Белый туман

Глава 13

Весь день держалась прекрасная погода, и солнце, выглядывавшее время от времени из-за разбросанных по небу облаков, ласкало землю своими лучами, похожими на ленты фанфар в майский праздник. Старожилы острова сходились во мнении, что такого чудесного Дня святого Михаила на их памяти еще не было. Другие же приписывали столь редкую благосклонность небес неожиданному, но такому радостному для всех появлению их хозяина после долгого затворничества.

Когда утренние скачки со всеми их переживаниями остались позади, зрители не стали расходиться, переместившись на зеленую низину под холмом, на котором возвышался замок. Там мужчины и подростки острова разбились на команды для игры в шинти «Разновидность хоккея на траве.». Это состязание также традиционно входило в программу праздника. Вооружившись вырезанными из дерева тонкими клюшками, или каман, а также круглым мячом размером с яблоко, сделанным из шишковидного нароста на коре, игроки каждой команды стремились загнать мяч в ворота противника, которые были отмечены кучками камней по обе стороны поля. Разумеется, при этом не обошлось без ссадин на коленях, синяков на лицах, а в одном случае даже выбитого зуба.

Когда солнце уже склонилось к закату и состязания из-за темноты пришлось прервать, все вернулись в замок Данвин, где их ожидал пир. Главными блюдами были приготовленные накануне куличи и специально зажаренный к празднику святого Михаила ягненок.

Каждая из семей, живших на острове, постаралась внести свою лепту в торжество, принеся продукты с собственных участков, так что столы ломились от сыров и приготовленного в панцире мяса крабов, булочек и пирожных, цыплят с яйцами и шпинатом, пудингов и всевозможных сладостей из пресного теста. Вересковое пиво и вино из березового сока лились рекой, развязывая языки и еще больше оживляя всеобщее веселье. К тому времени, когда на остров спустилась ночь, танцы были в самом разгаре.

По залитому луной двору рядом с главной башней замка, где лишь слабое пламя факелов разгоняло шелестевшие тени, взявшись за руки, кружили в хороводе танцоры, время от времени меняясь местами под жизнерадостную мелодию скрипок и волынки. Движения их были слаженными, несмотря на стремительный темп, пестрые юбки шуршали и колыхались вокруг босых ног. Люди хлопали в ладоши, притопывали ногами в такт музыке. Повсюду царили радость и смех, а в это время хозяин Данвина, сидя в одиночестве в самом дальнем углу за одним из многочисленных столов, не сводил с них задумчивых темных глаз.

Этот день был для островитян праздником по многим причинам. В качестве хозяина Трелея Гэбриел являлся покровителем и защитником каждого из его обитателей, начиная от седовласого старца и кончая новорожденным младенцем. Он был их лордом, господином и благодетелем, их заботы стали его заботами, их благосостояние являлось для него делом чести. То обстоятельство, что они были небольшой островной общиной, делало их особенно уязвимыми, однако сегодня Гэбриел мог успокаивать себя сознанием того, что жители его острова - острова, который его предки оберегали в течение многих веков, - имеют крыши над головами, а также достаточно провизии, чтобы помочь им пережить предстоящую суровую зиму, чем могли похвастаться далеко не все районы северной Шотландии. По всему западному побережью и даже на таких отдаленных островах, как Льюис и Харрис, люди, жившие здесь в течение многих поколений, вынуждены были бросать свою землю, когда-то управляемую могущественными гэльскими королями, поскольку она уже не могла прокормить их. Переработка бурых водорослей на золу, которой многие местные жители привыкли зарабатывать себе на хлеб, после поражения Наполеона медленно приходила в упадок, так что им приходилось полагаться лишь на весьма ненадежное в этих местах земледелие, да еще на рыбную ловлю. Что еще хуже, обитатели соседних островов оказались полностью отданными на милость системы, не способной защитить их от алчности сборщиков налогов и произвола живших вне своих поместий аристократов, которые ставили свои доходы куда выше жизни и благополучия зависевших от них людей. Однако Гэбриел наотрез отказался вводить новые порядки у себя в поместье. Несмотря на свое темное прошлое, Макфи, хозяева Данвина с незапамятных времен, никогда не отделяли себя от нужд своего народа, являясь настоящими патриархами клана и всей родни. Гэбриел намеревался продолжать эту традицию.

В течение дня к виконту не раз подходили жители острова - те самые люди, которые до сих пор избегали его, так же как он сам избегал их последние три года, прошедшие после необъяснимой гибели Джорджианы. Теперь они оказывали ему такой радушный прием, что со стороны могло показаться, будто он только что вернулся домой после долгих странствий на чужбине.

