Бернадот. От французского маршала до шведского короля

1. ИСТОКИ И КОРНИ

Наш герой проделал длинный и извилистый путь, начав его из маленького французского городка По в живописной пиренейской провинции Беарн и закончив в королевском дворце в Стокгольме. В его жилах не было и капли голубой королевской крови, и ничто не предвещало, что его гасконскую гордую красивую голову однажды и так кстати украсит корона, принадлежавшая шведской династии Васа. В некотором смысле он во многом походил на известных нам гасконцев Сирано де Бержерака и д’Артаньяна, отправившихся в Париж добывать славу и честь.

Все корни семьи Бериадотов по мужской линии находятся здесь, в Пиренеях, на границе Франции с Испанией. Прапрадед Жермэн де Бернадот в 1616 году женился на некоей Жуанду дё Пуэй. Приставка «дё» отнюдь не указывала на дворянское происхождение рода, а слова «Бернадот» и «Пуэй» были названиями дома, из которого он происходил. Прапрадед Пьер Бернадот, женатый на Маргалид де Барракер (1639), прадед Жан Бернадот (1649–1698), по профессии ткач, женатый первым браком (1670) на Мари дю Гранжер и вторым (1674) — на Мари де ла Баррер-Бертрандо, дед Жан Бернадот (1683–1760), портной, женатый на Мари де Лаплас, и отец Анри Бернадот (1711–1780), судебный исполнитель при сенешале в По, женатый на Жанне де Сен-Жан (1728–1809), дядя Жан Бернадот, тоже стряпчий, со своими детьми, — все они родились, жили, трудились и умирали в этом красивом маленьком городке по имени По, известном в те годы лишь тем, что в нём когда-то родился король Генрих IV Наваррский.

Дом в По, где родился Ж.-Б. Бернадот

Обращает на себя внимание то обстоятельство, что все Бернадоты, принадлежавшие к простому слою ремесленников, стремились облагородить свою кровь браками с представительницами дворянских семей. Впрочем, как пишет современный шведский биограф Бернадотов Ларс У. Лагерквист, дворянская приставка «де» и у матери нашего героя носила чисто декоративный характер, потому что она никогда дворянкой не была.

У стряпчего Анри Бернадота было пятеро детей, из которых только трое — два сына и дочь — достигли взрослого возраста. Из выживших старшим был сын Жан Евангелист (1756 г.р.), потом шла дочь Мари (1759 г.р.), а последним шёл наш герой Жан Поль Батист, родившийся 26 января 1763 года. Последыш родился таким хилым, что никто не предполагал, что он останется в живых, а потому местный священник Поэйдаван поспешил окрестить его уже на следующий день. Родители Анри и Мари Бернадоты, вероятно, питали какую-то слабость к библейским героям и, чтобы отличить одного Жана от другого, присвоили им вторые имена в честь Иоанна Евангелиста (Богослова) и Иоанна Крестителя. Оба Жана на почве богословия или обращения язычников в христианскую веру не прославились, но один из них стал потом не менее известным, чем его прообраз.

Нашего героя часто называли гасконцем, хотя Беарн Гасконии не принадлежал, а входил в состав провинции Наварра. Таким образом, правильней было бы считать его наваррцем. Но поскольку образ жизни наваррцев был сходен с гасконским, то большой ошибки в том, чтобы его называли гасконцем, не было.

О детстве будущего маршала и короля почти ничего неизвестно — ведь он не был сыном короля или хотя бы какого-нибудь принца-консорта. Семья жила сначала в доме № 8 по рю Тран, а потом переехала в другую квартиру на той же улице. Дошли сведения о том, что маленького Жана Батиста в семье звали ласковым именем «Титу». Он говорил на местном беарнском диалекте, лишь отдалённо напоминавшем классический французский язык. В городке царила патриархальная, ничем не нарушаемая тишина. Сюда с трудом доходили отголоски парижской и вообще европейской цивилизации. Здесь жили мирно, солидно, без суеты, следуя многовековым традициям и обычаям.

Общественные школы находились в плачевном состоянии, и их посещали дети самых бедных родителей. Более состоятельные граждане нанимали для своих чад учителей — обычно недоучившихся семинаристов, называемых повсеместно «игнорамусами», т. е. незнайками, что как нельзя лучше подходило и к уровню знаний, и к образу и опыту их жизни. Предполагают, что Титу учился в местной школе бенедиктинских монахов, как одной из лучших в городке.

Немецкий историк Ф. Венкер-Вильдберг рассказывает о том, что десятилетний Титу любил лошадей, часто проводил своё время на почтовой станции, помогая кучерам распрягать и впрягать лошадей. Иногда почтальоны одаривали его услуги мелкой монетой, которые он непременно сдавал матери.

До 17 лет оба молодых Бернадота жили и воспитывались дома. Анри Бернадот считался видным и уважаемым человеком в По и хотел, чтобы оба его сына стали адвокатами, но из этого ничего не получилось. Трудно сказать, сделал бы старший сын Жан Евангелист какую-нибудь иную карьеру, но ему повезло: при Наполеоне, благодаря близости к нему младшего брата, он получил титул барона и звание «хранителя вод и лесов», соответствующее, по-видимому, званию лесничего, приличную пенсию и умер в 1813 году, оставив после себя сына и двух дочерей.

Жан Батист кое-как выучился латыни, и она стала его единственным иностранным языком, если, конечно, не считать французского, которому со временем тоже пришлось учиться — правда, уже на ходу.

Вообще живой и подвижный нрав Батиста мало располагал к учёбе, его интересовали больше река, лес, горы и обитавшая в них живность, а также игры с друзьями. Два его друга детства — Луи Мари (де) Кан и Жан Пьер Гре — последуют за ним потом в Швецию. С друзьями Жан Батист больше занимался тренировкой тела, нежели тренировкой ума, чем очень расстраивал своих родителей. Образцом поведения для него были люди с оружием, добившиеся почёта и известности не за столом и за чтением книг, а в боях и походах. У всех мальчишек самым почитаемым героем был, конечно, знаменитый король Франции Генрих IV, убитый в 1610 году на улице Парижа.

Некоторые биографы утверждают, что семнадцатилетний Бернадот тайно от всех мечтал о большой власти и влиянии на людей. Скорее всего, это свидетельствовало не о тщеславии, а о непосредственности и наивности его юношеской незрелой натуры. Шведский биограф Бернадота Антон Блумберг нашёл, что «в характере молодого человека всегда было какое-то нордическое, как у викингов, беспокойство и дух авантюризма». Бьющее через край мужество, не отступавшее ни перед какой-либо опасностью, непреодолимая любовь к свободе, сопереживание с униженными и оскорблёнными, благородство по отношению к слабым и побеждённым, — всё это, считает Блумберг, черты характера бывших жителей Скандинавии — викингов. Может быть, оно так и есть, не будем спорить. Полагаем, со своей стороны, что справедливо отмеченные шведом выше качества Жана Батиста так же хорошо могли произрасти из его наваррско-гасконской натуры.

Жану Батисту исполнилось 15 лет, когда папа Анри послал его работать юристом-практикантом к мэтру Жану Пьеру Батсаллю, прокуратору суда высшей инстанции при т. н. Наваррском парламенте. Но 31 марта 1780 года отец неожиданно умер, и материальное положение семьи немедленно и резко ухудшилось. И тогда младший Бернадот решил сменить занятие и стать военным. Отца, который ни за что не хотел видеть сына на этом поприще, уже не было, а мать, которая его очень любила, препятствовать пожеланиям сына либо не захотела, либо не смогла. Многие в городе посчитали такой выбор довольно странным — профессия солдата в тогдашней Франции особой популярностью не пользовалась. Но выбирать особенно не приходилось: юриспруденция Титу ни в малой степени не интересовала, нужно было помогать семье, а он изо всех сил рвался из родительского дома на волю, тем более что одновременно с ним в армию завербовался закадычный друг Ж.П. Гре.

2. НАЧАЛО КАРЬЕРЫ

Осенним утром 1780 года Бернадот обратился к капитану полка Рояль-ля-Марин по фамилии де Лассю и заявил о своём желании служить в полку волонтёром. Капитан, уроженец Беарна, приехал в По как раз с вербовочным заданием и принял юного волонтёра чуть ли не с распростёртыми объятиями. Полку, несшему службу в колониях и портовых городах, срочно требовалось солдатское пополнение. Он потребовал от Жана Батиста справку с места жительства, но волонтёр обращаться за ней в По не захотел. А. Блумберг утверждает, что он боялся попасться на глаза отцу, потому что сбежал в полк, не получив на это его благословения. Возможно, Жан Батист стеснялся также общественного мнения городка, жители которого вряд ли бы одобрили, что сын уважаемого и почтенного юриста поступает на службу рядовым в армию короля.

Капитан Лассю выручил волонтёра и достал соответствующую справку в мэрии ближайшей коммуны Биллери. 3 сентября 1780 года он был внесён в списки рядовых полка и, получив на руки 100 ливров, отправился служить к месту его дислокации в местечко Коллиур. Друг семьи, месье Клавери, в дорогу новобранцу подарил луидор.

Первый контракт с армией был подписан на 8 лет.

Сохранилось описание внешнего вида молодого рекрута: тёмные волосы, карие глаза, длинный нос, маленький рот и короткий подбородок; рост 178 см, но молодой человек ещё продолжал расти и скоро достиг планки в 185 см. Вопреки своему названию, полк никакого отношения к флоту не имел и принадлежал к пехоте.

Набор в армию Франции осуществлялся тогда в основном путём набора рекрутов. Офицерские должности в ней могли занимать только дворяне. Все звания можно было купить за деньги, поэтому встретить в армии богатого двадцатилетнего полковника-бездельника было так же естественно, как нищего на паперти. Перед революцией 1789 года во французской армии насчитывалось 1171 генерал, среди которых было 10 маршалов и 164 генерал-лейтенанта. В Генеральный штаб можно было попасть только по рекомендации.

На стороне офицерского меньшинства были власть, сила, почести, деньги, свободное время, отличное питание, удовольствия жизни, а на стороне рядовых солдат — бесправное рабство, презрение, тяжёлый труд, принудительная или обманная вербовка, никаких надежд на продвижение по службе, 6 су в день на пропитание, тесная кровать на 2 или 3 человек, телесные наказания, пинки, рукоприкладство, болезни. Царём и богом в полку был полковник, в его власти было всё, в том числе утаивание от солдат последних денег и перекладывание их в свой карман.

Не лучше обстояло дело и с профессиональной подготовкой офицерского корпуса. Мало кто от лейтенанта до генерала интересовался военным делом (некоторое исключение составляли лишь артиллеристы), армия рассматривалась ими как средство для занятия соответствующего места в обществе. «Моральный дух в офицерском корпусе настолько низок, — говорил в 1742 году маршал Бель-Исль, — что мне не хочется называть по именам частные его проявления, чтобы не позорить нацию». Молодому офицеру внушали, что самое главное в жизни — соблазнять женщин, иметь лучшего портного в городе, покупать духи у лучшего парфюмера страны, кататься в собственном экипаже и иметь слуг в золочёных ливреях.

Редко кто шёл в армию добровольно, многих толкала на это нужда и безысходность жизни, в частности бедных дворян, на всю жизнь остававшихся в лейтенантском звании. Основная масса солдат вербовалась из городских низов, отбросов общества, криминальных слоёв.

В таких условиях должен был начинать свою военную карьеру молодой Жан Батист. Солдатская жизнь будущего маршала даст повод Наполеону высказаться, что «Бернадот питался объедками». Беарнцу здорово повезло: он попал в шефский — относительно привилегированный — полк, командиром которого был маркиз де Лонс, тоже беарнец и уроженец По. Он был хорошо знаком с семьёй Бернадотов и тепло принял нового солдата в свой полк. Благосклонное и покровительственное отношение маркиза и всех офицеров полка к новобранцу позволило Жану Батисту удвоить своё усердие и прилежание к военной науке и получить их признание.

Жан Батист попал в 1-й батальон, в роту капитана Шалабри, а потом в роту фузилёров, которой командовал капитан Брассю (по другим данным, Брюссак). Солдат начальство регистрировало и называло по кличкам, Бернадот же сразу выделился из общей массы и был внесён в полковые списки под собственной фамилией. За свой опрятный и подтянутый вид он получил прозвище «Месьё». С утра до вечера, несколько месяцев подряд, у солдат шла строевая муштра и огневая подготовка, пока полк не перевели сначала в Тулон, а потом в Бастию, на Корсику, где Бернадот провёл первые два года службы.

Корсику недавно присоединили к Франции, корсиканцы были настроены к Парижу не очень дружелюбно, и служба солдатам полка Рояль-де-Марин не казалась слишком лёгкой. Французы строили на острове дороги, и Жан Батист вместе со своими товарищами должен был охранять французских военных строителей от нападений ещё не сложивших оружия корсиканцев.

21 мая 1782 года он был переведен в зли гное подразделение полка в роту гренадеров капитана Бонневиля.

Морской средиземноморский климат и однообразная — в основном караульная — служба оказали на Жана Батиста неблагоприятное воздействие, и в 1783 году он заболел малярией и попросил дать ему отпуск по болезни. Полугодовой отпуск был продлён дважды, потому что боли в груди не проходили, а при откашливании у него изо рта шла кровь. Болезнь будет давать о себе знать и в более зрелые годы, так что Жану Батисту пришлось провести дома в По целых полтора года и серьёзно задуматься над тем, не следовало ли ему прекратить службу в армии.

Отпуск молодой солдат использовал для чтения литературы из серии, как мы бы сейчас сказали, «Жизнь замечательных людей». Он прочитал книгу про завоевателя Мексики Фердинанда Кортеса, про маршала короля Людовика XIV Катэна, про военачальника XVII века Фаберта и некоторых др. Но не только чтение составляло досуг отпускника — у него произошла дуэль с местным жандармским офицером по имени Кастэн. Жандармы, как и многие жители городка, часто насмехались и издевались над больным Жаном Батистом, который сбежал в солдаты, а теперь возвратился ни с чем домой. Кастэн, вероятно, был особенно назойливым, так что дело дошло до поединка. Дрались на шпагах, жандарм был серьёзно ранен, и авторитет Жана Батиста в глазах земляков сразу вырос.

Восстановив здоровье, Бернадот к концу 1784 года вернулся в полк, переведенный уже в Безансон, а потом в Гренобль. Пока Бернадот поправлял своё здоровье, в полку произошли перестановки. Маркиз де Лонс был повышен в чине и переведен на другое место, и Бернадота встретил новый полковник, маркиз Мерль д’Амбер, который прославился своим дерзким нравом и жестоким отношением к солдатам и получил от них прозвище «Тиран». Но «тиран», получив от своего предшественника самые лучшие рекомендации о Жане Батисте, стал усиленно продвигать беарнца по службе. Снова везение! Уже 15 (или 16) июня 1785 года Бернадот стал капралом, через два месяца — сержантом, через год — фурьером, 11 мая 1788 года — сержантом-майором (фельдфебелем), а 7 февраля 1790 года — полковым адъютантом.

Честолюбивый, статный и аккуратный во всём Бернадот за своё пристрастие к хорошим манерам и красивой одежде получил прозвище «Сержант Belle-Jambe», т. е. «сержант с красивыми ногами».

Осенью 1785 года Жан Батист снова заболел — теперь воспалением лёгких. Начальник лазарета, знаменитый хирург и будущий королевский лейб-доктор Элизе, весьма поверхностно осмотрев бледного и неподвижного больного, признал его… умершим и отправил «труп» в морг. К счастью, роковую ошибку Элизе исправил его помощник доктор Милляр: он достал инструмент и хотел было приступить к вскрытию «трупа», но, к своему изумлению, обнаружил, что «труп» встал и протёр глаза!

Молодому сержанту пришлось снова ехать на поправку в По. Обстановка в доме в это время была тяжёлой, мать, по свидетельству французского биографа Тушар-Лоссара, благоволила к старшему Жану и вряд ли была в восторге от больного «флотского» гренадера. Жан Батист с тяжёлым чувством покидал родной дом — больше побывать в По ему уже не придётся — и возвращался в полк, отныне ставший его семьёй.

Новый командир полка занимал важный пост в масонской организации и, кажется, привлёк туда и Бернадота. На это косвенно указывает то, что, подписывая своё письмо к брату от марта 1786 года, он поставил знак французских масонов. В это время Бернадот занимался весьма ответственным заданием — обучением новобранцев. Новобранцы часто не выдерживали тяжёлой казарменной жизни и муштры и дезертировали. В обязанности Бернадота входила также и поимка дезертиров полка. В мае 1786 года он писал к брату в По, как он отличился, преследуя одного дезертира до самого Авиньона, т. е. удалился от места дислокации полка на целых 250 километров! Дезертир в конечном итоге был пойман и возвращён в полк. Если учесть, что большинство офицеров относились к этому делу формально и возвращались из таких рейдов с пустыми руками, то рвение сержант-майора было, несомненно, отмечено полковым командиром по достоинству.

Если оценивать служебный рост Бернадота по нынешним меркам, то путь от рядового до примерного звания младшего лейтенанта длиной в 10 лет покажется нам не таким уж и коротким. Но по меркам того времени и с учётом невысокого происхождения Бернадота такое продвижение по службе считалось довольно успешным. Должность полкового адъютанта по многим причинам считалась выгодной для дальнейшей карьеры офицера. Бернадот заслужил её своим примерным поведением, усердием, прилежанием и, естественно, успехами на службе. При этом он обошёл многих своих старших товарищей по полку.

В Гренобле у фельдфебеля Бернадота был роман с местной девушкой Катрин Лямур, о чём свидетельствует запись в протоколе местного нотариуса Жирарда. Говорящая фамилия девушки «Лямур» явно выдуманная: либо это была девушка соответствующего поведения, либо у неё и Жана Батиста были веские основания не называть настоящую. Здесь, в Гренобле, фельдфебель Бернадот «отметился» в семье герцога Клермон-Тонерра, которому во время беспорядков в городе он 7 июня 1788 года спас жизнь.

Революция 1789 года застала Жана Батиста в чине фельдфебеля в Авиньоне, а потом в О-ан-Провансе. Фельдфебель Бернадот революцию встретил восторженно: она устраняла несправедливость в армии и отменяла дворянские привилегии, а значит, открывала ему возможности для военной карьеры. Примечательно то, что молодой военный не превратился в беспринципного приспособленца и карьериста, которыми стали многие его товарищи, «выходцы из народа». Врождённое чувство долга, чести и справедливости позволило ему достойно выдержать испытание стремительно последовавшей карьерой и навсегда остаться человеком в самом высоком понимании этого звания.

13 мая 1789 года 1-й батальон полка переводят на усиление марсельского гарнизона, и Бернадот принимает участие в подавлении бунтов и наведении порядка в городе. К июлю 1789 года в Марселе возникло противостояние между т. н. гражданской гвардией (в других городах Франции её называли национальной гвардией), выполнявшей функции полиции и ополчения, и восставшим народом. Основатель гвардии и генерал-губернатор провинции Прованс граф Караман, после того как во время стычки с восставшими был убит его капрал, вызвал в Марсель правительственные войска, в том числе и оставшуюся часть полка Рояль Марин. Восстание было подавлено, а главные бунтовщики упрятаны в тюрьму Шато д’Иф.

Среди тех, кто настаивал на вводе правительственных войск в город, был и торговец шёлком 63-летний Франсуа Клари, отец 13 детей, включая очаровательную девочку по имени Дезире. Спустя много лет она напишет, что «однажды в наш дом в Марселе зашёл солдат и предъявил реквизиционный лист. Мой отец, не желавший, чтоб какой-то солдат нарушал его покой, вежливо отослал его обратно к полковнику с письмом, в котором попросил прислать ему вместо солдата офицера. Солдат оказался Бернадотом, который потом женился на мне и стал королём».

Некоторое время спустя ситуация в Марселе изменилась, революционеры стали брать верх, гражданскую армию разогнали и вместо неё в 1790 году образовали Национальную гвардию, которая выступала теперь на стороне народа. В этот переходный и смутный период двоевластия трения продолжались в основном между жителями Марселя и правительственными войсками, в числе которых был полк Рояль Марин.

Узнав о таком столкновении своих солдат с Национальной гвардией, полковник д’Амбер, отправившийся с инспекционной поездкой в О-де-Прованс, возвратился в Марсель. На въезде в город его остановил патруль из двух часовых: один из них был его подчинённым, а другой — из Национальной гвардии. Последний потребовал от полковника предъявить пропуск. Д’Амбер якобы повел себя весьма высокомерно и, отпустив несколько оскорбительных слов в адрес Национальной гвардии типа «подлая чернь!», ответил, что пропуск ему не требуется, поскольку все в городе знали, кто он такой. Гвардеец заспорил, но в дело вмешались солдаты из полка Рояль Марин и быстро решили спор в пользу своего начальника.

