Беседы о журналистике (второе издание) (с илл.)

Кто лучше берет интервью — женщина или мужчина? Одно из профессиональных правил гласит: каков вопрос, таков и ответ… Что может обеспечить неоспоримое преимущество в беседе? Собеседники — «соавторы» журналистских публикаций

— Шутки шутками, но ясно, что на внешнем облике далеко не уедешь.

— Вы зря недооцениваете внешний облик. В контактах с людьми, особенно оперативных, он играет не последнюю роль. Это специально исследовал американский социолог Д. Рисмэн. Он установил, что в равных условиях интервьюеры-женщины получали больше информации, чем интервьюеры-мужчины почти во всех случаях. Но в главном, конечно, не возраст, не облик определяют ход журналистской беседы, а профессиональная подготовка.

«…Требуется известное развитие для того, чтобы уметь задавать вопросы, тем более относительно философских предметов, так как иначе может получиться ответ, что вопрос никуда не годится». Это суждение принадлежит философу Гегелю — его выписал в свой конспект В. Ленин с пометкой: «Хорошо сказано!»

Сказано точно не только по адресу философов, но и по адресу журналистов. Умение задать точный, деловой, не банальный вопрос отличает журналиста-профессионала от «приготовишки» и дилетанта.

Нелегкому делу — подготовке к интервью — подробно учат пособия преподавателей МГУ Т. Шумилиной «Не могли бы вы рассказать…» и С. Муратова «Диалог».

Первое требование к вопросу — он должен быть понятен, иметь для собеседника тот же смысл, что и для журналиста. Иначе каждый из беседующих будет двигаться в своей плоскости и общаться с самим собой.

Второе — вопрос должен содержать в себе одну мысль. В противном случае собеседник отвечает на последнюю часть вопроса или ту, которую легче запомнить.

Такие излишества приходится наблюдать и в очень авторитетных изданиях. «Выстрелит» журналист сразу «очередь» вопросительных предложений — следует обобщенный ответ. Задуманная детализация срывается.

Еще один момент особо выделяет исследователь: своевременность, уместность вопроса. Он может быть и неожиданным для собеседника, и необычным по форме, но важно задать его так, чтобы снять возможное недоумение, предотвратить «барьер». Вот пример из книги Т. Шумилиной. Радиожурналист берет интервью у председателя райисполкома о перспективах строительства на ближайшую пятилетку.

«Ж у р н а л и с т: Прежде чем перейти к теме нашей беседы, разрешите Вас спросить, приходилось ли Вам когда-нибудь летать на небольшой высоте, ну, скажем, метров 300–400?

П р е д с е д а т е л ь: Да, приходилось. Но какое это имеет отношение к нашей беседе?

Ж у р н а л и с т: Видите ли, я хотел попросить Вас совершить вместе с радиослушателями мысленный полет над вашим районом. Только давайте условимся, что летим мы не сейчас, а через пять лет, в конце пятилетки.

П р е д с е д а т е л ь: Ну что ж, давайте совершим такое путешествие».

Репортер поставил вопрос интересно и для собеседника, и для радиослушателей. Он удачно использовал так называемый «журналистский ход». И что особенно важно, «ход» был понят и принят.

Справедливо подчеркивает С. Муратов: «Только собственной глубиной мы способны измерить глубину партнера по диалогу. Только собственной искренностью — вызвать ответную искренность». Он приводит интересный пример тщательной разработки вопросника одной из студенток факультета журналистики МГУ на тему «Размышления о времени». Собеседнику предполагалось задать, например, такие вопросы: «Остановись, мгновенье, ты прекрасно!.. Какое мгновение своей жизни вы хотели бы остановить?», «Какие ассоциации у вас вызывает звонок будильника?» «По каким часам вы хотели бы жить (по песочным, солнечным, электронным…)?», «Представляете ли себе жизнь без часов? Какова она?», «Сколько времени в году вы отвели бы на отпуск, будь это в вашей власти?», «О чем, по-вашему, думает маятник, когда часы вдруг остановились?», «Вспомните о самой долгой и самой короткой минуте вашей жизни», «Если в толковом словаре против слова „время“ оказалось бы вдруг пустое место, какое определение вы бы туда вписали?», «Представьте себе, что в сутках появился еще один, двадцать пятый час. Какое применение вы бы ему нашли?»

