in of losing his mother.	Белый Клык не внял даже голосу человека -так боялся он разлуки с матерью.
But gods are accustomed to being obeyed, and Grey Beaver wrathfully launched a canoe in pursuit.	Но боги привыкли, чтобы им повиновались, и разгневанный Серый Бобр, спустив на воду пирогу, поплыл вдогонку за Белым Клыком.
When he overtook White Fang, he reached down and by the nape of the neck lifted him clear of the water. He did not deposit him at once in the bottom of the canoe. Holding him suspended with one hand, with the other hand he proceeded to give him a beating.	Настигнув беглеца, он вытащил его за загривок из воды и, держа в левой руке, задал ему хорошую трепку.
And it was a beating.	Белому Клыку попало как следует.
His hand was heavy. Every blow was shrewd to hurt; and he delivered a multitude of blows.	Рука у индейца была тяжелая, удары были рассчитаны точно и сыпались один за другим.
Impelled by the blows that rained upon him, now from this side, now from that, White Fang swung back and forth like an erratic and jerky pendulum.	Под градом этих ударов Белый Клык болтался из стороны в сторону, как испортившийся маятник.
Varying were the emotions that surged through him.	Самые разнообразные чувства волновали его.
At first, he had known surprise. Then came a momentary fear, when he yelped several times to the impact of the hand.	Сначала он удивился, потом на него напал страх, и он начал взвизгивать от каждого удара.
But this was quickly followed by anger.	Но страх вскоре сменился злобой.
His free nature asserted itself, and he showed his teeth and snarled fearlessly in the face of the wrathful god.	Свободолюбивая натура заявила о себе -- Белый Клык оскалил зубы и бесстрашно зарычал прямо в лицо разгневанному божеству.

This but served to make the god more wrathful.	Божество разгневалось еще больше.
The blows came faster, heavier, more shrewd to hurt.	Удары посыпались чаще, стали тяжелее и больнее.
Grey Beaver continued to beat, White Fang continued to snarl.	Серый Бобр не переставал бить Белого Клыка, Белый Клык не переставал рычать.
But this could not last for ever. One or the other must give over, and that one was White Fang.	Но это не могло продолжаться вечно, кто-то должен был уступить, и уступил Белый Клык.
Fear surged through him again.	Страх снова овладел им.
For the first time he was being really man-handled.	В первый раз в жизни человек бил его по-настоящему.
The occasional blows of sticks and stones he had previously experienced were as caresses compared with this.	Случайные удары палкой или камнем казались лаской по сравнению с тем, что ему пришлось испытать сейчас.
He broke down and began to cry and yelp.	Белый Клык сдался и начал визжать и выть.
For a time each blow brought a yelp from him; but fear passed into terror, until finally his yelps were voiced in unbroken succession, unconnected with the rhythm of the punishment.	Сначала он взвизгивал от каждого удара, но скоро страх его перешел в ужас, и визги сменились непрерывным воем, не совпадающим с ритмом побоев.
At last Grey Beaver withheld his hand.	Наконец, Серый Бобр опустил правую руку.
White Fang, hanging limply, continued to cry.	Белый Клык продолжал выть, повиснув в воздухе, как тряпка.
This seemed to satisfy his master, who flung him down roughly in the bottom of the canoe.	Хозяин, по-видимому, остался доволен этим и швырнул его на дно пироги.
In the meantime the canoe had drifted down the stream.	Тем временем пирогу отнесло вниз по течению.
Grey Beaver picked up the paddle.	Серый Бобр взялся за весло.
White Fang was in his way.	Белый Клык мешал ему грести.
He spurned him savagely with his foot.	Серый Бобр злобно толкнул его ногой.
In that moment White Fang's free nature flashed forth again, and he sank his teeth into the moccasined foot.	В этот миг свободолюбие снова дало себя знать в Белом Клыке, и он впился зубами в ногу, обутую в мокасин.
The beating that had gone before was as nothing compared with the beating he now received.	Предыдущая трепка была ничто в сравнении с той, которую ему пришлось вынести.
Grey Beaver's wrath was terrible; likewise was White Fang's fright.	Г нев Серого Бобра был страшен, и Белого Клыка обуял ужас.
Not only the hand, but the hard wooden paddle was used upon him; and he was bruised and sore in all his small body when he was again flung down in the canoe.	На этот раз Серый Бобр пустил в ход тяжелое весло, и, когда Белый Клык очутился на дне пироги, на всем его маленьком теле не было ни одного живого места.
Again, and this time with purpose, did Grey Beaver kick him.	Серый Бобр еще раз ударил его ногой.
White Fang did not repeat his attack on the foot.	Белый Клык не бросился на эту ногу.

He had learned another lesson of his bondage. Never, no matter what the circumstance, must he dare to bite the god who was lord and master over him; the body of the lord and master was sacred, not to be defiled by the teeth of such as he.	Неволя преподала ему еще один урок: никогда, ни при каких обстоятельствах, нельзя кусать бога -- твоего хозяина и повелителя; тело бога священно, и зубы таких, как Белый Клык, не смеют осквернять его.
That was evidently the crime of crimes, the one offence there was no condoning nor overlooking.	Это считалось, очевидно, самой страшной обидой, самым страшным проступком, за который не было ни пощады, ни снисхождения.
When the canoe touched the shore, White Fang lay whimpering and motionless, waiting the will of Grey Beaver.	Пирога причалила к берегу, но Белый Клык не шевельнулся и продолжал лежать, повизгивая и дожидаясь, когда Серый Бобр изъявит свою волю.
It was Grey Beaver's will that he should go ashore, for ashore he was flung, striking heavily on his side and hurting his bruises afresh.	Серый Бобр пожелал, чтобы Белый Клык вышел из пироги, и швырнул его на берег так, что тот со всего размаху ударился боком о землю.
He crawled tremblingly to his feet and stood whimpering.	Дрожа всем телом. Белый Клык встал и заскулил.
Lip-lip, who had watched the whole proceeding from the bank, now rushed upon him, knocking him over and sinking his teeth into him.	Лип-Лип, который наблюдал за происходящим с берега, кинулся, сшиб его с ног и впился в него зубами.
White Fang was too helpless to defend himself, and it would have gone hard with him had not Grey Beaver's foot shot out, lifting Lip-lip into the air with its violence so that he smashed down to earth a dozen feet away.	Белый Клык был слишком беспомощен и не мог защищаться, и ему бы несдобровать, если бы Серый Бобр не ударил Лип-Липа ногой так, что тот взлетел высоко в воздух и шлепнулся на землю далеко от Белого Клыка.
This was the man-animal's justice; and even then, in his own pitiable plight, White Fang experienced a little grateful thrill.	Такова была человеческая справедливость, и Белый Клык, несмотря на боль и страх, не мог не почувствовать признательность к человеку.
At Grey Beaver's heels he limped obediently through the village to the tepee.	Он послушно поплелся за Серым Бобром через весь поселок к его вигваму.
And so it came that White Fang learned that the right to punish was something the gods reserved for themselves and denied to the lesser creatures under them.	И с того дня Белый Клык запомнил, что право наказывать боги оставляют за собой, а животных, подвластных им, этого права лишают.
That night, when all was still, White Fang remembered his mother and sorrowed for her.	В ту же ночь, когда в поселке все стихло. Белый Клык вспомнил мать и загрустил.
He sorrowed too loudly and woke up Grey Beaver, who beat him.	Но грустил он так громко, что разбудил Серого Бобра, и тот побил его.
After that he mourned gently when the gods were around. But sometimes, straying off to the edge of the woods by himself, he gave vent to his grief, and cried it out with loud whimperings and wailings.	После этого в присутствии богов он тосковал молча и давал волю своему горю тогда, когда выходил один на опушку леса.
It was during this period that he might have harkened to the memories of the lair and the stream and run back to the Wild. But the memory of his mother held him.	В эти дни Белый Клык мог бы внять голосу прошлого, который звал его обратно к пещере и ручью, но память о матери удерживала его на месте.
As the hunting man-animals went out and came back, so she would come back to the village some time.	Может быть, она вернется в поселок, как возвращаются люди после охоты.

So he remained in his bondage waiting for her.	И Белый Клык оставался в неволе, поджидая Кичи.
But it was not altogether an unhappy bondage.	Подневольная жизнь не так уж тяготила Белого Клыка.
There was much to interest him.	Многое в ней его интересовало.
Something was always happening.	События в поселке следовали одно за другим.
There was no end to the strange things these gods did, and he was always curious to see.	Странным поступкам, которые совершали боги, не было конца, а Белый Клык всегда отличался любопытством.
Besides, he was learning how to get along with Grey Beaver.	Кроме того, он научился ладить с Серым Бобром.
Obedience, rigid, undeviating obedience, was what was exacted of him; and in return he escaped beatings and his existence was tolerated.	Послушание, строгое, неукоснительное послушание требовалось от Белого Клыка, и, усвоив это, он не вызывал гнева у людей и избегал побоев.
Nay, Grey Beaver himself sometimes tossed him a piece of meat, and defended him against the other dogs in the eating of it.	А иногда случалось даже, что Серый Бобр сам швырял Белому Клыку кусок мяса и, пока тот ел, не подпускал к нему других собак.
And such a piece of meat was of value.	И такому куску не было цены.
It was worth more, in some strange way, then a dozen pieces of meat from the hand of a squaw.	Он один был почему-то дороже, чем десяток кусков, полученных из рук женщин.
Grey Beaver never petted nor caressed.	Серый Бобр ни разу не погладил и не приласкал Белого Клыка.
Perhaps it was the weight of his hand, perhaps his justice, perhaps the sheer power of him, and perhaps it was all these things that influenced White Fang; for a certain tie of attachment was forming between him and his surly lord.	И, может быть, его тяжелый кулак, может быть, его справедливость и могущество или все это вместе влияло на Белого Клыка, но в нем начинала зарождаться привязанность к угрюмому хозяину.
Insidiously, and by remote ways, as well as by the power of stick and stone and clout of hand, were the shackles of White Fang's bondage being riveted upon him.	Какие-то предательские силы незаметно опутывали Белого Клыка узами неволи, и действовали они так же безошибочно, как палка или удар кулаком.
The qualities in his kind that in the beginning made it possible for them to come in to the fires of men, were qualities capable of development.	Инстинкт, который издавна гонит волков к костру человека, развивается быстро.
They were developing in him, and the camp-life, replete with misery as it was, was secretly endearing itself to him all the time.	Развивался он и в Белом Клыке. И хотя его теперешняя жизнь была полна горестей, поселок становился ему все дороже и дороже.
But White Fang was unaware of it.	Но сам он не подозревал этого.
He knew only grief for the loss of Kiche, hope for her return, and a hungry yearning for the free life that had been his.	Он чувствовал только тоску по Кичи, надеялся на ее возвращение и жадно тянулся к прежней свободной жизни.
CHAPTER III-THE OUTCAST	ГЛАВА ТРЕТЬЯ. ОТЩЕПЕНЕЦ

Lip-lip continued so to darken his days that White Fang became wickeder and more ferocious than it was his natural right to be.	Тип-Лип до такой степени отравлял жизнь Белому Клыку, что тот становился злее и свирепее, чем это полагалось ему от природы.
Savageness was a part of his make-up, but the savageness thus developed exceeded his make-up.	Свирепость была свойственна его нраву, но теперь она перешла всякие границы.
He acquired a reputation for wickedness amongst the man-animals themselves.	Он был известен своей злобой даже людям.
Wherever there was trouble and uproar in camp, fighting and squabbling or the outcry of a squaw over a bit of stolen meat, they were sure to find White Fang mixed up in it and usually at the bottom of it.	Каждый раз, когда в поселке слышался лай, собачья грызня или женщины поднимали крик из-за украденного куска мяса, никто не сомневался, что виновником всего этого был Белый Клык.
They did not bother to look after the causes of his conduct.	Люди не старались разобраться в причинах такого поведения.
They saw only the effects, and the effects were bad.	Они видели только следствия, и следствия эти были дурные.
He was a sneak and a thief, a mischief-maker, a fomenter of trouble; and irate squaws told him to his face, the while he eyed them alert and ready to dodge any quick-flung missile, that he was a wolf and worthless and bound to come to an evil end.	Белый Клык слыл пронырой, вором и зачинщиком всех драк; разгневанные индианки обзывали его волком, предрекали ему плохой конец, а он, слушая все это, зорко следил за ними и каждую минуту готов был увернуться от удара палкой или камнем.
He found himself an outcast in the midst of the populous camp.	Белый Клык чувствовал себя отщепенцем среди обитателей поселка.
All the young dogs followed Lip-lip's lead.	Все молодые собаки следовали примеру Лип-Липа.
There was a difference between White Fang and them.	Между ними и Белым Клыком было какое-то различие.
Perhaps they sensed his wild-wood breed, and instinctively felt for him the enmity that the domestic dog feels for the wolf.	Может быть, собаки чуяли в нем другую породу и питали к нему инстинктивную вражду, которая всегда возникает между домашней собакой и волком.
But be that as it may, they joined with Lip-lip in the persecution.	Как бы то ни было, но они присоединились к Лип-Липу.
And, once declared against him, they found good reason to continue declared against him.	И, объявив Белому Клыку войну, собаки имели достаточно поводов, чтобы не прекращать ее.
One and all, from time to time, they felt his teeth; and to his credit, he gave more than he received.	Все они до одной познакомились с его острыми зубами, и, надо отдать ему справедливость, он воздавал своим врагам сторицей.
Many of them he could whip in single fight; but single fight was denied him.	Многих собак он мог бы одолеть один на один, но такой возможности не представлялось.
The beginning of such a fight was a signal for all the young dogs in camp to come running and pitch upon him.	Начало каждой драки служило сигналом для всех молодых собак, они сбегались со всего поселка и набрасывались на Белого Клыка.

Out of this pack-persecution he learned two important things: how to take care of himself in a mass-fight against him-and how, on a single dog, to inflict the greatest amount of damage in the briefest space of time.	Вражда с собачьей сворой научила его двум важным вещам: отбиваться сразу от всей стаи и, имея дело с одним противником, наносить ему возможно большее количество ран в кратчайший срок.
To keep one's feet in the midst of the hostile mass meant life, and this he learnt well.	Не упасть, устоять среди осаждающих его со всех сторон врагов -- значило сохранить жизнь, и Белый Клык постиг эту науку в совершенстве.
He became cat-like in his ability to stay on his feet.	Он умел держаться на ногах не хуже кошки.
Even grown dogs might hurtle him backward or sideways with the impact of their heavy bodies; and backward or sideways he would go, in the air or sliding on the ground, but always with his legs under him and his feet downward to the mother earth.	Даже взрослые собаки могли сколько угодно теснить его, -- Белый Клык подавался назад, подскакивал, ускользал в сторону, и все же ноги не изменяли ему и твердо стояли на земле.
When dogs fight, there are usually preliminaries to the actual combat-snarlings and bristlings and stiff-legged struttings.	Перед каждой дракой собаки обычно соблюдают некий ритуал: рычат, прохаживаются друг перед другом, шерсть у них встает дыбом.
But White Fang learned to omit these preliminaries.	Белый Клык обходился без этого.
Delay meant the coming against him of all the young dogs.	Всякая задержка грозила появлением всей собачьей стаи.
He must do his work quickly and get away.	Дело надо делать быстро, а затем удирать.
So he learnt to give no warning of his intention.	И Белый Клык не показывал своих намерений.
He rushed in and snapped and slashed on the instant, without notice, before his foe could prepare to meet him.	Он кидался в драку без всякого предупреждения и начинал кусать и рвать своего противника, не дожидаясь, пока тот приготовится.
Thus he learned how to inflict quick and severe damage.	Таким образом, он научился наносить собакам тяжелые раны.
Also he learned the value of surprise. A dog, taken off its guard, its shoulder slashed open or its ear ripped in ribbons before it knew what was happening, was a dog half whipped.	Кроме того. Белый Клык понял, что важно застать врага врасплох, надо напасть неожиданно, распороть ему плечо, изорвать в клочья ухо, прежде чем он опомнится, -- и тогда дело наполовину сделано.
Furthermore, it was remarkably easy to overthrow a dog taken by surprise; while a dog, thus overthrown, invariably exposed for a moment the soft underside of its neck-the vulnerable point at which to strike for its life.	Он убедился, что собаку, застигнутую врасплох, ничего не стоит сбить с ног, а тогда самое уязвимое место у нее на шее будет незащищенным.
White Fang knew this point.	Белый Клык знал, где находится это место.
It was a knowledge bequeathed to him directly from the hunting generation of wolves.	Знание это досталось ему по наследству от многих поколений волков.
So it was that White Fang's method when he took the offensive, was: first to find a young dog alone; second, to surprise it and knock it off its feet; and third, to drive in with his teeth at the soft throat.	И, нападая, он придерживался такой тактики: во-первых, подстерегал собаку, когда она была одна; во-вторых, налетал на нее неожиданно и сбивал с ног; и, в-третьих, вцеплялся ей в горло.

Being but partly grown his jaws had not yet become large enough nor strong enough to make his throat-attack deadly; but many a young dog went around camp with a lacerated throat in token of White Fang's intention.	Белый Клык был еще молод, и его неокрепшие челюсти не могли наносить смертельных ударов, но все же не один щенок бегал по поселку со следами его зубов на шее.
And one day, catching one of his enemies alone on the edge of the woods, he managed, by repeatedly overthrowing him and attacking the throat, to cut the great vein and let out the life.	И как-то раз, поймав одного из своих врагов на опушке леса, он все же ухитрился перекусить ему горло и выпустил из него дух.
There was a great row that night.	В тот вечер поселок заволновался.
He had been observed, the news had been carried to the dead dog's master, the squaws remembered all the instances of stolen meat, and Grey Beaver was beset by many angry voices.	Его проделку заметили, весть о ней дошла до хозяина издохшей собаки, женщины припомнили Белому Клыку все его кражи, и около жилища Серого Бобра собралась толпа народу.
But he resolutely held the door of his tepee, inside which he had placed the culprit, and refused to permit the vengeance for which his tribespeople clamoured.	Но он решительно закрыл вход в вигвам, где отсиживался преступник, и отказался выдать его своим соплеменникам.
White Fang became hated by man and dog.	Белого Клыка возненавидели и люди и собаки.
During this period of his development he never knew a moment's security.	Он не знал ни минуты покоя.
The tooth of every dog was against him, the hand of every man.	Каждая собака скалила на него зубы, каждый человек на него замахивался.
He was greeted with snarls by his kind, with curses and stones by his gods.	Сородичи встречали его рычанием, боги -проклятиями и камнями.
He lived tensely. He was always keyed up, alert for attack, wary of being attacked, with an eye for sudden and unexpected missiles, prepared to act precipitately and coolly, to leap in with a flash of teeth, or to leap away with a menacing snarl.	Он держался все время начеку, каждую минуту был готов напасть, отразить нападение или увернуться от удара. Он действовал стремительно и хладнокровно: сверкнув клыками, кидался на противника или с грозным рычанием отскакивал назад.
As for snarling he could snarl more terribly than any dog, young or old, in camp.	Что до рычания, то рычать он умел пострашнее собак -- и старых и молодых.
The intent of the snarl is to warn or frighten, and judgment is required to know when it should be used.	Цель рычания -- предостеречь или испугать врага; и надо хорошо разбираться в том, когда и при каких обстоятельствах следует пускать в ход такое средство.
White Fang knew how to make it and when to make it.	И Белый Клык знал это.
Into his snarl he incorporated all that was vicious, malignant, and horrible.	В свое рычание он вкладывал всю ярость и злобу, все, чем только мог устрашить врага.
With nose serrulated by continuous spasms, hair bristling in recurrent waves, tongue whipping out like a red snake and whipping back again, ears flattened down, eyes gleaming hatred, lips wrinkled back, and fangs exposed and dripping, he could compel a pause on the part of almost any assailant.	Вздрагивающие ноздри, вставшая дыбом шерсть, язык, красной змейкой извивающийся между зубами, прижатые уши, горящие ненавистью глаза, подергивающиеся губы, оскаленные клыки заставляли призадуматься многих собак.

A temporary pause, when taken off his guard, gave him the vital moment in which to think and determine his action.	Когда Белого Клыка застигали врасплох, ему было достаточно секунды, чтобы обдумать план действий.
But often a pause so gained lengthened out until it evolved into a complete cessation from the attack. And before more than one of the grown dogs White Fang's snarl enabled him to beat an honourable retreat.	Но часто пауза эта затягивалась, противник отказывался от драки, и рычание Белого Клыка сплошь и рядом давало ему возможность отступить с почетом даже при стычках со взрослыми собаками.
An outcast himself from the pack of the part-grown dogs, his sanguinary methods and remarkable efficiency made the pack pay for its persecution of him.	Изгнав Белого Клыка из стаи, объявив ему войну, молодые собаки тем самым поставили себя лицом к лицу с его злобой, ловкостью и силой.
Not permitted himself to run with the pack, the curious state of affairs obtained that no member of the pack could run outside the pack.	Дело обернулось так, что теперь враги Белого Клыка и сами ни на шаг не могли отойти от стаи.
White Fang would not permit it.	Он не допускал этого.
What of his bushwhacking and waylaying tactics, the young dogs were afraid to run by themselves.	Молодые собаки каждую минуту ждали его нападения и не решались бегать поодиночке.
With the exception of Lip-lip, they were compelled to hunch together for mutual protection against the terrible enemy they had made.	Всем им, за исключением Лип-Липа, приходилось держаться стаей, чтобы общими усилиями отбиваться от своего грозного противника.
A puppy alone by the river bank meant a puppy dead or a puppy that aroused the camp with its shrill pain and terror as it fled back from the wolf-cub that had waylaid it.	Отправляясь в одиночестве к реке, щенок или шел на верную смерть, или оглашал весь поселок пронзительным визгом, улепетывая от выскочившего из засады волчонка.
But White Fang's reprisals did not cease, even when the young dogs had learned thoroughly that they must stay together.	Но Белый Клык продолжал мстить собакам даже после того, как они запомнили раз и навсегда, что им надо держаться всем вместе.
He attacked them when he caught them alone, and they attacked him when they were bunched.	Он нападал на собак, заставая их поодиночке; они нападали на него всей сворой.
The sight of him was sufficient to start them rushing after him, at which times his swiftness usually carried him into safety.	Стоило собакам завидеть Белого Клыка, как они дружно кидались за ним в погоню, и в таких случаях его спасали только быстрые ноги.
But woe the dog that outran his fellows in such pursuit!	Но горе тому псу, который, увлекшись, обгонял своих товарищей!
White Fang had learned to turn suddenly upon the pursuer that was ahead of the pack and thoroughly to rip him up before the pack could arrive.	Белый Клык на всем ходу поворачивался к преследователю, несущемуся впереди стаи, и бросался на него.
This occurred with great frequency, for, once in full cry, the dogs were prone to forget themselves in the excitement of the chase, while White Fang never forgot himself.	Это случалось часто, потому что возбужденные погоней собаки забывали обо всем на свете, а Белый Клык всегда сохранял хладнокровие.
Stealing backward glances as he ran, he was always ready to whirl around and down the overzealous pursuer that outran his fellows.	То и дело оглядываясь назад, он готов был в любую "минуту сделать на всем бегу крутой поворот и кинуться на слишком рьяного преследователя, отделившегося от своих товарищей.

Young dogs are bound to play, and out of the exigencies of the situation they realised their play in this mimic warfare.	В молодых собаках живет непреодолимая потребность играть, и враги Белого Клыка удовлетворяли эту потребность, превращая войну с ним в увлекательную забаву.
Thus it was that the hunt of White Fang became their chief game-a deadly game, withal, and at all times a serious game.	Охота за волчонком стала для них самым любимым развлечением -- правда, развлечением не шуточным и подчас смертельно опасным.
He, on the other hand, being the fastest-footed, was unafraid to venture anywhere.	А Белый Клык, с которым никто из собак не мог сравниться быстротой ног, в свою очередь, не останавливался перед риском.
During the period that he waited vainly for his mother to come back, he led the pack many a wild chase through the adjacent woods.	В те дни, когда надежда на возвращение Кичи еще не покидала Белого Клыка, он часто заманивал собачью стаю в соседний лес.
But the pack invariably lost him.	Но собакам не удавалось догнать его там.
Its noise and outcry warned him of its presence, while he ran alone, velvet-footed, silently, a moving shadow among the trees after the manner of his father and mother before him.	По тявканью и вою Белый Клык определял, где они находятся; сам же он бежал молча, тенью скользя между деревьями, как это делали его отец и мать.
Further he was more directly connected with the Wild than they; and he knew more of its secrets and stratagems.	Кроме того, связь его с Северной глушью была теснее, чем у собак; он лучше понимал все ее тайны и хитрости.
A favourite trick of his was to lose his trail in running water and then lie quietly in a near-by thicket while their baffled cries arose around him.	Чаще всего Белый Клык прибегал к такой уловке: переплывал ручей, запутывал свои следы и спокойно отлеживался где-нибудь в лесных зарослях, прислушиваясь к лаю потерявших его преследователей.
Hated by his kind and by mankind, indomitable, perpetually warred upon and himself waging perpetual war, his development was rapid and one-sided.	Вызывая и у своих собратьев и у людей только одну ненависть и вечно враждуя со всеми. Белый Клык развивался быстро, но односторонне.
This was no soil for kindliness and affection to blossom in.	При такой жизни в нем не могли зародиться ни добрые чувства, ни потребность в ласке.
Of such things he had not the faintest glimmering.	Обо всем этом он не имел ни малейшего понятия.
The code he learned was to obey the strong and to oppress the weak.	Повинуйся сильному, угнетай слабого -- вот закон, который руководил им.
Grey Beaver was a god, and strong. Therefore White Fang obeyed him.	Серый Бобр -- божество, он наделен силой, поэтому Белый Клык повиновался ему.
But the dog younger or smaller than himself was weak, a thing to be destroyed.	Но собаки -- те, которые моложе и меньше его ростом, слабы, и их надо уничтожать.
His development was in the direction of power. In order to face the constant danger of hurt and even of destruction, his predatory and protective faculties were unduly developed.	В Белом Клыке развивались все те качества, которые помогали ему противостоять опасности, часто грозившей его жизни. Стальные мускулы выступали на его худом, гибком теле, как веревки.

He became quicker of movement than the other dogs, swifter of foot, craftier, deadlier, more lithe, more lean with ironlike muscle and sinew, more enduring, more cruel, more ferocious, and more intelligent.	В проворстве и хитрости с ним не мог сравниться никто; он бегал быстрее, был беспощаднее в драках, выносливее, злее, ожесточеннее и умнее всех остальных собак.
He had to become all these things, else he would not have held his own nor survive the hostile environment in which he found himself.	Белый Клык должен был стать таким, иначе он не уцелел бы в той враждебной среде, в которую привела его жизнь.
CHAPTER IV-THE TRAIL OF THE GODS	ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ. ПОГОНЯ ЗА БОГАМИ
In the fall of the year, when the days were shortening and the bite of the frost was coming into the air, White Fang got his chance for liberty.	Осенью, когда дни стали короче и в воздухе уже чувствовалось приближение холодов, Белому Клыку представился случай вырваться на свободу.
For several days there had been a great hubbub in the village.	Уже несколько дней в поселке царила суматоха.
The summer camp was being dismantled, and the tribe, bag and baggage, was preparing to go off to the fall hunting.	Индейцы разбирали летние вигвамы и готовились выйти на осеннюю охоту.
White Fang watched it all with eager eyes, and when the tepees began to come down and the canoes were loading at the bank, he understood.	Белый Клык зорко следил за этими приготовлениями, и, когда вигвамы были разобраны, а вещи погружены в пироги, он понял все.
Already the canoes were departing, and some had disappeared down the river.	Пироги одна за другой начали отчаливать от берега, и часть их уже скрылась из виду.
Quite deliberately he determined to stay behind. He waited his opportunity to slink out of camp to the woods.	Белый Клык решил остаться и при первой же возможности улизнул из поселка в лес.
Here, in the running stream where ice was beginning to form, he hid his trail.	Переплыв ручей, который уже затягивался льдом, он запутал свои следы.
Then he crawled into the heart of a dense thicket and waited.	Потом забрался поглубже в чащу и стал ждать.
The time passed by, and he slept intermittently for hours.	Время шло. Он успел несколько раз заснуть, проснуться и снова заснуть.
Then he was aroused by Grey Beaver's voice calling him by name.	Его разбудил голос Серого Бобра.
There were other voices. White Fang could hear Grey Beaver's squaw taking part in the search, and Mit-sah, who was Grey Beaver's son.	Потом послышались и другие голоса -- жены хозяина, принимавшей участие в поисках, и Мит-Са -- сына Серого Бобра.
White Fang trembled with fear, and though the impulse came to crawl out of his hiding-place, he resisted it.	Белый Клык задрожал от страха, услышав свою кличку, но устоял и не вышел из лесу, хотя что-то подстрекало его откликнуться на зов хозяина.
After a time the voices died away, and some time after that he crept out to enjoy the success of his undertaking.	Вскоре голоса замерли вдали, и тогда он выбрался из кустарника, довольный, что побег удался.
Darkness was coming on, and for a while he played about among the trees, pleasuring in his freedom.	Наступали сумерки. Белый Клык резвился между деревьями, радуясь свободе.

Then, and quite suddenly, he became aware of loneliness.	И вдруг его охватило чувство одиночества.
He sat down to consider, listening to the silence of the forest and perturbed by it. That nothing moved nor sounded, seemed ominous.	Он сел, тревожно прислушиваясь к лесной тишине: ни звука, ни движения...
He felt the lurking of danger, unseen and unguessed.	Это показалось ему подозрительным, его подстерегала какая-то неведомая опасность.
He was suspicious of the looming bulks of the trees and of the dark shadows that might conceal all manner of perilous things.	Он всматривался в смутные очертания высоких деревьев, в густые тени между ними, где мог притаиться любой враг.
Then it was cold. Here was no warm side of a tepee against which to snuggle.	Потом ему стало холодно Теплой стены вигвама, около которой он всегда грелся, здесь не было.
The frost was in his feet, and he kept lifting first one fore-foot and then the other. He curved his bushy tail around to cover them, and at the same time he saw a vision.	Он сидел, поочередно поджимая то одну, то другую переднюю лапу, потом прикрыл их своим пушистым хвостом, и в эту минуту перед ним пронеслось видение.
There was nothing strange about it. Upon his inward sight was impressed a succession of memory-pictures.	В этом не было ничего странного: перед его глазами встали знакомые картины.
He saw the camp again, the tepees, and the blaze of the fires.	Он снова увидел поселок, вигвамы, пламя костров.
He heard the shrill voices of the women, the gruff basses of the men, and the snarling of the dogs.	Он услышал пронзительные голоса женщин, грубый бас мужской речи, лай собак.
He was hungry, and he remembered pieces of meat and fish that had been thrown him.	Белый Клык проголодался и вспомнил куски мяса и рыбы, которые ему перепадали от людей.
Here was no meat, nothing but a threatening and inedible silence.	Но сейчас его окружала тишина, сулившая не еду, а опасность.
His bondage had softened him.	Неволя изнежила Белого Клыка.
Irresponsibility had weakened him.	Зависимость от людей лишила его части силы.
He had forgotten how to shift for himself.	Он разучился добывать себе корм.
The night yawned about him.	Над ним спускалась ночь.
His senses, accustomed to the hum and bustle of the camp, used to the continuous impact of sights and sounds, were now left idle.	Его зрение и слух, привыкшие к шуму и движению поселка, к непрерывному чередованию звуков и картин, не находили себе работы.
There was nothing to do, nothing to see nor hear.	Ему нечего было делать, нечего слушать, не на что смотреть.
They strained to catch some interruption of the silence and immobility of nature.	Он старался уловить хоть малейший шорох или движение.
They were appalled by inaction and by the feel of something terrible impending.	В этом безмолвии и неподвижности природы таилась какая-то страшная опасность.
He gave a great start of fright.	И вдруг Белый Клык вздрогнул.
A colossal and formless something was rushing across the field of his vision.	Что-то громадное и бесформенное пронеслось у него перед глазами.

It was a tree-shadow flung by the moon, from whose face the clouds had been brushed away.	На землю легла тень дерева, освещенного выглянувшей из-за облаков луной.
Reassured, he whimpered softly; then he suppressed the whimper for fear that it might attract the attention of the lurking dangers.	Успокоившись, он тихо заскулил, но, вспомнив, что это может привлечь к нему притаившегося где-нибудь врага, смолк.
A tree, contracting in the cool of the night, made a loud noise. It was directly above him.	Дерево, схваченное ночным морозом, громко скрипнуло у него над головой.
He yelped in his fright. A panic seized him, and he ran madly toward the village.	Белый Клык взвыл и, не чуя под собой ног от ужаса, опрометью кинулся к поселку.
He knew an overpowering desire for the protection and companionship of man.	Он чувствовал непреодолимую потребность в людском обществе, в защите, которую оно дает.
In his nostrils was the smell of the camp-smoke. In his ears the camp-sounds and cries were ringing loud.	В его ноздрях стоял запах дыма от костров, в ушах звенели голоса и крики.
He passed out of the forest and into the moonlit open where were no shadows nor darknesses. But no village greeted his eyes.	Он выбежал из лесу на залитую луной поляну, где не было ни теней, ни мрака, но глаза его не увидели знакомого поселка.
He had forgotten. The village had gone away.	Он забыл, что люди ушли оттуда.
His wild flight ceased abruptly.	Белый Клык остановился как вкопанный.
There was no place to which to flee.	Бежать было некуда.
He slunk forlornly through the deserted camp, smelling the rubbish-heaps and the discarded rags and tags of the gods.	Он грустно бродил по опустевшему становищу, обнюхивая кучи мусора и хлама, оставленного богами.
He would have been glad for the rattle of stones about him, flung by an angry squaw, glad for the hand of Grey Beaver descending upon him in wrath; while he would have welcomed with delight Lip-lip and the whole snarling, cowardly pack.	Теперь его обрадовал бы даже камень, брошенный какой-нибудь рассерженной женщиной, даже тяжелая рука Серого Бобра, а Лип-Липа и всю рычащую, трусливую свору собак он встретил бы с восторгом.
He came to where Grey Beaver's tepee had stood. In the centre of the space it had occupied, he sat down. He pointed his nose at the moon.	Он побрел к тому месту, где стоял прежде вигвам Серого Бобра, сел посредине и поднял морду к луне.
His throat was afflicted by rigid spasms, his mouth opened, and in a heart-broken cry bubbled up his loneliness and fear, his grief for Kiche, all his past sorrows and miseries as well as his apprehension of sufferings and dangers to come.	Спазмы сжимали ему горло; пасть у него раскрылась, и одиночество, страх, тоска по Кичи, все прошлые горести и предчувствие грядущих невзгод и страданий -- все это вылилось в протяжном, тоскливом вое.
It was the long wolf-howl, full-throated and mournful, the first howl he had ever uttered.	Это был волчий вой, впервые вырвавшийся из груди Белого Клыка.
The coming of daylight dispelled his fears but increased his loneliness.	С наступлением утра его страхи исчезли, но чувство одиночества только усилилось.
The naked earth, which so shortly before had been so populous; thrust his loneliness more forcibly upon him.	Вид заброшенного становища, в котором еще так недавно кипела жизнь, наводил на него тоску.
It did not take him long to make up his mind. He plunged into the forest and followed the river bank down the stream.	Долго раздумывать ему не пришлось: он повернул в лес и побежал вдоль берега реки.

All day he ran. He did not rest.	Он бежал весь день, не давая себе ни минуты отдыха.
He seemed made to run on for ever.	Казалось, он может бежать вечно.
His iron-like body ignored fatigue.	Его сильное тело не знало утомления.
And even after fatigue came, his heritage of endurance braced him to endless endeavour and enabled him to drive his complaining body onward.	И даже когда утомление все-таки пришло, выносливость, доставшаяся ему от предков, продолжала гнать его все дальше и дальше.
Where the river swung in against precipitous bluffs, he climbed the high mountains behind.	Там, где река протекала между крутыми берегами, Белый Клык бежал в обход, по горам.
Rivers and streams that entered the main river he forded or swam.	Ручьи и речки, впадавшие в Маккензи, он переплывал или переходил вброд.
Often he took to the rim-ice that was beginning to form, and more than once he crashed through and struggled for life in the icy current.	Часто ему приходилось бежать по узкой кромке льда, намерзшей около берега; тонкий лед ломался, и, проваливаясь в ледяную воду. Белый Клык не раз бывал на волосок от гибели.
Always he was on the lookout for the trail of the gods where it might leave the river and proceed inland.	И все это время он ждал, что вот-вот нападет на след богов в том месте, где они причалят к берегу и направятся в глубь страны.
White Fang was intelligent beyond the average of his kind; yet his mental vision was not wide enough to embrace the other bank of the Mackenzie.	По уму Белый Клык превосходил многих своих собратьев, и все-таки мысль о другом береге реки Маккензи не приходила ему в голову.
What if the trail of the gods led out on that side?	Что, если след богов выйдет на ту сторону?
It never entered his head.	Этого он не мог сообразить.
Later on, when he had travelled more and grown older and wiser and come to know more of trails and rivers, it might be that he could grasp and apprehend such a possibility.	Вероятно, позднее, когда Белый Клык набрался бы опыта в странствиях, повзрослел, научился бы отыскивать следы вдоль речных берегов, он допустил бы и эту возможность.
But that mental power was yet in the future.	Такая зрелость ждала его в будущем.
Just now he ran blindly, his own bank of the Mackenzie alone entering into his calculations.	Сейчас же он бежал наугад, принимая в расчет только один берег Маккензи.
All night he ran, blundering in the darkness into mishaps and obstacles that delayed but did not daunt.	Белый Клык бежал всю ночь, натыкаясь в темноте на препятствия и преграды, которые замедляли его бег, но не отбивали охоты двигаться дальше.
By the middle of the second day he had been running continuously for thirty hours, and the iron of his flesh was giving out. It was the endurance of his mind that kept him going.	К середине второго дня, через тридцать часов, его железные мускулы стали сдавать, поддерживало только напряжение воли.
He had not eaten in forty hours, and he was weak with hunger.	Он ничего не ел почти двое суток и совсем обессилел от голода.
The repeated drenchings in the icy water had likewise had their effect on him.	Сказывались на нем и непрестанные погружения в ледяную воду.
His handsome coat was draggled. The broad pads of his feet were bruised and bleeding.	Его великолепная шкура была вся в грязи, широкие подушки на лапах кровоточили.

He had begun to limp, and this limp increased with the hours.	Он начал прихрамывать -- сначала слегка, потом все больше и больше.
To make it worse, the light of the sky was obscured and snow began to fall-a raw, moist, melting, clinging snow, slippery under foot, that hid from him the landscape he traversed, and that covered over the inequalities of the ground so that the way of his feet was more difficult and painful.	В довершение всего небо нахмурилось и пошел снег -- мокрый, тающий снег, который прилипал к его разъезжавшимся лапам, заволакивал все вокруг и скрывал неровности почвы, затрудняя и без того мучительную дорогу.
Grey Beaver had intended camping that night on the far bank of the Mackenzie, for it was in that direction that the hunting lay.	В эту ночь Серый Бобр решил сделать привал на дальнем берегу реки Маккензи, потому что путь к местам охоты шел в том направлении.
But on the near bank, shortly before dark, a moose coming down to drink, had been espied by Kloo-kooch, who was Grey Beaver's squaw.	Но незадолго до темноты Клу-Куч, жена Серого Бобра, приметила на ближнем берегу лося, который подошел к реке напиться.
Now, had not the moose come down to drink, had not Mit-sah been steering out of the course because of the snow, had not Kloo-kooch sighted the moose, and had not Grey Beaver killed it with a lucky shot from his rifle, all subsequent things would have happened differently.	И вот, не подойди лось к берегу, не сбейся Мит-Са из-за метели с правильного курса, Клу-Куч не заметила бы лося. Серый Бобр не уложил бы его метким выстрелом из ружья, и все дальнейшие события сложились бы совершенно по-иному.
Grey Beaver would not have camped on the near side of the Mackenzie, and White Fang would have passed by and gone on, either to die or to find his way to his wild brothers and become one of them-a wolf to the end of his days.	Серый Бобр не сделал бы привала на ближнем берегу реки Маккензи, а Белый Клык, пробежав мимо, или погиб бы, или попал бы к своим диким сородичам и остался бы волком до конца своих дней.
Night had fallen.	Наступила ночь.
The snow was flying more thickly, and White Fang, whimpering softly to himself as he stumbled and limped along, came upon a fresh trail in the snow.	Снег повалил сильнее, и Белый Клык, спотыкаясь, прихрамывая и тихо повизгивая на ходу, напал на свежий след.
So fresh was it that he knew it immediately for what it was.	След был настолько свеж, что Белый Клык сразу узнал его.
Whining with eagerness, he followed back from the river bank and in among the trees.	Заскулив от нетерпения, он повернул от реки и бросился в лес.
The camp-sounds came to his ears.	До ушей его донеслись знакомые звуки.
He saw the blaze of the fire, Kloo-kooch cooking, and Grey Beaver squatting on his hams and mumbling a chunk of raw tallow.	Он увидел пламя костра, Клу-Куч, занятую стряпней. Серого Бобра, присевшего на корточки и жевавшего кусок сырого сала.
There was fresh meat in camp!	У людей было свежее мясо!
White Fang expected a beating.	Белый Клык ожидал расправы.
He crouched and bristled a little at the thought of it.	При мысли о ней шерсть у него на спине встала дыбом.
Then he went forward again.	Потом он, крадучись, двинулся вперед.
He feared and disliked the beating he knew to be waiting for him.	Он боялся ненавистных ему побоев и знал, что их не миновать.

But he knew, further, that the comfort of the fire would be his, the protection of the gods, the companionship of the dogs-the last, a companionship of enmity, but none the less a companionship and satisfying to his gregarious needs.	Но он знал также, что будет греться около огня, будет пользоваться покровительством богов, встретит общество собак, хоть и враждебное ему, но все же общество, которое способно удовлетворить его потребность в близости к живым существам.
He came cringing and crawling into the firelight.	Белый Клык ползком приближался к костру.
Grey Beaver saw him, and stopped munching the tallow.	Серый Бобр увидел его и перестал жевать сало.
White Fang crawled slowly, cringing and grovelling in the abjectness of his abasement and submission.	Белый Клык пополз еще медленнее; чувство унижения и покорности давило его, заставляя пресмыкаться перед человеком.
He crawled straight toward Grey Beaver, every inch of his progress becoming slower and more painful. At last he lay at the master's feet, into whose possession he now surrendered himself, voluntarily, body and soul.	Он полз прямо к Серому Бобру, все замедляя и замедляя движение, как будто ползти ему с каждым дюймом становилось труднее, и, наконец, лег у ног хозяина, которому предался отныне добровольно душой и телом.
Of his own choice, he came in to sit by man's fire and to be ruled by him.	По собственному желанию подошел он к костру человека и признал над собой человеческую власть.
White Fang trembled, waiting for the punishment to fall upon him.	Белый Клык дрожал, ожидая неминуемого наказания.
There was a movement of the hand above him.	Рука поднялась над ним.
He cringed involuntarily under the expected blow.	Он весь съежился, готовясь принять удар.
It did not fall.	Но удара не последовало.
He stole a glance upward.	Белый Клык украдкой взглянул вверх.
Grey Beaver was breaking the lump of tallow in half!	Серый Бобр разорвал сало на две части.
Grey Beaver was offering him one piece of the tallow!	Серый Бобр протягивал ему кусок сала!
Very gently and somewhat suspiciously, he first smelled the tallow and then proceeded to eat it.	Осторожно и недоверчиво Белый Клык понюхал его, а потом потянул к себе.
Grey Beaver ordered meat to be brought to him, and guarded him from the other dogs while he ate.	Серый Бобр велел дать Белому Клыку мяса и, пока он ел, не подпускал к нему других собак.
After that, grateful and content, White Fang lay at Grey Beaver's feet, gazing at the fire that warmed him, blinking and dozing, secure in the knowledge that the morrow would find him, not wandering forlorn through bleak forest-stretches, but in the camp of the man-animals, with the gods to whom he had given himself and upon whom he was now dependent.	Благодарный и довольный. Белый Клык улегся у ног своего хозяина, глядя на жаркое пламя костра и сонно щурясь. Он знал, что утро застанет его не в мрачном лесу, а на привале, среди богов, которым он отдавал всего себя и от воли которых теперь зависел.
CHAPTER V-THE COVENANT	ГЛАВА ПЯТАЯ. ДОГОВОР
When December was well along, Grey Beaver went on a journey up the Mackenzie.	В середине декабря Серый Бобр отправился вверх по реке Маккензи.
Mit-sah and Kloo-kooch went with him.	Мит-Са и Клу-Куч поехали вместе с ним.

One sled he drove himself, drawn by dogs he had traded for or borrowed.	Сани Серого Бобра везли собаки, которых он выменял или взял взаймы у соседей.
A second and smaller sled was driven by Mit-sah, and to this was harnessed a team of puppies.	Во вторые сани, поменьше, были впряжены молодые собаки, и ими правил Мит-Са.
It was more of a toy affair than anything else, yet it was the delight of Mit-sah, who felt that he was beginning to do a man's work in the world.	Упряжка и сани больше походили на игрушечные, но Мит-Са был в восторге: он чувствовал, что исполняет настоящую мужскую работу.
Also, he was learning to drive dogs and to train dogs; while the puppies themselves were being broken in to the harness.	Кроме того, он учился управлять собаками и натаскивать их, и щенки тоже привыкали к упряжи.
Furthermore, the sled was of some service, for it carried nearly two hundred pounds of outfit and food.	Сани Мит-Са шли не пустые, а везли около двухсот фунтов всякого скарба и провизии.
White Fang had seen the camp-dogs toiling in the harness, so that he did not resent overmuch the first placing of the harness upon himself.	Белому Клыку приходилось и раньше видеть ездовых собак, и, когда его самого в первый раз запрягли в сани, он не противился этому.
About his neck was put a moss-stuffed collar, which was connected by two pulling-traces to a strap that passed around his chest and over his back. It was to this that was fastened the long rope by which he pulled at the sled.	На шею ему надели набитый мохом ошейник, от которого шли две лямки к ремню, перекинутому поперек груди и через спину; к этому ремню была привязана длинная веревка, соединявшая его с санями.
There were seven puppies in the team.	Упряжка состояла из семи собак.
The others had been born earlier in the year and were nine and ten months old, while White Fang was only eight months old.	Всем им исполнилось по девять-десять месяцев, и только одному Белому Клыку было восемь.
Each dog was fastened to the sled by a single rope.	Каждая собака шла на отдельной веревке.
No two ropes were of the same length, while the difference in length between any two ropes was at least that of a dog's body.	Все веревки были разной длины, и разница между ними измерялась длиной корпуса собаки.
Every rope was brought to a ring at the front end of the sled.	Соединялись они в кольце на передке саней.
The sled itself was without runners, being a birch-bark toboggan, with upturned forward end to keep it from ploughing under the snow.	Передок был загнут кверху, чтобы сани -берестяные, без полозьев -- не зарывались в мягкий, пушистый снег.
This construction enabled the weight of the sled and load to be distributed over the largest snow-surface; for the snow was crystal-powder and very soft.	Благодаря такому устройству тяжесть самих саней и поклажи распределялась на большую поверхность.
Observing the same principle of widest distribution of weight, the dogs at the ends of their ropes radiated fan-fashion from the nose of the sled, so that no dog trod in another's footsteps.	С той же целью -- как можно более равномерного распределения тяжести -- собак привязывали к передку саней веером, и ни одна из них не шла по следу другой.
There was, furthermore, another virtue in the fan-formation. The ropes of varying length prevented the dogs attacking from the rear those that ran in front of them. For a dog to attack another, it would have to turn upon one at a shorter rope.	У веерообразной упряжки было еще одно преимущество: разная длина веревок мешала собакам, бегущим сзади, кидаться на передних, а затевать драку можно было только с той соседкой, которая шла на более короткой веревке.

In which case it would find itself face to face with the dog attacked, and also it would find itself facing the whip of the driver.	Однако тогда нападающий оказывался нос к носу со своим врагом и, кроме того, подставлял себя под удары бича погонщика.
But the most peculiar virtue of all lay in the fact that the dog that strove to attack one in front of him must pull the sled faster, and that the faster the sled travelled, the faster could the dog attacked run away.	Но самое большое преимущество этой упряжки заключалось в том, что, стараясь напасть на передних собак, задние налегали на постромки, а чем быстрее катились сани, тем быстрее бежала и преследуемая собака.
Thus, the dog behind could never catch up with the one in front.	Таким образом, задняя никогда не могла догнать переднюю.
The faster he ran, the faster ran the one he was after, and the faster ran all the dogs.	Чем быстрее бежала одна, тем быстрее удирала от нее другая и тем быстрее бежали все остальные собаки.
Incidentally, the sled went faster, and thus, by cunning indirection, did man increase his mastery over the beasts.	В результате всего этого быстрее катились и сани. Вот такими хитрыми уловками человек и укреплял свою власть над животными.
Mit-sah resembled his father, much of whose grey wisdom he possessed.	Мит-Са, очень похожий на отца, унаследовал от него и мудрость.
In the past he had observed Lip-lip's persecution of White Fang; but at that time Lip-lip was another man's dog, and Mit-sah had never dared more than to shy an occasional stone at him. But now Lip-lip was his dog, and he proceeded to wreak his vengeance on him by putting him at the end of the longest rope.	Он давно уже заметил, что Лип-Лип не дает прохода Белому Клыку; но тогда у Лип-Липа были свои хозяева, и Мит-Са осмеливался только исподтишка бросать в него камнем. -- А теперь Лип-Лип принадлежал Мит-Са, и, решив отомстить ему за прошлое, Мит-Са привязал его на самую длинную веревку.
This made Lip-lip the leader, and was apparently an honour! but in reality it took away from him all honour, and instead of being bully and master of the pack, he now found himself hated and persecuted by the pack.	Таким образом, Лип-Лип стал вожаком, ему как будто оказали большую честь, -- но на самом деле чести в этом было мало, потому что забияку и главаря всей стаи Лип-Липа ненавидели и преследовали теперь все собаки.
Because he ran at the end of the longest rope, the dogs had always the view of him running away before them.	Так как Лип-Лип был привязан на самую длинную веревку, собакам казалось, что он удирает от них.
All that they saw of him was his bushy tail and fleeing hind legs-a view far less ferocious and intimidating than his bristling mane and gleaming fangs.	Им были видны только его задние ноги и пушистый хвост, а это далеко не так страшно, как вставшая дыбом шерсть и сверкающие клыки.
Also, dogs being so constituted in their mental ways, the sight of him running away gave desire to run after him and a feeling that he ran away from them.	Кроме того, зрелище бегущей собаки вызывает в других собаках уверенность, что она убегает именно от них и что ее надо во что бы то ни стало догнать.
The moment the sled started, the team took after Lip-lip in a chase that extended throughout the day.	Как только сани тронулись, вся упряжка погналась за Лип-Липом, и эта погоня продолжалась весь день.

