Белый шайен. Длинный Нож из форта Кинли. Их мечтой была Канада. Золото гор Уичита. Токеча

Я понимал, что самое трудное еще впереди. Было покрыто большое расстояние, но до Танг-Ривер оставалось не менее десяти миль.

Я пробежал две мили, потом еще одну. Мои ноги оставляли на земле кровавый след. Наплевать! Я весь ушел в стремительный бег. Мне казалось, что я бегу вечно. И я буду это делать, пока не упаду бездыханным.

Как далеко преследующая стая?

Я оглянулся. Индейцы рассыпались по предгорьям, а большая их часть совсем скрылась из вида. Но один высокий быстроногий пауни догонял меня. В его правой руке блестел на солнце наконечник копья.

Теперь пришло время прибавить в беге. Мои ноги задвигались быстрей. Я оглянулся. Оказалось, что пауни сумел прибавить тоже. Избрав высочайший темп, я бежал как одержимый. Но тот упрямый пауни не отставал.

Покрыв еще мили три, я начал задыхаться. Второе дыхание снизошло на меня, как манна небесная. Я воспрянул духом, но лишь на короткое время. Снова пришла усталость. До реки оставалось не более двух миль, а мои глаза застилала пелена. Дыхание участилось, и воздух с хрипом вырывался из горла. Надо было забыть и об острой боли в груди и о хрипе и стремиться лишь к тому, чтобы мои ватные ноги продолжали передвигаться.

Я понимал, что индеец совсем недалеко и оглянулся. Он был всего в пятнадцати ярдах от меня и уже поднял копье, чтобы в удобный момент вонзить наконечник в мою дрожащую от усталости спину.

Он был уже рядом, но почему-то медлил с броском.

– Ты… сейчас… умрешь! – донесся до моего слуха хриплый прерывистый голос.

Роковые слова заставили меня оглянуться и посмотреть в глаза того, кто собрался отправить мой дух в Места Богатые Дичью. Это и спасло меня! Не видя перед собой дороги, я зацепил носком ноги за торчавший из земли валун. Мое тело еще летело вниз, когда не предвидевший моего падения пауни со всего размаха споткнулся об меня и, кувыркнувшись, сломал под собой копье. Если я упал раньше, то и опомнился быстрее. Через мгновение обломок копья со стальным наконечником был в моих руках и я всадил его в грудь быстроногого врага.

Я выпрямился. Моя грудь тяжело вздымалась. Клочья пены слетали с губ на землю вместе с каплями крови из разбитого носа.

Я услышал позади топот ног и оглянулся. На верхушке ближайшего холма появился очередной преследователь. Но силы этого бегуна, очевидно, были на исходе. Его голова раскачивалась в стороны, а поступь бега не отличалась уверенностью.

Увидев распростертое тело своего товарища, пауни, казалось, взбодрился и бросился ко мне с поднятым над головой томагавком. От усталости он не сумел среагировать на мой прыжок в сторону, и, когда тело воина проносилось мимо, я сделал выпад, с силой вогнав наконечник копья в его открытый бок.

Я нацепил на себя расшитый бисером пояс этого индейца, на котором висел длинный охотничий нож, поднял с земли томагавк и оглянулся еще раз. Преследователей не было ни видно, ни слышно.

Я бросился бежать на запад, к спасительным водам Танг-Ривер.

Спустя некоторое время позади послышались негодующие крики: пауни обнаружили своих более быстрых, но менее удачливых соплеменников!

Я прибавил шагу. До реки оставались какие-то считанные футы. Я уже ощущал ее свежий влажный воздух. Я понял, что достиг желаемого, когда прохладная вода Танг-Ривер скрыла меня с головой.

Я вынырнул и огляделся. Течение в этих местах было сильным, и я, не раздумывая, поплыл вниз за ближайший поворот.

Через триста ярдов на моем пути возникла небольшая плавучая куча из полузатонувших стволов деревьев и хвороста, застрявшая в русле. До меня быстро дошло, что тут кроется шанс на спасение. Возможно, среди ветвей и коряг есть пространство, куда я смогу просунуть голову для дыхания! Я нырнул под кучу и в ее переплетенной толще стал искать нужную брешь. После утомительных и бесплодных усилий, задыхаясь, я вынырнул на поверхность. Голоса пауни были слышны там, где я бросился в воду за поворотом. Со страхом и надеждой, набрав в грудь воздуха, я снова нырнул. С отчаянием обреченного, я судорожно шарил руками по скользким, покрытыми песком и илом, корягам. Мне пришлось вынырнуть, чтобы с ужасом узнать, что пауни идут вниз по течению. Надежды таяли с каждой секундой. Я еще мог успеть выскочить на другой берег, но до леса было далеко, и моя одинокая фигура сразу бы попалась на глаза пауни. Оставалась эта проклятая плавучая куча! Мой затравленный взгляд скользил по ней в десятый раз, и, когда я уже почти обезумел от страха, мне на глаза попался большой полый ствол вяза, лежавший на спутанных ветвях и хворосте. Я рванулся к нему и полез в его трухлявое нутро. У меня это получилось, но я почти задохнулся от попавшей в рот и ноздри трухи и от повысившегося уровня воды, хлынувшей из-за моей тяжести в оба конца полого ствола. Тем не менее, это уже было что-то. Дышать я мог, и это главное.

А голоса пауни приближались. Вскоре они раздались невдалеке от меня, на берегу. Потом послышался всплеск. Это один из воинов прыгнул в реку. Надо ли говорить, какие я испытывал чувства, когда понял, что он направляется к моей куче.

Я услышал, как он плывет вокруг нее. Затем зазвучал треск хвороста: воин взобрался наверх. Внезапно я почувствовал, что ухожу под воду, и едва успел набрать в грудь воздуха. Хвала небесам, что пауни не задержался на моем стволе, а лишь прошелся по нему.

Какое-то время любопытный воин продолжал осмотр. Когда же я услышал, как он прыгнул в воду и поплыл к берегу, для меня не было счастливее момента в жизни. Затратить столько усилий и дожить до того, что они не напрасны, это ли не счастье?

Всю оставшуюся часть дня пауни не переставали прочесывать ближайших окрестностей. Наконец, незадолго до сумерек их резкие голоса затихли где-то вдали. Ничто больше не нарушало вечерней тишины, кроме случайных всплесков резвящихся на поверхности рыб.

С опустившейся на речную долину тихой летней ночью, я выбрался из ствола и поплыл к западному берегу. Я делал это так осторожно и бесшумно, что чуть было не столкнулся с семейством речной выдры, в смертельном страхе исчезнувшем в глубинах водного потока. Я выбрался на сушу, но не ступив и двух шагов, свалился на каменистый берег. Нестерпимая боль в израненных и кровоточащих ступнях пульсирующими волнами разлилась по телу. Пока я находился в прохладной воде, боль едва давала о себе знать, теперь же мне довелось почувствовать ее.

И все же надо было подниматься. Стиснув зубы, я встал и побрел к западу от реки.

Глава 13

Я шел медленными, тяжелыми шагами, припадая к земле всякий раз, когда мои ступни натыкались на острые камни и колючки. Ближе к рассвету я позволил себе остановиться в небольшой рощице. Хотелось отдохнуть и подумать.

Итак, на восток мне путь был заказан. Там были пауни, и они, скорее всего, не оставили надежды завладеть моим скальпом. Самым верным направлением было то, по которому я и пошел. В лощинах и скалах хребта Биг-Хорнс можно будет найти какое-нибудь укромное место, где откроется возможность переждать опасность. А опасность оставалась. Пауни, пусть даже не вся свора, будут искать мой след. Кроме ответственности перед хозяином, задето их самолюбие и самые тщеславные из них не вернутся на восток, пока не потеряют всякие надежды. Понимая это, я еще в полночь постарался перевязать кровоточащие ступни полосками с набедренной повязки. Хотя сделать это надо было значительно раньше. У пауни перед глазами будет начало моего кровавого следа на прибрежной гальке Танг-Ривер. А найдя след, редко какой краснокожий не сумеет прочесть его до конца, даже если отметками на пути останется чуть примятая трава.

Отдохнув, я снова тронулся в дорогу. Вскоре начались поросшие лесом хребты Биг-Хорнс. Я углубился в первозданную чащу под свист проснувшихся птиц и начал искать пути к верхним этажам хребта. Скоро я нашел, что искал. Это была узенькая звериная тропа, терявшаяся в нагромождении скал и холмов. Я стал медленно по ней подниматься. Она была едва заметной и вилась по крутому склону на вершину утеса, покрытого березой, осиной и карликовым вязом.

Взобравшись на него, я бросил внимательный взгляд на восток, на свой пройденный путь. Сейчас он был безлюден, как и любое другое место восточных отрогов Биг-Хорнс. Потом я огляделся в надежде отыскать что-то похожее на убежище. Вдруг мой взгляд упал на горную куропатку, которая, не замечая меня, преспокойно кормилась чем-то вблизи обрыва. Голод гут же дал о себе знать. Подняв с земли увесистый камень, я осторожно стал подкрадываться. Когда до птицы оставалось не более двадцати ярдов, я резко метнул в нее камень. Удар был точен, но куропатки пропал и след: вместе с камнем она упала с обрыва.

– Проклятье! – вырвалось у меня. – Придется за ней спускаться.

Подойдя к краю обрыва, я заглянул вниз. Вместо того чтобы увидеть птицу на дне ущелья, я обнаружил ее в ветвях карликового вяза, торчавшего из расщелины. Это цепкое дерево росло в восьми футах от края обрыва, а чуть выше торчал узкий выступ горной породы.

Я закинул пояс с ножом и томагавком за спину и осторожно опустился на этот выступ. Когда я лег на него, чтобы снять с ветвей птицу, моим глазам открылась незабываемая картина. Прямо под выступом, скрытое от мира густой кроной карликового вяза, зияло отверстие пещеры.

Ох, и порадовался я этой находке! Вот где было то самое искомое место.

Я без труда достал куропатку, заткнул ее за пояс и, ухватившись руками за крепкий ствол вяза, спрыгнул на порог пещеры.

Она была небольшой, всего несколько футов в диаметре.

«Вполне подходящее укрытие для такого бедолаги, как я», – подумалось мне.

Немного передохнув, я начал размышлять над тем, как мне приготовить завтрак из подбитой куропатки. Ни кремня, ни тем более спичек у меня не было. Разве что попробовать добыть огонь самым древним способом? О нем мне когда-то рассказывал Том Уокер. Желание отведать жаркое стоило того, чтобы сделать попытку.

Я поднялся на вершину утеса и, раздобыв все необходимое, тем же способом спустился в пещеру.

Прежде всего, я заострил ножом сухой сук сосны, превратившийся в добротное сверло. Затем в куске сухой березы проделал неглубокую дырку. Наложив вокруг нее древесных волокон, я приступил к осуществлению своего замысла. Взяв в руки деревянное сверло, я воткнул заостренный конец сквозь волокна в дырку и, крепко зажав между ладоней тупой конец, быстро начал вращать сверло. После продолжительных усилий сначала появился легкий дымок, а потом и крошечный язычок пламени. Вскоре у меня горел аккуратный костерок, на котором было приготовлено вкуснейшее жаркое. Во время жарки я не спускал глаз с востока, готовый в любой момент затушить костер. Но преследователей нигде не было видно, и я довел дело до конца.

Утолив голод, я свалился прямо на дно пещеры и крепко заснул.

Я проснулся, когда солнце уже опускалось за западные горы. Опять посмотрел на восток и увидел то, чего так страшился: едва видимые точки в безлесных предгорьях, которые двигались. Четверо пауни шли той же дорогой, что и я, а значит – по моим следам!

Мои предчувствия оказались верными.

К счастью, над хребтами Биг-Хорнс уже опускались сумерки. Я мог чувствовать себя в безопасности до наступления утра.

А что же потом?

