Беседа с Самуэлем

Мы сидели в ресторане, и мне было трудно расслышать, что сказал Самуэль. Большой четырехугольный громкоговоритель звучал во всю силу, было полно народу, и у меня разболелась голова от табачного дыма и музыки. Все время я пристально смотрела на Самуэля и напряженно пыталась понять его.

У него был такой низкий голос, не похожий на другие голоса, что хотелось верить сразу же и слепо всему, что он говорит.

Вот что сообщил Самуэль, желая показать, что он честен и хотел бы передать мне частицу себя самого:

— Медитация, — сказал он, — самое главное в настоящее время. Ты медитируешь, то есть размышляешь, в большинстве случаев бессознательно. Твой взгляд, например, падает на эту салфетку, в тот же момент ты видишь машину, которая ее выкроила, бумажную массу, из которой она сделана, и так да-лее, до тех пор пока не дойдешь до дерева, которое и является подлинной первопричиной.

Я посмотрела на салфетку, но она не поведала мне ничего особенного, и я почувствовала себя огорченной.

— Анализирование — это совсем другое, — продолжал Самуэль, — оно проникает в прошедшее, в то, что было, анатомирует и определяет, делит на части и объясняет. Ты никогда не спросишь, почему ты стала мне нравиться, потому что это значит — ты анализируешь. Если планета Уран врежется прямо в Юпитер, ты не будешь интересоваться причиной, потому что эти причины копились в течение миллиардов лет. Боги нами не интересуются. Они толь-ко посмеиваются, правда, дружелюбно, как смеются над ребенком, когда тот гордится чем-нибудь, что ему удалось придумать, разумеется, что-то неправильное, но зато — самостоятельно. Боги хотят, чтобы мы думали синтетически, то есть не высчитывали что-то сознательно, а просто делали это. Пойми меня правильно! Мысль — это же составление плана действий. Но теперь ты должна думать глобально — понимаешь?

Я не очень поняла, куда он клонит, но главное заключалось в том, что он честно пытался дать мне что-то вместо той самой жизни, которая зовется любовью.

— Синтетическое мышление, — продолжал Самуэль, — должно было бы стать доказательством существования Бога, если провести мысль дальше по правильному пути. Но не Бога, воображаемого в виде разума, а, например, как линии, силы, геометрической фигуры. Великая милость для того, кто много грешил, заключается в том, что только природа, сила жизни — понимай как хочешь — прощает или наказывает, словно хорошая мать, с каждым разом все строже и строже. Это предупреждения, — понимаешь? — а если мы продолжаем поступать неправильно, то наказание будет все хуже и хуже.

Самуэль посмотрел на меня, нахмурив брови, и повторил: «Все хуже и хуже».

Я немного подождала, но он продолжат смотреть на меня, тогда я осторожно спросила: «Ты имеешь в виду нас?»

— Я не имею в виду никого лично, — нетерпеливо ответил Самуэль, — я стараюсь видеть вообще в целом, глобально!

Стало совсем тихо.

Он свернул салфетку на самые мелкие, какие только мог, части, и в заключение добавил:

— Ну вот. Конечно, это можно применить и к нам. В самом деле, мы служим очень хорошим примером. Если тебе так хочется…

Он наклонился через стол и снова заинтересовался своей темой. Он объяснил:

— Все произошло следующим образом: понимаешь ли, сначала ты мне понравилась как женщина, потом все изменилось, я почувствовал себя с тобой как дома, спокойно и уютно. Раньше я этого ни в ком не находил. Тогда я полюбил тебя.

Я кивнула. Было так ужасно приятно, что мы отошли от этого синтетического мышления.

— Но теперь, — продолжал Самуэль, — я не чувствую никакой страсти вообще. Я приблизился к тебе духовно. И хотел бы сохранить твою дружбу как своего рода наивысшую сверхдружбу, понимаешь?

— Это одно и то же… — начала было я.

— Подожди, — оборвал меня Самуэль, — теперь мы подошли к самому важному, к предупреждению. То, что случилось прошлой весной, стало предупреждением: мы должны возвыситься и достичь духовной общности.

— Что ты имеешь в виду, говоря «прошлой весной»? — спросила я.

Самуэль сделал неопределенный жест, он сказал:

— Но ты, конечно, знаешь. Это тот раз, когда ты так расстроилась из-за того, что ничего не получилось. Понимаешь, это была Божья воля, это случилось потому, что Он показал нам, что не это имел в виду. Нас будут предупреждать еще много раз. Но теперь, когда мы заметили Его намерения, требования к нам станут еще больше. Эти предупреждения будет труднее понять. Но мы, наверное, справимся.

Я крутила свой стакан и хотела, чтобы громкоговоритель замолчал. Здесь что-то было не так.

