Бесконечная история

XXV. Рудник Картин

Йор, Слепой Рудокоп, стоял у двери своей хижины и вслушивался в даль окружавшей его снежной равнины. Тишина была такой глубокой, что его тонкий слух уловил скрип снега под шагами путника, хотя тот был ещё очень далеко. Но шаги приближались к хижине.

Йор был высоким, пожилым мужчиной, но на лице его не было ни бороды, ни морщин. Всё на нём — его одежда, его лицо, его волосы — было серым, как камень. Когда он стоял так неподвижно, то казался высеченным из большого куска лавы. Лишь его слепые глаза были тёмными и мерцали в глубине, будто от крошечного пламени.

Когда Бастиан — это он и был путником — подошел близко, то сказал:

— Добрый день. Я заблудился. Я ищу источник, где бьет ключом Живая Вода. Ты можешь мне помочь?

Рудокоп прислушивался к его голосу.

— Ты не заблудился, — прошептал он, — только говори потише, а то рассыплются мои картины.

Он махнул Бастиану, и тот вслед за ним вошел в хижину.

Там была одна-единственная комнатка, обставленная очень просто, даже убого.

Деревянный стол, два стула, нары для спанья и полки с продуктами и посудой.

В очаге горел небольшой огонь, над ним висел котелок, в котором дымился суп.

Йор начерпал две полные тарелки для себя и Бастиана, поставил их на стол и жестом пригласил гостя приступить к еде. Они стали молча есть.

Потом рудокоп откинулся на спинку стула; глаза его смотрели сквозь Бастиана, в далёкую даль. Он спросил шепотом:

— Кто ты?

— Меня зовут Бастиан Бальтазар Букс.

— А, своё имя ты, значит, ещё помнишь?

— Да. А ты кто?

— Я — Йор, а ещё меня зовут Слепым Рудокопом. Но я слеп только на свету. В моём руднике, где кромешная тьма, я вижу.

— А что это за рудник?

— Он называется Рудник Минроуд. Это Рудник Картин.

— Рудник Картин? — удивленно переспросил Бастиан. — Такого я ещё никогда не слышал.

Йор, казалось, всё время к чему-то прислушивается.

— И всё же, — сказал он шепотом, — этот рудник как раз для таких, как ты. Для тех людей, которые не могут найти дорогу к Живой Воде.

— Что же это за картины? — спросил Бастиан.

Йор закрыл глаза и некоторое время молчал. Бастиан уже думал, не повторить ли вопрос. Но тут рудокоп заговорил шепотом:

— Ничто в мире не исчезает бесследно. Случалось тебе когда-нибудь видеть сон, а проснувшись, не помнить, о чём он был?

— Да, — ответил Бастиан, — такое часто бывает.

Йор в задумчивости кивнул. Потом он поднялся и сделал знак Бастиану следовать за ним. Но прежде чем выйти из хижины, он крепко схватил его за плечо и прошептал ему в ухо:

— Только ни слова, ни звука, понял? То, что ты увидишь — мой труд многих лет. Любой шорох может его разрушить. Поэтому молчи и ступай тихо!

Бастиан кивнул, и они покинули хижину. За хижиной стояла деревянная башня — копёр, а под ней отвесно уходила в глубь земли шахта. Они прошли мимо неё и вышли на простор заснеженной равнины. И тут Бастиан увидел картины — они казалисьдрагоценностями, разложенными на белом шелке.

Это были тончайшие прозрачные и цветные доски, как будто из слюды, всех форм и размеров, прямоугольные и круглые, состоящие из осколков и целые и невредимые, одни величиной с церковное окно, другие — маленькие, как миниатюры на табакерке. Они лежали рядами, подобранные по величине и форме, и ряды эти тянулись по всей белой равнине до самого горизонта.

Картины эти изображали что-то таинственное. Какие-то закутанные фигуры, парившие над землей в большом птичьем гнезде, осёл в судейской мантии, часы, которые расплывались, словно мягкий сыр, или манекены, стоящие на ярко освещенных безлюдных площадях. Тут были лица и головы, целиком составленные из животных, и другие, образующие все вместе ландшафты. Но были и самые обыкновенные картины: крестьяне на сенокосе, женщины, сидящие на балконе. Были горные деревушки и морские пейзажи, военные баталии и цирковые представления, улицы и комнаты, и снова лица: старые и молодые, мудрые и простодушные, лица шутов и королей, лица мрачные и веселые. Были страшные картины: казни и пляски смерти, а были и забавные: юная дама верхом на морже или как нос гуляет по улицам, принимая приветствия прохожих.

