Белый кот

Глава десятая

Люська уже полчаса вертела в руках эту фотографию. Лицо казалось ей ужасно знакомым. Она его знала, этого парня с гривой седых волос и молодым лицом.

Знала очень хорошо…

Только что-то в его облике было не так.

Она поставила фотографию прямо перед собой, налила чай и продолжила тщательный осмотр. Нет, они не были близко знакомы. Но то и дело его физиономия возникала перед ней, хоть и давно это было, ох как давно…

— Когда Женька познакомилась с Панкратовым, — вспомнила она. — Ну да… Именно тогда я его и увидела первый раз. Женька потащила нас в свой дурацкий рок-клуб… На какой-то металлический концерт. Видит Бог, как я сопротивлялась! Для меня ведь что металл, что попеня голимая… Оба продукта перевариваю плохо, с видимым отвращением. Но этот-то тип при чем? Седых там не было.

Не было, согласилась она с самой собой, отпивая чай. И не могло быть… Он был не седым.

«Кудри вьются от лица, люблю Ваню-молодца», — пришло в голову ни с того ни с сего Люське-эстетке, и она даже фыркнула.

А потом прибавилось — и кудри черные как смоль, как ворона крыло…

Ну да.

Она аж подскочила, хлопнув себя по лбу.

— Черт, черт, черт…

Бросилась к телефону и тут же остановилась.

— Получается, что этот парень тусовался где-то рядом с Женькой, — пробормотала она. — Но что это доказывает? Исстыкович-то со своим дружком-клептоманом точно там не бывали… И ничего мое сногсшибательное открытие процессу следствия не приносит. Был человек с длинными черными кудрями — стал седым в дым, в дым… Мало ли таких по белому свету бродит? Я даже имени его не знаю. Только кличка. Беспечный Ездок. Харизматичная была личность, что и говорить… И кажется, у него была девушка. Ну да. Я ее даже помню! Такая стильная, смесь байкерши и хиппи. Как же ее звали-то, Боже мой?

Нет, решила она. Надо все-таки позвонить Ольге. Что-то подсказывало ей, что парень этот мотался вокруг старой квартиры Исстыковича не зря. Не бывает таких совпадений!

«Если удастся все про него узнать, мы хотя бы подвинемся ближе к разгадке», — решила Люська, но звонить не стала.

Быстро оделась и поехала прямо к Ольге в офис.

Пока она ехала, она все вспомнила.

Даже песню, которую он пел тогда, на концерте.

Красив он был так, что даже теперь у Люськи перехватило дыхание.

Высокий, тонкий, весь в черном… Ну как она могла забыть ту историю? И девушку эту — правильно, ее ведь звали Волчицей, и имя было простое такое, но Люське тогда казалось, что даже ее простое имя становится загадочным и каким-то… осиянным. Именно таким. Словно ее внутренний свет переходит на имя.

Таня.

Ее звали Таня.

Люська даже хлопнула себя по коленке кулаком, рассерженная тем, что не вспомнила все это раньше.

И совсем недавно, года два назад, она об этой Тане слышала! Потому что встретила тогдашнюю знакомую, и та, вытаращив глаза, страшным шепотом сказала: «Таньку-Волчицу помнишь? Представляешь, она погибла в аварии! Какие-то придурки-мажоры, пьяные в дым, говорят, не справились с управлением… Но это все фигня, — сказала еще она тогда. — Потому что они это сделали нарочно, понимаешь? Они там с кем-то поспорили…»

Люська даже простонала, вызвав удивление у соседа.

— Вам плохо? — участливо поинтересовался он, седой дядечка. Седой… Как Беспечный.

— Нет, — ответила Люська, стараясь скрыть свое смятение под вежливой улыбкой. — Просто ужасаюсь собственной глупости.

Дядечка подивился ее самокритичности, но молча, ничего не сказав. Объявили нужную Люське остановку, и она быстро рванула к выходу.

Оказавшись на улице, глотнула морозного воздуха и непоследовательно заявила:

— Я гений… Надо же такому случиться! И что теперь с этим делать?

— Как ты?

Женя не сразу ответила на его вопрос. Ей было странно. Как будто она сейчас узнала что-то важное, и еще — ее жизнь и в самом деле теперь станет другой.

Изменилась…

Только теперь все изменилось в лучшую сторону.

— Нормально, — ответила она, отчего-то боясь сказать даже ему правду. — Немного странно звучат слова… Надо привыкнуть, да?

— Надо, — серьезно кивнул он и взял ее ладонь в свою. Бережно притянул к губам и поцеловал. Или — согрел своим дыханием…

Женя улыбнулась.

— Я еще день назад была самым несчастным на свете человеком, — сообщила она. — И вот — все теперь выглядит по-другому… Как будто нет в жизни большего счастья, чем потерять того, кто казался тебе необходимым, как воздух!

Ей показалось, что его лицо помрачнело, и она испугалась.

— Я говорю не о тебе, — торопливо заговорила она. — О своем бывшем муже…

Наверное, ей все-таки показалось, потому что теперь он был совершенно спокоен и улыбался.

— Кстати, ты не рассказывала, что у вас там произошло…

— Слишком тривиально, — нехотя ответила она. — Даже рассказывать не хочется. Стыдно как-то. Дурацкая история, правда!

— И все-таки?

— Он мне изменил, — вздохнула она. — Я думала, что умру. Я даже умирала — четыре дня. А потом справилась. Мне помог мой кот. Понимаешь, человек может позволить себе умереть, если он никому не нужен… А если ты знаешь, что беспомощное животное, целиком зависящее от твоей воли, останется без поддержки… Так что я встала, встряхнулась и взяла себя в руки.

Он молчал.

— Ты считаешь, это ужасно глупо? — спросила она тихо. — Остаться жить из-за какого-то кота?

— Нет, — покачал он головой. — Когда-то я и сам остался жить из-за кота… Хотя тогда мне казалось, что нет выхода лучше, чем сесть за руль, врубить самую последнюю скорость и помчаться по ночному шоссе в смерть… Но тоже не с кем было оставить кота. Он-то не был ни в чем виноват. Я уже стоял одетый и вдруг понял — он же останется один и никто не даст ему еды и не приласкает… То есть он будет умирать тут один, и я буду в этом виноват. И я остался…

Снег падал медленно, и все, что они сейчас говорили друг другу, было, несомненно, важно. Это было… Женя задумалась немного, подыскивая определение — объяснение в любви? Взаимопроникновение? Одна душа прикасалась к другой душе — нежно, одним дыханием, и казалось, что нет ничего важнее…

Когда тело касается тела — это тоже электрический разряд, кто же спорит? Но это все равно тела, величина непостоянная, одежда для души.