Между тем оскорблённый национальный гвардеец поднял шум, уличил полковника в злонамеренности и поднял на ноги своих товарищей. Дело грозило кровавым столкновением. Бернадот, уговорив полковника пока не выходить из своего номера в отеле, отправился улаживать дело к городским властям. Однако маркиз д’Амбер, не дожидаясь возвращения адъютанта, выскочил на улицу и тоже пошёл «восстанавливать справедливость». По дороге его опознали люди из Национальной гвардии, схватили и потащили к первому попавшемуся фонарному столбу, чтобы повесить. Вероятно, своё намерение гвардейцы бы выполнили, если бы неожиданно на их пути не появился Бернадот с несколькими солдатами. Им удалось отбить полковника, чтобы вместе пойти потом для окончательного выяснения отношений в мэрию. Гвардейцы между тем от них не отставали, выкрикивали угрозы и требовали головы д’Амбера. Тогда Бернадот вытащил саблю и сказал, что полковника они получат только после того, как переступят через его труп. Это отрезвляюще подействовало на гвардейцев, к тому же в это время на месте происшествия появился прокуратор коммуны, будущий жирондист Барбару (по другим данным, сенешаль Марселя Шомель), и общими усилиями полковник д'Амбер был спасён.

— Господин адъютант, — обратился якобы Барбару к Бернадоту, — вы пойдёте далеко, и если обстоятельства для вас будут благоприятными, я предсказываю вам славное будущее.

Нет никакого сомнения в том, что в деле с полковником д’Амбером действиями Бернадота руководило чувство долга и присяги, но не последнюю роль, вероятно, сыграла и масонская солидарность.

Как бы то ни было, слова марсельского прокуратора оказались пророческими.

На много лет вперёд он станет верным сторонником республиканского образа правления и будет горячо поддерживать распространение революционных идей в Европе. В то же время он был достаточно сдержанным в своих высказываниях, внутренне осуждал якобинский террор и проповедовал идеи порядка в стране и строгой дисциплины в армии. Первое время он, кажется, симпатизировал якобинцам — во всяком случае, пока во главе их был Робеспьер. Поэтому он вполне искренно вёл своих солдат в бой под лозунгом: «Да здравствует Республика, да здравствует Нация!» В то же время он не принадлежал к той кровожадной фаланге людей, которые основным средством достижения цели считали террор и гильотину. Бернадот был сторонником закона и порядка и, как мы убедились на эпизоде с полковником д’Амбером, не одобрял огульное преследование и истребление аристократии и дворянства.

Между тем д’Амбер, просидевший по настоянию Бернадота под охраной в течение 17 дней, получил приказ выехать в Париж и в сопровождении охраны покинул Марсель. В Париже он всем, включая военного министра и самого короля, не уставал рассказывать о том, как его в Марселе спас полковой адъютант Бернадот.

В это время для смотра войск в марсельском округе прибыл генерал маркиз де Бутилье. При осмотре полка Рояль-ля-Марин, как того требовал устав, кроме полковника д’Амбера и офицеров, генералу был представлен его адъютант. Бернадот просто очаровал инспектирующего маркиза, и когда смотр полка закончился, де Бутилье прямо заявил командиру полка:

— Если этот господин свой выгодный внешний вид сочетает с примерным поведением, то его следует повысить.

— Могу засвидетельствовать, генерал, что внешний вид — наименее выгодная его сторона, — скромно ответил д’Амбер.

К мнению полковника дружно присоединились остальные офицеры.

Полк Рояль-ля-Марин долго в Марселе не задержался, якобинцы стали буквально натравливать горожан на «реакционных солдат», и скоро он был выведен из города и отправлен в г. Ламбез. В своих записках Бернадот потом напишет, что солдаты выбрали его якобы в это время полковником, но он отказался выполнить их пожелания, будучи приверженцем старых армейских порядков, строгой дисциплины и единоначалия.

Командиром полка стал некто Морар д’Арсе. Это было тяжёлое время разложения и брожений в армии, офицеры десятками уходили из полка и отправлялись либо на покой, либо в эмиграцию, а солдаты просто расходились по домам. Т.-Т. Хёйер сообщает, что в Ламбезе полк Рояль Марин взбунтовался и прогнал всех своих офицеров. Бернадот выступал с самого начала за порядок и дисциплину в армии, а потому к бунту не присоединился. К осени полк перевели под Рошфор, а затем на о-в Ре, где Бернадот провёл целый год. Здесь его посетила ещё одна болезнь — ревматизм, и ему пришлось долгое время проваляться в постели под наблюдением врача. Он рассчитывал получить должность полкового адъютанта, но офицерское собрание, к его великому огорчению, выбрало другого, пообещав Бернадоту вспомнить о нём в следующий раз. Так оно вскоре и получилось.

Солдат в форме Беарнского пехотного (морского) королевского полка Его Величества Людовика XVI. В этом же полку служил Ж.-Б. Бернадот

В 1791 году полк был переименован в 60-й пехотный полк, и его командиром был назначен полковник Анри де Булар. Впрочем, от полка осталось всего 768 человек! На очередных выборах офицеров полка Бернадота неожиданно «прокатили» и не выбрали. Скоро 60-й пехотный полк должен был отправиться в Сан-Доминго, и многие офицеры, не желая покидать страну, подали рапорта об увольнении, что резко увеличило шансы оставшихся офицеров на повышение. Бернадот расставаться с полком не захотел, но военный министр приказал ему остаться во Франции, объяснив, что в ближайшем будущем разразится война и стране понадобятся честные и способные офицеры.

И действительно, спрос на честных и способных офицеров скоро возрастёт. Бернадот наконец приказом военного министра был повышен в звании до лейтенанта и назначен сначала в 36-й пехотный, а потом в Анжуйский пехотный полк. Это был прорыв и начало стремительной карьеры.

29-летний лейтенант Бернадот с неохотой покидал родной полк и не спеша — с больной ногой — отправился на север, в Сен-Серван, к месту новой службы. Одновременно с ним, но другой дорогой, в северном направлении ехал и капитан Наполеон Буонапарт. Он тоже не торопился, ибо в Париже его ждал суд за несвоевременную явку в полк. Капитан увлёкся событиями на Корсике и долгое время манкировал службу. Впрочем, в Париже начинались грандиозные события, из-за которых военным властям и трибуналам уже было не до какого-то там проштрафившегося капитана.

Слабохарактерный и безвольный король Людовик XVI плыл по течению событий, предоставляя действовать за него другим. Жирондисты, разжигая пламя революции в соседних странах, в первую очередь в Священной Римской империи, метили в монархию. Победоносная война, по их мнению, должна была нанести последний решающий удар по Бурбонам и расчистить поле для продвижения революционных идей по всей Европе. Войну спровоцировали сами революционеры, хотя и в Вене, и в Берлине, и в Лондоне тоже не скрывали своих намерений подавить мятежников и восстановить во Франции старые порядки.

К 1789 году конституционная монархия себя окончательно дискредитировала, и якобинцы, организовав 17 июля огромную демонстрацию на Марсовом поле, потребовали казни короля. И хотя демонстрация была расстреляна Национальной гвардией, было ясно, что судьба монарха была определена. Через год он отрекся от власти (10 августа), его стали просто называть гражданином Капетом, а 21 января 1793 года он был казнён. Его супруга Мария-Антуанетта взошла на эшафот девятью месяцами позже.

Весной 1792 года Бернадот снова находился в отпуске по болезни, а потом вернулся в З6-й полк к новому месту дислокации на побережье Ла-Манша. Французские армии уже вторглись на территорию Священной Римской империи и вели бои по всему периметру восточных границ страны. В июле того же года Бернадот со своим батальоном находился на марше к Северной армии, но по пути весь полк получил приказ идти на восток в Эльзас в Рейнскую армию генерала А.Кюстэна. 10 августа он вошёл в Страсбург.

Армия Кюстэна в конце сентября 1792 года начала наступление, в котором 36-й полк принял участие под командованием генерала Невингера. Бернадот в боях при взятии Шпейера и Майнца не участвовал, если не считать захват прусского конвоя, и выполнял административные поручения. Именно тут 30 ноября он стал полковым адъютантом.

Вся зима 1792–1793 годов прошла в гарнизоне в Бингене. Здесь ему исполнилось 30 лет. В марте 1793 года прусская армия перешла в наступление и медленно, но верно стала вытеснять Кюстэна на французскую территорию, отбросив его на позиции, которые он занимал шестью месяцами раньше до нападения на территорию Германии. Генерал Кюстэн уехал принимать Северную армию, чтобы некоторое время спустя быть обвинённым в измене и гильотинированным.

Военные действия к этому времени прекратились, и 36-й полк принял присягу на верность революции. Среди офицеров армии было много таких, которые предпочли, не ожидая прибытия из Парижа военных комиссаров, дезертировать и уйти в эмиграцию. Среди ушедших к пруссакам от террора был командующий армией Центра, герой американской войны и идол Национальной гвардии Мари Жозеф Лафайет (1757–1834). Но Бернадот был не из тех, кто покидал армию в это сложное время, он знал своё место среди солдат, умел с ними ладить и держать их в повиновении. «Во всяком случае, я займу своё место, — написал он в письме брату. — Честь и долг станут постоянными мотивами моих действий». В составе Рейнской армии Бернадот примет первое боевое крещение.

Практика первых боёв показала, что энтузиазма граждан хватало только на то, чтобы выиграть одно-два сражения, но его было совершенно недостаточно для ведения затяжных кампаний. Отсутствие дисциплины и субординации и массовое дезертирство по-прежнему дезорганизовывало армию и делало её совершенно небоеспособной.

…Рейнская армия стояла в Эльзасе, и ею пока командовал блестящий в прошлом маркиз, а ныне один из радикальных революционеров-генералов, но в военном отношении серая бездарная личность — Адам Кюстэн. Бернадот принимал в полк необученное пополнение, занимался муштровкой и подготовкой новобранцев к боевым действиям.

С лозунгом: «Война дворцам и смерть тиранам!» и «Марсельезой» на устах Рейнская армия вторглась в долину Рейна. Бернадот принял боевое крещение в бою с австрийцами под Рюльцхеймом. Опыт был не совсем удачный: солдаты-новобранцы в панике стали обстреливать собственную отступавшую кавалерию, и если бы вовремя не вмешался Бернадот и искусным маневром не вывел пехоту из-под удара, ошибка стоила бы больших потерь. Была спасена честь всего корпуса, и командование отметило храбрость и хладнокровные действия лейтенанта Бернадота на поле боя.

Несмотря на бездарное руководство Кюстэна, французская армия 20 сентября 1792 года нанесла прусской армии сокрушительное поражение под Вальми. Поход французов закончился занятием в декабре 1792 года французскими войсками Франкфурта-на-Майне.

Весной 1793 года французам противостояли уже армии Англин, Пруссии, Голландии, Германской империи и Испании. На юге Франции открылся пиренейский фронт, и Бернадот, озабоченный своим медленным продвижением по службе, стал ходатайствовать о переводе на службу поближе к своим родным местам — на недавно открывшийся Пиренейский фронт. Он обратился за помощью к своим родным, в первую очередь к брату в По. В революционной армии дух Вальми быстро иссяк и началось повальное дезертирство.

Пока шла бюрократическая переписка о переводе, Бернадота 11 (по данным Хёйера — 18) июля 1793 года выбрали капитаном, а через три месяца — подполковником, причём эти звания он получил по волеизъявлению самих солдат. К этому времени демократия уже проникла в армию, и солдатской массе было предоставлено право выбирать и назначать своих офицеров. За Бернадота из 1203 человек 660 проголосовали «за».

Революция послала на все фронты своих уполномоченных комиссаров, которые калёным железом террора выжигали в офицерских и генеральских рядах крамолу, измену и саботаж. Сен-Жюст и другие комиссары решали все вопросы очень просто: если к назначенному часу генерал «X» не сделает того-то и того-то, то его ждёт эшафот. Многие военачальники вздохнули с облегчением, когда узнали о казни Робеспьера и падении якобинцев. Волевые методы решения военных вопросов в армии всем надоели.

Совместные усилия пруссаков и австрийцев, а также бездарное командование Рейнской армии привели к серьёзным поражениям французов и беспорядочному отступлению армии на исходные позиции.

Скоро подполковника Бернадота перевели в Северную армию.

Северная армия под командованием Дюмурье в это время захватила было Бельгию, но скоро должна была очистить всю страну и откатиться назад. Генерал, спасая свою жизнь от гильотины, перебежал к врагу, и разбитая армия несколько раз переходила из рук в руки, пока во главе её не был поставлен всё тот же Кюстэн, а потом Кюстэна заменил генерал Александр Богарнэ, первый муж Жозефины, будущей супруги Наполеона. Богарнэ, разделяя революционные идеи, тем не менее, любил порядок и дисциплину в армии, относился к солдатам с подобающим вниманием, и в нём Бернадот нашёл своего единомышленника.

После того как военное министерство практически распалось и всеми военными делами стал заправлять член Комитета общественного спасения Лазарь Николас Маргерит Карно (1753–1823), дела у французов пошли лучше. После Кюстэна и Хушарда, сменившего Богарнэ, во главе Северной армии оказался наконец способный генерал-революционер Жан Батист Журдан (1762–1833), в 16 лет начавший свою карьеру рядовым солдатом, воевавший, как и Лафайет, в Америке, ушедший по болезни из армии, проявивший себя в рядах Национальной гвардии и поставленный вопреки своей воле, под угрозой ареста, во главе армии неутомимым Карно.

Положение на фронте было сложным, и Журдану пришлось нелегко, но он прилагал все силы, чтобы оправдать доверие Комитета общественного спасения. Именно при нём Бернадот 11 июля 1793 года стал капитаном, и 8 февраля 1794 года его поставили командовать батальоном, а чуть позже, в деле под Премоном (Prémont), он командовал авангардом армии в качестве бригадного командира. На французский авангард при мощной артиллерийской поддержке обрушились тогда 10 кавалерийских эскадронов и 11 австрийских и английских батальонов, и французы скоро оказались в окружении. Бернадот организовал цепкую оборону и 7 часов держался на указанном ему плацдарме, а с наступлением ночи, получив приказ на отступление, сохраняя порядок и хладнокровие, вышел из окружения и привёл солдат к своим.

Между тем чехарда с генералами в Северной армии продолжалась. Журдан чем-то не понравился Сен-Жюсту, и на посту командующего появился очередной генерал — якобинец Шарль Пишегрю (1761–1804), человек холодный, сдержанный, молчаливый и, как выразился один из современников, «вялый, ленивый и посредственной пригодности». При нём Бернадот под Ландреси командовал левым крылом наступающей армии. Он достаточно успешно повёл наступление, как вдруг, под предлогом неудачных действий центра и правого фланга, получил приказ отходить назад. Возмущённый бригадир поскакал выяснять отношения к корпусному командиру Гогэ (Goguet). Когда он прибыл на место, то увидел, что тот кричал на отступавших солдат и обвинял их в трусости. Прямо на глазах у Бернадота какой-то пехотинец с криками: «Долой генерала!» выстрелил в Гогэ, ранил его и стал хвастаться своим подвигом. Бернадот хотел было вмешаться и наказать солдата, но раненый генерал остановил его: «Сохраняй хладнокровие, — произнёс он, — они обманулись во мне. Я ведь всего-навсего человек. Завтра они на тебя набросятся. Делай своё дело и защищай республику от врагов».

Бернадоту, тем не менее, удалось прекратить паническое бегство. Он обратился к солдатам с речью, осудив убийство генерала, указал на тяжёлые последствия для армии, вызванные неподчинением солдат командиру, и добился того, что солдаты захотели тут же наказать убийцу Гогэ. Теперь ему пришлось сдерживать пыл мстителей. Но эпизод с Гогэ не прошёл бесследно для Бернадота: кто-то сделал на него донос в Комитет спасения, и Бернадоту угрожал суд, а возможно, и гильотина. Только отличие в боях, в которых он принял участие фактически на положении арестованного, спасло его от смерти. Более того, Комитет спасения предложил немедленно произвести Бернадота в дивизионные генералы. Бернадот отказался от этой чести, считая это назначение незаконным, поскольку оно не прошло все положенные инстанции и процедуры. «Конечно, граждане представители, — обратился он к военным комиссарам Антуану Сен-Жюсту и Леба, — положению генералов не позавидуешь; что касается лично меня, то я с трудом переношу его, и если вам угодно назначить нового командира, который поведёт солдат на врага, то я готов взять мушкет и стать в строй».

Весной 1794 года объединённые австро-английские силы под командованием принца Кобурга нанесли Северной армии тяжёлое поражение, и обескровленная, усталая, павшая духом армия в беспорядке отступала. Не выдержав натиска противника, сбежало с поля боя и подразделение Бернадота. Здесь, под Ландреси, Бернадот попытался убедить солдат выполнить свой долг до конца, но не смог, и тогда он в отчаянии сорвал с плеч эполеты и крикнул:

— Вы уронили честь, и я больше не могу быть вашим командиром!

Этот жест произвёл на французов такое неизгладимое впечатление, что, подобрав с земли эполеты и вернув их Бернадоту, они поклялись, что впредь будут беспрекословно слушаться его приказов. Вокруг него образовалась группа солдат и офицеров, и он повёл их по просёлочной дороге. К ним постепенно присоединились остальные части бригады. Сзади наседали густые колонны противника. По дороге французы обнаружили брошенные пушки, ящики с провиантом и несколько бочек с бренди.

— И вам не стыдно оставлять французское бренди австрийцам? — обратился Бернадот к солдатам.

Укор оказал своё «воспитательное» действие, к бочкам с бренди тут же выстроилась длинная очередь, и солдаты решили «уничтожить» ценный продукт на месте путём распития. Не теряя ни минуты, Бернадот приказал развернуть пушки дулами к наступающему противнику. Австрийцы в недоумении остановились, а потом развернулись и отошли на безопасное расстояние. Образовавшаяся пауза позволила Бернадоту переформировать свою растрёпанную бригаду и присоединить её к армии вместе с подобранной при её бегстве артиллерией и запасами продовольствия.

Утверждалось, что хладнокровие и беспримерная храбрость, которые были проявлены Бернадотом в этот день, спасли его жизнь. Если бы он потерял бригаду, его ждала бы неминуемая смерть на гильотине.

Эту военную кампанию в Северной Франции и Бельгии Бернадот делал сначала под командованием генералов Гогэ, затем Балланда и, наконец, Жана-Батиста Клебера (1753–1800). Последний оставил в военной биографии, и вообще в жизни Бернадота, глубокий след. Клебер был яркой и талантливой личностью, обладающей огромным личным обаянием и полководческим талантом. С Клебером и генералом Марсо, который наряду с первым считался восходящей звездой на военном небосклоне Франции и который, как и Клебер, скоро погибнет в Египте, Бернадот тесно сблизится. От них он многому научится и будет вспоминать о 1794–1796 годах с большой признательностью и благодарностью. В кабинете Стокгольмского дворца короля Карла XIV Юхана на видном месте всегда будет висеть портрет Клебера.

В начале мая в Северную армию была влита французская армия в Арденнах. На стыке левого фланга бывшей армии и правого фланга Северной армии оказался со своей бригадой Ж.-Б. Бернадот. Его прямым начальником снова стал талантливый Клебер, но ещё до его прибытия Бернадот со своей 71-й полубригадой сумел отличиться под Премоном и тем самым расположить к себе генерала.

К лету 1794 года усилиями Карно французские армии, получив подкрепления, перешли в наступление. Бой начался 26 июня под городом Флёрюс. Вместо того чтобы навалиться на французов всеми своими силами, Кобург разделил их на три корпуса. На участке фронта, занимаемого Клебером, наступал 13-тысячный корпус принца Оранского. На первом этапе боя французы уступили противнику и были вынуждены отступить, но Клебер организовал контрнаступление. Полковник Бернадот, командуя полубригадой пехоты и полком кавалерии, вместе со своими соседями сумел остановить, а потом и отогнать австрийцев. К 5 часам вечера обстановка на левом французском фланге стала складываться в их пользу. По окончании боя Клебер поспешил к Бернадоту и в виду всей бригады категоричным тоном заявил:

— Ну теперь ты наконец обязан здесь, на поле боя, принять звание бригадного генерала, которое ты заслужил. Если откажешься, ты мне больше не друг!

Комитет общественного спасения в Париже подтвердил это звание словами: «За храбрость и выдающиеся заслуги».

Принца Кобурга по настоянию англичан с командования объединёнными коалиционными силами убрали и вместо него назначили генерала Клерфэ, сделав его для солидности маршалом. После сражения под Флёрюсом Бернадот командовал уже 10-тысячным авангардом армии Журдана и провёл целый ряд успешных самостоятельных операций в Бельгии. Когда же Клеберу пришлось временно отступать, он назначил бригадного генерала Бернадота командовать своим арьергардом. Под Маастрихтом арьергарду пришлось выдержать сильный натиск союзников, но он не только выдержал его, но перешёл в контрнаступление и обратил наступавших в бегство.