Составить подобный вопросник, готовясь к ответственной беседе, не значит во что бы то ни стало использовать все эти заготовки. Это будет зависеть от реального движения диалога. Однако резерв находчивости журналист себе обеспечит. Случается ведь попадать впросак и опытным мастерам.

Корреспондент «Правды» Е. Фадеев из собственной практики приводит пример вопроса, «повисшего в воздухе», не достигшего задуманной цели. Шла беседа с легендарным подводником. Разговор коснулся смысла жизни, цены мгновения. Журналист неожиданно спросил:

«Если бы вдруг Вам осталось пять минут жизни, как бы Вы их провели?» Застигнутый врасплох собеседник ответил контрвопросом: «Где? На земле, под водой?» И тема оборвалась. Интервьюер не сумел ее развить, продолжить.

Впоследствии журналист анализировал свой промах:

«Нужно было разворачивать его (вопрос. — В. У.) шире, глубже, раскрывая и самого человека. Ответ, конечно же, надо было прокомментировать дальнейшим ходом беседы. Тогда мне это в голову не пришло. Вопрос, в принципе имеющий право на существование, и ответ — яркий, неожиданный „зависли“ в материале. Ружье не выстрелило…»

А вот классический пример — на него нередко ссылаются исследователи, когда «ружье стреляет». Его приводит американский журналист А. Либлинг в сборнике своих избранных интервью. «Одним из лучших материалов, которые я когда-либо — делал, был очерк об Эдди Аркаро, жокее. Когда я интервьюировал его, первый вопрос, который я задал, был такой: „На сколько дырок выше Вы затягиваете левое стремя по сравнению с правым?“ Это легко заставило его разговориться, и через час, в течение которого я вставил около дюжины слов, он сказал: „Я вижу, Вам много приходилось иметь дела с наездниками“».

Один точный профессиональный вопрос обеспечил успех материала. Он помог снять барьеры, увидеть в журналисте дельного собеседника.

Журналистской находчивости, изобретательной (и даже занимательной) постановке вопросов учат публикации «Недели» под рубрикой «Гость 13-й полосы». Например, в 310-м выпуске этой рубрики осенью 1984 года репортер Э. Церковер задавал гостю — пианисту А. Гаврилову — далеко не банальные вопросы. Вот небольшой отрывок беседы:

«— Памятуя о вашем признании в неизменной любви к „Трем мушкетерам“ Дюма и о вашей романтической манере игры, убежден, что вы неисправимый романчик.

— До мозга костей!

— Следовательно, в мыслях под впечатлением увиденного, услышанного, прочитанного вы бываете… кем?

— Кем угодно. Увидев на киноэкране дельтаплан, мечтаю летать. Увидев фильм о подводниках, мечтаю погружаться в глубины океана в батискафе. Да я и наяву мечтал стать вовсе даже археологом и заниматься археологией.

— Скажите, Андрей, что для вас дружба? И что — вражда?»

Мы видим, как суховатый жанр интервью на глазах превращается в живую, раскованную беседу, в обмен мыслями и репликами, следить за которыми читателю интересно, потому что они нетривиальны, нестандартны.

Тоску навевают вопросы, ответы на которые почти полностью можно предугадать. Их остроумно высмеял американский альпинист Рик Базетт, получивший на очередных соревнованиях первый приз за покорение вершины, а второй — за находчивость. Опережая стандартные вопросы журналистов, он написал на своей спортивной майке: «Наверху отличная погода. Мой вес в норме.

Жена и дети в порядке. На достигнутой высоте не остановлюсь».

Видимо, прежние контакты альпиниста с репортерами были не очень увлекательными.

Инициатива в беседе — профессиональная норма для журналиста. Но как трудно бывает ее иногда добиться!

Не один десяток трудных бесед на счету репортера Г. Бочарова. Они часто ведут его по следам драматических ситуаций, сложившихся по вине чьей-то небрежности, равнодушия, разгильдяйства. Боря интервью у самых различных людей, репортер находит причины малоприятных, порою трагических событий…

В первую морозную ночь зимы паром, полный людей и грузов, отчалил от одного берега Камы, а к другому добраться не смог — застрял в ледяных наростах. Создалась аварийная ситуация из-за того, что руководители порта и переправы не вызвали вовремя катера-буксиры, не учли метеорологического прогноза, не проявили элементарной заботы о пассажирах.