Следя за движущимися индейцами, я прокрутил в голове складывающуюся обстановку. Итак, как я и предполагал, среди пауни нашлись воины, проследившие мой путь. Без сомнений, они были опытными ищейками. Если они сели мне на хвост, то будут держаться до последнего. Вот это меня и тревожило. Первоначальная радость того, что я обрел для себя убежище, постепенно сменилась неподдельным беспокойством. В любом случае, пауни выйдут на утес утром. Что же они обнаружат? Естественно, мой след, терявшийся на бровке обрыва Но даже будь они самыми темными людьми в своем племени, следопыты вряд ли поверят в мое вознесение на небеса с отвесной скалы. Они посмотрят вниз и увидят выступ горной породы…

– Черт побери! – выругался я, с внутренней дрожью представив, как расписанное боевыми красками лицо пауни заглядывает в мою пещеру.

Я продолжал следить за индейцами, пока темная стена лесов не поглотила их.

Затем я прилег, но не для того, чтобы уснуть, нет, спать я не имел права. В моей голове зрели кое-какие задумки, и я рассчитывал, что до наступления рассвета они выстроятся в четко разработанный план.

За два часа до зари я стряхнул с себя сонливость и встал на ноги. Они по-прежнему болели. Но нужно было забыть о боли, ибо на карту ставилась моя жизнь.

Я поднялся на утес и спустился в лес той же тропинкой, что привела меня наверх.

Я осторожно пошел по лесу. Луна мягко разливала бледный свет сквозь густой шатер листвы. Предутренний ветерок слегка шевелил кронами деревьев, словно боясь потревожить глубокий сон лесных обитателей. В эти часы все живое, казалось, вымерло. Ни звука, ни движения, ничего, кроме темной громады леса, купавшегося в мягком лунном сиянии.

Я шел туда, где, по моим расчетам, четверо пауни разбили свой ночной бивак. Запах от дыма костра безошибочно вел меня в нужном направлении.

Только мерцающие звезды и бледная луна могли видеть мою темную фигуру, неслышно, но уверенно приближавшуюся к лесной опушке. И одинокий койот, быстро исчезнувший с пути ночного скитальца.

Морщась от постоянной боли, я медленно, но неотвратимо брел между вековых деревьев к цели. Я старался ступать, насколько это было возможно, беззвучно, вздрагивая всякий раз, когда ломался под моими ногами сучек или стебель.

Наконец я достиг того места, где темная стена леса отступала перед высокими травами лесной опушки. Пробравшись к краю низкорослого подлеска, я выпрямился во весь рост. Моим глазам открылась круглая поляна, в центре которой горел небольшой костер. Трое пауни, протянув к нему ноги, спали, закутавшись в одеяла.

«Откуда на них одеяла? – Возник у меня вполне закономерный вопрос. – Ведь во время гонки на них ничего не было, кроме легин и летних охотничьих курток!».

Четвертый индеец, прислонившись спиной к огромному валуну, торчавшему в дальнем от меня конце поляны, стоял на страже.

Идиллическая картина индейской стоянки! Но я пришел за тем, чтобы нанести на нее последний, нужный мне штрих.

Я пристальнее присмотрелся к часовому, и холодок страха заморозил мне рот. Индеец, не отводя глаз, смотрел на меня! Я затаил дыхание, боясь даже моргнуть, и вздохнул с облегчением, когда пауни, сменив позу, отвернулся.

«Черт возьми, как он заметит меня, если я стою в тени леса?!»

Мысленно выругав себя за беспричинный страх, я отступил в чащу подлеска и с той же осторожностью обогнул поляну, чтобы выйти на нее позади валуна.

Сначала надо было расправиться с часовым, а потом уж приниматься за спящую троиц) у костра. Однако снять часового во враждебной для него стране – нелегкое дело. Ждать, пока он задремлет, не имело смысла: в малочисленных военных отрядах ночная стража всегда исполняла свой долг исправно. Здесь нужна была хитрость, и после недолгих размышлений мне на ум пришли некоторые соображения.

Вокруг лежало множество небольших камней, и я. подобрав один из них, неслышной поступью приблизился к задней стенке валуна. Бросив камешек в сторону и услыхав его падение, я тут же выглянул из-за валуна. Краснокожий не был глухим. Он тоже услышал падение камешка. Он смотрел в противоположную от меня сторону, его тело, до этого такое расслабленное, напружинилось. Его поза напоминала стойку пумы, готовой к прыжку. Армейское одеяло, облегавшее мускулистую фигуру, у меня на глазах медленно сползло на землю. Это был тот момент, когда нельзя было терять и секунды. Я рванулся к индейцу и погрузил лезвие ножа ему в спину. Он резко выгнулся и захрипел. Я зажал ему рот ладонью и не отпускал до тех пор, пока его тело не вытянулось на земле.

Вытащив нож, я лег на землю и пополз к спящим пауни. Приблизившись к самому ближнему, я неслышно поднялся на колени. Он спал глубоким сном. Его грудь методично вздымалась и опускалась. Узкое скуластое лицо, расписанное боевыми красками, хранило безмятежное выражение. Отличительный знак племени – выбритая на висках голова со скальповой прядью – была утыкана короткими орлиными перьями. Я недолго любовался им и точным ударом ножа в сердце отослал его дух во владения Ти-ра-вы, верховного божества народа пауни.

Он умер тихо, как и двое других индейцев, отдавших божеству души после моих выверенных ударов. Не прошло и минуты, как все было кончено.

Немного успокоившись, я увидел, что пауни были снабжены не только одеялами. Возле одного лежали кожаные парфлеши, набитые пеммиканом. Подле другого – кисеты с трубкой и табаком. Рядом с третьим покоилось огнестрельное оружие – карабин системы «спенсер», похожий на тот, что остался в седельной кобуре Маркиза! Откуда все это?

Прикинув что к чему, я понял, что не кто иной, как сам Стив Блэкберн доставил пауни эти вещи. Интересуясь результатами погони, он, наверное, нашел обнаруживших мой след индейцев и обязал их двигаться за мной, снабдив всем необходимым.

Как бы то ни было, а теперь я оказался владельцем и еды, и оружия. Едва прикрывавшая меня набедренная повязка, в которой я походил на затравленного дикаря, была заменена добротными штанами и курткой. Пусть меня назовут мародером, но и мокасины одного из пауни пришлись мне по душе и впору. Великий Дух Ти-ра-ва, я уверен, будет рад и голому пауни, лишь бы его скальповая прядь оставалась на месте. Будь вместо меня любой из шайенов или лакота, он бы вернулся к соплеменникам с раздутой, как у индюка, грудью и с четырьмя скальпами, которые не преминул бы повесить к поясу спереди. Но я уже говорил, что обычай сдирать с врагов волосы, не вызывал у меня одобрения.

Прилично одетый, обремененный сумкой с пеммиканом и карабином, с дымившейся во рту трубкой я, бросив последний взгляд на поляну, углубился в чащу подлеска. Чувство глубокого удовлетворения по праву поселилось в моем сердце. Мой план сработал так, как я задумал, и это наполняло меня гордостью.

Вернувшись в пещеру, я подкрепился приобретенной едой и крепко заснул.

Глава 14

Человек, которого подстерегают опасности, обычно спит чутким сном. Я не был исключением из правил. Сквозь сон до моего затуманенного сознания донесся шорох скатывающихся с обрыва мелких камней. Взяв в руки «спенсер», я подошел к отверстию пещеры. Был уже полдень. Кто же мог быть там, наверху?.. Я почти не дышал, пытаясь уловить малейший звук. И тут сильный мускусный запах ударил мне в ноздри. На вершине утеса стоял хозяин Скалистых гор – серый гризли! Когда я взглянул наверх, его лохматая морда уставилась на меня, маленькие черные глазки глядели удивленно, а голова наклонялась то туда, то сюда, как у собаки, разглядывающей незнакомца. Знакомиться с этой серой громадиной у меня не было никакого желания. Поэтому я, громко закричав, прогнал его с бровки утеса. Через минуту медведя не было слышно. С перепугу он, видимо, убрался далеко.

Оставаться в пещере больше не имело никакого смысла. Я решил сегодня же отправиться на восток, к долине Паудер-Ривер.

Я выбрался на утес и, окинув взглядом окрестности, невольно залюбовался открывшимся видом. Так далеко на запад, в горы, я попал впервые. И теперь, после напряженного состояния последних дней, с удовольствием взирал на здешние места. В горах Биг-Хорнс во всем великолепии красок властвовал сентябрь – у индейцев, Месяц Сухой Травы или Когда Олень Бьет Копытом Землю. Я бы назвал это время года по-своему – Месяцем Лесного Очарования! Казалось, природа одела горные склоны в свои самые лучшие одежды. По берегам небольших студеных ручьев, пробивающих себе путь сквозь нагромождение скал, стояли в разноцветной листве ольха и плакучая ива, тонколистая береза и сучковатый вяз. Над ними, подобно застывшим богатырям, высились колоннады могучих сосен. Грациозные голубые ели, облаченные в вечнозеленый наряд, пышно окутали предгорья головокружительных пиков, уносивших свои острые вершины в синее бездонное небо.

Я долго простоял на утесе, вдыхая полной грудою, любуясь прекрасным ландшафтом. Затем, пройдя по следу медведя до зарослей и, убедившись, что косолапый великан действительно скрылся, я спустился в предгорья, чтобы, продвинувшись сначала к северу, прямиком пойти на восток. Зная о том, что гризли весьма любопытные звери, я. время от времени, оглядывался, держа «спенсер» наготове. Любопытность. может, и была безобидной чертой гризли, но не в те дни, когда его огромный желудок нуждался в пище.

В мягких мокасинах мои ступни уже не болели так сильно. Я даже позволял себе напевать под нос, срывая по пути перезрелую землянику. Иногда я останавливался перекусить пеммиканом, заедая его дикими яблоками и сливами, также пополнившими мой скромный рацион.

К вечеру я вышел к истокам небольшого ручья, который, по всей видимости, впадал в Танг-Ривер. Солнце жарило весь день, и я взмок от пота. При виде чистого ручья я побросал оружие с сумкой на гальку и прямо в одежде выкупался. Выйдя на берег, я почувствовал жажду. Чтобы напиться незамутненной воды, мне пришлось отойти чуть вверх по течению. Там я встал на колени и припал к воде губами. Она была очень вкусной. Когда же я выпрямился и повернулся к том) месту, где лежал «спенсер», всепроницающая слабость охватила меня с ног до головы: в двадцати футах от меня и в десяти от карабина стоял мохнатый гризли, поводя носом в воздухе! Я помню, как застучали мои зубы, помню, как дрожащей рукой вытер со лба проступивший холодный пот. Произошло то, чего я так боялся. Гризли шел весь день за мной. А я допустил страшную, непоправимую ошибку, выпустив из рук оружие!

С минуту я стоял, выпучив глаза, не моргая ими. Гризли также не двигался с места, сверля меня темным злобным взглядом. Затем способность думать и двигаться вернулись ко мне. Я сделал шаг к «спенсеру». Медведь оставался на месте. Я сделал еще один, не сводя с него глаз. Он мотнул головой и, обнажив грозные клыки, зарычал. От его рыка волосы на моем затылке приняли вид ощетинившегося собачьего загривка.

Шагать было невозможно. Это вызывало ярость серого хищника. Я начал продвигаться к «спенсеру» незаметно, дюйм за дюймом. Медведь, как будто догадываясь о моих намерениях, тронулся вперед и остановился в пяти-шести футах от оружия. Теперь он рычал постоянно, его передняя лапа с огромными загнутыми когтями с силой разбрасывала в стороны прибрежную гальку.

Я продолжал медленно двигаться. До лежавшего на берегу карабина оставалось не более двух футов. Мои нервы сдали. Я кинулся к «спенсеру» и, подняв его, попытался спустить курок. Проклятье! Мой дрожавший палец промахнулся. Этого оказалось достаточным, чтобы гризли в считанные доли секунды был рядом. Мои резкие движения разбудили в нем убийцу. В следующее мгновение он встал на дыбы. Его передняя лапа, описав короткую дугу, выбила из моих рук карабин, который завертевшись в воздухе, улетел в кусты. Гризли возвышался надо мной как гора. Его сильная лапа снова сделала такое же движение, но сейчас уже моя голова служила мишенью. Я резко пригнулся и выхватил охотничий нож. Когтистая лапа со свистом пронеслась мимо, взъерошив на голове волосы. Я не успел увернуться от другой лапы с выпущенными когтями, прочертившими над моим ухом глубокие борозды. Меня опалила острая боль. На когтях медведя остались не только волосы, но и полоски скальповой кожи. Теплая кровь ручьем хлынула на мою левую щеку. Я понял, что это была схватка не на жизнь, а на смерть. Еще одно движение лапой, и вместо моей головы будет кровавое месиво! Ничего не оставалось, как идти на сближение с хищником. Я проделал это не без последствий: левое плечо испытало на себе острые когти зверя. Но я добился своего, уткнувшись лицом в его мохнатый и вонючий живот.

