Бесконечная битва. Планеты на продажу. Человек с тысячью имен. Рассказы

Корабль во мраке

«Одно дело, — понял д’Орман, проведя шесть месяцев на борту корабля, державшего путь из Солнечной системы далеко за пределы гигантского колеса спирали Млечного Пути, нашей Галактики, — решиться на что-нибудь на Земле, и совсем другое — в межгалактическом пространстве». И вот теперь настал момент погрузиться в пучину времени.

Чуть дрожащей рукой д’Орман установил таймер машины времени на 3-х миллионный год. И уже почти дотронувшись до нужной клавиши, он вдруг заколебался. Согласно теории Холлея, здесь, в этом мраке, где нет солнц, возможно ослабление действия жестких законов, которые управляли течением времени, благодаря чему можно было путешествовать сквозь основной поток. Прежде всего, утверждал Холлей, необходимо достигнуть максимально возможной скорости, при которой происходит предельное напряжение пространства. А потом — действовать.

«Ну же!» — вспотев, приказал себе д’Орман и с силой нажал на клавишу. Последовал скрежет деформирующихся под неимоверным давлением стальных обшивок и резкий толчок, от которого д’Ормана едва не вырвало. Но потом возобновился обычный полет.

Перед глазами д’Ормана пошли круги. Он принялся трясти головой, чтобы прояснить взор, сознавая, что в любой момент неприятные ощущения могут исчезнуть, затем вымученно улыбнулся, как человек после рискованных действий, завершившихся удачно.

Тут же зрение его прояснилось. д’Орман обеспокоенно нагнулся над приборной доской машины времени. А потом в панике отшатнулся: ее там не было.

Он огляделся вокруг, не веря своим глазам. А поскольку у него был небольшой звездолет, то особо приглядываться и не надо было: на его корабле, совсем небольшой капсуле с двигателем, койкой, баками для топлива и камбузом, все внутри было видно, как на ладони. Машину времени как языком слизало.

Значит, он потерпел неудачу, и тот скрежет деформированного, разрываемого металла, когда машина времени выскальзывала из основного потока времени… очевидно, машина умчалась в будущее, а звездолет остался в прошлом. Расстроенный, д’Орман вдруг краем глаза уловил какое-то шевеление. Он резко повернулся, и боль пронзила все его тело. В верхней части экрана он увидел темный корабль.

Одного взгляда д’Орману хватило, чтобы понять, что даже исчезновение машины времени еще не означает полного краха.

Звездолет был совсем рядом с ним. Сначала ему даже показалось, что именно из-за этой близости он и видит его. Но потом до его сознания дошел жуткий факт, что корабль не освещается никакими огнями. Д’Орман внимательно пригляделся к нему, и только тут он с восхищением отметил, что корабль, наверное, из трехмиллионного года.

Но потом восхищение сменилось сомнением, которое перешло в безотчетный страх. Странным, как вдруг понял д’Орман, было не только то, что он видит этот корабль, но и сам его внешний вид.

Должно быть, звездолет этот явился прямо из какого-то ночного кошмара. В длину по меньшей мере две мили и полмили в ширину, этот корабль годился только для плавания по такому океану, каким и являлось космическое пространство — он видел платформу, плывущую во мраке межзвездной пустоты.

И на этой широкой платформе стояли люди и женщины. Совершенно обнаженные, и ничто, никакой барьер, не защищал их тела от космического холода. Как можно дышать в безвоздушной пустоте? Однако они дышали.

Они стояли там, на этой широкой темной палубе платформы. И смотрели на него, махая рукой. И звали его к себе. Более необычных призывов не слышал ни один смертный из землян. Не мысль, но нечто, более глубокое, сильное и жгущее, похожее на чувство голода или жажду и сводящее с ума, как это бывает с наркоманами.

Теперь он должен посадить свой звездолет на эту платформу, должен сойти вниз и присоединиться к ним. Он должен… Им овладело примитивное, несдерживаемое, ужасное желание…

Рванув вперед, звездолет начал медленно опускаться, и тут же пришло, столь же мощное, как и перед этим, желание-приказ заснуть.

Д’Орман только и успел в отчаянии подумать: «Надо бороться!» — а из подсознания вырвалось предупреждение: «Уходи! Уходи! Немедленно!» — Но еще не успел он до конца осознать этот страх, как провалился в сон.

Тишина! Он лежит с закрытыми глазами в мире, который был столь же беззвучен, как…

Д’Орман не мог подобрать нужного сравнения. Ни одного. Во всем его существовании не было ничего, что могло бы сравниться с этой абсолютной тишиной, не раздавалось никаких звуков, которые могли бы подействовать на него, как… Снова он не мог подобрать нужного сравнения. Вокруг царила одна лишь тишина.

«Странно», — подумал он и лишь сейчас почувствовал желание открыть глаза. Этот импульс прошел, и в его сознании осталась только убежденность, что уж ему-то, столько месяцев проведшему в одиночестве на борту звездолета, должно быть известно все о тишине и том, что она несла в себе.

Но тогда то была иная тишина; ее нарушали едва слышные вздохи и выдохи, звуки всасываемого им питательного бульона из тюбиков и движений тела. А эта же тишина… Какой же была она?

Его разум никак не мог дать ей определение. Д’Орман открыл глаза. Первые его впечатления были довольно скудными. Он лежал наполовину на спине, наполовину на боку. И рядом на фоне звездного неба располагался торпедообразный силуэт корабля-платформы размерами примерно тридцать на двенадцать футов. И ничего другого, кроме звезд и мрака космического пространства, в поле зрения он не замечал.

Все вполне нормально. Д’Орман не испытывал чувства страха. Казалось, что его разум и воспоминания о прежней жизни принадлежат как бы другому человеку, словно между памятью и сознанием возник какой-то барьер. Однако через несколько секунд из глубин разума пробилось желание определить его физическое местоположение относительно своего окружения.

Там же был темный корабль, начал припоминать д’Орман. Потом он уснул. И вот теперь эти звезды и мрак межзвездного пространства. Он, наверное, все еще сидит в кресле перед приборной доской, смотрит на экран и показываемые на нем огромные космические дали.

«Но, — мысленно нахмурился д’Орман, — на самом же деле я не сижу, нет, я лежу на спине и смотрю вверх, вверх на небо, где видны одни лишь звезды и темное пятно, которое может быть, судя по очертаниям, еще одним космическим кораблем».

С отрешенностью совы его мозг не соглашался с тем, что видели его глаза: единственным земным звездолетом, о котором он знал, в этой части Вселенной был его собственный. Здесь не могло быть второго корабля. И в тот же миг д’Орман оказался на ногах. Он не помнил, как вскочил: только что он лежал на спине, а уже в следующую секунду он стоит, покачиваясь на нетвердых ногах…

Рядом со своим кораблем на широкой платформе, которую ясно различал в смутной дымке. И везде вокруг него, и вблизи, и вдалеке, стояли, сидели или лежали обнаженные люди, и никто не обращал на него ни малейшего внимания.

Д’Орман вцепился потерявшими чувствительность пальцами во входной люк корабля и изо всех сил попытался открыть его.

Спустя несколько минут этих безумных действий его подготовка космонавта взяла вверх над подсознанием, которое овладело было его телом. Отчаяние стало покидать его, и вот д’Орман уже внимательно и с тревогой изучает механизм открывания люка, осторожно дергает его. Потом он отступил на шаг и стал оглядывать весь свой небольшой звездолет.

Из каких-то остатков спокойствия, которые таились в самых глубинах его подсознания и которых он не осознавал, пришло желание, которое тут же оформилось в действие. Он неспешно обошел космический корабль и прильнул к иллюминатору. Ему казалось, что он как бы из глубин темного колодца смотрит на знакомые приборы и разные металлические предметы, и его снова охватило безумие, но в этот раз он довольно быстро с ним справился.

В конце концов он, застыв на месте, сумел побороть свои чувства и очистить разум от всех посторонних мыслей, сосредоточившись на одной-единственной, простой, но такой необъятной, что потребовалось мобилизовать весь его интеллектуальный потенциал, чтобы выделить эту мысль, удержать ее и оценить всю значимость.

И все более и более тягостным становилось осознание того факта, что его забросило на платформу какого-то корабля. Его разум пытался отбросить эту правду, подвергнуть сомнению, страху, неверию. Но мысль постоянно возвращалась. Не могла не вернуться: иначе можно было бы просто сойти с ума. И он обречен был на бездействие, ожидая, когда начнут действовать захватившие его существа, чтобы узнать судьбу, которую уготовили они ему.

Он сел. И стал ждать.

Прошел по меньшей мере час, час, не имевший прецедента в истории человеческой расы: человек из 2975 года, наблюдавший за космическим кораблем в трехмиллионном году.

Ему ничего другого не оставалось, кроме как наблюдать весь этот час за всеми теми невозможными вещами, что происходили на этом корабле. Похоже, никто даже отдаленно не сознавал, что и он, д’Орман, находится на их звездолете. Время от времени в этом смутном свете кто-то двигался — перемещающийся силуэт на фоне низко расположенных звезд, четко различались также вся темная платформа и сверхчеловеческие существа на ней.

Но никто не подошел к нему, чтобы удовлетворить его растущее желание и потребность в объяснении происходящего. Он вздрогнул, осознав, наконец, что ему придется самому приблизиться к ним, именно ему-то и придется проявлять активность.

Неожиданно он с удивлением обнаружил, что наполовину лежит, наполовину сидит, и истекают бесцельно драгоценные минуты, а он все пребывает в какой-то прострации.

Но вот наконец он пришел в себя. Решительно вскочил на ноги, но потом, вздрогнув, замер в нерешительности. Неужели он действительно хочет подойти к кому-нибудь из членов экипажа этого звездолета мрака и телепатически начнет задавать вопросы?

Чуждость этих существ — вот что пугало д’Ормана. Ведь это совсем не люди. Три миллиона лет отделяло его от них, и признавать между ними какие-то родственные связи можно было в той же степени, как между антропоидными обезьянами и людьми в его родное время.

Три миллиона лет, шестнадцать на десять в десятой степени минут; и каждые несколько секунд этого невообразимого промежутка времени кто-то рождался, и кто-то другой умирал, жизнь шла своим чередом все эти невообразимые умом зоны, пока здесь не появился последний человек. Да, здесь эволюция достигла таких высот, что само пространство было покорено непредвиденным и поразительным прогрессом биологической адаптации — поразительным, но столь простым, что всего за несколько часов он, чужак, был чудесным образом преобразован и находился в таком же, как и они, состоянии.