— И вот теперь я спрашиваю себя, что же правильно, — продолжал Самуэль оживленно, — не могло ли это все быть тем, что восстает против нашей природы, то есть нашей основной природы? Мы можем сказать: природа наказывает самое себя, так как мы творим что-то неестественное для нас и потому — плохо себя чувствуем. Согласно верованиям некоторых восточных народов, то, от чего мы себя плохо чувствуем, — грех. Представь себе человека, который упорно старается стать художником и отказывается понять, что таланта не хватает, — он упорно работает по десять часов в день в течение, ну, скажем, десяти лет. Он работает до сорока, пятидесяти лет, все время одинаково прилежно, но без каких-либо художественных успехов. И вдруг он неожиданно прозревает и понимает, что работает супротив своей истинной природы, и тогда пора с этим покончить. Но выберет ли он потом путь назад или смирится — зависит от самого человека. Ты понимаешь, существует смирение разного рода; кто-то, например, успокаивает себя наркотиками или бурной жизнью. Самуэль стукнул рукой по столу и мрачно взглянул на меня. Он сказал:

— Я совсем не уверен, что живопись является моим единственным призванием, с таким же успехом это может быть музыка.

Он продолжал:

— Тебе не стоит беспокоиться, надо только ждать и держать глаза открытыми; все время происходит так много событий, и ты не всегда знаешь, чем тебе следует заняться. Не огорчайся, но попытайся наконец понять: мы должны держать глаза открытыми и видеть, когда стоим на распутье, ведь столько разветвлений на нашем пути: тропинки, боковые дороги, разные возможности, — понимаешь? — и иногда сбиваешься со своего пути и идешь какое-то время рядом. И тогда можно помочь друг другу.

— Надеюсь, мы долго сможем идти рядом, — торжественно сказала я, и мы долго молчали, думая друг о друге.

Самуэль заговорил снова, так бурно, что испугал меня.

— Я хочу быть художником, — сказал он, — я хочу думать синтетически. Человек — машина, думающая синтетически. Я хочу видеть, не думая о том, как устроен глаз. Мы никогда никуда не сможем прийти, все время анализируя, и не сможем получить даже намека на объяснение всего, что происходит под солнцем. Лучше не думать об этом.

Я подумала, что он абсолютно прав, и сообщила ему об этом.

— Ученый анализирует, — угрожающе сказал Самуэль, — а я думаю синтетически. Если у меня будет шестеро детей, то пятеро из них будут художниками, а шестой, и самый глупый, может стать директором банка, биологом или доктором.

Он подумал немного и с настойчивостью произнес:

— Главное — это прожить достойно. Не правда ли?

Я не успела ответить, так как Самуэль сразу же продолжил:

— Не жить счастливо, или справедливо, или насыщенно. Мы будем жить правильно. И пусть природа воспитывает нас, чтобы мы могли обрести самих себя. И пока мы живем, мы будем искать тех, кто сможет нам что-нибудь передать и помогать нам в дальнейшем.

Я кивнула, чувствуя необычайную гордость.

— Подумай, например, — воскликнул Самуэль, — чтобы существовать, мне необходимы углеводы, азот, вода и кислород. У тебя я нахожу, скажем, кислород, углеводы и азот. Допустим, у Бойера я нахожу воду. В этом случае ты для меня более необходима, потому что у тебя — три ингредиента, а у Бойера — только один. Но вода мне тоже нужна, без воды твои ингредиенты беспомощны.

— Я думаю, Бойер слишком много пьет, — заметила я.

Самуэль сразу продолжил, он сказал:

— Таким образом, я люблю всех людей, потому что все они помогают мне более или менее. И если приходит желание изучать и копировать их, учиться у них, то потом постепенно все это переплавляется в твое собственное — или, если хочешь, просто выбираешь то, что подходит тебе самому, и это становится полностью твоей собственностью. Точно так же и с живописью.

— Так должно быть, — сказала я.

У меня было такое чувство, как будто бы я все время переплавляла какие-то вещи…

— Да? — спросил Самуэль и посмотрел на меня, а я не знала, как продолжать, и несколько вяло произнесла:

— На это же потребуется колоссальное время.

А потом у меня сильно разболелась голова.

Когда мы вышли на улицу, Самуэль выглядел оживленным и радостным, а я чувствовала себя довольно жалкой.

— Теперь твой черед говорить, — предложил он.

— Но я же говорю совсем по-другому, — ответила я, — ты все больше объясняешь, а я рассказываю о том, как есть. — Это звучало не очень хорошо, и я быстро добавила: — И могло бы быть.

— Неплохо, — сказал Самуэль, — «как могло бы быть». Ты, наверное, будешь очень умной. Я буду гордиться тобой!

Это был очень важный вечер по многим причинам. Но на самом деле я не думаю, что идеи Самуэля насчет духовного обмена очень уж подходят мне. Во всяком случае, пока.