Он по-прежнему размахивал лапами, только теперь ею мощные удары не достигали цели.

Мое тело вплотную приникло к нему. Я изловчился и ударил ножом ему между ребер. Лезвие по рукоятку проникло во внутренности зверя – он зарычал от боли. Я ударил еще раз – он заревел. Вся его туша содрогалась от рева. Я это чувствовал, прижавшись израненным виском к его кровоточащему животу. И тут он переменил тактику, перестав бесцельно махать лапами. Его страшные когти начали бороздить мою спину снизу-вверх, причиняя мне невыносимые страдания. Вместе с клоками оленьей куртки они вырывали со спины клочья кожи. Мои жалобные крики заглушали остервенелый рык медведя. Он в ярости продолжал терзать мою спину, а я раз за разом вгонял лезвие в его смрадное нутро. Потоки горячей крови заливали мне глаза, руки, плечи. Я попытался вонзить ему нож в сердце, но лезвие уперлось в грудную кость. Я кричал от боли, чувствуя, как его когти цепляют мои ребра. Я уже терял сознание. Необходимо было на что-то решиться.

И я сделал это, отстранившись от гризли и вогнав нож ему в сердце. Вновь прижаться к нему мне было не суждено. Его клыки вонзились в мое истерзанное плечо. Хватка была бульдожьей. Он мотал головой, а я трепыхался как заяц в зубах беспощадного волка. В полубессознательном состоянии я видел свой нож, вбитый в сердце зверя по рукоятку.

«Когда же придет конец этому чудовищу?» – промелькнуло в голове.

Гризли был жив. Он снова схватил меня, теперь – за ногу. Я был беззащитен, на грани смерти. Он ожесточенно терзал меня, потом бросил на землю во второй раз. При падении моя нога сломалась. Этой боли я не выдержал. Я больше ничего не чувствовал и не помнил. Сознание покинуло меня.

Я очнулся от резкого клекота. Попытался открыть глаза, но впустую. Еще раз – и опять безрезультатно.

Я лежал и думал о том, что со мной, где я? Сознание работало со скрипом.

Я купался в ручье… Пил его студеную воду. О! Неожиданное появление гризли!

Я вспомнил ту схватку. Это было кошмаром! Если я остался жив, то только чудом. Почему я не могу открыть глаза? Я сделал невероятное усилие, и слипшиеся от затвердевшей крови ресницы разомкнулись, позволив мне увидеть синее небо.

Я пошевелил головой. Послышалось жужжание. Крупные зеленые мухи поднялись в воздух. В нескольких футах от себя я заметил тонкошеих стервятников, издававших резкий противный клекот.

Чуть поодаль лежал гризли. Рукоятка моего ножа по-прежнему виднелась в его груди. Он был мертв, весь покрыт мухами.

«Исчадие ада!» – проплыло в моем мозгу.

Я попытался подняться. Пронзительная молниеносная боль уложила меня на место. Я отдышался и начал обследовать себя. Правая рука была в целости и сохранности. Левой я мог едва двигать: плечо было изуродовано. Левая нога распухла и болела от перелома и укусов. Спина была изрыта когтями. Боль из нее не уходила ни на секунду. Здоровой правой рукой я провел по левому виску. Он покрылся тонкой коркой начавшей заживать раны.

Разгневанный медведь сделал из меня инвалида!

Я захотел пить. Вода была рядом. Превозмогая боль, я пополз к ручью. Каждое движение стоило мне огромных усилий. Но я стонал и полз. Уткнувшись, наконец, лицом в прохладную воду я пил ее с наслаждением и истомой. Утолив жажду, я полностью погрузился в воду. Лохмотья кожаной куртки, промокнув в воде, один за другим отставали от спины и плечей. Это облегчило мои страдания. Когда я полз к ручью, прилипшие к ранам лохмотья натягивались, причиняя невыносимые муки.

Лежа в ручье, я посмотрел на небо. Солнце стояло в зените. Значит, я почти целые сутки провалялся без сознания. Я выбрался из воды и пополз к сумке с едой, влача за собой сломанную ногу. Пара койотов, завидев мое приближение, отбежала от туши медведя. Стервятники, неуклюже подпрыгнув, взмыли в небо.

Ни птицы, ни звери не тронули моих припасов. У них был богатый стол в виде поверженного властелина Скалистых гор. Отведав пеммикана, я лег на живот, повернув голову в сторону гризли. Койоты были возле него. Стервятники ждали своей очереди в стороне.

«Если полку койотов прибудет, они осмелеют и нападут на меня!» – подумалось мне.

Я вспомнил о «спенсере», улетевшем от удара медведя в кусты. Я пополз туда и нашел его в отличном состоянии. Мое настроение поднялось. Теперь я мог защитить себя от любых хищников.

Меня волновало неприятное ощущение слабости, появившееся в моем теле после всех усилий. Добравшись до сумки со съестным, я положил на нее голову и потрогал лоб рукой. Он горел. Не удивительно, что с такими ранами я чувствовал себя плохо.

Остаток дня и всю ночь я был в бреду. Временами жар отступал, и я находился в сознании, но скоро мрак снова окутывал разум.

Во второй половине следующего дня я почувствовал себя лучше. Голова перестала кружиться, ощущение слабости таяло, лоб лишился жара. Я уделил внимание ранам. Они покрывались тонкой коркой. Это порадовало меня.

Я достал из сумки пеммикана и съел немного, наблюдая, как койоты и утратившие боязнь стервятники вместе потрошат тушу гризли. Лишь изредка какой-нибудь койот огрызался на наглого пернатого падальщика.

Я начал думать о своем положении, напившись воды и устроясь на отдых в тени кустов диких слив.

До Паудер-Ривер было безумно далеко. Со сломанной ногой придется добираться до нее вечно. Сто миль – чепуха для здорового, полного сил человека, для калеки они – бесконечный путь. Оставаться здесь было подобно самоубийству: в высокие предгорья зимняя стужа приходит рано.

Я должен был убираться отсюда, не теряя времени. Пусть даже ползком или прыгая на одной ноге.

Я посмотрел на левую ногу. Она сильно распухла и посинела в месте перелома. Я осторожно прощупал его, невзирая на боль.

– Берцовая кость неправильно срастется, если я не сумею вправить ее, – обеспокоился я вслух, принявшись разглядывать местность в поисках чего-то такого, что помогло бы мне управиться с переломом.

Мне на глаза попались два валуна, бок о бок торчавших из земли. Это было то, что надо. Я притащился к валунам и просунул между ними сломанную ногу. Ухватившись за ствол стоявшей рядом осины, я резко дернулся назад и на несколько мгновений потерял сознание от сильнейшей боли. Переведя дух, я проверил работу. Нужна была еще одна попытка. Обливаясь потом, я снова повторил рывок. Даже теряя сознание, я почувствовал, что кость встала на место.

Приходя в себя, я лежал на земле и слушал, как ссорятся хищники.

Следующей задачей было наложение шин. Мне требовался нож. и я пополз к гризли или. вернее, к тому, что осталось от него, прихватив «спенсер». Но трусливые койоты тут же ретировались, а падальщики взмыли в воздух.

Вытащив нож, я оглядел медвежьи останки. Хищники потрудились на славу: его внутренности были съедены, бока истерзаны, глаза выклеваны.

Мой взгляд упал на длинные коричневые когти, причинившие мне столько страданий.

– Будет память об этой великой схватке, – пробормотал я, отрезая когти. – Получится неплохое ожерелье.

Положив когти в парфлеши, я подполз к осине, срезал с нее кучу твердых прямых веток, обложил ими ногу и перевязал полосками из куска медвежьей шкуры, который был вырезан заранее.

Шины были готовы.

– Еще бы костыли!.. Ну, хотя бы их подобие.

Я внимательно осмотрел осину и увидел на ней две толстые ветви, изогнутые у основания.

– Есть! – воскликнул я радостно.

Но для того, чтобы добраться до них, мне нужно было подниматься. Держась правой рукой за ствол, я кое-как встал на здоровую ногу. Справившись с головокружением, я не сразу, но все же срубил ветви томагавком.

Опустившись и передохнув, я удалил с веток отростки, зачистил более тонкие концы. Толстые же, изогнутые как револьверная рукоятка, сами просились в подмышки. Затем я попробовал встать на костыли. Они были нужной длины и достаточно крепки. Я помолился и сделал первый робкий шаг, вслух поздравив себя. Только израненные плечо и спина от напряжения зажглись болью. И тогда, сунув нож в ножны, заткнув за пояс томагавк и повесив на шею сумку с карабином, я отправился в самое долгое в жизни путешествие.

Оно было жутким. Каждый шаг вымучивался мной. Все тело горело огнем. По временам я ложился на правый бок и полз, чтобы дать отдых уставшей опорной ноге. Уставала правая рука – я просто останавливался и забывался сном.

Но мне необходимо было двигаться. Набрав сил, я продолжал мучительный путь. Иногда мне казалось, что это не я ползу в дикой глуши – изувеченный, одинокий. Казалось, что это дурной сон, который вот-вот кончится.

Часто, отдыхая в какой-нибудь рощице, я думал о Лауре. Господи, могла ли она представить, какие на мою долю выпали испытания? Может, и нет. Но я знал наверняка, что мысленно она со мной, что молится за мое спасение, ждет меня. Это давало мне силы. Я был еще жив, хоть в зловещем положении, но жив. Я вышел победителем в гонке и в схватке с гризли не за тем, чтобы мои кости белели на солнце предгорий.

Мои передышки становились все продолжительней, раны заживали, но очень медленно. Когда выпадали жаркие дни, идти или ползти было невмоготу, и я забирался в тенистые места в ожидании прохлады. А ближе к сумеркам снова отправлялся дальше.

Я все время держался притока Танг-Ривер. Вода была под боком и жажды я не испытывал. Без влаги мое путешествие, наверное, превратилось бы в ад.

Порой на пути попадались хищники, но они ни разу не осмелились напасть на меня. Вид моего спенсера отгонял их прочь. Карабин оттягивал мне плечи и шею, но расстаться с ним было бы равносильно смертному приговору.

В один из дней моего изнурительного пути, отдыхая в зарослях диких слив, я услышал отдаленный конский топот, приближавшийся с северо-запада.

Может быть, табун мустангов скакал к водопою? А если это военный отряд?..

Я прижался к земле, сосредоточив взгляд на левом берегу ручья. Стук копыт становился все ближе, и вскоре я разглядел около тридцати индейских всадников. Обнаженные до набедренных повязок, расписанные боевой раскраской, со щитами, копьями и ружьями, они находились на Тропе Войны. Высокие черные мокасины воинов, их торчавшие вверх чубы, вымазанные белой и красной глиной, совиные перья в прическах, а также особые головные уборы с жестко установленными перьями, подсказали мне из какого они племени. Черноногие или сик-сики, приостановив бег коней, переправлялись у меня на глазах на южный берег ручья. Можно было не сомневаться в том, что они вышли в боевой поход против своих злейших врагов, кроу.

Я не рискнул их окликнуть. В лучшем случае, они сняли бы с меня скальп, в худшем – прикончили. Поэтому я тихо лежал в кустах, пока они не скрылись в южном направлении.

С этого момента я решил двигаться только по ночам, чтобы не нарваться на очередной военный отряд краснокожих. Днем я спал, набираясь сил, а ночью или ковылял на одной ноге, или полз, обливаясь потом.

Скоро я потерял счет дням и ночам. Припасы кончились, и приходилось питаться, что называется, подножным кормом – кореньями, иногда – дикими плодами. О мясе нечего было и мечтать: выстрелы из «спенсера» могли услышать.