В этом месте мысль д’Ормана остановилась. Внезапно он почувствовал беспокойство, с тревогой осознав, что не имеет ни малейшего представления о том, сколько же точно времени он проспал. Может быть, несколько лет, а, может, несколько столетий. Во сне время отсутствует.

Неожиданно более важным, чем когда-либо, ему показалось узнать, что же все это значит. Взгляд д’Ормана остановился на одном мужчине, медленно прогуливающемся в ста футах от него.

Д’Орман подошел к этому мужчине, но в самый последний момент испуганно отпрянул. Слишком поздно — вытянутой вперед рукой он успел прикоснуться к обнаженной плоти.

Мужчина обернулся и посмотрел на д’Ормана. Тот отдернул безвольную руку и весь сжался под ослепительным, как язычки пламени, вырывавшиеся из узкой бойницы, взглядом.

Странно, но волны страха пробежали по спине д’Ормана — вовсе не из-за демонического характера этого взгляда, а словно этими испепеляющими глазами на землянина глядела чья-то душа — странный, чуждый дух, взиравший на него с напряженным непониманием.

Потом мужчина обернулся и продолжил свой путь.

Д’Орман дрожал. Однако спустя несколько секунд он понял, что не может отступиться. Не позволяя себе думать о случившемся, он просто пошел вперед следом за загадочным незнакомцем и догнал его. Так они и шли вместе, минуя группы мужчин и женщин. И только теперь, оказавшись среди этих людей, он обратил внимание, что число женщин превышает количество мужчин раза в три. А может, и того больше.

Но удивление этим фактом быстро прошло. Он и его спутник продолжали свою необычную прогулку. Они подошли к самому краю корабля-платформы. С усилием приняв небрежный вид, д’Орман подошел к одному краю и бросил взгляд вниз в бездну, которая протянулась на миллиарды световых лет.

Теперь он чувствовал себя получше. В его сознании бешено одна за другой скакали мысли в поисках способа преодоления мысленной пропасти между ним и этим темнокожим незнакомцем. Наверное, благодаря телепатии им-то и удалось вынудить его посадить здесь свой корабль. Если он теперь сосредоточится на какой-нибудь мысли, то, возможно, получит ответное послание.

Течение его мыслей в этом месте прервалось. Он сказал себе, правда, уже не впервые отмечая этот факт, что по-прежнему одет. Но потом взглянул на это под другим углом: они позволили ему остаться одетым. Это что, какой-то психологический трюк?

Д’Орман продолжил путь, выбросив из головы всякие мысли. Он опустил голову и смотрел на свои одетые в брюки ноги и на обнаженные ноги худощавого мужчины, в размеренном темпе шагающего перед ним.

Первые мысленные послания настолько медленно проникали в его разум, что д’Орман не сразу осознал этот факт. Пришла мысль о битве, которая вскоре случится… и ему еще нужно доказать свое право на вечное пребывание на этом звездолете. В противном случае он будет изгнан.

Все случилось мгновенно. Еще мгновение назад Д’Орман смутно воспринимал эту чуждое расплывчатое мысленное послание чужака, а теперь его разум как бы одним громадным прыжком перенесся на новый уровень понимания собственного положения.

Мысль о сделанном ему предупреждении не давала ему покоя, и он, охваченный внезапным чувством страха, направился к своему звездолету. Д’Орман пытался открыть входной люк до тех пор, пока, наконец, не осознал, что ему не удастся воспользоваться звездолетом для бегства. Вконец выбившись из сил, он медленно опустился на платформу. Его удивила глубина охватившего его ужаса. Но не было сомнений в вызвавшей его причине. Он получил информацию и предупреждение. Леденящее душу, зловещее, переданное со стальной непреклонностью: он должен до того, как начнется эта фантастическая битва, принять образ жизни этих людей, приспособиться, и тогда ему будет позволено остаться здесь навечно.

…Навечно! Именно от этого слова д’Орман на несколько минут потерял способность здраво рассуждать. Он все хуже и хуже чувствовал себя под навалившейся тяжестью тянувшихся бесконечно минут. Внезапно ему подумалось, что, наверное, неправильно истолковал переданное ему мысленно сообщение. Что еще за близкое сражение. В этом не было никакого смысла. Доказать право на пребывание или изгнание! Что это значит: изгнание? Д’Орман еще раз всмотрелся в глубины своей памяти, все верно: изгнание! В конце концов с леденящей душу логичностью он решил, что это слово могло означать только одно: смерть!

Он лежал с застывшей на лице недоброй усмешкой. Неожиданно он почувствовал гнев на себя. Какой же он идиот! Потерять хладнокровие и как раз тогда, когда ему удалось вступить в контакт.

И он действительно ведь своего добился: получил ответ на свой вопрос. Ему нужно было стоять на своем и, мысленно сосредоточившись, задать сотню других вопросов в свою очередь: кто они такие? куда летит корабль? какой привод у двигателя этого огромного космического лайнера-платформы? почему женщин в три раза больше, чем мужчин?

Мысль оборвалась. Задумавшись, он полуприсел — и тут обнаружил менее чем в двух метрах от себя женщину.

Д’Орман снова прилег на платформу. Он видел, что глаза женщины сейчас, сверкая и не мигая, уставились на него. Спустя минуту д’Орман перевернулся на спину, ощущая беспокойство. И остался лежать в напряжении, глядя на сверкающую окружность Галактики, которую он покинул бездну времени назад. И эти светящиеся точки, составлявшие ослепительно сверкающий хоровод, казались более далекими, чем всегда.

Та жизнь, которую он знал, с длинными по расстояниям, но короткими по времени путешествиями к далеким планетам, неделями удовольствий в отдаленных уголках обитаемого пространства, теперь была недоступна ему. В интеллектуальном плане она была еще дальше, чем в пространственно-временном.

С усилием д’Орман приподнялся. Теперь не время для ностальгии. Он должен постоянно помнить о своем критическом положении. Женщина пришла не просто так посмотреть на него. Ему был брошен вызов, и он должен принять его. Неожиданно он перевернулся и снова посмотрел на женщину. Лишь теперь он по-настоящему пригляделся к ней.

Она была довольно мила на вид. Лицо молодое, с правильными чертами. Темные волосы были растрепанными, не слишком густыми, но при этом не теряли своей очаровательности. Ее тело…

Д’Орман привстал. До этого мгновения он не замечал различия между нею и остальными: она была одета. На ней было длинное темное плотно облегающее платье, широкая юбка, из-под которой нелепо торчали обнаженные ноги.

Одета! Теперь не было никаких сомнений: она пришла сюда одетой ради него! Но чего она хотела от него?

В отчаянии д’Орман посмотрел на женщину. Ее глаза, в свою очередь, впились в него, словно бездушные драгоценности. Он вдруг с удивлением спросил себя: какие невероятные мысли проносятся сейчас в ее уме за этими сверкающими глазами — они были точно запертые двери, за которыми — мысленная картина мира, который был старше на три миллиона лет его рода?

Эта мысль была беспокойной. Он даже как-то нервно поежился и подумал: «Женщина — это катод, мужчина — анод. В результате их взаимодействия рождается энергия, особенно когда один анод соединяется с тремя катодами».

Д’Орман заставил себя оборвать в этом месте мысль. Неужели он это подумал? Никогда.

По д’Орману словно прошелся электрический ток. И снова этот странный способ общения напрямую, через нервы, незаметно повлиял на его сознание. В этот раз он узнал, что только одна, две, три или даже четыре женщины одновременно могли взаимодействовать с мужчиной. Что, похоже, объясняло то, что здесь было столько много женщин.

Его возбуждение стало проходить. Ну и что с того? Все равно это не объясняло, почему эта женщина так близко подошла к нему. Если только это не какое-то фантастическое предложение взять ее в жены.

Д’Орман снова внимательно посмотрел на женщину. И тут впервые за последние месяцы у него в голове возникла язвительная мыслишка: «Двенадцать лет я успешно противостоял попыткам юных особ завлечь меня в путы брака, а тут вот угодил в ловушку!». Необходимо выяснить, действительно ли эта женщина пришла к нему ради этой цели.

В предупреждении мужчины до сверхъестественного ясно прозвучало: у него немного времени. Д’Орман пододвинулся к женщине, обхватил ее и поцеловал. «В кризисных ситуациях, — подумал он, — нужно действовать быстро, не раздумывая, без всяких хитростей и условностей».

А через мгновение он забыл об этом. Губы женщины были мягкие, но бесчувственные. В них не было сопротивления, и, с другой стороны, казалось, она не понимала значения поцелуев. Коснуться губами ее было словно поцеловать маленького ребенка: то же самое ощущение святой невинности.

Ее глаза, такие близкие от него сейчас, сияли, они выражали непонимание и покорность, а также пассивность, столь глубокую, что это казалось ненормальным. Было ясно, что эта молодая женщина не имела ни малейшего понятия о поцелуях. Ее сияющие глаза смотрели на него с нечеловеческим безразличием.

И вдруг все закончилось. Ее сияющие глаза расширились от нескрываемого удивления. Она освободилась из его объятий быстрым изящным движением, без видимых усилий привстала, а потом, развернувшись, направилась во мрак, ни разу даже не обернувшись. И вскоре ее расплывчатый силуэт растворился в темноте.

Д’Орман беспокойно наблюдал за ее уходом. Какая-то часть его сознания хотела, чтобы он воспринял это ее паническое бегство с чувством удовлетворения, но в нем с каждой секундой росло убеждение, что поражение потерпел именно он. Ибо против него-то и работало сейчас время. И первая его попытка приспособиться к жизни на темном корабле закончилась неудачей.

Чувство беспокойства проходило постепенно, но так полностью и не исчезло. Д’Орман не пытался избавиться от него. Он и так прекрасно помнил о сделанном ему предупреждении, которое могло что-то означать, а могло и нет. Но глупо было надеяться на второе.

Он лежал на спине с закрытыми глазами. Он чувствовал себя не лучшим образом. Уже столько времени прошло, как он находится с йирами, но до сих пор не приспособился к их образу жизни.

«Что! — удивился д’Орман. — Это ведь не моя мысль!»

Он вскочил, открыл глаза. Потом отскочил назад. Его неровным кружком обступили мужчины с пылающими глазами. Д’Орман не успел даже спросить себя, откуда они взялись, как те начали действовать.

Один вытянул вперед руку. Вдруг из ничего в ней появился нож со сверкающим в этом неверном свете клинком. Другие в тот же миг набросились на д’Ормана, схватили его и прижали к полу, а нож словно живое существо опускался к его груди.

Д’Орман хотел закричать и остановить их, но мышцы горла и лица дергались конвульсивно, но с губ его не сорвалось ни звука. Безвоздушный мрак космического пространства насмехался над его человеческим ужасом.

