Беседы о диалектике

Беседа 1 (утренняя) ЧТО ТАКОЕ ДИАЛЕКТИКА? КАКОЙ ОНА БЫВАЕТ?

Сын. Прости, отец, что я немного задержался: хотел взять что-нибудь с собой, чтобы почитать в дороге, да ничего не нашел.

Отец. Ну вот и хорошо. У нас впереди полных шесть дней пути до Большого города. Идти так долго пешком нелегко, зато интересно, а на привалах, обещаю, тебе скучать не придется.

Сын. Мне всегда очень хотелось отправиться в такое путешествие. Помнишь, как я ужасно расстроился в позапрошлом году, когда вы с мамой пошли в поход, а меня с собой не взяли? Почему же тогда не взяли? Ведь мне так хотелось пойти с вами! А теперь ты берешь меня с собой. Хотя идти нам придется гораздо дольше, чем в прошлый раз.

Отец. Ты рассуждаешь, мой

Сын. не диалектически…

Сын. Как ты сказал: не диалектически? Я первый раз слышу это слово. Что оно значит? Объясни мне, пожалуйста.

Отец. Значит оно то, что надо всегда учитывать условия, в которых ты живешь и действуешь. В позапрошлом году они, эти условия, были совсем другими, чем нынче. Во-первых, тебе было на целых два года меньше, чем сейчас, значит, ты был тогда гораздо слабее. Во-вторых, тогда ты перенес корь и недостаточно еще окреп после болезни. А в-третьих, то лето было очень холодным и дождливым. Нынешнее выдалось сухим и солнечным. Значит, условия изменились теперь к лучшему, и вот мы отправляемся с тобой в путь.

Сын. При чем же тут диалектика?

Отец. Да при том, что именно она-то и требует всегда иметь в виду условия и обстоятельства, в которых совершаются любые действия, протекают любые события. Попробуй ответить на такой вопрос: солнце полезно или вредно?

Сын. Конечно, полезно.

Отец. Ты ответил опять не диалектически. Ты должен был бы спросить меня: а при каких условиях? В каких дозах и кому? И мой вопрос был поставлен неправильно. Ты же этого не заметил. Разумеется, во многих случаях солнце не только полезно, но просто необходимо человеку. Без солнца не было бы жизни на земле. И когда ты греешься на солнце и загораешь летом под его лучами, то это, конечно, очень хорошо. Но подумай сам, хорошо ли будет, если ты обгоришь на солнце, получишь ожоги, а тем более солнечный удар? Значит, солнце полезно тебе только в меру. А вот еще один пример: вспомни засухи, когда гибнет урожай на полях, который тоже образуется благодаря солнцу. Но солнце же может и погубить его.

Сын. Прости, отец, но я еще смутно понимаю, что такое диалектика. Но чувствую, что она меня сильно заинтересовала.

Отец. Если так, то хочешь — я буду с тобой беседовать о ней на предстоящих привалах? А пока я подойду издалека и отвечу тебе на вопрос о диалектике не по-научному, а по самому обыденному: рассуждать диалектически — значит не придумывать чего-либо, чего не существует в действительности, не навязывать природе ничего такого, что в ней не существует. Это значит признать объективную диалектику, существующую и проявляющуюся в самих вещах, то есть в объекте, который существует вне нас и независимо от нас.

Сын. А разве есть еще другая диалектика, кроме этой, раз ты добавил к ней слово «объективная»?

Отец. Да, есть и другая, но не отдельная от той, которую я назвал только что, а как бы ее своеобразное повторение или, лучше сказать, ее отображение в нашей голове. Мы, люди, ты и я в том числе, умеем мыслить, и в наших мыслях и образах, которые возникают в нашей голове, своеобразно отражается то, что существует и действует вне нас и независимо от нас, а также поступки и действия других людей и наши собственные. В соответствии с этим человек — субъект — отражает в своей голове объективную диалектику вещей и явлений, и таким отражением является субъективная диалектика в качестве мысленного отражения диалектики объективной. В конечном счете обе они совпадают между собой.

Сын. Я где-то слышал, что существуют две философии: материалистическая и идеалистическая, и сначала подумал, что и диалектики две такие существуют. Если это так, то чем же они различаются между собой?

Отец. Чтобы ответить тебе на этот вопрос, надо разобраться в том, что такое материализм и что такое идеализм. А для этого требуется хотя бы коротко выяснить, в чем состоит самый главный, или основной вопрос любой философии.

Сын. В чем же он состоит?

Отец. Прежде всего в различении между собой материального и духовного, то есть идеального. Материальное — материя — это все, что существует вне нас и вокруг нас и что не зависит от нас самих. И организм человека и других живых существ — тоже материальные образования. Это все мы можем увидеть, услышать, пощупать иногда прямо и непосредственно, иногда же с помощью особых инструментов и приборов — микроскопа (если предмет очень мал), телескопов (если он удален от нас) и т. п. Вот ты только что взрыхлил землю своей палкой. Ты произвел этим материальное действие: и рука твоя является материальной, вещественной, телесной, она — часть твоего тела; и палка, которую ты держишь в руке, тоже ведь представляет собой вещественный предмет — ты видишь ее форму, длину, цвет, ты ощущаешь ее твердость, шероховатость, ты слышишь, как она стучит по камню. И землю, которую ты взрыхлил, ты точно так же хорошо ощущаешь своими органами чувств: на глаз, на ощупь и, если хочешь, на запах и вкус.

Сын. Понял, понял! А всего этого нет у духовных явлений? Так ведь?

Отец. Совершенно верно! Ведь твои и мои идеи, вообще идеальное, не возникают где-то отдельно от нас самих, вне и независимо от нас. Они возникают только в головах людей, и нигде больше. Их нельзя пощупать, понюхать, увидеть, Ведь смешно и дико было бы сказать: моя мысль зеленая, а твоя — синяя. Или: одна идея круглая, другая — квадратная, а третья — треугольная. Заметь, что пространственная, геометрическая характеристика вообще не годится, когда речь идет о мыслях, идеях, понятиях. Ты хорошо это знаешь по себе: одно дело сдвинуть палкой, которая у тебя в руках, какой-нибудь предмет, то есть совершить материальное действие, и совсем другое дело — подумать об этом, или, как говорят в шутку, «пошевелить мозгами».

Сын. Но ведь наша голова, наш мозг, где существуют и возникают мысли, — материальны. Почему же сами идеи и мысли у нас нематериальны?

Отец. Да потому, что они возникают и существуют только как особое состояние той высокоорганизованной материи, какой является человеческий мозг. Вот взгляни на этот лист дерева: от легкого дуновения ветерка он слегка дрожит. Но ведь его дрожь нельзя оторвать от него самого, представить как что-то вещественное, самостоятельное. Дрожь листка — это сам дрожащий лист, лист в его движении. Если так обстоит дело в таком простом случае, то неизмеримо сложнее обстоит дело при работе нашего мозга, которая проявляет себя как его способность мыслить, то есть рождать идеи, понятия, мысли. Ведь когда дрожит лист дерева, то этим он отвечает, реагирует на внешнее воздействие ветерка, дующего на него. Лист как бы своей дрожью «отражает» то, что он испытывает от дуновения ветра. Когда же человек мыслит, то есть когда работает его мозг, то он отражает внешний мир, происходящие в нем события, вещи и явления подобно тому, как ты сейчас в своем мозгу отразил увиденное тобою дрожание вот этого листка и догадался сразу же, что его дрожание вызвано слабым движением воздуха, ветерком. А дрожание листка ведь тоже есть его движение.

Сын. Значит, между движением листка на дереве и движением мысли, и в моем мозгу имеется, хотя и отдаленное, сходство?

Отец. Несомненно. Не случайно же Ленин говорил, что способность отражения заложена в самом фундаменте всей материи. Не следует только ставить на одну доску механическое отражение одним телом — листком дерева — движения другого тела — воздуха в виде ветра — и отражение внешнего мира нашим сознанием: объекта субъектом. Вот, к примеру, ты обменялся с товарищем яблоками: ты дал ему свое, а он тебе — свое. В итоге у каждого оказалось опять-таки по одному яблоку. А когда вы обменялись мыслями: ты сообщил ему свою, а он тебе — свою, у каждого из вас оказалось уже по две мысли. Так что обмен идеями и мыслями существенно отличается от обмена материальными вещами. Это сравнение, мой мальчик, носит шуточный характер, но и оно подчеркивает отличие субъективного — мысли — от объективного — вещи материальной. Никогда не забывай и не упускай из виду этого отличия.

