Белый Всадник

И потом как-то все засуетилось, зашевелилось, поднялось. Эгадон ушел. Встала и Таня, поборов приступ головокружения. Вышла вслед за Даном, накинув плащ. Уже на улице Дан остановился, повернулся к ней.

- Присядь - сказал он, указывая на близлежащую завалинку. Таня послушно повалилась на холодный камень. Дан сел рядом, и вскоре боль в сердце утихла. Голова перестала кружиться, Таня облегченно вздохнула.

- Прости меня, ради Бога, - сказал Дан, - Я не должен был тебя звать.

- Я для того и здесь, в Ладиорти, - быстро возразила Таня, - чтобы тебе помочь. Не знаю только, не бесполезно ли это было...

- Ну что ты, - Дан улыбнулся, - без тебя бы я не справился.

Таня почувствовала, как улыбка, помимо воли, неудержимо рвется на лицо.

- Ну пошли, - сказал Дан, и они поднялись и двинулись вперед, по улице.

Скорей! - они скакали вновь по полупустой серой земле, скорее к Замку. И лошади, почуяв близкий кров, торопились, рвались в галоп. Ветер касался заледеневшей, нечувствительной кожи, и Таня сжимала изо всех сил повод покрасневшими пальчиками, ей нелегко было сдержать коня. Серое тихое пространство вокруг, не видно, не слышно, и низкие травинки гнутся под копыта... И наконец - Замок, и открываются ворота, и четверо в серебряных плащах въезжают в маленький беленный поселок. Спешились, и коней повели в поводу. Молча до конюшни, и тихо разговаривая - вышли, привязав животных. И разошлись по делам, и Таня осталась одна на улице. Она пошла вдоль полуслепых домишек, где негромко разговаривали, пели или же молчали. Но ей здесь было хорошо, и никогда она не чувствовала себя здесь ненужной. Она могла бы войти в любой из домиков, но брела без особой цели и в конце улицы встретила Полтаву.

... Маленькая сырая комната, сероватые стены и тусклый свет из оконца вверху. Запах дома, и легкий треск горящих дров, музыка, музыка, которой не слышно, но которая есть. И двое возле низкого стола, две девушки, они шьют простыми длинными иглами, и светлая головка склонилась над работой, и схваченная хайратником темная шевелюра той, что постарше, склонилась над шитьем. Таня тихонько шевелит губами, помогая себе, и маленькие руки неумело справляются с толстой иглой, прокалывая грубую ткань. А длинные ловкие пальцы второй шьют играючи, а в зеленоватых глазах замерло что-то полузабытое, прекрасное, а может быть очень печальное. Она вскидывает полотно на колене, на живописной драной заплате вытертых джинсов, зубами отрывает нитку, начинает следующий шов. Она кидает мельком взгляд на Танину работу и говорит тихонько:

- Потише. Стежки сильно крупные. Это тебе не на машинке строчить.

И тут же без перехода заводит вечную женскую песню, и Таня подхватывает на второй строчке.

Виновата ли я, виновата ли я,

Виновата ли я, что люблю?

Виновата ли я, что мой голос дрожал,

Когда пела я песню ему?

Голос у Полтавы низкий, грудной, но она чуть фальшивит, а Таня поет тонко, высоко, чисто. Песня не мешает ей шить. Она пришивает воротник к новой рубашке, и потайная мысль тепло дремлет на дне, вполне возможно ведь, что эту рубашку будет носить Дан. Почему бы и нет? В общем-то, это не так уж важно. Кто-нибудь наденет эту рубашку, и она будет мокрой от пота, и свет карроса пропитает ее, она будет пахнуть дымом , и в ней будет тепло и легко - ах, как хороша эта работа! Но если ее наденет Дан - в десять раз лучше. Эта ткань коснется его плеч, скользнет на грудь и на спину, обнимет его - так мягко, так ласково. Милый, милый Дан. Песня кончилась.

- А где девчонки? - спросила Таня.

- Уехали в цепь, - ответила Полтава. А, - сказала Таня. Девчонки, наверное, сидят где-нибудь за холмом, ожидая непрошеных гостей с запада или же с моря. А может быть, и стоят в напряжении, высоко подняв ладонь, с которой льется свет. Но днем теппелы нападают не часто.

- А мы ездили в Ленинград, - вспомнила Таня. - Ведь ты оттуда?

- Да, - сказала Полтава, - ну и как там Питер?

- А что ему сделается?

- Да-а, -вздохнула Полтава, - давненько я там не была.

- Мне кажется, так здорово жить в Питере, - сказала Таня. - Там такие люди жили. И живут тоже, БГ, например. И вообще город такой чудесный, как сказка.

- Это все равно, где жить, - сказала Полтава. - Важно, что ты делаешь, а не где.

Таня кивнула.

- Нам тоже везет, - сказала она, - Мы зато видим Королеву.

- Видишь ли, - сказала Полтава, - БГ сам по себе, Королева - тоже сама по себе, а ты - это ты. У тебя своя жизнь... С чужой не срисуешь.

- Но все-таки хорошо, когда такой образ перед глазами.

- Это да, - согласилась Полтава, - Это, пожалуй, верно.

- Где пуговицы, не знаешь? - спросила Таня. Она закончила обметывать петли, можно было уже и пришивать пуговицы. Полтава молча показала большим пальцем через плечо. Таня встала, пошла к большому сундуку в углу, с усилием подняла крышку. Порывшись во внутренностях сундука, вытащила коробку с пуговицами и пошла назад, но по дороге вдруг остановилась. Коробка упала на пол, звякнув содержимым, Полтава резко обернулась. Схватившись за стену, Таня медленно сползала вниз, глаза ее обессмыслились, лицо стало совершенно белым. Полтава бросилась к ней, схватила под мышки.

- Ты чего, Танюша?

Тело в ее руках вновь напряглось, Таня пришла в себя, виновато глянув в лицо подруги.

- Ах... Да пусти, все нормально.

Полтава помогла ей дойти до скамейки, уложила.

- Что это с тобой? Может, позвать кого?

- Это все ерунда, - сказала Таня, - просто я устала.

- Вам досталось сегодня ночью? - спросила Полтава.

- Да.

- Что ж ты не поспишь? Поспи, хоть прямо тут.

Полтава извлекла из ящика лоскутное одеяло, набросила на Таню.

- Я сейчас... сейчас встану, - пробормотала она. И крепко заснула.

Когда я проснулась, в избушке нашей было уже полно народа. В соседней комнате раздавался неясный гомон. За окном стояли сумерки. Вот уже и снова сумерки. Дня почти не видишь в Ладиорти. Да и день-то пасмурный, без солнца, без синевы...

Я умылась, погремев железным рукомойником, и вышла в набитую народом горницу. Здесь были не только девчонки, но и Виктор, и Кашка, и Тихий. У нас, впрочем, всегда так. Виктор настраивал скрипку в углу, Лада тащила на стол чугунок с супом. -- Вот и Танюшка проснулась! - объявила она, увидев меня, - ну-ка иди хлеба порежь. -- Все бы тебе работать, - заметила Полтава. Я покорно поплелась за хлебным ножом. Интересно, думалось мне, сколько прошло времени там, на Земле... Не пора ли уже домой? Никак не могу научиться определять это - время здесь течет не только по-другому, оно течет по-разному. Кашка как-то сказал, что здесь вообще более субъективный мир. Может быть, поэтому... А, думать об этом - можно свихнуться. Не хочется домой, именно сейчас - нет. Кажется, намечается милый тихий вечерок, со свечами, с музыкой, и дождь уже барабанит по доскам, и все собрались у огня.

Вот уже запели тихую песню, и девчонки разливают суп по мискам. Но каково тем, кто сегодня ночью в дозоре... Вчера, по крайней мере, было сухо. С такими мыслями я поставила корзину с хлебом на стол. Все дружно склонились над мисками. Кто-то ткнулся мне в колени - я обнаружила под столом вездесущую морду пуделя. Кашка был увлечен беседой, убедившись в этом, я незаметно сунула Баярду кусочек лапши. -- Вам хорошо, - сказала Алиска, оказавшаяся рядом со мной, - Вы вчера отработали. А нам сегодня в ночь тащиться. -- Да уж, нам хорошо, - при воспоминании о прошлой ночи меня передернуло. -- Раньше ведь так не было, - заметил Тихий, - в последнее время они что-то...