Д’Орман съежился в ожидании неизбежной боли, когда клинок прикоснулся к его коже и начал погружаться в его плоть. Но боли не было, вообще никаких ощущений, словно ему снится то, что его убивают, но как тогда быть с кажущимися такими реальными чужими руками, вцепившимися в него и крепко держащими. В то же мгновение он с необыкновенной сосредоточенностью последовал взглядом за движением ножа.

Они вырезали из груди его сердце; и д’Орман, когда одно из этих демонических существ приподняло его в своей руке, по всей видимости, изучая его, уставился на свое сердце безумным взглядом.

Да, точно, он видит какой-то бред: сердце, лежащее на ладони чудовища, бьющееся неторопливо и ровно.

Д’Орман прекратил всякое сопротивление. Словно птица, завороженная взглядом огромных змеиных глаз, он наблюдал за вивисекцией над своим собственным телом.

Наконец с проблеском здравого смысла он отметил систематичность в действиях чужаков: изучив каждый орган, они возвращали его на прежнее место. Некоторые они изучали дольше других… и несомненно было также, что в конечном счете в эти органы были внесены изменения.

Извне через его тело приходила информация. Уже с самого начала он смутно понимал, что полному восприятию приходящей к нему информации мешало то, что он переводил ее в мысли. На самом же деле она была исключительно эмоциональной. Послания-ощущения трепетно проносились по его нервам, приятно возбуждая неуловимой модуляцией, обещая миллион непривычных наслаждений.

Медленно, как переводчик, не знающий языка в совершенстве, д’Орман преобразовал этот удивительный поток в мысленную форму, и поток при этом изменился: исчезло сияние, словно он выжимал из маленького проворного существа жизненные соки, чтобы в итоге разочарованно уставиться на мертвое тельце.

Но в его разум потекли послания, наполненные красотой: эти люди звали себя йирами, и платформа эта — не корабль, а силовое поле, которое передвигается посредством мыслей. Слиться с жизненной энергией — вот самое величайшее из наслаждений, что было дано человеку Самой Природой. Благодаря катодной энергии женщин создавалось это поле, но только мужчина, его анодная энергия, являлся единственным центром этой лучезарной энергии.

И ее мощность зависела от единства мыслей каждого из них; а поскольку битва с другой платформой-кораблем была неизбежной, было жизненно необходимо, чтобы объединение йиров, как и чистота и непорочность их существования, достигли максимально возможного уровня: только таким образом они могли мобилизовать все свои дополнительные резервы для победы в сражении.

Он, д’Орман, был помехой. Благодаря ему одна женщина на некоторое время стала бесполезной для использования в качестве катода. Он должен адаптироваться — и немедленно!

Чудо-нож отодвинулся от его тела и исчез в пустоте-небытии, из которой появился; а потом и люди стали удаляться — обнаженные призраки в тумане.

У д’Ормана не было никакого желания идти вслед за ними в эту темноту. Он чувствовал себя опустошенным физически и еще пытался осмыслить акт насилия, которому он подвергся.

Д’Орман не питал никаких иллюзий. В течение нескольких минут его разум, потерявший способность здраво мыслить и подчиненный чуждой воле, был так близок к безумию, что даже сейчас он еще не преодолел критический момент. Никогда в своей жизни он не пребывал в такой депрессии.

Мысль-послание пришла в его обескураженный мозг: конечно, способность жить в космическом пространстве была результатом радикальной эволюции за огромный период времени. И все же йиры смогли изменить его и приспособить к себе, его, кто не прошел подобной эволюции. Удивительно!

Но какое это имеет значение?! Для него это место — просто преисподняя, и применять законы логики здесь просто бессмысленно. Он должен адаптироваться духовно. И немедленно!

Д’Орман решительно вскочил на ноги. А затем вдруг осознал один факт, на который раньше не обращал внимание: здесь появилась сила тяжести!

Она равнялась примерно одному «же», как мгновенно понял он. И не сам факт возникновения искусственной гравитации привлек внимание д’Ормана, что было обычным явлением даже в его дни, а то, что сила ее была именно такой, а не иной (возможно, йиры и сами не понимали значения этого факта — это указывало на их земное происхождение: почему еще им, проживавшим в этом царстве мрака, требовалась подобная вещь?). Да и вообще, зачем им вообще нужен корабль-платформа?

Д’Орман позволил себе иронически улыбнуться, отметив, что люди остались нелогичными существами даже спустя три миллиона лет, и это принесло ему некоторое удовлетворение, а затем он просто выбросил из головы этот парадоксальный факт.

Он направился прямо к своему кораблю. Не потому что в нем оставалась еще какая-то надежда, а просто потому, что теперь он должен был ничего не упустить, исследовать любой шанс и, может, на этот раз ему повезет с космическим кораблем.

Но его снова ждало разочарование. Он дергал, тянул изо всех люк, но так и не смог привести в действие механизм открывания. В конце концов он посмотрел в один из иллюминаторов… С помутившимся сознанием он заметил слабый свет на приборной доске.

Значит, подача энергии включена!

Д’Орман с такой силой уцепился за раму иллюминатора, что ему пришлось заставить себя расслабиться, пока его мозг пытался осознать всю значимость этого факта. Подача энергии включена! Скорее всего, он после посадки на темный корабль-платформу, охваченный безумным желанием бежать прочь, почему-то не отключил источник питания. Но тогда — и эта мысль явилась полным откровением для д’Ормана — почему корабль не взлетает? Ведь он должен двигаться с невероятной скоростью!

Это могло означать только одно: его первоначальное объяснение возникновения силы тяжести, создаваемой платформой, по-видимому, не имеет совершенно никакого отношения к действительности. Да, хотя она и кажется ему равной одному «же», однако для корабля с работающими двигателями изменяется до такого значения, что может удерживать его на платформе.

Значит, йиры вовсе не были ответственны за то, что он не может вернуться в свой корабль: исключительно по причинам обеспечения безопасности люки таких небольших космических кораблей не открывались, пока были включены приборы и подача энергии. Именно такими их и создавали. Но, как только уровень подачи энергии опускался ниже определенного значения, то можно было без особого труда вручную открыть входной люк.

Ему оставалось лишь дождаться этого момента, а потом задействовать все дополнительные источники энергии для аварийного старта, чтобы навсегда покинуть эту платформу. Ведь когда будет задействована вся мощь атомных приводов, платформе, конечно, не удастся удержать корабль.

Столько надежды он ощущал в этой мысли, что не хотел подвергать ее ни малейшему сомнению. Он должен верить, что сможет сбежать отсюда. Но пока ему нужно найти ту молодую женщину, успокоить ее и одновременно узнать побольше об этой универсальной анодной энергии.

Он должен уцелеть в этой битве.

Время шло своим чередом. В этом царстве мрака д’Орман бродил в поисках молодой женщины, которую он поцеловал, темный призрак на фоне ярко сверкающего колеса Галактики, перемещающегося по небосводу над ним.

Неудачные розыски приводили его в отчаяние. Дважды д’Орман усаживался рядом с группой, состоявшей из одного мужчины и нескольких женщин. И ждал, не станут ли они с ним мысленно общаться, а может, последует предложение от какой-нибудь женщины. Однако не приходило никаких посланий, и ни одна из женщин даже мельком не взглянула на него.

Только одно объяснение этого полного безразличия приходило в голову д’Ормана: они, наверное, поняли, что он теперь хочет адаптироваться к их образу жизни. И этого им было достаточно.

Решив не терять мужества, д’Орман вернулся к своему звездолету. Он еще раз попробовал открыть входной люк, однако механизм не поддался, и когда д’Орман лег на твердую палубу, платформа резко изменила курс.

Он не почувствовал боли, однако рывок, несомненно, был огромной силы. Д’Ормана поволокло по палубе… на десять футов… двадцать… сто… Все вокруг него быстро менялось, он с трудом воспринимал свое окружение. Но вот все закончилось, и он попытался собрать воедино свой рассыпавшийся на кусочки разум… И тут увидел второй корабль.

Он тоже являлся платформой, примерно такого же размера, как и та, на которой находился д’Орман, закрывая весь правый участок неба. Корабль медленно опускался по наклонной траектории; наверное, именно из-за него корабль йиров так резко развернулся, чтобы подставить своему противнику более широкую сторону.

Нервы д’Ормана натянулись как струны, а кровь стучала в висках. Это просто безумие, какой-то ночной кошмар. Этого просто не может быть! От возбуждения он приподнялся, чтобы лучше наблюдать за происходящим.

И снова повернулась платформа йиров. На этот раз с легким толчком. Д’Ормана бросило на палубу, но он успел вытянуть руки и смягчить падение. А в следующий миг он снова стоял во весь рост и смотрел вперед, не желая ничего пропустить из происходящего.

Огромные платформы выровнялись и соприкоснулись палубами. И на втором корабле были мужчины и женщины, также обнаженные, ничем не отличающиеся от йиров; и цель тактического маневра, который они совершили, теперь показалась д’Орману очевидной: абордаж, как в старину, пиратское нападение, где прольется море крови.

…Д’Орман стал размышлять. Ни в коем случае он не хотел оказаться какой-нибудь помехой в тех величайших событиях, которые готовы были поколебать ни в чем не повинные небеса.

Дрожа от возбуждения, он присел. И это действие явилось каким-то своеобразным сигналом. Из мрака вынырнула та самая молодая женщина. На ней по-прежнему было темное платье, мешавшее ее бегу, но она, похоже, едва ли замечала это. Она очутилась перед ним на палубе и посмотрела на него сверкающим овалом янтарных глаз, и блеск этот был вызван возбуждением и, что потрясло д’Ормана, страхом.

И в следующий миг он вздрогнул от силы и плотности испускаемых от нее эмоциональных сообщений. Она передавала, что ему дается еще один шанс. Если ему в этот раз удастся успешно воспользоваться ею и создать из себя анодный центр, то это поможет одержать великую победу — и ее не отправят в изгнание. Она нарушила степень чистоты и непорочности, поскольку ей понравилось его действия с ней.

Она еще что-то передавала, но мозг д’Ормана уже не переводил в мысли эти сообщения. Он сел, удивленный. Только теперь до него дошел смысл фразы тех мужчин, что он виновен в том, что одна из женщин перестала быть катодом. Он испортил ее

Одним поцелуем!

Значит, все же старые, древние отношения между мужчиной и женщиной не потеряли своей силы. Д’Орман вдруг представил себя крадущимся, точно ночной вор, по палубе корабля и целующим в темноте всех обнаруженных им женщин, чтобы дезорганизовать корабль во мраке.