А когда душа прикасается к другой душе, да еще принимает ее в себя — может быть, это и зовется любовью?

С Панкратовым ничего подобного не было. С ним вообще так не было. И не могло быть — потому что каждое тело охраняло от проникновения вверенную территорию души с упорством пограничника. Тело было главным. Тело торчало во главе угла, и душа была обязана приноравливаться к пожеланиям и требованиям тела. Даже то, что Жене нравилось гулять вдвоем с Панкратовым и все оборачивались, улыбались — потому что их тела подходили друг другу, были красивыми, молодыми и… самонадеянными. Они просто демонстрировали собственное маленькое счастье.

А оно было, счастье-то?

Сейчас Женя начала в этом сомневаться. Ибо бедный не разумеет, сколь он беден. Несчастный, не вкусивший истинного счастья, наивно полагает себя великим счастливцем, так же точно как бедняк, ослепленный видом своих заветных сундуков с сокровищами, полагает, что он и есть богач.

На самом же деле одно только и есть на белом свете сокровище, от которого зависит все.

Душа.

Сейчас по улице шла не Женя. Не Александр. Нет, это не они шли, держась за руки, как подростки, впервые ощутившие, что с ними происходит нечто важное, может быть, самое важное в жизни, и надо сберечь хотя бы воспоминания об этом, если уж не удастся, сберечь все.

Это шли их души.

Поэтому и снег казался великим чудом, и улица, спускавшаяся мимо домиков-развалюх, казалась сказочной, и мир вокруг улыбался…

И расставаться было бы сейчас самым большим недоразумением, подумала Женя. И добавила про себя — только ведь все равно придется расстаться.

Она вспомнила, что Ольга не знает, где она, куда она пропала.

И Кот тоже не знает.

Вдруг он подумает, что она тоже бросила его, как прежний хозяин?

Или — умерла?

Он остановился, закинул голову, и тихо проговорил:

— «И я острый меч выхватил, что висел у меня на бедре, сел рядом и к пропасти не подпускал ни одну из теней, крови чтоб не напились прежде, чем я у пророков спрошу…»

— Что это?

Женя подошла к нему, положив руку на плечо. И от этого прикосновения вдруг передалась ей его боль. Стала ее. «Как кровь перетекла», — подумала Женя.

— Так. Один стих. «Когда уж принес я обеты и мольбы, когда помолился миру мертвых, то овцу и овна над пропастью этой заклал… Черная кровь потекла, и тогда снизу начали из Эреба души слетаться покойных людей: невесты, юноши, с ними долготерпеливые старцы, нежные девушки — все собрались после недавних печалей и скорбей…»

Он замолчал. «Мне уже, как Петкутину в книге, сейчас привидится тень Тани…»

А Женя задумчиво повторила последние слова вслед за ним, как эхо, и ей показалось, что небо покрылось мглистой пеленой и снег пошел сильнее.

— А дальше?

Он очнулся.

— Что — дальше?

— Дальше, — попросила Женя.

— Зачем трогать тени?

— Чтобы спросить у них, — чего они хотят. Почему они не дают нам быть счастливыми.

Он вздохнул и прочел дальше:

— «Многие те, которых когда-то пронзили меднокованные копья, с окровавленным оружием были, с которым некогда пали в борьбе, возле пропасти этой со всех сторон собрались с воплями, криком, а я побледнел, и объял меня страх… И я острый меч выхватил, что висел у меня на бедре, сел рядом и к пропасти не подпускал ни одну из теней, крови чтоб не напились прежде, чем я у пророков спрошу…»

И она вдруг испугалась и, подобно Павичевой Калине, вскрикнула:

— Не вызывай мертвых! Не вызывай — они могут прийти…

«Они не уходили», — хотел ответить он, но сдержался.

Зачем ее пугать?

Только прижал ее к себе — так сильно, как только мог. Чтобы никто не мог отнять ее у него…

«Моя последняя надежда на спасение, — пришло ему в голову. — Моя последняя надежда, что я суме выжить и остаться собой».

От того, что шел снег и небо было свинцовым, Игорю показалось, что прошел целый день. Скоро начнутся сумерки…

Он вышел на улицу и остановился, чтобы закурить сигарету. Ему было необходимо привести в порядок мысли. Чувства. Эмоции.

«Какая она странная, эта Ирина, — думал он. — С одной стороны, кажется, что она сильная, уверенная в себе. И вообще — акула. А с другой — запутавшийся ребенок. Наворотил дел, напроказил — и теперь не знает, что ему делать. Забрел в темный лес, а выбраться как — не знает».

Он пока не мог даже решить для себя вопрос о ее причастности. Когда они начали говорить о Костике, например… Сначала был всплеск эмоций, искренние, безудержные слезы. «Это мой муж, — прошептала она и тут же прибавила: — Бывший…» А потом она успокоилась, и снова стала жесткой и насмешливой. Как будто уже забыла про свалившееся на нее горе.

Непонятная особа, что и говорить!

Но хороша, необыкновенно хороша! Таких красоток раньше Игорь видел только на картинках в глянцевых журналах. «В конце концов, быть такой красивой тоже надо уметь…»

Сигарета намокла, и он выкинул ее. Свое назначение она не выполнила — мысли так и остались сумбурными, и еще — он дико замерз…

Когда она вообще закончится, эта чертова зима?

Поежился, спрятал нос в воротник куртки. И тут же присвистнул…

Прямо к подъезду дома, где жила эта «небесная красавица», подъехала машина. Из машины вылез Катков. Собственной персоной.

«Однако я успел», — подумал Игорь и усмехнулся, довольный собой. Успел… Вряд ли ему что-нибудь удалось бы вытянуть из Ирины после визита Катка.

— Где она?

Ольга недоуменно посмотрела на Люську. Та из берегов выходила, как река во время наводнения. Глаза горели, щеки покрылись красными пятнами, и Люська была явно возбуждена сверх всякой меры.

Конечно, Ольга без особенного труда догадалась, что речь идет именно о Женьке. Но она только пожала плечами и поинтересовалась, кого Люська имеет в виду.