По другую сторону двора Гэбриел заметил свою дочь, Джулиану, которая со временем должна была занять место хозяйки и благодетельницы этого уединенного острова. В девочке произошла разительная перемена за последние недели. Еще месяц назад он считал ее навсегда потерянной для мира, пустой оболочкой, оставшейся от ребенка, - до такой степени она чуралась человеческого общества. Теперь же, глядя на то, как она играет с другой маленькой девочкой, Брайди Макфи, чьи родители еще несколько лет назад изменили правописание своей фамилии с гэльского на английское, чтобы отличить свою семью от его собственной, Гэбриел подумал, что случившееся с Джулианой можно было назвать настоящим чудом. Обе девочки представляли собой живую картину детской невинности и чистоты, подпрыгивая в кругу танцоров при неровном свете факелов. Лица их были озарены улыбками, глаза светились радостным волнением. Все это явилось для него еще одним из многочисленных откровений, которым был отмечен нынешний праздник святого Михаила.

Чем же, спрашивал себя Гэбриел, вызвана эта неожиданная перемена? Быть может, все объяснялось общим праздничным настроением, благодарностью за обильный урожай? Вместе с тем он понимал, что настоящая виновница их перерождения находилась здесь же, среди танцующих, хлопая в ладоши в такт музыке, и свет факелов отражался в ее дивных зеленых глазах.

Она называла себя мисс Нелл Харт. Он взял ее на место гувернантки, надеясь, что она сумеет привить Джулиане качества, требуемые от благовоспитанной девицы, которые со временем позволят ей стать хорошей женой и матерью. Но эта женщина оказалась настоящим ангелом во плоти. Господь ниспослал ее за молитвы!

Гэбриел молча наблюдал за тем, как Элинор, взяв под руку молодого Дональда Макнила, принялась отплясывать с ним рил, подражая движениям других танцоров и весело смеясь, если нечаянно наступала партнеру на ноги. Этот звонкий, заливистый смех казался Гэбриелу самой прекрасной музыкой.

– Я знаю, о чем вы сейчас думаете, хозяин.

Гэбриел отвлекся от своих размышлений, неожиданно увидев рядом с собой Дональда Макнила, и вежливо осведомился:

– А вы умеете читать чужие мысли, Макнил?

Дональд в ответ уставился на него, сразу же догадавшись, что скрывалось за этой видимой бесстрастностью.

– Разве мы с вами не знакомы с детских лет, хозяин?

– Да, верно.

– И разве я не сражался с вами бок о бок при Ла-Корунье против этого дьявола Наполеона?

– И это тоже правда.

– Тогда уж кто-кто, а я могу догадаться, о чем вы сейчас думаете.

Лишь очень немногие люди на острове могли позволить себе столь откровенный тон в разговоре с Гэбриелом. Впрочем, много ли среди них было таких, кто действительно его знал, знал настоящего Гэбриела Макфи, а не легендарного Темного лорда Данвина, которым матери на Большой земле стращали своих детей?

Макнил немного помолчал, а потом добавил:

– Если бы мой Дональд был лет на десять старше, вам бы не миновать ссоры. Похоже, мальчик совсем потерял от нее голову.

Гэбриел резко обернулся и посмотрел на Макнила. Выражение его лица стало серьезным:

– И надо признать, он подошел бы ей гораздо больше.

Дональд покачал головой, почесав рыжие волосы под аккуратным голубым беретом.

– И откуда только у вас при вашем богатстве такая тупость?

– Я и сам подчас задаю себе тот же самый вопрос. Жизнь и так уже преподала мне достаточно уроков. Я должен был бы их усвоить, особенно после гибели Джорджианы. Я подпустил ее к себе слишком близко, и она пострадала по моей вине. Я ни за что не позволю себе повторить ту же ошибку с этой девушкой.

«Как бы глубоко она ни тронула мою душу…»

– Я не то имею в виду, и вы сами об этом прекрасно знаете. - Теперь уже Макнил не на шутку рассердился. - Проклятие той старой ведьмы имеет силу лишь потому, что вы сами даете ему эту силу. - Он постучал пальцем его по лбу. - Вы позволяете ему управлять вами здесь. Вы боретесь с ним каждый день в своих мыслях, однако находитесь в его власти. - Тут он приложил руку к его шерстяной рубахе. - Но именно здесь, в вашем сердце, оно должно найти свой конец, хозяин. Забудьте о нем и просто живите своей жизнью, не то вы закончите дни в одиночестве, ожесточенный и всеми покинутый, как…

– Как мой отец?