-- Ни часа покоя, - подтвердила Полтава, - каждую ночь лезут, и все оравой. -- Подождите, это еще цветочки. Наш Граф все время пророчит не то Армагеддон, не то Апокалипсис. Причем в ближайшем времени. Баярд, фу! - предупреждающе крикнул Кашка.

Мне ужасно хотелось поговорить о Дане, и я не преминула воспользоваться случаем. -- Слушай, Кашка, - спросила я тихонько, - объясни мне, зачем Дан таскает все время нож на поясе? -- Какой нож? - рассеянно сказал Кашка, прислушивавшийся к вспыхнувшему общему разговору. - А, меч... Это, видишь, знак отличия такой. Не для нас, конечно, для теппелов. Этот меч носил один великий воин. Теперь его здесь нет. Он был такой, знаешь, как сама Королева. Ну, вот теперь Дан получил. -- То есть он просто для красоты? -- Ну, что-то в этом роде, - согласился Кашка. - По крайней мере, вытаскивать его нельзя. -- Да, я слышала. -- Понимаешь, - сказал Кашка, - мы здесь ведь все время как на лезвии бритвы. За собой следишь все время. Если плохие мысли будут в бою, свет погаснет, убьют за милую душу. Но убьют - это еще полбеды. А вот если ты душу свою потеряешь... -- Как - потеряешь? -- Здесь очень легко душу потерять. Здесь грехи не прощаются, отвечаешь за них сразу и по полной программе. Злые мысли если одолеют, будешь ненавидеть хоть кого, хоть теппелов, ненависть закроет глаза, можно и душу потерять. Ну а за убийство... проснешься в стране теней. -- За огненной чертой? -- Да, за ней, - подтвердил Кашка, - и это уже - гибель навеки, когда Дух твой от тебя отказался. Помнишь в Библии - вторая смерть? Хуже этого нет. -- Неужели Дан способен кого-то ненавидеть? - усомнилась я. -- Конечно, нет! При чем здесь Дан? - удивился Кашка, - Я вообще про меч начал говорить... У нас здесь никакое оружие не имеет смысла. Мы не можем вообще воевать.

Я бы и не смогла, подумалось мне. Каррос - совсем другое дело. Нормальному человеку должно быть легче умереть, чем убить.

Дверь скрипнула, все обернулись. От ветра затрепетало пламя свечей. -- Легок на помине, - буркнул Кашка.

Серебристый плащ мокро блестел, Дан не снял его, а сел поодаль от нас на скамью. -- Привет всем. -- Да ты садись, поешь, - пригласила Лада. -- Спасибо, уже отужинал, - Дан помотал головой.- Девочки, вы сегодня выходите к Белой роще? -- Да, через час выйдем, - подтвердила Лада.

Дан вздохнул. -- Все верно. Я зашел сказать, чтоб не ждали. Я тоже иду в ночь.

Все замолчали разом. Потом Виктор нарушил тишину. -- Что, совсем плохо дело? -- Не знаю, - ответил Дан, - ничего не знаю. Но сегодня обстановка такая, что выходят все, кто может. -- Но ты же вчера был, - робко возразила Алиска. -- Я поддержу вас у Белой рощи, - сказал Дан. - Поспать сегодня никому не удастся, судя по всему. -- Я тоже иду, - Виктор поднялся, за ним вскочили я и Кашка. -- Таня, ты-то хоть останься, - сказала Полтава, - на ногах уже не держишься.

Белая Роща поблескивала березовыми чистыми стволами у подножия пологого холма. И костер сегодня развести было нельзя - поле со всех сторон, поле позади, да и дождь то моросил, то начинал лупить что есть силы. Мы просто сидели на земле, собравшись в кучки - по трое, по четверо, готовые развернуться в цепь. Совсем уже стемнело, и было мокро, и холодно, и муторно как-то... Там, на Земле, давно уже лежит снег. Здесь, говорят, не бывает снега - морской климат. Полуостров... Я поймала себя на том, что давно уже не вслушиваюсь в разговор. -- У Набокова проза гениальная, - говорила Алиса, - а стихи... идеальные, ровные. Стихи прозаика.

Я до сих пор еще вообще не читала Набокова. -- А вот, мне нравится, например, - возразила Лада и прочла:

Пусть мы грустим и радуемся розно,

Твое лицо средь всех прекрасных лиц

Могу узнать по этой пыли звездной,

Оставшейся на кончиках ресниц. -- Ты лучше про Лилит вспомни, - проворчала Полтава, - Господи, как этот дождь надоел!

Я вытащила каррос, стала затягивать ремешок. Вчера он болтался и ужасно мне мешал. Особенно когда мы вообще устали. Сколько же можно стоять: ну, пять часов, ну, семь... Слава Богу, сегодня их что-то не видно. Пока. Может, у Дана информация неверная... Вообще-то разведчики обычно не ошибаются. -- Вообще, - говорила между тем Полтава, - все эти возвышенные представления о любви обычно приводят в реальной жизни к обыкновенной подлости и мерзости, вот и все. Надо проще на все смотреть... -- Разве в любви может быть подлость и мерзость? - спросила я. -- Подрастешь - узнаешь, - сказала Полтава. Остальные промолчали. Я отвернулась.

Роща уже еле виднелась в дальней тьме, и мне казалось - ничего в этом мире уже нет светлого, чистого, не залитого дождем, не заляпанного грязью... Обида медленно захватывала мое сердце тягучей сетью. Вот так всегда...

Даже и говорить не стоит. Подрастешь... Вот и мама так всегда. Особенно меня убивала эта ее фраза: взрослость доказывается не словами, а делами. Как будто человек может стать взрослым сам по себе, если его не уважают, как взрослого. Ну, конечно, я маленькая. Мне еще и восемнадцати нет. Так что, меня и за человека не нужно считать, и объяснить ничего нельзя? Подрастешь... И особенно обидно, что своя же подруга, любимая, за которую и жизнь не задумаешься отдать, которая рядом, в той же цепи стоит. Подумаешь, она старше на несколько лет.

В довершение всего команда хлестнула по нервам "В цепь!" - и потом уже, на ходу, поднимая каррос, я услышала пальбу. Теппелов было много. В ровном ярком свете карроса они были как на ладони - стреляли из травы, из кустарников, заслонили темной массой березовые стволы. Кстати, никогда не могла я понять почему так, почему мы видим их так хорошо, ведь они стоят за гранью слепящего света... Законы физики тут не действуют, что ли?

Цепь наша была редкой, растянулась через все огромное поле, а там, дальше снова дозорные, на случай если теппелы пойдут в обход. Весь проход к Замку и к Черте перекрыт нами. Отсюда, с вершины холма, были видна хорошо вся цепь, все сверкающие серебром, отбрасывающие потоки света, и тьма вокруг, агрессивная тьма. И во всю силу лился свет, покрывая все пространство от левого моего соседа до правого - я даже не могла различить, кто стоит рядом со мной. Я стояла словно одна, лишь единый поток огня впереди указывал, что это не так. Если что-то случится - кто сможет меня прикрыть? Разорвать цепь нельзя. Разве что усилием увеличить огонь карроса - но такого усилия хватит ненадолго, а стоять нам всю ночь. Дан смог бы так, он ведь очень сильный. А я... я - маленькая. Может, мне здесь вообще не место. Конечно, в сущности, что я из себя представляю? Я не знаю жизни. Поэтому у меня и не может быть настоящей стойкости. Полтава права... В следующий миг я услышала противный резкий свист, но лишь через секунду сообразила, что он означает. И увидела, как свет ослабел. Не то, чтобы стало страшно, но слабость в ногах и мерзкие мурашки... Я стояла без всякой защиты мишень, и конечно, теппелы тоже увидели это, и конечно, стреляют сюда, в слабое звено, в меня...

Я не успела еще ничего сообразить. Световая завеса впереди качнулась и восстановилась. Меня закрыли слева - закрыли, поняла я, ценой страшного напряжения сил. Ноги мои все еще подкашивались. Но пережитый ужас смел начисто и обиду мою, и сомнения в себе - теперь я понимала все это. Всего доли секунды - и все понимаешь. Как глупо... Как я могла обидеться, как я могла думать так? Я подняла каррос. -- Все в порядке! - крикнула я невидимому соседу, - Спасибо!