24 сентября Бернадоту удалось перехватить на реке Маас продуктовый конвой противника, направлявшийся в осаждённый французами Маастрихт. 30 сентября Клебер дал Бернадоту поручение заняться сапёрным обеспечением операции по штурму Маастрихта. Он приказал Бернадоту найти плотников и нужный для наведения через реку моста материал (брёвна, доски и т. п.) и высказал пожелание овладеть населённым пунктом Хейнсберг, который для предстоящей операции представлял большое тактическое значение. В письме к Бернадоту генерал назвал его своим «дорогим товарищем».

2 октября 1794 года отборные части армии Журдана начади штурм Маастрихта. Бернадот, как всегда, оказался на самом ответственном участке наступления корпуса Клебера. Для начала ему предстояло переправиться через реку Рёр, мост через которую был разрушен и которую своим сильным огнём контролировала артиллерия противника. В дерзком броске нескольким ротам Бернадота всё-таки удалось форсировать реку и закрепиться на другом берегу. Дружными усилиями французов Маас был форсирован по всей линии, а Бернадоту впервые пришлось учиться осадному военному искусству. Его отряду в составе 19 батальонов пехоты, трёх полков кавалерии и 60 пушек предстояло взять крепость Вийк на правом берегу Мааса прямо напротив Маастрихта. Начиналась осень, полили дожди, возникли проблемы с подвозом съестных продуктов и амуниции, но Бернадот воодушевлял своих подчинённых, успевал быть везде и со всеми, и через 11 дней, несмотря на храбрость защитников Вийка, крепость пала. Клебер не преминул снова отметить успешные действия бригады Бернадота:«Генерала Бернадота трудно перехвалить: находясь всё время под сильным огнём, он действовал с удивительным хладнокровием; его неутомимое мужество и бесстрашие определили исход всего сражения».

Спустя несколько дней, при полном бездействии и оцепенении герцога Йоркского и принца Оранского, капитулировал и Маастрихт. Клерфэ решил не рисковать и ушёл со своей армией за Рейн, оставив гарнизон Маастрихта на произвол противника.

Комиссар Комитета спасения Жилле поспешил представить бригадного генерала к повышению в чине. Клебер так прокомментировал повышение своего молодого друга, выразившего пожелание остаться в должности командира его авангарда:«Теперь нужно отставить в сторону ребяческие шалости, ты должен принять повышение. Оно никак не повлияет на твоё командование до или после осады (Маастрихта. — Б.Г.). Ты всегда будешь моим авангардным генералом».

Под Маастрихтом Бернадот получил нового начальника кавалерии — ещё не знаменитого, но подававшего большие надежды генерал-адъютанта Мишеля Нея, сразу ставшего неформальным членом неформального кружка единомышленников Клебера. Уже ранее у Бернадота проявилась такая черта характера, как способность должным образом отмечать заслуги своих подчинённых, и в боях под Маастрихтом он в самых лестных выражениях представлял подвиги Нея.

А дивизионный генерал Бернадот стал комендантом Маастрихта. Клебер в конце ноября 1794 года отправился под Майнц руководить его осадой. В армию генерал Бернадот вернулся только к январю 1795 года и поселился на жительство в Кёльне. Журдан дал ему дивизию, в которой командирами бригад были генералы Барбу и Дорье.

3. ОТЕЦ СОЛДАТАМ

Пруссия вышла из коалиции и 5 апреля 1795 года в Базеле подписала с Францией мирный договор. Австрия с императором Францем II (Леопольд II почил в бозе ещё в 1792 году) осталась на театре военных действий одна и прибегала ко всем земным и небесным средствам, чтобы суметь противостоять французам. Большая часть 1795 года проходила в полной бездеятельности обеих воюющих сторон. Маршал Клерфэ был лишён монопольного права главнокомандующего австрийскими войсками, и в армейской группировке на Верхнем Рейне командующим был назначен генерал Вурмсер, после чего между обеими штаб-квартирами начались грызня и несогласие.

В Париже вместе с верхушкой власти разлагалась и революционная армия французов: прекратилось снабжение солдат всем необходимым, и в результате началось повальное дезертирство и мародёрство. Дело доходило до того, что французские солдаты стали грабить не только местное население, но даже напали на резиденцию Бернадота (правда, солдаты были не из его дивизии).

Бернадот неустанно повторял, что основой успешных действий армии может быть только дисциплина. В одном из приказов по дивизии в 1795 году он говорил: «Армия без дисциплины может одержать победу, но не сможет ею воспользоваться. Дисциплинированная армия может потерпеть частичное поражение, но не может быть побеждена до конца, ибо она сразу возьмёт реванш».

Бернадот был строгим, но справедливым и заботливым начальником и много времени посвящал питанию, обмундированию и размещению своих солдат и офицеров в надлежащих для этого условиях. Он вёл постоянную борьбу с ворами-интендантами, делавшими себе и при республике, да и при Наполеоне целые состояния за счёт солдат. Он проявлял также заботу о населении чужих и оккупированных городов и всегда старался пресекать грабежи, бесчинства и разгул своих соотечественников. В крайних случаях он по отношению к провинившимся прибегал к высшей мере наказания. Биографы пишут, что солдаты его любили и никогда на него не обижались. Он знал солдат и часто принимал вместе с ними пищу, для чего всегда имел при себе деревянную солдатскую ложку.

Генерал Бернадот снова отличился: во время боёв в долине Рейна он 11 сентября 1795 года в 18.00 предпринял разведывательный полёт на воздушном шаре. Дул сильный ветер, и была опасность того, что канат оборвётся и генерал унесётся на шаре в неизвестном никому направлении. Поэтому разведывательный поиск Бернадота ограничили всего 20 минутами.

…Зиму и весну 1796 года французская и австрийская армии мирно противостояли друг другу по Рейну и ждали, что придумают «вожди» в Вене и Париже. Комитет общественного спасения, а вернее Лазарь Карно, придумал на 1796 год грандиозный план кампании, в которой должны были быть задействованы все три армии Республики. Самбр-Маасская армия под командованием Журдана должна была преодолеть Рейн в нижнем его течении и, наступая вдоль Майна, вытеснять противника в Богемию. На конечном этапе Л. Карно запланировал встречу с Рейн-Мозельской армией Пишегрю в районе Регенсбурга, посте чего они во взаимодействии с Итальянской армией Наполеона должны были нанести решительный удар по столице Австрии. Дальнейшие события покажут, что ничего из грандиозных замыслов, несмотря на многообещающее начало в Германии, у Карно не получилось, и стратегического успеха удалось добиться лишь Итальянской армии Наполеона.

Как складывались события в Самбр-Маасской армии, покажем на примере дивизии Бернадота. С января по май 1796 года его дивизия была дислоцирована на Среднем Рейне в г. Боппарде. Генерал получил шестимесячный отпуск и, оставив дивизию на Барбу, уехал в Кёльн и Кобленц, где встретился с Шампионне и Клебером. По возвращении в Боппард он стал добиваться осуществления своего давнего плана послужить во французских колониях, однако член Директории директор Летурнёр отказал ему в этом, сославшись на незаменимость генерала на Рейне.

Перемирие между Австрией и Францией было продлено до 1 июня 1796 года. В феврале Клерфэ сменил молодой и энергичный эрцгерцог Карл (Вурмсер пока оставался на своём месте). Пишегрю, будучи уличённым в «предательских сношениях» с принцем Конде, тоже был удалён со своего поста главнокомандующего, но его преемник генерал Ж.-В. Моро (1763–1813), один из самых талантливых военачальников наполеоновского времени, прибыл в армию лишь в конце апреля 1796 года.

Военные действия возобновились сразу после истечения срока перемирия. Корпус Клебера начал военные действия уже 31 мая 1796 года. 22-тысячный корпус, стоявший под Дюссельдорфом, в первых числах июня форсировал Рейн ниже города, оттеснил австрийцев, взял город и стал развивать наступление в направлении города Зига. Дивизия Бернадота, подчинявшаяся вначале Марсо, а потом замкнувшаяся непосредственно на Журдана, занялась осадой Касселя, но в связи с общим отступлением армии Журдана была вынуждена в октябре отойти от города и присоединиться к главным своим силам. Бернадоту опять выпала участь прикрывать отступление армии, и его арьергард снова продемонстрировал образцы мужества и храбрости. Уставший от постоянной ретирады, он попросил разрешение атаковать противника в районе города Кройценах. Его солдатам удалось отогнать австрийцев от города, но после того как к ним подошли свежие 10 батальонов пехоты, французам пришлось в спешке отступить. Бернадот попытался остановить их, но безуспешно, и обратился тогда к адъютанту Жерару с приказом немедленно привести на поле боя бесстрашную 71-ю полубригаду и восстановить честь французского оружия.

Полубригада на самом деле выполнила поставленную генералом задачу и честь дивизии спасла. Она снова ворвалась в Кройценах, перебила пять сотен австрийцев и привела обратно около 700 пленных. Среди пленных Бернадот обнаружил подразделение французских эмигрантов. Им как предателям отечества грозила неминуемая смерть.

— Говорите, что вы бельгийцы, — посоветовал им Бернадот и приказал перемешать их с пленными австрийцами.

Некоторое время спустя он вступил в контакт с Клерфэ и договорился с ним обменять этих пленных на солдат революционной армии, попавших в плен к австрийцам.

Корпус Клебера, атаковав австрийцев под Зигом и оттеснив их к реке Лан, продолжал развивать наступление. В этом же направлении действовала вся армия Журдана. Дивизия Бернадота «стала в линию» со всеми только 14 июня, пройдя за сутки расстояние в 17 лье. О дальнейшем поведении нашего генерала история сохранила сведения, подходящие больше для описания подвигов безумного странствующего рыцаря, нежели для характеристики практичного и опытного французского генерала.

Уже в начале французской операции произошла осечка. Навстречу корпусу Клебера энергично выступил эрцгерцог Карл, который оттеснил французов с занятых позиций и тем самым создал опасную ситуацию на фланге всей Самбр-Маасской армии. Журдану пришлось в спешном порядке отводить своих людей на исходные позиции.

Бернадоту приказали форсировать реку Нойвид, чтобы попытаться перехватить австрийский корпус на подходе к реке. Ему доложили, что в распоряжении дивизии находились переправочные средства, способные перевезти на другой берег за один раз около 800 человек, 36 лошадей и две пушки, т. е. получалось, что вся дивизия могла оказаться на противоположном берегу за какие-то два часа.

На практике выяснилось, что лодок хватало на перевоз всего 300 человек, но и у них не было вёсел.

— Это ничего не значит, — сказал Бернадот, захваченный идеей ошеломить противника, — даже если мне удастся перебросить всего одну роту, я всё равно атакую противника.

В июне светает рано. Хотя Бернадот приступил к форсированию Нойвида в два часа утра, австрийцы, которых было около 10 000 человек, всё равно его заметили и открыли заградительный артиллерийский огонь. Переплывать реку под плотным огнём в виду многократно превосходящего противника было полным безумием. Тем не менее Бернадот посадил в лодки 5 рот и приказал им в первую очередь взять редут, доставлявший французам своим огнём наибольшее беспокойство. И роты выполнили приказ, перебив защитников редута и повернув пушки в сторону противника.

Пока шёл бой за первый редут, Бернадот переправил через реку ещё 5 рот и сам повёл их в бой. Французы с ходу бросились в атаку и быстро захватили деревню Бендорф вместе со штабом австрийского генерал-лейтенанта Финка (самому генералу удалось кое-как унести ноги). Но австрийские 10 000 солдат скоро опомнились и всей своей массой навалились на 10 обескровленных рот Бернадота. Некоторые из подчинённых генерала сложили оружие, многие растерялись и побежали, самому Бернадоту грозил неминуемый плен.

— Вы видите, что смерти нам не избежать, даже если мы сложим оружие, — обратился он к солдатам. — Поднимите его и умрите, как подобает храбрецам, защищающим свою жизнь и своего генерала!

В это время подошёл третий транспорт, и Бернадот смог уже противопоставить десяти тысячам австрийцев около 800 своих гренадеров. Сражение под Бендорфом напоминало сражение спартанцев с персами под Термопилами, но с той лишь разницей, что французы победили! В результате 4-часового боя австрийцы отступили, а в руки к гренадерам Бернадота попали 400 пленных, две тысячи мешков овса, 30 фур с хлебом и 150 тяжеловозов.

Армия Моро в конце июня двинулась на восток и скоро вынудила австрийцев отступать по всему фронту. А дивизия Бернадота, насчитывавшая около 8500 человек, уже 6 июля вступила в жаркое дело под Лимбургом, оттуда пошла на Висбаден и тем самым поставила в шаховое положение австрийский гарнизон в Майнце; к августу она выдвинулась в район Ашаффенбурга, а потом — Вюрцбурга. На реках Майне и Тайбер Бернадот захватил 50 барж с провиантом, имел трудный бой под городом Бург-Эбрах, но заставил противостоящие ему силы противника отступить. За это сражение Директория отметила его именным письмом, в котором писала, что «республика уже привыкла видеть победителями тех своих защитников, которые находятся под вашим командованием». А Бернадот в победоносном марше взял Нюрнберг и продвигался в направлении Ноймаркта, пока наконец не остановился в районе Дейнинга (Тейнинга). Эрцгерцог Карл, отступавший со своей армией в южном направлении, где со своей Итальянской армией находился Вурмсер, увидев для себя благоприятный факт в том, что одна из французских дивизий оторвалась от основных сил, решил её окружить и уничтожить и развернулся обратно на север.

Между тем армия Журдана, глубоко проникшая на территорию противника, обескровленная в боях и вынужденная оставлять в завоёванных городах гарнизоны, насчитывала не больше 40 000 человек. Спасением для неё было то, что армия эрцгерцога Карла слишком медленно поворачивалась. Тем не менее австрийцы наконец появились в Ноймаркте и вошли в соприкосновение с дивизией Бернадота, в составе которой числилось уже всего 6000 человек. Поскольку французы отступать не собирались, в австрийской армии считали малочисленную дивизию Бернадота уже окружённой и уничтоженной. Но результат оказался противоположным: первый натиск противника французы стойко выдержали, а к концу дня отошли на выгодные позиции за Ноймаркт. Было бы разумно под прикрытием темноты вообще сняться с позиций и уйти к Альторфу, но Бернадоту показалось заманчивым попытаться во что бы то ии стало удержать за собой Ноймаркт, прикрыть тем самым правый фланг всей армии и дать возможность Журдану отвести её на заранее подготовленные позиции.

23 августа австрийцы снова навалились на Бернадота, угрожая дивизии окружением. Пришлось отходить к Бергу, там французы приняли ещё один неравный бой, в котором приняла участие и австрийская кавалерия, и снова отступили. Потом дивизия опять останавливалась, отражала атаку и снова отходила — сначала к Альторфу, оттуда к Лауфу, теряя по пути всё новых бойцов. Так Бернадот опять оказался под Нюрнбергом, который уже находился в руках противника. Выход к спасительной долине Пегнитц был перекрыт. И тогда Журдан, долгое время остававшийся в неведении о местонахождении дивизии Бернадота, предпринял отчаянный рывок и по горным тропам бросился на соединение с ней. О том, что переход через горы дался с трудом, говорить не приходится. Нужно было ire растерять артиллерию и то и дело отражать наскоки австрийских гусар. Соединение армии с дивизией произошло в долине Реднитц.

Дальше Бернадот отступал вместе с армией к Вюрцбургу, где его дивизия снова вступила в бои. Сам генерал, будучи ранен саблей в голову ещё в боях в Ноймаркте, участия в бое не принимал, поскольку от боли в голове не смог сидеть на лошади. У Вюрцбурга закрепиться Журдану не удалось, и армия всё дальше откатывалась на запад к Лимбургу, Оффенхейму. С частью своей дивизии Бернадот на оффенхеймских высотах столкнулся с превосходящими силами противника. Он стоял перед дилеммой: либо отступить, поставив в опасное положение соседние части, расположенные близ Рункеля и Вейльбурга, либо принять бой на уничтожение своих подчинённых. Для Бернадота выбора не было: он твёрдо продержался на высотах и отступил только тогда, когда убедился, что соседи тоже отошли из-под удара австрийцев.

Вся Самбр-Маасская армия, с трудом сдерживая натиск австрийцев, собралась под Альтенкирхеном, и дивизия Бернадота снова была назначена прикрывать её отступление у Нойвида. Бернадот участвовал в рукопашном бою и едва не попал в плен к венгерским гусарам.

Молодой офицер Ж.-Б. Бернадот. Художник А. ле Дру

Город после упорных боёв остался ничейным, и Бернадот заключил с австрийским генералом Крэйем соглашенние о том, чтобы в город не вступать никому.

Последнее время Бернадот, регулярно переписывавшийся с родными в По, не получал от них никаких вестей, а потому когда какой-то его земляк в письме поинтересовался судьбой своего сына, он немедленно ответил ему, успокоив, что сын жив, и попросил сообщить ему о всех событиях, которые произошли на родине. «Я дрожу при мысли о том, жива ли моя матушка, — писал он. — Боюсь, что она уже заканчивает свою жизнь на этой земле. Я требую от вас не оставить меня в неведении о моих родных. Если моей матери что-либо требуется, умоляю, помогите ей. Хоть я и беден и не имею доходов, поскольку ассигнации потеряли всякую ценность, я не премину, будьте уверены, оплатить мои долги…»

В 1796 году Бернадот узнал, что умерла сестра Мария.

Бернадот в это время жил в Кобленце и с головой окунулся в мирную атмосферу балов, приёмов, праздничных обедов, устраиваемых в его честь. Молодого генерала уже хорошо знали и горячо чествовали его воинские подвиги. Такой приём щекотал самолюбие Бернадота, он наслаждался славой и напропалую ухаживал сразу за двумя дочерями местного купца Поттгиссера.

Директория планировала ещё один поход к Майну, но против этого дружно выступили и Бёрнонвилль, и Клебер, неформальный руководитель армии. Их поддерживал и Бернадот. Он предпочитал пока сражаться с проворовавшимися интендантами и приятно проводить время в обществе Клебера и Бёрнонвилля. Генерал Бернадот окончательно и прочно вошёл в «обойму» ведущих генералов не только Самбр-Маасской, но и вообще французской армии. Он мог теперь рассчитывать на командование более крупным соединением, нежели дивизия.

Кобленцскую идиллию слегка нарушило одно происшествие: парижская газета Gazette générale de l’Europé обвинила Бернадота в том, что он разрешил своей дивизии грабить жителей Нюрнберга. Статья, судя по всему, была инспирирована недругами генерала, а обвинение было надуманное и не соответствовало действительности. Бёрнонвилль посоветовал ему с журналистами не связываться, но Бернадот во что бы то ни стало решил оправдаться и в конце концов добился того, чтобы Директория выступила в защиту своего генерала.

А недругов у молодого генерала было достаточно. Взять хотя бы генерала Каффарелли ду Фальга, высказавшего в адрес Бернадота следующие слова: «Будучи деспотом в своей дивизии, он слывёт за лицемера по отношению к тем, в ком он нуждается; такой же грабитель, как и другие». О справедливости этих слов говорить не приходится. Сам же Каффарелли слыл в армии за завзятого клеветника.

Неизвестно, чем бы кончилась кобленцская любовная эпопея Бернадота, если бы в начале 1797 года не пришёл приказ из Парижа о перемещении Бернадота на итальянский театр военных действий. Но прежде он, раздражённый затянувшимся спором с газетчиками, обратился в Директорию с просьбой дать ему месячный отпуск в Париж, чтобы снова поставить там вопрос о службе в колониях, «..люди в общей массе так злы и глупы, что я сожалею, что не родился среди кафров», — писал он в письме к секретарю военного министра Куртэну.

Со злостью и глупостью Бенадоту, к сожалению, придётся встретиться и в Италии. Здесь впервые произойдёт встреча двух будущих антиподов — Бернадота и Наполеона. Основа их будущих отношений тоже будет заложена в Итальянских Альпах.

4. ИТАЛИЯ

Главные бои между Австрией и Францией разворачивались теперь в Италии. Командующий Итальянской армией бригадный генерал Наполеон Бонапарт достиг там великолепных результатов, но он нуждался в дополнительных силах и попросил об этом Директорию.

Подкрепление для Итальянской армии было поручено сформировать дивизионному генералу Жану Батисту Бернадоту, одному из храбрых и блестящих военачальников Самбр-Маасской армии. За десять лет службы в армии «разночинец» Бернадот обогнал дворянина Буонопарте на целое звание, при этом исходные позиции у них, как мы помним, были совершенно разными.

Корпус для отправки в Италию формировался в Метце. Генерал был человеком долга, и 7 января он прибыл в Метц, место сбора обеих дивизий корпуса, а 10 февраля 1797 года, предварительно уведомив Наполеона письмом от 18 января, со своим 20-тысячным корпусом, состоявшим из двух дивизий, выступил в поход. Одной дивизией командовал он сам, а второй — генерал Дельма. В письме к Наполеону Бернадот попросил оставить за собой в Италии свою старую дивизию и, вероятно, для того, чтобы придать себе веса, передал ему привет от Клебера.