— Здрассьте, — развела та руками. — Кого же я должна иметь в виду, как не нашу Жеку? Куда ее занесло-то, радость нашу? Овцу заблудшую…

— Придет, я ей передам, что ты обзывала ее овцой, — меланхолично заметила Ольга. — И с удовольствием понаблюдаю за ее реакцией.

— Конечно, овца, — продолжала развивать свою мысль Люська, усаживаясь в кресло. — Еще какая… Я за нее волнуюсь, между прочим. А если за ней охотится маньяк?

— Ну да, — кивнула Ольга. — Охотится. Именно за ней. Просто путает ее периодически то с Исстыковичем, то с Костиком… Конечно, они так похожи с Женькой! Кто угодно перепутает… Про то, что Женьку ты считаешь похожей на Исстыковича, я ей тоже непременно передам.

Люська хотела возмутиться, но подумала вовремя — себе выйдет дороже… Вдруг ей кофе не дадут? А она замерзла. Ей ужасно хочется горяченького…

По радио кричали про городские цветы.

— Оль, что ты слушаешь? Тебя ностальгия мучает?

— Что дают по радио, то и слушаю, — отозвалась Ольга. — Где этот Игорь мотается? Давно пора ему вернуться!

Люська только теперь заметила, что Ольга очень напряжена.

— Что-нибудь случилось?

— Да нет, — отмахнулась Ольга. — Просто я отправила Игоря к одной дамочке. А его до сих пор нет.

— Дамочка у нас кто? Убивца?

— Да вряд ли, с какой стати ей-то? Просто она, эта дамочка, странным образом связана с нашими двумя фигурантами… И с Исстыковичем, и с Панкратовым.

— Как это? — нервно сглотнула Люська. Получалось, что у нее сведения менее интересные, чем те, которые удалось добыть Ольге… Она даже немного расстроилась: так гордилась собственной памятью — и на тебе!

— Панкратов-то тут при чем?

Ольга ничего не ответила. Достала из пачки «винстонку» и закурила.

— Оль, при чем тут Панкратов? — поинтересовалась Люська, удивляясь собственному терпению. — Если эта твоя дамочка с обоими знакома, это может просто быть совпадением! И ничего не значит!

— Может быть, совпадение, — согласилась Ольга. — А может быть, и нет…

— Надо поговорить с Панкратовым.

— Я уже с ним говорила…

Она потушила сигарету. Встала, подошла к окну. «Господи, — подумала она, — когда же этот снег кончится? Скоро нас завалит, как в сказке «Обыкновенное чудо». Или это затем и придумано? Чтобы мы не могли выйти на улицу? Но мы-то не в сказке… И Женька, кажется, на самом деле в опасности».

Панкратову она не верила. Может быть, она была и не права. Ольга никогда не отличалась несокрушимой уверенностью в собственной правоте и проверяла все раз по сто. Мало ли как ты относишься к человеку? Нравится он тебе или не нравится — это твое личное дело. Если кто-то живет не так, как тебе хочется, — это не повод считать его негодяем. Злодеем — тем более…

Но он ведь мог, мог, мог! И врать Панкратов умеет, и играть тоже. Может быть, они его шантажировали?

Или — как это ни обидно Женьке — он был действительно влюблен в эту Ирину, а те двое знали что-то о Иринином прошлом, угрожали ей…

Нет, нет, нет!

Она снова села в кресло, прикрыла глаза рукой.

Чтобы не видеть этот медленно падающий снег. Чтобы не видеть Люську с ее немым вопросом в глазах.

— Зачем тебе Женька-то нужна?

— Помнишь фотографию? — обрадовалась Люська. — Того Кента с седыми волосами? Его видели рядом с тем домом… Игорь его сфотографировал, а потом рассказал этой маленькой сыщице, что тот парень там кота искал… Помнишь?

— Нет, — покачала головой Ольга.

— Где фотки?

Она разрыла ящик стола и нашла стопку фотографий. Села, начала их перебирать.

— Вот, — достала она искомую фотографию. — Вот он, красавец… — Она положила фотографию прямо перед Ольгой.

— Ну и что? Человек искал своего кота… Ты что, теперь всех случайных прохожих подозреваешь?

— Так надо подозревать, если хочешь докопаться до истины… Так вот, я вспомнила, где я видела его физиономию! И еще — я вспомнила, что произошло с этим парнем! То есть не с ним, а с его женой…

— Она изменила ему с Исстыковичем, — засмеялась Ольга.

— Нет, — нетерпеливо мотнула головой Люська. — Ни фига подобного… Она попала в автомобильную аварию!

— Я сочувствую этому парню, — вздохнула Ольга. — Только не понимаю, почему ты привязала эту историю к нашей? Какие у тебя основания?

— У меня просто хорошая память. Я встретила Тришкину как раз через неделю после той аварии. И она мне как раз и рассказала, что у Беспечного жена попала в аварию вместе с дочерью… И еще — что она была беременна… И случилось это как раз за неделю до нашей встречи, понимаешь? А я все записываю. Знаешь ведь, как я люблю дневник писать!

— И что?

— Ничего, оказывается, писать дневник — полезное занятие, хотя вы надо мной с Женькой всегда смеялись… Я посмотрела в своем дневнике, когда мы с Тришкиной повстречались, отсчитала ровно недельку и узнала, что Татьяна погибла…

Она сделала многозначительную паузу. Ольга даже устала наблюдать за ее «размышлительным» лицом.

— Пятого числа, — трагически и немного зловеще прошептала Люська. — Жена Беспечного погибла в аварии пятого января!

«Разве можно так жить?»

Это был вопрос Костика. Разве можно так жить?

В последний раз он уже напоминал животное… Разум уходил от него, оставляя только этот бессмысленный смех и попытку спрятаться от самого себя, от выдуманных врагов, от…

От нее, да. Он хотел спрятаться от нее. В этих лохмотьях, пахнущий так же, как пахнут все бомжи…

Она его спасла.

Она спасла его, иначе…

«Я не могу больше, — говорил он, — я больше не хочу… Почему у меня такое чувство, что я уже умер? Давно… Тогда еще…»

«Когда ты встретился со Стыком?» — спросила она.

«Нет. Еще до Стыка…»

Жалкий, съежившийся, такой непонятный в этой своей одежде…

«Теперь я все время убегаю», — грустно прошептал он, а она все смотрела на его длинные ресницы, и ей хотелось плакать — от жалости, обиды и… ненависти. К Костику. К Стыку. К окружающему миру. К самой себе…

«Я не живу теперь. Убегаю…»

«Везде грязно, — вздохнула она. — Сними эти грязные тряпки… От них смердит».