Макнил уставился на него, опасаясь, что на сей раз он зашел слишком далеко, коснувшись темы, которая до сих пор оставалась болезненной для Гэбриела.

Знаменитый Александр Макфи относился к числу тех людей, которых медики сочли бы своего рода феноменом - умея ходить, говорить, дышать, он в то же время был начисто лишен каких-либо чувств. Как ни странно, ему удалось дожить таким образом до весьма почтенного возраста в семьдесят девять лет.

Гэбриелу было четыре года, когда он впервые увидел отца. Его темные волосы и холодный пронизывающий взгляд заставили мальчика поспешно отступить, укрывшись за юбками матери.

– Ты совсем избаловала ребенка, женщина. Только посмотри на него! Зря я доверил тебе его воспитание. Уж лучше бы он рос со мной, как молодой Малкольм, и стал со временем настоящим мужчиной, достойным имени Макфи. С тем же успехом ты могла переодеть его в юбки и завязать ему волосы лентой!

С одинаковым выражением отвращения на лицах отец и старший брат Гэбриела отвернулись от него и зашагали прочь, оглашая двор издевательским смехом.

Прошло целых три года, прежде чем Гэбриел встретился с отцом снова. Никогда больше он не позволял себе слабости в его присутствии, однако Малкольм к этому времени уже стал взрослым мужчиной, таким же суровым и безжалостным, как и его отец, и потому Александр не нуждался еще в одном сыне.

Гэбриел перевел взгляд на танцоров, вихрем проносившихся по двору замка, размышляя над последними словами Дональда. Всю свою жизнь он был окружен людьми, которые либо высмеивали, либо оскорбляли, либо боялись его. Его мать скончалась, когда ему исполнилось семь лет, и с тех пор его переводили из одного закрытого пансиона в другой. Еще никто и никогда не решался в него поверить…

Пока он не встретил Элинор.

С того самого дня, когда она вошла в его жизнь, Гэбриел все чаще и чаще стал задаваться вопросом, что значит иметь рядом с собой человека, который скрасил бы его одиночество на этом острове и которого связывало с этими людьми и их обычаями то же чувство глубокого внутреннего родства, что и его самого. Что значит жить с женщиной, которая не станет вздрагивать каждый раз, стоит ему к ней прикоснуться? Женщиной, одного взгляда бездонных зеленых глаз которой было достаточно для того, чтобы его сердце пустилось вскачь…

«До чего же просто все это выглядит со стороны», - подумал он, наблюдая за тем, как Элинор, подхватив под руку старого Ангуса, закружилась в танце с краснощеким шотландцем под одобрительные возгласы Майри и всех остальных. Как легко ему было бы отдать ей свою любовь…

Однако при всем желании он не мог вычеркнуть из памяти прошлое, мрачную историю своей семьи, которая, казалось, следовала за ним по пятам, подвергая тем самым жизнь Элинор огромному риску.

Тут Гэбриел заметил, что танцы неожиданно прекратились и все отошли подальше от середины двора, рассевшись за столами или отступив в ночную тень. Затем он увидел, как Элинор направилась к небольшому возвышению, где находились скрипачи и волынщик, неся что-то под мышкой. Майри отделилась от толпы и обратилась к остальным:

– Ну, друзья, похоже, вы все заслуживаете небольшого подарка. Правда, без уговоров тут дело не обошлось, - произнесла она, взглянув с улыбкой на стоявшую рядом Элинор, - но в конце концов мне удалось убедить эту прелестную девушку поделиться с нами талантом, который она так долго скрывала.

Талантом? Гэбриел невольно подался вперед на скамье, наблюдая за тем, как Элинор поднялась на помост и встала рядом с музыкантами. В руках она держала какой-то тонкий темный предмет, и когда она поднесла его к губам, он понял, что она собирается играть на флейте. Весь двор замер, едва она взяла первую робкую ноту.

Сладкозвучная мелодия шотландской народной песни, хорошо знакомой всем присутствующим, полилась, наполняя воздух очарованием старины и завораживая людей, сидевших за столами. Эта дивная музыка привлекала к себе сердца слушателей, и каждая нота грустного мотива, прошелестев над притихшим двором, уносилась вдаль легкими порывами ветерка.