Пожелание Бернадота встретило двойное препятствие: генерал Моро написал в Париж о том, чтобы Бернадот вернулся обратно на Рейн. Моро считал, что тот, блестящий офицер и хорошо знающий обстановку в армии и в стране, должен был продолжить службу там, где его знают. Одновременно с ним Наполеон, ещё не зная, кого ему дадут, попросил военного министра Шарля Петита (Petiet) не посылать к нему какого-нибудь заурядного дивизионного генерала. Петит, полагая, что удовлетворяет самолюбию Бернадота, решил выполнить просьбу Моро и приказал Бернадоту оставить корпус на старшего бригадного генерала и вернуться обратно в Германию.

Бернадот, однако, возвращаться на старое место настроен не был. В Дижоне он встретился с братом Карно и снова поставил перед ним вопрос о переводе на службу в колониях. То же самое он изложил в письме к Ш. Петиту, сославшись на необходимость перемещения в тёплый климат по соображениям здоровья. Бернадот предупредил об этом и Наполеона, сообщив, что марш в избранном направлении будет продолжать вместе с корпусом до Шамбери, а там будет ждать окончательный ответ из Парижа. Если его просьба о переводе в Индию снова не будет удовлетворена, то он предпочтёт всем назначениям командовать дивизией в Италии. В конце письма генерал просил министра снабдить его в пути необходимой суммой денег, которых у него хватит только до Шамбери. Если деньги не поступят, то он будет вынужден продать своих коней. После этого Директория сдалась и подтвердила свой старый приказ о назначении Бернадота в Италию — приказ, который теперь с энтузиазмом поддержал и Наполеон. Главнокомандующий Итальянской армией пообещал Бернадоту выполнить все его пожелания.

Большая часть маршрута проходила через французскую территорию, а для многих солдат — через родные места, поэтому существовала опасность, что в корпусе начнётся дезертирство. Примечательно, пишет А.Блумберг, что Бернадот отпустил на побывку около 6000 человек, и никто из них не нарушил честного слова вернуться назад в корпус. Генерал формировал свои отношения с подчинёнными на доверии и чести, и они отвечали ему тем же. Вера в его справедливость и внимательное отношение к солдатам были безграничны. Во всей армии вряд ли был генерал, который бы пользовался у солдат таким доверием, восхищением и любовью. В 1796 году попавший в плен к австрийцам французский гренадер на вопрос эрцгерцога Карла о том, кто был его командир, ответил: «Моего генерала зовут Бернадот, его взгляд как у орла, и он не раз вам доказывал, что обладает мужеством льва».

Агент австрийской разведки аббат де Понс так докладывал своему начальству о прохождении корпуса Бернадота через Пьемонт: "… Подкрепление, которое ведёт Бернадот, на самом деле сформировано из прекрасных молодцов. Солдаты маршируют с большой радостью и не показывают никаких признаков усталости… Армия проходит через Пьемонт, не причиняя никому никакого беспокойства и неприятностей…"

Другой агент обращал внимание на высокую дисциплину в корпусе Бернадота, на отличную субординацию (по мнению агента, даже чрезмерную) и отсутствие всяческого панибратства между офицерами и солдатами, как это было обычно в революционных частях. При прохождении через Дижон у трёх солдат возник конфликт с крестьянином, закончившийся смертью крестьянина. Бернадот отдал убийцу под трибунал, а перед строем в суровой форме напомнил воинской части о необходимости соблюдения закона и порядка. Семье убитого Бернадот из своего кошелька выдал 800 франков, а затем под свою ответственность дополнил эту сумму 1200 франками из корпусной кассы и распорядился начать в пользу крестьянской семьи добровольные пожертвования среди офицеров. Офицеры собрали ещё 3000 франков.

Мы хорошо знаем о том, как штурмовали горные тропы солдаты Суворова, но мало кто слышал о том, что большой опыт в этом отношении получила и французская армия: Наполеон преодолел перевал Сен-Бернар, и вот теперь корпус Бернадота преодолевал горный переход в районе вершины Мон-Сени.

22 февраля 1797 года корпус Бернадота оказался под стенами Милана. Здесь у него произошло столкновение с комендантом города полковником Дюпюи (Dupuy), который предложил для ночёвки прибывших солдат неприспособленные помещения. Когда командир бригады Микель попросил того объясниться, Дюпюи ответил ему в вызывающем и высокомерном тоне. Бернадот посадил коменданта под арест и тем самым навлёк на себя неудовольствие начальника штаба Итальянской армии Луи Александра Бертье (1753–1815), патрона Дюпюи. Бертье с самого начала невзлюбил "выскочку" Бернадота и с этого момента будет постоянно вставлять ему палки в колёса. Сам Наполеон вмешался в дело и потребовал от Бернадота выпустить полковника из-под ареста, у которого, по мнению главнокомандующего, новичкам с Восточного фронта следовало бы поучиться выдержке и умению переносить тяготы службы.

Как воспринял Бернадот назидание главнокомандующего, мы не знаем, но Дюпюи был освобождён из-под ареста генералом Кильмэном, который командовал частями в Ломбардии. Освобождённый тут же пожаловался Наполеону, а тот приказал Бертье сделать Бернадоту письменное внушение о том, что тот превысил свои полномочия, поскольку арестовывать коменданта мог только вышестоящий территориальный командир, т. е. генерал Кильмэн.

Первая встреча Бернадота с Наполеоном произошла 3 марта в Мантуе. Последующие 12–13 лет его жизни будут так или иначе связаны с этим человеком, причём на некоторых этапах самым тесным образом. Из скудных сведений об этой встрече известны лишь комментарии генералов. Наполеон сказал, что у Бернадота "французская голова с римским сердцем".

Бернадот свои впечатления от встречи с Наполеоном зафиксировал на бумаге: "Первое впечатление, произведенное на меня Бонапартом, было своеобразным. Я увидел небольшую фигуру, грубую и злую в поведении и манере держаться… Лицо его было заметно худым, кожа желтоватой. Волосы приглажены и напудрены, способ выражения определённый и временами властный. Поведение его казалось слишком скрытным… Командующий имел вид суверена. Офицеры в его присутствии не садились и держались от него на почтительном расстоянии. Его супруга и сестра Полин разделяли выражения того почтения, которое оказывалось генералу, что содержало признаки будущего диктаторства. Он принял собрата по оружию самым лестным образом; его превосходство не подвергалось сомнению; оно проявлялось и в том, что он говорил, а также и в том, как он своеобразно подавал себя внешне… Кажется, он воспринял меня благосклонно…"

Свидетель этой встречи, будущий биограф Бернадота Тушар-Лафосс, рассказывает, что Бонапарт был более разговорчивым, нежели Бернадот. Сдержанность беарнца, по его мнению, объяснялась тем, что он разгадал характер и далеко идущие планы своего будущего начальника. Во всяком случае, создавалось впечатление, что оба генерала восприняли друг друга с большой предосторожностью. Вероятно, они сразу почувствовали друг в друге соперников — особенно это могло относиться к мнительному и раздражительно-властному Наполеону Бернадот сразу увидел в нём человека с двойным дном, человека опасного, до конца неискреннего и в вопросах власти беспринципного. Это первое впечатление не обманет прозорливого беарнца, и он останется ему верен до тех пор, пока его жизненный путь будет пересекаться с жизненным путём корсиканца.

Своим товарищам по корпусу Бернадот после встречи с Наполеоном, согласно тому же Тушар-Лафоссу, сказал более определённо: "Я увидел человека 26–27 лет, который хочет казаться 50-летним; и это мне кажется недобрым предзнаменованием для Республики".

Перед началом похода в распоряжении Бернадота оказались пять пехотных полубригад, приведенных в Италию из Метца, два полка кавалерии непостоянного состава, включая 14-й драгунский полк (тоже из Метца), и немного артиллерии. Кавалерией командовал новый человек — будущий маршал и король Неаполя Йоахим Мюрат (1767–1815), с которым Бернадот подружится и к которому он надолго сохранит тёплые товарищеские чувства.

С самого начала с начальником штаба Итальянской армии генералом Л.-А. Бертье у Бернадота сложились напряжённые отношения. Поводом, как мы уже сообщали, послужил эпизод с арестом коменданта Милана. С этого момента Бертье будет постоянно преследовать Бернадота своими придирками и пытаться ставить генерала в невыгодное положение, не гнушаясь никакими уловками. Например, он будет не раз отправлять ему из штаба приказы с большим запозданием.

В целом командующий Итальянской армией отнёсся к командиру рейнского корпуса с благожелательной снисходительностью. Он только что женился на Жозефине Богарнэ и находился в невесомом состоянии влюблённости и обожания супруги. Как все женатые, он хотел, чтобы все вокруг последовали его счастливому примеру. Когда он выяснил, что 34-летний Бернадот холост, то тут же порекомендовал ему непременно жениться и обзавестись собственным домом. Бернадот ответил, что он слишком беден для того, чтобы обзаводиться семьёй.

Повод для придирок со стороны Бонапарта дали сами "роялисты". В день выступления в поход взбунтовался один из полков Бернадота. Солдаты отказались сдвинуться с места, поскольку ещё не получили жалованье. Командир полка приказал построиться всем офицерам и сержантам и начать движение без солдат — в надежде, что те последуют примеру командиров, но всё было напрасно. В полк прискакал Бернадот и металлическим голосом приказал: "Марш!" Голос, который звучал на полях сражений и которому солдаты привыкли автоматически повиноваться, произвёл магическое воздействие: солдаты сделали несколько шагов, а потом снова стали и замерли на месте. Взбешённый генерал спрыгнул с коня, подбежал к первой шеренге, схватил за рукав первого попавшегося гренадера и закричал: "Марш вперёд, или я тебя сейчас убью!"

Он отпустил солдата и обратился к строю со следующими словами:

— Жалкие трусы! И мне нужно было так долго командовать вами, чтобы пережить от вас такой позор! Либо вы мне подчиняетесь, либо вы должны меня убить. Но вы не убьёте генерала, которому обязаны жизнью. Забыли, что без меня вы давно бы превратились в ничто или как рабы надрывались теперь над осушкой венгерских болот. Выдайте мне зачинщиков, или я подвергну вас децимации!

Порядок был восстановлен, и солдаты скоро замаршировали по пыльной дороге. В хвосте колонны под охраной шли несколько разоружённых зачинщиков бунта. Над ними смеялись, издевались, их показывали прохожим до тех пор, пока они не взмолились о пощаде. Швед Л.-У. Лагерквист замечает, что в задержке жалованья солдатам никакой вины Бернадота не было — за всё это отвечал уже штаб Итальянской армии во главе с Бертье.

Наполеон планировал вытеснить австрийцев из Верхней Италии и захватить Венецианскую республику. Он поставил под Падуа пока одну дивизию Бернадота, которая потом вместе с корпусом Массена участвовала в операции по окружению австрийцев на правом берегу реки Таглиаменто. Здесь Бонапарт послал к нему своего адъютанта Лавалетта, который должен был помочь Бернадоту сориентироваться при переправе через вздувшуюся от весеннего паводка реку Пиаве. При переправе Бернадот показал пример всем подчинённым и первым перешёл реку по плечи в ледяной воде. Солдаты молча полезли в воду за своим командиром. Когда двоих солдат потоком сбило с ног и понесло по течению, Бернадот кинулся им наперерез и вытащил обоих на берег. Такое не забывается, и солдаты стали относиться к генералу с ещё большим уважением.

На берегах Таглиаменто дивизия Бернадота впервые показала себя в бою достойной Итальянской армии Наполеона. 16 марта 1797 года перед форсированием реки Бонапарт, прощупав противника на противоположном берегу и убедившись, что река проходима, а эрцгерцог Карл боя принимать не собирался, отдал приказ остановиться якобы на привал, чтобы подкрепиться. Обманутый этим маневром, а также не предполагая, что на этом участке Таглиаменто был брод, эрцгерцог Карл, продолжая основными силами отступать, отдал приказ некоторым своим частям вернуться в только что покинутый лагерь. Солдаты Бернадота только этого и ждали: они бросились в иоду, быстро форсировали её и в ошеломительной атаке набросились на малочисленный отряд противника. Австрийцы оказали отчаянное сопротивление, но скоро были вынуждены с большими потерями отступить.

В середине марта Бернадот вместе с генералом Серюрье участвовал в деле под городом Градиска, 2,5-тысячный гарнизон которого, окружённый со всех сторон французами, был вынужден скоро капитулировать. Бернадот, не желая отдавать чести взятия крепости Серюрье, предпринял дерзкий штурм города и одиночку. В распоряжении Бернадота не было даже штурмовых лестниц, но он решил показать итальянским "старичкам", на что способны новички с Восточного фронта. Этот штурм стоил ему 500 человек убитыми. Из Директории Бернадоту пришло письмо, в котором, в частности, говорилось: "Вы доказали, генерал, что уже освоились с новым театром военных действий. Принц Карл в Градиске снова узнал того, кто своей дерзостью и ловкостью нагонял на него страх в Германии".

Наполеон, оставив дивизию Бернадота "разбираться" с Триестом, с основными силами пошёл в северо-восточном направлении и непосредственно вторгся на австрийскую территорию. К концу марта, однако, дивизии Массена, Гийё и Шабо, уступая превосходящим силам австрийцев под Виллахом и Клагенфуртом, были вынуждены отступить, и Бернадот пошел с ними на соединение. 22 марта он отбросил австрийцев от Карнинии и завладел ртутными рудниками Идрии. Наполеон же, не заботясь о тылах, упорно шёл на Вену, Массена — на Леобен, а Жубер — на Линц. С запада на Австрию снова начала наседать Рейнская армия. Императорский дом Австрии, испытывая давление всех слоёв населения, был вынужден закончить непопулярную войну миром.

31 марта Наполеон предложил эрцгерцогу Карлу заключить перемирие. 7 апреля в Юденбурге французские эмиссары встретились с уполномоченными представителями императора Франца и заключили предварительный мир, который через десять дней был продлён в Лобене. 28-летний генерал Бонапарт стал героем дня, он поселился в роскошном миланском дворце Момбелло и повёл себя как суверенный правитель Италии. Когда итальянский патриот Мельци д’Эриль обратился к нему с предложением учредить на завоёванной французами территории республику, Бонапарт иронично ответил:

— Уж не полагаете ли вы, что я торжествую в Италии, чтобы придать дополнительное величие адвокатам Директории — всем этим Карно, Баррасу и прочим? Или вы думаете, что я озабочен основанием республики?…Это химера, о которой лепечут французы, но которая, как всё остальное, исчезнет… Народу нужен правитель, обожествлённый славой и победой, а не какие-то там теории правления, фразы и болтовня идеологов — об этом французы не имеют никакого представления.

До мира в Кампо-Формио нужно было ждать ещё полгода (17 октября), а пока — 7 апреля — воюющие стороны заключили перемирие.

Под самый конец военных действий Бернадоту пришлось принять участие в одном финансовом мероприятии, которое позже вошло в его личные записи под названием "Ртутный рудник". Инициатором оказался поставщик продовольствия для Итальянской армии Коллот (Collot). Обнаруженный в Идрии знаменитый рудник, стоимость которого была оценена в 5 млн франков, было решено конфисковать в пользу Республики. Французские генералы особой щепетильности к имуществу Республики не испытывали, и Наполеон не был в этом отношении исключением. Коллот попросил Бернадота помочь людьми и транспортом, а потом вместе с Наполеоном стал делить казённые деньги. По распоряжению Наполеона примерно лишь половина денег была передана в кассу Республики, а половину он поделил между своими генералами, причём 800 тысяч он оставил в своём распоряжении, 100 тысяч получил Бертье, а Бернадоту, Фриану и Мюрату дал по 50 тысяч франков. Таких денег ни Бернадот, ни его родители никогда в жизни не видели. "Ртутные" деньги заложили основу его будущего солидного состояния. Сарразэн в своих мемуарах утверждает, что Бернадот принял также какую-то сумму от Мюрата, которому тоже удалось найти в Альпах кое-какую для себя поживу.

От Бертье Бернадоту скоро пришло замечание, что его дивизия оказалась причастной к грабежам и поборам среди гражданского населения. Обвинение было абсолютно голословным, потому что Бернадот, как никто другой в Итальянской армии, строго следил за соблюдением дисциплины и порядка во вверенной ему дивизии и нещадно наказывал провинившихся мародёров. Головную боль представляли для него участившиеся в период перемирия драки и дуэли между "якобинцами" и "месьё". Участвовавшие с обеих сторон в переговорах по устранению противоречий генерал Брюн и Сарразэн из-за престижных соображений упорно не хотели уступать друг другу, отчего обстановка вокруг Бернадота лишь ещё больше накалялась.

Генерал устал от конфликтов и обвинений в недостаточном республиканизме и 10 мая подал Наполеону рапорт с просьбой предоставить ему трёхмесячный отпуск в Париж, где он снова хотел поставить вопрос о командировке в Индию. В случае возобновления военных действий он обещал сразу стать в строй. Наполеон выразил удивление тем, что заслуженный генерал республики подвергается нападкам, и спросил, кто его третирует. Вопрос был, конечно, сугубо риторическим — Наполеон отлично знал, кто.

В это время из штаба пришёл приказ о новом назначении Бернадота: он должен был стать административным начальником Фриауля, а в его подчинение Бертье давал две дополнительные "якобинские" дивизии Дюгюа и Виктора. Наполеон заверил Бернадота в своём к нему расположении и по заключении мира с Австрией пообещал высокую должность. Бернадот сделал вид, что полностью удовлетворён назначением, и написал Наполеону письмо с изъявлением благодарности.

Из Парижа пришло письмо от Л. Карно, в котором Бернадоту давались самые высокие оценки и сообщалось, что в ближайшее время экспедиция в Индию Директорией не планируется. Бернадот переехал в Удине и стал управлять целым краем. Это был его первый опыт работы с гражданским населением на оккупированных территориях (потом будут Ганновер, Ансбах, Гамбург), и опыт вполне удачный. Бернадот, получив командование над тремя дивизиями, в ожидании мира стал управлять провинцией Фриауль и Монфальконе, главным городом которой был Удине (тогда это была территория Венеции, а ныне — Словении). В состав провинции входили также Градиска и Триест.

Задача, которая была поставлена перед генералом, была довольно деликатной. Перемирие было хрупким, а мирные переговоры — тяжёлыми, так что в любое время можно было ожидать возобновления военных действий. Если бы это произошло, то первый удар австрийцев пришёлся бы по малочисленным частям, дислоцированным в Фриауле. Во-вторых, со стороны генерала требовался такт в управлении венецианской территорией. По распоряжению Бонапарта аристократическое управление в крае было заменено демократическим, но он в то же время пообещал австрийцам компенсировать потери Австрии в Бельгии именно венецианскими территориями. Поэтому при введении демократических порядков в крае нужно было проявлять дипломатию и осторожность, чтобы не подставить потом его население под удар австрийской административной машины. Умная, спокойная и взвешенная политика принесла генералу признательность местных жителей.

21 мая солдаты Бернадота задержали в Триесте графа д’Антрэге (d'Antraigues), роялиста-эмигранта, советника русского посла в Венеции Мордвинова. Он прибыл в Италию по заданию Людовика XVIII вербовать на свою сторону генералов и офицеров республиканской армии. Д’Антрэге подтвердил связь Пишегрю с роялистами, а также с английским разведчиком и посланником в Швейцарии Уильямом Уикхэмом. "Птица" оказалась важная, и Бернадот отправил д’Антрэге вместе с обнаруженными у него документами в Милан к Наполеону. Позже стало известно, что эмигрант-дипломат из-под ареста ушёл. Возможно, он был отпущен Наполеоном.

5. 18 ФРЮКТИДОРА

Директория в Париже испытывала в это время большие опасения за своё положение: в стране зашевелились сразу и якобинцы, и роялисты, которые стали активно готовиться к её свержению. Наполеон внимательно следил за развитием событий во Франции, обещал ей всемерную поддержку и постоянно подталкивал Директорию к решительным действиям против оплота роялистов, т. н. клуба Клиши. 11 июля он на всякий случай отправил в Париж своего адъютанта Антуана Лавалетта. Тот повёз заодно бумаги задержанного Бернадотом д’Антрэге. Для поддержки Директории в Париж отправился также боевой, тщеславный, но недалёкий генерал П.Ф. Шарль Ожеро. Умеренный республиканец Бернадот волей-неволей скоро оказался втянутым в большую политику, а его политические такт и умеренность подверглись серьёзному испытанию.