Вздрогнув, он с трудом выбросил эту мысль из головы. «Ну, не идиот ли я! — обругал д’Орман себя. — Как могу я думать об этом сейчас, когда каждая клеточка моего тела должна сосредоточиться на первостепенно важной задаче — действовать сообща с этими людьми и выжить самому. Я должен заставить себя жить, подчиняясь их требованиям».

Молодая женщина резко толкнула его, возвращая д’Ормана к реальности. Одно мгновение он сопротивлялся ее усилиям, а потом понял, чего она хочет: сидеть со скрещенными ногами, держась за руки и заблокировав свое сознание…

Он подчинился ее требованиям. Д’Орман наблюдал, как она встала на колени перед ним, потом, наконец, взяла его руки в свои и закрыла глаза. Казалось, она молится.

И повсюду, как видел д’Орман, образовывались группы сидевших со скрещенными ногами мужчин и стоявших на коленях женщин. Сначала из-за слабого света трудно было ясно разглядеть, что же происходит, когда рядом с одним мужчиной две и больше женщин. Но почти тут же д’Орман увидел одну такую группу слева от него. Четверо, связавшись руками, образовали небольшой кружок.

Мысли и взгляд д’Ормана перенеслись ко второму кораблю. И там тоже мужчины и женщины сидели вместе, держась за руки.

Взволнованному д’Орману казалось, что в этот час на них вниз смотрят звезды и видят то, чего никогда не должны были видеть: последние благочестивые приготовления к битве. С чудовищным и нескрываемым цинизмом он ждал конца этого сеанса очищения, ждал сверкающих ножей, выныривающих из пустого пространства и оживающих в энергичных руках, которые так и чешутся приступить к делу…

Цинизм… Как тут не быть циничным, оказавшись перед тем деморализующим фактом, что и через тридцать сотен тысяч лет… все еще существуют войны. Конечно, войны изменились, стали другими, но сути это не меняло!

И именно в этот мрачный момент он стал анодным центром. В его теле что-то шевельнулось, что-то запульсировало. Вроде шока после удара током, но не было ни боли, ни ожога — внутри него разгоралось поющее пламя. И оно раздувалось. Раздувалось. Принимало калейдоскоп различных форм и несло с собой ликование.

Стало заметно светлее. Галактика стрельнула светом. Солнца, которые были лишь едва видимыми точками на огромном небосводе, теперь приобрели чудовищные размеры, стоило ему только посмотреть на них, но когда он опускал взгляд, они возвращались до прежних размеров.

Расстояния потеряли свое значение. Пространство свертывалось. Перед его необычайно острым взором проносились миллиарды галактик, квадриллионы планет, открывая свои многочисленные секреты.

Прежде чем его ставшее безмерным сознание выплыло из этого невообразимого погружения в бесконечность, он увидел немало такого, чему он не мог подобрать определения. Возвратившись наконец на темный корабль, он с предельной ясностью увидел цель, ради которой разыгрывалась битва. Это было сражение разумов, не тел; и победит тот корабль, чей экипаж сумеет взять под контроль энергию обоих кораблей, чтобы раствориться в универсальной энергии.

Самопожертвование было высшей целью каждого экипажа. Стать единым с Великим Началом, навсегда погрузить свой дух в вечную энергию, чтобы…

«Чтобы что?»

Из глубин сознания д’Ормана поднялась волна отвращения. И экстаз закончился. Он длился совсем недолго. Д’Орман вдруг ясно понял, что, ужасна та судьба, которую йиры рассматривали как победу, и он выпустил руки девушки и прервал контакт с универсальной энергией. И теперь сидит здесь в темноте.

Д’Орман закрыл глаза и, напрягая каждый нерв, попытался не допустить возобновления этого мерзкого шока. Что за невероятная и дьявольская судьба! И самое ужасное — то, что ему лишь в самый последний момент удалось этого избежать.

Потому что йиры победили. Им удалось достигнуть того растворения, которого они так жаждали… Наконец, мелькнула слабая мысль: «Это анодное состояние не так уж и плохо само по себе». Однако он не был духовно готов погрузиться и слиться с великими силами тьмы.

Тьмы?

Д’Орман задумался. Только сейчас он обратил внимание на обстоятельство, которое раньше, под влиянием охватившего его чувства облегчения, он не замечал, что он уже не сидит на палубе корабля йиров. И вообще не существует никакой палубы.

Он находился в кромешном мраке.

Д’Орман скривился… и увидел второй корабль во тьме. Он был уже высоко в небе и удалялся все дальше и дальше. И пока он следил за ним, корабль исчез.

«Значит, битва закончилась. И каков итог?»

Темнота! Повсюду! И в тот же миг пришла уверенность: йиры победили. Теперь они торжествуют и в экстазе слились с универсальной энергией. После того, как создатели платформы исчезли, корабль перешел в более простое, элементарное энергетическое состояние — и перестал существовать. Но что стало с его звездолетом?

В панике д’Орман несколько секунд в отчаянии крутился на месте, пытаясь посмотреть во все стороны сразу, увидеть что-нибудь в обступившей его темноте. Но все впустую. Но в ходе поисков он стал понимать, что же произошло.

Скорее всего, в ту секунду, когда платформа растворилась, его звездолет, не удерживаемый больше ее полем, устремился прочь со скоростью девяносто миллионов миль в секунду.

Он остался один в этом необъятном мраке, медленно дрейфующий в межгалактическом пространстве.

Это и есть изгнание.

Первые приступы страха поутихли, спрятавшись постепенно где-то глубоко в нем. И затем вызванные этим страхом мысли, расцвеченные всей гаммой переживаний, словно от усталости, опустились в самые дальние закоулки его сознания.

«Это всего лишь начало», — хмуро подумал д’Орман.

Теперь до того, как он окончательно не сойдет с ума, его будут ждать бесконечно повторяющиеся всплески ощущений и мыслей, которые в свою очередь будут постепенно исчезать. И ему не избавиться от образа этой молодой женщины.

Внезапно мысль д’Ормана оборвалась. Нахмурившись, он стал мотать головой в разные стороны и увидел, наконец, очертания ее фигуры, слабо вырисовывающиеся на фоне более далекой туманной галактики.

Она совсем близко, оценил он, всего в двенадцати футах. И их медленно сносит друг к другу, и скоро они, как и все остальные космические тела, будут вращаться друг вокруг друга по очень короткой орбите.

Но и этого будет достаточно, чтобы они смогли установить катодно-анодный контакт. И тогда, используя невообразимую энергию, он сможет обнаружить свой звездолет, добраться до него и сразу же проникнуть в него.

И это было концом ночи и концом одиночества.

Оказавшись в космическом корабле, д’Орман сразу же занялся определением своего местоположения. Он остро ощущал присутствие рядом с ним молодой женщины, но работа требовала всего его внимания. Первым делом он должен прибегнуть к методу проб и ошибок и определить свои новые галактические координаты, широту и долготу огромного маяка, каким является звезда Антарес. А уж тогда совсем просто будет определить положение ослепительной Миры в этом 3-х миллионном году новой эры.

Но Миры там не оказалось.

Д’Орман принялся сгибать пальцы в замешательстве, потом пожал плечами.

Для той же цели отлично подойдет и Бетельгейзе.

Но и Бетельгейзе не помогла. Он лишь увидел какую-то красную звезду таких же огромных размеров, но на расстоянии в 103 световых года ближе того места, где должен был находиться этот гигант. Но это же нелепо! Подобная вещь возможна лишь при обратном отсчете!

Д’Ормана охватила дрожь. Трясущейся рукой он начал рассчитывать положение Солнца, исходя из катастрофической вероятности, которая только что пришла ему в голову.

Его забросило вовсе не в будущее, а в прошлое. По всей видимости, сама машина времени была плохо настроена — он оказался примерно в 37 000 году до нашей эры.

В этом месте мысль д’Ормана надолго замерла. Были ли тогда люди?

С усилием д’Орман повернулся к молодой женщине. Он сидел, скрестив ноги, на полу и рукой пригласил ее встать на колени и взять его руки. Через мгновение они благодаря анодной энергии окажутся на корабле и перенесутся на Землю.

Но с удивлением он увидел, что девушка не сделала шага к нему. Ее карие глаза, различимые в этом рассеянном свете, холодно смотрели на него.

Она, казалось, не понимала, чего он хочет. Д’Орман вскочил на ноги, подошел к ней и, схватив за руку, стал тянуть ее вниз.

Девушка отскочила в сторону. Д’Орман в шоке уставился на нее. И в тот миг, когда в его сознание проникла мысль, что она решила никогда больше не становиться катодным элементом, она шагнула к нему, обняла и поцеловала.

Д’Орман оттолкнул ее. Потом, сам пораженный своей грубостью, погладил ее руку. Очень медленно повернувшись к креслу за приборами, он начал высчитывать орбиты, отклоняющее воздействие ближайших солнц и количество топлива, оставшееся в атомных приводах. Как выяснилось, путешествие займет семь месяцев, вполне достаточный срок, чтобы научить девушку основам речи…

Ее первое четко произнесенное слово было его имя, искаженное в ее устах, как Адорм, и это натолкнуло его на одну мысль. Теперь он знал, как назвать ее.

Когда они приземлились на огромной девственной планете, покрытой зелеными лесами, от страстности, звучавшей в ее запинающемся еще голосе, почти не был заметен ее акцент.

Ему легко было называть ее Евой, прародительницей всего человечества.

Эрзац-вечность

Грейсон снял наручники с запястий и ног своего товарища.

— Харт! — позвал он резко.

Молодой мужчина на койке не шевельнулся. Грейсон несколько секунд раздумывал, потом специально пнул его ногой.

— Черт бы тебя побрал, Харт, послушай меня! Я освободил тебя — но только на тот случай, если не вернусь.

Джон Харт не открыл глаз и никаким другим действием не показал, что почувствовал боль от удара, по-прежнему лежал не шевелясь. И единственным доказательством того, что он еще жив, было то, что тело у него было мягким, а не затвердевшим. Лицо его было бескровным, черные влажные волосы висели космами.

— Харт, я иду искать Малкинса, — нетерпеливо продолжал Грейсон. — Ты же помнишь, что уже четыре дня, как он ушел, хотя собирался отсутствовать не более двадцати четырех часов.

Когда ответа не последовало, более старший по возрасту Грейсон начал было отворачиваться, однако остановился и сказал:

— Харт, если я не вернусь, ты должен знать, куда мы сели. Это неизвестная еще планета, понимаешь. Здесь никто никогда не бывал раньше. Наш корабль попал в аварию, и мы трое смогли спуститься сюда на спасательной шлюпке. Но теперь нам нужно топливо. Поэтому Малкинс и вышел — поискать где-нибудь его, а теперь мне придется идти искать самого Малкинса.