«Если бы я мог снять с себя эту грязную одежду, — грустно усмехнулся он. — Но это не от них пахнет… Это моя душа разлагается…»

Он еще что-то говорил. Тихо, но еще был вменяем… А потом речь снова стала бессвязной, и Ирина поняла — его уже нет.

Его убили. Они со Стыком… Вдвоем.

Осталось немного… Облегчить его страдания.

Она стояла, наблюдая, как за окном медленно падает снег. И слезы текли по ее щекам, подражая снегу…

Почему-то она думала о котенке.

Маленьком, дрожащем от холода, тщедушном тельце, с несчастными глазами, наполненными страхом, — котенке…

Нет, сейчас она плакала не над Исстыковичем. Не над Костиком, которого уже давно оплакала. Даже не над собой…

«Ты уже большая девочка, — сказала она сердитым, не своим голосом. — Это глупо — оплакивать животное…»

Голос был материнский.

И Ирина сжалась в комок. Теперь она на самом деле была маленькой и нервно перебирала пальцами краешек пледа, боясь поднять глаза. Больше всего на свете она сейчас боялась увидеть материнский взгляд. Потому что он был неумолимым. Он проникал в Ирину, подчинял ее себе, заставлял делать то, что мать считала нужным.

«Ты должна, Ира. Ты должна…»

— Я не могу, мама, — прошептала Ирина. — Я боюсь… И котенок…

Она снова вспомнила про котенка и зарыдала, опустившись на пол, не замечая, что там, на полу, жестко и холодно.

Котенку тоже было жестко и холодно.

И это случилось по ее вине…

Если бы она тогда не притащила этого котенка домой!

«Не делай добра, не получится зла…»

Она повторяла эту фразу, раскачиваясь. Это была ее мантра…

Молитва, унаследованная от матери…

Она снова услышала ее голос — совсем близко, и голос повторял эту же фразу.

Каждое повторение было ударом по щеке.

«Не делай добра… Не делай добра… Не делай добра…»

При чем тут Стык? При чем тут Костик?

Ах да… Стык сказал — ей надо показаться хорошему психиатру… Стык знал про нее слишком много. Потому что она здесь жила. Он слышал, как она кричит по ночам…

И Костик знал… Ах, Костик, Костик… Что ты мог понять?

Маленький, глупый клептоман, воображавший себя женщиной…

— Они оба были хуже моего котенка, мама. Если можно было убить котенка, то почему нельзя убить двух мерзавцев? Панкратов не женится на мне, если узнает, что я больна. Впрочем, если бы Панкратов узнал, что тот спор затеяла я, он тоже на мне бы не женился…

«Ты не сможешь выйти замуж. Все порядочные девушки должны выйти замуж, Ирина! И муж должен быть приличным человеком, Ира. Только мидл-класс! Я не могу краснеть за тебя всю жизнь…»

Теперь она уже не плакала. Она выла по-волчьи… Мать расхаживала по ее сознанию, как по собственной спальне. Она уже не была призраком. Она гремела кастрюлями — рассерженно, потому что больше всего на свете она не любила готовить. Она даже изобрела теорию о правильном питании. Легче всего готовились каши. И Ирина все детство и юность давилась кашами. Иногда она не выдерживала и чистила картошку. Тогда они ели вареную картошку.

Она вспомнила про картошку и завыла еще сильнее. Потому что она ее не почистила… Значит, сейчас мать будет вталкивать в нее проклятую овсянку…

Возражать бессмысленно.

Мать никогда ее не била. Просто сжимала губы и смотрела так, что лучше бы она ее избила.

Котенок…

Ирина не поняла, откуда он взялся в ее руках. Он лизал ее руки и смешно урчал. Как живой…

Если мать живая и ходит по кухне, почему бы и котенку не стать снова живым?

— Мы с тобой уйдем отсюда вместе, — прошептала Ирина, прижимая к себе маленькое тельце. — Потому что иначе нам придется снова расстаться… Мы вместе…

Она встала, прошла в ванную. Пустила воду.

Мать не обратила никакого внимания. Котенок вопросительно посмотрел на нее, задрав мордочку.

— Все будет хорошо. Просто я выхожу замуж, чтобы мама не сердилась, — объяснила ему Ирина.

На секунду она задумалась.

Она должна попрощаться.

Написать маме правду.

— Сейчас, — сказала она, вернулась в комнату, нашла листок бумаги и написала что-то на нем. Писать было неудобно — рука была занята, а листок отползал. Но она не хотела выпускать котенка из рук.

Он может убежать на кухню, а там — мать…

Нет, они уйдут вместе.

Стараясь не шуметь, она вернулась. Вода шумела. И ей показалось, что она слышит в шуме воды мужской голос: «И я острый меч выхватил, что висел у меня на бедре, сел рядом и к пропасти не подпускал ни одну из теней, крови чтоб не напились прежде, чем я у пророков спрошу…»

Где-то звонили колокола.

«Странно, — подумала Ирина. — Как странно, что они звонят… Здесь нет ни одной церкви».

И, забираясь в ванну, закрыла глаза, прошептав едва слышно:

— Вот и все, мама… Я вышла замуж, как ты велела…

Они так долго уже были вместе, и время текло незаметно — Женя и не заметила, как на землю опустились сумерки. Да и как их заметишь при сером небе, когда вокруг темно?

И знакомы они были давно, так ей теперь казалось, и расставаться не хотелось.

Они дошли почти до набережной, и теперь перед ними простиралась река, покрытая сероватым льдом. Дальше надо было идти по воде. Пусть замерзшей, и все-таки…

— «…гулять по воде со Мной», — вспомнила Женя и улыбнулась. Сейчас, отсюда, все казалось ей не таким таинственным, смутным, манящим.

Сумерки пытались добавить чуточку таинственности в картину мира, но из машины, стоящей неподалеку, неслась попсовая песня, женщина пробежала мимо них, сосредоточенная, с трудом тащившая огромный пакет с продуктами, и на пакете было написано «Яблочко».

Все так реально, просто…

Даже немного обидно.

Тетка с пакетом пронесла себя к машине, стоящей неподалеку. Женя разглядела в машине водителя — поняла, что это, вероятно, теткин муж… Попсовая песня доносилась оттуда, незамысловатая, как и жизнь семейной пары.