At first he had been prone to turn upon his pursuers, jealous of his dignity and wrathful; but at such times Mit-sah would throw the stinging lash of the thirty-foot cariboo-gut whip into his face and compel him to turn tail and run on.	На первых порах оскорбленный Лип-Лип то и дело порывался кинуться на своих преследователей, но Мит-Са каждый раз хлестал его по голове тридцатифутовым бичом, свитым из вяленых оленьих кишок, и заставлял вернуться на место.
Lip-lip might face the pack, but he could not face that whip, and all that was left him to do was to keep his long rope taut and his flanks ahead of the teeth of his mates.	Лип-Лип не побоялся бы схватиться со всей упряжкой, однако бич был куда страшнее, -- и ему не оставалось ничего другого, как натягивать веревку и уносить свои бока от зубов товарищей.
But a still greater cunning lurked in the recesses of the Indian mind.	Ум индейца неистощим на хитрости.
To give point to unending pursuit of the leader, Mit-sah favoured him over the other dogs. These favours aroused in them jealousy and hatred.	Чтобы усилить вражду всей упряжки к Лип-Липу, Мит-Са стал отличать его перед другими собаками, возбуждая в них ревность и ненависть к вожаку.
In their presence Mit-sah would give him meat and would give it to him only.	Мит-Са кормил его мясом в присутствии всей своры и никому другому мяса не давал.
This was maddening to them.	Собаки приходили в ярость.
They would rage around just outside the throwing-di stance of the whip, while Lip-lip devoured the meat and Mit-sah protected him.	Они метались вокруг Лип-Лила, пока он ел, но близко подходить не осмеливались, так как Мит-Са стоял возле него с бичом в руке.
And when there was no meat to give, Mit-sah would keep the team at a distance and make believe to give meat to Lip-lip.	А когда мяса не было, Мит-Са отгонял упряжку подальше и делал вид, что кормит Лип-Липа.
White Fang took kindly to the work.	Белый Клык принялся за работу охотно.
He had travelled a greater distance than the other dogs in the yielding of himself to the rule of the gods, and he had learned more thoroughly the futility of opposing their will.	Покорившись богам, он в свое время проделал гораздо более длинный путь, чем остальные собаки, и гораздо глубже, чем они, постиг всю тщетность сопротивления воле богов.
In addition, the persecution he had suffered from the pack had made the pack less to him in the scheme of things, and man more.	Кроме того, ненависть, которую питали к нему все собаки, уменьшала их значение в его глазах и увеличивала значение человека.
He had not learned to be dependent on his kind for companionship. Besides, Kiche was well-nigh forgotten; and the chief outlet of expression that remained to him was in the allegiance he tendered the gods he had accepted as masters.	Он не нуждался в обществе своих собратьев: Кичи была почти забыта, и верность богам, власть которых признал над собой Белый Клык, служила ему чуть ли не единственным способом выражать свои чувства.
So he worked hard, learned discipline, and was obedient.	И Белый Клык усердно работал, слушался приказаний и подчинялся дисциплине.
Faithfulness and willingness characterised his toil.	Он трудился честно и охотно.
These are essential traits of the wolf and the wild-dog when they have become domesticated, and these traits White Fang possessed in unusual measure.	Честность в труде присуща всем прирученным волкам и прирученным собакам, а Белый Клык был наделен этим качеством в полной мере.
A companionship did exist between White Fang and the other dogs, but it was one of warfare and enmity.	Белый Клык общался и с собаками, но это общение выражалось во вражде и ненависти.
He had never learned to play with them.	Он никогда не играл с ними.

He knew only how to fight, and fight with them he did, returning to them a hundred-fold the snaps and slashes they had given him in the days when Lip-lip was leader of the pack.	Он умел драться -- и дрался, воздавая сторицей за все укусы и притеснения, которые ему пришлось вынести в те дни, когда Лип-Лип был главарем стаи.
But Lip-lip was no longer leader-except when he fled away before his mates at the end of his rope, the sled bounding along behind.	Теперь Лип-Лип главенствовал над ней лишь тогда, когда бежал на конце длинной веревки впереди своих товарищей и подскакивающих по снегу саней.
In camp he kept close to Mit-sah or Grey Beaver or Kloo-kooch. He did not dare venture away from the gods, for now the fangs of all dogs were against him, and he tasted to the dregs the persecution that had been White Fang's.	На стоянках Лип-Лип держался поближе к Мит-Са, Серому Бобру и Клу-Куч, не решаясь отойти от богов, потому что теперь клыки всех собак были направлены против него и он испытал на себе всю горечь вражды, которая приходилась раньше на долю Белого Клыка.
With the overthrow of Lip-lip, White Fang could have become leader of the pack. But he was too morose and solitary for that.	После падения Лип-Липа Белый Клык мог бы сделаться вожаком стаи, но он был слишком угрюм и замкнут для этого.
He merely thrashed his team-mates. Otherwise he ignored them.	Товарищи по упряжке получали от него только одни укусы, в остальном он словно не замечал их.
They got out of his way when he came along; nor did the boldest of them ever dare to rob him of his meat.	При встречах с ним они сворачивали в сторону, и ни одна, даже самая смелая, собака не решалась отнять у Белого Клыка его долю мяса.
On the contrary, they devoured their own meat hurriedly, for fear that he would take it away from them.	Напротив, они старались как можно скорее проглотить свою долю, боясь, как бы он не отнял ее.
White Fang knew the law well: to oppress the weak and obey the strong.	Белый Клык хорошо усвоил закон: притесняй слабого и подчиняйся сильному.
He ate his share of meat as rapidly as he could. And then woe the dog that had not yet finished!	Он торопливо съедал брошенный хозяином кусок, и тогда -- горе той собаке, которая еще не кончила есть.
A snarl and a flash of fangs, and that dog would wail his indignation to the uncomforting stars while White Fang finished his portion for him.	Грозное рычание, оскаленные клыки -- и ей оставалось только изливать свое негодование равнодушным звездам, пока Белый Клык доканчивал ее долю.
Every little while, however, one dog or another would flame up in revolt and be promptly subdued. Thus White Fang was kept in training.	Время от времени то одна, то другая собака поднимала бунт против Белого Клыка, но он быстро усмирял их.
He was jealous of the isolation in which he kept himself in the midst of the pack, and he fought often to maintain it.	Он ревниво оберегал свое обособленное положение в стае и нередко брал его-с бою.
But such fights were of brief duration.	Но такие схватки бывали непродолжительны.
He was too quick for the others.	Собаки не могли тягаться с ним.
They were slashed open and bleeding before they knew what had happened, were whipped almost before they had begun to fight.	Он наносил раны противнику, не дав ему опомниться, и собака истекала кровью, еще не успев как следует начать драку.

As rigid as the sled-discipline of the gods, was the discipline maintained by White Fang amongst his fellows.	Белый Клык так же, как и боги, поддерживал среди своих собратьев суровую дисциплину.
He never allowed them any latitude. He compelled them to an unremitting respect for him.	Он не давал им никаких поблажек и требовал безграничного уважения к себе.
They might do as they pleased amongst themselves.	Между собой собаки могли делать все что угодно.
That was no concern of his.	Это его не касалось.
But it was his concern that they leave him alone in his isolation, get out of his way when he elected to walk among them, and at all times acknowledge his mastery over them.	Белый Клык следил только за тем, чтобы собаки не посягали на его обособленность, уступали ему дорогу, когда он появлялся среди стаи, и признавали его господство над собой.
A hint of stiff-leggedness on their part, a lifted lip or a bristle of hair, and he would be upon them, merciless and cruel, swiftly convincing them of the error of their way.	Стоило какомунибудь смельчаку принять воинственный вид, оскалить зубы или ощетиниться, как Белый Клык кидался на него и без всякой жалости доказывал ему ошибочность его поведения.
He was a monstrous tyrant. His mastery was rigid as steel.	Он был свирепым тираном, он правил с железной непреклонностью.
He oppressed the weak with a vengeance.	Слабые не знали пощады от него.
Not for nothing had he been exposed to the pitiless struggles for life in the day of his cubhood, when his mother and he, alone and unaided, held their own and survived in the ferocious environment of the Wild.	Жестокая борьба за существование, которую ему пришлось вести с раннего детства, когда вдвоем с матерью, одни, без всякой помощи, они бились за жизнь, преодолевая враждебность Северной глуши, не прошла бесследно.
And not for nothing had he learned to walk softly when superior strength went by.	При встречах с сильнейшим противником Белый Клык вел себя смирно.
He oppressed the weak, but he respected the strong.	Он угнетал слабого, но зато уважал сильного.
And in the course of the long journey with Grey Beaver he walked softly indeed amongst the full-grown dogs in the camps of the strange man-animals they encountered.	И когда Серый Бобр встречал на своем долгом пути стоянки других людей. Белый Клык ходил между чужими взрослыми собаками тихо и осторожно.
The months passed by. Still continued the journey of Grey Beaver.	Прошло несколько месяцев, а путешествие Серого Бобра все еще продолжалось.
White Fang's strength was developed by the long hours on trail and the steady toil at the sled; and it would have seemed that his mental development was well-nigh complete.	Долгая дорога и усердная работа в упряжке укрепили силы Белого Клыка, и умственное развитие его, видимо, завершилось.
He had come to know quite thoroughly the world in which he lived.	Окружающий мир был познан им до конца.
His outlook was bleak and materialistic.	И он смотрел на него мрачно, не питая по отношению к нему никаких иллюзий.
The world as he saw it was a fierce and brutal world, a world without warmth, a world in which caresses and affection and the bright sweetnesses of the spirit did not exist.	Мир этот был суров и жесток, в нем не существовало ни тепла, ни ласки, ни привязанностей.

He had no affection for Grey Beaver.	Белый Клык не чувствовал привязанности даже к Серому Бобру.
True, he was a god, but a most savage god.	Правда, Серый Бобр был богом, но богом жестоким.
White Fang was glad to acknowledge his lordship, but it was a lordship based upon superior intelligence and brute strength.	Белый Клык охотно признавал его власть над собой, хотя власть эта основывалась на умственном превосходстве и на грубой силе.
There was something in the fibre of White Fang's being that made his lordship a thing to be desired, else he would not have come back from the Wild when he did to tender his allegiance.	В натуре Белого Клыка было нечто такое, что шло навстречу этому господству, иначе он не вернулся бы из Северной глуши и не доказал бы этим своей верности богам.
There were deeps in his nature which had never been sounded.	В нем таились еще никем не исследованные глубины.
A kind word, a caressing touch of the hand, on the part of Grey Beaver, might have sounded these deeps; but Grey Beaver did not caress, nor speak kind words.	Добрым словом или ласковым прикосновением Серый Бобр мог бы проникнуть в эти глубины, но Серый Бобр никогда не ласкал Белого Клыка, не сказал ему ни одного доброго слова.
It was not his way.	Это было не в его обычае.
His primacy was savage, and savagely he ruled, administering justice with a club, punishing transgression with the pain of a blow, and rewarding merit, not by kindness, but by withholding a blow.	Превосходство Серого Бобра основывалось на жестокости, и с такой же жестокостью он повелевал, отправляя правосудие при помощи палки, наказуя преступление физической болью и воздавая по заслугам не лаской, а тем, что воздерживался от удара.
So White Fang knew nothing of the heaven a man's hand might contain for him.	И Белый Клык не подозревал о том блаженстве, которым может наградить рука человека.
Besides, he did not like the hands of the man-animals. He was suspicious of them.	Да он и не любил человеческих рук: в них было что-то подозрительное.
It was true that they sometimes gave meat, but more often they gave hurt.	Правда, иногда эти руки давали мясо, но чаще всего они причиняли боль.
Hands were things to keep away from. They hurled stones, wielded sticks and clubs and whips, administered slaps and clouts, and, when they touched him, were cunning to hurt with pinch and twist and wrench.	От них надо было держаться подальше, они швыряли камни, размахивали палками, дубинками, бичами, они могли бить и толкать, а если и прикасались, то лишь затем, чтобы ущипнуть, дернуть, вырвать клок шерсти.
In strange villages he had encountered the hands of the children and learned that they were cruel to hurt.	В чужих поселках он узнал, что детские руки тоже умеют причинять боль.
Also, he had once nearly had an eye poked out by a toddling papoose.	Какой-то малыш однажды чуть не выколол ему глаз.
From these experiences he became suspicious of all children.	После этого Белый Клык стал относиться к детям с большой подозрительностью.
He could not tolerate them.	Он просто не выносил их.
When they came near with their ominous hands, he got up.	Когда те подходили и протягивали к нему свои руки, не сулившие добра, он вставал и уходил.

It was in a village at the Great Slave Lake, that, in the course of resenting the evil of the hands of the man-animals, he came to modify the law that he had learned from Grey Beaver: namely, that the unpardonable crime was to bite one of the gods.	В одном из поселков на берегу Большого Невольничьего озера Белому Клыку довелось уточнить преподанный ему Серым Бобром закон, согласно которому нападение на богов считается непростительным грехом.
In this village, after the custom of all dogs in all villages, White Fang went foraging, for food.	По обычаю всех собак во всех поселках. Белый Клык отправился на поиски пищи.
A boy was chopping frozen moose-meat with an axe, and the chips were flying in the snow.	Он увидел мальчика, который разрубал топором мерзлую тушу лося. Кусочки мяса разлетались в разные стороны.
White Fang, sliding by in quest of meat, stopped and began to eat the chips.	Белый Клык остановился и стал подбирать их.
He observed the boy lay down the axe and take up a stout club.	Мальчик бросил топор и схватил увесистую дубинку.
White Fang sprang clear, just in time to escape the descending blow.	Белый Клык отскочил назад, еле успев увернуться от удара.
The boy pursued him, and he, a stranger in the village, fled between two tepees to find himself cornered against a high earth bank.	Мальчик побежал за ним, и он, незнакомый с поселком, кинулся в проход между вигвамами и очутился в тупике перед высоким земляным валом.
There was no escape for White Fang.	Деваться было некуда.
The only way out was between the two tepees, and this the boy guarded.	Мальчик загораживал единственный выход из тупика.
Holding his club prepared to strike, he drew in on his cornered quarry.	Подняв дубинку, он сделал шаг вперед.
White Fang was furious.	Белый Клык рассвирепел.
He faced the boy, bristling and snarling, his sense of justice outraged.	Его чувство справедливости было возмущено, он весь ощетинился и встретил мальчика грозным рычанием.
He knew the law of forage. All the wastage of meat, such as the frozen chips, belonged to the dog that found it. He had done no wrong, broken no law, yet here was this boy preparing to give him a beating.	Белый Клык хорошо знал закон: все остатки мяса, например, кусочки мерзлой туши лося, принадлежат собаке, которая их находит; он не сделал ничего дурного, не нарушил никакого закона, и все-таки мальчик собирался побить его.
White Fang scarcely knew what happened.	Белый Клык сам не знал, как это случилось.
He did it in a surge of rage. And he did it so quickly that the boy did not know either.	Он сделал это в припадке бешенства, и все произошло так быстро, что его противник тоже ничего не успел понять.
All the boy knew was that he had in some unaccountable way been overturned into the snow, and that his club-hand had been ripped wide open by White Fang's teeth.	Мальчик вдруг растянулся на снегу, а зубы Белого Клыка прокусили ему руку, державшую дубинку.
But White Fang knew that he had broken the law of the gods.	Но Белый Клык знал, что закон, установленный богами, нарушен.

He had driven his teeth into the sacred flesh of one of them, and could expect nothing but a most terrible punishment.	Вонзивший зубы в священное тело одного из богов должен ждать самого страшного наказания.
He fled away to Grey Beaver, behind whose protecting legs he crouched when the bitten boy and the boy's family came, demanding vengeance.	Он убежал под защиту Серого Бобра и сидел, съежившись, у его ног, когда укушенный мальчик и вся его семья явились требовать возмездия.
But they went away with vengeance unsatisfied. Grey Beaver defended White Fang.	Но они ушли ни с чем; Серый Бобр стал на защиту Белого Клыка.
So did Mit-sah and Kloo-kooch.	То же сделали Мит-Са и Клу-Куч.
White Fang, listening to the wordy war and watching the angry gestures, knew that his act was justified.	Прислушиваясь к перебранке людей и наблюдая за тем, как они гневно машут руками.
And so it came that he learned there were gods and gods.	Белый Клык начинал понимать, что для его проступка есть оправдание.
There were his gods, and there were other gods, and between them there was a difference.	И таким образом он узнал, что боги бывают разные: они делятся на его богов и на богов чужих; и это далеко не одно и то же.
Justice or injustice, it was all the same, he must take all things from the hands of his own gods.	От своих богов следует принимать все -- и справедливость и несправедливость.
But he was not compelled to take injustice from the other gods. It was his privilege to resent it with his teeth.	Но он не обязан сносить несправедливость чужих богов, он вправе мстить за нее зубами.
And this also was a law of the gods.	И это также было законом.
Before the day was out, White Fang was to learn more about this law.	В тот же день Белый Клык познакомился с новым законом еще ближе.
Mit-sah, alone, gathering firewood in the forest, encountered the boy that had been bitten. With him were other boys.	Собирая хворост в лесу, Мит-Са натолкнулся на компанию мальчиков, среди которых был и потерпевший.
Hot words passed.	Произошла ссора.
Then all the boys attacked Mit-sah.	Мальчики набросились на Мит-Са.
It was going hard with him.	Ему приходилось плохо.
Blows were raining upon him from all sides.	Удары сыпались на него со всех сторон.
White Fang looked on at first. This was an affair of the gods, and no concern of his.	Белый Клык сначала просто наблюдал за дракой -- это дело богов, это его не касается.
Then he realised that this was Mit-sah, one of his own particular gods, who was being maltreated.	Но потом он сообразил, что ведь бьют Мит-Са, одного из его собственных богов.
It was no reasoned impulse that made White Fang do what he then did.	И то, что он сделал вслед за этим, он сделал не рассуждая.
A mad rush of anger sent him leaping in amongst the combatants.	Порыв бешеной ярости бросил его в самую середину свалки.
Five minutes later the landscape was covered with fleeing boys, many of whom dripped blood upon the snow in token that White Fang's teeth had not been idle.	Пять минут спустя мальчики разбежались с поля битвы, и многие из них оставили на снегу кровавые следы, говорившие о том, что зубы Белого Клыка не бездействовали.

When Mit-sah told the story in camp, Grey Beaver ordered meat to be given to White Fang.	Когда Мит-Са рассказал в поселке о случившемся. Серый Бобр велел дать Белому Клыку мяса.
He ordered much meat to be given, and White Fang, gorged and sleepy by the fire, knew that the law had received its verification.	Он велел дать ему много мяса. И Белый Клык, насытившись, лег у костра и заснул, твердо уверенный в том, что понял закон правильно.
It was in line with these experiences that White Fang came to learn the law of property and the duty of the defence of property.	Вслед за этим Белый Клык усвоил закон собственности и то, что собственность хозяина надо охранять.
From the protection of his god's body to the protection of his god's possessions was a step, and this step he made.	От защиты тела бога до защиты его имущества был один шаг, и Белый Клык этот шаг сделал.
What was his god's was to be defended against all the world-even to the extent of biting other gods.	То, что принадлежало богу, следовало защищать от всего мира, не останавливаясь даже перед нападением на других богов.
Not only was such an act sacrilegious in its nature, but it was fraught with peril.	Но поступок этот, святотатственный сам по себе, всегда сопряжен с большой опасностью.
The gods were all-powerful, and a dog was no match against them; yet White Fang learned to face them, fiercely belligerent and unafraid.	Боги всемогущи, и собаке трудно тягаться с ними; и все-таки Белый Клык научился безбоязненно давать им отпор.
Duty rose above fear, and thieving gods learned to leave Grey Beaver's property alone.	Чувство долга побеждало в нем страх, и в конце концов вороватые боги решили оставить имущество Серого Бобра в покое.
One thing, in this connection, White Fang quickly learnt, and that was that a thieving god was usually a cowardly god and prone to run away at the sounding of the alarm.	Белый Клык скоро понял, что вороватые боги трусливы и, заслышав тревогу, сейчас же убегают.
Also, he learned that but brief time elapsed between his sounding of the alarm and Grey Beaver coming to his aid.	Кроме того (как он убедился на опыте), промежуток времени между поднятой тревогой и появлением Серого Бобра бывал обычно очень короткий.
He came to know that it was not fear of him that drove the thief away, but fear of Grey Beaver.	И он понял также, что вор убегает не потому, что боится его. Белого Клыка, а потому, что боится Серого Бобра.
White Fang did not give the alarm by barking. He never barked. His method was to drive straight at the intruder, and to sink his teeth in if he could.	Учуяв вора. Белый Клык не поднимал лая -да он и не умел лаять, -- он кидался на непрошеного гостя и, если удавалось, впивался в него зубами.
Because he was morose and solitary, having nothing to do with the other dogs, he was unusually fitted to guard his master's property; and in this he was encouraged and trained by Grey Beaver.	Угрюмость и необщительность помогли Белому Клыку стать надежным сторожем при хозяйском добре, и Серый Бобр всячески поощрял его в этом.
One result of this was to make White Fang more ferocious and indomitable, and more solitary.	И в конце концов Белый Клык стал еще злее, еще неукротимее и окончательно замкнулся в себе.
The months went by, binding stronger and stronger the covenant between dog and man.	Месяцы шли один за другим, и время все больше и больше скрепляло договор между собакой и человеком.

This was the ancient covenant that the first wolf that came in from the Wild entered into with man.	Этот договор еще в незапамятные времена был заключен первым волком, пришедшим из Северной глуши к человеку.
And, like all succeeding wolves and wild dogs that had done likewise, White Fang worked the covenant out for himself.	И, подобно всем своим предшественникам -волкам и диким собакам. Белый Клык сам выработал условия этого договора.
The terms were simple.	Они были очень просты.
For the possession of a flesh-and-blood god, he exchanged his own liberty.	За поклонение божеству он отдал свою свободу.
Food and fire, protection and companionship, were some of the things he received from the god.	От бога Белый Клык получил общение с ним, покровительство, корм и тепло.
In return, he guarded the god's property, defended his body, worked for him, and obeyed him.	Взамен он сторожил его имущество, защищал его тело, работал на него и покорялся ему.
The possession of a god implies service.	Если у тебя есть бог, ему надо служить.
White Fang's was a service of duty and awe, but not of love.	И Белый Клык служил своему богу, повинуясь чувству долга и благоговейного страха. Но он не любил его.
He did not know what love was. He had no experience of love.	Он не знал, что такое любовь, и никогда не испытывал этого чувства.
Kiche was a remote memory.	Кичи стала далеким воспоминанием.
Besides, not only had he abandoned the Wild and his kind when he gave himself up to man, but the terms of the covenant were such that if ever he met Kiche again he would not desert his god to go with her.	Кроме того, отдавшись человеку. Белый Клык не только порвал с Северной глушью и со своими сородичами, но подчинился и такому условию договора, которое не позволило бы ему покинуть бога и пойти за Кичи, даже если бы он встретил ее.
His allegiance to man seemed somehow a law of his being greater than the love of liberty, of kind and kin.	Преданность человеку стала законом для Белого Клыка, и закон этот был сильнее любви к свободе, сильнее кровных уз.
CHAPTER VI-THE FAMINE	ГЛАВА ШЕСТАЯ. ГОЛОД
The spring of the year was at hand when Grey Beaver finished his long journey.	Весна была уже не за горами, когда длинное путешествие Серого Бобра кончилось.
It was April, and White Fang was a year old when he pulled into the home villages and was loosed from the harness by Mit-sah.	В один из апрельских дней Белый Клык, которому к этому времени исполнился год, снова вернулся в старый поселок, и там Мит-Са снял с него упряжь.
Though a long way from his full growth, White Fang, next to Lip-lip, was the largest yearling in the village.	Хотя Белый Клык еще не достиг полной зрелости, все же после Лип-Липа он был самым крупным из годовалых щенков.
Both from his father, the wolf, and from Kiche, he had inherited stature and strength, and already he was measuring up alongside the full-grown dogs. But he had not yet grown compact.	Унаследовав свой рост и силу от отца-волка и от Кичи, он почти сравнялся со взрослыми собаками, но уступал им в крепости сложения.

His body was slender and rangy, and his strength more stringy than massive, His coat was the true wolf-grey, and to all appearances he was true wolf himself.	Тело у него было поджарое и стройное; в драках он брал скорее увертливостью, чем силой; шкура серая, как у волка. И по виду он казался самым настоящим волком.
The quarter-strain of dog he had inherited from Kiche had left no mark on him physically, though it had played its part in his mental make-up.	Кровь собаки, перешедшая к нему от Кичи, не оставила следов на его внешнем облике, но характер его складывался не без ее участия.
He wandered through the village, recognising with staid satisfaction the various gods he had known before the long journey.	Белый Клык бродил по поселку, с чувством спокойного удовлетворения узнавая богов, знакомых ему еще до путешествия.
Then there were the dogs, puppies growing up like himself, and grown dogs that did not look so large and formidable as the memory pictures he retained of them.	Встречал он здесь и щенят, тоже подросших за это время, и взрослых собак, которые теперь уже не казались ему такими большими и страшными.
Also, he stood less in fear of them than formerly, stalking among them with a certain careless ease that was as new to him as it was enjoyable.	Белый Клык почти перестал бояться их и прогуливался среди своры с непринужденностью, доставлявшей ему на первых порах большое удовольствие.
There was Baseek, a grizzled old fellow that in his younger days had but to uncover his fangs to send White Fang cringing and crouching to the right about.	Был здесь и старый седой Бэсик, которому раньше требовалось только оскалить зубы, чтобы прогнать Белого Клыка за тридевять земель.
From him White Fang had learned much of his own insignificance; and from him he was now to learn much of the change and development that had taken place in himself.	В прежние дни Бэсик не раз заставлял Белого Клыка убеждаться в собственном ничтожестве, но теперь тот же Бэсик помог ему оценить происшедшие в нем самом перемены.
While Baseek had been growing weaker with age, White Fang had been growing stronger with youth.	Бэсик старел, дряхлел, а Белый Клык был молод, и сил у него прибывало с каждым днем.
It was at the cutting-up of a moose, fresh-killed, that White Fang learned of the changed relations in which he stood to the dog-world.	Перемена во взаимоотношениях с собаками стала ясна Белому Клыку вскоре после возвращения в поселок.
He had got for himself a hoof and part of the shin-bone, to which quite a bit of meat was attached.	Люди разделывали тушу только что убитого лося. Он получил копыто с частью берцовой кости, на которой было довольно много мяса.
Withdrawn from the immediate scramble of the other dogs-in fact out of sight behind a thicket-he was devouring his prize, when Baseek rushed in upon him.	Убежав от дерущихся собак подальше в лес, чтобы его никто не видел. Белый Клык принялся за свою добычу. И вдруг на него налетел Бэсик.
Before he knew what he was doing, he had slashed the intruder twice and sprung clear.	Еще не успев как следует сообразить, в чем дело, Белый Клык дважды полоснул старого пса зубами и отскочил в сторону.
Baseek was surprised by the other's temerity and swiftness of attack. He stood, gazing stupidly across at White Fang, the raw, red shin-bone between them.	Остолбенев от такой дерзкой и стремительной атаки, Бэсик бессмысленно уставился на Белого Клыка, а кость со свежим мясом лежала между ними.
Baseek was old, and already he had come to know the increasing valour of the dogs it had been his wont to bully.	Бэсик был стар и уже испытал на себе отвагу той самой молодежи, которую раньше ему ничего не стоило припугнуть.

Bitter experiences these, which, perforce, he swallowed, calling upon all his wisdom to cope with them.	Как это ни было горько, но волей-неволей обиды приходилось глотать, призывая на помощь всю свою мудрость, чтобы не сплоховать перед молодыми собаками.
In the old days he would have sprung upon White Fang in a fury of righteous wrath. But now his waning powers would not permit such a course.	В прежние дни справедливый гнев заставил бы его кинуться на дерзновенного юнца, но теперь убывающие силы не позволяли отважиться на такой поступок.
He bristled fiercely and looked ominously across the shin-bone at White Fang. And White Fang, resurrecting quite a deal of the old awe, seemed to wilt and to shrink in upon himself and grow small, as he cast about in his mind for a way to beat a retreat not too inglorious.	Весь ощетинившись, он грозно поглядывал на Белого Клыка, а тот, вспомнив свой былой страх, съежился, словно маленький щенок, и уже прикидывал мысленно, как бы ему отступить с возможно меньшим позором.
And right here Baseek erred.	Тут-то Бэсик и совершил ошибку.
Had he contented himself with looking fierce and ominous, all would have been well.	Удовольствуйся он грозным и свирепым видом -- все сошло бы хорошо.
White Fang, on the verge of retreat, would have retreated, leaving the meat to him.	Приготовившийся к бегству Белый Клык отступил бы, оставив кость ему.
But Baseek did not wait.	Но Бэсик не захотел ждать.
He considered the victory already his and stepped forward to the meat.	Решив, что победа осталась за ним, он сделал шаг вперед и понюхал кость.
As he bent his head carelessly to smell it, White Fang bristled slightly.	Белый Клык слегка ощетинился.
Even then it was not too late for Baseek to retrieve the situation.	Даже сейчас можно было спасти положение.
Had he merely stood over the meat, head up and glowering, White Fang would ultimately have slunk away.	Продолжай Бэсик стоять с высоко поднятой головой, грозно поглядывая на противника, Белый Клык в конце концов удрал бы.
But the fresh meat was strong in Baseek's nostrils, and greed urged him to take a bite of it.	Но ноздри Бэсику щекотал запах свежего мяса, и, не удержавшись, он схватил кость.
This was too much for White Fang.	Этого Белый Клык не смог перенести.
Fresh upon his months of mastery over his own team-mates, it was beyond his self-control to stand idly by while another devoured the meat that belonged to him.	Господство над товарищами по упряжке было еще свежо в его памяти, и он уже не мог совладать с собой, глядя, как другая собака пожирает принадлежащее ему мясо.
He struck, after his custom, without warning.	По своему обыкновению он кинулся на Бэсика, не дав тому опомниться.
With the first slash, Baseek's right ear was ripped into ribbons.	После первого же укуса правое ухо у старого пса повисло клочьями.
He was astounded at the suddenness of it.	Внезапность нападения ошеломила его.
But more things, and most grievous ones, were happening with equal suddenness. He was knocked off his feet. His throat was bitten.	Но немедленно вслед за этим и с такой же внезапностью последовали еще более печальные события: Бэсик был сбит с ног, на шее его зияла рана.

While he was struggling to his feet the young dog sank teeth twice into his shoulder.	Не дав старику подняться, молодая собака дважды рванула его за плечо.
The swiftness of it was bewildering.	Стремительность нападения была поистине ошеломляющей.
He made a futile rush at White Fang, clipping the empty air with an outraged snap.	Бэсик кинулся на Белого Клыка, но зубы его только яростно щелкнули в воздухе.
The next moment his nose was laid open, and he was staggering backward away from the meat.	В следующую же минуту нос у Бэсика оказался располосованным, и он, шатаясь, отступил прочь.
The situation was now reversed.	Положение круто изменилось.
White Fang stood over the shin-bone, bristling and menacing, while Baseek stood a little way off, preparing to retreat.	Над костью стоял грозно ощетинившийся Белый Клык, а Бэсик держался поодаль, готовясь в любую минуту отступить.
He dared not risk a fight with this young lightning-flash, and again he knew, and more bitterly, the enfeeblement of oncoming age.	Он не осмеливался затеять драку с молодым, быстрым, как молния, противником. И снова, с еще большей горечью, Бэсик почувствовал приближающуюся старость.
His attempt to maintain his dignity was heroic.	Его попытка сохранить достоинство была поистине героической.
Calmly turning his back upon young dog and shin-bone, as though both were beneath his notice and unworthy of his consideration, he stalked grandly away.	Спокойно повернувшись спиной к молодой собаке и лежавшей на земле кости, как будто и то и другое совершенно не заслуживало внимания, он величественно удалился.
Nor, until well out of sight, did he stop to lick his bleeding wounds.	И только тогда, когда Белый Клык уже не мог видеть его, Бэсик лег на землю и начал зализывать свои раны.
The effect on White Fang was to give him a greater faith in himself, and a greater pride.	После этого случая Белый Клык окончательно уверовал в себя и возгордился.
He walked less softly among the grown dogs; his attitude toward them was less compromising.	Теперь он спокойно расхаживал среди взрослых собак, стал не так уступчив.
Not that he went out of his way looking for trouble. Far from it. But upon his way he demanded consideration.	Не то чтобы он искал поводов для ссоры, далеко нет, -- он требовал внимания к себе.
He stood upon his right to go his way unmolested and to give trail to no dog.	Он отстаивал свои права и не хотел отступать перед другими собаками.
He had to be taken into account, that was all.	С ним приходилось считаться, вот и все.
He was no longer to be disregarded and ignored, as was the lot of puppies, and as continued to be the lot of the puppies that were his team-mates. They got out of the way, gave trail to the grown dogs, and gave up meat to them under compulsion.	Никто не смел пренебрегать им. Это участь щенят, и мириться с такой участью приходилось всей упряжке, щенки сторонились взрослых собак, уступали им дорогу, а иногда были вынуждены отдавать им свою долю мяса.
But White Fang, uncompanionable, solitary, morose, scarcely looking to right or left, redoubtable, forbidding of aspect, remote and alien, was accepted as an equal by his puzzled elders.	Но необщительный, одинокий, угрюмый, грозный, чуждающийся всех Белый Клык был принят как равный в среду взрослых собак.

They quickly learned to leave him alone, neither venturing hostile acts nor making overtures of friendliness.	Они быстро поняли, что его надо оставить в покое, не объявляли ему войны и не делали попыток завязать с ним дружбу.
If they left him alone, he left them alone-a state of affairs that they found, after a few encounters, to be pre-eminently desirable.	Белый Клык платил им тем же, и после нескольких стычек собаки убедились, что такое положение дел устраивает всех как нельзя лучше.
In midsummer White Fang had an experience.	В середине лета с Белым Клыком произошел неожиданный случай.
Trotting along in his silent way to investigate a new tepee which had been erected on the edge of the village while he was away with the hunters after moose, he came full upon Kiche.	Пробегая своей бесшумной рысцой в конец поселка, чтобы обследовать там новый вигвам, поставленный, пока он уходил с индейцами на охоту за лосем.
He paused and looked at her.	Белый Клык наткнулся на Кичи.
He remembered her vaguely, but he remembered her, and that was more than could be said for her.	Он остановился и посмотрел на нее. Он помнил мать смутно, все-таки помнил, а Кичи забыла сына.
She lifted her lip at him in the old snarl of menace, and his memory became clear.	Грозно зарычав, она оскалила на него зубы, и Белый Клык вспомнил все.
His forgotten cubhood, all that was associated with that familiar snarl, rushed back to him.	Детство и то, о чем говорило это рычание, предстало перед ним.
Before he had known the gods, she had been to him the centre-pin of the universe.	До встречи с богами Кичи была для Белого Клыка центром вселенной.
The old familiar feelings of that time came back upon him, surged up within him.	Старые чувства вернулись и овладели им.
He bounded towards her joyously, and she met him with shrewd fangs that laid his cheek open to the bone.	Он подскочил к матери, но она встретила его оскаленной пастью и распорола ему скулу до самой кости.
He did not understand. He backed away, bewildered and puzzled.	Белый Клык не понял, что произошло, и растерянно попятился назад, ошеломленный таким приемом.
But it was not Kiche's fault.	Но Кичи была не виновата.
A wolf-mother was not made to remember her cubs of a year or so before.	Волчицы забывают своих волчат, которым исполнился год или больше года.
So she did not remember White Fang.	Так и Кичи забыла Белого Клыка.
He was a strange animal, an intruder; and her present litter of puppies gave her the right to resent such intrusion.	Он был для нее незнакомцем, чужаком, и выводок, которым она обзавелась за это время, давал ей право враждебно относиться к таким незнакомцам.
One of the puppies sprawled up to White Fang.	Один из ее щенков подполз к Белому Клыку.
They were half-brothers, only they did not know it.	Сами того не зная, они приходились друг другу сводными братьями.
White Fang sniffed the puppy curiously, whereupon Kiche rushed upon him, gashing his face a second time.	Белый Клык с любопытством обнюхал щенка, за что Кичи еще раз наскочила на него и располосовала ему морду.
He backed farther away.	Белый Клык попятился еще дальше.

All the old memories and associations died down again and passed into the grave from which they had been resurrected.	Все старые воспоминания, воскресшие было в нем, снова умерли и превратились в прах.
He looked at Kiche licking her puppy and stopping now and then to snarl at him.	Он смотрел на Кичи, которая лизала своего детеныша и время от времени поднимала голову и рычала.
She was without value to him.	Теперь Кичи была не нужна Белому Клыку.
He had learned to get along without her. Her meaning was forgotten.	Он научился обходиться без нее и забыл, чем она была дорога ему.
There was no place for her in his scheme of things, as there was no place for him in hers.	В его мире не осталось места для Кичи, так же как и в ее мире не осталось места для Белого Клыка.
He was still standing, stupid and bewildered, the memories forgotten, wondering what it was all about, when Kiche attacked him a third time, intent on driving him away altogether from the vicinity.	Воспоминаний как не бывало -- он стоял растерянный, ошеломленный всем случившимся. И тут Кичи метнулась к нему в третий раз, прогоняя его с глаз долой.
And White Fang allowed himself to be driven away.	Белый Клык покорился.
This was a female of his kind, and it was a law of his kind that the males must not fight the females.	Кичи была самка, а по закону, установленному его породой, самцы не должны драться с самками.
He did not know anything about this law, for it was no generalisation of the mind, not a something acquired by experience of the world. He knew it as a secret prompting, as an urge of instinct-of the same instinct that made him howl at the moon and stars of nights, and that made him fear death and the unknown.	Он ничего не знал об этом законе, он постиг его не на основании жизненного опыта, -- этот закон был подсказан ему инстинктом, тем самым инстинктом, который заставлял его выть на луну, на ночные звезды, бояться смерти и неизвестного.
The months went by.	Месяцы шли один за другим.
White Fang grew stronger, heavier, and more compact, while his character was developing along the lines laid down by his heredity and his environment. His heredity was a life-stuff that may be likened to clay.	Сил у Белого Клыка все прибавлялось, он становился крупнее, шире в плечах, а характер его развивался по тому пути, который предопределяли наследственность и окружающая среда.
It possessed many possibilities, was capable of being moulded into many different forms.	Белый Клык был создан из материала, мягкого, как глина, и таившего в себе много всяких возможностей.
Environment served to model the clay, to give it a particular form.	Среда лепила из этой глины все, что ей было угодно, придавая ей любую форму.
Thus, had White Fang never come in to the fires of man, the Wild would have moulded him into a true wolf.	Так, не подойди Белый Клык на огонь, зажженный человеком. Северная глушь сделала бы из него настоящего волка.
But the gods had given him a different environment, and he was moulded into a dog that was rather wolfish, but that was a dog and not a wolf.	Но боги даровали ему другую среду, и из Белого Клыка получилась собака, в которой было много волчьего, и все-таки это была собака, а не волк.
And so, according to the clay of his nature and the pressure of his surroundings, his character was being moulded into a certain particular shape.	И вот под влиянием окружающей обстановки податливый материал, из которого был сделан Белый Клык, принял определенную форму.

There was no escaping it.	Это было неизбежно.
He was becoming more morose, more uncompanionable, more solitary, more ferocious; while the dogs were learning more and more that it was better to be at peace with him than at war, and Grey Beaver was coming to prize him more greatly with the passage of each day.	Он становился все угрюмее, злее, он сторонился своих собратьев. И они поняли, что с ним лучше жить в мире, чем враждовать, а Серый Бобр день ото дня все больше и больше ценил его.
White Fang, seeming to sum up strength in all his qualities, nevertheless suffered from one besetting weakness. He could not stand being laughed at.	Но возмужалость не освободила Белого Клыка от одной слабости: он не терпел, когда над ним смеялись.
The laughter of men was a hateful thing.	Человеческий смех выводил его из себя.
They might laugh among themselves about anything they pleased except himself, and he did not mind.	Люди могли смеяться между собой над чем угодно, и он не обращал на это внимания.
But the moment laughter was turned upon him he would fly into a most terrible rage. Grave, dignified, sombre, a laugh made him frantic to ridiculousness.	Но стоило кому-нибудь засмеяться над ним, как он приходил в ярость: степенная, полная достоинства собака неистовствовала до нелепости.
It so outraged him and upset him that for hours he would behave like a demon.	Смех так озлоблял ее, что она превращалась в сущего дьявола.
And woe to the dog that at such times ran foul of him.	И горе тем щенкам, которые попадались Белому Клыку в эти минуты!
He knew the law too well to take it out of Grey Beaver; behind Grey Beaver were a club and godhead. But behind the dogs there was nothing but space, and into this space they flew when White Fang came on the scene, made mad by laughter.	Он слишком хорошо знал закон, чтобы вымещать злобу на Сером Бобре; Серому Бобру помогали палка и ум, а у щенков не было ничего, кроме открытого пространства, которое и спасало их, когда перед ними появлялся Белый Клык, доведенный смехом до бешенства.
In the third year of his life there came a great famine to the Mackenzie Indians.	Когда Белому Клыку пошел третий год, индейцев, живших на реке Маккензи, постиг голод.
In the summer the fish failed.	Летом не ловилась рыба.
In the winter the cariboo forsook their accustomed track.	Зимой олени ушли со своих обычных мест.
Moose were scarce, the rabbits almost disappeared, hunting and preying animals perished.	Лоси попадались редко, зайцы почти исчезли. Хищные животные гибли.
Denied their usual food-supply, weakened by hunger, they fell upon and devoured one another.	Изголодавшись, ослабев от голода, они стали пожирать друг друга.
Only the strong survived.	Выживали только сильные.
White Fang's gods were always hunting animals.	Боги Белого Клыка всегда промышляли охотой.
The old and the weak of them died of hunger.	Старые и слабые среди них умирали один за другим.
There was wailing in the village, where the women and children went without in order that what little they had might go into the bellies of the lean and hollow-eyed hunters who trod the forest in the vain pursuit of meat.	В поселке стоял плач. Женщины и дети уступали свою жалкую долю еды отощавшим, осунувшимся охотникам, которые рыскали по лесу в тщетных поисках дичи.

To such extremity were the gods driven that they ate the soft-tanned leather of their mocassins and mittens, while the dogs ate the harnesses off their backs and the very whip-lashes.	Голод довел богов до такой крайности, что они ели мокасины и рукавицы из сыромятной кожи, а собаки съедали свою упряжь и даже бичи.
Also, the dogs ate one another, and also the gods ate the dogs.	Кроме того, собаки ели друг друга, а боги ели собак.
The weakest and the more worthless were eaten first.	Сначала покончили с самыми слабыми и менее ценными.
The dogs that still lived, looked on and understood.	Собаки, оставшиеся в живых, видели все это и понимали, что их ждет такая же участь.
A few of the boldest and wisest forsook the fires of the gods, which had now become a shambles, and fled into the forest, where, in the end, they starved to death or were eaten by wolves.	Те, что были посмелее и поумнее, покинули костры, разведенные человеком, около которых теперь шла бойня, и убежали в лес, где их ждала голодная смерть или волчьи зубы.
In this time of misery, White Fang, too, stole away into the woods.	В это тяжелое время Белый Клык тоже убежал в лес.
He was better fitted for the life than the other dogs, for he had the training of his cubhood to guide him.	Он был более приспособлен к жизни, чем другие собаки, -- сказывалась школа, пройденная в детстве.
Especially adept did he become in stalking small living things.	Особенно искусно выслеживал он маленьких зверьков.
He would lie concealed for hours, following every movement of a cautious tree-squirrel, waiting, with a patience as huge as the hunger he suffered from, until the squirrel ventured out upon the ground.	Он мог часами следить за каждым движением осторожной белки и ждать, когда она решится слезть с дерева на землю; при этом он проявлял такое громадное терпение, которое ни в чем не уступало мучившему его голоду.
Even then, White Fang was not premature.	Белый Клык никогда не торопился.
He waited until he was sure of striking before the squirrel could gain a tree-refuge.	Он выжидал до тех пор, пока можно было действовать наверняка, не боясь, что белка опять удерет на дерево.
Then, and not until then, would he flash from his hiding-place, a grey projectile, incredibly swift, never failing its mark-the fleeing squirrel that fled not fast enough.	Тогда, и только тогда, Белый Клык с молниеносной быстротой выскакивал из своей засады, как снаряд, никогда не пролетающий мимо намеченной цели -- мимо белки, которую не могли спасти ее быстрые ноги.
Successful as he was with squirrels, there was one difficulty that prevented him from living and growing fat on them. There were not enough squirrels. So he was driven to hunt still smaller things.	Но хотя охота на белок обычно кончалась удачей, одно обстоятельство мешало Белому Клыку наедаться досыта: белки попадались редко, и ему волей-неволей приходилось охотиться на более мелкую дичь.
So acute did his hunger become at times that he was not above rooting out wood-mice from their burrows in the ground.	По временам голод так мучил его, что он не останавливался даже перед тем, чтобы выкапывать мышей из норок.
Nor did he scorn to do battle with a weasel as hungry as himself and many times more ferocious.	Не погнушался он у вступить в бон с лаской, такой же голодной, как он сам, но в тысячу раз более свирепой.

In the worst pinches of the famine he stole back to the fires of the gods. But he did not go into the fires.	Когда голод донимал Белого Клыка особенно жестоко, он подкрадывался поближе к кострам богов, но вплотную к ним не подходил.
He lurked in the forest, avoiding discovery and robbing the snares at the rare intervals when game was caught.	Он бегал по лесу, избегая встреч с богами, и обкрадывал силки, когда в них изредка попадалась дичь.
He even robbed Grey Beaver's snare of a rabbit at a time when Grey Beaver staggered and tottered through the forest, sitting down often to rest, what of weakness and of shortness of breath.	Однажды он даже обворовал силок на зайца, поставленный Серым Бобром, а Серый Бобр в это время шел, пошатываясь, по лесу и то и дело садился отдыхать, еле переводя дух от слабости.
One day While Fang encountered a young wolf, gaunt and scrawny, loose-jointed with famine.	Как-то раз Белый Клык наткнулся на молодого волка, изможденного и еле державшегося на ногах.
Had he not been hungry himself, White Fang might have gone with him and eventually found his way into the pack amongst his wild brethren. As it was, he ran the young wolf down and killed and ate him.	Если бы Белый Клык не был так голоден, он, вероятно, отправился бы дальше с ним и в конце концов примкнул бы к волчьей стае, но сейчас ему не оставалось ничего другого, как погнаться за волком, задрать и съесть его.
Fortune seemed to favour him.	Судьба, казалось, благоприятствовала Белому Клыку.
Always, when hardest pressed for food, he found something to kill.	Всякий раз, когда недостаток в пище ощущался особенно остро, он находил какую-нибудь добычу.
Again, when he was weak, it was his luck that none of the larger preying animals chanced upon him.	Счастье не изменило ему даже в те дни, когда сил совсем не стало, -- ни разу за это время он не попался на глаза более крупным хищникам.
Thus, he was strong from the two days' eating a lynx had afforded him when the hungry wolf-pack ran full tilt upon him.	Однажды, подкрепившись рысью, которой хватило на целых два дня. Белый Клык встретился с волчьей стаей.
It was a long, cruel chase, but he was better nourished than they, and in the end outran them.	Началась долгая, жестокая погоня, но Белый Клык был крепче волков и в конце концов убежал от них.
And not only did he outrun them, but, circling widely back on his track, he gathered in one of his exhausted pursuers.	И не только убежал, а описал большой круг и, вернувшись назад, напал на одного из своих изможденных преследователей.
After that he left that part of the country and journeyed over to the valley wherein he had been born.	Вскоре Белый Клык покинул эти места и отправился в долину, на свою родину.
Here, in the old lair, he encountered Kiche.	Разыскав прежнее логовище, он встретил там Кичи.
Up to her old tricks, she, too, had fled the inhospitable fires of the gods and gone back to her old refuge to give birth to her young.	Кичи тоже покинула негостеприимные костры богов и, как только ей пришла пора щениться, вернулась в пещеру.

Of this litter but one remained alive when White Fang came upon the scene, and this one was not destined to live long. Young life had little chance in such a famine.	К тому времени, когда около пещеры появился Белый Клык, из всего выводка Кичи остался лишь один волчонок, но и он доживал последние дни, -- молодой жизни трудно было уцелеть в такой голод.
Kiche's greeting of her grown son was anything but affectionate.	Прием, который Кичи оказала своему взрослому сыну, нельзя было назвать теплым.
But White Fang did not mind.	Но Белый Клык отнесся к этому равнодушно.
He had outgrown his mother. So he turned tail philosophically and trotted on up the stream.	Не нуждаясь больше в матери, он невозмутимо отвернулся от нее и побежал вверх по ручью.
At the forks he took the turning to the left, where he found the lair of the lynx with whom his mother and he had fought long before.	На левом его рукаве Белый Клык нашел логовище рыси, с которой некогда ему пришлось сразиться вместе с матерью.
Here, in the abandoned lair, he settled down and rested for a day.	Здесь, в заброшенной норе, он лег и отдыхал весь день.
During the early summer, in the last days of the famine, he met Lip-lip, who had likewise taken to the woods, where he had eked out a miserable existence.	Ранним летом, когда голодовка уже подходила к концу. Белый Клык встретил Лип-Лила, который, так же как и он, убежал в лес и влачил там жалкое существование.
White Fang came upon him unexpectedly.	Белый Клык встретил его совершенно неожиданно.
Trotting in opposite directions along the base of a high bluff, they rounded a corner of rock and found themselves face to face.	Огибая с противоположных сторон выступ крутого берега, они одновременно выбежали из-за высокой скалы и столкнулись нос к носу.
They paused with instant alarm, and looked at each other suspiciously.	Оба замерли, испуганные такой встречей, и уставились друг на друга.
White Fang was in splendid condition.	Белый Клык был в прекрасном состоянии.
His hunting had been good, and for a week he had eaten his fill. He was even gorged from his latest kill.	Всю эту неделю он очень удачно охотился и ел много, а последней своей добычей был сыт до отвала.
But in the moment he looked at Lip-lip his hair rose on end all along his back.	Но стоило ему только увидеть Лип-Липа, как шерсть у него на спине встала дыбом.
It was an involuntary bristling on his part, the physical state that in the past had always accompanied the mental state produced in him by Lip-lip's bullying and persecution.	Он ощетинился совершенно непроизвольно -это внешнее проявление злобы в прошлом сопутствовало каждой встрече с забиякой Лип-Липом.
As in the past he had bristled and snarled at sight of Lip-lip, so now, and automatically, he bristled and snarled.	Так было и теперь: завидев своего врага. Белый Клык ощетинился и зарычал на него.
He did not waste any time.	Ни одна минута не пропала даром.
The thing was done thoroughly and with despatch.	Все было сделано быстро, в одно мгновение.
Lip-lip essayed to back away, but White Fang struck him hard, shoulder to shoulder. Lip-lip was overthrown and rolled upon his back. White Fang's teeth drove into the scrawny throat.	Лип-Лип попятился назад, но Белый Клык сшибся с ним плечо к плечу, сбил его с ног, опрокинул на спину и впился зубами в его жилистую шею.

There was a death-struggle, during which White Fang walked around, stiff-legged and observant.	Лип-Лип бился в предсмертных судорогах, а Белый Клык похаживал вокруг, не сводя с него глаз.
Then he resumed his course and trotted on along the base of the bluff.	Затем он снова пустился в путь и исчез за крутым поворотом берега.
One day, not long after, he came to the edge of the forest, where a narrow stretch of open land sloped down to the Mackenzie.	Вскоре после этого Белый Клык выбежал на опушку леса и по узкой прогалине спустился к реке Маккензи.
He had been over this ground before, when it was bare, but now a village occupied it.	Он забегал сюда и раньше, но тогда на этом берегу было пусто, а сейчас тут виднелся поселок.
Still hidden amongst the trees, he paused to study the situation.	Белый Клык остановился и, не выходя из-за деревьев, стал осматриваться.
Sights and sounds and scents were familiar to him.	Звуки и запахи показались ему знакомыми.
It was the old village changed to a new place. But sights and sounds and smells were different from those he had last had when he fled away from it.	Это был старый поселок, перебравшийся на другое место, но в его звуках и запахах чувствовалось что-то новое.
There was no whimpering nor wailing.	Не слышно было ни воя, ни плача.
Contented sounds saluted his ear, and when he heard the angry voice of a woman he knew it to be the anger that proceeds from a full stomach.	Эти звуки говорили о довольстве. И когда Белый Клык услышал сердитый женский голос, он понял, что так сердиться можно только на сытый желудок.
And there was a smell in the air of fish. There was food.	В воздухе пахло рыбой -- значит, в поселке была пища.
The famine was gone.	Голод кончился.
He came out boldly from the forest and trotted into camp straight to Grey Beaver's tepee.	Он смело вышел из лесу и побежал прямо к хозяйскому вигваму.
Grey Beaver was not there; but Kloo-kooch welcomed him with glad cries and the whole of a fresh-caught fish, and he lay down to wait Grey Beaver's coming.	Самого хозяина не было дома, но Клу-Куч встретила Белого Клыка радостными криками, дала ему целую свежую рыбину, и он лег и стал ждать возвращения Серого Бобра.
PART IV	* ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ *
CHAPTER I-THE ENEMY OF HIS KIND	ГЛАВА ПЕРВАЯ. ВРАГ
Had there been in White Fang's nature any possibility, no matter how remote, of his ever coming to fraternise with his kind, such possibility was irretrievably destroyed when he was made leader of the sled-team.	Если в натуре Белого Клыка была заложена хоть малейшая возможность сблизиться с представителями его породы, то возможность эта безвозвратно погибла после того, как он стал вожаком упряжки.
For now the dogs hated him-hated him for the extra meat bestowed upon him by Mit-sah; hated him for all the real and fancied favours he received; hated him for that he fled always at the head of the team, his waving brush of a tail and his perpetually retreating hind-quarters for ever maddening their eyes.	Собаки возненавидели его; возненавидели за то, что Мит-Са подкидывал ему лишний кусок мяса; возненавидели за все те действительные и воображаемые преимущества, которыми он пользовался; возненавидели за то, что он всегда бежал в голове упряжки, доводя их до бешенства одним видом своего пушистого хвоста и быстро мелькающих ног.