Но время шло. Раны уже не болели так, как в первые дни после схватки с гризли. Я начал пробовать наступать на сломанную ногу, опухоль с которой постепенно сошла на нет. Борозды от когтей на голове, плече и спине покрылись толстой заживляющей коркой. Они чесались, и кое-где по краям корка стала отслаиваться.

Наконец в одну из ночей я увидел перед собой блестящую под луной поверхность Танг-Ривер, и не смог сдержать радостного восклицания.

Первая, самая страшная часть моей одиссеи была на исходе!

Через реку нужно было как-то перебраться, и я заковылял по западному берегу на юг в надежде отыскать удобный брод. Я покрыл не менее двух миль, когда наткнулся на небольшой индейский лагерь. В нем насчитывалось пятнадцать типи. Но они не были жилищами тетонов, шайенов или арапахов. В свете ночных костров, вокруг которых сидели мужчины, разговаривая и покуривая трубки, я ясно различил на покрышках типи цветные символы племени кроу.

Просить помощи у кроу я не собирался, хотя и слышал, что они дружелюбно относятся к белым. Кто мог поручиться за то, что они не причинят мне зла? Одинокий человек, скорее похожий на индейца, чем на бледнолицего, имел все шансы закончить свой жизненный путь у столба пыток.

Я хотел было обойти лагерь стороной, но пришедшая на ум мысль изменила планы. Если эти окрестности Танг-Ривер являлись местом стоянок различных кланов горных кроу (а это была их племенная территория), то небезосновательно было рассчитывать на то, что в прибрежных кустах обнаружатся лодки из бизоньей шкуры, на которых индейцы переправлялись на другой берег. А попади мне в руки лодка, я станцевал бы Танец Победы на одной ноге!

Подгоняемый этим предположением, я осторожно стал пробираться вдоль берега. Хоть жилища и стояли вдали от него, нужно было быть осмотрительным.

Искать пришлось недолго. Не что-нибудь, а каноэ попалось мне на глаза. Аккуратное, с тонким резным веслом, оно лежало на берегу рядом с водой. Великое приобретение! Я радовался, как ребенок, который нашел в пыли перочинный ножик.

Спустя минуту, положив костыли и карабин на днище, я тихо отчалил от берега, послав благодарный салют в сторону индейского лагеря.

Глава 15

После мучительного перехода по суше, оказавшись в легком челноке, я скользил вниз по Танг-Ривер в приподнятом настроении. Мой дальнейший путь был хорошо продуман: вниз по этой реке до ее впадения в Йелоустон, а по быстрым водам его – к устью Паудер-Ривер.

Добравшись до этого водного потока, самый звук имени которого согревал сердце, я мог бы встретить какую-нибудь кочующую группу тетонов или северных шайенов. А это ли не будет концом всех моих жестоких мытарств?!

Танг-Ривер была извилистой, не очень глубокой речкой с высоким правым берегом, покрытым изобильным лесом. Я плыл по ночам, держась, в целях безопасности, середины русла. С наступлением же утра, направлял каноэ в любую подходящую заводь и ловил себе на еду рыбу незамысловатыми индейскими снастями, припрятанными на днище. Могу смело сказать, что голода я не ощущал. В мой рот рыба отправлялась сырой, но она здорово насыщала меня.

Вскоре быстрое течение Танг-Ривер донесло мой челнок до более широкой глади Йелоустона. Не проплыв по нему и двух суток, я увидел благословенное устье Паудер-Ривер!

Я был счастлив, что, наконец, добрался до тех мест, где мог чувствовать себя в безопасности. Позади были все тяготы пути, впереди – надежда на встречу с дружественными краснокожими.

Плыть против течения было очень трудно, и я оставил спасительное каноэ, выбравшись на правый берег Паудер.

Теперь я был не тот истерзанный калека, что сделал первый шаг в предгорьях Биг-Хорнс. Я уже мог наступать на левую ногу, используя оставшийся костыль вместо трости. Конечно, говорить о скором и полном выздоровлении было бы глупо. Когти и клыки гризли нанесли мне такие раны, что помощь индейских врачевателей была для меня крайне необходима.

Пройдя на юг по правому берегу Паудер не более десяти миль, я обнаружил стоянку тетонов.

Я находился от нее довольно далеко, но меня тут же заметили. Пятеро индейских всадников поскакали мне навстречу. Увидев на моей груди карабин, они остановились. Чтобы успокоить их, я положил «спенсер» под ноги и, вытянув вперед правую руку ладонью наружу, громко крикнул на языке лакота:

– Шайеласка!.. Кола!.. (Белый Шайен!.. Друг!..)

Воины посовещались и осторожно приблизились ко мне. Я увидел, что они с подозрением смотрят на мою одежду, на которой еще сохранялись отличительные знаки племени пауни. Почти не зная языка, я стал объяснять им на языке жестов:

– Я живу с шайенами. Мое имя Отважный Медведь. Я друг Римского Носа и знакомый Ташунки Витко. Я был в плену у пауни.

Воины поняли меня. Выражение их лиц смягчилось. Один из них, используя тог же язык, «проговорил» с улыбкой на губах;

– Хо-хе-хи!.. Добро пожаловать к палаткам черноногих – сиу вождя Уанбли Кте, Убей Орла.

Вот так и закончились испытания. Я попал к дружественным черноногим – сиу, входивших в состав тетонских кланов. Они кочевали по северо-западным охотничьим угодьям, и нет ничего удивительного, что я наткнулся именно на их лагерь. Это была родная земля черноногих – сиу.

Спустя неделю, в конце Месяца Падающих Листьев – октябре, небольшой отряд из черноногих – сиу доставил меня в объединенный лагерь тетонов, шайенов и арапахов на Паудер-Ривер.

Что мне сказать о том, как я был встречен? Римский Нос, братья Бенты и другие восприняли мое появление, как возвращение с того света. Их изумлению, а потом и радости, не было конца. Римский Нос в честь этого устроил пир. На нем были многие известные вожди и воины. Всегда невозмутимые и уравновешенные, они слушали мой рассказ с необыкновенным вниманием, раскрыв рты.

Да что сказать, могли ли кого-нибудь оставить равнодушным мой бег по каменистой прерии на босу ногу со сворой пауни на хвосте и великий бой с грозой Скалистых гор – гризли (на пиру я сидел в ожерелье из медвежьих когтей)? Навряд ли. Я закончил рассказ, меня попросили начать снова. И исполнил просьбу только для того, чтобы вновь и вновь рассказывать о том или ином эпизоде моей одиссеи.

Потом настал мой черед слушать. Вожди вспоминали о событиях, произошедших в прериях за время моего отсутствия.

Весь сентябрь объединенные силы индейцев вели бои с солдатами генералов Коула и Уокера, которым была поставлена задача, пройти через земли тетонов, шайенов и арапахов навстречу с колонной Коннора на Роузбад-Ривер для ведения боевых дальнейших действий.

Индейцы не давали покоя двум генералам, нанося им чувствительные удары. Лидерами в битвах были: от тетонов – Красное Облако, Сидящий Бык, Американский Конь, Проворный Медведь, Красный Лист, Черная Луна и Галл; от шайенов – Две Луны, Стоящий Лось, Римский Нос, Высокий Бизон, Тупой Нож и Маленький Волк; от арапахов – Гнедая Лошадь, Дикий Мустанг и Много Медведей.

Сидевшие на пиру индейцы сходились на том, что если бы у них было достаточно оружия и боеприпасов, го генералы Коул и Уокер никогда бы не встретились с колонной Коннора. Спасенные от голода и индейских стрел подоспевшими солдатами Коннора, они благополучно добрались до виденного мной нового форта, а оттуда спустились к форту Ларами.

Таким образом, война 65 – го года фактически закончилась. Для Длинных Ножей она вряд ли была успешной. Единственным их достижением стал разгром деревни арапахов Черного Медведя. Потеряв в этой компании в два раза больше людей, чем индейцы, войска ушли на зимние квартиры не в самом лучшем расположении духа. Свободным племенам можно было спокойно рассредоточиться по зимним кочевьям, чтобы весной нового, 1866 года, отстаивать свои земли от солдатского вторжения.

По завершению пиршества, устраиваясь в своей палатке на ночлег, я попросил Чарли рассказать о том, как ему удалось скрыться.

– Ну что сказать?.. Удалось мне уйти живым и целехоньким благодаря тебе, Джо. Пауни на мгновение задержались возле тебя, а когда ринулись вперед, я уже настегивал своего гнедого с поводом Маркиза в руках…

– Что?! Мой Маркиз!..

– Да, с твоим конем я помчался на юг быстрее ветра. Пауни пустили мне вслед несколько пуль и на том успокоились. Я поскакал дальше и остановился, когда услыхал, как солдаты и пауни-следопыты преследуют арапахов той же дорогой. Я спрятался. Арапахи отстреливались, гоня впереди свой табун. Четверо пауни оказались без лошадей, и когда погоня скрылась из глаз, я появился поприветствовать их из своего винчестера. – На лице метиса проскользнула жестокая ухмылка. – Они умерли в две секунды, эти убийцы женщин! Вон, полюбуйся на их скальпы!

Чарли указал на волосяные трофеи, висевшие на ивовых обручах на стенке жилища.

– Я отомстил за смерть матери, Джо, и очень доволен, что ты прикончил шестерых из этого предательского племени.

– Я защищал свою жизнь, Чарли, но считай, что мне удалось выполнить обещания.

– Какие?

– Я говорил, что помогу тебе в мести, когда уходил из лагеря за Лаурой… Как она теперь? Где этот ублюдок Блэкберн?

– Ты знаешь, Джо, – сказал Джордж. – О том, где он теперь не знает никто. Ташунка Витко следовал за Коннором до самой Роузбад, но Блэкберн по дороге куда-то исчез… Не отчаивайся, дружище, где-нибудь, но он объявится.

– Надеюсь, наша с ним очередная встреча станет для него последней, – хмуро проговорил я, накрываясь теплой бизоньей шкурой.

– А ты знаешь, кем стал Бешеный Конь? – спросил вдруг Чарли.

– Кем же? – Я аж присел от любопытства.

– Носителем Рубахи!

Я слышал, что у лакота издавна был обычай выбирать из числа молодых и уважаемых мужчин несколько пожизненных советников для семерки Больших Животов – верховных вождей племени. Эти люди посвящали себя служению народу, им предписывалось быть чистыми в помыслах и делах, уравновешенными, благоразумными. Конечно, не каждый удостаивался этой чести, и мне было приятно узнать, что друг Римского Носа и мой знакомый оглала поднялся на такую высоту.

– Кто же еще стал Носителем Рубахи?

– Молодой-Человек-Боящийся-Своих-Лошадей, также от хункпатилов, сын вождя ойюкхпе Отважного Медведя, Сабля и сын вождя истинных оглала Сидящего Медведя, Американский Конь.

– Неплохая компания.

– Потомок знахарей и трое наследственных вождей!

Через несколько дней огромный объединенный лагерь начал распадаться на множество кочующих групп. Основная масса индейцев направилась к излюбленным зимним кочевьям в Черных Холмах. Римский Нос решил туда же повести южных шайенов. В Черных Холмах было много дичи, а под их сенью не страшны были зимние вьюги и бураны. Меня он порадовал тем, что там я буду под присмотром старого знахаря северных шайенов, который постоянно жил в священных горах и славился своими врачевательскими способностями.

Шайены путешествовали испокон века заведенным образом: первыми ехали четверо вождей-стариков и их советники, которые выбирали места стоянок. Позади них двигались остальные вожди и некоторые члены военного общества, ответственного за поддержание порядка. Следом ехала основная масса людей – стариков, женщин, детей – с лошадьми, везшими домашний скарб на волокушках-травуа. Потом шел весь большой табун. И везде – спереди, сзади и по флангам походной колонны сновали вооруженные воины, готовые ко всему.

Здесь с удовольствием скажу, что путешествие к Черным Холмам я совершил на крепкой спине вороного жеребца, который встретил своего хозяина радостным лошадиным ржанием! Мне было лестно узнать, что он, словно предчувствуя мое возвращение, ходил в табуне и не допустил к себе ни одного наездника. Верный, славный конь!

Лагерь шайенов у Черных Холмов выглядел также как и всегда – семьи, родственники и кланы старались ставить типи на тех же самых местах по отношению друг к другу.