Совершенно забыв о стоявшем за его спиной Дональде Макниле, Гэбриел поднялся и медленно выступил вперед из тени. Глаза Элинор были закрыты, ресницы слегка касались шек, и, находясь всецело под обаянием ее искусства, он подумал, что перед ним очередное доказательство того, что она была настоящим ангелом, спустившимся на землю, ибо только в раю можно услышать такую чудесную музыку.

Хотя флейту нельзя было назвать типично женским инструментом, Элинор играла на ней так, словно была рождена для этого. Ее тонкие длинные пальцы легко двигались по клапанам, и многие из собравшихся во дворе зажмурили глаза, слегка раскачиваясь в такт вздохам музыки. Другие же просто уставились на нее, боясь моргнуть, чтобы дивное видение перед ними не исчезло.

Когда Элинор на одной мягкой нежной ноте закончила мелодию, на долгое время во дворе воцарилась тишина. Никто не шевельнулся и не издал ни звука, словно девушка погрузила всех в сон. Затем, как бы внезапно очнувшись ото сна, собравшиеся дружно зааплодировали, поднявшись с мест и осыпая ее со всех сторон восторженными похвалами.

Элинор в ответ только застенчиво улыбнулась, слегка наклонив голову, после чего повернулась, чтобы покинуть помост.

– Нет, девочка, погоди! - крикнул ей вслед волынщик, который только что завел веселую живую мелодию под аккомпанемент скрипки. - Поиграй немного с нами!

Некоторое время Элинор просто стояла рядом и прислушивалась к их игре, но после первого же рефрена присоединилась к музыкантам, и танцы во дворе возобновились.

Гэбриел заметил Майри, стоявшую в стороне вместе с Шионой и любовавшуюся кружившимися в хороводе танцорами. Он медленно приблизился к ним.

– Добрый вечер, хозяин, - тепло приветствовала его Майри. - Славный у нас сегодня получился куйаех, не правда ли? А как играет мисс Харт!

Гэбриел не в силах был оторвать взора от Элинор, которая продолжала играть. Глаза ее светились воодушевлением, и она запрокинула голову, выводя очередную трель.

– Да, она превосходная флейтистка. А я об этом даже не догадывался.

Майри усмехнулась в ответ.

– Как и все мы. Однажды поздно ночью мне понадобилось куда-то выйти, и тут я услышала чарующие звуки, доносившиеся со склона холма. Сначала я подумала, что это феи, потому что кто еще может играть в лунную ночь? Я потихоньку подкралась поближе, чтобы взглянуть на них краешком глаза, и представьте себе мое удивление, когда вместо фей я обнаружила там нашу молодую мисс, которая сидела одна на огромном валуне и исполняла какую-то прелестную песню. Она сказала мне, что играла на своей дудочке, еще будучи ребенком, и часто делает это и теперь, правда, больше для себя самой, чтобы отвести душу. Мне стоило немалого труда уговорить ее продемонстрировать нам в эту ночь свое искусство.

– Что ж, я очень рад, что вам это удалось.

Тут Гэбриел заметил, что Элинор, которая к этому времени уже закончила играть вместе с остальными, пересекла двор, направившись к двери, ведущей во внутренние покои замка. Он выждал до конца следующего танца, и когда она так и не вернулась, извинился перед обеими женщинами и последовал за ней.

Майри искоса взглянула на Шиону, на ее губах промелькнула лукавая улыбка.

– Шиона, дорогая, не могла бы ты занять на время Фергуса? Ни к чему старику в такую ночь таскаться за хозяином по пятам.

Шиона понимающе кивнула и направилась через весь двор туда, где в окружении других мужчин острова за кружкой эля сидел Фергус. Будучи весьма сообразительной молодой женщиной, она быстро вовлекла слугу в разговор, из которого у него не было никакой надежды выпутаться. А Майри тем временем подняла глаза на окно верхнего этажа башни, шепча про себя:

– Святой Михаил, если ты меня слышишь, сейчас тебе самое время совершить чудо.

Элинор поместила отдельные части флейты в обитый бархатом футляр, любовно проведя рукой по древесине красного дерева и серебряным клапанам, до сих пор сверкавшим, как новенькие, после чего убрала инструмент в комод своей маленькой спальни. Несмотря на первоначальное нежелание, ей приятно было играть, всецело отдаться музыке, стать частью торжества в этот особенный для всех день. Девушка невольно улыбнулась при воспоминании о красочном празднестве, продолжавшемся снаружи и знаменовавшем собой конец времени, когда все жители острова сходились вместе, и все же несущем в себе надежду на новое начало.