Он и сам должен был видеть, что все в порядке. Свет из моего карроса закрыл щитом и мой участок, и пространство между нами. И повернув голову, я увидела того, кто меня поддержал - это была Полтава. -- Моя вина! - крикнула она в ответ, - Прости!

Твоя ли вина, Полтава? Моя, только моя. Как быстро приходится понимать это здесь...

Мы ехали домой, шагом, почти без сил, мешком болтаясь в седле. -- Я думала, ты не выдержишь до конца, - сказала я. Полтава вяло улыбнулась. -- Ничего, все нормально

Даже язык у нее ворочался с трудом. -- Завтра, говорят, прорыва не будет. Мы их утомили все-таки. -- Как тебя зовут на самом деле? - спросила я. -- Лариса, - она подала мне руку. - Я дура, не обращай внимания, если я еще что-нибудь ляпну. Ты из-за меня ведь так... -- Нет, - я покачала головой. - Я так из-за себя. -- Лучше будь такой, как ты есть, - сказала она. - И не становись никогда старше. Ты на меня не смотри. Я ведь, знаешь... Я ведь аборт уже делала. -- Ты лучше всех, - искренне сказала я. - Ты очень сильный человек.

Полтава коротко засмеялась. -- В слабости сила, - сказала она.

В слабости сила, хлеб и вино.

Ломает асфальт, прорастая, зерно,

Как серую массу потерянных лиц...

Держава цветов не имеет границ. ГЛАВА 6. ВЕСТНИК.

Мы отправились гулять с Баярдом. Торт уже был готов, вообще все было готово, а спать мне не хотелось. И нетерпение было, как всегда перед Новым Годом, перед праздником - скорее бы! Я себе места не находила, поэтому составила Кашке компанию.

Уже давно не было такого чудесного Нового Года. В детстве этот праздник главный, лучший праздник - пахнул так волшебно, так хвойно и вкусно, так сладко и таинственно. Потом этот запах куда-то исчез, и я не изменилась, и я готова была ждать, как в детстве, Деда Мороза, но изменилась вся жизнь вокруг, все стало скучным и взрослым, ворчливым... А вот этот Новый Год вдруг стал прежним. И прежний запах - чисто вымытых полов, и хвои, и горячего печенья - вернулся ко мне. Настроение у меня было как у веселого щенка, который мечется, крутится под ногами, сам не знает, чего же ему хочется, и куда себя деть - от счастья. Поэтому я отправилась гулять с Баярдом. Морозец пощипывал щеки, но не было ветра, и мелкие звезды просвечивали сквозь дымку отнюдь не зеркально чистой атмосферы Зеркальска. И снег похрустывал под ногами. Прохожих было немного, бежали запоздавшие, пряча головы в воротники, шумные компании, торопливые парочки... Кашка держал меня под руку, и мне вдруг стало смешно - нас, наверное, тоже принимают за парочку. Я фыркнула.

- Ты чего? - рассеянно спросил Кашка.

Я объяснила.

- А что? По-моему, из нас бы вышла парочка, - заявил Кашка. Мы вышли на пустырь, и он сказал негромко собаке: "Гуляй". Баярд зарылся носом в снег, фыркнул, понесся по сугробам, с трудом выгребаясь из мягкого снега. Мы шли по кромке пустыря, дальше к лесу было слишком темно, и гуляли всякие злобные псы, с которыми Баярд не любил встречаться. Кашка был, как видно, занят своими мыслями... Я также молчала. Валенок у меня не было, а ноги в сапогах начали подмерзать, я прыгала, разминая заледеневшие пальцы. Вдруг, словно опомнившись, он обернулся ко мне:

- А ты пригласила кого-нибудь в гости?

- Да кого же я приглашу? У меня только в Ладиорти друзья. Инка вот... Но она в Москве. А кто еще будет?

- Я пригласил там кое-кого... И Музыкант тоже, - туманно ответил Кашка.

А Дан, конечно, нет, подумала я. У Дана нет друзей. Иногда он приводит каких-то личностей, часто весьма колоритных. Недавно привел бомжа какого-то, к тому же и шизофреника... Тот объяснял какую-то сложную собственную философскую систему (я ничего не поняла, а Вик очень заинтересовался). А утром исчез с остатками наших денег и бутылкой наливки, которую мы держали на всякий случай. Ну, бывают у Дана и вполне приличные знакомые. Но это - всегда ненадолго. А друзей у него нет, кроме нас... Да и то, иногда подумаешь - какие мы ему друзья? Разве мы знаем что-нибудь о нем? Это он показал нам всем дорогу в Ладиорти... А сам он - откуда узнал? Ладиорти... Странное какое место. Мои мысли перекинулись на Ладиорти.

- А в Ладиорти никогда, что ли, не бывает снега? - спросила я. Действительно, уже два месяца в Зеркальске лежал снег, а в нашей туманной земле было по-прежнему сыро, промозгло, но не было снегов и морозов.

- Я ни разу не видел, - сказал Кашка.

- А Новый Год? Там празднуют Новый Год?

- Да. Но позже. В Ладиорти же другой календарь.

Ладиорти. Дан говорил... Впрочем, не только Дан. Тревогой пахнет воздух в Ладиорти. И здесь, в Зеркальске - воздух пахнет чем-то еще небывалым, страшным... Мы завтра отправимся в Ладиорти снова. Наверное, надолго... Не знаю, как будет с больницей. Время здесь идет медленнее, чем в Ладиорти, но все же идет. Может быть, меня уволят. Это неважно. Даже странно, до какой степени это неважно. Слава Богу, подумала я, что родителям не до меня сейчас. У сестры эта сложная история с женихом... Напишу им письмо, если что, совру что-нибудь. Искать они меня не будут. Только если я не вернусь оттуда. Это может быть, конечно. Они никогда меня не найдут. Это ужасно для них... или - не так уж ужасно. Поплачут и успокоятся рано или поздно. Так или иначе - что же делать? Ведь не могу я не ходить в Ладиорти... Хотя истинно добрый человек, наверное, так бы и сделал. Остался бы тешить старость своих родителей... Но - если придут теппелы? Если они придут на Землю?

Набравшись духу, я спросила Кашку.

- Слушай... А что, правда, что теппелы готовят большое наступление?

Кашка посмотрел мне в лицо.

- Да, - сказал он, - Это правда. Идет армия... Из-за гор, из Страны Теней, ты ведь знаешь...

- Это так серьезно? Дан говорил...

- Дан склонен драматизировать ситуацию, - возразил Кашка. - Он просто готовится к самому худшему.

- Он говорил, - осторожно сказала я, - Что мы не выдержим этого натиска. Что мы, скорее всего, погибнем. Нас слишком мало.

- Мало - здесь, - сказал Кашка уверенно, - Во всем мире... Ведь есть Братство, оно существует. Они не пустят теппелов сюда. Ну а мы... Мы сделаем все, что можем. Это важно для тебя - погибнем мы или нет?

Я помотала головой. Нет. Это не важно. Это не важно. Но теппелы не должны попасть на Землю.

- Да и мы не погибнем. Братья придут к нам на помощь... - уверенно заключил Кашка. Какие братья? - хотелось мне спросить. Я не понимала разумом, о чем он говорит, лишь чувствовала смысл этих слов где-то глубоко, в сердце... Да, есть Братство. Не может не быть. Но я не стала спрашивать об этом Кашку.

Он свистнул Баярда, и мы побежали домой...

К восьми часам стали собираться гости. Пришла Света, кашкина однокурсница, со своей собакой - как и у нас, большим пуделем, только это была красивая черная сука, по кличке Африка. Баярд галантно завилял хвостом, приглашая пуделицу осмотреть его владения. Свету я встречала уже и раньше, и она очень нравилась мне, чем-то напоминая Полтаву. Тощее, нервное, темноволосое существо, вечная сигаретка в ловких длинных пальцах, хрипловатый голос, застенчивость с людьми и самая нежная дружба с собаками. Мне казалось, что Кашка мог бы взять ее в Ладиорти... Но как знать, действительно - захотела ли бы она? Может быть, и нет. Может быть, таких идиотов, как мы, на свете очень мало.