Сын. Теперь я, кажется, начинаю понимать различие между тем и другим отражением… Но я хочу напомнить, что ты хотел разъяснить мне, чем различаются между собой материалистическая и идеалистическая философии, а для этого надо сначала сказать, в чем состоит основной вопрос всякой философии.

Отец. Ну что ж! Теперь это можно сделать. Основной ее вопрос касается того, как относится идеальное — наши мысли — к материальному — внешнему миру. Говоря иначе, как относится сознание к бытию, дух к природе, психическое к физическому, субъект к субъекту. Различные философы по-разному ставят и решают этот вопрос, но ставят его непременно и решают его так или иначе обязательно. Без того, чтобы поставить и решить этот вопрос каким бы то ни было образом, нет и не может быть философии. Если какое-либо учение обходит этот вопрос, это значит, что оно вообще не является философским. Прочти по этому поводу замечательную работу Энгельса «Людвиг Фейербах и конец классической немецкой философии».

Сын. Скажи, а существуют ли такие учения, которые отбрасывают основной вопрос всякой философии?

Отец. Есть и такие… Это те, в которых вообще игнорируется или даже вовсе отрицается роль мышления, сознания, субъективного, и все сводится только к одному материальному. Таковы грубые, вульгарные материалисты, которые считают, что существует только материальное и что наши мысли тоже материальны. По их мнению, мозг выделяет мысли точно таким же способом, как слюнные железы слюну, а печень желчь. Но если согласно таким учениям на свете вообще нет ничего идеального, духовного, то нет и не может быть отношения этого идеального к материальному, ибо есть только одно материальное. Близко к этим взглядам и учение о бытии как таковом, бытии самом по себе, в котором якобы полностью отсутствует деятельность человеческого сознания, мышления, познания. Это странное учение, которое в свое время раскритиковал Ленин как величайшую нелепицу, носит название онтологии. В сущности, оно тоже лишено философского характера по тем же причинам, как и вульгарный материализм, ибо он отбрасывает основной вопрос всякой философии, без которого нет и не может быть какой-либо философии.

Сын. Ты употребил сейчас незнакомое мне слово онтология для обозначения учения, которое обходит основной вопрос философии. Скажи, а есть ли такое учение, которое специально занимается разработкой этого основного вопроса?

Отец. Да, есть такое учение. Это — теория познания или, иначе, гносеология: от «гносеос» — познание, «логос» — учение. Но помни, что она обычно составляет только часть какого-либо философского учения, правда, весьма существенную его часть. И вот давай посмотрим, как же по-разному решается основной вопрос философии различными философскими учениями.

Прежде всего я хотел бы обратить твое внимание на один существенный момент. Как показал Фридрих Энгельс, основной вопрос всякой философии об отношении мышления, то есть идеального к материальному, имеет две стороны. Первая его сторона касается вопроса о том, что было раньше, а что возникло позднее из этого, существовавшего раньше. Другими словами, что первично, то есть является приматом, а что вторично, то есть является производным от этого первичного? Тут могут быть два прямо противоположных ответа. Один дают материалисты: первичным, приматом, является материальное, а духовное, идеальное, является по отношению к нему вторичным. Противоположный ответ дают идеалисты: первичным, приматом, является идеальное, духовное, а материальное является производным от него, вторичным, созданным духом, например, богом. Дух выступает в учениях идеалистов, по сути дела, как бог-творец, только философски подчищенный, «рафинированный».

Сын. Так… Ну а в чем состоит вторая сторона основного вопроса всякой философии?

Отец. Она состоит в том, как понимаются сами наши мысли, то есть идеальное: соответствуют ли они сути самих вещей и явлений, которые мы наблюдаем, изучаем, применяем в своей практике, или же нет. Другими словами, способно ли наше сознание правильно отражать мир, познавать его? Последовательные материалисты и некоторые идеалисты, например Гегель, отвечают на это утвердительно: да, наши мысли, образы, понятия суть копии, отображения вещей внешнего мира, и человек способен познавать его.

Сын. Но разве есть такие философы, которые в этом могут сомневаться?

Отец. В том-то и дело, что есть такие, и их немало.

Сын. Как такие философы называются?

Отец. Их называют агностиками. «Гносеос», как я уже говорил, значит познание, а стоящая впереди частичка «а» означает отрицание. Агностицизм означает отказ от познания мира, его вещей такими, какими они существуют в действительности. На вопрос: каковы сами вещи, их сущность? — агностик отвечает: не знаю.

Сын. Диалектично ли размышляет агностик?

Отец. Мне кажется, что теперь самое время объяснить тебе различие между материалистической и идеалистической диалектикой. Коротко разъясню: материалистическая диалектика исходит из того, кто существует объективная диалектика — природы и общества, то есть внешнего мира, и что человек отражает ее в своей голове: в сознании, мышлении, познании — в виде субъективной диалектики. Словом, вслед за диалектикой вещей возникла и развилась диалектика понятий как ее отображение. Творцами материалистической диалектики были выдающиеся мыслители Карл Маркс и Фридрих Энгельс, а продолжил их дело Владимир Ильич Ленин. Над созданием идеалистической диалектики больше всего трудился немецкий философ Георг Вильгельм Фридрих Гегель. Его учение звучит очень странно и кажется причудливо извращенным и как бы вывороченным, поставленным на голову, вверх ногами, как выразились о нем Маркс и Энгельс. В самом деле, посуди сам: по Гегелю, где-то испокон веков существовала некая «абсолютная идея», как не зависевшее ни от чего духовное начало. Вначале в ней не было ничего материального, и в то же время эта голая, бесплодная идея согласно Гегелю способна была развиваться, проходить последовательно определенные ступени, двигаться вперед, пока наконец она не достигла своего высшего предела. Тут произошло чудо: абсолютная идея внезапно как бы вывернулась наизнанку — перешла в свое «инобытие» — и породила в готовом виде всю современную природу, то есть материальное. Пробегая эту природу от ее простейшей части — мертвый механизм — через химизм к ее высшей части — живой организм, — мы видим, как абсолютная идея снова возвращается к своему первоначальному виду чисто духовного, нематериального начала. Но на этот раз гегелевская идея выступает в виде человеческого, субъективного мышления, познания, в которое и воплотилась теперь таинственная абсолютная идея. В конце концов она завершает полный круг, возвращаясь к своему исходному пункту. И весь путь подобного развития своей «абсолютной идеи» Гегель изображал как единый диалектический процесс. Это и составило гегелевскую, то есть идеалистическую, диалектику. Ее сутью было признание того, что, мол, диалектика понятий первична, а диалектика вещей — вторична, что изначально не диалектика вещей предшествует диалектике понятий и что, создав человеческое мышление, она создала диалектику понятий, а как раз наоборот — диалектика понятий предшествует якобы диалектике вещей и создает ее. Марксу и Энгельсу пришлось коренным образом переделать диалектику Гегеля, перевернуть ее и поставить с головы на ноги.

Сын. Скажи напоследок: что же такое диалектика? Ты рассказывал, какой она бывает, а что же она представляет собой, ты пока не сказал.

Отец. Да, я это сделал умышленно, ведь я хотел сначала объяснить тебе, что такое материализм и идеализм. Теперь же я скажу совсем кратко и далеко не полно: диалектика это учение о развитии всего, что существует, причем, во-первых, о развитии, которое понимается не упрощенно, не огрубленно, не обедненно, как простое увеличение (рост) или уменьшение, а во всем его богатстве и многогранности. А во-вторых, о развитии не только внешнего мира (природы и общества), но и наших мыслей, понятий, познаний, то есть не только одного объективного, как отображения этого объективного в нашей голове. Для начала тебе будет достаточно знать это. Потом я буду все время углублять и расширять твои познания о диалектике.

Сын. Я с нетерпением буду ждать нашего следующего привала. А сейчас хочу напомнить, что ты обещал мне ответить на вопрос о том, как соотносятся между собой в материалистической диалектике диалектика и теория познания материализма?