And White Fang just as bitterly hated them back.	И Белый Клык проникся к собакам точно такой же острой ненавистью.
Being sled-leader was anything but gratifying to him.	Роль вожака не доставляла ему ни малейшего удовольствия.
To be compelled to run away before the yelling pack, every dog of which, for three years, he had thrashed and mastered, was almost more than he could endure.	Он через силу мирился с тем, что ему приходится убегать от заливающихся лаем собак, которые в течение трех лет находились под его властью.
But endure it he must, or perish, and the life that was in him had no desire to perish out.	Но с этим надо было мириться, иначе ему грозила гибель, а жизни, бившей в нем ключом, гибнуть не хотелось.
The moment Mit-sah gave his order for the start, that moment the whole team, with eager, savage cries, sprang forward at White Fang.	Лишь только Мит-Са трогал с места, вся упряжка с яростным лаем кидалась в погоню за Белым Клыком.
There was no defence for him. If he turned upon them, Mit-sah would throw the stinging lash of the whip into his face.	Защищаться он не мог: стоило ему повернуть голову к собакам, как Мит-Са хлестал его по морде бичом.
Only remained to him to run away.	Белому Клыку не оставалось ничего другого, как мчаться вперед.
He could not encounter that howling horde with his tail and hind-quarters. These were scarcely fit weapons with which to meet the many merciless fangs.	Отражать хвостом и задними ногами нападение всей завывающей своры он не мог, -- таким оружием нельзя обороняться против множества безжалостных клыков.
So run away he did, violating his own nature and pride with every leap he made, and leaping all day long.	И Белый Клык несся вскачь, каждым прыжком насилуя свою природу и унижая свою гордость, а бежать так приходилось целый день.
One cannot violate the promptings of one's nature without having that nature recoil upon itself.	Такое насилие над собой не проходит безнаказанно.
Such a recoil is like that of a hair, made to grow out from the body, turning unnaturally upon the direction of its growth and growing into the body-a rankling, festering thing of hurt.	Если волос, выросший на теле, заставить расти в глубь кожи, он будет причинять мучительную боль.
And so with White Fang.	То же самое происходило и с Белым Клыком.
Every urge of his being impelled him to spring upon the pack that cried at his heels, but it was the will of the gods that this should not be; and behind the will, to enforce it, was the whip of cariboo-gut with its biting thirty-foot lash.	Всем своим существом он стремился разделаться с собаками, преследующими его по пятам, но волю богов нарушать было нельзя, тем более что воля их подкреплялась ударами тридцатифутового бича, свитого из оленьих кишок.
So White Fang could only eat his heart in bitterness and develop a hatred and malice commensurate with the ferocity and indomitability of his nature.	И Белый Клык терпел все это, затаив в себе такую ненависть и злобу, на какую только был способен его свирепый и неукротимый нрав.
If ever a creature was the enemy of its kind, White Fang was that creature.	Если какое-нибудь живое существо и можно было назвать врагом своих собратьев, то это относилось именно к Белому Клыку.
He asked no quarter, gave none.	Он никогда не просил пощады, и сам никого не щадил.

He was continually marred and scarred by the teeth of the pack, and as continually he left his own marks upon the pack.	Раны и шрамы не сходили у него с тела, а собаки, в свою очередь, не расставались с отметинами его зубов.
Unlike most leaders, who, when camp was made and the dogs were unhitched, huddled near to the gods for protection, White Fang disdained such protection.	В противоположность многим вожакам, кидавшимся под защиту богов, как только собак распрягали. Белый Клык пренебрегал такой защитой.
He walked boldly about the camp, inflicting punishment in the night for what he had suffered in the day.	Он безбоязненно разгуливал по стоянке, ночью расправляясь с собаками за все то, что приходилось терпеть от них днем.
In the time before he was made leader of the team, the pack had learned to get out of his way.	В те времена, когда Белый Клык еще не был вожаком, его теперешние товарищи по упряжке обычно старались не попадаться ему на дороге.
But now it was different.	Теперь положение изменилось.
Excited by the day-long pursuit of him, swayed subconsciously by the insistent iteration on their brains of the sight of him fleeing away, mastered by the feeling of mastery enjoyed all day, the dogs could not bring themselves to give way to him.	Погоня, длившаяся с утра и до вечера, сознание, что весь день Белый Клык убегал от них, находился в их власти, -- все это не позволяло собакам отступать перед ним.
When he appeared amongst them, there was always a squabble.	Стоило ему появиться среди стаи, сейчас же начиналась драка.
His progress was marked by snarl and snap and growl.	Его прогулки по стоянке сопровождались рычанием, грызней, визгом.
The very atmosphere he breathed was surcharged with hatred and malice, and this but served to increase the hatred and malice within him.	Самый воздух, которым он дышал, был насыщен ненавистью и злобой, и это лишь усиливало ненависть и злобу в нем самом.
When Mit-sah cried out his command for the team to stop, White Fang obeyed.	Когда Мит-Са приказывал упряжке остановиться, Белый Клык слушался его окрика.
At first this caused trouble for the other dogs. All of them would spring upon the hated leader only to find the tables turned.	На первых порах эта остановка вызывала замешательство среди собак, все они набрасывались на ненавистного вожака.
Behind him would be Mit-sah, the great whip singing in his hand.	Но тут дело принимало совсем другой оборот: размахивая бичом, на помощь Белому Клыку приходил Мит-Са.
So the dogs came to understand that when the team stopped by order, White Fang was to be let alone.	И собаки поняли наконец, что, если сани останавливаются по приказанию Мит-Са, вожака лучше не трогать.
But when White Fang stopped without orders, then it was allowed them to spring upon him and destroy him if they could.	Но если Белый Клык останавливался самовольно, значит, над ним можно было чинить расправу.
After several experiences, White Fang never stopped without orders.	Вскоре Белый Клык перестал останавливаться без приказания.
He learned quickly.	Такие уроки усваиваются быстро.
It was in the nature of things, that he must learn quickly if he were to survive the unusually severe conditions under which life was vouchsafed him.	Да Белый Клык и не мог не усваивать их, иначе он не выжил бы в той суровой среде, которую уготовила ему жизнь.

But the dogs could never learn the lesson to leave him alone in camp.	Но для собак эти уроки пропадали даром -- они не оставляли его в покое на стоянках.
Each day, pursuing him and crying defiance at him, the lesson of the previous night was erased, and that night would have to be learned over again, to be as immediately forgotten.	Дневная погоня и яростный лай, в который упряжка вкладывала всю свою ненависть к вожаку, заставляли ее забывать то, что было предыдущей ночью; на следующую ночь урок повторялся, но к утру от него не оставалось и следа.
Besides, there was a greater consistence in their dislike of him. They sensed between themselves and him a difference of kind-cause sufficient in itself for hostility.	Кроме того, вражду собак к Белому Клыку питало еще одно немаловажное обстоятельство: они чувствовали в нем иную породу, и этого было вполне достаточно, чтобы противопоставить их друг другу.
Like him, they were domesticated wolves. But they had been domesticated for generations.	Так же как и Белый Клык, все они были прирученные волки, но за ними стояло уже несколько прирученных поколений.
Much of the Wild had been lost, so that to them the Wild was the unknown, the terrible, the ever-menacing and ever warring.	Многое, чем наделяет волка Северная глушь, было уже утеряно, и для собак в Северной глуши таилась лишь неизвестность, вечная угроза и вечная вражда.
But to him, in appearance and action and impulse, still clung the Wild.	Но внешность Белого Клыка, все его повадки и инстинкты говорили о крепкой связи с Северной глушью; он был символом и олицетворением ее.
He symbolised it, was its personification: so that when they showed their teeth to him they were defending themselves against the powers of destruction that lurked in the shadows of the forest and in the dark beyond the camp-fire.	И поэтому, скаля на него зубы, собаки тем самым охраняли себя от гибели, таившейся в сумраке лесов и во тьме, со всех сторон обступавшей костры человека.
But there was one lesson the dogs did learn, and that was to keep together.	Впрочем, один урок собаки заучили твердо: надо держаться вместе.
White Fang was too terrible for any of them to face single-handed.	Белый Клык был слишком опасным противником, и никто не решался встретиться с ним один на один.
They met him with the mass-formation, otherwise he would have killed them, one by one, in a night.	Собаки нападали на него всей сворой, иначе он разделался бы с ними за одну ночь.
As it was, he never had a chance to kill them.	И Белому Клыку не удавалось разделаться ни с одним из своих врагов.
He might roll a dog off its feet, but the pack would be upon him before he could follow up and deliver the deadly throat-stroke.	Он сбивал противника с ног, но стая сейчас же набрасывалась на него, не давая ему прокусить собаке горло.
At the first hint of conflict, the whole team drew together and faced him.	При малейшем намеке на ссору вся упряжка дружно ополчалась на своего вожака.
The dogs had quarrels among themselves, but these were forgotten when trouble was brewing with White Fang.	Собаки постоянно грызлись между собой, но стоило только кому-нибудь из них затеять драку с Белым Клыком, как все прочие ссоры мигом забывались.
On the other hand, try as they would, they could not kill White Fang.	Однако загрызть Белого Клыка они не могли при всем своем старании.

He was too quick for them, too formidable, too wise.	Он был слишком подвижен для них, слишком грозен и умен.
He avoided tight places and always backed out of it when they bade fair to surround him.	Он избегал тех мест, где можно было попасть в ловушку, и всегда ускользал, когда свора старалась окружить его кольцом.
While, as for getting him off his feet, there was no dog among them capable of doing the trick.	А о том, чтобы сбить Белого Клыка с ног, не могла помышлять ни одна собака.
His feet clung to the earth with the same tenacity that he clung to life.	Ноги его с таким же упорством цеплялись за землю, с каким сам он цеплялся за жизнь.
For that matter, life and footing were synonymous in this unending warfare with the pack, and none knew it better than White Fang.	И поэтому в той нескончаемой войне, которую Белый Клык вел со стаей, сохранить жизнь и удержаться на ногах -- были для него понятия равнозначные, и никто не знал этого лучше, чем он сам.
So he became the enemy of his kind, domesticated wolves that they were, softened by the fires of man, weakened in the sheltering shadow of man's strength.	Итак, Белый Клык стал непримиримым врагом своих собратьев -- врагом волков, которые пригрелись у костра, разведенного человеком, и изнежились под спасительною сенью человеческого могущества.
White Fang was bitter and implacable. The clay of him was so moulded.	Таким сделала его жизнь.
He declared a vendetta against all dogs. And so terribly did he live this vendetta that Grey Beaver, fierce savage himself, could not but marvel at White Fang's ferocity.	Он объявил кровную месть всем собакам и мстил так жестоко, что даже Серый Бобр, в котором было достаточно ярости и дикости, не мог надивиться злобе Белого Клыка.
Never, he swore, had there been the like of this animal; and the Indians in strange villages swore likewise when they considered the tale of his killings amongst their dogs.	"Нет другой такой собаки!" -- говорил Серый Бобр. И индейцы из чужих поселков подтверждали его слова, вспоминая, как Белый Клык расправлялся с их собаками.
When White Fang was nearly five years old, Grey Beaver took him on another great journey, and long remembered was the havoc he worked amongst the dogs of the many villages along the Mackenzie, across the Rockies, and down the Porcupine to the Yukon.	Белому Клыку было около пяти лет, когда Серый Бобр снова взял его с собой в длинное путешествие, и в поселках у Скалистых Гор, вдоль рек Маккензи и Поркьюпайн, вплоть до самого Юкона, долго помнили расправы Белого Клыка с собаками.
He revelled in the vengeance he wreaked upon his kind.	Он упивался своей местью.
They were ordinary, unsuspecting dogs. They were not prepared for his swiftness and directness, for his attack without warning.	Чужие собаки не ждали от него ничего плохого, им не приходилось встречаться с противником, который нападал бы так внезапно.
They did not know him for what he was, a lightning-flash of slaughter.	Они не знали, что имеют дело с врагом, убивающим, как молния, с одного удара.

They bristled up to him, stiff-legged and challenging, while he, wasting no time on elaborate preliminaries, snapping into action like a steel spring, was at their throats and destroying them before they knew what was happening and while they were yet in the throes of surprise.	Собаки в чужих поселках подходили к Белому Клыку с вызывающим видом, а он, не теряя времени на предварительные церемонии, кидался на них стремительно, словно развернувшаяся стальная пружина, хватал за горло и убивал противника, не дав ему опомниться от изумления.
He became an adept at fighting.	Белый Клык стал опытным бойцом.
He economised. He never wasted his strength, never tussled.	Он дрался расчетливо, никогда не тратил сил понапрасну, не затягивал борьбы.
He was in too quickly for that, and, if he missed, was out again too quickly.	Он налетал и, если случалось промахнуться, сейчас же отскакивал назад.
The dislike of the wolf for close quarters was his to an unusual degree.	Как и все волки, Белый Клык избегал длительного соприкосновения с противником.
He could not endure a prolonged contact with another body.	Он не выносил этого.
It smacked of danger. It made him frantic.	Такое соприкосновение таило в себе опасность и приводило его в бешенство.
He must be away, free, on his own legs, touching no living thing.	Он хотел быть свободным, хотел твердо держаться на ногах.
It was the Wild still clinging to him, asserting itself through him.	Северная глушь не выпускала Белого Клыка из своих цепких объятий и утверждала свою власть над ним.
This feeling had been accentuated by the Ishmaelite life he had led from his puppyhood.	Отчужденность с самого раннего детства от общества ему подобных только усилила в нем это стремление к свободе.
Danger lurked in contacts.	Непосредственная близость к противнику таила в себе какую-то угрозу.
It was the trap, ever the trap, the fear of it lurking deep in the life of him, woven into the fibre of him.	Белый Клык подозревал здесь ловушку, и страх перед этой ловушкой не покидал его.
In consequence, the strange dogs he encountered had no chance against him.	Чужие собаки не могли тягаться с ним.
He eluded their fangs. He got them, or got away, himself untouched in either event.	Белый Клык увертывался от их клыков; он расправлялся с ними и убегал невредимый.
In the natural course of things there were exceptions to this.	Правда, нет правила без исключения.
There were times when several dogs, pitching on to him, punished him before he could get away; and there were times when a single dog scored deeply on him.	Бывало и так, что на Белого Клыка налетало сразу несколько противников и он не успевал убежать от них, а иногда ему здорово влетало и от какой-нибудь одной собаки.
But these were accidents.	Но это случалось редко.
In the main, so efficient a fighter had he become, he went his way unscathed.	Белый Клык стал таким искусным бойцом, что выходил с честью почти из всех драк.
Another advantage he possessed was that of correctly judging time and distance.	Он обладал еще одним достоинством -- умением правильно рассчитывать время и расстояние.

Not that he did this consciously, however. He did not calculate such things. It was all automatic.	Делалось это, разумеется, совершенно бессознательно.
His eyes saw correctly, and the nerves carried the vision correctly to his brain. The parts of him were better adjusted than those of the average dog. They worked together more smoothly and steadily. His was a better, far better, nervous, mental, and muscular co-ordination.	Просто его никогда не подводило зрение, и весь его организм, слаженный лучше, чем у других собак, работал точно и быстро; координация сил умственных и физических была совершеннее, чем у них.
When his eyes conveyed to his brain the moving image of an action, his brain without conscious effort, knew the space that limited that action and the time required for its completion.	Когда зрительные нервы передавали мозгу Белого Клыка движущееся изображение, его мозг без всякого усилия определял пространство и время, необходимое для того, чтобы это движение завершилось.
Thus, he could avoid the leap of another dog, or the drive of its fangs, and at the same moment could seize the infinitesimal fraction of time in which to deliver his own attack.	Таким образом, он мог увернуться от прыжка собаки или от ее клыков и в то же время использовать каждую секунду, чтобы самому броситься на противника.
Body and brain, his was a more perfected mechanism. Not that he was to be praised for it. Nature had been more generous to him than to the average animal, that was all.	Но воздавать ему хвалу за это не следует, -природа одарила его более щедро, чем других, вот и все.
It was in the summer that White Fang arrived at Fort Yukon.	Было лето, когда Белый Клык попал в форт Юкон.
Grey Beaver had crossed the great watershed between Mackenzie and the Yukon in the late winter, and spent the spring in hunting among the western outlying spurs of the Rockies.	В конце зимы Серый Бобр пересек водораздел между Маккензи и Юконом и всю весну проохотился на западных отрогах Скалистых Гор.
Then, after the break-up of the ice on the Porcupine, he had built a canoe and paddled down that stream to where it effected its junction with the Yukon just under the Artic circle.	А когда река Поркьюпайн очистилась ото льда. Серый Бобр сделал пирогу и спустился вниз по ней к месту слияния ее с Юконом, как раз под самым Полярным кругом.
Here stood the old Hudson's Bay Company fort; and here were many Indians, much food, and unprecedented excitement.	Здесь стоял форт Компании Гудзонова залива. В форте было много индейцев, много съестных припасов, -- повсюду царило небывалое оживление.
It was the summer of 1898, and thousands of gold-hunters were going up the Yukon to Dawson and the Klondike.	Было лето 1898 года, и золотоискатели тысячами двигались вверх по Юкону, к Доусону и на Клондайк.
Still hundreds of miles from their goal, nevertheless many of them had been on the way for a year, and the least any of them had travelled to get that far was five thousand miles, while some had come from the other side of the world.	До цели путешествия им оставались еще сотни миль, а между тем многие из них находились в пути уже год; меньше пяти тысяч миль не сделал никто, а некоторые приехали сюда с другого конца света.
Here Grey Beaver stopped.	В форте Юкон Серый Бобр сделал остановку.
A whisper of the gold-rush had reached his ears, and he had come with several bales of furs, and another of gut-sewn mittens and moccasins.	Слухи о золотой лихорадке достигли и его ушей, и он привез с собой несколько тюков с мехами и один тюк с рукавицами и мокасинами.

He would not have ventured so long a trip had he not expected generous profits.	Серый Бобр никогда не отважился бы пуститься в такой далекий путь, если б его не привлекла сюда надежда на большую наживу.
But what he had expected was nothing to what he realised.	Но то, что Серый Бобр увидел здесь, превзошло все его ожидания.
His wildest dreams had not exceeded a hundred per cent. profit; he made a thousand per cent.	В самых своих безудержных мечтах он рассчитывал выручить от продажи мехов сто процентов, а убедился, что можно выручить и тысячу.
And like a true Indian, he settled down to trade carefully and slowly, even if it took all summer and the rest of the winter to dispose of his goods.	И, как истинный индеец, Серый Бобр принялся за дело не спеша, решив просидеть здесь хоть до осени, только бы не просчитаться и не продешевить.
It was at Fort Yukon that White Fang saw his first white men.	В форте Юкон Белый Клык впервые увидел белых людей.
As compared with the Indians he had known, they were to him another race of beings, a race of superior gods.	Рядом с индейцами они казались ему существами другой породы -- богами, власть которых опиралась на еще большее могущество.
They impressed him as possessing superior power, and it is on power that godhead rests. White Fang did not reason it out, did not in his mind make the sharp generalisation that the white gods were more powerful.	Эта уверенность пришла к Белому Клыку сама собой; ему не надо было напрягать свои мыслительные способности, чтобы убедиться в могуществе белых богов.
It was a feeling, nothing more, and yet none the less potent.	Он только чувствовал его, но чувствовал с необычайной силой.
As, in his puppyhood, the looming bulks of the tepees, man-reared, had affected him as manifestations of power, so was he affected now by the houses and the huge fort all of massive logs.	Вигвамы, построенные индейцами, казались ему когда-то свидетельством величия человека, а теперь его поражал громадный форт и дома из толстых бревен.
Here was power.	Все это говорило о могуществе.
Those white gods were strong.	Белые боги обладали силой.
They possessed greater mastery over matter than the gods he had known, most powerful among which was Grey Beaver.	Власть их простиралась дальше власти прежних богов Белого Клыка, среди которых самым могущественным существом был Серый Бобр.
And yet Grey Beaver was as a child-god among these white-skinned ones.	Но и Серый Бобр казался ничтожеством по сравнению с белокожими богами.
To be sure, White Fang only felt these things. He was not conscious of them.	Разумеется, Белый Клык только чувствовал все это и не отдавал себе ясного отчета в своих ощущениях.
Yet it is upon feeling, more often than thinking, that animals act; and every act White Fang now performed was based upon the feeling that the white men were the superior gods.	Но животные действуют чаще всего на основании именно таких ощущений; и каждый поступок Белого Клыка объяснялся теперь уверенностью в могуществе белых богов.
In the first place he was very suspicious of them.	Он относился к ним с большой опаской.
There was no telling what unknown terrors were theirs, what unknown hurts they could administer.	Кто знает, какого неведомого ужаса и какой новой беды можно ждать от них?

He was curious to observe them, fearful of being noticed by them.	Белый Клык с любопытством наблюдал за белыми богами, но боялся попадаться им на пути.
For the first few hours he was content with slinking around and watching them from a safe distance. Then he saw that no harm befell the dogs that were near to them, and he came in closer.	Первые несколько часов он довольствовался тем, что настороженно следил за ними издали, но потом, увидев, что белые боги не причиняют никакого вреда своим собакам, подошел поближе.
In turn he was an object of great curiosity to them. His wolfish appearance caught their eyes at once, and they pointed him out to one another.	В свою очередь. Белый Клык привлекал к себе всеобщее внимание: его сходство с волком сразу же бросалось в глаза, и люди показывали на него друг другу пальцами.
This act of pointing put White Fang on his guard, and when they tried to approach him he showed his teeth and backed away.	Это заставило Белого Клыка насторожиться. Лишь только кто-нибудь подходил к нему, он скалил зубы и отбегал в сторону.
Not one succeeded in laying a hand on him, and it was well that they did not.	Людям так и не удавалось дотронуться до него рукой -- и хорошо, что не удавалось.
White Fang soon learned that very few of these gods-not more than a dozen-lived at this place.	Вскоре Белый Клык узнал, что очень немногие из этих богов -- всего человек десять -постоянно живут в форте.
Every two or three days a steamer (another and colossal manifestation of power) came into the bank and stopped for several hours.	Каждые два-три дня к берегу приставал пароход (еще одно великое доказательство всемогущества белых людей) и по нескольку часов стоял у причала.
The white men came from off these steamers and went away on them again.	Боги приезжали и снова уезжали на пароходах.
There seemed untold numbers of these white men.	Казалось, людям этим нет числа.
In the first day or so, he saw more of them than he had seen Indians in all his life; and as the days went by they continued to come up the river, stop, and then go on up the river out of sight.	В первые же два дня Белый Клык увидел их столько, сколько не видел индейцев за всю свою жизнь. И каждый день они приезжали, ходили по форту и снова уезжали вверх по реке.
But if the white gods were all-powerful, their dogs did not amount to much.	Но если белые боги были всемогущи, то собаки их ничего не стоили.
This White Fang quickly discovered by mixing with those that came ashore with their masters.	Белый Клык быстро убедился в этом, столкнувшись с теми, что сходили на берег вместе со своими хозяевами.
They were irregular shapes and sizes.	Все они были не похожи одна на другую.
Some were short-legged-too short; others were long-legged-too long.	У одних были короткие, слишком короткие ноги; у других -- длинные, слишком длинные.
They had hair instead of fur, and a few had very little hair at that.	Вместо густого меха их покрывала короткая шерсть, а у некоторых и шерсти почти не было.
And none of them knew how to fight.	И ни одна из этих собак не умела драться.
As an enemy of his kind, it was in White Fang's province to fight with them.	Питая ненависть ко всей своей породе. Белый Клык считал себя обязанным вступать в драку и с этими собаками.

This he did, and he quickly achieved for them a mighty contempt. They were soft and helpless, made much noise, and floundered around clumsily trying to accomplish by main strength what he accomplished by dexterity and cunning.	После нескольких стычек он проникся к ним глубочайшим презрением: они оказались неуклюжими, беспомощными и старались одолеть Белого Клыка одной силой, тогда как он брал сноровкой и хитростью.
They rushed bellowing at him.	Собаки кидались на него с лаем.
He sprang to the side.	Белый Клык прыгал в сторону.
They did not know what had become of him; and in that moment he struck them on the shoulder, rolling them off their feet and delivering his stroke at the throat.	Они теряли его из виду, и тогда он налетал на них сбоку, сбивал плечом с ног и вцеплялся им в горло.
Sometimes this stroke was successful, and a stricken dog rolled in the dirt, to be pounced upon and torn to pieces by the pack of Indian dogs that waited.	Часто укус этот бывал смертельным, и его противник бился в грязи под ногами индейских собак, которые только и ждали той минуты, когда можно будет броситься всей стаей и разорвать чужака на куски.
White Fang was wise.	Белый Клык был мудр.
He had long since learned that the gods were made angry when their dogs were killed.	Он уже давно знал, что боги гневаются, когда кто-нибудь убивает их собак.
The white men were no exception to this.	Белые боги не составляли исключения.
So he was content, when he had overthrown and slashed wide the throat of one of their dogs, to drop back and let the pack go in and do the cruel finishing work.	Поэтому, свалив противника с ног и прокусив ему горло, он отбегал в сторону и позволял стае доканчивать начатое им дело.
It was then that the white men rushed in, visiting their wrath heavily on the pack, while White Fang went free.	В это время белые люди подбегали и обрушивали свой гнев на стаю, а Белый Клык выходил сухим из воды.
He would stand off at a little distance and look on, while stones, clubs, axes, and all sorts of weapons fell upon his fellows.	Обычно он стоял в стороне и наблюдал, как его собратьев бьют камнями, палками, топорами и всем, что только попадалось людям под руку.
White Fang was very wise.	Белый Клык был мудр.
But his fellows grew wise in their own way; and in this White Fang grew wise with them.	Но его собратья тоже кое-чему научились: они поняли, что самая потеха начинается в ту минуту, когда пароход пристает к берегу.
They learned that it was when a steamer first tied to the bank that they had their fun.	Вот собаки сбежали с парохода, и две-три из них мгновенно оказались растерзанными.
After the first two or three strange dogs had been downed and destroyed, the white men hustled their own animals back on board and wrecked savage vengeance on the offenders.	Тогда люди загоняют остальных обратно и принимаются за жестокую расправу. Однажды белый человек, на глазах у которого разорвали его сеттера, выхватил револьвер.
One white man, having seen his dog, a setter, torn to pieces before his eyes, drew a revolver.	Он выстрелил шесть раз подряд, и шесть собак из стаи повалились замертво.
He fired rapidly, six times, and six of the pack lay dead or dying-another manifestation of power that sank deep into White Fang's consciousness.	Это было еще одно проявление могущества белых людей, надолго запомнившееся Белому Клыку.

White Fang enjoyed it all. He did not love his kind, and he was shrewd enough to escape hurt himself.	Белый Клык упивался всем этим, он не жалел своих собратьев, а сам ухитрялся оставаться в таких стычках невредимым.
At first, the killing of the white men's dogs had been a diversion. After a time it became his occupation.	На первых порах драки с собаками белых людей просто развлекали его, потом он принялся за это по-настоящему.
There was no work for him to do.	Другого дела у него не было.
Grey Beaver was busy trading and getting wealthy.	Серый Бобр занялся торговлей, богател.
So White Fang hung around the landing with the disreputable gang of Indian dogs, waiting for steamers.	И Белый Клык слонялся по пристани, поджидая вместе со сворой беспутных индейских собак прибытия пароходов.
With the arrival of a steamer the fun began.	Как только пароход причаливал к берегу, начиналась потеха.
After a few minutes, by the time the white men had got over their surprise, the gang scattered. The fun was over until the next steamer should arrive.	К тому времени, когда белые люди приходили в себя от неожиданности, собачья свора разбегалась в разные стороны и ожидала следующего парохода.
But it can scarcely be said that White Fang was a member of the gang.	Однако Белого Клыка нельзя было считать членом собачьей своры.
He did not mingle with it, but remained aloof, always himself, and was even feared by it.	Он не смешивался с ней, держался в стороне, никогда не терял своей независимости, и собаки даже побаивались его.
It is true, he worked with it.	Правда, он действовал с ними заодно.
He picked the quarrel with the strange dog while the gang waited.	Он затевал ссору с чужаком и сбивал его с ног.
And when he had overthrown the strange dog the gang went in to finish it. But it is equally true that he then withdrew, leaving the gang to receive the punishment of the outraged gods.	Тогда собаки кидались и приканчивали чужака, а Белый Клык сейчас же удирал, предоставляя своре получать наказание от разгневанных богов.
It did not require much exertion to pick these quarrels.	Для того чтобы затеять такую ссору, не требовалось большого труда.
All he had to do, when the strange dogs came ashore, was to show himself. When they saw him they rushed for him.	Белому Клыку стоило только показаться на пристани, когда чужие собаки сходили на берег, -- и этого было достаточно, они кидались на него.
It was their instinct.	Так повелевал им инстинкт.
He was the Wild-the unknown, the terrible, the ever-menacing, the thing that prowled in the darkness around the fires of the primeval world when they, cowering close to the fires, were reshaping their instincts, learning to fear the Wild out of which they had come, and which they had deserted and betrayed.	Собаки чуяли в Белом Клыке Северную глушь, неизвестное, ужас, вечную угрозу; чуяли в нем то, что ходило, крадучись, во мраке, окружающем человеческие костры, когда они, подобравшись к этим кострам, отказывались от своих прежних инстинктов и боялись Северной глуши, покинутой и преданной ими.
Generation by generation, down all the generations, had this fear of the Wild been stamped into their natures.	От поколения к поколению передавался собакам этот страх перед Северной глушью.

For centuries the Wild had stood for terror and destruction. And during all this time free licence had been theirs, from their masters, to kill the things of the Wild.	Северная глушь грозила гибелью, но их повелители дали им право убивать все живое, что приходит оттуда.
In doing this they had protected both themselves and the gods whose companionship they shared.	И, воспользовавшись этим правом, они защищали себя и богов, допустивших их в свое общество.
And so, fresh from the soft southern world, these dogs, trotting down the gang-plank and out upon the Yukon shore had but to see White Fang to experience the irresistible impulse to rush upon him and destroy him.	И поэтому выходцам с Юга, сбегавшим по сходням на берег Юкона, достаточно было увидеть Белого Клыка, чтобы почувствовать непреодолимое желание кинуться и растерзать его.
They might be town-reared dogs, but the instinctive fear of the Wild was theirs just the same.	Среди приезжих собак попадались и городские, но инстинктивный страх перед Северной глушью сохранился и в них.
Not alone with their own eyes did they see the wolfish creature in the clear light of day, standing before them. They saw him with the eyes of their ancestors, and by their inherited memory they knew White Fang for the wolf, and they remembered the ancient feud.	На представшего перед ними средь бела дня зверя, похожего на волка, они смотрели не только своими глазами, -- они смотрели на Белого Клыка глазами предков, и память, унаследованная от всех предыдущих поколений, подсказывала им, что перед ними стоит волк, к которому порода их питает извечную вражду.
All of which served to make White Fang's days enjoyable.	Все это доставляло удовольствие Белому Клыку.
If the sight of him drove these strange dogs upon him, so much the better for him, so much the worse for them.	Если одним своим видом он заставляет собак кидаться в драку, тем лучше для него и тем хуже для них.
They looked upon him as legitimate prey, and as legitimate prey he looked upon them.	Они чуяли в Белом Клыке свою законную добычу, и точно так же относился к ним и он.
Not for nothing had he first seen the light of day in a lonely lair and fought his first fights with the ptarmigan, the weasel, and the lynx.	Недаром Белый Клык впервые увидел дневной свет в уединенном логовище и в первых же своих битвах имел таких противников, как белая куропатка, ласка и рысь.
And not for nothing had his puppyhood been made bitter by the persecution of Lip-lip and the whole puppy pack.	И недаром его раннее детство было омрачено враждой с Лип-Липом и со всей стаей молодых собак.
It might have been otherwise, and he would then have been otherwise.	Сложись его жизнь по-иному -- и он сам был бы иным.
Had Lip-lip not existed, he would have passed his puppyhood with the other puppies and grown up more doglike and with more liking for dogs.	Не будь в поселке Лип-Липа, Белый Клык подружился бы с другими щенками, был бы больше похож на собаку и с большей терпимостью относился бы к своим собратьям.
Had Grey Beaver possessed the plummet of affection and love, he might have sounded the deeps of White Fang's nature and brought up to the surface all manner of kindly qualities.	Будь Серый Бобр мягче и добрее, он сумел бы пробудить в нем чувство привязанности и любви.
But these things had not been so.	Но все сложилось по-иному.

The clay of White Fang had been moulded until he became what he was, morose and lonely, unloving and ferocious, the enemy of all his kind.	Жизнь круто обошлась с Белым Клыком, и он стал угрюмым, замкнутым, злобным зверем -врагом своих собратьев.
CHAPTER II-THE MAD GOD	ГЛАВА ВТОРАЯ. СУМАСШЕДШИЙ БОГ
A small number of white men lived in Fort Yukon.	Белых людей в форте Юкон было немного.
These men had been long in the country. They called themselves Sour-doughs, and took great pride in so classifying themselves.	Все они уже давно жили здесь, называли себя "кислым тестом" и очень гордились этим.
For other men, new in the land, they felt nothing but disdain.	Тех, кто приезжал сюда из других мест, старожилы презирали.
The men who came ashore from the steamers were newcomers.	Люди, сходившие с парохода на берег, были новичками и назывались "чечако".
They were known as chechaquos, and they always wilted at the application of the name.	Новички сильно недолюбливали свое прозвище.
They made their bread with baking-powder. This was the invidious distinction between them and the Sour-doughs, who, forsooth, made their bread from sour-dough because they had no baking-powder.	Они замешивали тесто на сухих дрожжах, и это проводило резкую грань между ними и старожилами, которые ставили хлеб на закваске, потому что дрожжей у них не было.
All of which is neither here nor there.	Но все это -- между прочим.
The men in the fort disdained the newcomers and enjoyed seeing them come to grief.	Жители форта презирали приезжих и радовались всякий раз, когда у тех случалась какая-нибудь неприятность.
Especially did they enjoy the havoc worked amongst the newcomers' dogs by White Fang and his disreputable gang.	Особенное удовольствие доставляли им расправы Белого Клыка и всей бесчинствующей своры с чужими собаками.
When a steamer arrived, the men of the fort made it a point always to come down to the bank and see the fun.	Как только пароход подходил, старожилы форта спешили на берег, чтобы не прозевать потехи.
They looked forward to it with as much anticipation as did the Indian dogs, while they were not slow to appreciate the savage and crafty part played by White Fang.	Они предвкушали развлечение не меньше индейских собак и, конечно, сейчас же оценили ту роль, какую играл в этих драках Белый Клык.
But there was one man amongst them who particularly enjoyed the sport.	Но был среди старожилов один человек, которому эта забава доставляла особенное удовольствие.
He would come running at the first sound of a steamboat's whistle; and when the last fight was over and White Fang and the pack had scattered, he would return slowly to the fort, his face heavy with regret.	Заслышав гудок приближающегося парохода, он со всех ног пускался к берегу, а когда драка заканчивалась и свора собак разбегалась в разные стороны, человек этот медленно уходил с пристани, всем своим видом выражая глубокое сожаление.
Sometimes, when a soft southland dog went down, shrieking its death-cry under the fangs of the pack, this man would be unable to contain himself, and would leap into the air and cry out with delight.	Часто, когда изнеженная южная собака с предсмертным воем падала на землю и погибала, раздираемая на клочки налетевшей на нее сворой, человек этот кричал и прыгал от восторга.

And always he had a sharp and covetous eye for White Fang.	И каждый раз он завистливо поглядывал на Белого Клыка.
This man was called "Beauty" by the other men of the fort.	Старожилы форта прозвали этого человека "Красавчиком".
No one knew his first name, and in general he was known in the country as Beauty Smith.	Настоящего его имени никто не знал, и в здешних местах он был известен как Красавчик Смит.
But he was anything save a beauty. To antithesis was due his naming.	Правда, красивого в нем было мало; поэтому, вероятно, ему и дали такое прозвище.
He was pre-eminently unbeautiful.	Он был на редкость уродлив.
Nature had been niggardly with him.	Создавая его, природа поскупилась.
He was a small man to begin with; and upon his meagre frame was deposited an even more strikingly meagre head.	Он был низкорослый, а на его щуплом теле сидела неправильной формы, удлиненная голова.
Its apex might be likened to a point.	В детстве, еще до того как за ним укрепилось новое прозвище,
In fact, in his boyhood, before he had been named Beauty by his fellows, he had been called "Pinhead."	"Красавчик", сверстники звали его "Гвоздиком".
Backward, from the apex, his head slanted down to his neck and forward it slanted uncompromisingly to meet a low and remarkably wide forehead.	Затылок у Смита был совершенно приплюснутый, лоб низкий и несуразно широкий.
Beginning here, as though regretting her parsimony, Nature had spread his features with a lavish hand. His eyes were large, and between them was the distance of two eyes.	А потом природа вдруг расщедрилась и наделила Красавчика Смита вылупленными глазами, к тому же расставленными так широко, что между ними могла бы поместиться еще одна пара глаз.
His face, in relation to the rest of him, was prodigious. In order to discover the necessary area, Nature had given him an enormous prognathous jaw. It was wide and heavy, and protruded outward and down until it seemed to rest on his chest. Possibly this appearance was due to the weariness of the slender neck, unable properly to support so great a burden.	Чтобы как-нибудь заполнить оставшееся свободное пространство, природа дала ему тяжелую нижнюю челюсть, которая выдавалась вперед и чуть ли не лежала у него на груди, а может быть, это только так казалось, ибо шея у Красавчика Смита была слишком тонка для такой громоздкой ноши.
This jaw gave the impression of ferocious determination. But something lacked. Perhaps it was from excess. Perhaps the jaw was too large.	Нижняя челюсть придавала его лицу выражение свирепой решительности, но в эту решительность как-то не верилось, -- возможно, потому, что челюсть была слишком уж велика и массивна.
At any rate, it was a lie. Beauty Smith was known far and wide as the weakest of weak-kneed and snivelling cowards.	Другими словами, никакой решительности в натуре Красавчика Смита не было и в помине. Он слыл повсюду за презренного, жалкого труса.
To complete his description, his teeth were large and yellow, while the two eye-teeth, larger than their fellows, showed under his lean lips like fangs.	Для полноты картины следует упомянуть, что зубы у него были длинные и желтые, а оба клыка вылезали наружу из-под тонких губ.
His eyes were yellow and muddy, as though Nature had run short on pigments and squeezed together the dregs of all her tubes.	На глаза у природы, видимо, не хватило краски, она соскребла для них все остатки со своей палитры -- и получилось нечто мутно-желтое.

It was the same with his hair, sparse and irregular of growth, muddy-yellow and dirty-yellow, rising on his head and sprouting out of his face in unexpected tufts and bunches, in appearance like clumped and wind-blown grain.	То же самое можно сказать и про жидкие волосы, которые клочьями торчали у него на голове и на скулах, напоминая растрепанный ветром сноп соломы.
In short, Beauty Smith was a monstrosity, and the blame of it lay elsewhere. He was not responsible.	Короче говоря, Красавчик Смит был урод, но винить в этом его самого не следует.
The clay of him had been so moulded in the making.	Таким уж человек появился на свет божий.
He did the cooking for the other men in the fort, the dish-washing and the drudgery.	Он стряпал на жителей форта, мыл посуду и исполнял всякую черную работу.
They did not despise him. Rather did they tolerate him in a broad human way, as one tolerates any creature evilly treated in the making.	В форте к нему относились терпимо и даже снисходительно, как к существу, которому не повезло в жизни.
Also, they feared him.	Кроме того, Красавчика Смита побаивались.
His cowardly rages made them dread a shot in the back or poison in their coffee.	От такого злобного труса можно было получить и пулю в спину и стакан кофе с отравой.
But somebody had to do the cooking, and whatever else his shortcomings, Beauty Smith could cook.	Но ведь кому-нибудь нужно было заниматься стряпней, а Красавчик Смит, несмотря на все его недостатки, знал свое дело.
This was the man that looked at White Fang, delighted in his ferocious prowess, and desired to possess him.	Таков был человек, который восхищался отчаянной удалью Белого Клыка и мечтал завладеть им.
He made overtures to White Fang from the first.	Красавчик Смит начал заигрывать с Белым Клыком.
White Fang began by ignoring him.	Тот не обращал на это никакого внимания.
Later on, when the overtures became more insistent, White Fang bristled and bared his teeth and backed away.	Когда заигрывания стали настойчивее, Белый Клык скалил на Красавчика Смита зубы, ощетинивался и убегал.
He did not like the man.	Этот человек не нравился ему.
The feel of him was bad. He sensed the evil in him, and feared the extended hand and the attempts at soft-spoken speech. Because of all this, he hated the man.	Белый Клык чуял в нем что-то злое и ненавидел его, боясь его протянутой руки и вкрадчивого голоса.
With the simpler creatures, good and bad are things simply understood.	Добро и зло воспринимаются простым существом очень просто.
The good stands for all things that bring easement and satisfaction and surcease from pain.	Добро есть все то, что прекращает боль, что несет с собой свободу и удовлетворение.
Therefore, the good is liked.	Поэтому добро приятно.
The bad stands for all things that are fraught with discomfort, menace, and hurt, and is hated accordingly.	Зло же ненавистно, потому что оно приносит беспокойство, опасность, страдание.
White Fang's feel of Beauty Smith was bad. From the man's distorted body and twisted mind, in occult ways, like mists rising from malarial marshes, came emanations of the unhealth within.	Как над гнилым болотом поднимается туман, так и от уродливого тела и грязной душонки Красавчика Смита веяло чем-то дурным, нездоровым.

Not by reasoning, not by the five senses alone, but by other and remoter and uncharted senses, came the feeling to White Fang that the man was ominous with evil, pregnant with hurtfulness, and therefore a thing bad, and wisely to be hated.	Бессознательно, словно с помощью шестого чувства. Белый Клык угадывал, что этот человек таит в себе зло, грозит гибелью и что его надо ненавидеть.
White Fang was in Grey Beaver's camp when Beauty Smith first visited it.	Белый Клык был дома, когда Красавчик Смит впервые зашел на стоянку Серого Бобра.
At the faint sound of his distant feet, before he came in sight, White Fang knew who was coming and began to bristle.	Еще задолго до появления Красавчика Смита, по одному звуку его шагов. Белый Клык понял, кто идет к ним, и ощетинился.
He had been lying down in an abandon of comfort, but he arose quickly, and, as the man arrived, slid away in true wolf-fashion to the edge of the camp.	Хоть ему было и очень удобно лежать, но лишь только этот человек подошел ближе, он сейчас же поднялся и бесшумно, как настоящий волк, отбежал в сторону.
He did not know what they said, but he could see the man and Grey Beaver talking together.	Белый Клык не знал, о чем шел разговор с этим человеком у Серого Бобра, он видел только, что хозяин разговаривает с ним.
Once, the man pointed at him, and White Fang snarled back as though the hand were just descending upon him instead of being, as it was, fifty feet away.	Во время беседы Красавчик Смит показал на Белого Клыка пальцем, и тот зарычал, как будто эта рука была не на расстоянии пятидесяти футов от него, а опускалась ему на спину.
The man laughed at this; and White Fang slunk away to the sheltering woods, his head turned to observe as he glided softly over the ground.	Красавчик Смит захохотал, и Белый Клык решил скрыться в лес и, убегая, все оглядывался назад, на разговаривавших людей.
Grey Beaver refused to sell the dog.	Серый Бобр отказался продать собаку.
He had grown rich with his trading and stood in need of nothing.	Он разбогател, у него все есть.
Besides, White Fang was a valuable animal, the strongest sled-dog he had ever owned, and the best leader. Furthermore, there was no dog like him on the Mackenzie nor the Yukon.	Кроме того, лучшей ездовой собаки и лучшего вожака нигде не сыщешь -- ни на Маккензи, ни на Юконе.
He could fight.	Белый Клык мастер драться.
He killed other dogs as easily as men killed mosquitoes. (Beauty Smith's eyes lighted up at this, and he licked his thin lips with an eager tongue). No, White Fang was not for sale at any price.	Разорвать собаку ему ничего не стоит -- все равно что человеку прихлопнуть комара. (Глаза у Красавчика Смита заблестели при этих словах, и он с жадностью вылизал свои тонкие губы.) Нет, Серый Бобр ни за какие деньги не продаст Белого Клыка.
But Beauty Smith knew the ways of Indians.	Но Красавчик Смит хорошо знал индейцев.
He visited Grey Beaver's camp often, and hidden under his coat was always a black bottle or so.	Он стал часто наведываться к Серому Бобру и каждый раз приносил за пазухой бутылку.
One of the potencies of whisky is the breeding of thirst.	Виски обладает одним могучим свойством -- оно возбуждает жажду.
Grey Beaver got the thirst.	И такая жажда появилась у Серого Бобра.

His fevered membranes and burnt stomach began to clamour for more and more of the scorching fluid; while his brain, thrust all awry by the unwonted stimulant, permitted him to go any length to obtain it.	Его нутро требовало все больше и больше этой жгучей жидкости, и, потеряв с непривычки к ней власть над собой, он был готов на что угодно, лишь бы раздобыть эту жидкость.
The money he had received for his furs and mittens and moccasins began to go.	Деньги, вырученные от продажи мехов, рукавиц и мокасин, начали таять.
It went faster and faster, and the shorter his money-sack grew, the shorter grew his temper. In the end his money and goods and temper were all gone.	Их становилось все меньше и меньше, и чем больше пустел мешок, в котором они хранились у Серого Бобра, тем он становился беспокойнее.
Nothing remained to him but his thirst, a prodigious possession in itself that grew more prodigious with every sober breath he drew.	Наконец все ушло -- и деньги, и товары, и спокойствие. У Серого Бобра осталась только жажда, которая росла с каждой минутой.
Then it was that Beauty Smith had talk with him again about the sale of White Fang; but this time the price offered was in bottles, not dollars, and Grey Beaver's ears were more eager to hear.	И тогда Красавчик Смит снова завел речь о продаже Белого Клыка; но на этот раз цена определялась уже не долларами, а бутылками виски, и Серый Бобр прислушался к предложению более внимательно.
"You ketch um dog you take um all right," was his last word.	-- Сумеешь поймать -- собака твоя, -- было его последнее слово.
The bottles were delivered, but after two days. "You ketch um dog," were Beauty Smith's words to Grey Beaver.	Бутылки перешли к нему, но через два дня Красавчик Смит сам сказал Серому Бобру: -Поймай собаку.
White Fang slunk into camp one evening and dropped down with a sigh of content.	Вернувшись как-то вечером домой. Белый Клык со вздохом облегчения улегся около вигвама.
The dreaded white god was not there.	Страшного белого бога не было.
For days his manifestations of desire to lay hands on him had been growing more insistent, and during that time White Fang had been compelled to avoid the camp.	За последние дни он все больше и больше приставал к Белому Клыку, и тот предпочел на это время совсем уйти из дому.
He did not know what evil was threatened by those insistent hands. He knew only that they did threaten evil of some sort, and that it was best for him to keep out of their reach.	Он не знал, какую опасность таят в себе руки этого человека, он только чуял что-то недоброе и решил держаться от них подальше.
But scarcely had he lain down when Grey Beaver staggered over to him and tied a leather thong around his neck.	Как только Белый Клык улегся, Серый Бобр, пошатываясь, подошел к нему и обвязал ремень вокруг его шеи.
He sat down beside White Fang, holding the end of the thong in his hand.	Потом Серый Бобр сел рядом с Белым Клыком, держа в одной руке конец ремня.
In the other hand he held a bottle, which, from time to time, was inverted above his head to the accompaniment of gurgling noises.	В другой он держал бутылку и то и дело прикладывался к ней, и тогда Белый Клык слышал бульканье.
An hour of this passed, when the vibrations of feet in contact with the ground foreran the one who approached.	Так прошел час, и вдруг до ушей Белого Клыка донеслись звуки чьих-то шагов.

White Fang heard it first, and he was bristling with recognition while Grey Beaver still nodded stupidly.	Он различил их первый и, догадавшись, кто идет, весь ощетинился.
White Fang tried to draw the thong softly out of his master's hand; but the relaxed fingers closed tightly and Grey Beaver roused himself.	Серый Бобр сидел и клевал носом.
Beauty Smith strode into camp and stood over White Fang.	Белый Клык осторожно потянул ремень из рук хозяина, но ослабевшие пальцы сжались крепче, и Серый Бобр проснулся.
He snarled softly up at the thing of fear, watching keenly the deportment of the hands.	Красавчик Смит подошел к вигваму и остановился рядом с Белым Клыком.
One hand extended outward and began to descend upon his head.	Тот глухо зарычал на это страшное существо, не сводя глаз с его рук.
His soft snarl grew tense and harsh.	Одна рука вытянулась вперед и стала опускаться над его головой.
The hand continued slowly to descend, while he crouched beneath it, eyeing it malignantly, his snarl growing shorter and shorter as, with quickening breath, it approached its culmination.	Белый Клык зарычал громче.
Suddenly he snapped, striking with his fangs like a snake.	Рука продолжала медленно опускаться, а Белый Клык, злобно глядя на нее и уже задыхаясь от яростного рычания, все ниже и ниже припадал к земле.
The hand was jerked back, and the teeth came together emptily with a sharp click.	И вдруг его зубы сверкнули, как у змеи, и с резким металлическим звуком лязгнули в воздухе.
Beauty Smith was frightened and angry.	Рука отдернулась вовремя.
Grey Beaver clouted White Fang alongside the head, so that he cowered down close to the earth in respectful obedience.	Красавчик Смит испугался и рассвирепел.
White Fang's suspicious eyes followed every movement.	Серый Бобр ударил Белого Клыка по голове, и тот снова покорно лег на землю.
He saw Beauty Smith go away and return with a stout club.	Белый Клык следил за каждым движением обоих людей.
Then the end of the thong was given over to him by Grey Beaver.	Он увидел, что Красавчик Смит ушел и вскоре вернулся с увесистой палкой.
Beauty Smith started to walk away.	Серый Бобр передал ему ремень.
The thong grew taut.	Красавчик Смит шагнул вперед.
White Fang resisted it.	Ремень натянулся.
Grey Beaver clouted him right and left to make him get up and follow.	Белый Клык все еще лежал.
He obeyed, but with a rush, hurling himself upon the stranger who was dragging him away.	Серый Бобр ударил его несколько раз, заставляя подняться с места.
Beauty Smith did not jump away. He had been waiting for this.	Белый Клык повиновался и прыгнул прямо на чужого человека, который хотел увести его с собой.