(Если подумать, и я не хочу в Ладиорти. По крайней мере, я не хочу на эту войну. Теоретически мысль о ней еще терпима. Но каждый раз, когда стоишь там... Этого нельзя хотеть. Это слишком тяжело, слишком страшно. Но как же без этого? Кто же будет стоять там за нас?)

И я не говорила со Светой о Ладиорти. Мы резали с ней салаты на кухне. Мальчишки где-то раздобыли два огромных помидора. Зимой! Тем временем, завалилась целая кодла. Группа "Колесо" в полном составе. Женька со своей красоткой Риточкой. И Филя, конечно, как же без него... Великий басист Вася Щелкачов с женой и с коляской. Жену его я видела впервые, красивая, даже шикарная девушка, звали ее Катей. Ребенок спал, коляску просто закатили в мою комнату, чтобы не будить малыша. А позже явились еще двое гостей, тоже знакомые Виктора. Преподаватель диалектического материализма из Университета, представившийся Олегом Андреичем (русая холеная бородка, дубленка, манеры дореволюционного интеллигента), его жена, молоденькая историчка (позже выяснилось - оба кандидаты наук), по имени Надя, не дешевое узкое песочного цвета платье, колье настоящего янтаря, чуть дымчатые большие очки в импортной оправе, умело наложенная косметика... Мне стало страшновато, впишутся ли эти двое в компанию? Вели они себя просто, естественно, но... Я удалилась на кухню.

Стол наконец был накрыт, все расселись. Войдя, я окинула компанию взглядом. Вроде бы все было в порядке. Надя оживленно обсуждала с Катей, кажется, проблемы ухода за грудными детьми. Музыканты галдели, как водится, на диване, Света бродила по комнате, как сомнамбула, жадно шаря взглядом по книжным полкам. Я подошла к ней.

- Ну и книг у вас, - сказала она, обернувшись. - Никак не могу привыкнуть. Кашка мне многое уже давал почитать, но...

Она хищным движением потянула с полки книгу.

- Ах... Английский, - протянула она разочарованно. Я глянула на обложку - это была Урсула Ле Гуин.

- Да, где же ты ее на русском возьмешь, - вздохнула я. - Она у нас наверняка и не издана.

Я не большая любительница фантастики, но Ле Гуин... Правда, по-английски и я пока читаю очень слабо.

- У нас вот есть по-русски, посмотри... Если тебе фантастика нравится.

- О! - Света схватила книжечку Шекли.

Я нашла взглядом Дана. Он сидел, по обыкновению, в кресле, уютно, неподвижно, расслабленно, словно наслаждаясь неподвижностью и покоем, сложив узкие руки на коленях. Не поворачивая головы, без малейшего жеста он вел беседу с Олегом Андреичем. Я прислушалась.

- Извините меня, но на фоне современной западной мысли это выглядит... ну, несколько провинциально. Это вчерашний день... Именно рационалистические направления. Новая риторика. Вам это покажется банальным, но... Я понимаю эту тенденцию выглядеть, и не только выглядеть, но и действительно нести контридеи, контраргументы господствующей, скажем так, предписанной философской системе. Но истина остается таковой, невзирая на то, как ее преподносят массам. И вот если мы возьмем рационализм... Можно проследить тенденции в любой из мировых философий, и мы увидим путь от наиболее туманного мифотворчества к осознанному рационализму...

- А я не отвергаю рационализм, - лениво отвечал Дан, - То, что вы называете мистикой, является таковой лишь постольку, поскольку касается вещей, в принципе, то есть на нашем научном уровне, не поддающихся доказательству, а аргументы в их пользу требуют специально подготовленной аудитории. Причем, характер этой подготовки таков, что ни один из западных или российских ученых не может обладать ею...

Я вздохнула и отошла.

Но стол уже был готов, и вскоре все расселись. Пельмени с грибами и картошкой оказались восхитительными, и некоторое время слышен был лишь звяк вилок о тарелки и усиленное жевание. Разговор потек неторопливо, без особого смысла. -- Как же мы без телевизора? И не узнаем, когда Новый Год. -- У нас есть радио. -- Да, это плохо, в наше время главное украшение новогоднего стола - что? Правильно... -- Да, об этом мы не подумали, вообще-то телевизор нам не требуется, но по такому случаю... -- Да, ладно, что там смотреть? Правительство родное поприветствует опять? Дайте, мне, пожалуйста, еще грибочков.

Было еще около одиннадцати, когда все наелись. Лишнюю посуду унесли, и музыканты сели настраиваться. -- Бедные соседи, - заметила Света. -- Ничего, - сказал Кашка, - у нас книги вместо звукоизоляции. -- Плясать будем? - Катя склонилась над моей головой. Женька запротестовал: -- Нет-нет! Попляшем после двенадцати. Сейчас мы споем немного...

И они запели, и это было здорово. Виктор, весь в черном, стоял у пианино, задумчиво водя смычком по струнам, и пели все, и гнусавый Филя, и кандидат наук, и Баярд, уединившийся с черной красоткой Африкой в углу, подвывал в такт музыке.

И все надежды наши

Пусть сбудутся однажды

В последний час декабря...

Но потом в углу раздалось какое-то бормотание, мешавшее музыке. Я терпеть не могу, когда во время пения разговаривают. Ведь когда поешь - выкладываешься, в сущности, это немногим легче, чем держать каррос. Я обернулась. Бубнил Олег Андреевич, которого Дан, видимо, задел за живое.

Дан поймал мой взгляд. -- Идемте на кухню, - тихонько сказал он. Философ вышел вслед за ним. Мы продолжали петь, но мне стало как-то холодно. Вскоре я решила тоже заглянуть в кухню. Дан с Олегом Андреичем сидели против друг друга, причем последний задумчиво поедал соленые помидоры, тщательно обсасывая шкурки. -- Присаживайся, Таня, - пригласил Дан. Я не заставила себя упрашивать и села рядом. Олег Андреич продолжал между тем. -- Возможно, вы правы в какой-то степени. Но... Видите ли, без реального доказательства, без единственного хотя бы реального факта из мистической сферы все это остается просто вне области научного познания... -- Для того, чтобы поверить в Бога, - сказал Дан, - доказательства и факты не нужны. -- Верую ибо нелепо? - саркастически спросил философ. -- Нет. Это не так. -- Когда человек любит, то он и верит в Бога, - сказала я и тут же прикусила язык. Но Дан кивнул мне. -- Это я и хотел сказать.

Олег Андреич налил себе компота из банки. -- Ну, собственно... Речь шла не о вере. Вера, любовь - мы переходим в область чувств из области разума. А разум требует, увы, реальности, данной нам в ощущениях. -- Ну что ж, - Дан поднялся, - возможно, вам и будет дано доказательство... Реальное доказательство, может быть, даже очень скоро. Надеюсь, что ощущения не будут слишком сильными... Но нам пора идти. Скоро Новый Год!

В гостиной уже разливали шампанское. Я примостилась на диване рядом со Светой. Царил полумрак, огни гирлянд и елки светились таинственно, как в детстве. Радио что-то глухо бормотало, а стрелки часов нервно дрожали на цифрах 12 и 10. Дан, с бокалом в руке, встал в центре. -- Товарищи! - негромко сказал он, и все почему-то затихли. Тут я заметила только, как он был одет. Как в Ладиорти... Весь в белом, простая рубашка навыпуск - только плаща не было на нем, не было меча и карроса. Но и без этого он преобразился снова, он был Всадником Королевы, самым верным ее рыцарем и полководцем, елочные огни, как зарево, плясали в глазах.