«Я тоже была такая, — подумала Женя. — Еще недавно я была вот такой же. Господи, как хорошо, что теперь все будет иначе! Сделай так, чтобы все было по-другому, ведь не зря же я прошла через испытания! Если Ты посылаешь испытания человеку — разве не для того, чтобы он изменился сам, научился чувствовать, любить, верить, прощать и надеяться — и жить по-другому? Не как раки в своих укрытиях, не любуясь бесконечно только собственным отражением — а миром вокруг тебя?»

Она с удивлением обнаружила, что не думает — молится.

Машина отъехала. Тетка сидела на переднем сиденье, полная собственного величия и значимости убогого своего мирка.

— Женя, — дотронулся до ее руки Александр, — ты где сейчас?

— Сама не знаю, — рассмеялась Женя. — Немножечко — в своей прежней жизни. Немножечко делаю шаги в сторону ветра…

— А я? Где у тебя я?

— Там, где ветер, — прошептала она, глядя ему в глаза. — И я иду именно к тебе…

Она испугалась, что слова, вырвавшиеся помимо воли, чересчур откровенны. Кто ей сказал, что он хочет, чтобы она шла в его сторону? «Глупая, самонадеянная гусыня, — досадливо подумала Женя. — Сейчас все кончится… Ты просто вернешься к своему Коту. И будете с ним вечерами обсуждать, какие глупости натворили…»

И тут же махнула рукой на эти трусливые мысли. В конце концов, как поет Кинчев, «жизнь без любви, или жизнь — за любовь…».

Женя не хотела уже возвращаться. Она испытала любовь на вкус.

Любовь оказалась чистой, как родниковая вода. Раньше Женя ошибалась, принимая за любовь страсть.

И пусть он сейчас развернется и уйдет — ее любовь останется с ней. Этого у нее никто никогда не отнимет.

Ольга уже целых пятнадцать минут болтала ложкой в крошечной кофейной чашке. Люська следила за ее движениями как завороженная. Ей сначала казалось, что это скоро кончится — Ольга успокоится, выпьет свой дурацкий кофе и разродится фразой. Не обязательно умной — она вполне может обойтись и глупой. Лишь бы Ольга перестала так мрачно молчать, погруженная в свои пугающие Люську размышления.

Но пятнадцать минут уже истекали. А Ольгино лицо становилось все загадочнее и мрачнее. «А если нашей Жеке и в самом деле угрожает страшная опасность? — подумала Люська. — Где она вообще болтается?»

И куда она унеслась, если еще утром напоминала испуганную нимфу? Глаза таращила, трепетала от стука в дверь.

Ольга продолжала молчать. Люська не решалась ее побеспокоить — а вдруг как раз сейчас в Ольгину голову пришла ценная мысль?

Чтобы не думать о Женькиной участи, она обратила свой взор на кота. Кот, почувствовав внимание к себе, приоткрыл один глаз, снова зажмурился и зевнул. После чего снова погрузился в сон.

«Вот ты какой, — укоризненно вздохнула Люська. — Плевать тебе, что сейчас с твоей хозяйкой творится… А еще говорят, что животные — какие-то там экстрасенсы… Чувствуют, если на хозяев надвигается беда. А ты, Кот, ничего не чувствуешь…»

Кот снова открыл один глаз и внимательно посмотрел на Люську. Ей даже на секунду показалось, что он усмехнулся. «Да ничего с ней не происходит, — говорил его взгляд. — Оставь меня в покое. Дай поспать. Поменьше бы вы думали, больше было бы счастья на земле».

— Может, это просто дурацкое совпадение, — наконец «разродилась» Ольга. — Он на самом деле там искал кота… Знаешь, я помню этого парня. И его жену тоже… Мне они оба нравились. А Исстыкович этот и Костик… Конечно, надо выяснить, не были ли они замешаны в каком-нибудь ДТП? Но если окажется, что это именно они сбили его жену, получается, что в тот день он там не случайно нарисовался! И тогда что?

— Что? — полушепотом поинтересовалась Люська, боясь спугнуть важную мысль.

— Тогда его обвинят в убийстве. В двух убийствах… И мы, Люська, с нашей долбаной прозорливостью окажемся виновницами этого! Хороший человек по нашей милости сядет в тюрьму лет на двадцать!

— Но он же убийца, — осмелилась предположить Люська. — Разве хороший человек может быть убийцей?!

Она, впрочем, тут же пожалела о сказанном — Ольга смотрела на нее таким взглядом, что у Люськи не осталось никаких сомнений, что она только что сморозила кошмарную глупость.

— Ладно, — вздохнула она. — Где все-таки наша Джейн мотается?

— Придет, куда она денется, — отмахнулась Ольга, куда более в данный момент увлеченная рассуждениями о Беспечном.

«В конце концов, я не обязана этим заниматься, — решила она наконец. — Мне родная милиция денег не платит… Я, наоборот, могу уничтожить все улики. И вообще сфабрикую ему алиби, если эта маленькая «умница» докопается до истины… Точно! Сфабрикую ему алиби, и никто ничего не докажет! Потому что кто ж не знает — «у сильного всегда бессильный виноват!»».

Как раз в тот момент, когда она уже все для себя решила и обрадовалась своему решению найти Беспечного и предложить свои услуги, в дверь позвонили.

— Женька! — воскликнула Люська и бросилась открывать дверь.

По дороге она чуть не упала, выругалась и снова побежала к двери, радостно лепеча:

— Женечка вернулась, живая, здоровая, невредимая…

Это и в самом деле была она. И Ольга удивилась, потому что вроде бы уходила одна Женька, а пришла совсем другая. Уходила раздавленная жизненными обстоятельствами женщина с поникшей головой, а пришла — сияющая, загадочная и… красивая. Даже нет — прекрасная!

— Привет, — сказала эта новая Женька, глядя на, них немного озадаченно. — Что это вы так на меня смотрите?

Ольга набрала побольше воздуха, боясь, что глупый вопрос вырвется, подчиняясь только одному стремлению — выговорить эти слова: «Ты, Женька, это вообще-то ты? Или кто-то другой?»

— Как мы смотрим? — удивилась Люська.

— Да так… Точно видите перед собой призрак…

— Ну да, сейчас будем втыкать припасенный осиновый кол. Как у Алексея Константиновича Толстого… Уж больно ты неприлично похорошела…

Женя подошла к зеркалу и долго себя разглядывала. Никаких кардинальных изменений в ее внешности, на ее взгляд, не произошло.