Человек на койке по-прежнему не отвечал. И Грейсон без особой охоты прошел к дверям и выбрался наружу. Он не особо надеялся, что ему удастся найти пропавшего Малкинса среди этих холмов.

Трое их опустилось на планету, находившуюся бог знает где… и один из них — буйно помешанный.

Он шел и время от времени оглядывался вокруг с удивлением. Ну вроде бы совершенно земная местность: деревья, кусты, трава и далекие горы, подернутые голубой туманной дымкой. Немного странно. Когда они садились, то и ему, и Малкинсу показалось, что они совершают посадку на пустынную планету без атмосферы и жизни.

Тихий ветерок щекотал щеки. В воздухе запахло цветами. Грейсон увидел птиц, порхающих над деревьями, и тут же услышал песню, поразительно напоминающую трель жаворонка.

Он шел весь день, но так и не заметил никаких следов Малкинса. Не было и никаких свидетельств того, что на этой планете была разумная жизнь. Однако перед наступлением вечера он услышал, как его по имени позвала какая-то женщина.

Грейсон, вздрогнув, повернулся и увидел свою мать, которая выглядела намного моложе, чем в гробу восемь лет назад. Она подошла к нему и строго сказала ему:

— Билли, не забудь надеть галоши.

Глаза Грейсона повылазили из орбит, когда он в неверии уставился на нее. Потом он специально, чтобы убедиться в реальности происходящего, подошел к ней и прикоснулся. Мать схватила его за руку; пальцы ее были теплыми, наполненные жизнью.

— Я хочу, чтобы ты пошел и сказал своему отцу, что обед уже готов, — сказала она.

Грейсон высвободил руку и пошел прямо в сгущающиеся сумерки. Когда он оглянулся, то никого не увидел. Но вскоре рядом с ним оказался один мальчуган. Сначала Грейсон не обращал на него внимания, но украдкой взглянул на своего попутчика.

Это был он сам в возрасте пятнадцати лет.

Прежде чем темнота не сгустилась так, что невозможно было ничего рассмотреть, он заметил, что рядом с первым мальчишкой шагает еще один. Тоже он, Грейсон, но в возрасте одиннадцати лет.

«Целых три Билла Грейсона», — подумал космонавт и начал хохотать, как безумец.

Успокоившись, он бросился бежать. Когда Грейсон оглянулся, рядом с ним никого не было. Тяжело дыша, он перешел на шаг и почти тут же услышал смех детей где-то в темноте. Такой знакомый смех, но все же слышать его было для Грейсона шоком.

— Эй вы, Грейсоны разного возраста, — крикнул он им. — Убирайтесь прочь! Я знаю, вы только галлюцинации.

Когда у него не осталось совсем сил, когда его голос был не громче шепота, он подумал: «В самом ли деле только галлюцинации? Ты уверен?»

Чувствуя невыразимую подавленность и истощение, он слабым голосом произнес вслух:

— Харт и я, мы все попали в один и тот же сумасшедший дом.

Наступил холодный рассвет, а вместе с ним пришла и надежда, что с восходом солнца наступит конец безумию ночи. Когда постепенно свет заполонил все вокруг, Грейсон в замешательстве огляделся. Он лежал на холме, а ниже простирался его родной город Калипсо, штат Огайо.

Он, не веря, смотрел на него, но город выглядел таким настоящим, как сама жизнь, что он бросился бежать к нему.

Да, это был Калипсо, но таким, каким был в его детстве. Он направился к своему дому. А вот и он сам, десятилетний. Грейсон позвал себя младшего, но тот, бросив на него один взгляд, повернулся и убежал в дом.

Грейсон лег на лужайку перед домом и прикрыл рукой глаза.

— Кто-то, — сказал он себе, — вернее, что-то выкрадывает у меня воспоминания и показывает их мне.

Ему показалось, что если он еще надеется сохранить свой рассудок и остаться живым, ему нужно держаться этой мысли.

Пошел шестой день после ухода Грейсона. Лежа на койке на борту спасательной шлюпки Джон Харт шевельнулся и открыл глаза.

— Я голоден, — сказал он вслух ни к кому особо не обращаясь.

Несколько секунд он подождал, сам не зная, чего, а потом медленно приподнялся и, соскользнув с койки, прошел в камбуз. Поев, он направился к шлюзу и долгое время простоял возле входного люка с иллюминатором, глядя на земной пейзаж, простиравшийся перед ним. Его настроение немного улучшилось.

Харт одним прыжком спрыгнул на землю и направился к вершине ближайшего холма. Быстро смеркалось, однако ему и в голову не пришло вернуться на корабль.

Вскоре шлюпка затерялась в сгустившихся сумерках.

Первой к нему подошла подружка его юности, вынырнув из темноты, и они долго беседовали. В конце концов они решили пожениться.

Тут же сыграли свадьбу; неизвестно откуда взявшийся священник отвез их на автомобиле в прекрасный дом в окрестностях Питтсбурга, где уже собрались обе их семьи. Харт знал этого старика в детстве.

Пара молодоженов свой медовый месяц провели в Нью-Йорке, затем побывали у Ниагарского водопада. Жить они решили в Калифорнии, где, как вдруг выяснилось, их ожидали трое детей на богатом ранчо в сто тысяч акров, оценивавшемся в миллион долларов, где работали ковбои в одежде, как из кинофильмов.

Для Грейсона жизнь на этой первоначально безжизненной планете, где теперь вовсю расцвела цивилизация, напоминала какой-то ночной кошмар. Продолжительность жизни людей, с которыми был знаком он, не превышала семидесяти лет. Дети рождались через девять месяцев и десять дней после зачатия.

Он уже похоронил шесть поколений одной семьи, с которой познакомился после прилета. И вот однажды, когда он пересекал Бродвей в Нью-Йорке, он увидел одного мужчину, приземистая фигура которого, походка и манеры заставили его остановиться.

— Генри! — закричал он. — Генри Малкинс!

— Ну, да, это я… А ты же… Билл Грейсон.

Они молча пожали друг другу руки, взволнованные встречей. Первым пришел в себя Малкинс.

— Тут за углом бар.

Когда они пили второй бокал, они вспомнили о Джоне Харте.

— Некая жизненная сила, ищущая форму, воспользовалась его памятью, — сухо сказал Грейсон. — Очевидно, она не знала, во что бы ей выразить. Она пыталась воспользоваться моими… — Он вопросительно посмотрел на Малкинса.

Его собеседник кивнул.

— И мной тоже! — подтвердил он.

— Полагаю, мы слишком упорно сопротивлялись.

Малкинс вытер ладонью пот со лба.

— Билл, — сказал он, — это что-то вроде сновидения. Я женюсь и развожусь каждые сорок лет. Моя избранница выглядит двадцатилетней девушкой, но уже через несколько десятков лет ей можно дать все пятьсот!

— Ты думаешь, это все — из-за наших воспоминаний?

— Нет, нет, ничего подобного. Мне просто кажется, что, какое бы мы значение ни вкладывали в слово «цивилизация», она все-таки существует здесь. — Малкинс простонал. — Хватит об этом. Всякий раз, когда я читаю философские книги, где даются определения жизни, то я чувствую себя так, словно оказался на краю пропасти. Если бы нам только удалось каким-нибудь образом избавиться от Харта.

Грейсон мрачно улыбнулся.

— Так, значит, ты еще не знаешь этого?

— Что ты имеешь в виду?

— У тебя есть оружие?

Малкинс молча достал излучатель. Грейсон взял его, приставил его к своему правому виску и нажал на курок. Малкинс слишком поздно догадавшись, что задумал Грейсон, запоздал с прыжком.

Тонкий белый луч, казалось, без вреда прошел сквозь голову Грейсона и оставил круглое, черное и дымящееся отверстие в деревянной перегородке их кабинки.

Целый и невредимый Грейсон спокойно направил треугольное дуло оружия на своего собеседника.

— Хочешь, попробую на тебе? — весело спросил он.

Тот содрогнулся и схватил оружие.

— Отдай! — крикнул Малкинс.

Вскоре он успокоился и спросил:

— Я заметил, что больше не старею. Билл, что с нами будет?

— Я думаю, нас держат в качестве резерва, — ответил Грейсон.

Потом он встал и протянул руку для прощания.

— Ну, Генри, рад был встрече с тобой. Предлагаю встречаться здесь каждый год и обмениваться впечатлениями.

— Но…

Улыбка Грейсона была несколько натянутой.

— Выше голову, приятель! Ты что, еще не понял. Нам же повезло так, как никому во всей Вселенной. Вечная жизнь!

Не забывай, мы — возможная замена, на случай, если что-то пойдет не так.

— Но что же это такое? Что же причина этому?

— Спроси об этом через миллион лет. Возможно, тогда я буду знать ответ.

Повернувшись, Грейсон направился к выходу. Больше он так и не обернулся.

Признание (Пер. с англ. Д. Савельева, Я. Савельева)

Проснувшись, Марриотт вспомнил об одной странной вещи, которую видел прошлой ночью в пустой гостиной. Это воспоминание заставило его выпрыгнуть из постели. Набросив на плечи халат, он направился было в гостиную, но вдруг остановился, подумав, что ведет себя очень глупо. «Ведь это только сон!»

Марриотт покачал головой, посмотрев на самого себя. Раньше его спальня была складским помещением Марриотта-старшего. Он выбрал его не по эстетическим соображениям, а потому что она была рядом с кухней и таким образом из-за жары от кухонной плиты было уютно и здесь. Марриотт решительно прошел на кухню, подбросил деревяшек в камин, нагрел воды, помылся, побрился и оделся. Он с улыбкой припомнил, что чуть больше года назад он стремительно выпрыгнул из постели и бросился к телефону… и только лишь после этого до него дошло, что телефон вовсе не звонил.

Марриотт надел пальто и, выйдя в холл, внимательно осмотрел себя в зеркале. Поверхность зеркала растрескалась, и он видел свое искаженное отражение: молодой человек тридцати лет, изящно сложенный, в пальто и серой шляпе. Удовлетворившись увиденным, он скосил взгляд и быстренько окинул огромный холл. Его пустота, как всегда, слегка поразила его. Однако больше всего его сейчас обеспокоило то, что, как он вдруг понял, он только что совершил — подсознательно переместил свой взгляд к гостиной. Марриотт поджал губы.

«Да ты просто идиот, — сказал он своему отражению в зеркале. — Что ты пытаешься сделать? Доказать себе, что ты полный идиот?»