Париж был полон слухов. Роялисты, легко подавленные Наполеоном 4 октября 1795 года, снова подняли головы. Активизировались остатки якобинцев. Гнусная и жестокая политика террора, осуществляемая бездарной во всех отношениях Директорией, коррупция, казнокрадство и её приверженность к роскоши на фоне нищеты и голода населения страны вызывали возмущение у всех. Среди недовольных оказался, к примеру, Лазарь Карно, голосовавший в своё время за казнь короля Людовика, а роялисты составляли лишь их малую часть. Французы хотели мира и достойного правительства.

Предстояли выборы одной трети депутатов в обе палаты республиканского парламента. Президент Совета пятисот генерал Пишегрю не без оснований подозревался в связях с роялистами, и П. Баррас обратился к Наполеону за поддержкой. Армию вовлекали в политику. Свои взгляды на республику и находившихся у власти людей Наполеон с удивительной откровенностью высказал выше. Он уже знает, что в Париже зашевелились роялисты, но таскать каштаны из огня в их пользу он не намеревается. Пока он будет поддерживать республиканцев. Пока.

Бонапарт проинформировал Барраса о связях Пишегрю с роялистами и посоветовал ему арестовать всех заговорщиков. Сам он продемонстрировал свою "преданность" Республике на празднике в Милане в честь 8-й годовщины взятия Бастилии, выступив перед солдатами с речью, в которой предупредил их о выступлении "роялистской гидры" и призвал к сплочению вокруг Директории. Закон запрещал военным вмешиваться в политику, но Бонапарт уже давно позволял себе быть выше закона. По его указанию в полках Итальянской армии была организована кампания по сбору верноподданнических приветственных адресов и петиций, которые были направлены Директории и озвучены в парижских салонах. В адресах содержались угрозы роялистам.

Во всей этой показухе Бернадот участвовать отказался. Он составил свой адрес и отправил его главнокомандующему. Его адрес, как и адрес Дельма, тоже прибывшего в Италию из Германии, был составлен в спокойных и взвешенных выражениях и резко выделялся на фоне других "верноподданнических" опусов. Текст адреса Бернадота был опубликован в английской газете "Утренняя хроника", которая особо выделила слова его заверения в своей приверженности Республике "до самой своей смерти".

30 июля Бернадот передал командование в Удине генералу Виктору и уехал на несколько дней в Милан. Он собирался вновь поговорить с Бонапартом и отпроситься в отпуск в Париж. Все генералы уже воспользовались такой возможностью, а Бернадот не был в столице целых семь лет, тем более что появилась перспектива заключения долгожданного мира с Австрией.

Перед отъездом на родину благодарные жители провинции Фриауль преподнесли ему памятный адрес. Итальянцы были готовы перейти под протекцию Франции и даже предложили Бернадоту тайно сформировать для французской армии несколько батальонов добровольцев. Поскольку, согласно Кампоформийскому соглашению, Венеция должна была остаться за Австрией, предложение это Бернадотом было отклонено по соображениям собственной безопасности самих венецианцев.

Наполеон на этот раз отнёсся к нему благосклонно и отпустил, заодно дав ему почётное поручение передать Директории пять захваченных у австрийцев знамён. 9 августа 1797 года убеждённый республиканец Бернадот с разрешения и по поручению Наполеона покинул Милан и выехал в краткий отпуск в Париж. В письме директорам, написанном вслед за Бернадотом, Наполеон писал: "Этот великолепный генерал, создавший себе славу на берегах Рейна, теперь является одним из тех офшоров, которые составляют честь итальянской армии… В нём вы увидите самого надёжного друга республики, не способного ни по определению, ни по своему характеру капитулировать как перед врагами страны, так и перед честью". Прекрасная характеристика!

Когда Бернадот 21 августа появился в Париже, подготовка к государственному перевороту уже завершилась. Баррас произвёл кое-какую перетасовку в правительстве, сменил военного министра, ввёл в состав правительства прибывшего из США Ш.-М. Талейрана, но Пишегрю пока не трогал. Генерал Ожеро страшно удивился появлению Бернадота в столице — неужели Бонапарт не доверял ему, Ожеро? Баррас дал Ожеро в командование 17-ю дивизию из гарнизона Парижа, и генерал, как верный пёс, ждал только сигнала хозяев, чтобы наброситься на "клишистов".

Директория встретила Бернадота с распростёртыми объятиями, не жалела в его адрес похвал и лести и даже обещала дать ему военное министерство. На беседе у военного министра В.Шерера Бернадот вместе с Ж.-Б. Клебером выражал возмущение газетной клеветой в адрес военных, но одновременно не одобрял и кампании в армиях по написанию адресов в поддержку Директории. 1 сентября Ш.-М. Талейран дал в честь Бернадота обед, на котором присутствовали генералы Ожеро, Ж.-А. Жюно (1771–1813), Ж. Ланн (1769–1809), куртизанка Тереза Тальен и мадам А.-Л. Жермен де Сталь (1766–1817) со своим любовником, писателем и политиком Бенжамином Констаном (1767–1830). Де Сталь и Констан потом станут друзьями, помощниками и советчиками Бернадота.

В первом письме Наполеону Бернадот сообщил о своём неодобрении как готовящейся вылазкой справа со слабым руководителем, каким был Пишегрю, так и вознёй слева в лагере якобинцев. Он, со своей стороны, приветствовал бы развитие в стране центристских тенденций.

На следующий день Ожеро был назначен комендантом Парижа. 27 августа состоялось торжественное вручение трофейных знамён Директории. С речью выступил Бернадот, произнёсший дежурные фразы о преданности Итальянской армии идеалам революции и выразивший надежду на то, что противоречия в стране улягутся сами собой. Генерал тщательно избегал выражений, которые свидетельствовали бы о вмешательстве военных в политику. И тут слово взял новый президент Директории Ляревелльер. Он так грубо напал на правых, что все слова Бернадота о примирении были тут же забыты, и в воздухе запахло настоящей войной. Бернадот, хотел он того или нет, предстал на этом сборище единомышленником Ляревелльера, тем более что сразу после церемонии со знамёнами директора Баррас и Рёбелль пригласили его к себе отпраздновать событие.

Бернадот неизбежно начал дрейфовать в сторону воинственных сторонников власти. 29 августа он выступил в газете Le Grondeur со статьёй, в которой снова подчеркнул свою лояльность к Директории и в резких тонах заклеймил её врагов. Во втором письме Наполеону его агрессивный тон по отношению к роялистам сохраняется. В то же время он категорически отказывается стать рядом с Ожеро — идея государственного переворота его по-прежнему не вдохновляет. В письме к Наполеону он выражает желание как можно быстрее покинуть Париж и вернуться в Италию. Отпуск оказался совсем не таким, каким он себе его представлял тремя неделями раньше.

4 сентября 1797 года Директория дала наконец Ожеро отмашку, и тот немедленно приступил к выполнению давно подготовленного предприятия. Его солдаты легко окружили нужные здания — в основном правительственные, в которых сидели заговорщики, и всех их, как покорных кроликов, арестовали. Л.Карно успели предупредить, и ему удалось бежать. 17 руководителей заговора отправили "на сухую гильотину" — в ссылку во Французскую Гвиану, "вредные" партии запретили, а выборы в 48 департаментах отменили. Первый военный переворот прошёл быстро и бескровно. Благодаря поддержке Наполеона Директория усидела у власти.

Бернадот на три дня предусмотрительно удалился из столицы и в неизвестном месте пережидал события. В письме Наполеону он написал: "Если бы делу республики угрожала опасность, я конечно бы принял участие, но поскольку не было и намёка на такую катастрофу, я не думал, что мой долг махать ещё одним мечом в этом скоротечном деле, и так слишком военном по своему характеру". В этих словах чувствуется ирония и некоторая доля обиды. На кого? На Наполеона, который сделал ставку на Ожеро, а его использовал как простого курьера? На Директорию, не предложившую ему никакой роли в перевороте 18 фрюктидора? Или на себя и свою нерешительность?

Между тем члены Директории по отношению к Ожеро большого восторга не испытывали и искали ему замену. Вероятно, разобравшись в характере и поведении Бернадота, они стали обращать свои взоры в его сторону. Сам Баррас нанёс генералу несколько визитов и перед его выездом из Парижа вручил подарок от Директории — несколько коней, 2 инкрустированных пистолета, изготовленных на Версальсом заводе, и саблю. К генералу явилась также делегация ветеранов и многозначительно попросила остаться. Директория начала перетасовку своих генералов, и Наполеон, очевидно не желая возвращения Бернадота в Италию, предложил Директории сделать его командующим корпусом в Марселе. Бернадот отказывался, говорил, что на этом посту потребуются глубокие знания человеческой натуры и твёрдый примиренческий характер, в то время как он — простой солдат и привык воевать. В Марселе, сообщает швед Хёйер, ему бы пришлось заниматься чисткой скомпрометировавших себя сторонников Пишегрю, а это было мало приятным занятием. Уж лучше он вернётся на своё старое место. Директория настаивала, и тогда он обставил своё назначение целым рядом требований: гарантия выплаты солдатам и офицерам жалованья, ограничение полномочий комиссаров Директории, выделение секретных сумм денег, необходимых ему для ведения гражданской войны в округе и др. Требования показались Директории неприемлемыми, и вопрос с назначением отпал.

Прежде чем покинуть Париж, Бернадот снова сделал запрос о возможности перевода его на службу в Индию. Согласно воспоминаниям Барраса, генерал представил ему подробный и обстоятельный план изгнания англичан из Индии. Бернадот действовал отнюдь не с кондачка, а изучал культуру и географию Индии. Ему в этом помогал некто Жаклен, морской офицер-энтузиаст, также горевший идеей повоевать в Индии. В качестве альтернативного плана Бернадот предлагал план высадки в Канаде и открытия там фронта против англичан. На сей раз, как и раньше, ничего из этих планов генерала не вышло, и он получил назначение в свою итальянскую дивизию. Бернадот торопился, потому что из Италии пришли слухи, что Наполеон планирует расформировать его дивизию и вручить ему новую.

13 октября 1797 года Бернадот появился в Удине и в замке Пассериано встретился со своим главнокомандующим. Наполеон сделал вид, что ничего особенного не произошло, и стал посвящать его в некоторые детали начавшихся в Кампо-Формио мирных переговоров с австрийцами. Бернадот тоже сделал вид, что не заметил дурной игры и стал настаивать на идее скорейшего заключения с Австрией мира. Далее Бернадот сказал, что и роялисты знают о том, что Наполеон сыграл свою роль в подавлении заговора, что республиканцы тоже относятся к нему с недоверием и что самым лучшим выходом в этой ситуации был бы для всех мир с австрийцами.

Оценка ситуации Бернадотом сильно противоречила точке зрения на неё членов Директории. Директора пребывали на верху блаженства и праздновали победу, которая окончательно свихнула им головы. О мире они и не помышляли, поскольку нисколько не желали появления в Париже кузнеца их счастья — генерала Наполеона. Его они боялись, поэтому были заинтересованы держать его подальше от столицы как можно дольше. Получалось, что совет Бернадота был продиктован вполне искренним пожеланием Наполеону добра.

Наполеон колебался, он был близок к тому, чтобы в самом ближайшем будущем возобновить военные действия против австрийцев, но в конце концов последовал совету Бернадота. Он взвесил все обстоятельства и пришёл к выводу о том, что мир послужит ему на пользу. Он представит его как детище своих рук и снова окажется не на обочине большой политики, а в самом её центре.

Бернадот потом утверждал, что в значительной мере способствовал заключению Кампоформийского мира. Граф Кобленц, глава австрийской делегации, считал, что помощь Бернадота заключалась в той информации, которую он привёз с собой из Парижа и которая сделала Бонапарта более сговорчивым. Как бы то ни было, 17 октября в местечке Пассериано, спустя четыре дня после прибытия в Италию Бернадота, было подписано мирное соглашение с Австрией.

Наполеон пригласил его на обед, на котором, в частности, должны были присутствовать также начальник штаба Итальянской армии генерал Сарразэн и австрийский генерал Марфельдт. Когда Бернадот появился в апартаментах главнокомандующего, его встретил дежурный офицер Жерод Дюрок и попросил подождать, потому что Наполеон пишет письма. Бернадот был уязвлён: он явился по приглашению в точно назначенное время, а его держат в передней!

— Скажите генералу, что генералу Бернадоту не пристало ждать в прихожей! — сказал он Дюроку.

В Париже даже исполнительные директоры не подвергали его такому унижению.

Тут же открылась дверь, и вышел Наполеон — словно он стоял за дверью и слушал. Он извинился и уговорил Бернадота остаться. Весь вечер он был сама предупредительность и вежливость. Во время обеда обсуждали качества генералов Оша (Hoche), Ожеро, Массена, Клебера, вспоминали полководцев прошлого — Македонского, Ганнибала, Цезаря. Наполеон, как бы между прочим, спросил Бернадота о его мнении относительно гоплитов, македонской фаланги и структуры римского легиона. Ах, генерал не знает? Ну тогда он его просветит на этот счёт!

Это был ещё один маленький укол: выпускник военной академии Бонапарт перед самоучкой Бернадотом должен был подчеркнуть своё солидное офицерское образование. Бернадот старался не замечать этого и углубился в плодотворную беседу с Марфельдтом о современной пехоте. Но Наполеон, как овод, весь вечер кружил над Бернадотом и то и дело задевал его колкими словами. Всё это было мелко, пошло и низко, особенно если учесть, что на обеде присутствовали австрийские генералы, и военные действия между французами и австрийцами ещё продолжались.

Бернадот, как мы видим, нисколько не пасовал перед Бонапартом, вёл себя с достоинством и даже несколько вызывающе. Английский биограф А.Палмер пишет, что он недооценивал огромный потенциал и скрытую силу корсиканца. Но кто мог по-настоящему оценить этого скрытного и двуличного человека в тот "инкубационный" период? Бернадот вовсе не был слеп, он видел всю напускную фанаберию Бонапарта (вспомним его впечатления от первой встречи) и вряд ли уже доверял ему, но портить с ним отношения не хотел.

Как бы то ни было, Бернадот был впечатлён знаниями своего шефа и отдавал ему должное. По дороге домой он даже спросил Сарразэна, уж не бросить ли ему на время армию и поучиться? Потом все окружающие заметили, что Бернадот окружил себя книгами и в свободное время стал много читать.

В Удине Бернадот, вопреки утверждениям многих его биографов, снова принял свою дивизию, которая, согласно высказыванию командира его бригады Дезо, по-прежнему считалась лучшей в Итальянской армии. Дезо нашёл вернувшегося из Парижа генерала "полным огня, энергии, благородных порывов и, прежде всего, верным своему характеру"’. Он также вернулся к старым обязанностям по управлению провинцией Фриауль и частями армии, составлявшими её арьергард.

Но скоро Бернадот обнаружил, что прежние слухи начали сбываться. После заключения мира с Австрией Наполеон был назначен главнокомандующим т. н. Английской армией, которая должна была высадиться в Англии. Большую часть Итальянской армии Наполеон собирался взять с собой, о чём 9 ноября 1797 года был издан его приказ. Наполеон брал с собой пятерых лучших генералов: Массена, Бернадота, Брюна, Жубера и Виктора. Бернадот оставался на почётной должности командира дивизии, часть которой, правда, оставалась в Италии. "Раскромсаны" были дивизии и других генералов, хотя следует признать, что по дивизии Бернадота нож проехал более безжалостно, чем по дивизиям Массена, Брюна и Жубера. Тем не менее никаких признаков недовольства у Бернадота эта мера не вызвала. Более того, 15 ноября генерал отправил Наполеону дружеское письмо, полное благодарности за предоставленную честь сражаться под его командованием.

Не чувствовалось какой-либо обиды и горечи и в других его письмах в последующие две недели.

А далее началось непонятное.

Как только Бернадот 28 ноября прибыл в Тревизо, он сразу написал письмо в Директорию, в частности к Баррасу, с просьбой немедленно отпустить его из Италии и назначить на другие участки военных действий: на Корфу, в Реюньон и даже в Португалию. Неожиданно Бернадоту расхотелось служить под Наполеоном, о чём он ему тоже доложил, отправив копию своего обращения в Париж. В дополнение к ней Бернадот приложил рекомендацию своим адъютантам Виллату и Морэну для прохождения службы в Английской армии, подчеркнув, что они "будут служить республике с тем же усердием и тщанием, которое всегда отличало части с Рейна. Они, как и я сам, могут преклоняться перед талантами, но никогда — перед посредственностями. И хотя у меня есть причины жаловаться Вам, я расстаюсь с Вами, не прекращая испытывать величайшее уважение к Вашим талантам".

Это послание Хёйер расценивает как своеобразное объявление войны Наполеону. Так чем же всё-таки объясняется такая резкая смена настроения Бернадота? Хёйер считает, что единственное объяснение такому поведению генерала заключается в том, что он получил сведения, в том числе и от австрийцев, что корсиканец задумал совершить во Франции переворот и что Английская армия должна была явиться именно инструментом осуществления его замысла. Бернадот не хотел быть замешанным в эти события и заранее поспешил удалиться от Наполеона. Многие историки действительно склонны считать, что в конце 1797 года Наполеон был близок к тому, что он совершит двумя годами позже.

Вопрос о назначении Бернадота на Ионические острова был уже согласован с военным министром. Наполеон, получив от Бернадота подробные выкладки своей будущей кампании на островах, тоже не возражал. Английский посол в Вене сэр Мортон Иден докладывал в Лондон о французской экспедиции Бернадота в Индию через остров Корфу. Имя Бернадота стало появляться на устах Европы. Генерал отослал в Париж Морэна за последними инструкциями, а его дивизия начала маршировать в направлении Мантуи и Милана.

Но в Вероне генерала перехватил курьер из Парижа с письмом Директории, предложившей ему занять пост командующего Итальянской армией, которой временно командовал Бертье! Предложение было почётное и вполне отвечало пожеланиям Бернадота. В Верону пришло также письмо от Бонапарта, который подтверждал получение последнего письма Бернадота, излагал ему уже известное предложение Директории относительно открывавшихся вакансий и заканчивал его следующими словами: "Никто, кроме меня, не ценит так чистоту Ваших принципов, справедливость Вашего характера и военные таланты, продемонстрированные Вами во время нашей общей службы. Вы были бы несправедливы, если бы хоть на мгновение засомневались в этом. Я всегда буду рассчитывать на Ваше уважение и дружбу".

Неожиданно события в Риме в январе 1798 года снова смешали все карты, и Бернадот к исполнению обязанностей главнокомандующего Итальянской армией так и не приступил. В Риме произошло антифранцузское восстание, во время которого был убит военный атташе посольства Франции генерал Жан-Пьер Дюфо и откуда, спасая жизнь, поспешно бежал посол Республики и брат Наполеона Жозеф Бонапарт (1768–1844). В Париже, а вернее, в головах директоров, произошли очередные пертурбации: Бертье решили оставить на месте и в этом качестве отправить в Рим на усмирение бунта, а Бернадоту предложили сменить саблю на перо и поехать послом либо в Неаполь, либо в Вену.

Бернадот предпочёл Вену, и 18 января миланский фельдъегерь генерала Леклерка от имени Бертье проинформировал Бернадота о том, что неделей раньше он назначен послом в Австрию. Сомнений никаких не было: этот неожиданный поворот был делом рук человека, который так высоко "ценил чистоту принципов" и "справедливость характера" Бернадота, но сам таковыми качествами не обладал. Наполеон не мог согласиться с тем, чтобы на его месте в Италии оказался Бернадот, — это было бы слишком опасно для его далеко идущих планов. И он убедил Директорию в том, что лучше Бернадота посла при дворе Франца II не сыскать во всей Франции.

6. ГЕНЕРАЛ-ДИПЛОМАТ

Кроме Наполеона, в назначении Бернадота послом в Австрию поучаствовал и министр иностранных дел Франции, хитрая лиса в обличье епископа-расстриги, знаток человеческих слабостей, ловец удачи, мастер интриги и великий приспособленец, епископ Отенский — Шарль Морис де Талейран-Перигор (1754–1838). Соображения Парижа были просты и очевидны: они сводились к тому, чтобы иметь послом в Вене "сильного" генерала. Бернадот как нельзя лучше подходил под это определение.

Талейран назначил Бернадоту очень высокую зарплату — 144 тысячи франков в год плюс 72 тысячи франков подъёмных — и приказал ему немедленно выезжать к месту новой работы. Соглашаясь на назначение в Вену, Бернадот испытывал и высказывал сомнения в том, удастся ли ему оправдать это высокое доверие, но Талейрану, вероятно, легко удалось эти сомнения развеять. Бернадот должен был символизировать не только победу французского оружия в Германии и Италии и не столько подчёркивать бессилие одряхлевшей монархии, сколько персонифицировать саму революцию, пославшую на эшафот Марию-Антуанетту, родственную принадлежность Габсбургской монархии.