— Не надо никакого кола, — попросила она. — Как была красавица божественная, так и осталась. Ничего не поменялось, хоть и жаль… Это вы просто успели по мне соскучиться, вот вам и мерещится незнамо что…

Она подошла к коту, присела на корточки. Кот приоткрыл глаз, потом узнал и поднялся.

Он довольно мяукнул, потерся огромной башкой о ее руку и сел, уставившись вопросительно своими желтыми глазами.

— Я соскучилась по тебе, Кот…

— Она еще будет говорить, что ничего не изменилось, — вздохнула Люсинда. — Ушла раздавленная, как скорлупка от пасхального яйца. А вернулась — сияющая… Что произошло с тобой, радость наша?

— Ничего особенного, — сказала Женя.

Она взяла кота на руки и села в кресло.

Кот вдруг напрягся и начал обнюхивать Женин свитер — все больше и больше проявляя беспокойство. Он встревоженно посмотрел на Женю, глухо муркнул и снова принялся обнюхивать свитер. Потом он попытался зарыться в него головой.

— И Кот крышей поехал, — грустно сказала Ольга.

— Что это с ним?

Кот уже не справлялся с нахлынувшими на него эмоциями.

— Женькин свитер полюбил внезапно, — усмехнулась Люська. — Женька, наверное, обрызгалась духами с валерьянкой… Или выжрала ее целый пузырек. Часть попала на свитер…

— Я не пила никакую валерьянку. И духи я не люблю, ты же знаешь…

Кот прижался к свитеру мордой и жалобно мяукнул. «Почти как человек, — подумала Женя. — Почти простонал… Что за чертовщина-то, скажите, с моим Котом?»

Она попыталась отстранить его от себя, но Кот с яростной энергией сопротивлялся ей. Он еще больше прижался к свитеру и укоризненно посмотрел на нее.

— Я кофе вообще-то хочу, — жалобно прошептала Женя.

— Животных когда заводила, о чем думала? — сурово ответила Люська. — С ними, мать, как с детьми… Навоняла валерьянкой — терпи теперь без кофе.

— Да не пила я эту твою валерьянку! Я вообще не могу понять, что с ним происходит! Кот, ты с ума, что ли, сошел?

Она подняла его морду, заглянула в глаза и остолбенела.

Они были полны боли, его глаза… Как будто он нашел призрак своей прошлой жизни и знает прекрасно, что это лишь фантом, но все равно — хотя бы так, хотя бы и фантом… Но надышаться…

Ольга смотрела как завороженная. Ей казалось, что она вот-вот начнет понимать происходящее, стоит только еще чуть поднапрячься, и — не умом, нет… Умом тут не поймешь ничего, тут надо попробовать проникнуть в происходящее на духовном уровне. На уровне чувств. Сердца…

— После твоих глаз, Кот, трудно поверить, что животных Бог не наделил душой, — прошептала Женя.

Ей показалось, что она тоже сейчас задохнется от боли, как и Кот, словно ей передалось его настроение.

— Оставь его в покое, — попросила Ольга. — В конце концов, я принесу тебе твой паршивый кофе. Пусть лежит, как ему хочется…

— Паршивый не надо, — вздохнула Женя, подчиняясь желаниям Кота. — Принеси хороший… А потом расскажете мне наконец, почему у вас вид такой ошпаренный…

Они переглянулись, пытаясь вспомнить, в чем причина их «ошпаренного» вида.

Первой вспомнила Люська.

— А, да, — сказала она. — Мы, кажется, вычислили убийцу… И теперь находимся перед непростой дилеммой. Поскольку эти два придурка нам не симпатичны. А убийца — наоборот. То есть мы думаем теперь, сдавать ли его властям, как честные граждане, или, напротив, спрятать в собственном подвале?

На него было страшно смотреть. Лиза пыталась изо всех сил сохранять спокойствие. «В конце концов, он же тебе никто… С какой стати ты должна вообще ему сопереживать так, словно он тебе… все?»

— Почему она это сделала?

Он так тихо это сказал, что она не сразу расслышала. Но хотя бы сказал. Вышел из ступора. До этого он стоял и смотрел на тело, точно не веря. Не веря, что это и есть Ирина. Живая еще недавно… Теперь кажется, что она никогда и не была живой.

— Почему?

Если бы Лиза знала, как сказать ему правду…

Бессмысленная записка на столе. Лизе даже сначала показалось, что ее писал ребенок. Может, потому, что она обращалась перед смертью к матери? «Мама, я их убила. Потому что если можно убить котенка, почему нельзя — их?»

И женщина в ванне с розовой водой, розовой — от крови, уже ушедшая, с улыбкой на губах…

Ах, если б Каток догадался взломать эту чертову дверь раньше! Все было бы исправлено.

Почему она это сделала?

Она поспешно отвернулась, стесняясь собственной «щенячьей» жалости. «Возьми себя в руки, Разумова! Ты, в конце концов, тут не для этого находишься!»

— Вы…

Она начала фразу и запнулась снова. В конце концов, что ей этот Панкратов? Он ведь был любовником этой девушки. Лю-бов-ни-ком… Еще у него была жена. И какого черта она, Лиза Разумова, впадает в чувствительность, будто она вообще тургеневская барышня?

Она откашлялась и начала снова — на сей раз получилось сносно, даже строго:

— Вы можете объяснить эту записку?

Он прищурился, читая текст, и поднял на нее глаза.

— Нет, — растерянно развел он руками. — Ее мать давно умерла… Она была… как бы вам сказать?.. Достаточно жесткой. Циничной. Я не могу понять, что за котенок тут упоминается… Послушайте, я, право, не знаю… Может быть, вам попробовать найти более близких ей людей?

— Видите ли, господин Панкратов, — вздохнула Лиза, — боюсь, что вы были ей самым близким человеком…

Ей показалось, что он испугался.

Он округлил глаза, и губы его беззвучно шевелились. Ей даже почудилось, что он делает какие-то движения рукой — точно отмахивается, подумала она, глядя на его руку как зачарованная. Он не хочет быть ее близким человеком. Он не хочет… Чего он боится? Ответственности?

— Я… право, я ничего не знаю.

— Послушайте, я понимаю, вы теперь взволнованны… Но может быть, вы немного успокоитесь и вспомните…

— Боже мой, девушка! Я не могу ничего вспомнить, потому что я ничего, поймите вы, я не знаю ничего! Она редко говорила о матери. Только то, что она была… не совсем здоровым человеком. Понимаете? Кажется, она умерла в психиатрической лечебнице. Больше мы не говорили с ней о матери. А тем более о котенке… Какой котенок? Я вообще не могу понять, почему она тут пишет про какого-то котенка…

Он бросил белый листок на стол. И снова Лизе послышался чей-то тихий вздох — или это только звук падающего листа?