Его вполне удовлетворило то, что дверь в гостиную была закрыта. Он отвел взгляд и открыл входную дверь. Порыв холодного апрельского ветра заставил его прикрыть глаза. Он закрыл дверь за собой и прошел к передним воротам. Когда он их открывал, раздался страшный скрип, но на заржавевшие петли ему уже давно было наплевать. Марриотт закрыл ворота, после чего по привычке остановился и осмотрел улицу.

Улица была длинной. Разбросанные вдали домики были почти незаметны, так что почти невозможно было понять, где же начинается открытая местность. Пол Марриотт вздохнул. Его отец без конца твердил ему, что в начале века владения Марриоттов находились примерно в четверти мили от городской черты, и основную часть поместья занимал геометрически правильной формы дом на двадцать акров, являвшийся достопримечательностью деревни. Со временем деревня была поглощена городом, и теперь это был просто деловой район Хэмпдена.

Марриотту понадобилось три минуты, чтобы добраться до заведения тетушки Мэри. Он уселся за столиком и, когда подошла официантка, спросил:

— Джудит уже пришла?

Девушка покачала головой, слегка нахмурилась и, немного помедлив, ответила:

— Знаешь, милый, тебе ведь хорошо известно, что мисс Джудит больше здесь не бывает.

Марриотт улыбнулся, рассердившись на себя. Он не мог понять, почему это ему взбрело в голову спросить насчет Джудит. Официантка переменила тему:

— Как ты себя чувствуешь после вчерашнего ночного шоу?

— Замечательно.

Девушка удивилась:

— Ну и строил ты из себя вчера героя! — Она захихикала. — Я даже на минуту представила, что этот тип заставит тебя снять штаны.

Марриотт улыбнулся, но уже не так весело, и заказал завтрак. После ее ухода он посидел некоторое время, мысленно воскрешая в памяти вчерашний ночной спектакль, который, как он понял теперь, гораздо больше свидетельствовал о закате удачной судьбы Марриоттов, чем он думал раньше. Он не хотел уходить голодным, пока не обслужат шумную молодежную компанию. Его завтрак был уже подан, когда в кафе вошел мужчина и махнул рукой Марриотту. Тот в ответ приветственно поднял руку и сказал:

— Привет, Грег.

Молодой геркулес что-то недовольно пробурчал, занимая место в кабинке напротив. Прогрохотав заказ официантке, он повернулся к Марриотту.

— Странная штука — голова, верно?

Марриотт кивнул.

— Ты что, в самом деле не понимал, что тебя, парень, собираются избить?

Марриотт пожал плечами.

— Не помню.

— Совсем ничего? — с удивлением спросил Грег.

— Только смутно припоминается, как Бландар попросил меня посмотреть ему в правый глаз, а потом он, кажется, схватил меня за руки.

— Правильно. И он объяснил тебе, что ты из той пятерки, которая лезет не в свое дело.

— Полагаю, что я один из них, — согласился Марриотт.

Сейчас ему очень хотелось уйти из кафе. Он одним глотком осушил чашку с кофе и пробормотал что-то насчет того, что опаздывает на работу. Он был у двери магазина мужской одежды Клейтона без пяти девять, открыл дверь и вошел внутрь. В десять минут десятого прибыл молодой Пит Клейтон. Через несколько минут уже появились первые клиенты. В полдесятого, тяжело ступая, прошел в свой кабинет, располагавшийся за залом, старый Пит Клейтон. Там он провел все утро, изучая записи. Его отсутствие обрадовало Марриотта — он беспокоился насчет Джудит, и ему не хотелось, чтобы на нервы действовал еще и старик Пит. «Дело совсем не в том, что ему нравится беспокоиться о ком-то, — заметил он сам себе. — Все-таки иногда очень важно думать о подобных вещах».

«Что же имела в виду официантка, когда сказала, что мне известно, что Джудит больше не бывает у них?» — озабоченно думал Марриотт. До этого ему в голову не приходило, почему же он не знает этого. Ему казалось, словно вот-вот придет озарение. За несколько минут до одиннадцати, намеренно не замечая, как помрачнел молодой Клейтон, он позвонил Джудит в книжную лавку. Трубку подняли, после чего удивленного Марриотта ждала гробовая тишина, и лишь потом отец девушки поинтересовался:

— Э-э… Это ты, Пол?

— Да, мистер Гарсон. Знаете, странное дело, но я все утро беспокоюсь насчет Джудит… она вышла куда-то?

Снова последовала тишина, потом наконец:

— Послушай, Пол, может, зайдешь ко мне в книжную лавку? Мне бы хотелось с тобой переговорить.

Старик предложил это вполне серьезно. Пол пожал плечами и ответил:

— Да, конечно, сэр. Я забегу во время обеденного перерыва.

Всю оставшуюся часть утра он провел в прострации. Второй завтрак он проглотил без аппетита, внезапно почувствовав себя изнуренным. «Я, наверное, слишком перетрудился сегодня», — решил он.

Всю вторую половину дня клиенты шли один за одним. Пообедал он с лучшим аппетитом, а потом отправился посмотреть шоу, чтобы расслабиться. И только поднимаясь по ступенькам своего дома, он вдруг вспомнил, что так и не навестил мистера Гарсона.

— Мне обязательно нужно будет сходить к нему завтра, — приказал себе Пол.

Оказавшись внутри дома, он включил свет в холле и бросил небрежный взгляд на дверь в гостиную. Тут же мелькнуло воспоминание о событиях прошлой ночи. Марриотт сердито покачал головой. Теперь действительно стоило заглянуть в эту комнату.

Гостиная была такой же, как и прошлой ночью. Уже больше четырех лет в ней, как и в остальной части дома, никто не бывал. Сейчас же она была полностью обставлена мебелью. Мужчина и женщина средних лет неподвижно сидели в креслах друг напротив друга. В руках женщина держала книгу, мужчина же просто сидел. Целую минуту Марриотт только и мог, что стоять, застыв на месте и уставившись на них, но незваные гости даже не удостоили его взглядом. Наконец, не зная, что ему делать, Марриотт закрыл дверь и возвратился на кухню.

Он развел огонь в камине, разделся и растянулся на кровати. Потом сказал себе, что, наверное, ему следует позвонить в полицию, но у него создалось впечатление, что, кажется, он раньше уже видел этих людей. Сам не понимая, почему, он узнал в женщине Джудит в возрасте сорока пяти лет, а вот мужчина…

Глубокой ночью Марриотт с трепетом проснулся, внезапно осознав, что уснул на середине той мысли, мысли, что тот мужчина удивительно напоминал его самого, но только постаревшим на двадцать лет.

Он выбрался из постели, включил свет и направился в гостиную. Он как бы ожидал обнаружить нечто новое, но ничего не изменилось. Мужчина и женщина не шевелились и выглядели точно так же. Изменились только его собственные чувства. Почему-то он решил, что должен подойти этим двоим поближе.

Без колебаний он перешагнул порог.

Марриотт шевельнулся в своем кресле и взглянул на Джудит. Ему казалось, что он только что пришел в эту комнату, но он знал, что сидит здесь, у окна, примерно час. Он попытался отбросить эту мысль, когда вся необычность происходящего дошла до него.

— Эй, чтоб я сдох! — оглушительно взревел он.

Джудит оторвалась от книги.

— Что случилось, дорогой?

Марриотт нерешительно помедлил. Это воспоминание в его голове уже начинало беспокоить его, и ему вдруг подумалось, что не стоит говорить об этом никому другому Все это касается только его одного.

— О, ничего, — пробормотал он. — Знаешь, пройдусь прогуляюсь перед сном… до магазина, — добавил он в конце. — Посмотрю, все ли в порядке.

Джудит, похоже, приняла его объяснение, не заметив в этом ничего необычного. Она снова вернулась к чтению. Марриотт вышел в холл, надел шляпу, а потом остановился перед зеркалом. В зеркале отразился сухопарый мужчина лет пятидесяти. Он вдруг поймал себя на том, что внимательнее обычного всматривается в отражение — наверное, из-за этой поразившей его мысли.

«Какого черта, — подумал он, — ты, старик, разглядываешь себя, словно ты красавчик?»

На улице он вдруг с удивлением понял, что вспотел. Ночь была теплой, поэтому он вытерся носовым платком и удивленно замотал головой. «Неужели я заболел?» — подумал он, но когда он прошел к воротам, то не почувствовал никакой слабости. Наоборот, такого прекрасного самочувствия у него не бывало в последние годы. Владения старого Марриотта теперь действительно глубоко врезались в город. Куда ни посмотри, с обеих сторон улицы сверкали красочные витрины магазинов. Улица вспыхивала всеми цветами радуги, и две фаланги фонарей, изгибаясь, выстроились до самого горизонта, бросая смутно различимый отсюда свет.

Марриотта радовала эта картина. Неплохо жить посреди города, хотя было время, как вспомнил он, когда он этого стыдился. Это Джудит пришла в голову мысль вырастить высокую живую непроходимую изгородь из кустарника, которой дом отгородился от остального мира, из-за чего властям пришлось сделать специальный объезд в самом центре делового района города. Стоя возле ворот, Марриотт в душе тепло поблагодарил ее за это. Она отремонтировала заброшенную усадьбу, сделала достройку, привела в порядок земли вокруг. Странно было вспоминать, что когда-то он считал ее не парой ему, Марриотту. Он улыбнулся и покачал головой. Часто люди слишком много воображают о себе.

Он медленно закрыл ворота и пошел по улице к центру города. В душе своей он ощущал необыкновенную умиротворенность, чувство не зря прожитой жизни. Все текло так, как должно было быть. Уже давно утихли тревоги и сомнения, возникавшие у него после свадьбы, и сейчас он как никогда раньше понимал, насколько же удачным оказался их брак.

Думая так, он остановился перед атомной электростанцией и стал смотреть сквозь плексигласовые окна. Станция эта располагалась в пещере ниже уровня улицы, и он посмотрел вниз — на огромную махину, залитую специальным бетоном и свинцом. Если не считать размеров, в ней не было ничего особенного. Гораздо более интересными были турбины, которые вращались в центральной части машины, где четырьмя рядами располагались три турбины. Каждая соединялась с несколькими динамо. Да, в этом мире гигантских двигателей люди выглядели лишь игрушечными оловянными солдатиками.

Марриотт продолжил прогулку. Когда он подошел к магазину мужской одежды Клейтона, то на короткое время остановился перед этим двухэтажным зданием из стекла.

«Как странно, — подумал он. — На мгновение у меня возникла четкая мысль, что я когда-то здесь работал».