Формальное назначение его послом состоялось 11 января 1798 года. Приезду Бернадота в Вену предшествовала, однако, некоторая дипломатическая возня. Париж, действуя довольно бесцеремонно и нахраписто, проигнорировал необходимый в таких щекотливых делах обычай получить на нового посла агреман. Австрийцы всполошились, забеспокоились и забили тревогу — их дипломатия ещё не привыкла иметь дело с безродными послами-республиканцами, врывающимися в дом, не постучав предварительно в дверь. Но чем больше Вена просила, чтобы французы воздержались от направления к ним посла-республиканца, тем больше Париж настаивал на своей кандидатуре. Канцлер Франц Тугут писал об этом Талейрану, но было уже поздно: Бернадот без паспортов и верительных грамот буквально прорвался через австрийские пограничные кордоны, и некоторое время спустя три замызганных грязью кареты, в одной из которых мелькал орлиный профиль Бернадота, загромыхали по мостовым австрийской столицы.

Талейран также проинструктировал Бернадота, что если Вена будет выступать против ввода французских войск в Рим, то Австрии нужно немедленно объявить войну. Он должен был также внимательно следить за тем, чтобы Австрия не противилась распространению революционных идей в Баварии и других германских курфюршествах и княжествах. Ему поручалось отслеживать контакты Вены с Петербургом, а также изучать возможность восстановления суверенной Польши и искать для этого нужных людей в Австрии. Талейрана интересовали, в частности, возможность присоединения к Австрийской империи всей Польши и планы империи в отношении Турции, например не собирался ли Франц II, как и его предшественник Иосиф II, заняться расчленением Оттоманской империи. Одним словом, генерал должен был в соответствии с тогдашней практикой наряду с дипломатической работой заниматься и разведывательной деятельностью. Работы было более чем достаточно, и Бернадот, привыкший ко всяким неожиданностям и контрастам, приступил к выполнению своих обязанностей со свойственным ему энтузиазмом, военными привычками и оригинальностью своего характера.

Вопреки совету Талейрана и к вящему раздражению венского двора Бернадот прихватил в Вену двух своих адъютантов — Виллата и Морэна, двух офицеров — Жерара и Туссэна, а также несколько поляков. Потом Талейран всё-таки уберёт некоторых из них и отзовёт их во Францию. Он хотел бы придать новому послу несколько опытных секретарей, но выбрать было не из кого — всех разогнали, уволили, гильотинировали, повесили, посадили в тюрьму или расстреляли. Пришлось назначить совсем молодых людей, не имевших дипломатического опыта работы: Эмиля Годэна отозвали из Турции, а Жана Батиста Фревилля — из Турина, из которых старшему было всего 25 лет. Э. Годэн, по мнению Хёйера, выполнял в Константинополе какую-то сомнительную роль и был личностью во всех отношениях подозрительной. В частности, он отличался ярко выраженными наклонностями интригана и, как утверждает шведский историк, сумел оказывать на посла влияние. В частности, он редактировал все отчёты и доклады Бернадота в Париж. Ж.-Б. Фревилль же, напротив, был человеком скромным и старался держаться в тени энергичного Годэна.

В Вене французского посла считали унтер-офицером, сделавшим удачную карьеру. Естественно, это ранило чувство его собственного достоинства. Благодаря заслугам на полях сражений, он считал себя равным другим и никаких зазрений совести по поводу своего происхождения не испытывал. "Он принадлежал к тем уверенным в победе натурам, — пишет Блумберг, — которые никогда не сомневаются в себе и которых ничто не может сбить с толку". Если ему понадобилось всего четыре года для того, чтобы сменить унтер-офицерские лычки на генеральские эполеты, то что может помешать стать ему вполне приличным послом?

Такое поведение обрекало миссию Бернадота на провал.

Он прибыл в Вену 8 февраля 1798 года и переночевал в таверне "Белый лебедь" — здание для посольства Франции ещё нужно было подобрать. Верительные грамоты ещё находились в пути из Парижа. Уже на следующее утро Бернадот узнал, что его статус завышен: австрийцы ждали не посла, а посланника, потому что австрийские интересы в Версале должен был представлять барон и посланник фон Дегельманн. Министру иностранных дел Австрии Ф. Тугуту пришлось предпринимать экстренные усилия, чтобы умилостивить русского посла, который в дипломатическом корпусе был дуайеном и, естественно, не собирался уступать пальму первенства "французскому бунтовщику". Ни один владелец дома в Вене не соглашался пустить посла республиканской Франции к себе на постой. С трудом уговорили князя Карла Лихтенштейна отдать под посольство первый этаж принадлежавшей ему гостиницы на улице Валльнерштрассе. Франц II рассматривал приём своими подданными посла Французской Республики как личное оскорбление, и некоторые из жителей Вены, осмелившиеся пригласить посла или его секретарей к себе в дом, поплатились высылкой из столицы. С первого же дня пребывания Бернадота в Вене за ним было установлено плотное наружное наблюдение, а тайная полиция приняла все меры к тому, чтобы завести в посольстве Бернадота своего агента. Франц II с большим интересом лично прочитывал материалы слежки и разработки французских дипломатов.

Посольство въехало в дом на Валльнерштрассе с большой помпой и шумом. Всё необходимое для хозяйства — мебель, посуду, экипажи, ливреи и т. п. — пришлось закупать на месте. Аренда дома составляла астрономическую сумму в 30 тысяч франков в год. Последним из Парижа с двумя польскими диссидентами, инструкциями Талейрана и верительными грамотами 20 февраля прибыл секретарь Э. Годэн. Его задержали на границе как французского шпиона, и Бернадот в конце февраля смог наконец передать австрийскому министру иностранных дел копию верительной грамоты и обговорить дату вручения оригинала императору Францу II.

Аудиенция у императора была назначена на 2 марта. Улицы, по которым должен был проезжать кортеж с французским послом, заранее были запружены народом. На лестницах, балюстрадах, в залах и коридорах императорского дворца толпились любопытные придворные и чиновники. Бернадота сопровождал министр кабинета Австрии граф Коллоредо. Беседа с императором за рамки протокола не вышла: посол вручил монарху свои аккредитивы, обменялся с ним парой фраз и представил ему членов своего посольства. Императрица сказалась больной, и протокольная встреча с ней была перенесена на более поздний срок.

Начало дипломатической деятельности было вполне сносным, но потом Бернадота стали преследовать ошибки и явные просчёты, проистекавшие в основном из инструкций Талейрана, которым он неукоснительно следовал, и неудачных советов Годэна. Так получилось, например, с эрцгерцогом Карлом. Эрцгерцог, достойный противник Бернадота на поле брани, попал к своему императорствующему брату в опалу и в Вене пока отсутствовал. Встреча с ним была намечена на 12 марта, но за день до этого эрцгерцог послал к Бернадоту курьера и сообщил, что принять его в указанный день не может, поскольку должен был сопровождать брата на охоту. Наследник предлагал встретиться днём позже, но Бернадот, строго следуя инструкциям Талейрана, сделал оскорблённый вид и дал знать эрцгерцогу, что "предоставленной привилегией воспользоваться, к сожалению, не может".

Бернадот отказался нанести протокольный визит своим коллегам-послам и исключение сделал лишь для послов Турции и Испании. О своём прибытии он, тем не менее, известил дипкорпус (кроме английского и ганноверского послов), разослав им свои визитные карточки, в которых снисходительно подтвердил, что сам он протокольные визиты принимать намерен. Такой афронт в дипломатическом этикете неприемлем, и вряд ли кто захотел воспользоваться приглашением нанести визит французскому послу, потому что первые протокольные визиты, независимо от национальности и возраста, должен наносить коллегам только что прибывший в столицу дипломат, а не наоборот.

Бернадоту на одном приёме удалось познакомиться с временным поверенным в делах Швеции Ф.-С. Сильверстольпе (1769–1851), первым шведом, которого он встретил в своей жизни. Швед выяснил, что в повседневном общении посол Франции оказался приятным человеком. "Французский посол, несомненно, завоюет здесь большие симпатии, — с апломбом докладывал Сильверстольпе в Стокгольм. — Его скромная сущность проявляется в разговорах как с высшей аристократией, так и с представителями средних классов".

Более содержательный отчёт шведского поверенного о Бернадоте поступил в Стокгольм после обеда, данного в честь посла Франции в испанском посольстве 13 марта. На обеде присутствовали члены дипкорпуса, правительства Австрии и императорского двора. "Французский посол беседовал со всеми и даже искал случая поговорить со мной, — писал Сильверстольпе. — В частности, он сказал мне, что Оттоманская Порта является общим другом Республики и Швеции. Я намереваюсь, сказал он мне далее с некоторой степенью доверительности, не пренебрегать возможностью поддерживать знакомство с оттоманским послом. У Швеции и Порты есть общий сосед, которым нам как-нибудь придётся заняться; поверьте мне, однажды мы доставим ему немало забот".

Бернадот шведу Сильверстольпе явно понравился, чего нельзя было сказать о сотрудниках его посольства: "Но с его молодыми секретарями и адъютантами, со всеми их талантами и умом, следовало бы… общаться лишь в крайнем случае и вести себя с ними более осторожно". Оснований для такого утверждения у шведского дипломата было более чем достаточно. Сотрудники Бернадота вели себя вызывающе, везде устраивали скандалы и своим поведением вызывали законное возмущение венцев. Так, в театре они при словах "Да здравствует король!" могли зашикать, засвистеть или отпустить громкое язвительное замечание; они презрительно отзывались об императоре и армии Австрии; буянили в ресторанах и почему-то поносили католическую религию. Австрийцы вызывали полицию, чтобы защитить французов от негодования публики. Тугут был вынужден просить прусского посланника сделать запрос в Берлин о том, разрешено ли и в Берлине показываться в общественных местах в таком вызывающем виде.

В своих шагах по исполнению наказа Талей рана Бернадот, злоупотребляя своим дипломатическим статусом, зашёл довольно далеко, в частности, в польском вопросе. Именно в этих целях он привёз с собой в Вену поляка Малешевского, который под прикрытием посольства осуществлял связь между польскими эмигрантами, служившими под командованием генерала Домбровского в Итальянской армии Франции, и недовольными элементами в самой Польше. Бернадот лично встретился с проезжавшим через Вену мятежным польским генералом Кралевским, что дало повод последнему похвастаться своим покровителем из посольства Республики в Вене. Письма Кралевского были перехвачены прусской тайной полицией, а король Фридрих Вильгельм III сделал по этому поводу запрос Францу II. Австрийский агент, камердинер Бернадота, добыл сведения, свидетельствующие о планах французов создать франко-шведско-турецкий альянс, главной целью которого было нападение на Россию.

Так что Бернадот в Вене отнюдь не сидел сложа руки и во всю занимался, если говорить современным языком, подрывной деятельностью, не совместимой с его официальным статусом.

По неподтверждённым данным, посол Республики, расширяя круг своих связей в Вене, был гостем в доме известного скрипача и композитора Рудольфа Крейцера. Слушал ли он игру скрипача, неизвестно — ведь музыки генерал не любил, его ухо привыкло лишь к бравурным маршам, зато в доме Крейцера он познакомился якобы с самим Бетховеном и вдохновил его на написание Героической симфонии, посвящённой Наполеону.

Отношения с Тугутом не сложились вообще. У австрийца были особые причины для беспокойства и недоверия к французскому послу: в прошлом он состоял у версальских Бурбонов на денежном содержании, и Бернадот мог в любой момент нанести ему смертельный удар, если бы обнародовал этот позорный факт из его биографии. На первой же беседе Бернадот ринулся в атаку и потребовал от Тугута принять меры, чтобы французские эмигранты прекратили носить старые свои награды, а австрийские государственные календари в рубрике "Франция" больше не упоминали старые титулы дочери Капетов и эмигрировавших Бурбонов.

Ещё одним поводом для его демарша и возмущения австрийцев стал эпизод, произошедший в австрийской Венеции, в котором французские граждане из-за своих трёхцветных кокард подверглись оскорблению со стороны местного населения. 30 марта последовала французская нота, вновь напоминавшая Тугуту о ношении на улицах французскими эмигрантами своих орденов, что, по мнению Бернадота, "было сравнимо с бунтом против Республики". 31 марта посольство выпустило уже 2 ноты: в одной Бернадот протестовал против того, что австрийские власти в Вероне покрывали от правосудия каких-то разбойников и бандитов, а в другой генерал требовал выпустить из австрийской тюрьмы гражданина Коломбо, уже 20 лет проживавшего в Вене, работавшего учителем детей графа Коллоредо и якобы осуждённого в 1793 году за "святое дело, за которое боролся французский народ".

Как ни странно, все эти "дипломатические" выходки достигали своей цели, и МИД Австрии и австрийские власти изо всех сил старались не портить настроение французскому послу и предупреждали все его желания. Они никоим образом не хотели пока обострять отношения с Францией, хотя сами потихоньку готовились к войне.

Послом заинтересовалась наконец императрица. Она послала к Бернадоту неаполитанского посланника Батиста с вопросом, когда тот намеревался явиться к ней на аудиенцию. Генерал выразил своё принципиальное согласие, и тогда Батист порекомендовал ему выбрать для визита воскресное утро, когда в приёмных покоях императрицы бывает большой приём.

Императрица сгорала от любопытства увидеть прославленного генерала и не побоялась вызвать недовольство русского посла графа Андрея Разумовского, не желавшего присутствия Бернадота на её воскресном куртаге. Она была сама любезность и предупредительность, и когда французский посол появился на приёме, она не поленилась выйти ему навстречу и приветствовать его у самых дверей. Бернадот произнёс маленькую вступительную речь, в которой выразил стремление Франции к миру и удовлетворение выздоровлением императрицы. Та в свою очередь рассыпалась в комплиментах и сказала, что никогда не сомневалась в мирных намерениях Республики. Понятное дело, Бернадот как настоящий кавалер благоразумно воздержался от обычной своей жёсткой и наступательной манеры разговора и проявил снисходительность к женщине. Потом разговор перешёл на общие темы: театры, музыка, венская жизнь и прочие невинные вещи.

В тот же день Бернадот был представлен эрцгерцогам и эрцгерцогине Амалии, а сам Франц II посвятил французскому послу целых 15 минут, чем вызвал неодобрение своих фаворитов и придворных дам, вынужденных, чтобы не упасть в обморок, прибегнуть к нюхательным солям. Но император, его супруга и дети, не обращая на это никакого внимания, говорили только с послом Франции. У выхода из дворца Бернадота ждала благожелательно настроенная толпа, и когда он проходил к экипажу, толпа почтительно расступилась перед ним. Казалось, сбывались предсказания шведского дипломата, и Бернадот на самом деле завоёвывал симпатии венцев.

11 апреля, на следующий день после приёма у императрицы, Тугут вызвал к себе Бернадота и объявил, что гражданин Коломбо вот-вот будет выпущен из тюрьмы и что император скоро отдаст распоряжение по поводу ношения бурбонских орденов. Но, добавил министр иностранных дел, Франц II должен соблюдать при этом особую осторожность, чтобы не раздражать русских, которые взяли на себя обязанность быть покровителями Людовика XVI и его сторонников."Что означает безумное неистовство этого северного тирана? — ответил Бернадот, имея в виду императора Павла I. — Французская Республика не боится и презирает эти угрозы. Скоро этот тигр в человеческом обличье подвергнется нападению в самом центре своих владений. Все классы общества устали от его ига, а его глупые планы хорошо известны французскому народу… но он скоро будет остановлен. Польша предоставляет большое поле для приобретения славы… Французская республика ещё не заявила о себе, но сохраняет за собой право и возможность высказаться, когда наступит подходящий момент".

И изложил Тугуту свой план изъятия у России ее части Польши и передачи её под управление эрцгерцога Карла. Упоминание о Польше было, конечно, со стороны Бернадота большим дипломатическим проколом: ведь Австрия участвовала в разделе Польши и получила в нём свою долю. Поэтому никакие заверения посла о мире не рассеивали подозрений, которые австрийские политики питали по отношению к Республике. Практические дела Директории свидетельствовали скорее об обратном.

Гостиница, в которой расположилось посольство Франции, скоро стала центром притяжения для всех австрийцев и немцев, которые разделяли идеи французской революции. После знакомства в доме Крейцера у Бернадота часто бывали Л. Бетховен, берлинский музыкант Хуммель и др.

Бернадот к этому времени уже устал от той роли, которую ему навязали Талейран и Директория. В Париже это заметили и не преминули одёрнуть его за то, что он в кругу венской аристократии стал терять свой "республиканизм". Талейран, в частности, ссылался на статьи в прусских газетах, в которых утверждалось, что сотрудники французского посольства в Вене перестали носить триколор. Талейран писал, что он, естественно, не верит пруссакам, но на вид Бернадоту поставил. Этим же письмом Талейран отозвал из посольства двух адъютантов генерала. Последнее до чрезвычайности разозлило Бернадота, и 11 и 12 апреля, т. е. уже через два месяца дипломатической работы, он в двух письмах сообщил Талейрану о своём желании вернуться в армию и тут же перевёл часть своих банковских вкладов в векселя. Но он не успел получить на своё ходатайство ответа, потому что в тот день, когда он занимался банковской операцией, события в Вене развернулись таким образом, что самым драматичным способом положили конец его пребыванию в Вене.

13 апреля Вена праздновала годовщину выступления ополчения против Итальянской армии Наполеона в Штайермарке. Примерно в 6 часов пополудни Бернадот по собственной инициативе приказал вывесить у своей резиденции большой трёхцветный флаг с надписью: "Французская республика. Посольство в Вене", который он заказал накануне у местного портного Келлера и который около 5 часов пополудни был доставлен на Валльнерштрассе. Ещё ранее Бернадот заказал для посольства в Париже табличку с гербом республики, но поскольку она не пришла, а реприманд Талейрана всё ещё звучал в ушах Бернадота, то он решил компенсировать её отсутствие флагом.

Некоторые историки и биографы Бернадота утверждают, что он специально приурочил вывешивание триколора к празднику венцев, но Хёйер категорически отвергает эту версию, главным образом из-за того, что годовщину народного ополчения Вена собиралась праздновать только через четыре дня. Шведский посол Сильверстольпе между тем отметил, что император Франц II очень хотел бы, чтобы венцы в этот день именно перед посольством Франции продемонстрировали ему свою преданность.

В дипломатическом корпусе Вены вывешивание флагов на зданиях посольств не практиковалось. Согласно тогдашним обычаям, иностранные знамёна вывешивали только в случае завоевания города. И венцы восприняли эту манифестацию как вызов. На Валльнерштрассе собралась большая толпа и стала требовать флаг убрать. Шеф венской полиции Лей, который прибыл на место между 7 и 8 часами, полагал, что народу перед посольством было не более 300 человек, в то время как пара свидетелей происшествия утверждали, что их было всего около 40 человек. Полиция посоветовала послу уступить требованиям толпы или, в крайнем случае, связаться с Министерством иностранных дел и объясниться. Бернадот наотрез отказался сделать и то и другое.

Стемнело. Толпа не только не рассеивалась, но с каждым часом увеличивалась в размерах. Собравшиеся на балконе посольства французские дипломаты ещё более подогревали её своими колкими замечаниями и язвительными выкриками — поведение, недостойное любого дипломата. Среди них особенно провокационно вел себя секретарь Годэн и его супруга. И тогда в одно из окон посольства, что рядом с триколором, полетел камень. Раздался звон разбитого стекла. Камень бросили, по утверждению Хёйера, отнюдь не из толпы, а из дома напротив, где находилась таверна под причудливым названием "Где волк читает проповедь гусям". Кто-то из его подвыпивших посетителей — то ли "гусь", то ли "волк" — запустил камень через улицу.

И тут Бернадот допустил ещё одну оплошность. Вместо того чтобы подействовать на полицию, чтобы она разогнала толпу, он сам вышел на улицу — по свидетельству очевидцев, "в голубом вышитом золотом мундире, с вышитыми золотом же ножнами, при сабле и в шляпе с золотым кантом, украшенной плюмажем" — и стал по-французски, "с республиканской энергией", как он потом написал Талейрану, выкрикивать угрозы в адрес собравшихся. Австрийцы не понимали языка, но уяснили, что им громко угрожали, и это ещё более враждебно настроило их против посла и его людей. Время было примерно половина девятого, и полиция снова посоветовала послу спустить флаг, но это не возымело на него никакого действия. Он заявил, что будет защищать триколор до последней капли крови. Талейран мог быть довольным своим послом! А. Палмер утверждает, что в этот злополучный вечер посол хорошенько выпил, но против этого предположения резко выступает Хёйер, утверждающий, что это не соответствовало истине. Посол был трезв как стёклышко, он просто был возбуждён.