He swung the club smartly, stopping the rush midway and smashing White Fang down upon the ground.	Тот ждал этого нападения и ударом палки свалил Белого Клыка на землю, остановив его прыжок на полпути.
Grey Beaver laughed and nodded approval.	Серый Бобр засмеялся и одобрительно закивал головой.
Beauty Smith tightened the thong again, and White Fang crawled limply and dizzily to his feet.	Красавчик Смит снова потянул за ремень, и Белый Клык, оглушенный ударом, с трудом поднялся на ноги.
He did not rush a second time.	Он не повторил своего прыжка.
One smash from the club was sufficient to convince him that the white god knew how to handle it, and he was too wise to fight the inevitable.	Одного такого удара было достаточно, чтобы убедить его, что белый бог не зря держит палку в руках. Белый Клык был мудр и видел всю тщету борьбы с неизбежностью.
So he followed morosely at Beauty Smith's heels, his tail between his legs, yet snarling softly under his breath. But Beauty Smith kept a wary eye on him, and the club was held always ready to strike.	Поджав хвост и не переставая глухо рычать, он поплелся за Красавчиком Смитом, а тот не спускал с него глаз и держал палку наготове.
At the fort Beauty Smith left him securely tied and went in to bed.	Придя в форт. Красавчик Смит крепко привязал Белого Клыка и улегся спать.
White Fang waited an hour. Then he applied his teeth to the thong, and in the space of ten seconds was free.	Белый Клык прождал час, а потом принялся за ремень и через какие-нибудь десять секунд очутился на свободе.
He had wasted no time with his teeth. There had been no useless gnawing. The thong was cut across, diagonally, almost as clean as though done by a knife.	Он не тратил времени понапрасну: ремень был перерезан наискось чисто, как ножом.
White Fang looked up at the fort, at the same time bristling and growling.	Оглядевшись по сторонам, Белый Клык ощетинился и зарычал.
Then he turned and trotted back to Grey Beaver's camp.	Потом повернулся и побежал к вигваму Серого Бобра.
He owed no allegiance to this strange and terrible god.	Он не был обязан повиноваться этому чужому и страшному богу.
He had given himself to Grey Beaver, and to Grey Beaver he considered he still belonged.	Он отдал всего себя Серому Бобру, и никто другой, кроме Серого Бобра, не мог владеть им.
But what had occurred before was repeated-with a difference.	Все предыдущее повторилось, но с некоторой разницей.
Grey Beaver again made him fast with a thong, and in the morning turned him over to Beauty Smith.	Серый Бобр снова привязал его и утром отвел к Красавчику Смиту.
And here was where the difference came in.	Вот тут-то Белый Клык и ощутил эту разницу.
Beauty Smith gave him a beating.	Красавчик Смит задал ему трепку.
Tied securely, White Fang could only rage futilely and endure the punishment.	Белому Клыку, крепко привязанному на этот раз, не оставалось ничего другого, как метаться в бессильной ярости и сносить наказание.
Club and whip were both used upon him, and he experienced the worst beating he had ever received in his life.	Красавчик Смит пустил в ход палку и хлыст, и таких побоев Белому Клыку не приходилось испытывать еще ни разу в жизни.

Even the big beating given him in his puppyhood by Grey Beaver was mild compared with this.	Даже та порка, которую когда-то давно ему задал Серый Бобр, была пустяком по сравнению с тем, что пришлось вынести теперь.
Beauty Smith enjoyed the task.	Красавчик Смит испытывал наслаждение.
He delighted in it. He gloated over his victim, and his eyes flamed dully, as he swung the whip or club and listened to White Fang's cries of pain and to his helpless bellows and snarls.	Он жадно глядел на свою жертву, и глаза его загорались тусклым огнем, когда Белый Клык выл от боли и рычал после каждого удара палкой или хлыстом.
For Beauty Smith was cruel in the way that cowards are cruel.	Красавчик Смит был жесток, как бывают жестоки только трусы.
Cringing and snivelling himself before the blows or angry speech of a man, he revenged himself, in turn, upon creatures weaker than he.	Покорно снося от людей удары и брань, он вымещал свою злобу на слабейших существах.
All life likes power, and Beauty Smith was no exception. Denied the expression of power amongst his own kind, he fell back upon the lesser creatures and there vindicated the life that was in him.	Все живое любит власть, и Красавчик Смит не представлял собою исключения: не имея возможности властвовать над равными себе, он пользовался беззащитностью животных.
But Beauty Smith had not created himself, and no blame was to be attached to him.	Но Красавчика Смита не следует винить за это.
He had come into the world with a twisted body and a brute intelligence. This had constituted the clay of him, and it had not been kindly moulded by the world.	Уродливое тело и низкий интеллект были даны ему от рождения, а жизнь обошлась с ним сурово и не выправила его.
White Fang knew why he was being beaten.	Белый Клык знал, почему его бьют.
When Grey Beaver tied the thong around his neck, and passed the end of the thong into Beauty Smith's keeping, White Fang knew that it was his god's will for him to go with Beauty Smith.	Когда Серый Бобр надел ремень ему на шею и передал привязь Красавчику Смиту, Белый Клык понял, что его бог приказывает ему идти с этим человеком.
And when Beauty Smith left him tied outside the fort, he knew that it was Beauty Smith's will that he should remain there.	И когда Красавчик Смит посадил его на привязь в форте, он понял, что тот приказывает ему остаться здесь.
Therefore, he had disobeyed the will of both the gods, and earned the consequent punishment.	Следовательно, он нарушил волю обоих богов и заслужил наказание.
He had seen dogs change owners in the past, and he had seen the runaways beaten as he was being beaten.	Ему приходилось и раньше видеть, как собак, убежавших от нового хозяина, били так же, как били сейчас его.
He was wise, and yet in the nature of him there were forces greater than wisdom.	Белый Клык был мудр, но в нем жили силы, перед которыми отступала и сама мудрость.
One of these was fidelity.	Одной из этих сил была верность.
He did not love Grey Beaver, yet, even in the face of his will and his anger, he was faithful to him.	Белый Клык не любил Серого Бобра -- и все же хранил верность ему наперекор его воле, его гневу.
He could not help it.	Он ничего не мог с собой поделать.
This faithfulness was a quality of the clay that composed him.	Таким он был создан.

It was the quality that was peculiarly the possession of his kind; the quality that set apart his species from all other species; the quality that has enabled the wolf and the wild dog to come in from the open and be the companions of man.	Верность была достоянием породы Белого Клыка, верность отличала его от всех других животных, верность привела волка и дикую собаку к человеку и позволила им стать его товарищами.
After the beating, White Fang was dragged back to the fort. But this time Beauty Smith left him tied with a stick.	После избиения Белого Клыка оттащили обратно в форт, и на этот раз Красавчик Смит привязал его по индейскому способу -- с палкой.
One does not give up a god easily, and so with White Fang.	Но отказываться от своего божества нелегко, и Белый Клык испытал это на себе.
Grey Beaver was his own particular god, and, in spite of Grey Beaver's will, White Fang still clung to him and would not give him up.	Серый Бобр был для него богом, и он продолжал цепляться за Серого Бобра против его воли.
Grey Beaver had betrayed and forsaken him, but that had no effect upon him.	Серый Бобр предал и отверг Белого Клыка, но это ничего не значило.
Not for nothing had he surrendered himself body and soul to Grey Beaver.	Недаром же Белый Клык отдался Серому Бобру душой и телом.
There had been no reservation on White Fang's part, and the bond was not to be broken easily.	Узы, связывающие его с хозяином, было не так легко порвать.
So, in the night, when the men in the fort were asleep, White Fang applied his teeth to the stick that held him.	И ночью, когда весь форт спал. Белый Клык принялся грызть палку, к которой его привязали.
The wood was seasoned and dry, and it was tied so closely to his neck that he could scarcely get his teeth to it. It was only by the severest muscular exertion and neck-arching that he succeeded in getting the wood between his teeth, and barely between his teeth at that; and it was only by the exercise of an immense patience, extending through many hours, that he succeeded in gnawing through the stick.	Палка была сухая и твердая и так близко примыкала к шее, что он с трудом, после мучительного напряжения мускулов, дотянулся до нее зубами, а для того, чтобы перегрызть привязь, ему понадобилось несколько часов терпеливейшей работы.
This was something that dogs were not supposed to do. It was unprecedented. But White Fang did it, trotting away from the fort in the early morning, with the end of the stick hanging to his neck.	До него ни одна собака не делала ничего подобного, но Белый Клык сделал это и рано утром убежал из форта с болтавшимся на шее огрызком палки.
He was wise.	Белый Клык был мудр.
But had he been merely wise he would not have gone back to Grey Beaver who had already twice betrayed him.	И будь он только мудр, он не пришел бы к Серому Бобру, уже два раза предавшему его.
But there was his faithfulness, and he went back to be betrayed yet a third time.	Но мудрость сочеталась в нем с верностью -- он прибежал домой, и хозяин предал его в третий раз.
Again he yielded to the tying of a thong around his neck by Grey Beaver, and again Beauty Smith came to claim him.	Снова Белый Клык позволил надеть себе ремень на шею, и снова за ним пришел Красавчик Смит.
And this time he was beaten even more severely than before.	И на этот раз Белому Клыку досталось еще больше.

Grey Beaver looked on stolidly while the white man wielded the whip.	Серый Бобр безучастно смотрел, как белый человек взмахивает хлыстом.
He gave no protection.	Он не пытался защитить собаку.
It was no longer his dog.	Она уже не принадлежала ему.
When the beating was over White Fang was sick.	Когда избиение кончилось. Белый Клык был чуть жив.
A soft southland dog would have died under it, but not he.	Изнеженная южная собака не вынесла бы таких побоев, но Белый Клык вынес.
His school of life had been sterner, and he was himself of sterner stuff.	Его закалила суровая жизненная школа.
He had too great vitality. His clutch on life was too strong.	Он был слишком жизнеспособен, и его хватка за жизнь была сильнее, чем у других собак.
But he was very sick.	Но сейчас Белый Клык еле дышал.
At first he was unable to drag himself along, and Beauty Smith had to wait half-an-hour for him.	Он не мог даже шевельнуться. Красавчику Смиту пришлось подождать с полчаса, прежде чем вести его домой.
And then, blind and reeling, he followed at Beauty Smith's heels back to the fort.	А потом Белый Клык встал, пошатываясь, и, ничего перед собой не видя, поплелся за Красавчиком Смитом в форт.
But now he was tied with a chain that defied his teeth, and he strove in vain, by lunging, to draw the staple from the timber into which it was driven.	На этот раз его посадили на цепь, которую нельзя было перегрызть. Он старался вырвать скобу, вбитую в бревно, но все его усилия были тщетны.
After a few days, sober and bankrupt, Grey Beaver departed up the Porcupine on his long journey to the Mackenzie.	Через несколько дней разорившийся Серый Бобр протрезвился и отправился в долгий путь по реке Поркьюпайн на Маккензи.
White Fang remained on the Yukon, the property of a man more than half mad and all brute.	Белый Клык остался в форте Юкон и перешел в полную собственность к сумасшедшему, потерявшему человеческий облик существу.
But what is a dog to know in its consciousness of madness?	Но что знает собака о сумасшествии?
To White Fang, Beauty Smith was a veritable, if terrible, god.	Для Белого Клыка Красавчик Смит стал богом -- страшным, но все же богом.
He was a mad god at best, but White Fang knew nothing of madness; he knew only that he must submit to the will of this new master, obey his every whim and fancy.	Это был сумасшедший бог, но Белый Клык не знал, что такое сумасшествие; он знал только, что надо подчиняться воле этого человека и исполнять все его прихоти и капризы.
CHAPTER III-THE REIGN OF HATE	ГЛАВА ТРЕТЬЯ. ЦАРСТВО НЕНАВИСТИ
Under the tutelage of the mad god, White Fang became a fiend.	В руках сумасшедшего бога Белый Клык превратился в дьявола.
He was kept chained in a pen at the rear of the fort, and here Beauty Smith teased and irritated and drove him wild with petty torments.	Устроив в дальнем конце форта загородку. Красавчик Смит посадил Белого Клыка на цепь и принялся дразнить его и доводить до бешенства мелкими, но мучительными нападками.

The man early discovered White Fang's susceptibility to laughter, and made it a point after painfully tricking him, to laugh at him.	Он очень скоро обнаружил, что Белый Клык не выносит, когда над ним смеются, и обычно заканчивал свои пытки взрывами оглушительного хохота.
This laughter was uproarious and scornful, and at the same time the god pointed his finger derisively at White Fang.	Издеваясь над Белым Клыком, бог показывал на него пальцем.
At such times reason fled from White Fang, and in his transports of rage he was even more mad than Beauty Smith.	В эти минуты собака теряла всякую власть над собой и в припадках ярости, обуревавшей ее, казалась более бешеной, чем Красавчик Смит.
Formerly, White Fang had been merely the enemy of his kind, withal a ferocious enemy.	До сих пор Белый Клык чувствовал вражду -правда, свирепую вражду -- только к существам одной с ним породы.
He now became the enemy of all things, and more ferocious than ever.	Теперь он стал врагом всего, что видел вокруг себя.
To such an extent was he tormented, that he hated blindly and without the faintest spark of reason.	Издевательства Красавчика Смита доводили его до такого озлобления, что он слепо и безрассудно ненавидел всех и вся.
He hated the chain that bound him, the men who peered in at him through the slats of the pen, the dogs that accompanied the men and that snarled malignantly at him in his helplessness.	Он возненавидел свою цепь, людей, глазевших на него сквозь перекладины загородки, приходивших вместе с людьми собак, на злобное рычание которых он ничем не мог ответить.
He hated the very wood of the pen that confined him.	Белый Клык ненавидел даже доски, из которых была сделана его загородка.
And, first, last, and most of all, he hated Beauty Smith.	Но прежде всего и больше всего он ненавидел Красавчика Смита.
But Beauty Smith had a purpose in all that he did to White Fang.	Обращаясь так с Белым Клыком, Красавчик Смит преследовал определенную цель.
One day a number of men gathered about the pen.	Однажды около загородки собралось несколько человек.
Beauty Smith entered, club in hand, and took the chain off from White Fang's neck.	Красавчик Смит вошел к Белому Клыку, держа в руке палку, и снял с него цепь.
When his master had gone out, White Fang turned loose and tore around the pen, trying to get at the men outside.	Как только хозяин вышел. Белый Клык заметался по загородке из угла в угол, стараясь добраться до глазевших на него людей.
He was magnificently terrible.	Белый Клык был великолепен в своей ярости.
Fully five feet in length, and standing two and one-half feet at the shoulder, he far outweighed a wolf of corresponding size.	Полных пяти футов в длину и двух с половиной в вышину, он весил девяносто фунтов -- гораздо больше любого взрослого волка.
From his mother he had inherited the heavier proportions of the dog, so that he weighed, without any fat and without an ounce of superfluous flesh, over ninety pounds.	Массивный корпус собаки он унаследовал от матери, причем на теле его не было и следов жира.
It was all muscle, bone, and sinew-fighting flesh in the finest condition.	Мускулы, кости, сухожилия -- и ни унции лишнего веса, как и подобает бойцу, который находится в прекрасной форме.

The door of the pen was being opened again.	Дверь в загородку снова приоткрылась.
White Fang paused.	Белый Клык остановился.
Something unusual was happening. He waited.	Происходило что-то непонятное.
The door was opened wider.	Дверь открылась шире.
Then a huge dog was thrust inside, and the door was slammed shut behind him.	И вдруг к нему втолкнули большую собаку. Дверь тотчас же захлопнулась.
White Fang had never seen such a dog (it was a mastiff); but the size and fierce aspect of the intruder did not deter him.	Белый Клык никогда не видел такой породы (это был мастиф), но размеры и свирепый вид незнакомца ничуть не смутили его.
Here was some thing, not wood nor iron, upon which to wreak his hate.	Он видел перед собой не дерево, не железо, а живое существо, на котором можно было сорвать злобу.
He leaped in with a flash of fangs that ripped down the side of the mastiff’s neck.	Сверкнув клыками, он прыгнул на мастифа и располосовал ему шею.
The mastiff shook his head, growled hoarsely, and plunged at White Fang.	Мастиф замотал головой и с хриплым рычанием ринулся на Белого Клыка.
But White Fang was here, there, and everywhere, always evading and eluding, and always leaping in and slashing with his fangs and leaping out again in time to escape punishment.	Но Белый Клык скакал из стороны в сторону, ухитряясь увертываться и ускользать от противника, и в то же время успевал рвать его клыками и снова отпрыгивать назад.
The men outside shouted and applauded, while Beauty Smith, in an ecstasy of delight, gloated over the ripping and mangling performed by White Fang.	Зрители кричали, аплодировали, а Красавчик Смит, дрожа от восторга, не отрывал жадного взгляда от Белого Клыка, расправлявшегося с противником.
There was no hope for the mastiff from the first. He was too ponderous and slow. In the end, while Beauty Smith beat White Fang back with a club, the mastiff was dragged out by its owner.	Грузный, неповоротливый мастиф был обречен с самого начала, и схватка кончилась тем, что Красавчик Смит палкой отогнал Белого Клыка, а мастифа, полумертвого, выволокли наружу.
Then there was a payment of bets, and money clinked in Beauty Smith's hand.	Затем проигравшие уплатили пари, и в руке Красавчика Смита зазвенели деньги.
White Fang came to look forward eagerly to the gathering of the men around his pen.	С этого дня Белый Клык уже с нетерпением ждал той минуты, когда вокруг его загородки снова соберется толпа.
It meant a fight; and this was the only way that was now vouchsafed him of expressing the life that was in him.	Это предвещало драку, а драка стала теперь для него единственным способом проявлять свою сущность.
Tormented, incited to hate, he was kept a prisoner so that there was no way of satisfying that hate except at the times his master saw fit to put another dog against him.	Сидя взаперти, затравленный, обезумевший от ненависти, он находил исход для этой ненависти только тогда, когда хозяин впускал к нему в загородку собаку.
Beauty Smith had estimated his powers well, for he was invariably the victor.	Красавчик Смит, видимо, умел рассчитывать силы Белого Клыка, потому что Белый Клык всегда выходил победителем из таких сражений.
One day, three dogs were turned in upon him in succession.	Однажды к нему впустили одну за другой трех собак.

Another day a full-grown wolf, fresh-caught from the Wild, was shoved in through the door of the pen.	Потом, через несколько дней, -- только что пойманного взрослого волка.
And on still another day two dogs were set against him at the same time.	А в третий раз ему пришлось драться с двумя собаками сразу.
This was his severest fight, and though in the end he killed them both he was himself half killed in doing it.	Из всех его драк это была самая отчаянная, и хотя он уложил обоих своих противников, но к концу побоища сам еле дышал.
In the fall of the year, when the first snows were falling and mush-ice was running in the river, Beauty Smith took passage for himself and White Fang on a steamboat bound up the Yukon to Dawson.	Осенью, когда выпал первый снег и по реке потянулось сало. Красавчик Смит взял место для себя и для Белого Клыка на пароходе, отправлявшемся вверх по Юкону в Доусон.
White Fang had now achieved a reputation in the land.	Слава о Белом Клыке прокатилась повсюду.
As "the Fighting Wolf" he was known far and wide, and the cage in which he was kept on the steam-boat's deck was usually surrounded by curious men.	Он был известен под кличкой "бойцового волка", и поэтому около его клетки на палубе всегда толпились любопытные.
He raged and snarled at them, or lay quietly and studied them with cold hatred.	Он рычал и кидался на зрителей или же лежал неподвижно и с холодной ненавистью смотрел на них.
Why should he not hate them?	Разве эти люди не заслуживали его ненависти?
He never asked himself the question.	Белый Клык никогда не задавал себе такого вопроса.
He knew only hate and lost himself in the passion of it.	Он знал только одно это чувство и весь отдавался ему.
Life had become a hell to him.	Жизнь стала для него адом.
He had not been made for the close confinement wild beasts endure at the hands of men.	Как и всякий дикий зверь, попавший в руки к человеку, он не мог сидеть взаперти.
And yet it was in precisely this way that he was treated.	А ему приходилось терпеть неволю.
Men stared at him, poked sticks between the bars to make him snarl, and then laughed at him.	Зеваки глазели на Белого Клыка, совали палки сквозь решетку; он рычал, а они смеялись над ним.
They were his environment, these men, and they were moulding the clay of him into a more ferocious thing than had been intended by Nature.	Эти люди будили в нем такую ярость, какой не предполагала наделить его и сама природа.
Nevertheless, Nature had given him plasticity.	Однако природа дала ему способность приспосабливаться.
Where many another animal would have died or had its spirit broken, he adjusted himself and lived, and at no expense of the spirit.	Там, где другое животное погибло бы или смирилось. Белый Клык применялся к обстоятельствам и продолжал жить, не ломая своего упорства.
Possibly Beauty Smith, arch-fiend and tormentor, was capable of breaking White Fang's spirit, but as yet there were no signs of his succeeding.	Возможно, что дьяволу в образе Красавчика Смита в конце концов и удалось бы сломить Белого Клыка, но пока что все его старания были тщетны.

If Beauty Smith had in him a devil, White Fang had another; and the two of them raged against each other unceasingly.	Если в Красавчике Смите сидел дьявол, то и Белый Клык не уступал ему в этом, и оба дьявола вели нескончаемую войну друг против друга.
In the days before, White Fang had had the wisdom to cower down and submit to a man with a club in his hand; but this wisdom now left him.	Прежде у Белого Клыка хватало благоразумия на то, чтобы покориться человеку, который держит палку в руке; теперь же это благоразумие его оставило.
The mere sight of Beauty Smith was sufficient to send him into transports of fury.	Ему достаточно было увидеть Красавчика Смита, чтобы прийти в бешенство.
And when they came to close quarters, and he had been beaten back by the club, he went on growling and snarling, and showing his fangs.	И когда они сталкивались и палка загоняла Белого Клыка в угол клетки, он и тогда не переставал рычать и скалить зубы.
The last growl could never be extracted from him.	Унять его было невозможно.
No matter how terribly he was beaten, he had always another growl; and when Beauty Smith gave up and withdrew, the defiant growl followed after him, or White Fang sprang at the bars of the cage bellowing his hatred.	Красавчик Смит мог бить Белого Клыка как угодно и сколько угодно -- тот не сдавался. Лишь только хозяин прекращал избиение и уходил, вслед ему слышался вызывающий рев или же Белый Клык кидался на прутья клетки и выл от бушевавшей в нем ненависти.
When the steamboat arrived at Dawson, White Fang went ashore.	Когда пароход прибыл в Доусон, Белого Клыка свели на берег.
But he still lived a public life, in a cage, surrounded by curious men.	Но и в Доусоне он жил по-прежнему на виду у всех, в клетке, постоянно окруженный зеваками.
He was exhibited as "the Fighting Wolf," and men paid fifty cents in gold dust to see him.	Красавчик Смит выставил напоказ своего "бойцового волка", и люди платили по пятидесяти центов золотым песком, чтобы поглядеть на него.
He was given no rest.	У Белого Клыка не было ни минуты покоя.
Did he lie down to sleep, he was stirred up by a sharp stick-so that the audience might get its money's worth.	Если он спал, его будили, поднимали с места палкой. Зрители хотели получить полное удовольствие за свои деньги.
In order to make the exhibition interesting, he was kept in a rage most of the time.	А для того, чтобы сделать зрелище еще более занимательным, Белого Клыка постоянно держали в состоянии бешенства.
But worse than all this, was the atmosphere in which he lived.	Но хуже всего была та атмосфера, в которой он жил.
He was regarded as the most fearful of wild beasts, and this was borne in to him through the bars of the cage.	На него смотрели как на страшного, дикого зверя, и это отношение людей проникало к Белому Клыку сквозь прутья клетки.
Every word, every cautious action, on the part of the men, impressed upon him his own terrible ferocity.	Каждое их слово, каждое движение убеждало его в том, насколько страшна людям его ярость.
It was so much added fuel to the flame of his fierceness. There could be but one result, and that was that his ferocity fed upon itself and increased.	Это лишь подливало масла в огонь, и свирепость Белого Клыка росла с каждым днем.

It was another instance of the plasticity of his clay, of his capacity for being moulded by the pressure of environment.	Вот еще одно доказательство податливости материала, из которого он был сделан, -доказательство его способности применяться к окружающей среде.
In addition to being exhibited he was a professional fighting animal.	Красавчик Смит не только выставил Белого Клыка напоказ, он сделал из него и профессионального бойца.
At irregular intervals, whenever a fight could be arranged, he was taken out of his cage and led off into the woods a few miles from town.	Когда являлась возможность устроить бой. Белого Клыка выводили из клетки и вели в лес, за несколько миль от города.
Usually this occurred at night, so as to avoid interference from the mounted police of the Territory.	Обычно это делалось ночью, чтобы избежать столкновения с местной конной полицией.
After a few hours of waiting, when daylight had come, the audience and the dog with which he was to fight arrived.	Через несколько часов, на рассвете, появлялись зрители и собака, с которой ему предстояло драться.
In this manner it came about that he fought all sizes and breeds of dogs.	Белому Клыку приходилось встречать противников всех пород и всех размеров.
It was a savage land, the men were savage, and the fights were usually to the death.	Он жил в дикой стране, и люди здесь были дикие, а собачьи бои обычно кончались смертью одного из участников.
Since White Fang continued to fight, it is obvious that it was the other dogs that died.	Но Белый Клык продолжал сражаться, и, следовательно, погибали его противники.
He never knew defeat.	Он не знал поражений.
His early training, when he fought with Lip-lip and the whole puppy-pack, stood him in good stead. There was the tenacity with which he clung to the earth.	Боевая закалка, полученная с детства, когда Белому Клыку приходилось сражаться с Лип-Липом и со всей стаей молодых собак, сослужила ему хорошую службу.
No dog could make him lose his footing.	Белого Клыка спасала твердость, с которой он держался на ногах.
This was the favourite trick of the wolf breeds-to rush in upon him, either directly or with an unexpected swerve, in the hope of striking his shoulder and overthrowing him.	Ни одному противнику не удавалось повалить его. Собаки, в которых еще сохранилась кровь их далеких предков -- волков, пускали в ход свой излюбленный боевой прием: кидались на противника прямо или неожиданным броском сбоку, рассчитывая ударить его в плечо и опрокинуть навзничь.
Mackenzie hounds, Eskimo and Labrador dogs, huskies and Malemutes-all tried it on him, and all failed.	Гончие, лайки, овчарки, ньюфаундленды -- все испробовали на Белом Клыке этот прием и ничего не добились.
He was never known to lose his footing.	Не было случая, чтобы Белый Клык потерял равновесие.
Men told this to one another, and looked each time to see it happen; but White Fang always disappointed them.	Люди рассказывали об этом друг другу и каждый раз надеялись, что его собьют с ног, но он неизменно разочаровывал их.
Then there was his lightning quickness.	Белому Клыку помогала его молниеносная быстрота.

It gave him a tremendous advantage over his antagonists.	Она давала ему громадный перевес над противниками.
No matter what their fighting experience, they had never encountered a dog that moved so swiftly as he.	Даже самые опытные из них еще не встречали такого увертливого бойца.
Also to be reckoned with, was the immediateness of his attack.	Приходилось считаться и с неожиданностью его нападения.
The average dog was accustomed to the preliminaries of snarling and bristling and growling, and the average dog was knocked off his feet and finished before he had begun to fight or recovered from his surprise.	Все собаки обычно выполняют перед дракой определенный ритуал -- скалят зубы, ощетиниваются, рычат, и все собаки, которым приходилось драться с Белым Клыком, бывали сбиты с ног и прикончены прежде, чем вступали в драку или приходили в себя от неожиданности.
So often did this happen, that it became the custom to hold White Fang until the other dog went through its preliminaries, was good and ready, and even made the first attack.	Это случалось так часто, что Белого Клыка стали придерживать, чтобы дать его противнику возможность выполнить положенный ритуал и даже первым броситься в драку.
But greatest of all the advantages in White Fang's favour, was his experience.	Но самое большое преимущество в боях давал Белому Клыку его опыт.
He knew more about fighting than did any of the dogs that faced him.	Белый Клык понимал толк в драках, как ни один его противник.
He had fought more fights, knew how to meet more tricks and methods, and had more tricks himself, while his own method was scarcely to be improved upon.	Он дрался чаще их всех, умел отразить любое нападение, а его собственные боевые приемы были гораздо разнообразнее и вряд ли нуждались в улучшении.
As the time went by, he had fewer and fewer fights.	Время шло, и драться приходилось все реже и реже.
Men despaired of matching him with an equal, and Beauty Smith was compelled to pit wolves against him.	Любители собачьих боев уже потеряли надежду подыскать Белому Клыку достойного соперника, и Красавчику Смиту не оставалось ничего другого, как выставлять его против волков.
These were trapped by the Indians for the purpose, and a fight between White Fang and a wolf was always sure to draw a crowd.	Индейцы ловили их капканами специально для этой цели, и бой Белого Клыка с волком неизменно привлекал толпы зрителей.
Once, a full-grown female lynx was secured, and this time White Fang fought for his life.	Однажды удалось раздобыть где-то взрослую самку-рысь, и на этот раз Белому Клыку пришлось отстаивать в бою свою жизнь.
Her quickness matched his; her ferocity equalled his; while he fought with his fangs alone, and she fought with her sharp-clawed feet as well.	Рысь не уступала ему ни в быстроте движений, ни в ярости и пускала в ход и зубы и острые когти, тогда как Белый Клык действовал только зубами.
But after the lynx, all fighting ceased for White Fang.	Но после схватки с рысью бои прекратились.
There were no more animals with which to fight-at least, there was none considered worthy of fighting with him.	Белому Клыку уже не с кем было драться -никто не мог выпустить на него достойного противника.
So he remained on exhibition until spring, when one Tim Keenan, a faro-dealer, arrived in the land.	И он просидел в клетке до весны, а весной в Доусон приехал некто Тим Кинен, по профессии картежный игрок.

With him came the first bull-dog that had ever entered the Klondike.	Кинен привез с собой бульдога -- первого бульдога, появившегося на Клондайке.
That this dog and White Fang should come together was inevitable, and for a week the anticipated fight was the mainspring of conversation in certain quarters of the town.	Встреча Белого Клыка с этой собакой была неизбежна, и для некоторых обитателей города предстоящая схватка между ними целую неделю служила главной темой разговоров.
CHAPTER IV-THE CLINGING DEATH	ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ. ЦЕПКАЯ СМЕРТЬ
Beauty Smith slipped the chain from his neck and stepped back.	Красавчик Смит снял с него цепь и отступил назад.
For once White Fang did not make an immediate attack.	И впервые Белый Клык кинулся в бой не сразу.
He stood still, ears pricked forward, alert and curious, surveying the strange animal that faced him.	Он стоял как вкопанный, навострив уши, и с любопытством всматривался в странное существо, представшее перед ним.
He had never seen such a dog before.	Он никогда не видел такой собаки.
Tim Keenan shoved the bull-dog forward with a muttered	Тим Кинен подтолкнул бульдога вперед и сказал:
"Go to it."	-- Взять его!
The animal waddled toward the centre of the circle, short and squat and ungainly. He came to a stop and blinked across at White Fang.	Приземистый, неуклюжий пес проковылял на середину круга и, моргая глазами, остановился против Белого Клыка.
There were cries from the crowd of,	Из толпы закричали:
"Go to him, Cherokee!	-- Взять его, Чероки!
Sick 'm, Cherokee!	Всыпь ему как следует!
Eat 'm up!"	Взять, взять его!
But Cherokee did not seem anxious to fight.	Но Чероки, видимо, не имел ни малейшей охоты драться.
He turned his head and blinked at the men who shouted, at the same time wagging his stump of a tail good-naturedly.	Он повернул голову, посмотрел на кричавших людей и добродушно завилял обрубком хвоста.
He was not afraid, but merely lazy.	Чероки не боялся Белого Клыка, просто ему было лень начинать драку.
Besides, it did not seem to him that it was intended he should fight with the dog he saw before him.	Кроме того, он не был уверен, что с собакой, стоявшей перед ним, надо вступать в бой.
He was not used to fighting with that kind of dog, and he was waiting for them to bring on the real dog.	Чероки не привык встречать таких противников и ждал, когда к нему приведут настоящего бойца.
Tim Keenan stepped in and bent over Cherokee, fondling him on both sides of the shoulders with hands that rubbed against the grain of the hair and that made slight, pushing-forward movements.	Тим Кинен вошел в круг и, нагнувшись над бульдогом, стал поглаживать его против шерсти и легонько подталкивать вперед.
These were so many suggestions.	Эти движения должны были подзадорить Чероки.

Also, their effect was irritating, for Cherokee began to growl, very softly, deep down in his throat.	И они не только подзадорили, но и разозлили его. Послышалось низкое, приглушенное рычание.
There was a correspondence in rhythm between the growls and the movements of the man's hands.	Движения рук человека точно совпадали с рычанием собаки.
The growl rose in the throat with the culmination of each forward-pushing movement, and ebbed down to start up afresh with the beginning of the next movement.	Когда руки подталкивали Чероки вперед, он начинал рычать, потом умолкал, но на следующее прикосновение отвечал тем же.
The end of each movement was the accent of the rhythm, the movement ending abruptly and the growling rising with a jerk.	Каждое движение рук, поглаживавших Чероки против шерсти, заканчивалось легким толчком, и так же, словно толчком, из горла у него вырывалось рычание.
This was not without its effect on White Fang.	Белый Клык не мог оставаться равнодушным ко всему этому.
The hair began to rise on his neck and across the shoulders.	Шерсть на загривке и на спине поднялась у него дыбом.
Tim Keenan gave a final shove forward and stepped back again.	Тим Кинен подтолкнул Чероки в последний раз и отступил назад.
As the impetus that carried Cherokee forward died down, he continued to go forward of his own volition, in a swift, bow-legged run.	Пробежав по инерции несколько шагов вперед, бульдог не остановился и, быстро перебирая своими кривыми лапами, выскочил на середину круга.
Then White Fang struck.	В эту минуту Белый Клык кинулся на него.
A cry of startled admiration went up.	Зрители восхищенно вскрикнули.
He had covered the distance and gone in more like a cat than a dog; and with the same cat-like swiftness he had slashed with his fangs and leaped clear.	Белый Клык с легкостью кошки в один прыжок покрыл все расстояние между собой и противником, с тем же кошачьим проворством рванул его зубами и отскочил в сторону.
The bull-dog was bleeding back of one ear from a rip in his thick neck.	На толстой шее бульдога, около самого уха, показалась кровь.
He gave no sign, did not even snarl, but turned and followed after White Fang.	Словно не заметив этого, даже не зарычав, Чероки повернулся и побежал за Белым Клыком.
The display on both sides, the quickness of the one and the steadiness of the other, had excited the partisan spirit of the crowd, and the men were making new bets and increasing original bets.	Подвижность Белого Клыка и упорство Чероки разожгли страсти толпы. Зрители заключали новые пари, увеличивали ставки.
Again, and yet again, White Fang sprang in, slashed, and got away untouched, and still his strange foe followed after him, without too great haste, not slowly, but deliberately and determinedly, in a businesslike sort of way.	Белый Клык прыгнул на бульдога еще и еще раз, рванул его зубами и отскочил в сторону невредимым, а этот необычный противник продолжал спокойно и как бы деловито бегать за ним, не торопясь, но и не замедляя хода.
There was purpose in his method-something for him to do that he was intent upon doing and from which nothing could distract him.	В поведении Чероки чувствовалась какая-то определенная цель, от которой его ничто не могло отвлечь.
His whole demeanour, every action, was stamped with this purpose.	Все его движения, все повадки были проникнуты этой целью.

It puzzled White Fang.	Он сбивал Белого Клыка с толку.
Never had he seen such a dog.	Никогда в жизни не встречалась ему такая собака.
It had no hair protection. It was soft, and bled easily.	Шерсть у нее была совсем короткая, кровь показывалась на ее мягком теле от малейшей царапины.
There was no thick mat of fur to baffle White Fang's teeth as they were often baffled by dogs of his own breed.	И где пушистый мех, который так мешает в драках?
Each time that his teeth struck they sank easily into the yielding flesh, while the animal did not seem able to defend itself.	Зубы Белого Клыка без всякого труда впивались в податливое тело бульдога, который, судя по всему, совсем не умел защищаться.
Another disconcerting thing was that it made no outcry, such as he had been accustomed to with the other dogs he had fought.	И почему он не визжит, не лает, как делают все собаки в таких случаях?
Beyond a growl or a grunt, the dog took its punishment silently. And never did it flag in its pursuit of him.	Если не считать глухого рычания, бульдог терпел укусы молча и ни на минуту не прекращал погони за противником.
Not that Cherokee was slow.	Чероки нельзя было упрекнуть в неповоротливости.
He could turn and whirl swiftly enough, but White Fang was never there.	Он вертелся и сновал из стороны в сторону, но Белый Клык все-таки ускользал от него.
Cherokee was puzzled, too.	Чероки тоже был сбит с толку.
He had never fought before with a dog with which he could not close.	Ему еще ни разу не приходилось драться с собакой, которая не подпускала бы его к себе.
The desire to close had always been mutual.	Желание сцепиться друг с другом до сих пор всегда было обоюдным.
But here was a dog that kept at a distance, dancing and dodging here and there and all about.	Но эта собака все время держалась на расстоянии, прыгала взад и вперед и увертывалась от него.
And when it did get its teeth into him, it did not hold on but let go instantly and darted away again.	И, даже рванув Чероки зубами, она сейчас же разжимала челюсти и отскакивала прочь.
But White Fang could not get at the soft underside of the throat.	А Белый Клык никак не мог добраться до горла своего противника.
The bull-dog stood too short, while its massive jaws were an added protection.	Бульдог был слишком мал ростом; кроме того, выдающаяся вперед челюсть служила ему хорошей защитой.
White Fang darted in and out unscathed, while Cherokee's wounds increased.	Белый Клык бросался на него и отскакивал в сторону, ухитряясь не получить ни одной царапины, а количество ран на теле Чероки все росло и росло.
Both sides of his neck and head were ripped and slashed. He bled freely, but showed no signs of being disconcerted.	Г олова и шея у него были располосованы с обеих сторон, из ран хлестала кровь, но Чероки не проявлял ни малейших признаков беспокойства.

He continued his plodding pursuit, though once, for the moment baffled, he came to a full stop and blinked at the men who looked on, at the same time wagging his stump of a tail as an expression of his willingness to fight.	Он все так же упорно, так же добросовестно гонялся за Белым Клыком и за все это время остановился всего лишь раз, чтобы недоуменно посмотреть на людей и помахать обрубком хвоста в знак своей готовности продолжать драку.
In that moment White Fang was in upon him and out, in passing ripping his trimmed remnant of an ear.	В эту минуту Белый Клык налетел на Чероки и, рванув его за ухо, и без того изодранное в клочья, отскочил в сторону.
With a slight manifestation of anger, Cherokee took up the pursuit again, running on the inside of the circle White Fang was making, and striving to fasten his deadly grip on White Fang's throat.	Начиная сердиться, Чероки снова пустился в погоню, бегая внутри круга, который описывал Белый Клык, и стараясь вцепиться мертвой хваткой ему в горло.
The bull-dog missed by a hair's-breadth, and cries of praise went up as White Fang doubled suddenly out of danger in the opposite direction.	Бульдог промахнулся на самую малость, и Белый Клык, вызвав громкое одобрение толпы, спас себя только тем, что сделал неожиданный прыжок в противоположную сторону.
The time went by.	Время шло.
White Fang still danced on, dodging and doubling, leaping in and out, and ever inflicting damage.	Белый Клык плясал и вертелся около Чероки, то и дело кусая его и сейчас же отскакивая прочь.
And still the bull-dog, with grim certitude, toiled after him.	А бульдог с мрачной настойчивостью продолжал бегать за ним.
Sooner or later he would accomplish his purpose, get the grip that would win the battle.	Рано или поздно, а он добьется своего и, схватив Белого Клыка за горло, решит исход боя.
In the meantime, he accepted all the punishment the other could deal him.	Пока же ему не оставалось ничего другого, как терпеливо переносить все нападения противника.
His tufts of ears had become tassels, his neck and shoulders were slashed in a score of places, and his very lips were cut and bleeding-all from these lightning snaps that were beyond his foreseeing and guarding.	Его короткие уши повисли бахромой, шея и плечи покрылись множеством ран, и даже губы у него были разодраны и залиты кровью, -- и все это наделали молниеносные укусы Белого Клыка, которых нельзя было ни предвидеть, ни избежать.
Time and again White Fang had attempted to knock Cherokee off his feet; but the difference in their height was too great.	Много раз Белый Клык пытался сбить Чероки с ног, но разница в росте была слишком велика между ними.
Cherokee was too squat, too close to the ground.	Чероки был коренастый, приземистый.
White Fang tried the trick once too often.	И на этот раз счастье изменило Белому Клыку.
The chance came in one of his quick doublings and counter-circlings. He caught Cherokee with head turned away as he whirled more slowly. His shoulder was exposed.	Прыгая и вертясь юлой около Чероки, он улучил минуту, когда противник, не успев сделать крутой поворот, отвел голову в сторону и оставил плечо незащищенным.
White Fang drove in upon it: but his own shoulder was high above, while he struck with such force that his momentum carried him on across over the other's body.	Белый Клык кинулся вперед, но его собственное плечо пришлось гораздо выше плеча противника, он не смог удержаться и со всего размаху перелетел через его спину.

For the first time in his fighting history, men saw White Fang lose his footing. His body turned a half-somersault in the air, and he would have landed on his back had he not twisted, catlike, still in the air, in the effort to bring his feet to the earth.	И впервые за всю боевую карьеру Белого Клыка люди стали свидетелями того, как "бойцовый волк" не сумел устоять на ногах -- Он извернулся в воздухе, как кошка, и только это помешало ему упасть навзничь.
As it was, he struck heavily on his side. The next instant he was on his feet, but in that instant Cherokee's teeth closed on his throat.	Он грохнулся на бок и в следующее же мгновение опять стоял на ногах, но зубы Чероки уже впились ему в горло.
It was not a good grip, being too low down toward the chest; but Cherokee held on.	Хватка была не совсем удачная, она пришлась слишком низко, ближе к груди, но Чероки не разжимал челюстей.
White Fang sprang to his feet and tore wildly around, trying to shake off the bull-dog's body.	Белый Клык заметался из стороны в сторону, пытаясь стряхнуть с себя бульдога.
It made him frantic, this clinging, dragging weight.	Эта волочащаяся за ним тяжесть доводила его до бешенства.
It bound his movements, restricted his freedom. It was like the trap, and all his instinct resented it and revolted against it.	Она связывала его движения, лишала его свободы, как будто он попал в капкан. Его инстинкт восставал против этого.
It was a mad revolt.	Он не помнил себя.
For several minutes he was to all intents insane.	Жажда жизни овладела им.
The basic life that was in him took charge of him.	Его тело властно требовало свободы.
The will to exist of his body surged over him. He was dominated by this mere flesh-love of life. All intelligence was gone. It was as though he had no brain. His reason was unseated by the blind yearning of the flesh to exist and move, at all hazards to move, to continue to move, for movement was the expression of its existence.	Мозг, разум не участвовали в этой борьбе, отступив перед слепой тягой к жизни, к движению -- прежде всего к движению, ибо в нем и проявляется жизнь.
Round and round he went, whirling and turning and reversing, trying to shake off the fifty-pound weight that dragged at his throat.	Не останавливаясь ни на секунду. Белый Клык кружился, прыгал вперед, назад, силясь стряхнуть пятидесятифунтовый груз, повисший у него на шее.
The bull-dog did little but keep his grip.	А бульдогу было важно только одно: не разжимать челюстей.
Sometimes, and rarely, he managed to get his feet to the earth and for a moment to brace himself against White Fang. But the next moment his footing would be lost and he would be dragging around in the whirl of one of White Fang's mad gyrations.	Изредка, когда ему удавалось на одно мгновение коснуться лапами земли, он пытался сопротивляться Белому Клыку и тут же описывал круг в воздухе, повинуясь каждому движению обезумевшего противника.
Cherokee identified himself with his instinct.	Чероки поступал так, как велел ему инстинкт.
He knew that he was doing the right thing by holding on, and there came to him certain blissful thrills of satisfaction.	Он знал, что поступает правильно, что разжимать челюсти нельзя, и по временам вздрагивал от удовольствия.
At such moments he even closed his eyes and allowed his body to be hurled hither and thither, willy-nilly, careless of any hurt that might thereby come to it.	В такие минуты он даже закрывал глаза и, не считаясь с болью, позволял Белому Клыку крутить себя то вправо, то влево.
That did not count.	Все это не имело значения.

The grip was the thing, and the grip he kept.	Сейчас Чероки важно было одно: не разжимать зубов, и он не разжимал их.
White Fang ceased only when he had tired himself out.	Белый Клык перестал метаться, только окончательно выбившись из сил.
He could do nothing, and he could not understand.	Он уже ничего не мог сделать, ничего не мог понять.
Never, in all his fighting, had this thing happened.	Ни разу за всю его жизнь ему не приходилось испытывать ничего подобного.
The dogs he had fought with did not fight that way.	Собаки, с которыми он дрался раньше, вели себя совершенно по-другому.
With them it was snap and slash and get away, snap and slash and get away.	С ними надо было действовать так: вцепился, рванул зубами, отскочил, вцепился, рванул зубами, отскочил.
He lay partly on his side, panting for breath.	Тяжело дыша. Белый Клык полулежал на земле.
Cherokee still holding his grip, urged against him, trying to get him over entirely on his side.	Не разжимая зубов, Чероки налегал на него всем телом, пытаясь повалить навзничь.
White Fang resisted, and he could feel the jaws shifting their grip, slightly relaxing and coming together again in a chewing movement.	Белый Клык сопротивлялся и чувствовал, как челюсти бульдога, словно жуя его шкуру, передвигаются все выше и выше.
Each shift brought the grip closer to his throat.	С каждой минутой они приближались к горлу.
The bull-dog's method was to hold what he had, and when opportunity favoured to work in for more.	Бульдог действовал расчетливо: стараясь не упустить захваченного, он пользовался малейшей возможностью захватить больше.
Opportunity favoured when White Fang remained quiet. When White Fang struggled, Cherokee was content merely to hold on.	Такая возможность предоставлялась ему, когда Белый Клык лежал спокойно, но лишь только тот начинал рваться, бульдог сразу сжимал челюсти.
The bulging back of Cherokee's neck was the only portion of his body that White Fang's teeth could reach.	Белый Клык мог дотянуться только до загривка Чероки.
He got hold toward the base where the neck comes out from the shoulders; but he did not know the chewing method of fighting, nor were his jaws adapted to it.	Он запустил ему зубы повыше плеча, но перебирать ими, как бы жуя шкуру, не смог -этот способ был не знаком ему, да и челюсти его не были приспособлены для такой хватки.
He spasmodically ripped and tore with his fangs for a space. Then a change in their position diverted him.	Он судорожно рвал Чероки зубами и вдруг почувствовал, что положение их изменилось.
The bull-dog had managed to roll him over on his back, and still hanging on to his throat, was on top of him.	Чероки опрокинул его на спину и, все еще не разжимая челюстей, ухитрился встать над ним.
Like a cat, White Fang bowed his hind-quarters in, and, with the feet digging into his enemy's abdomen above him, he began to claw with long tearing-strokes.	Белый Клык согнул задние ноги и, как кошка, начал рвать когтями своего врага.
Cherokee might well have been disembowelled had he not quickly pivoted on his grip and got his body off of White Fang's and at right angles to it.	Чероки рисковал остаться с распоротым брюхом и спасся только тем, что прыгнул в сторону, под прямым углом к Белому Клыку.

There was no escaping that grip.	Высвободиться из его хватки было немыслимо.
It was like Fate itself, and as inexorable.	Она сковывала с неумолимостью судьбы.
Slowly it shifted up along the jugular.	Зубы Чероки медленно передвигались вверх, вдоль вены.
All that saved White Fang from death was the loose skin of his neck and the thick fur that covered it.	Белого Клыка оберегали от смерти только широкие складки кожи и густой мех на шее.
This served to form a large roll in Cherokee's mouth, the fur of which well-nigh defied his teeth. But bit by bit, whenever the chance offered, he was getting more of the loose skin and fur in his mouth.	Чероки забил себе всю пасть его шкурой, но это не мешало ему пользоваться малейшей возможностью, чтобы захватить ее еще больше.
The result was that he was slowly throttling White Fang. The latter's breath was drawn with greater and greater difficulty as the moments went by.	Он душил Белого Клыка, и дышать тому с каждой минутой становилось все труднее и труднее.
It began to look as though the battle were over.	Борьба, по-видимому, приближалась к концу.
The backers of Cherokee waxed jubilant and offered ridiculous odds.	Те, кто ставил на Чероки, были вне себя от восторга и предлагали чудовищные пари.
White Fang's backers were correspondingly depressed, and refused bets of ten to one and twenty to one, though one man was rash enough to close a wager of fifty to one.	Сторонники Белого Клыка приуныли и отказывались поставить десять против одного и двадцать против одного. Но нашелся один человек, который рискнул принять пари в пятьдесят против одного.
This man was Beauty Smith.	Это был Красавчик Смит.
He took a step into the ring and pointed his finger at White Fang. Then he began to laugh derisively and scornfully.	Он вошел в круг и, показав на Белого Клыка пальцем, стал презрительно смеяться над ним.
This produced the desired effect.	Это возымело свое действие.
White Fang went wild with rage.	Белый Клык обезумел от ярости.
He called up his reserves of strength, and gained his feet.	Он собрал последние силы и поднялся на ноги.
As he struggled around the ring, the fifty pounds of his foe ever dragging on his throat, his anger passed on into panic.	Но стоило ему заметаться по кругу с пятидесятифунтовым грузом, повисшим у него на шее, как эта ярость уступила место ужасу.
The basic life of him dominated him again, and his intelligence fled before the will of his flesh to live.	Жажда жизни снова овладела им, и разум в нем погас, подчиняясь велениям тела.
Round and round and back again, stumbling and falling and rising, even uprearing at times on his hind-legs and lifting his foe clear of the earth, he struggled vainly to shake off the clinging death.	Он бегал по кругу, спотыкаясь, падая и снова поднимаясь, взвивался на дыбы, вскидывал своего врага вверх, и все-таки все его попытки стряхнуть с себя цепкую смерть были тщетны.
At last he fell, toppling backward, exhausted; and the bull-dog promptly shifted his grip, getting in closer, mangling more and more of the fur-folded flesh, throttling White Fang more severely than ever.	Наконец Белый Клык опрокинулся навзничь, и бульдог сразу же перехватил зубами еще выше и, забирая его шкуру пастью, почти не давал ему перевести дух.
Shouts of applause went up for the victor, and there were many cries of	Гром аплодисментов приветствовал победителя, из толпы кричали:

"Cherokee!"	"Чероки!
"Cherokee!"	Чероки!"
To this Cherokee responded by vigorous wagging of the stump of his tail.	Бульдог рьяно завилял обрубком хвоста.
But the clamour of approval did not distract him.	Но аплодисменты не помешали ему.
There was no sympathetic relation between his tail and his massive jaws.	Хвост и массивные челюсти действовали совершенно независимо друг от друга.
The one might wag, but the others held their terrible grip on White Fang's throat.	Хвост ходил из стороны в сторону, а челюсти все сильнее и сильнее сдавливали Белому Клыку горло.
It was at this time that a diversion came to the spectators.	И тут зрители отвлеклись от этой забавы.
There was a jingle of bells. Dog-mushers' cries were heard.	Вдали послышались крики погонщиков собак, звон колокольчиков.
Everybody, save Beauty Smith, looked apprehensively, the fear of the police strong upon them.	Все, кроме Красавчика Смита, насторожились, решив, что нагрянула полиция.
But they saw, up the trail, and not down, two men running with sled and dogs.	Но на дороге вскоре показались двое мужчин, бежавших рядом с нартами.
They were evidently coming down the creek from some prospecting trip.	Они направлялись не из города, а в город, возвращаясь, по всей вероятности, из какой-нибудь разведочной экспедиции.
At sight of the crowd they stopped their dogs and came over and joined it, curious to see the cause of the excitement.	Увидев собравшуюся толпу, незнакомцы остановили собак и подошли узнать, что тут происходит.
The dog-musher wore a moustache, but the other, a taller and younger man, was smooth-shaven, his skin rosy from the pounding of his blood and the running in the frosty air.	Один из них был высокий молодой человек; его гладко выбритое лицо раскраснелось от быстрого движения на морозе. Другой, погонщик, был ниже ростом и с усами.
White Fang had practically ceased struggling.	Белый Клык прекратил борьбу.
Now and again he resisted spasmodically and to no purpose.	Время от времени он начинал судорожно биться, но теперь всякое сопротивление было бесцельно.
He could get little air, and that little grew less and less under the merciless grip that ever tightened.	Безжалостные челюсти бульдога все сильнее сдавливали ему горло, воздуху не хватало, дыхание его становилось все прерывистое.
In spite of his armour of fur, the great vein of his throat would have long since been torn open, had not the first grip of the bull-dog been so low down as to be practically on the chest.	Чероки давно прокусил бы ему вену, если бы его зубы с самого начала не пришлись так близко к груди.
It had taken Cherokee a long time to shift that grip upward, and this had also tended further to clog his jaws with fur and skin-fold.	Он перехватывал ими все выше, подбираясь к горлу, но на это уходило много времени, к тому же пасть его была вся забита толстыми складками шкуры Белого Клыка.