Отец. Ну, что ж, пожалуй, на это сейчас уже можно дать ответ, хотя, правда, тоже лишь самый первый, требующий еще дальнейших разъяснений. Вот я сказал, что материализм признает первичность материи, материального, и вторичность, производность от него духа, то есть идеального. Как же он это обосновывает и доказывает? Строго исторически, то есть с помощью идеи развития, а развитие, как ты уже знаешь, составляет предмет диалектики. Материалист-диалектик, опираясь на данные современного естествознания, рассуждает так: сначала существовала лишь неорганическая материя и наша Земля была мертвой. Но она все время находилась в процессе развития, которое шло от низшего к высшему, от сравнительно простых состояний материи ко все более и более усложненным. На известной ступени ее развития, когда сложились для этого благоприятные условия, на ней зародилась и возникла жизнь, живая материя. И эта жизнь тоже стала развиваться, усложняться, достигая все более высоких своих ступеней. На самой нижней ступени всякое живое обладало свойством раздражимости. Много позднее развитие живой природы достигло более высокой ступени, когда у живых существ появились первые признаки ощущений и стали возникать и развиваться первые органы чувств. Прошло еще много-много времени, пока живые существа развились настолько, что у них стали возникать зачатки мышления, то есть способности отражать внешний мир с помощью такой высокоразвитой и высокоорганизованной материи, какой является мозг. И еще гораздо позднее развитие уже человеческого общества — точнее, его история — достигло ступени, для которой характерно сознание, мышление современного человека. Отсюда следует, что материя, материальное действительно первично по отношению к духу, идеальному, как это утверждает и доказывает материалистическая теория познания. А доказывает она это целиком и исключительно методом диалектики; посредством идеи развития. Вот и выходит, что диалектика включает в себя теорию познания с ее материалистическим решением основного вопроса всякой философии. Другими словами, как говорил Ленин, диалектика и есть теория познания материализма.

Сын. Отец, первая сторона основного вопроса всякой философии: что первично, а что вторично — теперь мне более или менее ясна. А как обстоит дело со второй его стороной: познаваем ли мир, его сущность, его вещи?

Отец. Поздравляю тебя, ты уже умеешь следить за развитием мысли своего собеседника. Я скажу так: вторая сторона основного вопроса всякой философии касается вопроса о том, что такое истина. Материализм отвечает прямо и четко, что истина есть соответствие наших знаний самой действительности, самому объекту изучения, познания. Поэтому ее называют объективной истиной. Но она раскрывается не сразу во всей ее полноте, а постепенно и последовательно, шаг за шагом, словно к ней ты поднимаешься по ступеням длинной-длинной, точнее сказать, бесконечной лестницы. Каждая такая ступень на этой лестнице представляет собой не полное, завершенное, исчерпывающее знание об изучаемом объекте, но лишь некоторое приближение к нему. Поэтому оно называется относительной истиной. Подобно тому как вся лестница, о которой я говорил, то есть весь путь к истине, состоит из множества следующих одна за другой ступенек, так и полная, исчерпывающая (или абсолютная) истина складывается из бесчисленного множества относительных истин — отдельных ступенек к полной истине. К последовательному прохождению таких ступенек, собственно говоря, и сводится все развитие человеческих знаний, всей науки вообще. Только взглянув диалектически на весь процесс познания, на путь достижения истины, мы можем установить, что наши знания действительно правильно, хотя и неполно отражают объект: мир, его вещи, их сущность, то есть соответствуют ему. В итоге, руководствуясь идеей развития, теорией диалектики, последовательный материалист и здесь находит и дает материалистический ответ на коренной вопрос, поставленный теорией познания. Выходит, что и в этом случае диалектика выступает как включающая в себя теорию познания, как решающая важнейшие теоретико-познавательные вопросы, короче говоря, сама выступает как теория познания, гносеология… Однако пора отправляться в путь. Нам предстоит сегодня большой переход.

Беседа 2 (дневная) ДИАЛЕКТИКА И ЧАСТНЫЕ НАУКИ

Отец. Первый переход сделан. Ты, наверное, устал и проголодался. Теперь отдохнем и пообедаем. И если ты не против, продолжим наш разговор о диалектике. Теперь мне бы хотелось рассказать тебе, в чем состоит диалектическая, то есть научная философия.

Сын. С удовольствием, отец, я готов.

Отец. Но для того, чтобы лучше обрисовать ее, самым правильным будет рассказать не просто о том, какой она сейчас нам представляется, а как она возникла в свое время, как она образовалась. А это означает, что к этому вопросу надо подойти исторически, то есть диалектически: взять этот вопрос в его развитии.

Сын. Выходит, что и к изложению самой диалектики надо уметь подойти диалектически! Как странно это звучит…

Отец. Ничего странного в этом нет. Ведь не так уж редко случается, что диалектику высушивают, подменяют чем-то ей чуждым, излагают ее столь недиалектично, что от нее, кроме звонких слов и пустых, голых формул, ничего живого не остается. Итак, если мы подойдем, к характеристике диалектической философии исторически, то в итоге увидим, что предмет всей философии не оставался одинаковым во все времена, что он все время изменялся, причем одновременно и расширялся за счет включения в него новых собственных философских проблем, и сужался за счет ухода из него посторонних проблем, относящихся к другим областям научного знания.

Сын. А зачем же в философию включались эти проблемы, если они были для нее посторонними?

Отец. Это происходило не потому, что в нее что-то включали, а потому, что она вообще явилась исторически первой формой научного знания. Когда в античном мире, а еще раньше на Древнем Востоке, стала зарождаться наука, она была единой, не расчлененной еще на отдельные отрасли знания. Но такое положение не могло сохраняться всегда. Пока знания о природе и об обществе существовали под общей шапкой философии и при ее господстве, они не могли помочь людям находить законы природы и общества и овладевать этими законами. Но чтобы научиться открывать законы природы, естественные науки должны были отделиться, отпочковаться от единой философской науки, в которую они оказались включенными с самого же начала. Такое отделение их и началось в эпоху Возрождения, начиная со второй половины XV века. У общественных наук такое отделение совершилось позднее, в XIX веке. А у психологии это произошло совсем недавно.

Сын. Но если из философии уходили одна за другой все остальные науки, зачатки которых в нее были включены, значит, объем предмета философии все время сужался, становился постепенно все меньше и меньше?

Отец. Не совсем так. Конечно, он сужался за счет ухода из философии постороннего, лишь временно оказавшегося в нем материала. Но одновременно объем предмета философии столь же неуклонно расширялся за счет собственно философских вопросов, а именно методологических, гносеологических и логических. Когда зародилась и сформировалась диалектика как наука, расширение объема предмета философии пошло еще более быстрыми темпами. Все это означало, что здесь были два встречных процесса: одновременного сужения и расширения объема предмета философии.

Сын. Какие же взаимоотношения между философией и частными науками складывались за все время их существования?

Отец. Для единой натурфилософской науки характерно было утверждение, что философия есть наука над всеми науками, есть царица наук. Когда же полным ходом развернулась эмансипация все новых и новых частных наук, то как в философии, так и в положительных — естественных и общественных — науках возникло течение, согласно которому наука, мол, сама себе философия, и никакая другая философия не нужна и невозможна. При таком подходе все научное знание ограничивалось лишь положительными, позитивными науками, которые отделились в свое время от философии. Поэтому это течение, возникшее еще в первой половине XIX века, получило название позитивизма, а его новейшие проявления выступают под флагом неопозитивизма.

Сын. А может быть, сторонники этого течения и правы? Что, если в результате отпочкования от философии всех положительных, или частных, наук ее предмет испарился нацело, досуха, не оставив после себя никакого остатка?