Я полюбил Черные Холмы с первого взгляда. Природе, видно, хотелось удивить краснокожего человека, когда она создавала в центре высоких прерий эти могучие скалы и холмы, сплошь поросшие вечнозелеными и лиственными лесами. Они высились на ровной травянистой равнине, словно полуразрушенные средневековые замки с красноватыми гранитными пиками, вместо замковых шпилей.

Эти горы были священными для северных племен. Даже я проникся каким-то необъяснимым благовейным отношением к Черным Холмам, проведя в них зиму. Индейцы верили в то, что сам Вакантанка создал эти полные тайны Холмы для своих краснокожих детей, чтобы они проводили в них холодные сезоны и возносили ему молитвы.

По прибытии туда Римский Нос лично отыскал Черного Оленя, старого лекаря шайенов, и привел его ко мне в жилище. Этот дряхлый старик с коричневым лицом, испещренным бесчисленными глубокими морщинами и похожим на источенный червями кусок красного дерева, при осмотре моих ран не смог скрыть удивления.

– Такие «царапины» я вижу впервые, хотя мои глаза видели, как снег сотню раз покрывал Черные Холмы, – прошамкал заскорузлый долгожитель, прижав ко лбу правую ладонь в знаке индейского почтения.

– Я не ушел к праотцам только потому, дедушка, что собираюсь прожить, подобно тебе, никак не меньше ста лет, – с улыбкой сказал я, сразу пытаясь найти общий язык с тем, кто поможет мне встать в строй.

Старик согласно кивнул убеленной сединами головой.

– Если остался в живых после такого, то долгий век тебе обеспечен, юноша. Однажды в юности я дрался с двумя пумами сразу и вышел победителем. Но гризли отделал тебя так, как не смогут этого сделать и десять горных кошек.

Черный Олень со знанием дела отнесся к своим обязанностям. Используя чудодейственные травы, которые были известны только ему, он колдовал надо мной всю зиму, и результаты не заставили себя ждать. Мое состояние улучшалось, раны затягивались, превращаясь постепенно в широкие розовые рубцы.

Старик оказался не только отличным лекарем, но и превосходным знатоком прошлого индейцев прерий. Он сам был живой историей народа шайенов, и я не мог не воспользоваться случаем пополнить свои довольно-таки скудные знания о прошлом Великих Равнин. Он родился в те далекие времена, когда шайены, покинув леса Висконсина совершали свой памятный переход в прерии. И когда в один из февральских метельных дней я попросил его рассказать об истории заселения Великих Равнин, о межплеменных войнах, он откликнулся на мою просьбу с добрым сердцем.

Буран завывал за пологом жилища, иногда заглушая Черного Оленя, сидевшего перед очагом и раскуривавшего старинную каменную трубку. Он говорил дрожащим, старческим голосом, но, вспоминая былое, дни своей молодости, лекарь, казалось, становился моложе.

– Шайены и арапахи пришли в прерии сто снегов назад. Раньше они жили оседлыми деревнями на берегах Верхнего Озера, охотясь в лесах и занимаясь сбором дикого риса и кленового сока. В те времена у них было много врагов, зарившихся на их земли. Оджибвеи, кри, иллинойсы, дакоты – все они ходили на них войной. Но самое страшное то, что арапахи и шайены сами враждовали между собой…

– Неужели? – Я вскинул брови, впервые услыхав об этом.

– Да, так было, – продолжал Черный Олень. – Тебе не верится, юноша, а когда-то наши племена воевали, забыв и о родстве и об общем происхождении. Мир был заключен в прериях, когда оджибвеи уже изжили нас из родных лесов Висконсина.

Дойдя до берегов Миссури, мы повстречали на своем пути манданов, хидатсов и арикаров. Они оказали гостеприимство, научив нас строить такие же как у них земляные жилища и выращивать некоторые овощи. Мы жили с ними в дружбе все это время.

– Скажи, дедушка, а какие племена кочевали тогда в прериях?

Старик попыхтел трубкой.

– Для того чтобы индеец кочевал, ему необходима лошадь. В те давние времена только апачей можно было встретить в высоких прериях, и они были единственными людьми, имевшими лошадей. Уже потом лошади появились у команчей. Но эти племена жили южнее, а на севере были лишь манданы, хидатсы и арикары, которые изредка пешими охотились на бизонов, а в основном занимались земледелием. Точно так же жили пауни на берегах Платт-Ривер, уичиты на Арканзасе и его притоках, и многочисленные племена кэддо.

У апачей прерий было несколько кланов. Палома – апачи кочевали по соседству с пауни и вели с ними постоянную войну. Севернее, у предгорий Черных Холмов кочевали гатаки-апачи, которые враждовали с пауни, но были приятелями их родственников – арикаров.

Когда кайова покинули свою родину (на севере Скалистых гор) и пришли в прерии, они вскоре заключили союз с гатаками. С тех пор гатаки стали называться кайова-апачами, потому что часть племени кайова влилась в состав этих апачей. В прериях западного Канзаса кочевали разные группы картелехо-апачей, однако они были менее воинственны, чем все другие апачи и им суждено было раньше уйти из прерий.

Апачи многие годы были повелителями Великих Равнин. Но после того как пауни получили от белых огнестрельное оружие, апачи стали проигрывать одно сражение за другим. Когда же с Западных гор в прерии хлынули команчи, юты и шошоны, им оставалось либо уйти, либо погибнуть. Апачи выбрали первое. Под нажимом враждебных переселенцев с гор они уходили все дальше на юго-запад, пока не оказались там, где и живут сейчас – в южных отрогах Скалистых гор.

– О каких шошонах ты говорил? – спросил я, зная о том, что это было общее название многих племен горных индейцев.

– Охотники – французы дали им имя змеиных людей, снейк – по-английски. Они делятся на два клана: едоков овец и едоков лососей. Последних ныне возглавляет Вашаки, не менее знаменитый вождь, чем Уолкара у ютов.

У этих шошонов уже были лошади, так же как у команчей и ютов, и на них они быстро распространились по прериям, изгнав апачей. В северных равнинах сумели удержаться только гатаки или кайова-апачи и еще одно апачское племя – сарси, которое и сейчас кочует севернее черноногих.

– Как им удалось удержаться в прериях?

– Это интересный вопрос, юноша. Мой отец. Голубая Стрела, ответил мне на него примерно так: в старинное время все апачи были кочевыми людьми, даже тогда, когда у них не было лошадей. Но позже, заполучив лошадей, они почему-то стали менее воинственны и подвижны. Они потихоньку осели в полуоседлых деревнях, предпочитая земледелие охоте на бизонов. Тогда апачи стали уязвимы перед молниеносными атаками верховых команчей, ютов и шошонов.

А гатаки и сарси никогда не садились на землю, да вдобавок еще приобрели себе надежных друзей – кочевников. Первые смешались с частью кайова и стали независимым народом кайова-апачей. Другие заключили военный союз с самым многочисленным народом северных равнин – черноногими.

– А наши союзники тетоны, когда они появились в прериях?

– Мне, наверное, было десять зим, когда я впервые увидел этих индейцев. Их было сначала мало, и у них не имелось лошадей. Но после того, как у этих тетонов появились первые лошади, в прерии хлынули и другие их родственники. Почти с самого начала и шайены, и арапахи жили с ними в дружбе. Тетоны – сиу были самым сильным народом, таким они и остались. В союзе с ними мы прогнали из прерий всех повстречавшихся нам на пути индейцев. Ютов, шошонов и кроу мы загнали в Скалистые горы, а команчей, кайова и кайова-апачей вытеснили за реку Арканзас. Тетоны последними пришли в прерии, но именно они вскоре стали самыми грозными кочевниками и именно они помогли шайенам и арапахам завоевать новую родину. Это добрые друзья и могущественные союзники.

– Ты говорил, что шайены и арапахи построили себе деревни, как у манданов. И как долго они жили в них?

– Совсем недолго. Как только лошади стали доступны нам. мы оставили землянки. Первые лошади появились у шайенов, когда мне было восемнадцать зим. Мы выкрали их у команчей. Потом, торгуя с южными племенами, отпала необходимость ютиться, словно луговые собачки, в земляных жилищах. С тех пор шайены кочуют по необъятным просторам прерий вслед за бизонами и живут в просторных и удобных палатках, как подобает любому свободному племени.

– Мне интересно, с кем враждовали шайены и арапахи, появившись на равнинах?

– Тебе, наверное, известно, Ниго Хайез, что наши два племени никогда не насчитывали больше семи тысяч человек, включая численность родственных нам сутайев. Нам было далеко до пауни, у которых одних только воинов насчитывалось не менее восьми тысяч, или тетонов, общее число которых переваливало за двадцать тысяч. Но мы всегда являлись храбрыми людьми, и наши поражения я могу пересчитать по пальцам. Нашими злейшими врагами были пауни, а у арапахов – юты. Вместе мы громили кроу, команчей, кайова, шошонов и многих других.

– Я никогда не думал, что пауни когда-то могли выставить восемь тысяч воинов! – мое недоумение было понятным, ибо я знал, что пауни сейчас не такое уж многочисленное племя.

Старик ответил с обычной последовательностью, и мне приходилось лишь удивляться его осведомленности.

– Эти предатели прерий (он имел в виду службу пауни в американской армии), которые знакомы теперь и тебе, Ниго Хайез, были самым большим народом в центре прерий. В лучшие времена их насчитывалось двадцать пять тысяч, и они заслуженно похвалялись своим числом и огромной охотничьей территорией. Когда шайены впервые столкнулись с пауни, те держали под контролем земли от реки Найобрэра на севере до Арканзаса на юге, и от Миссури на востоке до истоков Луп-Ривер на западе. Пауни были настолько сильны тогда, что могли позволить себе собирать урожаи маиса, тыквы и кабачков два раза в год, ничуть не боясь, что кто-то осмелится помешать им в этом. Кочевали они с большой неохотой, и только поиски новых пастбищ для огромного табуна из восьми тысяч лошадей заставляли их менять места стоянок. Пауни состоят из четырех племен. В самом известном племени, скиди, больше людей, чем у чауи, киткехаки и питахерат вместе взятых. Подобно шайенам и арапахам, пауни враждовали между собой когда-то, но это было так давно, что вражда у них осталась лишь в легендах.

Шайены, арапахи и лакота сражались с ними постоянно. Пауни, конечно, несли потери, однако их численность почти не уменьшалась. Ее сократили белые люди, которым они так усердно служат. Тридцать пять зим назад белые одарили пауни оспой, и половина народа была уничтожена этой страшной болезнью. Оспа косила пауни и дальше. Теперь их не больше пяти тысяч.

Черный Олень удовлетворил мое любопытство сполна. Он поделился со мной воспоминаниями о сражениях, в которых сам принимал участие. Рассказал о том. как единое племя шайенов разделилось в 30 – х годах на две ветви – северных и южных, поведал о 1830 годе, когда в битве против пауни на Платт-Ривер шайены потеряли свой священный племенной амулет – четыре магических стрелы – и потерпели сокрушительно поражение.

За зиму у нас с ним было много интересных и познавательных бесед. Часто его приходили послушать и вожди, и простые воины. Я видел, что общение с древним старцем доставляло им глубокое удовлетворение.

Между тем, незаметно, зима сдавала свои позиции. Холодные и метельные дни все реже выпадали в предгорьях Черных Холмов. Солнечные лучи становились теплее, и вскоре по горным склонам заструились первые ручьи, спеша пополнить своей ледяной водой мутный поток Шайен-Ривер. Наступала ранняя весна 1866 года.

Глава 16

В начале марта, когда я уже чувствовал себя вполне сносно, в лагеря индейцев у подножия Черных Холмов зачастили посланцы от военных властей форта Ларами. Совершенно неожиданно, они стали упрашивать вождей посетить форт для подписания мирного договора. Такой поворот событий явно озадачил индейцев. Еще осенью мало кто мог предположить, что Длинные Ножи одумаются и прекратят посылать войска против Союза Свободных Племен.

Вожди колебались. Одни из них склонялись к тому, что, может быть, и нужно поехать на переговоры, другие просто выжидали.