Человек ли он? - подумала я. Боже, кого мне пришлось полюбить? -- Мы встречаем сегодня Новый Год, и может быть, это один из последних годов, который будет относительно спокойным для всех нас, - говорил Дан. (я знала, что в Ладиорти, среди наших, он не стал бы так говорить - там все было проще) - Не люблю роль пророка, но люблю вас всех, и хочу вам сказать - струна эпохи натянута до предела. Сейчас не здесь, на другом уровне решается многое. Но каким бы ни был исход, очень скоро в России изменится все. Как бы то ни было, в ближайшие уже годы произойдут такие перемены, которые сейчас кажутся вам невероятными. Не решаясь говорить подробно, скажу лишь, что великая эпоха страдания и лжи подходит к концу, нас ждет очередное обновление. Разрушено будет многое, а вот что произойдет потом, наступит ли в стране беспредел тьмы или проклюнутся новые невиданные еще в мире ростки света - это зависит и от битвы там, в ином мире, и от того, что произойдет в душе каждого из нас. Настало время смотреть в душу. Философы объясняли мир, марксисты пытались его изменить, а теперь будет время менять себя, чтобы выжить в этом мире. В следующие годы, возможно, будет так, что вам будет не до души, вам покажется, что самое время заняться внешним, материальным. Но это обман тьмы. Не верьте этому, смотрите внутрь, идите к Богу, к любви, там спасение. Я хотел только предупредить вас об этом... С Новым годом, товарищи!

Кто-то повернул до предела ручку радиоприемника, и куранты разбили тишину. Закрыв глаза, я попросила: "Чтобы победа была за нами, чтобы все хорошо было с Даном, и со всеми нашими, чтобы ничего с ними не случилось," - и быстро выпила свои полбокала. И каждый, кто был рядом, просил о чем-то своем, и загадывал свое, и мне хотелось в этот миг, чтобы все исполнилось, все для всех. Потом заплакал ребенок в соседней комнате, проснувшись от тишины, и Катя побежала его кормить. Вернувшись, она потребовала музыки и танцев, и включили магнитофон, потому что танцевать хотели все. Включили Джо Дессена, и Виктор протянул мне руку. Мы медленно закружились по комнате, и музыка, хмельная, как шампанское, волнами катилась на нас. Как-то незаметно очутились мы у окна, и Виктор сжимал мою руку. -- Звезды, смотри, - прошептал он. Мы смотрели на звезды - не так часто приходилось их видеть, пусть даже такие, городские, мелкие, как крупа. -- В Ладиорти должны быть очень крупные звезды, - сказала я. Виктор кивнул. Атмосфера там чистая. Я нашла взглядом Ориона и меч на его поясе. -- Наверное, мороз на улице, - произнес Виктор. -- Градусов тридцать. Странно, окно-то у нас не замерзло... -- Ничего странного, Кашка отскреб его сегодня, вот и все.

Морда пуделя ткнулась мне в руку, ища ласки. Я склонилась к собаке. В эту минуту, кажется, и раздался крик - не помню, чей... -- Смотрите, смотрите!

И вслед за этим - обыкновенный визг, совершенно нелепый, и вот все стоят у окна, глаза и рты широко раскрыты, и задние ломятся : дайте посмотреть! А мне осталось поднять глаза - и увидеть.

В небе. Под мелкими, как крупа, звездами, в черном чистом пространстве скакал белый всадник.

Он был так далеко, он был таким еще маленьким, что деталей не было видно лишь белый конь его, и сам он, весь в белом, светились на черном фоне, как светит луна, отражая свет солнца. Но он был, существовал бесспорно, и каждый мог его видеть, и это само по себе было настолько дико, нелепо, непредставимо... не тарелка с антеннами, не огненный шар - обыкновенный всадник, скачущий самым быстрым аллюром, и скачущий сюда, к нам, на землю - все крупнее и яснее становились очертания сильной лошади, вот уже виден и серебряный плащ за плечами гонца. -- Таня, Вик, быстро! - крикнул Дан, и тут только мне стало ясно, что нужно делать. Я бросилась в маленькую комнату, стараясь не разбудить малыша, скинула платье, натянула штаны и рубашку, пояс застегнулся щелчком, плащ привычно улегся на плечи. Друзья мои были уже готовы. На поясе Дана рубинами сверкали ножны. Баярд весело вертелся под ногами, виляя хвостом, предвкушая поход. -- Мы должны идти, извините нас, - обратился Дан к гостям. Взглядом он выбрал из всех Свету и бросил ей ключ от квартиры. - Не беспокойтесь, празднуйте сегодня ничего не произойдет. Закроешь квартиру, мы после зайдем за ключом, хорошо? - сказал он Свете.

Мы покинули гостей в состоянии, напоминающем немую сцену из "Ревизора". Мороз новогодней ночи ударил в лицо, захватил дыхание. Людей на улице было уже немало, и все они стояли застыв, глядя неотрывно в небо. Всадник все приближался, и уже без труда я узнала знакомые линии белой лошади Дана - Асгарда, того же, кто скакал на нем, узнать было трудно - он прижался к шее коня, и посадка его была странной... Зато видно было, что след в след за Асгардом, без поводьев, летят оседланные кони - вороной, рыжий, соловый. Всадник снижался, исчез на миг и показался уже в конце улицы, за домами, и вскоре я узнала его. Это был Сторож, и он был ранен, лицо и рубашка покрыты запекшейся кровью, он еле держался в седле. Около Дана Асгард встал как вкопанный, я схватила повод моей Стрелки. Сторож свалился с коня, прямо на руки Дана. Глаза его были закрыты, он дышал тяжело. Дан склонился над ним, держа на весу его плечи и голову. -- Сторож!

Мальчик открыл глаза. -- Граф... их тысячи. Пришел флот, граф! Беда... -- Королева? - отрывисто спросил Дан. -- Королева послала... Скорее. -- Спасибо, малыш, - сказал Дан. - Мы едем. Потерпи немного. Мы возьмем тебя с собой, там тебе помогут.

Мы вскочили на лошадей, поскакали к Черте. Дан вез раненого на своей лошади. Очень скоро обжигающий зеркальский мороз сменился влажным, тревожным и теплым запахом моря Ладиорти.

С тех пор прошло два дня. Мне удалось более или менее выспаться, и теперь я чистила картошку для обеда или ужина - кто знает? Перед нами стояла цепь бойцов с карросами, и световая завеса, а за нею - темные полчища, кто знает, сколько их там? За нами, за цепью костров был Замок, и сколько-то километров пространства, и Поселок, и дальше - Черта. Мы стояли теперь на месте наших посевов, не деревенских, а наших собственных, для Замка, а дальше была рощица и пересохший ручей. И даже воронье не кричало в голых ветвях - Ладиорти... Серенькое промозглое небо, туман, не пробиваемый даже карросом - впрочем, и пули в таком тумане с трудом находят цель.

Мы не уходили теперь с позиций, сменяя бойцов в цепи каждые шесть часов. Напор теппелов был беспрерывным. Теперь их стало достаточно много. Ветер дул с моря, пробирая насквозь, забираясь даже под плащи. Костерок трепетал под порывами ветра. Ветер же доносил до меня обрывки разговора, ведущегося за костром. -- Так невозможно (это голос Дана)... Надо что-то предпринять. Нужно узнать... Эта безызвестность... Хотя бы сколько у них кораблей сейчас. -- Но любой пойдет, граф ( это, кажется, Тим отвечает ему) ... Я пойду, если хочешь. -- Могу и я... Дело не в готовности. А в том, что это практически нереально. -- Ты не можешь... -- Да, дело не в этом! Пройти через все позиции теппелов... Никто не пройдет. Собака если. Но собака не разведчик.

Вот в чем дело... Пройти можно, подумала я. Можно, если идти открыто, с карросом. Да ведь каррос закрывает не все, спина останется незащищенной. -- Смотрите! (чей-то крик)

Королева. Я вскочила на ноги. Королева медленным шагом, на прекрасной белой своей лошади, ехала вдоль цепи костров. Она притормозила коня возле нас. Дан уже стоял у ее стремени. -- Все хорошо, мой Всадник! - она печально улыбнулась. - Ты прав. Разведка нужна. -- Но это невозможно, - пробормотал Дан, не отрывая от ее лица взгляда. -- Это возможно, - сказала она. Глаза Дана заблестели. -- Я пойду, - сказал он полувопросительно. Королева покачала головой. -- Ты - нет. Твоя смерть - смерть для Замка. -- Но как я пошлю другого? - спросил Дан. -- Я сделаю это. -- Я пойду! - раздалось из-за моей спины, и я с удивлением узнала Виктора. Глаза его горели нехорошим и веселым огнем. -- Я пройду, ваше Величество.