Отец. Давай разберемся в этом детальнее. Что означает, что от философии отделилась какая-то частная наука в качестве самостоятельной отрасли знания, независимой от философии? Это значит, что из предмета философии ушло изучение законов какой-то определенной, частной области явлений мира. В дальнейшем эти законы ищутся, открываются и познаются с помощью специальных способов, приемов и методов, присущих данной, вновь возникшей самостоятельной отрасли знания, скажем, механики, физики или химии. Что же останется еще в предмете философии, что не могло уйти ни в одну частную науку, ни в целую группу частных наук, например, в группу естественных или в группу общественных наук? Если ты думаешь, мой друг, что такого остатка вообще не будет, что предмет философии испарится досуха, то ты глубоко ошибаешься. Во-первых, останутся такие законы, которые пронизывают собой все явления мира, как внешнего, материального, так и внутреннего, духовного. Это наиболее общие законы всякого движения, всякого развития, где бы оно ни происходило — в природе, в обществе или в мышлении. Во-вторых, останутся те законы, которым следует мышление в своем движении к постижению истины, при отражении внешнего мира мыслящим человеком. В первом случае мы имеем материалистическую диалектику, предметом которой являются общие законы всякого развития, во втором — диалектическую логику в качестве логической функции диалектики, и ее предметом служат общие законы мышления, ведущего к истине.

Сын. Значит, таков предмет научной философии?

Отец. Да, именно таков. В итоге последовательного ухода из предмета философии всех частных наук, как определил Энгельс, и его взгляды полностью разделял Ленин, от прежней философии сохранила свое значение только диалектика, наука о наиболее общих законах всякого движения, всякого развития, и логика — наука о мышлении и его общих законах. Можно сказать так, что в предмете научной философии — после отпочкования частных наук — остались только наиболее широкие законы, которые потому-то и не могли войти ни в одну частную науку. Вот в итоге и получилось, что за философией осталось все, что в силу своей всеобщности не могло войти в частные науки о природе, которые отпочковывались от философии.

Сын. Когда же закончилось отпочкование частных наук от философии?

Отец. Во времена Энгельса, в XIX веке, от философии отпочковались те частные науки, которые изучали природу и общество. Но все, что касалось мышления, оставалось в области философии, в том числе и школьная, формальная, логика. С тех пор получила развитие математическая логика, находящаяся на грани между логикой и математикой. Она впитала, включила в себя и формальную логику в ее прежнем понимании. Но математическая логика никогда не входила в философию, а с самого начала была частной наукой. Поэтому и формальная логика в настоящее время уже вышла из философии. Точно так же и кибернетика: изучая и моделируя процессы мышления, она в то же время с самого начала была и есть частная наука о процессах управления и самоуправления. Следовательно, сегодня вне философии оказываются, кроме частных наук о природе и обществе, также и частные науки о мышлении.

Сын. И это касается также и психологии?

Отец. Психология долгое время входила в философию потому, что она также изучает мышление человека. Но теперь и она отпочковалась от философии. Я уже не говорю про учение о высшей нервной деятельности, которое создал великий русский физиолог Иван Павлов, исследуя мозговую деятельность человека. Это учение обращено на материальную основу познавательной деятельности, на чувственную и абстрактно- мыслительную ее ступени. Но это учение с самого начала не входило в философию и не являлось ее частью.

Сын. Значит, если я правильно понял, современную научную философию составляет материалистическая диалектика — с ее наиболее общими законами всякого движения, и диалектическая логика — с ее общими законами мышления, ведущего к истине. Все же остальное входит в частные, положительные науки о природе, обществе и мышлении — в отличие от того, что было во времена Энгельса и Ленина, когда к частным наукам о природе и обществе не добавляли еще частные науки о мышлении. Правильно ли я это понял?

Отец. Правильно. А теперь мы можем с тобой выяснить и то, как соотносятся сегодня философия как общая наука и все частные науки. При всем своем различии они столь же нераздельны между собой, как общее и частное. Диалектика учит, что общее существует только в частном и через частное, составляя определенную сторону частного. Частное же существует лишь в той связи, которая ведет к общему. Короче говоря, общее и частное как противоположности существуют только в диалектическом единстве. То же самое и в отношениях между философией и частными науками. Научная философия, отражая наиболее общие законы движения, то есть всеобщее, дает частным наукам общий метод изучения мира и научное мировоззрение. Поэтому без диалектической философии частные науки лишаются понимания широты горизонта научного развития. В свою очередь, частные науки дают философии конкретный материал для философского анализа и философских обобщений. Они обогащают философию и подводят под нее прочный фундамент. Без поддержки частных наук философия, оторванная от жизни, от человеческой практики, легко бы могла выродиться в пустые хитросплетения философской мысли. Только союз между философией и частными науками может обеспечить их успешное обоюдное продвижение вперед нарастающими темпами. Вот почему Ленин писал о необходимости такого союза, особенно между философами-марксистами и передовыми естествоиспытателями. Этому была посвящена статья, написанная Лениным в 1922 году, незадолго до его смерти, «О значении воинствующего материализма». Она справедливо названа ленинским философским завещанием.

Сын. Кажется, я догадался, как можно представить себе взаимоотношения между всеми частными науками и диалектической философией. Частные науки словно раздирают весь мир на части, и каждая из них изучает только один какой-нибудь его кусочек. Философия же, диалектика, изучает мир в целом или как целое: ведь ни одна частная наука его не может охватить целиком. А кто-то должен изучать его целиком, взятым без его разделения на части. Верна ли моя мысль?

Отец. Не совсем или, точнее, совсем не верна. Конечно, ни одна отдельная наука вообще не ставит своей задачей и не в состоянии охватить весь мир в целом, то есть все, что существует на свете. Это касается и философии. Только все науки без исключения в своей совокупности и в своем взаимодействии могут достичь этого при обязательном участии диалектической философии, которая пронизывает и объединяет собой все частные науки. Но нельзя сказать, что ни одна наука не участвует в изучении мира как целого, в его познании именно в целом. Ведь если мы скажем, что в таком деле не принимает участие, например, биология, то это будет означать, что из мира в целом выпала вся живая природа, которая составляет главный предмет биологии. Какой же тогда получится у нас «мир в целом» без живой природы? Или, скажем, выпадет астрономия, особенно космология. Никакого «мира в целом» никак тогда не получится, потому что придется ограничиться одной нашей планетой. К тому же саму космологию, то есть науку о Вселенной, часто определяют как учение о мире в целом или о мире как целом. А мы на основании того, что это частная наука, лишим ее права заниматься миром в целом, отдав этот «мир в целом» на откуп одной лишь философии. Понимаешь, как это смешно бы получилось?

Сын. Я, кажется, догадался, как все это можно художественно представить: каждая частная наука — та же биология или астрономия — это чудесные цветы, а их совокупность — это великолепный букет, поставленный в прекрасную вазу, которая все эти цветы собой объединяет, и этой вазой является диалектическая философия. А предметом всех вообще наук, представленных и отдельными цветами, и их общим букетом, и вазой, в которой они находятся, является мир в целом. Скажи, правильно ли я тебя понял?

Отец. В художественном воображении, мой друг, тебе отказать нельзя, но ведь не все, что красиво, верно. Вот нельзя уподобить и совокупность частных наук букету: в букете цветы просто прикладываются один к другому, а науки взаимодействуют между собой, глубоко проникают друг в друга, образуют между собой переходы и как бы «мостики». Об этом я поговорю еще позднее, когда речь зайдет о классификации наук. И философия тоже ведь непохожа на сосуд, куда совершенна внешним образом вставлен букет из цветов. Верно ты подметил, что она объединяет собой все науки, но то, как это она делает, гораздо сложнее, нежели может показаться с первого раза. Она объединяет их не внешним образом, не механически, а тем, что она проникает в них внутренним путем, обобщает их содержание, способы и приемы изучения внешнего мира. Образ сосуда, вазы для этого не годится.

Сын. Мне, конечно, грустно, что я не смог сразу правильно угадать и выразить, так сказать, в красках то соотношение между философией (диалектикой) и частными науками, про которое ты мне рассказывал. Теперь я понял свою ошибку и впредь буду серьезнее проверять свои мысли и сравнения. Но скажи мне, только ли один вопрос о мире в целом изучают все науки совместно, включая философию?

Отец. Таких, как обычно говорят, комплексных проблем очень много. Вот та же классификация наук требует обязательного участия всех наук, в том числе, разумеется, и диалектической философии, объединяющей собой — своим проникновением в них — все отрасли научного знания. Я назову тебе еще историю науки, научного познания и учение о самой науке, которое называют науковедением. А возьми всю область творчества, творческой деятельности человека. Ведь она включает в себя все виды научного творчества, проявляющиеся в научных открытиях: все виды технического творчества, проявляющиеся в изобретательстве; все виды художественного и литературного творчества, проявляющиеся в произведениях искусства, поэзии и прозы; наконец, все виды социального творчества, проявляющиеся в создании новых форм организации человеческого общества, какими явились, например, в России Советы рабочих депутатов, зародившиеся во время революции 1905 года и ставшие государственной формой диктатуры пролетариата после победы Октябрьской социалистической революции 1917 года.