Чем дольше они ходили вдоль картин, тем меньше Бастиан понимал, что же всё это означает. Только одно было ему ясно: на них можно увидеть буквально всё что угодно, правда, чаще всего в странных сочетаниях.

Много часов он ходил вместе с Йором между рядов дощечек, и вот над широкой снежной равниной спустились сумерки. Они вернулись в хижину. Закрыв за собой дверь, Йор тихо спросил:

— Ты узнал какую-нибудь из них?

— Нет, — ответил Бастиан.

Рудокоп задумчиво покачал головой.

— А что это за картины? — спросил Бастиан. — Почему я должен какую-нибудь узнать?

— Это забытые сны из человеческого мира, — объяснил Йор. — Сон, если он однажды приснился, не может превратиться в ничто. Но если человек, которому он снился, его не запомнил — где он остаётся? Здесь, у нас в Фантазии, в глубине нашей земли. Там внизу собираются забытые сны и ложатся тонкими-тонкими пластами один над другим. Чем глубже роешь, тем плотнее они лежат. Вся Фантазия стоит на фундаменте забытых сновидений.

— И мои сны тоже там? — удивленно спросил Бастиан. Йор только кивнул.

— И ты считаешь, мне надо их найти?

— Хотя бы один. Одного достаточно, — ответил Йор.

— Но зачем?

Рудокоп повернулся к нему лицом — его освещал сейчас лишь слабый огонь очага. Слепые глаза его вновь смотрели сквозь Бастиана, в далёкую даль.

— Слушай внимательно, Бастиан Бальтазар Букс, — сказал он, — я много говорить не люблю. Тишина мне куда милее. Но на этот раз я скажу тебе. Ты ищешь Живую Воду. Ты хотел бы научиться любить, чтобы найти дорогу в свой мир. Любить — легко сказать! Живая Вода спросит тебя: «Кого?» Любить ведь нельзя просто так, в целом и вообще. Но ты всё забыл, кроме своего имени. А если ты не сможешь ответить, тебе нельзя будет и пить. Поэтому тебе может помочь только утерянный сон, который ты обретёшь вновь, картина, которая поведёт тебя к источнику. Но за это тебе придётся забыть последнее, что у тебя ещё есть, — самого себя. А для этого нужен тяжелый, упорный и терпеливый труд. Хорошо запомни мои слова — больше я их никогда не повторю.

Он лёг на свои деревянные нары и заснул. Бастиану ничего не оставалось, как избрать своим ложем холодный жесткий пол. Но это было ему нипочем.

На другое утро он проснулся окоченевший и увидел, что Йор уже ушел. Наверно, он уже спустился в шахту Минроуда. Бастиан самсебеналил тарелку горячего супа, который согрел его, но не слишком ему понравился. Своею солёностью он немного напоминал вкус слёз и пота.

После этого Бастиан вышел наружу и побрёл по снежной равнине мимо бесчисленных картин. Он внимательно изучал одну за другой, ведь теперь-то он знал, что для него это значит, но так и не смог найти ни одной такой, чтобы она его чем-то особенно тронула. Все они были ему совершенно безразличны.

Под вечер он увидел, как Йор возвращается из шахты в подъемной клети. На спине он нёс в подставке большие пластины из тончайшей слюды. Бастиан молча пошел за Йором, пока тот, выйдя ещё дальше на равнину, не начал с величайшей бережностьюв конце ряда на снегураскладывать свои новые находки. Одна картина изображала человека, грудь которого была птичьей клеткой, в которой сидели два голубя. На другой каменная женщина ехала верхом на большой черепахе. На очень маленькой картинке можно было рассмотреть одну только бабочку с пятнами на крылышках в форме букв. Были и другие картины, но ни одна из них ничего не говорила Бастиану.

Вернувшись в хижину вместе с рудокопом, он спросил:

— А что будет с картинами, если растает снег?

— Здесь всегда зима, — ответил Йор.

Это и была вся их беседа за тот вечер.

И назавтра Бастиан всё искал среди картин одну, которую он узнает, или ту, которая хоть что-нибудь для него значит, но безуспешно. По вечерам он сидел с рудокопом в хижине, и, поскольку тот всё молчал, Бастиан тоже привык молчать. И осторожную манеру двигаться, не производя ни малейшего шума, от которого могут рассыпаться картины, он тоже постепенно перенял у Йора.