Королева устремила взгляд на него. -- Ты не смерти ищешь, - наконец произнесла она. -- Нет, ваше Величество, - Виктор склонил голову, подойдя к ней. - Какой же смысл? Мертвый не вернется и не расскажет.

Повисло молчание. -- Хорошо, - сказала Королева. - Ты пойдешь, Музыкант.

Я с ужасом обернулась к Виктору. Он вынул из-за пазухи флейту. -- Ты знаешь про хамельнского крысолова? - спросил он. -- Тебя убьют, - сказала я. Он покачал головой. -- Это вряд ли.

Я никогда еще не видела его таким веселым. -- Я пойду прямо сейчас. -- Будь осторожен, - попросил Дан. Подойдя к Виктору, он коротко и неловко обнял его и быстро отошел в сторону. -- Осторожнее, Вик, - сказала я. Он кивнул, подошел ко мне. -- Со мной ничего не случится. Но на всякий случай...

Он протянул мне свернутый листок бумаги. -- Это тебе. Прочитай, когда я уйду.

Я обняла и как-то нелепо чмокнула его в щеку.

Виктор пошел вперед, за цепь костров, потом за цепь карросов. Потом мы услышали пение флейты. Оно становилось все тише и наконец затерялось вдали. -- Каррос! - воскликнула я. На земле валялся брошенный каррос Виктора. -- Ему не понадобится каррос, - Дан подошел ко мне. - Я понял. -- Что это значит? -- Музыка... Она тоже будет их сдерживать. Ведь он владеет этой тайной.

Тогда я увидела Виктора. Не воочию, а как бы внутренним глазом. Он шел среди теппелов, и черные дула смотрели на него, и сверкали ножи , каждый был готов убить его, но пустое пространство оставалось вокруг него, пока он шел, тихо играя на флейте. Он шел открыто, не крадучись, он играл, и никто не мог остановить его, лишь бессильная злоба бушевала вокруг... -- Он дойдет, - сказала я Дану. Всадник кивнул. -- Дойдет... Я поеду, посмотрю цепь.

Оставшись одна, я подошла к костру, развернула оставленный мне листок. На листке были стихи. Мне казалось, что Виктор не сочинял стихов. Но ведь я еще многого не знала о нем.

Твои глаза - как океан,

Как бесконечность.

Твоя улыбка, мой обман,

Твоя беспечность.

Твоя прозрачность - свет свечи

Во тьме предвечной.

И я молюсь, склонясь в ночи

Пред этой свечкой.

Иди за мной, моя сестра,

Зовут, ты слышишь?

Ты видишь - небо?

Нам пора. Огонь все ближе.

Вот он сверкает, золотой,

Над миром спящих.

Вот ты - за огненной чертой,

Все дальше, дальше...

А мне твой облик на Земле

Как в небе просинь.

И я рисую на стекле

Твой детский профиль. ГЛАВА 7. БИТВА.

Мы спали у костров, и серое промозглое утро принимало нас, и ватная тишина, нарушаемая звуками отдаленной стрельбы, окружала нас, как вода. Мы ели последнюю выжившую картошку, и женщины из Поселка приносили нам молоко. Потом мы пели и разговаривали у огня, и шли снова и снова в цепь. Возвращение Виктора не дало новой надежды: теппелов было слишком много. Слишком много, чтобы сдержать их, и слишком безнадежным было теперь наше положение. И женщины из Поселка понимали это, и молча прятали глаза, и уходили молча. Но ничего, ничего не подозревали те, кто жил там, за Чертой, на Земле.

Я помню день, когда Лада принесла рукописные книги из Замка (в Замке оставались теперь только раненые, и было их немного). Было холодно, и мы грели руки над огнем, а Лада читала нам вслух. Только не о войне. Все, что угодно, только не о битве. Война - не порыв, не мгновенный полет духа, но бесконечное терпение. Бесконечное, невозможное терпение. Лада читала нам вслух, и было интересно, но на середине книга обрывалась. Лада виновато показала обрывок странички. Наступило молчание. Мы вообще стали говорить очень мало. Но и тишина была тягостна. Тогда я стала вспоминать вслух: "Что в имени тебе моем..." Слушали тихо, и было хорошо, спокойно, где-то вдалеке тихонько стонала флейта. Потом застучали копыта, кто-то ехал вдоль цепи костров, и обернувшись, я издали узнала Дана. Белый всадник, с сияющим камнем на обруче, в белых волосах - таким же, как и в карросе, только рубиновые капли на ножнах меча. Он подъехал и спешился. И не пошел сразу, а постоял, чуть придержавшись за шею коня. Тут только я увидела, что лицо его страшно осунулось, совсем побледнело, и непереносимым светом сверкали теперь глаза.

- Привет, девочки, - сказал он. - как дела?

- Нормально.

- Поесть у вас не найдется? - он подошел к костру. Я поспешно наскребла ему остатки каши со дна котелка. Дан опустился на землю и стал торопливо есть.

- Ты когда спал последний раз? - поинтересовалась я.

- На том свете отоспимся, - буркнул Дан. Привычная отговорка прозвучала как-то зловеще, но он, кажется, не заметил этого. Я повесила над костром котелок с чаем.

- Трудно? - участливо спросила Лада.

- Ничего, - Дан махнул рукой. - Все нормально. Вся цепь действует, все держатся. Замок бы только не сдать. Это все... Если сдадим... Но нельзя. Все, что угодно, только не это. Королева погибнет. Ничего, может быть придет помощь. Так Она говорит.

"А может быть, и не придет", - подумала я про себя, не только я, никто уже не верил в эту помощь. Сейчас тяжело повсюду, во всем мире так...

- Поеду дальше, - Дан поднялся. Небольшая рыжая собака подбежала и настойчиво ткнулась мордой ему в руку.

- Белый Знак! - Дан снял треугольник с ошейника собаки. Подержал его недолго в руке.

- Это на участке у оврага. Нужны два человека. Кто из вас пойдет?

Моя очередь была еще через три часа, но я чувствовала себя вполне отдохнувшей, к тому же овраг - это почти наш участок. Кроме меня вызвалась идти Полтава.

- Ты бы отдохнул, граф, - сказала Лада. - Ведь не спишь совсем.

- Пожалуй, ты права, - Дан снова сел. - Тогда возьмите моего Асгарда... Потом просто пустите, он найдет меня сам... Надо быстрее в цепь, - он бормотал и валился на бок, глаза его закрывались.

Полтава села на круп лошади позади меня, и я сжала бока Асгарда шенкелями. Умный конь пошел быстрой, ровной рысью на восток, где светилась вдали цепь карросов да слышались ленивые очереди.

В этот вечер по меньшей мере один человек в Зеркальске знал или догадывался о происходящей над миром битве. В районе старых, серых пятиэтажек - архитектурных памятников хрущевской эпохи - горела настольная лампа в одном из окон. Но единственная обитательница этого отсека коммунальной квартиры, девушка лет двадцати, сидела не у лампы, а на подоконнике, напряженно глядя в ночное небо с тусклыми точечками звезд и быстро бегущими под ними оранжево- серыми облаками. Внизу, у ног девушки свернулся клубком большой черный пудель.

Девушка эта встречалась нам уже и ранее, и даже имя ее - Светлана - уже известно всем. Худое лицо, небольшие блестящие карие глаза, темно-русые волосы, забранные в хвост. Девушка нервно курила сигарету "Ява", и в блюдце, служащем пепельницей, лежало еще три окурка - увы, это был след одного лишь вечера.

Невыносимое беспокойство не давало ей уснуть. И боль в груди - Светлана не понимала причины этой боли. Поэтому она не спала и, нервно разминая сигарету длинными пальцами, думала о своей жизни. Она думала о странном человеке, которого знала по Академии, о рыжем удивительном человеке по имени Кашка, и о его друзьях. Она думала и о книгах, и постоянно скакал перед ее внутренним взором белый сверкающий всадник в ночном небе. Выходит, за этой тихой книжной реальностью стоит что-то большее?

Выходит, не так уж много в этом мире зависит от генеральных секретарей, добычи угля и зерна, от стратегических ракет и дипломатических интриг...

Света соскочила с подоконника, пальцами затушив сигарету. Она села к столу и быстро стала писать на листе бумаги.