Все эти «не» исследует журналист, чтобы объяснить происшедшее, исключить повторение недопустимых просчетов. Десятки людей стремятся изложить журналисту «все как было», чтобы помочь истине. Но есть единицы, виновные в происшедшем. Они уклоняются от вопросов, юлят, изворачиваются.

Труднейшее это дело: вести интервью с виновными в обнаруженном головотяпстве. Еще шаг в этом направлении — и путь журналиста пересечет трассу другой профессии, пойдет след в след с юридическим дознанием. Не такая уж редкость совместный труд журналистов-исследователей и юристов-следователей. Но для журналиста характерно объяснение нравственных аспектов, «моральная» точка отсчета. Вот как в истории с паромом.

Кульминация в разборе случившегося — беседа Г. Бочарова с начальником порта Г. Васиным.

«Никто в этой истории не повинен, — сказал начальник порта Васин. Никто. Так сложилась ситуация.

— У вас был прогноз? — спросил я.

— Не было, — ответил Васин. — То есть был.

— Вы могли послать катера за паромом сразу? — спросил я. — Сразу, когда паром застрял?

— Нет, — ответил начальник порта. — Они были заняты.

— Чем? — спросил я.

— Надо разобраться, — сказал Васин. — Сразу не ответишь.

— Ваши работники были грубы с пассажирами. Многие запомнили человека с бородой.

— У нас нет человека с бородой. (У знакомого читателям начальника переправы Н. Кузина прекрасная ухоженная борода. — Г. Б.)

— Измученных людей могли бы встретить на причале. Я уж не говорю об автобусе, например…

— В 2 часа ночи автобусы, что ли? Ведь паром приплыл в 2 часа ночи. Откуда автобусы? (Приплыл в 4 часа утра. — Г. Б.)

— Вы могли в ту ночь связаться с паромом, чтобы узнать реальную обстановку?

— Это дело моих людей, — ответил Васин. — Мне ни к чему подключаться к парому. Разговоры с ним велись по рации…

— Рация не работала, — сказал я. — Жаль, что никто не может объяснить почему.

— Похолодание, — скомкано проговорил Васин, прощупывая мои знания в радиотехнике. — Внезапный мороз…

Моя любознательность уже выглядела неприличной, но я все же задал последний вопрос:

— Кто должен был заранее предупредить жителей Елабуги и Набережных Челнов о прекращении переправы через Каму?

— Мы, — ответил Васин, мучительно полупризнавая свои прямые служебные обязанности. — Но ситуация…

Наш разговор иссяк. Пересох».

Стоит включиться в это интервью, «прокрутить» его в своем сознании раз, другой, третий… Стоит для того, чтобы почувствовать себя в роли обеих сторон: наступающей и бесславно обороняющейся, чтобы почувствовать на губах горький вкус очень трудно дающейся самооценки виновного. Он еще не признал себя таковым, но частокол вопросов уже не оставил лазеек для оправданий. Ответы обличают сами по себе. Именно потому, что вопросы попадают в «яблочко».

В приведенном интервью ясно виден барьер между собеседниками. Барьер «компетентности — некомпетентности». Журналист знает о происшествии несравненно больше, чем обязанный знать начальник порта. Журналист побеждает с неоспоримым перевесом. Но такой победе предшествует кропотливейшая подготовка.

А как бы развивался диалог в другом случае? Можно представить себе, какую еще уйму барьеров понастроил бы начальник порта. И как с разбегу ударялся бы о них журналист, пытаясь с помощью наводящих вопросов получить истинную картину дел.

Дальше возможны были бы различные варианты.

Опытный журналист, уловив фальшь первых ответов, прервал бы беседу, чтобы из других источников ознакомиться с происшедшим. Журналист «необстрелянный», неопытный мог принять на веру ответы начальника, списать неувязки на объективные обстоятельства или, того хуже, не устоять перед демагогией.