Она тревожно обернулась на дверь ванной. Точно там еще была душа, так и оставшаяся непонятой…

Где-то тихо пело радио. Лиза невольно вслушалась.

— «Мы обязательно встретимся, слышишь, прости… Там, куда я ухожу, — весна…»

И хотя голос был мужской, Лизе казалось, что это говорит она. По спине побежали мурашки, Лиза невольно поежилась.

— Каток! — крикнула она. — Выруби на фиг эту музыку! Она мне мешает сосредоточиться.

В дверях появился недовольный Катков, хмыкнул, хотел что-то сказать, но удержался.

— Сейчас выключу, — пообещал он и снова исчез.

Настала тишина.

И Лизе стало стыдно. Точно она помешала только что из чувства постыдного страха сказать кому-то важные последние слова.

Но, подняв глаза на своего собеседника, она поняла — ему эти слова не нужны.

И эта женщина тоже была ему не нужна…

И вообще — она была не нужна никому.

Только тому котенку, про которого никто ничего не знал.

Может, именно поэтому она так поступила с собой?!

— Я ничего не понимаю…

Женя опустилась на стул, обессиленная, обескураженная.

— Давайте по порядку, — попросила она. — Я правда ничего не поняла. Может, я такая тупая… Но не могу понять, что это у вас за Беспечный? Откуда он вообще взялся? И какое, черт возьми, он имеет отношение к толстяку Исстыковичу и моему нетрадиционному квартиранту?

— Так…

Ольга поднялась и отправилась в прихожую. Там она принялась рыться в своей сумке.

— Короче, вот… Игорь его снял возле дома, где жил Исстыкович.

Она говорила еще из прихожей.

— Черт, куда она подевалась-то?.. Нет, так бывает всегда! Когда что-то хочешь найти, ничего не получается!

— В твоей сумке вообще можно найти все. Или — ничего… Кроме хлама, — подала реплику Люська. — И на фиг вообще она сдалась, эта фотография? Можно подумать, увидев ее, Женька сразу озарится и все поймет.

— Да я уже нашла, — заявила Ольга уже на пороге комнаты. — Зря я, что ли, столько сил потратила?

Она протянула Жене фотографию.

— Вот это и есть Беспечный… Только раньше он был с черными волосами. Вспомнила? Жень, ты чего это?

Она перепугалась. Женька сидела, бледная, глядя на фотографию так, точно увидела призрак.

На ее лбу выступили маленькие капельки пота, она вытерла их усталым движением руки.

— Нет, — сорвалось с ее губ совсем тихо, едва слышно. Потом она подняла глаза, обвела комнату отстраненным, потухшим взглядом и повторила снова, на сей раз отчаянно: — Нет! Нет! Нет!

— Джейн… — начала было Ольга, но Женька замотала головой.

— Ему же было больно. И эта комната его, с тенями… Господи, я все теперь поняла! Я все поняла… Какая же я была дура, дура, дура!

Она вскочила и заметалась по комнате, повторяя рефреном одно слово, единственное, подходящее ей больше всего, как она считала.

Она физически теперь ощущала его одиночество, его боль, постоянное соседство с той комнатой, где все еще продолжали жить тени…

— Жень, объясни, ты его знаешь?

Она словно не расслышала вопроса, продолжая шептать про какие-то тени и меч, с которым он охранял ее от теней и всех охранял.

— Жень, а если он и есть убийца?

Она подняла на них глаза, совершенно спокойные, и проговорила:

— Он не может быть убийцей. И… даже если вы правы, мне все равно. Я его… люблю…

Она снова вскочила, принялась одеваться.

— И куда ты собралась? — поинтересовалась Ольга.

— Как же вы не понимаете? — заговорила Женя. — Он там. Один. Могут прийти из милиции… Если вы все просчитали, то у этой Разумовой тоже мозгов на это хватит!

— Может, ты зря так волнуешься? — слегка обиделась Люська. — Может, мы все-таки умнее твоей Разумовой?

— Дело не в этом, — заявила Ольга. — Если ты надеешься, что мы отпустим тебя к нему, ты жестоко ошибаешься! Еще неизвестно, может, он изменился. Стал маньяком. Нет, я тебя не отпущу!

Женя выпрямилась. Она смотрела Ольге в глаза. «Не смотри так!» — хотелось ей закричать, потому что такой взгляд выдержать невозможно. Там, в этих глазах, было нечто — сильнее упрямого гнева. Сильнее яростного сопротивления. Так смотрят, когда все равно уйдут, все равно сделают, все равно…

Так смотрят, когда любовь становится сильнее инстинкта самосохранения.

Так смотрят — когда верят, несмотря на то что не верит никто…

«Бесполезно, — сказал Ольгин внутренний голос. — И ты это понимаешь. Ты не сможешь ее остановить… Впрочем, может, так к лучшему…»

— Хотя бы возьми нас с собой…

Женя упрямо мотнула головой. С какой стати? Это ее любовь. И только их дело. Ее — и его…

— Я… приведу его. Если смогу, — пообещала она, немного смягчившись. — Приведу. И он сам вам все объяснит. Если сочтет нужным что-то объяснять…

Все на уровне догадок…

Лиза недовольно поморщилась. Она стояла, задумчиво вертя в пальцах сигарету. Все только на уровне подсознания. Интуиция… А как с помощью интуиции все это доказать?

«Я их убила».

Ирина Погребельская…

Один из убитых — Константин Погребельский…

Ко-те-нок.

Нет, это уже совсем непонятная игра чертова подсознания!

— От меня требуются факты. Меня просто пошлют подальше с моим наитием. И — нате вам, очередной висяк у Лизаветы! И значит это только одно. «Незачем бабе такими делами заниматься», — скажет Каток. И с ним охотно согласятся…

А может, и правда? К чему ей заниматься этими делами? К чему смотреть постоянно на мертвых, каждый раз умирая вместе с ними?

Пойти спокойно в частное агентство… И денег больше, и нервов тратишь меньше…

Точно. Она помнит — у панкратовской бывшей жены подруга в таком агентстве. Она к ней и пойдет… Хотя бы не будет постоянно встречаться с этими шовинистами.