Элинор вышла в коридор и уже хотела было спуститься по лестнице, но, заметив открытую дверь в классную комнату, остановилась. Сквозь окно, находившееся прямо напротив нее, она могла видеть свет факелов во дворе, слышать смех пирующих и бравурную мелодию скрипки, эхом разносившуюся в ночи. Проследовав через всю комнату, Элинор расположилась на том самом сиденье, которое так нравилось Джулиане, любуясь картиной внизу. Очень скоро она заметила свою воспитанницу вместе с Майри и Брайди и снова улыбнулась. Из всех чудес, которыми изобиловал минувший день, это было, пожалуй, самым удивительным. Милостью Бога, святого Михаила или ангелов на небесах Джулиана обрела себе подругу.

Это казалось необъяснимым, но в течение всего дня девочки общались друг с другом так же легко, как если бы они вели обычный разговор, хотя Джулиана за все это время не произнесла ни слова. Брайди, производившая на Элинор впечатление не по годам смышленого ребенка, беседовала с Джулианой, отвечала ей, задавала вопросы и так точно угадывала мысли своей маленькой приятельницы, словно та высказывала их вслух. Казалось, будто Джулиана провела три долгих томительных года, замкнувшись в своем молчании, в ожидании встречи с этой девочкой, и как только это произошло, окружавшая ее стена рухнула как по волшебству, так что они целый вечер играли и танцевали вместе.

То, что случилось с Джулианой, стало еще одним звеном в череде таинственных событий, происходивших на этом отдаленном острове, у которых не было никаких видимых причин, никакого логического объяснения. Эльфы, гномы, феи, водяные, даже призраки, разгуливавшие по ночам, - в этом месте и впрямь присутствовало нечто сверхъестественное, делавшее невозможное возможным и заставлявшее человека поверить в то, во что он раньше никогда не верил. Та самая мистическая сила гаэлов, заставившая Элинор отдать свое сердце Гэбриелу.

Весь день она думала только о нем, спрашивая себя, что бы он ответил, как бы поступил, если бы она призналась ему в своих чувствах. Жаль, что она не умела гадать по воде или чашке чая, как это делали предсказатели будущего на деревенских ярмарках, чтобы узнать, что готовит ей - или, вернее, им обоим - судьба.

Пока Элинор сидела у окна, глядя во двор замка, ей вдруг вспомнилось одно старинное поверье, о котором она слышала еще раньше от Майри: если в ночь праздника святого Михаила девушка посмотрит на луну и произнесет, обращаясь к ней, имя своего возлюбленного, тот непременно явится к ней во сне. Тогда она встала со своего сиденья и, подняв глаза к бескрайнему небу с луной и звездами, тихо прошептала:

– Гэбриел…

До ее слуха донесся какой-то слабый звук. Элинор обернулась и затаила дыхание, не веря собственным глазам, увидев перед собой Гэбриела.

Ее сон стал явью.

Ни она, ни он не произнесли ни слова. Они просто смотрели друг на друга в темноте. Гэбриел и впрямь походил на призрак, сотканный из теней и серебристого сияния луны. Был ли он реальностью или просто плодом ее воображения? Этого Элинор не знала, да ее это по-настоящему и не заботило. Уже одно то, что он находился рядом, заставляло ее сердце биться чаще.

Гэбриел медленно пересек комнату, остановившись рядом с ней. Глаза его были прикованы к ней, красивые черты лица в слабом свете луны казались высеченными из мрамора. Он хотел ей что-то объяснить, но не знал, с чего начать. Впрочем, то же самое относилось и к ней самой.

Дабы удостовериться в том, что он не плод ее воображения, Элинор протянула руку и дотронулась до щеки Гэбриела, проведя пальцами вдоль его покрытого щетиной подбородка, упиваясь ощущением грубоватой и теплой на ощупь кожи, чувствуя его мужественность и силу. Он по-прежнему не сводил с нее взгляда, и Элинор спрашивала себя, что произойдет, если она сейчас прикоснется губами к тоненькой жилке, пульсировавшей у него на шее. Элинор обдумывала, достаточно ли для нее просто стоять и смотреть на него, до тех пор, пока он не подошел к ней, так что его обнаженные ноги под подолом килта задевали ее юбки. Гэбриел взял ее лицо в руки. И тогда все вопросы отпали за ненадобностью.

Элинор зажмурилась, прильнув к нему всем телом и положив ладони на мощную горячую грудь, а он целовал ее, целовал так крепко, как она прежде даже представить себе не могла.