Демагогия всегда возникает там, где недостает компетентности, чувства ответственности. Грешат ею подчас не только отрицательные персонажи журналистских произведений, но и сами журналисты. Об этом с сарказмом рассказывал писатель из ГДР Г. Кант в романе о журналисте «Выходные данные». «Помню, в Шведте я, идиот, спросил одного рабочего: „Что же, коллега, как развиваются у вас события?“ Он мне и ответил: „Что ж, коллега, события развиваются следующим образом: я беру вот это орудие, называется оно лопата, да, запишите-ка для памяти, и направляю его под прямым углом в землю; между нами говоря, точно под прямым никогда не удается, скорее получается тупой, примерно в сто градусов, что облегчает проникновение лопаты в земные недра. Чтобы проникнуть туда, я развиваю нижеследующую деятельность: опираясь правой ногой, вот этой вот, в правое верхнее ребро лопаты — не потрудитесь ли запомнить; правой ногой в правое ребро, многие легко путают, что затрудняет развитие достижений в производительности труда; а теперь наступает весьма важный этап: в моем теле развиваются определенные силы, однако в том лишь случае, если действуют согласованно все сухожилия, мышцы, кости и, главное, сознание, и не только сознание того, что сейчас развивается сила, помогающая всадить лопату сквозь дерн в землю, но сознание общественной значимости моих действий — просто так нажать ногой было бы, если рассматривать вопрос с точки зрения общего развития событий, неверно, ибо события не стали бы развиваться“».

Писатель, профессиональный журналист, высмеивает стандарт, выспренность, фальшь, которыми подчас грешат вопросы интервьюеров. В ответ ироническое «подыгрывание» рабочего, его подтрунивание над языком нарочитой фамильярности, за которой, по существу, неуважение к собеседнику, хоть и именуют его без всякого на то основания «коллегой».

Фальшь, неискренность, показуха не меньше, чем некомпетентная и невежливая настырность, вредят журналистским контактам, действуют отталкивающе, не дают возможности получить ценную информацию, грозят утратой авторитета. И напротив, самоотверженную помещу попутчиков, собеседников, порой случайных, встретит журналист, если сумеет расположить их к себе, убедить собственной убежденностью и душевностью. В подтверждение еще один эпизод из опыта Г. Бочарова. Журналист вылетал по срочному заданию газеты, чтобы написать о том, как героически спасали загоревшееся хлебное поле.

О мужестве, труде и риске. «Самолет уходит через тридцать минут, билетов нет. У диспетчера красные от бессонницы глаза, прокуренный голос, грустная улыбка.

За сутки дежурства перед ним прошли колхозники и главные инженеры, военные и корреспонденты, отпускники и опаздывающие из отпусков.

— Там пожар, — говорю я. — Вот телеграмма. Молодой парень, москвич гасил огонь, рискуя жизнью, и теперь…

Но палец диспетчера уже на рычажке селектора.

— Сколько ты весишь? — спрашивает он.

— Пятьдесят семь килограммов, — отвечаю я.

— Сколько? — с сомнением переспрашивает он.

— Это без одежды, — говорю я. — Так — шестьдесят.

— Кажется, уладил — лети. Только расскажи по-человечески, что там случилось. Ждем…»

Дальше были теплоход и паром, районный комитет партии, поездки с Васей Головкиным — героем события — по его страшному огненному маршруту, встречи с комбайнерами, домохозяйками, шоферами. Дальше был не менее срочный и сложный путь обратно, когда только от доброй воли встреченных людей зависело, успеет ли журналист к отлетающему рейсовому самолету или будет ждать сутки. «В репортаже „Схватка“, — вспоминал впоследствии автор, — не было ни слова о диспетчерах аэропортов, милиционере с пристани, старом паромщике, молодых пилотах и шоферах. Но их присутствие ощущалось за каждой строкой. Они помогали газете как можно скорее рассказать о мужественном поступке, потому что знали цену мужественным поступкам и были наверняка готовы к тяжелым испытаниям в любой трудный миг их собственной жизни. Иначе неясно, зачем бы им все это было нужно…»

Так складываются звенья содружества, добровольной помощи со стороны незнакомых, уважающих журналистское дело людей.