Сын. Как ты думаешь, неужели я смогу во всем этом когда-нибудь разобраться с точки зрения диалектики? По силам ли мне это будет?

Отец. Сможешь, если захочешь, если хватит у тебя терпения и настойчивости и если твое увлечение диалектикой, твой интерес к ней не иссякнут. Тебе будут подчас попадаться скучно написанные книжки, где положения диалектики излагаются сухо, схематично, формально. Пусть они тебя не пугают и не отталкивают от философии, от диалектики. Продолжай упорно, настойчиво ее постигать, и вскоре ты подготовишь себя настолько, что сможешь начать читать замечательные сочинения наших великих учителей — Маркса, Энгельса и Ленина. На первых порах тебе может показаться, у них не все понятно. Но ты не смущайся, прочти еще и еще раз, и с каждым разом трудный вопрос, поначалу казавшийся непонятным, будет становиться все яснее, и вдруг тебя словно что-то озарит, словно откроется горизонт, который до этого был затянут тучами. Так бывает всегда, когда ты вдруг постигнешь наконец истину, которую долго искал.

Сын. Скажи, а у тебя так бывало?

Отец. Конечно, мой друг. Когда я был еще юношей и только стал всерьез интересоваться философией, диалектикой, я слышал доклад одного старого лектора, который сказал, что в своей жизни он семь раз — понимаешь: семь раз! — прочитал громадный труд Маркса «Капитал» и каждый раз читал его как совершенно новое произведение. Я хочу, чтобы и ты запомнил этот рассказ… Сколько упорного труда надо затратить на то, чтобы по-настоящему овладеть великим учением марксизма-ленинизма, его замечательной диалектикой… А теперь, подкрепившись и отдохнув, двинемся в путь.

Беседа 3 (вечерняя) ДИАЛЕКТИКА ПРОТИВ МЕТАФИЗИКИ И ДОГМАТИЗМА

Отец. Вот и кончается первый день нашего путешествия. Ты не устал?

Сын. Нет, не устал. Пока мы шли, я думал о том, что ты рассказал мне сегодня про диалектику. Кое- что я как будто понял, но далеко не все еще мне ясно.

Отец. А ты не торопись. Помнишь, мы проходили днем у озера, а на нем видели островок?

Сын. Конечно, помню. Ты еще сказал, что вокруг озера кругом суша, а вокруг островка кругом вода этого озера, и даже попросил меня обратить на это свое внимание. Но я не понимаю, какое это имеет отношение к моему желанию получше узнать, что такое диалектика?

Отец. Это ты сейчас узнаешь. А теперь скажи: можешь ты сказать мне, что такое озеро, если будешь говорить только о самом озере, о его глубине, о его воде, ее цвете, не сказав ничего об окружающей его суше, о форме его берегов?

Сын. Конечно, нет. Мне обязательно надо сказать, что озеро — это часть естественной водной поверхности, окруженной со всех сторон сушей. При этом оно, как правило, должно быть проточным — так учит школьная география.

Отец. Молодец. А можешь ты сказать, что такое остров, если не сошлешься на то, что он окружен водой? Ты опишешь его внешний вид, его берега, растительность на нем, скажешь, песчаный он или каменистый, но не сумеешь без ссылки на воду определить, что ты говорил именно об острове, не правда ли?

Сын. Совершенно верно. Та же школьная география учит, что остров — это часть суши, окруженная со всех сторон водой. Только я все же никак не уловлю того, при чем тут озеро с островом и диалектика?

Отец. Вот видишь, твоя школьная география определяет озеро как водоем, окруженный сушей, а остров — как часть суши, окруженную водой. То есть она определяет, так сказать, воду через сушу, а сушу через воду. А ведь вода и суша — это две главные противоположности, с которыми имеет дело география нашей планеты, причем не только школьная. Значит, задача с озером и островом решается путем определения одного через посредство другого: озера — через его окружение сушей как противоположностью воды; острова — через его окружение водой как противоположностью суши. Короче, говоря словами диалектики: мы здесь видим образец научного определения «через свою противоположность».

Сын. Я, кажется, догадываюсь: и диалектику можно будет лучше понять, если суметь определить ее через ее противоположность, через антидиалектику, если разрешено так выразиться. Не правда ли? Только я не знаю, существует ли такая антидиалектика и в чем она состоит.

Отец. Потом, очень скоро, я тебе на это отвечу. Теперь же я хочу обратить твое внимание на то, что мы уже говорили о двух противоположных философских вещах — материальном и идеальном. Подобно тому как определения озера и острова суть определения через противоположность воды и суши, так и такие основные философские понятия, как материя и мышление, бытие и сознание, природа и дух, физическое и психическое, объект и субъект, определяются одно через другое, ему прямо противоположное. Как говорил Гегель, через «свое другое», то есть не просто через что-то другое вообще, а через свою противоположность. Вот, например, как ты скажешь: что такое материя, материальное?

Сын. Это что-то вещественное, телесное, словом, что-то не духовного свойства.

Отец. Ты стоишь на пути к правильному пониманию, но еще не дошел до него. Попробуй применить здесь прием определения «через свою противоположность».

Сын. Я и сам все время сейчас стараюсь это сделать— определить материальное через духовное и, наоборот, — духовное через материальное, но у меня ничего не получается.

Отец. А ты вспомни об основном вопросе всякой философии, то есть об отношении мышления (сознания, духовного) к материи (к материальному). Вспомнил, в чем состоит первая сторона этого вопроса: что первично, а что вторично?.. Материя — это то, что первично по отношению к духу, к сознанию, к мышлению, а дух — это то, что вторично по отношению к материи, что является производным от нее. Так решает вопрос материализм. На этом Ленин построил свое определение философского понятия материи.

Сын. Как это глубоко и обоснованно, а вместе с тем интересно и просто! Но все ли философы с этим согласны?

Отец. Нет, далеко не все. Идеалисты считают первичным дух, мышление. Некоторые философские противники Ленина нападали на такое определение материи. Они ехидно заявили, что здесь имеется будто бы логический, или порочный, круг: сначала на вопрос — что такое материя? — отвечают: это то, что первично по отношению к духу, к мышлению. А потом на вопрос: а что же такое дух, мышление? — отвечают: это то, что вторично по отношению к материи. Все равно как если мы сказали, что рыба — это то, что живет в море, а море — это то, где живут рыбы. В шутку говорят: почему селедки соленые? Потому что они плавают в соленом море. А почему море соленое? Потому что в нем плавают селедки. Мы можем повторять это сколько угодно раз и ни на миллиметр не продвинемся вперед в смысле определения интересующих нас понятий, то есть в смысле раскрытия их содержания. Это типично логическая ошибка, возникающая в результате образования порочного круга: ты кто? — Не он. А он тогда кто? — Не ты. Ну а ты кто? — Не он. И так до бесконечности. Такую нелепицу противники Ленина приписали материалистическому ответу, гласящему, что материя — это то, что первично по отношению к духу, сознанию, мышлению.

Сын. Что же ответил им Ленин на это?

Отец. Ленин объяснил, что в обычных случаях, когда речь идет об определении какого-либо понятия, например, «осел», оно подводится под другое, более широкое понятие, в данном случае «животное». Тогда говорят, что осел есть животное, наделенное такими-то ему свойственными признаками. Но вот мы подошли к двум самым широким, предельно широким и вместе с тем одинаково широким — в рамках данной науки — понятиям. Как тут быть? Более широких понятий, опять же в рамках данной науки, вообще не существует, поэтому подводить наши понятия под более широкие нельзя. Остается определить их через их взаимное отношение, то есть одно через другое.

Сын. Да, да, я уже понял: это как нельзя определить остров — часть суши — иначе, как через противоположное суше водное окружение этой суши, а озеро — часть водного пространства — иначе, как через окружение его сушей.