Вскоре распространились известия об уходе к форту двух групп брюле вождей Стоящего Лося и Проворного Медведя, которым пообещали выдать множество товаров и огнестрельное оружие для охоты.

Красное Облако, Две Луны, Римский Нос по-прежнему держали своих людей на зимних стоянках, игнорируя призывы посланцев.

Положение изменилось, когда один из самых влиятельных вождей тетонов, Крапчатый Хвост, согласился поехать в форт Ларами. Это заставило Красное Облако и других лидеров отправиться вслед за брюле. Они решили узнать, что замыслили военные и какие выгоды сулит им новый мирный договор.

Южные и северные шайены остались у Черных Холмов.

Одним похожим мартовским вечером в нашу палатку заглянул Римский Нос. Поприветствовав Бентов и меня, он устроился у очага, давая этим знать, что намерен побеседовать.

– Вокуини голоден? – спросил у него Чарли. У краснокожих был прекрасный обычай угощать вошедшего в жилище гостя всем, что было в наличии.

Римский Нос отказался, поблагодарив за гостеприимство.

– Как здоровье. Ниго Хайез? – обратился он ко мне.

– Быстро идет на поправку, Вокуини, – ответил я.

– Черный Олень – великий врачеватель!

– Пусть Отец-Солнце продлит его дни!

Римский Нос не спеша раскурил свою трубку. Мы последовали его примеру, достав свои трубки.

– Ночью я видел сон, – после долгой паузы проговорил Римский Нос. – В нем я видел нашу родину, долины Смокки-Хилл и Рипабликэн.

– Это добрый сон, – сказал Чарли Бент. – Мне тоже снится наша родина.

– Во сне я услышал голос духов-покровителей, – продолжил Вокуини. – Они советовали мне вернуться на юг и сражаться за свою землю… Сегодня, прежде чем зайти в вашу палатку, я побывал у многих южных шайенов. Я узнал, что их сердца также тоскуют по родным местам. Они сказали мне, что слишком долго были на севере, сражаясь за свободу наших родичей, северных шайенов… Что скажете вы, братья и ты, Ниго Хайез?

– Я буду рад вернуться на родину, – сказал Джордж Бент.

– Мое место среди южных шайенов, куда бы они ни пошли, – произнес Чарли. – Тем более туда, где я вырос.

Оставалось ответить мне. Однако я задержался с ответом. Шайены стали моим приемным народом, и их пути были моими путями. Я давал клятву, вступая в члены племени. Но была Лаура, в моей груди горело пламя любви.

– Я думаю о твоей племяннице, Вокуини, – наконец ответил я, – которую очень люблю. Койот Кайова повез ее на север, а шайены собираются на юг. Наши дороги расходятся.

В палатке воцарилось молчание. Его прервал Римский Нос взвешенным и продуманным доводом:

– Койоты, где бы они ни охотились, всегда возвращаются в свое логово. След Койота Кайова затерялся у Роузбад, но он скоро обнаружится там, где у торговца проходили сделки с южными племенами. Там его логово.

Я пораскинул мозгами. Первоначальная решимость остаться на севере подверглась пересмотру. Где мне искать Лауру? Сколько предстоит сделать, чтобы только напасть на ее следы? Кажется, Римский Нос высказал здравомыслие. Мне нужно было отправляться на юг и ждать того времени, когда Блэкберн вернется к местам своих прибыльных торжищ с южными индейцами.

– Я не знаю, что заставило Койота Кайова пойти на север, – после продолжительного раздумья сказал я. – Но он должен объявиться на юге. Ниго Хайез будет ждать его там.

Гонимые тоской по родине, почти все южные шайены снялись с лагеря у Черных Холмов и, не дожидаясь конца переговоров в Ларами, устремились к местам исконных кочевий. Многие, в том числе Римский Нос и Высокий Бизон, больше никогда не увидят земель тетонов. Они возвращались на юг, чтобы остаться там навеки.

По прибытии в долину Смокки-Хилл, мы застали печальное для индейского глаза зрелище. В центре лучших охотничьих угодий южных шайенов, пока они сражались на севере, выросли десятки ферм и пристанционных поселков.

Я помню, как Римский Нос, обычно такой невозмутимый и сдержанный, разразился яростной речью в адрес упрямых бледнолицых, которые, словно саранча, пожирали индейские пространства. Его настроение ухудшилось и вовсе, когда повстречавшийся на пути отряд молодых шайенов из лагеря Черного Котла «обрадовал» его новостями о том, что Мотовато и Маленький Ворон из арапахов подписали мирный договор, по которому у двух племен не осталось места в долинах Смокки-Хилл и Рипабликэн.

– Они выжили из ума! – с досадой выдавил он. – Мотовато продает нашу землю, словно бизоньи шкуры! Вокуини не признает договора!

Молва о возвращении великого воина шайенов пронеслась по прериям, как подгоняемый ветром степной пожар.

Молодые шайены и арапахи, удерживаемые в узде стариками-миролюбцами, теперь махнули на них рукой, стекаясь отовсюду под знамена самого воинственного и уважаемого из шайенов. И спокойным дням в прериях Канзаса пришел конец.

За относительно небольшой промежуток времени белые сумели протянуть щупальца канзасской железной дороги далеко на запад, распугав тем самым и без того поредевшие бизоньи стада. Техасские ковбои, воспользовавшись отсутствием непримиримых Собак Высокого Бизона и последователей Римского Носа, осмелели настолько, что без всяких опасений перегоняли скот из Техаса по новому Чисхольмскому тракту в пограничные городки Канзаса. Вся эта активность быстро улетучилась, когда снова в прериях зазвучал неистовый боевой клич шайенов.

Работы по строительству «Канзас-Пасифик» были приостановлены из-за участившихся индейских налетов. Техасские ковбои поворачивали свои стада назад, не отваживаясь рисковать. Переселенческие караваны застряли в восточных городах. Только дилижансы продолжали пересекать высокие прерии.

Правительство забило тревогу. В начале лета в городке Рили – конечной железнодорожной станции – появился подполковник Джордж Армстронг Кастер с задачей сформировать полк, которому предписывалось защищать строителей «Канзас-Пасифик» от немирных краснокожих.

Я кое-что слышал об этом офицере. Во время Гражданской он был самым юным генералом армии. Правда, чин этот являлся временным. Тогда мне трудно было предположить, что в будущем он станет жестоким истребителем индейцев и моим знакомцем вплоть до трагической развязки на берегах Литтл-Биг-Хорн.

В то время, как возглавляемые Римским Носом шайены сражались с его отрядами, я скитался по южным прериям в надежде обнаружить след Койота Кайова.

Иногда возвращался в лагерь Вокуини, чтобы набраться сил для дальнейших поисков. Именно в один из таких приездов мне выпала возможность познакомиться с Кастером. Римский Нос и Высокий Бизон взяли меня на переговоры с ним и с агентом трансконтинентальной почтовой компании Сэмюэлем Торнтоном.

Опасаясь предательства, вожди прибыли к форту Уоллес в окружении многочисленной свиты из своих приверженцев.

Группа военных во главе с подполковником, а также служащие почтовой компании расположились под окнами агентства и с настороженным любопытством взирали на высоких мускулистых шайенов, облаченных по случаю переговоров в великолепные праздничные одежды. На многих были длинные, до колен, традиционные желтые военные куртки с нарисованными Птицами Грома, стрекозами и другими крылатыми созданиями и легины со свисающими от икр до земли отворотами, на зеленой бахроме которых крепились раковины, заклепки и оленьи копытца. Римский Нос был бы настоящей находкой для художника, интересующегося индейскими типами. Его знаменитый пышный головной убор из орлиных перьев с бизоньим рогом в налобной повязке чем-то походил на королевскую мантию. Куртка и легины, сплошь покрытые узорами и бахромой, плотно облегали стройную фигуру, делая ее еще более величественной. На полых костяшках нагрудника покоились несколько ниток ожерелий из лосиных и оленьих зубов, мощную шею украшал чокер, а с ушей свисали бисерные и раковинные серьги.

Когда мы спешились, от группы военных отделился высокий синеглазый офицер со светлыми волосами и усами. Это был Кастер.

Поприветствовав вождей, он пригласил их в кабинет почтового агентства. Видя, что я присоединился к ним, он нахмурил брови.

– Я хотел побеседовать с Римским Носом и Высоким Бизоном… Осгуд! – обратился он к переводчику. – Переведи это.

– Лишнее, подполковник, – спокойно сказал я. – Дело в том, что я буду переводить вождям на переговорах.

Синие глаза Кастера скользнули по моей физиономии.

– Я хочу знать твое имя.

– Ниго Хайез, что на языке шайенов означает Отважный Медведь.

Глаза Кастера сузились, под скулами заходили желваки.

– Я сразу заметил, что у тебя слишком правильные черты лица для индейца, Кэтлин… Надеюсь встретить тебя после переговоров, убийца лейтенанта Скотта.

– Если бы подполковник знал, за что я прикончил Скотта, он бы не очень печалился его преждевременной кончине, – сказал я, выдержав взгляд военного.

Кастер презрительно фыркнул и, повернувшись, зашагал к зданию. Мы последовали за ним и вошли в обширную комнату с широкими окнами, оклеенную обоями. Посередине стоял массивный стол, вокруг него – несколько крепких стульев с высокими спинками. Агент с подполковником уселись по одну сторону стола, мы – по другую.

Приглашение на переговоры исходило от Кастера, и он взял слово первым:

– Я пригласил вас, вожди, по собственной инициативе… Неофициально, так скажем. Но это совсем не значит, что всему здесь сказанному надо относиться с недоверием. Я полагаю, это понятно.

Он кивнул мне, и я перевел вступление вождям.

– В прериях я недавно, – продолжал Кастер. – Но за это время успел уяснить одно: в Канзасе не будет мира, пока шайены не уйдут за Арканзас, к своему верховному вождю Черному Котлу, который оставил Тропу Войны и теперь счастливо живет в указанном ему месте. По прошлогоднему договору все шайены и арапахи должны были покинуть прерии Канзаса, однако этого не произошло.

Я перевел. Римский Нос переглянулся с Высоким Бизоном и заговорил:

– Хорошо, что молодой Длинный Нож пытается мирно беседовать с шайенами. Может быть, мы поймем друг друга и станем друзьями. Когда приезжают посланцы Великого Белого Отца, они с улыбкой подсовывают индейцу говорящую бумагу, чтобы тот поставил на ней свой знак. А затем, размахивая этой бумагой, они приказывают индейцу убираться с его родной земли. Вокуини приятно, что здесь нет никаких говорящих бумаг… Но Вокуини услышал слова молодого Длинного Ножа, и его сердце опечалилось. В Канзасе был мир, пока не пришли бледнолицые. Мнение Вокуини таково: мирные дни наступят только с уходом бледнолицых. Зачем уходить из Канзаса краснокожим? Это их земля… Вокуини заверяет молодого Длинного Ножа: ни один шайен, вернувшийся с севера, не уйдет из долины Смокки-Хилл. Черный Котел подписал говорящую бумагу без согласия Вокуини, и он отказывается чтить этот договор.

Когда я перевел ответ Римского Носа, на лбу Кастера пролегли глубокие морщины. Он покачал головой и, встав на ноги, подошел к окну. В течение минуты, заложив руки за спину, он мерно переступал с носков на пятки. Слышалось лишь поскрипывание половиц внутри и ржание лошадей снаружи. Наконец, он вернулся к столу.

– То же самое Римскому Носу и Высокому Бизону будут говорить уполномоченные люди из Вашингтона, – взвешивая каждое слово, произнес он. – Они будут требовать, чтобы индейцы ушли за Арканзас. Но за их спинами уже будет не один кавалерийский полк, как у меня, а тысячи солдат… Во избежание кровавой ненужной войны я прошу вождей прислушаться ко мне сейчас. В недавних стычках мы проверили свою храбрость. Может, хватит?

Я перевел, и слово взял Тонкахаска.

– Шайены и мои Собаки с радостью уйдут с Тропы Войны, если белые прекратят строить на нашей земле железный путь и поселки.