— Я уже посмотрел все картины, — сказал Бастиан однажды вечером, — для меня там нет ни одной.

— Плохо, — ответил Йор.

— Что же мне теперь делать? Ждать новых картин, которых ты поднимешь наверх?

Йор немного подумал, а потом покачал головой.

— Я бы на твоем месте, — прошептал он, — сам спустился в шахту и занялся раскопками.

— Но ведь у меня не такие глаза, как у тебя, я ничего не вижу в темноте.

— А разве тебе не дали никакого света за время твоего долгого путешествия? — спросил Йор и снова посмотрел как бы сквозь Бастиана. — Светящегося камня или ещё чего-нибудь такого, что теперь помоглобы тебе?

— Дали, — грустно ответил Бастиан, — но я истратил Аль Цахир совсем на другое.

— Плохо, — повторил Йор с окаменевшим лицом.

— Что же ты мне посоветуешь? — настаивал Бастиан.

Рудокоп снова долго молчал, а потом ответил:

— Тогда тебе придется работать в темноте.

Бастиана бросило в дрожь. И, хотя у него до сих пор сохранились бесстрашие и сила, которые даровал ему АУРИН, при мысли о том, что он будет лежать глубоко-глубоко внизу в недрах земли, в полной темноте, его пронизал холод. Он ничего не сказал больше Йору, и оба они легли спать.

На другое утро рудокоп потряс его за плечо. Бастиан поднялся.

— Ешь свой суп и пойдем! — резко велел Йор.

Бастиан выполнил приказание.

Он пошёл за рудокопом к шахте, сел вместе с ним в корзину подъемника, и они стали спускаться в Рудник Минроуд. Клеть ползла всё глубже и глубже. Давно уже пропал последний скудный свет, проникавший через отверстие шахты в глубину, а корзина спускалась всё ниже в темноту. Наконец толчок о землю дал понять, что они достигли дна. Они вышли.

Здесь внизу было гораздо теплее, чем наверху, на снежной равнине, и вскоре Бастиан весь вспотел, торопясь за рудокопом, чтобы не потерять его в темноте. Тот быстро шагал впереди. Это был запутанный путь сквозь бесчисленные туннели, переходы, а иногда и через какие-то залы, как можно было догадаться по тихому эху шагов. Бастиан много раз больно ушибался, натыкаясь на выступы и балки, но Йор не обращал на это никакого внимания.

В тот первый день и ещё несколько дней затем рудокоп молча, лишь направляя руки Бастиана, наставлял его в искусстве отделять тонкие, нежнейшие слои слюды и осторожно снимать их. Для этого были инструменты — на ощупь они казались не то деревянными, не то роговыми шпателями. Но увидеть их Бастиану так и не пришлось, потому чтокогда они заканчивали дневную работу, инструменты оставались лежать на рабочем месте.

Понемногу Бастиан научился ориентироваться там внизу, в полной темноте. Он различал ходы и туннели с помощью какого-то необъяснимого нового чувства. И вот однажды Йор без слов, только прикосновением рук, показал ему, что теперь он будет работать сам в низкой штольне, куда можно проникнуть только ползком. И Бастиан послушался. Это был очень узкий забой, и над ним нависал страшный груз древних коренных пород. Свёрнутый, как дитя в материнской утробе, лежал он в темных глубинах основания Фантазии и терпеливо разыскивал забытый сон — картину, которая привела бы его к Живой Воде.

Здесь, в вечной ночи земных недр, он ничего не видел, и поэтому не смог бы сделать выбор и принять решение. Приходилось надеяться, что счастливый случай или милостивая судьба когда-нибудь поможет ему найти то, что он искал. Вечер за вечером поднимал онна поверхность землипри угасающем закатном свете то, что ему удалось отъединить за день в глубинах рудника Минроуд. И вечер за вечером его работа оказывалась напрасной. Но Бастиан не жаловался и не возмущался. Он потерял всякое сострадание к самому себе. Он был терпелив и спокоен. Хотя силы его и были неисчерпаемы, он часто чувствовал большую усталость.

Как долго длилось это суровое время, сказать невозможно, ведь такая работа не измеряется днями и месяцами. Но вот наконец наступил вечер, когда он принес картину, которая вдруг так его взволновала, что он едва удержался, чтобы не вскрикнуть от неожиданности и этим всё испортить.