Отец. Ты прав. Обрати только свое внимание на то, что в рамках географии вода и суша — это предельно широкие противоположные географические понятия, а потому одно здесь определяется через свою противоположность. Вот так же точно дело обстоит и в теории познания: как доказал Ленин, предельно широкие в рамках теории познания, гносеологические понятия материи и сознания (духа, мышления) нельзя в этих рамках определить иначе, как только так: указать, какое из них берется за первичное, какое за вторичное. Приняв как последовательный материалист за первичное материю, Ленин построил свое гносеологическое определение понятия материи. При этом он точно и строго учел обе стороны основного вопроса всякой философии.

Сын. Кажется, я это понял и жду, что теперь ты расскажешь мне, что составляет противоположность диалектики, — с тем, чтобы через антидиалектику я смог бы глубже понять и то, что такое сама диалектика.

Отец. Охотно это сделаю, Сейчас ты для этого уже достаточно подготовлен. Итак, антиподом диалектики является метафизика. Это слово, название, употребляется в самых различных смыслах (значениях), но мы с тобой будем придерживаться только одного и будем употреблять термин «метафизика» как «антидиалектика». Так учил Ленин, следуя в этом отношении за Марксом и Энгельсом. И действительно, по всем без исключения пунктам метафизика является диаметрально противоположной диалектике, ее полным антиподом.

Сын. Приведи, пожалуйста, хотя бы один пример этого.

Отец. Охотно, и не один. Вот мы говорили с тобой, что диалектика — это учение о развитии. Метафизика же вообще отрицает развитие: мол, ничто в мире не может развиваться, совершенствоваться, усложняться, подниматься на более высокую ступень. Но бывают и такие метафизики, которые утверждают, что никакого движения в мире нет, в мире все неподвижно, все находится в покое. А диалектика учит, что все движется, в смысле изменяется. Помнишь слова Гераклита: все течет? А метафизика это отрицает.

Сын. Как же так? А люди, а звери, тучи разве не движутся? Птицы и самолеты разве не летают? Ветви и листья разве не колышутся? Сама Земля разве не вертится?

Отец. Конечно, движение как простое перемещение, как движение по вечному кругу вынуждена признать и метафизика. Но она твердит, что в сущности все остается, мол, неизменным, и никаких коренных изменений не происходит.

Сын. Мне это непонятно. Вот тут перед нами лежит крошечное семечко какого-то растения, а рядом лежало такое же, и оно уже проросло, появился стебелек, а на нем первый зеленый листик. Ну а чуть подальше выросло уже маленькое деревцо с двумя-тремя веточками. А там стоят уже деревья побольше, а то и совсем большие. И все это появилось из таких же крохотных семечек, как и то, которое мы видим. Как же можно утверждать, что вообще в мире нет развития, нет движения, нет изменения?

Отец. Конечно, трудно, но при желании все же можно. Разумеется, нельзя отрицать, что из семени вырастает или развивается большое дерево. Но метафизики заявляют, что этот цикл: семя — дерево и снова семя — вечен и неизменен: так было всегда, испокон веков и так будет всегда и впредь. Нового ничего здесь ожидать нельзя, этот цикл будто бы вечен и неизменен. Дальше. Я сказал: вырастает или развивается. Метафизик и само развитие, когда он его признает, толкует только как один голый рост. Обрати внимание на само выражение: растет, вырастает. При этом учитывается только количественная сторона процесса развития, только рост, только увеличение или, соответственно, уменьшение. Такой взгляд метафизиков именуется механицизмом. Между тем, в противоположность метафизике, механицизму диалектика учит, что количественные изменения — рост, увеличение — всегда связаны с коренными, качественными превращениями, с переходом одного в другое. Как видишь, и здесь между ними полная противоположность.

Сын. Ну а в чем еще проявляется этот антидиалектический механицизм, эта метафизика?

Отец. В том, как понимается противоречие, которое действует в природе и обществе, в самом материальном мире. Видишь ли, механисты толкуют его как чисто внешнее столкновение противоположно направленных сил, как это наблюдается в механике. Отсюда и их наименование «механисты». Так их назвали еще и потому, что они не признают никаких качественных различий и полностью сводят их к чисто количественным, то есть пытаются исчерпать качественные характеристики вещей природы чисто количественными — их объемом, весом и т. д. Так вот, их взгляды схематически можно представить так: пусть у тебя будут в руках обычные весы с двумя чашками. На одной из них лежит тело, которое ты хочешь взвесить, а на другую ты кладешь гири. Чашки колеблются, перетягивает то одна, то другая. Тут как бы сталкиваются внешним образом две противоположные силы — какая перетянет? Наконец, подбирая и меняя гири, ты привел чашки весов в равновесие, и они перестали качаться. Такое равновесие механисты называют равенством противоположно направленных сил, неправильно именуя это их «единством».

Сын. А как на это смотрит диалектика?

Отец. Она категорически возражает против того, что это и есть настоящее единство противоположностей. Нет! Диалектическое противоречие ничем не похоже на равновесие противоположных сил. Оно не носит характера столкновения внешних сил, как это ты видишь в случае весов, а носит сугубо внутренний характер. Оно присуще самим вещам, лежит в их собственной природе, составляет их скрытую глубинную сторону. Вещи едины, но каждое такое единство, сохраняясь единым, раздваивается вместе с тем на противоположные стороны, части, тенденции своего развития.

Сын. Мне что-то трудно освоиться с этой мыслью. Не мог бы ты помочь мне и привести какой-нибудь конкретный случай из природы?

Отец. Разумеется, могу. Ты, конечно, видел обычный магнит и знаешь, что у него всегда имеются два полюса: положительный и отрицательный, или северный и южный. Разрежь магнит пополам — но отделить северный полюс от южного не сможешь: в месте разреза на краю той половины, где был северный полюс, образуется новый южный, а на краю другой половины — новый северный полюс. Это потому, что подобная поляризация — образование полярных противоположностей — составляет самую суть магнита, пронизывает его внутренним образом, но никак не сводится к внешнему противопоставлению двух полюсов, стоящих по концам магнита.

Сын. Это я теперь понял. А не мог бы ты назвать аналогичный случай из общественной жизни?

Отец. Возьми русского крестьянина-середняка лет 80 назад. Он труженик, сам работает в поле и в домашнем хозяйстве, наемных рабочих, батраков, как кулаки-богатеи, не имеет. Но вместе с тем он собственник, мечтает выбиться в богатеи, в деревенскую буржуазию. И эти обе его черты или сущности не отделены одна от другой, не лежат в различных карманах, как две внешне сосуществующие вещи, а органически, внутренне слиты в нем воедино, составляя две противоположные стороны единого (крестьянина-середняка), то есть возникая из его (как единого) раздвоения на противоположные части. Например, когда крестьянин-середняк трудится на поле, выращивая или собирая хлеб, он труженик; и вместе с этим он одновременно задумывается уже тогда о том, как бы побольше собрать хлеба и подороже продать его на рынке. Значит, он выступает и как собственник. Обе противоположности — труженик и собственник — неотделимы в нем одна от другой, на них расколота сущность крестьянина-середняка, и вместе с тем он все же являет собой нечто внутренне единое, целостное.

Сын. Как это интересно! Я уже начинаю понимать то, как действительно глубоко диалектика отличается от метафизики и механицизма, насколько она противоположна им. И это их различие, наверное, имеет большое значение в жизни?

Отец. Еще бы! Так, первые шаги Советской власти по пути к социализму, которые были сделаны в России по плану, задуманному Лениным, состояли как раз в том, чтобы противоречие, присущее середняку (труженик-собственник), разрешить в пользу труженика. Замысел Ленина предполагал создание условий для интереса середняка-единоличника в кооперативном — особенно производственном — объединении, в создании коллективных хозяйств. Ленинский план победил, и вместе с ним победили лежавшие в его основе принципы диалектики. Крестьянин-единоличник был переключен на рельсы социализма в результате того, что в нем труженик прочно взял верх над собственником. Итак, удовлетворил ли тебя мой ответ? Сумел ли я выполнить твою просьбу?

Сын. Да, отец, но разъясни еще одно: наблюдается ли такая диалектика не только во внешнем мире — природе и обществе, но и в нашем мышлении?