Что-то было не так с этой ночью и этой прогулкой. Воспоминания о вещах, давно забытых. Да еще ему представлялись картины, которые ненадолго казались ему воспоминаниями, пока он с удивлением не выбрасывал их из головы, никак не связывая их со своей жизнью. Он женился на Джудит в 1969 году, вернувшись из Вьетнама, и семейная жизнь могла служить примером идеального брака. В 1974 году умер ее отец, и Джудит не замедлила осуществить все те идеи в отношении книжной лавки, которые долго вынашивала. Теперь это был огромный магазин, в котором работало шесть продавцов, и дававший им примерно девяносто тысяч долларов в год. До того, как Джудит взяла управление им в свои руки, прибыль едва достигала двадцати тысяч. Джудит была прекрасным бизнесменом, чудесной женой и великолепной женщиной.

Вот Марриотт уже вернулся в двор. Он остановился на несколько секунд, закрывая ворота дрожащими руками, и вбежал по ступенькам на крыльцо дома. Все еще дрожа, он вставил ключ в замок. Его подстегивало какое-то чувство нетерпения, убежденности, что нужно как можно скорее оказаться внутри. Когда дверь тихо затворилась за ним, он увидел, что часы в коридоре показывают время после полуночи. Он отсутствовал дольше, чем собирался.

В гостиной все еще горел свет, однако Джудит уже легла. Марриотт оглядел комнату, несколько сбитый с толку тем, что видит одни привычные ему вещи. Он так и не понял, чего же именно он ожидал найти в своих поисках, но и теперь он чувствовал, что достиг места назначения. Без особой радости он выключил свет и поднялся по лестнице Когда он проходил мимо спальни Джудит, располагавшейся рядом, то услышал, как его позвали:

— Можешь заглянуть ко мне, поцеловать и пожелать спокойной ночи, дорогой. Я еще не сплю.

Марриотт помедлил несколько секунд.

«Что это такое творится со мной, — вымученно думал он. — Что мне нужно сделать?»

Эта мысль была поразительной. Совершенно новая для него мысль. Что-то всплыло в глубинах его сознания… нечто важное, он чувствовал это. Но не мог определить, что же именно.

Марриотт открыл дверь с осторожностью мужчины, который впервые заглядывает в спальню женщины. Джудит привыкла спать голой, и ему не хотелось беспокоить ее.

Короткого взгляда на постель хватило, что все его тревоги испарились. Джудит была в голубой ночной рубашке. Марриотт облегчено вздохнул, но уже первые ее слова вновь его встревожили:

— Приляг со мной на минутку, дорогой.

Марриотт автоматически снял туфли и растянулся на свободной половине кровати. В его голове мелькали обрывки мыслей: «Для чего я здесь… в этом будущем?!.» — была одна из них, неожиданно вспыхнувшая в его сознании, но тут же унесенная в глубины памяти. Осталось лишь чувство неуверенности. Уголками глаз он внимательно наблюдал за Джудит.

Ее лицо выдавало возраст, но в ее фигуре еще сохранилась девичья стройность. Кожа у нее была чистая и загоревшая, тело — как у девочки, и его очертания просматривались под простынкой. С отсутствующим видом Марриотт искал шрам от ножа чуть выше сердца, но непрозрачная ткань ее ночной рубашки не давала возможность осмотреть это место.

Марриотт почувствовал разочарование. Ему захотелось увидеть этот шрам, не было сил противостоять этому желанию… протянув руку, он дрожащими пальцами ухватил за полоску материи на ее левом плече и отдернул ночную рубашку.

Шрама на том месте не было.

Кровь застучала в его голове. Он осторожно наклонился над ней. Наверное, она ожидала его поцелуя — специально приподнялась. Однако он отпрянул назад, свалился на пол и попятился к двери.

— Я так устал, — попытался объяснить он свое поведение. — Мне кажется лучше пойти спать.

Он так торопился покинуть ее спальню, что даже не заметил коврик перед порогом. Мир взорвался у него перед глазами.

Пол Марриотт, мужчина тридцати одного года, шевельнулся и открыл глаза. Он лежал лицом вниз на пороге в спальню на верхнем этаже дома. Заметно похолодало, и теперь мороз пробирался под его халат и пижаму, вызывая окоченение.

Подняв голову, он увидел, что уже настал день. «Неужели я проспал здесь всю ночь?» — подумал он.

И только поднявшись на ноги и оглядев эту пустую спальню, он вспомнил свой сон. Медленно спускаясь по лестнице, он отрешенно вспоминал подробности. «Почему мне хотелось посмотреть, есть ли у нее над сердцем тот шрам?» Когда он спустился вниз, то замер в потрясении — дверь в гостиную открыта.

Марриотт с облегчением взирал на пустую комнату, пока холодный морозный воздух не загнал его на кухню, где он торопливо разжег огонь на плите и, наконец, успокоился. То, что он увидел за окном, явилось для него еще одним потрясением. Там было темно.

В кафе тетушки Мэри он размышлял над проблемой — но своей собственной. В своем сновидении, где он увидел двух пожилых людей, он понял цель. И теперь необходимо было добиться исполнения этой цели, поскольку не осталось ни этой пары, ни их мебели.

Поев, он прогулялся по слякотным улочкам города, пытаясь вспомнить то, что учил в колледже на курсе по психологии. Но были лишь смутные воспоминания. Какие-то отдельные слова: невроз, шизоид, психическое расстройство… Трудно ведь было представить, что, подобное понадобится ему в его жизни. «Я вел себя как дурак, — с улыбкой несогласия продолжил он мысль, — но не как сумасшедший». Например, он с удивлением обнаружил, что на земле, примыкающей к его дому, расположены заводы. Он считал, что сдал ее в аренду для разбивки там садов за те гроши, что ему предложили. А как все вышло? Глупо он поступил? По правде говоря, нет. Просто недостаток опыта.

Марриотт пришел туда, где видел в своем сне энергетическую станцию. Это воспоминание было настолько ярким, что он остановился и уставился на тот десяток хижин, которые сейчас занимали эту землю, и каждая — не более половины акра. Ему не составило труда вообразить, как эти лачуги сносятся и на их месте возводится сверкающий полупрозрачный атомный комплекс. Марриотт представил мысленно эту картину: турбины и динамо, торчащие, словно выдернутые из колеса спицы, из гигантской махины, состоявшей из свинца и бетона. Все это сооружение, похоже, занимало немного места; и тут он смутно припомнил, что вообще-то эти атомные станции возводят вдали от жилья. В его сне эта проблема либо была как-то решена, либо на нее просто плюнули.

Увидев на часах который час, он вышел из забытья. Без трех девять. Ему лучше поторопиться, если он собирается опередить молодого Пита.

Марриотт прошел еще дюжину футов по улице, когда подумал: «Что же это я делаю… что!» Как человек, которому внезапно стало плохо, он стал идти помедленнее, едва переставляя ноги, потрясенный внезапно возникшей в его сознании картины событий, происшедших с ним четыре года назад, когда он, разорившись, поступил на работу в магазин Клейтона. «Но почему? Почему? Что же случилось?»

Марриотт остановился и постоял немного, прислонившись к фонарю. Вместе с этим воспоминанием не пришла боль. В конце 1969 года он, Пол Марриотт, единственный наследник некогда влиятельного и могущественного семейства Марриотов, неожиданно потерял стимул к движению вперед, попал в глубокую депрессию и провалился в духовную пропасть, природа и глубина которой все еще скрывались от него туманной дымкой. В гневе на самого себя он позволил себе поддаться на обман с ценными землями семейства Марриоттов и обесчестил свою фамилию и самого себя тем, что стал банкротом и служащим в магазине мужской одежды Клейтона.

«Но что же случилось с Джудит!» — Марриотт затряс головой со смутным ощущением, что сейчас вспомнит. Он припомнил, что он с Джудит были помолвлены. А потом…

Воспоминание приходило обрывками и резко, словно его сознание было не в силах объять всю его значимость. Он вспомнил вопрос, который задал ему отец Джудит накануне: «…C чего это ты вдруг вспомнил о ней, Пол?»

«Кто-то гипнотизирует его!» — решил Марриотт. Он словно участник какого-то представления, где некий гипнотизер воздействует на его подсознание. «Мне нужно встретиться с ним…»

Он отправился на поиски отца Джудит, и это происходило как во сне. Сознание его уносилось куда-то вперед, и он снова и снова переживал тот незаконченный разговор. Он помнил выражения лиц водителей автобусов, управляющих театром и служащих отелей, с обидой и, нахмурив брови, смотрящих ему вслед. Он был не из тех людей, кто остановится, чтобы любезно поболтать, но, к счастью, он мало что запоминал, и поэтому это не значило ничего.

В два часа дня, когда хмурое небо прояснилось, он вошел в еще один отель, задал привычный вопрос и вдруг узнал человека, стоявшего перед ним.

Теперь, без грима, не на сцене, Бландар Великолепный совсем не напоминал того представительного мужчину, каким Марриотт его запомнил. Он в своем обыкновенном синем костюме казался меньше ростом, и в нем не было ничего примечательного. При других обстоятельствах Марриотт мог бы подумать, что он какой-то продавец.

— Не хочешь ли купить мне выпивку? — спросил он.

Это и в голову не могло прийти Марриотту, однако он кивнул. Когда они шли по направлению к бару, он вдруг заметил, что стал жаловаться на трудные времена, в которые угодил.

— Мне не составило большого труда преодолеть сотню миль отсюда до Хампдена.

Марриотт увидел, что Бландару наплевать на то, что он пытается как-то объяснить свои действия. Пол нетерпеливо дожидался, когда принесут выпивку. Бландар одним глотком осушил свой бокал.

— Еще один, — сказал он бармену.

Следующий он выпил медленнее, но Марриотт, который начал догадываться, какие проблемы были у Бландара, благоразумно оставил сдачу с десяти долларов на стойке.

— Кажется, я сейчас припоминаю тебя, — сказал Бландар, когда Марриот начал рассказывать ему свою историю. — Ты без особого рвения встал, однако те молодые люди были настроены решительно. Они, кажется, — Бландар покачал головой и нерешительно продолжил, — подсознательно хотели унизить тебя.

Потом Бландар добавил:

— Когда-то я работал психологом, пока не обнаружил, что могу зарабатывать больше, путешествуя гипнотизером… поэтому я не поддался на их психоз.

Марриотт кивнул. Он уже и сам пришел к выводу, что желание унизить его было подсознательным.

— Каждый внешне по-дружески относился ко мне. Полагаю, людям нравится видеть, как с кого-то, кому они завидуют, сбивают спесь. Но вот чего я не понимаю, так почему я молча сносил эти оскорбления.

— Из-за чувства вины.

Марриотт понял, что цвет его кожи на лице изменился.

— Что ты имеешь в виду?

Он словно бы из темного колодца смотрел на освещенное лицо собеседника. Глаза гипнотизера не мигая уставились на него.