Камни из толпы летели теперь градом. Вернувшись с улицы, Бернадот сочинил ноту Тугуту, в которой обвинял полицию в бездеятельности и требовал примерного наказания виновных. Ноту в МИД повёз адъютант Морэн. Тугут устно пообещал Морэну принять меры, но прошло не менее часа, пока не появились солдаты, но и они ничего не предпринимали, потому что их было слишком мало. Летели камни, звенели разбитые стёкла, а самые возбуждённые преодолели ограду и стали карабкаться на балкон. Какой-то отчаянный венский Гаврош сумел ухватиться за древко и спустить флаг. Толпа подхватила его и в триумфальном шествии понесла на площадь Шотценплатц. Там толпа встретила карету князя Коллоредо, остановила её и, вырвав у сопровождавших её скороходов факелы, подожгла ненавистный французский триколор. Удовлетворив таким способом свою месть Франции, венцы пошли к императорскому дворцу и выразили свои верноподданнические чувства. От дворца отделился гвардейский офицер и подобрал остатки флага.

Полиция, чтобы излишне не раздражать народ, действовала осторожно и мягко, ограничившись лишь выставлением вокруг посольства Франции жидкой цепочки своих людей. Такое отношение было воспринято толпой по-своему: она проникла на территорию сада посольства, разбила окна, сломала двери, ворвалась внутрь здания и стала крушить мебель и прочую обстановку. Некоторым удалось войти в гараж и разломать экипажи Бернадота и секретаря Годэна. Дело начинало принимать дурной оборот.

Бернадот отправил в МИД Австрии вторую ноту протеста и обвинил власти в фактическом потворстве бесчинствам разбушевавшейся толпы. Он также потребовал выдать ему паспорт, потому что больше не может оставаться на своём посту — по крайней мере, до тех пор, пока австрийские власти не накажут зачинщиков всех безобразий. Бернадот требовал теперь от Тугута немедленного и категоричного ответа. Ноту повёз личный секретарь посла Феррагю, но по дороге его избили, и конверт с документом пришлось везти французскому врачу Франценбергу, который ещё встретится нам на страницах этой книги.

Пока составлялась нота, слуги Бернадота, находившиеся на первом этаже, дали по толпе залп из пистолетов и легко ранили одного из смутьянов. Толпа на минуту отхлынула назад, но возвратилась снова и стала атаковать покои самого посла. Бернадот со своими офицерами обнажили сабли и собирались дорого продать свои жизни.

Около 23.00 Бернадот принялся за составление третьей ноты Тугуту, в которой указал, что погром посольства продолжался уже около 5 часов, а власти ничего не предприняли для его защиты и даже не ответили на его две предыдущие ноты. Он снова потребовал себе и секретарям паспорта. Половина помещений посольства в этот момент находились под контролем толпы, трижды пытавшейся штурмовать главную лестницу на второй этаж, и посол с сотрудниками удалился в заднюю часть дома и ожидал, чем всё это кончится. Наконец прибыла кавалерия и быстро рассеяла толпу и очистила посольство от посторонних. По отчёту Бернадота в Париж, это случилось между 11 и 12 часами ночи. Лей написал в своём отчёте, что полный порядок был восстановлен к часу ночи. А. Блумберг справедливо полагает, что войска и полиция прибыли к месту событий подозрительно поздно.

После всего происшедшего в посольство Франции прибыл наконец барон фон Дегельман, кандидат в посланники Австрии во Французской республике, и от имени австрийского правительства выразил по поводу случившегося сожаление. Бернадот снова выразил протест по поводу пятичасового бездействия Тугута и в связи с тем, что министр не соизволил даже ответить на оба его послания. Дегельману оставалось только разводить руками, потому что никакими полномочиями он наделён не был, и просить француза не торопиться с отъездом. Установить виновных в бесчинствах очень трудно, говорил он, на это потребуется время, к тому же нужно принять во внимание обстоятельства…

Он уехал и в три часа утра 14 апреля появился снова — теперь уже с посланием от Тугута. Министр иностранных дел выражал сожаление по поводу произошедшего, обещал представить о нём императору подробный отчёт, тщательно расследовать обстоятельства нападения на посольство и со всей строгостью закона наказать виновных, но каких-либо конкретных шагов в этом направлении можно ждать только после того, как император будет обо всём подробно проинформирован. Всё это никоим образом не устраивало Бернадота, и он опять потребовал свои паспорта. Он не считал, что его отъезд из Вены будет означать разрыв с ней дипломатических отношений, и доложил потом об этом и Талейрану.

Убедившись, что от Тугута никакого удовлетворения получить невозможно, Бернадот предпринял необычный шаг и написал обо всём самому императору Францу. Письмо с жалобой на Тугута и полицию ранним утром 14 апреля повёз Жерар. В районе императорской резиденции Хофбург адъютант чуть было не попал под разъяренную толпу и был вынужден спасаться бегством и искать защиту у дворцовой стражи.

Ответ на письмо французского посла император поручил составить министру кабинета графу Коллоредо. Граф чуть ли не дословно повторил ноту Тугута о том, что распоряжение о наказании виновных должен дать император, который очень надеется, что Бернадот не уедет из Вены, и который по-прежнему весьма расположен к миру с Францией. К Бернадоту приехали также граф Дегельман и министр финансов Заурау, чтобы определить размер нанесённого зданию посольства ущерба, а министр полиции фон Перген издал прокламацию, в которой от имени императора и себя мягко пожурил хулиганов и обещал их наказать, если они и в следующий раз будут вести себя плохо. Эти обещания и слова по-прежнему никак не могли удовлетворить Бернадота, он расценил их как подстрекательство к новым действиям и продолжал настаивать на восстановлении на здании посольства французского флага и на немедленной выдаче ему паспорта. Несомненно, он не хотел упускать такого удобного предлога, чтобы поставить жирную точку на своей дипломатической карьере и уехать из Вены. Малешевскому паспорт уже выдали, и он поскакал в Париж докладывать о случившемся Талейрану. Впрочем, Бернадот ещё не знал, что австрийцам удастся задержать поляка и первым представить свою версию о событиях 13 апреля.

Вечером 14 апреля Дегельман выслал Бернадоту и его свите паспорта. Он порекомендовал французам назначить свой отъезд на раннее утро, чтобы лишний раз не возбуждать венцев. Не тут-то было! Бернадот покинул посольство на Валльнерштрассе в полдень 15 апреля с большой помпой в сопровождении большого эскорта кавалерии и при соблюдении всех правил церемониала и протокола. Перед отъездом здание посольства было окружено войсками, а за густой цепью военных колыхалась толпа возмущённых жителей столицы. На улице выезда Бернадота ждали группы аристократов, чтобы выразить ему своё сочувствие.

Инцидент 13 апреля 1798 года дал богатую пищу для всякого рода версий, предположений и вымыслов. Бернадот в своём официальном отчёте Талейрану обвиняет в заговоре Тугута, английского посла Идена и русского посла Разумовского. Думается, он и сам в эту версию не верил, но использовал её как удобную во всех отношениях фигуру политической риторики.

Австрийцы полагали, что Бернадот, как и Бертье в Риме, устроил инсценировку с флагом для провоцирования Вены на новую войну. "Почему испанский и голландский послы, приглашённые Бернадотом в качестве посредников для урегулирования конфликта, так и не вышли из дома? — спрашивали в ведомстве Тугута. — Почему на следующий день, 14 апреля, французский посол отверг все жесты примирения и извинения?"

Ход рассуждений австрийских дипломатов был верным, но лишь наполовину. Да, в действиях Бернадота просматривались элементы провокации, но чем она мотивировалась, они не догадывались. Откуда было Тугуту и его сотрудникам знать, что Бернадоту, как считают некоторые историки, надоело сидеть в душной для него Вене, что ему захотелось вернуться в любимую армию и что для достижения этой цели он не побоялся рискнуть отношениями Франции с Австрией.

Впрочем, Т. Хёйер обе эти версии отвергает как абсурдные и лишённые каких бы то ни было оснований. Почему бы не предположить, спрашивает он, что всё случилось спонтанно и незапланировано? Другое дело, что когда событие произошло, обе стороны вели себя неадекватно и лишь способствовали его продолжению. Власти заранее знали, что посольство готовилось вывесить эмблему республики, и могли заранее принять меры безопасности. Вызывает подозрения медлительность и пассивность Тугута и более чем запоздалое прибытие на место событий австрийских военных.

Да, пожалуй, так оно и было: Бернадот вывесил флаг с тем же основанием, с каким его сотрудники и прежде демонстрировали триколор, но праздношатающаяся толпа венцев восприняла это на сей раз как вызов. А далее события развивались по наихудшему варианту: полиция проявила нерешительность, а толпу "подогрели" неудачные действия самого Бернадота и его сотрудников. То, что эпизод послужил на руку послу, не вызывает сомнения, но это отнюдь не означает, что он его специально запланировал. Конечно, у него были шансы 14 апреля уладить конфликт с австрийцами и не покидать демонстративно Вену, но вот тут-то он и решил "закусить удила" и воспользоваться скандалом в собственных интересах. Он знал, что отъезд его разрыва отношений между обеими странами не вызовет — в этом он имел возможность убедиться, встречаясь с министрами и читая или выслушивая их объяснения.

В общей сложности генерал Бернадот провёл в Вене 2 месяца и неделю, а в качестве признанного посла пробыл и того меньше — всего полтора месяца. Но расчётам, которые Бернадот строил в Вене, не суждено было сбыться, и его в будущем ждало разочарование. В армию он не вернулся — во всяком случае, сразу, а венский эпизод лишь ускорил вступление в войну Англии. У Директории поведение посла особого одобрения не получило, ибо обострение отношений с Австрией пока в её планы не входило, хотя официально Париж высказал своё возмущение и протест. Талейран для себя считал, что в скандале был виноват сам Бернадот. Это мнение, кажется, разделял и Бонапарт, а потом к нему присоединились члены Директории. Скандал попытались замять на конгрессе в Раштадте и на конференции в Зельце. Конференцию, однако, до конца не довели, потому что война вспыхнула снова Вопрос о восстановлении чести Бернадота отпал сам собой.

На пути в Раштадт Бернадот распространял памфлеты, в которых во всех грехах обвинял австрийскую сторону и доказывал свою невиновность. На некоторое время Бернадот был вынужден задержаться в Раштадте: 24 апреля туда пришло указание Талейрана оставаться в городке и ждать дальнейших инструкций. 8 мая то ли дипломат, то ли генерал в отставке напомнил Парижу снова о себе, но ему ответили: "ждать". Подобное отношение к заслуженному генералу и неуверенность в будущем сильно нервировали и были оскорбительны. Бернадот впал в мизантропические настроения.

Отношение австрийцев к нему было самое предупредительное и внимательное. Наступала весна, он жил в шикарном замке и страдал от ничегонеделания. Директория предложила ему командование 5-й дивизией ополченцев в Страсбурге и тут же прекратила выплату жалованья посла, но он от этого унизительного предложения отказался и, не дожидаясь разрешения Парижа, 16 мая 1798 года покинул Раштадт. Директория оскорбилась в свою очередь — особенно после того, как Бернадот стал настаивать, чтобы она выразила официальное одобрение его действиям в Вене. В опубликованной им в газете Le Conservateur статье он писал: "Авторитет чиновника — достояние нации". Это выступление возымело действие: 26 мая Директория снова попыталась заинтересовать его дипломатической работой — на сей раз на важном посту посла в Батавской республике. Но Бернадот считал свой дипломатический опыт достаточным, чтобы не обогащать его в будущем. К тому же он занялся устройством своих семейных дел.

7. ЖЕНИТЬБА И ВОЕННОЕ МИНИСТЕРСТВО

Бернадот приехал в Париж, когда экспедиционный корпус Наполеона Бонапарта завершал в Тулонском порту погрузку на суда. Генералу стало тесно в Европе, и он отправлялся за славой в Египет. "Миролюбивая", лицемерная и погрязшая во взятках Директория заодно избавлялась от непредсказуемого и опасного генерала, помогая ему "развлечься на стороне", подальше от Парижа.

А Париж… Париж жил исключительно ради развлечений. После якобинского террора все, особенно женщины, словно с цепи сорвались и, зажмурив глаза, бросились в океан чувственных наслаждений. Как писал современник, все люди погрязли в пороках, словно свиньи в дерьме, но чем глубже они погружались, тем больше старались перещеголять друг друга в похоти, разврате и цинизме. После каждой эпохи великого лицемерия наступает период всеобщего падения нравов.

По приезде в столицу Бернадот обнаружил несусветную дороговизну, но сумел приобрести себе небольшой домик в пригороде Ско, что на рю де ля Лун, 3. На первом этаже небольшая передняя, кухня, похожая на подвал, и столовая с выходом в сад; винтовая лестница на второй этаж, где располагались спальня и кабинет, и уже под крышей — комната для прислуги. Ничто так не выглядело буржуазно, как этот двухэтажный особнячок, но он вполне устроил нашего генерала. Именно в этот момент он почувствовал себя достаточно зажиточным, чтобы обзавестись супругой. Деньги от ртутного рудника и посольские гонорары сделали это вполне возможным.

Генерал не жил затворником и время от времени выходил в свет. Он был молод, красив, неотразим в глазах слабого пола и повсюду, где появлялся, обращал на себя повышенное внимание. Мадам Шастенэй, встретив Бернадота на приёме у Барраса, следующим образом описала его в своих воспоминаниях: "Статная фигура со смоляными волосами, ослепительная улыбка и никакого проблеска острого ума. Он был мужчиной, которого, встретив на приёме, нельзя было не заметить и о котором нельзя было не спросить, кто это".

Насчёт острого ума мадам Шастенэй явно ошиблась: беарнец за словом в карман никогда не лез. Просто она ожидала от него, по всей видимости, шутовского остроумия, который был так в ходу в тогдашних светских салонах.

Лето 1798 года прошло в интенсивных ухаживаниях за 20-летней дочерью богатого марсельского купца Франсуа Клари, торговавшего шёлковыми тканями и мылом, и его супруги Франсуаз-Роз, урождённой Сони. Ф. Клари умер в январе 1794 года, а в августе того же года довольно удачно вышла замуж его первая дочь Жюли: её мужем оказался старший брат Наполеона Жозеф, фактически спасший всю семью Клари от революционного террора.

Жозеф Бонапарт (1768–1844), как пишет Венкер-Вильдберг, человек "безобидный, добродушный, с посредственным характером, лишённый военного тщеславия", благодаря связям (младший Робеспьер. Саличетти, Рикорд) выдвинулся в первые ряды "революционеров" и приехал в Марсель в качестве военного комиссара Республики наводить "революционный" порядок. Как и все "новые" люди, он употребил свою власть в целях личного обогащения и скоро превратился в одного из самых богатых людей Франции. Он буквально вытащил свою семью из нищеты и в определённой степени проложил дорогу для карьеры младшим братьям: Наполеону и Люсьену (1775–1840). Бернадот познакомился с Жозефом в Италии, после того как тот, посол Республики в Папской области, т. е. Риме, спасаясь от восставших его жителей, бежал под крыло французской армии в Милане.

Предмет обожания Бернадота носил божественное имя Дезире. Жан Батист познакомился с ней в доме у Жозефа, который с этого времени станет исполнять для него роль ангела-хранителя. Младшая Клари была красива и обаятельна, и у неё имелось неплохое приданое.

Несмотря на свою молодость, младшая Клари позади уже имела один пылкий роман (и не с кем-нибудь, а с самим Наполеоном!) и одно неудавшееся замужество. Бернадоту было 35, а Дезире — 21 год.

А. Палмер пишет, что Дезире в духе своего времени считала себя фатальной женщиной, которая, встретив своего спутника жизни, непременно героя, должна была стать его верной львицей. Выглядела Дезире далеко не львицей, а скорее хорошенькой болонкой, но лучшего героя, чем Жан Батист, пожалуй, ей было не сыскать во всей Франции. "Приблизившийся" к ней Бернадот во всех отношениях был привлекательной партией, и Дезире без колебаний приняла сделанное генералом предложение.

А. Палмер затрудняется сказать, был ли этот брак со стороны генерала по любви или по расчёту. Д. Сьюард полагает, что брак с Дезире был способом, которым Наполеон прибрал к рукам своего самого опасного и строптивого соперника, сделав его членом своего клана. У нас же создаётся впечатление, что расчёт присутствовал с обеих сторон (достойно замечания, что приданое Дезире Клари, по оценке Хёйера, составляло между 100 и 150 тысячами франков), что не помешало супругам поддерживать между собой тёплые и дружеские отношения до самой смерти. Ф. Венкер-Вильдберг пишет, что Бернадот относился к супруге с благосклонностью старшего друга и отца.

16 июля 1798 года мамаша Франсуаз-Роз Клари вручила зятю Жозефу Бонапарту аффидавит, выданный консульством Франции в Генуе, подтверждавший её согласие на брак Дезире с Бернадотом и уполномочивавший зятя выполнить за неё все формальности предстоящего бракосочетания. На церемонии венчания 17 августа, которое было совершено в церкви Ско-л’Юнит, со стороны невесты присутствовали братья Жозеф и Люсьен, оба уже члены Совета пятисот, и то ли 50-летняя тётка Жюстъенин-Виктуар Сони (тётя Виктуар), то ли дядя Виктор Соми — в этом историки постоянно путаются. Со стороны жениха на венчании присутствовали капитан 10-го конноегерского полка, будущий генерал Антуан Морэн, сопровождавший Бернадота в дипломатическую командировку в Вену, и нотариус Франсуа Дегранже.

Братья Наполеоны и Бернадот стали теперь свояками.

Наполеон получил известие о браке в Египте, и особого восторга оно у него якобы не вызвало. В письме Жозефу он написал: "Желаю Дезире с Бернадотом счастья, ибо она это заслужила".

Свадебный обед состоялся в доме Жозефа Бонапарта на рю дю Роше в Париже, откуда всё общество отправилось в дом молодых в Ско, и праздник продолжился в тесной столовой на рю де ла Лун.

Дезире, супруга Ж.-Б. Бернадота. Художник Р. Лефевр

Но поскольку молодых пришли поздравить многочисленные соседи, то праздник пришлось перенести в более просторный дом к соседу месье Арманди.

Самым приятным местом в доме молодых был садик, в котором Дезире накрывала стол с обедом или ужином, ожидая супруга из Парижа с работы. Но как ни было в этом домике уютно и приятно, его пришлось продавать.

Общество постоянно жаждало лицезреть своего героя и кумира, к тому же общественный статус генерала неожиданно резко возрос, и Бернадоты, вынужденные соответствовать своему статусу, переехали в Париж на рю Цизальпин и приобрели там особняк. В этом доме 4 июля 1799 года у них родился единственный сын Франсуа Жозеф Оскар. Крёстным отцом ребёнка стал Жозеф Бонапарт.

Между тем дело опять шло к войне. Раштадтский конгресс не решил ни одной проблемы, в то время как Франция продолжала свою беззастенчивую политику революционизирования Европы. Естественно, монархическая Европа не могла смотреть на это беспристрастно, в войну втягивалась Россия Павла I. В Италии французской 50-тысячной армии противостояли 86 000 австрийцев, к которым потом присоединились 30 000 солдат А.В. Суворова. В Швейцарии или Гельветической — тоже "сестринской" — республике без провианта и амуниции стоял голодный 30-тысячный корпус Массена. Дунайская армия Журдана насчитывала 36 000 человек. Ей должна была ассистировать т. н. Обзервационная (резервная) армия, которой первое время командовал тот же Журдан.

Обзервационная армия, вместо 42 000 на бумаге, насчитывала всего 8000 человек, а дивизия Бернадота, которую он примет в октябре 1798 года, едва насчитывала 3000 человек. На Массена и Журдана двигалась 90-тысячная армия эрцгерцога Карла; кроме того, в Форарльберге, Граубюндене и Тироле австрийцы держали более 60 000 человек пехоты и прекрасной кавалерии. Преимущество одних только австрийцев перед французами было во всех отношениях, в том числе в выучке и снабжении солдат, бесспорным. А в коалиции участвовали ещё Пруссия, Россия и Великобритания.

Осень 1798 года Бернадот со своей дивизией провёл в университетском городке Гиссене в относительном бездействии, если не считать занятий в местном университете — ведь ему так и не пришлось основательно поучиться. За усердную помощь библиотеке — Бернадот подарил ей большую коллекцию французских книг, выписанных из Парижа, — ректорат выдал генералу почётный диплом доктора истории, статистики и политической экономии (по данным Хёйера, доктора философии). Отсюда генерал тщетно попытался доказать Директории нецелесообразность египетской экспедиции Наполеона.

В декабре дивизия передислоцировалась в Майнц, а потом в Ландау, откюда генерал, используя свои контакты в Вене, с интересом следил за развитием событий в России и информировал о них Париж. Он поменял своё отношение к Египетскому походу свояка, с восхищением наблюдал теперь за развитием событий и осаждал Жозефа Бонапарта проектами морской экспедиции по спасению армии его брата из испанских и итальянских портов. Антипатия к Бонапарту годовой давности, кажется, исчезла, но некоторое время спустя она неожиданно проявится снова.