Отец. Несомненно. Метафизика и здесь выступает как антипод диалектики и противостоит ей как полная ее противоположность. Только здесь ей действовать труднее: ведь ты по самому себе хорошо знаешь, как быстро и свободно текут мысли в твоей голове, какие крутые и резкие повороты они делают, как мало похожи они на что-то неизменное, неподвижное, покоящееся. И все же и здесь метафизике удается то там, то здесь утверждать что-то застывшее, остановленное, неподвижное. Правда, на время, но все же удается.

Сын. В чем же это выражается?

Отец. Я уже говорил тебе, что истина познается нами не сразу, а как бы по ступеням, и каждая такая ступень представляет новую, более полную, однако все же всегда только относительную истину. Только из суммы бесчисленного множества таких относительных истин может сложиться наконец исчерпывающая, или абсолютная, истина. Но случится это только в бесконечности.

Сын. То есть это значит — никогда?

Отец. Ты угадал. А метафизик объявляет каждую достигнутую ступень на бесконечной лестнице познания достижением конечной, то есть абсолютной, истины. Иначе говоря, он ее абсолютизирует и тем самым превращает в неподвижную догму. Понимаешь? Вот такой догматизм и есть типичное проявление метафизики в области мышления.

Сын. А можно ли сказать, что метафизик прерывает ход мышления, его развитие и даже пытается остановить на каждой его ступени?

Отец. Да, мой друг, именно в этом и состоит метафизика, проявляющаяся в процессе познания, в процессе мышления — она останавливает этот процесс, не дает ему двинуться вперед, объявляя, что мы достигли его конца. Именно в этом и состоит догматизация достигнутых нами знаний, возведение их в абсолют.

Сын. Это я, как мне кажется, понял, а вот привести подтверждение этому из истории науки, научного познания никак не могу. Не придешь ли ты снова на помощь?

Отец. Со всем своим удовольствием готов прийти. Помнишь, мы говорили с тобой о познании качества, качественных различий у вещей как первой ступени всякого познания? Так вот: не успело человеческое познание достигнуть этой низшей ступени, как оно ухитрилось абсолютизировать ее, а вместе с этим стали абсолютизироваться вообще все качественные различия, все качества. Это означает, что между ними стали проводить резкие границы, а сами вещи с их качествами рассматривались теперь как абсолютно неизменные, полностью замкнутые в самих себе. Точно так же абсолютизировались и отдельные свойства вещей: эти свойства превращались в отдельные, самостоятельно существующие «субстанции» или «силы», присутствующие якобы в телах природы. Так, если тело было горючим, говорили, что оно содержит субстанцию горючести («серу», или «сульфур»), если же оно плавало в воде, значит, оно обладает «плавательной силой». Такой взгляд был превращен в догму и получил потом название метафизики абсолютных качеств.

Сын. Но ведь впоследствии эта догма была отвергнута?

Отец. Да, и это произошло тогда, когда выяснилось, что свойства тел не суть какие-то самостоятельные, абсолютные начала, отдельные от самих тел и их качеств, а суть отношения различных тел и их качеств. Свойства тел зависят от внешних условий и меняются с их изменением. Например, натуральный каучук пластичен и упруг лишь при определенной температуре. При ее сильном понижении он становится хрупким и ломается как стекло. Следовательно, его свойство растягиваться и сокращаться сугубо относительно, а вовсе не абсолютно. Железо на воздухе не горит, а в кислороде горит как лучина. Тела обнаруживают свою окраску только при свете, то есть при взаимодействии с видимой частью солнечного (белого) света, а в темноте они бесцветны, и т. д.

Сын. Что же? Метафизика и эту ступень познания поспешила абсолютизировать, превратить в догму?

Отец. Правильно, ты снова угадал. Как только выяснилось, что свойства — это отношения качеств, вещей, так метафизика абсолютизировала сами эти отношения. На смену метафизике качеств пришла метафизика отношений. Обрати при этом внимание на то, что старая метафизика (качеств) была сметена благодаря раскрытию того, что свойства — суть отношения, и этот именно шаг познания вперед, свергший старую метафизику, тут же породил новую метафизику (отношений). Она выросла на плечах процесса свержения ее предшественницы.

Сын. Дальше это тоже повторялось?

Отец. И не один раз, пока в умах людей господствовала метафизика. Вот мы с тобой говорили о количестве, о количественных различиях. А как они стали учитываться? Сначала вещи соотносились, сопоставлялись между собой по многим свойствам, а потом научились их сравнивать по какому-нибудь одному, общему у множества различных вещей, например, по весу или по объему. При этом учитывается только одно это свойство, а от всех других свойств полностью отвлекаются. Скажем, килограмм любого тела — хлеба, бумаги, железа, яблок и т. д. — есть килограмм. Предметы, совсем различные в качественном отношении, а вес у них одинаков. Или возьмем литр какой-нибудь жидкости: воды, молока, вина, бензина — жидкости различные, а объем у них одинаков. Так вот стала метафизика на этот раз абсолютизировать количественную сторону вещей, сводить к ней их качество, и это привело к механицизму, о котором мы с тобой уже говорили. И это повторялось потом много, много раз.

Сын. А может быть, в этом повинно само наше познание? Может быть, оно вообще не может двигаться иначе как с такими постоянными остановками и перерывами?

Отец. Нет, ведь дело тут не просто в остановке, как в поезде, который останавливается на станциях, чтобы высадить пассажиров, а в том, что каждый раз метафизика делает попытку круто изменить направление дальнейшего движения. Познание человека, как сказал Ленин, движется по ряду примыкающих один к другому кругов, по спирали. Пройденный накануне отрезок его пути с последующей остановкой можно дальше продолжить двояко: либо в виде движения по той же кривой (спирали), либо по прямой линии (касательной), которая уходит круто в сторону, совершая уже не криволинейное, а прямолинейное движение. Это похоже на то, как ты днем привязал на веревку камень и стал вертеть веревку с камнем над своей головой. Камень оторвался и полетел по прямой линии в сторону. Именно так поступает метафизика с процессом познания. Поэтому ее никак нельзя считать нормальным или естественным способом мышления. Нет, это болезненный, искаженный способ познания, мышления, и его надо научиться сознательно преодолевать. Диалектика, и только она одна, может помочь этому.

Сын. Теперь, быть может, ты расскажешь мне о том, как в истории науки рождались и низвергались догмы?

Отец. Рассказать об этом — значит рассказать всю историю науки. Приведу тебе только несколько примеров. Ты, наверное, слышал, что вся человеческая цивилизация началась с того момента, когда люди научились искусственно добывать огонь посредством трения. Это было очень давно. Но уже тогда и потом много раз перед ними вставал вопрос: что же такое огонь? Когда горит дерево или деревянная постройка, происходит явное разрушение: из горящего тела вырывается пламя и дым, а остается уголь и зола. Следовательно, заключили люди, горение есть распад тел. Такой взгляд стал догмой, переходившей от поколения к поколению. Наивысшего торжества эта догма достигла в конце XVII века и в течение почти всего XVIII века, когда господствовала теория флогистона. Согласно этой теории все горючие тела содержат в себе особую материю огня — мифический флогистон, который во время горения вырывается наружу в виде пламени. Французский химик Антуан Лавуазье впервые опроверг эту догму и доказал, что никакого такого флогистона не существует и что горение тел вовсе не есть распад, а как раз наоборот — их соединение, точнее — соединение содержащихся в них углеродистых веществ с кислородом. Кислород выступил как реальный антипод мифического флогистона. В итоге горение выступило не как разложение тел на составные части, но как образование более сложных веществ путем соединения горючих тел с кислородом.

Сын. И на этой почве возникла новая догма?

Отец. Да, и очень просто. Само название нового элемента «кислород» говорило, что родит кислоту. Абсолютизируя эту его способность, метафизики пришли к заключению, что все кислоты, в том числе и соляная, должны содержать обязательно кислород. Это стало новой догмой, которая образовалась на плечах крушения предшествующей догмы — веры во флогистон. Кислород, разрушив предыдущую догму, тут же сам «породил» новую. Образовалась своеобразная цепочка, где одна догма прямо цеплялась с последующей. Но все дело в том, что не все кислоты обязательно содержат кислород, в соляной кислоте, например, его нет. Это доказал Дэви, разрушив догму о том, что все кислоты должны быть кислородсодержащими.