In the meantime, the abysmal brute in Beauty Smith had been rising into his brain and mastering the small bit of sanity that he possessed at best.	Тем временем зверская жестокость Красавчика Смита вытеснила в нем последние остатки разума.
When he saw White Fang's eyes beginning to glaze, he knew beyond doubt that the fight was lost.	Увидев, что глаза Белого Клыка уже заволакивает пеленой, он понял, что бой проигран.
Then he broke loose. He sprang upon White Fang and began savagely to kick him.	Словно сорвавшись с цепи, он бросился к Белому Клыку и начал яростно бить его ногами.
There were hisses from the crowd and cries of protest, but that was all.	Зрители закричали, послышался свист, но тем дело и ограничилось.
While this went on, and Beauty Smith continued to kick White Fang, there was a commotion in the crowd.	Не обращая внимания на эти протесты. Красавчик Смит продолжал бить Белого Клыка.
The tall young newcomer was forcing his way through, shouldering men right and left without ceremony or gentleness.	Но вдруг в толпе произошло какое-то движение: высокий молодой человек пробирался вперед, бесцеремонно расталкивая всех направо и налево.
When he broke through into the ring, Beauty Smith was just in the act of delivering another kick. All his weight was on one foot, and he was in a state of unstable equilibrium.	Он вошел в круг как раз в ту минуту, когда Красавчик Смит заносил правую ногу для очередного удара; перенеся всю тяжесть на левую, он находился в состоянии неустойчивого равновесия.
At that moment the newcomer's fist landed a smashing blow full in his face.	В это мгновение молодой человек с сокрушительной силой ударил его кулаком по лицу.
Beauty Smith's remaining leg left the ground, and his whole body seemed to lift into the air as he turned over backward and struck the snow.	Красавчик Смит не удержался и, подскочив в воздухе, рухнул на снег.
The newcomer turned upon the crowd.	Молодой человек повернулся к толпе.
"You cowards!" he cried. "You beasts!"	-- Трусы! -- закричал он. -- Мерзавцы!
He was in a rage himself-a sane rage.	Он не помнил себя от гнева, того гнева, которым загорается только здравомыслящий человек.
His grey eyes seemed metallic and steel-like as they flashed upon the crowd.	Его серые глаза сверкали стальным блеском.
Beauty Smith regained his feet and came toward him, sniffling and cowardly.	Красавчик Смит встал и боязливо двинулся к нему.
The new-comer did not understand.	Незнакомец не понял его намерения.
He did not know how abject a coward the other was, and thought he was coming back intent on fighting. So, with a	Не подозревая, что перед ним отчаянный трус, он решил, что Красавчик Смит хочет драться, и, крикнув:
"You beast!" he smashed Beauty Smith over backward with a second blow in the face.	"Мерзавец!" вторично опрокинул его навзничь.
Beauty Smith decided that the snow was the safest place for him, and lay where he had fallen, making no effort to get up.	Красавчик Смит сообразил, что лежать на снегу безопаснее, и уже не делал больше попыток подняться на ноги.

"Come on, Matt, lend a hand," the newcomer called the dog-musher, who had followed him into the ring.	-- Мэтт, помогите-ка мне! -- сказал незнакомец погонщику, который вместе с ним вошел в круг.
Both men bent over the dogs.	Оба они нагнулись над собаками.
Matt took hold of White Fang, ready to pull when Cherokee's jaws should be loosened.	Мэтт приготовился оттащить Белого Клыка в сторону, как только Чероки ослабит свою мертвую хватку.
This the younger man endeavoured to accomplish by clutching the bulldog's jaws in his hands and trying to spread them.	Молодой человек стал разжимать зубы бульдогу.
It was a vain undertaking.	Но все его усилия были напрасны.
As he pulled and tugged and wrenched, he kept exclaiming with every expulsion of breath,	Стараясь разомкнуть ему челюсти, он не переставал повторять вполголоса:
"Beasts!"	"Мерзавцы!"
The crowd began to grow unruly, and some of the men were protesting against the spoiling of the sport; but they were silenced when the newcomer lifted his head from his work for a moment and glared at them.	Зрители заволновались, и кое-кто уже начинал протестовать против такого непрошеного вмешательства. Но стоило незнакомцу поднять голову и посмотреть на толпу, как протестующие голоса смолкли.
"You damn beasts!" he finally exploded, and went back to his task.	-- Мерзавцы вы этакие! -- крикнул он снова и принялся за дело.
"It's no use, Mr. Scott, you can't break 'm apart that way," Matt said at last.	-- Нечего и стараться, мистер Скотт.
The pair paused and surveyed the locked dogs.	Так мы их никогда не растащим, -- сказал наконец Мэтт.
"Ain't bleedin' much," Matt announced.	Они выпрямились и осмотрели сцепившихся собак.
"Ain't got all the way in yet."	-- Крови вышло немного, -- сказал Мэтт, -- до горла еще не успел добраться.
"But he's liable to any moment," Scott answered. "There, did you see that!	-- Того и гляди доберется, -- ответил Скотт. -Видали?
He shifted his grip in a bit."	Еще выше перехватил.
The younger man's excitement and apprehension for White Fang was growing.	Волнение молодого человека и его страх за участь Белого Клыка росли с каждой минутой.
He struck Cherokee about the head savagely again and again.	Он ударил Чероки по голове -- раз, другой.
But that did not loosen the jaws.	Но это не помогло.
Cherokee wagged the stump of his tail in advertisement that he understood the meaning of the blows, but that he knew he was himself in the right and only doing his duty by keeping his grip.	Чероки завилял обрубком хвоста в знак того, что, прекрасно понимая смысл этих ударов, он все же исполнит свой долг до конца и не разожмет челюстей.
"Won't some of you help?" Scott cried desperately at the crowd.	-- Помогите кто-нибудь! -- крикнул Скотт, в отчаянии обращаясь к толпе.
But no help was offered.	Но ни один человек не двинулся с места.

Instead, the crowd began sarcastically to cheer him on and showered him with facetious advice.	Зрители начинали подтрунивать над ним и засыпали его целым градом язвительных советов.
"You'll have to get a pry," Matt counselled.	-- Всуньте ему что-нибудь в пасть, -- посоветовал Мэтт.
The other reached into the holster at his hip, drew his revolver, and tried to thrust its muzzle between the bull-dog's jaws.	Скотт схватился за кобуру, висевшую у него на поясе, вынул револьвер и попробовал просунуть дуло между сжатыми челюстями бульдога.
He shoved, and shoved hard, till the grating of the steel against the locked teeth could be distinctly heard.	Он старался изо всех сил, слышно было, как сталь скрипит о стиснутые зубы Чероки.
Both men were on their knees, bending over the dogs.	Они с погонщиком стояли на коленях, нагнувшись над собаками.
Tim Keenan strode into the ring.	Тим Кинен шагнул в круг.
He paused beside Scott and touched him on the shoulder, saying ominously:	Подойдя к Скотту, он тронул его за плечо и проговорил угрожающим тоном:
"Don't break them teeth, stranger."	-- Не сломайте ему зубов, незнакомец.
"Then I'll break his neck," Scott retorted, continuing his shoving and wedging with the revolver muzzle.	-- Не зубы, так шею сломаю, -- ответил Скотт, продолжая всовывать револьверное дуло в пасть Чероки.
"I said don't break them teeth," the faro-dealer repeated more ominously than before.	-- Говорю вам, не сломайте зубов! -- еще настойчивее повторил Тим Кинен.
But if it was a bluff he intended, it did not work.	Но если он рассчитывал запугать Скотта, это ему не удалось.
Scott never desisted from his efforts, though he looked up coolly and asked:	Продолжая орудовать револьвером. Скотт поднял голову и хладнокровно спросил:
"Your dog?"	-- Ваша собака?
The faro-dealer grunted.	Тим Кинен буркнул что-то себе под нос.
"Then get in here and break this grip."	-- Тогда разожмите ей зубы.
"Well, stranger," the other drawled irritatingly, "I don't mind telling you that's something I ain't worked out for myself.	-- Вот что, друг любезный, -- со злобой заговорил Тим, -- это не так просто, как вам кажется.
I don't know how to turn the trick."	Я не знаю, что тут делать.
"Then get out of the way," was the reply, "and don't bother me.	-- Тогда убирайтесь, -- последовал ответ, -- и не мешайте мне.
I'm busy."	Видите, я занят.
Tim Keenan continued standing over him, but Scott took no further notice of his presence.	Тим Кинен не уходил, но Скотт уже не обращал на него никакого внимания.
He had managed to get the muzzle in between the jaws on one side, and was trying to get it out between the jaws on the other side.	Он кое-как втиснул бульдогу дуло между зубами и теперь старался просунуть его дальше, чтобы оно вышло с другой стороны.

This accomplished, he pried gently and carefully, loosening the jaws a bit at a time, while Matt, a bit at a time, extricated White Fang's mangled neck.	Добившись этого. Скотт начал осторожно, потихоньку разжимать бульдогу челюсти, а Мэтт тем временем освобождал из его пасти складки шкуры Белого Клыка.
"Stand by to receive your dog," was Scott's peremptory order to Cherokee's owner.	-- Держите свою собаку! -- скомандовал Скотт Тиму.
The faro-dealer stooped down obediently and got a firm hold on Cherokee.	Хозяин Чероки послушно нагнулся и обеими руками схватил бульдога.
"Now!" Scott warned, giving the final pry.	-- Ну! -- крикнул Скотт, сделав последнее усилие.
The dogs were drawn apart, the bull-dog struggling vigorously.	Собак растащили в разные стороны. Бульдог отчаянно сопротивлялся.
"Take him away," Scott commanded, and Tim Keenan dragged Cherokee back into the crowd.	-- Уведите его, -- приказал Скотт, и Тим Кинен увел Чероки в толпу.
White Fang made several ineffectual efforts to get up.	Белый Клык попытался встать -- раз, другой.
Once he gained his feet, but his legs were too weak to sustain him, and he slowly wilted and sank back into the snow.	Но ослабевшие ноги подогнулись под ним, и он медленно повалился на снег.
His eyes were half closed, and the surface of them was glassy. His jaws were apart, and through them the tongue protruded, draggled and limp.	Его полузакрытые глаза потускнели, нижняя челюсть отвисла, язык вывалился наружу...
To all appearances he looked like a dog that had been strangled to death.	Задушенная собака.
Matt examined him.	Мэтт осмотрел его.
"Just about all in," he announced; "but he's breathin' all right."	-- Чуть жив, -- сказал он, -- но дышит все-таки.
Beauty Smith had regained his feet and come over to look at White Fang.	Красавчик Смит встал и подошел взглянуть на Белого Клыка.
"Matt, how much is a good sled-dog worth?" Scott asked.	-- Мэтт, сколько стоит хорошая ездовая собака? -спросил Скотт.
The dog-musher, still on his knees and stooped over White Fang, calculated for a moment.	Погонщик подумал с минуту и ответил, не поднимаясь с колен:
"Three hundred dollars," he answered.	-- Триста долларов.
"And how much for one that's all chewed up like this one?" Scott asked, nudging White Fang with his foot.	-- Ну, а такая, на которой живого места не осталось? -- И Скотт ткнул Белого Клыка ногой.
"Half of that," was the dog-musher's judgment.	-- Половину, -- решил погонщик.
Scott turned upon Beauty Smith.	Скотт повернулся к Красавчику Смиту.
"Did you hear, Mr. Beast?	-- Слышали вы, зверь?
I'm going to take your dog from you, and I'm going to give you a hundred and fifty for him."	Я беру у вас собаку и плачу за нее полтораста долларов.
He opened his pocket-book and counted out the bills.	Он открыл бумажник и отсчитал эту сумму.
Beauty Smith put his hands behind his back, refusing to touch the proffered money.	Красавчик Смит заложил руки за спину, отказываясь взять протянутые ему деньги.

"I ain't a-sellin'," he said.	-- Не продаю, -- сказал он.
"Oh, yes you are," the other assured him. "Because I'm buying.	-- Нет, продаете, -- заявил Скотт, -- потому что я покупаю.
Here's your money.	Получите деньги.
The dog's mine."	Собака моя.
Beauty Smith, his hands still behind him, began to back away.	Все еще держа руки за спиной, Красавчик Смит попятился назад.
Scott sprang toward him, drawing his fist back to strike.	Скотт шагнул к нему и замахнулся кулаком.
Beauty Smith cowered down in anticipation of the blow.	Красавчик Смит втянул голову в плечи.
"I've got my rights," he whimpered.	-- Собака моя... -- начал было он.
"You've forfeited your rights to own that dog," was the rejoinder. "Are you going to take the money? or do I have to hit you again?"	-- Вы потеряли все права на эту собаку, -перебил его Скотт. -- Возьмете деньги или мне ударить вас еще раз?
"All right," Beauty Smith spoke up with the alacrity of fear. "But I take the money under protest," he added.	-- Хорошо, хорошо, -- испуганно забормотал Красавчик Смит. -- Но вы меня принуждаете.
"The dog's a mint.	Этой собаке цены нет.
I ain't a-goin' to be robbed.	Я не позволю себя грабить.
A man's got his rights."	У каждого человека есть свои права.
"Correct," Scott answered, passing the money over to him. "A man's got his rights.	-- Верно, -- ответил Скотт, передавая ему деньги. -- У всякого человека есть свои права.
But you're not a man. You're a beast."	Но вы не человек, а зверь.
"Wait till I get back to Dawson," Beauty Smith threatened. "I'll have the law on you."	-- Дайте мне только вернуться в Доусон, -пригрозил ему Красавчик Смит, -- там я найду на вас управу.
"If you open your mouth when you get back to Dawson, I'll have you run out of town.	-- Посмейте только рот открыть, я вас живо из Доусона выпровожу!
Understand?"	Поняли?
Beauty Smith replied with a grunt.	Красавчик Смит пробормотал что-то невнятное.
"Understand?" the other thundered with abrupt fierceness.	-- Поняли? -- крикнул Скотт, рассвирепев.
"Yes," Beauty Smith grunted, shrinking away.	-- Да, -- буркнул Красавчик Смит, попятившись от него.
"Yes what?"	-- Как?
"Yes, sir," Beauty Smith snarled.	-- Да, сэр, -- рявкнул Красавчик Смит.
"Look out!	-- Осторожнее!
He'll bite!" some one shouted, and a guffaw of laughter went up.	Он кусается! -- крикнул кто-то, и в толпе захохотали.

Scott turned his back on him, and returned to help the dog-musher, who was working over White Fang.	Скотт повернулся к Красавчику Смиту спиной и подошел к погонщику, который все еще возился с Белым Клыком.
Some of the men were already departing; others stood in groups, looking on and talking.	Кое-кто из зрителей уже уходил, другие собирались кучками, поглядывая на Скотта и переговариваясь между собой.
Tim Keenan joined one of the groups.	К одной из этих групп подошел Тим Кинен.
"Who's that mug?" he asked.	-- Что это за птица? -- спросил он.
"Weedon Scott," some one answered.	-- Уидон Скотт, -- ответил кто-то.
"And who in hell is Weedon Scott?" the faro-dealer demanded.	-- Какой такой Уидон Скотт?
"Oh, one of them crackerjack minin' experts.	-- Да инженер с приисков.
He's in with all the big bugs.	Он среди здешних заправил свой человек.
If you want to keep out of trouble, you'll steer clear of him, that's my talk.	Если не хочешь нажить неприятностей, держись от него подальше.
He's all hunky with the officials. The Gold Commissioner's a special pal of his."	Ему сам начальник приисков друг-приятель.
"I thought he must be somebody," was the faro-dealer's comment. "That's why I kept my hands offen him at the start."	-- Я сразу понял, что это важная персона, -- сказал Тим Кинен. -- Нет, думаю, с таким лучше не связываться.
CHAPTER V-THE INDOMITABLE	ГЛАВА ПЯТАЯ. НЕУКРОТИМЫЙ
"It's hopeless," Weedon Scott confessed.	-- Ничего тут не поделаешь! -- безнадежным тоном сказал Уидон Скотт.
He sat on the step of his cabin and stared at the dog-musher, who responded with a shrug that was equally hopeless.	Он опустился на ступеньку и посмотрел на погонщика, который так же безнадежно пожал плечами.
Together they looked at White Fang at the end of his stretched chain, bristling, snarling, ferocious, straining to get at the sled-dogs.	Оба перевели взгляд на Белого Клыка. Весь ощетинившись и злобно рыча, он рвался с цепи, стараясь добраться до собак, выпряженных из нарт.
Having received sundry lessons from Matt, said lessons being imparted by means of a club, the sled-dogs had learned to leave White Fang alone; and even then they were lying down at a distance, apparently oblivious of his existence.	Собаки же, получив изрядное количество наставлений от Мэтта -- наставлений, подкрепленных палкой, понимали, что с Белым Клыком лучше не связываться. Сейчас они лежали в сторонке и, казалось, совершенно забыли о его существовании.
"It's a wolf and there's no taming it," Weedon Scott announced.	-- Да-а, он волк, а волка не приручишь, -- сказал Уидон Скотт.
"Oh, I don't know about that," Matt objected. "Might be a lot of dog in 'm, for all you can tell.	-- Кто его знает? -- возразил Мэтт. -- Может, в нем от собаки больше, чем от волка.
But there's one thing I know sure, an' that there's no gettin' away from."	Но в чем я уверен, с того меня уж не собьешь.
The dog-musher paused and nodded his head confidentially at Moosehide Mountain.	Погонщик замолчал и с таинственным видом кивнул в сторону Лосиной горы.

"Well, don't be a miser with what you know," Scott said sharply, after waiting a suitable length of time. "Spit it out. What is it?"	-- Ну, не заставляйте себя просить, -- резко проговорил Скотт, так и не дождавшись продолжения, -- выкладывайте, в чем дело.
The dog-musher indicated White Fang with a backward thrust of his thumb.	Погонщик ткнул большим пальцем через плечо, показывая на Белого Клыка.
"Wolf or dog, it's all the same-he's ben tamed 'ready."	-- Волк он или собака -- это не важно, а только его пробовали приручить.
"No!"	-- Быть того не может!
"I tell you yes, an' broke to harness.	-- Я вам говорю -- пробовали.
Look close there.	Он и в упряжке ходил.
D'ye see them marks across the chest?"	Вы посмотрите поближе. У него стертые места на груди.
"You're right, Matt.	-- Правильно, Мэтт!
He was a sled-dog before Beauty Smith got hold of him."	До того как попасть к Красавчику Смиту, он ходил в упряжке.
"And there's not much reason against his bein' a sled-dog again."	-- А почему бы ему не походить в упряжке и у нас?
"What d'ye think?" Scott queried eagerly.	-- А в самом деле! -- воскликнул Скотт.
Then the hope died down as he added, shaking his head,	Но появившаяся было надежда сейчас же угасла, и он сказал, покачивая головой:
"We've had him two weeks now, and if anything he's wilder than ever at the present moment."	-- Мы его держим уже две недели, а он, кажется, еще злее стал.
"Give 'm a chance," Matt counselled. "Turn 'm loose for a spell."	-- Давайте спустим его с цепи -- посмотрим, что получится, -- предложил Мэтт.
The other looked at him incredulously.	Скотт недоверчиво взглянул на него.
"Yes," Matt went on, "I know you've tried to, but you didn't take a club."	-- Да, да! -- продолжал Мэтт. -- Я знаю, что вы это уже пробовали, так попробуйте еще раз, только не забудьте взять палку.
"You try it then."	-- Хорошо, но теперь я поручу это вам.
The dog-musher secured a club and went over to the chained animal.	Погонщик вооружился палкой и подошел к сидевшему на привязи Белому Клыку.
White Fang watched the club after the manner of a caged lion watching the whip of its trainer.	Тот следил за палкой, как лев следит за бичом укротителя.
"See 'm keep his eye on that club," Matt said. "That's a good sign.	-- Смотрите, как на палку уставился, -- сказал Мэтт. -- Это хороший признак.
He's no fool.	Значит, пес не так уж глуп.
Don't dast tackle me so long as I got that club handy.	Не посмеет броситься на меня, пока я с палкой.
He's not clean crazy, sure."	Не бешеный же он в конце концов.
As the man's hand approached his neck, White Fang bristled and snarled and crouched down.	Как только рука человека приблизилась к шее Белого Клыка, он ощетинился и с рычанием припал к земле.

But while he eyed the approaching hand, he at the same time contrived to keep track of the club in the other hand, suspended threateningly above him.	Не спуская глаз с руки Мэтта, он в то же время следил за палкой, занесенной над его головой.
Matt unsnapped the chain from the collar and stepped back.	Мэтт быстро отстегнул цепь с ошейника и шагнул назад.
White Fang could scarcely realise that he was free.	Белому Клыку не верилось, что он очутился на свободе.
Many months had gone by since he passed into the possession of Beauty Smith, and in all that period he had never known a moment of freedom except at the times he had been loosed to fight with other dogs. Immediately after such fights he had always been imprisoned again.	Многие месяцы прошли с тех пор, как им завладел Красавчик Смит, и за все это время его спускали с цепи только для драк с собаками, а потом опять сажали на привязь.
He did not know what to make of it.	Что ему было делать со своей свободой?
Perhaps some new devilry of the gods was about to be perpetrated on him.	А вдруг боги снова замыслили какую-нибудь дьявольскую штуку?
He walked slowly and cautiously, prepared to be assailed at any moment.	Белый Клык сделал несколько медленных, осторожных шагов, каждую минуту ожидая нападения.
He did not know what to do, it was all so unprecedented.	Он не знал, как вести себя, настолько непривычна была эта свобода.
He took the precaution to sheer off from the two watching gods, and walked carefully to the corner of the cabin.	На всякий случай лучше держаться подальше от наблюдающих за ним богов и отойти за угол хижины.
Nothing happened.	Так он и сделал, и все обошлось благополучно.
He was plainly perplexed, and he came back again, pausing a dozen feet away and regarding the two men intently.	Озадаченный этим. Белый Клык вернулся обратно и, остановившись футах в десяти от людей, настороженно уставился на них.
"Won't he run away?" his new owner asked.	-- А не убежит? -- спросил новый хозяин.
Matt shrugged his shoulders.	Мэтт пожал плечами.
"Got to take a gamble.	-- Рискнем!
Only way to find out is to find out."	Риск -- благородное дело.
"Poor devil," Scott murmured pityingly. "What he needs is some show of human kindness," he added, turning and going into the cabin.	-- Бедняга! Больше всего он нуждается в человеческой ласке, -- с жалостью пробормотал Скотт и вошел в хижину.
He came out with a piece of meat, which he tossed to White Fang.	Он вынес оттуда кусок мяса и швырнул его Белому Клыку.
He sprang away from it, and from a distance studied it suspiciously.	Тот отскочил в сторону и стал недоверчиво разглядывать кусок издали.
"Hi-yu, Major!" Matt shouted warningly, but too late.	-- Назад, Майор! -- крикнул Мэтт, но было уже поздно.
Major had made a spring for the meat. At the instant his jaws closed on it, White Fang struck him. He was overthrown.	Майор кинулся к мясу, и в ту минуту, когда кусок уже был у него в зубах. Белый Клык налетел и сбил его с ног.

Matt rushed in, but quicker than he was White Fang.	Мэтт бросился к ним, но Белый Клык сделал свое дело быстро.
Major staggered to his feet, but the blood spouting from his throat reddened the snow in a widening path.	Майор с трудом привстал, и кровь, хлынувшая у него из горла, красной лужей расползлась по снегу.
"It's too bad, but it served him right," Scott said hastily.	-- Жалко Майора, но поделом ему, -- поспешно сказал Скотт.
But Matt's foot had already started on its way to kick White Fang.	Но Мэтт уже занес ногу, чтобы ударить Белого Клыка.
There was a leap, a flash of teeth, a sharp exclamation.	Быстро один за другим последовали прыжок, лязг зубов и громкий крик боли.
White Fang, snarling fiercely, scrambled backward for several yards, while Matt stooped and investigated his leg.	Свирепо рыча. Белый Клык отполз назад, а Мэтг нагнулся и стал осматривать свою прокушенную ногу.
"He got me all right," he announced, pointing to the torn trousers and undercloths, and the growing stain of red.	-- Цапнул все-таки, -- сказал он, показывая на разорванную штанину и нижнее белье, на котором расплывался кровавый круг.
"I told you it was hopeless, Matt," Scott said in a discouraged voice. "I've thought about it off and on, while not wanting to think of it.	-- Я же говорил вам, что это безнадежно, -упавшим голосом проговорил Скотт. -- Я об этой собаке много думал, не выходит она у меня из головы.
But we've come to it now. It's the only thing to do."	Ну что ж, ничего другого не остается.
As he talked, with reluctant movements he drew his revolver, threw open the cylinder, and assured himself of its contents.	С этими словами он нехотя вынул из кармана револьвер и, осмотрев барабан, убедился, что пули в нем есть.
"Look here, Mr. Scott," Matt objected; "that dog's ben through hell.	-- Послушайте, мистер Скотт, -- взмолился Мэтт, -- чего только этой собаке не пришлось испытать!
You can't expect 'm to come out a white an' shinin' angel.	Нельзя же требовать, чтобы она сразу превратилась в ангелочка.
Give 'm time."	Дайте ей срок.
"Look at Major," the other rejoined.	-- Полюбуйтесь на Майора, -- ответил Скотт.
The dog-musher surveyed the stricken dog.	Погонщик взглянул на искалеченную собаку.
He had sunk down on the snow in the circle of his blood and was plainly in the last gasp.	Она валялась на снегу в луже крови и была, по-видимому, при последнем издыхании.
"Served 'm right.	-- Поделом ему.
You said so yourself, Mr. Scott.	Вы же сами гак сказали, мистер Скотт.
He tried to take White Fang's meat, an' he's dead-O.	Позарился на чужой кусок -- значит, спета его песенка.
That was to be expected.	Этого следовало ожидать.
I wouldn't give two whoops in hell for a dog that wouldn't fight for his own meat."	Я и гроша ломаного не дам за собаку, которая отдаст свой корм без боя.
"But look at yourself, Matt.	-- Ну, а вы сами, Мэтт?

It's all right about the dogs, but we must draw the line somewhere."	Собаки собаками, но всему должна быть мера.
"Served me right," Matt argued stubbornly. "What'd I want to kick 'm for?	-- И мне поделом, -- не сдавался Мэтт. -- За что, спрашивается, я его ударил?
You said yourself that he'd done right.	Вы же сами сказали, что он прав.
Then I had no right to kick 'm."	Значит, не за что было его бить.
"It would be a mercy to kill him," Scott insisted. "He's untamable."	-- Мы сделаем доброе дело, застрелив эту собаку, -- настаивал Скотт. -- Нам ее не приручить!
"Now look here, Mr. Scott, give the poor devil a fightin' chance. He ain't had no chance yet.	-- Послушайте, мистер Скотт. Дадим ему, бедняге, показать себя.
He's just come through hell, an' this is the first time he's ben loose.	Ведь он черт знает что вытерпел, прежде чем попасть к нам.
Give 'm a fair chance, an' if he don't deliver the goods, I'll kill 'm myself. There!"	Давайте попробуем. А если он не оправдает нашего доверия, я его сам застрелю.
"God knows I don't want to kill him or have him killed," Scott answered, putting away the revolver. "We'll let him run loose and see what kindness can do for him.	-- Да мне вовсе не хочется его убивать, -ответил Скотт, пряча револьвер. -- Пусть побегает на свободе, и посмотрим, чего от него можно добиться добром.
And here's a try at it."	Вот я сейчас попробую.
He walked over to White Fang and began talking to him gently and soothingly.	Он подошел к Белому Клыку и заговорил с ним мягким, успокаивающим голосом.
"Better have a club handy," Matt warned.	-- Возьмите палку на всякий случай! -предостерег его Мэтт.
Scott shook his head and went on trying to win White Fang's confidence.	Скотт отрицательно покачал головой и продолжал говорить, стараясь завоевать доверие Белого Клыка.
White Fang was suspicious.	Белый Клык насторожился.
Something was impending.	Ему грозила опасность.
He had killed this god's dog, bitten his companion god, and what else was to be expected than some terrible punishment?	Он загрыз собаку этого бога, укусил его товарища. Чего же теперь ждать, кроме сурового наказания?
But in the face of it he was indomitable.	И все-таки он не смирился.
He bristled and showed his teeth, his eyes vigilant, his whole body wary and prepared for anything.	Шерсть на нем встала дыбом, все тело напряглось, он оскалил зубы и зорко следил за человеком, приготовившись ко всякой неожиданности.
The god had no club, so he suffered him to approach quite near.	В руках у Скотта не было палки, и Белый Клык подпустил его к себе совсем близко.
The god's hand had come out and was descending upon his head.	Рука бога стала опускаться над его головой.
White Fang shrank together and grew tense as he crouched under it.	Белый Клык съежился и припал к земле.
Here was danger, some treachery or something.	Вот где таится опасность и предательство!

He knew the hands of the gods, their proved mastery, their cunning to hurt.	Руки богов с их непререкаемой властью и коварством были ему хорошо известны.
Besides, there was his old antipathy to being touched.	Кроме того, он по-прежнему не выносил прикосновения к своему телу.
He snarled more menacingly, crouched still lower, and still the hand descended.	Он зарычал еще злее и пригнулся к земле еще ниже, а рука все продолжала опускаться.
He did not want to bite the hand, and he endured the peril of it until his instinct surged up in him, mastering him with its insatiable yearning for life.	Он не хотел кусать эту руку и терпеливо переносил опасность, которой она грозила, до тех пор, пока мог бороться с инстинктом -- с ненасытной жаждой жизни.
Weedon Scott had believed that he was quick enough to avoid any snap or slash.	Уидон Скотт был уверен, что всегда успеет вовремя отдернуть руку.
But he had yet to learn the remarkable quickness of White Fang, who struck with the certainty and swiftness of a coiled snake.	Но тут ему довелось испытать на себе, как Белый Клык умеет разить с меткостью и стремительностью змеи, развернувшей свои кольца.
Scott cried out sharply with surprise, catching his torn hand and holding it tightly in his other hand.	Скотт вскрикнул от неожиданности и схватил прокушенную правую руку левой рукой.
Matt uttered a great oath and sprang to his side.	Мэтт громко выругался и подскочил к нему.
White Fang crouched down, and backed away, bristling, showing his fangs, his eyes malignant with menace.	Белый Клык отполз назад, весь ощетинившись, скаля зубы и угрожающе поглядывая на людей.
Now he could expect a beating as fearful as any he had received from Beauty Smith.	Теперь уж, наверное, его ждут побои, не менее страшные, чем те, которые приходилось выносить от Красавчика Смита.
"Here! What are you doing?" Scott cried suddenly.	-- Что вы делаете? -- вдруг крикнул Скотт.
Matt had dashed into the cabin and come out with a rifle.	А Мэтт уже успел сбегать в хижину и появился на пороге с ружьем в руках.
"Nothin'," he said slowly, with a careless calmness that was assumed, "only goin' to keep that promise I made.	-- Ничего особенного, -- медленно, с напускным спокойствием проговорил он. -- Хочу сдержать свое обещание.
I reckon it's up to me to kill 'm as I said I'd do."	Сказал, что застрелю собаку, значит, застрелю.
"No you don't!"	-- Нет, не застрелите.
"Yes I do.	-- Нет, застрелю!
Watch me."	Вот смотрите.
As Matt had pleaded for White Fang when he had been bitten, it was now Weedon Scott's turn to plead.	Теперь настала очередь Уидона Скотта вступиться за Белою Клыка, как вступился за него несколько минут назад укушенный Мэтт.
"You said to give him a chance. Well, give it to him.	-- Вы сами предлагали испытать его, так испытайте!
We've only just started, and we can't quit at the beginning.	Мы же только начали, нельзя сразу бросать дело.
It served me right, this time.	Я сам виноват.

And-look at him!"	И... посмотрите-ка на него!
White Fang, near the corner of the cabin and forty feet away, was snarling with blood-curdling viciousness, not at Scott, but at the dog-musher.	Глядя на них из-за угла хижины. Белый Клык рычал с такой яростью, что кровь стыла в жилах, но ярость его вызывал не Скотт, а погонщик.
"Well, I'll be everlastingly gosh-swoggled!" was the dog-musher's expression of astonishment.	-- Ну что ты скажешь! -- воскликнул Мэтт.
"Look at the intelligence of him," Scott went on hastily. "He knows the meaning of firearms as well as you do.	-- Видите, какой он понятливый! -- торопливо продолжал Скотт. -- Он не хуже нас с вами знает, что такое огнестрельное оружие.
He's got intelligence and we've got to give that intelligence a chance.	С такой умной собакой стоит повозиться.
Put up the gun."	Оставьте ружье.
"All right, I'm willin'," Matt agreed, leaning the rifle against the woodpile.	-- Ладно. Давайте попробуем. -- И Мэтт прислонил ружье к штабелю дров. -- Да нет!
"But will you look at that!" he exclaimed the next moment.	Вы только полюбуйтесь на него! -- воскликнул он в ту же минуту.
White Fang had quieted down and ceased snarling.	Белый Клык успокоился и перестал ворчать.
"This is worth investigatin'.	-- Попробуйте еще раз.
Watch."	Следите за ним.
Matt, reached for the rifle, and at the same moment White Fang snarled.	Мэтт взял ружье -- и Белый Клык снова зарычал.
He stepped away from the rifle, and White Fang's lifted lips descended, covering his teeth.	Мэтт отошел от ружья -- Белый Клык спрятал зубы.
"Now, just for fun."	-- Ну, еще раз. Это просто интересно!
Matt took the rifle and began slowly to raise it to his shoulder.	Мэтт взял ружье и стал медленно поднимать его к плечу.
White Fang's snarling began with the movement, and increased as the movement approached its culmination.	Белый Клык сразу же зарычал, и рычание его становилось все громче и громче по мере того, как ружье поднималось кверху.
But the moment before the rifle came to a level on him, he leaped sidewise behind the corner of the cabin.	Но не успел Мэтт навести на него дуло, как он отпрыгнул в сторону и скрылся за углом хижины.
Matt stood staring along the sights at the empty space of snow which had been occupied by White Fang.	На прицеле у Мэтта был белый снег, а место, где только что стояла собака, опустело.
The dog-musher put the rifle down solemnly, then turned and looked at his employer.	Погонщик медленно отставил ружье, повернулся и посмотрел на своего хозяина.
"I agree with you, Mr. Scott.	-- Правильно, мистер Скотт.
That dog's too intelligent to kill."	Пес слишком умен. Жалко его убивать.
CHAPTER VI-THE LOVE-MASTER	ГЛАВА ШЕСТАЯ. НОВАЯ НАУКА
As White Fang watched Weedon Scott approach, he bristled and snarled to advertise that he would not submit to punishment.	Увидев приближающегося Уидона Скотта, Белый Клык ощетинился и зарычал, давая этим понять, что не потерпит расправы над собой.

Twenty-four hours had passed since he had slashed open the hand that was now bandaged and held up by a sling to keep the blood out of it.	С тех пор как он прокусил Скотту руку, которая была теперь забинтована и висела на перевязи, прошли сутки.
In the past White Fang had experienced delayed punishments, and he apprehended that such a one was about to befall him.	Белый Клык помнил, что боги иногда откладывают наказание, и сейчас ждал расплаты за свой проступок.
How could it be otherwise?	Иначе не могло и быть.
He had committed what was to him sacrilege, sunk his fangs into the holy flesh of a god, and of a white-skinned superior god at that.	Он совершил святотатство: впился зубами в священное тело бога, притом белокожего бога.
In the nature of things, and of intercourse with gods, something terrible awaited him.	По опыту, который остался у него от общения с богами, Белый Клык знал, какое суровое наказание грозит ему.
The god sat down several feet away.	Бог сел в нескольких шагах от него.
White Fang could see nothing dangerous in that. When the gods administered punishment they stood on their legs.	В этом еще не было ничего страшного -- обычно они наказывают стоя.
Besides, this god had no club, no whip, no firearm. And furthermore, he himself was free.	Кроме того, у этого бога не было ни палки, ни хлыста, ни ружья, да и сам Белый Клык находился на свободе.
No chain nor stick bound him. He could escape into safety while the god was scrambling to his feet.	Ничто его не удерживало -- ни цепь, ни ремень с палкой, и он мог спастись бегством прежде, чем бог успеет встать на ноги.
In the meantime he would wait and see.	А пока что надо подождать и посмотреть, что будет дальше.
The god remained quiet, made no movement; and White Fang's snarl slowly dwindled to a growl that ebbed down in his throat and ceased.	Бог сидел совершенно спокойно, не делая попыток встать с места, и злобный рев Белого Клыка постепенно перешел в глухое ворчание, а потом и ворчание смолкло.
Then the god spoke, and at the first sound of his voice, the hair rose on White Fang's neck and the growl rushed up in his throat.	Тогда бог заговорил, и при первых же звуках его голоса шерсть на загривке у Белого Клыка поднялась дыбом, в горле снова заклокотало.
But the god made no hostile movement, and went on calmly talking.	Но бог продолжал говорить все так же спокойно, не делая никаких резких движений.
For a time White Fang growled in unison with him, a correspondence of rhythm being established between growl and voice.	Белый Клык рычал в унисон с его голосом, и между словами и рычанием установился согласный ритм.
But the god talked on interminably.	Но речь человека лилась без конца.
He talked to White Fang as White Fang had never been talked to before.	Он говорил так, как еще никто никогда не говорил с Белым Клыком.
He talked softly and soothingly, with a gentleness that somehow, somewhere, touched White Fang.	В мягких, успокаивающих словах слышалась нежность, и эта нежность находила какой-то отклик в Белом Клыке.
In spite of himself and all the pricking warnings of his instinct, White Fang began to have confidence in this god.	Невольно, вопреки всем предостережениям инстинкта, он почувствовал доверие к своему новому богу.

He had a feeling of security that was belied by all his experience with men.	В нем родилась уверенность в собственной безопасности -- в том, в чем ему столько раз приходилось разубеждаться при общении с людьми.
After a long time, the god got up and went into the cabin.	Бог говорил долго, а потом встал и ушел.
White Fang scanned him apprehensively when he came out.	Когда же он снова появился на пороге хижины, Белый Клык подозрительно осмотрел его.
He had neither whip nor club nor weapon.	В руках у него не было ни хлыста, ни палки, ни оружия.
Nor was his uninjured hand behind his back hiding something.	И здоровая рука его не пряталась за спину.
He sat down as before, in the same spot, several feet away.	Он сел на то же самое место в нескольких шагах от Белого Клыка и протянул ему мясо.
He held out a small piece of meat.	Навострив уши.
White Fang pricked his ears and investigated it suspiciously, managing to look at the same time both at the meat and the god, alert for any overt act, his body tense and ready to spring away at the first sign of hostility.	Белый Клык недоверчиво оглядел кусок, ухитряясь смотреть одновременно и на него и на бога, и приготовился отскочить в сторону при первом же намеке на опасность.
Still the punishment delayed.	Но наказание все еще откладывалось.
The god merely held near to his nose a piece of meat.	Бог протягивал ему еду -- только и всего.
And about the meat there seemed nothing wrong.	Мясо как мясо, ничего страшного в нем не было.
Still White Fang suspected; and though the meat was proffered to him with short inviting thrusts of the hand, he refused to touch it.	Но Белый Клык все еще сомневался и не взял протянутого куска, хотя рука Скотта подвигалась все ближе и ближе к его носу.
The gods were all-wise, and there was no telling what masterful treachery lurked behind that apparently harmless piece of meat.	Боги мудры -- кто знает, какое коварство таится в этой безобидной с виду подачке?
In past experience, especially in dealing with squaws, meat and punishment had often been disastrously related.	По своему прошлому опыту, особенно когда приходилось иметь дело с женщинами. Белый Клык знал, что мясо и наказание сплошь и рядом имели между собой тесную и неприятную связь.
In the end, the god tossed the meat on the snow at White Fang's feet.	В конце концов бог бросил мясо на снег, к ногам Белого Клыка.
He smelled the meat carefully; but he did not look at it. While he smelled it he kept his eyes on the god.	Тот тщательно обнюхал подачку, не глядя на нее, -- глаза его были устремлены на бога.
Nothing happened.	Ничего плохого не произошло.
He took the meat into his mouth and swallowed it.	Тогда он взял кусок в зубы и проглотил его.
Still nothing happened.	Но и тут все обошлось благополучно.
The god was actually offering him another piece of meat.	Бог предлагал ему другой кусок.
Again he refused to take it from the hand, and again it was tossed to him.	И во второй раз Белый Клык отказался принять его из рук, и бог снова бросил мясо на снег.

This was repeated a number of times.	Так повторилось несколько раз.
But there came a time when the god refused to toss it.	Но наступило время, когда бог отказался бросить мясо.
He kept it in his hand and steadfastly proffered it.	Он держал кусок и настойчиво предлагал Белому Клыку взять подачку у него из рук.
The meat was good meat, and White Fang was hungry.	Мясо было вкусное, а Белый Клык проголодался.
Bit by bit, infinitely cautious, he approached the hand. At last the time came that he decided to eat the meat from the hand.	Мало-помалу, с бесконечной осторожностью, он подошел ближе и наконец решился взять кусок из человеческих рук.
He never took his eyes from the god, thrusting his head forward with ears flattened back and hair involuntarily rising and cresting on his neck. Also a low growl rumbled in his throat as warning that he was not to be trifled with.	Не спуская глаз с бога. Белый Клык вытянул шею и прижал уши, шерсть у него на загривке встала дыбом, в горле клокотало глухое рычание, как бы предостерегающее человека, что шутки сейчас неуместны.
He ate the meat, and nothing happened.	Белый Клык съел кусок, и ничего с ним не случилось.
Piece by piece, he ate all the meat, and nothing happened.	И так мало-помалу он съел все мясо, и все-таки с ним ничего не случилось.
Still the punishment delayed.	Значит, наказание откладывалось.
He licked his chops and waited.	Белый Клык облизнулся и стал ждать, что будет дальше.
The god went on talking.	Бог продолжал говорить.
In his voice was kindness-something of which White Fang had no experience whatever.	В голосе его слышалась ласка -- то, о чем Белый Клык не имел до сих пор никакого понятия.
And within him it aroused feelings which he had likewise never experienced before.	И ласка эта будила в нем неведомые до сих пор ощущения.
He was aware of a certain strange satisfaction, as though some need were being gratified, as though some void in his being were being filled.	Он почувствовал странное спокойствие, словно удовлетворялась какая-то его потребность, заполнялась какая-то пустота в его существе.
Then again came the prod of his instinct and the warning of past experience.	Потом в нем снова проснулся инстинкт, и прошлый опыт снова послал ему предостережение.
The gods were ever crafty, and they had unguessed ways of attaining their ends.	Боги хитры: трудно угадать, какой путь они выберут, чтобы добиться своих целей.
Ah, he had thought so!	Так и есть!
There it came now, the god's hand, cunning to hurt, thrusting out at him, descending upon his head.	Коварная рука тянется все дальше и дальше и опускается над его головой.
But the god went on talking.	Но бог продолжает говорить.
His voice was soft and soothing.	Голос его звучит мягко и успокаивающе.
In spite of the menacing hand, the voice inspired confidence.	Несмотря на угрозу, которую таит в себе рука, голос внушает доверие.

And in spite of the assuring voice, the hand inspired distrust.	И, несмотря на всю мягкость голоса, рука внушает страх.
White Fang was torn by conflicting feelings, impulses.	Противоположные чувства и ощущения боролись в Белом Клыке.
It seemed he would fly to pieces, so terrible was the control he was exerting, holding together by an unwonted indecision the counter-forces that struggled within him for mastery.	Казалось, он упадет замертво, раздираемый на части враждебными силами, ни одна из которых не получала перевеса в этой борьбе только потому, что он прилагал неимоверные усилия, чтобы обуздать их.
He compromised. He snarled and bristled and flattened his ears. But he neither snapped nor sprang away.	И Белый Клык пошел на сделку с самим собой: он рычал, прижимал уши, но не делал попыток ни укусить Скотта, ни убежать от него.
The hand descended.	Рука опускалась.
Nearer and nearer it came.	Расстояние между ней и головой Белого Клыка становилось все меньше и меньше.
It touched the ends of his upstanding hair.	Вот она коснулась вставшей дыбом шерсти.
He shrank down under it.	Белый Клык припал к земле.
It followed down after him, pressing more closely against him.	Рука последовала за ним, прижимаясь плотнее и плотнее.
Shrinking, almost shivering, he still managed to hold himself together.	Съежившись, чуть ли не дрожа, он все еще сдерживал себя.
It was a torment, this hand that touched him and violated his instinct.	Он испытывал муку от прикосновения этой руки, насиловавшей его инстинкты.
He could not forget in a day all the evil that had been wrought him at the hands of men.	Он не мог забыть в один день все то зло, которое причинили ему человеческие руки.
But it was the will of the god, and he strove to submit.	Но такова была воля бога, и он делал все возможное, чтобы заставить себя подчиниться ей.
The hand lifted and descended again in a patting, caressing movement.	Рука поднялась и снова опустилась, лаская и гладя его.
This continued, but every time the hand lifted, the hair lifted under it.	Так повторилось несколько раз, но стоило только руке подняться, как поднималась и шерсть на спине у Белого Клыка.
And every time the hand descended, the ears flattened down and a cavernous growl surged in his throat.	И каждый раз, как рука опускалась, уши его прижимались к голове и в горле начинало клокотать рычание.
White Fang growled and growled with insistent warning.	Белый Клык рычал, предупреждая бога, что готов отомстить за боль, которую ему причинят.
By this means he announced that he was prepared to retaliate for any hurt he might receive. There was no telling when the god's ulterior motive might be disclosed.	Кто знает, когда наконец обнаружатся истинные намерения бога!

At any moment that soft, confidence-inspiring voice might break forth in a roar of wrath, that gentle and caressing hand transform itself into a vice-like grip to hold him helpless and administer punishment.	В любую минуту его мягкий, внушающий такое доверие голос может перейти в гневный крик, а эти нежные, ласкающие пальцы сожмутся, как тиски, и лишат Белого Клыка всякой возможности сопротивляться наказанию.
But the god talked on softly, and ever the hand rose and fell with non-hostile pats.	Но слова бога были по-прежнему ласковы, а рука его все так же поднималась и снова касалась Белого Клыка, и в этих прикосновениях не было ничего враждебного.
White Fang experienced dual feelings.	Белый Клык испытывал двойственное чувство.
It was distasteful to his instinct. It restrained him, opposed the will of him toward personal liberty.	Инстинкт восставал против такого обращения, оно стесняло его, шло наперекор его стремлению к свободе.
And yet it was not physically painful.	И все-таки физической боли он не испытывал.
On the contrary, it was even pleasant, in a physical way.	Наоборот, эти прикосновения были даже приятны.
The patting movement slowly and carefully changed to a rubbing of the ears about their bases, and the physical pleasure even increased a little.	Малопомалу рука бога передвинулась к его ушам и стал осторожно почесывать их; приятное ощущение как будто даже усилилось.
Yet he continued to fear, and he stood on guard, expectant of unguessed evil, alternately suffering and enjoying as one feeling or the other came uppermost and swayed him.	Но страх не оставлял Белого Клыка; он все так же настораживался, ожидая чего-то недоброго и испытывая попеременно то страдание, то удовольствие, в зависимости от того, какое из этих чувств одерживало в нем верх.
"Well, I'll be gosh-swoggled!"	-- Ах, черт возьми!
So spoke Matt, coming out of the cabin, his sleeves rolled up, a pan of dirty dish-water in his hands, arrested in the act of emptying the pan by the sight of Weedon Scott patting White Fang.	Эти слова вырвались у Мэтта. Он вышел из хижины с засученными рукавами, неся в руках таз с грязной водой, и только хотел выплеснуть ее на снег, как вдруг увидел, что Уидон Скотт ласкает Белого Клыка.
At the instant his voice broke the silence, White Fang leaped back, snarling savagely at him.	При первых же звуках его голоса Белый Клык отскочил назад и свирепо зарычал.
Matt regarded his employer with grieved disapproval.	Мэтт посмотрел на своего хозяина, неодобрительно и сокрушенно покачав головой.
"If you don't mind my expressin' my feelin's, Mr. Scott, I'll make free to say you're seventeen kinds of a damn fool an' all of 'em different, an' then some."	-- Вы меня извините, мистер Скотт, но, ей-богу, в вас сидят по крайней мере семнадцать дураков, и каждый орудует на свой лад.
Weedon Scott smiled with a superior air, gained his feet, and walked over to White Fang.	Уидон Скотт улыбнулся с видом превосходства, встал и нагнулся над Белым Клыком.
He talked soothingly to him, but not for long, then slowly put out his hand, rested it on White Fang's head, and resumed the interrupted patting.	Он ласково заговорил с ним, потом медленно протянул руку и снова начал гладить его по голове.
White Fang endured it, keeping his eyes fixed suspiciously, not upon the man that patted him, but upon the man that stood in the doorway.	Белый Клык терпеливо сносил это поглаживание, но смотрел он -- смотрел во все глаза -- не на того, кто его ласкал, а на Мэтта, стоявшего в дверях хижины.

"You may be a number one, tip-top minin' expert, all right all right," the dog-musher delivered himself oracularly, "but you missed the chance of your life when you was a boy an' didn't run off an' join a circus."	-- Может быть, из вас и получился первоклассный инженер, мистер Скотт, -разглагольствовал погонщик, -- но, я считаю, вы многое утратили в жизни: вам бы следовало в детстве удрать из дому и поступить в цирк.
White Fang snarled at the sound of his voice, but this time did not leap away from under the hand that was caressing his head and the back of his neck with long, soothing strokes.	Белый Клык зарычал, услышав голос Мэтта, но на этот раз уже не отскочил от руки, ласково гладившей его по голове и по шее.
It was the beginning of the end for White Fang-the ending of the old life and the reign of hate.	И это было началом конца прежней жизни, конца прежнего царства ненависти.
A new and incomprehensibly fairer life was dawning.	Для Белого Клыка началась новая, непостижимо прекрасная жизнь.
It required much thinking and endless patience on the part of Weedon Scott to accomplish this.	В этом деле от Уидона Скотта требовалось много терпения и ума.
And on the part of White Fang it required nothing less than a revolution. He had to ignore the urges and promptings of instinct and reason, defy experience, give the lie to life itself.	А Белый Клык должен был преодолеть веления инстинкта, пойти наперекор собственному опыту, отказаться от всего, чему научила его жизнь.
Life, as he had known it, not only had had no place in it for much that he now did; but all the currents had gone counter to those to which he now abandoned himself.	Прошлое не только не вмещало всего нового, что ему пришлось узнать теперь, но опровергало это новое.
In short, when all things were considered, he had to achieve an orientation far vaster than the one he had achieved at the time he came voluntarily in from the Wild and accepted Grey Beaver as his lord.	Короче говоря, от Белого Клыка требовалось неизмеримо большее умение разбираться в окружающей обстановке, чем то, с которым он пришел из Северной глуши и добровольно подчинился власти Серого Бобра.
At that time he was a mere puppy, soft from the making, without form, ready for the thumb of circumstance to begin its work upon him.	В то время он был всего-навсего щенком, еще не сложившимся, готовым принять любую форму под руками жизни.
But now it was different.	Но теперь все шло по-иному.
The thumb of circumstance had done its work only too well. By it he had been formed and hardened into the Fighting Wolf, fierce and implacable, unloving and unlovable.	Прошлая жизнь обработала Белого Клыка слишком усердно; она ожесточила его, превратила в свирепого, неукротимого бойцового волка, который никого не любил и не пользовался ничьей любовью.
To accomplish the change was like a reflux of being, and this when the plasticity of youth was no longer his; when the fibre of him had become tough and knotty; when the warp and the woof of him had made of him an adamantine texture, harsh and unyielding; when the face of his spirit had become iron and all his instincts and axioms had crystallised into set rules, cautions, dislikes, and desires.	Переродиться -- значило для него пройти через полный внутренний переворот, отбросить все прежние навыки, -- и это требовалось от него теперь, когда молодость была позади, когда гибкость была утрачена и мягкая ткань приобрела несокрушимую твердость, стала узловатой, неподатливой, как железо, а инстинкты раз и навсегда установили потребности и законы поведения.