Белый всадник грядет

Над ночною землей.

Вспыхнет огненный факел

Зари неземной.

Прикасается страшно и странно

К нашей коже неведомый мир.

Он невидим, неслышим, но явно

Он вползает в пространства квартир.

Баррикады громоздких вещей,

Затхлой пыли тяжелый рассадник,

Только белый сверкающий всадник

Разорвал перекрестье цепей.

Он летит над заснувшей землей,

И в руке его меч пламенеет,

Кто увидит, поймет и успеет,

Тот наследует мир золотой.

Белый всадник взлетел

Поднимайся, смотри!

Это огненный факел

Чистейшей зари.

Прошла ночь, и наступила вторая, и третья. Когда пришла третья полночь, мы почти касались спиной белой стены Замка. Теппелы как-то затихли. Мне удалось лечь поспать прямо на земле, поспать часа два, и когда меня разбудили, и я встала в цепь (сверкающая цепочка света среди кромешной тьмы), стало уже ясно, что больше спать не придется.

Мы видели их лица - совсем близко. Непонятные, чужие лица, глядящие как в прорези масок глаза. Мы слышали даже щелчки, когда они меняли отработанные магазины. Они сидели и стояли на земле, переговаривались, пили из фляжек, постреливали в нашу сторону. Но смотреть на них не хотелось. Я вдруг стала думать о том, прежнем, в которого я была влюблена. Мог бы он стоять среди нас? Да, мог бы, он и стоял тогда на площади во имя какой-то своей, нам, может быть, не совсем понятной, а может быть, и совсем такой же как у нас цели. И вдруг... смешно, но я почувствовала, что он и сейчас стоит рядом со мной. Даже свет моего карроса колыхнулся и вспыхнул ярче. Я только видеть его не могла, но он был рядом.

Я ощущала его так же явственно, как Дана, Виктора, Кашку, а потом я ощутила и других, незримых - и они стояли за нами, хоть я не знала даже их имен. На какой-то миг даже надежда всколыхнулась во мне - может быть, не все еще потеряно? Если бы, если бы это ощутили все... Но тут затрещали выстрелы, и мне пришлось полностью сосредоточиться на щите. Теппелы предприняли новую атаку.

Краем глаза я видела - кто-то упал там вдалеке, слева от меня, и тут же другой занял его место. Пока еще есть кому заполнять бреши в цепи... Долго ли еще?

Подъем сил вновь сменился упадком. Никто, кажется, не стоял больше рядом со мной, и тупо я смотрела в пространство разреженного света. Но и теппелы немного поутихли. Я вдруг почувствовала, как затекает рука, как ноги не держат и ломит затылок. Вдруг я очутилась в ветреном темном пространстве, и никого вокруг не было, и так тянуло вниз, в мягкое, уютное болото - лечь, заснуть... "И видеть сны, быть может", - от этой фразы я словно очнулась. Почти физически я ощущала за своей спиной ворота Замка. Скосив глаза, слева от себя я видела Полтаву, в стареньких джинсах и хайратнике, желтоватый свет потоками струился от ее карроса, стояла она, чуть расставив ноги, внимательно глядя вперед.

Справа от меня стоял Виктор, легко и свободно вскинув каррос. Казалось, он совсем не знает усталости. За ним я хорошо различала Дана - по яркому, ровному, весело бьющему свету. Дан стал как будто спокойнее и веселее. От него не зависело более ничего. Невероятными усилиями он удерживал теппелов две недели, он не спал, носился по всей цепи, меняя людей, отдавая приказы об отходе или наступлении, сам то и дело вставая в цепь. Каждый метр земли давался теппелам с огромным трудом. Все мы видели, как велика была работа Дана в эти дни, но и это не спасло нас и Королеву. Не могло спасти. Теперь Дан стоял в последнем бою, рядом со всеми - и что он мог сделать теперь?

Что могла сделать даже сама Королева? Я видела и ее, она стояла рядом с Даном, свободно вскинув правую руку. Прекрасные волосы ее струились на белое платье, и платье, и лицо ее сияли во тьме, а с ладони лился ослепительный мощный поток лучей. И только теперь я видела, что в руке ее не было карроса...

Атаку они начали на рассвете. Перестояв ночь, мы уже не ожидали этого, и когда небо посветлело над нами, расслабились, ожидая привычного дневного отдыха. Но вместо этого автоматы их затрещали, и с бранью они двинулись к самой границе световой завесы. И завеса, как бывало уже не раз, подалась и дрогнула. Мы уже почти ощущали их дыхание на своих лицах. Помню, что я посмотрела в небо. И там были только тучи, как обычно, там было серо и сыро, и в отчаянии я подумала: увидеть бы только солнце! Один разик еще увидеть солнце.

И в этот момент, там, за преградой света, появились эти существа... Я видела их раньше, однажды, и как тогда, ужас ледяной рукой схватил сердце. Но тут же я справилась с собой. Бояться нечего... Смерть избавит меня от этого ужаса. Я поняла вдруг, что ограда Замка - вот она , и оперлась спиной. Стоять стало легче - надолго ли? Вот она, смерть... Ну что ж, мы умрем только однажды, наши души чисты. Вот только что будет, когда Они войдут в Замок, в Поселок, за Черту... Но что мы можем сделать, что? Что мы можем сделать? Кажется, я в бреду. Боже мой, какие у них страшные... Именно подробности, неописуемые подробности. Я не могу, не могу их видеть... Дан? Легкая, успокаивающая волна коснулась меня... У него еще есть на меня силы. Надолго ли хватит наших сил? Ведь это - уже все... Может быть, и цепи давно уже нет, и только наш обрывок еще держится - мы у Ворот, в Ворота им не пройти... пройдут по нашим трупам. Два метра тусклого света - и черные дырочки дул, и рожи, рожи. Вот так и приходит смерть. Не веришь в нее, не ждешь, и главное - уже нет сил что-то сказать, как-то достойно встретить ее, а просто сейчас повалишься на землю и заснешь наконец... Я поймала себя на том, что рассматриваю лица теппелов - не тех Существ, а людей, стоявших против нас. Обыкновенные лица. Только один из них... Он выше других и крепче, и... он не человек. Он стоял напротив Королевы, весь в черном, и страшный лик его, словно изъеденный пламенем, и глаза, налитые кровью. Не было оружия в его руках, но сосредоточившись, я ощущала физически волны тоски и боли, черные волны, и летели они на Королеву... Он стоял уже в свете карросов, карросы были бессильны против него, и злобный смех щерил его рот, и страшно сверкали зубы на темном лице. Потом я увидела Королеву, и увидела, что сил больше нет и у нее, что лицо ее слилось в одно белое пятно с платьем, и она шатается, и свет еще бьет из ее ладоней, но... Черный Человек пил ее кровь, и еще немного - она упадет, а вместе с ней конец придет и нам. Нам и минуты не выстоять против Черного Человека. Свет моего карроса бился неровно, то вспыхивая в последнем порыве, то почти угасая. Так же было и у других. Только Дан еще держался, и рядом с ним - Королева.

Потом я увидела, как медленно закрываются прекрасные глаза Королевы, и медленно сползает она по стене...

И тогда Дан оказался впереди, перед цепью, и отшвырнул каррос, и плащ серебряной волной покрыл землю. Дан выхватил меч из ножен. Никто не успел крикнуть - он бросился вперед. Но в тот миг, когда он занес меч, послышался предостерегающий крик Королевы:

- Стой, Всадник! Остановись!

Но и этот крик не остановил его. Он вонзил меч, и черная, совершенно черная кровь хлынула мощной струей, фонтаном, рекой, а Черный Человек все стоял неподвижно, кровь хлестала из него, и на миг я увидела залитое этой кровью лицо Дана, и земля вся пропиталась этой чернотой. А потом Черный Человек упал, и рядом с ним, покачнувшись, выпустив клинок, свалился на землю Дан. Какая-то чернота- я не видела уже четко, зрение отказало мне - сползла сверху, покрыла тело Дана, и больше мы уже не видели его никогда...