— Эта девушка, Джудит, — спросил Марриотт, — когда ты в последний раз видел ее?

— Ну… не помню. — Бландара качало. «Странно, мне кажется, что я вот-вот упаду в обморок».

— Природа твоей галлюцинации, — продолжал Бландар, — открывает дополнительные возможности для гипноза. Лично я сейчас представляю себе не одну. Большинство людей пытаются спрятаться от себя, потеряв память или уйдя в прошлое, когда сталкиваются с ситуацией, лицом к которой они не могут повернуться. С тобой сперва и случилась потеря памяти, но когда ты начал выходить из амнезии, перед тобой возникла одна проблема. В твоем случае прошлое имело одну особенность. Это были дни, когда твоя семья была влиятельной. Поэтому невозможно было справиться с чувством вины в прошлом, и ты стал искать ответы на свои вопросы в будущем. — Бландар помрачнел. — Повтори мне эту часть своей истории. Она кажется… какой-то нереальной… мне. Но не могу точно сказать, что именно.

Это выглядело, словно приподнимаешь занавес над таинственной комнатой. Марриотту казалось, словно он оказался под скальпелем ножа, который выпотрошит всего его. Бландар выпил еще два бокала, пока он рассказывал, и еще один, когда думал над ответом.

— У меня была привычка, — наконец начал Бландар, — сообщать своему пациенту, что в следующий раз, когда он позволит мне загипнотизировать его, то мне достаточно для этого будет просто щелкнуть пальцами и сказать: «Спать!», чтобы мой гипноз тут же сработал. Но я не могу припомнить, чтобы делал это с тобой, хотя должен был. Может, мне загипнотизировать тебя?

— Что ты собираешься сделать? — В голосе Марриотта звучал страх.

— Узнать, что же случилось.

— И ты можешь сделать это при помощи гипноза?

— Мы узнаем все подробности.

Марриотту вдруг захотелось вскочить и бежать без оглядки.

— Прямо здесь? — слабым голосом спросил он. Они сидели за стойкой в баре.

— Пошли туда, — ответил Бландар и показал на кабинки в глубине зала.

Через несколько секунд Марриотт с трудом выдавил из себя:

— Да, ты способен загипнотизировать меня.

— Спать! — приказал Бландар и щелкнул пальцами.

Марриотт зажмурил глаза и стал ждать. Наконец обескураженный, он открыл глаза.

— Кажется, гипноз не удался, — начал было он, но остановился, пораженный. Перед ним не было Бландара. Только записка лежала на столе. Он поднял ее и прочитал:

«Дорогой Марриотт!

Твоя серьезная озабоченность Джудит в той галлюцинации о „будущем“ и заставила меня подумать, что здесь что-то не так. Это соотносилось с твоим признанием (также сделанным в той иллюзии), что ты когда-то считал, что она недостойна быть женой Марриотта. По какой-то причине ты очень хотел склонить ее к этому мнению, слишком уж полагаясь на то, что эта твоя мысль так никогда и не выплывет наружу. Но то неподдельное восхищение, которое ты испытывал к ней, заставило меня подозревать правду. Любопытным был и выбранный тобою способ посмотреть в глаза фактам и вспомнить о том шраме — отправив ее в будущее на двадцать лет — и даже тогда ты не мог заставить себя признаться в том, что этот шрам существует.

Я никак не собираюсь объяснять твое видение атомного мира. Он кажется мне вполне реальным, и я полагаю, что если ты захочешь, то припомнишь многие подробности.

Но перейдем к концу. К тебе сегодня вечером, когда ты откроешь ворота, вернется память. В ту секунду, когда ты увидишь то, что я хочу, чтобы ты увидел, отправляйся… и вот тут-то я остановлюсь. Благоразумие подсказывает мне, что тебе нужно пойти в офис шерифа (кажется, это друг твоего отца). К сожалению, здесь есть еще один фактор — другой мужчина. Его никогда не видели. Но когда я подверг тебя сеансу гипноза, внезапно он обратился ко мне из твоего подсознания. Голос твой изменился, стал мелодичным, и этот незнакомец сказал:

— Бландар, пусть все идет своим чередом. Обещаю: в момент озарения я открою, кто я такой, Полу Марриотту… и освобожу нас обоих…

Что можно было сказать на подобное, услышав это из уст загипнотизированного человека? Я пытался подобрать подходящее объяснение, но так и не смог.

Итак, мистер Марриотт, я сделал все, что мог. Ради собственной защиты я приказал вам уничтожить эту записку через десять минут после прочтения.

Желаю удачи!

Б.».

Марриотт остановился перед воротами. Смеркалось, и деревья бросали длинные и черные тени на мокрую дорогу. Очертания дома казались какими-то непривычными в этом сумеречном свете. Днем дом казался прекрасным, и, Марриотт признался себе, вскоре он снова будет казаться ему таким же красивым, но сперва следует пройти через чистилище. У него должны были быть деньги. Он должен купить эту землю, где вскоре, в недалеком будущем, будет построена атомная станция. И он должен попытаться вспомнить, какие предприятия процветали в его видении будущего.

Ему также казалось, что хороший адвокат поможет ему приобрести за нормальную цену эту землю, которую он продал, полагая, что лишь сдает ее в аренду. У больного человека, конечно, есть гарантируемые законом права.

Видения заводов вихрем проносились в его уме, несмотря на то, что сообщил ему Бландар. «Что же такого может случиться, когда я открою ворота?» — Марриотт пытался, основываясь на здравом смысле, продолжить эту мысль.

Но когда он коснулся пальцами ворот, то замер в нерешительности. Сумерки совсем сгустились. Марриотт мысленно ободрил себя… и стал открывать ворота, и те со скрипом поддались. Марриотт шагнул вперед. «Что бы это ни было, пусть это будет только в моем уме», — сказал он самому себе.

Он прошел дюжину футов в сторону лестницы на крыльцо, но потом остановился, разочарованный. «Неужели это постгипнотическое внушение, которому он подверг меня?»

Марриотт полуобернулся; одна нога слегка приподнялась над землей. И вот в этом положении он замер. Обнаженное тело какой-то женщины лежало в кустах рядом с воротами. Тело Джудит.

В этом призрачном свете ее фигура приобрела странные очертания, но каждая часть тела была четко видна. Лицо ее как бы светилось внутренним светом. И ясно можно было рассмотреть, как что-то металлическое блестело, вонзенное в ее грудь.

Мужчина, который лежал рядом с ней, поднялся с земли одним резким движением, намного легче, чем это можно было предположить, глядя на его массивное тело. Намного легче, или же намного сильнее. Он прыгнул в сторону Марриотта, словно кошка, несясь на того.

Он приземлился на кончики пальцев. Марриотт в это мгновение увидел сверкающие синим блеском глаза и лицо, узкое и продолговатое, как и тело. Этот человек был необычайно подвижен.

Свет от ближайшего уличного фонаря упал на незнакомца. И именно тогда Марриотт вдруг подумал, что затем произойдет нечто… фантастическое.

Он слышал слова, произносимые незнакомцем… но рот его не открывался, губы не шевелились.

— Убив себя, она создала энергетическое поле, которое повлияло также и на меня. Вот поэтому все мы трое — ты, она и я — и оказались пойманными в ловушку времени.

Марриотт ничего не сказал, он просто не мог. Весь этот диалог казался бессмысленным. Даже хуже, до Марриотта вдруг дошло, что он не слышит никаких звуков. Стояла полная тишина, едва слышны были только несколько далеких эхо, где-то урчал двигатель автомашины; доносился щебет ночной птицы, а ветер шевелил листву деревьев в конце двора.

— Обычно, — продолжил мысленную передачу незнакомец, — благодаря моей способности полностью владеть мысленным контролем, женщины сразу же принимают меня. Особенность человеческого типа в том, что люди не осознают процессов, происходящих при этом в нервной системе. Эта женщина начала было принимать меня, однако в самый критический момент ее охватила враждебность. Мгновенно ей представилась картина изнасилования. Она схватила мою иглу времени и пронзила себя ею. Разумеется, она думала о тебе, когда умирала, и поэтому я оказался в двойной ловушке. Я пытался спасти ее, направив ее проекцию в будущее, буквально воссоздал ее тело в параллельном во времени мире…

В сознании Марриотта осталась только одна мысль: он знал, почему она убила себя. Из-за того, как он вел себя по отношению к ней. Она разглядела в нем лучшего, чем он сам думал о себе, Марриотта. Таким она создала его идеал в себе; и в момент насилия, осознав, что теперь она недостойна будет его, Марриотта, охваченная отвращением к себе, она и нанесла смертельный удар.

Картина была завершена и исчезла из сознания Марриотта. Он не сознавал всех мысленных связей, которыми сейчас был окутан, но понимал лишь одно: «Этот человек и виновен в гибели Джудит!»

И, осознав это, он прыгнул вперед и схватил незнакомца.

И оказался захваченным вихрем ветра!

Пальцы Марриотта схватили обнаженное тело, которое оказалось твердым на ощупь, и казалось, что мышцы под кожей были металлическими. Он попытался удержать это тело, но тут как бы после мощного удара камня, ломающего кости, его пронзила ужасная боль, но его решимость, огромное желание ранить, покалечить этого мужчину только еще более укрепились внутри него.

Только насилие! Он со всей силы нанес удар в лицо незнакомца, ломая челюсть. Незнакомец пронзительно закричал и, отскочив от него, запрыгал назад.

— Ты идиот! — в сознание Марриотта хлынула чужая мысль. — Я пытался удержаться здесь достаточно долго, чтобы освободить тебя от этого альтернативного мира. Но теперь слишком поздно.

Мужчина отходил в тень рядом с домом. Потом остановился. Он был смутно различим, но какой-то блеск, исходящий от него, слепил глаза Марриотта. Марриотт зажмурил их, а когда открыл, незнакомца уже не было.

Марриотт, спотыкаясь, побрел в пустоту, отказываясь поверить, что там ничего нет. И он стал хватать руками этот мрак, словно тот был материален, но не удержал равновесия и упал на одно колено, касаясь руками травы.

Медленно, неохотно он стал понимать, что же произошло… смутно осознавая все то, что может означать для него эта встреча. Он вскочил на ноги и твердо направился к входной двери.

Когда он открыл ее и шагнул через порог, то услышал голос Джудит из гостиной:

— Это ты, дорогой?

Марриотт внутренне расслабился…

«Конечно, — подумал он, — вот в каком мире теперь я нахожусь»… И, слава Богу, он знал, каким он будет.

— Да, дорогая, — ответил он, — это я.

Он вошел в дом и закрыл дверь за собой.