Сын. Хотелось бы мне услышать о том, как метафизика объявляла достигнутое знание исчерпывающим.

Отец. Ты, конечно, слышал об атомах. Начиная с древности и до конца XIX века атомы считались кирпичами мироздания, «последними» частицами материи, на которых якобы кончается и которыми будто бы исчерпывается все наше знание материи и всей природы. Атомы неделимы, неразрушимы, они вечны и абсолютно просты. Это была метафизика, и это была догма. Все это было разрушено в результате открытия лучей Рентгена, радиоактивности, электрона и других великих физических открытий, сделанных на рубеже XIX и XX веков. Но тут же возникли две новые догмы на плечах крушения догмы о вечности и неделимости атомов. Первая догма состояла в том, что все, что раньше метафизика приписывала атомам, стали приписывать электронам. Метафизическая идея о том, что существуют какие-то абсолютно простые, «последние», далее неделимые частицы материи, которыми будто бы исчерпывается вся материя, сохранилась полностью, только теперь такими частицами стали считать уже не атомы, а электроны. Противоположную идею, вытекающую из диалектики, выдвинул Ленин. Он сказал, что новейшая революция в естествознании на рубеже XIX и XX веков носила не частный характер. Она не просто передвинула старый метафизический взгляд с одних частиц на другие (с атомов на электроны), сохранив его в его основе, а разрушила его в корне, в принципе. Она доказала, что вообще никаких «последних», абсолютно простых и неразрушимых частиц не существует, как бы они ни казались элементарными, и что электрон так же неисчерпаем, как и атом. Ленинский взгляд одержал полную победу. Диалектика одолела метафизику.

Сын. И в общественной науке бывают свои догмы?

Отец. Разумеется, и немало. На них держится вся домарксистская наука об обществе. Но и в марксизме были и есть свои догматики, которые пытались и пытаются абсолютизировать когда-то верные положения, утратившие свою силу и свою истинность в новой исторической обстановке. Так, слушай. Одно из главных положений диалектики гласит: все зависит от места, времени и условий (обстоятельств). Другими словами, как говорил Ленин, отвлеченной, абстрактной истины нет, истина всегда конкретна. С этого мы с тобой и начали утром наши беседы о диалектике.

Сын. Но сейчас последнее твое выражение я что-то плохо понял.

Отец. Попробую пояснить тебе. Напомню наш разговор о полезности и о вреде солнца. Добавлю, что ответ на этот вопрос будет неоднозначен и с медицинской точки зрения. При одних болезнях действие солнечных лучей противопоказано, при других, напротив, рекомендовано. Вот и выходит, что нельзя дать правильный однозначный ответ на вопрос: полезно ли солнце? Но, значит, сам вопрос поставлен неправильно. Прежде чем отвечать на него, надо потребовать его уточнения: когда? где? при каких обстоятельствах? в каких дозах? для кого? Это и значит, что вопрос надо ставить конкретно, диалектически. То же самое можно сказать и по любому другому поводу, например: полезен или вреден дождь.

Сын. Понятно… А какая вторая догма возникла после крушения догмы о неизменных и вечных атомах?

Отец. Первоначально была открыта только естественная самопроизвольная радиоактивность. Ее нельзя было ни вызвать, ни остановить, ни хотя бы в малейшей степени ускорить или замедлить и вообще как-либо на нее повлиять. Метафизика абсолютизировала эту особенность радиоактивных веществ и возвела ее в догму, утверждая, что это — вечное и неизменное свойство некоторых атомов. Поэтому, дескать, можно по-прежнему приписывать атомам вечность, а их свойствам — неизменность. Этой новой догме был нанесен сокрушительный удар в 1919 году, когда английский физик Эрнест Резерфорд впервые осуществил искусственное превращение элементов, то есть их атомов, а затем еще более сильный удар нанесли ей супруги Жолио-Кюри, открыв искусственную радиоактивность атомов легких элементов.

Сын. А к политике это требование тоже относится?

Отец. Безусловно, и в огромной степени. Именно выполнение такого требования помогает в высшей степени преодолевать догматизм и метафизику в понимании исторических событий, их оценке, выяснении их перспектив. Возьми XIX век. В то время социализм мог победить только при условии утверждения его сразу в нескольких развитых странах, так как капитализм был еще достаточно сплочен и мог подавить пролетарскую социалистическую революцию, если бы она произошла в одной какой-нибудь отдельной стране. Но это верное для XIX века положение стало неверным в условиях XX века и было превращено оппортунистами в догму, то есть абсолютизировано. А в XX веке в связи с вступлением капитализма в стадию империализма историческая обстановка круто изменилась. Опираясь целиком на диалектику, Ленин предсказал, что в новых условиях возможна победа социализма в одной, отдельно взятой стране. Победа Октябрьской революции в России явилась замечательным подтверждением ленинского предвидения и блестящей иллюстрацией познавательной и предсказательной мощи диалектики в ее противопоставлении метафизике. Антагонистические противоречия между развитыми капиталистическими странами накалились настолько и неравномерность развития капитализма достигла такой остроты, что империализм не в силах был создать общий фронт против социализма, одержавшего победу только в одной стране.

Сын. Отец, приведи, пожалуйста, еще какой-нибудь случай из истории революций, когда происходит крушение догм.

Отец. Хорошо. На основании опыта первых буржуазных революций в истории человечества, у многих революционеров и политиков сложилось твердое убеждение в том, что после буржуазной революции, свергающей феодальный строй, обязательно должна наступить достаточно длительная полоса господства капитализма. Только после этого может произойти пролетарская революция, открывающая дорогу к социализму. Такое убеждение стало догмой. Но в XX веке, в условиях империализма, когда буржуазия из некогда революционного класса общества стала явно реакционной силой, нацело утратившей былую революционность, она не могла, да и не стремилась выполнить задачи буржуазной революции в смысле свержения феодализма, например, помещичье-монархического строя в России. Поэтому в новых исторических условиях выполнение такой задачи ложилось на плечи широких народных масс под руководством рабочего класса. Тем самым буржуазная революция становилась буржуазно-демократической, и совершиться она должна была под гегемонией пролетариата. Становясь во главе ее, пролетариат в союзе с крестьянством стремился к ее победе вовсе не для того, чтобы передать завоеванную им власть реакционной буржуазии, а для того, чтобы перевести революцию, начатую им как буржуазно-демократическую, на рельсы социалистической революции. Так возникла ленинская теория перерастания одной революции (буржуазно-демократической) непосредственно в другую (социалистическую) в эпоху империализма. Это означало, что исключалась полоса господства капитализма между феодализмом и социализмом. Значит, и тут рушилась догма, о которой я только что говорил.

Сын. Вот ты говорил сейчас, что две революции — буржуазная и социалистическая — сближаются между собой, так что первая перерастает при определенных условиях в другую. Скажи, а может так случиться, что капитализм вообще не наступит?

Отец. Действительно, это может случиться, но только при некоторых исторических условиях. Допустим, что в некоторых странах победил прочно социализм. При этих новых, дотоле небывалых в истории условиях и при решающей поддержке социалистических стран ранее отсталые страны могут сразу от феодализма (и вообще от докапиталистического строя) перейти к социализму, совершенно минуя капиталистический путь развития, как бы полностью обойдя этот путь. В 1920 году Ленин предсказал такую возможность для Монголии, а последующее развитие этой страны доказало, что Ленин был прав.

Сын. Вот смотри, я на бумаге нарисовал схему всех трех случаев, о которых ты только что рассказал, — о зависимости развития общества от конкретных исторических условий. Первая строка — путь его развития при доимпериалистическом капитализме: феодализм — буржуазная революция — длительное господство капитализма — социалистическая революция. Вторая строка — путь развития общества в новых условиях (при империализме): феодализм — буржуазно- демократическая революция, перерастающая непосредственно в социалистическую, — социалистический строй. Третья строка — путь развития общества при социализме в передовых странах: феодализм — от него стрелкой как бы обойден капитализм и показан переход прямо к социализму. Верно ли я изобразил то, что ты рассказывал?

Отец. В основном верно. Ты уже начинаешь понемногу понимать, что такое диалектика… Но уже поздно. Пора отдыхать. Завтра нам предстоит большой и трудный переход.