Но в тот же миг над нами разошлись тучи. Это произошло неожиданно и мгновенно, и синева хлынула на сожженную землю, как кровь из раны. Разрыв в тучах все рос, словно ветер разгонял их в разные стороны, и ослепительная, победная, сверкающая синева щедро лилась сверху. Все замерли, а свет все увеличивался,и в свете этом все казалось иным, непонятным еще, но обещающим жизнь и надежду. И потом в разрыве показалось солнышко.

Оно сверкнуло лишь первым золотым лучом - и родилась сумасшедшая радость. Оно било и сияло, оно озарило каждую щелочку, каждую морщинку земли, оно смеялось, ярче, сильнее, свободнее всех наших карросов, вместе взятых, сильнее самой Королевы.

И мы увидели, как отползает черная волна, как бегут теппелы, бегут сломя голову, преследуемые беспощадным, ярким светом, золотом и синевой неба.

И тогда мы повалились на землю и заснули - впервые за трое суток заснули крепким, настоящим сном.

Что я могу рассказать об этом? Пришла весна, и поля в Ладиорти зазеленели снова. Птицы поселились в окрестных рощах, и после дождя всегда вставала чудная радуга - во все небо. Теппелы больше не появлялись в этой земле - по крайней мере, целыми армиями. Хотя дозорные ездили по горам и побережью, опасность никогда больше не была так велика, и карросы редко приходилось поднимать для отражения атаки.

В Ладиорти живут вообще иначе, чем на Земле, и мне там нравится больше. Правда, я лелею мечту - может быть, и жизнь на Земле изменится, станет прекрасной, светлой, и никого не будут убивать, и никто не будет биться из-за куска хлеба, и вообще все это станет иным. Мы часто возвращаемся на Землю, мы хотим сделать что-то для приближения этого светлого времени, но правильно ли мы делаем - кто может сказать?

В Ладиорти все это проще. У нас есть Королева, и рядом с ней все иначе, все так легко и понятно, и видишь, что нет никакой беды и обиды, и что не может быть ничего неправильного, когда мы вместе, и когда она рядом с нами. Но только одна беда - с той самой битвы она часто бывает грустна и печальна и уходит куда-то одна. Да и все мы стали такими же - вдруг среди разговора пронесется как бы волна, вдруг вспомнится какая-то старая песня - и обрывается музыка, и все замолкают. Я не знаю, что думать об этом. Мы никогда не говорили о Дане.

Он не должен был, наверное, так поступать, он ошибся, а за ошибки в Ладиорти платят мгновенно и страшно. Я это знаю. Но что произошло с ним? Мне почему-то кажется, что он жив, только где? В каком запредельном мире?

В конечном итоге, он сам хотел этого. Королева осталась жива, а ведь это все, чего он хотел. Но часто я хожу на то самое место, оно так и не заросло травой, и земля там вся черная от крови Черного Человека. Мне кажется, если я прикоснусь к земле, где он упал, я отчасти прикоснусь и к нему. Я сижу на этом самом месте и размышляю, хотя это и больно.

Я знаю, что и Королева часто ходит сюда. Она ступает на эту землю и долго, молча смотрит на солнце. Она думает о Дане. Я все хочу спросить ее - может быть, он еще жив? Может быть, его еще можно спасти? Но все не решаюсь. Так же, как наверное не решаются и другие.

Летней теплой и светлой ночью мы возвращались из дозора. Ночь перевалила уже за середину, и край неба там, где горная цепь смыкается с морем, становился белесым. Ночь и вообще была светлой из-за огромной, полной луны, затмевающей звездные золотые узоры. Мы ехали шагом, в тишине, не сводя глаз с серебряного лунного диска, и свет его плескался в глазах и клал таинственные тени на лица. Мы ехали через темные провалы леса, где тихо шелестела листва, и снова выходили в открытые, залитые луной поля. Уставшая Стрелка еле плелась, я бросила повод ей на шею. Справа от меня ехал Кашка, Виктор - чуть впереди, и рядом с ним маленький Сторож. Баярд по обыкновению обнюхивал края дороги, то задерживаясь, то догоняя нас неуклюжим галопом, белые уши его смешно взлетали на бегу. Каждый камешек был виден на дороге и сиял отраженным блеском, а дальше высокие травы пахли сном - пронзительно и тревожно. Временами под копытами шуршали первые отжившие листья, первые знаки не пришедшей еще осени. Покой царил на земле, дальше, у моря спал поселок, но может быть, рыбаки уже вытаскивали сети для утреннего лова, а в Замке не спали, как всегда, часовые. У ворот Замка я приотстала и, спрыгнув на землю, отдала повод Кашке.

- Поставишь лошадь, хорошо? Я скоро вернусь.

Я подождала, пока все они скрылись, и со скрипом затворились ворота. Тогда налегке я вышла в степь, в пахучее буйное сплетение трав. Ночью цикады молчали, и как прежде, тишина окутала землю. Но тишина эта была не ватной, живой, словно сонное дыханье цикад, кузнечиков, птиц, полевых мышей пронизывало ее, словно обещание утреннего многоголосья была эта звенящая тишь. Черная проплешина видна была издали. Опустившись на колени, я потрогала землю - влажную, хоть дождя давно не было. Луна нависала надо мной, над дальним ясным горизонтом, над лесом. Тогда я стала как обычно беззвучно молиться. Бесконечно далекий голос, незабываемый голос Дана зазвучал в моих ушах. Он, кажется, пел. Как живое я видела его лицо, и руки, и плащ, и слезы снова потекли по щекам. Боже, тихо подумала я, пусть я не увижу его никогда больше, пусть так, только спаси его. Может быть, он там, где-то среди этих страшных существ, среди огня, в преисподней - но все-таки живой. Ведь он не хотел плохого, спаси его, Боже...

Вдруг я почуяла чье-то присутствие и, обернувшись, увидела Королеву. Лицо ее было печально. В лунном свете сияло белое платье, и глаза - как живая вода. Она приблизилась ко мне и положила руку мне на плечо. И от чудесной ее близости хоть горе и осталось в душе, но сердце мое больше не разрывалось от боли.

- Бедная девочка, - сказала она. - Моя хорошая.

И тогда я решилась спросить, впервые решилась заговорить о нем.

- Скажите мне, он жив? Где он? Можно его еще спасти?

Королева молчала, глядя мне в глаза.

- Я куда угодно пойду. Я найду его. Что мне делать, ваше Величество? Мне кажется, что все забыли его...

- Нет, это не так, - произнесла Королева. - Каждый хотел бы увидеть его снова. Каждый думает о нем.

- Он был лучше всех, - сказала я

- Да. Это так, - Королева кивнула.

- Не может быть, чтобы он совсем погиб.

- Он жив, - сказала Королева. Надежда моя отчаянно вспыхнула.

- Где же он?

- Смотри, - Королева взяла меня за плечи и легонько повернула к горизонту. Смотри, может быть, ты увидишь.

Горизонт был чист, справа - ровная линия моря, слева - горная цепь, над верхом которой небо уже начинало светлеть. И между морем и горами безудержно сиял полный, серебряный лунный диск, необыкновенно большой в эту ночь. Больше там не было ничего, разве что звезды, смутно различимые в белом лунном пожаре.

- Смотри, - повторила Королева. И я увидела.

Высоко над долиной, по самому верху горной цепи неторопливо скакал Белый Всадник.

Сильная лошадь шла рысью, и казалось, я вижу даже искры, летящие из-под подков. Серебристый плащ складками падал с плеч. Он был так далеко, что нельзя было различить черты, но сердце знакомо забилось.

Он скакал уже прямо в небе, но приглядевшись, я увидела тоненькую серебряную ниточку под ногами коня - дорогу в ночном небе. А потом он слился с белым сверкающим диском Луны. Какое-то время я различала еще неясное шевеление, а потом Всадник исчез.

Я обернулась к Королеве. Было ли то видение, сон, бред... Или она хотела утешить меня?

Но в глазах ее я читала другое.

- Ты увидишь его еще, - сказала она, - увидишь обязательно. Не плачь.

С тех пор прошло много времени. Я вижу иногда Белого Всадника, но не знаю не фантазия ли это? Я никогда не могу сказать это наверняка. И никто не может.

Я знаю только - Белый Всадник там, наверху, охраняет нас. До тех пор, пока это так, ничего страшного произойти не может.