Высокий Бизон своими словами задел Кастера за живое. Его голос зазвучал раздраженно:

– Высокий Бизон захотел остановить прогресс? Этому не бывать! Он мешает прогрессу и именно он должен убраться с его пути!.. Я здесь за тем, чтобы железная дорога, не смотря ни на что, пересекла прерии. Она будет проложена, даже если мне придется сражаться всю жизнь!

– Шайены будут сражаться за то, чтобы прерии не слышали рева Железного Коня, от которого уходят из нашей страны бизоны, – твердо сказал Римский Нос. – Вокуини будет карать тех, кто попирает священный прах предков. Когда на его родине не было бледнолицых, она процветала. Болезни редко посещали становища шайенов, бизонов было столько, что одному стаду требовалось несколько суток, чтобы переправиться через Смокки-Хилл. С появлением бледнолицых все изменилось в худшую сторону. Теперь мы часто голодаем, потому что бизоны обходят нашу землю. Наши дети стали болеть неизлечимыми болезнями. Сердце Вокуини обливается кровью, когда он видит такие перемены. И сейчас Длинный Нож требует, чтобы шайены покинули родину и ушли за Арканзас, где можно проскакать много дней и не встретить ни одного бизона?.. Нет, шайены остаются здесь! Я сказал!

Кастер выслушал Римского Носа с хмурым выражением лица.

– Мне жаль, что мы не поняли друг друга, – устало произнес он. – Видно, этого никогда не произойдет, пока войска не проучат шайенов как следует.

Сэмюэль Торнтон, испуганно глазея на индейцев, впервые подал голос:

– Скажите им, подполковник, чтобы они прекратили нападать на почтовые дилижансы. Ведь это, в конце концов, ни на что не похоже. Погибают возницы, почта месяцами лежит грудами… Скажите им, сэр.

Кастер посмотрел на вспотевшего от напряжения Торнтона.

– Им нет никакого дела до того, что письма и посылки не доходят до адресата. Им наплевать на это, Торнтон?.. Не правда ли, Отважный Медведь?

– Совершенно верно, – откликнулся я. – В прериях идет война, и даже почтовые дилижансы не застрахованы от нападений.

Кастер резко встал и, опершись ладонями о край стола, отчетливо проговорил:

– Мы расстаемся врагами.

– Вокуини согласен с этим, – сказал Римский Нос, тронувшись к выходу. Кожаные концы его головного убора зашуршали по полу, а раковины и копытца на отворотах легин издали негромкий перестук. Мы с Тонкахаской двинулись следом.

– Видите ли, Торнтон, – услышал я за своей спиной Кастера. – У этих язычников дубовые головы и кровожадная натура. Они прирожденные головорезы.

Это утверждение было вопиюще несправедливым, и я обернулся.

– Есть дикари в военной форме. Они хуже язычников…

– Ты кого имеешь в виду, парень? – в глазах подполковника сверкнула угроза.

– Того же Скотта, который был настоящим ублюдком, и ему подобных.

– Честное слово, Торнтон, этот белый индеец когда-нибудь да попадется мне в руки…

Кастер сказал еще что-то, но я его уже не слышал. Мы спустились с веранды, прыгнули на лошадей и в сопровождении шайенских бойцов выехали за пределы форта Уоллес.

Глава 17

Целый год шайены сражались с солдатами Кастера, проявляя безграничную отвагу. Длинным Ножам не удалось одержать ни одной, сколько-нибудь значимой победы. Индейцы бились за свою землю отчаянно, смело, и весной на подмогу Кастеру прибыло полторы тысячи кавалеристов во главе с генералом Хэнкоком.

С осени 66 – го года наша палатка лишилась одного жильца. Вернувшись на юг, Джордж Бент часто ездил за Арканзас к племяннице Черного Котла, Мэгпи. И кончилось это тем, что он женился, заявив о своем желании оставить Тропу Войны и мирно жить в лагере старого вождя.

Многие осудили его за это, в первую очередь брат Чарли. Я же пожелал Джорджу счастливой супружеской жизни, сказав, что искренне ему завидую.

Все это время я не оставлял попыток найти Блэкберна. Но мои путешествия к Мустанг Крик ничего не дали. Ни его, ни Сайкза не было на юге. О его местонахождении не знал даже один из его приспешников, Томпсон, которого однажды я прижал к стенке.

«Босс и Черный Тони уехали по своим делам, – говорил он. – Я не знаю куда».

Итак, я продолжал кочевать с шайенами, уповая на то, что Блэкберн все же объявится на юге. И еще я надеялся, что сама Лаура как-нибудь сумеет дать весточку о себе.

Генерал Хэнкок, прибыв в форт Ларнед, не стал, однако, сразу бросаться в бой. Он решил провести с шайенами переговоры.

Римский Нос наотрез отказался ехать в форт Ларнед.

– Я услышу от генерала то же, что от Кастера, – прямо заявил он. – Мне нечего делать в форте.

На переговоры с Хэнкоком поехали Высокий Бизон, Бизоний Вождь и я в качестве переводчика и белого человека, который мог понять намерения людей своей расы. За собственную безопасность я мог быть спокоен: генерал клятвенно обещал неприкосновенность тем, кто откликнется на его зов.

Мы прибыли в форт Ларнед 11 апреля. Он был буквально переполнен вооруженными до зубов солдатами. В комнате агента по индейским делам нас приняли Хэнкок и Кастер. Вожди питали некоторые надежды на доброту и уравновешенность нового генерала. Они исчезли с его первыми словами.

– Почему я не вижу здесь Римского Носа, отъявленного злодея и головореза, – поджав губы, надменно спросил он.

Я не стал переводить вождям эти слова и на его вопрос ответил сам:

– Генерал, вы не успели поприветствовать известных вождей, а уже вешаете такие оскорбительные ярлыки на лучшего из шайенов.

Военный явно не ожидал подобных речей. Его глаза округлились, тонкие бескровные губы заметно дрогнули. Кастер наклонился к его уху и, кивая на меня, что-то проговорил. Глаза Хэнкока расширились еще больше.

– Вот, значит, каков убийца лейтенанта Скотта!.. Что ж, остается только пожалеть, что я не могу поступиться честью в отношении неприкосновенности послов. Но, полагаю, мы еще побеседуем с тобой, когда ты будешь в путах… Ну, если ты начал говорить, говори до конца: почему тут нет Римского Носа? По-че-му?

– Римский Нос лишь воин, генерал, – спокойно сказал я. – А вы требовали сюда вождей.

– Не надо мне пудрить мозги, – скривился Хэнкок. – Римский Нос стоит за всеми этими бесчинствами на границе, и я хотел видеть его.

– Перед вами достойные вожди. Вы обидите их, если не станете говорить с ними.

Генерал посоветовался с Кастером и начал:

– Давайте определимся сразу. Шайены должны уйти из Канзаса. Это первое и самое главное условие. Если вы будете упорствовать и не сложите оружия, мои солдаты постараются выбить его из ваших рук, и тогда прольется большая индейская кровь. Строительство железной дороги будет продолжено. И я не потерплю на Западе бесчинств в отношении строителей, переселенцев и почтовых служащих. Вам лучше прислушаться ко мне.

Я перевел, и слово взял Высокий Бизон. Он сказал генералу:

– Когда я услышал твой зов, я пришел к тебе. Я думал услышать от тебя что-то хорошее, но ошибся. Мне не понравились твои слова, не понравятся они и Римскому Носу.

Бизоний Вождь печально покачал головой.

– Мои уши были открыты. Я услышал горькие слова и мне хочется уйти отсюда.

Узкое лицо Хэнкока напряглось от раздражения.

– Убирайтесь! – рявкнул он. – Убирайтесь в свой поганый лагерь. Завтра я буду в нем со всеми солдатами. Мне нужно встретиться с Римским Носом.

Назавтра Римский Нос, собрав шайенов и южных оглала Убийцы Пауни, которые стояли лагерем рядом, выехал навстречу солдатам.

Я ехал позади Вокуини, крепко держа одной рукой узду, другой – карабин. Лидер южных шайенов облачился в свои боевые красивейшие одежды. Концы его пышного головного убора ниспадали с боков лошади до самой земли.

Завидев на вершине холма кавалеристов Кастера, он отдал приказ не стрелять и поскакал к ним. Концы его головного убора взвились в воздух, затрепетав на ветру, как крылья у птицы. Обернувшись, он позвал за собой меня. Я пришпорил Маркиза и догнал его.

Через пять минут состоялся разговор Хэнкока с Римским Носом, которого он так страстно желал видеть. Он проходил на открытой равнине.

– Почему ты не приехал в форт Ларнед? – слетел с губ генерала все тот же вопрос.

Я перевел Римскому Носу.

– Я не знал, что на уме у белого командира, – ответил тот.

– С тобой нет женщин и детей. Где они?

– Я их посадил на коней. Они далеко отсюда. Им страшны громкие ружья на колесах.

Перед тем как выехать в прерию, Римский Нос отослал всех женщин, детей и стариков на север, подальше от ненавистных Длинных Ножей.

– Ты обязан вернуть их назад, – жестко потребовал Хэнкок. – Я хочу, чтобы здесь собралось все племя. Я требую этого. В это же время завтра я должен увидеть здесь всех твоих людей.

Генерал брезгливо потряс кистью правой руки, давая этим знать, что разговор окончен.

Я посмотрел на Кастера. Он поймал мой взгляд и крикнул:

– Помоги Римскому Носу собрать людей, Кэтлин. Иначе я пригоню их под дулами ружей.

– Женщин и детей? – укоризненно произнес я. – Не сомневаюсь, что прославленному ветерану Гражданской войны это по плечу.

– Проклятье! – поморщился Кастер. – Ты ехидный парень, Кэтлин. У меня на таких, как ты хорошая память.

– Отличной тебе памяти, подполковник! – опять съязвил я и поскакал вместе с Римским Носом к шайенам.

Вернувшись в лагерь, мы оставили его стоять как есть, и направили лошадей в северную сторону, где находились женщины и дети. Не за тем, естественно, чтобы привезти их к Хэнкоку, нет. Белые хотели захватить их в заложники. Это было ясным, как день.

Спустя трое суток мы узнали, что Хэнкок, придя в ярость, приказал спалить два индейских лагеря дотла. Собрав в огромную кучу жилища, шкуры, домашние принадлежности шайенов и оглала, солдаты устроили из всего этого величайший из костров.

Если Хэнкок хотел мира, то своими глупыми действиями он только подбросил дров в топку нескончаемой войны в прериях. Его высокомерие и презрительное отношение к индейцам отторгли от него даже миролюбивых, колеблющихся вождей.

Мобильные военные отряды краснокожих вновь взялись за дело. В прериях воцарилась паника. Война, которую мог предотвратить генерал Хэнкок, вспыхнула с новой силой. Потом он спохватился и попытался провести очередные переговоры. Но Римский Нос категорично заявил, что пока Хэнкок остается на западе, ни о каких переговорах не может идти и речи. Лишь осенью забрезжила надежда на то, что война будет приостановлена.

Обнадеживающие вести принес мой приятель, Джордж Бент, приехав в наш лагерь с юга, от Черного Котла.

Он сказал собравшимся в палатке Совета шайенам:

– Я послан к вам индейским агентом. Большая делегация из Вашингтона от Великого Белого Отца ждет шайенов на берегу Мэдисин-Лодж-Крик для подписания мирного договора. Там будут Черный Котел, Маленький Ворон, команчи, кайова и апачи прерий.

– И там будет Хэнкок, – усмехнулся Римский Нос.

– Пусть Вокуини не беспокоится. Генерала уже нет на западе. Его отозвали на восток.

– Это добрая новость.

– Да, белые привезли много даров для вождей и обещают справедливый мирный договор.

– Кто станет говорить о мире с шайенами? – спросил Тонкахаска.

– Генералы Шерман, Сэнборн, Терри и еще много важных лиц из Вашингтона.

– Шерман собирается говорить о мире с шайенами?! – воскликнул Римский Нос. – Это такой же истребитель индейцев, как Хэнкок, если не хуже!

– И все-таки он хочет видеть Римского Носа, – сказал Джордж.

Вокуини подумал и отчетливо произнес:

– Передай ему, сын Маленькой Шляпы, что Вокуини не трус, чтобы бежать на зов того, кто посылает против шайенов Длинных Ножей.