От него пахло свежим солоноватым морским воздухом и дымом от факелов, которые до сих пор во множестве пылали во дворе. Элинор почувствовала, как его руки обхватили ее затылок, поглаживая и одновременно вынимая из волос шпильки, пока каскад локонов не упал ей на плечи, струясь между его пальцами.

Элинор запрокинула голову и выгнула шею, поддерживаемая его сильными руками, а его губы тем временем опустились еще ниже, от подбородка к шее, чтобы затем припасть к изящному изгибу плеча. По коже у нее пробежали мурашки, ноги стали ватными, и она не сопротивлялась, когда он опустил ее на подушки, разбросанные на сиденье у окна за их спинами.

– Ох, дитя мое, мы не можем себе этого позволить.

Элинор, выпрямившись, встала перед ним на колени и обвила руками его талию. Приникнув щекой к его теплой могучей груди, она прошептала:

– Я так хотела, чтобы вы явились ко мне во сне, и вот вы здесь. Пожалуйста, не надо будить нас обоих так скоро, Гэбриел. Забудьте обо всем остальном мире за пределами этой комнаты. Забудьте о том, кто вы и кто я. Пусть у нас останется хотя бы одна эта ночь, чтобы вспоминать о ней до конца наших дней.

Это было все, что он хотел от нее услышать. Жестом, полным глубокого отчаяния, Гэбриел приподнял Элинор и провел губами по нежной коже на ее плече, лаская ее кончиком языка, наслаждаясь ее неповторимым вкусом, пока его руки расстегивали маленькие пуговицы на ее платье. Она почувствовала, как корсаж ослаб, и выгнула спину, желая поскорее избавиться от одежды, чтобы между ними не осталось ничего, кроме губ и рук Гэбриела, касавшихся ее груди.

Едва его ладонь накрыла один из мягких округлых бугорков, как Элинор подхватил ураган ощущений. Она хотела познать его тело так же, как свое собственное. Она хотела, чтобы он касался ее снова и снова, и чтобы это длилось целую вечность.

Девушка запустила пальцы в шелковистую темную массу его волос и ахнула, когда почувствовала его губы у своей груди. Они пробовали ее кожу на вкус, посасывали до тех пор, пока Элинор не показалось, что она вот-вот закричит от наслаждения. Девушка прижалась к нему бедрами, горя от нетерпения довершить то, что они начали, и покорно двигалась за ним следом, когда он осторожно опустил ее на обложенное подушками сиденье, а сам поднялся и встал перед нею, озаренный слабым сиянием луны, - воплощение пылкой страсти, очарования и мужества.

Вид у него был неуверенный, даже смущенный. Похоже, он был не меньше ее обескуражен силой чувства, вспыхнувшего между ними.

– Я люблю вас, Гэбриел.

Эти слова вырвались у Элинор прежде, чем она успела осознать, в чем только что призналась. Сердце замерло у нее в груди, пока она пристально вглядывалась в его лицо, ожидая ответа.

Возможно, виной тому была окружавшая их ночная мгла, причудливая игра теней и света, но ей показалось, что выражение страстного желания на его лице сменилось потрясением, недоверием и отчуждением. Холодок пробежал по комнате, погасив разгоравшийся между ними огонь.

– Гэбриел?

Он покачал головой:

– Вы сами не знаете, что говорите.

– Вовсе нет. Я знаю это лучше, чем что бы то ни было в жизни.

Тут он оторвался от нее и закрыл глаза. Руки его были крепко сжаты в кулаки, и боль от сознания того, что он отверг ее, пронзила Элинор. Она обхватила себя руками, чтобы прикрыть наготу, охваченная внезапным чувством стыда при виде его неуступчивости. Он не ответил ей взаимностью.

Гэбриел перевел взгляд на Элинор и громко выругался по-гэльски, ударив кулаком по стене - той самой, которую Джулиана недавно покрыла росписью.

– Черт побери, дитя мое, этого просто не может быть! Никогда! Неужели вы не понимаете? Я не могу забыть о том, кто мы такие, как бы мне самому этого ни хотелось.

Слезы обжигали глаза Элинор, стекая тонкими струйками по щекам, в глубине души у нее что-то болезненно сжалось. Их короткий сон прервался. Вне себя от горя и унижения, с трудом сдерживая рыдания, она могла только молча наблюдать, как Гэбриел покидает комнату, оставляя ее в одиночестве у окна.