На короткое время — в середине января 1799 года — он приезжал в Париж, чтобы уладить некоторые денежные дела, но создаётся впечатление, что это был всего лишь предлог для того, чтобы быть поближе к событиям в столице. Директория снова планировала масштабные военные действия против второй коалиции, и он мог рассчитывать на почётное место в них. Так оно и вышло: 5 февраля его назначили командующим Обзервационной армией, но уже через пять дней военный министр Шерер "перерешил" и назначил его командующим Итальянской армией вместо подавшего в отставку Жубера. Бернадот, с учётом конфликтной ситуации, послужившей поводом для ухода с этого поста Жубера, выдвинул Шереру ряд требований финансового, административного и военного характера для усиления ресурсов армии, но после того как Директория не удовлетворила их, он от назначения в Италию отказался и предпочёл занять место командующего Обзервационной армией. Шерер возмутился и сказал, что сам возглавит Итальянскую армию и никаких подкреплений не потребует. 21 февраля Шерер получил назначение и убыл в Италию, где вскоре потерпел сокрушительное поражение под Маньяно. Бернадот оказался прав: Итальянская армия нуждалась в усилении.

Когда в марте 1799 года без всякого формального объявления войны начались военные действия, всё рухнуло. Французы терпели поражение на всех фронтах и направлениях. 1 марта, в день объявления Францией войны Австрии, Обзервационная армия перешла Рейн и заняла Маннхейм, столицу курцфюршества Пфальц. Здесь в штабе Бернадота появилась делегация Гейдельбергского университета с ходатайством пощадить университет от превратностей войны. Бернадот заверил профессоров, что не будет входить в Гейдельберг и что университет мог спокойно продолжать свою деятельность: "Мои офицеры охраняют искусство и любят науки".

Из Маннхейма армия, в которой одним из командиров дивизий был Мишель Ней (1769–1815) и Гюдэи, выступила в направлении Филиппсбурга и Хейльбронна. У Бернадота сразу сложились напряжённые отношения и с командующим Швейцарской армией Массена, и с командующим Майнцской, а позже Дунайской армией Журданом. Шла настоящая драка за ресурсы и подкрепления, источником которых, по задумке Директории, должна была служить Обзервационная армия Бернадота. На самостоятельные оперативные действия она, таким образом, рассчитывать не могла. Журдан постоянно требовал подкреплений от Бернадота, тот нервничал, потому что Журдан не информировал его об общей картине, складывавшейся на восточных фронтах, и призывал Журдана вникнуть в его положение и избавиться от некомпетентных советников и интриганов. Журдан настаивал на немедленном присоединении армии Бернадота к своей, но тот, остановившись у Хейльбронна, ссылался на невозможность выполнения этого требования ввиду слабости своих сил. Между генералами возникла распря, в которую был вынужден вмешаться военный министр и решить её в пользу Журдана. Поскольку австрийцы 21 и 25 марта под Острахом и Штокахом нанесли поражение слабой и малочисленной Дунайской армии и Журдан был вынужден отдать приказ к отступлению, так и не дождавшись подкрепления, то обиженный в своих лучших чувствах Бернадот снял осаду Филиппсбурга и, оставив небольшой гарнизон в Манхейме, снова вернулся за Рейн.

Скоро Обзервационная и Швейцарская армии были всё-таки влиты в состав Дунайской, и в начале марта 1799 года Бернадот с Массена стали командовать флангами Журдана.

Война в Германии была проиграна. Та же участь выпала и на долю армии в Италии. Там А.В. Суворов по всем статьям переигрывал французов. Журдан подал в отставку, и всё командование в этом районе взял на себя сначала Эрнуф, а потом Массена. Примеру Журдана 9 апреля 1799 года последовал и Бернадот — у него снова заболела грудь и открылся кашель с кровохарканьем. В Париж он не вернулся, да его туда пока и не отпускали, а пока он написал военному министру письмо, в котором, в частности, не скрывая горечи и обиды, сообщал: "Я далёк от того, чтобы пытаться предугадать последствия мер, принятых Директорией. Я уважаю все власти, в том числе когда они даже ошибаются…" Оставив свое соединение на Колода, он уехал лечиться на воды в Симмерн, где стал гостем тестя своего помощника полковника Мэдона.

Между тем он узнал, что был избран от своего родного департамента Нижние Пиренеи в Совет пятисот. Напомнив о себе несколько раз военному министру и ссылаясь на некомпетентность местных немецких врачей, но, тем не менее, отдохнув и окрепнув в Симмерне, он с нетерпением ринулся в Париж.

Францией сверху донизу овладела апатия. Все критиковали правительство — Директорию, но никто ничего не хотел делать. Сама власть тоже была полностью парализована, и высшие чиновники с безразличием наблюдали за тем, как страна катится в пропасть. Недовольство властью было всеобщим. У всех на устах были новости о перевороте, даже Жозеф и Люсьен Бонапарты высказывались за это. В Париже Бернадот присоединился к неформальной группе оппозиционных генералов, в которую входили Жубер, Журдан, Брюн и др. Генералы критиковали некомпетентные действия правительства, головотяпство ее комиссаров в армиях и требовали смену руководства страной.

В итоге произошёл военный переворот от 30 прериаля (18 июня). В перевороте приняли участие политические силы самых разных оттенков и толков, объединённые ненавистью к прогнившей власти. По воспоминаниям Барраса, не последнюю роль в перевороте сыграл и Бернадот как командир 17-й (парижской) дивизии, хотя первую скрипку играл Жубер. Бернадот предпочёл остаться в тени.

Директория кооптировала в свой состав деятельного и способного аббата Эммануэля Жозефа Сиейеса (1748–1836), бывшего жирондиста и посла в Берлине, сумевшего избежать в эти бурные годы и ареста, и гильотины. Сиейес энергично взялся за реформу правительства, уволил Талейрана (двое честолюбцев-расстриг в одном правительстве вряд ли могли ужиться), который стал брать взятки почти открыто, дал пост министра полиции "мяснику из Лиона" Жозефу Фуше и ввёл в состав Директории трёх новых членов — Гохье, Рожера Дюко и генерала Мулена, усилив таким образом в ней якобинское влияние. Совершилась т. н. малая революция.

Основное внимание правительство Сиейеса должно было уделить армии и ведению войны. Благодаря влиянию Жозефа и Люсьена Бонапартов в Совете пятисот и своему вкладу в переворот, Бернадот получил предложение возглавить военное министерство. Баррас утверждал потом, что Бернадот был его кандидатом на этот пост, в то время как Сиейес и Рожер-Дюко пытались продвинуть на этот пост врага Бернадота и Клебера, бывшего интенданта Александра. Бернадот отлично представлял обстановку в стране и в армии и сначала это предложение отклонил. Он не желал становиться "мальчиком для битья" и понимал, что в своей работе в военном министерстве столкнётся с непреодолимыми трудностями — в первую очередь в лице самой Директории. Но на него "навалились" свояки Бонапарты, члены Директории, генерал Жубер и супруга Дезире, так что после интенсивных переговоров 2 июля 1799 года он стал военным министром Франции.

Историки утверждают, что в истории Франции не было ещё ни одного военного министра, который бы принимал руководство министерством в таких критических обстоятельствах. Поражения французских армий в Германии и Италии, гражданская война внутри страны, на границах коалиционные армии противника, отсутствие порядка и продовольствия, полная деградация власти, разложение армии и упадок духа у населения, — вот далеко не полный список проблем, перед которыми оказался Бернадот, когда принял портфель военного министра Франции.

2 июля Бернадот приступил к исполнению своих обязанностей. С собой в министерство Жан Батист взял своих старых друзей и единомышленников: Жерара, Мэзона, Морэна, Сарразэна. Свояки Жозеф и Люсьен предприняли попытку продвинуть на ключевые посты военного ведомства своих людей с Корсики, но новый министр отбил все их атаки и сохранил за собой полную свободу действий. Если он кому и симпатизировал после переворота, то это были якобинцы типа Журдана, Ожеро и Шампионне.

На посту военного министра Бернадот пробыл всего два с половиной месяца. Что же удалось ему сделать за такое короткое время? Наполеон считал его деятельность сумбурной и дилетантской и что "…он делал только ошибки, ничего не организовал, и Директория была вынуждена удалить его с поста". Поль де Баррас, не самый жаркий почитатель Бернадота, придерживался на этот счёт другого мнения: "Бонапарт хочет принизить всё, чему он обязан Бернадоту. Он и его армия годами жили за счёт того, что он сделал за несколько месяцев…" Апологеты Карла XIV Юхана оценивают эту деятельность в самых хвалебных выражениях. Современные историки тоже полагают, что деятельность Бернадота как военного министра была полезной и честной, и этого нам вполне достаточно. Судить о её эффективности трудно, потому что плоды его трудов могли проявиться не сразу, а года через полтора-два. Но к тому времени на его месте были уже другие министры, в том числе недруг Бертье.

По мнению немецкого историка А. Имхофа, стиль работы нового военного министра был похож на стиль работы Л. Карно. Бернадот вставал каждый день в три часа утра и отправлялся на работу. В 4.00 он был уже на месте и работал до 19.00–20.00. От своих подчинённых он требовал работы с семи часов утра до десяти часов вечера. Тех, кто не справлялся со своими обязанностями или не выдерживал такой нагрузки, он нещадно увольнял. С первых же дней новый министр повёл жесточайшую войну с казнокрадами, ворами, взяточниками и прочими нечестными чиновниками, засевшими в министерстве. Он вступил в войну с бюрократией и пытался сделать так, чтобы все дела и бумаги были разобраны и на все входящие письма были даны ответы не позже суток после их поступления. Он потребовал от казны предоставить ему наличные денежные суммы, приступил к закупкам одежды и обмундирования и стал наводить порядок в интендантствах.

Дома после работы он почти всегда заставал у себя Жозефа с женой, но старший Бонапарт явно ошибался, если думал, что свояк будет плясать под дудку корсиканцев. Уже через месяц, 6 августа, он представил Директории доклад, содержавший анализ положения страны, состояния армии и перечень мер, которые было необходимо принять. Лейтмотивом доклада стало восстановление мощи армии, её удовлетворительное снабжение, вооружение и обучение.

Министр отправил в действующую армию на Рейн и в Италию линейные полки, которые трусливая Директория, опасаясь за свою власть и жизнь, стянула внутрь страны. Он установил тесный и перманентный контакт с властями в департаментах страны, вступил с ними в постоянную переписку, а когда и где было нужно, выезжал на места сам и своими зажигательными речами всегда способствовал успеху того или иного предприятия. В газетах Франции в этот период регулярно появлялись распоряжения военного министра, его приказы, памфлеты и статьи. Своей агитацией он хотел возбудить в стране старый якобинский дух, который увял за годы Директории.

Фронты получили в это время примерно 100-тысячное подкрепление. Когда Бернадот покидал свой пост, французская армия в целом, включавшая Рейнскую, Дунайскую, Альпийскую, Итальянскую и Английскую армии, насчитывала около 430 тысяч человек, из которых примерно половина находилась на фронтах. Новый министр практически реорганизовал все рода войск и сумел вдохнуть в разложившуюся армию новый дух. Он планировал реформировать систему снабжения армии, но не успел. Он вернул талантливого Жубера на пост главнокомандующего Итальянской армией и расставил также на руководящие должности Брюна, Моро и Шампионне.

К заслугам Бернадота как министра принадлежит спасение им от смертной казни более 2 тысяч участвовавших в беспорядках жителей Тулузы. К нему как-то пришёл министр юстиции и спросил, как следовало поступить с теми тулузцами, вина которых была не так уж велика.

— Отпустите их, — ответил военный министр.

Министр юстиции собрался уже уходить, но остановился в дверях и спросил:

— А что делать с теми, кого взяли с оружием в руках?

— Если они пустили оружие в ход, то единственным наказанием для них может быть лишь поступление на службу в армию, — ответил Бернадот. — Всех прочих отпустите домой.

Во время работы Бернадота в военном министерстве был случайно раскрыт роялистский заговор. Заговорщики послали пробное письмо Баррасу, но оно по ошибке попало к Сиейесу. Т. Хёйер описывает попытку вовлечения военного министра в якобинский заговор, когда к нему в сентябре 1799 года явилась депутация якобинских лидеров, обеспокоенных действиями министра полиции Фуше, направленными против их партии. Депутацию возглавляли Журдан, Ожеро и Саличетти. Они обвинили Барраса, Сиейеса и Фуше в узурпировании власти и попрании конституции и предложили Бернадоту войти в заговор и арестовать членов Директории. В новом якобинском правительстве Бернадоту была предложена ведущая роль. По воспоминаниям Сарразэна, Бернадот, Ожеро и Журдан должны были стать консулами, а сам мемуарист — военным министром. Бернадот тогда якобы отказался участвовать в "незаконном" заговоре, но заявил, что, как только сложит с себя обязанности военного министра, употребит всё своё влияние в армии на то, чтобы способствовать претворению якобинских планов в жизнь. Как конкретно он имел в виду способствовать "претворению якобинских планов" — путём военного переворота или захвата власти в парламенте, — не совсем ясно. Сарразэн утверждает, что Бернадот донёс о заговоре Баррасу и Сиейесу и тем самым сорвал замыслы заговорщиков. В своих поздних мемуарах кораль Карл XIV Юхан вспоминает, что в бытность свою военным министром Франции взвешивал возможность ограничить состав Директории тремя членами. Уж не отголоски ли это якобинского заговора?

В щекотливое положение попал Бернадот и в другой раз, когда скрывавшийся в Париже принц Энгиенский пришёл к нему и под обещание будущих почестей, власти и богатства попросил помочь ему укрыться от преследования Директории. Бернадот, сославшись на присягу Республике, порекомендовал принцу немедленно уехать из Парижа, ибо в противном случае он будет вынужден отдать приказ о его аресте. Военный министр в данном случае не хотел рисковать своей карьерой, считая момент для переворота слишком неудачным. "Если Франции суждено стать монархией, то я подчинюсь власти событий, но это буду не я, кто вызовет их", — якобы заявил он принцу. Бернадот не принадлежал к людям, способным поставить всё на одну карту, как это делал, к примеру, Наполеон.

Бернадот колебался. Мешала ли ему сделать выбор приверженность к конституции, законности и порядку? Или главной причиной была его природная осторожность и нерешительность? Как бы то ни было, но он оставлял двери открытыми и для роялистов, и для их противников.

Уходя с поста военного министра осенью 1799 года, он не обогатил свой личный карман ни одним су. Сиейес ревниво следил за деятельным министром, и его личная неприязнь к Бернадоту тоже сыграла свою роль в отставке. "Мы ничего не значим, — как-то съязвил бывший аббат, — никто нас не замечает, правительство состоит из одного только военного министра". Другой раз, услышав речь Бернадота, полную патетики и патриотических призывов, он сказал: "Вон идёт гусь лапчатый, возомнивший себя орлом!" В стране снова поднимали голову якобинцы, и Баррас с Сиейесом боялись, что Бернадот примкнёт к ним и сбросит их в одну ночь на свалку истории. Мнительному аббату всё время чудился Бернадот в образе Каталины.

Как и предполагалось, Бернадот оказался слишком честным и самостоятельным для Сиейеса: когда Сиейес стал предпринимать попытки сделать военного министра орудием исполнения своих личных планов, терпение Бернадота лопнуло, и он подал в отставку.

Отставка была оформлена в лучших иезуитских традициях. 14 сентября 1799 года, во время беседы с Бернадотом по поводу организации т. н. Северной армии, Сиейес, наградив его лицемерными комплиментами о заслугах на посту военного министра, сказал с масляной улыбочкой на губах:

— Нас не удивит, что человек с вашими полководческими талантами сохранил желание при уходе из министерства принять командование над какой-либо армией, которое воодушевит вас…

Бернадетт ответил, что после того как он привёл министерство в надлежащий порядок, его лучшей наградой будет возвращение к своим братьям по оружию. Он и понятия не имел, что этот ответ послужил его ходатайством об отставке. Уже на следующее утро он получил от Сиейеса следующее послание:

"Гражданин министр!

В связи с вашим так часто высказываемым пожеланием вернуться к военной деятельности исполнительная Директория решила назначить на ваше место другого военного министра. Портфель военного министра подлежит временной передаче дивизионному генералу Миле-Мюро. Сдайте ему все дела. Директория с удовольствием примет вас в то время, пока вы будете находиться в Париже, чтобы обсудить с вами всё, что касается командования армией, вам определённой. Сивиес, президент".

Самое удивительное было в том, что на письме была сделана резолюция: "Ходатайство гражданина генерала Бернадота об отставке с поста военного министра настоящим удовлетворяется".

В своём ответном письме Сиейесу он так и написал: "Вы удовлетворили ходатайство об отставке, которое я не подавал". Письмо заключалось прошением о предоставлении военной пенсии, в которой он, как и в поправлении здоровья, сильно нуждался. Ответ Сиейеса был сформулирован ещё более издевательски: "В связи с письмом дивизионного генерала гражданина Бернадота от 29 фрюктидора, в котором он ходатайствует об уходе на пенсию по сокращению штатов, сообщаем о том, что гражданину Бернадоту назначается полагающаяся ему пенсия". Оказывается, Бернадот попросил уволить его с работы по сокращению штатов! В полемику с Сиейесом и Директорией он больше не ввязывался.

В один день республика лишилась способного министра и талантливого военачальника. Обратимся теперь к собственному отчёту Бернадота, который он представил правительству перед своим уходом с поста. Он начинает его с изложения своего кредо: "Обязанность отчитываться перед нацией издавна тяжело давалась слугам государства, но она становится наградой для того чиновника, который является гражданином". После изложения всех трудностей, которые переживала страна и армия в момент его прихода в министерство, Бернадот переходит к перечислению своих скромных "результатов, которые наши враги назвали чудом, которому мы, однако, нисколько не удивляемся", потому что "рождённый, так сказать, в горниле сражений и воспитанный освободительными войнами, я только чувствовал, как мои силы растут вместе с опасностями и победами".

В первую очередь он уделил внимание вопросам снабжения армий продовольствием, амуницией и вооружением. В этих целях он обратился непосредственно к гражданам, апеллируя к их сердцам и патриотизму. "Власти, которые в начале так усердно эксплуатировали моральные средства, со временем забыли о них", — пишет Бернадот с горечью. Прославленному генералу, на собственной шкуре испытавшему и разделившему вместе с солдатами все тяготы войны, люди поверили, в результате, пишет министр, в армию влились около 90 тысяч новобранцев, из которых половина людей сразу была экипирована, накормлена и хорошо вооружена. Он добился набора 40 тысяч лошадей, из которых 15 тысяч попали в ремонт, т. е. поступили непосредственно в кавалерию.

Результаты, пишет Бернадот, не замедлили сказаться: Голландию удалось спасти, левый берег Рейна защитили от нападения противника, русских из Гельвеции прогнали, Дунайская армия стала одерживать победы, европейская коалиция стала распадаться.

Но бывший министр был далёк от того, чтобы приписывать себе все заслуги за достигнутые результаты."Некоторые республиканцы считают, что моральная сила, которую я вдохнул в нашу армию, не могла не оказать решающего влияния на блестящие результаты, которые были достигнуты сразу после моей отставки из министерства и увенчали завершение военной кампании, — читаем мы далее в отчёте. — Я, однако, далёк от того, чтобы разделять это мнение… Министры, несомненно, выполняют свой долг, когда им удаётся накормить, одеть и вооружить армию и осуществить меры, способствующие её успехам, но я с удовольствием и торжественно заявляю: прежде чем честь выигрывать сражения приписывать министрам, её надо отдать: 1) благородным солдатам, жертвующим в боях своей жизнью и 2) бесстрашным генералам, способным воспламенить и направить их мужество".

Увольнение Бернадота из военного министерства вызвало бурю удивления и возмущения в Совете пятисот. Выразить сочувствие уволенному генералу и министру пришли члены Директории Гойе и Мулен — Сиейес "сварганил" его отставку без их согласия и ведома!

— Ну что: сделали самый помпезный визит к Бернадоту? — встретил их Сиейес.

— Самый помпезный, на какой только мы были способны, — ответил Гойе.

Бернадот устранился от всей общественной жизни и уехал с женой и новорождённым сыном в деревню. На какое-то время он погрузился в патриархальную тишину своей добровольной ссылки, в семейные дела, чтение книг, прогулки. Когда придёт время и его позовут обратно, он снова вернётся к людям в Париж. А пока он время от времени показывался в политических салонах, включая салон свояка Жозефа Бонапарта, и на приёмах у Люсьена Бонапарта. Он даже встретился с известной мадам Ж. Сталь, которая потом сказала, что Бернадот был единственным французским генералом, который соединял в себе качества государственного деятеля с талантом полководца. Он заходил в салон мадам Жюли Рекамье и встречался там с такими известными лицами, как Бенжамин Констант и Рене де Шатобриан. Супруга Дезире долгое время гостила у старшей сестры Жюли в имении Жозефа Бонапарта Мортефонтэн под Парижем и сопровождала её на воды в Пломбьер и Виши, а маленький красавчик Оскар играл с двумя дочерьми Люсьена Бонапарта.