Yet again, in this new orientation, it was the thumb of circumstance that pressed and prodded him, softening that which had become hard and remoulding it into fairer form.	И все-таки новая обстановка, в которой очутился Белый Клык, опять взяла его в обработку. Она смягчала в нем ожесточенность, лепила из него иную, более совершенную форму.
Weedon Scott was in truth this thumb.	В сущности говоря, все зависело от Уидона Скотта.
He had gone to the roots of White Fang's nature, and with kindness touched to life potencies that had languished and well-nigh perished.	Он добрался до самых глубин натуры Белого Клыка и лаской вызвал к жизни все те чувства, которые дремали и уже наполовину заглохли в нем.
One such potency was love.	Так Белый Клык узнал, что такое любовь.
It took the place of like, which latter had been the highest feeling that thrilled him in his intercourse with the gods.	Она заступила место склонности -- самого теплого чувства, доступного ему в общении с богами.
But this love did not come in a day.	Но любовь не может прийти в один день.
It began with like and out of it slowly developed.	Возникнув из склонности, она развивалась очень медленно.
White Fang did not run away, though he was allowed to remain loose, because he liked this new god.	Белому Клыку нравился его вновь обретенный бог, и он не убегал от него, хотя все время оставался на свободе.
This was certainly better than the life he had lived in the cage of Beauty Smith, and it was necessary that he should have some god.	Жить у нового бога было несравненно лучше, чем в клетке у Красавчика Смита; кроме того, Белый Клык не мог обойтись без божества.
The lordship of man was a need of his nature.	Чувствовать над собой человеческую власть стало для него необходимостью.
The seal of his dependence on man had been set upon him in that early day when he turned his back on the Wild and crawled to Grey Beaver's feet to receive the expected beating.	Печать зависимости от человека осталась на Белом Клыке с тех далеких дней, когда он покинул Северную глушь и подполз к ногам Серого Бобра, покорно ожидая побоев.
This seal had been stamped upon him again, and ineradicably, on his second return from the Wild, when the long famine was over and there was fish once more in the village of Grey Beaver.	Эта неизгладимая печать снова была наложена на него, когда он во второй раз вернулся из Северной глуши после голодовки и почувствовал запах рыбы в поселке Серого Бобра.
And so, because he needed a god and because he preferred Weedon Scott to Beauty Smith, White Fang remained.	И Белый Клык остался у своего нового хозяина, потому что он не мог обходиться без божества и потому что Уидон Скотт был лучше Красавчика Смита.
In acknowledgment of fealty, he proceeded to take upon himself the guardianship of his master's property.	В знак преданности он взял на себя обязанности сторожа при хозяйском добре.
He prowled about the cabin while the sled-dogs slept, and the first night-visitor to the cabin fought him off with a club until Weedon Scott came to the rescue.	Он бродил вокруг хижины, когда ездовые собаки уже спали, и первому же запоздалому гостю Скотта пришлось отбиваться от него палкой до тех пор, пока на выручку не прибежал сам хозяин.

But White Fang soon learned to differentiate between thieves and honest men, to appraise the true value of step and carriage.	Но Белый Клык вскоре научился отличать воров от честных людей, понял, как много значат походка и поведение.
The man who travelled, loud-stepping, the direct line to the cabin door, he let alone-though he watched him vigilantly until the door opened and he received the endorsement of the master.	Человека, который твердой поступью шел прямо к дверям, он не трогал, хотя и не переставал зорко следить за ним, пока дверь не открывалась и благонадежность посетителя не получала подтверждения со стороны хозяина.
But the man who went softly, by circuitous ways, peering with caution, seeking after secrecy-that was the man who received no suspension of judgment from White Fang, and who went away abruptly, hurriedly, and without dignity.	Но тот, кто пробирался крадучись, окольными путями, стараясь не попасться на глаза, -- тот не знал пощады от Белого Клыка и пускался в поспешное и позорное бегство.
Weedon Scott had set himself the task of redeeming White Fang-or rather, of redeeming mankind from the wrong it had done White Fang.	Уидон Скотт задался целью вознаградить Белого Клыка за все то, что ему пришлось вынести, вернее -- искупить грех, в котором человек был повинен перед ним.
It was a matter of principle and conscience.	Это стало для Скотта делом принципа, делом совести.
He felt that the ill done White Fang was a debt incurred by man and that it must be paid. So he went out of his way to be especially kind to the Fighting Wolf.	Он чувствовал, что люди остались в долгу перед Белым Клыком и долг этот надо выплатить, -- и поэтому он старался проявлять к Белому Клыку как можно больше нежности.
Each day he made it a point to caress and pet White Fang, and to do it at length.	Он взял себе за правило ежедневно и подолгу ласкать и гладить его.
At first suspicious and hostile, White Fang grew to like this petting.	На первых порах эта ласка вызывала у Белого Клыка одни лишь подозрения и враждебность, но мало-помалу он начал находить в ней удовольствие.
But there was one thing that he never outgrew-his growling. Growl he would, from the moment the petting began till it ended.	И все-таки от одной своей привычки Белый Клык никак не мог отучиться: как только рука человека касалась его, он начинал рычать и не умолкал до тех пор, пока Скотт не отходил.
But it was a growl with a new note in it.	Но в этом рычании появились новые нотки.
A stranger could not hear this note, and to such a stranger the growling of White Fang was an exhibition of primordial savagery, nerve-racking and blood-curdling.	Посторонний не расслышал бы их, для него рычание Белого Клыка оставалось по-прежнему выражением первобытной дикости, от которой у человека кровь стынет в жилах.
But White Fang's throat had become harsh-fibred from the making of ferocious sounds through the many years since his first little rasp of anger in the lair of his cubhood, and he could not soften the sounds of that throat now to express the gentleness he felt.	С той дальней поры, когда Белый Клык жил с матерью в пещере и первые приступы ярости овладевали им, его горло огрубело от рычания, и он уже не мог выразить свои чувства по-иному.
Nevertheless, Weedon Scott's ear and sympathy were fine enough to catch the new note all but drowned in the fierceness-the note that was the faintest hint of a croon of content and that none but he could hear.	Тем не менее чуткое ухо Скотта различало в этом свирепом реве новые нотки, которые только одному ему чуть слышно говорили о том, что собака испытывает удовольствие.

As the days went by, the evolution of like into love was accelerated.	Время шло, и любовь, возникшая из склонности, все крепла и крепла.
White Fang himself began to grow aware of it, though in his consciousness he knew not what love was.	Белый Клык сам начал чувствовать это, хотя и бессознательно.
It manifested itself to him as a void in his being-a hungry, aching, yearning void that clamoured to be filled.	Любовь давала знать о себе ощущением пустоты, которая настойчиво, жадно требовала заполнения.
It was a pain and an unrest; and it received easement only by the touch of the new god's presence.	Любовь принесла с собой боль и тревогу, которые утихали только от прикосновения руки нового бога.
At such times love was joy to him, a wild, keen-thrilling satisfaction.	В эти минуты любовь становилась радостью -необузданной радостью, пронизывающей все существо Белого Клыка.
But when away from his god, the pain and the unrest returned; the void in him sprang up and pressed against him with its emptiness, and the hunger gnawed and gnawed unceasingly.	Но стоило богу уйти, как боль и тревога возвращались и Белого Клыка снова охватывало ощущение пустоты, ощущение голода, властно требующего утоления.
White Fang was in the process of finding himself.	Белый Клык понемногу находил самого себя.
In spite of the maturity of his years and of the savage rigidity of the mould that had formed him, his nature was undergoing an expansion.	Несмотря на свои зрелые годы, несмотря на жесткость формы, в которую он был отлит жизнью, в характере его возникали все новые и новые черты.
There was a burgeoning within him of strange feelings and unwonted impulses.	В нем зарождались непривычные чувства и побуждения.
His old code of conduct was changing.	Теперь Белый Клык вел себя совершенно по-другому.
In the past he had liked comfort and surcease from pain, disliked discomfort and pain, and he had adjusted his actions accordingly.	Прежде он ненавидел неудобства и боль и всячески старался избегать их.
But now it was different. Because of this new feeling within him, he ofttimes elected discomfort and pain for the sake of his god.	Теперь все стало иначе: ради нового бога Белый Клык часто терпел неудобства и боль.
Thus, in the early morning, instead of roaming and foraging, or lying in a sheltered nook, he would wait for hours on the cheerless cabin-stoop for a sight of the god's face.	Так, например, по утрам, вместо того чтобы бродить в поисках пищи или лежать где-нибудь в укромном уголке, он проводил целые часы на холодном крыльце, ожидая появления Скотта.
At night, when the god returned home, White Fang would leave the warm sleeping-place he had burrowed in the snow in order to receive the friendly snap of fingers and the word of greeting.	Поздно вечером, когда тот возвращался домой, Белый Клык оставлял теплую нору, вырытую в сугробе, ради того, чтобы почувствовать прикосновение дружеской руки, услышать приветливые слова.
Meat, even meat itself, he would forego to be with his god, to receive a caress from him or to accompany him down into the town.	Он забывал о еде -- даже о еде, -- лишь бы побыть около бога, получить от него ласку или отправиться вместе с ним в город.
Like had been replaced by love.	И вот склонность уступила место любви.
And love was the plummet dropped down into the deeps of him where like had never gone.	Любовь затронула в нем такие глубины, куда никогда не проникала склонность.

And responsive out of his deeps had come the new thing-love. That which was given unto him did he return.	За любовь Белый Клык платил любовью.
This was a god indeed, a love-god, a warm and radiant god, in whose light White Fang's nature expanded as a flower expands under the sun.	Он обрел божество, лучезарное божество, в присутствии которого он расцветал, как растение под лучами солнца.
But White Fang was not demonstrative.	Белый Клык не умел проявлять свои чувства.
He was too old, too firmly moulded, to become adept at expressing himself in new ways.	Он был уже немолод и слишком суров для этого.
He was too self-possessed, too strongly poised in his own isolation.	Постоянное одиночество выработало в нем сдержанность.
Too long had he cultivated reticence, aloofness, and moroseness.	Его угрюмый нрав был результатом долголетнего опыта.
He had never barked in his life, and he could not now learn to bark a welcome when his god approached.	Он не умел лаять и уже не мог научиться приветствовать своего бога лаем.
He was never in the way, never extravagant nor foolish in the expression of his love. He never ran to meet his god. He waited at a distance; but he always waited, was always there.	Он никогда не лез ему на глаза, не суетился и не прыгал, чтоб доказать свою любовь, никогда не кидался навстречу, а ждал в сторонке, -- но ждал всегда.
His love partook of the nature of worship, dumb, inarticulate, a silent adoration.	Любовь эта граничила с немым, молчаливым обожанием.
Only by the steady regard of his eyes did he express his love, and by the unceasing following with his eyes of his god's every movement.	Только глаза, следившие за каждым движением хозяина, выдавали чувства Белого Клыка.
Also, at times, when his god looked at him and spoke to him, he betrayed an awkward self-consciousness, caused by the struggle of his love to express itself and his physical inability to express it.	Когда же хозяин смотрел на него и заговаривал с ним, он смущался, не зная, как выразить любовь, завладевшую всем его существом.
He learned to adjust himself in many ways to his new mode of life.	Белый Клык начинал приспосабливаться к новой жизни.
It was borne in upon him that he must let his master's dogs alone.	Так он понял, что собак хозяина трогать нельзя.
Yet his dominant nature asserted itself, and he had first to thrash them into an acknowledgment of his superiority and leadership.	Но его властный характер заявлял о себе; и собакам пришлось убедиться на деле в превосходстве своего нового вожака.
This accomplished, he had little trouble with them.	Признав его власть над собой, они уже не доставляли ему хлопот.
They gave trail to him when he came and went or walked among them, and when he asserted his will they obeyed.	Стоило Белому Клыку появиться среди стаи, как собаки уступали ему дорогу и покорялись его воле.
In the same way, he came to tolerate Matt-as a possession of his master.	Точно так же он привык и к Мэтту, как к собственности хозяина.

His master rarely fed him. Matt did that, it was his business; yet White Fang divined that it was his master's food he ate and that it was his master who thus fed him vicariously.	Уидон Скотт сам очень редко кормил Белого Клыка, эта обязанность возлагалась на Мэтта, -и Белый Клык понял, что пища, которую он ест, принадлежит хозяину, поручившему Мэтту заботиться о нем.
Matt it was who tried to put him into the harness and make him haul sled with the other dogs.	Тот же самый Мэтт попробовал как-то запрячь его в нарты вместе с другими собаками.
But Matt failed. It was not until Weedon Scott put the harness on White Fang and worked him, that he understood.	Но эта попытка потерпела неудачу, и Белый Клык покорился только тогда, когда Уидон Скотт сам надел на него упряжь и сам сел в нарты.
He took it as his master's will that Matt should drive him and work him just as he drove and worked his master's other dogs.	Он понял: хозяин хочет, чтобы Мэтт правил им так же, как и другими собаками.
Different from the Mackenzie toboggans were the Klondike sleds with runners under them.	У клондайкских нарт, в отличие от саней, на которых ездят на Маккензи, есть полозья.
And different was the method of driving the dogs.	Способ запряжки здесь тоже совсем другой.
There was no fan-formation of the team. The dogs worked in single file, one behind another, hauling on double traces.	Собаки бегут гуськом в двойных постромках, а не расходятся веером.
And here, in the Klondike, the leader was indeed the leader.	И здесь, на Клондайке, вожак действительно вожак.
The wisest as well as strongest dog was the leader, and the team obeyed him and feared him.	На первое место ставят самую понятливую и самую сильную собаку, которой боится и слушается вся упряжка.
That White Fang should quickly gain this post was inevitable.	Как и следовало ожидать. Белый Клык вскоре занял это место.
He could not be satisfied with less, as Matt learned after much inconvenience and trouble.	После многих хлопот Мэтт понял, что на меньшее тот не согласится.
White Fang picked out the post for himself, and Matt backed his judgment with strong language after the experiment had been tried.	Белый Клык сам выбрал себе это место, и Мэтт, не стесняясь в выражениях, подтвердил правильность его выбора после первой же пробы.
But, though he worked in the sled in the day, White Fang did not forego the guarding of his master's property in the night.	Бегая целый день в упряжке, Белый Клык не забывал и о том, что ночью надо сторожить хозяйское добро.
Thus he was on duty all the time, ever vigilant and faithful, the most valuable of all the dogs.	Таким образом, он верой и правдой служил Скотту, и у того во всей упряжке не было более ценной собаки, чем Белый Клык.
"Makin' free to spit out what's in me," Matt said one day, "I beg to state that you was a wise guy all right when you paid the price you did for that dog.	-- Если уж вы разрешите мне высказать свое мнение, -- заговорил как-то Мэтт, -- то доложу вам, что с вашей стороны было очень умно дать за эту собаку полтораста долларов.
You clean swindled Beauty Smith on top of pushin' his face in with your fist."	Ловко вы провели Красавчика Смита, уж не говоря о том, что и по физиономии ему съездили.
A recrudescence of anger glinted in Weedon Scott's grey eyes, and he muttered savagely,	Серые глаза Уидона Скотта снова загорелись гневом, и он сердито пробормотал:

"The beast!"	"Мерзавец!"
In the late spring a great trouble came to White Fang. Without warning, the love-master disappeared.	Поздней весной Белого Клыка постигло большое горе: внезапно, без всякого предупреждения, хозяин исчез.
There had been warning, but White Fang was unversed in such things and did not understand the packing of a grip.	Собственно говоря, предупреждение было, но Белый Клык не имел опыта в таких делах и не знал, чего надо ждать от человека, который укладывает свои вещи в чемоданы.
He remembered afterwards that his packing had preceded the master's disappearance; but at the time he suspected nothing.	Впоследствии он вспомнил, что укладывание вещей предшествовало отъезду хозяина, но тогда у него не зародилось ни малейшего подозрения.
That night he waited for the master to return.	Вечером Белый Клык, как всегда, ждал его прихода.
At midnight the chill wind that blew drove him to shelter at the rear of the cabin. There he drowsed, only half asleep, his ears keyed for the first sound of the familiar step.	В полночь поднялся ветер; он укрылся от холода за хижиной и лежал там, прислушиваясь сквозь дремоту, не раздадутся ли знакомые шаги.
But, at two in the morning, his anxiety drove him out to the cold front stoop, where he crouched, and waited.	Но в два часа ночи беспокойство выгнало его из-за хижины, он свернулся клубком на холодном крыльце и стал ждать дальше.
But no master came.	Хозяин не приходил.
In the morning the door opened and Matt stepped outside.	Утром дверь отворилась, и на крыльцо вышел Мэтт.
White Fang gazed at him wistfully. There was no common speech by which he might learn what he wanted to know.	Белый Клык тоскливо посмотрел на погонщика: у него не было другого способа спросить о том, что ему так хотелось знать.
The days came and went, but never the master.	Дни шли за днями, а хозяин не появлялся.
White Fang, who had never known sickness in his life, became sick.	Белый Клык, не знавший до сих пор, что такое болезнь, заболел.
He became very sick, so sick that Matt was finally compelled to bring him inside the cabin.	Он был плох, настолько плох, что Мэтту пришлось в конце концов взять его в хижину.
Also, in writing to his employer, Matt devoted a postscript to White Fang.	Кроме того, в своем письме к хозяину Мэтт приписал несколько строк о Белом Клыке.
Weedon Scott reading the letter down in Circle City, came upon the following:	Получив письмо в Серкле, Уидон Скотт прочел следующее:
"That dam wolf won't work.	"Проклятый волк отказывается работать.
Won't eat.	Ничего не ест.
Aint got no spunk left.	Совсем приуныл.
All the dogs is licking him.	Собаки не дают ему проходу.
Wants to know what has become of you, and I don't know how to tell him.	Хочет знать, куда вы девались, а я не умею растолковать ему.
Mebbe he is going to die."	Боюсь, как бы не сдох".
It was as Matt had said.	Мэтт писал правду.

White Fang had ceased eating, lost heart, and allowed every dog of the team to thrash him.	Белый Клык затосковал, перестал есть, не отбивался от налетавших на него собак.
In the cabin he lay on the floor near the stove, without interest in food, in Matt, nor in life.	Он лежал в комнате на полу около печки, потеряв всякий интерес к еде, к Мэтту, ко всему на свете.
Matt might talk gently to him or swear at him, it was all the same; he never did more than turn his dull eyes upon the man, then drop his head back to its customary position on his fore-paws.	Мэтт пробовал говорить с ним ласково, пробовал кричать -- ничего не действовало: Белый Клык поднимал на него потускневшие глаза, а потом снова ронял голову на передние лапы.
And then, one night, Matt, reading to himself with moving lips and mumbled sounds, was startled by a low whine from White Fang.	Но однажды вечером, когда Мэтт сидел за столом и читал, шепотом бормоча слова и шевеля губами, внимание его привлекло тихое повизгивание Белого Клыка.
He had got upon his feet, his ears cocked towards the door, and he was listening intently.	Белый Клык встал с места, навострил уши, глядя на дверь, и внимательно прислушивался.
A moment later, Matt heard a footstep.	Минутой позже Мэтт услышал шаги.
The door opened, and Weedon Scott stepped in.	Дверь отворилась, и вошел Уидон Скотт.
The two men shook hands.	Они поздоровались.
Then Scott looked around the room.	Потом Скотт огляделся по сторонам.
"Where's the wolf?" he asked.	-- А где волк? -- спросил он и увидел его.
Then he discovered him, standing where he had been lying, near to the stove. He had not rushed forward after the manner of other dogs. He stood, watching and waiting.	Белый Клык стоял около печки. Он не бросился вперед, как это сделала бы всякая другая собака, а стоял и смотрел на своего хозяина.
"Holy smoke!" Matt exclaimed. "Look at 'm wag his tail!"	-- Черт возьми! -- воскликнул Мэтт. -- Да он хвостом виляет!
Weedon Scott strode half across the room toward him, at the same time calling him.	Уидон Скотт вышел на середину комнаты и подозвал Белого Клыка к себе.
White Fang came to him, not with a great bound, yet quickly.	Белый Клык не прыгнул к нему навстречу, но сейчас же подошел на зов.
He was awakened from self-consciousness, but as he drew near, his eyes took on a strange expression. Something, an incommunicable vastness of feeling, rose up into his eyes as a light and shone forth.	Движения его сковывала застенчивость, но в глазах появилось какое-то новое, необычное выражение: чувство глубокой любви засветилось в них.
"He never looked at me that way all the time you was gone!" Matt commented.	-- На меня, небось, ни разу так не взглянул, пока вас не было, -- сказал Мэтт.
Weedon Scott did not hear.	Но Уидон Скотт ничего не слышал.
He was squatting down on his heels, face to face with White Fang and petting him-rubbing at the roots of the ears, making long caressing strokes down the neck to the shoulders, tapping the spine gently with the balls of his fingers.	Присев на корточки перед Белым Клыком, он ласкал его -- почесывал ему за ушами, гладил шею и плечи, нежно похлопывал по спине.
And White Fang was growling responsively, the crooning note of the growl more pronounced than ever.	А Белый Клык тихо рычал в ответ, и мягкие нотки слышались в его рычании яснее, чем прежде.
But that was not all.	Но это было не все.

What of his joy, the great love in him, ever surging and struggling to express itself, succeeding in finding a new mode of expression.	Каким образом радость помогла найти выход глубокому чувству, рвавшемуся наружу?
He suddenly thrust his head forward and nudged his way in between the master's arm and body. And here, confined, hidden from view all except his ears, no longer growling, he continued to nudge and snuggle.	Белый Клык вдруг вытянул шею и сунул голову хозяину под мышку; и, спрятавшись так, что на виду оставались одни только уши, он уже не рычал больше и прижимался к хозяину все теснее и теснее.
The two men looked at each other.	Мужчины переглянулись.
Scott's eyes were shining.	У Скотта блестели глаза.
"Gosh!" said Matt in an awe-stricken voice. A moment later, when he had recovered himself, he said, "I always insisted that wolf was a dog.	-- Вот поди ж ты! -- воскликнул пораженный Мэтт Потом добавил: -- Я всегда говорил, что это не волк, а собака.
Look at 'm!"	Полюбуйтесь на него!
With the return of the love-master, White Fang's recovery was rapid.	С возвращением хозяина, научившего его любви, Белый Клык быстро пришел в себя.
Two nights and a day he spent in the cabin. Then he sallied forth.	В хижине он провел еще две ночи и день, а потом вышел на крыльцо.
The sled-dogs had forgotten his prowess. They remembered only the latest, which was his weakness and sickness. At the sight of him as he came out of the cabin, they sprang upon him.	Собаки уже успели забыть его доблести, у них осталось в памяти, что за последнее время Белый Клык был слаб и болен, -- и как только он появился на крыльце, они кинулись на него со всех сторон.
"Talk about your rough-houses," Matt murmured gleefully, standing in the doorway and looking on.	-- Ну и свалка! -- с довольным видом пробормотал Мэтт, наблюдавший эту сцену с порога хижины. -- Нечего с ними церемониться, волк!
"Give 'm hell, you wolf!	Задай им как следует.
Give 'm hell!-an' then some!"	Ну, еще, еще!
White Fang did not need the encouragement.	Белый Клык не нуждался в поощрении.
The return of the love-master was enough. Life was flowing through him again, splendid and indomitable.	Приезда любимого хозяина было вполне достаточно -- чудесная буйная жизнь снова забилась в его жилах.
He fought from sheer joy, finding in it an expression of much that he felt and that otherwise was without speech.	Он дрался, находя в драке единственный выход для своей радости.
There could be but one ending. The team dispersed in ignominious defeat, and it was not until after dark that the dogs came sneaking back, one by one, by meekness and humility signifying their fealty to White Fang.	Конец мог быть только один -- собаки разбежались, потерпев поражение, и вернулись обратно лишь с наступлением темноты, униженно и кротко заявляя Белому Клыку о своей покорности.
Having learned to snuggle, White Fang was guilty of it often.	Научившись прижиматься к хозяину головой. Белый Клык частенько пользовался этим новым способом выражения своих чувств.
It was the final word. He could not go beyond it.	Это был предел, дальше которого он не мог идти.

The one thing of which he had always been particularly jealous was his head.	Г олову свою он оберегал больше всего и не выносил, когда до нее дотрагивались.
He had always disliked to have it touched.	Так велела ему Северная глушь: бойся капкана, бойся всего, что может причинить боль.
It was the Wild in him, the fear of hurt and of the trap, that had given rise to the panicky impulses to avoid contacts. It was the mandate of his instinct that that head must be free.	Инстинкт требовал, чтобы голова оставалась свободной.
And now, with the love-master, his snuggling was the deliberate act of putting himself into a position of hopeless helplessness.	А теперь, прижимаясь к хозяину. Белый Клык по собственной воле ставил себя в совершенно беспомощное положение.
It was an expression of perfect confidence, of absolute self-surrender, as though he said:	Он выражал этим беспредельную веру, беззаветную покорность хозяину и как бы говорил ему:
"I put myself into thy hands.	"Отдаю себя в твои руки.
Work thou thy will with me."	Поступай со мной, как знаешь".
One night, not long after the return, Scott and Matt sat at a game of cribbage preliminary to going to bed.	Однажды вечером, вскоре после своего возвращения, Скотт играл с Мэттом в криббедж на сон грядущий.
"Fifteen-two, fifteen-four an' a pair makes six," Mat was pegging up, when there was an outcry and sound of snarling without.	-- Пятнадцать и два, пятнадцать и четыре, и еще двойка... -- подсчитывал Мэтт, как вдруг снаружи послышались чьи-то крики и рычание.
They looked at each other as they started to rise to their feet.	Переглянувшись, они вскочили из-за стола.
"The wolf’s nailed somebody," Matt said.	-- Волк дерет кого-то! -- сказал Мэтт.
A wild scream of fear and anguish hastened them.	Отчаянный вопль заставил их броситься к двери.
"Bring a light!" Scott shouted, as he sprang outside.	-- Посветите мне! -- крикнул Скотт, выбегая на крыльцо.
Matt followed with the lamp, and by its light they saw a man lying on his back in the snow.	Мэтт последовал за ним с лампой, и при свете ее они увидели человека, навзничь лежавшего на снегу.
His arms were folded, one above the other, across his face and throat. Thus he was trying to shield himself from White Fang's teeth.	Он закрывал лицо и шею руками, пытаясь защититься от зубов Белого Клыка.
And there was need for it.	И это была не лишняя предосторожность: не помня себя от ярости.
White Fang was in a rage, wickedly making his attack on the most vulnerable spot. From shoulder to wrist of the crossed arms, the coat-sleeve, blue flannel shirt and undershirt were ripped in rags, while the arms themselves were terribly slashed and streaming blood.	Белый Клык старался во что бы то ни стало добраться зубами до горла незнакомца; от рукавов куртки, синей фланелевой блузы и нижней рубашки у того остались одни клочья, а искусанные руки были залиты кровью.
All this the two men saw in the first instant.	Скотт и погонщик разглядели все это в одну секунду.
The next instant Weedon Scott had White Fang by the throat and was dragging him clear.	Скотт схватил Белого Клыка за шею и оттащил назад.

White Fang struggled and snarled, but made no attempt to bite, while he quickly quieted down at a sharp word from the master.	Белый Клык рвался с рычанием, но не кусал хозяина и после его резкого окрика быстро успокоился.
Matt helped the man to his feet.	Мэтт помог человеку встать на ноги.
As he arose he lowered his crossed arms, exposing the bestial face of Beauty Smith.	Поднимаясь, тот отнял руки от лица, и, увидев зверскую физиономию Красавчика Смита, погонщик отскочил назад как ошпаренный.
The dog-musher let go of him precipitately, with action similar to that of a man who has picked up live fire.	Щурясь на свету.
Beauty Smith blinked in the lamplight and looked about him.	Красавчик Смит огляделся по сторонам.
He caught sight of White Fang and terror rushed into his face.	Лицо у него перекосило от ужаса, как только он взглянул на Белого Клыка.
At the same moment Matt noticed two objects lying in the snow.	В ту же минуту погонщик увидел, что на снегу что-то лежит.
He held the lamp close to them, indicating them with his toe for his employer's benefit-a steel dog-chain and a stout club.	Он поднес лампу поближе и подтолкнул носком сапога стальную цепь и толстую палку.
Weedon Scott saw and nodded.	Уидон Скотт понимающе кивнул головой.
Not a word was spoken.	Они не произнесли ни слова.
The dog-musher laid his hand on Beauty Smith's shoulder and faced him to the right about.	Погонщик взял Красавчика Смита за плечо и повернул к себе спиной.
No word needed to be spoken.	Все было понятно.
Beauty Smith started.	Красавчик Смит припустил во весь дух.
In the meantime the love-master was patting White Fang and talking to him.	А хозяин гладил Белого Клыка и говорил:
"Tried to steal you, eh?	-- Хотел увести тебя, да?
And you wouldn't have it!	А ты не позволил?
Well, well, he made a mistake, didn't he?"	Так, так, значит, просчитался этот молодчик!
"Must 'a' thought he had hold of seventeen devils," the dog-musher sniggered.	-- Он, небось, подумал, что на него вся преисподняя кинулась, -- ухмыльнулся Мэтт.
White Fang, still wrought up and bristling, growled and growled, the hair slowly lying down, the crooning note remote and dim, but growing in his throat.	А Белый Клык продолжал рычать; но мало-помалу шерсть у него на спине улеглась, и мягкая нотка, совсем было потонувшая в этом злобном рычании, становилась все слышнее и слышнее.
PART V	* ЧАСТЬ ПЯТАЯ *
CHAPTER I-THE LONG TRAIL	ГЛАВА ПЕРВАЯ. В ДАЛЬНИЙ ПУТЬ
It was in the air.	Лето носилось в воздухе.
White Fang sensed the coming calamity, even before there was tangible evidence of it.	Белый Клык почувствовал беду еще задолго до того, как она дала знать о своем приближении.

In vague ways it was borne in upon him that a change was impending.	Весть о грядущей перемене какими-то неведомыми путями дошла до него.
He knew not how nor why, yet he got his feel of the oncoming event from the gods themselves.	Предчувствие зародилось в нем по вине богов, хотя он и не отдавал себе отчета в том, как и почему это случилось.
In ways subtler than they knew, they betrayed their intentions to the wolf-dog that haunted the cabin-stoop, and that, though he never came inside the cabin, knew what went on inside their brains.	Сами того не подозревая, боги выдали свои намерения собаке, и она уже не покидала крыльца хижины и, не входя в комнату, знала, что люди что-то затевают.
"Listen to that, will you!" the dug-musher exclaimed at supper one night.	-- Послушайте-ка! -- сказал как-то за ужином погонщик.
Weedon Scott listened.	Уидон Скотт прислушался.
Through the door came a low, anxious whine, like a sobbing under the breath that had just grown audible.	Из-за двери доносилось тихое тревожное поскуливание, похожее скорее на сдерживаемый плач.
Then came the long sniff, as White Fang reassured himself that his god was still inside and had not yet taken himself off in mysterious and solitary flight.	Потом стало слышно, как Белый Клык обнюхивает дверь, желая убедиться в том, что бог его все еще тут, а не исчез таинственным образом, как в прошлый раз.
"I do believe that wolf’s on to you," the dog-musher said.	-- Чует, в чем дело, -- сказал погонщик.
Weedon Scott looked across at his companion with eyes that almost pleaded, though this was given the lie by his words.	Уидон Скотт почти умоляюще взглянул на Мэтта, но слова его не соответствовали выражению глаз.
"What the devil can I do with a wolf in California?" he demanded.	-- На кой черт мне волк в Калифорнии? -- спросил он.
"That's what I say," Matt answered. "What the devil can you do with a wolf in California?"	-- Вот и я то же самое говорю, -- ответил Мэтт. -На кой черт вам волк в Калифорнии?
But this did not satisfy Weedon Scott. The other seemed to be judging him in a non-committal sort of way.	Но эти слова не удовлетворили Уидона Скотта; ему показалось, что Мэтт осуждает его.
"White man's dogs would have no show against him," Scott went on. "He'd kill them on sight.	-- Наши собаки с ним не справятся, -- продолжал Скотт. -- Он их всех перегрызет.
If he didn't bankrupt me with damaged suits, the authorities would take him away from me and electrocute him."	И если даже я не разорюсь окончательно на одни штрафы, полиция все равно отберет его у меня и разделается с ним по-своему.
"He's a downright murderer, I know," was the dog-musher's comment.	-- Настоящий бандит, что и говорить! -подтвердил погонщик.
Weedon Scott looked at him suspiciously.	Уидон Скотт недоверчиво взглянул на него.
"It would never do," he said decisively.	-- Нет, это невозможно, -- сказал он решительно.
"It would never do!" Matt concurred. "Why you'd have to hire a man 'specially to take care of 'm."	-- Конечно, невозможно, -- согласился Мэтт. -Да вам придется специального человека к нему приставить.
The other suspicion was allayed.	Все колебания Скотта исчезли.
He nodded cheerfully.	Он радостно кивнул.

In the silence that followed, the low, half-sobbing whine was heard at the door and then the long, questing sniff.	В наступившей тишине стало слышно, как Белый Клык тихо поскуливает, словно сдерживая плач, и обнюхивает дверь.
"There's no denyin' he thinks a hell of a lot of you," Matt said.	-- А все-таки здорово он к вам привязался, -сказал Мэтт.
The other glared at him in sudden wrath.	Хозяин вдруг вскипел:
"Damn it all, man!	-- Да ну вас к черту, Мэтт!
I know my own mind and what's best!"	Я сам знаю, что делать.
"I'm agreein' with you, only . . . "	-- Я не спорю, только...
"Only what?" Scott snapped out.	-- Что "только"? -- оборвал его Скотт.
"Only ..." the dog-musher began softly, then changed his mind and betrayed a rising anger of his own. "Well, you needn't get so all-fired het up about it.	-- Только... -- тихо начал погонщик, но вдруг осмелел и не стал скрывать, что сердится: -Чего вы так взъерошились?
Judgin' by your actions one'd think you didn't know your own mind."	Г лядя на вас, можно подумать, что вы так-таки и не знаете, что делать.
Weedon Scott debated with himself for a while, and then said more gently:	Минуту Уидон Скотт боролся с самим собой, а потом сказал уже гораздо более мягким тоном:
"You are right, Matt.	-- Вы правы, Мэтт.
I don't know my own mind, and that's what's the trouble." "Why, it would be rank ridiculousness for me to take that dog along," he broke out after another pause.	Я сам не знаю, что делать. В том-то вся и беда... -- И, помолчав, добавил: -- Да нет, было бы чистейшим безумием взять собаку с собой.
"I'm agreein' with you," was Matt's answer, and again his employer was not quite satisfied with him.	-- Я с вами совершенно согласен, -- ответил Мэтт, но его слова и на этот раз не удовлетворили хозяина.
"But how in the name of the great Sardanapolis he knows you're goin' is what gets me," the dog-musher continued innocently.	-- Каким образом он догадывается, что вы уезжаете, вот чего я не могу понять! -- как ни в чем не бывало продолжал Мэтт.
"It's beyond me, Matt," Scott answered, with a mournful shake of the head.	-- Я и сам этого не понимаю, -- ответил Скотт, грустно покачав головой.
Then came the day when, through the open cabin door, White Fang saw the fatal grip on the floor and the love-master packing things into it.	А потом наступил день, когда в открытую дверь хижины Белый Клык увидел, как хозяин укладывает вещи в тот самый проклятый чемодан.
Also, there were comings and goings, and the erstwhile placid atmosphere of the cabin was vexed with strange perturbations and unrest.	Хозяин и Мэтт то и дело уходили и приходили, и мирная жизнь хижины была нарушена.
Here was indubitable evidence. White Fang had already scented it.	У Белого Клыка не осталось никаких сомнений.
He now reasoned it. His god was preparing for another flight.	Он уже давно чуял беду, а теперь понял, что ему грозит: бог снова готовится к бегству.
And since he had not taken him with him before, so, now, he could look to be left behind.	Уж если он не взял его с собой в первый раз, то, очевидно, не возьмет и теперь.

That night he lifted the long wolf-howl.	Этой ночью Белый Клык поднял вой -протяжный волчий вой.
As he had howled, in his puppy days, when he fled back from the Wild to the village to find it vanished and naught but a rubbish-heap to mark the site of Grey Beaver's tepee, so now he pointed his muzzle to the cold stars and told to them his woe.	Белый Клык выл, подняв морду к безучастным звездам, и изливал им свое горе так же, как в детстве, когда, прибежав из Северной глуши, он не нашел поселка и увидел только кучку мусора на том месте, где стоял прежде вигвам Серого Бобра.
Inside the cabin the two men had just gone to bed.	В хижине только что легли спать.
"He's gone off his food again," Matt remarked from his bunk.	-- Он опять перестал есть, -- сказал со своей койки Мэтт.
There was a grunt from Weedon Scott's bunk, and a stir of blankets.	Уидон Скотт пробормотал что-то и заворочался под одеялом.
"From the way he cut up the other time you went away, I wouldn't wonder this time but what he died."	-- В тот раз тосковал, а уж теперь, наверное, сдохнет.
The blankets in the other bunk stirred irritably.	Одеяло на другой койке опять пришло в движение.
"Oh, shut up!" Scott cried out through the darkness. "You nag worse than a woman."	-- Да замолчите вы! -- крикнул в темноте Скотт. -- Заладили одно, как старая баба!
"I'm agreein' with you," the dog-musher answered, and Weedon Scott was not quite sure whether or not the other had snickered.	-- Совершенно справедливо, -- ответил погонщик, и у Скотта не было твердой уверенности, что тот не подсмеивается над ним втихомолку.
The next day White Fang's anxiety and restlessness were even more pronounced.	На следующий день беспокойство и страх Белого Клыка только усилились.
He dogged his master's heels whenever he left the cabin, and haunted the front stoop when he remained inside.	Он следовал за хозяином по пятам, а когда Скотт заходил в хижину, торчал на крыльце.
Through the open door he could catch glimpses of the luggage on the floor.	В открытую дверь ему были видны вещи, разложенные на полу.
The grip had been joined by two large canvas bags and a box.	К чемодану прибавились два больших саквояжа и ящик.
Matt was rolling the master's blankets and fur robe inside a small tarpaulin.	Мэтт складывал одеяла и меховую одежду хозяина в брезентовый мешок.
White Fang whined as he watched the operation.	Белый Клык заскулил, глядя на эти приготовления.
Later on two Indians arrived.	Вскоре у хижины появились два индейца.
He watched them closely as they shouldered the luggage and were led off down the hill by Matt, who carried the bedding and the grip. But White Fang did not follow them. The master was still in the cabin.	Белый Клык внимательно следил, как они взвалили вещи на плечи и спустились с холма вслед за Мэттом, который нес чемодан и брезентовый мешок.
After a time, Matt returned.	Вскоре Мэтт вернулся.
The master came to the door and called White Fang inside.	Хозяин вышел на крыльцо и позвал Белого Клыка в хижину.

"You poor devil," he said gently, rubbing White Fang's ears and tapping his spine.	-- Эх ты, бедняга! -- ласково сказал он, почесывая ему за ухом и гладя по спине. -- Уезжаю, старина.
"I'm hitting the long trail, old man, where you cannot follow.	Тебя в такую даль с собой не возьмешь.
Now give me a growl-the last, good, good-bye growl."	Ну, порычи на прощанье, порычи, порычи как следует.
But White Fang refused to growl.	Но Белый Клык отказывался рычать.
Instead, and after a wistful, searching look, he snuggled in, burrowing his head out of sight between the master's arm and body.	Вместо этого он бросил на хозяина грустный, пытливый взгляд и спрятал голову у него под мышкой.
"There she blows!" Matt cried.	-- Гудок! -- крикнул Мэтт.
From the Yukon arose the hoarse bellowing of a river steamboat.	С Юкона донесся резкий вой пароходной сирены.
"You've got to cut it short.	-- Кончайте прощаться!
Be sure and lock the front door.	Да не забудьте захлопнуть переднюю дверь!
I'll go out the back.	Я выйду через заднюю.
Get a move on!"	Поторапливайтесь!
The two doors slammed at the same moment, and Weedon Scott waited for Matt to come around to the front.	Обе двери захлопнулись одновременно, и Скотт подождал на крыльце, пока Мэтт выйдет из-за угла хижины.
From inside the door came a low whining and sobbing.	За дверью слышалось тихое повизгиванье, похожее на плач.
Then there were long, deep-drawn sniffs.	Потом Белый Клык стал глубоко, всей грудью втягивать воздух, уткнувшись носом в порог.
"You must take good care of him, Matt," Scott said, as they started down the hill. "Write and let me know how he gets along."	-- Берегите его, Мэтт, -- говорил Скотт, когда они спускались с холма. -- Напишите мне, как ему тут живется.
"Sure," the dog-musher answered.	-- Обязательно, -- ответил погонщик. -- Стойте!..
"But listen to that, will you!"	Слышите?
Both men stopped.	Он остановился.
White Fang was howling as dogs howl when their masters lie dead.	Белый Клык выл, как воют собаки над трупом хозяина.
He was voicing an utter woe, his cry bursting upward in great heart-breaking rushes, dying down into quavering misery, and bursting upward again with a rush upon rush of grief.	Глубокое горе звучало в этом вое, переходившем то в душераздирающий плач, то в жалобные стоны, то опять взлетавшем вверх в новом порыве отчаяния.
The Aurora was the first steamboat of the year for the Outside, and her decks were jammed with prosperous adventurers and broken gold seekers, all equally as mad to get to the Outside as they had been originally to get to the Inside.	Пароход "Аврора" первый в этом году отправлялся из Клондайка, и палубы его были забиты пассажирами. Тут толпились люди, которым повезло в погоне за золотом, люди, которых золотая лихорадка разорила, -- и все они стремились уехать из этой страны, так же как в свое время стремились попасть сюда.

Near the gang-plank, Scott was shaking hands with Matt, who was preparing to go ashore.	Стоя около сходней. Скотт прощался с Мэттом.
But Matt's hand went limp in the other's grasp as his gaze shot past and remained fixed on something behind him.	Погонщик уже хотел сойти на берег, как вдруг глаза его уставились на что-то в глубине палубы, и он не ответил на рукопожатие Скотта.
Scott turned to see. Sitting on the deck several feet away and watching wistfully was White Fang.	Тот обернулся: Белый Клык сидел в нескольких шагах от них и тоскливо смотрел на своего хозяина.
The dog-musher swore softly, in awe-stricken accents.	Мэтт чертыхнулся вполголоса.
Scott could only look in wonder.	Скотт смотрел на собаку в полном недоумении.
"Did you lock the front door?" Matt demanded.	-- Вы заперли переднюю дверь?
The other nodded, and asked,	Скотт кивнул головой и спросил:
"How about the back?"	-- А вы заднюю?
"You just bet I did," was the fervent reply.	-- Конечно, запер! -- горячо ответил Мэтт.
White Fang flattened his ears ingratiatingly, but remained where he was, making no attempt to approach.	Белый Клык с заискивающим видом прижал уши, но продолжал сидеть в сторонке, не пытаясь подойти к ним.
"I'll have to take 'm ashore with me."	-- Придется увести его с собой.
Matt made a couple of steps toward White Fang, but the latter slid away from him.	Мэтт сделал два шага по направлению к Белому Клыку; тот метнулся в сторону.
The dog-musher made a rush of it, and White Fang dodged between the legs of a group of men.	Погонщик бросился за ним, но Белый Клык проскользнул между ногами пассажиров.
Ducking, turning, doubling, he slid about the deck, eluding the other's efforts to capture him.	Увертываясь, шныряя из стороны в сторону, он бегал по палубе и не давался Мэтту.
But when the love-master spoke, White Fang came to him with prompt obedience.	Но стоило хозяину заговорить, как Белый Клык покорно подошел к нему.
"Won't come to the hand that's fed 'm all these months," the dog-musher muttered resentfully. "And you-you ain't never fed 'm after them first days of gettin' acquainted.	-- Сколько времени кормил его, а он меня теперь и близко не подпускает! -- обиженно пробормотал погонщик. -- А вы хоть бы раз покормили с того первого дня!
I'm blamed if I can see how he works it out that you're the boss."	Убейте меня -- не знаю, как он догадался, что хозяин -- вы.
Scott, who had been patting White Fang, suddenly bent closer and pointed out fresh-made cuts on his muzzle, and a gash between the eyes.	Скотт, гладивший Белого Клыка, вдруг нагнулся и показал на свежие порезы на его морде и глубокую рану между глазами.
Matt bent over and passed his hand along White Fang's belly.	Мэтт провел рукой ему по брюху.
"We plump forgot the window.	-- А про окно-то мы с вами забыли!
He's all cut an' gouged underneath.	Глядите, все брюхо изрезано.
Must 'a' butted clean through it, b'gosh!"	Должно быть, разбил стекло и выскочил.

But Weedon Scott was not listening. He was thinking rapidly.	Но Уидон Скотт не слушал, он быстро обдумывал что-то.
The Aurora's whistle hooted a final announcement of departure.	"Аврора" дала последний гудок.
Men were scurrying down the gang-plank to the shore.	Провожающие торопливо сходили на берег.
Matt loosened the bandana from his own neck and started to put it around White Fang's.	Мэтт снял платок с шеи и хотел взять Белого Клыка на привязь.
Scott grasped the dog-musher's hand.	Скотт схватил его за руку.
"Good-bye, Matt, old man.	-- Прощайте, Мэтт!
About the wolf-you needn't write.	Прощайте, дружище! Вам, пожалуй, не придется писать мне про волка...
You see, I've . . . !"	Я... я...
"What!" the dog-musher exploded. "You don't mean to say . . .?"	-- Что? -- вскрикнул погонщик. -- Неужели вы...
"The very thing I mean.	-- Вот именно.
Here's your bandana.	Спрячьте свой платок.
I'll write to you about him."	Я вам сам про него напишу.
Matt paused halfway down the gang-plank.	Мэтт задержался на сходнях.
"He'll never stand the climate!" he shouted back.	-- Он не перенесет климата!
"Unless you clip 'm in warm weather!"	Вам придется стричь его в жару!
The gang-plank was hauled in, and the Aurora swung out from the bank.	Сходни втащили на палубу, и "Аврора" отвалила от берега.
Weedon Scott waved a last good-bye. Then he turned and bent over White Fang, standing by his side.	Уидон Скотт помахал Мэтту на прощанье и повернулся к Белому Клыку, стоявшему рядом с ним.
"Now growl, damn you, growl," he said, as he patted the responsive head and rubbed the flattening ears.	-- Ну, теперь рычи, негодяй, рычи, -- сказал он, глядя "на доверчиво прильнувшего к его ногам Белого Клыка и почесывая ему за ушами.
CHAPTER II-THE SOUTHLAND	ГЛАВА ВТОРАЯ. НА ЮГЕ
White Fang landed from the steamer in San Francisco.	Белый Клык сошел с парохода в Сан-Франциско.
He was appalled.	Он был потрясен.
Deep in him, below any reasoning process or act of consciousness, he had associated power with godhead.	Представление о могуществе всегда соединялось у него с представлением о божестве.
And never had the white men seemed such marvellous gods as now, when he trod the slimy pavement of San Francisco.	И никогда еще белые люди не казались ему такими чудодеями, как сейчас, когда он шел по скользким тротуарам Сан-Франциско.
The log cabins he had known were replaced by towering buildings.	Вместо знакомых бревенчатых хижин по сторонам высились громадные здания.

The streets were crowded with perils-waggons, carts, automobiles; great, straining horses pulling huge trucks; and monstrous cable and electric cars hooting and clanging through the midst, screeching their insistent menace after the manner of the lynxes he had known in the northern woods.	Улицы были полны всякого рода опасностей -колясок, карет, автомобилей, рослых лошадей, впряженных в огромные фургоны, -- а среди них двигались страшные трамваи, непрестанно грозя Белому Клыку пронзительным звоном и дребезгом, напоминавшим визг рыси, с которой ему приходилось встречаться в северных лесах.
All this was the manifestation of power.	Все вокруг говорило о могуществе.
Through it all, behind it all, was man, governing and controlling, expressing himself, as of old, by his mastery over matter.	За всем этим чувствовалось присутствие властного человека, утвердившего свое господство над миром вещей.
It was colossal, stunning.	Белый Клык был ошеломлен и подавлен этим зрелищем.
White Fang was awed. Fear sat upon him.	Ему стало страшно.
As in his cubhood he had been made to feel his smallness and puniness on the day he first came in from the Wild to the village of Grey Beaver, so now, in his full-grown stature and pride of strength, he was made to feel small and puny.	Сознание собственного ничтожества охватило гордую, полную сил собаку, как будто она снова превратилась в щенка, прибежавшего из Северной глуши к поселку Серого Бобра.
And there were so many gods!	А сколько богов здесь было!
He was made dizzy by the swarming of them.	От них у Белого Клыка рябило в глазах.
The thunder of the streets smote upon his ears. He was bewildered by the tremendous and endless rush and movement of things.	Уличный грохот оглушал его, он терялся от непрерывного потока и мелькания вещей.
As never before, he felt his dependence on the love-master, close at whose heels he followed, no matter what happened never losing sight of him.	Он чувствовал, как никогда, свою зависимость от хозяина и шел за ним по пятам, стараясь не упускать его из виду.
But White Fang was to have no more than a nightmare vision of the city-an experience that was like a bad dream, unreal and terrible, that haunted him for long after in his dreams.	Г ород пронесся кошмаром, но воспоминание о нем долгое время преследовало Белого Клыка во сне.
He was put into a baggage-car by the master, chained in a corner in the midst of heaped trunks and valises.	В тот же день хозяин посадил его на цепь в угол багажного вагона, среди груды чемоданов и сундуков.
Here a squat and brawny god held sway, with much noise, hurling trunks and boxes about, dragging them in through the door and tossing them into the piles, or flinging them out of the door, smashing and crashing, to other gods who awaited them.	Здесь всем распоряжался коренастый, очень сильный бог, который с грохотом двигал сундуки и чемоданы, втаскивал их в вагон, громоздил один на другой или же швырял за дверь, где их подхватывали другие боги.
And here, in this inferno of luggage, was White Fang deserted by the master. Or at least White Fang thought he was deserted, until he smelled out the master's canvas clothes-bags alongside of him, and proceeded to mount guard over them.	И здесь, в этом кромешном аду, хозяин покинул Белого Клыка, -- по крайней мере Белый Клык считал себя покинутым до тех пор, пока не учуял рядом с собой хозяйских вещей и, учуяв, стал на стражу около них.
"'Bout time you come," growled the god of the car, an hour later, when Weedon Scott appeared at the door. "That dog of yourn won't let me lay a finger on your stuff."	-- Вовремя пожаловали, -- проворчал коренастый бог, когда часом позже в дверях появился Уидон Скотт. -- Эта собака дотронуться мне не дала до ваших чемоданов.

White Fang emerged from the car.	Белый Клык вышел из вагона.
He was astonished.	Опять неожиданность!
The nightmare city was gone.	Кошмар кончился.
The car had been to him no more than a room in a house, and when he had entered it the city had been all around him.	Он принимал вагон за комнату в доме, который со всех сторон был окружен городом.
In the interval the city had disappeared.	Но за этот час город исчез.
The roar of it no longer dinned upon his ears.	Грохот его уже не лез в уши.
Before him was smiling country, streaming with sunshine, lazy with quietude.	Перед Белым Клыком расстилалась веселая, залитая солнцем, спокойная страна.
But he had little time to marvel at the transformation.	Но удивляться этой перемене было некогда.
He accepted it as he accepted all the unaccountable doings and manifestations of the gods. It was their way.	Белый Клык смирился с ней, как смирялся со всеми чудесами, сопутствовавшими каждому шагу богов.
There was a carriage waiting.	Их ожидала коляска.
A man and a woman approached the master.	К хозяину подошли мужчина и женщина.
The woman's arms went out and clutched the master around the neck-a hostile act!	Женщина протянула руки и обняла хозяина за шею... Это враг!
The next moment Weedon Scott had torn loose from the embrace and closed with White Fang, who had become a snarling, raging demon.	В следующую же минуту Уидон Скотт вырвался из ее объятий и схватил Белого Клыка, который рычал и бесновался вне себя от ярости.
"It's all right, mother," Scott was saying as he kept tight hold of White Fang and placated him. "He thought you were going to injure me, and he wouldn't stand for it.	-- Ничего, мама! -- говорил Скотт, не отпуская Белого Клыка и стараясь усмирить его. -- Он думал, что вы хотите меня обидеть, а этого делать не разрешается.
It's all right.	Ничего, ничего.
It's all right. He'll learn soon enough."	Он скоро все поймет.
"And in the meantime I may be permitted to love my son when his dog is not around," she laughed, though she was pale and weak from the fright.	-- А до тех пор я смогу выражать свою любовь к сыну только тогда, когда его собаки не будет поблизости, -- засмеялась миссис Скотт, хотя лицо ее побелело от страха.
She looked at White Fang, who snarled and bristled and glared malevolently.	Она смотрела на Белого Клыка, который все еще рычал и, весь ощетинившись, не сводил с нее глаз.
"He'll have to learn, and he shall, without postponement," Scott said.	-- Он скоро все поймет, вот увидите, -- должен понять! -- сказал Скотт.
He spoke softly to White Fang until he had quieted him, then his voice became firm.	Он начал ласково говорить с Белым Клыком и, окончательно успокоив его, крикнул строгим голосом:
"Down, sir!	-- Лежать!
Down with you!"	Тебе говорят!