Римский Нос был верен своему слову. Он до тех пор отказывался от участия в переговорах, пока не узнал, что Шермана не будет на них. Наверное, комиссионеры поняли, что отсутствие боевого лидера южных шайенов восполнить ничем нельзя. Любой договор без его подписи превращался в жалкий клочок бумаги.

Переговоры начались 16 октября и продолжались в течение десяти дней.

Берега Мэдисин-Лодж-Крик никогда не видели столь впечатляющего числа индейцев. Их там было не менее четырех тысяч.

Согласившись ехать на юг, Римский Нос, однако, был осторожен. Он разбил свой лагерь в шестидесяти милях от ручья, заявив, что у него нет особой склонности доверять белым. Чарли Бенту, мне и еще нескольким молодым воинам было поручено стать курьерами между нашей стоянкой и лагерем Черного Котла.

Когда я увидел старого верховного вождя южных шайенов, то не мог не признать, что это был действительно великий человек. Нет, ни внешность, ни осанка не произвели на меня впечатления. Его глубокие, полные какой-то неизбывной мудрости и доброты, глаза – вот что запало мне в душу. Это были глаза умудренного опытом индейца, который ведал или догадывался обо всем на свете.

Приняв меня с Чарли в своей палатке, где сидели два его старинных друга, Маленькая Шкура и Маленький Ворон, он угостил нас едой и пустил трубку по кругу. Потом положил трубку в чехол и вежливо узнал мое имя.

Я ответил.

– Ниго Хайез пришел к шайенам в суровый час, – покачал головой он. – И как долго он собирается жить с ними?

– Пока они свободны и сражаются, – самоуверенно ответил я.

Черный Котел вздохнул и, улыбнувшись, сказал:

– Храбрая речь для молодого белого воина… Да, храбрая, и ей трудно что-либо противопоставить. – Его глаза поднялись на Чарли. – Ну, сын Маленькой Шляпы, говори, мы слушаем.

– Мотовато, – сказал Бент. – Римский Нос и вожди Собак не хотят, чтобы ты прикасался к говорящей бумаге без их ведома.

– Я уже не тот вождь, что был раньше. Я не могу отвечать за весь народ. Они должны знать это.

– Они знают и о том, что ты уже подписывал договор без их согласия.

– Я хотел добра шайенам.

– Вожди так не считают.

Старик пожал плечами.

– Я сам был когда-то молодым, и мудрость старейшин не касалась моей головы… Хорошо, я не стану ставить свой знак на бумаге белых… Но я сделаю это, если их требования будут достойными внимания. Ради тех, кто кочует со мной.

– Тогда белые могут воспользоваться твоей подписью для давления на остальных шайенов, – возразил Бент.

В разговор вступил Маленькая Шкура:

– Я поставлю свой знак вслед за Мотовато, если он это потребует.

– Мои арапахи всегда дружили с шайенами Мотовато, – поддержал его Маленький Ворон. – Я поставлю свой символ вслед за ним.

Я видел, что эти слова раздражали Чарли и не удивился, когда он резко встал на ноги и бросил в лицо вождям:

– Вы старые люди и как всем старикам вам хочется покоя. У моего брата уже размякло сердце от ваших трусливых речей, но для меня они – пустой звук!

– Да, я стар, – согласился с ним Черный Котел. – Но и мудр. Очень плохо, что голос мудрости тонет в призывах к войне… Иди, сын Маленькой Шляпы. Я дышу твоей ненавистью.

Всю обратную дорогу до нашего лагеря Чарли кипел от негодования, обзывая вождей то трусами, то старыми, ни на что не годными индюками.

В конце октября после длительных дебатов и разногласий мирный договор был достигнут. Подписавшиеся под ним вожди обязались увести своих людей за Арканзас и никогда, ни под каким предлогом, не покидать резервации. Иными словами, не возвращаться в долины Смокки-Хилл и Рипабликэн, чтобы не мешать прокладке железной дороги «Канзас-Пасифик».

Может быть, эти договоренности и отвечали насущным интересам организаторов переговоров, но полного удовлетворения они вряд ли получили. Почему? Очень просто. По своим соображениям такие влиятельные лидеры южных шайенов, как Римский Нос, Черный Волк и другие не сочли нужным поставить символы под условиями договора. А это означало одно: самая боевая часть шайенов осталась на Тропе Войны. Римский Нос отказался отречься от своей родины, и триста его последователей поддержали его, вернувшись в долину Смокки-Хилл.

Всю зиму и большую часть весны 68 – го года я провел в лагере Римского Носа на пологих берегах истоков Смокки-Хилл. Военные нас не беспокоили, пищи и топлива было вдоволь. Уже в феврале к нам начали прибывать первые шайены и арапахи, которым опротивела полуголодная жизнь за Арканзасом. Белые снова обманули индейцев. Обещанные по договору продукты, оружие для охоты, одежда поступали в индейские лагеря в мизерных количествах, нерегулярно. И никакие увещевания старых вождей не могли остановить молодых воинов. Те шли на север, к Римскому Носу, грабя пристанционные поселки, уводя скот с ферм и захватывая в плен или уничтожая бледнолицых, какие попадались на пути.

Одна такая группа молодых шайенов в начале мая приехала в наш лагерь с белым пленником. Привыкнув за это время к тому, что индейцы привозили с собой американцев, которых обменивали потом на плененных армией воинов, я без особого интереса наблюдал за их приближением, сидя с Чарли Бентом возле палатки.

– Еще один неудачник, – заметил Бент.

– Почему же неудачник? – возразил я. – Он жив и пойдет в обмен в отличие от тех, кого приканчивают сразу… Ого! – вырвалось у меня, когда американец приблизился. – Да он еще и не связан!

Действительно, белый сам управлял лошадью, чего не позволялось другим пленникам.

Я напряг зрение, рассматривая внешность плечистого всадника.

– Бог ты мой! – воскликнул я, вскакивая на ноги. – Так это же Черный Тони!

Мне трудно было ошибиться. Такого крупного лица, утопавшего в жгучей черной бороде, больше не существовало на свете.

Я подбежал к Сайкзу и буквально стащил его с лошади, заключив в объятия.

– Полегче, Кэтлин! – зарокотал он. – Ты сломаешь мне ребра!

Почти три года я томился в неведении относительно пропавшей Лауры. Я страдал, как никто из влюбленных, и вот, кажется, настал конец неопределенности. Можно было от чего потерять голову.

– Рассказывай, черт побери, где Лаура? – тряся плечи Сайкза, прокричал я.

– Да жива она, жива, Кэтлин, – вырвавшись из моих тисков, сказал он. – Жива, здорова, стала взрослей и по-прежнему любит тебя одного.

– Где она?

– Пока ты мне не дашь напиться воды и поесть, я не скажу тебе ни слова.

– Хорошо, только скажи, как ты вообще туг оказался?

– Как я оказался здесь? – проговорил он, когда мы тронулись к палатке. – Получилось так, что по пути в резервацию мескалеро я напоролся на твоих индейцев. Они застали меня врасплох. Поняв, что это шайены, я откинул винчестер в сторону и показал им на языке знаков, что ищу тебя, Кэтлин. – Сайкз широко улыбнулся. – Это конечно неправда, но мне нужно было как-то выкручиваться. В общем, мне поверили, и вот я здесь.

В палатке Сайкза угостили супом из бизоньего мяса и поджаренным на углях языком. Когда он достал из кармана сигару и раскурил ее, я снова спросил ею о местонахождении Лауры.

– Слушай, Кэтлин, – остановил он меня. – Тебе не интересно узнать, где была она все эти годы, что происходило с нами?.. Ведь не убегу я отсюда прямо сейчас!

– Ну, хорошо, черт возьми! – сдался я. – Рассказывай!

– Открой уши пошире, это будет занимательная повесть. – предупредил он.

Сайкз не преувеличивал. Мы с Чарли слушали его, забыв обо всем на свете.

Глава 18

(Рассказ Сайкза. )

Конец лета 65 – го года мы провели в Канзас-Сити. После удачной торговли с южными племенами у нас хватало денег, чтобы кутить и веселиться напропалую. Самые роскошные апартаменты центрального отеля были в нашем распоряжении.

Лауру Стив держал взаперти в отдельном номере, который охранялся денно и нощно нашими пауни. Лучших цепных псов было не сыскать, и, по правде говоря, я не завидовал девушке. Не скрою, иногда мне на ум приходили мысли как-нибудь вызволить ее из беды, но это были только мысли. Пауни слышали приказ Блэкберна не спускать с пленницы глаз и скальпировали бы любого, кто осмелился бы противостоять им. Даже меня.

Днями и вечерами мы торчали в салуне Майкла Брэкетта, а ближе к полуночи разбредались кто куда в поясках наслаждений. Стив любил Лауру, боготворил ее, но это не мешало ему веселиться с другими женщинами. То, что он не мог никак получить от Лауры, ему легко доставалось от них.

Я обычно ночевал у хорошенькой доступной вдовушки, жившей по соседству с салуном «Желтый Орел». Она была очаровательной крошкой, это следует признать.

По утрам, возвращаясь от нее в отель, я почти всегда заглядывал в «Желтый Орел», чтобы пропустить холодного лимонада и опохмелиться. Это питейное заведение, как ты знаешь, Джо, стояло на отшибе, посетители не жаловали его своим присутствием. Лишь один странный тип, когда бы я туда ни зашел, вечно сидел в облюбованном им уголке. Не смотря на преждевременную седину, он был средних лет, высок, широкоплеч. Из-за ужасающей худобы видевшее лучшие времена платье висело на нем как на вешалке. Увидев его в первый раз, я сразу понял, что с ним не все в порядке. Он был одним из тех, кто еще не совсем сошел с ума, но порядком тронулся. Его отсутствующий взгляд явно говорил об этом.

Мне было жаль беднягу. И я всегда давал ему мелочь на еду и выпивку. Он брал деньги, улыбался мне какой-то дебильной улыбкой, и уходил завтракать в свой уголок.

– Что это за бедолага? – спросил я как-то у бармена.

– Том Портер, – ответил тот. – Я его давно знаю. Он работал клерком в одной конторе, а года два назад уехал вместе с братом искать золото в Монтане. Вернулся недавно без брата, без гроша в кармане и, кажется, оставил где-то значительную часть своих мозгов. Спит на соседней конюшне, а днями торчит здесь. Я ничего не имею против. Жалко мне его, богом обиженного. Кроме меня да вас, мистер Сайкз, ему некому помочь.

– Отчего это он свихнулся?

– Да я его спрашивал, только какой толк? Бормочет что-то насчет бандитов в Монтане и кровожадных индейцев, показывая мне пальцы без ногтей и грудные шрамы.

– Наверное, побывал в плену и у тех, и у других.

– Все может быть, мистер Сайкз.

Я продолжал наведываться в «Желтый Орел» и ни разу не случилось такого, чтобы Портера там не было. Но однажды я его не застал в салуне.

– Что это стряслось с твоим верным посетителем? – поинтересовался я у бармена.

– В больнице он, мистер Сайкз.

– Совсем свихнулся?

– Этого не могу сказать, но на конюшне, где он спит, его лягнула лошадь. Прямо в голову.

– Ну, если выйдет из больницы, то полным идиотом.

– Скорее всего, – согласился бармен.

Недели две меня не было в «Желтом Орле», а когда зашел туда, то глазам своим не поверил. На самом видном месте в новом твидовом костюме и щегольской широкополой шляпе сидел наш Портер и потягивал дорогое шампанское. Ну, прямо обеспеченный, уважающий себя джентльмен, живущий в свое удовольствие.

– Похоже, мы поторопились записать его в идиоты, – говорю я бармену.

– Точно, мистер Сайкз, – отвечает тот. – Прямо чудо! Он, вроде, выздоровел и где-то, надо сказать, неплохо разжился.

– Ты не говорил с ним?

– Конечно, говорил. Но он предпочитает отмалчиваться. Узнав, что я каждый день кормил его, он поблагодарил меня и заплатил за все обеды сразу. Я ему сказал отблагодарить и вас, мистер Сайкз, коль он в здравом уме и при деньгах. Кстати, он долго расспрашивал о вас и хотел с вами побеседовать… Эй, Портер, вот и мистер Сайкз!