Потому что убийца Исстыковича и Погребельского взяла и покончила с собой. Как теперь докажешь ее вину? И даже если это удастся, к чему? Она сама наказала себя…

А Панкратов тут ни при чем.

Впрочем, он и к Лизе тоже… ни при чем… И никогда «при чем» не будет. Потому что она серая мышка. Маленькая и не очень-то красивая. Вот так не задалось все в ее жизни — следователь никудышный. И женщина из нее — так себе… Ниже среднего…

Она не выдержала, всхлипнула. Обернулась сердито и, убедившись, что на лестнице она одна, расслабилась окончательно. Сигарета, так и не закуренная, выпала из рук, покатившись вниз, по ступенькам. Лиза опустилась на грязные ступеньки и, закрыв лицо руками, заплакала…

Женя не замечала холодного ветра. Голове было холодно. «Ах да… Я же выбежала, забыв про шапку… Ну и ладно. Не сдохну!»

Она летела как сумасшедшая. Точно опаздывала на самый последний поезд. «И — опаздывала, — сказала она себе. — В собственную жизнь…

Потому что я без него не смогу. Вот такая глупость со мной совершилась. Убийца? Даже если и так. Я-то не смогу…

Может быть, именно это и есть любовь?»

Почему-то ей вспомнились совершенно некстати Сонечка и Раскольников. И она тоже его будет ждать… Потому что это как раз нормальнее, чем осудить, забыть, вычеркнуть…

Она его поймет.

В любом случае — поймет.

Потому что жить без него не сможет…

Тяжелая дверь подъезда глухо скрипнула, сопротивляясь движению ее руки.

Женя вошла в подъезд, преодолев это сопротивление, твердо веря — теперь она научилась преодолевать все сопротивления. Потому что — она уже не одна в этом мире.

Она взлетела вверх по ступенькам. Остановилась около его двери, впервые испугавшись, но снова — преодолев этот страх.

Рука потянулась к звонку — и замерла на половине пути…

Она зажмурилась, и ей показалось, что она стоит перед огромной стеной. Каменной… Эта стена кажется ей незыблемой, непреодолимой. Она снова попыталась протянуть руку — и снова наткнулась на стену. А потом что-то произошло.

Она вдруг очень ясно увидела женщину, рядом с которой было двое детей, и женщина стояла на самом верху стены и взмахом руки приказывала Жене: «Решайся… Разрушь эту стену. Иначе тени так и будут мешать вам жить…»

— Решайся…

Она так ясно услышала эти тихие слова, похожие на шелест ветра в ивах, на шорох осенней листвы…

— Решайся…

Женя улыбнулась, кивнула, прошептала:

— Да-да, конечно, сейчас… Я все поняла!

И — позвонила в дверь.

Он услышал ее звонок в тот самый момент, когда шкаф, загораживающий вход в «обиталище теней», наконец-то поддался и начал отодвигаться. «Загораживать вход всегда легче, чем…»

Додумать он не успел.

Звонок был для него неожиданностью — уже очень давно никто в этой квартире не нажимал на звонок. Только Женя… А Женя ушла. Недавно…

Он пошел открывать и замер, удивленный ее появлением.

— Женя?

Она стояла на пороге, сложив руки на груди, точно для молитвы, и смотрела на него так, что сердце сжалось в комок, а потом вдруг забилось так оглушительно, что он подумал: наверное, это смерть…

Или…

— Я… я тебя люблю, — сказала Женя. — Я должна тебе это сказать. Даже если ты их убил… Я тебя буду ждать. Это важно, понимаешь? Если я буду тебя ждать, а ты будешь знать, что кто-то…

Он понял ее сразу.

— Я не убивал, — спокойно сказал он, притягивая ее к себе. — Я хотел. Но… знаешь, как-то рука… Наверное, есть руки, созданные для убийства. А есть — совершенно не приспособленные. Даже когда внутри тебя пожирает ярость и жажда мести… Не получается! Я мог делать это только в своем воображении. И то каждый раз останавливался, оставлял их живыми… Понимаешь меня?

Он дотронулся до ее волос.

Она спрятала лицо у него на груди, точно пыталась укрыться от окружающего мира.

Навечно…

— Их было трое, — рассказывал он. — В той машине… Единственный свидетель рассказывал, что была еще девица. Они ехали прямо навстречу Таниной машине. Она попыталась вывернуться. И угодила на встречную полосу. Прямо лоб в лоб с каким-то «КАМАЗом»… Свидетель говорил, что девица кричала какие-то глупости. Что-то про котенка… Раз можно убить котенка, то почему бы не людей?

— Почему же их не посадили?

— Он отказался от дачи показаний, — развел он руками. — То ли испугался, то ли ему заплатили… Не знаю. Мне он все рассказал… Так что все списали на то, что Танька была беременна. И сама виновата в происшедшем…

Он замолчал.

— Давай не будем больше говорить об этом…

— Нет, — покачала головой Женя. — Мы должны о них помнить…

Она вспомнила снова ту женщину, которая заставила ее разрушить стену. Вспомнила двух маленьких девочек…

— Мы никогда с ними не расстанемся, — прошептала она, гладя его по седым волосам. — Никогда. Если бы не они, мы никогда не нашли бы друг друга… Они этого хотели. Пусть останутся с нами, хорошо?

Он ничего ей не ответил, только прижал к себе сильно-сильно.

— Мне надо познакомить тебя с моими подругами, — вдруг отпрянула она. — Они думают, что это сделал ты… Понимаешь, для меня очень важно, чтобы они тебе поверили…

Он кивнул:

— Да, конечно…

— Тогда поехали, — сказала Женя. — Нам надо торопиться…

Все время он держал ее за руку, боясь, что сейчас налетит северный ветер и вырвет у него из рук эту женщину. Он все время повторял про себя: «Я не смогу без нее, я не смогу…» И все крепче сжимал в своей ладони ее замерзшую руку, пытаясь одновременно и удержать, и согреть…

Когда они пришли, он замер.

Огромный белый кот, опередив ее подруг, бросился к нему, начал тереться о ноги, заглядывать в глаза.

Он опустился на корточки, впервые отпустив ее ладошку, и не веря своим глазам прошептал:

— Тобиас? Тоби, бродяга! Откуда ты взялся! Я тебя искал, Тоби, дурачок!

Девушки переглянулись.

— Что ж, это доказывает его непричастность, — сказала та, что была выше ростом. — Игорь так и говорил — он просто искал своего кота…