This had been one of the things taught him by the master, and White Fang obeyed, though he lay down reluctantly and sullenly.	Белому Клыку уже были знакомы эти слова, и он повиновался приказанию, хоть и неохотно.
"Now, mother."	-- Ну, мама!
Scott opened his arms to her, but kept his eyes on White Fang.	Скотт протянул руки, не сводя глаз с Белого Клыка.
"Down!" he warned. "Down!"	-- Лежать! -- крикнул он еще раз.
White Fang, bristling silently, half-crouching as he rose, sank back and watched the hostile act repeated.	Белый Клык ощетинился, привстал, но сейчас же опустился на место, не переставая наблюдать за враждебными действиями незнакомых богов.
But no harm came of it, nor of the embrace from the strange man-god that followed.	Однако ни женщина, ни мужчина, обнявший вслед за ней хозяина, не сделали ему ничего плохого.
Then the clothes-bags were taken into the carriage, the strange gods and the love-master followed, and White Fang pursued, now running vigilantly behind, now bristling up to the running horses and warning them that he was there to see that no harm befell the god they dragged so swiftly across the earth.	Незнакомцы и хозяин уложили вещи в коляску, сели в нее сами, и Белый Клык побежал следом за ней, время от времени подскакивая вплотную к лошадям и словно предупреждая их, что он не позволит причинить никакого вреда богу, которого они так быстро везут по дороге.
At the end of fifteen minutes, the carriage swung in through a stone gateway and on between a double row of arched and interlacing walnut trees.	Через четверть часа коляска въехала в каменные ворота и покатила по аллее, обсаженной густым, переплетающимся наверху орешником.
On either side stretched lawns, their broad sweep broken here and there by great sturdy-limbed oaks.	За аллеей по обе стороны расстилался большой луг с видневшимися на нем кое-где могучими дубами.
In the near distance, in contrast with the young-green of the tended grass, sunburnt hay-fields showed tan and gold; while beyond were the tawny hills and upland pastures.	Подстриженную зелень луга оттеняли золотисто-коричневые, выжженные солнцем поля; еще дальше были холмы с пастбищами на склонах.
From the head of the lawn, on the first soft swell from the valley-level, looked down the deep-porched, many-windowed house.	В конце аллеи, на невысоком пригорке, стоял дом с длинной верандой и множеством окон.
Little opportunity was given White Fang to see all this.	Но Белый Клык не успел как следует рассмотреть все это.
Hardly had the carriage entered the grounds, when he was set upon by a sheep-dog, bright-eyed, sharp-muzzled, righteously indignant and angry.	Едва только коляска въехала в аллею, как на него с разгоревшимися от негодования и злобы глазами налетела овчарка.
It was between him and the master, cutting him off.	Белый Клык оказался отрезанным от хозяина.
White Fang snarled no warning, but his hair bristled as he made his silent and deadly rush. This rush was never completed.	Весь ощетинившись и, как всегда, молча, он приготовился нанести ей сокрушительный удар, но удара этого так и не последовало.
He halted with awkward abruptness, with stiff fore-legs bracing himself against his momentum, almost sitting down on his haunches, so desirous was he of avoiding contact with the dog he was in the act of attacking.	Белый Клык остановился на полдороге как вкопанный и осел на задние лапы, стараясь во что бы то ни стало избежать соприкосновения с собакой, которую минуту тому назад он хотел сбить с ног.

It was a female, and the law of his kind thrust a barrier between.	Это была самка, а закон его породы охранял ее от таких нападений.
For him to attack her would require nothing less than a violation of his instinct.	Напасть на самку -- значило бы для Белого Клыка не больше не меньше, как пойти против велений инстинкта.
But with the sheep-dog it was otherwise. Being a female, she possessed no such instinct. On the other hand, being a sheep-dog, her instinctive fear of the Wild, and especially of the wolf, was unusually keen.	Но самке инстинкт говорил совсем другое. Будучи овчаркой, она питала бессознательный страх перед Северной глушью, и особенно перед таким ее обитателем, как волк.
White Fang was to her a wolf, the hereditary marauder who had preyed upon her flocks from the time sheep were first herded and guarded by some dim ancestor of hers.	Белый Клык был для овчарки волком, исконным врагом, грабившим стада еще в те далекие времена, когда первая овца была поручена заботам ее отдаленных предков.
And so, as he abandoned his rush at her and braced himself to avoid the contact, she sprang upon him.	И поэтому, как только Белый Клык остановился, отказавшись от драки, овчарка сама бросилась на него.
He snarled involuntarily as he felt her teeth in his shoulder, but beyond this made no offer to hurt her. He backed away, stiff-legged with self-consciousness, and tried to go around her. He dodged this way and that, and curved and turned, but to no purpose.	Он невольно зарычал, почувствовав, как острые зубы впиваются ему в плечо, но все-таки не укусил овчарку, а только смущенно попятился назад, стараясь обежать ее сбоку.
She remained always between him and the way he wanted to go.	Однако все его старания были напрасны -овчарка не давала ему проходу.
"Here, Collie!" called the strange man in the carriage.	-- Назад, Колли! -- крикнул незнакомец, сидевший в коляске.
Weedon Scott laughed.	Уидон Скотт засмеялся.
"Never mind, father.	-- Ничего, отец.
It is good discipline. White Fang will have to learn many things, and it's just as well that he begins now.	Это хороший урок Белому Клыку. Ему ко многому придется привыкать. Пусть начинает сразу.
He'll adjust himself all right."	Ничего, обойдется как-нибудь.
The carriage drove on, and still Collie blocked White Fang's way.	Коляска удалялась, а Колли все еще преграждала Белому Клыку путь.
He tried to outrun her by leaving the drive and circling across the lawn but she ran on the inner and smaller circle, and was always there, facing him with her two rows of gleaming teeth.	Он попробовал обогнать ее и, свернув с дороги, кинулся через лужайку, но овчарка бежала по внутреннему кругу, и Белый Клык всюду натыкался на ее оскаленную пасть.
Back he circled, across the drive to the other lawn, and again she headed him off.	Он повернул назад, к другой лужайке, но она и здесь обогнала его.
The carriage was bearing the master away.	А коляска увозила хозяина.
White Fang caught glimpses of it disappearing amongst the trees.	Белый Клык видел, как она мало-помалу исчезает за деревьями.
The situation was desperate.	Положение было безвыходное.
He essayed another circle.	Он попробовал описать еще один круг.
She followed, running swiftly.	Овчарка не отставала.

And then, suddenly, he turned upon her.	Тогда Белый Клык на всем ходу повернулся к ней.
It was his old fighting trick. Shoulder to shoulder, he struck her squarely. Not only was she overthrown.	Он решился на свой испытанный боевой прием -ударил ее в плечо и сшиб с ног.
So fast had she been running that she rolled along, now on her back, now on her side, as she struggled to stop, clawing gravel with her feet and crying shrilly her hurt pride and indignation.	Овчарка бежала так быстро, что удар этот не только свалил ее на землю, но заставил по инерции перевернуться несколько раз подряд. Пытаясь остановиться, она загребала когтями землю и громко выла от негодования и оскорбленной гордости.
White Fang did not wait.	Белый Клык не стал ждать.
The way was clear, and that was all he had wanted.	Путь был свободен, а ему только это и требовалось.
She took after him, never ceasing her outcry.	Не переставая тявкать, овчарка бросилась за ним вдогонку.
It was the straightaway now, and when it came to real running, White Fang could teach her things.	Он взял напрямик, а уж что касается умения бегать, так тут овчарка могла многому поучиться у него.
She ran frantically, hysterically, straining to the utmost, advertising the effort she was making with every leap: and all the time White Fang slid smoothly away from her silently, without effort, gliding like a ghost over the ground.	Она мчалась с истерическим лаем, собирая все свои силы для каждого прыжка, а Белый Клык несся вперед молча, без малейшего напряжения и, словно призрак, скользил по траве.
As he rounded the house to the porte-coch?re, he came upon the carriage. It had stopped, and the master was alighting.	Обогнув дом. Белый Клык увидел, как хозяин выходит из коляски, остановившейся у подъезда.
At this moment, still running at top speed, White Fang became suddenly aware of an attack from the side.	В ту же минуту он понял, что на него готовится новое нападение.
It was a deer-hound rushing upon him.	К нему неслась шотландская борзая.
White Fang tried to face it. But he was going too fast, and the hound was too close.	Белый Клык хотел оказать ей достойный прием, но не смог остановиться сразу, и борзая уже была почти рядом.
It struck him on the side; and such was his forward momentum and the unexpectedness of it, White Fang was hurled to the ground and rolled clear over.	Она налетела на него сбоку. От такого неожиданного удара Белый Клык со всего размаху кубарем покатился по земле.
He came out of the tangle a spectacle of malignancy, ears flattened back, lips writhing, nose wrinkling, his teeth clipping together as the fangs barely missed the hound's soft throat.	А когда он вскочил на ноги, вид его был страшен: уши, прижатые вплотную к голове, судорожно подергивающиеся губы и нос, клыки, лязгнувшие в каком-нибудь дюйме от горла борзой.
The master was running up, but was too far away; and it was Collie that saved the hound's life.	Хозяин бросился на выручку, но он был слишком далеко от них, и спасителем борзой оказалась овчарка Колли.
Before White Fang could spring in and deliver the fatal stroke, and just as he was in the act of springing in, Collie arrived.	Подбежав как раз в ту минуту, когда Белый Клык готовился к прыжку, она не позволила ему нанести смертельный удар противнику.

She had been out-manoeuvred and out-run, to say nothing of her having been unceremoniously tumbled in the gravel, and her arrival was like that of a tornado-made up of offended dignity, justifiable wrath, and instinctive hatred for this marauder from the Wild.	Колли налетела, как шквал. Чувство оскорбленного достоинства и справедливый гнев только разожгли в овчарке ненависть к этому выходцу из Северной глуши, который ухитрился ловким маневром провести и обогнать ее и вдобавок вывалял в песке.
She struck White Fang at right angles in the midst of his spring, and again he was knocked off his feet and rolled over.	Она кинулась на Белого Клыка под прямым углом в тот миг, когда он метнулся к борзой, и вторично сшибла его с ног.
The next moment the master arrived, and with one hand held White Fang, while the father called off the dogs.	Подоспевший к этому времени хозяин схватил Белого Клыка, а отец хозяина отозвал собак.
"I say, this is a pretty warm reception for a poor lone wolf from the Arctic," the master said, while White Fang calmed down under his caressing hand. "In all his life he's only been known once to go off his feet, and here he's been rolled twice in thirty seconds."	-- Нечего сказать, хороший прием здесь оказывают несчастному волку, приехавшему из Арктики, -- говорил Скотт, успокаивая Белого Клыка. -- За всю свою жизнь он только раз был сбит с ног, а здесь его опрокинули дважды за какие-нибудь полминуты.
The carriage had driven away, and other strange gods had appeared from out the house.	Коляска отъехала, а из дому вышли новые незнакомые боги.
Some of these stood respectfully at a distance; but two of them, women, perpetrated the hostile act of clutching the master around the neck.	Некоторые из них остановились на почтительном расстоянии от хозяина, но две женщины подошли и обняли его за шею.
White Fang, however, was beginning to tolerate this act.	Белый Клык начинал понемногу привыкать к этому враждебному жесту.
No harm seemed to come of it, while the noises the gods made were certainly not threatening.	Он не причинял никакого вреда хозяину, а в словах, которые боги произносили при этом, не чувствовалось ни малейшей угрозы.
These gods also made overtures to White Fang, but he warned them off with a snarl, and the master did likewise with word of mouth.	Незнакомцы попытались было подойти к Белому Клыку, но он предостерегающе зарычал, а хозяин подтвердил его предостережение словами.
At such times White Fang leaned in close against the master's legs and received reassuring pats on the head.	Белый Клык жался к ногам хозяина, и тот успокаивал его, ласково поглаживая по голове.
The hound, under the command,	По команде:
"Dick!	"Дик!
Lie down, sir!" had gone up the steps and lain down to one side of the porch, still growling and keeping a sullen watch on the intruder.	На место!" -- борзая взбежала по ступенькам и легла на веранде, все еще рыча и не спуская глаз с пришельца.
Collie had been taken in charge by one of the woman-gods, who held arms around her neck and petted and caressed her; but Collie was very much perplexed and worried, whining and restless, outraged by the permitted presence of this wolf and confident that the gods were making a mistake.	Одна из женщин обняла Колли за шею и принялась ласкать и гладить ее. Но Колли никак не могла успокоиться и, возмущенная присутствием волка, скулила, в полной уверенности, что боги совершают ошибку, допуская его в свое общество.
All the gods started up the steps to enter the house.	Боги поднялись на веранду.
White Fang followed closely at the master's heels.	Белый Клык шел за хозяином по пятам.

Dick, on the porch, growled, and White Fang, on the steps, bristled and growled back.	Дик зарычал на него. Белый Клык ощетинился и ответил ему тем же.
"Take Collie inside and leave the two of them to fight it out," suggested Scott's father. "After that they'll be friends."	-- Уведите Колли в дом, а эти двое пусть подерутся, -- сказал отец Скотта. -- После драки они станут друзьями.
"Then White Fang, to show his friendship, will have to be chief mourner at the funeral," laughed the master.	-- Тогда, чтобы доказать свою дружбу Дику, Белому Клыку придется выступить в роли главного плакальщика на ею похоронах, -засмеялся хозяин.
The elder Scott looked incredulously, first at White Fang, then at Dick, and finally at his son.	Отец недоверчиво посмотрел сначала на Белого Клыка, потом на Дика и в конце концов на сына.
"You mean . . .?"	-- Ты думаешь, что?..
Weedon nodded his head.	Уидон кивнул головой.
"I mean just that.	-- Вы угадали.
You'd have a dead Dick inside one minute-two minutes at the farthest."	Ваш Дик отправится на тот свет через минуту, самое большее -- через две.
He turned to White Fang.	Он повернулся к Белому Клыку.
"Come on, you wolf.	-- Пойдем, волк.
It's you that'll have to come inside."	Видно, в дом придется увести не Колли, а тебя.
White Fang walked stiff-legged up the steps and across the porch, with tail rigidly erect, keeping his eyes on Dick to guard against a flank attack, and at the same time prepared for whatever fierce manifestation of the unknown that might pounce out upon him from the interior of the house.	Белый Клык осторожно поднялся по ступенькам и прошел всю веранду, подняв хвост, не сводя глаз с Дика и в то же время готовясь к любой неожиданности, которая могла встретить его в доме.
But no thing of fear pounced out, and when he had gained the inside he scouted carefully around, looking at it and finding it not.	Но ничего страшного там не было. Войдя в комнаты, он тщательно обследовал все углы, по-прежнему ожидая, что ему грозит опасность.
Then he lay down with a contented grunt at the master's feet, observing all that went on, ever ready to spring to his feet and fight for life with the terrors he felt must lurk under the trap-roof of the dwelling.	Потом с довольным ворчанием улегся у ног хозяина, не переставая следить за всем, что происходило вокруг, и готовясь каждую минуту вскочить с места и вступить в бой с теми ужасами, которые, как ему казалось, таились в этой западне.
CHAPTER III-THE GOD'S DOMAIN	ГЛАВА ТРЕТЬЯ. ВЛАДЕНИЯ БОГА
Not only was White Fang adaptable by nature, but he had travelled much, and knew the meaning and necessity of adjustment.	Переезды с места на место заметно развили в Белом Клыке умение приспосабливаться к окружающей среде, дарованное ему от природы, и укрепили в нем сознание необходимости такого приспособления.
Here, in Sierra Vista, which was the name of Judge Scott's place, White Fang quickly began to make himself at home.	Он быстро свыкся с жизнью в СиерраВисте -так называлось поместье судьи Скотта.
He had no further serious trouble with the dogs.	Никаких серьезных недоразумений с собаками больше не было.

They knew more about the ways of the Southland gods than did he, and in their eyes he had qualified when he accompanied the gods inside the house.	Здесь, на Юге, собаки знали обычаи богов лучше, чем он, и в их глазах существование Белого Клыка уже оправдывалось тем фактом, что боги разрешили ему войти в свое жилище.
Wolf that he was, and unprecedented as it was, the gods had sanctioned his presence, and they, the dogs of the gods, could only recognise this sanction.	До сих пор Колли и Дику никогда не приходилось сталкиваться с волком, но раз боги допустили его к себе, им обоим не оставалось ничего другого, как подчиниться.
Dick, perforce, had to go through a few stiff formalities at first, after which he calmly accepted White Fang as an addition to the premises.	На первых порах отношение Дика к Белому Клыку не могло не быть несколько настороженным, но вскоре он примирился с ним, как с неотъемлемой принадлежностью Сиерра-Висты.
Had Dick had his way, they would have been good friends. All but White Fang was averse to friendship.	Если бы все зависело от одною Дика, они стали бы друзьями, но Белый Клык не чувствовал необходимости в дружбе.
All he asked of other dogs was to be let alone.	Он требовал, чтобы собаки оставили ею в покое.
His whole life he had kept aloof from his kind, and he still desired to keep aloof.	Всю жизнь он держался особняком от своих собратьев и не имел ни малейшего желания нарушать теперь этот порядок вещей.
Dick's overtures bothered him, so he snarled Dick away.	Дик надоедал ему своими приставаниями, и он, рыча, прогонял его прочь.
In the north he had learned the lesson that he must let the master's dogs alone, and he did not forget that lesson now.	Еще на Севере Белый Клык понял, что хозяйских собак трогать нельзя, и не забывал этого урока и здесь.
But he insisted on his own privacy and self-seclusion, and so thoroughly ignored Dick that that good-natured creature finally gave him up and scarcely took as much interest in him as in the hitching-post near the stable.	Но он продолжал настаивать на своей обособленности и замкнутости и до такой степени игнорировал Дика, что этот добродушный пес оставил все попытки завязать дружбу с волком и в конце концов уделял ему внимания не больше, чем коновязи около конюшни.
Not so with Collie.	Но с Колли дело обстояло несколько иначе.
While she accepted him because it was the mandate of the gods, that was no reason that she should leave him in peace.	Смирившись с тем, что боги разрешили волку жить в доме, она все же не видела в этом достаточных оснований для того, чтобы совсем оставить его в покое.
Woven into her being was the memory of countless crimes he and his had perpetrated against her ancestry.	В памяти у Колли стояли бесчисленные преступления, совершенные волком и его родичами против ее предков.
Not in a day nor a generation were the ravaged sheepfolds to be forgotten. All this was a spur to her, pricking her to retaliation.	Набеги на овчарни нельзя забыть ни за один день, ни за целое поколение, они взывали к мести.
She could not fly in the face of the gods who permitted him, but that did not prevent her from making life miserable for him in petty ways.	Колли не смела нарушить волю богов, подпустивших к себе Белого Клыка, но это не мешало ей отравлять ему жизнь.

A feud, ages old, was between them, and she, for one, would see to it that he was reminded.	Между ними была вековая вражда, и Колли взялась непрестанно напоминать об этом Белому Клыку.
So Collie took advantage of her sex to pick upon White Fang and maltreat him.	Воспользовавшись преимуществами, которые давал ей пол, она всячески изводила и преследовала его.
His instinct would not permit him to attack her, while her persistence would not permit him to ignore her.	Инстинкт не позволял ему нападать на Колли, но оставаться равнодушным к ее настойчивым приставаниям было просто невозможно.
When she rushed at him he turned his fur-protected shoulder to her sharp teeth and walked away stiff-legged and stately. When she forced him too hard, he was compelled to go about in a circle, his shoulder presented to her, his head turned from her, and on his face and in his eyes a patient and bored expression.	Когда овчарка кидалась на него, он подставлял под ее острые зубы свое плечо, покрытое густой шерстью, и величественно отходил в сторону; если это не помогало, с терпеливым и скучающим видом начинал ходить кругами, пряча от нее голову.
Sometimes, however, a nip on his hind-quarters hastened his retreat and made it anything but stately.	Впрочем, когда она все же ухитрялась вцепиться ему в заднюю ногу, отступать приходилось гораздо поспешнее, уже не думая о величественности.
But as a rule he managed to maintain a dignity that was almost solemnity.	Но в большинстве случаев Белый Клык сохранял достойный и почти торжественный вид.
He ignored her existence whenever it was possible, and made it a point to keep out of her way. When he saw or heard her coming, he got up and walked off.	Он не замечал Колли, если только это было возможно, и старался не попадаться ей на глаза, а увидев или заслышав ее поблизости, вставал с места и уходил.
There was much in other matters for White Fang to learn.	Белый Клык много чему должен был научиться в Сиерра-Висте.
Life in the Northland was simplicity itself when compared with the complicated affairs of Sierra Vista.	Жизнь на Севере была проста по сравнению со здешними сложными делами.
First of all, he had to learn the family of the master. In a way he was prepared to do this.	Прежде всего ему пришлось познакомиться с семьей хозяина, но это было для него не в новинку.
As Mit-sah and Kloo-kooch had belonged to Grey Beaver, sharing his food, his fire, and his blankets, so now, at Sierra Vista, belonged to the love-master all the denizens of the house.	Мит-Са и Клу-Куч принадлежали Серому Бобру, ели добытое им мясо, грелись около его костра и спали под его одеялами; точно так же и все обитатели Сиерра-Висты принадлежали хозяину Белого Клыка.
But in this matter there was a difference, and many differences.	Но и тут чувствовалась разница, и разница довольно значительная.
Sierra Vista was a far vaster affair than the tepee of Grey Beaver.	Сиерра-Виста была куда больше вигвама Серого Бобра.
There were many persons to be considered.	Белому Клыку приходилось сталкиваться здесь с очень многими людьми.
There was Judge Scott, and there was his wife.	В Сиерра-Висте был судья Скотт со своей женой.

There were the master's two sisters, Beth and Mary.	Потом там были две сестры хозяина -- Бэт и Мэри.
There was his wife, Alice, and then there were his children, Weedon and Maud, toddlers of four and six.	Была жена хозяина -- Элис и наконец его дети --Уидон и Мод, двое малышей четырех и шести лет.
There was no way for anybody to tell him about all these people, and of blood-ties and relationship he knew nothing whatever and never would be capable of knowing.	Никто не мог рассказать Белому Клыку о всех этих людях, а об узах родства и человеческих взаимоотношениях он ничего не знал, да и никогда не смог бы узнать.
Yet he quickly worked it out that all of them belonged to the master.	И все-таки он быстро понял, что все эти люди принадлежат его хозяину.
Then, by observation, whenever opportunity offered, by study of action, speech, and the very intonations of the voice, he slowly learned the intimacy and the degree of favour they enjoyed with the master.	Потом, наблюдая за их поведением, вслушиваясь в их речь и интонацию голосов, он мало-помалу разобрался в степени близости каждою из обитателей Сиерра-Висты к хозяину, почувствовал меру расположения, которым он дарил их.
And by this ascertained standard, White Fang treated them accordingly. What was of value to the master he valued; what was dear to the master was to be cherished by White Fang and guarded carefully.	И соответственно всему этому Белый Клык и сам стал относиться к новым богам: то, что ценил хозяин, ценил и он; то, что было дорого хозяину, надлежало всячески охранять и ему самому.
Thus it was with the two children.	Так обстояло дело с хозяйскими детьми.
All his life he had disliked children. He hated and feared their hands. The lessons were not tender that he had learned of their tyranny and cruelty in the days of the Indian villages.	Всю свою жизнь Белый Клык не терпел детей, боялся и не переносил прикосновения их рук: он не забыл детской жестокости и тирании, с которыми ему приходилось сталкиваться в индейских поселках.
When Weedon and Maud had first approached him, he growled warningly and looked malignant.	И когда Уидон и Мод в первый раз подошли к нему, он предостерегающе зарычал и злобно сверкнул глазами.
A cuff from the master and a sharp word had then compelled him to permit their caresses, though he growled and growled under their tiny hands, and in the growl there was no crooning note.	Удар кулаком и резкий окрик хозяина заставили Белого Клыка подчиниться их ласкам, хотя он не переставал рычать, пока крошечные руки гладили его, и в этом рычании не слышалось ласковой нотки.
Later, he observed that the boy and girl were of great value in the master's eyes. Then it was that no cuff nor sharp word was necessary before they could pat him.	Позднее, заметив, что мальчик и девочка дороги хозяину, он позволял им гладить себя, уже не дожидаясь удара и резкого окрика.
Yet White Fang was never effusively affectionate.	Все же проявлять свои чувства Белый Клык не умел.
He yielded to the master's children with an ill but honest grace, and endured their fooling as one would endure a painful operation.	Он покорялся детям хозяина с откровенной неохотой и переносил их приставания, как переносят мучительную операцию.
When he could no longer endure, he would get up and stalk determinedly away from them.	Если они уж очень надоедали ему, он вставал и с решительным видом уходил прочь.

But after a time, he grew even to like the children. Still he was not demonstrative.	Но вскоре Уидон и Мод расположили к себе Белого Клыка, хотя он все еще никак не выказывал своего отношения к ним.
He would not go up to them. On the other hand, instead of walking away at sight of them, he waited for them to come to him.	Он никогда не подходил к детям сам, но уже не убегал от них и ждал, когда они подойдут.
And still later, it was noticed that a pleased light came into his eyes when he saw them approaching, and that he looked after them with an appearance of curious regret when they left him for other amusements.	А потом взрослые стали замечать, что при виде детей в глазах Белого Клыка появляется довольное выражение, которое уступало место чему-то вроде легкой досады, как только они оставляли его для других игр.
All this was a matter of development, and took time.	Много нового пришлось постичь Белому Клыку, но на все это потребовалось время.
Next in his regard, after the children, was Judge Scott.	Следующее место после детей Белый Клык отводил судье Скотту.
There were two reasons, possibly, for this. First, he was evidently a valuable possession of the master's, and next, he was undemonstrative.	Объяснялось это двумя причинами: во-первых, хозяин, очевидно, очень ценил его, во-вторых, судья Скотт был человек сдержанный.
White Fang liked to lie at his feet on the wide porch when he read the newspaper, from time to time favouring White Fang with a look or a word-untroublesome tokens that he recognised White Fang's presence and existence.	Белый Клык любил лежать у его ног, когда судья читал газету на просторной веранде. Взгляд или слово, изредка брошенные в сторону Белого Клыка, говорили ему, что судья Скотт замечает его присутствие и умеет дать почувствовать это без всякой навязчивости.
But this was only when the master was not around.	Но так бывало, когда хозяин куда-нибудь уходил.
When the master appeared, all other beings ceased to exist so far as White Fang was concerned.	Стоило только ему показаться, и весь остальной мир переставал существовать для Белого Клыка.
White Fang allowed all the members of the family to pet him and make much of him; but he never gave to them what he gave to the master.	Белый Клык позволял всем членам семьи Скотта гладить и ласкать себя, но ни к кому из них он не относился так, как к хозяину.
No caress of theirs could put the love-croon into his throat, and, try as they would, they could never persuade him into snuggling against them.	Никакие ласки не могли вызвать любовных ноток в его рычании. Как ни старались родные Скотта, никому из них не удалось заставить Белого Клыка прижаться к себе головой.
This expression of abandon and surrender, of absolute trust, he reserved for the master alone.	Этим выражением безграничного доверия, подчинения и преданности Белый Клык удостаивал одного Уидона Скотта.
In fact, he never regarded the members of the family in any other light than possessions of the love-master.	В сущности говоря, остальные члены семьи были для него не чем иным, как хозяйской собственностью.
Also White Fang had early come to differentiate between the family and the servants of the household.	Точно так же Белый Клык очень рано почувствовал разницу между членами семьи хозяина и слугами.
The latter were afraid of him, while he merely refrained from attacking them. This because he considered that they were likewise possessions of the master.	Слуги боялись его, а он, со своей стороны, воздерживался от нападений на этих людей только потому, что считал их тоже хозяйской собственностью.

Between White Fang and them existed a neutrality and no more.	Между ними и Белым Клыком поддерживался нейтралитет, и только.
They cooked for the master and washed the dishes and did other things just as Matt had done up in the Klondike.	Они варили обед для хозяина, мыли посуду и исполняли всякую другую работу, точно так же как на Клондайке все это делал Мэтт.
They were, in short, appurtenances of the household.	Короче говоря, слуги входили необходимой составной частью в жизненный уклад Сиерра-Висты.
Outside the household there was even more for White Fang to learn.	Много нового пришлось узнать Белому Клыку и за пределами поместья.
The master's domain was wide and complex, yet it had its metes and bounds.	Владения хозяина были широки и обширны, но и они имели свои границы.
The land itself ceased at the county road.	Около СиерраВисты проходило шоссе.
Outside was the common domain of all gods-the roads and streets.	За ним начинались общие владения всех богов -дороги и улицы.
Then inside other fences were the particular domains of other gods.	Личные же их владения стояли за изгородями.
A myriad laws governed all these things and determined conduct; yet he did not know the speech of the gods, nor was there any way for him to learn save by experience.	Все это управлялось бесчисленным множеством законов, которые диктовали Белому Клыку его поведение, хотя он и не понимал языка богов и мог знакомиться с их законами только на основании собственного опыта.
He obeyed his natural impulses until they ran him counter to some law.	Он действовал сообразно своим инстинктам до тех пор, пока не сталкивался с одним из людских законов.
When this had been done a few times, he learned the law and after that observed it.	После нескольких таких столкновений Белый Клык постигал закон и больше никогда не нарушал его.
But most potent in his education was the cuff of the master's hand, the censure of the master's voice.	Но сильнее всего действовали на Белого Клыка строгие нотки в голосе хозяина и наказующая рука хозяина.
Because of White Fang's very great love, a cuff from the master hurt him far more than any beating Grey Beaver or Beauty Smith had ever given him.	Белый Клык любил своего бога беззаветной любовью, и его строгость причиняла ему такую боль, какой не могли причинить ни Серый Бобр, ни Красавчик Смит.
They had hurt only the flesh of him; beneath the flesh the spirit had still raged, splendid and invincible.	Их побои были ощутимы только для тела, а дух, гордый, неукротимый дух Белого Клыка продолжал бушевать.
But with the master the cuff was always too light to hurt the flesh. Yet it went deeper.	Удары нового хозяина были чересчур слабы, чтобы причинить боль, и все-таки они проникали глубже.
It was an expression of the master's disapproval, and White Fang's spirit wilted under it.	Хозяин выражал свое неодобрение Белому Клыку и этим уязвлял его в самое сердце.
In point of fact, the cuff was rarely administered.	В сущности говоря, Белому Клыку не так уж часто попадало от хозяина.

The master's voice was sufficient. By it White Fang knew whether he did right or not. By it he trimmed his conduct and adjusted his actions.	Хозяйского голоса было вполне достаточно; по этому голосу Белый Клык судил, правильно он поступает или нет, к нему приноравливал свое поведение, поступки.
It was the compass by which he steered and learned to chart the manners of a new land and life.	Этот голос был для него компасом, по которому он направлял свой путь, компасом, который помогал ему знакомиться с новой страной и новой жизнью.
In the Northland, the only domesticated animal was the dog.	На Севере единственным прирученным животным была собака.
All other animals lived in the Wild, and were, when not too formidable, lawful spoil for any dog.	Все остальные жили на воле и являлись законной добычей каждой собаки, если только она могла с ней справиться.
All his days White Fang had foraged among the live things for food. It did not enter his head that in the Southland it was otherwise.	Раньше Белому Клыку часто приходилось промышлять охотой, и ему было невдомек, что на Юге дело обстоит по-иному.
But this he was to learn early in his residence in Santa Clara Valley.	Убедился он в этом в самом начале своего пребывания в долине Санта-Клара.
Sauntering around the corner of the house in the early morning, he came upon a chicken that had escaped from the chicken-yard.	Гуляя как-то рано утром около дома, он вышел из-за угла и наткнулся на курицу, убежавшую с птичьего двора.
White Fang's natural impulse was to eat it.	Вполне понятно, что ему захотелось съесть ее.
A couple of bounds, a flash of teeth and a frightened squawk, and he had scooped in the adventurous fowl.	Прыжок, сверкнувшие зубы, испуганное кудахтанье -- и отважная путешественница встретила свой конец.
It was farm-bred and fat and tender; and White Fang licked his chops and decided that such fare was good.	Курица была хорошо откормленная, жирная и нежная на вкус; Белый Клык облизнулся и решил, что еда попалась неплохая.
Later in the day, he chanced upon another stray chicken near the stables.	В тот же день он набрел около конюшни еще на одну заблудшую курицу.
One of the grooms ran to the rescue.	На выручку ей прибежал конюх.
He did not know White Fang's breed, so for weapon he took a light buggy-whip.	Не зная нрава Белого Клыка, он захватил с собой для устрашения тонкий хлыстик.
At the first cut of the whip, White Fang left the chicken for the man.	После первого же удара Белый Клык оставил курицу и бросился на человека.
A club might have stopped White Fang, but not a whip.	Его можно было бы остановить палкой, но не хлыстом.
Silently, without flinching, he took a second cut in his forward rush, and as he leaped for the throat the groom cried out,	Второй удар, встретивший его на середине прыжка, он принял молча, не дрогнув от боли.
"My God!" and staggered backward. He dropped the whip and shielded his throat with his arms.	Конюх вскрикнул, шарахнулся назад от прыгнувшей ему на грудь собаки, уронил хлыст, схватился за шею руками.
In consequence, his forearm was ripped open to the bone.	В результате рука его была располосована от локтя вниз до самой кости.

The man was badly frightened.	Конюх страшно перепугался.
It was not so much White Fang's ferocity as it was his silence that unnerved the groom.	Его ошеломила не столько злоба Белого Клыка, сколько то, что он бросился молча, не залаяв, не зарычав.
Still protecting his throat and face with his torn and bleeding arm, he tried to retreat to the barn.	Все еще не отнимая искусанной и залитой кровью руки от лица и горла, конюх начал отступать к сараю.
And it would have gone hard with him had not Collie appeared on the scene.	Не появись на сцене Колли, ему бы несдобровать.
As she had saved Dick's life, she now saved the groom's.	Колли спасла конюху жизнь, так же как в свое время она спасла жизнь Дику.
She rushed upon White Fang in frenzied wrath.	Не помня себя от ярости, овчарка кинулась на Белого Клыка.
She had been right. She had known better than the blundering gods.	Она оказалась умнее слишком доверчивых богов.
All her suspicions were justified.	Все ее подозрения оправдались: это грабитель!
Here was the ancient marauder up to his old tricks again.	Он снова принялся за свои старые проделки! Он неисправим!
The groom escaped into the stables, and White Fang backed away before Collie's wicked teeth, or presented his shoulder to them and circled round and round.	Конюх убежал на конюшню, а Белый Клык начал отступать перед свирепыми зубами Колли, кружась и подставляя под ее укусы то одно, то другое плечо.
But Collie did not give over, as was her wont, after a decent interval of chastisement.	Но Колли продолжала донимать его, не ограничиваясь на этот раз обычным наказанием.
On the contrary, she grew more excited and angry every moment, until, in the end, White Fang flung dignity to the winds and frankly fled away from her across the fields.	Ее волнение и злоба разгорались с каждой минутой, и в конце концов Белый Клык забыл все свое достоинство и удрал в поле.
"He'll learn to leave chickens alone," the master said. "But I can't give him the lesson until I catch him in the act."	-- Он не будет охотиться на кур, -- сказал хозяин, -- но сначала мне нужно застать его на месте преступления.
Two nights later came the act, but on a more generous scale than the master had anticipated.	Случай представился два дня спустя, но хозяин даже не предполагал, каких размеров достигнет это преступление.
White Fang had observed closely the chicken-yards and the habits of the chickens.	Белый Клык внимательно следил за птичьим двором и его обитателями.
In the night-time, after they had gone to roost, he climbed to the top of a pile of newly hauled lumber. From there he gained the roof of a chicken-house, passed over the ridgepole and dropped to the ground inside.	Вечером, когда куры уселись на насест, он взобрался на груду недавно привезенного теса, перепрыгнул оттуда на крышу курятника, перелез через ее гребень и соскочил на землю.
A moment later he was inside the house, and the slaughter began.	Секундой позже в курятнике началось смертоубийство.

In the morning, when the master came out on to the porch, fifty white Leghorn hens, laid out in a row by the groom, greeted his eyes.	Утром, когда хозяин вышел на веранду, глазам его предстало любопытное зрелище: конюх выложил на траве в один ряд пятьдесят зарезанных белых леггорнов.
He whistled to himself, softly, first with surprise, and then, at the end, with admiration.	Скотт тихо засвистал, сначала от удивления, потом от восторга.
His eyes were likewise greeted by White Fang, but about the latter there were no signs of shame nor guilt.	Глазам его предстал также и Белый Клык, который не выказывал ни малейших признаков смущения или сознания собственной вины.
He carried himself with pride, as though, forsooth, he had achieved a deed praiseworthy and meritorious. There was about him no consciousness of sin.	Он держался очень горделиво, как будто и в самом деле совершил поступок, достойный всяческих похвал.
The master's lips tightened as he faced the disagreeable task. Then he talked harshly to the unwitting culprit, and in his voice there was nothing but godlike wrath.	При мысли о предстоящей ему неприятной задаче хозяин сжал губы; затем он резко заговорил с безмятежно настроенным преступником, и в голосе его -- голосе бога -слышался гнев.
Also, he held White Fang's nose down to the slain hens, and at the same time cuffed him soundly.	Больше того: хозяин ткнул Белого Клыка носом в зарезанных кур и ударил его кулаком.
White Fang never raided a chicken-roost again.	С тех пор Белый Клык уже не совершал налетов на курятник.
It was against the law, and he had learned it.	Куры охранялись законом, и Белый Клык понял это.
Then the master took him into the chicken-yards.	Вскоре хозяин взял его с собой на птичий двор.
White Fang's natural impulse, when he saw the live food fluttering about him and under his very nose, was to spring upon it.	Как только живая птица засновала чуть ли не под самым носом у Белого Клыка, он сейчас же приготовился к прыжку.
He obeyed the impulse, but was checked by the master's voice.	Это было вполне естественное движение, но голос хозяина заставил его остановиться.
They continued in the yards for half an hour.	Они пробыли на птичьем дворе с полчаса.
Time and again the impulse surged over White Fang, and each time, as he yielded to it, he was checked by the master's voice.	И каждый раз, когда Белый Клык, поддаваясь инстинкту, бросался за птицей, голос хозяина останавливал его.
Thus it was he learned the law, and ere he left the domain of the chickens, he had learned to ignore their existence.	Таким образом он усвоил еще один закон и тут же, не выходя из этого птичьего царства, научился не замечать его обитателей.
"You can never cure a chicken-killer." Judge Scott shook his head sadly at luncheon table, when his son narrated the lesson he had given White Fang. "Once they've got the habit and the taste of blood ..." Again he shook his head sadly.	-- Такие охотники на кур неисправимы, -грустно покачивая головой, проговорил за завтраком судья Скотт, когда сын рассказал ему об уроке, преподанном Белому Клыку. -- Стоит им только повадиться на птичий двор и попробовать вкус крови... -- И он снова с грустью покачал головой.
But Weedon Scott did not agree with his father.	Но Уидон Скотт не соглашался с отцом.
"I'll tell you what I'll do," he challenged finally. "I'll lock White Fang in with the chickens all afternoon."	-- Знаете, что я сделаю? -- сказал он наконец. -- Я запру Белого Клыка в курятнике на целый день.

"But think of the chickens," objected the judge.	-- Что же будет с курами! -- запротестовал отец.
"And furthermore," the son went on, "for every chicken he kills, I'll pay you one dollar gold coin of the realm."	-- Больше того, -- продолжал сын, -- за каждую задушенную курицу я плачу золотой доллар.
"But you should penalise father, too," interpose Beth.	-- На папу тоже надо наложить какой-нибудь штраф, -- вмешалась Бэт.
Her sister seconded her, and a chorus of approval arose from around the table.	Сестра поддержала ее, и все сидевшие за столом хором одобрили это предложение.
Judge Scott nodded his head in agreement.	Судья не стал возражать.
"All right." Weedon Scott pondered for a moment. "And if, at the end of the afternoon White Fang hasn't harmed a chicken, for every ten minutes of the time he has spent in the yard, you will have to say to him, gravely and with deliberation, just as if you were sitting on the bench and solemnly passing judgment,	-- Хорошо! -- Уидон Скотт на минуту задумался. -- Если к концу дня Белый Клык не тронет ни одного куренка, за каждые десять минут, проведенные им на птичьем дворе, вы скажете ему совершенно серьезным и торжественным голосом, как в суде во время оглашения приговора:
'White Fang, you are smarter than I thought.'"	"Белый Клык, ты умнее, чем я думал".
From hidden points of vantage the family watched the performance.	Выбрав такие места, где их не было видно, все члены семьи приготовились наблюдать за событиями.
But it was a fizzle.	Но им пришлось потерпеть сильное разочарование.
Locked in the yard and there deserted by the master, White Fang lay down and went to sleep.	Как только хозяин ушел со двора. Белый Клык лег и заснул.
Once he got up and walked over to the trough for a drink of water.	Потом проснулся и подошел к корыту напиться.
The chickens he calmly ignored. So far as he was concerned they did not exist.	На кур он не обращал ни малейшего внимания -они для него не существовали.
At four o'clock he executed a running jump, gained the roof of the chicken-house and leaped to the ground outside, whence he sauntered gravely to the house.	В четыре часа он прыгнул с разбега на крышу курятника, соскочил на землю по другую сторону и степенной рысцой побежал к дому.
He had learned the law.	Он усвоил новый закон.
And on the porch, before the delighted family, Judge Scott, face to face with White Fang, said slowly and solemnly, sixteen times,	И судья Скотт, к великому удовольствию всей семьи, собравшейся на веранде, торжественным голосом сказал шестнадцать раз подряд:
"White Fang, you are smarter than I thought."	"Белый Клык, ты умнее, чем я думал".
But it was the multiplicity of laws that befuddled White Fang and often brought him into disgrace.	Но многообразие законов очень часто сбивало Белого Клыка с толку и повергало его в немилость.
He had to learn that he must not touch the chickens that belonged to other gods.	В конце концов он твердо уяснил себе, что нельзя трогать и кур, принадлежащих другим богам.
Then there were cats, and rabbits, and turkeys; all these he must let alone.	То же самое относилось к кошкам, кроликам и индюшкам.

In fact, when he had but partly learned the law, his impression was that he must leave all live things alone.	Откровенно говоря, после первого ознакомления с этим законом у него создалось впечатление, что все живые существа неприкосновенны.
Out in the back-pasture, a quail could flutter up under his nose unharmed.	Перепелки вспархивали на лугу из-под самого его носа и улетали невредимыми.
All tense and trembling with eagerness and desire, he mastered his instinct and stood still.	Белый Клык дрожал всем телом, но все же смирял в себе инстинктивное желание схватить птицу.
He was obeying the will of the gods.	Он повиновался воле богов.
And then, one day, again out in the back-pasture, he saw Dick start a jackrabbit and run it.	Но вот однажды ему пришлось увидеть, как Дик спугнул на лугу зайца.
The master himself was looking on and did not interfere. Nay, he encouraged White Fang to join in the chase.	Хозяин тоже видел это и не только не вмешивался, но даже подстрекал Белого Клыка присоединиться к погоне.
And thus he learned that there was no taboo on jackrabbits.	Таким образом. Белый Клык узнал, что новый закон не распространяется на зайцев, и в конце концов усвоил его целиком.
In the end he worked out the complete law.	С домашними животными надо жить в мире.
Between him and all domestic animals there must be no hostilities. If not amity, at least neutrality must obtain.	Если дружба с ними не ладится, то нейтралитет следует поддерживать во всяком случае.
But the other animals-the squirrels, and quail, and cottontails, were creatures of the Wild who had never yielded allegiance to man. They were the lawful prey of any dog.	Но другие животные -- белки, перепела и зайцы, не порвавшие связи с лесной глушью и не покорившиеся человеку, -- законная добыча каждой собаки.
It was only the tame that the gods protected, and between the tame deadly strife was not permitted.	Боги защищали только ручных животных и не позволяли им враждовать между собой.
The gods held the power of life and death over their subjects, and the gods were jealous of their power.	Боги были властны в жизни и смерти своих подданных и ревниво оберегали эту власть.
Life was complex in the Santa Clara Valley after the simplicities of the Northland.	Жизнь в Сиерра-Висте была далеко не так проста, как на Севере.
And the chief thing demanded by these intricacies of civilisation was control, restraint-a poise of self that was as delicate as the fluttering of gossamer wings and at the same time as rigid as steel.	Цивилизация требовала от Белого Клыка прежде всего власти над самим собой и выдержки -- той уравновешенности, которая неосязаема, словно паутинка, и в то же время тверже стали.
Life had a thousand faces, and White Fang found he must meet them all-thus, when he went to town, in to San Jose, running behind the carriage or loafing about the streets when the carriage stopped. Life flowed past him, deep and wide and varied, continually impinging upon his senses, demanding of him instant and endless adjustments and correspondences, and compelling him, almost always, to suppress his natural impulses.	Жизнь здесь была тысячелика, и Белый Клык соприкасался с ней во всем ее многообразии. Так, когда ему приходилось бежать вслед за хозяйской коляской по городу Сан-Хосе или ждать хозяина на улице, жизнь текла мимо него глубоким, необъятным потоком, непрестанно требуя мгновенного приспособления к своим законам и почти всегда заставляя его заглушать в себе все естественные порывы.
There were butcher-shops where meat hung within reach.	В городе он видел мясные лавки, в которых прямо перед носом висело мясо.

This meat he must not touch.	Но трогать его не разрешалось.
There were cats at the houses the master visited that must be let alone.	В домах, куда заходил хозяин, были кошки, которых тоже следовало оставлять в покое.
And there were dogs everywhere that snarled at him and that he must not attack.	А собаки встречались повсюду, и драться с ними было нельзя, хоть они рычали на него.
And then, on the crowded sidewalks there were persons innumerable whose attention he attracted.	Кроме того, по тротуарам сновало бесчисленное множество людей, чье внимание он привлекал к себе.
They would stop and look at him, point him out to one another, examine him, talk of him, and, worst of all, pat him.	Люди останавливались, показывали на него Друг другу, разглядывали его со всех сторон, заговаривали с ним и, что было хуже всего, трогали его руками.
And these perilous contacts from all these strange hands he must endure. Yet this endurance he achieved.	Приходилось терпеливо выносить прикосновение чужих рук, но терпением Белый Клык уже успел запастись.
Furthermore, he got over being awkward and self-conscious. In a lofty way he received the attentions of the multitudes of strange gods.	Он сумел даже преодолеть свою неуклюжую застенчивость и с высокомерным видом принимал все знаки внимания, которыми наделяли его незнакомые боги.
With condescension he accepted their condescension.	Они снисходили до него, и он отвечал им тем же.
On the other hand, there was something about him that prevented great familiarity.	И все же в Белом Клыке было что-то такое, что препятствовало слишком фамильярному обращению с ним.
They patted him on the head and passed on, contented and pleased with their own daring.	Прохожие гладили его по голове и отправлялись дальше, довольные собственной смелостью.
But it was not all easy for White Fang.	Но Белому Клыку не всегда удавалось отделаться так легко.
Running behind the carriage in the outskirts of San Jose, he encountered certain small boys who made a practice of flinging stones at him.	Когда хозяйская коляска проезжала предместьями Сан-Хосе, мальчишки, попадавшиеся на пути, встречали его камнями.
Yet he knew that it was not permitted him to pursue and drag them down.	Белый Клык знал, что догнать их и разделаться с ними как следует нельзя.
Here he was compelled to violate his instinct of self-preservation, and violate it he did, for he was becoming tame and qualifying himself for civilisation.	Приходилось поступать вопреки инстинкту самосохранения, и он, заглушая в себе голос инстинкта, становился малопомалу совсем ручной, цивилизованной собакой.
Nevertheless, White Fang was not quite satisfied with the arrangement. He had no abstract ideas about justice and fair play.	И все же такое положение дел не совсем удовлетворяло Белого Клыка, хоть он и не знал, что такое беспристрастие и честность.
But there is a certain sense of equity that resides in life, and it was this sense in him that resented the unfairness of his being permitted no defence against the stone-throwers.	Но каждое живое существо до известной степени обладает чувством справедливости, и Белому Клыку трудно было примириться с тем, что ему не позволяют защищаться от этих мальчишек.
He forgot that in the covenant entered into between him and the gods they were pledged to care for him and defend him.	Он забыл, что договор, заключенный между ним и богами, обязывал последних заботиться о нем и охранять его.

But one day the master sprang from the carriage, whip in hand, and gave the stone-throwers a thrashing.	И вот однажды хозяин выскочил из коляски с хлыстом в руках и как следует проучил сорванцов.
After that they threw stones no more, and White Fang understood and was satisfied.	После этого они перестали бросаться камнями, и Белый Клык все понял и почувствовал полное удовлетворение.
One other experience of similar nature was his.	Вскоре Белому Клыку пришлось испытать другой подобный же случай.
On the way to town, hanging around the saloon at the cross-roads, were three dogs that made a practice of rushing out upon him when he went by.	Около салуна, мимо которого он пробегал по дороге в город, всегда слонялись три пса, взявшие себе за правило бросаться на него.
Knowing his deadly method of fighting, the master had never ceased impressing upon White Fang the law that he must not fight.	Зная, чем кончаются все схватки Белого Клыка с собаками, хозяин неустанно втолковывал ему закон, запрещающий драки.
As a result, having learned the lesson well, White Fang was hard put whenever he passed the cross-roads saloon.	Белый Клык хорошо усвоил этот закон и, пробегая мимо салуна на перекрестке, всегда попадал в очень неприятное положение.
After the first rush, each time, his snarl kept the three dogs at a distance but they trailed along behind, yelping and bickering and insulting him.	Его злобное рычание сейчас же отгоняло всех трех собак на приличную дистанцию, но они продолжали свою погоню издали, лаяли, оскорбляли его.
This endured for some time.	Так продолжалось довольно долгое время.
The men at the saloon even urged the dogs on to attack White Fang. One day they openly sicked the dogs on him.	Посетители салуна даже поощряли собак и как-то раз совершенно открыто натравили их на Белого Клыка.
The master stopped the carriage.	Тогда хозяин остановил коляску.
"Go to it," he said to White Fang.	-- Взять их! -- сказал он Белому Клыку.
But White Fang could not believe.	Белый Клык не поверил собственным ушам.
He looked at the master, and he looked at the dogs.	Он посмотрел на хозяина, посмотрел на собак.
Then he looked back eagerly and questioningly at the master.	Потом еще раз бросил на хозяина вопросительный и тревожный взгляд.
The master nodded his head.	Тот кивнул головой.
"Go to them, old fellow.	-- Возьми их, старик!
Eat them up."	Задай им как следует!
White Fang no longer hesitated.	Белый Клык отбросил все колебания.
He turned and leaped silently among his enemies.	Он повернулся и молча кинулся на врагов.
All three faced him.	Те не отступили.
There was a great snarling and growling, a clashing of teeth and a flurry of bodies.	Началась свалка. Собаки лаяли, рычали, лязгали зубами.
The dust of the road arose in a cloud and screened the battle.	Вставшая столбом пыль заслонила поле битвы.