На тоненькой слюдяной дощечке — не очень большой, примерно формата обычной книжной страницы — был очень ясно и отчётливо виден человек в белом халате. В руке он держал гипсовую челюсть. Он стоял, и весь его вид, робкое, печальное выражение его лица, потрясли Бастиана. Но больше всего его поразило, что человек этот как бы вмёрз в ледяную глыбу. Со всех сторон его окружал непроницаемый, хотя и совершенно прозрачный слой льда.

Пока Бастиан рассматривал картину, лежащую перед ним на снегу, в нём проснулась тоска по этому человеку, хотя он его и не знал. Это чувство пришло издалека, как прилив в море, который сначала едва различим, но вот он подходит всё ближе и ближе и становится могучей волной высотой с дом, сметая всё на своём пути. Бастиан чуть не захлебнулся и жадно ловил воздух. Сердце его болело, оно было недостаточно большим для такого огромного чувства. В этой волне прибоя пошло ко дну всё, что ещё оставалось у него в памяти о самом себе. И он забыл последнее, что у него было: своё собственное имя.

В хижину Йора Бастиан вошел молча. Рудокоп тоже ничего не сказал, но долго смотрел на него, и глаза его, казалось, вновь глядели куда-то в дальнюю даль, а потом, в первый раз за всё это время, на его сером окаменевшем лице на мгновение мелькнула улыбка.

В ту ночь мальчик, у которого больше не было имени, не уснул, несмотря на всю усталость. Он всё время видел картину перед глазами. Ему казалось, что человек этот хочет ему что-то сказать, но никак не может, потому что закован в глыбу льда. Мальчик без имени хотел помочь ему, хотел сделать так, чтобы этот лёд растаял. Словно во сне наяву, он видел, как обнимает глыбу, чтобы растопить её теплом своего тела. Но всё было напрасно.

И тут он вдруг услышал, что хочет сказать ему этот человек, услышал не слухом, а глубиной своего собственного сердца:

«Помоги мне пожалуйста! Не бросай меня! Один я не выберусь изо льда. Помоги мне! Только ты можешь меня освободить — только ты!»

Когда на следующее утро они поднялись на рассвете, Мальчик без имени сказал Йору:

— Сегодня я не спущусь с тобой в рудник Минроуд.

— Ты хочешь меня покинуть?

Мальчик кивнул:

— Я хочу идти искать Живую Воду.

— Ты нашел картину, которая тебя поведет?

— Да.

— Ты мне её покажешь?

Мальчик опять кивнул. Они пошли по снегу туда, где лежала картина. Мальчик смотрел на картину, но Йор обратил взор своих слепых глаз на лицо мальчика — он глядел сквозь него в дальнюю даль. Казалось, он долго к чему-то прислушивается. Наконец он кивнул.

— Возьми её с собой, — прошептал он, — и не потеряй. Если ты её потеряешь или сломаешь — для тебя всё будет кончено. Потому что в Фантазии у тебя больше ничего нет. Ты знаешь, что это значит.

Мальчик, у которого не было больше имени, стоял с поникшей головой и молчал. А потом сказал тоже шёпотом:

— Спасибо, Йор, за всё, чему ты меня научил. Они пожали друг другу руки.

— Ты был хорошим рудокопом, — прошептал Йор, — и прилежно работал.

С этими словами он повернулся и зашагал к шахте Рудника Минроуд. Ни разу не обернувшись, он вошёл в подъемник и опустился в глубь земли.

Мальчик без имени поднял со снега картину и побрёл вдаль по белой равнине.

Он шёл уже много часов, давно уже хижина Йора исчезла позади него за горизонтом, и ничего больше не было вокруг, кроме белого поля, простиравшегося со всех сторон. Но он чувствовал, что картина, которую он бережно несёт обеими руками, тянет его в определенном направлении.

Мальчик решил довериться этой силе, ведь она приведет его в нужное место, будет ли путь длинным или коротким. Ничто теперь его уже не удержит. Он хочет найти Живую Воду, и уверен, что сможет её найти.

И тут вдруг высоко в воздухе он услышал шум. Это были крики и щебетание множества голосов. Взглянув на небо, он увидел тёмное облако, похожее на большую птичью стаю. И только когда эта стая приблизилась, он понял, что это такое, и от ужаса всталкак вкопанный.

Это были Шламуфы, Клоуны-Бабочки!

«Боже милостивый! — подумал Мальчик без имени. — Только бы они меня не увидели! Они разрушат картину своим криком!»

Но они его уже увидели!

С громким хохотом и улюлюканьем стая устремилась на одинокого путника и приземлилась вокруг него на снегу.