But at the end of several minutes two dogs were struggling in the dirt and the third was in full flight.	Но через несколько минут две собаки уже бились на дороге в предсмертных судорогах, а третья бросилась наутек.
He leaped a ditch, went through a rail fence, and fled across a field.	Она перепрыгнула канаву, проскочила сквозь изгородь и убежала в поле.
White Fang followed, sliding over the ground in wolf fashion and with wolf speed, swiftly and without noise, and in the centre of the field he dragged down and slew the dog.	Белый Клык мчался за ней совершенно бесшумно, как настоящий волк, не уступая волку и в быстроте, и на середине поля настиг и прикончил ее.
With this triple killing his main troubles with dogs ceased.	Это тройное убийство положило конец его неладам с чужими собаками.
The word went up and down the valley, and men saw to it that their dogs did not molest the Fighting Wolf.	Слух о происшествии разнесся по всей долине, и люди стали следить за тем, чтобы их собаки не приставали к бойцовому волку.
CHAPTER IV-THE CALL OF KIND	ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ. ГОЛОС КРОВИ
The months came and went.	Месяцы шли один за другим.
There was plenty of food and no work in the Southland, and White Fang lived fat and prosperous and happy.	Еды на Юге было вдоволь, работы от Белого Клыка не требовали, и он вошел в тело, благоденствовал и был счастлив.
Not alone was he in the geographical Southland, for he was in the Southland of life.	Юг стал для Белого Клыка не только географической точкой -- он жил на Юге жизни.
Human kindness was like a sun shining upon him, and he flourished like a flower planted in good soil.	Человеческая ласка согревала его, как солнце, и он расцветал, словно растение, посаженное в добрую почву.
And yet he remained somehow different from other dogs.	И все-таки между Белым Клыком и собаками чувствовалась какая-то разница.
He knew the law even better than did the dogs that had known no other life, and he observed the law more punctiliously; but still there was about him a suggestion of lurking ferocity, as though the Wild still lingered in him and the wolf in him merely slept.	Он знал все законы даже лучше своих собратьев, которым не приходилось жить в других условиях, и соблюдал их с большей точностью, -- и тем не менее свирепость не изменяла ему, как будто Северная глушь все еще держала его в своей власти, как будто волк, живший в нем, только задремал на время.
He never chummed with other dogs.	Белый Клык не дружил с собаками.
Lonely he had lived, so far as his kind was concerned, and lonely he would continue to live.	Он всегда был одиночкой и намеревался держаться в стороне от своих собратьев и впредь.
In his puppyhood, under the persecution of Lip-lip and the puppy-pack, and in his fighting days with Beauty Smith, he had acquired a fixed aversion for dogs.	С первых лет своей жизни, омраченных враждой с Лип-Липом и со всей сворой щенков, и за те месяцы, которые ему пришлось провести у Красавчика Смита, Белый Клык возненавидел собак.
The natural course of his life had been diverted, and, recoiling from his kind, he had clung to the human.	Жизнь его уклонилась от нормального течения, и он сблизился с человеком, отдалившись от своих сородичей.

Besides, all Southland dogs looked upon him with suspicion. He aroused in them their instinctive fear of the Wild, and they greeted him always with snarl and growl and belligerent hatred.	Кроме того, на Юге собаки относились к Белому Клыку с большой подозрительностью: он будил в них инстинктивный страх перед Северной глушью, и они встречали его лаем и рычанием, в котором слышалась ненависть.
He, on the other hand, learned that it was not necessary to use his teeth upon them.	Он же, со своей стороны, понял, что кусать их совсем необязательно.
His naked fangs and writhing lips were uniformly efficacious, rarely failing to send a bellowing on-rushing dog back on its haunches.	Оскаленные клыки и злобно вздрагивающие губы действовали безошибочно и останавливали почти любую разъяренную собаку.
But there was one trial in White Fang's life-Collie.	Но жизнь послала Белому Клыку испытание, и этим испытанием была Колли.
She never gave him a moment's peace.	Она не давала ему ни минуты покоя.
She was not so amenable to the law as he. She defied all efforts of the master to make her become friends with White Fang.	Закон не обладал для нее такой же непреложной силой, как для Белого Клыка, и Колли противилась всем попыткам хозяина заставить их подружиться.
Ever in his ears was sounding her sharp and nervous snarl. She had never forgiven him the chicken-killing episode, and persistently held to the belief that his intentions were bad.	Ее злобное, истеричное рычание неотвязно преследовало Белого Клыка: Колли не могла простить ему историю с курами и была твердо уверена в преступности всех его намерений.
She found him guilty before the act, and treated him accordingly.	Она находила вину там, где ее еще и не было.
She became a pest to him, like a policeman following him around the stable and the hounds, and, if he even so much as glanced curiously at a pigeon or chicken, bursting into an outcry of indignation and wrath.	Она отравляла Белому Клыку существование, следуя за ним по пятам, как полисмен, и стоило ему только бросить любопытный взгляд на голубя или курицу, как овчарка поднимала яростный, негодующий лай.
His favourite way of ignoring her was to lie down, with his head on his fore-paws, and pretend sleep.	Излюбленный способ Белого Клыка отделаться от нее заключался в том, что он ложился на землю, опускал голову на передние лапы и притворялся спящим.
This always dumfounded and silenced her.	В таких случаях она всегда терялась и сразу умолкала.
With the exception of Collie, all things went well with White Fang.	За исключением неприятностей с Колли, все остальное шло гладко.
He had learned control and poise, and he knew the law.	Белый Клык научился сдерживать себя, твердо усвоил законы.
He achieved a staidness, and calmness, and philosophic tolerance.	В характере его появились положительность, спокойствие, философское терпение.
He no longer lived in a hostile environment.	Среда перестала быть враждебной ему.
Danger and hurt and death did not lurk everywhere about him.	Предчувствия опасности, угрозы боли и смерти как не бывало.
In time, the unknown, as a thing of terror and menace ever impending, faded away.	Малопомалу исчез и ужас перед неизвестным, подстерегавшим его раньше на каждом шагу.
Life was soft and easy.	Жизнь стала спокойной и легкой.

It flowed along smoothly, and neither fear nor foe lurked by the way.	Она текла ровно, не омрачаемая ни страхами, ни враждой.
He missed the snow without being aware of it.	Ему не хватало снега, но сам он не понимал этого.
"An unduly long summer," would have been his thought had he thought about it; as it was, he merely missed the snow in a vague, subconscious way.	"Как затянулось лето!" -- подумал бы, вероятно. Белый Клык, если бы мог так подумать. Потребность в снеге была смутная, бессознательная.
In the same fashion, especially in the heat of summer when he suffered from the sun, he experienced faint longings for the Northland.	Точно так же в летние дни, когда солнце жгло безжалостно, он испытывал легкие приступы тоски по Северу.
Their only effect upon him, however, was to make him uneasy and restless without his knowing what was the matter.	Но тоска эта проявлялась только в беспокойстве, причины которого оставались неясными ему самому.
White Fang had never been very demonstrative.	Белый Клык никогда не отличался экспансивностью.
Beyond his snuggling and the throwing of a crooning note into his love-growl, he had no way of expressing his love.	Он прижимался головой к хозяину, ласково ворчал и только такими способами выражал свою любовь.
Yet it was given him to discover a third way.	Но вскоре ему пришлось узнать и третий способ.
He had always been susceptible to the laughter of the gods.	Он не мог оставаться равнодушным, когда боги смеялись.
Laughter had affected him with madness, made him frantic with rage.	Смех приводил его в бешенство, заставлял терять рассудок от ярости.
But he did not have it in him to be angry with the love-master, and when that god elected to laugh at him in a good-natured, bantering way, he was nonplussed.	Но на хозяина Белый Клык не мог сердиться, и, когда тот начал однажды добродушно подшучивать и смеяться над ним, он растерялся.
He could feel the pricking and stinging of the old anger as it strove to rise up in him, but it strove against love.	Прежняя злоба поднималась в нем, но на этот раз ей приходилось бороться с любовью.
He could not be angry; yet he had to do something.	Сердиться он не мог, -- что же ему было делать?
At first he was dignified, and the master laughed the harder.	Он старался сохранить величественный вид, но хозяин захохотал громче.
Then he tried to be more dignified, and the master laughed harder than before.	Он набрался еще больше величия, а хозяин все хохотал и хохотал.
In the end, the master laughed him out of his dignity.	В конце концов Белый Клык сдался.
His jaws slightly parted, his lips lifted a little, and a quizzical expression that was more love than humour came into his eyes.	Верхняя губа у него дрогнула, обнажив зубы, и глаза загорелись не то лукавым, не то любовным огоньком.
He had learned to laugh.	Белый Клык научился смеяться.

Likewise he learned to romp with the master, to be tumbled down and rolled over, and be the victim of innumerable rough tricks. In return he feigned anger, bristling and growling ferociously, and clipping his teeth together in snaps that had all the seeming of deadly intention.	Научился он и играть с хозяином: позволял валить себя с ног, опрокидывать на спину, проделывать над собой всякие шутки, а сам притворялся разъяренным, весь ощетинивался, рычал и лязгал зубами, делая вид, что хочет укусить хозяина.
But he never forgot himself. Those snaps were always delivered on the empty air.	Но до этого никогда не доходило: его зубы щелкали в воздухе, не задевая Скотта.
At the end of such a romp, when blow and cuff and snap and snarl were last and furious, they would break off suddenly and stand several feet apart, glaring at each other.	И в конце такой возни, когда удары, толчки, лязганье зубами и рычание становились все сильнее и сильнее, человек и собака вдруг отскакивали в разные стороны, останавливались и смотрели Друг на друга.
And then, just as suddenly, like the sun rising on a stormy sea, they would begin to laugh.	А потом так же внезапно -- будто солнце вдруг проглянуло над разбушевавшимся морем -- они начинали смеяться.
This would always culminate with the master's arms going around White Fang's neck and shoulders while the latter crooned and growled his love-song.	Игра обычно заканчивалась тем, что хозяин обнимал Белого Клыка за шею, а тот заводил свою ворчливо-нежную любовную песенку.
But nobody else ever romped with White Fang.	Но, кроме хозяина, никто не осмеливался поднимать такую возню с Белым Клыком.
He did not permit it.	Он не допускал этого.
He stood on his dignity, and when they attempted it, his warning snarl and bristling mane were anything but playful.	Стоило кому-нибудь другому покуситься на его чувство собственного достоинства, как угрожающее рычание и вставшая дыбом шерсть убивали у этого смельчака всякую охоту поиграть с ним.
That he allowed the master these liberties was no reason that he should be a common dog, loving here and loving there, everybody's property for a romp and good time.	Если Белый Клык разрешал хозяину такие вольности, это вовсе не значило, что он расточает свою любовь направо и налево, как обыкновенная собака, готовая возиться и играть с кем угодно.
He loved with single heart and refused to cheapen himself or his love.	Он любил только одного человека и отказывался разменивать свою любовь.
The master went out on horseback a great deal, and to accompany him was one of White Fang's chief duties in life.	Хозяин много ездил верхом, и Белый Клык считал своей первейшей обязанностью сопровождать его в такие прогулки.
In the Northland he had evidenced his fealty by toiling in the harness; but there were no sleds in the Southland, nor did dogs pack burdens on their backs.	На Севере он доказывал свою верность людям тем, что ходил в упряжи, но на Юге никто не ездил на нартах, и здешних собак не нагружали тяжестями.
So he rendered fealty in the new way, by running with the master's horse.	Поэтому Белый Клык всегда был при хозяине во время его поездок, найдя в этом новый способ для выражения своей преданности.
The longest day never played White Fang out.	Ему ничего не стоило бежать так хоть целый день.

His was the gait of the wolf, smooth, tireless and effortless, and at the end of fifty miles he would come in jauntily ahead of the horse.	Он бежал без малейшего напряжения, не чувствуя усталости, ровной волчьей рысью и, проделав миль пятьдесят, все так же резво несся впереди лошади.
It was in connection with the riding, that White Fang achieved one other mode of expression-remarkable in that he did it but twice in all his life.	Эти поездки хозяина дали Белому Клыку возможность научиться еще одному способу выражения своих чувств, и замечательно то, что он воспользовался им только два раза за всю свою жизнь.
The first time occurred when the master was trying to teach a spirited thoroughbred the method of opening and closing gates without the rider's dismounting.	Впервые это случилось, когда Уидон Скотт добивался от горячей чистокровной лошади, чтобы она позволяла ему открывать и закрывать калитку, не сходя с седла.
Time and again and many times he ranged the horse up to the gate in the effort to close it and each time the horse became frightened and backed and plunged away.	Раз за разом он подъезжал к калитке, пытаясь закрыть ее за собой, но лошадь испуганно пятилась назад, шарахалась в сторону.
It grew more nervous and excited every moment. When it reared, the master put the spurs to it and made it drop its fore-legs back to earth, whereupon it would begin kicking with its hind-legs.	Она горячилась все больше и больше, взвивалась на дыбы, а когда хозяин давал ей шпоры и заставлял опустить передние ноги, начинала бить задом.
White Fang watched the performance with increasing anxiety until he could contain himself no longer, when he sprang in front of the horse and barked savagely and warningly.	Белый Клык следил за ними с возрастающим беспокойством и под конец, не имея больше сил сдерживать себя, подскочил к лошади и злобно и угрожающе залаял на нее.
Though he often tried to bark thereafter, and the master encouraged him, he succeeded only once, and then it was not in the master's presence.	После случая с лошадью он часто пытался лаять, и хозяин поощрял его попытки, но сделать это ему удалось еще только один раз, причем хозяина в то время не было поблизости.
A scamper across the pasture, a jackrabbit rising suddenly under the horse's feet, a violent sheer, a stumble, a fall to earth, and a broken leg for the master, was the cause of it.	Поводом к этому послужили следующие события: хозяин скакал верхом по полю, как вдруг лошадь метнулась в сторону, испугавшись выскочившего из-под самых ее копыт зайца, споткнулась, хозяин вылетел из седла, упал и сломал ногу.
White Fang sprang in a rage at the throat of the offending horse, but was checked by the master's voice.	Белый Клык рассвирепел и хотел было вцепиться провинившейся лошади в горло, но хозяин остановил его.
"Home!	-- Домой!
Go home!" the master commanded when he had ascertained his injury.	Ступай домой! -- крикнул он, удостоверившись, что нога сломана.
White Fang was disinclined to desert him.	Белый Клык не желал оставлять его одного.
The master thought of writing a note, but searched his pockets vainly for pencil and paper.	Хозяин хотел написать записку, но не нашел в карманах ни карандаша, ни бумаги.
Again he commanded White Fang to go home.	Тогда он снова приказал Белому Клыку бежать домой.
The latter regarded him wistfully, started away, then returned and whined softly.	Белый Клык тоскливо посмотрел на него, сделал несколько шагов, вернулся и тихо заскулил.

The master talked to him gently but seriously, and he cocked his ears, and listened with painful intentness.	Хозяин заговорил с ним ласковым, но серьезным тоном; Белый Клык насторожил уши, с мучительным напряжением вслушиваясь в слова.
"That's all right, old fellow, you just run along home," ran the talk. "Go on home and tell them what's happened to me.	-- Не смущайся, старик, ступай домой, -- говорил Уидон Скотт. -- Ступай домой и расскажи там, что случилось.
Home with you, you wolf. Get along home!"	Домой, волк, домой!
White Fang knew the meaning of "home," and though he did not understand the remainder of the master's language, he knew it was his will that he should go home.	Белый Клык знал слово "домой" и, не понимая остального, все же догадался, о чем говорит хозяин.
He turned and trotted reluctantly away.	Он повернулся и нехотя побежал по полю.
Then he stopped, undecided, and looked back over his shoulder.	Потом остановился в нерешительности и посмотрел назад.
"Go home!" came the sharp command, and this time he obeyed.	-- Домой! -- раздалось строгое приказание, и на этот раз Белый Клык повиновался.
The family was on the porch, taking the cool of the afternoon, when White Fang arrived.	Когда он подбежал к дому, все сидели на веранде, наслаждаясь вечерней прохладой.
He came in among them, panting, covered with dust.	Белый Клык был весь в пыли и тяжело дышал.
"Weedon's back," Weedon's mother announced.	-- Уидон вернулся, -- сказала мать Скотта.
The children welcomed White Fang with glad cries and ran to meet him.	Дети встретили Белого Клыка радостными криками и кинулись ему навстречу.
He avoided them and passed down the porch, but they cornered him against a rocking-chair and the railing.	Он ускользнул от них в дальний конец веранды, но маленький Уидон и Мод загнали его в угол между качалкой и перилами.
He growled and tried to push by them.	Он зарычал, пытаясь вырваться на свободу.
Their mother looked apprehensively in their direction.	Жена Скотта испуганно посмотрела в ту сторону.
"I confess, he makes me nervous around the children," she said. "I have a dread that he will turn upon them unexpectedly some day."	-- Все-таки я в постоянной тревоге за детей, когда они вертятся около Белого Клыка, -- сказала она. -- Только и ждешь, что в один прекрасный день он бросится на них.
Growling savagely, White Fang sprang out of the corner, overturning the boy and the girl.	Белый Клык с яростным рычанием выскочил из ловушки, свалив мальчика и девочку с ног.
The mother called them to her and comforted them, telling them not to bother White Fang.	Мать подозвала их к себе и стала утешать и уговаривать оставить Белого Клыка в покое.
"A wolf is a wolf!" commented Judge Scott. "There is no trusting one."	-- Волк всегда останется волком, -- заметил судья Скотт. -- На него нельзя полагаться.
"But he is not all wolf," interposed Beth, standing for her brother in his absence.	-- Но он не настоящий волк, -- вмешалась Бэт, вставая на сторону отсутствующего брата.
"You have only Weedon's opinion for that," rejoined the judge. "He merely surmises that there is some strain of dog in White Fang; but as he will tell you himself, he knows nothing about it.	-- Ты полагаешься на слова Уидона, -- возразил судья. -- Он думает, что в Белом Клыке есть собачья кровь, но ведь это только его предположение.
As for his appearance-"	А по виду...

He did not finish his sentence.	Судья не закончил фразы.
White Fang stood before him, growling fiercely.	Белый Клык остановился перед ним и яростно зарычал.
"Go away!	-- Пошел на место!
Lie down, sir!" Judge Scott commanded.	На место! -- строго проговорил судья Скотт.
White Fang turned to the love-master's wife.	Белый Клык повернулся к жене хозяина.
She screamed with fright as he seized her dress in his teeth and dragged on it till the frail fabric tore away.	Она испуганно вскрикнула, когда он схватил ее зубами за платье и, потянув к себе, разорвал легкую материю.
By this time he had become the centre of interest.	Тут уж Белый Клык стал центром всеобщего внимания.
He had ceased from his growling and stood, head up, looking into their faces.	Он стоял, высоко подняв голову, и вглядывался в лица людей.
His throat worked spasmodically, but made no sound, while he struggled with all his body, convulsed with the effort to rid himself of the incommunicable something that strained for utterance.	Горло его подергивалось судорогой, но не издавало ни звука. Он силился как-то выразить то, что рвалось в нем наружу и не находило себе выхода.
"I hope he is not going mad," said Weedon's mother. "I told Weedon that I was afraid the warm climate would not agree with an Arctic animal."	-- Уж не взбесился ли он? -- сказала мать Уидона. -- Я говорила Уидону, что северная собака не перенесет теплого климата.
"He's trying to speak, I do believe," Beth announced.	-- Он того и гляди заговорит! -- воскликнула Бэт.
At this moment speech came to White Fang, rushing up in a great burst of barking.	В эту минуту Белый Клык обрел дар речи и разразился оглушительным лаем.
"Something has happened to Weedon," his wife said decisively.	-- Что-то случилось с Уидоном, -- с уверенностью сказала жена Скотта.
They were all on their feet now, and White Fang ran down the steps, looking back for them to follow.	Все вскочили с места, а Белый Клык бросился вниз по ступенькам, оглядываясь назад и словно приглашая людей следовать за собой.
For the second and last time in his life he had barked and made himself understood.	Он лаял второй и последний раз в жизни и добился, что его поняли.
After this event he found a warmer place in the hearts of the Sierra Vista people, and even the groom whose arm he had slashed admitted that he was a wise dog even if he was a wolf.	После этого случая обитатели Сиерра-Висты стали лучше относиться к Белому Клыку, и даже конюх с искусанной рукой признал, что Белый Клык умный пес, хоть он и волк.
Judge Scott still held to the same opinion, and proved it to everybody's dissatisfaction by measurements and descriptions taken from the encyclopaedia and various works on natural history.	Судья Скотт тоже придерживался этой точки зрения и, к всеобщему неудовольствию, приводил в доказательство своей правоты описания и таблицы, взятые из энциклопедии и различных книг по зоологии.
The days came and went, streaming their unbroken sunshine over the Santa Clara Valley.	Дни шли один за другим, щедро заливая долину Санта-Клара солнечными лучами.

But as they grew shorter and White Fang's second winter in the Southland came on, he made a strange discovery. Collie's teeth were no longer sharp. There was a playfulness about her nips and a gentleness that prevented them from really hurting him.	Но с приближением зимы, второй его зимы на Юге, Белый Клык сделал странное открытие, -зубы Колли перестали быть такими острыми: ее игривые, легкие укусы уже не причиняли боли.
He forgot that she had made life a burden to him, and when she disported herself around him he responded solemnly, striving to be playful and becoming no more than ridiculous.	Белый Клык забыл, что когда-то овчарка отравляла ему жизнь, и, стараясь отвечать ей такой же игривостью, проделывал это до сметного неуклюже.
One day she led him off on a long chase through the back-pasture land into the woods.	Однажды Колли долго носилась по лугу, а потом увлекла Белого Клыка за собой в лес.
It was the afternoon that the master was to ride, and White Fang knew it. The horse stood saddled and waiting at the door.	Хозяин собирался покататься до обеда верхом, и Белый Клык знал об этом: оседланная лошадь стояла у подъезда.
White Fang hesitated.	Белый Клык колебался.
But there was that in him deeper than all the law he had learned, than the customs that had moulded him, than his love for the master, than the very will to live of himself; and when, in the moment of his indecision, Collie nipped him and scampered off, he turned and followed after.	Он чувствовал в себе нечто такое, что было сильнее всех познанных им законов, сильнее всех привычек, сильнее любви к хозяину, сильнее воли к жизни. И когда овчарка куснула его и побежала прочь, он оставил свою нерешительность, повернулся и последовал за ней.
The master rode alone that day; and in the woods, side by side, White Fang ran with Collie, as his mother, Kiche, and old One Eye had run long years before in the silent Northland forest.	В тот день хозяин ездил один, а Белый Клык бегал по лесу бок о бок с Колли, -- так же, как много лет назад в безмолвной северной чаще его мать Кичи бегала с Одноглазым.
CHAPTER V-THE SLEEPING WOLF	ГЛАВА ПЯТАЯ. ДРЕМЛЮЩИЙ ВОЛК
It was about this time that the newspapers were full of the daring escape of a convict from San Quentin prison. He was a ferocious man.	Приблизительно в это же время в газетах появились сообщения о смелом побеге из сан-квентинской тюрьмы одного заключенного, славившегося своей свирепостью.
He had been ill-made in the making. He had not been born right, and he had not been helped any by the moulding he had received at the hands of society. The hands of society are harsh, and this man was a striking sample of its handiwork.	Это была натура, исковерканная с самого рождения и не получившая ни малейшей помощи от окружающей среды, натура, являвшая собой поразительный пример того, во что может обратиться человеческий материал, когда он попадает в безжалостные руки общества.
He was a beast-a human beast, it is true, but nevertheless so terrible a beast that he can best be characterised as carnivorous.	Это было животное, -- правда, животное в образе человека, но тем не менее иначе как хищником его нельзя было назвать.
In San Quentin prison he had proved incorrigible.	В сан-квентинской тюрьме он считался неисправимым.
Punishment failed to break his spirit.	Никакое наказание не могло сломить его упорство.
He could die dumb-mad and fighting to the last, but he could not live and be beaten.	Он был способен бунтовать до последнего издыхания, не помня себя от ярости, но не мог жить побитым, покоренным.

The more fiercely he fought, the more harshly society handled him, and the only effect of harshness was to make him fiercer.	Чем яростнее бунтовал он, тем суровее общество обходилось с ним, и эта суровость только разжигала его злобу.
Straight-jackets, starvation, and beatings and clubbings were the wrong treatment for Jim Hall; but it was the treatment he received.	Смирительная рубашка, голод, побои не достигали своей цели, а ничего другого Джим Холл не получал от жизни.
It was the treatment he had received from the time he was a little pulpy boy in a San Francisco slum-soft clay in the hands of society and ready to be formed into something.	Так обращались с Джимом Холлом с самого раннего детства, проведенного им в трущобах Сан-Франциско, когда он был мягкой глиной, готовой принять любую форму в руках общества.
It was during Jim Hall's third term in prison that he encountered a guard that was almost as great a beast as he.	В третий раз отбывая срок заключения в тюрьме, Джим Холл встретил там сторожа, который был почти таким же зверем, как и он сам.
The guard treated him unfairly, lied about him to the warden, lost his credits, persecuted him.	Сторож всячески преследовал его, оклеветал перед смотрителем, и Джима лишили последних тюремных поблажек.
The difference between them was that the guard carried a bunch of keys and a revolver. Jim Hall had only his naked hands and his teeth.	Вся разница между Джимом и сторожем заключалась лишь в том, что сторож носил при себе связку ключей и револьвер, а у Джима Холла были только голые руки да зубы.
But he sprang upon the guard one day and used his teeth on the other's throat just like any jungle animal.	Но однажды он бросился на сторожа и вцепился зубами ему в горло, как дикий зверь в джунглях.
After this, Jim Hall went to live in the incorrigible cell.	После этого Джима Холла перевели в одиночную камеру.
He lived there three years.	Он прожил в ней три года.
The cell was of iron, the floor, the walls, the roof.	Пол, стены и потолок камеры были обиты железом.
He never left this cell. He never saw the sky nor the sunshine.	За все это время он ни разу не вышел из нее, ни разу не увидел неба и солнца.
Day was a twilight and night was a black silence.	Вместо дня в камере стояли сумерки, вместо ночи -- черное безмолвие.
He was in an iron tomb, buried alive.	Джим Холл был заживо погребен в железной могиле.
He saw no human face, spoke to no human thing.	Он не видел человеческого лица, не обменялся ни с кем ни словом.
When his food was shoved in to him, he growled like a wild animal.	Когда ему просовывали пищу, он рычал, как дикий зверь.
He hated all things.	Он ненавидел весь мир.
For days and nights he bellowed his rage at the universe. For weeks and months he never made a sound, in the black silence eating his very soul. He was a man and a monstrosity, as fearful a thing of fear as ever gibbered in the visions of a maddened brain.	Он мог выть от ярости день за днем, ночь за ночью, потом замолкал на недели и месяцы, не издавая ни звука в этом черном безмолвии, проникавшем ему в самую душу.
And then, one night, he escaped.	А потом как-то ночью он убежал.

The warders said it was impossible, but nevertheless the cell was empty, and half in half out of it lay the body of a dead guard.	Смотритель уверял, что это немыслимо, но тем не менее камера была пуста, а на пороге ее лежал убитый сторож.
Two other dead guards marked his trail through the prison to the outer walls, and he had killed with his hands to avoid noise.	Еще два трупа отмечали путь преступника через тюрьму к наружной стене, -- всех троих Джим Холл убил голыми руками, чтобы ничего не было слышно.
He was armed with the weapons of the slain guards-a live arsenal that fled through the hills pursued by the organised might of society.	Сняв с убитых сторожей оружие, Джим Холл скрылся в горы.
A heavy price of gold was upon his head.	Голову его оценили в крупную сумму золотом.
Avaricious farmers hunted him with shot-guns.	Алчные фермеры гонялись за ним с ружьями.
His blood might pay off a mortgage or send a son to college.	Ценой его крови можно было выкупить закладную или послать сына в колледж.
Public-spirited citizens took down their rifles and went out after him.	Граждане, воодушевившиеся чувством долга, вышли на Холла с ружьями в руках.
A pack of bloodhounds followed the way of his bleeding feet.	Свора ищеек мчалась по его кровавым следам.
And the sleuth-hounds of the law, the paid fighting animals of society, with telephone, and telegraph, and special train, clung to his trail night and day.	А ищейки закона, состоявшие на жалованье у общества, звонили по телефону, слали телеграммы, заказывали специальные поезда, ни днем, ни ночью не прекращая своих розысков.
Sometimes they came upon him, and men faced him like heroes, or stampeded through barbed-wire fences to the delight of the commonwealth reading the account at the breakfast table.	Время от времени Джим Холл попадался на глаза своим преследователям, и тогда люди геройски шли ему навстречу или кидались от него врассыпную, к великому удовольствию всей страны, читавшей об этом в газетах за завтраком.
It was after such encounters that the dead and wounded were carted back to the towns, and their places filled by men eager for the man-hunt.	После таких стычек убитых и раненых развозили по больницам, а их места занимали другие любители охоты на человека.
And then Jim Hall disappeared.	А затем Джим Холл исчез.
The bloodhounds vainly quested on the lost trail.	Ищейки тщетно рыскали по его следам.
Inoffensive ranchers in remote valleys were held up by armed men and compelled to identify themselves.	Вооруженные люди задерживали ни в чем не повинных фермеров и требовали, чтобы те удостоверили свою личность.
While the remains of Jim Hall were discovered on a dozen mountain-sides by greedy claimants for blood-money.	А жаждавшие получить выкуп за голову Холла десятки раз находили в горах его труп.
In the meantime the newspapers were read at Sierra Vista, not so much with interest as with anxiety.	Все это время газеты читались и в Сиерра-Висте, но не столько с интересом, сколько с беспокойством.
The women were afraid.	Женщины были перепуганы.

Judge Scott pooh-poohed and laughed, but not with reason, for it was in his last days on the bench that Jim Hall had stood before him and received sentence.	Судья Скотт хорохорился и подшучивал над ними, -- впрочем, без всяких оснований, так как незадолго до того, как он вышел в отставку, Джим Холл предстал перед ним в суде и выслушал от него свой приговор.
And in open court-room, before all men, Jim Hall had proclaimed that the day would come when he would wreak vengeance on the Judge that sentenced him.	И там же, в зале суда, перед всей публикой Джим Холл заявил, что настанет день, когда он отомстит судье, вынесшему этот приговор.
For once, Jim Hall was right.	На этот раз Джим Холл был невиновен.
He was innocent of the crime for which he was sentenced.	Его осудили неправильно.
It was a case, in the parlance of thieves and police, of "rail-roading."	В воровском мире и среди полицейских это называлось "закатать в тюрьму".
Jim Hall was being "rail-roaded" to prison for a crime he had not committed.	Джима Холла "закатали" за преступление, которого он не совершал.
Because of the two prior convictions against him, Judge Scott imposed upon him a sentence of fifty years.	Приняв во внимание две прежние судимости Джима Холла, судья Скотт дал ему пятьдесят лет тюрьмы.
Judge Scott did not know all things, and he did not know that he was party to a police conspiracy, that the evidence was hatched and perjured, that Jim Hall was guiltless of the crime charged.	Судья Скотт не знал многих обстоятельств дела, не подозревал он и того, что стал невольным соучастником сговора полицейских, что показания были подстроены и извращены, что Джим Холл не был причастен к преступлению.
And Jim Hall, on the other hand, did not know that Judge Scott was merely ignorant.	А Джим Холл со своей стороны не знал, что судья Скотт действовал по неведению.
Jim Hall believed that the judge knew all about it and was hand in glove with the police in the perpetration of the monstrous injustice.	Джим Холл был уверен, что судья Скотт прекрасно обо всем осведомлен и, вынося этот чудовищный по своей несправедливости приговор, действует рука об руку с полицией.
So it was, when the doom of fifty years of living death was uttered by Judge Scott, that Jim Hall, hating all things in the society that misused him, rose up and raged in the court-room until dragged down by half a dozen of his blue-coated enemies.	И поэтому, когда судья Скотт огласил приговор, осуждающий Джима Холла на пятьдесят лет жизни, мало чем отличающейся от смерти, Джим Холл, ненавидевший мир, который так круто обошелся с ним, вскочил со своего места и бесновался от ярости до тех пор, пока его враги, одетые в синие мундиры, не повалили его на пол.
To him, Judge Scott was the keystone in the arch of injustice, and upon Judge Scott he emptied the vials of his wrath and hurled the threats of his revenge yet to come.	Он считал судью Скотта краеугольным камнем обрушившейся на него твердыни несправедливости и грозил ему местью.
Then Jim Hall went to his living death . . . and escaped.	А потом Джима Холла заживо погребли в тюремной камере... и он убежал оттуда.
Of all this White Fang knew nothing.	Обо всем этом Белый Клык ничего не знал.
But between him and Alice, the master's wife, there existed a secret.	Но между ним и женой хозяина, Элис, существовала тайна.

Each night, after Sierra Vista had gone to bed, she rose and let in White Fang to sleep in the big hall.	Каждую ночь, после того как вся Сиерра-Виста отходила ко сну, Элис вставала с постели и впускала Белого Клыка на всю ночь в холл.
Now White Fang was not a house-dog, nor was he permitted to sleep in the house; so each morning, early, she slipped down and let him out before the family was awake.	А так как Белый Клык не был комнатной собакой и ему не полагалось спать в доме, то рано утром, до того как все встанут, Элис тихонько сходила вниз и выпускала его во двор.
On one such night, while all the house slept, White Fang awoke and lay very quietly.	В одну такую ночь, когда весь дом покоился во сне, Белый Клык проснулся, но продолжал лежать тихо.
And very quietly he smelled the air and read the message it bore of a strange god's presence.	И так же тихо он повел носом и сразу поймал несшуюся к нему по воздуху весть о присутствии в доме незнакомого бога.
And to his ears came sounds of the strange god's movements.	До его слуха доносились звуки шагов.
White Fang burst into no furious outcry.	Белый Клык не залаял.
It was not his way.	Это было не в его обычае.
The strange god walked softly, but more softly walked White Fang, for he had no clothes to rub against the flesh of his body.	Незнакомый бог ступал очень тихо, но еще тише ступал Белый Клык, потому что на нем не было одежды, которая шуршит, прикасаясь к телу.
He followed silently.	Он двигался бесшумно.
In the Wild he had hunted live meat that was infinitely timid, and he knew the advantage of surprise.	В Северной глуши ему приходилось охотиться за пугливой дичью, и он знал, как важно застать ее врасплох.
The strange god paused at the foot of the great staircase and listened, and White Fang was as dead, so without movement was he as he watched and waited.	Незнакомый бог остановился у лестницы и стал прислушиваться. Белый Клык замер. Он стоял, не шевелясь, и ждал, что будет дальше.
Up that staircase the way led to the love-master and to the love-master's dearest possessions.	Лестница вела в коридор, где были комнаты хозяина и самых дорогих для него существ.
White Fang bristled, but waited.	Белый Клык ощетинился, но продолжал ждать молча.
The strange god's foot lifted. He was beginning the ascent.	Незнакомый бог поставил ногу на нижнюю ступеньку; он стал подниматься вверх по лестнице...
Then it was that White Fang struck.	И в эту минуту Белый Клык кинулся.
He gave no warning, with no snarl anticipated his own action.	Он сделал это без всякого предупреждения, даже не зарычал.
Into the air he lifted his body in the spring that landed him on the strange god's back.	Тело его взвилось в воздух и опустилось прямо на спину незнакомому богу.
White Fang clung with his fore-paws to the man's shoulders, at the same time burying his fangs into the back of the man's neck.	Белый Клык повис у него на плечах и впился зубами ему в шею.

He clung on for a moment, long enough to drag the god over backward.	Он повис на незнакомом боге всей своей тяжестью и в одно мгновение опрокинул его навзничь.
Together they crashed to the floor.	Оба рухнули на пол.
White Fang leaped clear, and, as the man struggled to rise, was in again with the slashing fangs.	Белый Клык отскочил в сторону, но как только человек попытался встать на ноги, он снова кинулся на него и снова запустил зубы ему в шею.
Sierra Vista awoke in alarm.	Обитатели Сиерра-Висты в страхе проснулись.
The noise from downstairs was as that of a score of battling fiends.	По шуму, доносившемуся с лестницы, можно было подумать, что там сражаются полчища дьяволов.
There were revolver shots.	Раздался револьверный выстрел, за ним второй, третий.
A man's voice screamed once in horror and anguish.	Кто-то пронзительно вскрикнул от ужаса и боли.
There was a great snarling and growling, and over all arose a smashing and crashing of furniture and glass.	Потом послышалось громкое рычание. И все эти звуки сопровождал звон стекла и грохот опрокидываемой мебели.
But almost as quickly as it had arisen, the commotion died away.	Но шум замер так же внезапно, как и возник.
The struggle had not lasted more than three minutes.	Все это длилось не больше трех минут.
The frightened household clustered at the top of the stairway.	Перепуганные обитатели дома столпились на верхней площадке лестницы.
From below, as from out an abyss of blackness, came up a gurgling sound, as of air bubbling through water.	Снизу, из темноты, доносились булькающие звуки, будто воздух выходил пузырьками на поверхность воды.
Sometimes this gurgle became sibilant, almost a whistle.	По временам бульканье переходило в шипение, чуть ли не в свист.
But this, too, quickly died down and ceased. Then naught came up out of the blackness save a heavy panting of some creature struggling sorely for air.	Но и эти звуки быстро замерли, и во мраке слышалось только тяжелое дыхание, словно кто-то мучительно ловил ртом воздух.
Weedon Scott pressed a button, and the staircase and downstairs hall were flooded with light.	Уидон Скотт повернул выключатель, и потоки света залили лестницу и холл.
Then he and Judge Scott, revolvers in hand, cautiously descended.	Потом он и судья Скотт осторожно спустились вниз, держа наготове револьверы.
There was no need for this caution. White Fang had done his work.	Впрочем, осторожность их оказалась излишней: Белый Клык уже сделал свое дело.
In the midst of the wreckage of overthrown and smashed furniture, partly on his side, his face hidden by an arm, lay a man.	Посреди опрокинутой и переломанной мебели лежал на боку человек, лицо его было прикрыто рукой.
Weedon Scott bent over, removed the arm and turned the man's face upward.	Уидон Скотт нагнулся, убрал руку и повернул человека лицом вверх.
A gaping throat explained the manner of his death.	Зияющая на горле рана не оставляла никаких сомнений относительно причины его смерти.

"Jim Hall," said Judge Scott, and father and son looked significantly at each other.	-- Джим Холл! -- сказал судья Скотт. Отец и сын многозначительно переглянулись, затем перевели взгляд на Белого Клыка.
Then they turned to White Fang.	Он тоже лежал на боку.
He, too, was lying on his side. His eyes were closed, but the lids slightly lifted in an effort to look at them as they bent over him, and the tail was perceptibly agitated in a vain effort to wag.	Глаза у него были закрыты, но, когда люди наклонились над ним, он приподнял веки, силясь взглянуть вверх, и чуть шевельнул хвостом.
Weedon Scott patted him, and his throat rumbled an acknowledging growl.	Уидон Скотт погладил его, и в ответ на эту ласку он тихонько зарычал.
But it was a weak growl at best, and it quickly ceased.	Но рычание прозвучало чуть слышно и сейчас же оборвалось.
His eyelids drooped and went shut, and his whole body seemed to relax and flatten out upon the floor.	Веки у Белого Клыка дрогнули и закрылись, все тело как-то сразу обмякло, и он вытянулся на полу.
"He's all in, poor devil," muttered the master.	-- Кончено твое дело, бедняга, -- пробормотал хозяин.
"We'll see about that," asserted the Judge, as he started for the telephone.	-- Ну, это мы еще посмотрим, -- заявил судья и пошел к телефону.
"Frankly, he has one chance in a thousand," announced the surgeon, after he had worked an hour and a half on White Fang.	-- Откровенно говоря, у него один шанс на тысячу, -- сказал хирург, полтора часа провозившись около Белого Клыка.
Dawn was breaking through the windows and dimming the electric lights.	Первые солнечные лучи, глянувшие в окна, побороли электрический свет.
With the exception of the children, the whole family was gathered about the surgeon to hear his verdict.	Вся семья, кроме детей, собралась около хирурга, чтобы послушать, что он скажет о Белом Клыке.
"One broken hind-leg," he went on. "Three broken ribs, one at least of which has pierced the lungs.	-- Перелом задней ноги, -- продолжал тот. -- Три сломанных ребра и по крайней мере одно из них прошло в легкое.
He has lost nearly all the blood in his body.	Большая потеря крови.
There is a large likelihood of internal injuries. He must have been jumped upon.	Возможно, что имеются и другие внутренние повреждения, так как, повидимому, его топтали ногами.
To say nothing of three bullet holes clear through him.	Я уже не говорю о том, что все три пули прошли навылет.
One chance in a thousand is really optimistic.	Да нет, один шанс на тысячу -- это, пожалуй, слишком оптимистично.
He hasn't a chance in ten thousand."	У него нет и одного на десять тысяч.
"But he mustn't lose any chance that might be of help to him," Judge Scott exclaimed. "Never mind expense.	-- Но нельзя терять и этого шанса! -воскликнул судья Скотт. -- Я заплачу любые деньги!
Put him under the X-ray-anything.	Надо сделать просвечивание -- все, что понадобится...

Weedon, telegraph at once to San Francisco for Doctor Nichols.	Уидон, телеграфируй сейчас же в Сан-Франциско доктору Никольсу.
No reflection on you, doctor, you understand; but he must have the advantage of every chance."	Вы не обижайтесь, доктор, мы вам верим, но для этой собаки надо сделать все, что можно.
The surgeon smiled indulgently. "Of course I understand.	-- Ну, разумеется, разумеется!
He deserves all that can be done for him.	Я понимаю, собака этого заслуживает.
He must be nursed as you would nurse a human being, a sick child. And don't forget what I told you about temperature.	За ней надо ухаживать, как за человеком, как за больным ребенком, И следите за температурой.
I'll be back at ten o'clock again."	Я загляну в десять часов.
White Fang received the nursing.	И за Белым Клыком ухаживали действительно как за человеком.
Judge Scott's suggestion of a trained nurse was indignantly clamoured down by the girls, who themselves undertook the task.	Дочери судьи с негодованием отвергли предложение вызвать сиделку и взялись за это дело сами.
And White Fang won out on the one chance in ten thousand denied him by the surgeon.	И Белый Клык вырвал у жизни тот единственный шанс, в котором ему отказал хирург.
The latter was not to be censured for his misjudgment.	Но не следует осуждать хирурга за его ошибку.
All his life he had tended and operated on the soft humans of civilisation, who lived sheltered lives and had descended out of many sheltered generations.	До сих пор ему приходилось лечить и оперировать изнеженных цивилизацией людей, потомков многих изнеженных поколений.
Compared with White Fang, they were frail and flabby, and clutched life without any strength in theirgrip.	По сравнению с Белым Клыком все они казались хрупкими и слабыми и не умели цепляться за жизнь.
White Fang had come straight from the Wild, where the weak perish early and shelter is vouchsafed to none.	Белый Клык был выходцем из Северной глуши, которая никому не позволяет изнежиться и быстро уничтожает слабых.
In neither his father nor his mother was there any weakness, nor in the generations before them.	Ни у его матери, ни у его отца, ни у многих поколений их предков не было и признаков изнеженности.
A constitution of iron and the vitality of the Wild were White Fang's inheritance, and he clung to life, the whole of him and every part of him, in spirit and in flesh, with the tenacity that of old belonged to all creatures.	Северная глушь наградила Белого Клыка железным организмом и живучестью, и он цеплялся за жизнь и духом и телом с тем упорством, которое в былые времена было свойственно каждому живому существу.
Bound down a prisoner, denied even movement by the plaster casts and bandages, White Fang lingered out the weeks.	Прикованный к месту, лишенный возможности даже шевельнуться из-за тугих повязок и гипса. Белый Клык долгие недели боролся со смертью.
He slept long hours and dreamed much, and through his mind passed an unending pageant of Northland visions.	Он подолгу спал, видел множество снов, и в мозгу его нескончаемой вереницей проносились видения Севера.
All the ghosts of the past arose and were with him.	Прошлое ожило и обступило Белого Клыка со всех сторон.

Once again he lived in the lair with Kiche, crept trembling to the knees of Grey Beaver to tender his allegiance, ran for his life before Lip-lip and all the howling bedlam of the puppy-pack.	Он снова жил в логовище с Кичи; дрожа всем телом, подползал к ногам Серого Бобра, выражая ему свою покорность; спасался бегством от Лип-Липа и завывающей своры щенков.
He ran again through the silence, hunting his living food through the months of famine; and again he ran at the head of the team, the gut-whips of Mit-sah and Grey Beaver snapping behind, their voices crying	Белый Клык снова бегал по безмолвному лесу, охотясь за дичью в дни голода; снова видел себя во главе упряжки; слышал, как Мит-Са и Серый Бобр щелкают бичами и кричат:
"Ra!	"Раа!
Raa!" when they came to a narrow passage and the team closed together like a fan to go through.	Раа! ", когда сани въезжают в ущелье и упряжка сжимается, как веер, на узкой дороге.
He lived again all his days with Beauty Smith and the fights he had fought.	День за днем прошла перед ним жизнь у Красавчика Смита и бои, в которых он участвовал.
At such times he whimpered and snarled in his sleep, and they that looked on said that his dreams were bad.	В эти минуты он скулил и рычал, и люди, сидевшие около него, говорили, что Белому Клыку снится дурной сон.
But there was one particular nightmare from which he suffered-the clanking, clanging monsters of electric cars that were to him colossal screaming lynxes.	Но мучительнее всего был один повторяющийся кошмар: Белому Клыку снились трамваи, которые с грохотом и дребезгом мчались на него, точно громадные, пронзительно воющие рыси.
He would lie in a screen of bushes, watching for a squirrel to venture far enough out on the ground from its tree-refuge.	Вот Белый Клык, притаившись, лежит в кустах, поджидая той минуты, когда белка решится наконец спуститься с дерева на землю.
Then, when he sprang out upon it, it would transform itself into an electric car, menacing and terrible, towering over him like a mountain, screaming and clanging and spitting fire at him.	Вот он прыгает на свою добычу... Но белка мгновенно превращается в страшный трамвай, который громоздится над ним, как гора, угрожающе визжит, грохочет и плюет на него огнем.
It was the same when he challenged the hawk down out of the sky.	Так же было и с ястребом.
Down out of the blue it would rush, as it dropped upon him changing itself into the ubiquitous electric car.	Ястреб камнем падал на него с неба и превращался на лету все в тот же трамвай.
Or again, he would be in the pen of Beauty Smith.	Белый Клык видел себя в загородке у Красавчика Смита.
Outside the pen, men would be gathering, and he knew that a fight was on.	Кругом собирается толпа, и он знает, что скоро начнется бой.
He watched the door for his antagonist to enter.	Он смотрит на дверь, поджидая своего противника.
The door would open, and thrust in upon him would come the awful electric car.	Дверь распахивается, и страшный трамвай летит на него.
A thousand times this occurred, and each time the terror it inspired was as vivid and great as ever.	Такой кошмар повторялся день за днем, ночь за ночью, и каждый раз Белый Клык испытывал ужас во сне.

Then came the day when the last bandage and the last plaster cast were taken off.	Наконец в одно прекрасное утро с него сняли последнюю гипсовую повязку, последний бинт.
It was a gala day.	Какое это было торжество!
All Sierra Vista was gathered around.	Вся Сиерра-Виста собралась около Белого Клыка.
The master rubbed his ears, and he crooned his love-growl.	Хозяин почесывал ему за ухом, а он пел свою ворчливо-ласковую песенку.
The master's wife called him the "Blessed Wolf," which name was taken up with acclaim and all the women called him the Blessed Wolf.	"Бесценный Волк" -- назвала его жена хозяина. Это новое прозвище было встречено восторженными криками, и все женщины стали повторять: "Бесценный Волк! Бесценный Волк!"
He tried to rise to his feet, and after several attempts fell down from weakness.	Он попробовал было подняться на ноги, сделал несколько безуспешных попыток и упал.
He had lain so long that his muscles had lost their cunning, and all the strength had gone out of them.	Выздоровление так затянулось, что мускулы его потеряли упругость и силу.
He felt a little shame because of his weakness, as though, forsooth, he were failing the gods in the service he owed them.	Ему было стыдно своей слабости, как будто он провинился в чем-то перед богами.
Because of this he made heroic efforts to arise and at last he stood on his four legs, tottering and swaying back and forth.	И, сделав героическое усилие, он встал на все четыре лапы, пошатываясь из стороны в сторону.
"The Blessed Wolf!" chorused the women.	-- Бесценный Волк! -- хором воскликнули женщины.
Judge Scott surveyed them triumphantly.	Судья Скотт бросил на них торжествующий взгляд.
"Out of your own mouths be it," he said. "Just as I contended right along.	-- Вашими устами глаголет истина! -- сказал он. -- Я твердил об этом все время.
No mere dog could have done what he did.	Ни одна собака не могла бы сделать того, что сделал Белый Клык.
He's a wolf."	Он -- волк.
"A Blessed Wolf," amended the Judge's wife.	-- Бесценный Волк, -- поправила его миссис Скотт.
"Yes, Blessed Wolf," agreed the Judge. "And henceforth that shall be my name for him."	-- Да, Бесценный Волк, -- согласился судья. -- И отныне я только так и буду называть его.
"He'll have to learn to walk again," said the surgeon; "so he might as well start in right now.	-- Ему придется сызнова учиться ходить, -- сказал врач. -- Пусть сейчас и начинает.
It won't hurt him.	Теперь уже можно.
Take him outside."	Выведите его во двор.
And outside he went, like a king, with all Sierra Vista about him and tending on him.	И Белый Клык вышел во двор, а за ним, словно за августейшей особой, почтительно шли все обитатели Сиерра-Висты.
He was very weak, and when he reached the lawn he lay down and rested for a while.	Он был очень слаб и, дойдя до лужайки, лег на траву и несколько минут отдыхал.

Then the procession started on, little spurts of strength coming into White Fang's muscles as he used them and the blood began to surge through them.	Затем процессия двинулась дальше, и мало-помалу с каждым шагом мускулы Белого Клыка наливались силой, кровь быстрее и быстрее бежала по жилам.
The stables were reached, and there in the doorway, lay Collie, a half-dozen pudgy puppies playing about her in the sun.	Дошли до конюшни, и там около ворот лежала Колли, а вокруг нее резвились на солнце шестеро упитанных щенков.
White Fang looked on with a wondering eye.	Белый Клык посмотрел на них с недоумением.
Collie snarled warningly at him, and he was careful to keep his distance.	Колли угрожающе зарычала, и он предпочел держаться от нее подальше.
The master with his toe helped one sprawling puppy toward him.	Хозяин подтолкнул к нему ногой ползавшего по траве щенка.
He bristled suspiciously, but the master warned him that all was well.	Белый Клык ощетинился, но хозяин успокоил его.
Collie, clasped in the arms of one of the women, watched him jealously and with a snarl warned him that all was not well.	Колли, которую сдерживала Бэт, не спускала с Белого Клыка настороженных глаз и рычанием предупреждала, что успокаиваться еще рано.
The puppy sprawled in front of him.	Щенок подполз к Белому Клыку.
He cocked his ears and watched it curiously.	Тот навострил уши и с любопытством оглядел его.
Then their noses touched, and he felt the warm little tongue of the puppy on his jowl.	Потом они коснулись друг друга носами, и Белый Клык почувствовал, как теплый язычок щенка лизнул его в щеку.
White Fang's tongue went out, he knew not why, and he licked the puppy's face.	Сам не зная, почему так получилось, он тоже высунул язык и облизал щенку мордочку.
Hand-clapping and pleased cries from the gods greeted the performance.	Боги встретили это рукоплесканиями и криками восторга.
He was surprised, and looked at them in a puzzled way.	Белый Клык удивился и недоуменно посмотрел на них.
Then his weakness asserted itself, and he lay down, his ears cocked, his head on one side, as he watched the puppy.	Потом его снова охватила слабость; он опустился на землю и, поглядывая на щенка, нагнул голову набок.
The other puppies came sprawling toward him, to Collie's great disgust; and he gravely permitted them to clamber and tumble over him.	Остальные щенки тоже подползли к нему, к великому неудовольствию Колли, и Белый Клык с важным видом позволял им карабкаться себе на спину и скатываться на траву.
At first, amid the applause of the gods, he betrayed a trifle of his old self-consciousness and awkwardness.	Рукоплескания смутили его и заставили почувствовать былую неловкость.
This passed away as the puppies' antics and mauling continued, and he lay with half-shut patient eyes, drowsing in the sun.	Но вскоре это прошло. Щенки продолжали свою возню, а Белый Клык лежал на солнышке и, полузакрыв глаза, медленно погружался в дремоту.