— Ур-ра! — кукарекали они, разинув свои яркие цветные рты. — Наконец-то мы его разыскали, нашего великого Благодетеля!

Они валялись в снегу, швыряли друг в друга снежками, кувыркались истояли на голове.

— Тише! Пожалуйста, тише! — шептал в отчаянии Мальчик без имени.

Но те в восторге кричали хором:

— Что он сказал?

— Он говорит, что мы слишком тихие!

— Этого нам ещё никто не говорил!

— Что вам от меня надо? — спросил мальчик. — Почему вы не оставите меня в покое?

Все закружились вокруг него, вереща:

— Великий Благодетель! Великий Благодетель! Помнишь, как ты нас спас, когда мы были ещё Ахараями? Тогда мы были самыми несчастными созданиями Фантазии, но теперь мы сами себе до смерти надоели. То, что ты с нами сделал, было поначалу очень весело, но теперь мы помираем со скуки. Мы порхаем повсюду, и ни на чём не можем остановиться. Мы даже не можем сыграть в настоящую игру, потому что у нас нет никаких правил. Ты своим избавлением превратил нас в скоморохов! Вот так спасение! Ты обманул нас, великий Благодетель!

— Но ведь я хотел как лучше, — прошептал мальчик в ужасе.

— Конечно — как лучше тебе! — заорали Шламуфы хором. — Ты же считал себя великим. А мы расплачивались за твою доброту, великий Благодетель!

— Что же я теперь должен сделать? — спросил мальчик. — Чего вы от меня хотите?

— Мы искали тебя, — визжали Шламуфы с искаженными клоунскими физиономиями. — Хотели догнать тебя прежде чем ты сможешь улизнуть. И вот мы тебя догнали. И не оставим тебя в покое, пока ты не станешь нашим предводителем. Нашим Верховным Шламуфом, Главным Шламуфом, нашим Генерал-Шламуфом! Всем, чем сам захочешь!

— Но почему же, почему? — умоляюще прошептал мальчик.

И хор Клоунов снова завопил:

— Мы хотим, чтобы ты отдавал нам приказы, командовал нами, заставлял нас что-нибудь делать и запрещал нам что-нибудь! Мы хотим, чтобы в нашей жизни был хоть какой-нибудь смысл!

— Этого я не могу! Почему вы не выберете кого-нибудь из вас самих?

— Нет, нет, мы хотим тебя, великий Благодетель! Ведь это ты сделал нас тем, чем мы теперь стали!

— Нет! — задыхаясь, ответил мальчик. — Мне нужно уйти отсюда. Я должен вернуться обратно!

— Не так быстро, великий Благодетель! — кричали Клоуны. — От нас не уйдешь. Тебя-то, конечно, это вполне бы устроило — взять и просто удрать из Фантазии!

— Но у меня больше нет сил! — взмолился мальчик.

— А мы? — отвечал хор. — А как же мы?

— Уходите! — крикнул мальчик. — Я больше не могу о вас заботиться!

— Тогда ты должен превратить нас обратно! — ответили пронзительные голоса. –

Тогда уж лучше снова стать Ахараями! Озеро Слёз высохло, и Амаргант сел на мель! И никто больше не плетет тонкую серебряную филигрань! Мы сновахотимстать Ахараями!

— Я уже не могу этого сделать! — ответил мальчик. — У меня больше нет никакой власти в Фантазии.

— Тогда, — проорала вся стая Шламуфов, кружась вихрем, — мы возьмем тебя с собой!

Сотни крошечных ручек схватили его и попытались поднять в воздух. Мальчик отбивался изо всех сил, и Бабочки разлетались в разные стороны. Но, упорные, как взбудораженные осы, они возвращались всё снова и снова.

И вдруг посреди этих воплей и визга издалека донесся тихий, но мощный звук, похожий на гул большого бронзового колокола.

В тот же миг Шламуфы обратились в бегство и их темная стая исчезла в небе.

Мальчик, у которого не было больше имени, стоял на коленях в снегу. Перед ним лежала рассыпавшаяся в пыль картина. Теперь всё было потеряно. Не осталось ничего, что могло бы вести его по пути к Живой Воде.

Когда он поднял глаза, то увидел сквозь слёзы, словно в тумане, на некотором расстоянии две фигуры на снежном поле — большую и маленькую. Он вытер глаза и вгляделся получше.

Это были Фалькор, белый Дракон Счастья, и Атрейо.